«Этнокультурный и межконфессиональный диалог в Урало-Поволжском полиэтничном пространстве: исторический опыт и современность Материалы Всероссийской научно-практической конференции Оренбург 2012 ББК. УДК. Э. ...»

Развитие образования, появление первых представителей национальной интеллигенции, их стремление к изучению языка, истории и культуры своего народа, осознание политического и культурного гнета способствовали формированию этнического самосознания. В XIX в. определенное значение имела деятельность просветителей Ч.Валиханова и Х.Фаизханова, К.Насырова и И.Алтынсарина, Ш.Марджани, Альмухамета и Тлеу Сейдалиных, которые выступили в роли «пробудителей» национального самосознания.

Публикация ими памятников устного народного творчества, исторических, этнографических сведений по истории казахского народа в журналах научных обществ (РГО, ОИАЭ при Казанском университете), на страницах губернских ведомостей, привлечение и расширение круга лиц, занимающихся сбором народного фольклора, исторических преданий, способствовало внедрению национального самосознания в более широкие слои населения.

Таким образом, происходило осознание принадлежности к определенному этносу, осознание отличия и сходства культуры своего народа при соотнесении с другими этносами.

В конце ХIХ – начале ХХ вв. ключевую роль в развитии этнического самосознания тюркоязычных народов Урало-Волжского региона и Казахстана сыграла периодическая печать на национальных языках (газеты «Казах», «Вакт», журналы «Айкап», «Шуро»

и др.), издаваемые в Оренбурге, Троицке. На страницах газет поднимались вопросы необходимости образования, развития литературного языка, национальной школы и в конечном итоге способствовали культурному пробуждению и осознанию места своего народа в мировой истории.

В заключение необходимо отметить, что выделение трансграничного региона, в частности западного региона Казахстана и Урало-Поволжского региона, на территории которого происходило этнокультурное взаимодействие народов, является перспективным в исторической науке.

ПОЛИЭТНИЧЕСКИЙ И ПОЛИКОНФЕССИОНАЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР

УРАЛЬСКОГО (ЯИЦКОГО) КАЗАЧЕСТВА

Несмотря на то, что наиболее ранние документы, позволяющие проследить этнический и религиозный состав уральского (яицкого) казачества, относятся только к XVIII в., древние предания подчёркивают полиэтнический состав яицкого казачества и на более ранних этапах. Анализ источников XVIII – начала XX вв. позволяет сделать ряд выводов.

1. Представители мусульманских народов (преимущественно татары и башкиры) присутствовали в рядах яицкого казачества изначально или, по крайней мере, уже на раннем этапе существования Яицкого войска.

2. До середины XVIII в. пополнение Яицкого войска за счёт «инородческого элемента»

шло активными темпами, это приветствовалось казаками и не возбранялось правительством. Позже ситуация изменилась ввиду проявленного казаками нежелания дальнейшего расширения своей общины. С тех пор этнический состав войска оставался относительно стабильным, если не считать бегства на восток значительной части яицких калмыков вместе со своими волжскими соплеменниками в 1770 – 1771 гг.

3. В войске имелись населённые пункты и даже регионы с компактным проживанием представителей той или иной национальности, но абсолютное большинство поселений имело либо смешанное, либо исключительно русское население.

4. Даже в городах и станицах со смешанным населением проживание того или иного этноса зачастую отличалось компактностью. Например, в Уральске имелась «татарская слобода», в которой проживали как татары, входившие в казачье сословие, так и те, что оставались за рамками казачьей общины.

5. В XIX – начале ХХ вв. соотношения между основными этносами войска – русскими, татарами и калмыками – было относительно стабильным: примерно 92 – 93,5 – 6,1 – 1,5.

При таком соотношении под культурой, бытом и религией уральского казачества справедливо подразумевать, прежде всего, культуру, быт и религию его русской части.

6. Независимо от этнической принадлежности, «русскими» казаками считались все приверженцы православия и старообрядчества. При этом процесс христианизации и русификации протекал в войске непрерывно на протяжении всей его истории.

7. Тем не менее, в среде казаков-«инородцев» присутствовало и противостояние русификации. Имела место некоторая самоизоляция представителей нерусских народов, что проявлялось в негативном отношении к смешанным бракам, а тем более к смене веры.

8. Однако принадлежность к одной общине и совместное прохождение службы, наличие общей истории и общих традиций исключали возможность проявления межэтнической розни – конфликтов на этнической почве зафиксировано не было.

Одно из преданий, записанное яицкими казаками в своём наказе Уложенной комиссии, гласит: «В прошлом, в давних годах, прадеды и деды пришли и заселились по Яику-реке, вольные люди, собравшись, русские с Дону и из иных городов, а татары с Крыму и Кубани и из других магометанских народов»1. Подобное предание было записано А. С. Пушкиным в его «Истории Пугачёва», согласно которому вместе с «бабушкой Гугнихой», считавшейся, согласно легенде, первой яицкой казачкой и татаркой по происхождению, к Яицкому войску присоединилось немало её соплеменников2.

Полиэтничность была характерной чертой не только яицкой казачьей общины, но и казачьих общин других регионов в период их зарождения и становления3. В то же время переоценивать степень полиэтничности первых казаков не следует. В поимённом списке яицких казаков, выступивших в 1632 г. к Москве для участия в Смоленской войне, практически отсутствуют нерусские имена, хотя прозвища некоторых казаков (Казанец, Пермитин, Алатырец, Чебоксаренин, Курмышенин, Касимовец и т.п.) позволяют усомниться в русском происхождении их обладателей4.

Во второй половине XVII в. в ряды яицкого казачества влилось немало выходцев из центральной России. Среди них были участники всевозможных мятежей и бунтов (соляного, медного, стрелецких и т.п.), а также и беглецы-старообрядцы.

Переписи, проведённые комиссиями поручика Е. И. Кроткова и полковника И. И. Захарова (1718 – 1724 гг.), показали, что подавляющее большинство яицкого казачества, как и прежде, составляли русские. Нерусское же происхождение имели примерно 6 % казаков, подавляющее большинство из них – татары, башкиры и калмыки5. Ввиду предпринимаемых правительством в XVIII в. мер, направленных на прекращение спонтанных миграций на окраины, пополнение казачьих рядов пошло преимущественно за счёт приёма «инородцев». Так, если к 1723 г. в Яицком войске насчитывалось 43 калмыка, то уже к 1725 г. ряды войска пополнились ещё 110 калмыками6. О значительном наплыве в Яицкое войско калмыков в первой половине XVIII в. свидетельствует и указ коллегии иностранных дел от 1753 г., требующий выслать с Нижнеяицкой линии всех калмыков, пришедших туда после 1736 г. Во второй трети XVIII в. имели место миграции в юго-восточные пределы России переселенцев из Средней Азии, вероятно, обусловленные вторжением персов Надир-шаха.

Анна Иоанновна, приняв в 1734 г. от переселенцев-каракалпаков прошение о принятии их в российское подданство, заставила яицких казаков освободить пленных каракалпаков и вернуть им отобранное у них имущество: «От Наших подданных яицких казаков, за неведением вашего вступления в Наше подданство, взяты в полон некоторые каракалпаки, тех отыскав, вам возвратить, и впредь им, яицким казакам, того чинить запретить»8.

В. Н. Татищев, занимавший тогда пост астраханского губернатора, предложил создать переРябинин А. Д. Уральское казачье войско. Т.2. С.65. РГВИА Ф.13. Оп.1/107. Св.30. Д.10.

Л.289 – 289об.

Пушкин А. С. История Пугачёва // ПСС А. С. Пушкина в 17 томах. Т.9. Ч.1. М., 1995. С.86 – 87.

Попко И. Д. Терские казаки со стародавних времён. СПб., 1880. С.10,18; Мамонов В. Ф. История казачества России. Ч.1. Екатеринбург–Челябинск, 1995. С.167 – 168; Венков А. В. Казаки. Ростовна-Дону, 2000. С.13 и др.

Карпов А. Б. Уральцы: исторический очерк. Ч.1. Уральск, 1911. Приложение №I (С.1 – 16 в приложениях).

Карпов А. Б. Уральцы. С.892.

Витевский В. Н. Уральское войско до появления Пугачёва // Русский архив. 1879. Кн.I. С.29 – 30.

Рябинин А. Д. Уральское казачье войско. Ч.I. С.328.

АВПРИ Ф.МИД РФ. Д.№7. Л.14об–15.

селенцам условия для постоянного проживания. По его мнению, это способствовало бы как укреплению границы (в случае удачного привлечения переселенцев к её охране), так и приобщению русских к возделыванию новых сельскохозяйственных культур, прежде всего бахчевых1. Часть переселенцев, действительно, осталась на Яике, влившись в местное казачество, о чём свидетельствовал П.С. Паллас, посетивший Яицкий городок в 1769 г.

и отметивший, что среди казаков немало «татар и кизельбашей»2 (туркмен и каракалпаков).

В 1754 г. в соответствии с распоряжением оренбургского военного губернатора И. И. Неплюева было определено, что быть казаками Яицкого войска могут только «сущие тутошних казаков дети»3. Такое решение не вызвало у казаков недовольства, поскольку к тому времени их отношение к пришлому населению изменилось. Высокий уровень рождаемости и ограниченность жизнеобеспечивающих ресурсов заставили их резко ограничить приём новых членов в свою общину4. Если сравнивать Уральское войско с другими казачьими войсками, то ситуация с приёмом иногородних в казаки имела в нём существенные отличия. Поскольку оно являлось единой общиной, стать казаком вопреки воле этой общины было невозможно. Правда, в XIX в. правительство всё же включило в Уральское войско «башкирский отдел», но полноправными казаками башкиры так и не стали; казачья община не приняла их в свои ряды и не допустила к пользованию своими угодьями.

Спустя три десятилетия, правительство было вынуждено вывести башкирский отдел из Уральского войска.

Различные этнические компоненты, традиционно присутствовавшие в войске, имели свои определённые особенности культурного, бытового и религиозного характера. Казакикалмыки, в отличие от большинства своих соплеменников, перестали быть кочевниками:

зимой они жили в избах, а летом устанавливали в своих дворах юрты. Избы в калмыцких поселках были более ветхими, чем в русских. «Это были лачуги из глины с плоскими кровлями и скорее походили на развалины, нежели на жилища … Какая-то уродливая печка, нары, лавка, нет ни стола, ни стула», – так описывал Н. Ф. Савичев жилища калмыков Кзыл-Убинского форпоста5. Некоторые из калмыков принимали христианство6.

Например, если в 1898 г. посёлок Кисык-камыш, населённый казаками-калмыками, возглавлял урядник Угир-Батан Кинзекенев, то следующий атаман посёлка – урядник Семён Чиданов – носил уже христианское имя7. Сопротивление процессу христианизации в калмыцкой среде было сильным, и не только в Уральском войске. В Оренбургское войско были переселены крещёные калмыки Ставропольского калмыцкого войска. Описывая их нравы, А. П. Абрамовский и В. С. Кобзов отмечают, что калмыки по-прежнему сторонились русских, отмечали свои традиционные праздники, а иконы, предоставленные им для отправления религиозного культа, в зимний период служили их детям санками8.

Пульс (Уральск). 1994. №14.

Обзор Уральской области за 1902 год. Уральск, 1903. Ведомость №59.

Рознер И. Г. Социально-экономические отношения на Яике накануне Крестьянской войны под руководством Пугачёва // Научные записки Киевского финансово-экономического института. Киев, 1959. С.270.

Рябинин А.Д. Ч.I. С.385.

Уральские войсковые ведомости. 1869. №6.

ГАОО. Ф.3. Оп.1. Д.180. Л.432 – 438.

Памятная книжка и адрес-календарь Уральской области на 1898 год. Саратов, 1898. С.152.

Памятная книжка и адрес-календарь …на 1900 год. Уральск, 1900. С.292.

Абрамовский А.П., Кобзов В. С. Станичные и поселковые церкви Новолинейного района // Оренбургское казачье войско: религиозно-нравственная культура (сборник научных трудов).

Челябинск, 2001. С.16.

Белоэмигрант Л. Л. Масянов, вспоминая о калмыках и татарах, писал: «Были также полноправными казаками татары, калмыки, и были они великолепными казаками. Из татар было даже офицерство»1. Впрочем, представителей офицерства из татар было сравнительно немного. В перечне всех войсковых чиновников за 1765 г. был только один татарин – 67-летний Мавлекей Ицмагулов2. В 1813 г. из 7 полковников и подполковников не было ни одного татарина. Из 7 войсковых старшин татарином был один – Узбек Тюняев.

Не было татар и среди есаулов. Среди 104 сотников и хорунжих татарами оказались три человека (Тангаев, Ураев и Тангатаров). Даже среди урядников их было немного – 5 из 128 (Хаметьев, Чубеков, Юсупов, Утяпов, Наиптиев)3. Среди выпускников Неплюевского кадетского корпуса 1867 г. было 4 уральца. В числе счастливых обладателей первого офицерского чина (хорунжего) был один уральский казак из татар – Ахмедфазыл Акиров4.

В более ранние времена уральских татар нередко называли «татарами-ногаями», показывая тем самым их прямую преемственность от Ногайской орды. Этот факт нередко вызывал путаницу. В географическо-статистическом словаре Российской Империи указано, что ногайцы проживают в Ставропольской губернии, где их около 87 тыс. чел. (на 1875 г.), а также около 4 тыс. ногайцев причислено к уральскому казачеству5.

Рассмотрев состав гарнизонов городков и линейных укреплений на 1765 г., казаковинородцев – татар и калмыков – можно обнаружить немало. При Яицком городке числилось 32 казачьих сотни. Татарином был и 1 из 32 сотенных командиров – 53-летний Сапар Ахметьев, вся сотня которого была укомплектована татарами6. Смешанным этническим составом отличалась сотня Василия Пузаткина, два из восьми десятков которой также были татарскими7. Надо заметить, что к татарам тогда нередко причисляли не перешедших в христианство туркмен и каракалпаков. Имелась при Яицком городке и отдельная калмыцкая сотня8. В линейных укреплениях доля инородцев была больше, чем при Яицком городке. Согласно спискам 1765 г. в Сахарной крепости из 145 казаков (учитывались только мужчины – служилые, отставные, малолетки и мальчики) было 7 калмыков и 6 татар.

В Коловертном форпосте из 35 душ мужского пола калмыков было 12. В Котельном – среди 33 душ мужского пола было 2 татарина и 8 калмыков. В Калмыковской крепости проживали 24 татарина и 14 калмыков из 146 душ мужского пола. В Красноярском форпосте из 33 казаков 6 были калмыками, в Харкином: из 36 – 5. В Индерской крепости, среди казаков всех возрастов, татар было – 24, калмыков – 22. В Гребенщиковом форпосте из казаков калмыками были 11. В Кулагинской крепости из 141 казака 35 были калмыками, 4 – татарами. Из 49 казаков Зелёного форпоста калмыками были 7. В Тополиной крепости 1 из 112 казаков был татарин, 12 – калмыками. В Баксаевской крепости таковых было соответственно – 2 и 21 из 108. В Сарайчиковской – 2 и 4 из 128. В Гурьева-городке – и 5 из 1399. Таким образом, до 1770 г. доли калмыков и татар в общей массе яицкого казачества были примерно равными. Но в отличие от татар почти все линейные калмыки вскоре бежали в «Зюнгорию» (Джунгарию), после чего их численность в среде яицкого Масянов Л. Л. Гибель Уральского казачьего войска // Альманах «Казачий круг». 1991. Вып. 1. С.9.

РГВИА. Ф.653. Оп.1. Д.1. Л.11.

РГВИА. Ф.489. Оп.1. Д.3092. Л.5,57,61,73,76,81,89,98.

Уральские войсковые ведомости. 1867. №38.

Аристов Н. А. Заметки об этническом составе тюркских племён и народностей, сведения об их численности // Живая старина. 1886. Выпуск III и IV. С.30.

РГВИА. Ф.653. Оп.1. Д.1. Л.46 – 57.

РГВИА. Ф.653. Оп.1. Д.1. Л.Л.514, 521 – 525.

РГВИА. Ф.653. Оп.1. Д.1. Л.501 – 511.

РГВИА. Ф.653. Оп.1. Д.1. Л.Л.574 – 649.

(уральского) казачества значительно уменьшилась. В последующие годы (XIX – начало XX вв.) их в Уральском войске насчитывалось в 5 – 6 раз меньше, чем казаков из татар.

Татары присутствовали и среди казаков двух имевшихся тогда в войске станиц – Илецкой и Сакмарской. В Илецкой станице насчитывалось 898 жителей мужского пола. Служащих татар и их сыновей насчитывалось 58 человек, отставных татар и их сыновей – 20 и 7 человек соответственно. То есть татары составляли около 10 % станичников. Примерно такой же была и ситуация в Сакмарской станице (52 из 617)1.

Несмотря на обилие в линейных гарнизонах казаков из татар и калмыков, среди лиц командного состава они не были представлены. Максимум, чего они могли достигнуть – получить при крепостном начальстве должность толмача, но даже эти должности часто занимали русские. Лишь в Гурьеве и Сахарной крепости толмачами были Мухамет Мульмин и Джуман Щербюкеев2.

В Уральске, в Илецке и в станице Сламихинской мусульманские объединения возглавлялись ахунами. К 1900 г. ими соответственно были Абдулсалих Ишкулов, Абдулгаллям Давлетшин и Губайдулла Галькиев3. В ряде казачьих станиц – Уральской, Илецкой, Мустаевской, Студёновской и некоторых других, имелись мечети. То же можно сказать и о многих оренбургских станицах – Варненской, Староосской и ряде прочих4.

У казахов (которые официально именовались киргизами) в тот период традиционно присутствовало неприязненное отношение к казакам, равно как и отношение к ним основной массы казачества оставляло желать лучшего. Даже в конце XIX в. Н. А. Александров так изобразил образ уральского казака: «Винтовка всегда у него за спиной. Всю жизнь, спокон века, он проводит с ней, сторожа своё добро от неожиданных нападений исконного своего врага и соседа – киргиза»5. Поэтому казаков среди них практически не было.

Таковые появились лишь к концу XIX в., но доля их среди всего уральского казачества была незначительной, по данным переписи 1897 г. – примерно 0,1 %6.

В 1860 г. в семьях русских казаков родилось 3002 ребёнка (93,6 % новорождённых).

В семьях казаков-«магометан» – 147(4,6 %), а в семьях ламаистов – 58 детей (1,8 %)7 (без учёта башкирского отдела). Основная масса «рожденных в ламаизме» была рождена на «Внутренней линии» и в «Чижинской дистанции», соответственно составляя 41 % всех родившихся на внутренней линии и 13 % родившихся на чижинской дистанции. Казакикалмыки составляли значительную часть населения в Кулагинском, Пятимарском и некоторых других поселках8. Казаки, исповедовавшие ислам, составляли значительную часть населения Илецкой станицы и Чижинской дистанции. В шести форпостах, десяти хуторах и одном городке Илецкой станицы в том же году «в магометанстве» родилось 92 ребёнка из 520, или 18 %. Особенно много казаков-мусульман было в Мустаевском поселке. В восьми сравнительно небольших селениях Чижинской дистанции рожденные «в магометанстве»

составили 23 %. Незначительное количество казаков из «магометан» также проживало на Средней дистанции (в Янайском, Кушумском и некоторых других посёлках)9. Уровень рожРГВИА. Ф.653. Оп.1. Д.1. Л.664 – 675.

РГВИА. Ф.653. Оп.1. Д.1. Л.642,575.

Памятная книжка и адрес-календарь Уральской области на 1900 год. С.325.

Абрамовский А.П., Кобзов В. С. Станичные и поселковые церкви Новолинейного района. С.18.

Александров Н. А. Казаки: донцы и уральцы. М., 1899. С.25.

Первая всеобщая перепись населения Российской империи. Т.88. СПб., 1904. С.116 – 117.

Рябинин А. Д. Уральское казачье войско. Т.II. Прил. № 42.

Рябинин А.Д. Т.I. С.328; Данилевский К.В., Рудницкий Е. В. Урало-Каспийский край. Уральск, 1927. С.13.

Паллас П.С. С.412; Данилевский К.В., Рудницкий Е.В. С.13.

даемости был примерно одинаковым у представителей всех основных этнических групп Уральского казачьего войска.

Согласно данным Н. А. Бородина на 1885 г.1, в Уральске проживали 279 татар войскового сословия и 1600 татар «иногородних» сословий. В Гурьеве соответственно – и 372 чел., в Илецке – 42 и 818. В станицах соотношения были иные, поэтому из живших в войске татар казаками были 5378 (53,4 %), иногородними – 4701 (46,6 %).

В Калмыковском отделе из почти двух тысяч татар в казачью общину не входили лишь 471.

Ситуация с калмыками было иной. В городах их не было, лишь в Уральске проживали 3 чел. (мужчина и две женщины). Более 3/4 проживало в Калмыковском отделе (710 чел.), в Уральском и Гурьевском отделах их насчитывалось 128 и 93 соответственно. Всего в Уральском войске в 1885 г. проживали представители 9 национальностей. Среди башкир (88 чел.) и казахов (3989 чел.) казаков не было. Не было их и среди немцев (31 ч.), евреев (60 чел.), бухарцев (6 чел.). Видимо, продолжал действовать стереотип, что казах и казак – понятия несовместимые. Поэтому, если кого-то из казахов казачья община принимала в свои ряды, то его ожидала либо христианизация и русификация, либо переход в категорию татар. Из 17 поляков к казачьему сословию принадлежал один. Из русских не входили в казачью общину 28059 (23 %). Калмыки же входили в неё абсолютно все (934 чел.)2.

В 1862 г. из 81998 казаков было: русских – 70331 (86 %), башкир – 6095 (7 %), татар – 4168 (5 %), калмыков – 1184 (1,4 %), все остальные (преимущественно каракалпаки) составляли очень незначительную часть3. Вскоре башкиры были выведены из состава войска. Без них доля русских вырастает до 92,5 %, татар – до 5,5 %, калмыков – до 1,5 %.

За полтора десятилетия это соотношение не изменилось, о чём свидетельствуют данные за 1876 г.: русских – 93 %, татар – 5,5 % калмыков – 1,5 %. Увеличение доли русских с 92, до 93 процентов объясняется тем, что каракалпаки, по выражению Н. А. Бородина, «выродились и обрусели окончательно». В 1885 г. в Уральском войске насчитывалось: русских – 93658 (93,7 %), татар – 5378 (5,4 %), калмыков – 934 (0,9 %)4. Налицо снижение и без того незначительной доли калмыков. По-видимому, это следствие их ассимиляции. В соответствии с результатами первой общероссийской переписи населения в 1897 г. в Уральском войске всего насчитывалось 114166 казаков. Среди них русских – 106688 (93,5 %), татар – 6304 (5,5 %), калмыков – 963 (0,8 %). Всех же остальных, вместе взятых, насчитывалось 211 чел., что составляло менее 0,2 %5. Всего же среди казаков Уральского войска были указаны представители 10 национальностей, хотя ранее Н. А. Бородин констатировал наличие лишь трёх. Объясняется это тем, что уральский автор основывался на опросе населения, а в анкетах всероссийской переписи указывался родной язык.

Русские, татары и калмыки являлись отдельными социальными группами, разделёнными по принципу проживания в разных регионах, разных населённых пунктах или разных районах одного населённого пункта. Но несмотря на некоторую культурную изоляцию и редкость смешанных браков, между иноэтническими общинами имелось уважительное отношение друг к другу, а общая военная повинность накладывала серьёзный отпечаток, объединяя разные этнические общности. Казаки-мусульмане участвовали в войнах с мусульманскими странами, а также в подавлениях волнений в казахской степи наравне с русБородин Н. А. Уральское казачье войско. С.138.

Бородин Н. А. Уральское казачье войско. С.138.

Рябинин А.Д. Ч.1. С.330 – 331.

Бородин Н. А. Уральское казачье войско. С.138– 139.

Первая всеобщая перепись населения Российской империи. Т.88. СПб., 1904. С.116 – 117.

ским казачеством. Упоминавшийся выше Шамай Тангаев с 1808 по 1811 гг. «противу турок в неоднократных сражениях был». Ахмет Хаметьев в 1804 году служил «в киргизской степи», а в 1811 г. – «противу турок». «В многократных сражениях противу турок» был в 1807 – 1811 гг. и Апкеш Утяпов. Искендер Чубеков, Утяп Юсупов и Ариста Наиптиев также были известны тем, что «были в азиатской степе», «за Уралом при учреждении пикетов неоднократно находились» и т.д1. Среди награждённых «за дело с бухарцами 5 апреля 1866 г.» были сотник Курбан Баукаев, урядник Бухар Хусаинов2.

Русское казачество, в отличие от казаков-«инородцев», отличалось «пестротой» в религиозном отношении. В отличие от других казачьих войск, где абсолютное большинство казаков составляли приверженцы официального православия, Уральское войско было почти сплошь старообрядческим. Точно определить соотношение между приверженцами разных старообрядческих направлений не представляется возможным. Подробного учета не велось, а сами старообрядцы зачастую скрывали свою религиозную принадлежность, числясь в официальных отчётах «единоверцами», но являясь при этом «австрийцами», «поморцами», «никудышниками» и т.д. Хотя «единоверцы» формально тоже являлись старообрядцами, их в Уральском войске таковыми не считали, подразумевая под старообрядцами лишь тех, кого официально называли «раскольниками» за их неприятие православной иерархии.

В 1878 г. в войске проживало около 45 тыс. «раскольников» и около 35 тыс. единоверцев3.

То есть «раскольниками» были чуть больше половины казаков (если учесть «магометан»

и «ламаистов»). Та же картина была и позже. В 1902 г. в Уральском войске насчитывалось более 67 тыс. раскольников (51 % казачьего населения). При этом у «раскольников» доминировала беспоповщина (по данным за 1902 г. – 29,5 тыс. поповцев и 37,6 тыс. беспоповцев)4.

Данные Н. А. Бородина (на 1900 г.) слегка отличаются (65,6 из 123,7 тысяч казаков, то есть 53 %)5. По другим данным, на тот же год раскольников среди казаков было 50 %, единоверцев – 41 %, «магометан» – 5 %, православных – 2,4 %, «язычников» (ламаистов) – 0,8 %6.

Представители различных сект составляли доли процента.

ЭТНОКУЛЬТУРНЫЕ АСПЕКТЫ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

УФИМСКОГО ЗЕМСТВА НА РУБЕЖЕ XIX – XX ВЕКОВ

Земская реформа в Уфимской губернии в силу ее этноконфессиональной специфики была проведена с десятилетним опозданием по сравнению с центральной частью Российской империи. Начав свою работу в 1875 г., Уфимское земство к концу XIX в. накопило значительный позитивный опыт и пыталось активно воздействовать на социальноэкономическое и культурное развитие региона, что нашло отражение в повышении значимости этнокультурных аспектов в работе местного самоуправления. В сферу этнокультурной составляющей в деятельности земства, на наш взгляд, входили национальное наРГВИА. Ф.489. Оп.1. Д.3092. Л.53,73,76,81,89,98.

Уральские войсковые ведомости. 1867. №6,18.

ГАОО. Ф.6. Оп.10. Д.8544. Л.51.

Обзор Уральской области за 1902 год. Уральск, 1903. Ведомость №9.

Бородин Н. А. Уральское казачье войско // ЭС: Ф.Брокгауз – И.Ефрон. Т.34. С.883 – 885; Его же.

Уральская область // ЭС: Ф.Брокгауз – И.Ефрон. Т.34. С.867.

РГИА. Ф.834. Оп.4. Д.982. Л.4об.

родное образование и просвещение, приобщение представителей других национальностей к русскому языку и культуре, стремление к уравнению инородцев в правах с великорусским населением.

Забота уфимских земцев о введении всеобщего начального образования для всего населения губернии была приоритетным направлением. Особо пристальное внимание было обращено на включение в образовательную среду нерусского населения башкир и татар.

Это связано с тем, что, по данным губернского земства, в начале XX в. сложился серьезный дисбаланс между русским и инородческим населением по количеству детей школьного возраста, оставшихся за порогом школы. Среди русских мальчиков 38,8 % не посещали школу, а у инородцев – 84,8 %; среди девочек соответственно 77,4 % и 97,8 %. В среднем по губернии не посещали школу 58,1 % русских детей и 91,3 % нерусских детей. В отдельных уездах, например Бирском, только 0,4 % нерусских девочек ходили в школу1.

Управление Оренбургского учебного округа, в который входила Уфимская губерния, считало, что для решения проблемы надо ежегодно выделять 1759680 рублей. Земцы подсчитали, что в ближайшие годы надо открыть 1315 русских школ и 2331 инородческую школу2. Земство было убеждено, что своими силами с решением этой проблемы оно не справится, государство должно увеличить бюджет народного образования в несколько раз3.

При этом губернское земство постоянно финансировало целый ряд национальных учебных заведений, в том числе уфимское магометанское медресе, магометанский приют и др4.

Ратуя за увеличение финансирования школьного образования, земские деятели не забывали о повышении качества обучения в инородческих школах. Так, по решению губернского земского собрания в 1906 г. на устройство частной татарской учительской школы Усманова было выделено 1500 рублей. По этому поводу гласный Симонов заметил, что образование в медресе и мектебе находится на весьма низком уровне, поэтому финансирование частной школы «является очень желательным начинанием, направленным к воспитанию учителей для башкирских детей»5.

С одобрением отнеслись земские гласные к изданным 31 марта 1906 г. Министерством народного просвещения «Правилам об инородческих начальных училищах», согласно которым было разрешено преподавание на национальных языках, в том числе и на башкирском. По мнению земцев, такой шаг позволял рассчитывать на привлечение в школу большого количества детей, желающих получать знания на родном языке. Чтобы обеспечить подобные школы учебной литературой, земское собрание выделило 300 рублей на издание учебников на инородческих языках6.

Не забывали земские деятели и об изучении русского языка как средства межкультурной коммуникации на просторах империи, поэтому даже в тяжелейших условиях Первой российской революции в декабре 1905 г. губернское земское собрание приняло решение «О введении в инородческих школах преподавания инородческой грамоты параллельно Журналы заседаний Уфимского губернского земского собрания XXXII очередной и XXXIX чрезвычайной сессий 1906 и 1907 гг. и доклады губернской управы. Уфа, 1907. С. 448.

Там же. С. 450.

См. подробнее: Азаматова Г. Б. Уфимское земство (1874 – 1917): Социальный состав, бюджет, деятельность в области народного образования. Уфа, 2005; Фархшатов М. Н. Самодержавие и традиционные школы башкир и татар в начале XX века (1900 – 1917 гг.). Уфа, 2000.

Журналы заседаний Уфимского губернского земского собрания XXXII очередной и XXXIX чрезвычайной сессий 1906 и 1907 гг. и доклады губернской управы. Уфа, 1907. С.42.

Там же. С.484 – 485.

с русской»1. Развитие билингвизма в полиэтнической среде, безусловно, могло стать важным фактором сближения народов страны.

Этому могла бы способствовать и еще одна инициатива уфимских земских гласных.

В январе 1905 г. земское собрание обратилось в Министерство народного просвещения с ходатайством о предоставлении лицам мусульманского вероисповедания права преподавать в учебных заведениях. 4 февраля 1906 г. на собрании был заслушан ответ министра на ходатайство. Он был однозначным: не разрешать мусульманам преподавать в народных школах. Гласный Сыртланов заявил, что надо уравнять мусульман и христиан в правах, а пока вновь обратиться в Министерство с просьбой о допуске мусульман-преподавателей в средние и низшие учебные заведения. Собрание единодушно поддержало коллегу2.

Вопрос об уравнении в правах инородцев земцы рассматривали в контексте предоставления гражданских прав всему населению страны. Впервые эта проблема была сформулирована во Всеподданнейшем адресе Уфимского губернского земского собрания Николаю II от 11 января 1905 г. по случаю рождения наследника-цесаревича Алексея.

Конечно, знаменательное событие в царской семье стало лишь поводом для обращения к царю, причины состояли в глубоком социально-политическом кризисе, усугубленном поражениями в русско-японской войне и началом революции 1905 – 1907 гг. Земские гласные прямо заявили о необходимости «крупных преобразований» для выхода из тяжелейшей ситуации, предлагали незамедлительно уравнять всех перед законом, провозгласить веротерпимость и уравнять инородцев в правах с коренным населением России3.

Эти предложения получили дальнейшее развитие при обсуждении вопроса о пересмотре земского положения 1890 г. в декабре 1906 г. Комиссией гласных был подготовлен доклад «О пропорциональном представительстве в земских учреждениях мусульманского населения». По инициативе видного земского либерала И. Г. Жуковского доклад был утвержден и передан в комиссию по пересмотру земского положения. Тем самым земцы проголосовали за реальное уравнение в правах мусульман и предоставление им возможности влиять на работу земства, которой они были лишены, хотя и выплачивали земские сборы4.

Таким образом, несмотря на преобладание в составе гласных Уфимского земства русских помещиков, деятельность органов местного самоуправления отвечала интересам всего полиэтнического и поликонфессионального населения губернии. Земские инициативы в этнокультурной сфере были направлены на утверждение гражданского равноправия всех жителей, независимо от сословия, национальности и вероисповедания. Большое внимание земцы уделяли расширению сети национальных школ и повышению качества преподавания в них, добивались расширения прав мусульман на участие в образовательной деятельности, а также способствовали развитию билингвизма в инородческой среде.

Журналы заседаний Уфимского губернского земского собрания XXXI очередной и XXXVII чрезвычайной сессии 1905 – 1906 гг. и доклады управы. Уфа, 1906. С.84.

Сборник постановлений Уфимского губернского земского собрания с приложениями. XXX очередное собрание и XXXVI чрезвычайное собрание 1905 г. Уфа, 1905.С.1.

Журналы заседаний Уфимского губернского земского собрания XXXII очередной и XXXIX чрезвычайной сессий 1906 и 1907 гг. и доклады губернской управы. Уфа, 1907. С. 19 – 20.

СТАТИСТИЧЕСКИЙ УЧЕТ СТАРООБРЯДЧЕСКОГО НАСЕЛЕНИЯ

ГРАЖДАНСКИМИ И ЦЕРКОВНЫМИ ВЛАСТЯМИ

В ОРЕНБУРГСКИЙ ЕПАРХИИ

С того момента, как церковный раскол окончательно оформился в Российском государстве, правительство пыталось выявить и поставить под контроль масштабы его распространения. Официальная власть осуществляла сбор, обработку и анализ количественной информации о состоянии старообрядчества. Статистические сведения позволяют определить не только общую численность староверов (по уездам, в губернии и епархии), но и их сословную принадлежность, проследить тенденции к изменениям внутри старообрядческих конфессий.

В XVIII в., особенно при Петре I, учет староверов осуществлялся прежде всего в фискальных целях. «Записные раскольники» облагались двойным подушным окладом, платили за право носить бороды, тем самым они составляли доходную статью государственной казны. Для упорядоченного сбора подати и полицейского надзора за старообрядцами в 1725 г. была создана Раскольничья контора.

При императоре Николае I старообрядчество рассматривалось как явление крайне враждебное и опасное для существующего порядка. В губерниях было приказано усилить контроль над расколом и ужесточить меры в борьбе с ним. За годы правления этого монарха появилось большое количество документации, касающейся раскола, в том числе статистического характера. Собираемая информация о старообрядчестве должна была способствовать в дальнейшем разработке эффективных методов борьбы с расколом. На наш взгляд, ситуация носила парадоксальный характер: желание уничтожить старообрядчество как оппозиционное движение привело правительство к первым попыткам его серьезного изучения.

В начале 50-х гг. XIX в. по инициативе министра внутренних дел графа Л. А. Перовского для исследования раскола в центральные губернии были направлены секретные «статистические экспедиции». В 1856 г. в Нижегородскую губернию для сбора сведений о расколе был направлен чиновник по особым поручениям П. И. Мельников, известный как Мельников – Печерский, автор литературных произведений о жизни старообрядцев. Он первый показал несоответствие данных, собираемых властями, реальной численности старообрядцев:

истинное количество старообрядцев было в десятки раз больше, чем заявленные цифры в официальных отчетах гражданских губернаторов и епархиальных архиереев.

В 1863 г. по распоряжению МВД были изданы «Статистические таблицы», в которых общая численность старообрядческого населения равнялась свыше 8 млн, или 1/6 части всех православных1.

По результатам Всеобщей переписи населения в 1897 г. старообрядцев в Российской империи насчитывалось 2 млн. С этими цифрами были не согласны исследователи сектантства и старообрядчества XIX в.: Юзов, Мельгунов, Варадинов, считавшие эти данные сильно заниженными. По их сведениям, количество старообрядцев и сектантов составило 13 – 14 млн. Пругавин предложил увеличить официальные данные в 10 раз, следовательно, в стране было не 2, а 20 млн старообрядцев2.

Милюков П. Н. Очерки по истории русской культуры. Т. 2. Ч. 1. М., 1994. С. 147.

Пругавин А. С. Старообрядчество во второй половине XIX в. Очерки из новейшей истории раскола. М., 1904. С. 18.

Однако ряд современных исследователей истории старообрядчества, в частности, О. П. Ершова, ставят под сомнение точность и этих данных, так как не известны методы, которыми пользовались вышеназванные исследователи в своих подсчетах1.

Закон о свободе вероисповедания от 17 апреля 1905 г. позволил провести относительно объективный подсчет старообрядцев. По сведениям, собранным департаментом Духовных дел МВД, к 1 января 1912 г. старообрядцев всех толков и согласий насчитывалось 2 206 621 чел2.

В дореволюционной России была создана целая система по контролю над раскольниками. Дела о старообрядцах велись в гражданском и духовном ведомствах. В начале XIX в.

надзор за религиозными сектами, в том числе и старообрядцами, осуществляла Особенная канцелярия министра полиции. Сюда же по указу Александра I от 18 августа 1811 г. начальники губерний к началу января и июля ежегодно представляли сведения о староверах.

А с 1820 г. после реорганизации Министерства полиции в МВД при Николае I сбором информации о религиозных сектах и расколах занималась 2 экспедиция III отделения Собственной Его Императорского Величества Канцелярии, созданного в 1826 г. как орган политической полиции.

До 1839 г. по уставу о предупреждении и пресечении преступлений (XIV том Свода законов, ст. 51) вести метрические записи о старообрядцах должны были «раскольнические священники». Они ежегодно представляли их гражданскому губернатору3. Указ Николая I от 5 мая 1839 г. ввел поименные списки о рождающихся и умирающих старообрядцах. Их стали вести на местах представители полиции (земской, городской, сельской).

Информация поступала на имя гражданского губернатора, сводилась в единые ведомости и представлялась в МВД. Ведомости включали сведения обо всех проживающих раскольниках, скопцах, старообрядческих скитах, часовнях и молитвенных домах на территории губернии. Для наиболее эффективной работы с расколом ведомости о старообрядцах с 1855 г. стали представлять епархиальному начальству. В 1862 г. с целью избежать дублирования информации ведомости перестали подаваться отдельно, так как они были включены в ежегодные губернаторские отчеты.

По указу от 19 апреля 1874 г. метрические книги о рождении, браках и смерти старообрядцев велись в городах и уездах местными полицейскими управлениями4. В конце каждого года метрические книги представлялись уездными полицейскими управлениями в Губернское правление для дальнейшей обработки и хранения. Важным моментом этого указа было то, что записанные в такие книги старообрядческие браки признавались государством законными, следовательно, и дети, рожденные от этих браков, законнорожденными. Только после объявления свободы вероисповедания в 1905 г. и указа от 17 октября 1906 г. «О порядке образования и действия старообрядческих и сектантских общин» ведение книг записей рождения, браков и смерти было возложено на настоятелей и духовных лиц этих общин.

Таким образом, на местах обязанность вести учет старообрядцев была возложена на епархиальные и губернские власти. Ведомости о состоянии раскола составлялись отдельно по Оренбургской губернии и по одноименной епархии.

Впервые сведения о старообрядцах всех возрастов, проживающих в Оренбургской губернии, были собраны по инициативе Преосвященного Августина в 1813 г. При этом содействие оказывали представители гражданской власти. По результатам этой переписи Ершова О. П. Старообрядчество и власть. М., 1999. С. 83.

Статистические сведения о старообрядцах (к 1 января 1912 г.). Б.м., б.г. С. 1.

ГАОО. Ф. 6. Оп. 5. Д. 11615/2. Л. 4.

ГАОО. Ф. 10. Оп. 8. Д. 147. Л. 5об.

в Оренбургской губернии раскольников насчитывалось не менее 1,5 тыс. чел., что, безусловно, не отражало реальной картины распространения раскола в крае1. Жизнь старообрядцев постоянно находилась под наблюдением светских властей. Ежегодно оренбургские губернаторы включали в губернаторские отчеты сведения о состоянии раскола, которые носили обобщающий характер. В губернаторских отчетах специально был введен подпункт «Раскол», где фиксировались результаты этого контроля.

Информация о состоянии раскола в Оренбургской губернии составлялась на основе данных полиции и епархиального начальства. Составители отчетов, не вникая в особенности догматической и обрядовой стороны старообрядческих толков, традиционно выделяли следующие направления: «приемлющих священство»; беспоповцев, «признающих браки и молящихся за царя»; беспоповцев, «не признающих браки и не молящихся за царя», молокан. Последние две категории были определены как «особо вредные секты». Таким образом, в годовых отчетах понятия «раскольничество» и «сектантство» звучали как синонимы.

В отчетах формировалась география старообрядческого населения в Оренбургской губернии. Оренбургский, Челябинский, Троицкий и Белебеевский (до административного раздела губернии в 1865 г.) уезды были обозначены как «наиболее зараженные расколом»2.

Для исследователя особый интерес представляют ежегодные статистические данные о численности старообрядцев по городам и уездам губернии, которые приводились в ведомости под № 25 «О раскольниках по различным их толкам» приложения. Однако в процессе обработки цифрового материала мы сталкиваемся с проблемой достоверности этих данных. Необходимо учитывать, с одной стороны, определенную степень заинтересованности составителей отчетов в заниженных показателях. Поэтому в документации нередко фиксировались вымышленные цифры, никак не отражающие реального состояния дел. С другой стороны, власти испытывали объективные трудности сбора информации, на которые указывает сам источник: тайная приверженность старой вере, запись старообрядцев в православные метрические книги также не позволяли включать их в указанные ведомости.

В то же время согласно отдельным предписаниям МВД местные губернские власти представляли более подробную информацию о развитии старообрядчества. Еще в 1853 г.

министром Внутренних дел губернатору В. А. Перовскому было предписано собрать в условиях глубокой конфиденциальности подробные сведения о состоянии раскола в Оренбургской и Самарской губерниях3. Однако из-за отсутствия опытных чиновников в этой области и денежных средств данные так и не были собраны.

В 1865 г. МВД с целью наиболее точного определения численности старообрядцев, находящихся на территории Российской империи, предписало всем губернаторам составить карту своей губернии, с отмеченными на ней местами проживания староверов.

Циркуляром от 1868 г. МВД потребовало дополнительных сведений о реальном движении раскола в губернии, его усилении или ослаблении и причины этого, о деятельности «расколоучителей» и степени их влияния на «раскольников» и православных4. Информация собиралась местными уездными исправниками в строгой секретности, согласно предпиЧернавский Н. Оренбургская епархия в ея прошлом и настоящем// Труды ОУАК. Вып.7. Оренбург, 1900. С. 165.

ЦГИА РБ. Ф. И-6, Оп. 2, Д. 65, Л. 182.

Чернавский Н. Оренбургская епархия в прошлом ея и настоящем// Труды ОУАК. Вып. 10. Оренбург, 1903. С. 617.

ГАОО. Ф. 10. Оп. 8. Д. 97. Л. 1.

санию циркуляра. Данные, полученные в результате проведенных расследований, свидетельствовали о неуклонном росте числа старообрядцев в Оренбургской губернии. Так, с 1865 – 1869 гг. количество старообрядцев увеличилось на 4 675 чел. и составило душ обоего пола1.

Согласно официальной статистике численность старообрядцев возрастала из года в год. К сожалению, отсутствие у гражданских властей эффективной методики сбора сведений о старообрядцах и элементарных знаний о них не позволяет выявить темпы увеличения и удельный вес каждого старообрядческого согласия, существовавшего в губернии.

На территории Оренбургской епархии учет и контроль за старообрядцами осуществляли духовные власти. В 1848 г. Оренбургская Духовная Консистория предписала священникам ежегодно собирать данные о раскольниках, в которых фиксировалась информация об общем количестве старообрядцев в приходе, его возможном уменьшении или увеличении, в том числе за счет перехода в другие конфессии, принадлежности старообрядцев к конкретному согласию. Это позволило бы епархиальным властям создать общую картину о количестве приходов, зараженных расколом, и сформировать представление о существующих в епархии старообрядческих согласиях, выявить динамику роста или убывания старообрядческого населения, в том числе и за счет миссионерских усилий местных священников. Однако официальные сведения духовных властей, на наш взгляд, не отличались достоверностью и объективностью. На всех уровнях церковной иерархии, от приходского священника до епархиального архиерея, были заинтересованы в наглядном сокращении численности раскольников, поэтому, как отмечал оренбургский губернатор, иногда записывали людей православными, в то время как они «издавна принадлежали расколу»2.

Как указывали некоторые исследователи, старообрядцы были одной из важнейших статей дохода домашнего бюджета местных священников3. За возможность тайно исповедовать старую веру старообрядцы давали взятки приходским священникам. Поэтому губернские власти отдавали предпочтение официальным сведениям, собранным уездными исправниками. Прямо не называя причин заниженной статистики духовных властей, они отмечали лишь то, что полицейские имели больше возможностей по собранию сведений, чем священники4.

Можно предположить, что одной из причин явного расхождения показателей официальной статистики и реального количества старообрядцев было то, что староверы сами не желали открыто заявлять о своей религиозной принадлежности из опасений преследований как со стороны духовной, так и гражданской властей.

Мы сопоставили имеющиеся у нас данные о состоянии раскола по Оренбургской губернии за 1865 – 1869 гг., которые были представлены уездными исправниками и Духовной консисторией в таблице 1.

Как видно из таблицы 1, цифровые показатели Духовной консистории и представителей гражданской власти отличаются друг от друга. Разница численности старообрядцев за один и тот же год составляет несколько тысяч. Данные уездных исправников носили более объективный характер, но и они не отражали реальной численности оренбургского старообрядчества.

ГАОО. Ф. 10. Оп. 8. Д. 97. Л. 94.

ГАОО. Ф. 174. Оп. 1. Д. 34. Л. 7.

Кириллов И. А. Статистика старообрядчества. М., 1913. С.3.

ГАОО. Ф. 10. Оп. 8. Д. 97. Л. 94об.

Таблица 1 – Численность старообрядцев в Оренбургской губернии в 1865 – 1869 гг.

по сведениям местных гражданских и духовных властей (чел.) Источник: ГАОО. Ф.10. Оп.8. Д.97. Л.70 – 72.

Статистические сведения о расколе в Оренбургской епархии несли в себе массу ошибок, необъективности и нюансов. О состоянии раскола в Оренбургской епархии духовными властями составлялись разные ведомости. Сведения о староверах по отдельным приходам впервые вносились в установленные в 1864 – 1865 гг. Оренбургским Преосвященным Валаамом «церковно-приходские летописи»1. Основной учет старообрядцев в приходах епархии осуществляли посредством так называемых исповедных росписей. Те, кто в течение длительного времени не был у исповеди и причастия, отмечались, как «склонные к расколу» или как раскольники. После объявления свободы вероисповедания в 1905 г. исповедные росписи стали вестись без учета старообрядцев. Это, по мнению епархиальных архиереев, затрудняло и без того достаточно сложный процесс подсчета приверженцев раскола в губернии2. В 1912 г. Оренбургский Епархиальный Миссионерский Совет по результатам отчетов миссионеров просил распоряжения Оренбургской Духовной консистории о том, чтобы приходские священники при составлении статистических ведомостей о раскольниках «собирали …точные сведения …и давали миссионерскому совету правильные, а не вымышленные цифры»3 (подчеркнуто нами – А.К.).

На существенные недостатки методов сбора информации о старообрядцах указывали сами оренбургские преосвященные. Они относили к ним отсутствие сведений о принадлежности староверов к конкретному толку, существенные расхождения в показателях Епархиального Миссионерского Совета и Центрального Статистического Комитета МВД.

К тому же из-за обширности епархии некоторые деревни и хутора вовсе не были причислены ни к одному приходу, а значит, не входили в статистические ведомости4.

Епархиальный архиерей, представляя цифры в Святейший Синод, так же как и губернатор, был заинтересован в невысоких показателях численности старообрядчества по епархии, что косвенно свидетельствовало бы об активной и успешной миссионерской деятельности местного духовенства в раскольнической среде. Несмотря на то, что статистические сведения о старообрядцах не отражали реальных масштабов распространения раскола, они представляют собой уникальный источник информации по истории и развитию староверия в России вообще и в Оренбургской епархии, в частности.

Агеева Е. А. Приходская жизнь и история староверия по церковным летописям второй половины XIX в.// Уральский сборник. История. Культура. Религия. Вып. III. Екатеринбург, 1999. С. 4.

ГАОО. Ф. 173. Оп. 5. Д. 10580. Л. 35об.

ГАОО. Ф.173. Оп. 5. Д. 9435. Л. 1.

ГАОО. Ф. 173. Оп. 5. Д. 10580. Л. 35об.

Таблица 2 – Распределение численности старообрядцев по областям Оренбургской Источник: РГИА. Ф. 821. Оп. 150. Д. 773. Л. 1; Статистические сведения о старообрядцах (к 1 января 1912 г.) Б.м., б.г. С.2; Чернавский Н. Оренбургская епархия в ея прошлом и настоящем // Труды ОУАК. Вып.7. Оренбург, 1900. С.269.

К 1866 г. утвердившиеся границы Оренбургской епархии включали собственно Оренбургскую губернию, Уральскую область с четырьмя уездами и Тургайскую область.

На территории указанных областей действовали многочисленные старообрядческие общины. Таблица 2 наглядно иллюстрирует распределение старообрядческого населения по отдельным районам Оренбургской епархии.

По данным таблицы 2 более половины от общего числа старообрядцев Оренбургской епархии находилось в Уральской области, население которой преимущественно составляли уральские казаки, традиционно придерживающиеся старообрядчества. Значительная доля старообрядческого населения проживала в Оренбургской губернии, которое формировалось с момента начала освоения края. В Тургайской области было небольшое количество старообрядцев. Увеличение численности раскольников в 1912 г. было связано с начавшимся переселением на свободные земли области жителей из других губерний, преимущественно сектантов, а не старообрядцев. Однако власти между ними не делали существенного различия и фиксировали в одни ведомости.

Для официальных властей одним из параметров, характеризующих состояние развития раскола, было определение его социального состава. В процессе формирования старообрядческого населения в Оренбургском крае на разных этапах ведущую роль играло сначала казачество, затем горнозаводские рабочие, крестьянство, купечество. Наблюдение за жизнью старообрядцев, проживающих на землях ОКВ и УКВ, сбор статистических сведений о них осуществляли поселковые и станичные атаманы. В дальнейшем отчеты о движении раскола согласно 67 ст. XIV т. Свода законов подавали местным исправникам.

Ведомости о принадлежности старообрядцев разного рода согласиям и сословиям входили в ежегодный отчет наказных атаманов о состоянии ОКВ и УКВ. Однако они сами отмечали недостатки в процессе составления ведомостей о движении раскола. Станичные и поселковые атаманы не были компетентны в области знания специфики религиозных конфессий. Поэтому в ходе составления сводных ведомостей они допускали ошибки при определении старообрядцев к той или иной группе согласий.

Мы не располагаем численными показателями о сословном составе старообрядцев по гражданскому ведомству. Ведомости о раскольниках эту информацию не включали. К концу XIX в. губернаторские отчеты стали указывать сословную принадлежность старообрядцев только в случае их присоединения или совращения в раскол.

Значительная часть оренбургского купечества придерживалась «старой веры».

К старообрядчеству принадлежали династии оренбургских купцов Коломкиных, Зубовых, Кобяковых, Мануйловых и т.д., в Челябинске – Толстых. Оренбургские купцыстарообрядцы осуществляли финансовую поддержку раскола. На общегосударственном уровне правительство действовало в рамках противораскольнической политики в ущерб экономическому развитию и препятствовало проникновению староверов в купеческое сословие. Только в 1863 г. были сняты все ограничения на запись староверов в купеческое состояние. Однако церковные власти осознавали значение купечества в поддержке и распространении раскола: «купец в расколе – это альфа и омега»1. И в качестве мер борьбы с ним называли ограничения торговой деятельности и всех прав до их присоединения к православию, обучение «раскольничьих детей» в училищах в духе православной церкви.

На региональном уровне для оренбургских губернских властей важным моментом продолжала оставаться конфессиональная принадлежность купцов. В купеческих росписях купцов-раскольников заносили в отдельный список2.

Наличие среди населения Оренбургской епархии значительной доли последователей старообрядчества вызвало необходимость организации со стороны епархиальных и светских властей системы контроля за его состоянием, а также проведения мероприятий, направленных на возвращение старообрядцев в лоно официального православия.

Несмотря на то, что статистические данные являются одним из основных источников по истории старообрядчества, система статистического учета старообрядцев несла ряд существенных недостатков. К началу XX столетия власти так и не смогли создать эффективной методики сбора информации о старообрядчестве. Некомпетентность чиновников и духовенства, сознательное занижение ими количественных показателей, нежелание самих старообрядцев объявлять о своей принадлежности к старообрядчеству из опасений преследования вносили в официальную статистику о расколе существенный субъективный элемент.

ПРИНЦИПЫ РЕГИОНАЛЬНОЙ ПОЛИТИКИ РОССИИ

В КОНЦЕ XVIII – ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЕ XIX ВВ.

Российское государство формировалось как империя, для которой были характерны наиболее важные системные признаки: значительные территориальные размеры государства, образовавшиеся в результате экспансии; этнически национальная, историческая разнородность составных частей; универсализм в ее политической практике; наличие центра и периферии, окраин, провинций3. Включение в состав России новых территорий с их зачастую иноэтническим и инорелигиозным населением практически неизбежно ставило вопрос о методах их эффективной интеграции и управления. По справедливому замечанию В. С. Дякина, «официальных документов, формулировавших принципы национальной политики царизма в целом, не существовало. Эта политика формулировалась всегда применительно к конкретным конфессиям и народам на том или ином этапе. Можно, однако, проследить общие закономерности этой политики»4.

Миссионерское обозрение. 1899. Апрель. С. 451.

Пашкова О. Н. Временно-оренбургские купцы: кто они? // Вестник ОГПУ. Гуманитарные науки.

2002/1(27). С. 19.

Каспэ С. И. Империя: генезис, структура, функции // Полис. 1997. № 5. С. 33 – 34.

Дякин В. С. Национальный вопрос во внутренней политике царизма (XIX в.). Вопросы истории. 1995.№ 9. С. 131.

Анализ историографии позволяет выделить некоторые общие принципы государственной политики: интеграция различных включенных в состав империи в процессе ее расширения социумов в общегосударственный механизм; создание центральной или общеимперской элиты; превращение местных элит в эффективный транслятор имперской политики; обеспечение национальным элитам доступа во власть, сохранение их традиционных и сословных прав и привилегий1.

Данные принципы довольно четко прослеживаются в политике государства, проводимой в Оренбургском крае в конце XVIII – первой половине XIX вв. В этот период край относился к числу национальных окраин Российской империи. Он был достаточно глубоко интегрирован в социально-экономическую и политическую структуру империи, но продолжал сохранять важные особенности в системе управления. Они были связаны с его пограничным положением, наличием линии укрепленных форпостов и крепостей, пересекающими его территорию путями транзитной торговли, значительным количеством коренного мусульманского башкирского населения. Мы постараемся проанализировать три составляющие политики государства в крае: политику в отношении мусульманской религии; в отношении национальной элиты и традиционных вотчинных прав коренного башкирского населения на землю. Анализ этих трех составляющих позволят более четко представить содержание политики государства в крае в рассматриваемый период.

В 70 – 80-е гг. XVIII в. правительство Екатерины II начинает серьезно пересматривать политику в отношении мусульманского населения империи. Указ от 17 июня 1783 г. «О терпимости всех вероисповеданий и о запрещении архиереям вступать в дела, касающиеся до иноверных исповеданий и до построения по их закону молитвенных домов, представляя все сие светским начальствам» впервые провозгласил принцип веротерпимости к исламу в Российской империи. В 1783 г. правительство принципиально высказалось за назначение всех независимо от статуса духовных лиц из числа исключительно российских подданных2.

22 сентября 1788 г. последовал именной указ Екатерины II об учреждении специального правительственного органа для мусульман – Оренбургского магометанского духовного собрания. Новый правительственный орган был призван осуществлять руководство мусульманским духовенством империи (кроме Таврической губернии). В историографии связывают учреждение данного органа с политикой государства, направленной на изолирование мусульман – российских подданных от воздействия эмиссаров соседних мусульманских государств3. Дело в том, что в ходе второй русско-турецкой войны Османское правительство попыталось вовлечь в борьбу с Россией среднеазиатские ханства и казахские жузы. Российское правительство было сильно обеспокоено: на территории империи функционировали мечети во главе с муллами, которые не зависели от правительственных учреждений и вели вполне самостоятельную деятельность. Советник Уфимского наместнического правления Д. Б. Мертваго предложил создать орган по контролю над духовенством, чтобы муллы противодействовали внешней идеологической угрозе со стороны соседних Каспэ С. И. Указ. соч.; Мухаметжанова Н. М. Проблемы модернизации в полиэтническом обществе // Вестник Оренбургского государственного университета. 2006. № 7 (июль). С. 112 – 116.

Оренбургское магометанское духовное собрание и духовное развитие татарского народа в последней четверти XVIII – начале XX вв.: Материалы одноименного научного семинара, посвященного 220-летию учреждения религиозного управления мусульман внутренней России и Сибири (Казань, 18 декабря 2009 г.). Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ, 2010. С.3.

мусульманских государств1. Таким органом должно было стать Оренбургское магометанское духовное собрание.

Вместе с тем, создание духовного собрания мусульман по образу православной церкви поставило исламское духовенство под контроль государства. После открытия Оренбургского магометанского духовного собрания производство в духовные звания происходило только после утверждения военного губернатора. Сначала он рассматривал подготовленные для назначения представления, затем кандидат сдавал экзамены губернскому правлению. После утверждения военным и гражданским губернаторами, представление передавалось в духовное магометанское собрание2. Таким образом, государство получило возможность полностью контролировать мусульманское духовенство, а назначение на должности производились на основе российского законодательства. Это означало, что мусульманское духовенство становилось послушными государственными чиновниками, которые должны были проводить политику правительства в крае и за его пределами.

Деятельность первого муфтия М. Хусейнова свидетельствует о том, что расчеты российского правительства оказались верными. М. Хусейнов проводил политику российской власти. Он играл посредническую роль при решении важных для правительства вопросов: возвращении русских пленных, разрешении земельных вопросов между казахами и башкирами, казахами и калмыками. Российские власти оценивали деятельность М. Хусейнова материальными поощрениями: в 1781 г. он был освобожден от купеческой подати. В 1793 г. – награжден бриллиантовой медалью, домом в Оренбурге, шубами из лисьего и соболиного мехов, золотой медалью и прибавкой к прежним 1550 руб. оклада муфтия ежегодно еще по 1000 руб. Это позволило ему оставить в наследство несколько тысяч десятин земли, множество скота3.

Архивные документы свидетельствуют, что иногда происходили конфликты между местной администрацией и муфтием М. Хусейновым. Так, муфтий неоднократно подавал жалобы императору на притеснения со стороны местных властей. В одном из своих предписаний губернскому правлению император Александр I писал: «оказывать уважение и почтение, приличное сану муфтия»4. Таким образом, политика веротерпимости позволила российскому правительству в конце XVIII – первой половине XIX вв. добиться лояльности со стороны мусульманского духовенства и использовать его в качестве опоры своей политики в крае.

После вхождения башкирских племен в состав Российского государства в середине XVI в. правительство Ивана IV обещало башкирам «не насиловать их в другую веру». Это подразумевало не только свободу вероисповедания, но и подтверждение законности независимого от российской администрации третейского суда башкир, полномочного рассматривать все дела, за исключением земельных споров и дел об убийстве. Российское правительство взяло на себя обязательство согласовывать с представителями башкир изменения в их положении. Башкиры сохранили свою военную организацию на основе племенного ополчения. Таким образом, российское подданство башкирских племен подразумевало Оренбургское магометанское духовное собрание и духовное развитие татарского народа в последней четверти XVIII – начале XX вв.: Материалы одноименного научного семинара, посвященного 220-летию учреждения религиозного управления мусульман внутренней России и Сибири (Казань, 18 декабря 2009 г.). Казань: Институт истории им. Ш.Марджани АН РТ, 2010. С.3.

Научный архив Уфимского научного центра Российской академии наук (НА УНЦ РАН). Ф.3.

Оп.12. Д.77. Л. 7.

Султангалиева Г. С. Деятельность первого оренбургского муфтия Мухамеджана Хусаинова в казахской степи // Оренбургское магометанское духовное собрание и духовное развитие татарского народа в последней четверти XVIII – начале XX вв. С.158.

Государственный архив Оренбургской области (ГАОО). Ф. 6. Оп. 2. Д. 950. Л. 11.

минимальное вмешательство в дела внутреннего общинного самоуправления. Отношения между уфимской администрацией и главами башкирских родоплеменных структур представляли собой форму военного сотрудничества, в котором приоритет принятия решений отдавался российским властям1.

Однако по мере дальнейшей унификации всего властного пространства Российской империи, интеграции различных включенных в ее состав социумов происходят серьезные ограничения всех институтов общинного самоуправления, власти родоплеменной знати.

Общинные институты башкир во второй половине XVIII – первой половине XIX вв. постепенно и частично трансформировались из элементов самоуправления в атрибуты местных государственных властей2. Этому способствовали: слишком большая самостоятельность башкирской верхушки второй половины XVI – начала XVIII вв., ее успехи в борьбе с ногайцами, калмыками, казахами; наличие собственных военизированных дружин; активное и результативное сопротивление центральной власти в XVII в. насильственной ликвидации «старой» башкирской военно-племенной знати. Широкое участие башкирской элиты в движении 1773 – 1775 гг. показало слабость государственного контроля, недостаточную инкорпорированность башкирской старшины в общероссийскую административноуправленческую систему3.

В конце XVIII в. правительство переходит к полному подчинению национальной элиты, включив ее в качестве военно-служилого слоя новой кантонной системы управления (1798 – 1865 гг.). Элиту башкирского общества в этот период времени составляли прежде всего кантонные начальники. Несмотря на то, что они были представителями старой родоплеменной верхушки и состоятельных башкир-общинников, они стали составной частью государственного аппарата, могли продвигаться по служебной лестнице вплоть до получения дворянства. Кантонные начальники одновременно оставались еще тесно связанными с традиционной башкирской общиной: у них до 1834 г. отсутствовало жалованье, существовала выборность на должность4. Введение кантонной системы четко структурировало правящую господствующую элиту у башкир. Прежняя родовая башкирская знать была либо переведена в состав рядовых общинников, либо вошла в новую кантонную элиту.

Теперь ее благосостояние, право на сохранение должности, перспективы продвижения по служебной лестнице полностью зависели не от традиционной башкирской общины, а от вышестоящей русской администрации. Созданные управленческие структуры башкирских и мишарских кантонов составляли низовое звено единого военного общероссийского чиновничества5. Из башкир в середине XIX в. было 590, в конце века – 964 дворянина6.

Включение башкирской элиты в состав российского дворянства, возможность беспрепятственной карьеры на государственной и военной службе обеспечивали стабильность полиэтнического и поликонфессионального российского общества. Этому способствовала политика государства в области башкирского землевладения. На протяжении XVI – XIX вв.

она прошла несколько этапов. Рассмотрим основные черты этой политики в конце XVIII – первой половине XIX вв.

Азнабаев Б.А. С. 197.

Асфандияров А. З. Башкирия после вхождения в состав России (вторая половина XVI – первая половина XIX вв. Уфа, 2006. С.161.

Тагирова Л. Ф. Кантонные начальники Башкирии: национальная региональная элита первой половины XIX в. Уфа, 2011. С. 142.

Там же. С.144.

Очерки по истории Башкирской АССР. Уфа, 1959. Т.1. Ч.2. С.299.

Вотчинное право на землю составляло основу этнического существования башкир.

Оно было подтверждено несколькими указами. 11 октября 1818 г. Сенат по представлению оренбургского военного губернатора П. К. Эссена принимает указ, временно запрещающий продажу башкирских земель переселенцам. Аналогичным по смыслу был и указ Сената от 15 апреля 1824 г. «О правах башкирцев, мещеряков, тептярей, бобылей и прочих разного наименования казенных поселян на занимаемые ими земли в Оренбургской губернии». Отчуждение башкирских земель допускалось в исключительных случаях, после соответствующего юридического оформления. Местные власти были обязаны остановить движение переселенцев на башкирские вотчины1.

Знаменитый указ от 10 апреля 1832 г. «О правах башкирцев на принадлежащие им земли в Оренбургском крае» подтвердил вотчинное право башкир на землю. Правительство подтвердило право собственности башкир и на недра2. Указ определял башкир как владельцев земли, а припущенников – как пользователей. Кроме того, закон 1832 г. отменял положение указа 1818 г. о запрещении продажи башкирских земель. В законе создавались более облегченные условия продажи земель: земли могли продаваться при согласии двух третей вотчинников данной волости, а не всех, как это было прежде. Башкиры-вотчинники также имели право отдавать свои земли в аренду при согласии двух третей волостных людей на срок не более 12 лет. Но чтобы не допустить полного обезземеливания башкир, закон предполагал оставить в каждой волости от 40 до 60 десятин земли на душу по усмотрению местной администрации, но без права ее дальнейшей продажи. По мнению А. И. Акманова, положение закона о продаже вотчинных земель и обязательном наделении башкир неотчуждаемыми наделами выражали компромиссную позицию правительства относительно колонизации и защиты башкирского землевладения3. А. З. Асфандияров считает, что разрешение на продажу башкирской земли – это важное мероприятие правительства по освоению природных богатств края, в развитии хозяйства. Вместе с тем, правительство не смогло пойти на уравнивание социального положения башкир-вотчинников и всех видов припущенников по земельному вопросу4. Кроме того, указ 1832 г. подрывал традиционную привилегию родовой знати распоряжаться вотчинными землями. Продажа башкирских вотчинных земель способствовала дальнейшему разрушению традиционных механизмов жизнеобеспечения этнического сообщества и его хозяйственно-экономического существования.

2 июля 1865 г. был принят закон «О передаче управления башкирами из военного в гражданское ведомство», согласно которому окончательно упразднялась кантонная система управления. В конце 1865 и в начале 1866 гг. башкиры, мишари и тептяри перешли в заведывание общих губернских и уездных по крестьянским делам присутствий и мировых посредников. Башкиры были освобождены от военной службы и обложены денежными повинностями. В ходе отмены кантонной системы управления должность кантонных начальников была ликвидирована. Небольшой, но влиятельный слой башкирской элиты, долгие годы служивший царскому правительству, оказался выведен за пределы государственного аппарата, потерял все права и привилегии российского чиновничества.

Управление башкирским обществом перешло в руки крестьянской общинно-волостной верхушки и уездной администрации5.

Акманов А. И. Земельные отношения в Башкортостане и башкирское землевладение во второй половине XVI – начале XX вв. Уфа, 2007. С. 285 – 286.

ПСЗ РИ. Собр. II. Т.7. № 3287.

Акманов А. И. Указ. соч. С. 289.

Асфандияров А. З. Указ. соч. С. 203.

Тагирова Л. Ф. Указ. соч. С. 133.

Таким образом, решая проблему управления национальными окраинами, государство проводило политику постепенной унификации властного пространства. Оно стремилось создать не только эффективный и по возможности более дешевый механизм управления, но и максимально эффективно соотносить интересы центра и местных элит. Оно ориентировалось на сохранение на низших уровнях власти традиционных структур, использовало их в интересах государства; стремилось наделить определенными правами местные элиты, обеспечить им доступ к государственной власти, сотрудничало с национальными элитами; сохраняло их сословные права и привилегии, веру.

ИМПЕРИЯ КАК ФАКТОР СУЩЕСТВОВАНИЯ НАЦИЙ

Империя! Когда произносится и осмысливается это слово, у образованного человека в сознании сразу возникает нечто огромное и громоздкое государство, с многочисленным, нередко многонациональным населением, мощной военной машиной и всесильной бюрократией, угнетающее свой (или свои) народ (или народы) и угрожающее другим народам, ближним и дальним, и грезящее о мировом господстве. Отчасти этот стереотип верен.

Действительно, многие империи, существовавшие в разное время и в разных регионах, были именно такими. История несправедлива, хотя и объективна. Много государств и цивилизаций с высокой культурой стали жертвами более сильных государств с грандиозными имперскими амбициями.

При всем уважении ко всем народам, большим и малым, развитым и более отсталым, следует признать, что мировая история во многом есть история империй, их зарождения, становления, развития, расцвета, борьбы с другими империями, кризиса и, наконец, упадка и гибели. Империями эпохи Древности были Египет, Ассирия, державы персидских Ахеменидов, Цинь и Хань в Китае, Гуптов и Маурьев в Индии, Александра Македонского, и наконец – великолепная Римская империя, влияние которой на мировую и прежде всего европейскую цивилизацию недооценить невозможно. Средневековье – это эпоха империй Каролингов и Священной Римской империи в Европе, Византии, арабского халифата, держав Чингисхана, Тимура, Османской империи, китайских империй династий Суй, Тан, Сунн, Цзинь, Юань, Мин, Цин, индийская империя великих Моголов, государств ацтеков и инков в Америке. Новое время – это империи Габсбургов, Гогенцоллернов, Наполеонидов в Европе, продолжение существования империи Цин в Китае и Османской империи в Турции. Особенность эпохи Нового времени – создание колониальных империй, сначала испанской и португальской, затем британской, французской, голландской, и наконец – германской и японской.

Несомненно, что империи Запада и Востока – это разные империи, но есть в них нечто общее. Все они, построенные на крови народов, и побежденных, и своих, существуют за счет выкачивания из этих побежденных сил и ресурсов, а чтобы те не помышляли о сопротивлении, их контролируют при помощи всевидящего ока бюрократии и подавляют силой оружия. Для управления другими народами империи широко используют римский принцип: «Разделяй и властвуй».

Среди мировых империй особое место занимает Россия, и отнюдь не только потому, что это «наша» империя». Просто империя Российская во всех ее ипостасях (и Московское царство, и Петербургская империя Романовых, и СССР) при всем сходстве с другими империями имеет ряд особенностей, что позволяет поставить ее особняком. Эти особенности – в характере отношений между народом «имперским», т.е. русскими, и другими народами.

К. Маркс, один из злейших недоброжелателей России позапрошлого века, тем не менее, иногда давал ей объективную оценку. Выдвинутое им сравнение державы Карла Великого в Европе Западной с «империей Рюриковичей» в Европе Восточной выглядит вполне справедливо, хотя киевские князья императорами себя не именовали. Ведь обширным и многонациональным государством Россия стала с самого момента своего зарождения. Уже «Повесть Временных лет» рассказывает, что в полулегендарном «призвании варягов» наряду со славянскими племенами – словенами и кривичами принимало участие и финское племя чудь, и заметим, никакого намека на неравенство между различными этническими группами летопись не содержит. Со временем славяне постепенно включили в себя на равных основаниях угро-финнов и балтов и быстро, естественным путем, ассимилировали. И варяги, со своей стороны, удивительно быстро растворились среди формирующегося из славянской племенной аристократии феодального класса. Никаких перегородок, подобных тем, что воздвигли победители норманны между собой и побежденными англосаксами, здесь не возникло.

Аналогичную картину мы можем наблюдать также на юге и юго-востоке, где кочевые иранские, угорские и прежде всего тюркские племена «Великой Степи», выдавленные оттуда более сильными сородичами, с позволения южнорусских князей оседают среди славянского населения и быстро ассимилируются в его среде. Уже в Киевско-Новгородской Руси классовое размежевание раннего феодального общества, его сословная градация по этническим границам не прошла.

Великороссия, возникшая из пепла и развалин Древней Руси, ставшая преемницей и наследницей, по наследству же воспринимает и усиливает ее мощную объединяющую и ассимиляторскую силу.

В чем же сходство и в чем различие у Московского царства и Российской империи в ряду других многонациональных империй? Какой отпечаток наложили особенности великорусского национального государства, сложившегося в XIV – XV вв., на межнациональные отношения в Российской державе XVI – XIX вв.?

Сходство прежде всего в том, что подобно любой другой крупной державе XVI – XIX вв. Россия проводила завоевательную и колониальную политику. И подобно любой другой империи Востока и особенно Запада оригинальной в этом она нисколько не была. Иными словами, ничего нового и исключительного в российской «колониальной империи» по сравнению с британской, французской, бельгийской, испанской, португальской, японской империями не возникло. Подчинение Поволжья, Сибири, Кавказская война, покорение Туркестана, русско-японская война были обычными колониальными войнами по сравнению с бесконечной цепью англо-испанских, англо-голландских, англо-французских колониальных войн, тянущихся вереницей с XVI по XX вв.

Но было и отличие, причем весьма существенное. С легкой руки маркиза А. де Кюстина, нарекшего Россию «тюрьмой народов», это название, подхваченное зарубежными недоброжелателями России и доморощенными революционерами типа А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, В. И. Ленина, надолго закрепилось в качестве синонима Российской империи. Однако сегодня данное положение выглядит более чем сомнительно.

Давая характеристику еще царской России, Н. О. Лосский говорит: «Русский народ есть важнейший фактор Российской империи, и основные черты его духа в значительной степени определяют характер его государственности. Однако Россия как великая империя есть существо большее, чем русский народ»1.

Характерной чертой российского государства являлось то, что оно было исключением из общего числа классических империй. Это исключение проявлялось не только в ее многонациональном характере (это свойство, в общем, всех классических империй, кроме разве что китайской), но и в специфике отношений между государствообразующим, «имперским» народом – русскими и другими народами России. Специфика эта заключалась в отсутствии как такового национального угнетения, а у построившего ее «имперского»

народа – комплекса «народа-господина» по отношению к своим иноплеменным соотечественникам.

Загадка своеобразия многонациональной России лежит в особенности ее истории, сильно отличающейся от истории многих других стран как западных, так и восточных. Вся история Запада и Востока с начала исторической эпохи стала историей войн и завоеваний.

И повсеместно победители либо почти физически истребляют побежденных, либо порабощают их, выжимая из них все, что только возможно. Англичане, родоначальники современной либеральной демократии, всегда бывшие конкурентами России, стараются не вспоминать, каким способом их предки сколачивали Британскую империю, занимавшую еще в начале ХХ в. почти полмира, над которой никогда не заходило солнце. Полное уничтожение тасманийцев и почти полное – австралийских аборигенов, массовый вывоз негров из Африки в рабство в Америку, плата наличными за скальп американского индейца и впрямь не лучшие воспоминания о былом величии Британской империи. Американцы, гордящиеся своей «идеальной» демократией и ставящие ее в пример всему остальному миру, предпочитают не афишировать тот факт, что осваивая «Дикий Запад», произвели одну из самых грандиозных «этнических чисток» в истории: уничтожали краснокожих аборигенов целыми племенами, сгоняя их на верное уничтожение в резервации, применяя при этом не только «чисто военные» средства, но моря их голодом, спаивая «огненной водой», распространяя среди индейцев неизвестные им ранее болезни, иными словами, сократив к началу ХХ в. их численность с 2 миллионов до 200 тысяч2.

Те же самые черты, усугубленные национализмом, а нередко и расизмом, еще более четко проявляются при создании и других европейских заморских колониальных империй.

Успешное и быстрое развитие европейской цивилизации во многом происходило за счет откровенного грабежа других народов мира, в том числе и народов с уникальной древнейшей культурой (Индия, Китай, Мексика, Перу). Высокомерие европейцев (испанцев, португальцев, англичан, французов, голландцев), а также североамериканцев, забывших о том, что экономическим, культурным, научным развитием они во многом обязаны своим неевропейским соседям (например, арабам, индийцам, китайцам), проявлялось в том, что в аборигенах Азии, Африки, Америки, Австралии они видели не людей равных себе, а «недочеловеков», представителей низшей расы, с которыми положено не торговать, и даже не воевать; их следует покорять и обращать в рабов (как это произошло с неграми в Африке), а если они сопротивляются, то безжалостно истреблять (что и делалось с индейцами в обеих Америках и австралийцами).

Да и континентальные европейские империи Европы не могли похвастать идеальными отношениями между народами-победителями и народами побежденными. Как «высшая раса» в далеких колониях ведут себя в Прибалтике «остзейские» бароны-немцы по Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание // Н. О. Лосский. Бог и мировое зло. М., 1994. С. 234.

Всемирная история. М.: Изд. АН СССР, 1958. Т. V. С. 351.

отношению к своим эстонским и латышским крепостным, католики – польские магнаты и шляхта – к своим православным белорусским и украинским холопам в Речи Посполитой, английские поселенцы-протестанты – к коренным ирландцам, католикам в Ирландии, австро-немцы – к венграм, итальянцам, южным и восточным славянам в империи Габсбургов.

Во всех случаях народ-победитель, народ-господин действует по принципу «горе побежденным», ставя непреодолимые преграды между собой и покоренными или истребляемыми врагами.

Именно этого мы не наблюдаем в России. Она, расположенная на огромной территории с низкой плотностью населения, постоянно испытывала острый недостаток в людях, способных как работать, так и защищать эти земли. Именно поэтому российская власть избрала другой путь. Не истребляя другие народы, она ставила их к себе на службу, превращая в слуг, в том числе и бывших врагов. Этому способствовало, во-первых, сознательное интегрирование русским царизмом правящей элиты различных народов в рамках политически единого правящего класса, во-вторых, постепенное сближение и смешивание многонациональных трудовых «низов», протекавшее в ходе мирной колонизации русским крестьянством не освоенных ранее земель.

Видный русский мыслитель И. Л. Солоневич, сравнивая имперскую колонизационную политику Великобритании (по его мнению – одну из лучших в мировой истории) и России, не идеализирует последнюю и во многом ее критикует. Вместе с тем, он подчеркивает, что в отличие от британской, российская колониальная политика не была основана на ограблении народов. Он пишет: «Россия завоевала Кавказ. Но ничья земля не была отобрана, на бакинской нефти делали деньги «туземцы» Манташевы и Лианозовы, «туземец»

М. Т. Лорис-Меликов стал русским премьер-министром, кавказские князья шли в гвардию.

Общий стиль, средняя линия, правило заключались в том, что человек, включенный в общую государственность, получал все права этой государственности»1.

Но наилучшим образом сущность национальной политики России в отношении нерусских народов выразил И. А. Ильин. Он отмечал: «Славянское племя исторически вело и государственно строило Россию. Оно не угнетало другие племена, а обороняло их от набегов врагов. Обстоятельства побуждали его откладывать плуг и обращаться к мечу… Замирение и колонизация шли тысячу лет рука об руку»2. И далее: «…народы не выбирают себе своих жребиев, каждый приемлет Время и свое задание свыше. Так получили и мы, русские, свое бремя и свое задание. Это, во-первых, бремя земли необъятного, непокорного, разбегающегося пространства. Во-вторых, бремя суровой природы, ставшей нашей судьбой, единственной и неповторимой в истории. В-третьих, бремя народностей. До различных племен и наречий; среди них – целая треть неславян и около одной шестой – нехристианских вероисповеданий. Мы должны были принять и это бремя, не искоренить, не поработить чужую кровь, не задушить иноплеменную и инославную жизнь, а дать всем жизнь, дыхание и великую Родину. И с этим историческим заданием справилась Россия, создав единое государство и единую великую духовную культуру»3. И далее: « Россия есть не случайное нагромождение территорий и племен и не искусственно слаженный «механизм» «областей», но живой, исторически выросший и культурно оправдавший себя организм, не подлежащий произвольному расчленению. Этот организм… есть географичеСолоневич И.Л. Дух народа // Наш современник. 1990 № 5. С. 149.

Ильин И.А. За национальную Россию // В поисках своего пути. Россия между Европой и Азией:

хрестоматия по истории русской общественной мысли XIХ – XX веков. М.: Наука, 1994. С. 208.

Ильин И. А. Пути духовного обновления: собр. соч.в 10 т. М., 1993., Т.1 С. 283.

ское единство, части которого связаны хозяйственным взаимопониманием; этот организм есть духовное, языковое, культурное единство, исторически связавшее русский народ с его национально младшими братьями духовным взаимопитанием; он есть государственное и стратегическое единство, доказавшее миру свою волю и свою способность к самообороне; он есть сущий оплот европейско-азиатского, а потому и вселенского мира и равновесия… Межнациональное единство сложилось на территории России в силу того, что ее политика по отношению к малым народам радикально отличалась от политики других стран.

Ни принудительным крещением, ни искоренением, ни всеуравнивающим обрусением она никогда не занималась»1.

В России все народы были вынужденно равны в своих обязанностях перед государством и властью. Парадоксально, но в наиболее тяжелом положении оказался именно «господствующий» русский народ. Крепостное право и рекрутчина, в течение нескольких веков бывшие главными проблемами русского бытия, являлись тяжкой, хотя необходимой, с правительственной точки зрения, повинностью прежде всего «природных русских», то есть собственно великороссов, а с XVIII в. также украинцев и белорусов, и лишь в годы чрезвычайных наборов распространялась также на народы Поволжья. В России, этой пресловутой «тюрьме народов», жестокие и деспотичные русские монархи издают указы «о сбережении инородцев», запрещая русским купцам продавать им алкоголь, зная, как легко те подвержены пьянству. И таких примеров – масса.

В отличие от классических империй Запада, Россия своим возникновением была обязана не только и даже, может быть, не только или не столько завоеванию, сколько мирной казацко-крестьянской колонизации и добровольному присоединению к ней нерусских народов. Русские крестьяне, поднимая целину, распространили Россию от Прибалтики до Тихого океана, от Белого моря до Средней Азии. И ни у одного земледельческого народа, будь то в Поволжье, на берегах Балтики, в Закавказье, в бассейне Амударьи и Сырдарьи, землю не отобрали. Нигде не ущемили русские переселенцы и жизненно важных интересов кочевого населения степных регионов юго-востока: в широкой степи хватало места и для русского поля, и для пастбищ скотоводов. Напротив, в страшные годы бескормицы и массового падежа скота русское зерно и мука становились серьезным подспорьем в жизни кочевых племен казахов, башкир, калмыков, спасая их от голодной смерти. Нигде русская община не держится обособленно и высокомерно по отношению к «туземцам».

Напротив, повсеместно она органично сливается с иноплеменной окружающей средой, завязывает с ней хозяйственные, дружеские и родственные связи, повсеместно срастаясь с ней, служит связующим звеном между нерусскими народами и Россией. У русских не возникло комплекса «народа-господина», с одной стороны; и не было реакции на него – с другой. Вместо стены отчужденности выковывалось звено связи.

Разумеется, обрисовывать колониальную политику России столь уж идиллически было бы ошибочным. Подобно любой другой крупной европейской державе XVI – XIX вв., колониальная политика России была и агрессивной, и завоевательной, и подобно любой другой колониальной империи Запада оригинальной в этом она нисколько не была.

Не секрет, что осколки прежней могущественной Золотой орды – главного, самого опасного врага России – Казанское, Астраханское, Сибирское, Крымское ханства, силой были сокрушены и подчинены военной силой. С помощью оружия в результате полувековой кровавой Кавказской войны были покорены имамат Дагестана и Чечни, а также Адыгея.

Наконец, военная сила широко применялась русскими генералами М. П. Черняевым, Ильин И. А. Что сулит миру расчленение России? // Наши задачи. Историческая судьба и будущее России. Статьи 1948 – 1954 годов. Собр. соч. в 10 т. М.: Русская книга, 1993. Т. II. Кн. II. С. 327, 330.

К. П. Кауфманом, М. Д. Скобелевым при подчинении Туркестана. Это были обычные колониальные войны, аналогичные колониальным войнам, которые вели Испания, Португалия, Англия, Франция, Голландия, Германия, США, да и другие страны с XVI по XX вв.

Вместе с тем, завоевательная политика России, в отличие от западной, имела некоторые отличия как количественные, так и качественные. Действительно, татарские ханства Поволжья и Сибири были покорены военным способом, однако наряду с русскими войсками и казаками участие в их покорении принимали самое активное участие «служилые татары» – касимовские, ногайские и другие, причем их число в составе русских войск была преобладающим. Казачьи атаманы Ермак, Е. Хабаров, С. Дежнев, В. Атласов, покоряя Сибирь, в отношении местного населения нередко действовали жестоко, однако по масштабам эта жестокость не идет ни в какое сравнение с действиями испанских конкистадоров Э. Кортеса, Ф. Писарро, Н. Гусмана, истребившими сотни тысяч аборигенов при покорении ими Нового света. «Замирение» Кавказа Ермоловым, Барятинским, Долгоруким, Евдокимовым тоже было жестоким, но отнюдь не более, чем действия англичан в Индии или французов в Алжире. С. Ю. Витте говорит: «…хотя Кавказ и был покорен русскими солдатами, но громадное количество офицеров или начальников этих солдат были сами туземцы»1. К. П. Кауфман, М. А. Черняев и особенно М. Д. Скобелев при покорении Средней Азии в отношении своих противников действовали исключительно жестко, это факт. Вместе с тем, при покорении различных племен и феодальных образований Центральной Азии русские генералы опирались на поддержку местных казахских, киргизских и даже ряда туркменских племен. Причина этой поддержки со стороны местного населения была в том, что Россия никогда не допускала действий, подобных действиям американских генералов и офицеров, ее колониальные «подвиги» не идут ни в какое сравнение, например, с действиями американских генералов, как-то Э. Джексона, истребившего во Флориде треть многочисленного племени семинолов2, Чайвингтона и Армстронга, практически полностью уничтоживших племя чейеннов3, да и других, более мелких и не столь известных «пионеров» «Дикого Запада».

Г. П. Федотов пишет: «Ценой эксплуатации и угнетения Россия несла в дикий или варварский мир семена высшей культуры. Издеваться над ним смеет только тот, кто исключает сам себя из наследия эллинистического мира. На Востоке, при всей грубости русского управления, культурная миссия России бесспорна. Угнетаемые и разоряемые сибирские инородцы, поскольку они выживали – а они выживали, – вливались в русскую народность, отчасти в русскую интеллигенцию. В странах ислама, привыкших к деспотизму местных эмиров и ханов, русские самодуры и взяточники были не страшны. В России никого не сажали на кол, как сажали в Хиве и Бухаре. В самих приемах русской власти, в ее патриархальном деспотизме, было нечто родственное государственной школе Востока, но смягченное, гуманизированное. И у русских не было того высокомерного сознания высшей расы, которое губило плоды просвещенной и гуманной английской администрации в Индии, русские не только легко общались, но и сливались кровью со своими подданными, открывая их аристократии доступ к военной и административной карьере»4.

Общеизвестно, что предки касимовских, ногайских, казанских татар под знаменами Чингисхана шли на Запад, подчиняя земли «до последнего моря». Их потомки уже под знаменами русских царей, распространяя их власть, доходят до Балтийского моря. В годы Витте С. Ю. Воспоминания. В 3 т. Таллинн, 1994. Т. I. С. 50.

Стингл М., Индейцы без томагавков. М.: Прогресс, 1978. С. 332.

Указ соч. С. 337.

Федотов Г. П. Судьба и грехи России. М., 1991. Т. 2. С. 319.

«Смутного времени» они, еще помнившие о независимости Казанского ханства, не только не отпадают от Москвы, но и вместе с русскими и другими народами Поволжья вступают в ополчение Минина и Пожарского и идут освобождать Москву от поляков. Почему?

Причину этому можно увидеть в следующем. В отличие, например, от Испании, которая при завоевании колоний в Америке насаждала католичество огнем и мечем, в православном Московском государстве вновь присоединенному коренному населению Казанского ханства (мусульманам и язычникам) после падения Казани насильственная христианизация не грозила. Попытки были (потомки крещеных татар и поныне проживают в Челябинской области), но основная их часть осталась верной исламу, и от этих попыток отказались. Гурию, первому архиепископу, отбывающему в недавно завоеванный город, в Кремле даются совершенно четкие указания: «страхом к крещению отнюдь не проводить, а проводить только лаской». Принятие православия снимало вообще все ограничения для делания карьеры на государственной службе. Почти треть русских дворянских фамилий, среди которых такие известные в русской истории, как Карамзины, Куприны, Кутузовы, Корсаковы, Муратовы, Мусины, Тенишевы, Тургеневы, Сабуровы, Салтыковы, Шереметевы, Юсуповы, имеют тюрко-татарское происхождение.

И даже верность исламу не препятствовала достижению высокого служебного положения. Российская власть (Москва, а затем Петербург), очевидно, была гораздо больше заинтересована в том, чтобы острые мусульманские сабли (татарские, башкирские, горские, туркменские) были бы на ее стороне, и история показала правильность этого выбора.

Характерной чертой российского колониального правления являлось еще и то, что российская власть в глазах нерусского населения, после присоединения их территории к России, стремилась выглядеть как можно более привлекательной. С. Ю Витте, выросший на Кавказе и знавший политику царских наместников в этом районе империи, в своих «Воспоминаниях» пишет: «Наместники держались того принципа, что Кавказ должен быть частью империи и что к христианскому населению Кавказа в особенности надо относиться так же, как к русским. В этом смысле они не делали никакой разницы между русскими и туземцами»1. Иными словами, в нерусском населении России власть видела таких же подданных, как и коренных русских, наделяла их правами и накладывала на них обязанности (последнее причем было важнее первого).