«Когнитивные исследования Проблема развития Сборник научных трудов Выпуск 3 Ответственный редактор Д. В. Ушаков Издательство Институт психологии РАН Москва – 2009 УДК 159.9.07 Печатается по постановлению ББК 88 ...»

Институт психологии РАН

Казанский государственный университет

Ассоциация когнитивных исследований

Когнитивные

исследования

Проблема развития

Сборник научных трудов

Выпуск 3

Ответственный редактор

Д. В. Ушаков

Издательство

«Институт психологии РАН»

Москва – 2009

УДК 159.9.07 Печатается по постановлению

ББК 88 редакционно-издательского совета К 57 Межрегиональной ассоциации когнитивных исследований Ответственный редактор Д. В. Ушаков Редакционная коллегия серии:

Б. М. Величковский (председатель), В. Д. Соловьев (зам. председателя), Д. В. Ушаков (зам. председателя), В. М. Аллахвердов, Ю. И. Александров, К. В. Анохин, В. А. Барабанщиков, Д. Канеман, А. А. Кибрик, В. А. Лекторский, С. В. Медведев, М. Познер, Д. А. Поспелов, А. О. Прохоров, В. Г. Редько, Х. Риттер, Д. Слобин, Т. Н. Ушакова, М. А. Холодная, Ю. Е. Шелепин, Т. В. Черниговская К 57 Когнитивные исследования: Проблема развития. Сборник научных трудов: Вып. 3 / Под ред. Д. В. Ушакова. – М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2009. – 352 с. (Когнитивные исследования) ISBN 978-5-9270-0166- УДК 159.9. ББК Когнитивное развитие в книге рассмотрено во многих планах. Это филои онтогенез физиологической базы когниций, развитие познавательной сферы ребенка, речи, языка, знаний в науке и многое другое. Обсуждаются конкретные проблемы, встающие сегодня перед когнитивной наукой в разных областях, но также и общетеоретические вопросы принципов описания развивающихся систем, развития как условия адекватности познания, единства организации фило- и онтогенетического развития и обучения, детерминации развития и т. д. Проблема развития исследуется в междисциплинарном аспекте – представлены биологический, психологический, лингвистический, философский и иные подходы. Настоящее издание отражает современное состояние когнитивной науки и включает наиболее интересные результаты исследований, выполненных в последние годы в России. Предназначена для студентов, аспирантов, специалистов в области психологии, лингвистики, компьютерных наук и в смежных областях.

Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ) Проект № 08-06-16029д © Институт психологии Российской академии наук, ISBN 978-5-9270-0166- Содержание Когнитивная система и развитие Д. В. Ушаков Раздел I Общие проблемы развивающихся систем О категориальных структурах в теориях развития А. Н. Кричевец Механизмы развития знания М. А. Розов Финитность развития систем: информационный подход В. М. Петров, Л. А. Мажуль Раздел II Развитие биологических основ когниций Принцип отбора в развитии индивида Ю. И. Александров, О. В. Сварник Молекулярные основы обучения и развития мозга:

на пути к синтезу К. В. Анохин Истоки когнитивного поведения животных Ж. И. Резникова Природные предпосылки психического развития:

проблема и пути поиска решения А. Н. Харитонов Структурно-морфогенетические основы развития когнитивных способностей человека С. В. Савельев Реконструкция праязыкового состояния как модель развития языка С. А. Бурлак Языковые контакты и генеалогическая классификация В. И. Беликов Речь и язык в контексте проблем когнитивного развития Т. Н. Ушакова Роль характеристик инпута в развитии языковой системы у детей и взрослых, изучающих русский язык как иностранный Т. В. Черниговская, Е. С. Ткаченко Онтогенез познавательных процессов Проблема развития интеллекта в психогенетике С. Б. Малых Деятельностная и культурологическая трактовки развития человека Принципы психического развития:

онтогенетическая перспектива Е. А. Сергиенко Сведения об авторах Когнитивная система и развитие Д. В. Ушаков Е стественные когнитивные системы – это плод биологической эволюции, возникший в результате двоякого рода развития – филогенетического и онтогенетического.

В то же время существуют и искусственные когнитивные системы, которые в готовом виде создаются людьми, и если и проходят путь развития, то в рудиментарной форме. Понятно, однако, что искусственным когнитивным системам сегодня еще очень далеко в плане мощности и адекватности отражения реальности до естественных. Правомочен вопрос: не является ли способность когнитивной системы к развитию ее важнейшей особенностью, необходимым условием высших форм познания?

Представляется, что в этом вопросе, выходящем за рамки отдельных эмпирических исследований по когнитивной науке, заключено основное теоретическое и даже философское значение проблемы соотношения когниций и развития, которой посвящен настоящий том.

Можно наметить два полярных варианта ответа на вопрос о глубинном соотношении когниций и развития.

Первый заключается в предположении, что развитие – возможный, но отнюдь не обязательный атрибут когнитивной системы. Эта точка зрения, конечно, признает тот факт, что естественные когнитивные системы проходят фило- и онтогенетическое развитие: все живые существа, как полагает современная наука, возникли в результате филогенеза, а онтогенез является необходимым следствием процессов их размножения. Однако из констатации факта развития живых существ и их когнитивных систем не следует, что развитие является непременным условием любых когнитивных систем.

Почему бы не представить возможность появления когнитивной системы в готовом виде, воспользовавшись излюбленным классиками сравнением, «подобно Афине, в полном вооружении выходящей из головы Зевса»?

Противоположный вариант ответа заключается в том, что биологическая природа когниций, включающая их фило- и онтогенетическое развитие, Работа поддержана грантами РГНФ № 09-06-00651a и РФФИ № 08-06-00410а.

является необходимой предпосылкой их адекватности. При такой позиции искусственный интеллект, возникший вне процессов биологической эволюции, не может сам по себе рассматриваться как аппарат познания мира, а всегда будет лишь средством, инструментом, обслуживающим познавательную деятельность естественного интеллекта.

Сегодня мы вряд ли способны достоверно доказать справедливость одной или другой позиции. Однако в пользу второй точки зрения можно привести ряд теоретических аргументов.

Можно аргументировать, что переработка информации становится познанием, т. е. приобретает смысл репрезентации окружающего мира, в той степени, в какой когнитивная система включена в мир и развивается в этом мире. Аргументация этой позиции включает три ступени.

Ступень первая. Для адекватного познания недостаточно точно и быстро перерабатывать информацию, необходимо осуществлять ее преселекцию.

Крупный американский логик и один из отцов прагматической философии Чарльз Пирс вводил эту проблему, предлагая вообразить инопланетянина, изучающего результаты переписи населения в Соединенных Штатах. Возможно, писал Пирс, этот инопланетянин начал бы со сравнения отношения смертности к потреблению в графствах, названия которых начинаются с одной буквы. Отношение это, по всей видимости, не будет зависеть от первой буквы названия, и поиски гостя окончатся ничем. Он может проводить и дальнейшие исследования такого рода, задавая вопросы, на которые любой землянин ответил бы, не обращаясь к цифрам, а лишь зная, что одни явления не зависят от других. Природа, продолжает Пирс, это несравненно более обширное и менее упорядоченное собрание фактов, чем результаты переписи населения. Если бы люди не приходили в мир со специальной способностью делать правильные догадки, то вряд ли за десять или двадцать тысяч лет существования человечества какой-либо величайший ум узнал бы то, что сейчас известно последнему из идиотов.

Действительно, количество различных свойств и переменных в мире, которые можно в принципе коррелировать между собой, бесконечно велико.

Следовательно, число возможных гипотез, даже в отношении относительно простых явлений, также бесконечно. Для того чтобы разобраться в этом многообразии, человек должен обладать исходной селективностью, склонностью выдвигать одни гипотезы и не выдвигать другие.

Ступень вторая. Адекватная преселекция информации достигается благодаря тому, что когнитивная система включена во взаимодействия мира, связана с ним «жизненными интересами». Подобный подход к проблеме адекватности когнитивного отражения действительности характерен для классических отечественных психологических подходов, в особенности деятельностных принципов С. Л. Рубинштейна и А. Н. Леонтьева. Весьма профессионально и в то же время выразительно позиция А. Н. Леонтьева описана писателем В. Ф. Тендряковым. В. Ф. Тендряков передает свою «проселочную беседу» с А. Н. Леонтьевым, где речь идет о голове профессора Доуэля, о возможности существования мыслящего мозга, лишенного остальных органов тела. Писатель делает логичное предположение, однако получает неожиданное опровержение:

«– Ну, а разве в принципе невозможен эдакий сверхкомпьютер, интеллектуальный монстр без ног, без рук, глотающий информацию, генерирующий знания?

– Знания о чем? – быстро откликнулся Алексей Николаевич. – Об окружающем мире. И на основании информаций, которые добыл кто-то. Тот, кто способен ощущать этот мир. Ощущать не ради самих ощущений, ради того, чтобы разобраться – что полезно, что вредно, а что безразлично.

Информация-то монстру скармливается не какая-нибудь, а отобранная, целенаправленная, значит, и знания монстр выдает не какие-нибудь, а необходимые тем, кто наделен способностью ощущать, ими заданные. Выходит, настоящий-то источник разумной генерации вовсе не монстр, он лишь орудие, эдакая интеллектуальная кирка, дробящая гранит, скрывающий золотоносную жилу» (Тендряков, 1983, с. 269).

Этот литературно оформленный в виде светской беседы текст передает многие глубокие мотивы рассуждений А. Н. Леонтьева, которые в других, более академичных текстах оказываются закамуфлированными в результате приведения построений в конвенциональную научную форму. По А. Н. Леонтьеву, переработка информации превращается в познание, адекватное окружающему миру, только в том случае, если перерабатывается информация, предназначенная для удовлетворения потребностей, установления того, что полезно, что вредно, а что – безразлично. Именно ответственность за решения обеспечивает обратную связь, позволяющую корректировать работу когнитивной системы, не допускать ее отрыва от окружающих реалий.

Ступень третья. Адаптация живых организмов в глобальном плане предполагает развитие. Эта зависимость проявляется на нескольких уровнях.

На наиболее глобальном филогенетическом уровне адекватность отражения окружающего мира когнитивной системой повышают шансы организма на выживание. За счет этого механизма происходит видоспецифическая фиксация наиболее удачных способов функционирования когнитивной системы.

На следующем уровне, промежуточном, происходит упрочение или отбраковка различных видов поведения с помощью механизмов, подобных оперантному научению.

Наконец, на уровне нейрональных механизмов упрочение адекватных способов когнитивного функционирования и отбраковка неадекватных связаны с судьбой нейрональных структур, получающих необходимые ресурсы для существования или, напротив, гибнущих.

Таким образом, можно предположить, что именно совокупность этих уровней развития обеспечивает ту адекватность функционирования когнитивной системы, которая позволяет ей осуществлять селекцию информации, необходимой для успешной адаптации. Другими словами, когнитивная деятельность не является беспредпосылочной. Ее адекватность предполагает наличие предданной «гипотезы» об устройстве мира, заранее сформированной готовности действовать в определенном направлении для решения возникших перед когнитивной системой задач. Без таких гипотез и готовности или в случае их неадекватности задача познания окружающего мира становится неразрешимой для когнитивной системы, как показывает сформулированная Ч. Пирсом проблема индуктивного заключения. Совокупность процессов развития представляется той средой, в которой возможно формирование и подстройка под окружающий мир этой системы предпосылок познавательной деятельности.

Приведенные рассуждения прямо проецируются на конкретные исследования в области когниций. Если принимается точка зрения, согласно которой развитие есть неотъемлемое свойство познающей системы, то статические модели, например, блочного типа, рассматриваются как принципиально ограниченные. В литературе уже отмечалось, что когнитивная наука в своем развитии прошла несколько фаз (Величковский, Соловьев, Ушаков, 2006).

Исходная ориентация на компьютерную метафору постепенно сменилась более «биологоцентричным» подходом. Конечно, наиболее заметны внешние факторы, влияющие на смену фаз, такие как возникновение новых технических средств (различных методов трехмерного картирования мозга и т. д.).

Однако нельзя сбрасывать со счетов и концептуальные основания.

Статические модели являются наиболее адекватными для описания результатов тонких когнитивистских экспериментов. Поведение испытуемых может быть описано в терминах различных механизмов переработки информации, в простейшем случае – блоков. Для объяснения экспериментальных данных в большинстве случаев нет необходимости прибегать к моделям развития. Более того, статические модели, наиболее пригодные для описания экспериментальных данных, трудно трансформировать в динамические. Статические модели постулируют набор взаимосвязанных процессов переработки информации, развитие в которых может пониматься как количественное изменение параметров. Например, в случае классической трехкомпонентной модели памяти можно предположить онтогенетическое изменение объема кратковременной памяти, скорости переноса информации из кратковременной памяти в долговременную и т. д. Однако в рамках этой модели нельзя описать структурное преобразование памяти. Понятия, описывающие отдельные компоненты переработки информации, не могут описывать формирование этих компонентов, а лишь их количественные характеристики. Например, понятия блоков долговременной и кратковременной памяти теряют фундаментальный смысл, если одна структура возникла на базе другой и постепенно трансформируется в третью. Здесь уместно вспомнить гегелевскую диалектику, в которой понятия обнаруживают в себе свою противоположность, перетекают друг в друга и саморазрушаются. Так же точно происходит с понятиями статичных моделей в случае необходимости отобразить когнитивное развитие.

Для описания развития требуются совершенно другие системы понятий, являющиеся более общими по отношению к статическим и включающие их как отображение отдельных, преходящих моментов становления. Эти понятия позволяют описать факторы, определяющие направление развития.

Отсюда, в частности, проистекают понятия равновесия и неравновесия, которым принадлежит столь существенная роль в описании развития вплоть до синергетики. Отсюда же происходит и понятие обратной связи, занявшее центральную позицию, например, в теории функциональных систем.

Современная наука, особенно на Западе, работает по правилам, которые дают преимущество «технологичным» моделям, что обеспечивает высокую научную респектабельность статичному подходу. Центральная роль, которую играет эксперимент в психологическом исследовании, затрудняет изучение развивающихся систем, поскольку полноценное развитие, занимая большие интервалы времени, выходит за временные рамки реального эксперимента. Что же может противопоставить динамический подход статическому? Представляется, что реальной силой, определяющей его привлекательность, являются большие возможности междисциплинарной интеграции в результате его лучшего вписывания в картину мира. Динамические модели когнитивных систем хорошо увязывают между собой основные дисциплины, относящиеся к когнитивной науке – психологию, физиологию и лингвистику.

Настоящая книга представляет взгляд на когнитивную систему как объект, построенный по принципу развития. В нескольких статьях на основе фактического материала утверждается сходство мозговых механизмов обучения и развития. Так, К. В. Анохин аргументирует изохимизм процессов обучения и развития. По его мнению, морфогенез в нервной системе никогда не прекращается, фактически обучение предстает как поставленный под системный, когнитивный контроль процесс развития, причем подобный другим физиологическим онтогенетическим процессам. Ю. И. Александров и О. Е. Сварник формулируют принцип, согласно которому новое поведение формируется на клеточном уровне селективно, а не инструктивно. Другими словами, изменение поведения происходит за счет отбора нейронов для участия в соответствующих поведенческих актах, а не за счет обучения этих нейронов.

Применительно к этому подходу в контексте сказанного следует сделать следующие комментарии. Во-первых, базовые процессы, через которые описывается переработка информации, ставятся в ряд биологических процессов, протекающих в живых клетках, хотя, конечно, и в специфических для нервных клеток формах. Этим достигается теоретическая гомогенизация представления о психике, вписывание его в общий мировоззренческий контекст.

Во-вторых, когнитивные процессы, такие как кодирование и извлечение информации из кратковременной или долговременной памяти, предстают как производные от этих процессов. В результате, конечно, эта система понятий оказывается громоздкой для описания событий, происходящих в традиционном когнитивистском эксперименте, зато более фундированной теоретически. В-третьих, развитие оказывается заложенным в самую базу когниций, поскольку биологические процессы, лежащие в основе когнитивных, оказываются сродни онтогенетическим процессам.

К идее о том, что обучение, т. е. усвоение информации человеком, подобно когнитивному онтогенезу по лежащим в ее основе процессам, добавляется другая идея: когнитивный онтогенез находится в глубинном родстве с когнитивным филогенезом. Филогенез, отбор одних вариантов поведения и отбраковка других, являются, можно сказать, регулятором когнитивной адекватности на уровне вида. А. Н. Харитонов перебрасывает мост между фило- и онтогенезом в плане когнитивного функционирования. Он выдвигает гипотезу, что достаточно длительный когнитивный онтогенез у высших видов компенсирует отмершие в филогенезе формы организации (сетевые).

Конечно, эта гипотеза должна пройти еще долгий путь, чтобы получить широкое признание. Однако важно подчеркнуть само направление мысли, ставящее в один ряд переработку информации когнитивной системой, онто- и филогенез. Тем самым намечается включение когнитивного функционирования в общий контекст эволюционно-биологических процессов.

Стремление обнаружить единство закономерностей работы когнитивной системы с физическими и биологическими законами восходит по крайней мере к В. Келеру, который, имея как психологическое, так и физическое образование, подчеркивал общность гештальтистских феноменов, поведения физических систем и коллоидных растворов. Важно подчеркнуть, однако, что с точки зрения излагаемой в этой книге позиции единство устанавливается за счет развития: когнитивная система в своем функционировании имеет общие закономерности с другими биологическими системами, потому что она возникла в результате эволюции и, добавим, эта эволюционная природа является предпосылкой адекватности работы познавательных процессов. Думается, эта возможность широкого мировоззренческого синтеза является одной из наиболее привлекательных черт рассмотрения когниций в контексте развития. В частности, свое видение подобного синтеза предлагает С. В. Савельев.

Роль филогенеза в закономерностях функционирования когнитивных систем животных проявляется и в феномене видоспецифичности когниций, который подчеркивает Ж. И. Резникова – различные виды животных склонны к проявлению различных видов поведения в соответствии с заложенными у них программами. Такие общие механизмы, как, например, оперантное научение, оказываются эффективными в той степени, в какой они совпадают с видоспецифическими программами. Здесь встает проблема генетических и средовых факторов, обсуждаемая в статье С. Б. Малыха.

Исследования когниций охватывает много областей, между которыми возможны любопытные параллели. Так, Ж. Пиаже в своем проекте генетической эпистемологии подходил к когнитивному развитию ребенка и к развитию знаний в науке и культуре с позиций одних и тех же закономерностей.

Сегодня эти области рассматриваются более дифференцированно. В статье Е. А. Сергиенко отражено современное состояние исследований когнитивного развития ребенка. М. А. Розов представил свои взгляды на механизмы развития знаний.

Особую область развития, отраженную в четырех статьях книги, составляют речь и язык. Человечество сегодня пользуется множеством языков, более того, мы располагаем более или менее достоверными знаниями о ряде языков прошлого. При этом, вероятно, на протяжении того периода, на котором мы фиксируем существование языков, когнитивная эволюция человека не была очень существенной. Возникает вопрос: является ли зафиксированная лингвистами эволюция языков действительным развитием или же простым изменением, не связанным с качественным совершенствованием? Из статей В. И. Беликова и С. А. Бурлак следует двойственная картина. С одной стороны, приводятся свидетельства того, что развитием языка во многих случаях движет стремление к оптимизации – экономии средств, уменьшению количества ошибок восприятия, систематизации и т. д. С другой стороны, с научных позиций сегодня весьма сложно ранжировать языки по степени их «совершенства» и оценить современные как более «совершенные» по сравнению с древними.

Вместе с тем в речевом онтогенезе происходит подлинное развитие. Причем, как подчеркивает Т. Н. Ушакова, ребенок не столько усваивает язык, сколько заново строит его. Кстати, это созвучно сформулированному в контексте проблемы эволюции языков утверждению С. А. Бурлак, что каждое поколение овладевает языком заново. Онтогенез речи становится понятным в контексте общего когнитивного развития, в частности становления репрезентационных систем, а также психофизиологического развития. Переформулируя в использованные выше термины, можно сказать, что обучение родному языку – это развитие когнитивной системы, обеспечивающей языковую способность. В этом плане весьма продуктивно сопоставление с механизмами овладения вторым языком, рассмотренными в статье Т. В. Черниговской и Е. С. Ткаченко.

Еще один важный момент, который стоит зафиксировать в связи с проблемой развития языка, – чрезвычайная сложность методов эмпирического анализа развития. Действительно, исследователь, имеющий дело с развитием, не только не может модельно запустить этот процесс в краткосрочном эксперименте, но даже (в случае попытки охвата достаточно глобальных интервалов времени) имеет дело с феноменами, выходящими за временные рамки его жизни и существования всего научного сообщества, способного регистрировать соответствующие феномены. Отсюда вытекает необходимость реконструкции, которая, однако, имеет достаточно своеобразный статус, поскольку попытка представить реконструированные языки как реально существовавшие является достаточно рискованной. Как, например, отмечает С. А. Бурлак, в реконструкцию закладываются представления исследователя о рациональности языка.

Еще одна методическая сложность исследования развития связана с трудностью понятийного отражения столь многомерной реальности, которой оказывается развитие. Так, В. И. Беликов обсуждает понятие генеалогического дерева языков и показывает его относительность. Взаимодействие языков многообразно, поэтому генеалогическое дерево, сводящееся к отношениям «предок – потомок», оказывается слишком простым способом представления отношений языков, возникших в ходе эволюции.

Методологические сложности исследования развития связаны не только с проблемой эмпирической фиксации медленно разворачивающихся проД. В. Ушаков цессов развития, но и с их концептуализацией. А. Н. Кричевец формулирует проблему почти что в форме апорий, доказывая невозможность описания детерминации развития системы, если эта детерминация не заложена вначале.

Выше уже говорилось о том, что развивающиеся системы предполагают описание в особых понятиях, среди которых важную роль играют представления о равновесии, неравновесных состояниях и т. д. В статье В. М. Петрова и Л. А. Мажуль проблема развития анализируется в терминах оптимизации переработки информации. Таким образом, намечается движение во встречных направлениях – со стороны данного, от биологии, и со стороны должного, математизированного представления о развивающихся системах и состояниях (в данном случае – оптимизации), к которым они стремятся.

Книга в целом демонстрирует многообразные возможности когнитивистского подхода к развитию. Эти возможности, однако, не беспредельны.

В статье В. М. Розина представлен иной подход к проблеме – гуманитарный.

Возможно, что, широко развившись, когнитивистский подход к развитию дойдет до своего логического предела, что потребует перехода к другим методам работы. Однако на сегодня этот подход открывает широкие перспективы.

Величковский Б. М., Соловьев В. Д., Ушаков Д. В. Предисловие // Когнитивные исследования: Сборник научных трудов: Вып. 1 / Под ред. В. Д. Соловьева.

М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006. С. 5–9.

Тендряков В. Ф. Проселочные беседы // А. Н. Леонтьев и современная психология. М.: Изд-во Московского университета, 1983. С. 266–274.

Раздел I Общие проблемы развивающихся систем О категориальных структурах в теориях развития А. Н. Кричевец Ц ель данной статьи – произвести некоторые пока еще грубые классификации категориальных систем, используемых в психологии и в смежных науках, исследующих развитие. Будут описаны некоторые «чистые» типы, а с их помощью будут проясняться иные подходы, которые можно найти в этих науках. Нашей философской опорой будут кантовские «Критики», которые положили начало очень важным для психологии философским исследованиям субъекта познания.

Нас будут сначала интересовать возможности так называемых натуралистических интерпретаций, которые истолковывают кантовские понятия в духе естественных наук. Их критика позволит выразить явное несоответствие «честных» естественнонаучных понятийных структур задаче описания развития познающего субъекта. Тем самым психологические понятийные структуры, описывающие развитие, будут поставлены перед дилеммой – либо продолжать усилия мимикрии в рамках естественнонаучного подхода, либо честно признать свою «особость» и попытаться ее понять.

Кант писал, что в науке о природе столько собственно науки, сколько в ней математики. Естественнонаучная теория должна конструироваться из таких понятий, которые в принципе допускают перевод на язык математических моделей. Это не значит, что модель должна быть по первому требованию немедленно построена. Должна быть видна ее возможность.

Рассмотрим пример. Эмпирический факт: мощность компьютеров, которые мы используем, каждые полтора года удваивается. Мы решительно отказываем этой закономерности в принадлежности к области естественных наук – не потому, что это всего только эмпирическая закономерность, а потому что легко усматриваем среди факторов, вызывающих этот процесс удвоения, человеческие особи и коллективы, которые своими творческими усилиями каждый раз по-новому решают необходимые технические задачи.

Не думаю, что кто-либо станет оспаривать необходимость усилий, оппонент нашего тезиса может только выразить надежду, что эти самые усилия также Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект 07-06-00515.

в конце концов окажутся разложенными на естественнонаучные составляющие. Наша цель – убедить читателя, что это невозможно.

В нашем анализе будут использоваться соображения, высказанные биологами в процессе обсуждения проблем теории эволюции. Дискуссии между сторонниками «чистого» дарвинизма и сторонниками теорий ортогенеза затрагивают родственные проблемы. Эти дискуссии демонстрируют очень важное, но недостаточно осознанное в психологии обстоятельство: отрицание дарвинизма (который является «честной» естественнонаучной теорией эволюции) не означает отрицания эволюции. Одни и те же факты могут быть ассимилированы иными теоретическими подходами. Различие между ними состоит в том, что первый имеет дело с природой как механизмом, а вторые с природой как системой организмов, за которой видится, как говорил Кант, система целей природы.

1 Кантовская антиномия: физическая причинность и свобода Один из главный вопросов кантовской «Критики чистого разума» – как возможна геометрия? Доказывая геометрические теоремы, мы не обращаемся к внешним явлениям, эти доказательства проводятся независимо от чувственных данных, однако дают новое знание, не вытекающее непосредственно из содержания участвующих в доказательстве понятий. Например, треугольник – это фигура из трех отрезков и тот факт, что сумма его углов равна двум прямым, не вытекает непосредственно из этого определения. Мы получаем геометрические результаты, обращаясь к чистому созерцанию пространства, к нашей способности «видеть» мысленные конструкции в воображаемом пространстве. Как возможно, что получаемые таким способом знания приложимы к предметам внешнего мира? Кантовский ответ таков: явления внешнего мира и чистые созерцания пространства связаны принципиальной общностью. Мир явлен нам не непосредственно, но через некоторый «аппарат», который «размещает» скрытые от нас предметы мира самого по себе «в том самом» пространстве, которое мы можем созерцать в воображении при доказательстве геометрических теорем1.

Кант заявляет: пространство есть условие возможности явлений и поэтому не может быть результатом исследования мира – исследоваться может только мир, уже расположенный в пространстве. Далее Кант разъясняет статус времени как формы внутреннего чувства, т. е. формы субъективизации опыта, и роль категорий рассудка, как средства мыслить явления в их связи.

Кант утверждает, что все эти средства познания даны познающему субъекту априори – до опыта.

1 При столь кратком изложении огрубления неизбежны. Все слова, помещенные в кавычки, не следует понимать натуралистически. Аппарат, который размещает предметы, не может сам стать предметом, поэтому мы не можем ни представить его в воображении, ни сделать предметом естественнонаучного исследования.

«То самое» пространство, строго говоря, не более чем метафора для образной фиксации того факта, что между воображаемым пространством и пространством, в котором вещи нам являются, имеется существенное родство.

Значит ли это, что перечисленные познавательные средства врожденны субъекту? Многие читатели «Критики чистого разума» приписывали Канту именно такую точку зрения (что побудило Канта написать специальную работу с разъяснениями), но и в самом тексте «Критики» есть примечательные слова: для априорных понятий и представлений «как для всякого знания можно отыскать если не принцип их возможности, то все же случайные причины их возникновения в опыте; тогда впечатления, получаемые от чувств, дают первый повод к раскрытию всей познавательной способности» (Кант, 1964, с. 183). Таким образом, априорные формы не врождены, а приобретаются в опыте. Обратим особое внимание на слово «случайные». Что можно назвать случайными причинами? Зачем Канту понадобилось вводить это странное, неясное понятие случайной причины?

Ответ таков: обойтись ясным понятием причины здесь невозможно, что станет понятно из анализа попытки, которую предприняла группа ученых-естественников и философов, наиболее известные из которых К. Лоренц и К. Поппер. Мы покажем, что натуралистическая, естественнонаучная трактовка кантовского a priori неминуемо приводит к антиномическим противоречиям. Именно к тем, которые описаны в разделе «Критики чистого разума», посвященном антиномиям.

Кант разъясняет, что понятие причины применимо (и очень эффективно) к расположенным в пространстве и изменяющимся во времени явленным «вещам». Если же его применять к не-явленному, то возможны правдоподобные по форме, но не имеющие эмпирического содержания рассуждения. Кант выделяет четыре пары таких, к тому же попарно противоречащих друг другу утверждений (антиномий). Третья пара имеет прямое отношение к нашему предмету. Ее тезис гласит: «Причинность по законам природы есть не единственная причинность, из которой можно вывести все явления в мире. Для объяснения явлений необходимо еще допустить свободную причинность». Антитезис: «Нет никакой свободы, все совершается в мире только по законам природы». Примечательно, что тезис доказывается от противного. Предполагается, что причинность по законам природы – единственная, и тогда любое событие порождает бесконечный ряд причин, причин причин и т. д., который это событие обусловливает. Но и сам этот бесконечный ряд как целое требует вне него лежащей причины, «первого начала», поскольку мысль никогда не может остановиться на бесконечном ряде условий1. Эта невозможность и доказывает тезис.

В примечании к тезису Кант пишет: «Так как мы уже доказали, что тот или иной ряд во времени может начинаться сам собой, то теперь мы уже имеем право допускать также, что и в обычном ходе вещей различные ряды, 1 Поскольку параллельно в доказательстве антитезиса приводится к противоречию и предположение тезиса, то нет ничего удивительного, что оба рассуждения не могут быть абсолютно убедительны, поскольку в последнем случае, сделав необходимые логические преобразования, мы бы получили абсолютно убедительный беспредпосылочный вывод противоречия, что означало бы полную остановку мысли.

имея в виду их причинность, возникают сами собой, и приписывать их субстанциям способность действовать свободно» (Кант, 1964, с. 422).

Кант показывает здесь, что принятие или непринятие свободы как порождающей причины для действий субъекта не может быть утверждена или опровергнута абсолютно убедительным рассуждением. Это значит, что, имея дело с действиями человека, мы никогда не найдем достаточных эмпирических или рациональных оснований утверждать, что данное действие совершено свободно или, напротив, полностью причинно обусловлено. Кант, тем не менее, принимает свободную причинность на уровне субъекта действия, но основанием для этого принятия считает собственное моральное чувство1.

Но утверждение, приведенное в предыдущем абзаце, допускает и более широкое толкование: в природном причинном ряду мы вправе предполагать свободные действия субстанций (не только связанных с определенным человеком). Здесь затрагивается чрезвычайно трудный вопрос о субъекте свободного действия в разнообразных ситуациях развития – к этому вопросу мы обратимся позже.

Теперь же мы перейдем к описанию научно-философского направления, которое попыталось развивать кантовский подход, сознательно оставаясь на стороне антитезиса упомянутой выше третьей антиномии Канта. Это направление назвало себя эволюционной эпистемологией и видело свою цель в синтезе дарвинизма и кантианства – описать в кантовских терминах эволюцию (биологическую и антропологическую) и объяснить в эволюционных терминах трансцендентальную философию Канта – его учение об априорных формах чувственности и рассудка.

2 A priori эволюционной эпистемологии:

индуктивное объяснение развития Всякому исследованию мира должны предшествовать средства познания.

Так, при отсутствии органов восприятия невозможно узнать о внешнем мире вообще ничего. Но и самих по себе, например, глаз недостаточно, чтобы видимые цветовые пятна были упорядочены и распределены в пространстве и расклассифицированы на предметы и помехи. Словом, довольно сложные структуры должны предшествовать человеческому познанию (даже восприятию) как условия его возможности. Совершенно естественно (для естественных наук) предположить, что этими структурами человек обладает как биологическое существо, т. е. как особь вида Homo sapiens. Речь в первую очередь идет о механизмах, позволяющих приобретать знания и формы поведения, адекватные внешнему миру. Таков подход эволюционной эпистемологии, крупного междисциплинарного научного направления второй половины прошедшего века2. «Эти механизмы, – пишет один из его лидеров 1 Форма кантовского аргумента такова: если читатель обнаруживает у себя моральное чувство, то тем самым, следуя за аргументами, признает и свободную причинность как основание собственных поступков.

2 Фундамент эволюционной эпистемологии заложил К. Лоренц в статье 1942 г.

«Кантовское a priori в свете современной биологии». В настоящее время доступна К. Лоренц, – подходят под кантовское определение a priori. Они присутствуют прежде всякого научения и должны присутствовать, чтобы сделать научение возможным» (Lorenz, 1977, p. 89). Человек обладает познавательным аппаратом, который только и позволяет ему извлекать опыт из взаимодействия с внешним миром. В его отсутствие познание невозможно.

Но не только человеческое познание подводится под кантовские понятия.

Эволюционная эпистемология усматривает глубокую общность между человеческим познанием и формами приспособленности живых существ. Так, вполне аналогичной врожденному знанию можно считать приспособленность органов движения к специфике среды: «Похожим образом анатомическое развитие, морфогенез производит в органических системах истинные образы внешнего мира. Движения рыб и форма их плавников отражают гидродинамические свойства воды, которая обладает этими свойствами независимо от существования плавников, движущихся или не движущихся в ней»

(Lorenz, 1977, p. 6). Таким образом, плавник рыбы «знает» кое-что о свойствах используемой им среды, хотя субъектом этого знания, разумеется, является не рыба как отдельный организм. И все же, как форма отражения реальности такой плавник может обладать более точным или менее точным «знанием»

об этих свойствах.

Кроме врожденной приспособленности, животные имеют возможность адаптироваться к изменяющимся условиям и к новым ареалам обитания.

Эта способность обеспечивается врожденной пластичностью. При таком подходе противопоставление врожденности и приобретенности по отношению к «знанию»1 не имеет смысла: всякая возможность приобретать новое «знание» должна быть врождена как некий аналог кантовских априорных форм – условий возможного опыта. Поппер пишет: «999 единиц знаний из врождены организму и только 1 единица состоит из модификаций этого врожденного знания; и я полагаю, к тому же, что пластичность, необходимая для этих модификаций, также врождена» (Popper, 1972, p. 71).

К. Лоренц выражает свое понимание априорных форм в концепции открытых программ. Открытая программа – это объемлющая конкретный процесс научения форма, обеспечивающая ту самую пластичность, о которой говорит Поппер. Эта программа содержит всю совокупность будущих откликов и реакций на конкретные условия среды, и поэтому научение лишь сужает их диапазон (здесь наблюдается полная аналогия с попперовской фальсификацией гипотез), оставляя только приспособленные для данной среды реакции, которые тем самым и представляют собой «знание» об этой конкретной среде.

Но откуда же он берется, этот познавательный аппарат? Каждая человеческая особь обладает им от рождения, а вид в целом приобретает его перепечатка на английском языке (Lorenz, 1962). Расцвет эволюционной эпистемологии приходится на 1970–1980-е годы (подробнее см.: Кезин, 1994; Кричевец, 1997; Меркулов, 1996).

1 Вслед за К. Лоренцем и К. Поппером мы будем называть «знанием» всякую приспособленность какой-либо организации к решению стоящей перед ней задачи.

в процессе эволюции. Здесь ключ к пониманию подхода эволюционной эпистемологии. Этот ключ – метод проб и ошибок как средство, обеспечивающее прогресс адаптации. Как пишет К. Поппер, «рост знания есть результат процесса, очень похожего на дарвиновский естественный отбор… Эта интерпретация приложима к знанию животных, донаучному и научному знанию»

(Popper, 1972, p. 261).

Имеется в виду следующая объяснительная схема: субъект познания (это может быть отдельная особь, популяция, вид, человеческое общество) познает мир путем реализации некоторых преданных этому субъекту познавательных проектов. Человеческое общество, например, обладает специальным институтом познания – наукой. В рамках этого институционализированного познания происходит выдвижение научных гипотез и их опытная проверка, которая по Попперу есть не что иное, как отбрасывание (фальсификация) непригодных гипотез. Но и сам научный проект есть не что иное, как познавательная гипотеза, которая может быть фальсифицирована опытом1.

Точно так же всякое свойство организма является «приспособительной гипотезой», которая может быть отвергнута (уничтожением или лишением потомства на уровне биологического организма, неуспехом на уровне форм поведения, опровержением на уровне человеческих суждений и теорий) или отобрана (в тех же смыслах) для дальнейших «проверок». Тогда всякое новое знание человека и «знание» животных может возрастать только в рамках структуры, которая обеспечивает появление «хороших» гипотез в достаточном количестве, чтобы процесс не прекратился в связи с «отвержением»

всех предположений. Здесь совсем не случайно появляется термин «открытая программа». Действительно, если мы попробуем реализовать нашу психологическую теорию (например, восприятия) в виде действующей компьютерной модели2, то обнаружится (как это обнаруживалось в практике моделирования так называемого искусственного интеллекта), что модель работает успешно3, если она хорошо сконфигурирована, т. е. обладает «врожденным знанием»; модель успешно обучается или приспосабливается к среде, если она обладает пластичностью, в том же смысле «врожденной», т. е. вложенной в модель ее создателем. Аналогия весьма убедительная, если учесть, что такого рода «пластичные», умеющие обучаться модели никогда не появлялись в готовом виде, а всегда оказывались звеном в цепи улучшаемых гипотез – на их улучшение работали целые научные коллективы.

1 Д. Кэмпбелл явно описывает четыре уровня условий возможности познания и заявляет: «Слепые вариации и отбор лежат в основе всех индуктивных достижений, всех истинных возрастаний знания, всякого роста приспособленности системы к окружению… Множество процессов, дробящих более общий процесс слепых вариаций и отбора, сами суть индуктивные процессы, содержащие знание об окружающей среде, которое получено изначально посредством слепых вариаций и отбора» (Campbell, 1982).

2 Безразлично, будем ли мы при этом думать о веществе мозга или о его функциях.

3 Успешно не в смысле точного отображения рассудка, органов восприятия, мозга и т. д., а по способности решать практические задачи.

«Естественнонаучный разум» должен поставить следующий вопрос:

что в природе может быть аналогом творца-программиста, обеспечивающего врожденное знание и пластичность для успешного выживания и развития организмов?

Если вслед за Кантом под естественнонаучной теорией мы будем понимать математизируемую теорию, то аргументация эволюционной эпистемологии безупречна: каждая более или менее удачная гипотеза требует наличия механизма, порождающего эту и другие гипотезы. Беда лишь в том, что согласно кантовскому пророчеству, такой пытливый ум не сможет остановиться. Поскольку каждый такой механизм сам является своего рода гипотезой, то их можно оценивать по показателю удачности. Оценку, разумеется, проводит природа. Оценивается удачность организации эволюционного процесса на данном уровне.

Двигаясь по цепочке подобных вопросов, физики задумались даже над происхождением соотношений между физическими константами. Дело в том, что небольшие вариации этих констант приводят к утрате устойчивости молекул и атомов. Это значит, что мы оказались в необъяснимо удачном физическом мире, а могли бы оказаться в мире, где даже атом водорода не мог бы существовать.

Эту проблему физики решают постулированием так называемого антропного принципа: неудачные миры возможны, но их некому наблюдать – поэтому мы не могли бы оказаться в мире с «плохими» константами. Если мы существуем в данном нам мире, то наши константы могут быть только «хорошими».

Этот пример – предельный. Далее мы либо принимаем антитезис третьей кантовской антиномии и продолжаем придумывать механизм порождения возможных миров с иными, чем у нас, константами, а также и [мета]механизм их отбора (между прочим, не имея даже теоретической возможности когда-либо вступить в контакт с этими механизмами и этими мирами), либо принимаем тезис о возможности свободного порождения1 причинных рядов и даже сопряжения в одном ряду свободной и физической причинности2.

Нам остается еще раз подчеркнуть, что в рамках естественнонаучного подхода аргументы эволюционной эпистемологии безупречны, и всякое добросовестное естественнонаучное описание развития и моделирование развития неминуемо столкнется с проблемой условий возможности наращивания знаний, решение которой потребует описания и моделирования 1 Субъект свободной причинности по Канту – вещь в себе, закрытая для естественнонаучного исследования.

2 С позиции так называемой копенгагенской интерпретации квантовой механики, согласно которой случайность есть свойство мира, а не следствие ограниченности человеческого познания, такое сопряжение возможно. Свободная причина в таком случае приводит к появлению маловероятных событий. Теперь мы должны «только» совершить коперниканский переворот: физические законы не должны объяснять происхождение жизни и разума, они должны только допускать их.

врожденных оснований такого «развития». С информационной точки зрения подобная практика всякий раз подтверждает приведенное выше высказывание К. Поппера о врожденности 99,9 % знания. Ошибка эволюционной эпистемологии (как и естественнонаучного подхода в целом) начинается при выходе за пределы научного предмета к проблематическим по Канту понятиям (мир в целом, субъект познания и даже живой организм). Субъект познания есть вещь в себе. Вопрос о происхождении его познавательных средств, обеспечивающих естественнонаучное познание, не может быть решен с помощью самих этих средств, а потому недоступен для естественнонаучного исследования1.

Мы описали первый чистый тип рассуждения о развитии (назовем его индуктивным) вместе с ограничениями его применения. Рассуждения этого типа могут быть переложены на язык моделей, а следовательно, принадлежат естественнонаучной сфере.

3 A priori генетической эпистемологии: финальные причины Дж. Флейвелл написал о Ж. Пиаже следующие примечательные слова:

«Дело же обстоит так, как если бы философ кантовского толка превратился в генетического психолога и решил изучить основания эпистемологии»

(Флейвелл, 1967, с. 56)2. Как и «эволюционистов», Пиаже интересует вопрос происхождения человеческого знания. В частности, обсуждая проблему константности восприятия, Пиаже пишет: «Если подтверждается реальная эволюция перцептивных структур, то тогда невозможно уклониться ни от проблемы их образования, ни от возможного влияния опыта на процесс их генезиса» (Пиаже, 1969, с. 119). Отмечая, что принципы сохранения составляют необходимое условие всякой рациональной деятельности (Пиаже, 1969 с. 243), что находится в прямом соответствии с точкой зрения Канта, Пиаже отказывает им в априорности и проводит экспериментальное исследование формирования этих принципов в онтогенезе. Коренное расхождение взглядов Пиаже и ориентированной на дарвиновский объяснительный принцип эволюционной эпистемологии заключается в том, что по Пиаже истинное знание не есть гипотеза, или проба в последовательности проб и ошибок, генерируемых природой. Константность восприятия, принцип сохранения, понятие натурального числа не гипотезы, а истинные отражения структур деятельности субъекта во внешнем мире.

Для описания процессов научения и приобретения опыта, по мнению Пиаже, должны использоваться модели другого класса, описывающие приближение к финальным структурам. Переход к финальной причинности диктует иную, чем у эволюционной эпистемологии, трактовку обеспечивающего этот процесс приобретения опыта «механизма»: на место «открытой программы»

(некоторой фиксированной структуры) ставится принципиально бесструкБолее подробно см.: Кричевец, 1999; Кричевец, 2000; Кричевец, 2005.

2 Пиаже написал предисловие к цитируемой книге Дж. Флейвелла, где весьма одобрительно отозвался о его труде.

турная инстанция – общая способность порождать структуры знаний типа геометрии, арифметики натуральных чисел и т. п.

В своих психологических работах Пиаже описывает процесс приобретения знаний следующим образом. На ранних этапах развития ребенок овладевает некоторыми схемами мышления, которые ассимилируют реальность, одновременно приспосабливаясь (аккомодируясь) к ней. Например, овладевая понятием числа, ребенок первоначально научается устанавливать наглядное взаимно-однозначное соответствие между множествами предметов.

Это соответствие разрушается при устранении наглядного подтверждения:

если сначала разложить две серии камней одну точно над другой, то ребенок на этой стадии будет утверждать равенство совокупностей; однако если одну из серий уплотнить, то наглядное укорочение серии будет им истолковано как уменьшение количества и равенство, по его мнению, нарушится. Второй исходной по отношению к понятию числа схемой является схема ранжирования совокупностей по какому-либо признаку. Хотя отношение «большеменьше» усваивается ребенком довольно рано, но транзитивность этого отношения на ранних стадиях неустойчива. Только взаимодействуя друг с другом в процессе деятельности ребенка, все эти схемы приобретают те формы, которые мы находим у взрослых людей. Окончательное установление формы происходит только в рамках единой системы (в данном случае системы, связанной с натуральным числом), где схемы приобретают вид взаимосвязанных операций. Операции представляют собой конечные состояния схем, приведенных в равновесие. Схемы же, если их рассматривать в отрыве от уравновешенного взаимодействия, не являются элементами системы. Так, пересчет совокупностей предметов (здесь имеет смысл говорить о пересчете не числами, а лишь именами чисел), который демонстрирует пятилетний ребенок, имеет отличный от «взрослого» пересчета смысл, пока этот пересчет не взаимодействует со схемой устойчивого взаимно-однозначного соответствия совокупностей, не зависящего от их наглядной конфигурации (Пиаже, 1969, с. 95). Последняя же схема также не может возникнуть без опоры на чисто вербальный пересчет.

Мы разобрали один пример системы операций. В общем случае Пиаже описывает процесс развития систем знаний следующим образом:

1) Система операций – это жесткое образование, которое может быть исчерпывающим образом смоделировано в математических терминах (натуральное число, группа перемещений, булева алгебра для логических систем).

2) Схемы деятельности описываются в терминах операций, в которые им еще только предстоит развиться. То, что схема отклоняется от соответствующей операции, обосновывается эмпирически: предъявляются вполне убедительные протоколы опытов с детьми, где ребенок демонстрирует, например, представление об изменении количества предметов при изменении наглядной конфигурации совокупности этих предметов.

3) Процесс приближения к финальной стадии описывается как уравновешивание и эмпирически прослеживаются его этапы. Приближение к финальной стадии равновесия предполагается описывать кибернетическим моделями, т. е. моделями с обратными связями, которые действительно вполне успешно описывают приближение к гомеостатическим состояниям.

Теперь же мы сопоставим два варианта «натурализации» кантовских априорных форм, две попытки рассмотреть априорные условия опыта как природные «предметы» в контексте природной эволюции, как врожденные особям, видам и другим таксономическим единицам структуры.

Вариант, представленный эволюционной эпистемологией, требует задать для каждого акта приобретения знания полную систему условий его возможности, т. е. пытается описывать рост знания как работу некоторой индуктивной информационной машины (открытой программы). Это единственно возможный путь описать приобретение знания естественнонаучными средствами. При последовательном продумывании возможностей такого подхода обнаруживается, что априорные условия содержат несопоставимо больше информации, чем приходится затем на роль опыта, заключенного в рамки врожденной вариативности. В таком случае требует объяснения наличие у познающего субъекта врожденного познавательного аппарата, позволяющего успешно наращивать истинные знания о мире. Таким образом, попытка «индуктивного» объяснения роста знания наталкивается при последовательном проведении на непреодолимую трудность: иерархия априорных условий должна быть бесконечной.

На самом деле, в этом обескураживающем для естественнонаучного подхода факте нет ничего удивительного. Любая действительная ситуация в мире, будь то единичное явление или состояние живой природы на планете в целом, должна им рассматриваться в рамках некоторой заранее описанной системы вариаций этой действительной ситуации, некоторого множества возможных миров. Чем шире это множество, тем больше информации требует описание действительного мира или даже единичного явления, выделение его из системы возможных. Если теперь поставить вопрос о происхождении нашего конкретного мира, то (если отвергнута возможность атомизма в совершенно демокритовском духе) начало мира будет теряться в совершенно неопределенном ничто, продуктивном вакууме, из которого, в принципе, может быть выведено бесконечно много различных миров. Но тогда для описания единичного факта требуется бесконечная информация1, которая не есть только лишь потенциально бесконечное поприще для роста нашего знания о мире. Она есть актуально бесконечная информация, которая каким-то образом должна быть «свернута», заключена в конечные рамки и структурирована, чтобы позволить в этих рамках движение познания конечных существ.

Эволюционная эпистемология и пытается уловить эту бесконечность в сеть иерархии врожденных форм. Поскольку на долю опыта на каждом уровне может приходиться лишь конечная порция информации, нет ничего удивительного, что иерархия должна быть бесконечной.

1 Понятие «информация», строго говоря, неупотребимо в данном контексте. Строго можно сказать только, что конечной информации здесь недостаточно.

Модели, демонстрирующие проблему во всей полноте, создавались и создаются в рамках коннекционистского, или нейросетевого подхода, и некоторые из создателей таких моделей признают ее непреодолимую трудность.

Суть этой трудности состоит в том, что не удается создать универсальную обучающуюся программу, поэтому каждая новая задача требует нового a priori, обеспечивающего обучение именно в данной сфере опыта. Каждый раз программисты методом проб и ошибок добиваются (в случае удачи) успешной работы в новой области. Понятно, однако, что это не случайные пробы (иначе новичок не проигрывал бы опытному программисту), поэтому передача функции человека-программиста машине следующего уровня за редчайшим исключением даже не ставится в качестве проблемы (реальных же успехов на этом направлении нет вовсе). Если бы такая задача ставилась в массовых масштабах, то проблема просто перешла бы на следующий уровень, только оказалась бы еще труднее1.

Альтернатива индуктивному подходу – естественнонаучный лишь наполовину подход Ж. Пиаже, в котором новое знание приобретается субъектом необъяснимым образом благодаря тому, что оно адекватно или, что в данном случае2 одно и то же, истинно.

Тогда процесс приобретения бесконечной информации «прячется»

в системе понятий типа уравновешивания, которые и не могут быть более точными в силу того, что должны «прикрыть» процесс бесконечного роста.

С естественнонаучным подходом Пиаже может связывать теперь только фиксация приобретаемого знания (как абсолютно истинного). Тот аспект мира, который адекватно описывается в математических терминах (нами, современниками Пиаже), адекватно постигается человеком в процессе онтои филогенеза как таковой. Причины же адекватности этого математического описания, как и причины способности человека успешно продвигаться в познании, выводится за рамки эпистемологии и психологии Пиаже. Генетическая психология Пиаже занята описанием роста знания, заранее предполагая и не ставя под вопрос его возможность.

Модели, описывающие само конечное состояние систематического знания, – это формальные системы логики и алгебры. Сам Пиаже их постоянно использует. Хорошо известны модели конкурирующего с коннекционистским символьного направления в искусственном интеллекте (Г. Саймон и др.), принадлежащие к этому же классу. Если же говорить о моделях развития, то в принципе можно вообразить модель, описывающую приближение к зафиксированному формальной языковой системой состоянию – именно такие модели Пиаже называет кибернетическими – но практические реализации таковых нам неизвестны. Вероятно, причина их отсутствия или, 1 Из этих рассуждений, на наш взгляд, становится понятна невозможность простой единой теории функционирования интеллекта. Чрезвычайное многообразие теорий (Ушаков, 2005) как раз и указывает на очень большую сложность (в смысле, близком к понятию алгоритмической сложности) процесса мышления.

2 Но не в случае эволюционной эпистемологии, где всякое знание лишь гипотетично.

по крайней мере, малого распространения заключается в том, что они могут моделировать процесс возникновения знания в виде, еще более странном, чем кантовские случайные причины: в форме целевых причин. В такой модели процесс стремится достичь конечной цели, вопреки внешним воздействиям (например, ученик учится вопреки усилиям учителей), т. е. развитие будет происходить фактически без связи с содержанием воздействий.

Для математика-прикладника такая задача лишена как практического, так и теоретического значения.

Мы описали второй тип рассуждений о развитии, который назовем кибернетически-финалистским. Конечное состояние, к которому стремится описываемая система, здесь предположено заранее, и зависимость траектории развития от внешних воздействий сведена к минимуму.

3 Познание как деятельность: универсальная способность В концепции видного представителя марксизма второй половины XX в.

Э. В. Ильенкова развитие ребенка совершается в мире предметов, в которых запечатлены общественные формы деятельности. Ребенок же обладает универсальной способностью «считывать» с таких «умных» предметов связанные с ними значения. Ильенков настойчиво повторял, что в отличие от животных, человеческий младенец не имеет никаких врожденных знаний и даже форм поведения (чем вызывал яростную реакцию оппонентов, приводивших десятки примеров явно врожденных форм целесообразного поведения ребенка). Причина же такой настойчивости заключалась в том, что универсальная способность действий «по форме внешних предметов», как говорил Ильенков, и необходима, и достаточна для развития и приобретения любых знаний.

По Ильенкову мышление и есть способность активно строить и перестраивать схемы внешнего действия сообразно любому новому стечению обстоятельств, а не действовать по готовой схеме, как то делает автомат или любое неодушевленное тело (Ильенков, 1984, с. 39)1.

Субъекту универсальной способности могут быть предъявлены самые разные побуждающие стимулы, и траектория его развития связана с их характером, с содержанием опредмеченного в них опыта или, добавим, с содержанием впервые (в масштабе человечества) представленных ему явлений.

Если предположить, что эти содержания имеют в совокупности потенциально бесконечную сложность (здесь понятие сложности мы не будем уточнять), то мы не сможем охватить их одной идеей, которую можно было бы воплотить в универсальную модель. Логики знают множество примеров так называемой алгоритмической неразрешимости, когда для бесконечной серии задач доказана невозможность единого алгоритма, приводящего к успешному решению в каждом отдельном случае.

1 Некоторые высказывания Пиаже параллельны высказываниям Ильенкова. Речь идет о «наследственности функционального типа», которую Пиаже сближал с кантовским a priori (Флейвелл, 1967, с. 65). Поскольку наша цель – описание «чистых типов», то этот факт мы можем оставить за рамками обсуждения.

Но даже не делая такого предположения о бесконечной сложности, мы можем убедиться, что практические попытки создания универсальных «решателей» или «распознавателей» сталкиваются с проблемой переноса выработанных методов на новые области – об этом мы уже писали выше.

Э. Ильенков не мог признать врожденность универсальной способности, поскольку чувствовал этот нюанс: врождена, т. е. зафиксирована в познаваемой материальной структуре, может быть только конечная, а не универсальная способность. Мы описали третий чистый тип рассуждений о развитии, в котором акцент делается на окружение развивающегося субъекта, а за последним остается универсальная способность интериоризации этого окружения и превращения-вращивания его во внутреннее, психическое – в частности, в знание.

Вопрос о том, можно ли приписывать такую универсальную способность всякому человеческому индивиду (например, умственно отсталому), вынуждал Ильенкова делать оговорку: она присуща «медицински нормальному индивиду» (Ильенков, 1984, с. 381). Похожие оговорки делал и А. Н. Леонтьев, отвергающий градации способностей у человеческих существ (Леонтьев, 2003, с. 11). Такое отрицание теоретически ценно, поскольку позволяет развивать рассуждение чистого типа, но с точки зрения практической оно не выдерживает критики.

Заметим в дополнение, что на стороне субъекта в этом чистом типе подразумевается универсальная активность, лишенная свободы выбирать или отвергать представленные значения (развернутую критику этого тезиса см. Зинченко, 1996; см. также: Кричевец, 2004).

4 Саморазвитие Последний, четвертый тип опять будет представлен Жаном Пиаже.

Как известно, первые научные работы Пиаже были не психологические, а биологические. Несмотря на огромную продуктивность Пиаже-психолога, биологические темы продолжали интересовать его на протяжении всей жизни. Две крупные работы последних лет жизни: «Биология и знание» и «Адаптация и интеллект: органическая селекция и фенокопирование» подводят итог работе в этой сфере, связывая его биологические и психологические интересы.

Пиаже настойчиво подчеркивает, что за процессом порождения новых качеств стоит исследовательская активность организма / субъекта. Многие критики указывали, что в этих взглядах Пиаже демонстрирует близость к ламаркистской трактовке развития и эволюции. Пиаже долгое время отвергал эти «обвинения», но в последних своих работах он продемонстрировал вполне ламаркистскую точку зрения и сам признал это. Более того, он предпринял специальное биологическое исследование, чтобы обосновать ламаркизм в «умеренной» форме, допускающий наследование приобретенных признаков, и сформулировал единообразно ламаркистское объяснение как процессов биологической эволюции видов, так и интеллектуального развития человека.

Примеры, которые Пиаже разбирает в последней, по-видимому, своей крупной работе «Адаптация и интеллект: органическая селекция и фенокопирование» (Piaget, 1980) показывают, что за фенотипическим изменением (даже у растений и моллюсков) стоят отнюдь не слепые вариации генотипа и не прямое влияние среды, но поведение, которое мы имеем основания считать «исследовательским», т. е. стремящимся к формам равновесия с новыми условиями среды.

Пиаже делает вывод: биологическая эволюция обеспечивается специфической активностью особей1. Достижения в этих «исследованиях» затем фиксируются генетически, например, с помощью мутаций, которые обеспечивают новым организмам стартовую форму, более близкую к достигнутой ранее исследовательскими усилиями. Разумеется, мутации не являются случайными (Piaget, 1980).

Если в биологической эволюции происходит генетическое закрепление результатов, то в процессе интеллектуального развития достижения закрепляются с помощью языковых систем. Например, успехи отдельных индивидов в понимании природы движений в пространстве закрепляются формальным аппаратом трехмерной группы перемещений, отражающим возможные действия индивида в пространстве. Этот аппарат не только позволяет предварить реальное действие интеллектуальными рассчитывающими операциями, но и облегчает воспроизводство достигнутого знания в следующих поколениях.

Изложенные в последних работах Пиаже взгляды на интеллектуальное развитие, как нам представляется, отличаются от высказывавшихся им ранее в психологических трудах. Формальные системы в психологических трудах описывали реальные состояния субъекта2. Именно при таком подходе имеет смысл рассматривать их как финальные причины развития реальных познавательных структур и описывать такое развитие финалистскими моделями кибернетики. В поздних работах мы находим формальные системы в ином качестве. Пиаже говорит о закреплении с их помощью познавательных достижений, подчеркивая, что онтогенез субъекта опирается теперь на имеющие субъективное происхождение системы знаков, что избавляет субъекта от необходимости просто «переоткрывать» достижения прошлых поколений, извлекая знание только из опытного взаимодействия с внешним миром.

Отметим, во-первых, явный акцент на индивидуальные усилия, обеспечивающие прогресс знания, а во-вторых, менее четкий характер отношений 1 Все же остается неясным, кто же на самом деле является субъектом приспособительной активности у травянистых растений рода Sedum, которыми занимался 2 Сошлемся здесь на замечание Флейвелла: «Логико-математические структуры понимаются как модели познавательной структуры. Может возникнуть вопрос:

отдает ли себе отчет сам субъект в том, какую конкретно структуру образует его познавательная операция, и вообще, составляет ли она какую-либо структуру?

Нет, по крайней мере, если он не читал Пиаже» (Флейвелл, 1967, с. 227).

между закрепленными в текстах и предметном мире социальными средствами развития и самим этим процессом: в отличие от отечественной традиции, речь в поздних работах Пиаже идет не об интериоризации, а скорее об опоре саморазвития на внешние средства.

Мы зафиксировали четыре чистых типа описания развития.

1. Индуктивный – описывает процесс развития в естественнонаучных схемах. В случаях, когда он берется за вопросы, выходящие за рамки его возможностей (происхождение мира в целом, происхождение жизни, происхождение субъекта познания), возникают не разрешимые его средствами проблемы. Критика попыток их решения повторяет доказательство тезисов кантовских антиномий1. Для психологии важнейшей является антиномия «свободная причинность – природная причинность». Без принятия тезиса о возможности свободной причинности невозможна психология, изучающая активного и ответственного субъекта.

2. Кибернетически-финалистский – исходит из точных описаний конечных состояний, к которым стремится развитие. В этом случае модель конечного состояния может быть построена, и возможно даже построение модели развития системы, направленного к этому финальному состоянию, но стремление к финальной цели не будет по существу результата зависеть в этом случае от характера воздействий среды. Эта онтология подразумевает, что важнейшие достижения человеческого познания образуют устойчивую расширяющуюся структуру. В онтогенезе индивид в худшем случае может не успеть достичь определенных состояний знания, но невозможны существенно иные варианты финальных состояний. Аналогично обстоит дело и с филогенезом: даже знания, которые человечеству еще неизвестны, предопределены заранее и действуют как финальные причины его развития.

3. Социально-универсалистский – подразумевает возможность полного опредмечивания-распредмечивания субъективных состояний и тем самым их передачи через предметы и тексты (что делает их интерсубъективными и идеальными). Требует радикальных взглядов на возможности развивающегося субъекта – приписывания ему некоторой универсальной познавательной способности, что вступает в противоречие со здравым смыслом.

Ясно, что внесоциальные детерминанты развития имеют место в случаях явной патологии, а значит, и в непрерывно связывающих их с нормой промежуточных случаях.

4. Последний тип назовем творчески-эпигенетическим. Активный субъект саморазвития опирается на генетические (в расширительном смысле, включающем и текстово-предметное социальное закрепление)2 структуры и творит в этих рамках собственную траекторию развития, цели которой внешним образом не заданы.

1 Напомним, что естественнонаучный подход представлен в каждой из антиномий антитезисом.

2 Пиаже обобщал в собственном смысле генетическое закрепление и закрепление в текстах термином «эндогенное», который не кажется более удачным, чем также не слишком удачное наше расширение термина «генетическое».

За каждым из первых трех типов стоят совершенно различные онтологии, и только первая может считаться в полной мере естественнонаучной. Вторая может быть сужена до естественнонаучной, если от эмпирического изучения приближающихся к финальному состоянию стадий развития (как их изучал Пиаже и многие другие), перейти к их моделированию кибернетическими средствами и затем к эмпирической проверке моделей. В этом случае онтологии первого и второго типов сольются. Фактически же исследования второго типа более или менее точно фиксируют некоторые завершенные состояния знания, а приближение к ним описывают понятиями далекими от естественнонаучных. Нам кажется очень важным увидеть в подобных понятиях проекцию самопонимания их автора на изучаемый объект, что в онтологии первого типа исключено. Децентрация и эгоцентризм по Пиаже в полной мере содержат такую проекцию – как у самого Пиаже, так и у его критиков.

Мы понимаем децентрацию, не столько опираясь на эксперименты, сколько соотнося с собственной способностью стать на точку зрения другого. В психологии такие понятия неизбежны и продуктивны1. Но такие понятия требуют особого внимания вблизи границ их применимости.

Например, автор очень интересной работы (Сергиенко, 2006) приводит результаты собственных и проделанных другими исследователями экспериментов, показывающих, что ребенок в очень раннем возрасте (измеряемом немногими неделями) демонстрирует наличие у него представлений о метрике пространства, о стабильности предметов в пространстве и т. п.

Несколько выходя за рамки нашей темы (а мы преимущественно обсуждали знания), упомянем очень рельефный результат о наличии у младенцев мимических подражательных движений, копирующих эмоциональную мимику взрослого. Е. А. Сергиенко совершенно права, указывая на параллель этих результатов с кантовским тезисом об априорности но не врожденности категорий рассудка у человека (Сергиенко, 2006, с. 429). Однако странный кантовский термин «случайная причина», применяемый для прояснения различия между априорностью и врожденностью (см. выше), показывает, что здесь мы имеем дело с совмещением несовместимых категориальных схем2. Двигаясь вспять по траектории развития от взрослого, относительно понятного нам субъекта активности и познания к младенцу и далее к эмбриону и яйцеклетке, мы рано или поздно полностью теряем возможность употреблять понятия «репрезентация» и даже «активность субъекта». И хотя эмпирическое исследование может обнаружить у младенца физиологические (например, глазодвигательные) реакции, подобные тем, которые у относительно понятного нам взрослого указывали бы на восприятие противоречащего ожиданиям факта3, нет неоспоримых оснований утверждать, как это 1 Предварительную попытку анализа этих и других подобных категориальных структур мы сделали в другой нашей работе (Кричевец, 2008).

2 Априорность в кантовской аналитике усматривается, так сказать, внутренним взором, а врожденность, напротив, может быть обнаружена только внешним исследованием.

3 Например, равномерно движущийся предмет исчезает за ширмой, но не появляется с другой ее стороны.

делает Е. А. Сергиенко, что у младенца имеется репрезентация пространственных отношений.

Мне представляется столь же основательным объяснение подобных фактов в духе Н. А. Бернштейна. Подобно тому, как овладение сложными движениями опирается на фоновые «заготовки», например тонические реакции позы, которые невозможно приписать развивающемуся субъекту как ему принадлежащие умения и навыки, так и описанные Е. А. Сергиенко реакции и подражания являются фоновыми «заготовками» для овладения пространственными отношениями и выражением (а возможно, и переживанием) собственных эмоций. То, что эти реакции у человеческого младенца долгое время не превращаются в поведение (в отличие от, например, цыплят, которые сразу после рождения демонстрируют почти все, чем смогут овладеть к зрелому возрасту) говорит, скорее всего, о том, что этими реакциями пока некому овладевать – будущий субъект овладения еще не созрел как таковой1, в то время как цыпленок сразу рождается полноценным для своего вида субъектом. Человеческий же субъект для своего созревания нуждается не только в соответствующем мозговом веществе, но и в человеческом обществе, с которым он может полноценно контактировать только после рождения.

Это не отменяет важности упомянутых исследований Е. А. Сергиенко.

Речь идет только о том, что психологические понятия становятся проблематичными вблизи границ их применимости, причем никакое самое талантливое эмпирическое исследование не поможет справиться с этой проблемой.

Более распространенное смешение онтологий происходит в рамках синергетической парадигмы. Исходно под нелинейными системами в синергетике понимали системы, описываемые нелинейными дифференциальными уравнениями, решения которых иногда демонстрировали неожиданную организованность (лишь иногда, хотя к нелинейным уравнениям сводятся описания множества физических процессов). Однако попытка связать понятие самоорганизации с нелинейными (в этом узком смысле) моделями является, пожалуй, натяжкой2. Во-первых, имеется слишком мало естественных примеров самоорганизации физических систем, полностью и точно описанных нелинейными уравнениями, поэтому использование этих примеров для объяснения того, как возникают многообразные устойчивые системы в физическом мире, имеет слишком слабое основание. Во-вторых, в этих примерах добавка само- подразумевает организацию как бы само собой происходящую, т. е. не указывает на субъекта процесса организации, поэтому использование ссылок на нелинейные системы в описаниях систем, где такой субъект в том или ином виде просматривается, является натяжкой (точнее, чрезмерно расширительным толкованием исходного понятия самоорганизации). Популярность соотнесения нелинейных моделей самоорганизации в первом смысле 1 Эту мысль высказал в частной беседе О. В. Кагарлицкий.

2 См. чересчур резкую, но во многом справедливую критику синергетических моделей в: Губин, 2004.

и самоорганизации субъекта или субъектов во втором смысле, на наш взгляд, объясняется именно тем, что реальная «драма и загадка развития» (Зинченко, 1996, с. 8.), «драма творения и экспансии жизни» (Piaget, 1980, р. 44) получает здесь успокаивающее, хотя и неадекватное истолкование.

Самоорганизация (в первом смысле) иногда происходит по физическим законам в области простейших физических систем. Самоорганизация во втором смысле легко просматривается на высшем личностном и социальном уровне жизни человека. На наш взгляд, первой самоорганизации явно недостаточно для объяснения развития даже простой травинки, а самоорганизация во втором смысле для этой же травинки безосновательно указывает на саму травинку как субъекта своего собственного развития. Использование одного и того же слова только затемняет суть труднейшей проблемы.

Вероятно, четвертый тип описания развития нам не удалось выделить в надлежащей чистоте. Чистый тип должен был бы приписывать развивающемуся субъекту полное «авторство» процесса саморазвития. Принадлежащий Пиаже «мягкий» четвертый тип смешивает все онтологии первых трех типов, добавляя еще и возможность саморазвития. Смешение онтологий для психологии неизбежно, и единственное разумное требование в этой ситуации – не забывать, что рассуждения ведутся в смеси онтологий, лишь одна из которых принадлежит естественнонаучной сфере, а остальные обладают собственными взаимно несовместимыми особенностями.

Губин В. Б. О методологии лженауки. «ПАИМС». М., 2004.

Зинченко В. П. От классической к органической психологии // Вопросы психологии. 1996. № 6. С. 6–25.

Ильенков Э. В. Диалектическая логика. М.: Политиздат, 1984.

Кант И. Критика чистого разума // Соч. в 6 т. Т. 3. М.: Мысль, 1964.

Кезин А. В. Эволюционная эпистемология: современная междисциплинарная парадигма // Вестник моск. ун-та. Сер. Философия. № 5. 1994. С. 8–18.

Кричевец А. Н. Об априорности, открытых программах и эволюции // Вопросы философии. 1997. № 6. С. 79–91.

Кричевец А. Н. О математических задачах и задачах обучения математике // Вопросы психологии. № 1. 1999. С. 41–51.

Кричевец А. Н. Проблема условий возможного опыта в математике, психологии и Искусственном интеллекте: Дис. … докт. филос. наук. М., 2000.

Кричевец А. Н. Внутренние условия развития и психофизическая проблема // Вопросы психологии. 2005. № 1. С. 3–18.

Кричевец А. Н. Кризис математических наук и математического образования // Вопросы философии. 2004. № 1. С. 103–115.

Кричевец А. Н. Априори психолога и категории психологического понимания // Вопросы философии. 2008. C. 82–94.

А. Н. Леонтьев – Б. М. Теплов: дискуссия о проблеме способностей // Вопросы психологии. 2003. № 2. С. 5–32.

Меркулов И. П. Эволюционная эпистемология: история и современные подходы // Эволюция, культура, познание. ИФ РАН, 1996.

Пиаже Ж. Избранные психологические труды. М.: Просвещение, 1969.

Сергиенко Е. А. Раннее когнитивное развитие. Новый взгляд. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2006.

Ушаков Д. В. Системность в психологии интеллекта – теория, подход, методология // Идея системности в современной психологии / Под ред. В. А. Барабанщикова. М.: Изд-во «Институт психологии РАН», 2005. С. 236–261.

Флейвелл Дж. Х. Генетическая психология Ж. Пиаже. М.: Просвещение, 1967.

Campbell D. Evolutionary Epistemology // The Philosophy of Karl Popper / Ed. by P. A. Schlipp: La Salle, 1974. P. 413–463. Перепечатано в: Learning, Development, Culture. Esseys on Evolutionary Epistemology / Ed. by H. C. Plotkin.

Chichester, 1982.

Lorenz K. Behind the Mirror. London: Methuen & Co Ltd, 1977.

Lorenz K. Kant's doctrine of the a priori in the light of contemporary biology // General Systems. Yearbook of the Society for General Systems Research/Ed. by L. von Bertalanffi, F. Rapoport. Vol. VII. N. Y., 1962. P. 23–35. Перепечатано в: Learning, Development, Culture. Esseys on Evolutionary Epistemology / Ed.

by H. C. Plotkin. Chichester, 1982.

Piaget J. Adaptation and Intelligence: Organic selection and phenocopy. ChicagoLondon: University of Chicago press, 1980.

Popper K. Objective Knowledge. An Evolutionary Approach. Oxford: Clarendon press, 1972.

Механизмы развития знания П рирода знания и механизмы его развития – это основная проблема эпистемологии. Нельзя полностью ее осветить в рамках одной статьи. Мы вынуждены поэтому ограничиться некоторым конспективным очерком основных идей в этой области.

1 Исходные предпосылки Начнем с исходных предпосылок, на которые мы будем опираться в ходе дальнейшего изложения.

А. Мы исходим из того, что любой исследователь, как и любой практик вообще, всегда действует в определенных традициях, в рамках определенных социальных программ. Элементарная форма бытия этих программ – воспроизведение непосредственных образцов поведения или деятельности. Такое воспроизведение я буду называть социальными эстафетами (Розов, 2006).

Следует подчеркнуть, что воспроизведение образцов – это далеко не простой акт, ибо отдельно взятый образец не задает четкого множества возможных реализаций. Причина достаточно очевидна: все на все похоже. Иногда говорят, что сходство – это пустой предикат, так как утверждение, что А похоже на В, не имеет никакого определенного смысла. Надо указать, по каким параметрам осуществлялось сравнение, но непосредственный образец таких указаний не содержит. Поэтому социальные эстафеты приобретают некоторую относительную определенность только в тех или иных конкретных ситуациях и в контексте других конкурирующих эстафет. Иными словами, речь идет о некоторой акции, которая социально обусловлена, обусловлена социальной средой. Смена контекста – это один из механизмов новаций, который, однако, мы не будем специально анализировать в данной статье.

Б. Мы будем исходить из того, что объект познания – это не мир сам по себе, а наша деятельность с миром. Знание в его элементарной форме – это описание деятельности. Например, огромный массив научных знаний представляет собой описание экспериментов или образцов решенных задач. Не случайно Т. Кун включил образцы решенных задач в состав своей дисциплинарной матрицы. Конечно, здесь возникают и некоторые трудности. И в быту, и в науке мы сталкиваемся не только с описанием актов деятельности, но и с описанием якобы объектов самих по себе. В предложении «сахар растворим в воде» непосредственно нет описания деятельности.

И тем не менее знания такого типа (я буду их называть онтологизированными знаниями) следует, с моей точки зрения, рассматривать как результат некоторых преобразований знаний о деятельности. Об этом в дальнейшем мы еще скажем несколько слов. Из сказанного вытекает, что развитие и обогащение форм практической деятельности – это и развитие знания.

Не проходит при этом старая и устойчивая точка зрения, согласно которой мы бесконечно приближаемся к некоторой абсолютной истине, ибо познается не объект как нечто ставшее, а наша деятельность, которая постоянно эволюционирует.

В. Существует старая традиция, тесно связанная с представлением о том, что содержание наших знаний мы черпаем из чувственного опыта, что он является предпосылкой знания. Это представление глубоко укоренилось в нашем сознании, но нуждается в пересмотре, ибо, как уже было сказано, содержание наших знаний мы получаем не из чувственных восприятий, а из деятельности, из практического оперирования с объектами. «Да, конечно, – возразят мне, – но деятельность ведь тоже надо как-то воспринимать.

Возможно ли познание, если человека лишить органов чувств?» Разумеется, невозможно. Но позвольте провести такую аналогию: очевидно, что мы не можем читать, не воспринимая букв, но содержание-то мы получаем не из этих чувственных восприятий, а из той книги, которую мы читаем.

И именно книга определяет характер этого содержания. И много ли нам даст для понимания книги анализ того, как именно мы воспринимаем буквы и отличаем одну из них от всех других? Сам по себе этот вопрос важный и интересный, но он из другой области.

Именно деятельность с объектами является той «книгой», которую мы читаем при исследовании Природы, и, что очень важно, эту книгу мы постоянно сами пишем и переписываем. Разумеется, не сами по себе, а в соавторстве с познаваемой реальностью. И соавтор при этом настолько упрям, что приходится постоянно приспосабливаться к его позиции. А что касается нашей способности различать «буквы», то в рамках эпистемологии ее можно просто постулировать. Механизмы чувственных восприятий и представлений, которые исследуют психология или физиология, вероятно, не изменились за много веков, от египетских фараонов до наших дней, а прогресс в сфере познания грандиозен. И объясняется он не обогащением чувственного опыта, а тем, что мы создаем и читаем все новые «книги». И именно это последнее и должна исследовать эпистемология. Конечно, для того, чтобы описать эксперимент, надо его видеть, надо отличать одни предметы или операции от других, надо уметь пользоваться языком, в котором уже зафиксирован определенный практический опыт. Очевидно, что один и тот же эксперимент будет описан различным образом представителями разных культур. И тем не менее в такой же степени, как на одном и том же языке можно читать книги разного содержания, одна и та же способность воспринимать и различать предметы и операции позволяет описывать огромное количество экспериментов, существенно развивающих наше знание. Конечно, чтение книг обогащает наш язык, возможно, это относится и к способности восприятия и различения, но не следует все же путать язык с книгой, а восприятие со знанием.

Важно обратить внимание еще на одну деталь: описание эксперимента, как и описание любой другой деятельности, это описание не только того, что мы уже сами сделали, но, и того, что сами спланировали. Иначе говоря, это описание того, что, строго говоря, уже в значительной части описано. Мы, как правило, предвидим и результат наших действий, а на долю наблюдения выпадает только задача установить, оправдались ли наши предположения.

Мы не просто воспринимаем мир широко открытыми глазами – реализуемая деятельность резко сужает наше поле зрения, требуя только ответа на вопрос «да или нет?» Никаких протокольных высказываний самих по себе в науке не существует, ибо они не имеют никакого познавательного значения вне контекста деятельности, которая уже была запланирована. Иными словами, определенная интерпретация наблюдения уже существует до наблюдения.

И наконец, деятельность вообще нельзя чувственно воспринимать как нечто внешнее, ибо любая деятельность предполагает наличие цели, а цель нам чувственно не дана.

Могут возразить, что далеко не все науки являются экспериментальными.

Увы, это так, и над этим стоит задуматься. Очевидно, что мы постоянно строим такие проекты, которые нельзя осуществить в данных условиях. Можно, в частности, запланировать эксперимент, для реализации которого у нас не хватает технических возможностей. Но, может быть, этот эксперимент сможет реализовать наш соавтор, т. е. сама Природа? Строго говоря, она постоянно не только отвечает на вопросы, но и действует. Она и здесь является «соавтором», и при этом вполне равноправным. Любой акт деятельности допускает два симметричных описания: либо мы человека рассматриваем как субъекта действия, либо передаем эти функции самому объекту. Либо мы некоторый объект рассматриваем как условие наших успешных действий, либо наши действия рассматриваем как условия, при которых сам объект действует определенным образом. Можно сказать «Я разжег костер с помощью спички», а можно – «Костер разгорелся от спички» или «Спичка разожгла костер». В науках, где нет эксперимента, мы тоже описываем деятельность, но либо нашу – в виде некоторого проекта и в форме сослагательного наклонения, либо деятельность сил Природы. Вот пример такого описания: «Звук, который мы называем громом, является следствием того элементарного факта, что воздух, пронизываемый электрической искрой, т. е. вспышкой молнии, нагревается скачком до высокой температуры и вследствие этого значительно увеличивается в объеме» (Юман, 1972, с. 235). Это легко преобразовать в описание некоторого в принципе возможного эксперимента:

«Если бы мы с помощью достаточно мощной электрической искры скачком нагрели воздух, заставив его значительно увеличиться в объеме, то получили бы гром». Иными словами, и в науках, лишенных эксперимента, мы тоже имеем дело с описанием деятельности, но иногда в несколько завуалированной форме. Знания, где роль субъекта действия мы передаем объекту, – это и есть онтологизированные знания.

Итак, мы исходим из того, что сенсуализм исторически потерпел крах, ибо он в принципе неприемлем в рамках эпистемологии, так как не объясняет прогресс познания. Все традиционные представления об обобщении чувственных данных, об образовании понятий, о протокольных высказываниях нуждаются в пересмотре. Каковы же механизмы развития знания?

2 Традиции и новации Итак, одна из наших предпосылок состоит в том, что ученый всегда действует в рамках определенных традиций, что он социально запрограммирован. Как же тогда возникает новое в ходе функционирования науки?

Очевидно, что огромная масса новых научных знаний получается в рамках вполне традиционной работы. Но как сочетать эту тра диционность с принципиальными сдвигами, которые сами участники процесса нередко воспринимают как революции? Постараемся показать, что и здесь традиции играют немаловажную роль.

Во-первых, традиционность не следует воспринимать как простое повторение, как некоторое клиширование. Действуя по образцам, мы постоянно сталкиваемся с новыми объектами и новыми условиями. В силу этого мы либо получаем ожидаемый результат, либо не получаем его. Кроме того, можно получить и совершенно неожиданный результат, который иногда именуют побочным. Во-вторых, огромную роль играет взаимодействие традиций и возможность их комбинирования, т. е. явление монтажа. Рассмотрим это последнее более подробно.

Наиболее простая концепция, претендующая на объяснение коренных новаций в развитии науки, – это концепция «пришельцев». Нередко она напрашивается сама собой. Вот что пишет известный австралийский геолог и историк науки У. Кэри об основателе учения о дрейфе континентов Альфреде Вегенере: «Вегенер изучал астрономию и получил докторскую степень, но затем он перенес главное внимание на метеорологию и женился на дочери известного метеоролога В. П. Кеппена. Я подозреваю, что будь он по образованию геологом, ему никогда бы не осилить концепцию перемещения материков. Такие экзотические „прыжки“ чаще всего совершаются перебежчиками из чуждых наук, не связанными ортодоксальной догмой» (Кэри, 1991, с. 113).

Концепция «пришельцев» в простейшем случае выглядит так: в данную науку приходит человек из другой области, человек, не связанный традициями этой науки, и делает то, чего никак не могли сделать другие. Недостаток этой концепции бросается в глаза. «Пришелец» здесь – это просто свобода от каких-либо тра диций, он опре делен чисто отрицательно, тем, что не связан никакой догмой. Рассуждая так, мы начинаем воспринимать традицию только как тормоз: отпустите тормоза, и сам собой начнется спонтанный процесс творчества. Другое дело, если «пришелец» принес с собой в новую область исследований какие-то методы или подходы, которые в ней отсутствовали, но помогают по-новому поставить или решить проблемы.

Здесь на первое место выступает не столько свобода от традиций, сколько, напротив, приверженность им в новой обстановке, а «пришелец» – это, скорее, тот, кто усердно следует закону, чем анархист.

Вот что пишет академик В. И. Вернадский о Пастере, имея в виду его работы по проблеме самозарождения: «Пастер высту пал как химик, владевший экспериментальным методом, вошедший в новую для него область знания с новыми методами и приемами работы и уви девший в ней то, чего не видели в ней ранее ее изучавшие нату ралисты-наблюдатели» (Вернадский, 1960, с. 130). Это очень похоже на высказывание У. Кэри о Вегенере с той только разницей, что Вернадский подчеркивает не свободу Пастера от биологических догм, а его приверженность точным экспериментальным методам.

Этот второй вариант концепции «пришельцев», несомненно, представляет большой интерес. Но если в первом случае для нас важна личность ученого, освободившегося от догм и способного к творчеству, то во втором – решающее значение приобретают те методы, которыми он владеет, те традиции работы, которые он с собой принес, сочетаемость, совместимость этих методов и традиций с атмосферой той области знания, куда они перенесены.

Вернемся к Пастеру. Сам он о своей работе по проблеме самозарождения писал следующее: «Я не ввожу новых методов исследования, я ограничиваюсь только тем, что стараюсь производить опыт хорошо, в том случае, когда он был сделан плохо, и избегаю тех ошибок, вследствие которых опыты моих предшественников были сомнительными и противоречивыми» (цит. по: Имшенецкий, 1960, с. 723). И действительно, Пастер сплошь и рядом повторяет те эксперименты, которые ставились и до него, но делает это более тщательно, на более высоком уровне экспериментальной техники. Он, например, не просто кипятит ту или иную питательную среду, но точно при этом фиксирует время и тем пературу кипения. Но это значит, что перед нами некоторый «монтаж»: биологический эксперимент «монтируется» с занесенными из другой области точными количественными методами.

А можно ли аналогичным образом объяснить успех Вегенера? Какие традиции он внес в геологию? Начнем с того, что сама идея перемещения материков принадлежит вовсе не ему, ибо высказывалась много раз и различными авторами, начиная с XVII в. Итак, в этом пункте Вегенер вполне традиционен. Бросается, однако, в глаза следующее, едва ли случайное совпадение. Как мы уже видели, Вегенер – это астроном, перешедший в метеорологию; к этому можно добавить, что он известный полярный исследователь. Иными словами, он своего рода научный «полиглот», не привыкший связывать себя границами той или иной дисциплины. И именно эту полипредметность, т. е. комп лексность, Вегенер вносит в обсуждение проблемы перемещения материков, используя данные палеонтологии, стратиграфии, палеоклиматологии, тектоники и т. д. Показательна уже первая фраза его предисловия к четвертому изданию книги «Происхождение континентов и океанов», на писанного в 1928 г.: «До сих пор еще не все исследователи в полной мере осознали тот факт, что для раскрытия тайны былого облика нашей планеты должны внести свой вклад все науки о Земле и что истина может быть установ лена только путем объединения данных всех отраслей знания» (Вегенер, 1984, с. 12).

Как уже отмечалось, большую роль в познании играют побочные результаты традиционной работы. Это значит, что, желая одного, исследователь получает нечто другое, чего он никак не мог ожидать. А всегда ли мы замечаем такие побочные результаты наших действий, всегда ли мы способны их выделить и зафиксировать? Какие факторы при этом играют решающую роль?