«Научные труды № 112 Кризис института семьи в постиндустриальном обществе: анализ причин и возможности преодоления Москва 2008 УДК [314+316.356.2+347.61/.64](100)(066) ББК ...»

ИНСТИТУТ ЭКОНОМИКИ ПЕРЕХОДНОГО ПЕРИОДА

Научные труды № 112

Кризис института семьи

в постиндустриальном обществе:

анализ причин и возможности преодоления

Москва

2008

УДК [314+316.356.2+347.61/.64](100)(066)

ББК 60.561.51я54+60.73(0)6я54+60.74(2Рос)я54+67.404.5я54

К82 Кризис института семьи в постиндустриальном обществе: анализ причин и возможности преодоления / [Яновский К. и др.]. – М.: ИЭПП, 2007. – 243 с. илл. – (Научные труды/ Ин-т экономики переход. периода. № 112). – ISBN 978-5-93255-246-9.

Агентство CIP РГБ Авторский коллектив: Введение – Яновский К.; раздел 1.1 – Яновский К., Русакова Е., Тараповская К.., Жаворонков С., Черный Д.; разделы 1.2–1.5 – Яновский К.; раздел 2 – Яновский К., Сокол Й.; раздел 3_– Яновский К., Черный Д., Дробышевская Т.; раздел 4 – Кочеткова О., Мау В.; раздел 5 – Летунова Т., Яновский К.; раздел 6 – Яновский К.; Приложения 1, 3, 6, 7, 9 – Яновский К..; Приложения 2 и 8 – Черный Д.; Приложение 4 – Русакова Е.; Приложение 5 – Кочеткова О.

Работа посвящена политико-экономическим аспектам проблемы кризиса семейных институтов и депопуляции населения правовых государств. В работе на качественном уровне, а также с использованием статистических данных анализируются гипотезы о неизбежности и естественности этого процесса, а также альтернативная гипотеза, которая исходит из того, что кризис семьи вызван избыточным вмешательством (регулированием) государства.

Анализируются стимулы к усилению государственного вмешательства в семейные дела.

Обозначены группы интересов, заинтересованные в таком регулировании, а также группы, потенциально заинтересованные в дерегулировании семейной жизни.

Crisis of the Family Institution in the Post-Industrial Society: Analysis of Causes and and Ways for Overcoming.

Authors: Introduction - Yanovsky K.; Chapter 1.1 – Yanovsky K., Rusakova E., Tarapovskaya K., Zhavoronkov S., Cherny D., Chapters 1.2-1.5 - Yanovsky K., Chapter 2 – Yanovsky K., Sokol Y.;

Chapter 3 – Yanovsky K., Cherny D., Drobyshevskaya T.; Chapter 4 – Kochetkova O., Mau V.;

Chapter 5 – Letunova T., Yanovsky K.; Chapter 6 –- Yanovsky K.; Annex 1, 3, 6, 7, 9 – Yanovsky K.; Annex 2&8 – Cherny D.; Annex 4 – Rusakova E.;. Annex 5 – Kochetkova O.

The work is about political and economic aspects of the crisis of the family institutions and depopulation which is taking place in jural states. On the new qualitative level with the use of statistical data the authors analyze hopotheses about the inevitability of this process as well as an alternative hyposesis which parts from the fact that the family crisis is caused by excessive state interference. The authors analyze incentives which strengthen state interference in the family life.

Groups of interest that tend to regulate family institutions are determined as well as those groups that are interested in deregulating the family life.

JEL Classification: Н0, Н1,Н4.

Настоящее издание подготовлено по материалам исследовательского проекта Института экономики переходного периода, выполненного в рамках гранта, предоставленного Агентством международного развития США.

Работа отражает взгляды авторов, и их позиция может не совпадать с позицией Института экономики переходного периода.

УДК [314+316.356.2+347.61/.64](100)(066) ББК 60.561.51я54+60.73(0)6я54+60.74(2Рос)я54+67.404.5я © Институт экономики переходного периода, ISBN 978-5-93255-246- Содержание Введение

1. Состояние проблемы

1.1. Господство идеологии

1.2. Престиж семьи в Европе и спрос на семейные ценности

1.3. Динамика института семьи в США с конца 1960-х годов

1.4. «Левые ценности» и их значение для нашего анализа

1.5. Заповедь «Не прелюбодействуй»

и основы конституционного строя

2. Методология исследования

2.1. Проверяемые гипотезы

2.2. Подходы к количественному и качественному анализу проблемы

2.3. Данные

3. Страновые исследования

3.1. США

3.2. О стимулах к избыточному регулированию в сфере семейных отношений: пример США и Канады........... 3.3. Франция

3.4. Германия

3.5. Нидерланды

3.6. Израиль

3.7. Россия

4. Россия и мир: богатство народов и их рождаемость......... 4.1. Регионы Российской Федерации

4.2. Зарубежные страны

5. Реформы регулирования семейных отношений, группы интересов и стимулы игроков на «брачном рынке»

5.1. Подходы к игровой интерпретации поведения агентов

5.2. Группы интересов, потенциально заинтересованные в дерегулировании семейных отношений

6. Выводы и направления дальнейших исследований

6.1. Основные выводы

6.2. Основные направления дальнейших исследований в дерегулировании семейных отношений

Библиография

Приложение 1. Исходные статистические данные и результаты корреляционного анализа по странам

Приложение 2. Дополнительная информация о семейном праве и правоприменительных практиках ФРГ

Приложение 3. Коэффициенты корреляции социально-экономических показателей и коэффициентов рождаемости в 2003 и 2004 гг.

(по регионам Российской Федерации)

Приложение 4. Семья и рождаемость:

причины изменений и факторы государственной политики (дополнительный обзор литературы)

Приложение 5. Графики к разделу «Россия и мир»

Приложение 6. Таблица корреляций голосования на президентских выборах и рождаемости по штатам США

Приложение 7. Бюджет Министерства по защите семьи и детей провинции Альберта (Канада) на 2006 г

Приложение 8. Формальное представление ответов земельных министерств ФРГ на запрос профсоюза учителей Германии о защите гомосексуализма в школах

Приложение 9. Исходные статистические данные для расчетов по штатам США 1994–2003 гг.................. Введение Кризис семьи как института стал очевиден к концу 70-х гг. XX в.

Он проявляется в необычайно высоком (до половины от числа заключенных браков) уровне разводов и растущей доле неполных семей, в уровне рождаемости, который существенно ниже необходимого для «воспроизводства» населения. Другими проявлениями кризиса являются вытеснение нормального брака «совместным проживанием», появлением «однополых браков». О том же сигнализирует популярность политических теорий, исходящих из принципиального Сравните с решениями германских судов и Европейского суда по правам человека (ЕСПЧ; резолюция заседания от 11 сентября 2006 г.) по делу #. 35504/03 «by Fritz Konrad and Others against Germany», запретившими надомное образование детей, хотя в ряде европейских стран, по признанию ЕСПЧ, оно признается: «The applicant parents could not be permitted to keep their children away from school and the influences of other children. Schools represented society, and it was in the children’s interest to become part of that society…» «Родителям – заявителям [по данному делу. – Прим.

авт.] не может быть позволено (!!!) держать их детей вне школы и влияния других детей. Школа представляет общество и в интересах детей быть частью этого общества». Что подразумевается под «обществом» (т.е. учителями) и его влиянием и интересами детей, как это «общество» их понимает, – смотри далее в сюжете о германском профсоюзе учителей и его предпочтениях. Остается лишь добавить, что нормы действующего законодательства, запрещающие частное (домашнее) обучение, были введены в Германии гитлеровцами.

отсутствия отличий между полами, при том, что один из «равных»

полов (как ранее «угнетенный») должен быть «более равным».

Традиционная семья, точнее, семья, основанная на моральных ценностях Синайского откровения, служила и служит воспроизводству человеческого капитала и поддержанию доверия на микроуровне2. В этом смысле семья как институт обеспечивает усвоение и передачу следующим поколениям базовых норм морали и простейших навыков взаимодействия между людьми. Тем самым она создает внешний эффект – снижение издержек принятия соответствующего основам морали и здравого смысла законодательства, поощряющего цивилизованное кооперативное поведение и поддерживающего рыночную экономику и экономический рост. Семья поддерживает доверие на более «высоких этажах» общества – в местных сообществах, регионах, на национальном уровне, а в определенных ситуациях – и на международном.

Кризис института семьи и его влияние на основные институты, обеспечивающие рыночное хозяйство и экономический рост, является важным объектом исследования для экономиста. Эта тема интересна не только как повод для очередного «набега» на социологов и демографов в рамках «экономического империализма». Она не исчерпывается полностью даже «обычным» изучением институтов, начиная с базовых, к каковым относится семья и поддерживаемая ею мораль, и кончая законодательством и их взаимным влиянием.

Кризис семьи влияет на стимулы и стратегии поведения домохозяйств, прежде всего по их инвестициям в человеческий капитал (детей), влияния этого процесса на спрос и т.д. Результаты исследования, таким образом, полезны для формулирования адекватных рекоТак большинство бизнесов стартует как семейные. Даже в странах, пораженных кризисом института семьи, как, к примеру, Россия, практики регистрации на жену активов являются общеизвестными и широко распространенными. В то же время «современные» ценности, основанные на идее атомизации общества, не признающие ценности семьи, «приглашают» в такой ситуации обмануть супруга и лишить его активов.

мендаций по экономической политике и по направлениям совершенствования законодательства.

Важным последствием кризиса института семьи является взаимодействие и сосуществование в одной стране и в одном государстве растущих анклавов отсталого общества, власть в котором основана на насилии («Rule of Force»), и уменьшающейся части общества, управляемого властью, основанной на законе («Rule of Law»).

Снижение рождаемости ведет к «старению» общества и жесткой необходимости привлечения иммигрантов, адаптирующихся с чрезвычайно высокими издержками. Это иммигранты из стран, имеющих не просто определенные, пускай и значительные, культурные отличия. Такие отличия имели место и при иммиграции в США ирландцев, поляков, евреев. Речь идет о глубочайших цивилизациионных противоречиях. Выходцы из стран Африки, Азии и других центров традиции «Rule of Force», которые не сталкиваются с необходимостью ассимиляции, сохраняют «мягкую инфраструктуру» «Rule of Force»-общества. Они не просто с трудом адаптируются к условиям власти закона, но и зачастую не желают этого делать. Анклавы «Rule of Force» обеспечивают инфраструктуру для вербовки, подготовки и финансирования террористов. Порядок внутри таких общин основан на насилии, которое иногда (убийство Тео Ван Гога, «карикатурные» беспорядки) выплескивается наружу.

Демографический кризис, кризис семьи у «коренного» населения Франции и Германии, к примеру, снижает и без того слабые по иным причинам стимулы мигрантов из отсталых стран принимать те институты, благодаря которым «Запад стал богатым». Кризис семьи на Западе является для них повседневным, бытовым доказательством превосходства традиционных для них институтов. Даже для профессионалов – экономистов, изучающих институты, связь гарантий личной свободы и экономического процветания до сих пор далеко не очевидна, и сторонники наличия такой связи находились до недавнего времени в меньшинстве (Olson, 2000).

Пока семьи, способные передать по наследству солидный человеческий капитал, включающий навыки самоорганизации, адаптации в меняющихся условиях рынка, сравнительно высокие моральные и образовательные стандарты, сокращают деторождение, семьи мигрантов, не скрывающих враждебности к фундаментальным ценностям западной цивилизации3, получают от «государства всеобщего благоденствия» пакеты социальной помощи, стимулирующие деторождение. А значит, их стимулы проникать любыми путями в развитые страны возрастают до такого уровня, что даже высокий риск смерти на этом пути не способен остановить новых мигрантов.

Показав, как то или иное законодательство может влиять на стратегии построения семьи, стратегии каждого из членов семьи, мы сможем понять, является ли кризис семьи действительно неизбежным в урбанистической цивилизации. Если это однозначно соответствует действительности, тогда вопрос об уступках обществу «Rule of Force»

– как незаменимому резервуару рабочей силы – выглядит вполне разумным. Если же кризис стал следствием неудачных действий государства, то этот результат можно исправить. В случае успешного решения этой проблемы можно будет найти подходы и к решению смежных проблем (в частности, проблемы адаптации мигрантов из отсталых стран в развитых странах), а также резко снизить напряженность между иммигрантами и большинством населения.

Итак, основным результатом анализа должны быть подходы, помогающие получить ответ на вопрос о том, является ли демографический кризис в развитых странах обратимым, а его последствия исправимыми.

См., к примеру, упомянутое убийство Тео Ван Гога, а также преследование бельгийского сенатора-мусульманки, позволившей себе выразить неудовольствие тем, что бельгийская мусульманская община едва ли не демонстративно отказалась осудить это убийство. Новости Би-би-си http://news.bbc.co.uk/2/hi/europe/4019737.stm.

1. Состояние проблемы 1.1. Господство идеологии Дискуссии по проблемам кризиса семьи и депопуляции развитых стран велись в последние десятилетия XX в. как широким кругом ученых (социологами, историками, юристами, экономистами), так и журналистами, и политиками. Последним в демократических странах пришлось нащупывать ответы на вопросы избирателей без существенной экспертной поддержки. Это отчасти объясняется господством идеологизированного подхода при анализе заведомо неблагополучной ситуации, обсуждение которой, однако, чревато отходом от норм политической корректности. Для подхода «либералов-мультикультуралистов» характерно объявлять проблемы столкновения культур и распада традиционной семьи решениями (утверждения об отсутствии преимуществ полной семьи с детьми перед семьей из матери-одиночки и ребенка и даже перед гомосексуальным «браком»), причем провозглашать их идеальными, и препятствовать свободному обсуждению этих проблем. Это ограничивает рамки дискуссий и оставляет политиков без обоснованных рекомендаций.

В ходе дискуссии происходила лишь констатация проблем с различными акцентами. Одни утверждают, что, несмотря на проблемы, состояние институтов, регулирующих внутрисемейные отношения, лучше, чем когда бы то ни было, и если оно и нуждается в изменениях, то в том же направлении, в котором менялось последние десятилетия (с середины – конца 60-х годов). Такой точки зрения придерживается большинство специалистов по семейному праву, объединенных Международным сообществом семейного права (ISFL), что вполне естественно с учетом консервативности юридической науки, которая защищает сегодня идеи, вошедшие в моду в 60-е годы.

Для этого подхода весьма характерно содержание некоторых докладов на конференции этого общества, состоявшейся в 2005 г. в Солт-Лейк-Сити (США). Автор одного из них на полном серьезе обсуждает вопрос, а нужно ли обеспечивать права супруга, который стыдливо именуется «non-custodial» (не-опекун) – то есть мужчина, у которого дети отняты по решению суда и переданы бывшей жене.

В некоторых штатах группы давления, защищающие интересы таких отцов, пролоббировали поправки в законодательство, позволяющие снижать алиментные выплаты4 при наличии инцидентов недопуска отца к детям. Этот слабый инструмент, частично балансирующий нынешнюю ситуацию, вызывает чувство тревоги и озабоченности автора (Brinig, 2005), а также «борцов против семейного насилия»

(подробнее на эту тему см. ниже обзор статьи, построенной на фактических данных, а не на «единственно верной идеологии»). Характерно, что просто в силу принадлежности к мужскому полу эти родители коллективно подозреваются в склонности к насилию.

В другом докладе (Bruch, 2005) автор выступает против одного из последних инструментов защиты прав отлученного от детей отца – права согласовывать переезд супруги с ребенком, поскольку такой переезд, особенно в огромной стране (впрочем, проблема актуальна и для небольшой страны, если речь идет об отъезде за границу), способен фактически полностью отрезать отца от детей. Такое право сохранялось за отцами даже после волны «либеральных» реформ семейного права 60–70-х гг. прошлого века. В последние десятилетия в ряде штатов суды игнорировали это право, и лишь совсем недавно под давлением упомянутых выше групп защитников прав отцов в отдельных штатах стало внедряться законодательство, препятствующее нарушению этого права. Автор настолько возмущен попыткой защиты прав человека, если этот человек не вполне признается таковым его единомышленниками, что объявляет своих оппонентов, обосновывающих противоположную точку зрения, фактически лжеучеными, каковое утверждение выносит в заглавие доклада.

Эти два доклада хорошо иллюстрируют причины нежелания мужчин вступать в брак и брать на себя официальную ответственность за семью – жену и детей. Если на рынке хлеба или недвижиСледует отметить, что получивший широчайшее распространение институт алиментных выплат крайне неэффективен. Как и всякий налог (принудительная под угрозой наказания государством выплата), он дестимулирует стремление к успеху и легальному заработку. Кроме того, он администрируем со значительными издержками.

мости законодатель фиксирует цены или правила продажи (предоставления услуги), то соответствующий рынок приходит в упадок.

Снижается предложение (вплоть до появления дефицита), катастрофически падает качество. Это явление нам хорошо известно.

Легко понять, что если вложения в семью и детей могут по произволу супруги, подстрекаемой властями, прессой, университетскими преподавателями, оказаться выброшенными ресурсами, то стимул поставлять «услуги» мужа и отца серьезно подрывается. Женщина вынуждена мириться со снижением качества и объема «услуг»

с «мужской стороны». То есть она вынуждена все чаще соглашаться быть сожительницей, любовницей, а не уважаемой супругой и матерью. Попытка же еще жестче «затянуть гайки» и заставить мужчин заботиться о женщинах и детях логично приведет только к интенсификации бегства мужчин от семьи и к дальнейшей деморализации женщин (см. ниже – страновые обзоры, в частности, по Германии).

Точку зрения левых юристов разделяет и А. Сен (Сен, 2004). Он утверждает, что произошедшие изменения, в частности, на рынке труда носят, безусловно, позитивный характер. Проблемы, порожденные отвлечением женщин на рынок труда, А. Сен предпочитает детально не обсуждать. Наиболее последовательно развивает такой подход Бина Агарвал (Agarwal, 2001, p. 86), полагающая, что высокой занятости женщин недостаточно для решения проблем угнетенного пола. Необходимо занятие ими ключевых постов в экономике с тем, чтобы контролировать ресурсы (в частности, природные). Такой статус, с точки зрения Бины Агарвал, необходим для усиления позиций женщин в отношениях с мужчинами, особенно в том, что касается контроля над рождаемостью и применения с этой целью контрацептивов. Похожую точку зрения на тенденции в сфере семейных отношений разделяет и большинство авторов сборника «Социальная политика Швеции» (1999). При этом они признают полную семью оптимальной структурой для воспитания детей и полагают, что двое детей в семье лучше, чем один.

То есть даже те исследователи, которые наиболее остро обозначают эту проблему, фактически признают неотвратимость такого развития событий и рекомендуют лишь готовиться к худшему, пытаясь смягчить неизбежно нарастающие проблемы усовершенствованием законодательства, регулирующего иммиграцию.

Большое число работ, посвященных проблемам современной семьи, носит идеологизированный характер с очевидным влиянием феминистских и иных левых штампов. Поэтому политически корректные рассуждения в стиле книги А. Сена встречаются намного чаще, чем собственно научные работы, основанные на данных демографической, судебно-полицейской или социально-экономической статистики. Среди работ такого типа следует отметить работу 1999 г. Сэма и Банни Сьюеллов, посвященную семейному насилию в США. В работе приводятся данные, опровергающие стереотипы феминистской пропаганды. Так, оказывается, что в полных американских семьях к насилию существенно чаще прибегают жены. Причем они лидируют по нанесению как легких, так и тяжелых повреждений. Опасность стать жертвой насилия для ребенка в неполной семье с отцом оказывается ниже, нежели в неполной семье с матерью.

Последний результат может быть вызван тем, что типичная матьодиночка – это, как правило, неудачница, слабо адаптированная и иждивенчески настроенная по отношению к обществу. Неудивительно, что такой человек способен срывать зло на «естественном подчиненном» – своем ребенке. «Однородительские» («singleparent») «семьи» распространены в современных постиндустриальных, урбанизированных странах весьма широко. Однако отцыодиночки в среднем лучше социально адаптированы, поэтому данные статистики не должны вызывать удивления. Особенно это очевидно в ситуациях, когда ребенок попадает к отцу при разводе по решению суда (ведь его преимущество перед матерью, получающей ребенка почти автоматически, в такой ситуации должно быть очевидным).

Лидерство женщин в «достижениях» по внутрисемейному рукоприкладству, вероятно, также может быть объяснено уродливыми правоприменительными практиками. Когда правоохранительные органы и суды сфокусированы только на предотвращении насилия над женщиной едва ли не любой ценой, последняя получает серьезный стимул к развязыванию насильственного конфликта с целью, к примеру, последующего шантажа. При всей на первый взгляд дикости такой идеи следует с сожалением отметить, что государство способно ломать моральные барьеры безответственной политикой. И данный пример – не единственный.

В своем историко-экономическом эссе «Богатые и бедные. История пенсий» Е. Гайдар (Гайдар, 2003) цитирует С. Ландсбурга: «люди реагируют на стимулы; остальное – подробности». При этом он приводит одну весьма важную подробность истории становления системы социального обеспечения в индустриальных странах:

«...представление, что работник может добровольно предпочесть занятости жизнь на пособие, казалось абсурдным. Такое поведение было прямой дорогой к социальному остракизму. Когда сразу после Великой депрессии создавалась система пособий по безработице, память о социальных бедах и потрясениях, связанных с резким ростом безработицы, была еще свежа. Лишиться работы было очевидной и страшной бедой. Ни те, кто разрабатывал эти системы, ни те, кто пользовался ими в первые годы существования, не могли себе представить, что найдутся крупные группы населения, которые охотно предпочтут жизнь на пособие поиску работы. Традиции действуют долго, на протяжении поколений, но не вечно…».

Иными словами, моральные нормы, традиции («мягкая инфраструктура» – (Niskanen, 1998)) оставляют заметное влияние на экономику (в данном случае – десятилетия предпочтения добросовестной работы существованию на пособие). Общественная мораль является важным институтом, влияющим на поведение рыночных агентов. Кроме того, данный пример показывает механизм слома эффективных, прорыночных моральных норм в результате вмешательства государства. Данный пример также показывает, что при известной настойчивости моральные ограничители могут быть сломаны в течение жизни одного поколения. С момента развертывания законодательного наступления «в защиту семьи, материнства и детства» в конце 60-х – начале 70-х годов в Северной Америке и Западной Европе прошло уже более 30 лет.

Проблема подрыва семейных ценностей носит вполне универсальный характер для всех высокоурбанизированных стран – как развитых, так и переходных. Причем политическая реакция зачастую оказывается более здравой, нежели реакция экспертов. Так, правая оппозиция в Польше раскритиковала принятый сеймом закон от 2004 г. о социальном обеспечении, резко увеличивший пособия матерям-одиночкам. Принятие закона уже привело к волне фиктивных разводов и нарастающим трудностям исполнения бюджета (Дзиковицкий, 2004). В данном случае деструктивная роль патерналистски настроенного государства особенно очевидна.

Некоторые исследователи отмечают неэффективность попыток стимулировать рождаемость с помощью предоставления матерям оплачиваемых отпусков по уходу за ребенком и других подобных льгот (Rachel, 2003).

Но в целом, пока вмешательство государства в сферу семейных отношений критически рассматривается (в том числе с анализом конкретных ситуаций – своего рода case-studies) преимущественно не исследователями, а правоконсервативными политиками и журналистами.

В. Новодворская объясняет разницу между движением за права женщин в США XIX–XX вв. и феминизмом как различие между заявкой на участие в делах государства и общества нового круга зрелых граждан и требованием немедленно предоставить все рычаги власти в руки безответственных и некомпетентных истеричек. Она показывает тоталитарно-социалистическую суть современного феминизма и предупреждает о его деструктивных последствиях. Ее рекомендации весьма просты: не допускать никакого поощрения социального иждивенчества. В том числе со стороны тех же «матерей-одиночек», не пожелавших создавать или сохранять семью при наличии безответственной, но внешне простой, альтернативы с пособием.

Менее эмоционально и на меньшем еще материале предположение о социалистическом характере женского движения высказал еще Л. фон Мизес (Mises von, 1951)5.

«До тех пор пока феминизм ставит вопрос о равных с мужчиной правах в экономике и политике, он является частью великого либерального движения. Когда же он идет дальше и атакует, пытаясь устранить их, природные ограничения и социальные институты, (фон Мизес пишет о войне феминисток против института семьи. – Прим. К.Я.) феминизм проявляет себя как духовное дитя социализма, ибо именно социалисты пытаются изменить укорененные в природе человека социальные инРеагируя на кампанию левых политиков Израиля в защиту пособий на детей, С. Рон-Мория (Рон-Мория, 2003) приводит конкретный пример «следующей стадии» поведения, вызванного стимулами щедрых пособий матерям-одиночкам6. Лидер правой фракции в партии «Ликуд» (Израиль) М. Фейглин (Feiglin, 2003), откликаясь на требования не сокращать такие пособия, резюмирует: «И вот теперь эти женщины, приведшие в жизнь сирот, норовят поделиться ответственностью со всем обществом. В каком-то смысле их сложно обвинять. Наше общество приучило их к приемлемости такого поведения. Однако, может быть, единственное решение – это просто нормальная семья с двумя родителями». Остается лишь понять, какие необходимо принять меры, чтобы люди, реагируя на стимулы, не спешили ни создавать, ни тем более разрушать семью, а также предпочитали третьего ребенка второму автомобилю.

О «демог рафической модернизации России»

Большинство исследователей акцентируют внимание на проблемах и провалах действующих институтов. Они также дают различные прогнозы, исходя из действующих демографических тенденций.

При этом они не выходят пока за рамки констатации проблемы и полезных рекомендаций по совершенствованию (в известной степени, по канадскому образцу) иммиграционной политики. К таковым можно отнести работы Е.Т. Гайдара (Гайдар, 2003 (а), 2003 (б)).

Вишневский, Андреев и Трейвиш (Вишневский и др., 2003), подготовившие многовариантный демографический прогноз, приходят к неутешительному выводу о том, что «даже при значительном притоке мигрантов … России долгое время придется жить в условиях ституты, чтобы затем изменить и саму природу людей», – цитируется в переводе по (Mises von, 1951, p.101).

«В канцелярию депутата Кнессета от «Ликуда» обратилась мама недавно родившей девушки. «Как же моя дочка? – сказала мама. – Она родила, а пособие сократили». Помощница депутата поинтересовалась, как насчет алиментов от отца ребенка.

«Они не женаты», – объяснила женщина. «Не имеет значения, – сказала помощница, – отец ребенка все равно по закону обязан его содержать». В трубке повисло молчание. «Видите ли, – проговорила наконец мать, – она не помнит, как звали этого мужчину...» «Напрасно. При нынешней экономической ситуации следует запоминать имена партнеров. … За подобную забывчивость не должны расплачиваться законопослушные налогоплательщики».

сокращающегося и стареющего населения». Далее авторы указывают на необходимость адаптации к такому положению вещей, а также намекают на желательность инвестиций в подготовку специалистов по экономической и социальной демографии. Эту рекомендацию можно только поддержать, но ее реализация, к сожалению, напрямую не влияет на решение проблемы депопуляции.

Отражением и выражением типичнейших взглядов «новой интеллектуальной волны» в общественных науках является следующий пассаж:

«Низкая и продолжающая снижаться рождаемость, все меньшее число зарегистрированных браков и рост числа свободных союзов и других форм совместной жизни, ослабление прочности брака и увеличение числа разводов и внебрачных рождений, растущее замещение семейной солидарности солидарностью социальной, эмансипация детей и пожилых, либерализация семейных нравов, гибкость семейной морали – признаки новейших перемен, которые затронули все звенья процесса формирования семьи, все стороны ее жизнедеятельности и очень плохо вписываются в казавшиеся незыблемыми тысячелетние нормы человеческого общежития. Везде, где такие перемены дают о себе знать, они нередко воспринимаются как свидетельства тяжелого кризиса современной семьи и даже всего современного общества» (Вишневский и др., 2003).

На самом деле, по мнению авторов, речь идет о нормальном процессе, имеющем множество позитивных сторон, которые нельзя игнорировать.

Для них тысячелетние нормы человеческого общежития – это лишенная содержания абстракция. Если авторы имели в виду Синайское откровение (и тогда с ними сложно не согласиться), то необходимо отметить, что существенное влияние на поведение в быту оно могло оказывать в течение тысячелетий на жизнь только одногоединственного из народов планеты, вовсе не составляющего большинства в России. В последние несколько веков с переводом Пятикнижия на все новые языки и, главное, с введением протестантизмом в культурную и социальную норму регулярного ежегодного повторного чтения этих текстов действительно можно говорить о резком расширении масштаба влияния универсальных моральных норм7, но никак не об их всеобщем принятии.

Нормой же во все века было право лидера, вождя, сильнейшего мужчины (бродячего, и даже стационарного бандита) на всех лучших женщин на подвластной ему территории. Нормой были храмовая проституция и оргии языческих праздников и иные народные обычаи, включая половые извращения, подаваемые ныне наряду с «либерализацией семейных нравов» как новейшее достижение человеческой мысли и являющееся, как и все интеллектуальные достижения левых8, плохо замаскированной архаикой, описываемой как допотопные мерзости еще в Книге книг.

Зная же о том, что нынешний моральный кризис вовсе не является беспрецедентным, можно как трезво оценивать реальность и глубину кризиса, так и без паники и с долей здорового оптимизма взирать на перспективы его преодоления.

В публикациях в России и на русском языке невозможно обойти книгу под редакцией А.Вишневского «Демографическая модернизация России». Кроме огромного фактического, статистического материала, книга содержит набор настолько типичных для современных дискуссий по данной проблеме штампов, что уже в силу этого (наряду с научной добросовестностью и высоким качеством анализа) заслуживает особого внимания.

Вишневский и его коллеги описывают историю семьи и динамику рождаемости как неуклонное движение к личной свободе и торжеству индивидуалистических ценностей над государственными и общинными. Этот процесс находит отражение в дроблении патриархальной семьи и падении рождаемости в период 1880–1920 гг.

Универсальность, разумеется, может быть мотивирована лишь верой в божественное происхождение этой морали либо рациональным взглядом, подобным взгляду Ф. Хайека на преимущества, полученные носителями этих норм, по сравнению с остальными народами и сообществами, но никак не массовостью приятия таких взглядов.

Архаична базовая идея левых – идея сильного государства. Архаична идея перераспределения посредством этого государства. Она основана на представлении об общественном продукте как о «фиксированном пироге», верном для всех докапиталистических эпох, до появления феномена современного экономического роста.

Затем это движение грубо обрывается тоталитарным государством. Победа последнего, однако, оказывается пирровой и в сочетании с последствиями террора и голода ускоряет движение к депопуляции, а не замедляет его. В течение 1920–1960 гг. рождаемость продолжала падать, хотя и медленно.

В дальнейшем скорость падения рождаемости вновь возрастает.

Этот процесс описывается как абсолютно естественный, а тревоги по поводу угрозы депопуляции без серьезного анализа отметаются, по сути, единственным, хотя и сильным аргументом – предложения тех консерваторов, чьи позиции анализируют авторы, очевидно, неработоспособны. Они направлены на усиление контроля, работают против личного, частного интереса, а потому бесперспективны.

Россия как объект анализа позволяет игнорировать аргументацию, связанную с угрозой размывания того компонента человеческого капитала, который связан с гражданскими навыками, опытом и умением жить в правовом государстве, решать проблемы и конфликты голосованием и компромиссом, а не насилием, поскольку депопуляция бьет прежде всего по тому и без того небольшому меньшинству населения планеты, которое такими навыками обладает. Мультикультуралистские же предрассудки препятствуют ассимиляции мигрантов9, которая могла бы компенсировать процесс депопуляции в «старых демократиях».

В обзорных частях «Демографической модернизации» уделяется немало места критике «консервативных» оппонентов. Главным интеллектуальным «спарринг-партнером» А. Вишневский и его коллеги «назначили» не своих оппонентов – профессионалов из США (в том числе тех, чьи работы упомянуты в настоящем обзоре ниже) а Пэта Бьюкенена – маргинального (о чем авторы умалчивают) американского политика и вполне одиозную личность. Редкий в наши дни пример консерватора образца начала XIX в.10, а не консерватора, заТермин «ассимиляция» встречается и в работах коллег А. Вишневского, однако, если мы правильно поняли авторов, под ним не всегда понимается буквальная ассимиляция с принятием языка, культуры, а главное – норм и образа жизни страны, в которую приезжают иммигранты.

Идеи «почвы», нации, культуры, веры в самом примитивном патерналистском исполнении и интерпретации американского аристократа, боящегося, правда, апеллировать к идеям аристократической олигархии открыто – точно так же, как его щищающего от социал-либерализма и патернализма ценности индивидуализма и свободы («призыва» Р. Рейгана и М. Тэтчер). «Побежденный» Бьюкенен зачисляется в один отряд с Платоном и Гитлером, что венчает аргументацию Вишневского. Дискуссия с таким «оппонентом» и с такими аргументами не позволяет принять аргументацию авторов с должным доверием и уважением.

Еще одна ключевая для понимания позиции авторов цитата также отражает основы восприятия проблемы большинством современных исследователей, включая стандартные штампы:

«Главным звеном эволюции семьи становится ее нуклеаризация, эволюция института брака, процесса возникновения и распадения брачных союзов. Стремление супружеской семьи выйти из-под опеки большой, неразделенной родительской семьи, ее интуитивные поиски большего суверенитета были связаны прежде всего с изменениями экономических условий в пореформенной России. Снижение смертности и особенно рождаемости в России, как и везде, поставило под сомнение необходимость слитности брачного, полового и прокреативного поведения, на которой держались правила и нормы традиционного брака. Вследствие нарушения слитности матримониального, сексуального и прокреативного поведения возраст полового дебюта все чаще перестает совпадать со временем вступления в брак, момент начала фактического брака отделяется от момента регистрации, время зачатия и рождения детей становится мало связанным со временем начала фактических брачных отношений.

Менявшиеся демографические, экономические, психологические условия жизни семьи все больше уводили людей от традиционных моделей поведения и требовали поиска новых, более разнообразных, свободных, гибких, подвижных».

Если попытаться изложить основные идеи фрагмента во взаимосвязи, оценка хода событий его авторами такова:

снижение смертности и рождаемости позволило экономическим агентам (в т.ч. матерям) меньше полагаться на родственные (большой семьи) механизмы страхования;

либеральные американские оппоненты боятся открыто называть себя коммунистами.

возможность уменьшить число рождений без ущерба для перспектив старости позволила отказаться от морали (в пользу уже упомянутой авторами в цитированной выше работе «гибкой морали», т.е. имморализма);

деторождение и брак отделились друг от друга и стали необязательным дополнением.

В процитированном фрагменте вызывает сомнение прежде всего попытка убежать от четкого объяснения взаимосвязи процессов. Либо, если понимать буквально, падение морали и распад семьи объясняются снижением смертности и рождаемости, как бы не отделимых друг от друга.

С высокой вероятностью наличия причинно-следственной связи между снижением детской и вообще смертности и снижением рождаемости спорить не приходится. При очень высокой детской смертности «страховой» мотив чрезвычайно высокой рождаемости (или, точнее, отсутствия попыток разумного ее ограничения) был понятен. По мере улучшения санитарно-гигиенических и иных материальных условий, вызванного капиталистическим подъемом экономики страны, начиная с последней трети XIX в. смертность падала. А значит, можно было позволить себе более рискованные стратегии поиска доходов и строительства семьи. Прежде всего стратегии, связанные с увеличением накоплений и текущего потребления за счет снижения числа рождений.

Но вот с тезисом о том, что деморализация и распад семьи стали следствием этого процесса, а не причиной последующего обвала рождаемости, согласиться сложнее. Растить более двух детей в неполной семье даже среднего достатка крайне сложно, и такое явление почти не встречается. Нормальная полная семья, состоящая из мужа, жены и детей11, создает наилучшие условия как для деторождения, так и для воспитания детей.

Значит, обратная гипотеза – о том, что кризис моральных ценностей мог вызвать распад семьи и вместе с последним привести к паСм. уже упоминавшуюся оценку преимуществ полной семьи левыми шведами (Меллер и др., 1999); преимущества полной семьи признавались до недавнего времени, т.е. до очередного этапа наступления левой идеологии на науку подавляющим большинством исследователей.

дению рождаемости – никак не может быть отвергнута без тщательного анализа и надежных доказательств.

Борцы с патриархальным патернализмом решительно выступают против «бесплодного морализаторства» в защиту «социальной солидарности» и «современного» патернализма против родственносемейной солидарности. Это касается и пособий на детей, и прочих провалившихся рецептов помощи семье.

Вслед за М. Фридманом (Фридман, 2007) приходится констатировать «образчик двоемыслия в духе Оруэлла… партия провозгласила бы: «Принудительное есть добровольное!». Действительно, такую «солидарность» иначе как принудительной не назовешь.

«Программа социального страхования предполагает перераспределение доходов от молодых к пожилым. …Подобное перераспределение происходило на протяжении всей человеческой истории:

дети оказывали поддержку своим престарелым родителям12. Действительно, во многих бедных странах с высоким уровнем детской смертности… стремление обеспечить себя потомством, которое будет служить опорой в старости, является основной причиной высокого уровня рождаемости... Моральная ответственность – это личное дело каждого, а не общественное. Дети помогали своим родителям, руководствуясь чувством любви и долга. Теперь они делают взносы, чтобы оказать поддержку чужим родителям под принуждением или из чувства страха. Прежние трансферты укрепляли семейные узы, принудительные трансферты ослабляют их»13.

Полезно заметить, что если в оценке стимулов и механизмов высокой рождаемости Вишневский близок к Фридману, то в отношении морального стандарта они являются очевидными антагонистами14.

По крайней мере, по окончании «золотого века» первобытной свободы, когда родителей зачастую убивали, чтобы не кормить их. См. энциклопедию «Брокгауз и Эфрон» «Убийство стариков и детей» http://gatchina3000.ru/brockhaus-and-efronencyclopedic-dictionary/103/103830.htm Подобное явление встречается и в современной Северной Корее, что демонстрирует глубокую архаичность социалистических подходов к решению социальных и иных проблем.

Фридман М., Фридман Р., 2007, с. 125.

Пятикнижие, очевидно, «на стороне» М. Фридмана. Все нормы, которые А. Вишневский относит к «социальной солидарности», прописаны там именно как мехаВенцом усилий по насаждению социальной гармонии в сочетании с идеями «возвышения ценности свободного выбора», видимо, станет рецепт Р. Истерлина (Easterlin), цитируемого и поддержанного А. Вишневским, как возможность, которой надо суметь воспользоваться: «Необходимо с помощью налогообложения изъять семейные сбережения, предназначенные на содержание молодых иждивенцев, с тем, чтобы эти капиталы могли быть использованы на покрытие растущих… затрат на содержание пожилых…».

С позицией М. Фридмана читатель может подробнее ознакомиться в его книге «Свобода выбирать». Выдающийся мыслитель современности приводит примеры из новейшей экономической истории (из государственных программ образования и здравоохранения), не оставляющие сомнений в том, какой из двух типов солидарности в состоянии решать задачи поставки общественных благ, а какой решает несколько иные задачи. Впрочем, относительно здравоохранения не обязательно обращаться к Фридману. Достаточно обратиться к работам все той же команды А. Вишневского. В частности, ее рекомендации ориентироваться на «центральное место государства в системе здравоохранительных действий», которое «соответствует и отечественной традиции (здесь российский патернализм оказывается почему-то хорош. – Прим. К.Я.) и международному опыту». При этом основа «отечественной традиции» – советское здравоохранение в «Демографической модернизации» (с. 259–270) оценено достаточно жестко и объективно. Эта оценка никак не настраивает на оптимистический лад и не дает оснований надеяться на снижение смертности за счет усилий заботливого государства и «социальной солидарности».

Ссылка же на «международный опыт» весьма ненадежный аргумент в наше время. Подавляющее большинство политиков и экономистов мира в течение более 100 лет упорно вели или призывали вести индустриальные общества к большему контролю государства, более высоким налогам, более строгому регулированию бизнеса и, лишь столкнувшись с крахом целых отраслей, емного сдали назад, низмы солидарности: сугубо личной ответственности перед Всевышним и личной, а не государственной обязанности помогать нуждающимся, не говоря уже о почитании своих родителей.

подтвердив как теоретическую, так и практическую несостоятельность столетнего «международного опыта».

«Лучше меньше, да лучше »

В ходе дискуссий по проблемам депопуляции в связи с выходом книги А. Вишневского и его коллег приводились и чисто экономические аргументы в пользу традиционной гипотезы объективной неизбежности снижения рождаемости.

Их, в частности, озвучил Р. Капелюшников15, объяснив падение рождаемости тремя объективными факторами:

1) альтернативная стоимость блага «дети» за последние 100 лет резко выросла, и спрос женщин, имеющих возможность реализовать себя на рынке труда, на это благо закономерно упал16;

2) как на рынке труда, так и в ходе воспитания большую роль играет качество. Повысить качество, вкладывая ресурсы в образование и заботу о здоровье ребенка, легче, чем количество. Поэтому лучше иметь меньше здоровых и образованных детей, чем больше, но больных и необразованных. То есть падение рождаеР. Капелюшников – ведущий научный сотрудник Института мировой экономики и международных отношений, экономист, имеющий репутацию классического, а не левого либерала; фонд «Либеральная миссия», дискуссия по книге А. Вишневского «Демографическая модернизация России 1900–2000», 04.07.2006 www.liberal.ru «Рождение и воспитание детей – один из самых времяемких видов деятельности, какие только можно себе представить. Время родителей плохо поддается замещению какими-либо рыночными ресурсами. В результате издержки этого вида деятельности более всего зависят, во-первых, от затрат времени родителей (прежде всего – матерей) и, во-вторых, от ценности единицы их времени. Экономический рост непрерывно расширяет возможности занятости для женщин и ведет к повышению производительности их труда и реальных заработков. Это означает, что в ходе экономического роста рождение и воспитание детей становится все более дорогим занятием: дети непрерывно «дорожают». А что должно происходить со спросом на любое («нормальное») благо, когда его цена растет? Он должен снижаться. Он и снижается. Чем выше ценность времени, которое женщины могли бы посвятить работе, на рынке, тем ниже при прочих равных условиях должна быть рождаемость.

Это один из главных механизмов, который вызывает падение рождаемости во всех странах мира». («Либеральная миссия», 2006. Там же).

мости не только объективный процесс, но и не столь уж опасный17;

3) имея возможность больше зарабатывать при условии получения лучшего образования, женщина заинтересована откладывать рождение даже первого ребенка до получения диплома, а после рождения спешит вернуться на работу, минимизировав свои экономические потери. В таких условиях ожидать роста рождаемости не приходится18.

Заметим, что последнее рассуждение неплохо объясняет падение рождаемости в наиболее образованных и соответственно высокодоходных группах.

Отметив оправданность такого подхода самого по себе, другой участник дискуссии – академик Р.М. Энтов (Там же) подчеркнул, что рождаемость обусловлена таким количеством факторов, что попытки объяснить ее исключительно или даже главным образом одной экономикой рискованны. В подтверждение он привел ссылку на «Семьи заботятся не только о количестве детей, но и об их качестве – о состоянии их здоровья, о получаемом ими образовании, наконец, об их будущих потенциальных заработках. Улучшение качества детей – намного менее времяемкий процесс, чем увеличение их количества. Соответственно можно ожидать, что в ходе экономического роста семьи будут постепенно переключать свой спрос с количества детей на их качество. Они будут предпочитать иметь меньше детей, но более здоровых, более образованных и с лучшими перспективами на рынке труда, чем больше детей, но менее здоровых, менее образованных и с худшими перспективами на рынке труда. Рождаемость должна снижаться еще и по этой причине. Таким образом, хотя количество детей в семье должно по ходу экономического роста снижаться, ценность каждого отдельного ребенка, напротив, должна расти» (Там же).

«Экономический рост повышает отдачу на человеческий капитал. Это заставляет людей все больше и дольше учиться. А чем выше уровень образования, тем меньше число детей в семье. Сейчас в России 2/3 всех работников в возрасте 15–64 года имеют либо высшее, либо среднее специальное образование. С формальной точки зрения это абсолютный мировой рекорд. Причем у женщин средний уровень образования выше, чем у мужчин. По моим прикидкам, из нынешних молодежных когорт высшее образование рано или поздно получат 50–60%. Как можно ожидать резкого всплеска рождаемости от молодых женщин, среди которых свыше половины ориентированы на получение вузовских дипломов? Совершенно очевидно, что у большинства из них стратегия будет иной – откладывать рождение первого ребенка до окончания вуза или даже до закрепления на хорошем рабочем месте, а после его рождения стремиться как можно быстрее вернуться обратно на рынок труда» (Там же).

известную работу Р. Барро «Детерминанты экономического роста»

(Barro, 1997), который, проведя тщательный эконометрический анализ, показал, что в одних странах рост населения приводил к росту подушевого ВВП, а в других – к снижению.

С этим замечанием сложно не согласиться, оценивая, в частности, «моральное удовлетворение» как мотив при выборе варианта карьеры, соответственно в случае признания обществом высшим достижением – успех детей или исключительно успех самих потенциальных родителей.

Выделим, однако, другие ключевые, с нашей точки зрения, проблемы данной аргументации.

При оценке альтернативной стоимости ребенка рассматриваются только два варианта, две стратегии поведения женщины: отказ от образования и карьеры или ориентация на таковые.

Отказ от рождения или откладывание его на неопределенный срок рассматривается как естественная и единственная альтернатива получению образования.

А повышение качества потомства при резком снижении количества детей – как единственная альтернатива большого количества детей при низком их качестве.

В условиях свободного рынка, современного (стабильно высокого) экономического роста и расширения возможностей занятости жесткая связь этих факторов с массовой женской занятостью представляется вовсе не очевидной. Рыночный механизм вполне в состоянии решить проблему выпуска в условиях намного меньшей занятости существенно более квалифицированного персонала за счет иного сочетания труда и капитала с использованием особенностей роста качества человеческого капитала. Включая ситуацию с резким ростом доли мужчин среди наемного персонала. Тем более что недопоставка человеческого капитала на рынок труда вследствие большей надомной занятости женщин могла бы компенсироваться более высокой рождаемостью (2–4 ребенка вместо 0–2 вполне решили бы проблему и количественно).

Проблема резкого роста издержек на дополнительного ребенка берется, по-видимому, для случая двух детей при обоих работающих родителях. Но не на третьего, пятого, восьмого – в семье, где мать занята преимущественно воспитанием и образованием детей. В такой ситуации закономерность роста издержек на «предельного ребенка» неочевидна.

Жесткая безальтернативность массовой женской занятости в индустриальных странах наблюдалась в истории лишь дважды – в периоды двух мировых войн. Однако технический прогресс и тенденции развития мощнейших в истории человечества вооруженных сил (США) делают повторение ситуации отрыва многих миллионов мужчин от их обычной занятости и необходимость их замены для физического выживания и удовлетворения нужд обороны в обозримые десятилетия, если не века, крайне маловероятным.

Возможность же женской занятости вполне замещаема возможностью получения намного более высокого дохода детьми, получившими лучшее образование и уход благодаря присутствию матери дома, при росте частных, домашних форм обучения за счет сокращения коллективного обучения в школах.

Получение будущей матерью образования является важным фактором качества как воспитания, морального и физического здоровья (в нормальной полной семье), так и образования ее детей. Особенно если у матери есть время применить свое образование в этих целях.

Тогда она может стать эффективной альтернативой и опасным конкурентом малоквалифицированной школьной учительницы19 (см.

ниже – о профсоюзах школьных учителей и надомном образовании), особенно в условиях современных возможностей коммуникации и гражданского общества, позволяющих кооперироваться группам семей для предоставления на некоммерческой или коммерческой основе высококачественных услуг по уходу за детьми и образованию.

Наконец, технический прогресс и предпринимательская инициатива повышают гибкость форм занятости, позволяя родителям сочеПроблема, которая регулярно воспроизводится – «а нам в школе не так объясняли» или «велели решать не таким способом» – чаще всего основана не на реальных потребностях методологии и программы, а коренится в низком профессиональном уровне учителя. Очевидно, сильный учитель видит в родителях союзников, помощников, а не конкурентов и не досадную помеху реализации стандартной методики.

тать воспитание детей с частичной занятостью как источником дохода и как средством предотвращения дисквалификации.

При этом университет весьма успешно выполняет функцию брачного агентства, обеспечивая возможность знакомства и неторопливого выбора партнера из своего круга. Если, конечно, общество в состоянии отказаться от пропаганды сексуальной распущенности («свободы»), подрывающей доверие и уважение потенциальных супругов друг к другу, с одной стороны, и упразднить «индустрию борьбы с сексуальными домогательствами» в кампусах (см. ниже Кэйт О’Берни) – с другой.

Лучше подготовленный и более образованный мужчина сможет компенсировать как своей матери, так и матери жены «упущенную (на рынке труда) выгоду». Лучше образованная женщина будет иметь как лучшие варианты замужества, попадая на время обучения в круг элитных студентов, так и альтернативы занятости – и полной, и частичной.

Качество образования будет дополняться ростом качества социального капитала в самой простой форме (о важных компонентах человеческого капитала, связанных с институтами, см. ниже).

Альтернативой «меньше, но лучше» на рынке труда, таким образом, является «меньше предложение женского труда, больше и выше качество предлагаемого мужского». Меньший, нежели наблюдаемый в индустриальных и постиндустриальных странах, уровень женской занятости, вполне возможно, компенсируем большим предложением мужского труда более высокого качества. При этом появляются возможности значимого повышения качества воспитания и образования на микроуровне и соответственно роста экономики на макроуровне.

Практическая возможность реализации такого сценария подтверждается развитием и ростом религиозных общин в ряде развитых стран (см. ниже – в обзоре по Израилю) и тем, что в отличие от «прогрессивных светских» дам религиозные имеют существенно меньше проблем в поисках пары (а зачастую имеют даже возможность выбора – см. там же). Даже при том, что такие общины находятся под жестким прессингом государства и СМИ.

Вершина айсберга холодной войны государства и профсоюзов учителей за тотальный контроль над личностью ребенка проявилась в решении Европейского суда по правам человека, закрепившего нацистско-социалистический приоритет государства и общества над семьей в вопросах образования – пока только в Германии. Решение было принято 11 сентября 2006 г. по заявлению №. 35504/03 Фрица Конрада (Fritz Konrad) и группы других заявителей против Германии с требованием обеспечить их семьям право на надомное образование детей. Основная аргументация отказа: школа есть инструмент социализации. Социализация должна быть принудительной, и родители вместе с детьми не вправе увиливать от пропаганды секса, извращений, иных аспектов левой идеологии, ссылаясь на какие-то религиозные убеждения20.

Разумеется, обозначенная альтернатива одновременного роста качества и количества детей реализуема в условиях высокого и стабильного доверия супругов друг к другу. В противном случае женская занятость при ограничении рождаемости становится рациональным ответом на риск остаться одной с детьми без средств к существованию, а избегание брака – реакцией мужчины на риск остаться при разводе без детей и половины собственности, заработанной честным трудом, предпринимательскими и иными талантами.

Анализу этих рисков и их источников и посвящена значительная часть предлагаемого исследования.

Важной предпосылкой возможности смены трендов на рынке труда является восстановление в полном объеме прав частной собственности, свободы предпринимательства и занятости. Такая предпосылка, к сожалению, не выглядит самоочевидной даже после краха социалистической системы. Как отмечал М. Фридман, политики даже в США сделали из краха СССР и социалистической экономической модели вывод о необходимости внедрения элементов социализма в американское общество и экономику (Friedman, 1992).

«Родителям-заявителям нельзя позволить держать ребенка вне школы и влияния других детей. Школа представляет общество и в интересах детей (каковые, естественно, суду известны лучше, чем собственным родителям. – Прим. К.Я.) быть частью общества. Право родителей на выбор образования для детей не распространяется настолько, чтобы лишать детей такого опыта».

Ограничение деторождения также может стимулироваться угрозой отъема детей государством как под предлогом «защиты детей»

от недобросовестных родителей, так и по иным мотивам.

Тоталитаризм и рождаемость В.И. Переведенцев и М.Ю. Урнов («Либеральная миссия», 04.07.2006) озвучили гипотезу о влиянии тоталитаризма на рождаемость. Статистическую (положительную) связь авторитаризма и рождаемости (правда, без надежного обоснования направления казуальности) показал А. Пжеворский (A. Przeworski at. al., 2000).

Диктатура нуждается в дешевой рабочей силе и рекрутах. Поэтому она принимает меры для поощрения рождаемости, борясь с контрацепцией, с абортами, добиваясь поддержания ее на возможно более высоком уровне. При этом, чем более сильна и жестока (что взаимосвязано в обществе, где власть главным образом легитимизирована насилием) диктатура, тем больше шансов на успех таких мер, и наоборот. Позднесоветские меры по подъему рождаемости успехом не увенчались.

При диктатуре отсутствие механизмов защиты жизни, свободы и достоинства индивида обесценивают человеческую жизнь. В ряде случаев, прежде всего в бывшем СССР, людские потери при тоталитарных режимах были столь масштабными, что многократно перекрыли любые возможные результаты мер по повышению рождаемости.

Интересна гипотеза, основанная, правда, на ограниченном количестве наблюдений: в посттоталитарных странах, как только давление государства снимается, рождаемость падает до существенно более низкого уровня, чем в странах, не имевших такого опыта.

Представляется, что на микроуровне подрыв стимулов к деторождению хорошо объясним экономически. Если благо производится для себя или главным образом для себя, стимул к производству блага не может не быть выше, чем в ситуации производства блага для государства, партии, общества, вождя и т.п.

Если сын – это будущий рекрут, а дочь – будущая работница казенного предприятия и мать новых рекрутов и работниц, модель поведения, ориентированная на семью и детей, не может не испытать больших напряжений. И проблема не только в отъеме государством у стареющих родителей ожидаемой родителями полезности. Дети начинают быть источниками рисков: подрастающие дети уже носят форму, готовятся шпионить (или уже шпионят) за родителями.

Если государство ставит себя выше семьи, выше родителей, узурпируя право отнимать детей под предлогом их защиты, то дети становятся не поддержкой и утешением, не надеждой на сытую и ухоженную старость, а угрозой, источником рисков, т. е. антиблагом.

В свете такого рассуждения легко предсказать катастрофический обвал рождаемости в Севере Корее после падения там коммунистического режима, гарантировавшего родителям голодную и изолированную от детей старость (Куртуа и др., 1999).

Другое частое проявление тоталитарного режима – принудительная женская занятость (зачастую вызванная милитаризацией и войной) отмечена профессором А.И. Антоновым (Панюшкин, 2007).

Антонов полагает, что «российская женщина принуждена была советской властью работать и иметь мало детей. И теперь, чтобы не чувствовать себя униженной, сама верит, будто хотела этого». Если эта гипотеза верна, то определенные надежды на изменение ситуации с рождаемостью в лучшую сторону существуют. Хотя очевидно, что такие изменения могут произойти лишь со значительным лагом.

Следует, однако, отметить, что примеры Италии и Германии в сравнении с Францией и Англией работают на поддержку гипотезы о подрыве тоталитаризмом стимулов к деторождению довольно плохо. В настоящее время в Англии и Франции проживают миллионы относительно недавних мигрантов репродуктивного возраста с высокой рождаемостью, поддерживаемой государством «всеобщего благоденствия» за счет коренного населения.

В Германии подавляющее большинство мигрантов – это уже дети тех, кто покинул Турцию, Югославию, Италию для заработков в ФРГ, а не для получения пособий. Их собственная модель семьи ближе к модели окружающих их немцев. В Италии доля мигрантов вообще невысока, так как Италия вошла в ряды богатых стран относительно недавно. Невелика доля новых мигрантов и в Японии.

Наконец, после падения тоталитарных режимов в этих странах прошло слишком много лет, чтобы стереотип малодетной семьи мог закрепиться под влиянием свежего впечатления. По всей видимости, низкая рождаемость может быть связана с другими факторами – например, с глубже укорененными стереотипами государственного патернализма.

Семейные ценности, которые мы потеряли Нам не удалось обнаружить современных исследований, ставивших проблему утраты особого и очень важного компонента человеческого капитала при депопуляции в правовых демократиях. Речь идет о потере того, что Карамзин называл навыками гражданской жизни (т.е. городской жизни), всего «что имело вид свободы и древних гражданских прав» и каковые были утрачены при уничтожении городского населения средневековой Руси сначала монголами21, а затем Иваном Грозным.

Дискуссия между Дароном Асемоглу и его коллегами (Acemoglu et. al., 2001) и А. Шляйфером (Shleifer et. аl., 2004) вокруг ставшего уже по уровню цитирования почти классическим индикатора выживаемости колонистов как признака институционального лидерства показала важнейшую функцию человеческого капитала «рожденных свободными». Утверждение критиков индикатора о том, что ключевым фактором преимущества США, Австралии, Канады и других «белых» колоний может быть человеческий капитал в обычном смысле этого понятия, а не институты, привнесенные колонистами, не менее уязвимо, чем тезис Асемоглу.

Действительно, рассматриваемые в работе Асемоглу эпохи преимущества европейцев в образовании, в производственных навыках, во владении технологиями перед индийцами, арабами или китайцами были далеко не столь внушительными. Даже оседлые племена индейцев зачастую имели определенные преимущества (а в агрокультуре – значительные) перед первыми европейскими колонистами еще XVI–XVII вв. В то же время способность некоторых из европейцев к самоорганизации, координации действий, устроению эффективных институтов, основанных на твердых моральных принципах, была их несомненным преимуществом. Таким образом, граница между институциональной составляющей и факторами человеСм.: Карамзин Н. История государства Российского. Т. 5. Гл. 4.

ческого капитала оказывается размытой. При этом роль навыков, связанных с жизнью при определенных институтах, показывает как значимость последних, так и важность наличия носителей таких навыков. Соответственно, значимость гражданских навыков получила пускай пока и косвенное, но солидное, на исторической статистике и с применением совершенной эконометрической техники подтверждение.

Смежную проблему – мотивацию при создании семьи с целью передать детям максимум человеческого капитала (при допущении о высоком спросе на образование) исследовали Гоулд, Моав и Симхон (2003). Они проанализировали структуру семьи (моногамная – полигамная) и показали, что с ростом образования и возможностью выбора между «низкокачественными» (необразованными) и «высококачественными» с точки зрения воспроизводства человеческого капитала женщинами состоятельный мужчина склонен выбирать моногамную модель.

Важным этапом изучения проблем института семьи экономистами (не получившим, однако, должного продолжения и развития) была попытка анализа института договора в браке, предпринятая Л.

фон Мизесом. В «Социализме» (Mises von, 1951) он отстаивает моральные и гуманитарные преимущества капиталистического правового государства перед всеми другими экономическими и правовыми системами, утверждая, что новый институт равного и добровольного союза на добровольной договорной основе способен оптимизировать семейные отношения.

Работы Г. Беккера не были прямым продолжением этой темы, хотя и перекликались с нею. Важным исключением стал Р. Ауманн, математик, описывавший в игровой форме талмудические институты, включая институт брака, знание которых помогло бы фон Мизесу избежать ряда грубых фактических ошибок (в частности, утверждения о том, что до современного института семейного контракта ничего подобного, основанного на добровольном союзе и сбалансированных правах, не существовало22).

Элементарное знакомство с Талмудом помогло бы фон Мизесу не только объективно описать историю вопроса, но и понять взаимосвязь религиозных и правовых институтов как взаимных стабилизаторов (von Mises, p. 89–101). Правда, если отнеМизес также справедливо подчеркивал архаические исторические корни и характер «свободной любви» и прочих «новелл» современного социализма («либерализма»), равно как его германского предтечи (А. Бебеля) (Там же, с. 101–107).

1.2. Престиж семьи в Европе и спрос на семейные ценности В дискуссии по поводу проблем депопуляции и кризиса института семьи лидируют демографы и социологи. Наряду с рассмотренными выше работами А. Вишневского большой интерес представляет подбор публикаций по проблемам кризиса семьи, падения рождаемости и депопуляции журнала «Демоскоп», имеющего интернетверсию. Некоторые из них мы рассмотрим ниже.

Р. Силантьев отмечает связь рождаемости с религиозными ценностями, утверждая, что все основные религии успешно поддерживают стимулы к деторождению среди своих активных последователей23.

И. Остроух в обзоре ситуации в Германии и мнений социологов о ней приводит объяснение кризиса семьи ростом самостоятельности (в т.ч. экономической) женщин в индустриальную (и особенно в постиндустриальную) эпоху, но также отмечает и мнение, что кризис усугубляется патернализмом в «государстве всеобщего благоденствия»24.

Немецкая журналистка Ева Херман (Eva Herman, 2006) оценивает сложившуюся ситуацию вполне адекватно и жестко. «Женщины, конечно, хотят детей, но им часто просто невозможно осуществить желание, – утверждает Ева Херман. – Сегодня в Германии 40% всех пар вообще не хотят иметь детей. Печальная картина для общества в целом. Мы находимся в середине этого процесса, но как будто не видим эти знаки времени или не принимаем их всерьез и говорим вместо этого о мелочах, обсуждая, например, должен ли мужчина помогать жене в работе по дому. У нас, действительно, есть проблести талмудический подход к современным, а социалистический – к архаическим, что было бы, как отмечено выше, фактически совершенно верно, то и утверждение фон Мизеса можно было бы признать полностью корректным.

Демоскоп. 14–27 апреля 2003 г. № 109–110.

мы поважнее»25. Автор отмечает, что вызванная кризисом семьи традиция поздних родов (в последний момент, когда женщина уже начинает опасаться остаться без детей вообще) приводит к существенному повышению рисков онкологических заболеваний, который значимо снижается при рождении женщиной двух детей и более до 30 лет. В масштабах экономики Германии такой рост заболеваемости равносилен ежегодным потерям в миллиарды евро.

А. Митрикас приводит обзор опросов о престиже семьи в Европе, свидетельствующий о глубоком кризисе этого института. До 40– 41% респондентов (в Швеции и Финляндии) полагают, что для рождения ребенка вовсе не обязательно иметь двух родителей. Фактически же вне брака в странах Северной Европы рождается в последние годы уже свыше 40% детей26. До 35% респондентов (во Франции) согласны с мнением о том, что семья – это «пережиток».

Стремительно растет также процент одобрения матерейодиночек27.

1.3. Динамика института семьи в США с конца 1960-х годов Начиная со второй половины 1960-х годов в США наблюдается экспансия законодательного, а затем и правоприменительного вмешательства государства в дела семьи (нарастание числа прецедентных решений, обременяющих успешного супруга в случае семейного конфликта).

Институт брака и государственной политики (Institute for Marriage and Public Policy – iMAPP, США) – небольшой, но весьма активный частный американский исследовательский центр, изучающий проблематику семьи и брака в связи с государственной политиИспользованы фрагменты перевода с сайта радиостанции «Свобода», сюжет от октября 2006 г.

См. сайт «Евростата» «Family 2006 in 46 Council of Europe Member States»

http://epp.eurostat.ec.europa.eu/portal/page?_pageid=1334,49092079,1334_49092421&_ dad=portal&_schema=PORTAL Демоскоп. 1–22 января 2006 г. № 229–230.

кой, законодательством и правоприменительными практиками28, обеспечивает заинтересованных читателей хорошо сфокусированным на ключевых проблемах анализом последствий этой экспансии.

Институт корректно, но жестко полемизирует с проповедниками однополых браков, пропагандирующих «передовой европейский опыт». В работах iMAPP оспаривается реальная правовая необходимость и полезность для самих однополых такого института и акцентируется внимание на катастрофическом состоянии института семьи в тех странах, где такие союзы узаконены ранее, чем в других странах. Это не может не быть связано со сломом у большой части населения самых элементарных и базовых моральных ограничений и подрывом престижа брака как института для рождения и воспитания детей. Эксперты iMAPP твердо уверены в том, что для здорового брака нужны оба родителя. Причем именно мать и отец.

Статистический анализ, выполненный институтом, показал, что как в странах Европы, так и в Канаде, и в штате Массачусетс (США) возможностью заключить брак реально воспользовался очень небольшой процент однополых сожителей, причем процент этот не растет, а на шведских данных заметна еще меньшая стабильность однополого союза по сравнению с естественным. Однако для экспертов iMAPP это не является аргументом безвредности легализации в США такой возможности в силу значимого влияния сигналов и символов на поведение людей.

Мэгги Галлахер (Gallagher, 2004) выступает против особого признания однополых браков, доказывая, что никаких практических выгод такое решение участникам однополого брака не принесет. Его смысл лишь в том, чтобы ослабить престиж нормального брака. С рациональной же точки зрения аргументация в защиту союза лиц с нетрадиционной сексуальной ориентацией столь же «убедительна», как и требования предоставить статус и преимущества официального брака (материально в высшей степени сомнительные, по крайней мере, для современных США – см. ниже о льготах семейным парам в США) двум сестрам или братьям, двум друзьям (подругам) и т.п.

Характерно, этот центр действует лишь с 2003 г., что отражает как сложность проблем и вызовов, за которые раньше и не пытались браться, так и наличие материала для анализа, в том числе формализованного, включая статистический.

Кейт О’Берни (O’Beirne, 2006) отмечает, что продвижение ряда ключевых положений феминистской повестки стало целой индустрией с тысячами занятых интересантов.

Она также ссылается на статистические исследования упомянутой выше г-жи Галлахер, посвященные семейному насилию, и отмечает следующий факт: наиболее вероятный источник жестокого обращения с ребенком – мать-одиночка29. Вероятность самой дамы быть побитой гораздо выше для незамужней, нежели для замужней.

Вероятность изнасилования ребенка значительна только со стороны любовника или второго мужа матери. Совершенно очевидно, что наиболее комфортный и безопасный дом для ребенка (вопреки агрессивной феминистской мифологии) – это дом с двумя биологическими родителями.

Среди рекомендаций института, в частности, законодательное закрепление приоритета семейных пар при усыновлении. В соответствующем обзоре (Baker, Duncan, 2005) приводятся данные о том, что единственный штат, в котором такой приоритет зафиксирован, – это Юта. При том, что в пяти штатах (Нью-Йорк, Нью-Джерси, Алабама, Кентукки и Мэриленд) предпочтение семейных пар над одиночками при усыновлении законодательно запрещено. В остальных никакой четкой позиции законодателя по данному вопросу не обозначено. Интересно, что перечисленные пять штатов не являются однородно «либеральными», т.е. левыми (в Кентукки и в Алабаме в 2000 и 2004 гг. Дж. Буш собрал уверенное большинство голосов, и даже в классически левом Нью-Йорке исполнительная власть с начала 90-х годов контролируется республиканцами –на уровне как штата, так и города). Юта же, естественно, является оплотом «Великой старой партии».

Возможно, это всего лишь совпадение, однако рождаемость (как уровень, так и динамика) в Юте заметно отличает от рождаемости в пяти штатах. В Юте в 2003 г. она была почти такой же, как и в г. (свыше 20 на 1000 жителей – самый высокий показатель в США, и это при невысокой – всего 9% – доле испаноязычного населения и ничтожной – менее 1% – черного, отличающихся повышенной рожСм. об этом также: Sewell S. & B. Family Violence. http://www.lectlaw.com/files/fam27.htm даемостью в среднем по стране). В штатах, сражающихся с «дискриминацией» при усыновлении, показатель заметно (на 2–3 процентных пункта) снизился за тот же период, причем во всех пяти он ниже среднеамериканского уровня.

В статье 2004 г. Дж. Бейкер (Baker) анализирует сложную и разнообразную систему налоговых льгот в США и обосновывает неожиданный вывод: никаких очевидных и универсальных преимуществ по налогообложению семейный статус не дает. Так, в частности, учет доходов супруга зачастую ухудшает условия уплаты налога. Возможно также, что большая успешность союза, применяющего «естественное разделение труда», переводит большее число семейных пар в более высокую категорию по доходам и имуществу, что нередко чревато ростом их обязанностей по уплате налогов.

В совместном докладе, подготовленным в 2005 г. Институтом американских ценностей iMAPP и Канадским институтом изучения брака, законодательства и культуры, «Будущее семейного законодательства и кризис брака в Северной Америке» приводится анализ существующих тенденций и широкий спектр существенно отличающихся предложений по выходу из кризиса.

В частности, в этом докладе приводится точка зрения, поддерживаемая как некоторыми из левых радикалов, так и частью консервативных христианских кругов (со ссылкой на энциклику 1880 г. «О христианском браке» папы Льва XIII, в которой выражается озабоченность «национализацией» брака). Эта позиция состоит в том, что государство должно устраниться от регулирования интимносемейных отношений в смысле обеспечения полной свободы интимной жизни: «отделение семьи от государства» по образцу французского отделения церкви от государства и школы от церкви.

По мысли не называемых в докладе правых (Лев XIII все же не является ни действующим политиком, ни экспертом), уход государства из сферы регулирования семейных отношений приведет к новому расцвету семьи, поддерживаемой верой и религиозными институтами.

Однако авторы доклада придерживаются точки зрения, что уход государства не может быть полным. В настоящее время вне рамок семьи контроль государства почти тотален, в то время как в ее рамках – почти не ощущается. Распад союза мужчины и женщины, в котором рождаются дети, не оставит государство равнодушным наблюдателем, и оно бросится снова все регулировать. Таким образом, возражения касаются не самой идеи, они основаны на небеспочвенных опасениях касательно современного агрессивно-социального государства.

Претензии религиозных институтов на замещение государства, с точки зрения авторов, неосновательны потому, что брак существовал до всех основных религий – «до иудаизма, не говоря уже о христианстве и исламе». Если государство не вмешается и не поможет слабому брачному союзу, то потом государству (т.е. налогоплательщикам) придется заплатить куда большую цену за поддержку распавшихся компонентов семьи.

Авторы выражают сомнение относительно легитимности вмешательства суда с навязыванием «социально-либеральных норм» вместо того, чтобы защищать индивида и от общества, и от государства.

Основные рекомендации авторов сводятся к следующему:

необходимо признать брак особым социальным институтом, а не просто неким образцом поведения индивидов, следующих закону, изобретенному профессионалами (в экономической терминологии – брак, по мысли авторов, создает слишком значимые внешние эффекты, чтобы государство его игнорировало);

поддерживать исследования права, ориентированные на укрепление, а не на ослабление института брака, в том числе кросскультурные и транснациональные;

воздержаться от каких-либо законодательных мер по «переформатированию» института брака до проведения новых углубленных исследований и общественных дискуссий.

Принимая аргументацию авторов относительно действующего законодательства, политики и правоприменительных практик, приходится поставить под сомнение их доводы о невозможности дерегулирования в этой сфере.. Разумеется, под дерегулированием мы понимаем не отказ в поставке семье чистых общественных благ – прежде всего таких, как безопасность (защита от прямого и опасного для здоровья и жизни насилия) и правосудие (в случае грубого нарушения семейного контракта той или иной стороной и неспособности разрешить конфликт самостоятельно).

Однако отказ государства от выплаты пособий по итогам распада брака – вполне реальная мера, как раз означающая прекращение провоцирования одной из сторон к разрушению брака. Такой отказ меняет платежную матрицу игры в неустойчивый брак, давая ему шанс сохраниться. Подробнее мы остановимся на критике этих положений ниже.

Разумеется, опасения американских коллег отнюдь не беспочвенны. Попытка локализованного решения проблемы кризиса семьи в отрыве от ряда назревших реформ (даже в развитых правовых государствах), обеспечивающих индивидуальную независимость судьи при ограничении судейского активизма, обеспечивающих конкурентность медиа-рынка, наконец, восстанавливающих связь налогоплательщик – избиратель, может разбиться о консолидированное сопротивление коалиции групп интересов, гораздо более широкой, нежели непосредственные бенефициарии семейного кризиса, о которых речь пойдет ниже.

1.4. «Левые ценности» и их значение для нашего анализа Правые и левые, либералы и консерваторы регулярно обмениваются пропагандистскими ударами, обвиняя друг друга в том числе в аморальности. Причем если правые отмечают отсутствие универсальных критериев отделения добра и зла у своих оппонентов, левые в основном коллекционируют случаи «либерального» поведения правых, несоответствия этого поведения консервативным критериям. Вероятно, потому столь болезненно они реагируют на аналогичные обвинения консервативных авторов (таких, как П. Швейцер – (Schweizer, 2005)).

Важно, однако, подчеркнуть вслед за Швейцером, что правый, нарушающий универсальные моральные запреты, наносит ущерб прежде всего самому себе (и как человеку, и как политику) и своим близким.

Левый же, пытающийся разрушить легитимность морали, распространяет ущерб на максимально широкий, неограниченный круг лиц.

Поскольку левые в отличие от правых едва ли не бравируют своей аморальностью, выставляя ее как знамя на обозрение своим сторонникам (см. ниже), электоральная статистика становится в ряде случаев косвенным измерителем общественной морали.

Отметим здесь коллекцию портретов известных левых американцев П. Швейцера, в которой он выставляет своих персонажей скорее в выгодном для них свете, обвиняя их, по сути, лишь в лицемерии. Так, известная феминистка30 и борец с привязанностью к мужчинам Глория Стайнем (Gloria Steinem) сама не могла прожить и года без серьезного романа и даже вышла замуж, что с наших позиций можно лишь приветствовать.

Правда, как подчеркивает Швейцер, цитируя реакцию на брак Глории Стайнем другой феминистской журналистки – Ниччи Джерард (Nicci Gerrard), «феминистки 60–70-х вынуждены были заплатить ужасную цену за свою преданность [идее] – большинство из них сейчас забыты, презираемы, бедны и одиноки» (Schweizer, 2005, с. 200).

«Мать-основательница» гендерной разновидности тоталитарного социализма Бетти Фридан (Betty Friedan), вероятно, столкнулась с непониманием новым поколением американских девушек остроты необходимости разрушать семьи и «традиционные гендерные роли»31 и неработоспособностью ее известного тезиса об «освобождении женщины от пылесоса»32. Так или иначе, но она предложила новое объяснение необходимости восстания против мужчин из личного опыта. Свой собственный бунт (включая развод с Карлом Фриданом, до сих пор являющимся ревностным феминистом, правда, разочаровавшимся в браке по несколько Швейцер называет ее «гламурной феминисткой» и отмечает ее очевидные конкурентные преимущества в заведении романов перед другими женщинами, не имевшими второго шанса, который они упускали, если «ставили» на феминистское «сестричество» (sisterhood). Не каждая дама имеет эффектную внешность и известность.

В США, как известно, вообще есть традиция требовать с лидеров объяснения своих наиболее далеко идущих шагов. Даже великие отцы-основатели вынуждены были оправдываться, оставив нам, в частности, такой памятник, как «Декларация независимости», как раз и являющийся объяснением такого рода.

См. сайт радиостанции «Свобода»: Генис А. Пиррова победа феминизма. Передача от 16 февраля 2006 г., www.svobodanews.ru иным, нежели его бывшая жена, соображениям) она объяснила тем, что муж ее регулярно избивал.

Когда пришедший в ужас 80-летний джентльмен выступил с категорическим опровержением и протестом, Бетти скорректировала свои «показания»: «Мой муж не был насильником (wife beater), а я не была пассивной жертвой. Мы часто дрались, но он был сильнее (bigger than me)» (O’Beirne, 2006, p. 21).

Другая знаковая для левых фигура – Даниэль Кон-Бендит (Daniel Cohn-Bendit). Он описывал в своих воспоминаниях, изданных в 1975 г. и переизданных в 2001-м, эпизоды взаимоотношений с пятилетними девочками в детском саду, за которые многие политики в демократической стране поплатились бы карьерой, будучи обоснованно обвиненными в педофилии. Как было, к примеру, в Латвии в сентябре 1999 года. Тогда обвинения, не основанные на каких-либо серьезных уликах, создали серьезные проблемы для правительства А. Шкеле34. Сам Кон-Бендит в ответ на обвинения сослался на свою молодость в то время и объяснил написанное желанием устроить «антибуржуазную провокацию»35, каковое объяснение вполне удовлетворило его коллег по фракции «зеленых» в Европарламенте, которую он возглавляет.

Шведские «зеленые» не вполне удовлетворились столь «осторожной» позицией и выступили в защиту педофилии как таковой36.

Норвежский профессор Унни Викан (Unni Wikan)37 неоднократно заявляла, что в нарастающей волне изнасилований скандинавских женщин иммигрантами из отсталых (преимущественно исламских) стран38 виноваты сами европейки, не осознающие изменившегося состояния общества, ставшего мультикультурным, и одевающиеся безответственно вызывающе. Это заявление целесообразно сопоставить с уже вполне официальными действиями властей Швеции. ПоТрибун» бунтов не желавших учиться студентов 1968 г. в Париже.

http://www.law.nyu.edu/eecr/vol8num4/constitutionwatch/latvia.html http://www.novinky.cz/eu/buttiglione--predseda-frakce-zelenych-v-ep-je-pedofil_47804_72ro6.html http://www.nd.se/nyheter/notis.asp?notisID= См., в частности, сайт газеты Dagbladet http://www.dagbladet.no/ nyheter/2001/09/06/279676.html Например, см.: Aftenposten. Oslo rape statistics shock. 5 сентября 2001 г. За год изнасилования из 111 совершены лицами «незападного» происхождения.

следние создали прецедент запрета на цитирование Библии, каковое теперь подпадает под законодательство о подстрекательских высказываниях (Hate Speech)39. Шведская прокуратура также официально разъясняет по поводу случаев регулярных грубых оскорблений в печати белых мужчин как группы населения, что белые мужчины не могут защищаться с помощью этого же закона, так как не являются меньшинством. Сопоставление проясняет простую технологию порчи законодательства. Сначала экстремистские заявления вводятся в оборот левыми «интеллектуалами» вроде Унни Викан и легитимируются в общественном сознании частыми повторениями и цитированием (хотя это и неприятно и невыгодно большинству, но в силу rational ignorance вполне осуществимо). Затем, став привычными, с некоторым лагом они принимают форму и получают силу закона.

Что косвенно свидетельствует о наличии влиятельных групп, заинтересованных в усилении государственного вмешательства в этой сфере.

Завершить этот «парад интеллектуальной гордости» левых можно замечательным в своем роде юридическим изобретением лидера шведских феминисток (бывшей коммунистки) Гудрун Шиман (Gudrun Schyman), предложившей ввести налог на белых мужчин с целью финансирования помощи женщинам, пострадавшим от семейного насилия.

В одной из реакций на это предложение шведских правых – в статье «Талибанский налог» (Taliban Tax)40 замечается, что естественнее было бы в рамках той же логики ввести налог на всех действующих и бывших коммунистов для возмещения ущерба неисчислимым жертвам этого политического явления: «коллективная ответственность за коллективную вину» в этом случае представляется оправданной. Действительно, ведь подавляющее большинство коммунистов делало свободный выбор (пускай даже по карьерным соображениям, не говоря уже об идейных).

http://www.religioustolerance.org/hom_hat8.htm Т.е. налог, соответствующий правовой культуре (включающей коллективную ответственность) афганских исламских фундаменталистов, а не культуре одной из старейших правовых демократий Европы. http://www.spectator.se/stambord/?p= Однако для нас интереснее в позиции «матриарха» шведского феминизма вовсе не идея коллективной ответственности, шокировавшая ее оппонента, сколько откровенное заявление левого политика о целеполагании такого рода действий: «Консерваторы хотят укрепить семью. Меня же это явление [семья] крайне тревожит».

Поскольку семья основана «на традиционных гендерных ролях» и неявным образом подразумевает лидерство мужчины, являющееся, по всей видимости, абсолютным злом для феминизма.

Настоящий обзор левых идей в сфере семейного права и морали ставит вопрос о разумном объяснении таких на первый взгляд странных и абсурдных заявлений и действий.

При введении допущения о рациональности их действий (без коего экономический анализ теряет смысл) представляется, что г-жа Шиман вполне откровенна, и речь идет о действиях, сознательно направленных на разрушение институтов, поддерживающих «буржуазное общество» (мягкую инфраструктуру капитализма и свободы –см. (Niskanen, 1998)). Основой же этой инфраструктуры как раз и являются мораль и семейные ценности библейского корня.

Дополнительная иллюстрация этого явления приведена ниже при описании инициированной немецким учительским профсоюзом дискуссии даже не о преподавании, а скорее о введении гомосексуализма в современную школьную жизнь страны.

1.5. Заповедь «Не прелюбодействуй» и основы конституционного строя Представляется вполне реальным убедить здравомыслящего человека (даже если он экономист) в том, что заповеди «Не убий», «Не укради», «Не возжелай … твоего ближнего» и даже «Не отзывайся … ложным свидетельством» полезны для поддержания доверия и хорошего инвестиционного климата. Но насколько это очевидно для перечисленных заповедей, настолько очевидно непонимание того, что заповедь «Не прелюбодействуй» может быть не менее значима in very Long Run для процветания экономики.

Между тем торопиться отбрасывать такую гипотезу, повидимому, не стоит.

Значимость «мягкой инфраструктуры» (Niskanen, 1998) для поддержания доверия, для выращивания эффективных институтов уже не является ересью для экономистов. Очевидно, что семья – естественная среда для развития и поддержания неформальных институтов (морали) которые, в свою очередь, могут значимо влиять на эффективность работы формальных.

Мы уже определяли Конституцию как глубоко укоренившийся и принятый подавляющим большинством агентов41 набор основных ценностей и норм, касающихся взаимодействия между этими агентами, а также между агентами и государством; их обязательств и прав, как формальных, так и неписаных, изменяемых с максимальными издержками42 или не изменяемых вовсе43.

Конституция, определенная таким образом, безусловно, опирается на «мягкую инфраструктуру» морали, а та, в свою очередь, поддерживается, применяется и реализуется в значительной мере именно институтом семьи.

Семья – как некое благо и как институт – может качественно и очень значимо варьировать. Это очевидно для каждого добросовестного и обладающего определенным жизненным опытом человека.

Даже если он современный ученый, знакомый с политической корректностью и идеей равноправия извращенных форм личной и общественной жизни в сравнении с естественными.

Представляется, что кардиналистски измерить это качество затруднительно. Однако проранжировать несколько очевидно различМожно сказать также, что это нормы, применяемые (реализуемые) с минимальными (близкими к нулевым) издержками.

Изменение занимает десятки лет как минимум.

Так, библейские ценности, лежащие в основе институтов США, изменены быть не могут. Изменения в Конституции США не как формального юридического акта, а как совокупности норм в соответствии с данным выше определением в среднесрочном периоде осуществлены быть не могут, поскольку нуждаются в изменении «мягкой инфраструктуры», которая достаточно инерционна. Большинство американцев до сих пор верят в Бога, в частную собственность и свободное предпринимательство, не уверены в неоспоримости теории Дарвина, несмотря на CNN. Даже большинство левых американцев считает, что уплата налогов связана с правом голоса, т.е. по-прежнему taxation representation связаны, несмотря на то, что формально эта связь упразднена в 1964 г. – 24-й поправкой к писаной американской Конституции.

ных уровней семейных отношений в рамках ординалистского подхода к оценке полезности представляется более или менее реальным (в частности, с помощью опросов).

Рассмотрим для начала пример высококачественной семьи, которая многим сегодня кажется «редким благом».

Такая семья основана на взаимной любви супругов. В экономической интерпретации Беккера она проявляется в готовности (склонности) супругов инвестировать друг в друга, не сообразуясь с ответными инвестициями. Здесь также можно упомянуть готовность инвестировать в детей и оценку их наличия как приоритетного блага, восприятие блага (потребления) детей и супруга/супруги на уровне не ниже собственного. Для наших целей следует ввести дополнительное требование долгосрочности и стабильности таких предпочтений и склонностей.

Другой важнейшей основой является взаимное уважение супругов – иными словами, их оценка партнера по браку как надежного партнера, их готовность поддерживать, принимать или, как минимум, учитывать точку зрения партнера, готовность нести издержки для достижения компромисса и склонность к таковому в случае спора.

Любовь и уважение обусловливают очень высокий уровень доверия и действительно низкие, зачастую практически нулевые, трансакционные издержки взаимодействий внутри семьи.

В такой же семье с одной маленькой, но распространенной проблемой – большой добрачный сексуальный опыт обоих или одного из супругов обусловливает обоснованные подозрения сторон в том, что любой из супругов является постоянным объектом для сравнений, причем необязательно лестных. Вполне рациональное допущение (аналогичное адаптивным ожиданиям) о том, что привычка к смене партнера может оказаться не до конца изжитой, также не повышает рейтинги супругов в глазах друг друга. Оценки ожидаемых рисков оказываются существенно повышенными, уровни взаимного уважения и доверия – пониженными.

В случае установления факта супружеской измены той или другой стороной семья и определенный уровень позитивного отношения иногда может сохраниться и в дальнейшем. Однако вряд ли можно сохранить в такой ситуации доверие и уважение друг к другу на сколько-нибудь высоком уровне.

Очевидным провалом по сравнению даже с предшествующим, уже явно невысоким уровнем является современная семья в соответствии с современным немецким правом (подробнее см. ниже в обзоре германского семейного права – о запрете принимать материалы на генетический анализ по определению отцовства). В такой семье наличествуют оба супруга и даже дети. Однако муж необязательно является их биологическим отцом, он рассматривается в качестве такового властями просто в силу формальных отношений и совместного проживания. Подчеркнем: его право проверки факта своего биологического отцовства открыто отрицается законодателем.

Мать и дети (начиная с некоторого возраста), таким образом, воспитываются государством в духе неуважения к тому, кто мог бы при иных условиях обеспечивать семью. По всей видимости, они могут рассчитывать на полную взаимность с его стороны. Уровень взаимного доверия подрывается, причем при активной поддержке этой тенденции государством.