«dtv Deutscher Taschenbuch Verlag 1994 Ральф Дарендорф \\ СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ Очерк политики свободы Перевод с немецкого Л.Ю.Пантиной ББК 66.3(0) Д20 Данное издание выпущено в рамках проекта Translation ...»

Конечно, это тезисы экономистов, имеющих дело с поддающимся измерению неравенством дохода, а не с по­ рогами прав. Ту же самую историю можно рассматривать и под таким углом, что U-образная кривая будет выгля­ деть скорее как Z-образная. Предпосылкой современного экономического роста является наличие элементарных гражданских прав. Сила гражданского статуса должна начать действовать, чтобы мог расцвести капитализм, хотя бы потому, что современный трудовой договор предполагает равенство перед законом. Таким образом, поперечная черточка Z означает общий для всех уровень экономического участия, являющий собой фундаменталь­ ное отличие от систем иерархических привилегий.

132 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

Гражданские права, однако, вполне могут идти рука об руку со значительным неравенством, как это действи­ тельно и случалось в истории. Во-первых, сами права бывали неполны; гражданское общество долгое время ос­ тавалось фикцией. Во-вторых, те, кто вовлекался в новый процесс промышленного роста, либо добивались успеха и, следовательно, крупного благосостояния, либо оказывались на ничейной земле между прошлым, которо­ го больше не было, и будущим, которого еще не было;

второе мы видим и сегодня в фавелах и хижинах из кон­ сервных жестянок на окраинах больших городов третье­ го мира. В сегодняшних странах ОЭСР произошли две вещи. Во-первых, вирус гражданского статуса стал в из­ вестной степени вирулентен. Мы рассматривали расши­ рение гражданских прав в предыдущих главах. Второй процесс представлял собой рост обеспечения, то есть в обществах, все более открытых, становилось больше того, что можно распределять. Этот-то процесс и описы­ вает идущая вверх косая черточка Z.

Питер Бергер объясняет процесс нивелирования тех­ нологией и демографией, а это значит прежде всего, что в ходе развития индустриальных обществ труд сокраща­ ется и одновременно становится квалифицированнее. Это важные процессы, хотя в них недостаточно проявляется действие того, что Бергер называет «вмешательством по­ литики». Подчеркнем еще раз центральную мысль дан­ ного очерка: я не предполагаю, что между правами и их обеспечением существует обязательная причинная взаи­ мосвязь или отношения trade-off (взаимных уступок).

Напротив, триумф свободы — в стратегических переме­ нах, сочетающих и то и другое. Но история, особенно в XX столетии, не отличалась либеральным характером.

Войны, экономические кризисы, да еще и тоталитаризм, привели к существенным изменениям структур прав. Все вместе они служили инструментами нивелирования. Фак­ тически можно говорить о тайной повестке дня Второй Тридцатилетней войны, и главный пункт ее именовал­ ся — равенство. Еще и по этой причине условия для де­ мократического роста — для расширения обеспечения в пользу многих (а в принципе — в пользу всех) — никог­ да не были так благоприятны, как после 1945 г. Эти ус­ ловия еще не являлись достаточными для экономическо­ го чуда, но они немало способствовали тому, чтобы боль­ шинство сподобилось это чудо пережить.

Все случившееся с тех пор описывали многие, хотя в интерпретациях сохраняются значительные различия.

Всеобщее согласие царит только в отношении того оче­ видного факта, что разница в доходах, измеряющаяся отношением дохода верхних двадцати процентов к дохо­ ду нижних двадцати процентов, уже давно существенно не уменьшается. (Есть даже цифры, свидетельствующие о «новом натиске неравенства» в самое недавнее время, хотя и они показывают довольно скромный прирост доли дохода верхних десяти процентов4.) Что означает эта не­ изменность социальных различий? По мнению одних, она является доказательством устойчивости глубоких со­ циальных противоречий, которые могут быть разрешены лишь политически; другие видят в ней знак того, что со­ храняющаяся разница в доходах вполне терпима, или даже утверждают, что это необходимый стимул для про­ движения людей вперед и всеобщего прогресса. Понятия, используемые в данном очерке, дают критерий, позво­ ляющий сделать выбор в такой разноголосице мнений.

Если неравенство создает барьеры прав, тем самым отби­ рая у больших групп их права, то оно с высокой долей вероятности становится поводом для острых конфликтов.

Итак, ключевой вопрос — что собой представляют упо­ мянутые пороги: чисто статистические величины, как «верхние двадцать процентов», или реальные препятст­ вия для мобильности? Свободу передвижения учителя начальных классов (например), который не может стать директором школы, но и не в силах расстаться со шка­ лой заработной платы учителей, ограничивают более мощные силы, нежели свободу мелкого предпринимате­ ля, который зарабатывает немного, но в случае успеха может стать богатым человеком. Разумеется, во вселен­ ной, лишенной барьеров, степенные неравенства создают свои проблемы; но с ними можно справиться с помощью инструментов нормальной политики. Они, если пользо­ ваться определениями Т.Маршалла, носят «количествен­ ный» характер и поэтому не ведут к «качественным»

классовым конфликтам. Границу между обоими понятия­ ми не всегда легко провести. Для этого часто требуется суждение непосредственных участников и очевидцев.

Американская мечта заставляет считать реальными воз­ можности, которые на самом деле могут оставаться недо­ стижимыми из-за невидимых барьеров прав, тогда как в других местах распространенное среди людей классовое

134 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

мышление может помешать им использовать действитель­ но существующие шансы. Тезис Маршалла гласит, что в современных обществах имеет место преобразование ка­ чественных различий в количественные. Вопрос о реаль­ ности и продолжительности этого преобразования будет занимать нас на протяжении всей второй половины дан­ ной книги.

Т.Маршалл, так же как Раймон Арон, писал о 1950-х гг.

и обретшем к тому времени зримые черты индустриаль­ ном обществе. Для Арона оно определялось «просто, как общество, где характерной формой производства являет­ ся крупная промышленность, олицетворяемая предпри­ ятиями наподобие "Рено" или "Ситроена"»5. Из этого оп­ ределения следует еще кое-что, в том числе отделение предприятия от семьи, прогрессирующее разделение труда, накопление капитала, рациональный бухгалтер­ ский учет и, конечно, рост. Последний есть «централь­ ная проблема современной экономики», поскольку совре­ менные экономики «по сути своей прогрессивны». Арон добавляет, что «в большинстве случаев экономический рост сопровождается лучшим распределением». Это одна из характерных для него осторожных формулировок.

Если она указывает на исторический параллелизм про­ цессов, то многое говорит в ее пользу; если же устанав­ ливает причинные связи — тогда она неверна. Рост как таковой не влечет за собой «лучшее», то есть более чест­ ное или справедливое распределение.

Значительной и бросающейся в глаза чертой ароновского анализа является то, насколько он воспринимает рост как нечто само собой разумеющееся. Не то чтобы он был им одержим («я не верю, что рост есть абсолютная ценность»), но он рассматривает его как данность совре­ менных обществ и, чтобы подчеркнуть это, охотно упот­ ребляет понятие Макса Вебера «рациональность». Ко­ нечно, дело обстояло так не всегда. Еще столетие назад — вернее, даже полтора столетия назад — рацио­ нальности не хватало автоматизма. В XIX веке «опти­ мизм носил по сути своей либеральный характер; люди верили, что благосостояние будет расти в результате раз­ вития науки, свободной инициативы и соревнования».

«Пессимистами» той эпохи были социалисты. «Сегодня, напротив, оптимизм (например, Фурастье) не является ни либеральным, ни социалистическим; он в основном технический. Ключ к современной экономической исто­ рии — в техническом прогрессе...» Это, как мы еще увидим, мысль огромной важности.

Принадлежит она отнюдь не только Арону (или Колину Кларку и Жану Фурастье). «Постиндустриальное обще­ ство» Дэниела Белла тоже продукт научно-технических преобразований, и многие доныне верят, будто научные открытия и их применение в технике служат общим фун­ даментом для экономического роста и социальной спра­ ведливости. Я в настоящем очерке обращал сравнительно мало внимания на подобные факторы, и не по недосмот­ ру, а из-за скепсиса, опирающегося на одно простое (может быть, слишком простое) наблюдение. Техничес­ кое преобразование не есть изолированный, протекаю­ щий сам по себе процесс. В выражении «исследования и разработка» вторая его часть — это всегда ответ на ре­ альные вопросы; чтобы изобретения чего-то стоили, они должны применяться на практике. Иногда бывает, что технократы — подобно бюрократам — правят миром, по­ скольку нет ни демократического выдвижения, ни четкой ориентации у политических и хозяйственных руководите­ лей, но такие властители поневоле могут лишь экстрапо­ лировать, а не менять курс. Если же речь идет о смене курса, необходимо найти социальные силы и фигуры, от­ ветственные за применение науки и технологии (или даже бюрократии), то есть определяющие цели, для ко­ торых используются данные инструменты. Одной рацио­ нальности никогда не бывает достаточно, чтобы наметить путь свободы.

Арон, конечно, это знал. Он прочел не только своего Вебера, но и своего Шумпетера. «Чтобы прогресс эконо­ мики был длительным, должны существовать условия, при которых хозяйственные субъекты будут принимать необходимые для роста решения». Предприниматели нужны так же, как технический прогресс, политики — так же, как проведение политики в жизнь администра­ циями. Фактически основной интерес для Арона пред­ ставляло будущее индустриального общества. Он раз­ мышлял об угрозе застоя, о саморазрушении капитализ­ ма, «социализации» (как он называл сочетание корпора­ тивизма и государства всеобщего благосостояния) евро­ пейских экономик, замедлении роста. Вопросы студен­ тов, а также ангажированных современников, которых все сильнее шокировала внешняя бесстрастность либеСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ рального критика, заставляли его как-то выразить свое отношение к тревогам подобного рода, но не изменили ни его выводов, ни основной посылки. Индустриальные общества имеют «тенденцию к созданию различных форм среднего класса и сокращению разницы в доходах.

По мере повышения жизненного уровня, вероятно, воз­ никнет тенденция к сглаживанию крайних форм деспо­ тизма и усилятся требования социального благополу­ чия». Конечно, так будет происходить не всегда. Эконо­ мический рост, как уже сказано, — еще не все. Арон ос­ тается, если можно так выразиться, попперианцем, во всяком случае — поборником открытого общества. «Мы все-таки не можем предсказать будущее ни в хорошем, ни плохом».

и многообразие действительности Идиллическая картина индустриального общества, мирными путями шествующего к всеобщему благополу­ чию и благосостоянию, ошибочна по многим причинам.

Одна из этих причин заключается в сопутствующей меж­ дународной обстановке. Арон в конце концов дополнил свою трилогию лекционных курсов четвертым циклом, посвященным развивающимся странам. Непосредствен­ ным контекстом для него послужила холодная война.

Прошло не больше двух лет после окончания Второй ми­ ровой войны, и конфликт систем, возглавляемых, с одной стороны, Соединенными Штатами, а с другой — Советским Союзом, охватил весь мир. Арон не только остро осознавал наличие этого конфликта, но и никогда не оставлял ни малейших сомнений в том, что сам сделал выбор в пользу Запада и западных ценностей. Кроме того, он стал одним из ведущих теоретиков войны и мира, а также законов международной политики вообще, так что его никак нельзя было назвать наивным в этих вопросах.

Тем не менее, «Восемнадцать лекций» вносят в деба­ ты один странный аналитический элемент, казалось бы, противоречащий всем основным установкам их автора.

Дело в том, что в книге, родившейся из лекций, везде го­ ворится не только о мире ОЭСР, а о развитом мире во­ обще, в который Арон включает и Советский Союз.

«Ключ к современной экономической истории — в тех­ ническом прогрессе...» — гласила одна цитата из Арона, которую я привел не полностью, ибо она имеет продол­ жение: «...а он может иметь место и при капиталистичес­ ком, и при социалистическом режиме; это два различных примера одного и того же вида преобразования». Арон исходит из тезиса Кларка и Фурастье о переходе от пер­ вичной к вторичной и далее — к третичной хозяйствен­ ной деятельности, со скептическим одобрением относится к «стадиям экономического роста» Уолта Ростоу, так что, когда он находит черты сходства в экономическом развитии индустриальных обществ Востока и Запада, это не так уж сильно удивляет. Смешение того, что Арон на­ зывает «социализацией», с понятием социализма, отчас­ ти позаимствованным им из «Капитализма, социализма и демократии» Шумпетера, вносит свою лепту в формиро­ вание представления, что путь, которым идут по крайней мере западноевропейские общества, не слишком отличен от пути социалистических стран Востока. Здесь можно вспомнить цитату о «тенденции к сглаживанию крайних форм деспотизма», также не совсем полную, поскольку к ней примыкает предложение: «Советская Россия как раз сейчас переживает первые трудности возрождающегося благосостояния»7.

Это написано в 1955, а не в 1985 году, то есть не явля­ ется реакцией на ранние надежды «перестройки» генсека Горбачева, а относится к громогласным заверениям его предшественника Хрущева, что в обозримом будущем Со­ ветский Союз догонит Соединенные Штаты. Сегодня мы знаем, что даже после горбачевской перестройки респуб­ ликам бывшего СССР нужно пройти долгий путь, прежде чем они смогут хотя бы робко постучаться в двери мира ОЭСР и начнут добиваться права стать его членами. На­ сколько же дольше был этот путь в 1950-е гг.! Конечно, определенные общие признаки есть у всех индустриаль­ ных и вообще у всех современных обществ. Их демогра­ фия и технология имеет нечто общее, хотя даже в этом от­ ношении при ближайшем рассмотрении сильнее бросают­ ся в глаза различия, а не сходство. Вообще, если пригля­ деться внимательнее, на передний план выступает разница в экономических и социальных структурах. Арон видел воплощение индустриального общества в «предприятиях наподобие "Рено" или "Ситроена"», поскольку первое было государственным, а второе — частным, и при этом

138 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

оба выглядели так похоже. Однако история с тех пор бро­ сила тень сомнения и на сам этот пример: первое предпри­ ятие стагнировало до такой степени, что само его сущест­ вование оказалось под угрозой, тогда как второе процве­ тало при самых разных владельцах. Если подобное может произойти внутри одной страны, насколько же больше различия между Россией и Америкой, или Польшей и Францией, или даже Восточной и Западной Германиями!

Понятия и попытки анализа, не принимающие во внима­ ние эти различия, явно никуда не годятся. Распространен­ ное в 1950-е и 1960-е гг. (а среди некоторых и дольше) по­ нимание индустриальных обществ ныне дает повод как минимум к серьезным вопросам, если не к радикальному пересмотру.

Возможно, следовало бы с самого начала отказаться от попытки подвести весь Советский Союз под общие ка­ тегории, особенно после того как он сам признал отсут­ ствие внутреннего единства и сделал из этого выводы.

Если же все-таки предпринять такую попытку, то нужно прежде всего рассматривать его как случай позднего раз­ вития при особо тяжелых обстоятельствах. Страна с вестернизированным, но узким и авторитарным высшим слоем, в обстановке расширяющихся и обостряющихся социальных волнений проиграла войну (Первую миро­ вую); в Петербурге появились революционные вожди, вернувшиеся из ссылки и эмиграции; анатомия револю­ ции пришла в действие. Она привела к власти группу, обещавшую построить мир всеобщего участия и благосо­ стояния. Вскоре выяснилось, что второе труднее осуще­ ствить, а первое сильнее угрожает стабильности, чем предвидели революционные идеалисты. В результате по­ литика удержания власти получила приоритет над всеми остальными целями. Не раз казалось, что эту политику ждет провал, и, может быть, без Сталина она и провали­ лась бы. Но история не знает сослагательного наклоне­ ния. Сталин явился, а вместе с ним — тоталитаризм и бюрократическая номенклатура, занявшая место, освобо­ дившееся после смерти вождя.

Здесь, очевидно, идет речь о социализме. «Социа­ лизм» стал весьма многозначным словом, требующим различения нюансов, пусть даже сегодня все они стоят под вопросом. Во-первых, есть социалистическая идея и социалистическая действительность. Об идее можно ска­ зать мало хорошего, если большая часть попыток претвоТРИДЦАТЬ СЛАВНЫХ ЛЕТ рить ее в жизнь приводит к извращению идеала, но, когда мой отец в конце Первой мировой войны стал ак­ тивным социалистом в Германии или Раймон Арон в 1924 г. на некоторое время вступил во французскую со­ циалистическую партию, она стимулировала надежду до­ биться справедливости в свободе. В социалистической действительности необходимо различать социал-демокра­ тию и реальный социализм. О социал-демократии еще будет сказано в следующем разделе этой главы; при ней расширение гражданских прав происходит путем рефор­ мы, а не революции, в условиях экономического и поли­ тического плюрализма. Реальный социализм — режим совершенно иного рода, хотя и здесь необходимо провес­ ти еще одно различие. Некоторым странам этот режим был навязан империалистическим Советским Союзом. В большинстве из них в какой-то момент советским танкам приходилось давить возмущенный народ, чтобы сохра­ нить нелюбимую власть. Когда танки окончательно оста­ лись в казармах и на смену «доктрине Брежнева» при­ шла «доктрина Синатры» — каждый спасается как может, — режим, властвовавший четыре десятилетия, оказался тонкой и ломкой фанерной крышкой, прикры­ вавшей совершенно иные структуры. Так или иначе, бю­ рократическая автократия, административный центра­ лизм в государствах — сателлитах Советского Союза были так далеки от социалистической мечты, как только можно себе представить. С другой стороны, есть неболь­ шое число стран, где развилась самобытная форма реаль­ ного социализма: СССР и Китай, вероятно, Куба, да еще пара-тройка стран Африки и Азии.

Экономические и социальные структурные модели этих стран, вопреки всем идеологическим заявлениям и притязаниям, не являются альтернативой моделям так называемых капиталистических стран. Это, скорее, фе­ номен позднего и искаженного развития. Даже если не соглашаться с нарисованной Джин Киркпатрик элитар­ ной картиной мировой политики, согласно которой Гра­ аль демократии достался немногим счастливчикам, имев­ шим возможность потратить столетия на его поиски, все же остается констатировать, что очень малому числу стран удалось добиться развития как гражданского ста­ туса, так и экономического благосостояния, как прав, так и их обеспечения, до уровня жизненных шансов, способ­ ного выдержать строгий тест, лежащий в основе нашего

140 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

анализа. Большинство обществ, поздно вступивших на путь современного экономического развития, запутыва­ ются в мучительных противоречиях соотношения эконо­ мики и политики, парадигма которых была представлена в начале данного очерка на примере режима Сомосы, с одной стороны, и первых лет правления сандинистов — с другой.

Дилемма реального социализма заключается в том, что страны, где он утвердился, определяют свои пробле­ мы в первую очередь как политические. Политический класс, заинтересованный главным образом в удержании власти, подавляет все стихийные движения граждан и мобилизует их как подданных (эвфемистически называе­ мых товарищами). Конечно, автократы и их бюрократы хотели бы видеть экономику процветающей, но это жела­ ние всегда отступает перед политической необходимос­ тью. Такой необходимостью бывают организация и кон­ троль, вопросы преемственности и механизмы рекрутиро­ вания, приведение к повиновению и индоктринация, нор­ мирование и регулирование и все столь ярко описанные Максом Вебером атрибуты бюрократизации. Утвержде­ ние подобной власти означает постоянную борьбу с диле­ тантами, идеалистами, критиками, соперниками, борьбу против инициативы и творчества. Любое ослабление кон­ троля таит в себе большой риск. Но это значит, что со­ временная, способная к адаптации, постоянно самообнов­ ляющаяся экономика не может возникнуть. Вершина со­ циалистических достижений — сочетание финансируе­ мых в валюте привилегий номенклатуры, позволяющих ей вести мелкобуржуазное существование на западный манер, и весьма ненадежного обеспечения серых будней большинства населения элементарными благами.

Очевидный провал всех форм реального социализма после 1989 г. поставил вопрос о соотношении экономи­ ческой и политической модернизации с неслыханной ост­ ротой. Поощрение хозяйственной инициативы без одно­ временного проведения политических реформ в Китае привело в конце концов к демонстрациям сторонников демократии, а затем к бойне на площади Тяньаньмэнь.

Поощрение свободы политической мысли и деятельности в Советском Союзе углубило экономическую «долину слез». В обоих случаях в итоге под угрозой оказались и прогресс прав, и прогресс их обеспечения. Чтобы повы­ сить жизненные шансы людей, нужно браться и за то, и за другое, одновременно и параллельно. Вопрос о том, существуют ли стратегические рычаги, позволяющие за­ пустить сразу и политические, и экономические рефор­ мы, есть, вероятно, ключевой вопрос при выборе пути к свободе.

Впрочем, эти наблюдения преждевременны; мы пока еще рассматриваем мир 1950-х гг. и логические ошибки всех теорий конвергенции различных систем. Неизбежен центральный вывод: социализм — это не другой тип ин­ дустриального общества, а метод инициирования процес­ са развития. Это феномен развивающихся стран — у него больше всего шансов там, где модернизация и инду­ стриализация сделали свои первые шаги при авторитар­ ной власти. Обеспечение для меньшинства явно повыша­ ется, не принося большинству шансов экономического и политического участия. Кроме того, меньшинство может долгое время поддерживать необходимые для его господ­ ства структуры, особенно если оно в состоянии регуляр­ но удовлетворять определенные основные потребности населения, а то и обеспечить небольшой реальный рост.

Как долго может идти подобный процесс? Так трудно, но так важно противостоять искушению теоретизировать задним числом. И все-таки можно сказать, что брежнев­ ский социализм носил многие черты неустойчивого апcien regime*, который становился бы все нестабильнее, даже если бы отчаянный генеральный секретарь не нанес ему смертельный удар.

В любом случае реальный социализм — не лучший путь в современный мир. К тому же как таковой он не­ эффективен. Если он зацикливается на политическом контроле, экономика остается недоразвитой; если серьез­ но относится к требованиям экономического прогресса — под угрозой оказывается его политический фундамент.

Конвергенция систем, если такая вещь вообще существу­ ет, представляет собой различные варианты свободы.

Эти варианты могут и не осуществиться: нет такого исто­ рического закона, чтобы все люди непременно жили в свободе и благосостоянии. Наверное, большинство людей хочет и того и другого, но это не значит, что они это по­ лучат. По-видимому, большинству судьбой предназначе­ но жить при экономических и политических отношениях Старого режима (фр.) (Примеч. пер.).

142 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

не лучшего сорта. Но иногда над горизонтом все же видна светлая полоска, поэтому-то 1989 год сыграл такую важную роль в сознании и деятельности людей той эпохи.

Итак, идея конвергенции систем на полпути не явля­ ется ни правдоподобной, ни желательной. Нет никакого разумного основания применять одно и то же понятие (например, понятие индустриального общества) и к Со­ единенным Штатам Америки, и к Советскому Союзу, я уж не говорю об идее сочетания элементов обеих систем.

Опыт реального социализма в развивающихся странах просто непригоден для стран ОЭСР, и, если части быв­ шего СССР или Китай по прошествии десятилетий ста­ нут развитыми странами, они найдут свои собственные формы, как сделали до них США, страны Европы и Япония.

В одном отношении теория конвергенции систем у Арона отличается от других. Он почти полностью отде­ лял политическое развитие от социально-экономического.

Потому-то ему и удавалось сочетать безоговорочную при­ верженность правовому государству и демократии с ожи­ данием того, что все индустриальные общества будут развивать весьма похожие, если не одинаковые экономи­ ческие и общественные структуры. Предложенный мной пересмотр такого рода концепций касается обоих элемен­ тов позиции Арона. Великий социолог переоценил соци­ ализм как систему и недооценил отношения между эко­ номикой и политикой, во всяком случае в своих социоло­ гических работах 1950-х гг.

Однако Раймон Арон все же не стал жертвой заблуж­ дения, о котором здесь еще пойдет речь: он не считал конвергенцию систем делом благим и желательным.

Одни требовали конвергенции, полагая, что только общий политический, социальный и экономический путь создаст прочную основу для мирного сосуществования;

другие по тем или иным причинам считали, что у обеих систем есть, так сказать, свои хорошие и плохие стороны и поэтому следует объединить все хорошее оттуда и от­ сюда в лучшем из возможных миров. История ядерного устрашения вплоть до mutually assured destruction — взаимной способности США и СССР стереть с лица земли друг друга и весь остальной мир, а также последо­ вавших затем переговоров показывает, что международ­ ные отношения в известной степени не связаны с внутТРИДЦАТЬ СЛАВНЫХ ЛЕТ ренними процессами развития. Это относится и к более обширной тематике, легшей в основу Совещания по без­ опасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ). Таким об­ разом, мирное сосуществование и дивергенция систем вполне совместимы.

Что касается конвергенции как программы, можно было бы сказать, что падение реального социализма во второй половине 1980-х гг. упразднило ее. Но стоит от­ метить, что такая программа обречена на неудачу с само­ го начала. Есть только одна свобода, как бы многообраз­ ны ни были варианты ее выражения в реальных общест­ вах. Кроме того, привычка мыслить системами сама по себе есть препятствие на пути к свободе. Если для реше­ ния реальных проблем в реальных обществах требуется расширить права, чтобы повысить жизненные шансы людей, так и нужно сделать; если, в. свою очередь, необ­ ходимо увеличить обеспечение, следует создать условия для этого. Решающая роль принадлежит институтам, по­ зволяющим делать то, что представляется необходимым в данной конкретной ситуации, и прекращать эти дейст­ вия, если большинство их больше не желает. Такова роль открытого общества.

Это не релятивизм. Открытое общество, жизненные шансы людей, гражданские права, благосостояние, сво­ бода — ценности однозначные. Различны бывают особые условия конкретных обществ и, следовательно, способы реализации этих ценностей. На деле само многообразие реального мира есть часть открытого общества. Холодная война, сменившая в 1950-е гг. недолгую фазу открытости после Второй мировой войны, многим застила взор. Она привела к гипостазу ценностей и тем самым поставила под угрозу условия свободы повсюду, даже в свободном мире. Разумеется, на свете есть добро и зло, но Империи Зла и Империи Добра не существует. Путь к этому от­ крытию был долог и мучителен, и он тоже служил темой современного социального конфликта.

Демократическая классовая борьба Пора нам вернуться к ходу развития в послевоенную эпоху. Современный социальный конфликт связан с все­ общими гражданскими правами в мире все более разно­ образных и богатых шансов выбора. Конфликт этот осСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ нован на социальной принадлежности, разрешается на политической арене и имеет множество обликов, сформи­ рованных конкретными культурными условиями и исто­ рическими ситуациями. Чтобы уяснить это, нам нужно было поговорить о подспудной повестке дня Второй Тридцатилетней войны, связанной с перераспределением, и о многообразии национального опыта. Теперь же мы можем вновь подхватить нить социально-политического анализа стран ОЭСР. Теперь их действительно можно так называть. В 1948 г. была основана Организация ев­ ропейского экономического сотрудничества (ОЕЭС), призванная проводить в жизнь план Маршалла и коор­ динировать действия по восстановлению Европы. Когда цель была достигнута и Европа вошла в клуб богатых, ОЕЭС превратилась в ОЭСР, Организацию экономичес­ кого сотрудничества и развития. Созданная в 1961 г., ОЭСР ставила перед собой задачу «добиться наивысшего возможного уровня роста и занятости и повышения уров­ ня жизни в странах, являющихся ее членами». Это отно­ силось к Соединенным Штатам и Канаде, европейским государствам, Японии, Австралии и Новой Зеландии. Я не уверен, что следующий ниже анализ в равной мере касается их всех; Япония во многих отношениях — слу­ чай особый, но в большинстве стран ОЭСР классовая борьба за гражданские права была социальной и полити­ ческой реальностью.

В 1960-е гг. это была, кроме того, в высшей степени немарксистская реальность. С.М.Липсет позаимствовал термин, введенный Д.Андерсоном и П.Дэвидсоном еще в 1943 г., заговорив в 1959 г. о «демократической классо­ вой борьбе»: «В любой современной демократии кон­ фликт между различными группами находит выражение в политических партиях, представляющих в основе своей переложение классовой борьбы на демократический лад... В мировом масштабе можно сделать фундамен­ тальное обобщение, что партии опираются либо на низ­ шие классы, либо на средние и высшие»8. Мысль про­ стая и верная. Существуют социальные противоречия, ведущие к политическим конфликтам. Но вместо того, чтобы приобретать все более насильственный и разруши­ тельный характер, эти конфликты обуздываются органи­ зациями и институтами, с помощью которых они могут найти свое выражение в рамках конституционного строя.

Политические партии, выборы и парламенты делают воз­ можными конфликты без революций.

Кое-кто задавался вопросом, уместно ли в таких об­ стоятельствах само выражение «классовая борьба». Раймон Арон, например, отрицал (во втором цикле лекций из сорбоннской трилогии) наличие в капиталистическом обществе «неискоренимой борьбы» и говорил вместо этого о здоровом «соперничестве» между теми, чье поло­ жение лучше, и теми, чье хуже, хотя и он подчеркивал, что демократия «допускает конфликты, не для того, чтобы их усмирять, а для того, чтобы избегать насильст­ венных вспышек». В проведении различия между вели­ кими битвами за права, особенно гражданские, и требо­ ванием поэтапного перераспределения в пользу тех, кто уже пользуется статусом полноправных граждан, есть свой смысл. Но поскольку следы более глубоких проти­ воречий видны по-прежнему, стоит сохранить классовую терминологию и для описания демократического сопер­ ничества.

Процесс, приведший к новому положению вещей, за­ нимал в 1950-е гг. многих авторов. Теодор Гайгер, когда писал о «классовом обществе в плавильном тигле», исхо­ дил из прогресса экономической демократии. Капитал и труд первоначально находились в непримиримом проти­ востоянии, но затем они с течением времени все больше налаживали взаимоотношения. Переговоры по поводу за­ работной платы и условий труда, включая методы по­ средничества и сглаживания противоречий, вылились в целую систему правил, законодательно зафиксированных или оформленных тарифными соглашениями. Трения между капиталом и трудом были признаны легитимным принципом рынка труда. Гайгер называет этот процесс «институционализацией классового противоречия»*.

Для послевоенного поколения процесс институционализации имел политические последствия со знакомыми чертами. Привычным делом стала борьба двух полити­ ческих группировок (на высшем уровне — двух партий) за большинство голосов избирателей. Одна партия — скорее реформистская, другая — скорее консервативная, одна — партия прав, другая — партия обеспечения, хотя ни одна из них по сути не нападает на предпочтения дру­ гой и даже не пытается отменить ее решения. Самый чет­ кий пример дает нам Великобритания. Лейбористская партия выиграла выборы 1945 г. и провела широкие реСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ формы; с 1951 по 1964 г. правили консерваторы, причем один из четырех их премьер-министров сказал людям:

«Вам еще никогда не жилось так хорошо»; в конце кон­ цов к власти снова пришла лейбористская партия с про­ граммой «технологической революции» Гарольда Виль­ сона; в 1970 г. выиграли консерваторы с экономической программой и Европейской программой Эдварда Хита; в 1974 г. снова пришли лейбористы и оставались у корми­ ла, пока в 1979 г. г-жа Тэтчер не победила преемника Вильсона Джеймса Каллагена. Липсет показал, что эта модель применима и к Соединенным Штатам, где пар­ тийная принадлежность президентов менялась в 1952, 1960, 1968, 1976 и 1980 гг. Французский опыт не столь однозначен, отчасти потому, что роль де Голля не укла­ дывается безоговорочно в традиционные партийные кате­ гории, отчасти потому, что бывали коалиционные прави­ тельства (а в более недавнее время — фаза cohabita­ tion*), но все же четыре таких перемены имели место. В Германии «смена власти» в 1969 г. носила несколько более драматичные черты; здесь, как в первых прави­ тельствах Аденауэра 1949 и 1953 гг., а затем при «пово­ роте» 1982 г., с помощью различных коалиций большин­ ство сколотила более мелкая третья партия. Но и немец­ кий опыт демонстрирует вариант демократической клас­ совой борьбы.

Подобные процессы породили теоретические экстра­ поляции, о которых стоит упомянуть. Прежде всего, в Соединенных Штатах нашлись сторонники применения экономической теории к политике в духе Йозефа Шумпетера. С помощью теорий социального выбора (social choice) Кеннета Эрроу была разработана экономическая теория демократии, исходящая из постулата о почти то­ тальном оппортунизме политических партий10. Полити­ ческие лидеры и их организации — всего лишь предпри­ ниматели и предприятия, действующие на особом рынке, где успех измеряется не в долларах, а в голосах. Партии составляют программы, обещающие успех у большинст­ ва; будучи избраны, они эти программы осуществляют, неизбежно задевая при этом чьи-то интересы; это дает шанс оппозиции выступить с пакетом программ, ориенти­ рованных на новую ситуацию и потому несколько иных.

Сожительства (фр.) (Примеч. пер.).

Место идеологии занимает исследование общественного мнения. Политика сводится к конкурентной борьбе за го­ лоса. В принципе эта игра может идти вечно, поскольку там, где нет вовлечения в солидарные группы — клас­ сы, - все же есть какие-то отдельные общие темы, и их объединение — вопрос практической пользы, а не соци­ альной необходимости.

Родоначальники этой теории не стали бы отрицать, что для описания реальных политических процессов она всегда могла служить лишь с натяжкой. Даже в Соеди­ ненных Штатах, где политика давно подчинена экономи­ ческим темам, или темам обеспечения, существует твер­ дое ядро демократов «Нового курса» и либертарных рес­ публиканцев. В Европе профессиональное и социальное положение граждан все еще позволяет делать неплохие прогнозы их поведения на выборах. Кроме того, эконо­ мическая теория демократии не учитывает важных по­ бочных эффектов обуздания старого классового кон­ фликта и преувеличивает стабильность новой ситуа­ ции.

Один из таких побочных эффектов виден уже в ана­ лизе Теодора Гайгера. Описав институционализацию классового противоречия, он выдвигает тезис, который в его время (1949 г.) звучал ошеломляюще. Гайгер ут­ верждает, что те, кто институционализировал свои про­ тиворечия, не только лишили их остроты, но и образова­ ли своего рода картель для защиты общих интересов.

Оба контрагента могут по-прежнему иметь разное мнение о том, как делить пирог обеспечения, но они едины в убеждении, что делят свой пирог. Следовательно, собст­ венно жертвами являются те, кто не принадлежит к кар­ телю. «Нищета растет пропорционально удаленности по­ лучателя дохода от производства благ». Это высказыва­ ние явно обусловлено контекстом эпохи. К тому же Гайгеру пришлось пуститься на значительные ухищрения, чтобы идентифицировать своего «чистого потребителя».

Ему было бы легче, знай он об идее «несоответствия сфер жизни», выдвинутой позднее авторами, желавшими спасти хотя бы некоторые осколки классовой теории.

Они заявляли, что новые важные конфликты затрагива­ ют не столько целые социальные группы или категории, сколько отдельные аспекты жизни всех или хотя бы мно­ гих. Если загрязняются воздух и вода, заинтересованСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ ность в их очищении не порождает класса, но побуждает к действию множество людей, в других отношениях при­ держивающихся совершенно различных мнений. Это — социальный базис тематически, а не классово ориентиро­ ванной политики11.

С другой стороны, анализ Гайгера указывает на явле­ ние, повсюду сопровождающее институционализацию или демократизацию классовой борьбы, — корпорати­ визм. Основа демократической классовой борьбы — ор­ ганизация, метод — консенсус. Люди действуют не в одиночку — экономическая теория демократии недоста­ точна и в этом отношении, — а как члены партий, проф­ союзов, разного рода объединений. Борьба ведется этими объединениями, но в действительности это вовсе и не борьба, а, скорее, многослойный и многоуровневый кар­ тель организаций. Эти организации изобретают все новые способы введения в политический процесс своих особых интересов. При этом они обнаруживают общую заинтересованность в том, чтобы держать пирог под кон­ тролем. Это, конечно, пирог обеспечения, но за ним скрывается контроль над властью с помощью соглашений между всеми претендентами. В итоге политические пар­ тии, экономические объединения, широкий спектр групп интересов (включая претендующие на то, чтобы пред­ ставлять «чистых потребителей») и разные другие инсти­ туты, обнаружившие, что окажутся обойденными, если не войдут в долю, образуют единый тугой клубок. Граж­ данин уже не знает, кто что, когда и как получает, хотя к услугам тех, кому обязательно нужно это знать, имеют­ ся высокооплачиваемые советники, а к услугам тех, кто хотел бы знать, — политологи.

Опасность корпоративистского извращения демокра­ тической классовой борьбы в том, что вместо движения оно вызывает оцепенение. Корпоративизм чересчур легко идет на соединение с бюрократией, и вместе они лишают конституцию свободы самой ее сущности — способности стимулировать преобразование без революции. Время от времени какому-нибудь новому действующему лицу уда­ ется проникнуть в картель организованных интересов:

так, например, многим странам становится все труднее держать за дверью защитников окружающей среды. Но в принципе корпоративизм отнимает жизнь у демократиТРИДЦАТЬ СЛАВНЫХ ЛЕТ ческого процесса. Место дебатов занимают сделки и со­ глашения, место конфликта — консенсус.

Наверное, на это можно посмотреть и с другой сторо­ ны. Описанные выше обстоятельства для большинства людей в мире ОЭСР чрезвычайно привлекательны. Им действительно никогда еще не жилось так хорошо. Тра­ диционные классовые конфликты отступили на задний план, даже если память о них, а кое-где и сами они еще остались. Различные интересы представлены организо­ ванными группами, имеющими свое место в порядке вещей и заботящимися о том, чтобы как можно меньше людей оставались совершенно забытыми. Дела идут мед­ ленно, но громких требований ускорить социальное изме­ нение и не слышно. Относительно правил и содержания игры достигнут самый широкий консенсус. Основные его черты хорошо обрисованы экономической теорией демо­ кратии. Какое-то время могло показаться, что дни поли­ тики прав прошли. Разумеется, были и остаются доста­ точно настойчивые требования расширить гражданские права на группы, которыми доселе пренебрегали, но само маргинальное положение таких групп доказывает, что речь уже идет не о великих исторических битвах и тем более не о революционном потенциале. Усиленные попытки путем натяжек и преувеличений превратить ста­ тистическое неравенство в крупные политические разног­ ласия мало что дают. Мир Раймона Арона — это мир обеспечения; в основе его конфликтов — «больше или меньше», а не «все или ничего». Подавляющему боль­ шинству в принципе не так уж важно, какая из партий великого консенсуса является правящей.

Такие слова могут шокировать радикально настроен­ ных читателей. Последние могут счесть также, что я го­ ворил здесь о классах в довольно широком, если не ска­ зать — неточном, смысле, хотя прежде требовал точного определения. Классы — это категории людей, занимаю­ щих одинаковое положение в структурах господства.

Обычно они либо стоят у руля, либо нет, и потому нахо­ дятся между собой в конфликтных отношениях. Подоб­ ные конфликты становятся политически вирулентны, если речь идет о правах. История гражданского статуса есть в то же время история классового конфликта. Это относится и к борьбе буржуазии за равенство перед зако­ ном, и к борьбе за социальные гражданские права в более недавнее время. Никто из тех, чьи глаза и уши отСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ крыты, не может всерьез утверждать, будто эти права действительно гарантированы всем без исключения в какой бы то ни было стране мира ОЭСР. А что еще важ­ нее — существуют новые вопросы прав. Однако лишь в результате некоего странного обмана зрения можно не признавать, что где-то в 1960-е или 1970-е гг. великая историческая сила социального изменения утратила свою энергию, поскольку принцип, который она была призва­ на утвердить, оказался принят повсеместно.

Гражданский статус — ключ к этому процессу. В тот момент, когда значительное большинство людей в обще­ ствах ОЭСР стали гражданами в полном смысле слова, социальное неравенство и политические противоречия приняли новый облик. Людям больше не нужно было объединяться с другими, оказавшимися в том же положе­ нии, для борьбы за свои основные права. Они могли те­ перь повысить или, по крайней мере, сохранить свои жизненные шансы, с одной стороны, путем индивидуаль­ ных усилий, с другой стороны — через представительст­ во в раздробленных, но инкорпорированных группах ин­ тересов. Прежняя классовая принадлежность не просто отошла на задний план — возникла новая солидарность, охватывающая две трети, если не четыре пятых, а то и больше, всех членов общества. Между ними много раз­ личий, включая неравенство имущественного положения и доходов, но существует и фундаментальное равенство доступа. Этот новый класс — класс граждан, если позво­ лительна столь парадоксальная формулировка; ну, по крайней мере — класс большинства. Глава политической и социальной истории, начавшаяся с глубоко укоренив­ шейся и потенциально революционной классовой борьбы, после множества мучительных и критических моментов закончилась обузданием конфликтов в рамках демокра­ тического или институционализированного классового антагонизма и созданием в итоге класса большинства; те, кто к нему принадлежит, могут надеяться осуществить многие из своих жизненных планов, не прибегая к прин­ ципиальному изменению существующих структур.

В новейшей политической истории многих стран ОЭСР выделяется одна дата — 1968-й год. Отчасти она имеет реальное, отчасти — символическое значение;

кроме того, в разных странах с ней связаны разные со­ бытия. В Соединенных Штатах во взрывоопасной обста­ новке социальных успехов, внутренних волнений и глу­ бокой политической озабоченности закончился срок пол­ номочий президента Джонсона. При нем были проведены в жизнь программы «Великого общества», выдержавшие испытание временем, но он же все глубже увлекал стра­ ну в трясину вьетнамской войны, вызвавшей один из самых опасных конституционных кризисов в США. И в Европе в 1968 г. темой общественной дискуссии стала управляемость, или, если выражаться более драматичес­ ким языком континентальных европейцев, легитимность, причем в глазах многих она связывалась прежде всего со способностью политических систем.к реформам. Во Франции, Германии и некоторых более мелких европей­ ских странах эта тема преимущественно носила название «демократизации». Отчасти это означало, что завершил­ ся период ожидания обещанных гражданских прав, от­ части таким образом выражалось нетерпеливое стремле­ ние пользоваться правами участия, дабы они стали дей­ ствительностью. «Мы должны решиться на демокра­ тию», — сказал Вилли Брандт в своем первом прави­ тельственном заявлении в качестве федерального канцле­ ра в 1969 г., имея в виду, что демократия — это не толь­ ко некое состояние, конституция, но и образ жизни, дей­ ствие, добродетель.

KIK в Соединенных Штатах, так и в Европе события 1968 г. во многом связаны с университетами. Студенчес­ кие волнения предшествовали политическим беспоряд­ кам, они докатились из Беркли до Лондонской школы экономики и дальше — до Сорбонны и Берлинского вольного университета. Кое-где, казалось, главной темой была реформа высшей школы, по крайней мере так счи­ тали те, кто неверно истолковал знамения времени. К ним относился и Раймон Арон. Он так никогда и не ото­ шел полностью от пережитого в Париже в те бурные майские дни. Причина этого ясно видна хотя бы в одном только печальном замечании: «Старая Сорбонна заслужи­ вала смерти, но не такого убийства, как в мае 1968 г.»12.

Бывают времена, когда человек действительно не может быть сразу и за, и против хода вещей. Энергия социаль­ ного изменения была так сильна, что обязательно дол жСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ на была запустить процессы, которые сами реформаторы не могли держать под контролем. Возможно, революция 1968 г. и была, по словам Арона, introuvable — неулови­ мой, не поддающейся точной характеристике, но она имела многие признаки одной из тех лавин, которые, если уж они покатились, никто не в силах остановить.

Арон прежде всего чувствовал себя лично задетым, чуть ли не оскорбленным событиями 1968 г. Вероятно, говоря, что Сорбонна заслуживала смерти, он на самом деле не имел этого в виду; он хотел, чтобы она вновь расцвела в усовершенствованной форме. Для него гибель старого университета стала безвозвратной личной поте­ рей, как и для многих европейцев, в первую очередь тех, кто когда-то добился места в нем ценой больших усилий и жертв. Я могу понять их чувства, хотя кое-кто в Гер­ мании возлагает ответственность за убийство старого университета в том числе и на меня. Исторически это не­ верно. Выступая за «гражданское право на образова­ ние», участвуя в разработке программ, открывающих до­ ступ в высшую школу обделенным прежде группам, я го­ ворил исключительно о шансах доступа. Моей целью была демократия, а не демократизация. Но в практи­ ческой политике такие нюансы не сохраняются, по крайней мере в континентальной Европе. Волны пере­ мен вскоре смыли реформаторов, веривших, что можно соблюдать границу между равенством шансов и равен­ ством результатов и что может быть демократия без де­ мократизации.

Отношение Арона к событиям, память о которых пре­ следовала его все последние пятнадцать лет жизни, явля­ ет собой странную смесь заинтересованности и отстранен­ ности13. Когда мятежные студенты завладели улицей в первую неделю мая 1968 г., он погрузился в совершенно несвойственное ему молчание. Он даже отказался высту­ пить по телевидению: «Ввиду состояния людских умов я вообще не знал, что сказать». 14 мая он уехал в лекци­ онное турне по Соединенным Штатам (де Гол ль в тот же день отправился с государственным визитом в Румы­ нию). Однако вскоре не выдержал и прилетел назад.

(Де Голль тоже сократил свой визит и начал собствен­ ные полу подпольные игры, включая поспешный полет в Баден-Баден с целью убедиться в лояльности генерала Массю и его армии.) Вернувшись в Париж, Арон прежде всего почувствовал то, что назвал позже indignation — острое возмущение, даже «сильнейшее возмущение, какое я когда-либо в жизни испытывал», — это говорит человек, бывший свидетелем книжного аутодафе в Бер­ лине в 1933 г. Он пытался отмахнуться от разворачива­ ющейся перед его глазами «психодрамы» как от «рево­ люционного спектакля», не признавая в ней смутного от­ ражения реальных перемен. Но и попытка умалить про­ исходящее осталась малоубедительной. Чем чаще в пос­ ледующие годы с Ароном заговаривали об этих событи­ ях, тем горше становилась его обида. По-видимому, в те бурные майские дни 1968 г. миру Арона пришел конец.

Это легче сказать, чем доказать. До сих пор 1968-й год вызывает раскол среди людей в разных частях мира ОЭСР. Что он означал на самом деле? Бунт избало­ ванных детей нового состоятельного класса, рожденного экономическим чудом? Восстание граждан против пра­ вительств, которые еще не поняли, что время поддан­ ных окончательно прошло? Первую вспышку ломки ценностей, охватившей вскоре западные общества? Или просто еще один этап реформы современных обществ, поставивший в центр внимания общественности инсти­ туты, чересчур долго остававшиеся неизменными?

Окончательных ответов на подобные вопросы может и не быть, но сегодня временная дистанция, возможно, позволит провести хотя бы наполовину правдоподобный и взвешенный анализ.

Послевоенное время было эпохой большего количест­ ва опций для большего числа людей. Опции могли по­ явиться, лишь имея надежную опору во всеобщих граж­ данских правах, а те, со своей стороны, представляли собой отчасти наследие прежних боев, отчасти результат общественного договора послевоенных лет, а отчасти — параллель быстрому росту обеспечения. Однако чем дальше, тем больше полем стали завладевать количест­ венные и экономические процессы. Общества ОЭСР пре­ вратились в общества с девизом «все больше и больше», а это оставляло желать лучшего. В шестидесятые годы многие требовали реформ. Один из лозунгов того време­ ни — «После стройки — перестройку». Требование со­ циальных перемен звучало все громче, хотя не всегда было ясно, какие социальные силы его выдвигали. С самого начала интеллектуалы не только давали выражеСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ ние реформаторскому движению 1960-х гг. в речах и на бумаге, но и сами участвовали в нем, и ориентировали его на цели, носившие, если сравнивать с прежними со­ циальными и политическими движениями, скорее акаде­ мический характер.

Особенно ясно это проявлялось там, где требования сосредоточивались на университетах (как во многих ев­ ропейских странах), а наиболее незначительную роль иг­ рало там, где речь шла о правах обойденных меньшинств (как в Соединенных Штатах). Последнее крупное рас­ ширение гражданских прав — пожалуй, важнейшее пре­ образование, порожденное силой социального движения 1960-х гг. Другие перемены были скромнее, но характе­ ристика их как академических ни в коей мере не должна умалять их значения. Во многих европейских универси­ тетах всемогущие профессора были свергнуты с пьедеста­ ла, а на их место водружен принцип сотрудничества рав­ ных, нашедший свое институциональное выражение в не­ мецком университете с коллективным управлением, где по крайней мере некоторое время сохранялась фикция равноправия преподавателей, студентов и других сотруд­ ников. Церкви, в первую очередь протестантские, после­ довали в русле этого процесса, превратив кафедру про­ поведника в трибуну для дискуссии. Католическое aggiornamento*, получившее мощный импульс от Ватикана, отреагировало на те же запросы времени, перенеся во многих современных церквах алтарь из его недосягаемой выси в центр. Не будем забывать и о надеждах и конфу­ зах экуменизма. Во всех странах были серьезно пере­ смотрены положения уголовного права и пенитенциарно­ го законодательства, и во многих из них прежние прин­ ципы наказания и устрашения сменились надеждами на ресоциализацию. Подоплекой служила мысль, что инди­ вид есть продукт социальных сил и среды и поэтому не может нести личную ответственность за свои поступки.

Персонализированная власть потеряла свой глянец, а в глазах многих — и свою правомочность, даже, как это ни невероятно, в таких учреждениях, как армия («граж­ дане в униформе») и промышленное предприятие («участие рабочих в управлении»).

Обновление (шпал.)(Примеч. пер.).

Дух времени проник и в другие сферы политики. Во многих странах социальную политику подтолкнули сде­ лать следующий шаг к замене отдельной инициативы об­ щественной обязанностью. В Европе, по крайней мере, это оказался последний шаг в данном направлении. К тому же он был сделан в такое время, когда некоторые страны уже не могли его себе позволить. Многое из того, что мы относим здесь к 1968 году, произошло не обяза­ тельно в том самом году, а началось за несколько лет до него и продолжалось чуть не до середины семидесятых.

На гордое здание социального государства был наведен последний лоск, когда бури все более неустойчивой ми­ ровой экономики уже начали угрожать его несущим кон­ струкциям. Годы осуществления стали годами растущей опасности. Лишь немногим странам удалось спасти при­ нятые «в 1968 г.» меры по государственному регулирова­ нию и систематическому перераспределению среди испы­ таний семидесятых годов.

Говоря об осуществлении, я имею в виду осуществле­ ние социал-демократического консенсуса. Этот консенсус есть идеология класса большинства, и для его создания, как и для создания самого этого класса, понадобилось столетие. Все составляющие социал-демократического консенсуса связаны с социальными гражданскими права­ ми в мире благосостояния. К ним относятся в первую очередь сильное, но благодетельное государство в корпоративистски приглушенной демократической системе, на­ ходящаяся под влиянием политики, но рыночно ориенти­ рованная экономика, не без некоторой поддержки и за­ щитных подушек отданная во власть правил игры миро­ вой торговли и валютной системы, и общество, где самая широкая солидарность достигается с помощью прав и прогрессивного налогообложения как элемента всеобщей тяги к равенству при либеральных в целом отношениях.

Последнее звучит сложно и претенциозно, но и это соот­ ветствует социал-демократическому консенсусу, сущность которого в стремлении к разумному равновесию. В этом его очарование. Поэтому он примиряет так много различ­ ных интересов. Поэтому класс большинства им доволен.

Поэтому он уязвим.

Фаза современного социального развития, к которой теперь переходит наш анализ, на самом деле означает конец века социал-демократии. Некоторые находят это

156 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

положение неприемлемым, и я могу их понять. «Я всегда спрашивал себя, — сказал Вилли Брандт в своей «про­ щальной речи» в качестве председателя Социал-демокра­ тической партии Германии, — какие десятилетия имели в виду те мои современники, которые считали, что век социал-демократии позади. Неужели они проглядели обе войны, фашизм и сталинизм, великие экономические кризисы и новые угрозы существованию человечест­ ва?» 14 Современник, пишущий этот очерк, конечно, не проглядел Вторую Тридцатилетнюю войну. Он не сомне­ вается и в том, что социал-демократическая модель пред­ лагает гуманную и разумную политическую перспективу.

Труднее доказать, что именно за этой перспективой буду­ щее. Тезис о конце социал-демократии не значит, что консенсус класса большинства внезапно потеряет свое значение или, тем более, что социал-демократические партии не смогут больше побеждать на выборах (хотя многим из них в 1980-е гг. это стало даваться труднее, чем в 1960-е — 1970-е). Он говорит о том, что опреде­ ленная историческая сила утратила свою энергию. Это произошло не потому, что она царила на сцене целое сто­ летие, а потому, что после столетия борьбы наконец одержала победу. Великие социальные силы умирают в момент своей победы. Их конец близится, когда будущее перестает быть за ними.

В конце 1960-х гг. Гарольд Вильсон попытался поме­ шать британским консерваторам претендовать на то, чтобы быть «естественной правительственной партией».

Вскоре после этого лейбористская партия проиграла вы­ боры. Однако в каком-то более глубоком смысле Виль­ сон был прав. Все правительства, независимо от партий­ ной конъюнктуры, некоторое время демонстрировали со­ циал-демократические черты. Все они присоединялись к консенсусу класса большинства в том, что касалось бла­ готворной роли государства, смешанной экономики и со­ циальной политики «от колыбели до могилы». 1968-й год символизирует триумф социал-демократии, но при этом знаменует начало конца. Господство класса боль­ шинства и в высшей степени разумного консенсуса соци­ альной демократии оказалось нестабильным. Они еще какое-то время будут с нами; страны, только теперь за­ воевавшие шанс на свободу, даже воздагают на них боль­ шие надежды; нужно надеяться, что их не подомнут под себя односторонние, зачастую фундаменталистские идео­ логии восьмидесятых и девяностых. Но перемены, насту­ пившие после 1968 г., изменили декорации и тематику современного социального конфликта.

В XX веке крайне редко можно было представить картину процессов социального развития вне зависимос­ ти от международных воздействий, влияний и прямого нажима. Десятилетия войн, экономического кризиса и торжества силы наложили свой отпечаток на все нации.

И для большей части мира даже после 1945 г. ничего не изменилось. Внутреннее развитие ряда стран, прежде всего в Центральной и Восточной Европе, Восточной и Юго-Восточной Азии, оказалось грубо прервано вмеша­ тельством империалистической державы. В более недав­ нее время примерно то же самое выпало на долю некото­ рых центральноамериканских стран. Многие другие об­ ласти в Африке и Азии, избавившись от колониальной власти, обрели собственную государственность, и им тут же пришлось иметь дело одновременно с изменением своего внешнего статуса и проблемами внутреннего раз­ вития. Кроме того, холодная война не прошла даром для всех ее участников. Она провела границы как между противостоящими блоками, так и внутри них. Однако, несмотря ни на что, можно утверждать, что социальное, экономическое и политическое развитие внутри стран ОЭСР четверть века протекало относительно свободно от внешних влияний. Им к тому же помогал стабильный миропорядок. Когда в 1970-е гг. этот порядок дал трещи­ ну, последствия не замедлили сказаться повсеместно, и еще до окончания холодной войны послевоенная эпоха была позади.

Система организованных международных отношений была органической составляющей тридцати славных лет.

Само ее возникновение поразительно. Учитывая разоча­ рование, вызванное Лигой наций, прежде всего в Соеди­ ненных Штатах, и тот факт, что интересы союзников в 1944 — 1945 гг. были явно сосредоточены на военных за­ дачах, в высшей степени примечательно, что политики и эксперты-плановики нашли время сознательно разрабо­ тать концепцию международных институтов и в наиболее важных пунктах претворить ее в жизнь. Конечно, следуПРЕДЕЛЫ РОСТА ет констатировать, что универсальные замыслы, вопло­ щаемые этими институтами, на практике не пошли даль­ ше самой Организации Объединенных Наций. Знамени­ тая «длинная телеграмма», отправленная Джорджем Кеннаном из Москвы, подтвердила отсутствие у Сталина готовности связать себя нормами международного со­ трудничества. Это свидетельствует прежде всего о том, что великие державы всегда стремятся использовать международную систему как инструмент для защиты своих особых интересов. По таким же причинам даже тем, кто еще продолжал отстаивать идею мирового по­ рядка, оказалось трудно объединиться в международную торговую организацию. Но это отчасти был лишь вопрос формы. На деле же были созданы кооперативные систе­ мы, занимающиеся вопросами валюты, торговли, разви­ тия, которые достаточно хорошо фуйцкционировали два с половиной десятка лет. Учитывая огромное экономи­ ческое превосходство государств — членов Международ­ ного валютного фонда (МВФ), Генерального соглашения о тарифах и торговле (ГАТТ) и Всемирного банка, можно даже сказать, что стабильные финансы, свобод­ ная торговля и продуманная помощь развивающимся странам пошли на пользу тем, кто не входил в перечис­ ленные организации.

В рамках относительно стабильной международной системы значительного расцвета достигло и региональное сотрудничество. Развивалось оно в муках, требовало не­ малых затрат и в некоторых случаях, как, например, Картахенский договор андских государств или Ассоциа­ ция государств Юго-Восточной Азии (АСЕАН), осталось в зачаточном состоянии. С другой стороны, история Ев­ ропейского сообщества отмечена немаловажными дости­ жениями, хотя и строившимися на обломках Европейско­ го оборонительного сообщества и пустых гильзах не­ скольких более ранних попыток интеграции. В сфере торговли, ядерных исследований, помощи развивающим­ ся странам, в различных аспектах социальной политики (к которым можно отнести и общую аграрную политику) Европейское сообщество еще до проекта 1992 г. являло собой долгосрочный пример совместного осуществления сначала шестью, затем девятью, десятью и двенадцатью нациями своего суверенитета. Начало ЕС положило в 1952 г. Европейское объединение угля и стали. В 1958 г.

к нему добавились Европейское экономическое сообщестСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ во и Европейское сообщество по атомной энергии. В 1967 г. все три слились воедино, а через два года оказа­ лись на распутье. Первый крупный проект общего рынка подошел к завершению, по крайней мере формально.

Следующий проект, вокруг которого объединилось сооб­ щество (на Гаагской конференции в декабре 1967 г.), предусматривал его расширение за счет вступления Ве­ ликобритании и других стран. Достигнуто было и это, однако вопрос о содержательном развитии сотрудничест­ ва остался открытым. Его должен был углубить третий проект — создания в течение десятилетия общей эконо­ мики и валюты. Сейчас, когда ЕС вновь наметило себе эту цель, не повредит вспомнить первую попытку такого рода. После основательной подготовки весной 1971 г.

были приняты далеко идущие решения, но просущество­ вали они не больше пары недель. Трещина, с которой на­ чался распад мировой системы, в первую очередь спута­ ла календарь истории Европейского сообщества, хотя эта жертва была отнюдь не единственной.

Ключевая дата — 15 августа 1971 г. В тот день пре­ зидент Никсон и его казначей Коннелли в односторон­ нем порядке порвали с валютной и торговой системой послевоенной эпохи 1. Они приостановили конвертацию доллара в золото, подняли ввозные пошлины и обосно­ вали принятые меры тем, что США имеют право по­ ставить собственные интересы выше ответственности за остальных. Сильнейшая в мире — и потому служившая гарантом международной системы — держава заявила, что не считает себя чем-то отличающейся от всех про­ чих. У этих деклараций была своя предыстория, так что они не застигли совсем врасплох непосредственно заинтересованные стороны; вдобавок история на этом не кончилась, поэтому по крайней мере некоторые грубей­ шие нарушения всех установленных норм в ходе пере­ говоров удалось устранить. Но Бреттонвудская система до сих пор не оправилась от того, что доллар как ста­ бильный всеобщий эквивалент заменили плавающими курсами валют, и торговая система ГАТТ с 1971 г. на­ ходится под давлением.

Воспоминание об этой истории служит мне не для об­ винений. Их и так хватало в напряженные месяцы после 15 августа 1971 г., начиная с первых разъяснений на чрезвычайном заседании ГАТТ в конце августа и вплоть до Смитсоновского соглашения в Вашингтоне в декабре.

Заинтересованные стороны спорили до хрипоты, но умнее не стали. Решающий момент здесь тот, что ломка международного порядка, ставшего явно иллюзорным, оставила страны всего мира беззащитными перед ветрами прямого применения силы. Эти ветра иногда, казалось, стихали, но вскоре вновь усиливались, порой превраща­ ясь в ураганы. Война на йом-кипур в октябре 1971 г. и вызванный ею первый нефтяной кризис — лишь один тому пример. Инфляция в мире ОЭСР не поддается столь точной датировке, но в итоге она оказала на ос­ тальной мир не менее разительное воздействие, чем два резких повышения цен на нефть. Последние, в свою оче­ редь, находятся в прямой связи с теми безответственны­ ми кредитами третьему миру, которые стали непосредст­ венной причиной проблемы долгов в 1980-е гг. В 1971 г.

кое-кто еще видел в отпуске обменного курса рыночный рецепт, считая, что в конце концов валюты будут олице­ творять реальную силу стоящих за ними экономик.

Двадцать лет спустя лишь немногие все еще готовы за­ щищать этот тезис. Плавающие курсы, наоборот, способ­ ствовали расхождению стоимости денег и реального эко­ номического роста; это один из факторов, сделавших возможным появление «капитализма казино» в 1980-е гг.

1980-е гг. вообще во многих отношениях обострили описанный здесь процесс. Соединенные Штаты при пре­ зиденте Рейгане занимали все более негативную позицию в отношении любых международных организаций и со­ глашений. Америка вышла из ЮНЕСКО, резко прерва­ ла переговоры на международной конференции по мор­ скому праву, игнорировала решения международного суда, понизила уровень своего представительства во мно­ гих международных организациях, угрожала выйти из ГАТТ, если последнее не будет больше считаться с аме­ риканскими интересами, держала Всемирный банк на ко­ ротком поводке и показала всему миру, сколь мало она ценит институты, которые сама же создавала после войны. В каждом отдельном случае для подобной пози­ ции американцев, возможно, имелись веские причины, но мир судит в первую очередь по результату. А он за­ ключается в возврате от Канта к Гоббсу: сила, а не право определяет происходящее между нациями. Каждый пы­ тается реализовать свои интересы собственными силами, пусть даже за счет другого. На этом фоне попытка пре­ зидента Буша после войны в Персидском заливе в Ь Современный социальный конфликт

162 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

1991 г. создать новый мировой порядок с самого начала имела мало шансов на успех.

Правда, до самой середины 1980-х гг. еще существо­ вал некий элемент стабильности — та самая холодная война, которая стояла у истоков фактического мирового устройства послевоенной эпохи. В своем Заключитель­ ном акте Совещание по безопасности и сотрудничеству в Европе (СБСЕ) в Хельсинки в 1976 г. как бы институ­ ционализировало принципы холодной войны, тем самым обезвредив их. Послевоенные границы получили всеоб­ щее признание; частью этого соглашения стал раздел Германии и Европы; две надолго установившиеся систе­ мы приступили к нормализации своих отношений под знаком уважения сфер интересов друг друга.

При этом, как мы теперь знаем, не был принят в рас­ чет Михаил Горбачев или, скорее, народ в странах тогда еще коммунистического мира. После прихода к власти в марте 1985 г. генерального секретаря Горбачева Хель­ синкское соглашение затрещало по всем швам, а в судь­ боносном 1989 г. стало рассыпаться с головокружитель­ ной скоростью. Зашатались и рухнули важнейшие эле­ менты казавшейся до тех пор такой стабильной мировой системы, в том числе раздел Германии, Совет экономи­ ческой взаимопомощи, Варшавский договор. После того как США в 1970-е—1980-е гг. отказались от миропоряд­ ка, где им принадлежала главенствующая роль, и тем самым покончили с Pax Americana послевоенной эпохи, Советский Союз вышиб последние подпорки, поддержи­ вавшие привычную в то время картину мира, и в конеч­ ном счете сам стал жертвой процесса распада.

Пока еще слишком рано делать далеко идущие выво­ ды из случившегося. К тому же настоящий очерк посвя­ щен в первую очередь вовсе не международным отноше­ ниям. Мировой порядок попадает в поле нашего зрения постольку, поскольку он определяет внутреннее разви­ тие, главным образом — развитых стран. Тут возможны два заключения, которые могут звучать как радостно, так и тревожно — смотря на чей вкус.

Первое: мы прошли по дороге от Канта к Гоббсу дальше, чем можно было предвидеть в начале 1980-х гг., и живем в неустроенном мире, где доминирующую роль играют соотношения сил. При этом, поскольку представ­ ляется, что вопрос о преобладании сверхдержав — США и России — может быть разрешен лишь в крайнем слуПРЕДЕЛЫ РОСТА чае — ядерной войны, жизненные шансы людей могут определяться различными более мелкими силами. В Ев­ ропе немало беспокойства вызывают распавшиеся центральноевропейские государства. Свой отпечаток на про­ цессы развития во многих частях света, в том числе и в бывшем Советском Союзе, накладывает резкая активиза­ ция ислама как религии, возвращающей к фундаменталь­ ным, зачастую — досовременным ценностям. Три эконо­ мических силовых центра — Америка, Европа и Япо­ ния — борются за рынки, не особенно беспокоясь о со­ блюдении правил.

Все это достаточно тревожно, да к тому же это толь­ ко начало гораздо более долгой и сложной истории, но добавить тут нечего. Потребность во всемирных нормах редко бывала очевиднее, чем сейчас. В экономике с по­ явлением крупных транснациональных предприятий и сопровождающих их финансовых рынков возникла новая производительная сила, многим приносящая благосостоя­ ние, но нуждающаяся в правилах игры, которые соответ­ ствовали бы радиусу действия новых экономических рынков. Война торговых гигантов — наихудшая из воз­ можных реакций на распад старого порядка. В военном плане дестабилизация блоков означает, что инструмент контроля над распространением ядерного оружия и тех­ нологий затупился. Следует опасаться, что сегодня веро­ ятность «ограниченных» атомных войн выше, чем когдалибо прежде. Вдобавок проблемы окружающей среды приобрели новую остроту. Может быть, мы уже стоим на грани того, чтобы сделать необитаемой планету, на кото­ рой живем. Помочь здесь могут лишь действия во все­ мирном масштабе. И наконец, мы должны как следует осознать, что страны третьего мира все глубже и глубже погружаются в пучину нищеты, болезней, войн и тира­ нии.

Итак, для всемирного сотрудничества хватает вполне очевидных задач. Но мы забежали вперед. К этой теме мы вернемся в конце книги, когда снова пойдет речь о мировом гражданском обществе. Здесь же я хотел глав­ ным образом подготовить почву для понимания процес­ сов внутреннего развития в 1970-е гг. В середине семиде­ сятых мир Раймона Арона умер. Начали рассыпаться сравнительно надежные международные условия продол­ жительного роста. Pax Americana был отвергнут собст­ венным родоначальником, и это положило начало проСОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ цессу, который в конце 1980-х гг. привел к своего рода всемирной аномии. Мир, лишенный многосторонних норм и правил, не мог не повлиять на жизненные шансы.

Этот мир в первую очередь мало стимулирует развитие человеческих прав. Апартеид в Южной Африке многим не нравился, но не существовало международных ин­ струментов, которые помогли бы что-то изменить; муже­ ственному президенту пришлось осуществлять перемены внутриполитическими средствами. И действие корзины по правам человека Хельсинкского совещания оказалось очень ограниченным, хотя «хельсинкские группы» в не­ которых странах получили возможность апеллировать к ней. Строго говоря, сейчас нет такого международного права (и лишь немногие начатки его мы наблюдаем в Ев­ ропейском сообществе, в Европейской конвенции по пра­ вам человека), которое обещало бы в будущем междуна­ родные гарантии прав.

Разрушение послевоенного порядка затронуло и ту сторону жизненных шансов, что связана с обеспечением.

В международных отношениях речь всегда шла в первую очередь об экономическом обеспечении. Бреттон Вудс и Гавана, то есть МВФ, Всемирный банк и ГАТТ внесли свою лепту в экономическое чудо послевоенной эпохи.

Поэтому следствием ослабления международных эконо­ мических и валютных организаций стало снижение шан­ сов роста. В конечном счете унилатерализм, провозгла­ шенный Соединенными Штатами 15 августа 1971 г., не сослужил хорошей службы ни им самим, ни кому-либо еще. Скорее, он положил начало десятилетию кризиса.

Дебаты об экономическом росте 1970-е гг. славились преувеличениями. Особенно в ходу тогда была черная краска. Ни разу еще после появ­ ления «Восстания масс» и «Заката Европы» в 1920-х — начале 1930-х гг. не писалось столько книг с заглавиями типа: «Что не так с нашим миром?», «Пути выхода из ловушки благосостояния», «Шок будущего», «Закат со­ временного мира», «Подъем и упадок наций», «Неуют­ ная современность», «Общество без роста», «Доживем ли мы до будущего?»2.

Определенные слова встречаются в этих книгах так часто, что теперь, когда можно, так сказать, уложить 1970-е гг. на кушетку и осмотреть их с некоторого рас­ стояния, хочется немножко заняться социальным психо­ анализом. Важнейшим модным словечком той эпохи было слово «предел». «Идея предела, — говорит немец­ кий автор книги, озаглавленной «Пределы будущего», — вошла в круг идей, определяющих историю». Другой автор, тоже немец, усматривает пафос европейской исто­ рии со времен Ренессанса в демонстрации человеческой способности преодолевать пределы, но сегодня, добавля­ ет он, «человечество подходит к пределам, о которых не знало или не хотело знать по меньшей мере два послед­ них столетия»3. Как мне представляется, Деннис Мидоуз и другие авторы первого доклада Римского клуба, оза­ главленного «Пределы роста», лучше всех уловили на­ строения 1970-х гг. и ярче всех отразили их.

Когда итальянский предприниматель и гуманист Аурелио Печчеи в 1968 г. начал собирать в Риме группу вид­ ных деловых людей, ученых и политиков, он имел наме­ рение найти общий знаменатель в массе как будто бы не связанных между собой явлений, проступавших под обо­ лочкой внешних событий. Сам Печчеи (в докладе 1976 г., т.е. тоже с некоторой дистанции) перечисляет целый список таких явлений — рост населения и соци­ альная несправедливость, безработица и энергетический кризис, валютный кризис и протекционизм, неграмот­ ность и разобщенность, терроризм и коррупция и т.д. и т.п., — подводя затем следующий итог: «Вот эту обеску­ раживающую, нерасчленимую на вид массу трудностей Римский клуб называет своей проблематикой». Заклю­ чение по этой проблематике, точнее — мрачный диагноз Римского клуба, звучит если и не убедительно, то просто и внушительно: «Если современные тенденции роста ми­ рового народонаселения, индустриализации, загрязнения окружающей среды, производства продуктов питания и эксплуатации ресурсов останутся без изменений, где-то в следующие сто лет рост на этой планете достигнет своего предела»4.

Доклад Мидоуза впервые вышел в 1972 г. Называя его неубедительным, не стоит умалять значения подня­ тых в нем вопросов. Сам Римский клуб вскоре обнару­ жил, что глобальные цифры, которыми он оперировал, в действительности не подходят ни к одному конкретному случаю; поэтому во втором докладе, составленном Михайло Месаровичем и Эдуардом Пестелем, данные были

166 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

дезагрегированы. Тем не менее, обе исследовательские группы недооценили мировые мощности по производству продуктов питания. К тому же у них нигде нет ни наме­ ка на возможность голода посреди изобилия, т.е. на про­ блемы прав. (Римский клуб разделял «количественную манию» тех, кому собрался возражать.) Два десятилетия спустя мы лучше можем оценить имеющиеся у нас ресур­ сы. На первый план вышли сберегающие технологии, новые методы, альтернативные источники энергии. Про­ блема окружающей среды везде стоит на повестке дня, отчасти, конечно, потому, что именно Римский клуб при­ дал ей гласность. Правда, рост народонаселения беспре­ пятственно продолжается, несмотря на то что в Африке и кое-где в других местах появились новые виды смерт­ ности, от которых волосы встают дыбом и возникают со­ вершенно непредвиденные вопросы относительно буду­ щего.

Слабость доклада Римского клуба заключена в самой идее предела. Экстраполяция — не слишком надежный способ заглянуть в отдаленное будущее, а предположе­ ние, будто ухудшение положения может происходить не только линейно, но и по экспоненте, пугая простые души, мало способствует решению проблем. Тот, кто в своем анализе отводит центральное место пределам, мыс­ лит «одноколейно». По одной колее можно ехать только вперед либо резко тормозить и давать задний ход. И многие действительно придерживаются такого образа мыслей. Рекомендация продолжать как раньше, какие бы препятствия ни встречались на пути, или требование поворота на все 180 градусов — два наиболее вероятных типа реакции в каждой конкретной ситуации, даже при столкновении с самыми неожиданными проблемами.

Именно так обстояло дело в 1970-е, а в известной мере и в 1980-е гг. Одни насвистывали в темноте старые песен­ ки роста, другие требовали никогда не повторять того, что было сделано в 1950-е и 1960-е гг. Ни те, ни другие не могли дать полезного совета. В действительности ис­ тория движется иначе — в сторону и вперед, подобно шахматному коню, либо меняя приоритеты, либо находя новые наступательные методы, перед которыми вчераш­ ние границы теряют значение, как линия Мажино в эпоху воздушных войн.

Это не значит, что нам достаточно спокойно подо­ ждать, пока дела не наладятся сами собой (хотя я раздеПРЕДЕЛЫ РОСТА ляю сомнения по поводу человеческих возможностей планирования и рыночные предпочтения, отличающие современную либеральную мысль). Это не значит также, что в 1970-е гг. не произошло никаких решающих пере­ мен. Напротив, опыт 1970-х гг. знаменует собой поворот­ ный пункт в современном социальном развитии. Пока еще слишком рано, чтобы с уверенностью судить, на­ сколько этот поворот был важен. Возможно — не менее важен, чем переход от либерального к социал-демократи­ ческому веку за сто лет до этого. Впрочем, современники всегда склонны придавать эпохальное значение даже самым эфемерным событиям; мысль, что они живут в знаменательную эпоху, таит в себе неотразимое очарова­ ние для интеллектуалов. В 1789 г. (примерно) был дра­ матически провозглашен принцип гражданских прав;

1889-й год (примерно) — год публикации «Фабианских очерков» и создания профсоюзов неквалифицированных рабочих в Великобритании — положил начало организо­ ванной классовой борьбе, которая повлекла за собой соб­ ственную институционализацию и, много позже, образо­ вание класса большинства; 1989-й год (примерно) рево­ люциями в коммунистическом мире еще раз напомнил об основных ценностях открытого общества, однако эти ре­ волюции не могли затушевать иных перемен мирового масштаба, для которых пока нет названия.

Экономический рост имеет самое прямое отношение к этим переменам. Предсказания Римского клуба относи­ тельно пределов роста многим показались неоправданно пессимистическими. Однако год спустя нефтяной кризис вызвал к жизни памятные картины. Острая нехватка бензина заставила опустеть автострады; во многих домах было введено нормирование электроэнергии; целые от­ расли промышленности оказались под угрозой. Конечно, все это осталось в прошлом и к тому же отчасти носило скорее символический характер, но то были символы возможных неожиданностей. В 1970-е гг. большинство стран пережили минимум год «негативного роста»;

всюду в мире ОЭСР средние показатели роста опусти­ лись ниже, чем в предыдущие десятилетия5; основной темой политики стал вопрос, как справиться с новой си­ туацией. Ремесло политика стало трудным делом. Мно­ гие проиграли на выборах. Даже экономисты поначалу были в растерянности. Некоторые из них в ходе дебатов выдвинули теории, о которых стоит вспомнить, главным

168 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

образом потому, что они стали фоном для воцарившихся в 1980-е — 1990-е гг. настроений. Эти теории призваны были объяснить новые проблемы роста и помочь найти пути разрешения дилеммы, которая стала очевидной.

Наипростейшая из них — это, собственно, вообще не теория, а апелляция к так называемым «долгим циклам»

как к своего рода закону природы. Уолт Ростоу, настоя­ тельно ссылаясь на открывшего эти циклы русского эко­ номиста Кондратьева, насчитал за последние 200 лет ряд «периодов понижательной тенденции»: 1790—1815, 1848-1873, 1896-1920 и 1936-1951 гг. В отношении той или иной страны такая датировка может удивить, но, так или иначе, тезис Ростоу гласил, что нет ничего уди­ вительного, если следующий подобный период начался в 1972 г. Он пройдет своим чередом и через 25 лет закон­ чится новым взлетом. К 2000 г. «высокие и стабильные показатели роста будут идти рука об руку со стабильны­ ми ценами»6.

Другие, однако, не довольствовались констатацией столь необъяснимых закономерностей. Альберт Хиршманн с характерными для него иронией и скепсисом го­ ворил о циклах «разочарования», которые представляют собой реакцию человека на обезличенные противоречия и которых трудно избежать, хотя и надо стараться, чтобы они не лишили окончательно разумное действие всякого стимула7. Манкур Олсон пошел еще дальше. Дабы объ­ яснить наиболее значительный экономический феномен 1970-х гг. — стагфляцию, — он призвал на помощь свою «логику коллективного действия», которую считает не­ преложной. Чем дольше общества и экономики в состоя­ нии развиваться, не подвергаясь воздействию внутренних и внешних потрясений, тем вероятнее, что они окостене­ ют и не будут способны ни к адаптации, ни к инновации.

Картели групп особых интересов подавляют предприни­ мательскую инициативу, и вся система оказывается на мели. Как же снять ее оттуда? Умозаключения Олсона вызвали множество критических замечаний, хотя, если рассматривать их на фоне его анализа, они могут пока­ заться правдоподобными. Он цитирует Джефферсона:

«Дерево прогресса время от времени должно орошаться кровью патриотов». Только войны и революции способ­ ны прервать стагнацию экономики и предотвратить упа­ док наций8.

Суть дебатов по поводу экономического роста в 1970-е гг. была несколько менее драматична, но, тем не менее, заслуживает внимания. Она отличалась двумя главными признаками. Во-первых, обескураживающе не­ ясна была сама постановка вопроса: одни сомневались в том, достижим ли вообще дальнейший экономический рост, другие — в том, следует ли желать его достиже­ ния. Второй признак заключался в странном стремлении предлагать неэкономические способы решения экономи­ ческих вопросов. Неясность в постановке основной про­ блемы особенно отчетливо видна в полемике между Эдом Мишаном и Вильфредом Беккерманом. Мишан опубли­ ковал свою книгу «Цена экономического роста» уже в 1967 г. и впоследствии дополнил ее «Дебатами об эконо­ мическом росте». Беккерман возразил ему в 1974 г. в своей работе «В защиту экономического роста». Мишан никогда не был высокого мнения о росте и вообще о со­ временном мире. «Личный автомобиль наверняка одно из величайших, если не самое величайшее несчастье, когдалибо выпадавшее на долю человечества»9. Столь роман­ тические воззрения проливают достаточно яркий свет на постоянные ожесточенные нападки автора на «людей роста». Беккерман, напротив, занимает умеренную, соци­ ал-демократическую позицию: цена отсутствия роста выше, чем цена роста; многое еще нужно сделать, чтобы повысить всеобщее благосостояние; и, конечно, «повыше­ ние совокупного дохода — необходимая предпосылка по­ вышения дохода распределенного».

Это тем более интересно, что сам же Беккерман гово­ рит: «У наиболее богатых стран мира на деле сейчас больше, чем когда-либо прежде, поводов испытывать не­ уверенность относительно того, желателен ли быстрый экономический рост». Поэтому он ничего не имеет про­ тив поисков таких показателей благосостояния, которые включали бы иные факторы помимо валового обществен­ ного продукта и реального дохода. Фактически одним из серьезных последствий дебатов 1970-х гг. стало измене­ ние языка общественного дискурса. Сама ОЭСР, бывшая прежде академией философии роста, стала поощрять применение социальных индикаторов наряду с традици­ онными экономическими мерками. Политики и даже пра­ вительства заговорили о «пропорциональном» или «каче­ ственном» росте, дабы продемонстрировать убеждение,

170 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

что отныне недостаточно продолжать двигаться по наез­ женной колее 1950-х — 1960-х гг.

Разумеется, не все последовали примеру тех эконо­ мистов, которые сделали еще один шаг вперед и потребо­ вали кардинально изменить господствующие представле­ ния о ценностях. Тибор Сцитовски («Радостная экономи­ ка»), проводя различие между очарованием нового и комфортом привычного, принижал значение материаль­ ного уровня жизни. Фред Хирш («Социальные пределы роста») требовал «новой социальной этики», которая от­ влекла бы алчущий взгляд человека от обеспечения, все равно недостижимого для него, поскольку начиная с оп­ ределенного момента рост уничтожает собственные цели.

Фриц Шумахер («Человеческий масштаб») возлагал на­ дежду на то, что в рамках экономической деятельности более скромного порядка появятся «новые лояльности», как когда-то гигантомания эпохи роста породила свои. В этих и других предложениях новых ценностей трудно распознать идиосинкратические элементы. По-видимому, прежде всего мы должны констатировать, что, по мне­ нию данных представителей общественной науки, как правило, отличающейся суровой рациональностью, кри­ зис 1970-х гг. требовал чего-то иного, нежели обычные рецепты экономической политики.

В конце 1980-х гг. многим из доживших до этого вре­ мени наверняка пришлись бы не слишком по вкусу напо­ минания об их работах 1970-х гг. Конъюнктура торгов­ цев пессимизмом оказалась недолговечной, и это хорошо;

однако кое-какие полезные сомнения остались. Вот об этом следует помнить после десятилетия «капитализма казино» в 1980-х гг. Когда туман кризисов семидесятых рассеялся, обеспечение предстало в новой перспективе.

Рост больше не казался средством решения всех вопро­ сов — он одновременно сам стал представлять проблему и уже не воспринимался как нечто само собой разумею­ щееся. Пускай всегда найдется какой-нибудь Институт Хадсона, обещающий рай (обеспечения) на земле, тем не менее, официальные и неофициальные экономисты стали осторожнее с прогнозами. Рост, как теперь известно, всегда таит в себе риск. Еще и поэтому мировая эконо­ мика приобретает все большее значение для всех заинте­ ресованных сторон.

Циклы Кондратьева, конечно, не могут служить по­ лезным инструментом для политики; в этом никогда и не было исторической необходимости. Но все же в 1970-е гг.

распространилось мнение, будто успехи прошлого в отве­ те за проблемы настоящего. Социальные гражданские права, если посмотреть на них под другим углом, пред­ стают в виде побочных расходов на заработную плату (и налогов), вредящих международной конкурентоспособ­ ности. Десятилетиями величина, казалось, гарантировала эффективность; теперь стала видна цена новых инвести­ ций и недостаточной гибкости. Выяснилось, что сущест­ вующие элементы корпоративизма, порожденные демо­ кратической классовой борьбой, затрудняют процессы адаптации и тем самым в равной мере наносят ущерб и росту, и шансам занятости.

Правительства и граждане оказались перед необходи­ мостью принимать решения. Кое-кто просто пошел «в низы» и примкнул к зеленым. Но такую роскошь могли себе позволить немногие, и потому продолжалось это не­ долго. Другие пытались возродить дух экономического роста в его самой грубой количественной форме. Они хо­ тели быстро разбогатеть. Теория и практика экономичес­ кой политики сосредоточились на обеспечении, т.е. на снижении налогов в пользу предпринимателей, стимули­ ровании трудящихся и финансировании новых техноло­ гий. Легко можно увидеть, как политика восьмидесятых годов родилась из трудностей семидесятых, о чем ниже будет сказано подробнее, и тогда станет ясно, что де­ структивный аспект этого изменения преобладает над конструктивным. Чтобы сделать перемены возможными, пришлось демонтировать многие социал-демократические институты, но общество, поднимающееся из их пепла, пока видно лишь в самых общих очертаниях и, возмож­ но, не будет долговечным.

Непросто описать долгосрочные результаты реформ, которые я с несколько обманчивой точностью привязал к одной конкретной дате — 1968-му году. Некоторые из этих реформ остались пустыми словами, хотя изменение лексики мостило дорогу к смене ценностей. Кое-какие меры, предпринятые с реформаторскими намерениями, лишь добавили несколько последних завитушек на фасад здания социального государства. В отдельных случаях

172 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

предполагаемые улучшения оказались каплей, перепол­ нившей чашу; так, например, было в Германии, когда там ввели выплату по больничному листу с первых дней болезни; таким образом сама по себе вполне разумная система дала простор для злоупотреблений и в итоге стала чересчур затратной. Однако, если оценивать ре­ формы с количественной точки зрения, в глаза бросается прежде всего один факт — огромный прирост в этот пе­ риод числа государственных служащих. Революция 1968 года (если ее так можно назвать) была революцией государственной службы.

Это сыграло роль во многих отношениях, но в пер­ вую очередь обусловило отдаленные последствия реформ 1960-х — начала 1970-х гг. В 1984 г. 4,6 млн граждан тогдашней Федеративной Республики Германии прямо или косвенно были заняты на государственной службе;

еще 300 тыс. человек состояли в аналогичных ей трудо­ вых отношениях, и 1,2 млн человек получали пенсию как бывшие госслужащие. Прибавьте сюда членов их семей, и получите минимум 15 млн человек в стране с населением менее 60 млн. С середины 1970-х гг. это число существенно не менялось, но за предыдущее деся­ тилетие, с 1965 по 1975 г., возросло более чем на 35%.

Сверх того, большую часть прироста обеспечили так на­ зываемые высшие должностные лица с особыми правами и льготами — число высокопоставленных чиновников за указанный период удвоилось.

Ситуация в Германии — в известной мере исключе­ ние. (Правда, шведский институт изучения общественно­ го мнения СИФО перед выборами в риксдаг 1985 г. под­ считал, что 54% всех шведских избирателей получают свой доход от государства: 28% как госслужащие, а 26% как получатели трансфертного дохода.) В Германии и учителя, и железнодорожники, и почтальоны, и авиадис­ петчеры либо состоят на государственной службе, либо занимают положение, строго аналогичное положению госслужащего. Однако, если в Великобритании и других странах учесть всех, кто работает на региональную или местную власть, в службе здравоохранения, в школах и других местах, труд в которых практически не ограничен определенным сроком, связан с индексируемым de facto доходом и определенными льготами в случае болезни и старости, то цифры будут не так уж сильно различаться.

Только в Соединенных Штатах картина получается одноПРЕДЕЛЫ РОСТА значно иная; но в остальном мире ОЭСР в середине 1970-х гг. около четверти всего населения имело профес­ сии с характеристиками государственной службы, и мно­ гие из этих профессий получили подобный статус в предыдущее десятилетие.

Причины данного процесса очевидны. По желанию, их можно изложить в более или менее циничной манере.

Часть энергии реформ конца 1960-х гг. исходила от тех, кто стал продуктом быстро расширявшейся системы выс­ шего образования, т.е. от выпускников высшей школы.

Им нужна была работа, и они упорно настаивали на ре­ формировании обществ, в которых, по их мнению, власт­ вовали частные экономические интересы. Для них «госу­ дарственный» означало «такой, к какому следует стре­ миться». Следовательно, им нужно было найти места в государственном секторе. Практически целое поколение выпускников высшей школы с величайшей легкостью су­ мело проскользнуть на государственную службу в плани­ рующие, образовательные, надзирающие и управляющие ведомства. Тот факт, что сразу после них доступ туда оказался прегражден вдвойне: как в результате прекра­ щения образования новых мест, так и из-за сравнительно молодого возраста новых чиновников, во многом повли­ ял на политические настроения 1980-х гг.

Если говорить менее цинично — очевидно, что мно­ гие реформы той эпохи делали увеличение администра­ тивной деятельности необходимым, они нуждались в уп­ равлении. Нужно упомянуть и непредвиденные последст­ вия процесса, который стало модно называть демократи­ зацией. Для чего только не употребляли это модное сло­ вечко, но чаще всего, как это ни парадоксально, — для обозначения тенденций, ведущих скорее к бюрократиза­ ции, нежели к власти народа. Демократизация — значит новые органы и множество заседаний; органы и заседа­ ния требуют не только много времени, но и много бума­ ги. Демократизация — это создание профессиональных инстанций по каждому решению и, следовательно, про­ изводство различных актов. Демократизация — это также подмена личного суждения многочисленными и подробными обоснованиями; такая рутина требует нали­ чия формуляров, архивов и администраторов. Привер­ женцы безвластной коммуникации могут верить, будто заменяют непререкаемый авторитет участием всех во

174 СОВРЕМЕННЫЙ СОЦИАЛЬНЫЙ КОНФЛИКТ

всем, но в первую очередь они подвергают всех изощрен­ ной пытке бюрократией.

Немаловажное значение имеет еще одна причина экс­ пансии государственной службы в годы реформ. Своего рода чиновничий менталитет во многом связан с наклон­ ностями и убеждениями класса большинства. Даже в тех обществах, где большинству, чтобы выжить, нет нужды держаться за государственную кормушку (как в Шве­ ции), такие ценности, как безопасность и упорядоченное продвижение, надежная и не слишком утомительная ра­ бота по профессии, безличные, основанные на расчете отношения господства, стали пользоваться предпочтени­ ем людей во многих сферах жизни. Опять-таки ирония здесь неуместна. Жизнь госслужащих, может быть, не слишком волнующа и даже не очень интересна, в ней мало места для новаторства, для необычных путей, но это все же важная социальная конструкция, удовлетво­ ряющая многие запросы.

Есть еще один пример противоречивости современ­ ности. Макс Вебер как будто отразил ее в двойном зна­ чении своего понятия рациональности. Рациональное от­ правление власти побеждает дилетантизм и произвол прежних ее форм, но, будучи развито до крайних преде­ лов, оно начинает грозить созданием «железной клетки», где душатся всякая инициатива и любого рода индивиду­ ализм. Абстрактная метафора имеет вполне конкретное значение, особенно если мы подумаем о государстве все­ общего благосостояния или социальном государстве.