«Д31 Демографические перспективы России/ Под ред. академика Осипова Г.В. и проф. Рязанцева С.В. – М.: Экон-Информ, 2008. – 906 с. ISBN 978-5-9506 -0329-7 В книге рассматриваются тенденции демографического развития России ...»

Если сопоставить эти обстоятельства со сходной клинической картиной смерти от указанных причин, то можно вполне обоснованно утверждать, что речь идет об одинаковых инцидентах, классификация же их в разных рубриках – не более чем статистические предпочтения той или иной территории в условиях полного отсутствия единых в стране стандартов, нормативной базы, определяющих кодировку каждого конкретного случая. Представляется, что в этом смысле наиболее соответствует реалиям картина первой группы территорий, где явно и недвусмысленно преобладал «контакт с тупым предметом». Интересно, что суммарная доля уточненных и неуточненных происшествий в среднем по России соответствовала вкладу контакта с тупым предметом (24,5% и у мужчин, и у женщин 20–39 лет против 22,4% и 22,7%; 31,2% и 29,4% у 40–59-летних против 32,4% и 31,7% соответственно), причем между региональным профилем совокупной значимости смертности от этих повреждений и от контактов с тупым предметом среди повреждений с неопределенными намерениями в 2005 г. наблюдалась достаточно высокая обратная связь, усиливающаяся с возрастом и у мужчин, и у женщин: так, для 20–39-летних коэффициент ранговой корреляции составил 0,59 и 0,52, для 40–59-летних – 0,68 и 0,66 соответственно – это свидетельствует, что на ряде территорий систематически практикуется недоучет «контактов с тупым предметом» за счет разного рода уточненных и неуточненных повреждений.

Нельзя забывать: если смерть наступила от контакта с тупым предметом, вполне обоснованным представляется предположение о насильственном характере этого события, с соответствующими правовыми последствиями, если использован более размытый диагноз – эти события, особенно под рубрикой «неопределенные намерения», не требуют однозначного и немедленного реагирования правоохранительных органов.

Детальный анализ характера повреждений позволяет понять, какие причины обусловливают уровень смертности от повреждений (без уточнений) на той или иной территории или группе территорий. Проводя эту оценку, мы будем опираться на характер повреждений, исходя из наиболее типичного, характерного способа реализации каждого из этих событий. Этот подход позволяет выделить 3 группы наиболее массовых событий, формирующих смертность от повреждений с неопределенными намерениями – убийства, самоубийства и прочие случайные отравления. К латентным убийствам была отнесена совокупная смертность от контактов с тупым и острым предметом, огнестрельных ранений, а также уточненных и неуточненных повреждений (Y28, Y29, Y22–Y24, Y33, Y34); к самоубийствам – смертность вследствие удушений и падений, а также отравлений лекарственными веществами (Y20, Y30, Y10, Y11, Y13, Y14); к прочим случайных отравлениям – отравления разного рода химическими веществами (Y16, Y18, Y19). Можно предположить, что существенный вклад в самоубийства могут вносить и отравления разного рода химическими веществами, однако это предположение требует специальных исследований, и даже предварительная оценка насильственной и суицидальной компоненты невозможна только на основании данных базы Росстата, поэтому мы рассматриваем эти смерти как потенциальную базу прочих случайных отравлений.

Из таблицы 1 следует, что в среднем по России половина смертности 20–39–летнего населения от повреждений с неопределенными намерениями определялась латентными убийствами (53,2% у мужчин и 50,4% у женщин), соответственно 16,4% и 17,9% – латентными самоубийствами и 17,5% и 19,1% – отравлениями разного рода химическими веществами (что также косвенно может быть отнесено к суицидам). У населения старших трудоспособных возрастов значимость латентных убийств возрастала до 67,6% и 63,2%, самоубийств – снижалась до 10,8% и 11,6%, а химических отравлений – до 7,4% и 10,8% соответственно.

Однако значимость каждой из этих 3 причин, их влияние на формирование общей смертности от повреждений с неопределенными намерениями существенно варьировалась в разных регионах России.

Из таблицы 3 видно, что все российские территории в зависимости от уровня смертности населения младших трудоспособных возрастов от повреждений с неопределенными намерениями и значимости среди них 3 ведущих причин (латентные убийства, латентные самоубийства, латентные прочие случайные отравления) можно разделить на 6 больших групп.

В первую группу (8% российских территорий) входят регионы с невысокими уровнями смертности, с одной стороны, и без явного доминирования какой-либо причины из 3 приведенных.

Следующие 3 группы объединяют большую часть (70%) территорий с уровнем смертности, близким к общероссийскому, с не меньшей, чем общероссийская, значимостью латентных убийств. Однако, при сходных показателях, каждая группа имеет свою специфику.

Так, во второй группе, куда входит 9% территорий (Амурская, Липецкая, Московская, Новосибирская, Тульская, Челябинская области, республика Коми), на фоне значимости латентных убийств, близких к российской, аномально высокой является доля химических отравлений (у мужчин она превышает общероссийскую почти вдвое, у женщин – более чем вдвое).

Распределение российских территорий по уровню смертности от повреждений с неопределенными намерениями населения 20–39 лет и значимости латентных убийств, самоубийств и отравлений химическими веществами в 2005 г. (в % к уровню России) Клас- Объ- (%) Повреж- ства убийства ления Всего/ В среднем по России Примечание:

1. Брянская, Тюменская области, Чукотский АО, Кабардино–Балкария, Алтай, Калмыкия 2. Амурская, Липецкая, Московская, Новосибирская, Тульская, Челябинская области, республика Коми 3. Хабаровский край, Архангельская, Астраханская, Белгородская, Воронежская, Иркутская, Калининградская, Тверская, Калужская, Камчатская, Кемеровская, Костромская, Магаданская, Новгородская, Оренбургская, Пензенская, Псковская, Смоленская, Еврейская автономная области, республики Адыгея, Дагестан, Марий–Эл, Мордовия, Чувашия 4. Краснодарский, Красноярский, Приморский края, Владимирская, Волгоградская, Нижегородская, Ивановская, Кировская, Курганская, Курская, Ленинградская, Омская, Пермская, Томская, Ярославская, области, Санкт–Петербург и Москва, республики Башкортостан, Бурятия, Карелия, Северная Осетия, Татарстан, Саха (Якутия) 5. Алтайский и Ставропольский края, Вологодская, Самарская, Мурманская, Саратовская, Свердловская, Ульяновская области, республики Тыва и Удмуртия 6. Сахалинская, Орловская, Ростовская, Рязанская, Тамбовская, Читинская области, республика Хакасия.

В третьей группе, куда входит почти треть российских территорий (Хабаровский край, Архангельская, Астраханская, Белгородская, Воронежская, Иркутская, Калининградская, Тверская, Калужская, Камчатская, Кемеровская, Костромская, Магаданская, Новгородская, Оренбургская, Пензенская, Псковская, Смоленская, Еврейская автономная области, республики Адыгея, Дагестан, Марий–Эл, Мордовия, Чувашия), основной причиной, обусловившей повреждения (без уточнений), безусловно, являются латентные убийства, значимость которых в 1,5 раза превышает общероссийскую, при явно сниженной значимости и суицидов, и отравлений.

Однако на таком же количестве территорий (31%), при близкой к общероссийскому вкладу доля латентных убийств, безусловно превышена значимость суицидов: в этих регионах (Краснодарский, Красноярский, Приморский края, Владимирская, Волгоградская, Нижегородская, Ивановская, Кировская, Курганская, Курская, Ленинградская, Омская, Пермская, Томская, Ярославская, области, Санкт–Петербург и Москва, республики Башкортостан, Бурятия, Карелия, Северная Осетия, Татарстан, Саха (Якутия)) общероссийский «фон» самоубийств превышен на треть у мужчин и на 2/3 у женщин. В этой (четвертой) группе не только вклад убийств, но и химических отравлений близок к общероссийскому.

В пятой и шестой группах (соответственно 13% и 9% территорий) на фоне высокой и очень высокой смертности от повреждений (без уточнений) явно снижена значимость латентных убийств по сравнению с общероссийским уровнем, однако существенно превышен вклад самоубийств. Различия между пятой (Алтайский и Ставропольский края, Вологодская, Самарская, Мурманская, Саратовская, Свердловская, Ульяновская области, республики Тыва и Удмуртия) и шестой группами (Сахалинская, Орловская, Ростовская, Рязанская, Тамбовская, Читинская области, республики Хакасия) определяются химическими отравлениями: в пятой группе их значимость в 2,5 раза превышает общероссийскую, в шестой – существенно ниже последней.

Таким образом, из таблицы 3 видно, что сходство уровней смертности от повреждений с неопределенными намерениями не означает сходства факторов, их определяющих, – на территориях с близкими уровнями смертности они могут формироваться разными причинами (латентными убийствами, самоубийствами, отравлениями). Во–вторых, следует отметить, что в молодых возрастах повышенная значимость латентных убийств присуща территориям с близким к российскому уровнем смертности от повреждений с неопределенными намерениями, самоубийств – с высокими и очень высокими уровнями смертности, высокий вклад химических отравлений присущ как территориям с несколько сниженным (вторая группа), так и с высоким (пятая группа) уровнем искомого показателя.

С возрастом эта картина достаточно существенно меняется.

Распределение российских территорий по уровню смертности от повреждений с неопределенными намерениями населения 40–59 лет и значимости латентных убийств, самоубийств и отравлений химическими веществами в 2005 г. (в % к уровню России) Всего/ В среднем по России Примечание:

1. Алтай и Калмыкия 2. Краснодарский край, Белгородская, Тверская, Кировская, Курганская, Липецкая, Московская, Новосибирская, Пензенская, Томская области, республики Адыгея, Башкортостан, Удмуртия, Саха (Якутия), Санкт–Петербург и Москва 3. Приморский край, Архангельская, Астраханская, Владимирская, Иркутская, Калининградская, Калужская, Камчатская, Кемеровская, Ленинградская, Магаданская, Новгородская, Оренбургская, Пермская, Псковская, Смоленская области, Чукотский автономный округ, республики Бурятия, Дагестан, Кабардино–Балкария, Коми, Марий–Эл, Мордовия, Татарстан, Чувашия 4. Алтайский край, Амурская и Ульяновская области, республика Тыва 5. Хабаровский край, Воронежская, Нижегородская, Ивановская, Костромская, Мурманская, Тульская, Челябинская, Ярославская и Еврейская автономная области, республика Карелия 6. Красноярский и Ставропольский края, Брянская, Волгоградская, Вологодская, Самарская, Курская, Омская, Орловская, Ростовская, Рязанская, Саратовская, Свердловская, Тамбовская, Тюменская, Читинская, Сахалинская области, республики Северная Осетия и Хакасия Из таблицы 4 видно, что в первую группу входили 2 территории (Алтай и Калмыкия) с низкими уровнями смертности 40–59-летних от повреждений с неопределенными намерениями и без сколько-нибудь значимого вклада какой-то из 3 искомых причин.

Вторая группа (21% территорий) характеризовалась низкими уровнями смертности как у мужчин, так и у женщин, однако если у мужчин этой группы (Краснодарский край, Белгородская, Тверская, Кировская, Курганская, Липецкая, Московская, Новосибирская, Пензенская, Томская области, республики Адыгея, Башкортостан, Удмуртия, Саха (Якутия), Санкт–Петербург и Москва) низкие показатели формировались на фоне повышенной значимости убийств, то у женщин – почти в 1,5 раза превышавшей российскую значимости самоубийств. Доля химических отравлений и у мужчин, и у женщин мало отличалась от общероссийской.

В третью группу входила треть российских территорий (Приморский край, Архангельская, Астраханская, Владимирская, Иркутская, Калининградская, Калужская, Камчатская, Кемеровская, Ленинградская, Магаданская, Новгородская, Оренбургская, Пермская, Псковская, Смоленская области, Чукотский автономный округ, республики Бурятия, Дагестан, Кабардино–Балкария, Коми, Марий–Эл, Мордовия, Татарстан, Чувашия). Смертность от повреждений (без уточнений) на этих территориях была обусловлена латентными убийствами, значимость которых у мужчин на 20%, а у женщин – на треть превышала общероссийскую, вклад самоубийств и химических отравлений был самым низким по всей совокупности российских территорий.

В четвертую группу входили 4 территории (Алтайский край, Амурская и Ульяновская области, республика Тыва). В этой группе на фоне мужской смертности от повреждений (без уточнений), близкой к общероссийской, женская смертность была очень высока. При этом и у мужчин, и у женщин эти показатели определялись в первую очередь химическими отравлениями, значимость которых почти вчетверо превышала общероссийскую, у мужчин можно отметить также повышенную значимость самоубийств.

В пятую и шестую группу, характеризующиеся высоким уровнем смертности от повреждений (без уточнений), входили соответственно 14% и 24% российских территорий, и обе эти группы характеризовались в разной степени повышенной значимостью химических отравлений.

Принципиальные отличия между ними заключались в том, что пятая группа (Хабаровский край, Воронежская, Нижегородская, Ивановская, Костромская, Мурманская, Тульская, Челябинская, Ярославская и Еврейская автономная области, республика Карелия) характеризовалась повышенной более чем на 10% по сравнению с общероссийской значимостью латентных убийств, шестая (Красноярский и Ставропольский края, Брянская, Волгоградская, Вологодская, Самарская, Курская, Омская, Орловская, Ростовская, Рязанская, Саратовская, Свердловская, Тамбовская, Тюменская, Читинская, Сахалинская области, республики Северная Осетия и Хакасия) – самоубийств, причем у мужчин это превышение выражено больше, нежели у женщин.

Таким образом, у 40–59-летних повышенная обусловленность повреждений (без уточнений) латентными убийствами наблюдается не на трети, а на 2/3 территорий, характеризующихся и низким, и средним, и высоким уровнем показателя. При этом с возрастом явно снижается число территорий с повышенной значимостью суицидов (52% регионов у 20–39-летних против 29% у 40–59-летних мужчин и 45% у их ровесниц). На этом фоне значимо растет число территорий с выраженной значимостью разного рода химических отравлений (21% у 20–39-летних против 43% у 40–59-летних). Можно констатировать, что с возрастом происходит вытеснение суицидов химическими отравлениями. Между тем, рост значимости самоубийств с возрастом считается давно доказанным. Представляется, что подобные трансформации региональной картины значимости этих двух причин можно рассматривать как аргумент в пользу высказанной нами выше гипотезы о химических отравлениях с неопределенными намерениями как о еще одном резервуаре латентной суицидальной смертности, однако это предположение требует специального исследования.

Каковы же масштабы недоучета смертности от 3 указанных причин, в значительной мере определявших смертность от повреждений с неопределенными намерениями – латентных убийств, самоубийств и прочих случайных отравлений? Чтобы определить их, мы сопоставили официальные показатели смертности от искомых причин и их латентные уровни, рассчитанные по критерию наиболее вероятного механизма нанесения повреждений (отношение смертности от латентных событий к официальной, в %).

Недоучет (в%) смертности населения трудоспособных возрастов от убийств, самоубийств, прочих случайных отравлений за счет латентных аналогичных событий среди повреждений с неопределенными намерениями в России в 2005 г.

МЖ М Ж МЖМЖ М Ж МЖ

Ставропольский 73,0 38,2 24,5 52,5 303,3 332,8 136,9 83,2 31,1 37,6 134,1 205, Волгоградская 63,7 54,8 23,9 20,8 73,2 77,0 117,6 69,3 23,1 36,8 41,9 56, Вологодская 109,6 30,2 26,2 26,5 108,6 72,9 134,7 98,1 19,7 36,4 30,4 36, Воронежская 127,1 271,3 8,7 14,4 23,9 109,0 179,4 191,8 11,2 17,5 36,3 42, Нижегородская 94,2 76,3 18,5 36,3 92,1 82,3 165,5 116,0 13,0 21,8 41,1 65, Калининградская С.–Петербург 101,8 41,9 63,8 82,8 16,7 17,4 166,1 82,0 51,6 72,5 26,7 45, Ленинградская 79,3 48,0 11,5 34,5 24,5 31,5 171,7 119,3 10,5 14,8 18,7 0, Московская 21,3 7,9 3,8 2,1 7,3 11,2 29,4 20,2 2,1 2,5 4,8 7, Мурманская 103,1 82,6 27,4 33,6 207,7 240,1 356,9 182,4 14,7 38,6 36,8 156, Новгородская 103,4 103,3 4,4 0,0 2,2 19,0 150,2 124,7 1,4 5,4 2,1 13, Новосибирская 53,1 52,9 4,8 3,2 8,4 31,9 95,7 65,0 1,3 7,4 20,4 35, Омская 65,9 37,6 44,5 18,7 29,5 33,7 106,7 59,1 37,8 51,1 22,0 54, Оренбургская 87,4 61,2 3,3 2,9 5,0 11,0 124,1 102,2 1,8 2,5 4,3 26, Орловская 287,1 93,3 52,1 59,9 38,6 97,6 399,2 355,5 61,5 0,0 24,9 31, Пензенская 49,2 11,8 7,6 0,0 0,0 0,0 76,7 25,0 3,7 0,0 0,0 4, Пермская 30,0 15,2 2,0 7,7 0,9 0,0 47,0 40,4 3,1 2,8 3,2 8, Псковская 120,6 80,8 0,0 0,0 4,4 0,0 170,7 86,2 1,0 0,0 2,6 0, Ростовская 307,0 204,2 107,4 135,2 170,5 182,2 439,9 268,0 126,3 109,3 134,3 155, Рязанская 209,4 177,6 110,1 115,7 142,0 236,3 343,8 212,2 86,2 246,8 109,1 129, Саратовская 72,3 33,6 30,0 101,2 277,4 301,0 160,8 82,4 36,4 76,9 179,3 134, Сахалинская 22,3 20,5 126,5 273,2 100,5 30,9 48,2 49,1 295,9 469,2 46,9 19, Свердловская 50,6 28,6 20,9 54,0 50,2 38,0 90,1 57,9 17,5 31,0 20,0 26, Смоленская 98,0 59,4 1,9 0,0 7,0 21,4 136,5 76,4 6,0 21,3 4,1 6, Тамбовская 187,6 101,7 74,8 61,8 46,7 34,5 279,6 253,2 74,9 19,6 13,3 37, Томская 51,6 64,1 0,7 27,9 10,3 21,1 33,9 43,1 2,5 17,5 4,7 17, Тульская 94,8 64,9 12,5 5,8 77,0 45,7 177,8 106,3 10,2 8,1 22,8 32, Тюменская 19,0 17,3 5,4 8,6 22,8 14,4 43,2 44,4 4,2 10,7 10,1 9, Ульяновская 153,0 163,9 108,2 105,6 150,1 228,5 280,1 260,4 89,8 77,9 168,1 328, Челябинская 66,9 48,3 7,3 9,1 45,7 54,2 110,8 98,3 8,4 19,6 27,2 43, Читинская 51,1 37,9 22,6 20,3 12,4 45,9 75,5 58,7 17,7 23,7 9,6 49, Чукотский АО 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 16,3 35,9 0,0 0,0 0,0 0, Ярославская 95,0 29,2 14,7 13,2 38,9 45,0 186,8 123,6 11,3 16,2 20,9 27, Адыгея 31,3 26,3 2,7 0,0 4,3 0,0 52,5 109,9 0,0 24,9 4,8 0, Башкортостан 61,7 29,1 1,2 7,5 27,9 36,0 104,8 69,6 0,9 2,5 21,5 43, Бурятия 20,0 20,7 4,0 9,5 6,5 8,6 51,5 36,9 3,3 2,0 4,2 0, Дагестан 24,3 41,4 0,0 0,0 6,8 0,0 74,2 37,4 0,0 0,0 3,6 0, Кабардино– Балкария Алтай 7,2 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0,0 0, Калмыкия 11,1 0,0 6,7 0,0 20,2 0,0 10,9 0,0 0,0 0,0 0,0 0, Карелия 79,9 40,0 19,7 14,8 31,2 15,9 119,1 104,3 9,4 6,7 10,0 14, Коми 18,6 36,0 3,3 0,0 15,6 18,8 39,2 40,1 4,8 9,9 5,8 5, Марий Эл 64,7 26,3 1,5 5,4 12,3 21,6 114,9 83,2 1,2 4,7 12,5 0, Мордовия 284,5 343,1 0,0 0,0 5,7 0,0 918,6 338,3 0,0 0,0 3,2 0, Сев. Осетия 99,9 98,4 215,5 348,2 176,2 181,5 163,3 31,1 138,7 492,6 599,6 164, Татарстан 123,9 79,8 12,3 20,2 18,8 14,5 271,9 132,3 9,0 21,5 20,1 28, Тыва 10,3 8,8 18,6 12,1 78,3 87,8 26,0 31,6 10,6 22,4 28,0 112, Удмуртия 32,3 30,3 4,8 25,8 28,6 47,8 89,7 64,1 3,8 24,9 19,8 13, Хакасия 113,2 100,2 15,9 38,2 20,8 68,3 133,3 114,4 11,1 36,9 59,4 16, Чувашия 107,8 42,6 0,0 0,0 0,0 0,0 173,5 168,9 0,0 0,0 0,0 0, Саха (Якутия) 10,7 13,4 3,6 3,3 21,7 52,0 18,8 18,2 0,9 7,2 2,1 0, Еврейская АО 34,8 42,3 0,0 0,0 14,0 0,0 73,9 134,3 0,0 0,0 0,0 104, Из таблицы 5 видно, что в 2005 г. в России реальная смертность 20– 39-летних мужчин от убийств превышала официально указанную (по данным Росстата) на 60,4%, 40–59-летних – вдвое. Сходная картина наблюдалась и в женской популяции: реальная насильственная смертность молодых женщин превышала официальную на 41,1%, 40–59-летних – на 74,3%.

Реальная смертность населения младших трудоспособных возрастов от самоубийств в России превышала официально объявленную на 13,8% и 21,9%, 40–59-летних – на 13% и 19,9% соответственно. Реальная смертность от прочих случайных отравлений превышает официальную на 26,1% у молодых мужчин, на 31,8% – у их ровесниц, у 40–59-летних – на 22,4% и 30,5% соответственно. Следует еще раз подчеркнуть, что речь идет не о точных, а об оценочных показателях, тем не менее, представляется, что они существенно ближе к реалиям, нежели официальные данные.

Можно выделить территории, где недоучет этих инцидентов носит наиболее устойчивый, систематический характер. Из таблиц видно, что недоучет насильственной смертности является общим правилом для России: только у 20–39-летнего населения Чукотки и молодых жительниц Алтая, Кабардино–Балкарии и Калмыкии, а также 40–59-летнего населения Алтая и жительниц Калмыкии в 2005 г. недоучет отсутствовал. Максимальный по всем 4 половозрастным группам недоучет убийств наблюдается в Астраханской, Воронежской, Калининградской, Калужской, Камчатской, Костромской, Мурманской, Нижегородской, Новгородской, Оренбургской, Орловской, Ростовской, Рязанской, Тамбовской, Тульской, Ульяновской областях, республиках Мордовия, Татарстан, Хакасия. К сожалению, в числе этих территорий, особенно для лиц старших трудоспособных возрастов, оказалась и Москва (81,4%– и 52,6%-ный недоучет у 20–39-летних, 2,5- и 2,4-кратный – у 40–59-летних). Интересно, что в Санкт–Петербурге объектом подобных манипуляций становятся в первую очередь мужчины (2– и 2,7–кратный недоучет против 60,4% и 2–кратного в России), у женщин недоучет близок к общероссийскому (41,9% против 41,4% у 20–39-летних и 82% против 74,3% у 40–59-летних).

Недоучет самоубийств практикуется гораздо реже, нежели убийств, во всяком случае, нам не удалось его обнаружить у 20–39-летних жителей 12 и жительниц 22 территорий, а также для 40–59–летнего населения соответственно 12 и 19 территорий (для всех 4 половозрастных групп недоучет не отмечался в Амурской, Иркутской, Камчатской, Псковской, Еврейской автономной области, Чукотском автономном округе, республиках Дагестан, Кабардино–Балкария, Алтай, Мордовия, Чувашия). Наиболее высокий и систематический недоучет самоубийств характерен, как минимум, для 12 территорий (Ставропольский край, Саратовская, Самарская, Орловская, Тамбовская, Ростовская, Ульяновская, Рязанская, Сахалинская области, а также для обеих столиц и Северной Осетии), причем максимальные, кратные официальным данным его показатели для всех 4 половозрастных групп отмечались в Северной Осетии, Сахалинской, Рязанской и Ростовской областей.

Показательно, что максимальный, кратный недоучет смертности от случайных отравлений отмечался на тех же территориях, что и недоучет суицидов – в Ставропольском крае, Северной Осетии, Ульяновской, Ростовской, Рязанской, Саратовской, Мурманской областях, что, наш взгляд, служит косвенным доказательством, что речь идет об одном и том же событии.

Завершая проведенный анализ, необходимо отметить ряд обстоятельств. Во–первых, формирование смертности от повреждений с неопределенными намерениями на российских территориях в подавляющем большинстве обусловлено 3 большими блоками причин – латентные убийства, латентные самоубийства, отравления разного рода химическими веществами. Если сопоставить внешнюю причину с клинической картиной травм, приведших к смерти, то к латентным убийствам следует отнести смерти вследствие контактов с тупым и острым предметами, огнестрельных ранений, а также уточненных и неуточненных повреждений; к самоубийствам – смерти вследствие падений с высоты и удушений; разного рода химические отравления до проведения специальных исследований следует отнести к резервуару прочих случайных отравлений.

Во–вторых, по самым предварительным оценкам, в среднем по России половина смертности 20–39-летнего населения от повреждений с неопределенными намерениями определялась латентными убийствами (53,2% у мужчин и 50,4% у женщин), соответственно 16,4% и 17,9% – латентными самоубийствами и 17,5% и 19,1% – отравлениями разного рода химическими веществами (что также косвенно может быть отнесено к суицидам). У населения старших трудоспособных возрастов значимость латентных убийств возрастала до 67,6% и 63,2%, самоубийств – снижалась до 10,8% и 11,6%, а химических отравлений – до 7,4% и 10,8% соответственно.

В–третьих, региональное распределение смертности от повреждений с неопределенными намерениями в контексте причины, обусловившей его уровень, не зависит от объективных экономических, географических, демографических факторов и носит случайный характер: в самых общих чертах можно констатировать, что в молодых возрастах на территориях с уровнями показателя, близкими к общероссийскому, ведущей причиной являются латентные убийства, на территориях с высокой и очень высокой смертностью от повреждений с неопределенными намерениями особую значимость приобретают самоубийства. С возрастом расширяется число территорий, где доминируют латентные убийства, и снижается база латентных самоубийств на фоне замещения их отравлениями разного рода химическими веществами, что косвенно подтверждает гипотезу о суицидальном характере этих отравлений.

В–четвертых, вследствие этих процессов, по данным 2005 г. в России реальная смертность 20–39-летних мужчин от убийств превышала официально указанную (по данным Росстата) на 60,4%, 40–59-летних – вдвое. В женской популяции реальная насильственная смертность 20–39летних превышала официальную на 41,1%, 40–59-летних – на 74,3%. Реальная смертность населения младших трудоспособных возрастов от самоубийств в России превышала официально объявленную на 13,8% и 21,9%, 40–59-летних – на 13% и 19,9% соответственно. Реальная смертность от прочих случайных отравлений превышает официальную на 26,1% у молодых мужчин, на 31,8% – у их ровесниц, у 40–59-летних – на 22,4% и 30,5% соответственно. Следует еще раз подчеркнуть, что речь идет не о точных, а об оценочных показателях, тем не менее, представляется, что они существенно ближе к реалиям, нежели официальные данные.

В–пятых, можно утверждать, что недоучет насильственной смертности является общей закономерностью, характерной для всей России, однако масштабы этого недоучета на пространстве российских территорий существенно варьируются, недоучет суицидальной смертности и смертности от разного рода химических отравлений практикуется существенно реже. Проведенный региональный анализ позволил выявить территории, где эти деформации носят наиболее одиозный, систематический, направленный характер.

Максимальный недоучет смертности от убийств практикуется в в Астраханской, Воронежской, Калининградской, Калужской, Камчатской, Костромской, Мурманской, Нижегородской, Новгородской, Оренбургской, Орловской, Ростовской, Рязанской, Тамбовской, Тульской, Ульяновской областях, республиках Мордовия, Татарстан, Хакасия, а также в Москве.

Максимальный недоучет смертности от самоубийств наблюдался в Ставропольском крае, Саратовской, Самарской, Орловской, Тамбовской, Ростовской, Ульяновской, Рязанской, Сахалинской областях и в Северной Осетии, а также в Москве и Санкт–Петербурге.).

Максимальный недоучет смертности от случайных отравлений отмечался на тех же территориях, что и недоучет суицидов – в Ставропольском крае, Северной Осетии, Ульяновской, Ростовской, Рязанской, Саратовской, Мурманской областях. что, наш взгляд, служит косвенным доказательством, что речь идет об одном и том событии.

1. Антонова О.И. Региональная дифференциация смертности от внешних причин. //Вопросы статистики. М., 2007, № 10.

2. Дубровина Е.В. Медико–социальная трансформация травматической смертности в период экономических реформ (на примере Кировской области). Дисс. канд.мед.наук. М., ЦНИИ ОИЗ РФ, 2005.

3. Иванова А.Е., Семенова В.Г., Гаврилова Н.С., Евдокушкина Г.Н., Гаврилов Л.А. Российская смертность в 1965–2002 г.: основные проблемы и резервы снижения. //Общественное здоровье и профилактика заболеваний. – 2004. – № 1.

4. Семенова В.Г. Антонова О.И. Достоверность статистики смертности (на примере смертности от травм и отравлений в Москве. //Социальные аспекты здоровья населения. Информационно–аналитический вестник.

http://vestnik.mednet.ru 5. Семенова В.Г., Гаврилова Н.С., Евдокушкина Г.Н., Гаврилов Л.А. Качество медико–статистических данных как проблема современного российского здравоохранения. //Общественное здоровье и профилактика заболеваний. – 2004. – № 2.

6. Семенова В.Г., Дубровина Е.В., Гаврилова Н.С., Евдокушкина Г.Н., Гаврилов Л.А. Оценки реальных уровней насильственной смертности в России // Общественное здоровье и профилактика заболеваний. – 2005. – №3.

7. Семенова В.Г., Дубровина Е.В., Гаврилова Н.С., Евдокушкина Г.Н., Гаврилов Л.А. О проблемах травматической смертности в России (на примере Кировской области). //Общественное здоровье и профилактика заболеваний. – 2004. - № 3.

АЛКОГОЛЬНАЯ СМЕРТНОСТЬ И

АЛКОГОЛЬНАЯ ПОЛИТИКА

Уже много раз в своей истории Россия становилась объектом социальных экспериментов с пролонгированными негативными последствиями. В основе таких экспериментов были ложные представления о возможности легко и быстро достичь всеобщего благополучия. Однако довести эксперимент до заветной цели помимо других причин каждый раз «мешала» консервативность населения, чьей психологией пренебрегали социальные экспериментаторы.

Эта схема еще раз проявилась при проведении антиалкогольной кампании 1985 г., которая стала центральным звеном алкогольной истории России в последние два десятилетия. Эта кампания стала еще одним, последним экспериментом, который поставила советская власть над своим народом. Нельзя сказать, что эксперимент имел только неудачи – за шесть–семь лет кампания сберегла около миллиона российских жизней. Однако командно–административная по своей природе, эта антиалкогольная акция не могла выполнить главной задачи – подавить нелегальное производство алкогольных напитков, тем самым стабильно снизить потребление спиртного и связанную с этим смертность.

Экстремизм же антиалкогольных мероприятий привел к тому, что на этот раз советский народ ответил невиданным по единодушию протестом. И главным был стремительный рост самогоноварения, несмотря на ужесточение репрессивных мер.

В результате в России произошло беспрецедентно быстрое и значительное падение потребления алкоголя (1985–1986 гг.), сменившееся почти таким же резким ростом (рис. 1). Можно сказать, что народ впервые при советской власти одержал широкомасштабную победу над своими властями: посредством подпольного производства самогона уже в 1991 г. потребление алкоголя приблизилось к исходному. Вскоре за этим на исходный уровень вышла и смертность (рис. 2). Но эта победа оказалась пирровой.

В 1992 г. уже новые социальные экспериментаторы проявили свою некомпетентность и в пылу всеобщей либерализации отменили государственную монополию на алкоголь, выпустив тем самым алкогольного джина из бутылки. На рынок вышли новые алкогольные фальсификаты. Сейчас российское пьянство приносит огромный ущерб не только быту, здоровью, но и жизни граждан страны.

И один, и другой социальный эксперимент провалился. Однако советская тоталитарная система сохранила еще достаточно сил, чтобы создать посредством кампании почти экспериментальные условия для изучения связей алкоголя и зависимой от него смертности. Кампания еще раз обнаружила социальную и, более того, культуральную роль спиртного, еще раз продемонстрировала, что алкогольное бескультурье стало существенной частью российской культуры, в которой смерть как экзистенциальный феномен играет неадекватно малую роль.

Питейное бескультурье носит массовый характер и является лишь поверхностным отражением деградационных процессов российского общества, прочно связанных с неуемным потреблением спиртных напитков. А среди глубинных проявлений этих пагубных явлений на первое место по праву фатальности выходит алкогольная смертность, которая вносит, может быть, самый большой вклад в сверхсмертность мужчин и является большой составной частью кризиса российской смертности последних десятилетий.

Две политические акции, связанные с алкоголем, имели разнонаправленный характер в отношении алкогольного рынка и потребления алкоголя, что вызвало существенные колебания уровня потребления алкоголя. Это позволило приблизительно оценить человеческие потери страны в связи с потреблением спиртного. Для этой оценки важно было знать уровень реального потребления алкоголя. Однако в такой большой и сильно пьющей стране, как Россия, никто не знает точно, сколько спиртного потребляет ее население. Сейчас существуют официальные данные ЦСУ РСФСР, Госкомстата РСФСР, Госкомстата России и Росстата, которые с середины 1960-х гг. и до 1988 г. оставались секретными. Сейчас стало известно, что это «регистрируемое потребление алкоголя» (рис. 1) в 1984 г.

составляло 10,5 литров алкоголя на человека в год (табл. 1). Но это далеко не все спиртное, которое потреблялось населением России. К этому надо добавить самогон, который был основной частью нелегального потребления при советской власти. С 1960 г. расчеты самогоноварения и общего потребления алкоголя сначала в СССР (Treml, 1982), а позже в Российской Федерации производил американский советолог Владимир Тремл (Treml, 1997). Он показал, что истинное среднедушевое потребление в России в 1970 г. было очень высоким и составляло 12 литров, а через десять лет выросло еще на 2 литра (табл. 1). Эти данные долго оставались закрытыми, так как книга и статьи Тремла были достоянием «спецхрана».

С 1980 г. расчеты самогоноварения и общего потребления алкоголя секретно начал делать Госкомстат РСФСР, а с 1981 г. – автор (Немцов, 1992 г., Nemtsov, 1998, Nemtsov, 2000). В 1989 г. данные Тремла и Госкомстата РФ были рассекречены. При этом оказалось, что все три оценки очень близки (табл. 1). Это единственный способ верификации уровня реального потребления алкоголя в России. Сходство трех оценок (рис. 1) позволяет вычислить средний уровень потребления алкоголя в России в 1980–1994 гг. Накануне антиалкогольной кампании оно составляло 14,2 литра алкоголя среднедушевого потребления (табл. 1), из которых 3,8 литра или 26% приходилось на самогон (Treml, 1997). Если этот уровень потребления перевести в водочный эквивалент, то на одного мужчину в возрасте 15–65 лет в среднем приходилось 155 полулитровых бутылок водки. Как видно, советское руководство передало постсоветскому тяжелое алкогольное наследие.

В это время Россия входила в число лидеров потребления (Люксембург 14,2; Франция и Германия 10,9; Испания 10,5; Финляндия 8,5;

Великобритания 8,4; к этому надо добавить 10–20% нелегального потребления).

Кроме трех указанных выше оценок потребления алкоголя в России существует целый ряд других, сделанных в основном во второй половине 1990-х гг. на основе опросов населения. Однако почти все они очень занижены, даже по сравнению с неполными данными Росстата относительно регистрируемого алкоголя (Немцов, Андриенко, 2007 г.).

Кроме того, это, как правило, одноразовые и географически локальные оценки. По этим причинам они не годятся для расчетов оценки связанной с алкоголем смертности.

Регистрируемый алкоголь и оценка реального потребления алкоголя в России в 1960–2006 гг. в литрах чистого спирта на человека в год (в 1-м столбце в скобках с 1994 г. указан «объем продаж», Госкомстат РФ Оценки потребления алкоголя 1976 10, 1977 10, 1978 10, 1979 10, 2006 (10,0) Итак, 1 июня 1985 г. началась антиалкогольная кампания. Между решением Политбюро об антиалкогольной кампании и ее началом прошло меньше двух месяцев. Срок был слишком мал, чтобы подготовиться к политической акции в масштабах такой большой страны, как Россия. Политбюро рекомендовало снижать потребление алкоголя на 11% в год. Но получилось иначе.

За первые полтора года (1985 и 1986 гг.) регистрируемая продажа снизилась на 51%, а реальное потребление – только на 27% за счет резкого увеличения самогоноварения (таблица 1), которое продолжало расти и, тем самым, компенсировало дефицит государственной продажи. Условно 1991 г. можно считать годом окончания антиалкогольной кампании.

Новый и особенно бурный рост потребления начался с началом рыночных реформ (с 2 января 1992 г., рис. 1). Резкий рост потребления спиртного продолжался до 1994 г. Расчеты показали, что после 1994 г.

начался спад потребления вплоть до 1998 г., когда случился дефолт, после чего уровень потребления снова начал увеличиваться вплоть до 2001 г. (15,0 литров на человека в год, Немцов, 2001 г.).

Таков алкогольный фон темы смертности с очень высоким уровнем потребления и резкими его перепадами. А как умирали русские люди в это же время?

На рис. 2 показано, что общее количество смертей довольно равномерно увеличивалось с 1965 по 1984 г. В это время ожидаемая продолжительность жизни сократилась, особенно значительно у мужчин (на 2,5 года: с 64,5 до 62 лет; Вишневский и Школьников, 1997 г.). Это отчасти может быть связано с ростом потребления алкоголя. Об этом свидетельствует рост госпродажи алкоголя с 1960 по 1980 гг. более чем в два раза (с 4,6 до 10,5 литра). Другим свидетельством может служить постоянный рост смертности при отравлении алкоголем. Выросла также доля этих смертей в общей смертности (с 1,1% до 2,2%). Однако, исходя из данных 1965–1984 гг., трудно оценить вклад алкоголя в сокращение продолжительности жизни населения в этот период, и, таким образом, вычленить алкогольный фактор среди других неблагоприятных явлений. Сделать это помогли почти экспериментальные условия, сложившиеся в результате антиалкогольной кампании, когда почти единственным существенно изменяющимся фактором было потребление алкоголя.

Уже в первый месяц кампании (июнь 1985 г.) существенно снизилась смертность мужчин (Андреев, 2002, рис. 3), через три месяца значимого уровня достигло снижение смертности женщин. За первые полтора года кампании число умерших уменьшилась на 203,5 тысячи в год или на 12,3% (1986 г., рис. 2) от уровня регрессии 1965–1984 гг. За это время среднедушевое потребление алкоголя снизилось на 3,7 литра.

При этом в 1984–1986 гг. зависимость смертности от потребления была линейной (рис. 4). Из этого следует, что в России в пределах 10–15 литров среднедушевого алкоголя на каждый литр приходилось 3,3% смертей. Эта величина резко увеличивается, если расчеты вести в отношении мужчин 35–59 лет, для которых общее число смертей снизилось на 25,4% или 6,9% на литр среднедушевого алкоголя.

Norstroм, Skog (2001) настаивают на том, что только ряд последовательных данных – наиболее адекватный метод оценки влияния потребления алкоголя на совокупные последствия для здоровья. Но и в этом случае (с 1980 по 1991 гг.) мы имеем 2,0% на литр алкоголя