«Черенкова Юлия Владимировна Локус Россия в русской поэзии ХХ века: лексический аспект 10.02.01 – русский язык Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук Научный руководитель: доктор ...»

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Оренбургский государственный педагогический университет»

На правах рукописи

Черенкова Юлия Владимировна

Локус Россия в русской поэзии ХХ века: лексический аспект

10.02.01 – русский язык

Диссертация на соискание ученой степени кандидата

филологических наук

Научный руководитель:

доктор филологических наук, профессор Прокофьева В.Ю.

Оренбург — 2014

СОДЕРЖАНИЕ

Введение………………………………………………………………….. Глава 1. Поэтический локус Россия как пространственный концепт и тенденции его описания в гуманитарных исследованиях………..

1.1. Философский, культурологический и геополитический аспект исследования поэтического локуса Россия ……………………………..

1.2. Лингвистический подход к исследованию локуса Россия........ 1.2.1. Пространство как базовая категория картины мира человека…. 1.2.2. Особенности поэтической картины мира. Художественный концепт как основная структурная единица поэтической картины мира..

1.2.3. Поэтический локус как пространственный концепт и параметры его представления в лексической структуре русского поэтического текста ХХ века. ………………………………………………………… 1.2.4. Методика анализа текстового воплощения локуса Россия........ Выводы по главе ……………………………………………………………. Глава 2. Гештальтная структура поэтического локуса Россия……… 2.1. Биоморфные гештальты локуса ………………………………………. 2.1.1. Антропоморфные гештальты……………………………………….. 2.1.2. Фольклорные, мифологические, библейские гештальты………….. 2.1.3. Зооморфные, орнитологические и фитоморфные гештальты …… 2.2. Небиоморфные гештальты локуса ………………………………….. 2.2.1. Локальные гештальты ……………………………………………… 2.2.2. Предметные гештальты…………………………………………….. 2.2.3. Астральные гештальты…………………………………………….. Выводы по главе…………………………………………………………… Глава 3. Параметры лексической презентации поэтического локуса Россия………………………………………………………………………..

3.1. Поэтические дефиниции локуса ……………………………………… 3.2. Поэтическое представление локуса через абстрактное имя ……….. 3.3. Переломные точки России ХХ века по данным лексической структуры поэтического текста ………………………………………… 3.4. Россия вне России: особенности лексической экспликации локуса в русской эмигрантской поэзии ……………………………………………..

Выводы по главе …………………………………………………………… Заключение ……………………………………………………………….. Список использованных источников и литературы ……………….. Приложение 1. Динамика гештальтного воплощения локуса «Россия» в поэзии ХХ века ……………………………………………...

Приложение 2. Использованные поэтические фрагменты ………… Приложение 3. Список авторов использованных поэтических текстов …………………………………………………………………….

антропоцентрической парадигмы, вследствие чего в исследовании языка наблюдается смещение акцентов: будучи средой и способом языкового существования человека, язык не может рассматриваться только как некая система, форма существования знаний, вне учёта его статуса как одного из важнейших способов экспликации ментальных репрезентаций, отпечатков опыта, представлений о действительности, хранящихся, формирующихся и эволюционирующих в сознании индивида. В последние десятилетия не подвергается сомнению факт, что язык является частью общего когнитивного механизма (А. Вежбицкая, Д. Лакофф, Р. Джекендорф, Э. Рош, Г.В. Колшанский, Н.Д. Арутюнова, Е.С. Кубрякова, Ю.Д. Апресян, И.М. Кобозева и др.). Важную роль при этом играет изучение того, как именно человек воспринимает и концептуализирует действительность, какие субъективные и объективные факторы имеют значение в формировании картины мира. В связи с этим появляется огромное количество работ (Е.С.Яковлева, С.Е.Никитина, А.В.Кравченко, М.В.Всеволодова, Е.В.Урысон, В.А.Маслова, О.Ю.Богуславская, В.В.Колесов, Т.В.Цивьян), демонстрирующих интерес лингвистов к языковым репрезентациям пространственного восприятия в рамках различных картин мира.

Пространство — одно из основных проявлений реальности, с которым сталкивается человек, как только он начинает осознавать себя и познавать окружающий мир. Являясь базовой категорией в системе мировоззренческих координат, пространство имеет исключительно важное значение в создании концептосферы.

В последние десятилетия наблюдается рост интереса к национальному своеобразию восприятия действительности в аспекте ее пространственных характеристик: изучаются «фрагменты картины мира» (Е.С. Яковлева), «фрагменты действительности» (Л.М. Салмина), «концентрические расширяющиеся круги» (В.Г. Гак, Ю.С. Степанов). Исследование языкового воплощения пространственной составляющей всё больше ведется на материале художественных текстов (Ю.М. Лотман, В.Н. Топоров, Л.О. Чернейко и др.), исследования в области художественной картины мира показывают существование постоянных пространственных концептов, связанных с осмыслением природной и социальной сфер (М.Н. Эпштейн, Л.Г. Бабенко, Ю.В.

Казарин, Ж.Н. Маслова, Л.В. Миллер, Д.А. Щукина), на основе поэтического текста разработана «поэтика пространственных сужений и расширений» (М.Л.

Гаспаров), на основе прозаического - соотношение «точек зрения» с композицией произведения (Б.А. Успенский), реконструируются геокультурные образы (Д.Н.

Замятин, М.В. Ильин, В.Л. Каганский, О.А. Лавренова), представлена система поэтических образов (Н.В. Павлович) и локусов Серебряного века (В.Ю.

Прокофьева), исследуются отдельные пространственные концепты (О.А.

Беспалова, Л.В. Панова, Л.Н.Авдонина и др.), в том числе и такой значимый для носителя русской национальной картины мира, как Россия (Е.С. Абрамова, Е.А.

Огнева, О.Г. Орлова, А.В. Полонский, И.А. Юрьева), проанализированный как фрагмент научной и наивной картин мира, на материале публицистического и политического дискурсов.

В этой связи анализ такой универсальной категории, как пространство, с актуальных сегодня когнитивных позиций на материале русских поэтических текстов позволяет обнаружить не только универсальное, но и специфическое в восприятии мира русскоязычным социумом. Обращение к поэтическим текстам общенационального языка, а во-вторых, тем, что в них возникает собственная кодовая система (Ю.М. Лотман), концентрирующая культурные концепты этноса, сохраняющая и развивающая понятийные и образные составляющие базовых концептов национальной картины мира. Лежащий в основе художественного текста механизм интерпретации действительности формирует пространственные концепты (локусы), имеющие большие или меньшие зоны совпадений с культурными. Исследование одного из базовых для языкового сознания поэтических локусов – Россия позволит внести вклад в изучение общей художественных концептов, а также даст представление о динамике поэтических экстралингвистический генезис и временную динамику.

Актуальность нашего исследования определяется его включенностью в круг современных лингвокогнитивных работ, связанных с проблемой изучения способов языкового воплощения фрагментов социокультурного пространства.

Именно поэтический текст позволяет наиболее наглядно определить способы языковой репрезентации такой важной для русского национального самосознания социокультурной и пространственной категории, как «Россия», выявить гештальтную структуру локуса, проследить процесс «приращения смысла» и возникновения ассоциативных значений, понять, как индивидуальные образы остаются в долговременной памяти носителей национальной культуры.

В диссертационной работе в рамках антропоцентрического подхода с когнитивных позиций рассматриваются приёмы и способы лексической экспликации поэтического локуса (пространственного концепта) Россия, определяется их совокупность и взаимодействие, выявлена гештальтная организация данного локуса, прослежена дискурсивная динамика локуса и изменение его структурных компонентов, фиксируется их частотность и времення активизация в русских поэтических текстах ХХ века.

Научная новизна работы определяется не только постановкой темы, но и выбором в качестве материала исследования русских поэтических текстов, создававшихся на протяжении всего ХХ века, что позволило выявить специфику текстового воплощения поэтического локуса Россия как пространственного концепта в синхроническом и диахроническом аспектах, определить его традиционные и индивидуально-авторские смысловые составляющие. Впервые на материале русской поэзии длительного периода проведено исследование по выявлению особенностей поэтического представления фрагмента социокультурного и геополитического пространства Россия на основе анализа лексической структуры текста, выявлена гештальтная организация локуса, прослежена его дискурсивная динамика и трансформация структурных компонентов, проанализирована их частотность и времення активизация в русских поэтических текстах ХХ века.

Объектом исследования выступает совокупность лексических единиц текста, участвующих в представлении поэтического локуса Россия, при этом в центре исследовательского внимания находится слово с локальной семантикой Россия/Русь, являющееся именем концепта и находящееся в ядре локусного поля.

Предмет исследования – локус Россия, зафиксированный русской поэзией ХХ века, имеющий разветвленную гештальтную структуру, объективирующийся в номинациях элементов социокультурного пространства, поэтических дефинициях, смысловых моделях и организованных ими текстовых лексико-тематических группах слов.

Цель работы — определение специфики лексической презентации социокультурного и геополитического пространства Россия в русской поэзии ХХ века, анализ гештальтной структуры поэтического локуса и параметров его лексического представления в поэтическом тексте.

Задачи исследования:

1) проанализировать существующие подходы к проблеме отражения категории пространства в языке и тексте, сложившиеся в различных отраслях гуманитарного знания;

2) определить содержание термина «локус» как пространственного концепта, выявить его место в существующих типологиях концептов;

3) определить лингвистические подходы к изучению локуса Россия и методику исследования его текстового воплощения;

4) установить способы концептуализации локуса Россия в поэтическом тексте и параметры его лексической презентации;

классификацию его поэтических гештальтов по данным лексической структуры поэтических текстов;

проследить трансформацию гештальтного воплощения поэтического локуса на протяжении ХХ века, найти зависимость повторения в тексте имен гештальтов от социокультурной и геополитической ситуации в стране;

эмигрантской поэзии, выявить особенности лексического представления «России вне России».

Материалом для исследования послужили поэтические тексты более русских поэтов ХХ века. На основе представительной выборки из поэтического творчества было собрано около 1000 текстовых фрагментов, эксплицирующих восприятие или понимание социокультурного локуса Россия.

В ходе исследования использовалась совокупность методов и приемов, ориентированных на анализ экспликации лексического уровня художественных текстов: описательный метод; контекстуальный анализ языковых единиц при выявлении актуализированных значений слов в процессе их функционирования в тексте; компонентный анализ с опорой на словарные дефиниции; гештальтный анализ; сопоставительный анализ при анализе образной и понятийной составляющих исследуемого локуса в разные периоды его поэтического воплощения; метод статистического анализа.

Теоретическая значимость диссертации определяется тем, что впервые предпринято исследование способов и приёмов художественной репрезентации поэтического локуса (пространственного концепта) Россия на материале русских стихотворных текстов длительного периода (XX век); детально рассмотрена гештальтная организация данного пространственного концепта;

проанализированы лексические параметры его экспликации. Синхронический подход сочетается с диахроническим, что позволяет выявить характер трансформации локуса как в содержательном, так и в структурном планах.

Теоретическая значимость работы определяется также возможностью использования приемов анализа, материалов и выводов исследования в качестве инструментария анализа концептов с концентрированным лингвокультурным содержанием.

Практическая значимость исследования определяется возможностью использования его результатов в дальнейшем изучении художественного пространства и локуса Россия на материале других дискурсов, поэзии иных временных срезов или этносов; материалы диссертации могут быть использованы при разработке лекционных и практических материалов по лексикологии русского языка, когнитивной лингвистике, лингвокультурологии, стилистике, филологическому анализу текста в высших учебных заведениях. Результаты исследования могут также использоваться в школьной практике как теоретический и дидактический материал на уроках русского языка, литературы, а также в элективных курсах.

Положения, выносимые на защиту:

1. Поэтический локус Россия является ключевым для русской художественной картины мира, он устойчиво объективируется в различной языковой форме в поэзии ХХ века, что свидетельствует о потребности поэтов в осмыслении и вербализации данного ментального образования в художественном творчестве.

2. Будучи поэтическим концептом, локус Россия обладает наиболее развитым образным сегментом, реализующимся в текстах в виде гештальт-структуры, выявляющей разные уровни концептуальной информации в осмыслении поэтом сущности России. Русская поэзия формирует следующие виды и подвиды гештальтов: биоморфные (антропоморфные, зооморфные, орнитологические, фитоморфные, фольклорные, мифологические, библейские) и небиоморфные (предметные, локальные, астральные). Наиболее частотным оказывается антропоморфный женский гештальт Россия — мать, генезис которого восходит к фольклорной картине мира, к культурно-значимым понятиям и языковым символам.

3. Поэтические дефиниции локуса Россия, находящие воплощение лишь на синтагматическом уровне лексической структуры текста, соотносятся с гештальтструктурой и могут быть классифицированы следующим образом:

антропоморфные, локальные, предметные, абстрактные. Дефиниции носят в большинстве своем феминные коннотации.

4. Восприятие социокультурного пространства как ментальной сущности высшего порядка (понятийный сегмент концепта) проявляется в лексической структуре поэтического текста в смысловых моделях, основанных на сочетании имени локуса и абстрактного имени (Россия – безумие, счастье, любовь, совесть, стихия, вечность, сила, судьба).

5. Поэтический локус Россия в концептосфере творчества русских поэтов ХХ века является пластичной когнитивной структурой: в разные периоды происходит активизация или снижение актуальности того или иного структурного компонента, что отражается в лексической структуре поэтического текста в периодической повторяемости имен гештальтов или их отсутствии, но в целом структура локуса остается практически неизменной.

6. Лексическая экспликация локуса Россия в эмигрантской поэзии первой волны выявляет как традиционное для русской поэзии представление, реализуемое в тексте через гештальт-структуры, поэтические дефиниции и абстрактные имена, так и новые смысловые модели, рожденные вне локуса и отражающие особенность восприятия потерянной родины.

Объем и структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав и заключения. Завершают работу Список использованных источников и литературы, состоящий из 249 наименований, Приложение 1, Приложение 2, Приложение 3.

Апробация работы. Результаты исследования излагались на научных конференциях аспирантов ОГПУ (Оренбург, 2010 — 2011), на II Конгрессе Российского общества преподавателей русского языка и литературы «Русский язык и культура в пространстве Русского мира» (Санкт-Петербург, 2010), на III международной научно-практической конференции «Литературный текст ХХ века: проблемы поэтики» (Челябинск, 2010), на международной научной конференции «Лики традиционной культуры» (Челябинск, 2011), на межрегиональной научно-практической конференции «Славяне в этнокультурном пространстве Южно-Уральского региона (Оренбург, 2010), на IV - V международных научно-практических конференциях «Современная филология:

теория и практика» (Москва, 2011), на IX международной научно-практической конференции «Современные проблемы гуманитарных и естественных наук»

(Москва, 2011), на I международной научной конференции «Перспективы развития современной филологии» (Санкт-Петербург, 2011), на Четвертых историко-краеведческих чтениях памяти профессора П.Е.Матвиевского (Оренбург, 2012), IV Измайловских чтениях (Оренбург, 2013). Основные положения диссертации обсуждались на заседаниях кафедры современного русского языка, риторики и культуры речи ОГПУ в 2009-2013 годах. По теме исследования опубликовано 27 статей, 5 из которых в изданиях, рекомендованных ВАК:

1. Черенкова Ю.В. Антропоморфные гештальты локуса «Россия» в поэзии начала ХХ века // Вестник Челябинского государственного университета. – Выпуск 58. С.164 – 167.

2. Черенкова Ю.В., Прокофьева В.Ю. Социокультурное и геополитическое состояние России в поэтическом дискурсе (на материале русской поэзии ХХ века) // Вестник Челябинского государственного университета. – Выпуск 60. - № 33. – 2011. – С.179 – 181.

3. Черенкова Ю.В. Россия в поэзии Серебряного века: особенности гештальтной организации локуса // Вестник Оренбургского государственного университета. С. 186 – 191.

4. Черенкова Ю.В. Поэтические дефиниции России (на материале русской поэзии ХХ века) // Проблемы истории, филологии, культуры.- № 2. - 2012. Москва – Магнитогорск - Новосибирск. - С. 239-243.

5. Черенкова Ю.В., Прокофьева В.Ю. Поэтическое представление локуса Россия через абстрактное имя (на материале русской поэзии ХХ века) // Вестник славянских культур. - № 2. - 2014. - С. 130-140.

Глава I. Поэтический локус Россия как пространственный концепт и тенденции его описания в гуманитарных исследованиях 1.1. Философский, культурологический и геополитический аспекты Феномен России, проблемы русской национально-культурной идентификации уже несколько столетий волнуют отечественных и западных философов, историков, культурологов, писателей, литературоведов, лингвистов.

На современном этапе, в условиях нарастающей глобализации, когда «в российском обществе расшатаны этические и социальные ориентиры и этнос в целом не обладает национальной идеей» [Тарасов, 2006], особую значимость приобретает определение и анализ образа России, важнейшая функция которого – быть средством «формирования национальной идентичности, необходимой каждому русскому для создания конкретных условий жизнедеятельности»

[Тарасов, 2006]. В рамках нашего исследования представляется необходимым проанализировать основные тенденции в решении данной проблемы, сложившиеся в науках социально-гуманитарного цикла.

Идея об особом месте и предназначении русского народа в общей судьбе человечества, впервые четко сформулированная в начале ХVI века («Москва – Третий Рим»), является центральной для русской национальной мысли. «Русская национальная мысль чувствует потребность и долг разгадать загадку России, понять идею России, определить ее задачу и место в мире», - констатирует Н.Бердяев в 1915 году.

Всплеск интереса к этим вопросам в ХIХ веке связывают с именем П.Я.Чаадаева, чье «Философическое письмо» (1829) послужило некоей отправной точкой размышлений о русской национальной специфике. Именно здесь впервые звучит мысль о том, что русские «…никогда не шли вместе с другими народами», они не принадлежат ни к Западу, ни к Востоку и не имеют традиций ни того, ни другого. Сравнивая русских с незаконнорожденными детьми, «без наследства, без связи с людьми, предшественниками нашими на земле», Чаадаев говорит: «Мы растем, но не созреваем, мы подвигаемся вперед по кривой, т.е. по линии, не приводящей к цели. Мы подобны тем детям, которых не заставили самих рассуждать, так что, когда они вырастают, своего в них нет ничего; все их знание поверхностно, вся их душа вне их… Мы существуем как бы вне времени…». И тем не менее Чаадаев отрицает, что «среди нас одни только пороки, а среди народов Европы одни добродетели», и одним из первых заявляет о мессианской роли России: «Про нас можно сказать, что мы составляем как бы исключение среди народов. Мы принадлежим к тем из них, которые как бы не входят составной частью в род человеческий, а существуют лишь для того, чтобы преподать великий урок миру» [Чаадаев, 1990: 18 - 21].

К мысли о русском мессианизме, трактуемом в негативном ключе, Чаадаев вернется позднее в письме к А.И.Тургеневу (1855), однако здесь она претерпевает существенные изменения: «Я держусь того взгляда, что Россия призвана к необъятному умственному делу; её задача дать в своё время разрешение всем вопросам, возбуждающим споры в Европе. России поручены интересы человечества, и в этом её будущее, в этом её прогресс. Придёт день, когда мы станем умственным средоточием Европы, как мы сейчас являемся её политическим средоточием, и наше грядущее могущество, основанное на разуме, превысит наше теперешнее могущество, опирающееся на материальную силу»

[Темпест,1983: 12].

Поэзия ХХ века в полной мере восприняла мысль Чаадаева о будущем великом могуществе России и в полной мере демонстрирует ее на всем протяжении столетия:

До заповедного порога (Э.Багрицкий. Россия, 1922) Размышления П.Чаадаева о «темном прошлом, бессмысленном настоящем и неясном будущем» России явились своеобразным импульсом для ожесточенной полемики, развернувшейся в 1840-60-е г.г. между западниками и славянофилами.

Так, западники в лице А.И.Герцена, Н.П.Огарева, Т.А.Грановского, усматривая истоки кризиса исторического развития России в национальных особенностях и традициях, единственный выход видели в «европеизации», повторении ею европейского пути. В противовес им славянофилы (П.В. Киреевский, А.С.

Хомяков, братья Аксаковы и др.) высказывают мысль о высокой миссии России, обусловленной именно самобытностью русской культуры, особым миросозерцанием русского человека.

Совершенно особое место в данной проблеме, по мнению С.Л.Франка, занимает А.С.Пушкин, который не дожил до эпохи разногласий западников и славянофилов, но хорошо знал взгляды П.Чаадаева и А.Хомякова. С.Л.Франк в статье «Пушкин об отношениях между Россией и Европой» отмечает, ссылаясь на письмо поэта к Чаадаеву 1836 г., «гениальную способность Пушкина к синтетическому, примиряющему противоположности, восприятию. Против крайнего западничества Чаадаева он защищает ценность самобытной русской исторической культуры; против славянофильства он утверждает превосходство западной культуры и - её необходимость для России. И это есть не эклектическое примирение непримиримого, не просто какая-то «средняя линия», а подлинный синтез, основанный на совершенно оригинальной точке зрения, открывающей новые, более широкие духовные и философско-исторические перспективы»

[Франк, 1990: 464].

Основоположник русского космизма Н.Ф.Федоров, будучи глубоко верующим человеком, обращается к «русскому» вопросу с позиций православия.

Он убежден, что Россия обладает всеми задатками к тому, чтобы способствовать в будущем к единению человечества: это и общинный образ жизни, при котором, по земледельческий быт, более нравственный по сравнению с городской жизнью; это «служилое» государство, которому свойственно «самоотвержение», это, наконец, «собирание» земель, в процессе которого «прошла вся жизнь России», и её географическое положение [Федоров, 1982: 304 - 306]. Федоров признает особенность России, но видит ее не в какой-то исключительности, избранности, а в том, что для России путь ее собственного возрождения во многом совпадает с путем объединения человечества и изменения его жизни. Россия восприимчива и к западному, и к восточному культурному влиянию, чем и определяется ее национальная самобытность.

К вопросу о русской национальной идентификации обращается и Н.Я Данилевский, чью работу «Россия и Европа» (1869) Н.Страхов назовет «катехизисом или кодексом славянофильства». Философ-славянофил утверждает, что у России свой, самобытный путь развития, отличный от западного, «духовное и политическое здоровье характеризуют русский народ и русское государство», и единственное, что ему может угрожать, - «европейничанье», «заискивание милостей Европы» [Данилевский, 2002]. Позднее Н.Леонтьев в письме к Н.Н.Страхову скажет: «Главная заслуга Данилевского - это еще то, что он первый в печати смело поставил своеобразие культуры как цель. Московские славянофилы все как-то не договаривались до этого; они вместо того, чтобы сказать, что без своей культуры и жить России не стоит, говорят, что на Западе все ложь…» [Леонтьев, 1993].

Позиция Н.Я Данилевского была подвергнута резкой критике со стороны В.Соловьева, опубликовавшего в 1888 г. в журнале «Вестник Европы»

одноименную статью «Россия и Европа». В этом же году в Париже он выступил с докладом «Русская идея», посвященным вопросу «о смысле существования России во всемирной истории». Вл.Соловьев оценивает существующее убеждение в мессионизме России как «национальный эгоизм», считая, что «идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности». По Соловьеву, «ни один народ не может жить в себе, чрез себя и для себя, но жизнь каждого народа представляет лишь определенное участие в общей жизни человечества. Органическая функция, которая возложена на ту или другую нацию в этой вселенской жизни, - вот ее истинная национальная идея, предвечно установленная в плане Бога…». Миссия России, таким образом, заключается в том, чтобы «всем сердцем и душой войти в общую жизнь христианского мира и положить все свои национальные силы на осуществление, в согласии с другими народами, того совершенного и вселенского единства человеческого рода, непреложное основание которого дано нам в Церкви Христовой» [Соловьев, 1990:

220 - 245].

Н.Леонтьев, также убежденный в том, что единственная миссия России религиозная, тем не менее резко выступил против идей Вл.Соловьева. Будучи в Оптиной Пустыни, он в свойственной ему манере напишет И.И.Фуделю (1891):

«Для исполнения особого и великого религиозного призвания Россия должна всетаки значительно разниться от Запада и государственно-бытовым строем своим, иначе она не главой религиозной станет над ним, а простодушно и по-хамски срастется с ним ягодицами демократического прогресса» [Леонтьев, 1993].

Данная мысль находит свое отражение в поэзии конца ХХ века:

Опять враги грозят, как встарь грозили.

Шла гордо, сторонясь чужих путей (Н.Кутов, 1994) Друг и последователь Соловьева, Е.Н.Трубецкой в статье «Старый и новый национальный мессианизм» (1912) говорит о необходимости различать понятия мессианизм и миссионизм. «Народов с каким-либо призванием или миссией, в частности с миссией религиозной, может быть много. Между тем народ-Мессия может быть только один. Как только мы допускаем, что народов-богоносцев, призванных спасать мир, существует не один, хотя бы несколько, мы тем самым разрушаем мессианическое сознание и становимся на почву миссионизма», пишет он и продолжает: «Нас слишком долго держали в убеждении, что русский человек — не просто человек с определенными конкретными чертами расы и народности, а «всечеловек», объемлющий черты всех национальностей, что неизбежно ведет к утрате собственной национальной физиономии. Мы привыкли видеть в России целый мир и начинаем уже поговаривать о том, что нет в ней ничего местного, ибо она не Запад и не Восток, а «Востокозапад». Нам тщательно внушали мысль, что Россия — или народ-Мессия, или ничто, что вселенское и истинно русское — одно и то же. Когда же рушится эта дерзновенная мечта, мы обыкновенно сразу впадаем в преувеличенное разочарование. Присущий нашему национальному характеру максимализм заставляет нас во всех жизненных вопросах ставить дилемму — «или все, или ничего». Вот почему от чрезмерности возвеличения мы так легко переходим к чрезмерности отчаяния. Или Россия — народ-богоносец, или она — ничтожнейший народ, а может быть, даже и вовсе не народ, а бессмысленный механический конгломерат, колосс на глиняных ногах, который скоро рухнет от внешнего удара». Между тем, по мнению Трубецкого, не нужно впадать в отчаяние, признав, что «в России не единственный избранный народ, а один из народов», миссия которого – «совместно с другими… делать великое дело Божие, восполняя свои ценные особенности столь же ценными качествами всех других народов-братьев» [Трубецкой, 1994].

Философские споры о мессианской / миссианской роли России не могли не найти отклика в литературе ХХ века. Идея мессианской роли России в мире вполне закономерно активизируется в так называемые переломные моменты русской истории:

Мессия грядущего дня! (А.Белый. Родине, 1917) Горькой, всепрощающей, живой, С темной радугой над головой. (О.Берггольц. 1941) Она молчит, воззревши к небу звездному И только сын глотает кровь железную С её гвоздей. (Н.Тряпкин, 1993) Огромный вклад в становление русского национального самосознания принадлежит и Н.Н.Страхову, вопрошавшему в 1863 г. в статье «Роковой вопрос»:

«Что такое мы, русские?» Понять Россию, русского человека, русскую культуру, по Страхову, невозможно без веры в неё: «Если мы не понимаем веры в Россию, то мы ровно ничего не поймём в русской литературе... не только все большие русские писатели, от Ломоносова до Льва Толстого, проникнуты верой в Россию, но эта вера была существенным, главным условием их деятельности» [Страхов, 1893: 31 - 32]. Рассуждая о русском национальном характере, именно Н.Н.Страхов одним из первых отмечает присущую ему «антиномию»: « Обнаружив ещё неслыханную в мире стойкость, живучесть и силу распространения, русский народ, однако же, никогда не отдавался исключительно материальным и государственным интересам, а, напротив, постоянно жил и живёт в некоторой духовной области, в которой видит свою истинную родину, свой высший интерес»

[Там же: 54]. В «Письмах о нигилизме» (1881) он подчеркивает ещё одну немаловажную особенность русского человека – он «всякую минуту готов к горю и беде, он не забывает своего смертного часа, для него жить - значит исполнять некоторый долг, нести возложенное бремя» [Там же: 205 - 206].

Н.А.Бердяев, обращаясь к русской идее, русской душе, судьбе и предназначении России, соглашается с посвященными ей тютчевскими строчками: «… Россия непостижима для ума и неизмерима никакими аршинами доктрин и учений Подойти к разгадке тайны, скрытой в душе России, можно, сразу же признав антиномичность России, жуткую ее противоречивость [Бердяев, 1990]. Продолжая споры западников и славянофилов о природе русского, он заявляет, что «Россия не может определять себя как Восток и противополагать себя Западу. Россия должна осознавать себя соединителем двух миров, а не разделителем» [Там же: 22].

В.В.Розанов в книге «Апокалипсис нашего времени» (1917-1918), явившейся откликом на революционные события начала века, высказывается достаточно жестко: «Русские в странном обольщении утверждали, что они “и восточный, и западный народ”, — соединяют “и Европу, и Азию в себе”, не замечая вовсе того, что скорее они и не западный, и не восточный народ…» - и далее: «…мы “и не восточный, и не западный народ”, а просто ерунда, — ерунда с художеством…» [Розанов, 1990: 419]. Это горькое, самоуничижительное признание вырывается у него в чудовищное для страны время, когда «ряженая революция», «эта «глиста» истощила, все сожрала в кишках России» [Розанов, 1992: 327]. Розанов, истинный патриот, скорбящий по матери-России, объясняет причины революции тем, что «у француза – «сhere France», у англичан – «Старая Англия». У немцев – «наш старый Фриц». Только у прошедшего русскую гимназию и университет – «проклятая Россия» [Там же: 331]. И тем не менее в том же «Апокалипсисе» мыслитель выразит свою глубокую убежденность: «Чтото золотое брезжится мне в будущей России» [Розанов, 1990].

Своеобразным ответом на эти метания от Запада к Востоку в поисках исторических путей страны явилась философия И.Ильина, который с присущей ему четкостью высказался: «Подумайте, в самом деле, как всё убедительно и ясно.

Весь вопрос о самобытной духовной культуре сводится к тому, куда именно всем шарахнуться: вот двести лет (якобы) шарахались на Запад; ясно, что вышел провал; значит — надо шарахнуться на Восток. Ведь это по компасу — и то уже ясно... Но почему же нельзя без припадания? Разве самобытность не в том, чтобы быть перед лицом Божиим — самим собою, а не чужим отображением и искажением? Ни восток, ни запад, ни север, ни юг... Вглубь надо; в себя надо, к Богу надо!» [Ильин, 1992: 60 - 61]. И.Ильин, посвятивший России большинство своих работ, был убежден, что она исторически состоялась и имеет будущее только как православная держава. Именно православие, принадлежность к славянству и природа России, по его мнению, определили основные черты русского национального характера, русского бытия и культуры. Спасение России после революции, которую И.Ильин воспринял как время «блужданий и крушений», философ видел не в идеологическом или экономическом обновлении страны, а путем нового духовного опыта и сохранения самобытного «национального лица»: «Плох тот народ, который не видит того, что дано именно ему, и потому ходит побираться под чужими окнами. Мы Западу не ученики и не учителя. Мы ученики Богу и учителя себе самим. Перед нами задача: творить русскую самобытную духовную культуру - из русского сердца, русским созерцанием, в русской свободе, раскрывая русскую предметность. И в этом смысл русской идеи» [Ильин, 1996].

Русская поэзия в полной мере отражает убежденность философа в том, что будущее России во многом определено самобытностью ее духовной культуры, самобытностью русского характера:

Зла не помнит Россия. Побитым не мстит.

Может хлебом и песней с тобой поделиться.

Добрым гостем придёшь – от души угостит.

Спрячешь камень за пазухой – горе случится.

Посмотри её в глаза. Не предаст. Не солжёт.

Кто слабее её – никогда не обидит.

И всегда она слово своё сбережёт.

И за чёрною тучею солнце увидит. (С.Островой. Я рожден в России!

И.Ильин считал, что «быть русским значит не только говорить порусски…Но значит - воспринимать Россию сердцем, видеть любовно ее драгоценную самобытность и ее во всей вселенской истории неповторимое своеобразие. Быть русским - значит верить в Россию так, как верили в нее все русские великие люди» [Ильин, 1991]. Это философское положение выражено в русской поэзии:

В годины кровавые смут и невзгод, Величья и славы отчизны моей! (С.Бехтеев. Верую, 1937) Я в Россию Великую верую верой, Непокорною верой любви сыновей…(П.Герасимов, 1990) Размышления о русском национальном характере в начале 1990-х годов продолжает Д.С.Лихачев, в статье которого «О национальном характере русских»

подводится своеобразный итог спорам о месте России в мировой цивилизации:

«Бессмысленно спорить о том, принадлежит ли Россия Европе или Азии.

Русская культура распространяется на огромную территорию, в нее включаются и Ленинград-Петербург, и Владивосток. Это культура единая. Русская культура уже по одному тому, что она включает в свой состав культуры десятка других народов и издавна была связана с соседними культурами Скандинавии, Византии, южных и западных славян, Германии, Италии, народов Востока и Кавказа, – культура универсальная и терпимая к культурам других народов» [Лихачев, 1990:

4].

Главенствующей чертой русского национального характера, по Лихачеву, можно назвать преданность «идее свободы личности» и стремление «во всем доходить до крайностей, до пределов возможного»: «Россия, благодаря этой своей черте, всегда находилась на грани чрезвычайной опасности - это вне всякого сомнения, как и то, что в России не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта о счастливом будущем» [Там же: 5]. Залогом счастливого будущего России, русского народа, считает Лихачев, является развитие обозначенной особенности характера в правильном направлении: «Стремление русских к воле надо направлять по пути всяческого развития духовной множественности, духовной свободы, предоставления юношеству разнообразных творческих возможностей. Стремление русских во всем достигать последнего предела надо также развивать по преимуществу в духовной области.

Пусть будут у нас герои духа, подвижники, отдающие себя на служение больным, детям, бедным, другим народам, святые, наконец. Пусть снова страна наша будет родиной востоковедения, страной “малых народов” сохранения их в “красной книге человечества”. Пусть безотчетное стремление отдавать всего себя какомулибо святому делу, что так отличало русских во все времена, снова займет свое достойное место и отвлечет русского человека от коверкающих его схем единомыслия, единодействия и единоподчинения. Надо понять черты русского характера. Правильно направленные эти черты – бесценное свойство русского человека, не направленные никак или направленные по неправильному пути, они дают в первый момент большой эффект, а потом становятся взрывоопасными» [Там же: 5 - 6].

Таким образом, обзор философских работ, посвященных осмыслению образа России, раздумьям о ее настоящем и будущем, выявил несколько точек зрения: а) Россия - пространство и этнос «вне времени», «исключение среди народов» (П.Чаадаев); б) Россия – страна-носитель высокой миссии вследствие самобытности ее традиций, культуры, истории; в) Россия – отсталая страна, истоки кризиса которой – в национальных особенностях и традициях; панацеей от всех её бед является «европеизация», следование западным путям развития (А.И.Герцен, Н.П.Огарев, Т.А.Грановский); г) Россия - соединитель двух миров, а не разделитель; миссия её заключается в том, чтобы направить свои национальные силы на осуществление вселенского единства (Н.Бердяев, В.Соловьев, Е.Н.Трубецкой); д) Россия – синтез Запада и Востока с преобладанием азиатских черт (Г.В.Флоровский, Н.С.Трубецкой, П.Н.Савицкий).

Сегодня вопрос о судьбе России, путях её развития, русском национальном характере, как и прежде, остаётся актуальным. Многие современные ученые, политики, общественные деятели говорят о ренессансе евразийского учения.

Представители евразийского движения, выпустившие в 1921 году сборник «Исход к Востоку», полагали, что Россия – Запад и Восток одновременно, «синтез двух с преобладанием последнего» [Флоровский, 1991: 206]. Симбиоз западной и восточной культуры определяет самобытность русского народа, его характер и культуру. Однако, по мнению евразийцев, России необходимо отказаться от Европы и повернуться лицом к Востоку [Люкс, 1993: 108].

Этот вопрос находит свое закономерное отражение в поэзии:

Идеи евразийцев сегодня вновь получают широкое распространение. По мнению члена-корреспондента РАН, директора Института Дальнего Востока М.Л.

Титаренко, именно «евразийство может стать не только идеологией российского обновления, новой парадигмой возрождения России, но и дать пример новых идей межцивилизационных отношений в постиндустриальном информационном обществе» [Титаренко, 1998]. Все более актуально звучат прозвучавшие в одном из последних интервью слова «последнего евразийца» Л.Н. Гумилева: «Если России суждено возродиться, то только через евразийство».

Именно евразийцам принадлежит заслуга создания первой геополитической теории развития России: они первыми попытались «мыслить пространством», и именно одного из вдохновителей данного движения, П.Н.Савицкого, принято называть первым русским геополитиком, который предложил рассматривать Россию не как национальное государство, но как особый тип цивилизации, сложившейся на основе нескольких составляющих арийско-славянской культуры, тюркского кочевничества, православной традиции. Все вместе создает некое уникальное, "срединное" образование, представляющее собой синтез мировой истории. В статье «Степь и оседлость» (1922), размышляя о роли монголотатарского ига в становлении Руси, Савицкий приходит к выводу: «..Без "татарщины" не было бы России». Савицкий убежден в том, что «татары не изменили духовного существа России», более того, «..они дали России свойство организовываться военно, создавать государственно-принудительный центр, достигать устойчивости; они дали ей качество - становиться могущественной "ордой". Кроме того, именно «татарщина», по мнению Савицкого, наделила русских «монгольским ощущением континента», противостоящим «западноевропейскому ощущению моря» и во многом предопределившим геополитический статус России, её «двойственный лик»: «Россия - наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиса и Тимура, объединительница Азии; Россия - часть особого "окраинно-приморского" мира, носительница углубленной культурной традиции. В ней сочетаются одновременно историческая "оседлая" и "степная" стихия» [Савицкий, 1993: 125 – 126]. Подобная двойственность русского ландшафта отмечалась еще славянофилами. У Савицкого геополитический смысл России-Евразии выступает как синтез этих двух реальностей, причем синтез, предполагающий не простое наложение двух геополитических систем друг на друга, но нечто цельное, оригинальное. Такой взгляд на русское пространство отражает преемственность теории, предложенной евразийцами, традиционным православным идеям соборности и всеединства.

Для России конца ХХ – начала ХХI века характерным стало выдвижение множества геополитических концепций, по-разному представляющих положение нашей страны в мире.

Современный учёный, философ, исследователь геополитических вопросов В.Цымбурский приходит к мысли о том, что «с изменением границ страны в начале 90-х оказываются дискредитированы практически все её привычные географические образы: лозунг «России европейской державы»

ориентировок, кроме стимула к чисто словесным авантюрам вроде «последнего броска на Юг». Современная Россия, по мнению учёного, перестала играть свою традиционную посредническую роль между Европой и Азией, более того «распяленность» страны между двумя очагами экономической мощи создаёт угрозу её выживанию как политического целого: сегодня положение между двумя океанами – образ, вовсе не утверждающий за нами какую-либо прочную мировую функцию, но больше способный сигнализировать об опасности расползания России».

Строение современной России рассматривается В.Цымбурским как переходное - «но переходное не к «куче геополитической щебёнке» и не оглодочному «остову России»: «Сегодня Россия выглядит платформой с двумя флангами, «евро-российским» и «дальневосточным», обращенными соответственно к восточноевропейским «территориям - проливам» и к Тихому океану. Между тем ареал Урало-Сибири оказывается стержнем России, обеспечивающим её коммуникационную целостность. Урало-Сибирь выступает медиатором, посредником между пребывающей ныне в мировом геополитическом тупике Евро-Россией и Дальним Востоком… Лишь урало-сибирским посредством эти регионы-фланги включаются в систему, способную придать каждому из них новое стратегическое качество» [Цымбурский, 2011: 47].

Один из единомышленников В.Цымбурского, М.В.Ильин, анализируя историю формирования геополитического пространства России со времён Киеской Руси до наших дней, выделяет две противопоставленные традиции его организации: первая, «делающая ставку на то, что можно было бы назвать местническим державничеством, упором на внутрирусское развитие, дифференциацию земель-отчин ради более прочной интеграции целого», и вторая - предполагающая завоевание русского пространства из вынесенного на крайнюю периферию либо вообще за его пределы центра. Согласно Ильину, многовековая формула русского освоения Евразии заключается в интенсивном развитии «оазисных» очагов у водных путей, сосуществовании с племенами и народами, экстенсивно использующими естественную среду, единении разных потенциалов для взаимной выгоды, и забвение этой формулы ведёт не только к «подрыву геополитической структуры», но и к деградации окружающей среды, утрате русского самосознания [Ильин, 1995: 39, 41, 52.].

демонстрирует известный российский географ, основатель так называемой культурно-ландшафтной школы Владимир Каганский. По Каганскому, «современная культура хроноцентрична, темпоральна, в пространстве она чувствует себя неуютно и ведёт себя агрессивно. Используя пространство как ресурс, она не усматривает в нём ценности». «Советская цивилизация» (а именно ею, по мнению учёного, до сих пор остается российское общество) осуществляет «перестройку и перекройку обитаемого пространства», игнорируя профессиональные знания о нём. На данный момент «сфера пространства остаётся своеобразной terra inkognita. Она не изучена и не отрефлектирована;

пространственные языки остаются на периферии внимания. Но пространство базисная категория, и поскольку не рефлектируется, присутствует в современной культуре как своего рода область бессознательного». Не следует, однако, забывать, что «культура отражается в зеркале пространства» [Каганский, 2001: 15 - 16].

В.Каганский, используя методологию так называемой герменевтики пространственное устройство, «пространство обыденности» современной России.

Это пространство, по мнению ученого, «вполне определённое и закономерное, посвоему функциональное и целесообразное. Оно организовано жёсткой мощной структурой, сращённой с государством» [Каганский, 2001: 18] и по сути своей остаётся советским. Советское пространство трансформировало культурный ландшафт страны, превратив его в своеобразный «антиландшафт». «Сращённое с государством и пронизывающее буквально всё», оно оказалось прочнее этого государства. Пережив распад СССР, испытывая кризис за кризисом, «советское пространство всё ещё прочно и - опасно». Ни о каком постсоветском пространстве, по мнению В.Каганского, сегодня говорить нельзя, мы и сейчас «продолжаем жить не столько в новой стране России, сколько в распадающемся Советском Союзе» (из интервью «Русскому журналу» «Реабилитация пространства», 2012).

Согласно намеченной В.Каганским классификации зон культурного ландшафта (Центр – Периферия – Провинция - Граница), основная часть современного российского пространства находится в Провинции и на Периферии, что позволяет делать с ним «всё, что угодно: вводить абсурдные федеральные округа, укрупнять регионы…но знать пространство необязательно» (из того же интервью). Именно это стало причиной превращения России в «страну регионизма», где пространство «расслоено и ячеисто» [Каганский, 2001: 283].

Каждый регион предстаёт «особой реальностью», ограниченным жизненным миром, с самообоснованными порядками, «в том числе порядками речи» [Там же:

287]. «Мы живём во время активизации бывших составных частей единого государства,- говорит учёный. - На поверхность выходят клубки сил, рамки и «раны» пространства, что существовали и раньше, но были придавлены центральной властью» [Там же: 246]. По Каганскому, сегодня в рамках одного пространства сосуществуют «три квазигосударства»: 1) советское наследство, руины умирающего государства СССР - нерегионализованные блоки СССР; 2) Российская Федерация, государство в фазе сборки-разборки; 3) быстро формируемая новая «Московская империя» [Там же: 387]. Москва стала «столицей вне страны»: «страна и столица всё более живут в разных эпохах и режимах, переживают и видят действительность по-разному. Москва игнорирует большую часть России, для которой она стала внешней далёкой стихией» [Там же:

388 - 389]. Таким образом, сегодня говорить о России как о «едином пространственном теле», по мнению учёного, достаточно сложно.

К анализу геополитического облика страны неоднократно обращается в своих работах и известный современный учёный Д.Н.Замятин. По мнению Д.Н.Замятина, современный мир представляет собой глобальное геополитическое пространство, в котором происходит пересечение и борьба за лидерство ключевых геополитических образов [Замятин, 1998: 80].

Геополитический образ (ГПО), по Замятину, - это «целенаправленные и чётко структурированные представления о географическом пространстве, включающие наиболее яркие и запоминающиеся символы, знаки, образы и характеристики определённых территорий, стран, регионов, маркирующие их с политической точки зрения» [Там же: 82]. Кроме того, ученый вводит понятие ключевой геополитический образ «образ, оказывающий решающее и формирующий и в значительной степени скрепляющий общее образногеополитическое пространство» [Там же: 85].

Согласно классификации Д.Н.Замятина, можно выделить следующие геополитические образы России:

евразийства в 1920- 1930-х годах [Савицкий, 1997; Вернадский, 1996-1997] и потенциально позволяющий разрабатывать достаточно масштабные и разнообразные геостратегии.

Россия-и-Европа, или Россия как Европа [Зимин, 2000], основанный на восприятии России как маргинальной, пограничной, фронтирной Византия. Происхождение данного ГПО обусловлено тем, что Россия входила в византийский культурный круг; российскую цивилизацию можно также назвать византийско-православной.

Скандовизантия (термин Д.С.Лихачёва), Славотюркика (термин Г.С.Лебедева) - ГПО, подчёркивающие интенсивное международное Восточная Европа. Изменчивость и расплывчатость данного ГПО несомненны, однако исторически и Киевская Русь, и Московское государство XVI - XVII веков осознавали себя частью Восточной ГПО Украина в значительной степени пересекается с самим образом России и, скорее, является структурным.

Перечисленные историко-географические образы, считает Д.Н.Замятин, находятся в постоянном взаимодействии и способствуют взаиморазвитию.

представленная Д.Н.Замятиным, отражает многовековой идеологический спор о векторах общественно-исторического и культурного развития России.

А.Г.Дугин, один из основателей так называемого континентализма, в работе «Основы геополитики» так определяет геополитический статус России:

«Географически, ландшафтно, лингвистически, климатически, культурно и религиозно Россия является синтетическим единением евразийского Запада и евразийского Востока, причем ее геополитическая функция не сводится к суммированию или опосредованию западных и восточных тенденций. Россия есть нечто Третье, самостоятельное и особое: ни Восток, ни Запад». Россия, по мнению ученого, относится к «категориям, принадлежащим к базовым принципам всей геополитики». Она «heartland», «географическая ось истории», «ось евразийского вектора в планетарном масштабе». «По отношению к Россиивсе остальные евразийские государства и земли являются Heartland прибрежными» [Дугин, 1997: 298].

Будучи осевой, центральной державой, современная Россия, согласно Дугину, должна стремиться к «континентальной интеграции нашего Большого Пространства. Геополитическое "собирание Империи" является для России не только одним из возможных путей развития, одним из возможных отношений государства к пространству, но залогом и необходимым условием существования независимого государства, и более того независимого государства на независимом континенте». Ученый убежден, что, «если Россия немедленно не начнет воссоздавать Большое Пространство, т.е. возвращать в сферу своего стратегического, политического и экономического влияния временно утраченные евразийские просторы, она ввергнет в катастрофу и саму себя, и все народы, проживающие на "Мировом Острове" [Там же].

Размышляя о современном состоянии страны, геополитик разграничивает понятия Российская Федерация и Россия: «РФ не является Россией, полноценным Русским Государством. Это переходное образование в широком и динамическом глобальном геополитическом процессе и не более того. РФ не имеет государственной истории, ее границы случайны, ее культурные ориентиры смутны, ее политический режим шаток и расплывчат, ее этническая карта разнородна, а экономическая структура фрагментарна и отчасти разложена.

Данный конгломерат лишь результат развала более глобального геополитического образования, фрагмент, вырванный из целой картины». Истинная же Россия, по Дугину, есть русский народ, «…но не как ясно очерченное государство, а как геополитическая потенция, реальная и конкретная с одной стороны, но еще не определившая свою новую государственную структуру, ни ее идеологию, ни ее территориальные пределы, ни ее социально-политическое устройство» [Там же].

Русский народ, по мнению ученого, является исторической общностью, имеющей все признаки полноценного и стабильного политического субъекта. Он представляет собой этническое, культурное, психологическое и религиозное единство. «Но не только это является главным основанием для постановки его в центр геополитической концепции как субъекта политической и социальной стратегии. Русский народ, в отличие от многих других народов, сложился как носитель особой цивилизации, имеющей все отличительные черты самобытного и полноценного планетарно-исторического явления. Русский народ та многих государств…» [Там же].

Обращение к национальной проблематике в современной России перестало быть прерогативой только академических исследований; тема России, русской самоидентификации, прошлого, настоящего и будущего страны – одна из самых обсуждаемых. Так, во второй половине XX века в самиздате вышла книга социолога и культуролога К.Касьяновой «О русском национальном характере», во «Введении» которой автор так обосновывает цель обращения к данной теме:

«Словосочетание "русский характер", "русская душа" ассоциируется в нашем сознании с чем-то загадочным, неуловимым, таинственным и грандиозным,- и до сих пор продолжает волновать наши чувства» [Касьянова, 1994]. Однако путь исследования, по которому движется К.Касьянова в данном случае, – попытка абсолютно по-новому взглянуть на особенности русского национального характера. Отталкиваясь от постулата, что фактором, определяющим характер нации, является культура, социолог обращается к миннесотскому многоаспектному личностному опроснику (или MMPI) и приходит к выводу о возможности «описывать наш этнический характер в терминах акцентуированной личности эпилептоидного типа», которому свойственны «замедленность и способность задерживать реакцию; стремление работать в своем ритме и по своему плану; некоторая "вязкость" мышления и действия ("русский мужик задним умом крепок"); трудная переключаемость с одного вида деятельности на другой; взрывоопасность…». Чуть ниже К.Касьянова уточняет, что «тот "портрет", который снимается тестом на современной популяции, не есть чистый генотип, а есть продукт длительного взаимодействия между природой и культурой. Культура в этом процессе противостоит генотипу. Ее задача не отражать и не закреплять его, а приспосабливать к среде, к окружению, некоторым образом "обрабатывая", культивируя его. Дело генотипа - создавать затруднения, дело культуры - их преодолевать. Мы - культурные эпилептоиды»

[Касьянова, 1994].

Интерес представляют и размышления современного ученого, публициста, политолога С.Г.Кара-Мурзы, поднимающего в своих работах следующие проблемы нынешней России: потеря национальной памяти как «одной из главных сил, скрепляющих людей в народ» [Кара-Мурза, 2004], манипуляция сознанием [Кара-Мурза, 2001], навязывание западного образа жизни с его потребительской психологией, реформирование российской экономии по западному образцу [КараМурза, 2010] и т.д.

Проблемы национально-культурной идентичности в последние годы приобретают всё большую популярность в современном российском обществе.

Появляются работы по политологии, культурологии, психолингвистике, исследующие представления о России «профанных» носителей языка, т.е.

представления членов общества о стране проживания. Особенный интерес вызывает анализ их футурологических представлений, поскольку «это представление у современных русских лишено четкости и определенности, хотя и является объектом в целом нецеленаправленной, но достаточно интенсивной активности со стороны некоторых социальных институтов, формирующих общественное мнение» [Тарасов, 2006].

А.Л.Андреев, опираясь на материалы исследования Института социологии РАН «О новой России и россиянах: между Европой и Азией» (2007 г.), анализирует сформированный в массовом сознании россиян образ современной России. Ученый приходит к выводу о том, что, начиная со второй половины 1990х годов, вместе со сменой ценностей и ориентиров произошли и кардинальные изменения как в образе самой России, так и в эмоциональном восприятии других стран и народов. В российском обществе сформировалась так называемая неоконсервативная волна, основным лейтмотивом которой стало отвержение западного пути развития. В данном контексте культурно-историческая самобытность России стала позиционироваться как непреходящая базовая ценность, а образ Запада прочно связывается с факторами угрозы [Андреев, 2007:

40].

В рамках нашего исследования интересным представляется проведенный А.Л.Андреевым опрос, выявляющий мнения россиян о том, к каким странам мира (западным или восточным) ближе всего Россия. Результаты мониторинга свидетельствуют о том, что в 90-е годы большая часть россиян отождествляли себя с Западом только в культуре, в то время как экономика представлялась им чисто азиатским или смешанным, «евразийским» явлением. Относительно национального характера большинство респондентов относили себя к «евразийцам». После 2004 г. индикаторы, характеризующие российскую противоположную сторону: опрошенные, продолжая утверждать близость к культуре Запада, отметили также «западные» черты в современной российской экономике и национальном характере. Ученый полагает, что подобная переоценка в массовом российском сознании произошла вследствие осознания собственной самостоятельности и утрате психологической потребности в «надрывном»

антизападничестве.

Рассматривая эволюцию образа России в российском общественном сознании, А.Л.Андреев указывает на рост индикаторов в очень важном смысловом кластере «сила – воля – энергия», повышение «баллов» по всему спектру положительных духовных качеств: «честность», «патриотизм», «духовный мир», «интеллект», «гуманизм» [Андреев, 2007: 43; 51].

Т.Н.Пищева, Н.С.Виноградова, А.Д.Недова в статье «Образ России под углом зрения политических коммуникаций» представляют результаты исследования восприятия образа России и ее будущего политической элитой и рядовыми гражданами. Вывод, к которому приходят ученые, заключается в следующем: представители элиты, как правило, склонны оценивать страну более оптимистично, тогда как рядовые граждане чаще всего отмечают ее негативные характеристики. Данный факт, по мнению исследователей, свидетельствует об отсутствии у российской политической элиты чувства ответственности и недооценивании своей социальной роли в жизни страны [Пищева, Виноградова, Недова, 2010].

В статье А.Ю.Мельвиля, И.Н.Тимофеева описываются результаты исследовательского проекта МГИМО (У) МИД России и общественнообразовательного фонда «ИНО-Центр» (2006 г.), в ходе которого было разработано и предложено для обсуждения 4 сценария будущего России в 2020 г.

Все респонденты, принявшие участие в проекте, независимо от возраста и партийных предпочтений, констатируют организаторы проекта, высказались о России будущего как о Великой Державе, независимой и уверенной в своих силах [Мельвиль, Тимофеев, 2008].

Ю.М.Баскакова обращается к анализу восприятия России бывшими соотечественниками за рубежом. В качестве респондентов выступали как граждане бывших советских республик, так наши бывшие соотечественники, эмигрировавшие в Германию. Как отмечает ученый, для последних переезд был связан с принятием осознанного решения, и в качестве причин, побудивших их к этому, были следующие: 1. Неблагоприятная экономическая ситуация в России. 2.

Отсутствие социальных гарантий. 3. Обострение национального вопроса в республиках. 4. Поиск стабильности и защищенности личности. Однако большинство опрошенных, по их собственному признанию, скучают по России, стараются поддерживать связь с родственниками и друзьями, сохраняют русский язык в своих семьях почти каждый четвертый не чувствует себя «своим» в стране проживания [Баскакова, 2009: 179].

В.А.Касамара, А.А.Сорокина, сопоставляя представления о России и ее будущем современной российской политической элиты и московских бездомных, приходят к выводу о схожести позитивных характеристик страны, данных представителями этих полярных социальных групп. Образ России в их восприятии достаточно мифологизирован, что выражается в использовании популярной мифологемы «особый русский дух», представлении о русском отличающих его от людей иных национальностей. Представители маргинальных превращающую государство из политического института в одушевленное существо, связанное с ними близкородственными отношениями (частотность гештальта Россия-мать отмечается также и нами на материале современном поэтических текстов). Кроме того, респонденты обеих групп были единодушны в своих пессимистических взглядах на Россию, ассоциируя ее с обездоленным, неуверенном в завтрашнем дне человеком. Таким образом, заключают авторы исследования, участники опроса в целом продемонстрировали схожесть дискурсов, что заставляет сделать вывод о наличии серьезных проблем в дальнейшей модернизации страны, вызванных прежде всего отсутствием адекватной оценки происходящих процессов представителями политической верхушки [Касамара, Сорокина, 2011].

представления россиян о стране, русской истории, национальной идентичности и пришла к выводу о том, что наиболее значимыми элементами позитивной российской самоидентификации сегодня являются: территория («русская земля»), природные богатства («кладовая мира»), язык, религиозные традиции и обычаи, духовное и культурное наследие и высшие достижения культуры, исторические вехи, в первую очередь победа в Великой Отечественной войне, общие представления о национальном характере (открытость, гостеприимство, бескорыстие и другие). «Содержательное наполнение этих “элементов” формирует “внутренний” образ страны, - делает вывод исследователь.Отсутствие в этом ряду общезначимых политических и культурных ориентиров указывает на незавершенность периода трансформации общественных институтов. Тем более важным представляется анализ динамики как представлений россиян о своей стране, так и отношения к России в мире. Он позволяет выявить те составляющие, которые могут задавать позитивный вектор восприятия, ключевой с точки зрения “социального самочувствия” нации»

[Семененко, 2007].

Большой интерес, с этой точки зрения, представляют исследования, позволяющие выявить восприятие России в мире. По мнению современных политологов, сегодня можно констатировать в целом негативное отношение к превалирующие там мнения о колонизаторской политике России, сталинских репрессиях, «голодоморе». Всё это преследует вполне конкретные политические цели – самоустранение от России и в то же время намеренного формирования и культивирования мифологизированных представлений о собственной стране, ее истории [Поляков, 2011: 5].

Обобщая анализ существующих сегодня представлений о России, ее истории и будущем, мы приходим к выводу о том, что, несмотря на разнообразие точек зрения, мы имеем дело с некоей единой картиной мира, анализ и характеристика которой должны осуществляться на основе географического, политологического, идеологического, этнографического, экономического, философского, культурологического, лингвистического подходов.

1.2. Лингвистический подход к исследованию локуса Россия 1.2.1. Пространство как базовая категория картины мира человека Взаимодействие человека с окружающим миром постоянно осуществляется в системе определенных пространственных и временных координат.

Пространство и время – наиболее значимые для человека категории, восприятие которых лежит в основании любого человеческого знания о мире. Физическое пространство - это то, что вмещает человека, то, что он осознает вокруг себя;

«представление о пространстве, об устройстве Вселенной и Земли, о природном мире принадлежит к числу тех, которые присутствуют в сознании человека, даже не будучи специально осмысленными» [Мельникова, 1998: 9]. Пространство и время воплощают мироощущение эпохи, поведение людей, их сознание, ритм жизни, отношение к вещам; ни один «показатель культуры» не характеризует в такой степени ее сущность, как пространство и время [Гуревич, 1972: 84].

пространственные категории, необходимым представляется обозначить основные вехи в становлении концепций пространства.

По данным культурологических исследований, в архаическом понимании пространство определяется как категория, неразрывно связанная со временем, с вещами, структурирующими его и организующими вокруг некоего единого центра; составная (дифференцированная или интегрированная), отделённая от того, что им не является. Позднее, на закате мифопоэтической эпохи, пространство начинает мыслиться однородным, равным в своих частях самому себе, В нём можно ориентироваться и его можно измерить [Топоров, 1983: 241Древнегреческие пространственные концепции связаны, прежде всего, с именами Платона, Демокрита, Аристотеля. Так, пространство в учении Платона предстаёт дифференцированным: мир идеальный, вечный и мир земной, некое искажённое подобие высшего мира. Связующим звеном этого расчленённого пространства является человек.

Демокрит и Аристотель положили начало двум основным философским концепциям пространства: субстанциональной и реляционной. Согласно первой концепции (Демокрит), пространство трактуется как абсолютно автономная от материи и времени сущность, некая пустота, характеризующаяся однородностью, бесконечностью и вмещающая в себя совокупность атомов. По сути, появившаяся много позже теория И.Ньютона об «абсолютном пространстве», остающемся «по самой своей сущности безотносительно к чему бы то ни было внешнему всегда одинаковым и неподвижным», и «относительном», которое «есть его мера или какая-либо ограниченная подвижная часть, которая определяется нашими чувствами по положению его относительно некоторых тел, и которое в обыденной жизни принимается за пространство неподвижное…», во многом совпадала со взглядами Демокрита [Ньютон, 1989: 30]. По мнению современного философа, В.М.Розина, отмечавшего ньютоновскую религиозность, «…понятно, почему Ньютону понадобилось делить пространство на абсолютное и относительное:

зона действия и прерогатива человека - относительное пространства, прерогатива Бога - абсолютное. Подобное деление устанавливало границу естествознания, отделяя его от теологии» [Розин, 2013].

Сторонники реляционной концепции Аристотеля (Г.Лейбниц, Р.Декарт), отвергали мысль о пространстве-пустоте, выдвинув утверждение, что пространство есть совокупность мест, занимаемых определенными материальными взаиморасположенными объектами; важнейший атрибут пространства – его протяжённость: «Пространство, или внутреннее место, также разнится от тела, заключённого в этом пространстве, лишь в нашем мышлении. И действительно, протяжение в длину, ширину и глубину, образующее пространство, образует и тело. Разница между ними лишь в том, что телу мы приписываем определённую протяженность. Пространству же мы приписываем протяжение столь общее и неопределённое, что, удалив из некоторого пространства заполняющее его тело, мы не считаем, что переместили и протяжение этого пространства, которое, на наш взгляд, пребывает неизменным, пока оно имеет ту же величину и фигуру и не изменяет положения по отношению к внешним телам, которыми мы определяем это пространство» [Декарт, 1989: - 335].

Доминировавшая вплоть до начала XIX века субстанциональная теория Демокрита - Ньютона, рассматривающая пространство лишь как физическую, ни от чего не зависящую категорию, неизменно упоминается в современных лингвистических исследованиях, но это всё чаще диктуется намерением подчеркнуть предпочтительность в рамках новой антропоцентрической парадигмы именно концепции Лейбница с его «одушевлённым» присутствием человека пространством.

Анализ поэтических текстов ХХ века позволил прийти к выводу о том, что в русской поэзии нашли отражение обе точки зрения на пространство: Россия может мыслиться как некая вечная категория (в этом случае пространственные параметры неизменно сопрягаются с временными либо эксплицируются через абстрактные имена):

Ни края ей нет, ни конца. (С.Васильев. Родная земля, 1958) Растянулись на года. (Н.Филиппова, 1970) И тихо, так тихо, что слышно дыханье Уснувших под снегом озимых ростков.

Лишь скрипнет колодец – и снова молчанье.

И вечности зов… (Э.Дубровина. Лира, 1975), и как пространство, обжитое человеком:

Слезами измеренный чаще, чем вёрстами, Шёл тракт, на пригорках скрываясь из глаз:

Деревни, деревни, деревни с погостами, Как будто на них вся Россия сошлась. (И.Сельвинский, 1941) Начиная с XVIII- XIX веков, понятия пространства и времени начинают интересовать и другие дисциплины: биологию, психологию, историю, социологию, лингвистику и др. При этом в большинстве случаев происходит принципиальная трансформация этих понятий. Так, А.Бергсон рассматривает реальность с точки зрения не физических процессов, а витальных и психических, вследствие чего «физическое пространство и время заменяются на связанные между собой время-пространство, где именно пространство задает целое и понимается как устроенность (структура сознания). Перевернув понимание, сделав ведущими не природные процессы, а работу нашего сознания, не время а пространство, Бергсон создал условия, во-первых, для критики и пересмотра естественнонаучной концептуализации пространства, во-вторых, для построения в гуманитарных и социальных науках новых понятий пространства и времени, лучше схватывающих жизнь. Важной особенностью этих новых понятий выступает то, что здесь пространство и время трактуются как имманентные изучаемым феноменам, а не внешние» [Розин, 2013].

Новое время, по М.Хайдеггеру, демонстрирует изменение позиции человека, субъекта по отношению к пространству, миру: стремясь представить окружающее во всех присущих ему проявлениях, человек начинает осмысливать его как некую систему, картину, а там, «где мир становится картиной, там к сущему в целом приступают как к тому, на что человек нацелен и что он соответственно хочет преподнести себе, иметь перед собой и тем самым представить перед собой» [Хайдеггер,1993]. М.Хайдеггер, таким образом, вводит в научный обиход термин «картина мира», определяющий новый, особый способ восприятия мира путем активной познающей деятельности субъекта.

1.2.2. Особенности поэтической картины мира. Художественный концепт как основная структурная единица поэтической картины мира Современные исследователи языка определяют картину мира как «исходный репрезентирующий сущностные свойства мира в понимании её носителей и являющийся результатом всей духовной активности человека» [Постовалова, 1988: 21]; «совокупность знаний о мире, которые отражены в языке, а также способы получения и интерпретации новых знаний» [Пименова, 2004: 5];

«наиболее общее интегральное восприятие мира в его целостности, совокупность знаний, формирующуюся при участии всех уровней и форм познания:

теоретического, эмпирического, логического, чувственного, научного, философского, обыденного, религиозного и мифологического» [Захарова, 2008:

118].

метафоричность [Караулов, 1987: 172], указывают на угрозу девальвации данного понятия, размывания его границ [Постовалова, 1988: 33]. Однако именно метафоричность картины мира подчеркивает ее антропоцентрическую природу:

картина мира – это отображение действительности, поставленное в зависимость от человека, ибо именно человек «задаёт меру и предписывает норму» всему [Хайдеггер, 1986: 106].

Наряду с термином «картина мира» используются «модель мира» и «образ мира». Так, по мнению Ю.Л. Воротникова, картина мира есть частный, исторически обусловленный способ того универсального явления, которое можно назвать моделированием мира в семиотическом понимании этого слова. Картина мира – это его модель, но не любая модель мира является картиной мира. Картина мира предоставляет возможность для хранения и передачи устойчивых общих представлений в их субъективной индивидуальной комбинации, структур сознания, формирования новых индивидуальных знаний и представлений [Воротников, 2003]. Как видим, несмотря на определённые различия в интерпретации данного понятия, прослеживается стремление подчеркнуть, что ключевой чертой картины мира является её субъективное начало. «Картина мира служит чем-то вроде координатной сетки, определяющей смысл и содержание любых воспринимаемых объектов и образов. Это происходит потому, что люди чувствуют и действуют исходя из своих всегда субъективных представлений…» [Жидков, Соколов, 2003: 56].

Таким образом, КМ определяет специфический способ восприятия и интерпретации событий и явлений; представляет собой основу, фундамент мировосприятия, опираясь на который человек действует в мире; имеет исторически обусловленный характер, что предполагает постоянные изменения картины мира всех её субъектов [Там же: 69].

Субъектами КМ являются как отдельный человек, так и различные социальные общности, что обуславливает наличие в ней как индивидуальных, так и коллективных компонентов. Помимо этого, обладая динамическим характером, КМ обладает и определенными универсальными чертами, свойственными любому представителю человечества.

Современные трактовки понятия ЯКМ, испытав несомненное влияние идей Гумбольдта, учения неогумбольдтианцев о внутренней форме языка и гипотезы Сепира – Уорфа о лингвистической относительности, следуют, по Ж.Н. Масловой, трём основным направлениям:

«1) картина мира, предлагаемая языком, отличается от «научной» (в этом же смысле употребляется термин «наивная картина мира»);

2) каждый язык «рисует» свою картину, изображающую действительность несколько иначе, чем это делают другие языки;

3) языковая картина мира отражает не только объективную реальность, но и множество новых образов мира, созданных сознанием человека» [Маслова, 2010:

96].

Первое положение относительно ЯКМ, несмотря на свою определённую научную ценность, не учитывает «существенный для когнитивной лингвистики момент – язык не отражает напрямую объективную реальность, он отражает мир, воспринятый человеком через опыт физического взаимодействия с внешней средой» [Там же: 96]. А поскольку условия жизни, способы взаимодействия с окружающей средой у представителей разных лингвокультурных сообществ подчас кардинально различны, это отражается и на создаваемой ими ЯКМ.

Второе положение в трактовке ЯКМ находит отражение во многих современных исследованиях. Так, Ю.Д.Апресян утверждает, что «каждый естественный язык отражает определённый способ восприятия и организации (концептуализации) мира. Выражаемые в нём значения складываются в некую единую систему взглядов, своего рода коллективную философию, которая навязывается в качестве обязательной всем носителям языка» [Апресян, 1995:

350].

А.Д.Шмелёв, оперируя термином «языковая модель мира», предлагает третий подход в трактовке данного понятия, учитывающий то, что «с одной стороны, в языке находят отражение те черты внеязыковой действительности, которые представляются релевантными для носителей культуры; с другой стороны, овладевая языком, носитель языка начинает видеть мир под углом зрения, подсказанным его родным языком, и сживается с концептуализацией мира, характерной для соответствующей культуры. В этом смысле слова, заключающие в себе лингвоспецифичные концепты, одновременно «отражают» и «формируют» образ мышления носителей языка» [Шмелёв, 2002: 12].

Стремительно развивающаяся на современном этапе когнитивная лингвистика предпринимает активные попытки исследования языка как важнейшего средства доступа к мыслительной, интеллектуальной, ментальной деятельности человека [Кубрякова, 2009: 16], результатом которой и является языковая картина мира – «особое системное образование, постоянно участвующее в познании мира и задающее образцы интерпретации воспринимаемого опыта»

[Маслова, 2010: 99].

повседневного способами отражения бытия, позволили современным лингвистам говорить о выделении в рамках ЯКМ художественной картины мира.

История лингвистических исследований художественного текста фиксирует первоначально внимание исключительно к его стилистическим особенностям, однако сложившееся в начале ХХ века структурно-семиотическое направление художественное произведение рассматривается как выражение чего-либо более рассматривает его как мощный и глубоко диалектический механизм поиска истины, истолкования окружающего мира и ориентировки в нем [Лотман, 1996:

131], усматривая таким образом связь поэзии с когнитивной деятельностью субъекта и предвосхищая выводы языковедов - когнитивистов.

Именно в работах по когнитивной лингвистике, отражающих попытки использоваться термин художественная картина мира, понимаемая как «вторичная картина мира, подобная языковой» [Попова, Стернин, 2001: 8]. Несмотря на явную близость данных понятий, следует их разграничивать, поскольку художественная картина мира «возникает в сознании читателя при восприятии им художественного произведения. Картина мира в художественном тексте создается языковыми средствами, при этом она отражает индивидуальную картину мира в художественного произведения; отборе языковых средств; в индивидуальном использовании образных средств. В художественной картине мира могут быть обнаружены концепты, присущие только данному авторскому восприятию мира – индивидуальные концепты писателя. При этом всегда следует помнить, что художественная картина мира – вторичная, опосредованная картина мира, причем она опосредована дважды – языком и индивидуально-авторской картиной мира»

[Там же: 8].

Согласно современным психологическим исследованиям, концептуальная картина мира индивида формируется «прежде всего, в процессе сознательной деятельности (деятельности сознания), где закреплены логические взаимосвязи окружающего мира, осознанное знание, целостное восприятие субъекта», однако «наряду с языковым существует неязыковое мышление», а «языковое существование связано не только с мышлением, но и с чувственно-волевой сферой и подсознанием. Деятельность бессознательного, интуиции также должна быть зафиксирована в системе концептуальных смыслов…», которые и образуют ХКМ и получают языковое воплощение в художественном тексте посредством различных выразительных средств [Там же: 108].

Таким образом, вслед за западными когнитивными лингвистами ХКМ рассматривается как один из видов концептуальных систем, кодируемых в языке, поскольку «способность к художественному творчеству является частью когнитивной деятельности человека, и язык художественного или поэтического текста – одна из наиболее достоверных возможностей изучить ментальные механизмы, составляющие творческий процесс» [Там же: 104]. Однако вследствие существенных различий, отмечаемых в языках прозаического и поэтического текстов, в рамках ХКМ необходимо выделить поэтическую картину мира как «континуальную систему смыслов, эстетически воспринятых и структурирующих творческую деятельность индивида по созданию и интерпретации альтернативной поэтической реальности, характеризующуюся субъективностью, эмоциональной доминантой, я-центричностью, фрагментарностью» [Там же: 120]. Правомерность такого вычленения основывается на субъективности поэтического текста, иррациональном способе поэтического познания мира, а также на постулируемой в современных психологических исследованиях расщеплённости субъект.

Несмотря на относительную новизну, термин поэтическая картина мира фиксируется в ряде более ранних работ [Ревзина, 1998; Кузьмина, 1999;

Болотнова, 2004]. Так, О.Г.Ревзина, суммируя выводы исследователей данной проблемы, разграничивает следующие понятия:

1. художественный мир текста как «система всех образов и мотивов, присутствующих в данном тексте» [Гаспаров, 1988: 125];

2. поэтический мир – «смысловой инвариант» [Жолковский, Щеглов, 1975:

161] всех произведений поэта;

3. «словарь действительности, т.е. набор всех предметов и явлений окружающего мира» как «функцию», определяющую, какие «реальности могут быть приписаны тексту в тех или иных коммуникативных контекстах, то есть при тех или иных прагматических координатах» [Золян, 1991: 11];

4. поэтическая картина мира. Данное понятие, по О.Г.Ревзиной, «оказалось притягательным потому, что в нём язык и мир не отрываются друг от друга, но, напротив, подчёркивается факт концептуализации мира языком»: «При описании поэтической картины мира главная проблема состоит в конечном счёте в том, что мир – неязыковая и незнаковая действительность – не может быть полноценно описан в категориях, предназначенных для знаковой системы, каковой является язык. Возможно обращение к таким представлениям, которые приложимы в равной степени к языку и к миру»

[Ревзина, 1998: 36].

Н. А.Кузьмина определяет поэтическую картину мира как альтернативу миру действительному, физическому, ПКМ – «это образ мира, смоделированный сквозь призму сознания художника как результат его духовной активности»

«своеобразие поэтической картины мира заключается не столько в языковых формах, сколько в избирательности видения художника» [Кузьмина, 1999: 227].

Н.С.Болотнова понимает под поэтической картиной мира «созданный творческим воображением автора художественный мир, воплощённый в образной форме в соответствии с определёнными интенциями, являющийся объектом познавательной активности читателя», и отмечает следующие её особенности:

1. Антропоцентризм. С антропоцентризмом связан личностный, субъективный характер миро-моделирования автора художественного произведения, который многоаспектно проявляет себя в тексте как сложной системноструктурной организации. Особенно это свойственно поэтической деятельности, актуализирующей в образной форме внутренний мир автора, действительность 2. ПКМ – вторичное по отношению к картине мира отражение мыслительной деятельности в образах, получающих конкретное эстетическое воплощение в текстовой деятельности.

3. Детерминированность личностью автора, особенностями его образного мышления, мировосприятия, лексикона, семантикона, прагматикона.

4. ПКМ автора – вторичное (эстетическое) отражение его языковой и концептуальной картины мира, которые взаимосвязаны.

5. Динамизм, историческая изменчивость. ПКМ динамически отражает в образной форме с позиций определённого эстетического идеала знания автора о меняющейся действительности [Болотнова, 2004].

По мнению Ж.Н.Масловой, данное определение ПКМ имеет «гибридный лингвистико-литературоведческий характер и не проясняет различия между художественной и поэтической картинами мира». О ПКМ автора целесообразно вести речь «только в том случае, если допускать, что для автора особо выделен круг явлений, которые могут быть изображены в произведении, и арсенал языковых средств, отобранный автором по эстетическим критериям». ПКМ носит глобальный характер, поэтому вместо ПКМ автора более оправданно говорить об индивидуально-авторской картине мира или поэтической модели мира конкретного автора или группы авторов. Поэтическая модель мира, таким образом, «это упрощённый конструкт некоторых аспектов поэтической картины, также связанных друг с другом в заданных границах, объективированный от субъекта продукт в форме поэтического текста» [Маслова, 2010: 118, 122].

«Общая поэтическая картина мира складывается из моделей, возникших в рамках определённых поэтических школ и направлений, в основе которых, в свою очередь, лежат авторские преломления поэтической картины мира» [Там же: 132].

Структура поэтической картины мира, являющейся компонентом ЯКМ и ХКМ, основывается на иных принципах организации языкового материала.

Повседневный язык, как утверждал ещё Д.Н.Овсянико-Куликовский, характеризуется инерционностью и бессознательностью: «Бессознательная сфера отвечает за оперирование грамматическими формами слов. Находясь за порогом сознания, грамматические формы не отвлекают внимания, мыслятся автоматически субъектом, не растрачивая его умственные силы» [ОвсяникоКуликовский, 2001: 232]. Поэтический же язык «направлен на деавтоматизацию языка, нетрадиционное использование языковых средств», «возникает под действием импульсов бессознательного, с одной стороны. С другой стороны, язык поэтического текста сознательно шлифуется и канонизируется поэтами»

[Маслова, 2010: 124], поэтому в поэзии возможно «свободное конструирование ирреального мира с помощью языка, моделирование любых смыслов, сочетаний, недоступных в языке повседневного общения. В поэзии создаётся иная альтернативная реальность, но альтернативной она мыслится по отношению к данной, физически и чувственно воспринимаемой реальности» [Там же: 131 И тем не менее «существуют некие закономерности и ограничения, которые определяются действием общих когнитивных механизмов и принципов познания, актуальных для определённой эпохи» [Там же: 119]. К таким факторам, представляющим ПМК как целостное явление и определяющим основные принципы отбора и структурирования содержания поэтического текста, относятся следующие метакатегории: Метагатегория ценности, Метагатегория нормы, Метагатегория поэтического, Метагатегория знакового отсутствия. Метакатегории являются фильтрующим элементом при закреплении единиц опыта в поэтической картине мира [Болдырев, 2009: 28].

Итак, поэтическая картина мира связана с концептуальной и отражает ее в словесно-образной форме. Структурообразующими элементами художественной (поэтической) картины мира являются специфические эстетико-смысловые конгломераты – художественные концепты [Миллер, 2004: 63].

Употребление термина концепт впервые зафиксировано в 1928 г. в работе философа, лингвиста С.А.Аскольдова-Алексеева «Концепт и слово», где он определяется как «мысленное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределённое множество предметов одного и того же рода» [АскольдовАлексеев, 1928]. Исходя из основных положений статьи С.А.АскольдоваАлексеева, Д.С.Лихачев использует понятие концепт в качестве обозначения обобщённой мыслительной единицы, отражающей и интерпретирующей явления действительности в зависимости от национального, сословного, классового, профессионального, семейного и личного опыта человека, пользующегося концептом. Концепт не возникает из значений слов, а является результатом взаимодействия усвоенного значения с жизненным опытом носителя языка, определённого рода обобщением различных значений слова в сознаниях отдельных индивидуумов, позволяющим преодолевать существующие различия в понимании слов [Лихачев, 1993].

На современном этапе науки понятие концепта претерпело значительную трансформацию. Анализ многочисленных работ, посвящённых изучению данной проблемы, показал, что концепт является точкой пересечения междисциплинарных интересов, вследствие чего сложилось несколько подходов в рассмотрении природы данного явления.

Идеи С.А.Аскольдова-Алексеева и Д.С.Лихачева во многом послужили развитию так называемого психолингвистического направления, сторонники которого (А.А.Залевская, В.А.Пищальникова) определяют концепт как «спонтанно функционирующее в познавательной и коммуникативной деятельности индивида перцептивно-когнитивно-аффективное образование динамического характера, подчиняющееся закономерностям психической жизни человека и вследствие этого по ряду параметров отличающееся от понятий и значений как продуктов научного описания с позиций лингвистической теории» [Залевская, 2001: 39]. В работах А.А.Залевской исследуется нейронная основа концепта – активизация многих отдельных нейронных ансамблей, распределённых по разным участкам мозга, но входящих в единый набор. Данные участки мозга становятся доступны благодаря слову или другому знаку. Кроме того, учёный отмечает сугубо индивидуальную природу концепта: «Концепт – это достояние индивида» [Залевская, 2005].

В русле данного подхода рассматривает концепт и Р.М. Фрумкина, отмечающая, что используемый современной наукой «термин концепт удобен тем, что, акцентируя те реалии, к которым нас отсылает слово, он позволяет отвлечься от принятого в логике термина понятие». Отвлечение от логического начала при анализе языкового материала позволяет учитывать эмоции респондентов, личные ценности и ассоциации, связанные с определённым концептом [Фрумкина, 2001:

45].

С психолингвистических позиций обращается к проблеме концепта В.Я.Мыркин: «Концепт – блок знаний, представляющий собой совокупность конкретно-образных (зрительных, слуховых, вкусовых, тактильных, обонятельных), понятийных (в том числе ценностных), прототипических, гештальтных, фреймовых, сценарных и пр. элементов в психике человека»

[Мыркин, 2002: 47].

Структура концепта в свете психолингвистических исследований «включает в себя всё, что индивид знает и полагает о той или иной реалии действительности:

понятие, визуальное или сенсорное представление, эмоции, ассоциации и в качестве интегративного компонента – слово» [Пищальникова, 1999: 102].

Логико-гносеологический подход находит отражение в трудах Р.Павилениса, отождествлявшего понятия «концепт» и «смысл». По мнению учёного, концептуальная система носителя языка есть «система его мнений и знаний о мире, отражающих его познавательный опыт на доязыковом и языковом этапах», а концепты – абстрактные сущности, представляющие «объективное содержание мыслительного процесса, которое может быть передано от одного индивида к другому»; «нечто общее для всех или большинства носителей естественного языка» [Павиленис, 1983: 102].

В работах В.В.Колесова, М.В.Черепанова, Н.М.Орловой, трактующих концепт с историко-культурологических позиций, утверждается мысль о том, что современное языковое сознание возможно описать, только опираясь на изучение исторической динамики концептуального содержания; только историческое освещение развития концепта может выявить «жёсткий контур концептуального ядра культуры», обеспечивающий самобытность русской ментальности и одновременно способность воспринимать внешние влияния «всего лишь как восполнение до цельности нового культурного синтеза» [Колесов, 2002: 394].

Концепт в данном случае определяется как «зерно первосмысла, семантический «зародыш» слова», как «чистое бытие», не имеющее времени и пространства;

инвариант смысла, значения и ценности словесного знака [Там же: 51, 61, 81].

«Культурный концепт в современном его виде создан исторически путем мысленного наведения на резкость понятийного объема (денотат через понятие) и содержания (сигнификат через образ и символ)» [Колесов, 1992: 36].

Основными отличительными признаками концепта, согласно историкокультурологическому подходу, признаются постоянство существования, художественная образность, семантический синкретизм, общеобязательность для всех носителей данной культуры, встроенность в систему идеальных компонентов культуры [Колесов, 1999: 157- 158].

Структура концепта, по В.В.Колесову, включает в себя четыре компонента:

понятийный, образный, символический, который радикально отличается и от понятия, и от образа, а также ценностный [Колесов, 1992: 36]. Последний в данном случае специально не оговаривается, но, поскольку речь идет о культурном концепте, присутствие его в структуре обязательно.

Лингвокультурологический подход к проблеме концепта, представленный в работах Ю.С.Степанова, В.И.Карасика, С.Г.Воркачева, А.Вежбицкой, В.А.Масловой, предполагает рассмотрение концепта как ключевого факта культуры.

Так, согласно Ю.С.Степанову, концепт, с одной стороны, есть «сгусток культуры в сознании человека, то, в виде чего культура входит в ментальный мир.

И, с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не «творец культурных ценностей» - сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на неё» [Степанов, 1997: 40]. Как отмечает В.Г Зусман, «концепт всегда представляет собой часть целого, несущую на себе отпечаток системы в целом. Концепт - микромодель культуры, а культура – макромодель концепта. Концепт порождает культуру и порождается ею» [Зусман, 2001: 41]. Это «объект из мира «Идеальное», имеющий имя и отражающий культурно обусловленное представление человека о мире «Действительность»

[Вежбицкая, 2001: 23]; «семантическое образование, отмеченное лингвокультурной спецификой и характеризующее носителей определённой этнокультуры, которое окружено эмоциональным, экспрессивным, оценочным ореолом» [Маслова, 2004: 36]. Концепт, по мнению Н.А.Красавского, «надо рассматривать как когнитивную структуру, погружённую в лингвокультурный контекст, то есть связанную с дискурсом» [Красавский, 2001: 9].

Согласно Ю.С.Степанову, концепт обладает сложной структурой и включает три компонента:

1) основной признак, актуальный для всех носителей данной культуры;

2) дополнительный, “пассивный” признак, важный для отдельных социальных групп;

3) внутреннюю форму, обычно вовсе не осознаваемую, запечатленную во внешней, словесной форме [Степанов, 1997: 41 - 45].

Мысль о сложной структурной организации концепта высказывается и в работах С.Г.Воркачева, считающего, что, помимо предметной отнесённости, в состав концепта включена вся коммуникативно значимая информация («прежде всего, это указания на место, занимаемое этим знаком в лексической системе языка: его парадигматические, синтагматические и словообразовательные связи»), прагматическая информация языкового знака, связанная с его экспрессивной и иллокутивной функциями; когнитивная память – «смысловые характеристики языкового знака, связанные с его исконным предназначением и системой духовных ценностей носителей языка» [Воркачев, 2001: 70].