«КОНЦЕПТЫ СЧАСТЬЕ – НЕСЧАСТЬЕ В ЛИНГВОКУЛЬТУРНОМ СОДЕРЖАНИИ РУССКИХ ПОСЛОВИЦ ...»

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

Государственный институт русского языка имени А.С. Пушкина

На правах рукописи

РУСАКОВА Ирина Борисовна

КОНЦЕПТЫ «СЧАСТЬЕ» – «НЕСЧАСТЬЕ»

В ЛИНГВОКУЛЬТУРНОМ СОДЕРЖАНИИ

РУССКИХ ПОСЛОВИЦ

Специальность 10.02.01 – русский язык диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель – кандидат филологических наук, доцент Л.Н. Шердакова Москва – Содержание Введение Глава I. О проблеме дефиниции концептов «счастье» – «несчастье» 1.1. Понятие концепта и аспекты его изучения 1.1.1. К определению термина «концепт» 1.1.2. Структура концепта и способы его вербализации 1.1.3. Типология концептов 1.1.4. Вопрос о методике когнитивного анализа 1.2. Концепты «счастье» – «несчастье» как объекты изучения гуманитарных наук 1.2.1. Представление о счастье и несчастье в философских учениях 1.2.2.Проблема счастья и несчастья в психологических исследованиях 1.2.3. Представление о счастье и несчастье в русской национальной традиции Выводы по главе Глава II. Лексико-семантичеcкий уровень репрезентации концептов «счастье» – «несчастье» 2.1. Внутренняя форма и развитие семантики лексем «счастье» – «несчастье» 2.2. Семантическая сеть концептов «счастье» – «несчастье»

(по данным толковых словарей) 2.3. Синонимические ряды лексем «счастье» – «несчастье» 2.4. Словообразовательные дериваты лексем «счастье» – «несчастье» 2.5. Значимые семантические признаки лексем «счастье» – «несчастье в представлениях языковой личности 2.6. Содержание концептов «счастье» – «несчастье»

по данным ассоциативного эксперимента Выводы по главе Глава III. Репрезентация концептов «счастье» – «несчастье»

в синтаксических структурах пословиц 3.1. Пословица как объект лингвистического анализа 3.2. Репрезентация концептов «счастье» – «несчастье»

3.3. Счастье и несчастье: сочетаемость и употребление 3.4. Особенности синтаксических структур пословиц 3.5. Показатели информативно-ситуативного членения как способ выявления концептуально значимых характеристик Введение антропоцентрического, культурологического и когнитивного подходов к изучению языка, который выступает источником сведений о концептуальных структурах сознания.

Концепты могут получать различное формально-материальное выражение в языке при помощи слова, высказывания, текста. Изучение национально детерминированных концептов традиционно осуществляется на базе слов с глубоким семантическим потенциалом, прежде всего, абстрактных имен.

Одна из стратегий описания базовых концептов культурно-языкового сознания заключается в описании отдельных концептов на конкретно избранном языковом материале. Паремиологический фонд языка является одним из продуктивных источников исследования лингвокультурных концептов.

Пословицы и поговорки представляют собой структурно - семантически организованную систему. Они фиксируют константы сознания и культуры, значимые для всех носителей данного языка, определяют систему оценок окружающего мира, являются единицами, позволяющими выделить и проанализировать базовые концепты.

значимостью проблемы взаимосвязи языка и культуры, паремиологии и культуры в частности, сложностью субъективно-объективной природы ключевых концептов «счастье» – «несчастье», а также значимостью исследований в области лингвоконцептологии при обучении русскому языку, в том числе русскому как иностранному.

Объект исследования – пословицы, в которых представлены концепты «счастье» – «несчастье».

Предмет исследования – анализ лингвокультурных характеристик концептов «счастье» – «несчастье» на материале пословиц.

Цель диссертационного исследования – описание концептов «счастье» – «несчастье» с учетом формальной и семантической организации русских пословиц, репрезентирующих данные концепты.

Задачи исследования:

1) определить теоретическую базу исследования;

2) проследить историю становления понятий «счастье» – «несчастье» в философских исследованиях, определить психологические основы данных концептов;

3) выявить содержание концептов «счастье» – «несчастье» на материале русских пословиц;

4) установить специфику концептов «счастье» – «несчастье» в русской национально-культурной традиции;

5) дать структурно-семантическую характеристику пословиц, репрезентирующих концепты «счастье» – «несчастье»;

6) произвести лексикографический анализ лексем, репрезентирующих концепты «счастье» – «несчастье» с целью выявления концептуально значимых признаков счастья и несчастья;

7) эксплицировать содержание концептов «счастье» – «несчастье» по результатам экспериментальных методик исследования;

8) установить неоднозначность оппозиции «счастье – несчастье», выявить взаимообуславливающую природу данных концептов.

Методологические основами исследования являются: общефилософский подход, способствующий пониманию онтологии объекта; когнитивный подход, представляющий язык как средство познания; антропоцентрический подход, помогающий выявить «человеческий фактор» в языке; системный подход, позволяющий рассматривать смысловую сферу, репрезентирующую изучаемые концепты в целостности составляющих ее элементов; аксиологический подход, позволяющий установить посредством данных концептов ценностное отношение человека к окружающему миру. При рассмотрении репрезентации концептов «счастье» – «несчастье» на разных уровнях языка нами применяются методы этимологической и словообразовательной реконструкции, компонентный и сравнительный анализ, анализ словарных дефиниций, психолингвистические методы исследования: метод прямого толкования слова, свободный и направленный ассоциативный эксперименты.

паремиологической репрезентации концептов «счастье» – «несчастье»

проводился на материале более 30 сборников пословиц и поговорок (всего пословичных единиц). Привлекались данные различных словарей (толковых, этимологических, синонимических, антонимических, словообразовательных, фразеологических, мифологических, функционально- когнитивных, словарей сочетаемости, ассоциативных и энциклопедических словарей), а также данные используемых нами экспериментальных методик исследования.

Теоретическими основами исследования являются идеи, заложенные в работах по когнитивной лингвистике (труды А.П. Бабушкина, Н.Н. Болдырева, А. Вежбицкой, З.Д. Поповой, И.А. Стернина, В.З. Демьянкова, Н.Ф. Алефиренко, Ю.С. Степанова и др.), психолингвистике (работы А.А. Леонтьева, А.А. Залевской, Р.М. Фрумкиной и др.), философии языка и семантике (работы Н.Д. Арутюновой, Ю.Д. Апресяна, Л.О. Чернейко и др.), лингвокультурологии (работы В.В. Красных, В.И. Карасика, Г.Г. Слышкина, Ю.Н. Караулова, В.В. Колесова, В.Г. Костомарова, Ю.Е. Прохорова, В.М. Мокиенко и др.), мифологии и культурологии (исследования А.А. Потебни, В.Н. Топорова, А.Н. Афанасьева и др.).

представляющих собой оппозицию, компоненты которой могут соотноситься друг с другом по принципу взаимообусловленности: исследование концептов проводится с учетом их включения в широкий контекст философских, психологических, национально-культурных исследований. Приводится описание лексико-семантического уровня репрезентации концептов «счастье» – «несчастье», устанавливается этимология и история развития содержания соответствующих лексем. Исследование концептов «счастье» – «несчастье»

проводится на материале пословиц, структурно-семантический анализ которых также позволяет выявить особенности понимания концептов, установить неоднозначность и взаимообусловленность компонентов оппозиции «счастье» – «несчастье», определить их межконцептуальные связи.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что материалы представлять интерес для дальнейших научных поисков в области когнитологии и лингвокультурологии, способствовать более глубокому пониманию природы исследовании концептов «счастье» – «несчастье», позволяет проследить закономерности формирования обобщенной семантики ключевых лексем, антропоцентричностью исследуемых концептов.

Практическая значимость работы заключается в том, что материалы и основные положения работы могут использоваться в лексикографической практике при составлении функционально-когнитивных, синонимических и толковых словарей; в курсе лекций по когнитивной лингвистике, лексикологии и паремиологии русского языка; в практике преподавания русского языка, а также русского языка как иностранного.

Положения, выносимые на защиту:

1. Концепты «счастье» – «несчастье» представляют собой оппозицию, взаимообусловленности;

2. Характеристика концептов «счастье» – «несчастье» во многом обусловлена их представленностью определенными лексемами и их семантическими признаками. Изучение лексико-семантической репрезентации данных концептов позволяет определить концептуально значимые характеристики счастья и несчастья;

3. Структурно-семантический анализ пословиц позволяет более полно представить содержание концептов «счастье» – «несчастье» и раскрыть их концептуальные связи;

4. Использование экспериментальных методов исследования позволяет установить индивидуальную, субъективно обусловленную наполненность лексем, репрезентирующих концепты «счастье» – «несчастье», установить степень осознания носителями языка внутренней формы представляемых для семантических компонентов языкового значения лексем «счастье», «несчастье».

Апробация работы. Диссертация обсуждена на заседании кафедры общего и русского языкознания Государственного института русского языка им.

А.С. Пушкина (сентябрь 2006). По теме диссертации делались доклады на межвузовских научно-практических конференциях в Московском гуманитарном педагогическом институте (декабрь 2004, 2005), на VI и VII Кирилломефодиевских чтениях (Государственный институт русского языка им.

А.С. Пушкина, май 2005, 2006). Основные положения диссертации изложены в шести статьях.

Структура работы. Диссертационное исследование состоит из введения, трех глав, заключения, библиографии и приложений. В первой главе обобщаются теоретические сведения по концептуальной лингвистике, анализируются основные понятия, в рамках которых проводится анализ концептов «счастье» – «несчастье», рассматривается история становления понятий «счастье» – «несчастье» в философских исследованиях, а также психологические основы данных концептов; определяется специфика концептов «счастье» – «несчастье» в русской национально-культурной традиции. Во экспериментальных методик исследования, выявляются основные когнитивные признаки концептов. В третьей главе представлен структурно-семантический анализ пословиц, репрезентирующих концепты «счастье» – «несчастье». В заключении отражаются основные результаты исследования. Приложения включают в себя перечень словообразовательных дериватов лексем «счастье» – «несчастье», сочетаемость лексем «счастье» – «несчастье», данные экспериментов, схемы, в которых представлены основные сходные и различные концептуально значимые признаки исследуемых нами концептов.

Глава I. О проблеме дефиниции концептов «счастье» – «несчастье»

1.1. Понятие концепта и аспекты его изучения 1.1.1. К определению термина «концепт»

Термин «концепт» широко используется в современной научной литературе, однако получает различную интерпретацию. Само понятие и термин «концепт»

(от лат. – conceptus) были введены в употребление в средние века. Слово “conceptus” означает обобщенное, абстрактное представление о предмете или явлении.

Проблема концептов впервые была поставлена в начале 14 века в споре номиналистов и реалистов. Номиналисты считали универсалии ментальными по своей природе. Реалисты же напротив рассматривали универсалии как ментально не обусловленные понятия, которые имеют реальное существование и предшествуют существованию единичных вещей.

Помимо логико-философского понимания концепта, этот термин стал входить в научный филологический (лингвокультурологический) понятийный аппарат.

Учение о концептах как объектах для интердисциплинарного лингвофилософского исследования было сформулировано русским философом и филологом С.А. Аскольдовым. В статье «Слово и концепт» он определяет концепт как «мыслительное образование, которое замещает нам в процессе мысли неопределенное множество предметов одного и того же рода»

(Аскольдов 1997, 269).

Термин «концепт» для отечественной лингвистики, в отличие от зарубежной, относительно нов. В 70 – х годах он воспринимался как инородный. Так, в работах И.А. Мельчука слово “concepts” передается как «смысловые элементы». В сделанном Г.А. Щуром переводе книги У.Л. Чейфа «Значение и структура языка», изданном в 1975 году, английское “concept” переводится как «понятие». В терминологическом тезаурусе С.Е. Никитиной 1978 года дана разработка термина «семантический», но нет разработки ни термина «концепт» (при нем стоит отсылка к статье «понятие»), ни сочетания «концептуальное поле» (отсылка к «понятийному полю»).

Использование термина «концепт» связано с расширением предметной области лингвистики и сферы ее взаимодействия с другими науками, в частности, с философией и психологией. Следствием этого расширения стало «изменение ценностных ориентаций: от трактовки смысла как абстрактной сущности, формальное представление которой отвлечено и от автора высказывания, и от его адресата, к изучению концепта как сущности ментальной» (Фрумкина 1992, 30).

Сегодня не вызывает споров положение, что концепт принадлежит сознанию и включает в отличие от понятия не только описательноклассификационные, но и чувственно-волевые характеристики. Концепты не только мыслятся, но и переживаются (Степанов 1997, 41). Концепты – «это не просто универсалии, общие свойства широкого класса предметов, а духовные сущности, способные обеспечивать связь между разнопорядковыми идеями мира – Божественного и человеческого, отмеченные предельным душевным напряжением. Концепты – элементы духовной культуры человека, созданные им для понимания самого себя и своего места в мире. Сюда входят любовь, вера, смерть и бессмертие, добра и зло, истина и ложь, красота, счастье и др.»

(Воркачев 2004, 17).

Одним из центральных вопросов концептологии является вопрос о соотношении концептов и единиц языка. С.А. Аскольдов считает, что концепт соответствует слову (Аскольдов 1997).

несущественные, но всегда существующие между общающимися различия в понимании слов, их толковании» (Лихачев 1997, 281). Концепт является откликом на предшествующий языковой опыт человека. Он расширяет значение, оставляя возможности для сотворчества, домысливания, дофантазирования и для эмоциональной ауры слова.

Определяя структуру словарного запаса языка как четырехуровневое образование, Д.С. Лихачев выделяет словарный запас; значения словарного типа, примерно так, как они определяются словарями; концепты – некоторые подстановки значений, некие « потенции» значений, связанные с человеком и его национальным, культурным, профессиональным, возрастным и прочим опытом; концепты отдельных значений слов, которые зависят друг от друга, составляют некие целостности», в совокупности образующие концептосферу.

Распространенным является подразделение концептов на лексические и фразеологические, в соответствии со способом их словарного представления (Бабушкин, 1996). С.Х. Ляпин определяет концепт как многомерное идеализированное формообразование, опирающееся на понятийный базис, закрепленный в значении какого-либо знака: научного термина, слова или словосочетания обыденного языка, более сложной лексико-грамматическосемантической структуры, невербального предметного или квазипредметного образа, предметного или квазипредметного действия и т.д. (Ляпин 1997, 18).

Г.Г. Слышкин отмечает, что преимущество такого подхода состоит в том, что он не ограничивает концептную сферу рамками лексико-фразеологической системы языка, признавая возможность выражения концептов другими языковыми единицами, а также невербальными средствами. Таким образом, между концептивной и семантической сферами языка могут отсутствовать четкие взаимоотношения. «Каждому культурно-языковому концепту и каждому его аспекту не обязательно будет соответствовать конкретная лексическая единица» (Слышкин 2000, 17).

Представляется важной точка зрения В.И. Карасика, согласно которой концепт значительно шире, чем лексическое значение. Значение слова или фразеологизма представляет лишь один или несколько из аспектов концепта – многомерного этнопсихического образования. Концепт выступает мыслительным субстратом значения, на котором лингвокреативное мышление наращивает различные смыслы оценочного, эмотивного и экспрессивнообразного характера. Следует говорить не о подмене значения слова концептом, а о реализации в значении определенных признаков, образных потенций концепта (Карасик 1996, 6 – 36). При восприятии значения слушающим (читающим) «происходит обратный процесс его декодирования с целью «схватить» сущность выражаемого концепта. В этом отношении концепт может «подменять» значение, облегчая тем самым взаимопонимание общающихся, так как снимаются различия в понимании значения» (Алефиренко 2005, 63 – 64).

А.А. Худяков указывает на отсутствие однозначного соответствия между концептами и значениями. Концепты являют собой относительно стабильный и устойчивый когнитивный слепок с внеязыкового мира, так как связаны с ним более непосредственно, чем категории семантики. Концепты являются основной формой осуществления понятийного мышления, значение же является языковым феноменом, формируется на основе соответствующих концептов (Худяков 1996, 102).

Часто концепт отождествляется с представлением в том или ином его понимании и противопоставляется концепту-понятию по таким признакам, как степень индивидуализированности (субъективности) и образность (Воркачев 2004, 21). Представления в классической психологии – это «образы предметов, сцен, событий, возникающие на основе их припоминания или продуктивного воображения» (Петровский, Ярошевский 1990, 290), предметно-чувственный характер которых позволяет отличать их по модальности восприятия (зрительные, слуховые, обонятельные, тактильные и др.). Представления выступают как опосредующее звено в процессе восхождения от конкретного к абстрактному, от чувств к разуму; они субъективны в той степени, в которой отличаются от индивида к индивиду, в то время как понятия объективны в том смысле, что существуют в общественном сознании.

В целом, существующие в лингвистике подходы к пониманию концепта сводятся к лингвокогнитивному и лингвокультурологическому осмыслению этих явлений.

Концепт как лингвокогнитивное явление – это единица «ментальных и психических ресурсов нашего сознания и той информационной структуры, которая отражает знания и опыт человека; оперативная содержательная единица памяти, ментального лексикона, концептуальной системы и языка мозга (lingua mentalis), всей картины мира, отраженной в человеческой психике..

Концепты возникают в процессе построения информации об объектах и их свойствах, причем эта информация может включать как сведения об объективном положении дел в мире, так и сведения о воображаемых мирах и возможном положении дел в этих мирах. Это сведения о том, что индивид знает, предполагает, думает, воображает об объектах мира. Концепты сводят разнообразие наблюдаемых и воображаемых явлений к чему-то единому, подводя их под одну рубрику; они позволяют хранить знания о мире и оказываются строительными элементами концептуальной системы, способствуя обработке субъективного опыта путем подведения информации под определенные выработанные обществом категории и классы. Два и более разных объектов получают возможность их рассмотрения как экземпляров и представителей одного класса/категории» (Краткий словарь когнитивных терминов, далее – КСКТ, 90). Часть концептов имеет языковую «привязку», а другие концепты представлены в психике особыми ментальными репрезентациями – образами, картинками, схемами и т.д.

Когнитивная трактовка концепта выявляет, прежде всего, его ментальную природу. А.П. Бабушкин определяет концепт как «ментальную репрезентацию связей между объектами действительности» (Бабушкин 1996, 16).

З.Д. Попова и И.А. Стернин развивают когнитивный подход к пониманию концепта, определяя его как «глобальную мыслительную единицу, представляющую собой квант структурированного знания» (Попова, Стернин 2000, 4). Концепты формируются из непосредственного чувственного опыта, из предметной деятельности человека, из мыслительных операций с другими концептами, существующими в его памяти, из языкового общения, а также из самостоятельного усвоения значения языковых единиц. Таким образом, подчеркивается важность эмпирического усвоения знания (от предметного, чувственного – к абстрактному мыслительному образу).

Концепт – это результат индивидуального познания, а индивидуальное требует комплексных средств для своего выражения; концепт не имеет жесткой структуры, он объемен, а поэтому целиком его выразить невозможно.

Когнитивными исследованиями доказано, что традиционный подход к мышлению как к процессу оперирования четкими логическими понятиями не отражает сущности ментальной деятельности человека. Процессу человеческого мышления свойственна нечеткость, поскольку в основе этого процесса лежит не классическая логика, а логика с нечеткой истинностью, нечеткими связями и нечеткими правилами вывода.

При психолингвистическом подходе концепт понимается как «спонтанно функционирующее в познавательной и коммуникативной деятельности индивида базовое перцептивно-когнитивно-аффективное образование динамического характера, подчиняющееся закономерностям психической жизни человека и вследствие этого по ряду параметров отличающееся от понятий и значений как продуктов научного описания с позиций лингвистической теории»

(Залевская 2001, 39).

Как отмечает нейролог А.Дамазио, концепт по своей природе является невербальным образованием. Возможности вербального описания концепта реализуются через приложение волевых усилий с акцентированием внимания на каких-то его аспектах.

Антрополог К.Харди указывает на сложное строение концептов. С одной стороны, концепты связаны в единую глобальную сеть, а с другой стороны, каждый из них сам представляет собой констелляцию элементов и процессов всех возможных видов: сенсорных, аффективных, ментальных, потому что любое абстрактное понятие увязано со своими чувственными корнями.

А.А. Залевская отмечает различие между концептами как достоянием индивида и конструктами как редуцированными на логико-рациональной основе продуктами научного описания концептов, таких как значения и понятия (Залевская 2001, 37 – 38).

Иное понимание концепта предлагает А. Соломоник, который считает, что концепт – это абстрактное научное понятие, созданное на базе конкретного житейского понятия (Соломоник 1995, 246).

Лингвокультурологический подход к пониманию концепта состоит в том, что концепт признается базовой единицей культуры, ее концентратом.

Культурный аспект концепта акцентируется в его интерпретации как «сгустка культуры в сознании человека». Это «то, в виде чего культура входит в ментальный мир человека. И с другой стороны, концепт – это то, посредством чего человек – рядовой, обычный человек, не творец культурный ценностей, сам входит в культуру, а в некоторых случаях и влияет на нее» (Степанов 2001, 42 – 43).

По определению А. Вежбицкой, концепт – «это объект из мира обусловленные представления человека из мира «Действительность»

(Вежбицкая 1996, 26). Сама же действительность дана в мышлении через язык, а не непосредственно.

Национальная специфика концепта определяется в трактовке данного понятия Н.Д. Арутюновой. Концепт понимается как нечто, относящееся к области практической (обыденной) философии, и является результатом взаимодействия культурологических факторов, к которым относятся национальная традиция, фольклор, религия, идеология, жизненный опыт, образы искусства, ощущения и система ценностей (Арутюнова 1993, 3).

посредником между человеком и миром. Этот подход перекликается с этнографическим определением феномена культуры, сформулированным Э.Б.

Тайлором: «Культура слагается в своем целом из знания, верований, искусства, нравственности, законов, обычаев и некоторых других способностей и привычек, усвоенных человеком как членом общества» (Тайлор 1989, 18). В формирующегося в сознании индивида и коллектива концепта с уже усвоенными глобальными общественными ценностями данного социума.

Объективным представляется подход, согласно которому мы можем говорить о концепте национальной культуры только в том случае, если при переводе на другой язык требуется дать не пословное, а описательное толкование данного концепта: «Безэквивалентная лексика, или то, что обычно называют «непереводимое в переводе» и есть тот лексикон, на материале которого следует составлять списки фундаментальных национально-культурных концептов» (Нерознак 1998, 85).

В.В. Колесов отмечает большую роль концепта в процессе культурноязыкового освоения действительности и определяет концепт основной единицей ментальности, которая в границах словесного знака и языка в целом предстает (как явление) в своих содержательных формах – как образ, как понятие и как символ. По мнению ученого, с развитием слова до ментального знака происходит изменение объема его содержания, и слово становится ключевым понятием культуры. Таким образом, «концепт – исходная точка семантического наполнения слова и одновременно конечный предел развития. То, что явилось началом, в результате развития смыслов слова как знака культуры, становится и его концом – обогащением этимона до концепта современной культуры»

(Колесов 2004, 16 – 23).

Вслед за В.И. Карасиком и Г.Г. Слышкиным мы полагаем, что концепт – условная ментальная единица, направленная на комплексное изучение языка, сознания и культуры. Концепт находится в сознании, является ментальной проекцией элементов культуры, опредмечивается в языке/речи. Ученые отмечают относительность данной схемы в силу сложности соотнесения феноменов «язык» и «культура». Язык является одновременно и частью культуры и внешним для нее фактором. Кроме того, существует двусторонняя связь между языком и сознанием. Категории сознания реализуются в языковых категориях и одновременно детерминируются ими.

Лингвокультурный концепт отличается от других ментальных единиц ( например, когнитивного концепта) акцентуализацией ценностного элемента.

Центром концепта является ценность, так как концепт служит исследованию культуры, а в основе культуры лежит ценностный принцип.

Концепт характеризуется условностью, изменчивостью. Он не имеет четких границ, в ходе жизни языкового коллектива актуальность того или иного концепта, интенсивность его оценки может меняться.

Лингвокультурный концепт существует в индивидуальном и коллективном сознании, характеризуется трехкомпонентной структурой, в которую, помимо ценностного элемента, входят фактуальный и образный элементы.

Лингвокультурные концепты могут классифицироваться по разным основаниям, их отличительной чертой является полиапеллируемость.

Традиционные когнитивные единицы (фрейм, сценарий, скрипт и т.д.), обладая более четкой, чем концепт, структурой, могут использоваться для его моделирования (Карасик, Слышкин 2003, 50 – 55).

взаимоисключающими: концепт как ментальное образование в сознании индивида есть выход на концептосферу социума, т.е. в конечном итоге на культуру, а концепт как единица культуры есть фиксация коллективного опыта, который становится достоянием индивида. Эти подходы различаются векторами по отношению к индивиду: лингвокогнитивный концепт – это направление от индивидуального сознания к культуре; лингвокультурный концепт – направление от культуры к индивидуальному сознанию.

Концепт обладает эмотивностью, коннотациями, аксиологичен по своей природе, имеет «имя» (Алефиренко 2005, Карасик 2004а), при этом может открывать целый ряд единиц, в виде которых он может выступать и в которых он может реализовываться (Красных 2003, 196).

Наличие трех составляющих в структуре лингвокультурного концепта – понятийной, ценностной и образной – предопределяет связь концепта с языком, который его объективирует, с культурой как национальной системой ценностей, обусловленной историей народа и его духовно-психическим складом (Вежбицкая 1996, Карасик 2004а и др.), с сознанием человека и его деятельностью. Вследствие этого концепт характеризуется содержательной и структурной многомерностью. Анализу структуры концепта посвящен следующий раздел работы.

1.1.2. Структура концепта и способы его вербализации Концепт имеет определенную, хотя и не жесткую структуру. Это связано с его активной ролью в процессе мышления. Он актуализируется в разных своих аспектах, взаимодействует с другими концептами.

В лингвокогнитивных исследованиях структура концепта получает полевое описание. Когнитивное поле имеет ядерно-периферийную организацию и незамкнутую структуру, совокупность эксплицитно и имплицитно выраженных компонентов когнитивных структур.

Н.Н. Болдырев отмечает, что только при функционировании концепта как единицы знания можно выделить его конкретные признаки, которые отражают в нашем сознании объективные и субъективные характеристики предметов и явлений и различаются по степени абстрактности. Ядро концепта составляют конкретно-образные характеристики, которые являются результатом чувственного восприятия мира, его обыденного познания. Абстрактные признаки являются производными по отношению к тем, которые отличаются большей конкретностью, и отражают специальные знания об объектах, полученные в результате теоретического, научного познания.

Взаиморасположение этих признаков носит индивидуальный характер, т.к.

зависит от условий формирования концепта у каждого отдельного человека.

Структура концепта подобна снежному кому: «объем концепта увеличивается за счет новых концептуальных характеристик, обволакивается новыми слоями»

(Болдырев 2001, 29 – 30).

И.А. Стернин выделяет в структуре концепта базовый слой, который включает в себя определенный чувственный образ – единицу универсального предметного кода, кодирующую данный концепт для мыслительных операций, а также некоторые дополнительные концептуальные признаки. Когнитивные слои, отражающие развитие концепта, его отношения с другими концептами, образуются концептуальными признаками и дополняют базовый когнитивный слой. Совокупность базового слоя и дополнительных когнитивных признаков и слоев составляют объем концепта и определяют его структуру. Базовый когнитивный слой с чувственно-образным ядром является обязательной составляющей любого концепта, а многочисленные когнитивные слои в структуре концепта могут отсутствовать.

Кроме ядра, концепт имеет объемную интерпретационную часть – совокупность слабо структурированных предикаций, отражающий интерпретацию отдельных концептуальных признаков и их сочетаний в виде утверждений, установок сознания, вытекающих в данной культуре из содержания концепта. Интерпретационное поле концепта составляет его периферию. Противоречивость установок, принадлежащих интерпретационному полю, объясняется их принадлежностью к разным когнитивным признакам.

На периферии содержания концепта находятся разнообразные определения, отраженные в паремиях, афоризмах, крылатых выражениях, притчах, в публицистических, художественных и научных текстах.

Многослойность, комплексная природа концепта отмечается ив лингвокультурологических исследованиях.

По определению Ю.С. Степанова, структура концепта включает в себя «все составляющие понятия, и, кроме того, в структуру концепта входит все, что делает его фактом культуры – исходная форма; сжатая до основных признаков содержания история; современные ассоциации, оценки и т.д.» (Степанов 1997, 40).

С.В. Иванова выделяет в структуре концепта лингвистическую, культурологическую, психологическую составляющие, национальную специфику. Лингвистическая составляющая соотносится с семантикой соответствующего языкового знака. Когнитивная составляющая предполагает информативную единицу, некий «квант» познания мира, единицу ментального лексикона, отраженную в человеческой психике (КСКТ 1996, 90).

Ценностная характеристика – необходимое условие формирования концепта. Именно наличие ценностной составляющей отличает концепт от других ментальных единиц.

Область культурологических исследований является именно той сферой, в которой исследователю труднее всего избежать субъективности: ему сложно осмыслить изучаемое как систему, поскольку он сам, его сознание является частью этой системы. В области концептологии эта трудность приводит к тому, что в ряде исследований термином «концепт» обозначают любой произвольно выделяемый участок семантического поля языка. Эмфатизация ценностного элемента концепта дает возможность избежать подобной ситуации (Слышкин 2000, 11).

Не всякое явление действительности служит основой для образования концепта, но лишь то, которое становится объектом оценки. Н.Д. Арутюнова отмечает, что для того, чтобы оценить объект, человек должен «пропустить» его через себя. Этот момент «пропускания» и оценивания является моментом первичного образования концепта в сознании носителя культуры. «Оценивается то, что нужно (физически и духовно) человеку и Человечеству. Оценка представляет Человека как цель, на которую обращен мир. Ее принцип – «Мир существует для человека, а не человек для мира» (Арутюнова 1998, 181).

Совокупность концептов, рассматриваемых в аспекте ценностей, образует ценностную картину мира. В этом сложном ментальном образовании выделяются наиболее существенные для данной культуры смыслы, ценностные доминанты, совокупность которых и образует определенный тип культуры, поддерживаемый и сохраняемый в языке.

Понятийный элемент концепта формируется фактуальной информацией о реальном или воображаемом объекте, служащим основой для образования концепта. Понятийная сторона концепта включает его языковую фиксацию, описание, признаковую структуру, дефиницию, а также сопоставительные характеристики данного концепта по отношению к другим концептам, которые голографическая многомерная встроенность в систему нашего опыта» (Карасик 2004, 145 – 146).

Ю.С. Степанов выделяет три составляющих понятийной сферы концепта, что также свидетельствует о комплексности лингвокультурного концепта:

«основной актуальный признак, известный каждому носителю культуры и значимый для него; дополнительный или несколько дополнительных пассивных признаков, актуальных для отдельных групп носителей языка; внутренняя форма концепта, не осознаваемая в повседневной жизни, известная лишь специалистам, но определяющая внешнюю, знаковую форму выражения концептов» (Степанов 1997, 41 – 42).

В структуру лингвокультурного концепта также включена образная составляющая, которая связана со способом познания действительности, исторически предшествующим понятийному. В отличие от понятийной она не всегда поддается рефлексии. Результатом образного познания является наглядно чувственное представление (мыслительная картинка, звуковой образ и т.д.).

предметов, принадлежащих некоторой категории. Этот образ называется прототипом, если с его помощью человек воспринимает действительность: член категории, находящийся ближе к этому образу, будет оценен как лучший образец своего класса или более прототипичный экземпляр, чем все остальные (КСКТ 1996, 144).

В образный элемент концепта входят все наивные представления, закрепленные в языке, внутренние формы слов, служащие выражению данного концепта, устойчивые мыслительные картинки (Слышкин 2000, 13).

Единица культуры создается для удовлетворения определенных человеческих потребностей. Порождение новой культурной единицы не всегда вызвано наличием определенных лакун в системе уже существующих единиц.

Помимо ценностной, понятийной и образной составляющих концепта в его структуру включаются установки и стереотипизированные умения функционального использования концепта в процессе общения. Для любого концепта или тематической концептосферы можно выделить несколько иллокутивных целей, достижению которых служат апелляции к данному концепту или концептосфере в дискурсе.

Смысловые слои концепта могут быть выявлены через анализ языковых средств его репрезентации. При этом языковые средства своими значениями передают лишь часть концепта, что подтверждается существованием многочисленных синонимов, разных дефиниций, определений и текстовых описаний одного и того же концепта. Значение слова – это попытка очертить известные границы представления его отдельных характеристик данным словом.

Некоторые лингвисты пишут о концепте как о ментальном образовании, вбирающем в себя не только инвариант значений репрезентирующего слова, но и инвариант его словообразовательного гнезда и одноименного семантического поля (Н.Н. Болдырев, З.Д. Попова, И.А. Стернин, В.И. Убийко и др.). Концепт не «выводится» непосредственно из значений слова, а является результатом соотношения словарного значения с личностным и народным опытом.

Существует много способов языковой апелляции к концепту. К одному и тому же концепту можно апеллировать при помощи единиц различных уровней:

морфем, словоформ, лексем, фразеологизмов, свободных словосочетаний.

Структурные и позиционные схемы предложений также представляют собой средство репрезентации концептов в языке. «Вход» в концепт может осуществляться с помощью паралингвистических средств.

Концепт избирательно воплощается в определенных языковых единицах, а также когнитивных моделях на протяжении длительного периода развития языка.

Культурный концепт в языковом сознании представлен как многомерная сеть значений, которая выражается лексическими, фразеологическими, паремиологическими единицами, прецедентными текстами, этикетными формулами, а также речеповеденческими тактиками, отражающими, по словам Е.М. Верещагина и В.Г. Костомарова, повторяющиеся фрагменты социальной жизни (Верещагин, Костомаров 1999, 12).

Между словом и концептом возможны следующие типы отношений: 1) в языке есть слово как основной, хотя и не единственный способ актуализации того или иного концепта; 2) имеющееся в языке слово частично соответствует концептуализируются, но эмоционально-оценочные ментальные образования часто бывают размытыми, поэтому трудно установить границы репрезентаций этого концепта; 3) есть концепт, но нет однословной репрезентации этого концепта (пример З.Д. Поповой и И.А. Стернина: есть молодожены и есть люди, давно состоящие в браке); 4) есть словесная оболочка, за которой нет концепта (Карасик 2004а, 130 – 131).

Наличие в языке внутриязыковых лакун свидетельствует не об отсутствии концепта, а об отсутствии коммуникативной потребности в его общественном обсуждении. При возникновении коммуникативной потребности в их лексической объективации, данные концепты будут названы (Стернин, Быкова 1998, 63).

В различных коммуникативных контекстах одна и та же единица языка может стать входом в различные концепты. Чем многообразнее потенциал знакового выражения концепта, тем более древним является этот концепт и тем выше его ценностная значимость в рамках данного языкового коллектива. В процессе своего существования концепт может терять связь с некоторыми языковыми единицами, служившими ранее для его выражения, и притягивать к себе новые.

Концепты активизируются в сознании своих носителей путем ассоциаций (по схеме стимул реакция). Факторами, устанавливающими связь между стимулом и активизируемым им в процессе коммуникации концептом, могут быть индивидуальный опыт коммуникантов, их культурная принадлежность, ситуативный контекст общения. Способность коммуниканта сознательно или бессознательно выбрать адекватные средства для активизации в сознании адресата концепта, обеспечивающего желаемый перлокутивный эффект, является залогом успешной коммуникации. В случае принадлежности участников общения к одной культуре этот выбор может проходить бессознательно, благодаря свойственной партнерам общности ассоциаций Способы апелляции к одному и тому же концепту в разных культурах, как правило, различны, что составляет основную трудность межкультурной коммуникации. Таким образом, объектом изучения лингвокультурологии является не только культурно специфичные концепты, но и культурно обусловленные способы апелляции к универсальным концептам.

Структурная и смысловая многослойность концепта отражается в процедуре его осознания. На первом этапе происходит его осмысление, т.е. соотнесение в нашем сознании смыслового содержания концепта с этимоном соответствующего слова. На втором этапе формируется внутренняя форма слова – смысловой центр концепта-образа. Им становится один из признаков этимологического содержания концепта.

Этнокультурную основу русского языкового сознания составляют языковые знаки, представляющие смысловое содержание концептов на уровне их образного и символического воплощения (Алефиренко 2005, 144).

На третьем этапе происходит метонимическая концентрация образа, что, в свою очередь, стимулирует формирование символического значения слова. На четвертом этапе появляется установка на миф – действие символа в парадигме культуры. На этом этапе происходит формирование более глубокой семантики слова, чем его непосредственное значение.

экстралингвистической действительностью и значение слова не может быть сведено исключительно к образующим его концептам (КСКТ 1996, 92).

Значением слова становится концепт, «схваченный языком».

Таким образом, концепт – это, с одной стороны, исходный пункт порождения значения языкового знака, а с другой – завершающий этап смыслового насыщения слова (Алефиренко 2005, Степанов 1997, Колесов и др.). В языке концепт, во-первых, вербализуется, поскольку получает свое имя, а во-вторых, репрезентируется разноуровневыми средствами языка.

1.1.3. Типология концептов Существующие классификации отражают разные аспекты изучения концептов.

По степени интеграции семантических структур концепты подразделяются на суперконцепты, макроконцепты, базовые концепты и микроконцепты (Убийко 2001, 118 – 119).

Самую высокую степень интеграции семантических структур отражает суперконцепт – глобальная семантическая категория, которая лежит в основе функционально-семантических сфер языка. Он представляет собой семантический потенциал единицы до ее реализации в речи и получает то сжатое, то развернутое представление в разных языковых единицах.

Суперконцепт обобщает значения всех слов определенного смыслового пространства и выступает в качестве семантической категории наибольшей степени абстракции (Гафарова, Кильдибекова 1998, 85). Суперконцепты распадаются на частные концепты, представляющие собой иерархические ментальные образования разной степени сложности.

По типам ментальных структур представления знаний (Бабушкин 1996) и степени их абстракции ( Болдырев 2001) в когнитивной лингвистике выделяют следующие типы концептов:

Мыслительные картинки (представления) – дискретные единицы, «галереи образов» в коллективном сознании людей. Они объективируются в так называемых образных семах, которые актуализируются в процессе восприятия «реальных» предметов окружающего нас мира.

Схемы – концепты, представленные обобщенными пространственнографическими образами («река» как голубая лента).

Гиперонимы – очень обобщенные образы. Гипонимия предполагает отношения подчинения между словарными единицами разного уровня обобщения. Семантика гиперонимов-схем (концептов, содержащих картинку, например: «обувь» – схема, повторяющая форму ноги человека) и гиперонимов – логически конструируемых концептов (концептуальная основа обозначающих их слов сводится к вербальному определению, не содержит аллюзий к чувственному образу, а апеллирует лишь к логическим компонентам) представляется архисемой. Так, архисема «мебель» объединяет семантические признаки класса предметов комнатной обстановки: столы, стулья – гипонимы.

Фрейм – совокупность хранимых в памяти ассоциаций. Концепт-фрейм имплицирует комплексную ситуацию; его можно сопоставить с «кадром», в рамки которого попадает все, что типично и существенно для данной совокупности обстоятельств.

Теория фреймов была разработана М. Минским. Структура фрейма содержит два уровня: в первый верхний уровень включаются постоянные данные, всегда справедливые для анализируемой ситуации, в нижний – «слоты», т.е. переменные конкретные данные той или иной практической ситуации. С точки зрения теории фреймов, человек, сталкиваясь с той или иной ситуацией, извлекает из памяти «готовый» фрейм, который позволяет ему действовать определенным образом (например, фрейм «торговля»). Фрейм служит базой для формирования контекстных ожиданий в плане дальнейшего хода событий. С другой стороны, он задает рамки допустимых интерпретаций. Механизм фрейма выступает в роли когнитивного ограничителя на процесс понимания естественного языка.

Кроме схемы сцен (фреймов) различают схемы событий (скрипты или сценарии). Сценарий отличается от фрейма фактором временного измерения.

Сценарий заключает в себе знания о сюжетном развитии событий, которые помогают человеку ориентироваться в повседневных жизненных ситуациях:

например, ситуация «посещение ресторана».

Инсайт – знания об устройстве и функциональной предназначенности предмета (например, «зонтик»).

Концепты абстрактных имен (калейдоскопические концепты) представлены в виде мыслительных картинок, фреймов, схем, сценариев, связанных с переживанием и чувствами. Данные концепты отличаются «текучестью», за ними не закреплен постоянный ментальный образ. Каждый раз этот образ способен «калейдоскопически» меняться (Бабушкин 1996, 38).

Понятие – концепт, содержащий наиболее общие, существенные признаки предмета или явления, его объективные, логически конструируемые характеристики. Понятия репрезентируются значениями тех слов, которые передают лишь словесные определения обозначаемых предметов.

Концептуальные признаки понятийного характера могут также репрезентироваться именами собственными, ставшими нарицательными (Дон Кихот, Робин Гуд, Цицерон).

Прототип – категориальный концепт, дающий представление о типичном члене определенной категории: например, представления об идеальной хозяйке, о типичном автомобиле. Данные концепты служат опорными точками, с помощью которых человек членит свои знания об объектах и явлениях окружающего мира на определенные категории и выносит свои суждения о них.

Пропозициональная структура или пропозиция – модель определенной области нашего опыта, в которой вычленяются элементы (аргументы и связи между ними), даются их характеристики. Семантические отношения между аргументами представляются в виде определенных семантических функций:

агенс, пациенс, экспериенцер и др. Осознавая собственный опыт в терминах пропозиции, человек налагает на него определенную концептуальную структуру – модель в виде базового предиката и его аргументов (Болдырев 2001, 37).

Гештальт – концептуальная структура, целостный образ, который совмещает в себе чувственный и рациональный компоненты в их единстве и целостности, результат целостного, нерасчлененного восприятия ситуации, высший уровень абстракции. Гештальт может рассматриваться как начальная ступень процесса познания: самые общие нерасчлененные знания о чем-либо. С другой стороны, гештальт может пониматься как наивысшая ступень познания, когда человек обладает исчерпывающими знаниями об объекте, владеет всеми типами концептов. Гештальт в таком понимании трактуется как концептуальная система, объединяющая все перечисленные типы концептов, а концепт мыслится как родовой термин по отношению ко всем остальным, выступающим в качестве его видовых уточнений.

Концепт, фрейм, гештальт имеют ментальную природу, но характеризуют единицу хранящейся в памяти информации с разных сторон. Гештальт подчеркивает целостность хранимого образа, его несводимость к сумме признаков. Фрейм акцентирует подход к изучению хранимой в памяти информации, выделяет части, т.е. структурирует информацию, конкретизируя ее по мере разворачивания фрейма, это гештальт в его динамике, строении и связи с другими гештальтами. Концепт – это хранящаяся в индивидуальной либо коллективной памяти значимая информация, обладающая определенной ценностью, это переживаемая информация. С позиций психологии наиболее адекватным понятием для обозначения ментальных репрезентаций является гештальт, с позиций когнитивной науки, занимающейся анализом типовых ситуаций, которые повторяются в ежедневном поведении людей и закрепляются в памяти как обобщенные представления с определенными ожиданиями и реакциями, таким понятием является фрейм, с позиций культурологии и лингвокультурологии, где на первый план выходит значимость явления для культуры, его ценность, таким понятием становится концепт. В этом ряду термин «понятие» представляет собой сгусток рациональной части концепта, т.е. содержание, которое включает только существующие характеристики объекта и рационально мыслится, а не переживается (Карасик 2004а, 128 – 129).

По сложности структуры можно выделить три типа концептов (Стернин 2001, 60 – 61). Одноуровневый концепт включает только чувственное ядро.

Такая структура характерна для концептов – предметных образов и некоторых концептов – представлений. Многоуровневый концепт включает несколько когнитивных слоев, различающихся по уровню абстракции. Концепт может быть сегментным: он состоит из базового чувственного слоя, окруженного несколькими сегментами, равноправными по степени абстрактности.

Особенности того или иного концепта могут определяться спецификой отраженных в нем объектов. Так, предметы материального мира реализуются в когнитивных структурах, которые в большей степени являются коллективными;

концепты абстрактных имен более субъективны по своему характеру, отличаются «образностью и оценочностью». Они используются в контексте определенных эмоциональных настроений. Люди познают данные концепты не путем считывания их словарных определений, а в результате личного социального опыта, опыта предшествующих поколений, традиций, социума, которому они принадлежат (Бабушкин 1996, 38 – 39). Данное утверждение относится и к исследуемым нами концептам «счастье» – «несчастье».

Концептом в «явном его проявлении» является концепт-мифема. Концептымифемы отражают представления о явлениях и объектах, не существующих в природе, вследствие чего у репрезентирующих данный вид лексем нет соответствующих референтов, хотя чувственные образы, отражающие как бы реально существующие признаки, явно присутствуют: например, русалка, кентавр, кощей.

Культурные концепты фиксируют ценностную шкалу той или иной культуры и специфику социального поведения членов лингвокультурного сообщества.

Культурные концепты представляют собой неоднородное образование.

Выделяются более конкретные и более абстрактные концепты, вплоть до мировоззренческих универсалий.

Концепты являются единицами сознания и отражающей человеческий опыт информационной структурой (КСКТ 1996, 90). Сознание и формирующий его опыт может быть индивидуальным и коллективным. Следовательно, можно говорить о существовании индивидуальных и коллективных концептов.

Культурные концепты могут различаться по принадлежности тому или иному социальному слою общества: «Существуют ментальные образования, актуальные для этнокультуры в целом, для той ли иной группы в рамках данной лингвокультуры, и, наконец, для индивидуума» (Карасик 2004, 137).

С точки зрения реализации коммуникативных потребностей социума концепты разбиваются на индивидуальные, микрогрупповые, макрогрупповые, национальные, цивилизационные, общечеловеческие в зависимости от типа сообщества, в котором они функционируют. С точки зрения тематики концепты образуют эмоциональную, образную, текстовую и другие концептосферы.

Могут выделяться концепты, функционирующие в том или ином виде дискурса:

педагогическом, религиозном, политическом, медицинском и др. (Карасик, Слышкин 2003, 55).

А.А. Залевская разграничивает концепт как достояние индивида, концепт как инвариант, функционирующий в определенном социуме и культуре, конструкт – продукт научного описания, способный отобразить лишь часть того, что содержится в каждом из названных выше видов концептов (Залевская 2001, 37 – 38).

В.И. Карасик и Г.Г. Слышкин отмечают, что индивидуальные концепты богаче и разнообразнее, чем коллективные (от микрогрупповых до общечеловеческих), поскольку коллективное сознание и коллективный опыт есть не что иное, как условная производная от сознаний и опыта отдельных индивидов, входящих в коллектив. Производная эта образуется путем редукции всего уникального в персональном опыте и суммирования совпадений.

По способу языковой репрезентации концептов можно выделить те мыслительные образования, которые получают языковое выражение в лексических и фразеологических системах языка, а также те, которые находят синтаксическое выражение. Некоторые концепты выражаются на фонетическом уровне (применительно к эмоциональным концептам это осуществляется интонационно и звукоподражательно). В результате обобщения информации о языковых объектах, связях и отношениях между ними, о том, как эти связи и отношения отражают реалии окружающего мира, выделяются грамматические концепты (Вежбицкая 1996; Болдырев 2001).

Относительно выраженности концептов языковыми единицами И.А.

Стернин и Г.В. Быкова выделяют номинированные концепты, имеющие стандартное общеизвестное языковое выражение словом или фразеосочетанием, и неноминированные концепты, не имеющие стандартного общеизвестного языкового выражения. Последний тип включает в себя концепты, представленные не отдельным словом, а группой, классом слов (понятийные категории, классификационные концепты) и концепты, не представленные в лексико-фразеологической системе национального языка вообще (внутриязыковые лакуны).

Таким образом, существующие классификации концептов свидетельствуют о сложности и многогранности содержательной и структурной организации концептов.

1.1.4. Вопрос о методике концептуального анализа Исследование концепта может проводиться в двух направлениях – от концепта к способам его репрезентации в языке и, наоборот, – от языковых средств к выявлению тех ментальных структур, которые репрезентируются данными средствами. Важно понять, какой должна быть ментальная перерабатывается. Важно также определить природу механизмов, имеющихся в распоряжении человека в процессе мышления и понимания. В связи с этим ученые отмечают целесообразность выработки единого (концептуального) метода анализа концепта (КА), который позволит выявить, какая структура знания репрезентируется в лексической единице, фразеологизме, лексикосемантической парадигме и каково представление носителей языка о стоящем за абстрактными именами (лексемы счастье – несчастье относятся именно к таковым) идеальных объектах. КА преследует герменевтическую цель:

познание и понимание стоящего за абстрактным именем фрагмента идеальной действительности и в конечном итоге – самого языкового сознания (Чернейко 1997, 285).

По наблюдениям Р.М. Фрумкиной, работы, посвященные КА, хотя и объединены некоторой общей целью, отличаются друг от друга способами ее достижения. Различия обнаруживаются не только в исследовательских приемах, но и в том, что принято считать результатом КА (Фрумкина 1992, 32). В своей статье автор систематизирует типы когнитивного анализа.

Объекты анализа в работах первого типа – обычно сложные ментальные образования, выраженные словами типа мнение, знать (знание), верить, сходство, подобие и др. В качестве исходного языкового материала берутся контексты из разных сочинений, в том числе – сочинений философских, привлекается также личный опыт автора как носителя определенных культурных и философских традиций. Принципиальную роль в работах этой группы играет апелляция к апперцепционному фону. Собственно языковой материал может быть не слишком велик по объему. Он воспринимается в большей мере как иллюстративный, дополняющий ранее сложившиеся позиции, утверждающий автора в его правоте, нежели как собственно проверка или побуждение к постановке новых вопросов.

При когнитивном анализе второго типа объекты анализа те же, что в КА (1).

Это предикатная лексика, некоторые типы пропозиций, модальные частицы. В многочисленные и обширные диагностические контексты. Примеры сопровождаются развернутой неформальной аргументацией. Авторы апеллируют к языковому чутью читателя и к его лингвистической эрудиции. В целом работы этого типа, по оценке Р.М. Фрумкиной, вполне нормативны для собственно лингвистической традиции, и из них легко выделяется совокупность используемых исследовательских приемов. По выражению Н.Д. Арутюновой, в этих работах факты увидены «глазами» новых концепций, которые, как правило, находятся за пределами сфер собственно лингвистики и часто оперируют иными, нежели лингвистика, категориями.

Объекты КА (3) – любая лексика (наименования слов одежды, овощей и др., предикативная лексика, имена свойств и состояний). Метод анализа в КА (3) – это интроспекция исследователя, т.е. дробление процесса интерпретации на элементарные интерпретирующие шаги. Лингвист, используя интроспекцию, анализирует языки, которыми владеет в совершенстве сам, а также как можно полнее использует данные культурно-антропологического характера.

Результатом такого анализа считается запись толкования концепта на формализованном семантическом метаязыке.

Для КА (4) характерна направленность на определенный круг «культурных»

концептов (например, концепты «свобода», «победа», «справедливость»). В исследованиях подобного рода прослеживается скорее философское, историческое, культурологическое толкование концептов, нежели их лингвистическое описание.

Обращение к данным истории и культуры носителей языка при описании современного словоупотребления является необходимым при изучении вербализации концептов, при этом задача исследователя состоит в том, чтобы вычленить факты проявления культурно-языковой специфики. С этой целью используется экспериментальная работа с информантами и текстовый анализ языкового материала (Добровольский 1997, 40).

В проведении концептуального анализа И.А. Стернин предполагает следующую последовательность шагов (Стернин 2001, 61 – 64).

При анализе ядра концепта необходимо установить ключевое слово (слова), репрезентирующее исследуемый концепт в языке. Эти основные средства чаще всего используются для передачи концепта в речи. Критериями их выделения могут являться частотность в речи, абстрактность значения, общеизвестность.

Пополняет содержание концептов анализ синонимов, антонимов, симиляров ключевой лексемы. При этом анализируется семантика этих единиц: основные семемы, их особенности, которые позволяют выявить новые концептуальные признаки.

Анализ сочетаемости лексем, объективирующих концепт в языке выявляет способы категоризации концептуализируемого явления, которые представляют собой содержательные признаки, входящие в структуру концепта. Выявленные семы отождествляются с концептуальными признаками, семемы – с концептуальными слоями, способы категоризации интерпретируются как когнитивные признаки.

Базовый образ концепта выявляется экспериментальными психолингвистическими методами.

Актуальность концептов, исследуемых на данном этапе развития общества и мышления, определяется степенью номинативной расчлененности той или иной денотативной сферы: чем выше номинативная дробность, тем большую важность имеют репрезентируемые совокупностью номинативных средств концепты в сознании носителей языка.

Исследование интерпретационного поля концепта включает анализ паремий, афоризмов, крылатых выражений, различных по объему и стилистической принадлежности текстов.

И.А. Стернин отмечает высокую информативность паремий для выявления интерпретационного поля: «В паремиях мы находим застывшие осмысления того или иного концепта, сложившиеся на протяжении длительного времени и менявшиеся в зависимости от места, времени и условий проявлений концептуальных сущностей в жизни народа, отдельных групп людей, отдельного человека» (Стернин 2001, 63).

Исследование концепта через сочетаемость абстрактного имени с описательными глаголами и дескриптивными прилагательными в качестве исходного объекта предлагают рассматривать Л.О. Чернейко и В.А. Долинский.

В предикатах абстрактных имен обнаруживаются наши обыденные представления о стоящих за именами сущностях, «языковое знание», которое порождает мифологемы сознания (коллективное бессознательное) и выявляет их. Концептуальный анализ в этом случае имеет целью выявление гештальтов и архетипов. Именно гештальты абстрактных имен, по мнению Л.О. Чернейко, могут служить средством описания концептов и их сопоставления между собой как в одном, так и в разных языках (Чернейко 1997; Чернейко, Долинский 1996).

Однако сочетаемость имени и ее препарирование не есть цель концептуального анализа, а только его условие. Цель же состоит в установлении глубинных подсознательных, ассоциативных связей слов в языковом сознании как индивида, так и коллектива (Апресян 1993, 36 – 40).

Важную роль при исследовании концептов играет фреймовый анализ, поскольку каждая языковая структура соотносится, как правило, хотя бы с одним фреймом. Фреймовый анализ наиболее адекватен для слов с пропозициональным типом значения, предполагающим наличие какой-либо ситуации. В настоящее время существует несколько методик фреймового анализа (Минский 1988; Баранов, Добровольский 1996 и др.), предполагающих определенные приемы (элиминирование, модификацию слотов и т.п.).

При изучении концепта велик потенциал контекстуального анализа, т.к.

«текст гармонично соединяет в себе лингвистическое и экстралигвистическое. Обращение к тексту обусловлено тем, что значения отдельных лексических единиц лучше всего можно понять с точки зрения их вклада в процесс интерпретации текста» (Иванова 2004, 88).

В работах последних лет наблюдается комплексный подход к изучению концепта. Анализ концепта проводится в них на разных уровнях языка в определенной последовательности. Эта методика, предложенная Ю.С.

Степановым (Степанов 1997), предполагает последовательность следующих процедур: 1) выявление этимона слова; 2) изучение корневой группы, т.е.

группы слов, образованных от данного этимона; 3) анализ основных производных от данного корня в диахронии; 4) исследование употреблений данных слов на синхронном уровне (синтагматические связи); 5) выявление парадигматических связей анализируемого слова-концепта; 6) сопоставление данного слова с аналогичным или близким словом-концептом в других языках.

Сопоставительный характер лингвокультурологических исследований отмечает В.И. Карасик. Сопоставление изучаемых явлений может быть двояким:

типологический анализ таких единиц, предполагающий построение на дедуктивной основе модели культурно-значимых отношений, например, в виде матрицы, и определение языковых способов избирательного заполнения такой матрицы. В первом случае исследование должно базироваться на данных, полученных из нескольких языков, во втором случае вполне оправданным представляется обращение к фактографии одного языка (Карасик 2004, 154).

Изучение лингвокультурных концептов является развитием содержательно ориентированной лингвистики и направлено на выявление способов моделированию лингвокультурных концептов взаимодополняют друг друга.

Особый интерес для лингвокультуролога представляет процесс категоризации, направленный на объединение сходных или тождественных единиц в более крупные разряды, категории (КСКТ 1996, 93). При этом заслуга когнитивной лингвистики состоит в разработке прототипической категоризации.

Закрепленная в языке, она является результатом обыденного познания.

Изучение прототипической категоризации приводит к выявлению лингвокультурной специфики. Национальная специфика проявляется в выборе прототипа категории. Этнокультурная специфика наглядно и ярко прослеживается при изучении фреймов. Их языковое наполнение, тип фрейма оказываются подвержены влиянию лингвокультурных факторов. Конкретика этноспецифического получает более четкие очертания в результате анализа языковых манифестаций.

Действие культурологической составляющей на лингвокогнитивном уровне является опосредованной когнитивными моделями и структурами. По способу выражения она имплицитна в отличие от эксплицитности культурологической составляющей, находящей непосредственное выражение в языковой сути:

значении языковой единицы, необычайной форме выражения (Иванова 2004, 128).

Комплексный подход к изучению концепта реализуется нами при исследовании концептов «счастье» – «несчастье». Но прежде чем перейти к рассмотрению репрезентации данных концептов в языке, необходимо проанализировать аспекты изучения данных феноменов в гуманитарных науках и очертить круг исследования.

гуманитарных наук Поскольку представления о счастье и несчастье являются специфической особенностью мировоззрения человека, то их исследование может осуществляться научными дисциплинами, развивающихся в рамках антропоцентрической парадигмы: философии, психологии, социологии.

1.2.1. Представление о счастье и несчастье в философских учениях Представления о счастье образуют древнейший элемент мировоззрения, являются обобщенным пониманием мира и человека, выступают в качестве оценочных суждений о жизни, критериев выбора образа жизни. В чем заключается счастливая жизнь, как ее достичь и что необходимо человеку, чтобы противостоять неизбежным в жизни несчастиям – вечная проблема философских размышлений и дискуссий.

Идея счастья является не только одной из самых старых в истории этики, но также одной из самых плодотворных этических и социальных идей.

Благоприятная судьба, везение – одно из первых понятий, близкий счастью. В Древней Греции оно чаще всего имело название «добрая судьба» (e ), в религиозных сочинениях и мифах употреблялось по названием «эвдемония»

(eµ), что дословно означало судьбу человека, находящегося под защитой добрых богов, т.е. удачную судьбу. В последствии в трудах Аристотеля это слово обозначало обладание высшими благами.

Другим понятием, близким к счастью, было удовольствие. Оно означало положительные внутренние переживания, так же как понятия удачи – положительные условия жизни. Наиболее близким к счастью было понятие блаженства, т.е. удовольствия в его наивысшей степени.

Демокрит был одним из первых, кто поместил понятие счастья, удачной жизни в центр своих рассуждений. Он утверждал, что счастливая жизнь зависит не только от удачной судьбы, но, даже в большей степени, от внутреннего состояния человека. Счастливая жизнь – эта та, которая ощущается положительно, которой человек доволен. Главное в ней не то, что человек имеет, а то, что он чувствует при этом. Внутренние условия значат для счастья больше, чем внешнее везение, получение удовольствия: «Не совершенство тела и не богатство дают счастье, а ровный характер и богатство воображения»

(Татаркевич 1981, 62).

Если основной мерой счастья у Демокрита являлось внутренняя удовлетворенность жизнью, то для Сократа, Платона и их последователей необходимым условием счастливой жизни было обладание высшими благами, а самоудовлетворение являлось их следствием.

Основоположник этики как науки Аристотель систематизировал понятия счастья в «Никомаховой этике» и «Большой этике». В основу фелицитарного блага философ кладет принцип деятельности: источником счастья для него является «деятельность души в полноте добродетели», приносящая человеку наслаждение и моральное удовлетворение; поскольку высшее благо – это счастье, и оно – цель, а совершенная цель – в деятельности, то, живя добродетельно, человек может быть счастлив и обладать высшим благом.

Антисфен, основоположник кинической школы, считал ключом к счастью добродетель. Желание и воля у Антисфена (Аристотель добавил к ним воспитание и образование) были необходимым условием добродетели.

Таким образом, понятие эвдемонии охватывает сознательную, моральную, социально-значимую жизнедеятельность индивида и принадлежит всем, кто в той или иной мере расположен к созерцательной, теоретической и общественнополитической деятельности. Аристотель, определивший понятие эвдемонии, дополнил ее блаженством. По мнению философа, человек, которого преследует злая судьба и отбирает у него внешние блага, не может познать полного счастья, блаженства.

Итак, счастье понималось как благоприятная судьба (дофилософское понятие), как блаженство – сначала в мифологии, потом в философии, как удовлетворение жизнью (в основном внутреннее) – у Демокрита, как обладание высшими благами (эвдемония).

По местонахождению источника счастья вне или внутри его субъекта противопоставляются эвдемонические теории, признающие счастье высшим благом, а стремление к нему – основой морали, и деонтологические теории, ставящие следование долгу на первое место среди этических ценностей и признающие счастье производным от добродетели. В первом случае источник счастья может быть как внутренним, так и внешним: высшее благо может быть моральным или натуралистическим, принадлежащим природе вещей. Во втором случае источник счастья всегда внутренний – желание поступать в соответствии с нормами добродетели и следовать долгу в своих поступках (См.: Воркачев 2004, 63; Татаркевич 1981, 35). Так, И. Кант связывает высшее благо не со счастьем, а с моральным законом и религией: «Моральный закон через понятие высшего блага как объекта и конечной цели чистого практического разума ведет к религии» (Кант 1965, 463). Моральный закон определяет высшее благо, осуществление которого возможно только при соответствии воли человека воле «творца мира». Именно моральный закон ограждает «безграничное желание счастья и определяет основание воли, которое предназначено к содействию высшему благу. Вот почему мораль есть учение не о том, как мы должны сделать себя счастливыми, а том, как мы должны стать достойными счастья»

(Кант 1965, 463-464).

Способность следовать моральным принципам и преодолевать склонность ко злу является главной добродетелью и надежным источником счастья в стоицизме. По мнению Сенеки, благо заключено в самом человеке, который, чтобы почувствовать себя счастливым, должен сделать правильный моральный выбор. Удача выступает лишь поводом к счастью или к несчастью, ко благу или ко злу.

В стоицизме идеалом счастья были бесстрастие, отрешенность от земных чувств. В принципе апатии получил завершение другой античный идеал счастья – атараксия, согласно которому счастье заключалось в душевном спокойствии и безмятежности. Что касается удовольствия, то стоики считали его небезопасным, поскольку не всякое удовольствие приводит к счастью.

Некоторые могут стать помехой для него.

Понимание счастья как наслаждения было основным принципом гедонизма.

Высшим благом и целью жизни для гедонистов выступали личные удовольствия, которые носили постоянный, всеобщий характер, а не являлись фрагментарной вспышкой психики (Нешев 1982, 14-15). Аристипп из Кирены полагал, что счастье – сумма разнообразных и чувственных преходящих наслаждений, отличающихся друг от друга лишь интенсивностью, а не качеством. Счастье и несчастье человека было следствием его мудрости или глупости (Аветисян 1955, 260).

Счастье являлось важнейшей нравственной целью эпикурейцев. Оно не обязательно предполагало наслаждение, для него достаточно было отсутствия страданий. По замечанию С.Г.Воркачева, добродетель как предрасположенность души следовать в своих поступках нормам морали в философии Эпикура присутствует только в отрицательной форме: он понимает счастье как «свободу от страданий тела и смятения души», в число факторов счастья включает отсутствие угрызений совести. Такое понимание характерно для некоторых русских пословиц: Тот счастлив, у кого есть хлеба с душу, платья с тушу, денег с нужу. Счастлив тот, у кого совесть спокойна.

По мнению Эпикура, познание является необходимым условием счастья.

Познание имеет целью освободить человека от невежества, суеверия, страха перед богами и смертью. Невозможно достичь счастья и без соизмерения своих действий с доводами разума. В этом смысле « гораздо лучше несчастный, руководствующийся разумом, чем счастливый, получивший счастье благодаря случайности и без применения разума» (Аветисян 1955, 261). Такое понимание счастья характерно для пословиц: Счастье без ума – дырявая сума. Ум в голове – удача на гряде, а без ума и счастье из рук ушло.

С развитием христианства представления о счастье сближаются с понятием блаженства. Как отмечает В. Татаркевич, счастливые в греческих текстах Евангелия именовались блаженными. Позднее в латинских текcтах главным понятием выступает felicitas, которое означает блаженство (Татаркевич 1981, 66). Согласно христианскому учению, состояние блаженства возможно достичь и на земле. Человек может быть счастливым, если следует закону божьему.

Христианское понятие счастья применялось и в схоластической философии. Как и древнегреческие философы, схоласты утверждали, что удовлетворение не составляет счастья, а является его следствием. Источником счастья схоласты считали религиозное добро. Как и древние, они полагали, что разумная и добродетельная жизнь в сочетании с верой в Бога, его помощью и любовью может дать человеку счастье. Можно сказать, что любовь Бога и вера в него были тем специфическим мотивом, введенным в понятие счастья христианской философией.

Понятие счастья как обладание благами просуществовало долгое время.

Философы XVII в. – Декарт, Спиноза, Лейбниц – понимали счастье как совершенство, как обладание наивысшими благами. Таким образом, с IV в. до н. э. по XVII в. в философии употреблялось понятие счастья, уже не используемое сегодня.

В противовес средневековому аскетизму и учению о греховности всего того, что связано с чувственными побуждениями, в годы Ренессанса начинает утверждаться культ естественного и чувственного. Новое развитие получают гедонистические идеи. Этому во многом способствовали философыматериалисты Гольбах, Гельвеций, Фонтенель и др. Развивая материалистическую теорию потребностей и связывая с ними главную силу, заложенную в человеке природой, он видели в их наиболее полном удовлетворении конечную цель и смысл жизни, подчеркивали чувственную психологическую природу счастья: «Человек испытывает постоянную потребность в ощущениях и впечатлениях: чем больше их у него, тем он счастливее себя чувствует. Людей нельзя сделать счастливыми, погасив их страсти» (Гольбах 1963, т. II, 14). Несчастливыми люди бывают из-за своих ложных представлений и неумения пользоваться или злоупотребления тем, что имеют.

На первый план выходит вопрос о том, как согласовать собственное стремление к счастью с такими же стремлениями других людей. Основой такой согласованности является польза, которую приносит человек. Быть полезным – значит быть добродетельным, а, следовательно, делать себя и других счастливыми (Гольбах 1963, т. I, 308-342).

Принцип пользы, лежащий в основе счастья, является главным и в этике утилитаризма XIX в. Кроме этого, утилитаризм провозглашал принцип благоразумного использования удовольствий. Утилитаристы доказывали, что говорить о добре и счастье можно лишь там, где есть представление о пользе:

«Под принципом пользы, – писал И. Бентам, – понимается тот принцип, который одобряет или не одобряет какое-то действие по следующему признаку:

содействовало или препятствовало этому счастью» (Бентам 1867, 3). Под пользой понимается такое свойство предмета, которое приносит человеку выгоду, удовольствие, счастье. Для увеличения счастья в обществе, по мнению Бентама, индивид должен стремиться к своему личному счастью и личной выгоде.

С подъемом утилитаризма получает свое развитие и социология счастья.

Бентам называет удовольствия (среди которых: здоровье, умение, дружба, доброе имя, власть, благочестие, доброжелательность, память, воображение, общение, утешение) и вкладывает в них содержание, созвучное эпохе свободной индивидуальной конкуренции. Чтобы «увеличить сумму добра» как полагают утилитаристы, человек должен быть всезнающим и решительным.

Утилитаристская концепция представлена в пословицах: Кто дружбу водит, счастье находит. К людям ближе – счастье крепче.

Другой представитель утилитаризма, Дж.С. Милль, также утверждал, что принцип пользы лежит в основе понятия счастья. В отличие от И. Бентама, Дж.С. Милль считал, что человек должен стремиться не столько к собственному счастью, сколько содействовать счастью других. Приемлемость или неприемлемость получаемого в каждом конкретном случае удовлетворения от пользы определяется тем, содействует ли оно достижению высшей цели, а именно общего счастья. Однако вызывает сомнение сама возможность такого достижения. Счастье нельзя дать, ему нельзя научить. Счастье, как и несчастье, носит индивидуально-ситуативный характер.

В марксистском учении вопрос о счастье является одним из вопросов нравственной жизни человека. Счастье – масштабная, но не единственная цель существования. Как утверждает марксистская этика, реальное значение категории «счастье» не в том, чтобы дать ответ на вопрос о средствах его достижения, а в том, «чтобы выступать регулятивной идеей морального сознания, помогающей человеку в процессе поиска ценностных ориентиров и моральных маяков своей жизни» (Нешев 1982, 59). В отличие от эвдемонизма, в этике марксизма мораль не отождествляется со счастьем. В ней проявляется природа не отдельного человека, а особенности его отношений с другими людьми, с обществом в целом.

Счастливый человек может быть добродетельным. В этом проявляется сходство эвдемонизма и этики марксизма. Различие их в том, что в марксизме добродетель не является причиной счастья: «Сделать так, чтобы добродетельный не мог не быть счастливым – вот в чем вопрос. И его решение зависит от устройства общества, от социальных условий и общественной морали, а не от качеств отдельного человека» (Там же, 60).

Мечты о счастье всегда были свойственны человеку. Он редко удовлетворен жизнью настоящей, редко может осознавать счастье здесь и сейчас. Счастье часто предстает как вымышленная категория. Оно существует в других мирах, его можно встретить в мире сказки, во сне (Во снах счастье, на яву ненастье), оно было в нашем мире, но прошло: Счастлив бывал, да бессчастье в руки поймал. Счастье могло бы быть здесь и сейчас, если бы жизнь была более разумной и хорошо спланированной. Такое представление о счастье отражено в утопиях. Одной из первых утопий, известных нам, была утопия «Государство»

Платона, в основу которой легла идея добра, неизменного порядка и разумной жизни. Идея справедливого распределения прав, обязанностей и благ, принцип всеобщего подчинения послужили основой утопий XVI – XVIII веков (Т. Мор, «Золотая книга, столь же полезная, как забавная, о наилучшем устройстве государства и о новом острове Утопии», 1516г.; Т. Кампанелла, «Город Солнца», 1623г. и др.), речь в которых шла, в основном, о мерах установления порядка и разумности жизни, а не о счастье людей. В 1617 году английский философ Фрэнсис Бэкон создал утопию «Новая Атлантида», в которой он изобразил процветающее идеальное общество, жизнь в котором организована на рациональных основах науки и развитой техники.

В XIX веке появляются утопии с четко выраженной идеей установления счастья для всех людей. Так, К.А. Сен-Симон, представитель французского утопического социализма, выступал как за общественный, так и за технический прогресс. Выдвигая в качестве главной цели счастье людей, Сен-Симон считал, что люди не могут быть счастливыми сами по себе, для этого необходимо вмешательство государства. Утопическое учение Беллами «В 2000 году»

выдвигало на первый план экономические вопросы: всеобщее счастье основывалось на повсеместном материальном благополучии.

В. Татаркевич отмечает, что в утопиях XIX века проблеме счастья отдельного человека стало уделяться больше внимания. Утопические учения стали более человечными, отвечающими потребностям людей, а потому более реальными и менее утопичными.

Демокритовское понимание счастья как ощущения положительного баланса жизни и удовлетворенности этой жизнью утверждается в XIX веке. Таким образом, произошло отграничение понятия счастья от благосклонности судьбы, эвдемонии. Делались также попытки отграничить счастье от удовольствия.

Английский этик Рэшдолл видел основу для разделения счастья и удовольствия в целостности счастья: в противоположность отдельным удовольствиям счастье есть удовлетворенность жизнью в целом. Согласно другой точке зрения, счастье, в отличие от удовольствия, – это не только чувства, но и объект положительной оценки, одобрения. Счастливым является человек, который не только радуется жизни, но радуется небезосновательно.

История понятия счастья насчитывает почти два тысячелетия. В начале счастьем называли благоприятную судьбу, везение. В эпоху античности и средние века оно означало обладание наивысшими достоинствами и благами. В новое время понятие счастья свелось к понятию удовольствия. Претерпевая изменения, понятие счастья понималось либо как совершенное состояние человека, главным правилом для которого было следование моральным нормам, голосу разума (добродетельная и разумная жизнь была верной дорогой к счастью), либо как удовольствие, и в этом случае моральные блага признавались постольку, поскольку они способны увеличивать размер получаемых удовольствий.

Аксиологический подход к проблеме счастья В аксиологическом плане счастье – эта ценность, мера добра в жизни человека, идеал совершенства и бытия вообще (Дубко, Титов 1989, 61).

Толковый словарь В.И. Даля определяет счастье как «желанную, насущную жизнь» (Даль 1881, т.IV, 381). Желанная жизнь – это жизнь достойная, которая приносит удовлетворение: к ней стремятся, о ней мечтают. Стремление к поставленным целям и идеалам, а главное, возможность их достижения является основой счастливой жизни. Человек счастлив в той мере, в какой он воспринимает собственную жизнь как желанную, «отвечающую требованиям своего ценностного сознания» (Джидарьян 2001, 116).

С позиции аксиологии счастья представления о счастье и понятие счастья различаются как конкретное и абстрактное. Как отмечает Е.Л. Дубко и В.А.

Титов, представление о счастье – это явление общественного сознания, которое может стать индивидуальным.

Понятие «счастье» – абстрактно-философская модель представлений о счастье, которая может противостоять мнениям о нем. Понятие «счастье»

воплощает идеальное, истинное счастье, которое имеет онтологический источник, в отличие от представлений, согласно которым счастье ситуативно обусловлено. Если идеальное счастье вряд ли достижимо, то счастье реальное осуществимо, но не прочно, поскольку зависит от многих причин, в том числе, случая, удачи: Счастье вертко: набоев не набьешь. Счастье – вешнее ведро.

Реальное счастье конечно, потому что не вечен сам человек. Фома Аквинский считал счастье божественной всеблагой сущностью. Объективным источником счастья является Бог. Человеческое счастье, согласно Фоме Аквинскому, имеет две стороны. Полного счастья в жизни не бывает, так как оно не может соединиться с высшим благом, кроме того, оно не долговечно. Однако человек обладает разумом, волей и способностями, поэтому может стремиться к познанию высших принципов бытия. Человек по природе своей изначально устремлен к познанию и созерцанию универсального, высшего добра. А для этого необходимы чистое сердце, честная воля, нравственные поступки и непрактическое совершенствование души.

При ценностном подходе к проблеме счастья возникает вопрос о его специфике в соотношении с другими человеческими ценностями, к которым традиционно относятся любовь, добро, истина, свобода, равенство, красота и др.

Нередко главенствующую роль в этом ряду занимает счастье как абсолютная ценность, подчиняющая и определяющая другие: Не родись красив, а родись счастлив. Счастье дороже денег. Правда хорошо, а счастье лучше.

Утверждение, что счастье является высшим благом, что оно – самое важное в жизни, имеет иное значение, когда счастье понимается не в философском, а в житейском смысле, как благоприятная судьба. О таком счастье люди мечтают больше всего. Счастье – бесплатный дар, получаемый без усилий, поэтому он особенно желаем, но это не означает, что желаемое благо является самым ценным. Люди, горячо желая благоприятной судьбы, в действительности не ценят ее в той степени, в какой ее жаждут. Если человек и дорожит тем, что он желал и в итоге получил, то обладание ценным благом не обязательно является залогом счастья, поскольку владение тем, что ценно, связано с риском его потери, а, следовательно, может привести к несчастью опять таки по воле «судьбы играющей».

Многие философы отождествляют психологические проявления потребности в счастье со стремлением к нему. Очевидно, что все стремятся к счастью. Однако счастье не может выступать самоцелью, смыслом жизни.

Человек стремится не к счастью как к таковому, а к тому, что может сделать его счастливым. Счастье – «общий термин, в котором слито неопределенное множество единичных целей, которые ежеминутно ставит перед собой человек, и, достигая их, чувствует себя удовлетворенным, т.е. счастливым» (Розанов 1995, 191- 192).

Сознательно стремиться к счастью нельзя, поскольку «ощущение счастья, которому предшествует сознание его, угасает в своей жизненности. Это общий закон психической природы человека, что все, проходя через рефлексию как представление или идея, теряет свою энергию, становясь предметом чувства как реальный факт» (Розанов 1995, 180). Счастье может быть лишь «побочным эффектом достижения цели» (Франкл 1990, 56). В.С. Соловьев называет воззрение, согласно которому в качестве конечной цели выбирается наслаждение, счастье или польза элементарным и отвергает его.

В ценностном сознании личности предпочтение отдается не счастью, а заменяется другой, боле значимой ценностью, идеей, невозможность осуществления которой делает человека несчастным. Так, герой рассказа А.П.

Чехова «О любви», переживая любовь к женщине, говорит: « Я понял, что когда любишь, то в своих рассуждениях об этой любви нужно исходить от высшего, от более важного, чем счастье или несчастье, грех или добродетель в их ходячем смысле, или ненужно рассуждать вовсе» (Чехов 1973, 319).

Представитель русской философской мысли XX века, социолог П.А.

Сорокин рассматривал идею счастья в качестве важнейшей составляющей формулы социологического прогресса и связывал с понятием счастья все другие человеческие ценности. По его мнению, любая другая ценность приобретает свою истинность в той мере и постольку, поскольку способствует увеличению счастья. В противном случае она не может называться подлинной: «Как бы не были ценны сами по себе любовь к ближнему, солидарность, знание (истина) и т.д., но раз они не сопровождаются параллельным развитием счастья или даже ведут к уменьшению его – они становятся полуценностями» (Сорокин 1988, 107).

существует прямо противоположное мнение о ненужности и даже вредности счастья. Пессимистическое восприятие счастья, неверие в него всегда существовало в истории философской мысли. Чувство тщетности жизни, несовершенство тела и души, изменчивость судьбы, чрезмерные надежды, тяжесть труда, позднее осознание смысла жизни, быстротечность времени и связанная с этим близкая перспектива старости и страданий – все это ставит под сомнение саму возможность счастья, делая несчастье неизбежным: Клад да талан не на всякого живет, а убытка да беды мало кто минет. Без притчи веку не изживешь. Седина напала – счастье пропало.

Софокл писал: «Никто не обходит несчастье, но у кого его меньше всего, тот счастлив». В трагедии «Эдип в Колоне» Софокл выдвигает лозунг «не существовать»:

Не родиться совсем – удел Лучший. Если же родился ты, В край, откуда явился, вновь Возвратиться скорее. (Софокл 1958, 123).

В мрачных красках видели жизнь даже те, кто считал счастье самым ценным благом: «Каков есть человек? Он – воплощение слабости, добыча случая, пример изменчивости, обреченный на зависть или несчастье, а остальное в нем только флегма и желчь» (Аристотель).

Христианство лишало земное счастье собственной ценности, поскольку его всегда сравнивали с будущим счастьем. В сравнении с раем и адом счастье и несчастье на земле представлялись ничтожными. Жизнь, с одной стороны, является злом, поскольку в ней не может быть уверенности в будущем и она далека от Бога, но, с другой стороны, жизнь – творение Бога, дает возможность приблизиться к нему. Отсюда надежда людей на счастливое будущее. По мысли французского философа Б. Паскаля, человеческая натура не позволяет ему быть счастливым, поскольку, когда человеческие желания рисуют ему идеал счастья, они сочетают нынешние обстоятельства с удовольствиями, человеку в данный момент недоступными. Только вера в Бога может помочь человеку стать счастливым. В «Трактате о счастье» (1724) Б. Фонтенель выразил убеждение, что человек в любом случае ближе к несчастью, чем к счастью. Наиболее верным способом достижения счастья является тот, который сводится к ограничению требований и желаний.

Монтескье считал, что тот, кто жаждет удовольствий, приобретает страдание, а Вольтер говорил, что «счастье – это сон, а страдания – реальность».

Пессимистический взгляд на мир, неверие в счастье особенно проявились в творчестве романтиков. «Посчитай, – говорил Байрон, – все радости, какие знал в течение жизни, посчитай дни, когда был свободен от страха, и знай, что всегда, кем бы ты ни был, лучше было бы не быть» (Цит. по: Татаркевич 1981, 235; см. также: Воркачев 2004, 53 – 76).

Как отмечает В. Татаркевич, пессимистические взгляды на мир возникали вследствие особого социально-психологического климата, сложившегося в европейском обществе в XIX веке. Появление призрачной надежды на привилегированное, благополучное, а, следовательно, пассивное состояние высших слоев общества, с другой стороны, не способствовало счастью людей.

Отмечая устойчивость пессимизма в истории философской мысли, В.Татаркевич говорит о том, что пессимистический взгляд на мир всегда имел представлением о будущей жизни, с надеждой на счастье будущих поколений.

Научно-технический прогресс XIX-XX вв. также способствовал утверждению оптимистических тенденций, хотя и в этом случае всегда были замедления и даже движение назад (например, во время мировых войн).

Счастье как ценность не симметрично несчастью. В древности только в отдельных случаях эвдемония противопоставлялась какодемонии, а наслаждение и блаженство вообще не имели негативных категорий. Философы говорили о счастье чаще всего в смысле идеала, а не характеристики жизни, противоположности.

С аксиологической точки зрения, несчастья нет, так как оно «не может стать предметом выбора» (Дубко, Титов 1989, 69). Если человек и выбирает «злополучие», то не потому, что хочет быть несчастным, но потому, что честная, духовно богатая жизнь в согласии с совестью значит для него больше, чем иные блага. В этом случае важную роль играет страдание. Оно входит в систему ценностей, связанных со счастьем, позволяет осознать неоднозначность происходящего, правильно оценить значимость тех или иных событий. Конечно, не каждое страдание и не у каждого человека становится исходным моментом духовного роста. Подобного рода положительные изменения возможны, если переживания человека связаны с неудовлетворенностью своей жизнью и самим собой. Возникает желание изменения, результаты которого во многом зависят от самого человека, его силы воли, духа, ценностных установок. Духовное пробуждение, стремление к самосовершенствованию является результатом долгой и трудной работы. Счастье в данном случае выступает как награда за добродетель: терпение, милосердие, праведность. Как говорил В.Франкл, « человеческое в человеке. Мы обретает зрелость, растем, перерастаем сами себя.

Страдание имеет смысл, если ты сам становишься другим» (Франкл 1990, 36Несчастье исчезает в свете стратегически правильного и достойного неспособность сделать правильный выбор, невозможность выбора, а также отсутствие добра в его противоположности злу.

представляется важным рассмотреть соотношение его с категорией морали, поскольку, как показывает история философского анализа счастья, соблюдение моральных норм являлось необходимым условием счастливой жизни в большинстве философских учений. Счастливая жизнь – это добродетельная жизнь. Об этом говорили Аристотель, стоики, схоласты, следование нормам морали, в том числе и в получении удовольствий, было обязательным для эпикурейцев. Традициям нравственного определения счастья следовала и марксистская философия. Так, в пословицах следование моральным нормам также является необходимым условием счастливой жизни: Счастлив тот, кто без порока живет.

Соотношения понятий морали и счастья могут быть различными. В стоицизме только нравственная жизнь могла считаться счастливой, а счастливой – нравственная. Согласно другой точке зрения, мораль и счастье не идентичны, он находятся в постоянной причинной связи. Добродетель влечет за собой счастье. Сократ говорил, что счастье – это удовольствие без укоров совести.

Кант ставил вопрос о морали и счастье: «Как же можно сделать человека счастливым, не сделав его добродетельным и умным».

Платон утверждал, что мораль является необходимым условием счастья. Эта идея вошла в христианскую этику в качестве одного из основных ее элементов.