«От КуАИ до СГАУ Сборник очерков Самара - 2002 Составители: Сойфер В.А. Балакин В.Л. Новикова А.Л. ББК От КуАИ до СГАУ. Сборник очерков. – Самара, Самарский дом печати, 2002, с., илл. ISBN Самарский государственный ...»

Их было много. Очень разных – от учёных с мировой известностью до недипломированных специалистов. Одни были эвакуированы из Москвы, Ленинграда, Киева и т.д., другие были приглашены из местного педагогического и индустриального институтов, третьи пришли из заводских цехов.

Обо всех рассказать невозможно. Да и не нужно, наверное. Тем более что о других наверняка лучше расскажут другие. А я ограничусь некоторыми из тех, с кем столкнулся на первых двух курсах. Начну с руководства.

Основная тяжесть организационных мероприятий выпала на долю и.о. директора Сойфера А.М. – будущего отца будущего ректора Сойфера В.А. Начинал он даже не с нуля, а с существенно отрицательной отметки. Здание было занято, коммуникации – в аварийном состоянии, кадровый состав – один и.о. директора, студентов нет. До сих пор удивляюсь, как при его интеллигентности, мягкости в обращении удалось в срок "спустить на воду корабль" – КуАИ. В конце октября года Александр Миронович стал возглавлять кафедру конструкции двигателей, передав управление институтом пришедшему с производства Ф.И. Стебихову. О них обоих много рассказывает экспозиция нашего музея. Не сомневаюсь, что и ещё расскажут мои соавторы по этой книге, из тех, кто работал с ними в более тесном контакте, чем "шнурок", каковым был я в то время.

Деканат был представлен деканом Всеволодом Иосифовичем Путятой и его заместителем Виктором Яковлевичем Крыловым. Всеволод Иосифович читал гидравлику и аэродинамику на третьем курсе.

Характерные внешние признаки – огненно-рыжие волосы и зычный голос. Когда он читал лекции в актовом зале на третьем этаже, опоздавшие могли слушать его, расположившись с удобствами в вестибюле на первом этаже. Студенты его любили и за глаза ласково звали Путиком. Для меня он впоследствии стал Учителем.

Виктор Яковлевич читал на первом курсе основы авиации в битком набитом актовом зале. Красивым, хорошо поставленным голосом он впервые знакомил нас с устройством наших будущих изделий.

Удивлял он тем, что, во-первых, все рисунки на доске умудрялся изобразить, не отрывая мела от доски, а во-вторых, помнил именаотчества всех двухсот с хвостиком студентов. У меня с ним взаимоотношения были нормальными до тех пор, пока я не уснул на его лекции у него под носом. Дело было в том, что я, поддавшись общему веянию ночного выполнения "листов" по черчению, совсем не спал. Так сформулировалось первое студенческое правило: ночью надо спать, а если не спать, то уж во всяком случае заниматься не чертежами, расчётами и т.п. и не ходить на другой день на лекции, пока не выспишься.

Доцент Борисовский запомнился, в основном, потому, что именно ему я сдавал первый экзамен. Физика была в школе моим любимым предметом. И пришёл я вместе с другими экзаменующимися к 9 утра.

Весь день, старательно листая конспект, пытался заполнить бреши в знании предмета. Тщетно. Как только я освежал какой-то раздел в памяти, два других безнадежно забывались. Когда на колеблющихся ногах я подошёл к столу экзаменатора, часы показывали "Двадцать нольноль", а в голове была странная мешанина, которую знанием физики можно было назвать только условно. Итог был соответственный – "тройка". Так я сформулировал для себя второе правило: подготовку к экзамену надо заканчивать накануне и не позже десяти вечера, после этого к конспекту не притрагиваться. Можно листать "Крокодил". Билет брать в числе первой десятки. Больше "троек" у меня за всё время учебы не было.

Эталоном лектора был для меня и моих сокурсников профессор Крейн М.Г. – математик и механик с мировым именем. У нас он читал третью часть теоретической механики – динамику. Удивительно правильная речь, четкая дикция, ни единого слова–паразита, спокойный, даже кажущийся несколько замедленным темп. При этом он на каждой лекции успевал рассказать один-два анекдота из жизни великих учёных, о которых шла речь в тексте. Он умел так рассказывать о законах механики, приводил такие интересные примеры, что, в общемто, довольно сложная и суховатая наука приобретала форму изящной, ажурной, но спаянной железной логикой конструкции. Первое время я удивлялся, как с таким неспешным темпом и отвлечениями можно рассказать так много, причём всё оказывалось аккуратно законспектированным и не оставалось ни одного неясного вопроса. Всё было совершенно ясно, поэтому подготовка к экзамену была предельно облегчена. Экзамены он принимал строго. Подсказок и шпаргалок органически не переносил и карал за них беспощадно. Поэтому в нашей группе только один студент сдавал ему со шпаргалкой. Но у него другой возможности не было: за все сессии он только зачёты по физкультуре и черчению сдавал без этого вспомогательного устройства.

Мне этот экзамен запомнился. Началось с консультации. Марк Григорьевич спросил о возникших при подготовке экзамена вопросах.

В ответ раздался дружный рёв: "Теория удара!" Он задал второй вопрос: "Кто разобрался?" Мне этот раздел был интересен тем, что подводил теоретическую базу под практику игры на бильярде и, соответственно, практика облегчала познание теории. Поэтому не без некоторой наглости я заявил, что разобрался. Пришлось выйти к доске и эту теорию пересказать (а это 2-3 лекции). Мои однокашники заикнулись было о зачёте моей речи как ответа на экзаменационный билет, но педантичный профессор мелькнувшую у меня надежду придушил фразой: "Нельзя. Пусть всё будет как полагается". Пришлось на другой день брать билет: два вопроса и задача. С вопросами справился быстро, а вот решение задачи вылилось в необходимость решения кубического уравнения. Проверяю – нет ошибок. Повторяю решение с начала – тот же результат. С отчаяния пытаюсь решать кубическое уравнение и грызу авторучку. Не помогает. Вдруг откуда-то сверху доносится тихий, как шелест листьев осины в безветренную погоду, голос: "Попробуйте полярные координаты". Поднимаю голову – никого нет. Готов поверить в чудеса, но, догадавшись обернуться, увидел удаляющуюся по проходу долговязую, сухощавую фигуру Крейна, спина которого красноречиво свидетельствовала, что к этим звукам её обладатель не имеет никакого отношения. Задача же быстро разрешилась в явном виде. Помня об этом эпизоде, я обычно стараюсь помочь студенту на экзамене. К сожалению, моя помощь не всегда эффективна.

Уж слишком часты стали случаи, когда никакая подсказка не помогает.

Хэппи энд на этот раз состоялся. Правда, порция дополнительных вопросов на мою долю пришлась двойная. Но к этому я уже привык.

Так, кинематику я сдавал доценту Любарскому в следующем режиме: 10 минут – ответы по билету плюс необъяснимые с точки зрения здравого студенческого смысла 40 минут – ответы на дополнительные вопросы.

Архитектор Б.Д. Ланда тоже не баловал скудостью дополнительных вопросов на экзамене по начертательной геометрии. Если честно сознаться, то я до сих пор считаю, что уверенно знать можно только арифметику и начертательную геометрию. Борису Давыдовичу было отлично известно, что его предмет я знал, поскольку он вёл практические занятия в нашей группе. Тем не менее, пяток лишних вопросов на экзамене я от него получил.

Было у нас и военное дело. Лекции читал майор из академии Генерального штаба. Он быстро ушёл от нас и поэтому запомнился нечётко. Практические занятия вёл Александр Сергеевич Бабушкин. Он быстро прошёл путь: мобилизация – фронт – ранение – госпиталь. Был комиссован и до конца войны учил студентов обращаться с винтовкой и гранатой. А ещё в программе была тактика. Её мы осваивали так:

ехали на трамвае до конца шестого маршрута. До трамвая шли строем и пели соответствующую задачам текущего момента песню. После трамвая шли ещё пешком. Опять строем и опять пели. Но уже такое, что в людных местах в то время было не принято. У границы какогото кладбища – не то татарского, не то еврейского – располагались на пригорке, закуривали и слушали о фронтовых впечатлениях Александра Сергеевича. В заключение он сообщал, что данный пригорок является для данной местности господствующей высотой и здесь хорошо бы устроить пулеметное гнездо с отличным сектором обстрела.

После этого мы строились и проходили маршрут в обратном направлении.

Колоритной фигурой был посвятивший нас в тайну теории механизмов и машин А.М. Антовиль. Лекции он читал хорошо, но вот экзамены... Говорили, что тому причиной – нежелание дирекции отпустить его в родную Москву. Ну, а чубы трещали у студентов. У меня с ним были несколько своеобразные отношения: наша группа сдавала ему домашние задания (их было три), и, тем не менее, я за весь семестр не обменялся с ним ни единым словом. Сдача происходила так.

За столом сидит Антовиль. Очень серьёзный. Даже хмурый. Студенты по очереди подкладывают ему свой чертеж. Он долго изучает. Подчёркивает карандашом первую ошибку и отталкивает лист от себя.

Студент берёт лист, идёт на место, исправляет ошибку. Процедура повторяется до тех пор, пока все ошибки не будут исправлены. После этого лист подписывается и забирается, а студент получает вожделенный зачёт по данной работе. Разложил лист и я. Довольно быстро он черкнул что-то карандашиком и отодвинул лист. Я долго смотрел, но ошибки не нашёл. Подхожу опять. Он видит, что ошибка не исправлена. Смотрит на меня возмущённо. Я недоумённо развожу руками. Он ещё дольше, чем я, смотрит на указанное им сомнительное место, потом проверяет другие контрольные точки и молча ставит зачёт. В молчании и без эксцессов был сдан второй лист. Третий лист был отвергнут так энергично, что, только пролетев половину аудитории, достиг пола. Исправление ошибки молчаливо и благосклонно сопроводилось зачётом. Подошла сессия. На экзамен по ТММ я шёл без особой уверенности, ошарашенный количеством двоек в других группах. Подойдя к аудитории, вижу бело-зелёные лица своих товарищей с выпученными от ужаса глазами. Узнаю, что первые пять человек уже вышли – у них "двойки". Сам принимаю такой же вид. Ассистент приглашает следующего, и друзья-приятели, коллективно преодолев моё единоличное сопротивление, вталкивают меня в зловещую комнату.

Отвечал я, насколько помню, ужасно. Но, наверное, он запомнил меня по характерной сдаче домашних заданий и, к моему великому недоумению, аттестовал положительно. Вскоре он уехал в Москву. Преподавал в институте связи. Когда я спросил студента этого института, какого он мнения об Антовиле, тот с искренним воодушевлением воскликнул: "Душа-человек!" – "А как ему экзамены сдавать?" – "Одно удовольствие!" Ещё раз предоставляю слово И. Федосовой: "Запомнился Антовиль. Сухой и бескомпромиссный. Считал, что чем скорее студент поймёт, что учится не по призванию, тем лучше. Поэтому "двойки" рассыпал щедрой рукой. Я хорошо знала предмет и сдала, в отличие от многих, с первого захода. Сдала на "тройку": от волнения язык заплетался. Но когда я поехала в составе возглавляемой им группы студентов на разборку трофейных самолётов в Воронеж, я увидела совсем другого, отечески заботливого Антовиля: он как лев сражался с местным руководством, стучался во все двери, добиваясь для нас улучшения жилищных условий и питания".

Лихо раздавал на экзаменах "двойки" и физик – доцент Кулькин.

Почему-то он вспоминается держащим брезгливо двумя пальцами насыщенную мелом тряпку и поучающим: "Жизнь преподавателя, в общем-то, хороша, если бы не приходилось читать лекции, принимать экзамены и стирать с доски вот такой тряпкой!" Насчёт лекций он немного кокетничал. Лектор он был отличный. Студенты слушали его с удовольствием. Экзамены он действительно не любил. Обычно он ставил двум-трём самонадеянным храбрецам по "двойке" и уходил, оставляя остальных своим вполне человеколюбивым ассистентам.

Тряпку оставляю без комментариев. За 60 лет она не изменилась.

Каждый из них оставил в наших душах свой след, вложил частицу своего знания и умения в головы будущих больших и маленьких командиров авиационной промышленности.

Общественная работа, плавно перешедшая в комсомольское поручение Как представитель несоюзной молодёжи (в комсомол меня приняли на третьем курсе), я типовых комсомольских поручений не имел.

Но всегда был старостой. Дело было кляузное – оформление продовольственных карточек на всю группу. Тогда это проходило через старостат. Почему-то добавлялись и родители-иждевенцы. Других поручений не было. Нельзя же к таковым относить дежурства по праздничным дням. Но в то время надо было быть бдительным – война.

Один раз даже вражеский самолёт–разведчик залетал и зенитки минут 15 возмущались, пока он не убрался подобру-поздорову. Так вот, чтобы какой-нибудь диверсант не проник на важный военный объект – КуАИ, дежурный преподаватель вооружал нас винтовками со спиленным бойком и, конечно, без штыка. На вопрос, как из неё стрелять, он отвечал, что надо брать винтовку за ствол и бить врага по голове, если же мы хотим особо отличиться и взять живого "языка", то – по ногам.

Вооружённые таким образом до зубов бойцы ставились на посты.

Сменялись каждые три часа. Не знаю полную дислокацию постов, но мне пришлось стоять вахту на двух: у спуска в столовую и на крыше.

На втором посту мы с напарником вытянулись во весь рост и, поведав друг другу наше мнение о пославших нас силах, славно вздремнули.

На первом я стоял один. Вытянуться было негде. В наличии имелся стул без сиденья с дощечкой полуметровой длины. До сих пор не могу понять, как я ухитрился не только лечь на неё, но и уснуть. Винтовку я предусмотрительно поставил в уголок и держался за неё, как за поручень. Повторить этот трюк было невозможно.

Но мы отвлеклись от нашей темы. А начиналось так. В начале декабря ко мне подошла моя судьба общественного плана в лице однокашника Володи Орлова и предложила принять участие в выпуске сатирического приложения к стенгазете "Самолёт" под непосредственным патронажем заместителя декана В.Я. Крылова. В то время существовали три стенных типовых газеты: общеинститутский "Полёт" и факультетские "Самолёт" и "Мотор". Были они органами соответствующих комсомольских организаций, выпускались к памятным датам.

Читали их, в основном, студенты, опоздавшие на лекции, и дежурные преподаватели для убиения времени. Первой моей естественной реакцией была попытка уйти от разговора. Однако Володя, ухватив меня за пуговицу, эту попытку пресек, стал доказывать, что просто жизненно необходимо начать выпускать интересную газету, скромную по объёму (приложение всё-таки). А поскольку на курсе никто не знает такого количества анекдотов и не может целыми главами цитировать "Двенадцать стульев", то я просто обязан принять участие в этом начинании. Чтобы отвязаться, я легкомысленно дал согласие. Через день пришлось пожалеть об этом: пригласил меня выше часто упоминаемый В.Я. Крылов, познакомил с остальной четверкой (кроме В. Орлова, помню только Ю. Елисеева) и объявил, что скоро Новый год и наша задача – осчастливить к празднику наших товарищей весёлым, задорным, но и воспитывающим средством умеренно-массовой информации. Начали придумывать название. За полчаса ничего не придумали и разошлись. Потом откуда-то (подозреваю, что из головы самого инициатора) возникло нужное слово. В результате гости новогоднего вечера, войдя в актовый зал и повернув голову налево, могли видеть лист скромного формата А2, озаглавленный крупными буквами "ТАРАН". Вместо передовой было что-то вроде манифеста, извещавшего о том, что отныне "Самолёт" идёт на "Таран", долбая всеми своим агрегатами прогульщиков, лентяев и т.д. и т.п. с целью добиться стопроцентной успеваемости и железной дисциплины, соответствующей духу текущего военного момента. Текст подтверждался рисунком, занимающим около трети полезной площади. На нём Як-3, грозно вращая винтами, грозно пикировал на разбегающихся с выпученными от страха глазами объекты нашего будущего неусыпного преследования. На остальной части листа были помещены две-три стандартные заметки, вызвавшие реакцию, слабо отличающуюся от стандартной.

Сейчас уже не могу припомнить дальнейший ход событий. Могу только констатировать, что первоначальный состав тружеников "Тарана" изменился – кто вернулся в родной город, кто был отчислен по иной, более грустной причине. Устоялся основной состав в количестве четырёх человек:

Р. Ляшков. Талантливый карикатурист. В отличие от учёбы, в рисунках не халтурил. Первый его рисунок изображал часто опаздывающего Рабиновича. Рисунок был настолько выразительным, портретное сходство точным, место действия безошибочно узнаваемым, что подписи не требовалось. Больше на Рабиновича деканат не жаловался.

А. Миль. Тоже отличный карикатурист, но бесспорно узнаваемыми в его шаржах были только я и он сам.

Н. Троц. Ему всегда поручалось рисовать самого себя.

Четвёртым был я. Вообще не умел рисовать ничего, кроме кошечки и зайчика, чему меня обучили в первом классе. Однако за спиной первых трёх прослыл художником, и до сих пор многие верят в это, несмотря на мои клятвенные заверения в противном.

Впрочем, однажды пришлось и мне рисовать. Очередной номер был почти готов, и все разошлись переодеваться к вечеру. Оставались я и Н. Троц. Я должен был вписать готовые стихи про то, как член комитета ВЛКСМ И. Федосова, сидя за рабочим столом, считает мух на потолке вместо того, чтобы руководить широкими студенческими массами, подвигая их на новые свершения в учёбе и общественной жизни. Н. Троц должен был её изобразить в соответствующей позе.

Сначала было всё хорошо. Он уже нарисовал ножки стола и ноги Ирины, когда посмотрел на часы. После этого он закричал: "Опаздываю!" и умчался. А я остался один. Стол, за которым сидела член комитета, я с помощью линейки начертил сносно. Но член комитета...

Известный "Сеятель" Остапа Бендера смотрелся бы рядом с моим творением как "Мадонна" Рафаэля. Выручила идея изобразить её спящей за столом: лицо уже не надо было рисовать. Через полчаса упорного труда получилось вот что: стол (вполне узнаваемая мебель), под столом две руководящих ноги, а на столе натюрморт "Лошадь стояла здесь очень долго, но всё же ушла". Наскоро пересочинив вирши в разрезе видоизменения дружеского шаржа, повесил лист на стену. Вопреки ожиданиям, обошлось. И тогда я понял, что получил, таким образом, экспериментальное подтверждение главенства ног у особ женского пола.

В разработке текстов участвовали все. Вход в редколлегию был свободный. Были и любители краткосрочного действия. Очень частым гостем был Н. Гордзевич.

Приложение разрослось по объёму. Оно уже занимало 2-3 листа формата А1 и обрело самостоятельность. Популярность его была необычайной для таких предметов. Для повышения читабельности главных печатных органов нас приглашали на временное участие в них.

Так появилось несколько номеров-комбинаций "Таран" в "Полёте" и "Самолёт" идёт на "Таран". Однажды на очередной сбор редколлегии ждали Н. Троца, который должен был принести заготовку газеты с "шапкой". Он задерживался. Мы нервничали – времени оставалось в обрез. Наконец, появляется наш дежурный художник и разворачивает лист, где, кроме "шапки", нарисованы картинки, изображающие группы молодых людей в различных сочетаниях и ракурсах. Места для текста оставалось на пару строчек под каждым рисунком. На мой грозный вопрос: "Кто это такие?" он честно ответил: "А я откуда знаю?" – "И что с ними прикажешь делать?" – "Придумайте что-нибудь. Я своё дело сделал".

До начала вечера оставалось часа три. Всё это время мы лихорадочно пытались совместить наши репортёрские материалы с совершенно чуждым им изобразительным рядом. Успех был неожиданно оглушительным. Около пришпиленного в коридоре номера даже во время финальных танцев толпились признательные читатели. Однажды кто-то сказал: "А давайте покажем "Таран" всем сидящим в актовом зале сразу через эпидиаскоп!" Идея всем понравилась, хотя не все знали, что это такое. И к очередному вечеру газета вышла в виде отдельных картинок (которые при их размерах можно было показывать только по частям, в несколько приёмов, но об этом никто из нас тогда ещё не знал). Осторожный уже в то время редактор на случай неудачи с оптическим прибором наклеил эти картинки на узкую полоску бумаги, окаймлённую перфорацией. Получилось что-то вроде дружеского шаржа на диафильм в стране лилипутов. Открывался номер новинкой:

надоело всё время критиковать своего брата-студента. Решили критикнуть руководство. Выбрать в качестве объекта критики директора Ф.И. Стебихова никому в голову, к счастью, не пришло: все хотели продолжать учёбу. Остановились на кандидатуре заместителя директора по административно-хозяйственной части Н.Г. Морозовского.

Повод был: в общежитии титан не работал. И вот несколько первых кадров трогательно повествовали о том, как бедные студенты страдают от отсутствия кипятка нравственно и физически, а в то же время Наум Григорьевич с супругой смакуют ароматный чай из блюдцев под весёлый говорок огромного самовара. Причем я бы не сказал, что Слава Ляшков, изображая Наума Григорьевича, очень уж льстил ему.

Повесили мы эту ленту в самом большом простенке в коридоре и пошли слушать концерт. Выходим в антракте – газеты нет. Узнаем, что она, влекомая за один из концов объектом критики, произвивалась, как ядовитая гадина, в партком и скрылась там. А парторг в это время успокаивает оскорблённого в лучших чувствах героя нашего сериала.

Вызова "на ковёр" мы не дождались, но и газеты больше не увидели.

Она упокоилась в архивах комитета комсомола. Так мы на собственном опыте познали, что начальство критиковать – что тигрицу целовать: удовольствия ни на грош, а страху не оберешься. И сделали соответствующие выводы.

Слава наша росла и выплеснулась сначала в район, потом в область. На районных и областных комсомольских конференциях выходили по три номера "Тарана" за один вечер. Первый появлялся сразу после отчётного доклада и два – во время прений. Как это удавалось, я сейчас уже плохо представляю. Помню только, что к этому делу привлекались человек десять молодых художников и поэтов районного и областного масштаба соответственно. Себя помню снующим как челнок между рабочим столом и большим залом Окружного дома офицеров, где заседали и выступали делегаты. Помню ещё молчаливого серьёзного дядю в полувоенном облачении, который только и делал, что заглядывал нам через плечо. И только однажды, увидев, что я использую известный анекдот об обретении жилетки, потерянной в прошлом году путём надевания её под рубашку, заметил, что, дескать, рабочие, о которых шла речь, не виноваты в том, что баня у них не работает. Я их и не винил. Просто сочувствовал в весёлой форме. Поэтому молча пожал плечами и со щенячьим легкомыслием оставил рисунок в номере. Последствий эта мелочь не имела. Наш "Таран" был даже награждён грамотами райкома и обкома ВЛКСМ. С первой грамотой дело было так. К очередному комсомольскому собранию нас обязали выпустить очередной номер. Собрались у кого-то дома. Актив – два листа чистой бумаги, четыре часа на выполнение задания, скудный и нудный материал – был скорее пассивом. Поскучали. Потом хозяин с убежденностью Джордано Бруно заявил, что необходим стимулятор. Его он представил в виде бутылки самогона и половинки солёного огурца. По мере уменьшения содержимого бутылки росли наши способности делать из ничего что-то. Уговорив бутылочку до конца, мы завершили наш труд и пришли с оправдательным рулоном под мышкой на уже начавшееся собрание. Заняли в актовом зале самый задний столик. Не успели перевести дух, как встает секретарь Ленинского РК ВЛКСМ товарищ В. Кропп и объявляет, что редколлегия "Тарана" награждается грамотой. Сам грамоту в руках держит и в зал смотрит: где, дескать, наши герои? А "герои" за спины впереди сидящих прячутся и получать награду не спешат, поскольку всех малость развезло. Заминка грозила перейти границу приличия, когда меня, зажав с двух сторон, поставили в проход и, злобно прошипев: "Ты редактор! Ты и получай", легонько подтолкнули. Пока я шёл между столами, то за них держался. Но дальше было открытое пространство, а потом лесенка на сцену (а она без перил!). А ещё дальше стоял секретарь райкома, но которого дышать было никак нельзя, а он поздравительно стал трясти мою руку. Причём в знак особого расположения долго тряс. Вспомнив рассказ о ныряльщике, зажатом тридакной, который не дышал под водой пять минут, я тоже выдержал пару минут и сделал выдох, уже спускаясь со сцены. Дохнул в сторону открытого окна, но сидящие в первом ряду почему-то повели носами и посмотрели на меня с подозрением. Кажется, эта грамота ещё хранится у меня дома в напоминание о колоссальных резервах человеческого организма.

Вторая грамота вместе со всеми номерами "Тарана" долго лежала в безвестности в сундуке на чердаке корпуса №1, где мы когда-то готовились ловить то ли диверсантов-парашютистов, то ли зажигательные бомбы, и в середине семидесятых годов была предана аутодафе во имя пожарной безопасности.

В заключение добавлю, что по настоятельным просьбам студентов прощальный номер "Тарана" выходил четыре раза. Но уехал в Москву Троц, остальным надо было писать диплом. "Тарана" не стало.

Два раза он жизнеспособно возрождался. Один раз это сделали Д. Боровицкий, И. Смагина и Со, второй – Р. Воронов, А. Чикурин и др. Была ещё пара единичных попыток возрождения газеты, но это было уже давно. Умерла не только газета, умерла традиция. А у меня впереди ещё маячили редакторские и все прочие обязанности по выпуску первого номера малотиражной газеты "Полёт". На большее руководство института считало меня неспособным, и мне долго пришлось доказывать противное. А всё из-за Володи Орлова и В.Я. Крылова.

Продолжение было типовым для преподавателя высшей школы:

диплом, работа на кафедре конструкции самолётов, аспирантура – сначала у В.И. Путяты, а после его отъезда в Киев у Л.И. Кудряшева, защита кандидатской диссертации и все прочие ступени преподавательского табеля о рангах. С 1966 года по рекомендации ЦСКБ занялся гидродинамикой невесомости. Организовалась небольшая научноисследовательская группа. Работать было интересно. Приходилось контактировать со многими специалистами, стоящими на передовых рубежах, из институтов АН СССР, знаменитых конструкторских бюро. По этой тематике защищена была одна докторская и две кандидатские диссертации. Большинство наших изобретений связано с этой тематикой.

Наиболее интересной должна была быть серия экспериментальных работ по испытанию моделей систем обеспечения многократных запусков ЖРД в условиях невесомости, предназначенных для объектов, исследующих дальние планеты солнечной системы. В проекте, кроме нас, участвовали МАИ и два ведущих КБ. Опытная установка была готова, но началась перестройка, и установка отправилась не на борт станции "Мир", а в металлолом. После этого я занялся только учебной работой. Написал одну главу учебника. Через семь лет после выхода книги получил гонорар, не очень достаточный для амортизации протёртых брюк.

Перебирая в памяти дела минувшего шестидесятилетия, прихожу к заключению, что жизнь – это всё-таки интересная штука. И мне в ней повезло. Я получил в институте специальность инженератехнолога по самолётостроению, защитил кандидатскую диссертацию по специальности "Теплотехника", докторскую – по специальности "Конструкция летательных аппаратов", мне присвоено звание профессора кафедры аэрогидродинамики. Интересны были и преподавательская, и научная стороны работы. Не соблюдая хронологии и степени значимости, перечислю, что мне удалось сделать как в одиночку, так и вместе со своими сотрудниками:

- разработано несколько новых типов капиллярных систем разделения жидкой и газовой фаз в топливных баках космических объектов в условиях невесомости;

- предложен и исследован способ воздействия акустического поля на динамику и статику жидкостных систем в условиях невесомости (эту тему, по рассказу сотрудника Института космических исследований (ИКИ), в середине семидесятых годов предлагали сотрудники НАСА (Национальное управление по аэронавтике и исследованию космического пространства, США) для совместной разработки, но в ИКИ о наших работах не знали и ответили, что в СССР этим вопросом никто не занимается, и альянс не состоялся);

- из нескольких метров водопроводных труб, набора стеклянных и резиновых трубочек, вытащенного из свалки диффузора гидротурбины собрал экспериментальные установки и провёл серию опытов, результаты которых были использованы в учебной литературе в нашей стране, цитировались за рубежом, отмечены в сборнике "Механика в СССР за 50 лет";

- принимал участие в постановке новых учебных дисциплин, связанных с введением новых специальностей;

- получил 25 авторских свидетельств на изобретения;

- принимал участие в подготовке многотысячной армии специалистов, создавших в свое время лучшие самолёты и космическую технику (некоторые преподают в СГАУ; В.Г. Шахов заменил меня на должности заведующего кафедрой аэрогидродинамики);

- разработали интересную экспериментальную методику, позволившую на очень скромном оборудовании проводить такие эксперименты, которые в солидных НИИ проводятся на установках, недоступных нам даже в мечтах;

- создали специальную лабораторию, на установках которой провели исследования гидродинамических процессов, протекающих в топливных баках космических объектов при переходе от невесомости к малым перегрузкам (сейчас нужда в ней отпала, лаборатория ликвидирована);

- спроектирована, изготовлена, установлена и подготовлена к эксплуатации сверхзвуковая аэродинамическая труба с рабочей частью 150150 мм (погибла по требованию представителей прессы, пожелавших на этом месте воздвигнуть "Дворец печати", каковой за 20 лет долгостроя превратился в гостиницу для газовых магнатов или что-то в этом духе, пока не ясно – долгострой продолжается);

- спроектировали, изготовили, установили и ввели в эксплуатацию "падающую установку" на полторы секунды практической невесомости (была демонтирована по требованию машинисток канцелярии как дающая слишком много тени);

- созданы установки для визуализации течений в газовой подушке при наддуве баков космических объектов, с помощью которых наша группа совместно с одним из руководящих работников ЦСКБ отрабатывала новые методы и устройства наддува баков ракет (установки затерялись при очередном переезде кафедры);

- проведены различные конкретные частные (к общим нас не допускали) разработки по заданиям КБ;

- работал со многими интересными людьми.

В первую очередь, вспомню главного конструктора Куйбышевского бюро автоматических систем И.А. Бережного. Он находил время не только постоянно следить за нашей работой, выполняемой по заданиям его КБ, но и самому участвовать в экспериментах, обсуждениях результатов, определении направления дальнейших исследований. Он был в курсе всех последних достижений в интересующих его областях. Новые идеи били из него фонтаном. Иногда мне казалось, что даже из "Мурзилки" он может извлечь что-то полезное для своих систем.

Д.И. Козлов вспоминается, главным образом, как "Заказчик". Но не могу не отметить его запоминающуюся доброжелательность по отношению к СГАУ, не забываю я и о том, что это он подписал список тем для нашего университета, который на 30 лет определил мою научную судьбу.

С Н.Д. Кузнецовым мне несколько раз приходилось говорить о возможных приложениях разработок нашей группы, и каждый раз я встречал доброе, деловое отношение.

Академик Ю.А. Рыжов, бывший ректор Московского авиационного института, был руководителем постоянно действующего семинара заведующих кафедрами аэродинамики и начальников аэродинамических отделов предприятий всей страны. Многие, наверное, помнят его выступления в Верховном Совете в начале 90-х годов, выделяющиеся ясностью мысли, чёткостью её изложения. Это он, услышав, что я буркнул себе под нос реплику об отсутствии учебника, принял практические меры по устранению такого положения. Результатом этих мер стал учебный комплекс, отмеченный в 1999 году премией Президента в области образования.

Встречи с другими известными людьми были значительно менее продуктивными, и боюсь, что их перечисление может быть понято как "примазывание" к чужой славе. Поэтому ставлю точку и попробую подвести баланс.

Итак, что мы имеем в конце концов (кроме уже отмеченного): похвальных грамот (за школу), нагрудные знаки победителя ушедших в прошлое социалистических соревнований, знаки отличника несуществующих министерств и почётного работника существующего, знак изобретателя страны, которой нет, знак "Строитель Байконура", медали, грамоты, благодарности (одна из наиболее ценимых мной – благодарственное письмо от выпускников СГАУ). Если всё прикрепить сразу, получается внушительно, хотя ордена и отсутствуют. Но ведь дело не только в них. Лучшая награда для преподавателя и научного работника – плоды его труда.

Разве не интересно было выявить в процессе опытов такой акустический эффект, который специалисты поначалу не хотели признавать? А какое удовольствие доставляет удачное решение сложной задачи! Любопытно было наблюдать за лётчиком, который "сам себя подбил", когда мы в нашей лаборатории показали ему на модели, как протекала его аварийная ситуация. Интересен был и поиск мер по предупреждению таких ситуаций. А участие в технической экспертизе! А решение задач, на первый взгляд не имеющих решения! Из них запомнилась попытка перемещения газовых пузырей в нужном направлении с помощью акустического поля.

Сделали модель топливного бака, вставили вибратор, налили воды. Включили. Вместо того, чтобы удаляться от вибратора или, на худой конец, просто всплывать, пузыри устроили совершенно дикую пляску в том районе, в котором их настигло поле (позже мы узнали, что этот эффект так и называется – "пляска пузырей"). Показали это научному сотруднику из Акустического института АН СССР. Она весьма искренне сказала: "Как интересно!" Мы поняли, что надеяться надо на себя. И у нас получилось: пузыри стали двигаться в нужном направлении с нужной скоростью, что подтвердили опыты, проведённые в условиях невесомости на летающей лаборатории в Лётноисследовательском институте.

А потом один их космонавтов, выступая на встрече с коллективом СГАУ и рассказывая, в частности, об одном из запомнившихся ему удачных экспериментов на орбитальной станции "Мир" – о сепарации в невесомости газовых пузырей с помощью ультразвука, не подозревал, что идея этого опыта и его первоначальные этапы были результатами работы маленькой научно-исследовательской группы кафедры аэродинамики СГАУ.

Многое было сделано, многое осталось незавершенным.

Разве всё вспомнишь?

Быльём поросло!

МОИ ОДНОКУРСНИКИ

Передо мной лежит список защитивших дипломы в 1947 году.

Там 45 фамилий. Нет в списке Р. Ляшкова, будущего заместителя председателя РИК: он защищался в 1948 году. Зато появились две новых фамилии – Е. Сонюшкина и Т. Волов, отставшие от предыдущего курса. Даже и о таком "ограниченном контингенте" рассказать кратко очень трудно.

Рассыплю я перед собой 45 цветных камешков и буду брать их по одному, не глядя. За точку отсчёта примем 1947 год.

Выпив на выпускном вечере под соответствующие тосты три литра спирта-сырца, пахнувшего керосином, и закусив его винегретом, свежеиспечённые командиры авиационного производства разбежались по рабочим местам. Основная масса попала на будущий КуАЗ, человек 10 пришли на опять же будущий "Прогресс", трое (В. Белоконов, А. Горячев, Г. Филиппов) остались в институте, Е. Сонюшкина и Л. Хавралева уехали в ЦАГИ, Е. Жислина с мужем В. Кокуниным укатили в далёкий Иркутск, А. Миль – в Москву, в вертолётное КБ. А дальше шёл каждый своим путем. Шёл сам. Иногда шли вдвоем: И. Денисова и Е. Одиноков, Г. Смирнова и Ф. Лукьянов, В. Волков и Н. Котова.

Однако пора вернуться к камешкам. Если присмотреться, то видно, что часть их яркая, блестящая, а часть несколько потускнела. Это те, кого не стало, кто уже никогда не придёт на очередную встречу выпускников 1947 года – первых первокурсников КуАИ. Их семнадцать.

Беру первый камешек.

А. Избалыков. Начал в СКО КуАЗ, через 5 лет перешёл в филиал ОКБ А.Н. Туполева. В 1955 году едет в Воронеж с группой специалистов организовывать там филиал Туполевского ОКБ. Становится заместителем руководителя, а вскоре и руководителем Воронежского филиала ОКБ А.Н.Туполева. Оказывает большую помощь авиационному заводу в выпуске самолётов нового поколения. Награждён орденом Трудового Красного Знамени. Сейчас на пенсии.

В. Караков. Тоже с КуАЗ, сначала был технологом отдела клепально-сборочных работ. В 1956 году он уже стал начальником цеха и вывел отстающий цех в один из передовых. С 1958 года занимал крупный пост в совнархозе, а после его ликвидации вернулся на КуАЗ, где работал заместителем главного инженера, а затем главным инженером завода. С 1974 года перешёл на должность главного инженера опытного производства Куйбышевского филиала ОКБ А.Н. Туполева. Награждён орденом Октябрьской Революции, двумя медалями, знаком "Заслуженный изобретатель СССР". Умер в году.

Л. Миргородский. Единственный на нашем потоке фронтовик.

Пришёл с двумя своими друзьями в плазово-шаблонный цех КуАЗ, где проработал 12 лет, став в итоге начальником этого цеха. Принимал участие в подготовке к выпуску двенадцати новых изделий КБ Туполева, Ильюшина, Лавочкина, Мясищева и др. С 1960 года занялся научно-исследовательской работой в Куйбышевском филиале НИАТ, а с 1965 по 1983 г.г. возглавлял этот филиал. Разработки КфНИАТ внедрялись не только на местных заводах, но и в масштабе отрасли. Стоит отметить такие работы, как "Автоматизация разработки технологических процессов", проекты контрольно-испытательных стендов, создание сотен многономенклатурных поточных линий, разработка проектов специализированных заводов "Гидроавтоматика", "Агрегатный" (местные) и "Гидромаш" (г. Горький). За эти работы около 200 сотрудников НИАТ получили правительственные награды. Сам Миргородский тоже не был обойдён ими – ордена Отечественной Войны, Знак Почёта, Октябрьской Революции и 12 медалей. Сейчас он – персональный пенсионер. О его характере можно судить по тому, что, перечисляя мне свои награды, он старательно подчеркивал первоочередность заслуг коллектива НИАТ, с которым он работал, роты, в составе которой принимал участие в Отечественной войне.

В. Коробов. Тоже принял производственное крещение на КуАЗ, в группе проектирования штамповой оснастки. Через три года стал руководителем этой группы. В 1952 году поступил в очную аспирантуру НИАТ, в срок защитил кандидатскую диссертацию и остался в Москве. В 1956 году возглавил группу специалистов, направленную в Куйбышев для помощи в освоении новой техники. Завершающим этапом стала организация Куйбышевского филиала НИАТ и руководство им в течение нескольких лет. В 1965 году Коробов был переведён в подмосковный институт физических и радиотехнических измерений. С 1975 года до пенсии возглавлял его. Награждён орденами Знак Почёта, Трудового Красного Знамени, Октябрьской Революции.

Несмотря на тысячекилометровую удалённость, неукоснительно приезжает на традиционные встречи с однокурсниками.

В. Куркин. Начал с инженера-технолога в плазово-шаблонном цехе КуАЗ. Через пять лет стал начальником технологического бюро.

Затем сделал крутой поворот в сторону семейных традиций. Окончил высшие курсы и стал кадровым офицером КГБ. Работал с предприятиями авиационного направления. В 1975 году ему было присвоено звание полковника КГБ. Награждён двумя орденами и многими медалями. Умер в 1995 году.

Ф. Лукьянов. Начал с должности технолога цеха изготовления профильных деталей. Через три года стал начальником техбюро цеха.

Во время одной из очередных мобилизационных кампаний стал директором МТС. Успешно проработав почти три года, вернулся на КуАЗ. В итоге дошёл до должности начальника отдела технического контроля цеха окончательной сборки. Здоровья не хватило. Ушел в КфНИАТ. Там ему долго работать не дали: направили в совнархоз.

Занимал должность начальника Главной инспекции качества, исколесил всю страну вдоль и поперек. Только после ликвидации совнархозов перевёл дух и вернулся в КфНИАТ, где последние 20 лет до пенсии руководил научно-техническим отделом. Умер в 1991 году.

М. Рузянов. Пришел в КуАИ из литейного цеха оборонного завода. По окончании института попал в плазовый цех завода "Прогресс".

Вечерами преподавал в заводской школе мастеров. Увлекся преподавательской работой и стал штатным преподавателем авиационного техникума. Любил работу, жену, книги, юмор и музыку. Его всегда окружал музыкальный народ: любители и профессионалы (я был исключением). Какие великолепные домашние концерты он устраивал!

Любимой его фразой была: "А я тебе чем-нибудь могу помочь?" Умер в 1994 году.

И. Мясникова. Пришла с завода "Прогресс", где работала в цехе, начальником которого был будущий директор КуАИ – Ф.И. Стебихов.

Тепло вспоминает мастера, делавшего из ящиков подставки для не достававших до ручек управления мальчишек и девчонок, будившего уснувших за станком, словом, всячески опекающего. Окончив КуАИ, вернулась на тот же завод инженером-технологом. И вся последующая жизнь была неразрывно связана с заводом, его коллективом. Инна была очень общительным человеком, весёлым и трудолюбивым, требовательным и бескомпромиссным. Те, с кем она работала, и сейчас тепло вспоминают её. Продвинувшись по служебной лестнице до начальника техбюро механической обработки, она ушла на пенсию, но вскоре вновь вернулась на завод и работала до 1985 года. Награждена орденом Трудового Красного Знамени, тремя медалями, медалью ВДНХ. Ей было присвоено звание "Заслуженный работник завода", а затем "Лучший технолог министерства". Избиралась депутатом областного совета. Не верится, что больше не увижу эту неисправимую оптимистку. Она умерла в 1999 году.

В. Белоконов. Оставлен в институте. Его жизнь прошла у всех нас на виду. Так что о нём и о А. Горячеве писать не буду. Напомню только, что он был первым ленинским стипендиатом, первым аспирантом кафедры аэрогидродинамики и первым из нас защитил кандидатскую диссертацию, организовал семинар при кафедре, участники которого заняли впоследствии командные посты на предприятиях космической отрасли и пополнили кадровый состав института. Продолжает работать вместе с сыном Игорем, доктором техническим наук, профессором, на кафедре динамики полёта и систем управления.

А. Горбунов. Через 10 лет работы на летно-испытательной станции стал её начальником. Но ещё через год авиационный завод № стал "Прогрессом", и ЛИС была ликвидирована в связи с переходом завода на ракетостроение, а её начальник стал директором заводасмежника. Прошло ещё семь лет, и Горбунова не стало. Он ушёл от нас первым в 1965 году.

Г. Майченков. На заводе "Прогресс" прошёл путь в системе ОТК от контрольного мастера до заместителя главного контролёра завода, временно отвлекаясь на работу в совнархозе. Все эти нервные должности и привели его к серии инфарктов. В 1976 году он умер.

Е. Одиноков. На заводе "Прогресс" он проработал 22 года. Начал конструктором СКО, закончил заместителем начальника сборочного производства. Затем прошёл по конкурсу в НИИ, где работает и сейчас в должности ведущего инженера. Награждён двумя орденами Знак Почёта, шестью медалями, многими благодарностями и почётными грамотами.

А. Наумов. Начал трудиться старшим технологом в отделе главного технолога КуАЗа. Следующий этап – руководитель конструкторско-технологической группы, где ему особо запомнилась работа по крылатой ракете "Буря". Занимался одним из её двигателей. Были интересны и контакты с основным разработчиком – одним из ведущих КБ страны, и создание испытательного стенда, и наземные испытания самой ракеты (в присутствии Н.С. Хрущёва). Избирался секретарём парткома авиационного завода. На пенсию ушёл с должности генерального директора НПО "Стройдормаш", объединявшего проектнотехнологический институт и три завода. Сейчас он на пенсии. Его сын – кандидат технических наук доцент Л.А. Наумов – преподает в СГАУ.

И. Федосова. Эвакуирована из Воронежа (как Н. Смольянникова и Л. Хавралева), работала диспетчером на авиационном заводе. Оттуда пришла в КуАИ, туда же и была направлена по его окончании. Работала в бригаде оборудования СКО вместе с Н. Котовой и Н. Четвериковой. Через 5 лет перешла в обком КПСС на должность инструктора промышленного отдела. По долгу службы была знакома со всеми новейшими образцами авиационной и космической техники, присутствовала при запуске ракет на Байконуре. Кроме авиационных, курировала группу оборонных заводов города Чапаевска. Всё это было очень интересно. В 1980 году ушла на пенсию. Охотно вспоминает студенческие годы. Особенно запомнила разборку на металлолом трофейных самолётов, где приходилось отделять не только сталь от дюралюминия, но и металл от полуразложившейся органики; шефские концерты в госпитале, исполнение обязанностей секретаря факультетского бюро ВЛКСМ (тут наиболее ярко запомнилось участие в распределении талонов на УДП – усиленное дополнительное питание, состоявшее из лишней порции зелёных капустных листьев и полусгнившей картошки, а также ежегодная подписка на заём в размере не менее одной стипендии при стопроцентном охвате). И, конечно, преддипломная практика и сам процесс работы над дипломом. Рассказывает сама И. Федосова (ныне Зыскина): "Нас, пятерых студентов (В. Белоконов, А. Миль, И. Федосова, Г. Филиппов, Л. Хавралева), направили в ЦАГИ. Принял нас и беседовал с нами академик С.А. Христианович. Затем нас распределили по отделам на должности техников".

Не удержусь, чтобы не вклиниться в плавную речь Ирины и не добавить, что встреча с академиком была не единственным запомнившимся событием того времени. Я видел и академика М.В. Келдыша – будущего президента АН СССР, теоретика космонавтики. Он, как организатор группы, занимающейся исследованием флаттера, по старой памяти консультировал своих бывших сотрудников, а я там писал диплом. Поэтому видел невысокого, смуглого, черноволосого человека и такую степень восхищения им, какого по отношению к учёному больше не встречал.

Да что учёные! 1 Мая мы всей пятёркой вклинились в колонну демонстрантов и, несмотря на их возмущение, прошли через Красную площадь, где с трибуны Мавзолея нам приветливо помахал рукой вождь всех времён и народов И.В. Сталин, стоящий во главе половины политбюро и генералитета.

В городе Жуковском, где, кроме обнесенного высокой оградой ЦАГИ, было штук пять многоэтажек, отделенных друг от друга огромным пустырем, на котором впоследствии и вырос город, мы впервые выбирали в Верховный Совет. В этот праздничный день дружно уехали в Москву, где празднично провели время и явились голосовать в 23.00 (объявлено же, что участки открыты до 24.00!). Нас встретили наши агитаторы. Они ничего не говорили, поскольку укорительные слова в наш адрес переполнили их до ушей и они захлебывались ими, что-то невнятно булькая. Но глаза их горели неземным огнем, свидетельствовавшим о том, что мы остаёмся в живых только потому, что они не могут выбрать для нас достаточно мучительную казнь.

В Жуковском мы обедали в столовой, вынесенной за территорию института. Обедали, окружённые кольцом голодных мальчишек и стариков, ожидающих своей очереди долизывать наши тарелки, толкающих нас под руку или в спину, когда объедков оставалось угрожающе мало. Там же нас застала денежная реформа с отменой карточной системы. А в коммерческий магазин (Елисеевский) мы ездили в Москву.

Запомнилась та его часть, которая впоследствии стала всесоюзной мясной лавкой, где работал один продавец, продавая поочередно то говядину, то баранину, то свинину с неизменным пояснением: "Бессортно". А в 1947 году перечисленный скот занимал одну витрину, но одновременно. Причём был весь ассортимент: от челышка-соколка до филейных частей и от мозгов до ног. Вторая витрина была забита домашней птицей от цыплят до индюков, а на третьей плотно, без зазора, была уложена дичь. Там были... Чего там только не было! Глухари, куропатки, рябчики, кроншнепы, вальдшнепы и т.д. Впрочем, одного не было в отделе, да и, пожалуй, во всём магазине – импортных товаров и покупателей.

Из Жуковского мы ездили в Москву, чтобы одними из первых посмотреть фильм "Девушка моей мечты", пока её не обкромсали (очередь за билетами наши московские друзья занимали ещё с вечера).

В Москву ездили смотреть великолепные спектакли с участием блестящих артистов. Это сейчас фамилии Плятт, Хенкин, Марецкая, Абдулов, Орлова, Ливанов, Андровская и т.д. стали легендой. Тогда они были в расцвете таланта. А после спектаклей мы ели мороженое.

В любую погоду. Помню, что 7 ноября при бодрящем морозце, на улице я во время праздничного салюта съел 9 порций, Троц – на больше. Кажется, Черчилль сказал, что народ, который зимой ест мороженое, победить нельзя. Очень может быть. Но тогда в Москве умели делать вкусное мороженое. И если бы сэр Уинстон удосужился его попробовать, то наверняка сам стал бы непобедимым любителем этой вкуснотищи.

А 800-летие Москвы! Какой был великолепный фейерверк, как долго грохотали пушки! И, наконец, апофеоз: в небе возник и взирал с отеческой мудрой улыбкой на свой счастливый народ его Вождь и Учитель – товарищ Сталин.

Всё. Пора кончать, пока словоохотливость, порождённая всколыхнувшимися воспоминаниями, не перешла в старческую болтливость. Хотя камешки ещё остались: Я. Беркович – возможно, он был самым способным из нас, но судьба распорядилась по-своему;

В. Волков – мой комсомольский крёстный; А. Миль – остроумный "сотаранщик", интересный собеседник, всегда готовый прийти на помощь в трудную минуту и др.

Разбросала нас всех жизнь... Кого за свои пределы, кого далеко от Самары. Жаль, но она такая.

Подводя итоги, можно отметить кое-что общее, что объединяет моих сокурсников. Это, в первую очередь, увлечённость своей профессией, добросовестное отношение к обязанностям на любом месте, куда бы ни забрасывала производственная необходимость, доброе отношение друг к другу. Несмотря на разброс по стране, на юбилеи выпуска раз в пять лет собирались почти все. Последнее время собираемся ежегодно, чтобы сократить число потерь между встречами.

Наконец отмечу, что дело создания лучшей в мире авиационной техники, строительство с нулевой отметки передовой космической техники в значительной степени легло на их плечи, и они эту задачу выполнили.

Пожелаю моим молодым читателям быть верными традициям их предшественников – моих однокурсников.

ЗАПИСКИ СТУДЕНТА ИЗ ОБЩЕЖИТИЯ

За три месяца я самостоятельно одолел программу десятого класса и, сдав на "отлично" 11 экзаменов экстерном, получил красный аттестат об окончании школы. В то время романтика авиации влекла к себе молодёжь, и я не был исключением. Случайно до меня дошёл слух, что в Куйбышеве открылся авиационный институт, и я решил попытать счастья поступить в него. Однако попасть из села Рязаново в Куйбышев было в то время очень трудно.

До Мелекеса (ныне г. Димитровград) добрался на попутных повозках, дальше надо было ехать по железной дороге. Редкие поезда шли, забитые до отказа, и кроме того, чтобы купить билет, был необходим специальный пропуск, а его у меня не было. Пришлось устроиться на ступеньках вагона и всё время в пути держаться за поручни, чтобы не упасть под колёса.

Приехав таким образом в Куйбышев, я отправился в авиационный институт, который находился на Молодогвардейской 151.

Следует лишь удивляться прозорливости и уверенности в своих силах тогдашнего руководства страны, которое в грозном 1942 году, когда, казалось, на волоске висела судьба Отечества, приняло мудрое, с дальним прицелом решение об организации института по подготовке будущих специалистов для авиационной промышленности.

На дворе был ноябрь. Занятия в институте начались с 1 октября.

Я обратился в деканат, однако там мне отказали, сказав, что, вопервых, приём давно закончен, а во-вторых, занятия уже идут, и я не смогу наверстать пройденное.

Тогда я обратился в политехнический, а затем в строительный институты, надеясь, что если меня там примут, то впоследствии я смогу перевестись в авиационный. Но и там мне в приёме отказали.

В отчаянии я решил ещё раз пойти в КуАИ, но на этот раз к самому директору. В то время возглавлял КуАИ его фактический организатор профессор А.М. Сойфер. Попасть к нему, оказалось, на удивление просто. Александр Миронович внимательно выслушал незнакомого ему мальчишку, по-отечески расспросил и поверил в его горячее, искреннее желание быть авиационным инженером. Так я стал студентом факультета двигателестроения КуАИ.

Родных и жилья у меня в Куйбышеве не было, и Александр Миронович помог мне устроиться в общежитие, в котором я прожил все годы учёбы в институте.

В конце 1942 года общежитие располагалось в комнате на третьем этаже здания института на Молодогвардейской 151, где в дальнейшем был кабинет дипломного проектирования. Там стояли деревянные топчаны с жиденькими матрацами и несколько тумбочек.

В здании института тогда располагались ещё несколько организаций, в том числе ремесленное училище.

Ложась спать, мы всю свою одежду клали под матрац, а обувь под подушку, так как двери на ночь не запирались, и утром мы могли оказаться без всего.

Столовая ещё не была организована, и еду мы готовили на кострах, которые разжигали во дворе института.

Однако на первом месте у нас стояли не бытовые трудности и не голодное существование, а желанная учеба.

В институте к тому времени во многом усилиями А.М. Сойфера сложился прекрасный коллектив опытных профессоров и преподавателей, которые в своем большинстве приехали из оккупированных в то время городов западной части страны, где до войны располагались крупные институты и университеты.

Память не сохранила многих из них, но отдельные яркие личности до сих пор стоят перед глазами. Например, заведующий кафедрой высшей математики профессор Л.И. Геронимус, который за высокую, худую, чуть сутулую фигуру получил прозвище "интеграл"; заведующий кафедрой физики большой оригинал профессор К.В. Кулькин и другие.

Эти высокие профессионалы обучали нас по самым современным на то время методикам и программам.

Очень не хватало учебников, пособий, бумаги для конспектов и записей.

Трудности в учёбе возникали на каждом шагу, но я не помню, чтобы кто-либо из моих товарищей под этим предлогом отлынивал от учёбы, хотя, конечно, маленькие студенческие хитрости применялись.

К концу первого учебного года мы освоились с суровыми условиями жизни и особенностями учёбы в военное время и стали закаленными студентами.

В 1943 году общежитие перевели в корпус института на ул. Ульяновской, 18 (сейчас здесь магазин "Вавилон"). Жили мы в большой угловой комнате на первом этаже, где размещалось 30 человек. К этому времени топчаны нам заменили на кровати. На входе в корпус поставили вахтеров, и нам уже не надо было ночью класть под себя одежду, чтобы её не украли.

Жизнь в общежитии налаживалась. Правда, костры для приготовления пищи жечь было негде, а применять электроплитки ещё не разрешалось. Но голод вынуждал нас применять запрещённый способ с большим расходом электроэнергии.

Кастрюля с водой ставилась на кирпичи, поперёк клалась деревянная палочка, к которой привязывалась алюминиевая ложка, одним концом опущенная в воду. К кастрюле и ложке подсоединялись провода, на других концах которых монтировались иглы. Эти иглы втыкались в провода электропроводки. Через воду шел большой ток, она быстро закипала. В кастрюлю клались продукты, которые удавалось раздобыть, и скоро блюдо было готово. При этом выставлялся караульный, который при появлении коменданта быстро вытаскивал иглы из проводки и прятал все улики. Да простят нас энергетики тех времен!

Большая часть кафедр и учебных лабораторий располагалась в том же здании на Ульяновской, здесь же находился большой лекционный зал. Это было для нас очень удобно, можно было немножко лишнего поспать.

Нередко к нам в общежитие заходил Александр Миронович Сойфер и всегда старался чем-нибудь помочь. Он был очень яркой личностью, всесторонне талантливым, высокоинтеллигентным человеком.

Александр Миронович, наряду с достоинствами настоящего, широко эрудированного, большого учёного, с талантом генератора идей и прирожденного исследователя, обладал даром бескорыстного человеколюбия, отличался врожденным тактом и воспитанностью. Он излучал необыкновенно добрую ауру и привлекал к себе многих людей и особенно нас, молодёжь. Его талант настоящего Учителя бесспорен.

Читаемые им лекции были яркими по форме, глубокими по содержанию, легко усваивались и надолго запоминались.

Он заботился о нас, как о своих детях.

Время было военное, строгое, и бывали случаи, когда после позднего сеанса в кино или какого-либо праздничного мероприятия нас задерживал ночной патруль. Мы звонили Александру Мироновичу, и он глубокой ночью, несмотря на то что ходить по улицам в такое время было далеко не безопасно, приходил и выручал нас.

Были, конечно, и другие профессора, которые относились к нам душевно и заботливо, например заведующий кафедрой станков и инструментов Л.И. Медведев. Летом он вместе с нами ездил на уборочную в деревню, работал там трактористом и комбайнером.

Хочется сказать доброе слово и о заведующей кафедрой иностранных языков Белопольской Анне Леопольдовне. Она жила в комнате нашего здания на Ульяновской и как бы входила в наш студенческий круг.

Это была молодая, красивая, очень добрая женщина, в которую все ребята из общежития были немножко влюблены. Ей доверяли свои сердечные тайны и студенты, и студентки. Она преподавала нам немецкий язык, заставляя нас освоить его по-настоящему. Это мы оценили в полной мере, когда после окончания института попали на завод № 2 (ныне СНТК им. Н.Д. Кузнецова), где пришлось работать с немецкими специалистами.

Но образ Александра Мироновича Сойфера на всю жизнь остался у меня и у многих моих сокурсников самым светлым в ряду всех преподавателей, с которыми нас в институте свела судьба.

Мне очень повезло, что у меня с Александром Мироновичем, несмотря на большую разницу в возрасте, сложились особо тёплые дружеские отношения, которые продолжались вплоть до его безвременной кончины.

Он много помогал мне своими мудрыми советами как в области научно-технической деятельности, так и в вопросах личной жизни.

Наше общежитие постепенно расширялось и благоустраивалось.

Появилась кухня, где можно было пользоваться своими электроплитками.

На старших курсах нас поселили в небольшие комнаты на 3-4 человека. Они тоже располагались на 1 этаже, и это было удобно, поскольку вход в общежитие закрывался в 23 часа, а нам иногда случалось приходить позже, и мы попадали в свою комнату через форточку, благодаря тому, что, живя впроголодь, были очень худыми.

Постоянно приходилось вести отчаянную борьбу с крысами, которые во множестве жили в подвале, и были случаи, когда они кусали спящих.

Нас часто привлекали как организованную рабочую силу, находящуюся всегда под рукой, к работам в чрезвычайных ситуациях – разгрузка грузовых эшелонов, прибывавших на вокзал, участие в ликвидации больших пожаров, срочные работы по строительству газопровода Саратов-Москва и др. Летом мы не отдыхали, а работали грузчиками, строительными рабочими, убирали и благоустраивали город, ездили на посевную и уборочную. Всё это мы воспринимали как обязательное выполнение своего гражданского долга в трудных условиях военного и послевоенного времени.

Жили мы дружно, как одно большое братство. И хотя жизнь была скудной, воровства практически не было, никто не запирал своих чемоданов и тумбочек. Одеты мы были не ахти, и поэтому, когда ктонибудь шёл на важное свидание, его собирали вместе, давая что у кого было приличное из одежды.

Быстро шёл процесс развития и становления института как крупного современного вуза с высоким научно-педагогическим уровнем и солидной учебной базой. Крепли связи с ведущими академическими и отраслевыми научно-исследовательскими организациями.

Подошло время делать диплом. Стараниями А.М. Сойфера три студента 5-го курса факультета № 2 – Н.С. Первышин, В.И. Цейтлин и я – были направлены на преддипломную практику и разработку диплома в Москву в Центральный институт авиационного моторостроения. Мы не преминули воспользоваться этой прекрасной возможностью для пополнения теоретических знаний и близкого знакомства с передовой методикой проектирования в то время новых, турбореактивных двигателей.

Мне особенно повезло, поскольку я попал в отделение, руководимое крупнейшим прочнистом того времени, академиком С.В. Серенсеном, который впоследствии стал моим научным руководителем при работе над диссертациями.

Наши дипломы при защите были высоко оценены.

Итак, в конце 1947 года институт был закончен. Я получил диплом с отличием и по собственному желанию был направлен на вновь созданный опытный завод № 2 (сейчас АО СНТК им. Н.Д. Кузнецова), где работаю и по сей день руководителем научно-исследовательского комплекса прочностной доводки двигателей НК и одновременно директором Самарского научно-инженерного центра Российской академии наук и Росавиакосмоса.

Всего на опытный завод № 2 из первого выпуска второго факультета КуАИ пришло 20 человек: Бышин М.В., Виссарионова Н.В., Еленевский Д.С., Елизаров А.И., Зинин А.И., Крючков А.И., Ивельженко В.М., Первышин Н.В., Маврицкая Е.В., Радченко В.Д., Скобелев Ю.С., Федотов Е.В., Сидорова Н.И., Фрейдин А.С., Фридман Л.И., Панюшева М.М., Харламов А.А., Храмова Н.В., Цейтлин В.И., Левин В.Я.

Мы попали в трудные условия работы в коллективе немецких специалистов, которые имели многолетний опыт в области создания авиационных двигателей и были асами в этом деле.

Но крепкий фундамент знаний, который заложил в нас институт, позволил нам не ударить в грязь лицом, достаточно быстро освоить порученное дело, стать на один уровень с немецкими специалистами и через несколько лет заменить их.

Многие из моих сокурсников стали крупными учёными, руководителями ведомств и организаций, ведущими специалистами авиационной промышленности, профессорами и преподавателями институтов.

Моя связь с институтом, ныне университетом, после начала производственной деятельности не прерывалась и сохраняется до сих пор, выйдя на уровень научного сотрудничества.

А.М. Сойфером, мы провели много совместных исследований. В родном институте я защитил докторскую диссертацию.

Много лет являюсь членом диссертационных советов СГАУ. История научно-технического сотрудничества СНТК им. Н.Д. Кузнецова с КуАИ-СГАУ, свидетелем и участником которой я являюсь, представляет собой самостоятельную большую тему, требующую отдельных воспоминаний.

В своих заметках я старался уделить больше внимания жизни студентов в общежитии в трудный начальный период существования института, поскольку хорошо знаю и помню эту сторону студенческой жизни, так как прожил в общежитии все 5 лет учёбы, как говорится, "от звонка до звонка". Большинство моих сотоварищей по общежитию жизнь разбросала по всей стране, и найти их сейчас нелегко, и кроме того, их становится всё меньше. Что же касается учебнопедагогической, научной, общественной и других сторон жизни и деятельности КуАИ-СГАУ за 60 лет, то наверняка это станет предметом воспоминаний многих известных и ныне действующих питомцев института.

Живи и здравствуй долгие годы, наша родная Alma mater!

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УЧЁБЕ В КУАИ

И ПОСЛЕДУЮЩЕМ СОТРУДНИЧЕСТВЕ

Смех вскоре стих, когда он рассказал (коротко), какие проблемы ему приходилось решать. Надо сказать, что руководители предприятий, где работали наши выпускники, очень были благодарны КуАИ за выпуск хороших специалистов. Бывая в эксплуатации и на заводах, в ОКБ и институтах, где есть наши выпускники, всегда испытываешь гордость, что учился в КуАИ, и хочется до конца своей жизни благодарить наших преподавателей.

Так как меня просили рассказать о примечательных моментах, которые были во время учёбы в КуАИ, то начну с главного.

7.11.56 г. на ул.Самарской, где собирались на демонстрацию студенты и преподаватели института, к нашей группе подошёл В.П. Лукачёв, которого мы знали как парторга института и преподавателя. Он вёл у нас практические занятия. После обычных поздравлений и разговоров о жизни он нам объявил, что его назначили директором института. Помню, что мы с восторгом встретили это известие, так как он нам очень нравился, а Ф.И. Стебихова мы все побаивались.

Правда, не понимаю почему – он был строгим, но справедливым человеком. Но не это главное. Главное в том, что Виктор Павлович завязал прочные связи с предприятиями, организовал строительство прекрасных корпусов на Московском шоссе, создал школу КуАИ. Я помню, что, когда мы учились на первых курсах, было всего три доктора:

П.В. Черпаков, Н.И. Резников и Л.И. Кудряшов. Когда же мы встречались на 10-летии окончания КуАИ, докторов было уже много. Но самое приятное для меня, что доктором математических наук стала Е.А. Бредихина, которая у нас преподавала. Надо сказать, что с преподавателями нам повезло. Кроме указанных докторов, нам читали лекции такие талантливые преподаватели, как Л.И. Майков, Н.Г. Човнык, Я.М. Коган, Н.А. Кожевникова, М.И. Кочнев, А.М. Сойфер, В.М. Дорофеев, А.С. Наталевич, В.И. Метенин, уже упоминавшаяся Е.А. Бредихина и другие.

Запомнились некоторые экзамены: например, доцент Л.И. Майков заплакал, когда, не помню, кто (не из нашей группы) был пойман им со шпаргалкой на экзамене по сопромату. Лично мне запомнился экзамен В.П. Филекину по теории поршневых двигателей, которые тогда заканчивали свою жизнь – авиация переходила на газотурбинные.

Формулы были длиной на целую страницу, и преподаватель всем разрешал пользоваться книгами. Когда же я открыто ею воспользовался, он вдруг передумал, отобрал у меня книгу, посадил за первый стол и решил экзаменовать меня по всей строгости. Зачем-то он заставил меня брать 3 билета. Экзамен длился 8 часов – с 8-00 до 16-00, и я уже начинал волноваться, что опоздаю на поезд для поездки на соревнования по шахматам. Когда же я не смог вывести какую-то формулу, но сказал ему конечный результат, он заявил, что хотел поставить мне "пять", а придётся ставить "четыре". Это была единственная четверка из 5 экзаменов в этой сессии. Мой "рекорд" повторил у В.М. Дорофеева мой товарищ, но, к сожалению, ему пришлось пересдавать. Мы в группе, да и на всём курсе, очень были дружны. Со многими до сих пор поддерживаем товарищеские отношения и с большим удовольствием регулярно встречаемся. К сожалению, довольно много наших однокашников покинули нас. Большой и неожиданной потерей стали смерти наших общих любимцев: бывшего заместителя министра гражданской авиации Леонида Степановича Свечникова и преподавателя КуАИ Вадима Фомича Сивиркина. Не надо думать, что другие ушедшие из жизни пользовались меньшим авторитетом. Я же сказал, что мы были очень дружны. Тепло проходили встречи через 10, 20, 25, 30, 35 и 40 лет после окончания института. Приезжали со всего Советского Союза. Воспоминаниям не было конца. К большому счастью, наш однокашник преподаватель института Евгений Александрович Панин запечатлел ВСЕ эти встречи. За это ему огромное спасибо.