«что желательно представить читателю этого большого ученого и исключительно скромного человека. Посвятив свою жизнь моделированию природы, сначала В. В. Меншуткин волею судеб окончил технический ВУЗ и даже несколько лет п ...»

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ЭКОНОМИКО-МАТЕМАТИЧЕСКИЙ

ИНСТИТУТ РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

В. В. Меншуткин

ПУТЬ К МОДЕЛИРОВАНИЮ

В ЭКОЛОГИИ

Нестор-История

Санкт-Петербург

2007

УДК 577.4+882-94

ББК 28.081+84(2)-49

Меншуткин В. В. Путь к моделированию в экологии. СПб.:

Нестор-История, 2007. 394 с.

ISBN 978-59818-7252-5 © Меншуткин В. В., 2007 © Издательство «Нестор-История», 2007

СОДЕРЖАНИЕ

Предисловие

1. НОВАЯ ГОЛЛАНДИЯ 1.1. Первые уроки

1.2. Отдел быстроходных дизелей

1.3. Таллиннская бухта

1.4. Шестой отдел

2. БАЙКАЛЬСКИЙ ЛЕД 2.1. Новый шеф

2.2. Ледокол «Ангара»

2.3. Ледовая обсерватория

2.4. «Чайка»

2.5. ОППНСФГ

2.6. Теллурические токи

2.7. Смерть Профессора

2.8. Бухта Половинная

3. СЧЕТНАЯ МАШИНА БЭСМ- 3.1. Первая программа

3.2. Окунь озера Херя-Ярви

3.3. Камчатка

3.4. Советско-японская рыболовная комиссия

3.5. Снова на Камчатке

3.6. Старо-Паргаловское шоссе

4. ТИХИЙ ОКЕАН 4.1. «Отец русской кибернетики»

4.2. «Академик Курчатов»

4.3. Панамский канал

4.4. Экватор

4.5. Лима

4.6. Галапагосы

4.7. Персечение Тихого океана

4.8. Атолл Хермит

4.9. Сингапур

5. ЛАДОГА 5.1. Колтуши

5.2. «Лимнея»

5.3. Зима в Сороло

5.4. Сумасшедшая задача

6. АНТАРКТИКА 6.1. «Дмитрий Менделеев»

6.2. Рио-де-Жанейро

6.3. Остров Кинг-Джордж

6.4. Огненная Земля

6.5. Монтевидео

6.6. Роттердам

7. НЕВСКАЯ ГУБА 7.1. Скандальная дамба

7.2. Команда

7.3. Под трехцветным флагом

7.4. Река Нева

7.5. «Чижик-Пыжик»

7.5. Камчатская интермедия

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая читателю книга написана доктором биологических наук, профессором, главным научным сотрудником Санкт-Петербургского экономико-математического института РАН Владимиром Васильевичем Меншуткиным. Он является выдающимся специалистом по созданию компьютерных моделей для решения широкого круга задач лимнологии, физиологии и рационального природопользования. Работы профессора В. В. Меншуткина хорошо известны как в нашей стране, так и за рубежом.

Он удостоен высоких наград — Государственной премии СССР и премии им. А. П. Карпинского Санкт-Петербургского научного центра РАН и Правительства Санкт-Петербурга. Прочитав эту книгу в рукописи, мы поняли, что желательно представить читателю этого большого ученого и исключительно скромного человека.

Посвятив свою жизнь моделированию природы, сначала В. В. Меншуткин волею судеб окончил технический ВУЗ и даже несколько лет проработал инженером. Этот период жизни помог его становлению как разностороннего ученогоестествоиспытателя. Знания в области гидротермодинамики, различных разделов прикладной математики (математическая статистика, теория автоматов, численные методы, программирование) и, разумеется, глубокое владение многими разделами науки о жизни — биологии, экологии и физиологии, сделали В. В. Меншуткина уникальным специалистом. Но, как нам кажется, главный его талант — это умение создавать модели, в которых отражена самая суть решаемых проблем. В. В. Меншуткиным в конце 1960-х годов была создана одна из первых в мире математических моделей экосистемы озера. Именно за эту пионерскую работу он был удостоен Государственной премии СССР вместе со своими старшими коллегами Ф. В. Крогиус и Е. М. Крохиным, обеспечившими модель необходимыми данными наблюдений.

В 80-е годы В. В. Меншуткин создал серию моделей водных экосистем: модель экосистемы озера Байкал и три версии моделей экосистемы Ладожского озера. Здесь важно отметить, что в моделях В. В. Меншуткина соблюдался закон сохранения вещества. Это обеспечивало возможность использования его моделей для анализа долгопериодных процессов, характерных для больших глубоких озер. Этим свойством не обладали другие известные модели экосистем.

Владимир Васильевич большое значение придает решению задач рационального природопользования. Его работы по этой тематике были одними из первых. К числу этих работ относятся работы по моделированию популяций рыб для озер и Мирового океана для определения оптимальных стратегий рыбного промысла. Под научным руководством В. В. Меншуткина выполнялась большая комплексная научная программа Санкт-Петербургского научного центра РАН — «Невская губа», для научного обоснования проекта защиты Санкт-Петербурга от наводнений в Невской губе. Для реализации проекта Владимир Васильевич создал комплексную концептуальную модель водной системы Ладожское озеро – река Нева – Невская губа. В рамках этой модели им была предложена и реализована оптимизационная модель регулирования экономическими методами сброса загрязняющих веществ в водную систему.

При участии В. В. Меншуткина и под его влиянием в 90-е годы был создан новый комплекс моделей экосистемы Ладожского озера, с помощью которого был воспроизведен и проанализирован процесс антропогенного эвтрофирования Ладожского озера за последние сорок лет.

Владимир Васильевич обладает поразительным умением быстрого проникновения в суть различных задач, выходящих за рамки основных направлений его исследований.

Разносторонне одаренный, увлекающийся неизведанным, глубокий исследователь, стремящийся во всем дойти до самой сути, Владимир Васильевич, помимо создания моделей экологических систем озер, всерьез занялся проблемами биологической эволюции.

Творческая жизнь В. В. Меншуткина тесно связана с разработкой широкого круга проблем эволюционной биологии, включая и эволюционную физиологию. В начале 60-х годов директором Института эволюционной физиологии и биохимии им. И. М. Сеченова был назначен выдающийся исследователь, академик Евгений Михайлович Крепс. Е. М. Крепс продолжал стратегию развития Института, которую заложили его предшественники Л. А. Орбели и А. Г. Генецинский, стремившиеся привлечь талантливых молодых исследователей к разработке основных научных направлений Института. Владимир Васильевич был принят в штат Института в 1965 году и остается верен этому направлению всю свою жизнь.

Им были созданы математические модели ряда сложных физиологических систем.

В предлагаемой книге В. В. Меншуткин предстает как мастер создания логически простых моделей для решения сложнейших задач в области экологии, физиологии и эволюции живых систем.

Общение с Владимиром Васильевичем, совместная работа по построению моделей — это всегда романтика научного поиска, каждый раз новое увлекательное путешествие в неизведанное и непредсказуемое.

В последние годы В. В. Меншуткин создал ряд пилотных проектов моделей глобального развития, основой которых являются созданные им ранее модели биологической эволюции.

Наше предисловие отнюдь не рецензия на книгу. Читатели сами составят собственные суждения о ней. Отметим только, что жанр этой книги трудно определить — это и мемуары, и заметки о психологических аспектах творческого труда ученого, о процессе получения научных результатов, об учителях, коллегах и событиях творческой биографии.

За всеми описываемыми событиями (иногда серьезными, иногда не очень) просматривается образ самого автора, пристального наблюдателя окружающего мира, жадно впитывающего новые знания и впечатления. Иногда он наивен, часто недостаточно критичен, но всегда предан науке так, как учил его во время первой экспедиции по Байкалу Глеб Юрьевич Верещагин в уже далеком 1943 году.

В настоящее время, когда престиж науки и деятельности ученых упал до невероятно низкого уровня, подобная книга важна не только как воспоминания о прошлом, но и как приглашение к будущему, ибо ученые приходят и уходят, а наука останется, пока существует человечество.

Не сомневаемся, что чтение книги доставит истинное интеллектуальное и эстетическое наслаждение.

В научных статьях и монографиях, как правило, описываются результаты работы, материал и методика получения этих результатов и список литературы. Но в этих статьях и монографиях почти никогда не излагается то, как и в каких условиях протекала научная работа, а личности участников отмечены только фамилиями, инициалами и научными степенями. Между тем, именно личность ученого, взаимоотношения в научном коллективе, неуловимый дух научного творчества играют решающую роль во всяком исследовании, а в исследовании сложных экологических систем в особенности.

При написании настоящей работы автор опирался только на собственный опыт и старался не делать широких обобщений.

Писать от первого лица автор счел неудобным и скрылся за псевдонимом Славы Кузнецова. Это давало возможность опустить многие подробности личной жизни, не имеющие большого отношения к основной теме работы. Далеко не все действующие лица названы с абсолютной точностью. Но все они реальные люди, к которым автор питает глубокое уважение.

Время повествования растянуто от 1955 до 1995 года. За это время произошло много событий, которые прямо или косвенно влияли на труд ученых. По мере возможности, автор старался не касаться этих общеизвестных сведений, но это не всегда удавалось.

Все изложенное ниже — это дань памяти моим учителям:

Глебу Юрьевичу Верещагину, Александру Васильевичу Шумилину, Владимиру Михайловичу Сокольникову, Льву Андреевичу Жакову, Алексею Андреевичу Ляпунову, Фаине Владимировне Крогиус, Вадиму Борисовичу Цейтлину, Евгению Михайловичу Крохину и Евгению Михайловичу Крепсу. К сожалению, их уже нет в живых.

Слава Кузнецов окончил кораблестроительный институт, получил диплом инженера-механика и был распределен на работу в научно-исследовательский институт, который размещался в Новой Голландии. Все петербуржцы знают, где находится Новая Голландия. Художники любят писать с натуры арку Де-ля-Мотта или заросший зеленью Адмиралтейский канал. Здесь, в Новой Голландии, в далеком и неправдоподобном XVIII веке снаряжались галеры Балтийского флота, здесь доблестный адмирал Макаров построил первый в России опытовый бассейн (только не говорите «опытный» — это так же режет военно-морской слух, как выражения служить «во» флоте или «поехать» на корабле).

Здесь начинал свою работу академик Алексей Николаевич Крылов, и его имя значилось на бланках и печатях того учреждения, в которое был распределен Слава.

Прошел всего год после смерти «великого вождя всех времен и народов», и страна жила в смутном ожидании больших перемен.

Но Слава мало интересовался политическими проблемами — его жизненный путь был ясен и четко определен. Судовые двигатели внутреннего сгорания, к которым возвращалось их привычное название «дизеля», запрещенное в эпоху борьбы с космополитизмом и низкопоклонством перед Западом, были его специальностью, и им он собирался посвятить всю свою жизнь. Диплом он писал по энергетической установке торпедного катера, защитил его на отлично и теперь поступал на должность инженера-исследователя в дизельный отдел прославленного института.

В дизельном отделе непосредственным начальником Славы стал Александр Васильевич Шумилин, невысокий, очень живой человек в больших очках с толстыми выпуклыми стеклами.

Встретил он Славу такими словами:

— Так, так, диплом с отличием, это хорошо, но еще ни о чем не говорит. Для того, чтоб стать инженером, одного диплома мало.

Ну ладно, начинайте учиться, может быть, из вас что-нибудь и получится. Для начала отправимся на сдачу дизель-генераторов на крейсере 68-проекта.

Крейсер 68-го проекта вы, конечно, видели, если не в натуре, то хотя бы на картинке. Красивые это были крейсера — с трехорудийными башнями, наклонными дымовыми трубами и без всяких антенных и радиолокационных излишеств на мачтах.

Так вот, шла сдача очередного корабля этой серии, и добрая половина обитателей Новой Голландии так или иначе была связана с этим событием. Но на ходовых испытаниях дизель-генераторы, по-существу, не испытывались, и нужно было только поддерживать их в рабочем состоянии, поэтому у начинающего инженераисследователя было достаточно времени для наблюдений.

А посмотреть, действительно, было на что. Подобие вавилонского столпотворения творилось на всех палубах — гражданского и военно-морского народу была уйма, все носятся по узким и крутым трапам с актами, бумажками, инструкциями, все время где-то что-то подваривают, проворачивают, опрессовывают и испытывают. Нервы у всех в самом высшем напряжении — одним словом, сплошной «стресс», хотя такого буржуйского слова начинающий инженерисследователь Слава Кузнецов в те времена не слыхивал.

На ходовых испытаниях, как говорил Александр Васильевич, всего можно ожидать — и в территориальные воды сопредельного государства заскочить случалось, и на мель сесть, и еще всякое бывало. Но пока корабль не сдан, сотни людей разных чинов и званий молятся всем существующим или выдуманным богам:

«Только бы пронесло…».

Как только крейсер вышел на мерную милю, так по всему кораблю пошел слух о том, что завелся в сдаточной команде изрядный шутник — между второй орудийной башней и боевой рубкой на верхней палубе наложил кучу, выражаясь по-научному, а отнюдь не по-морскому, человеческих экскрементов. Шутника все единодушно осудили; не к месту такие выходки во время ходовых испытаний — совесть надо иметь. Реакция на случившееся от двойного дна до локаторных антенн была примеро сходная и несколько однообразная:

— Узнаем кто — мордой собирать будет!

Первый день испытаний прошел более или менее успешно, и к неизвестному хохмачу стали относиться почти снисходительно.

— Ну не дал господь чувства меры — инвалид, конечно, но бывает и такое.

На следующий день история повторилась в том же месте и в том же качестве. Общественное мнение сходилось на том, что мерзавцу стоит набить морду.

— И ведь какой проходимец, — точно на том же самом месте святотатственное действие на палубе новейшего боевого корабля совершил. И место-то, наглец, выбрал самое заметное!

Все неполадки в электронике, системе пенотушения и затопления погребов боезапаса отошли на второй план. Сдатчики и приемщики, обычно раздираемые ведомственными противоречиями, были едины в осуждении безобразной выходки неизвестого, бросавшего вызов не только судостроительной промышленности, но и всему Военно-морскому флоту великой державы.

Когда и на третий день испытаний куча из соответствующей субстанции снова оказалась между второй орудийной башней главного калибра и боевой рубкой, то испытания фактически прекратились. Громадная стальная махина, стоимостью что-то около миллиарда рублей, лежала в дрейфе посреди Финского залива, и все, от контр-адмирала до слесаря с Балтийского завода, обсуждали случившееся. Уже выставили пост круглосуточного наблюдения над злосчастным участком палубы, уже поползли по кораблю почти мистические гипотезы о происхождении таинственных куч и вспоминались все близкие и даже не очень близкие «случаи из жизни». Живописная группа капитанов первого, второго и третьего рангов, поблескивая дубовыми ветками на козырьках фуражек, погонами и нашивками, обсуждала возможные пути подхода злоумышленника ко второй башне. И вдруг та самая субстанция, короткое название которой не сходило с уст всех уже третьи сутки, собственной персоной, если можно так выразиться, описала в воздухе пологую дугу и с характерным звуком шлепнулась на уже оскверненное место верхней палубы. Капитаны всех рангов и прочие очевидцы устремили свои взгляды наверх в надежде увидеть что-то невероятное. Но ничего, кроме обвесов мостика и мачт с сигнальными фалами на фоне белесого неба, не было… После почти минутной паузы, во время которой все стояли в оцепенении, первым пришел в себя специалист по судовым системам. С истошным криком:

— Какая сволочь врезала фановую трубу в штормовой шпигат! — он бросился к ближайшему трапу и скрылся в недрах надстройки фок-мачты.

Для неспециалистов поясняем, что штормовой шпигат служит для слива воды, попавшей на палубы или мостики, за борт или на нижележащие палубы. На испытываемом корабле 68-го проекта в трубу штормового шпигата, очевидно по ошибке, вварили трубу от гальюна на мостике. Этим и объясняется вся мистика.

— Вот, Слава, первый вам урок в вашей инженерной практике, — сказал старший инженер Шумилин, — сотня людей с высшим техническим образованием не смогла за три дня решить простейшую задачу о двух трубах, соединенных не так, как следует. Никогда не поддавайтесь общему мнению, а думайте сами. Да что и говорить, когда и я, грешный, представлял себе, как ночью какой-то обиженный начальством капитан-лейтенант крадется ко второй башне, чтобы совершить свое черное дело.

Крейсер благополучно сдали, и вместо гражданского красного полотнища на мачте подняли вымпел и бело-голубой флаг с надлежащей символикой. Напекли таких крейсеров довольно много, но потом в хрущевские времена почти все они были порезаны на металлолом, так как пушки вышли из моды и их заменили ракетами, а для ракет нужны были совсем другие корабли.

А все-таки красивые это были крейсера 68-го проекта, особенно на полном ходу.

Инженеры-исследователи в Новой Голландии получали не слишком большую зарплату, и Слава Кузнецов решил подзаработать. Как раз подвернулась удачная «халтура» — нужно было закопать в землю новые топливные баки для дизельного испытательного стенда, и Слава за хорошее вознаграждение в виде сверхурочных и еще каких-то взялся проделать эту операцию совместно со своим дружком Саней Громовым.

Картина получилась редкостная по своей выразительности.

Все сотрудникм Новой Голландии движутся нестройной толпой к проходной после тяжелого и напряженного трудового дня, а Слава и Саня Громов, изрядно профилонив все рабочее время, с неподдельным энтузиазмом берутся за лопаты и врубаются в тяжелую петербургскую почву с культурным слоем, накопившимся еще с петровских времен.

Молодые люди работали добросовестно, и меньше чем через неделю яма соответствующих размеров была готова. Подогнали автокран, в яму уложили новенькие баки, покрытые всякими антикоррозийными премудростями. Слава с Саней забросали баки землей и уже стали подсчитывать причитающиеся им за работу денежки. На носу были ноябрьские праздники, предстояли траты на выпивки и подарки, так что у инженеров-исследователей появились даже завистники.

Осень в тот год была ветреная и ненастная. Как раз в ночь перед получкой случилось наводнение — не самое большое с затоплением Кавказского ресторана на Невском проспекте, но все же вполне приличное. Затопило, как водится, яхт-клуб на Петровском острове, и вода выступила в керосиновой лавке на набережной канала Круштейна. Последнее событие дало повод к массовому списанию материальных ценностей, пострадавших от стихийного бедствия.

Но в Новой Голландии все было спокойно. В долгожданный день получки Слава с Саней направились прямо к кассе, чтобы получить честно заработанные деньги. Встали они, естественно, в очередь, и начали весело обсуждать с окружающими дешевую распродажу подмоченного мыла и фарфоровой посуды в керосиновой лавке на канале Круштейна, которая расположена как раз напротив проходной Новой Голландии.

Вдруг в конце коридора, где находилась касса, появился запыхавшийся и с вытаращенными глазами Эринчик — начальник испытательного стенда. Это именно для его хозяйства нужны были емкости под дизельное топливо. Еще не доходя до очереди, Эринчик закричал на весь коридор:

— Эй, юные гробокопатели, рано вы собрались получать свои денежки! Там кто-то ночью ваши баки выкопал, и они торчат из земли, как миленькие. Поглядите-ка сами!

Слава с Саней, а за ними и половина очереди, бросились во двор. Действительно, еще вчера закопанные цистерны снова оказались на поверхности в лужах грязи и комьях развороченной земли. На первый взгляд это казалось наглой диверсией, граничившей с происками американских империалистов. Собравшаяся толпа уже начала строить догадки о возможных кандидатурах на популярную в те времена должность «наймита иностранной разведки». Но истина была проще и драматичнее. При ближайшем рассмотрении оказалось, что поднявшиеся при наводнении грунтовые воды вытолкнули пустые цистерны при помощи известного даже начинающим инженерам-исследователям закона Архимеда.

Александр Васильевич Шумилин, старший инженер дизельного отдела, справедливо заметил:

— Эх, ребята, залили бы вы вчера цистерны топливом, и все было бы на месте, а теперь придется повторять ту же работу, за те же деньги, но в значительно более грязных условиях.

Красивая, но ехидная Ольга Александровна, специалист по глушителям двигателей внутреннего сгорания, тихонько добавила:

— И сказал ему Балда с укоризною — не гонялся бы ты, поп, за дешевизною.

Александр Васильевич Шумилин очень любил рассказывать Славе нравоучительные истории из жизни дизельного отдела, так как считал, что это способствует формированию Славы как инженера. Для примера перескажем историю о глиссере с воздушным винтом.

Теперь постройкой глиссеров с воздушным винтом развлекаются только школьники и пенсионеры, а в предвоенные годы такими судами занимались самые серьезные организации. В 1950-е годы один такой глиссер тихо доживал свой век на озере Хасан — так назывался в просторечии внутренний бассейн в Новой Голландии. Именно в это озеро ведет канал, через который перекинута знаменитая арка Де-ля-Мотта, неизменно упоминаемая во всех путеводителях по Петербургу.

Начальник испытательного стенда Эринчик раздобыл где-то замечательный и очень мощный мотор «Испано-Сюиза», предназначенный для каких-то чужих и неведомых истребителей. После испытания мотора на стенде и написания пространных отчетов, которые никто потом не читал в силу их сугубой секретности, в голове начальника стенда родилась блестящая идея испытать этот мотор в натурных условиях. Но поскольку самолетов в Новой Голландии никогда не водилось, хищный и решительный взгляд Эринчика обратился на бездарно стареющий глиссер.

Блестящая «Испано-Сюиза» была слишком мощна и тяжеловата для скромного детища второй пятилетки, но для начальника испытательного стенда не существовало преград. Сварщики мигом соорудили довольно легкомысленную конструкцию, на которую и водрузили «Сюизу» с воздушным винтом неясного происхождения.

Рев авиационного двигателя был слышен далеко за пределами Новой Голландии. Редкие прохожие на набережной Мойки напротив арки Де-ля-Мотта нервно шарахались от мощных раскатов густого и раскатистого баса «Сюизы». Все обитатели Новой Голландии дружно ругали Эринчика за дребезжание стекол и боль в ушах. К счастью, начальник испытательного стенда так же быстро остывал, как и загорался. Одного выхода в Маркизову лужу было вполне достаточно для удовлетворения эринчиковского честолюбия, и на безмятежной поверхности озера Хасан снова тихо стоял глиссер, но теперь уже украшенный «ИспаноСюизой», которая была стыдливо прикрыта грязным брезентом.

И дождался бы глиссер мирного и благополучного списания, если бы не произошли непредвиденные события.

Приезжает как-то в Новую Голландию высокое военноморское начальство и движется тесной и блестящей группой по берегу озера Хасан. Адмирал, хозяин острова, маленький ростом, но с огненно рыжими волосами, дает какие-то пояснения.

Простым инженерам, проходящим мимо или выглядывающим из окон, его слова не слышны, видна только огненная шевелюра и энергичная жестикуляция. Но в чем дело, понять было не сложно, а все подробности распространило по острову сарафанное радио, поддерживаемое усилиями многочисленных секретарш и машинисток.

А дело было в том, что кто-то из пришлого начальства обратил внимание на глиссер, а адмирал, помня великий шум от эринчиковских экспериментов, немедленно подарил глиссер морякам.

Ну, естественно, не просто подарил, а все чин-чином переписали с баланса на баланс, да еще какой-то профит доблестное научное учреждение, расположенное в Новой Голландии, от этого широкого адмиральского жеста, несомненно, имело.

Пришли в скорости кронштадские моряки забирать подареный глиссер. Документации на него, естественно, никакой, кроме эринчиковского отчета по «Испано-Сюизе». Начали кронштадтские моряки выспрашивать у ново-голландских аборигенов насчет эксплуатационных особенностей глиссера. Ребята со стенда их честно предупредили, что все сделано на один-единственный выход, и то не далее Толбухина маяка при абсолютно гладкой поверхности Маркизовой лужи. Глиссер увели из Новой Голландии на буксире рейдового катера, так как запустить снова «Испано-Сюизу» почти в центре города никто, кроме Эринчика, не решался. На том инцидент считался исчерпанным, и о глиссере забыли.

Примерно через год Александр Васильевич Шумилин, старший инженер отдела легких дизелей, во время поедания завтрака, заботливо положенного в портфель Александра Васильевича его женой Клеопатрой Яковлевной, поделился со своими коллегами по отделу свежими кронштадтскими новостями.

— А ведь Эринчик-то теперь помрет от зависти. Помните, стоял у нас замызганный глиссер с незабвенной «Испано-Сюизой»?

Так из этой посудины в Кронштадте такую игрушку сделали:

каюта вся из красного дерева, кожаные диваны, зеркала, лак, надраенная медяшка… Собираются парад на рейде принимать с этого катера на ноябрьские праздники. Но я бы с ними не пошел — «Испано-Сюиза», конечно, хороша, но сделана совсем не для этого.

Как всегда, прозорливость Александра Васильевича оказалась вне конкуренции. Завершение истории о глиссере с воздушным винтом и мотором «Испано-Сюиза» в Новой Голландии слышали уже из уст самого Эринчика, сразу после ноябрьских праздников.

— Ну и ну, эти проходимцы утопили такое судно! На полном ходу со всем начальством как раз напротив Меньшиковского форта «Испано-Сюиза» сорвалась у них с фундамента и воздушным винтом срезала как бритвой корму. Хорошо еще, что никого из людей не зарубило. Ну, и картина, говорят, была! В холодной воде адмирал и капитаны первого ранга плавают — одни головы торчат. И партбилеты у всех в зубах, чтоб за порчу партийного документа строгача не заработать. А ведь говорили же им, чтобы усилили фундамент, — так нет, все внимание на переборки из красного дерева растратили. Теперь нашему рыжему лучше в Кронштадт с полгода не показываться, пока адмиральские подштанники окончательно не просохнут.

Следующий инцидент, случившийся в дизельном отделе, касался немецкого дизеля «Мерседес-Бенц».

В конце войны немцы создали очень хороший и полный технических новинок торпедный катер «Люрсен-С». Один экземпляр этого катера был захвачен в Кенигсберге в совершенно целом виде и передан в Новую Голландию для всесторонних испытаний.

Было это в конце 40-ых годов, когда Эринчик был просто инженером, а не начальником стенда. Да и фигура Эринчика была, по рассказам очевидцев, раза в два тоньше, чем в бытность его начальником.

Сняли с «Люрсена» дизеля и поставили их на стенд для определения внешней, винтовой и всяких прочих характеристик. Характеристики сняли, но тут Александру Васильевичу Шумилину пришла в голову мысль посмотреть, как ведет себя прославленный во всем мире «Мерседес-Бенц», если с него убрать регулятор подачи топлива. Известно, что наши дизеля ведут себя в подобной ситуации несколько нервозно, но вполне прилично.

Сказано — сделано. Моторист Пирожков немецкий регулятор отвинтил и положил на газету с какими-то зажигательными лозунгами на первой полосе. Дизель запустили и начали медленно набирать обороты, задерживаясь на каждом режиме по 15–20 минут. Сначала все шло гладко — Александр Васильевич даже начал наносить точки на миллиметровку, а Эринчик грызть яблоко в промежутках между замерами. Только Пирожков, как классный моторист, чувствовал себя как-то не так — ведь во время обучения в Кронштадтском учебном отряде в него вдалбливали непреложную истину — «дизель с отключенным регулятором идет в разнос».

Мрачные предчувствия Пирожкова оправдались — перейдя рубеж 1500 оборотов, «Мерседес» начал стремительно увеличивать скорость вращения, стрелка тахометра совершила полный оборот и застыла в неестественной позе.

Что двигатель пошел в разнос — это все поняли мгновенно, только вот реакция на это событие у всех оказалась различной. Пирожков сразу же перекрыл подачу топлива, однако немедленного эффекта это не дало — двигатель продолжал наращивать обороты.

Эринчик бросился бежать вон со стенда, проявив при этом отличные спринтерские способности. И только Александр Васильевич сделал как раз то, что было нужно — он сорвал с себя ватник и заткнул им всасывающий коллектор «Мерседеса». Коллектор смяло атмосферным давлением как консервную банку, но двигатель в 2000 лошадиных сил задохнулся и встал. При обработке записей самописцев выяснилось,что вся история с разносом «Мерседеса»

продолжалась 8 секунд, но этих восьми секунд оказалось достаточно, чтобы показать, кто есть кто в Новой Голландии.

Другой рассказ Александра Васильевича касался происшествий в соседнем паротурбинном отделе и был связан с турбозубчатым агрегатом «Семерки-бис».

«Семерка-бис» — это эскадренный миноносец предвоенной постройки, от просто «семерки» он отличается тем, что котельные и машинные отделения у него поставлены вперемежку для большей живучести. Отличить «семерку-бис» от «семерки» по силуэту проще простого — у первой две трубы, а у второй только одна. Ну а турбозубчатый агрегат «ГТЗА» — это паровые турбины высокого, среднего и низкого давления, соединенные с громадной зубчатой передачей для вращения гребного вала.

После такого краткого вступления можно перейти к рассказу. Дело заключалось в том, что инженеру Воробьеву из Новой Голландии поручили исследовать шумы и вибрации, возникающие в этом самом турбозубчатом агрегате, и вывести соответствующие формулы.

Инженер Воробьев свое дело знал и действовал четко. Послал на флот запрос; флот ответил, что ГТЗА с «семерки-бис» у них есть, и Воробьев может его забирать в любое время. Мощный тягач приволок многотонную махину во двор Новой Голландии, и работа закипела. Воробьев сообразил испытательную установку, навесил кучу датчиков, подключил самописцы и прочую электротехнику. Не прошло и полгода, как нужные формулы были успешно выведены, а еще через год Воробьев написал по мотивам этих формул диссертацию. Ученый совет не приминул присудить ему ученую степень кандидата технических наук со всеми вытекающими из этого приятными последствиями.

Установку с турбозубчатым агрегатом уже начали понемногу демонтировать, чтобы освободить место для новых всплесков инженерной мысли. Словом, все шло своим чередом, и только один маленький инцидент омрачил естественный ход событий.

По каким-то делам зашел в Новою Голландию уже пожилой мичман, служивший на «семерке-бис» в БЧ-5 (пятая боевая часть — это все механики, кочегары и электрики на боевом корабле). Идет этот мичман по берегу озера Хасан и видит громаду турбозубчатого агрегата, приготовленную к сдаче в металлолом.

— А, старый знакомый, — произнес мичман, — ведь я с ним всю войну проплавал. Вот и отметина на корпусе редуктора.

Собралась небольшая толпа свидетелей — на берегах Хасана всегда находятся свидетели из праздношатающихся инженеров и техников. Мичман поведал толпе основные эпизоды своей боевой биографии и, как утверждают очевидцы, внолне походил на вещего князя Олега, причем роль конского черепа успешно выполнял все тот же турбозубчатый агрегат. Мичман вполне картинно поставил ногу на опорную лапу ГТЗА и поглаживал литой корпус правой рукой. Для довершения аналогии с классикой не хватало гробовой змеи. Но змея не замедлила продемонстрировать свое жало.

— А что вы тут делаете с этим славным металлоломом? — спросил мичман. Немногочисленная толпа слегка загудела и поведала мичману о блистательной защите диссертации инженером Воробьевым.

— Вот это здорово, — сказал мичман, — я уже думал, что старушку давно переплавили на кукурузоуборочные комбайны, а она еще хорошим людям послужила. Ведь когда агрегат с эсминца снимали плавучим краном, лопнули стропы, и вся эта бандура крепко хряснулась о чугунную набережную у Морского завода в Кронштадте. Промежуточный вал прогнуло, да и отметина — вот она.

Мичман многозначительно похлопал по литому корпусу.

— Ну, братцы, спасибо, уважили старика, значит, в науку вошел мой агрегат, — закончил мичман, еще раз погладил корпус ГТЗА и ушел по своим делам. Какое-то время толпа безмолвствовала, потом тишину нарушил чей-то тонкий смешок, потом рассмеялись все. Ведь выходило, что замечательные формулы инженера Воробьева приложимы к турбозубчатым агрегатам только после того, как этот агрегат будет приведен в полную негодность хорошим ударом о чугун кронштадтских мостовых.

А формулы инженера Воробьева, говорят, живут до сих пор и даже вошли в вузовский учебник по корабельным энергетическим установкам.

1.2. Отдел быстроходных дизелей На испытательном стенде проходили работы по исследованию износа дизелей. Это означало, что двигатель должен работать без перерыва почти месяц — денно и нощно. Слава Кузнецов, естественно, предпочитал работать «нощно», так как и выспаться можно, и весь день свободен, — а тут еще белые ночи, на Марсовом поле благоухает сирень и вообще… Итак, без пяти двенадцать Слава и его напарник моторист Пирожков встретились на площади Труда и быстро двинулись к проходной Новой Голландии, неся в портфелях огромные завтраки, так как под утро нестерпимо хотелось есть. Уже на набережной канала они услышали приглушенный гул своего двигателя — это означало, что все в порядке, испытания идут согласно программе.

Ровно в полночь происходила передача смены; Саня Громов выпалил институтские новости за текущие сутки: «Валерия Павловна появилась в новой сверхмодной шляпе»; «Александр Васильевич подобрал бездомную кошку, которую приютили дамы из лаборатории Бабаджаняна», и так далее и тому подобное, — и поспешил домой. Ночная вахта заключалась в записи отсчетов приборов, в изменении режимов работы двигателя и слежении за тем, чтоб в самописцах не кончалась бумага. В общем, двоим на стенде делать было явно нечего, и половину ночи за пультом сидел Слава, а Пирожков спокойно спал на диване в кабинете Эринчика. Другую половину ночи Слава спал, а Пирожков делал замеры и заполнял многочисленные бланки. В такой мирной и безмятежной жизни прошел почти месяц. Слава и Пирожков уже привыкли к ночной жизни и даже с некоторой тоской думали о конце испытаний.

В ту памятную ночь Славе очень хотелось спать — сказывался хронический недосып. Если Пирожков со свойственной всем архангелогородцам основательностью регулярно досыпал дома, то Слава употреблял все свободное время на амурные похождения, как выражались в позапрошлом веке, и времени на сон у него не хватало.

Сделал Слава очередные замеры, пустил топливоперекачивающий насос на заполнение опустевшего расходного бака, потрогал теплый корпус гидравлического тормоза, съел абсолютно безвкусную вафлю и уселся в удобное кресло, снятое в свое время с трофейного немецкого катера «Люрсен-С». Хотя шум на стенде был где-то на уровне 115 децибелл, но до следующего замера оставалось почти 20 минут, и Слава Кузнецов, как это ни прискорбно отметить, заснул на своем рабочем месте крепким сном 25-летнего инженера-исследователя.

Проснулся Слава оттого, что как-то изменился шум двигателя. Первый взгляд на часы показал, что до очередного замера осталось еще 5 минут — так что со временем все было в порядке, срока он не проспал. Пробежав глазами по приборной доске, Слава понял, что и с двигателем тоже все в порядке — ну, давление перед масляными фильтрами слегка великовато, но так и должно быть. Но откуда эта перемена звука двигателя?

Слава оглядел стенд, и сердце его замерло — весь пол был залит топливом, сплошным слоем солярового масла. Слава все мгновенно понял — он забыл выключить топливоперекачивающий насос; расходный бак, подвешенный на стене почти под самым потолком, переполнился, и соляровое масло разлилось по всему стенду. Слава помножил в уме продолжительность своего сна в минутах на производительность насоса — получилось что-то около трех тонн. «Это еще ничего», — подумал почему-то Слава и по-щиколотку в солярке стал добираться до противоположной стены стенда, у которой все еще продолжал работать злополучный насос. По дороге Слава поскользнулся и упал лицом прямо в липкую и вязкую жидкость. Уже на четвереньках он добрался до насоса и наконец выключил его.

Следующая мысль, которая пришла в Славину голову, — это разбудить Пирожкова. Оставляя масляные следы в коридоре, Слава дошел до кабинета Эринчика. В широко раскрытых глазах Пирожкова Слава увидел ужас и не сразу понял, что это следствие его внешнего вида — недавнее купание в солярке дало о себе знать. Когда у Пирожкова прошел первый шок, он оглядел стенд и совершенно спокойно произнес:

— Ничего страшного, ты, Слава, иди в душ отмываться и отстирываться, а я поищу горловину, чтобы спустить солярку в канализацию.

Горловину Пирожков нашел довольно быстро и даже без особого труда открыл ее. Солярка стала убывать.

Все остальное время до конца смены ушло на ликвидацию последствий Славиного разгильдяйства. Но, в общем, можно было считать, что все обошлось благополучно — ни один замер пропущен не был, а к 8-ми часам утра стенд был в полном порядке, полы в коридоре были вымыты, а о потере двух–трех тонн топлива Слава совершенно не беспокоился: солярка это не спирт, и такого мизера никто не хватится — вон котельщики сколько жгут.

Слава и Пирожков сдали смену, ничего не сказав сменщикам о своих ночных приключениях: двигатель работал по программе, а остальное — сущие мелочи. Единственный человек, которому Слава рассказал о случившемся, был Александр Васильевич, который деликатно обругал Славу за разгильдяйство с топливным насосом, но сказал, что будет молчать, раз с дизелем все в порядке.

На следующие сутки они снова встретились на площади Труда как всегда без пяти минут двенадцать. Как и вчера, на набережной канала Круштейна был слышен гул от работы родного двигателя — значит, все в порядке. Однако при передаче смены Саня Громов был крайне возбужден:

— Ой, ребята, что тут без вас было! Такое великолепное зрелище пропустили! Эти гады-химики из четвертой лаборатории чуть всю Новую Голландию не спалили. Две пожарные команды гасили — никак погасить не могли! Крышки со всех конализационных люков посрывало. А оттуда столбы пламени. Пожарные пенотушением, но это как мертвому припарки. Набрасывали на люки мокрый брезент — тоже без толку. Хорошо — быстро все выгорело. Вы, когда от проходной шли, ничего не заметили? Тоже — наблюдатели! Обратно пойдете — посмотрите; вокруг люков все в копоти, а где и оплавилось. Ну, химикам и попадет! Они какую-то кислоту и еще всякую дрянь вылили в канализацию, хотя против этого есть специальный приказ… Ну, я побежал, удачной работы!

Слава с Пирожковым быстро все поняли — конечно, это горела та самая солярка, которую они смывали прошлой ночью, но подожгли эту солярку, без всякого сомнения, химики. Так просто солярка не горит — это каждый дизелист знает. Моральную проблему о разделении вины с химиками Слава решил в свою пользу — «раз они подожгли — им и отвечать». Пирожкова же долго мучила совесть. Во время торжественного собрания по поводу какого-то праздника, когда все были в галстуках и при орденах и медалях, Пирожков подошел к начальнику четвертой лаборатории и рассказал о случившемся.

— Вот почему так долго горело, — сказал главный по химической части, — а то я никак не мог понять. Ничего, кроме небольшого взрыва, мои сотрудники устроить не могли. Надо же, такое совпадение. Ну да что теперь вспоминать, дело прошлое, а выговор с меня уже сняли.

Удивительное дело, но начальник четвертой лаборатории никому об этой солярке и покаянии моториста Пирожкова не рассказал. Иначе бы об этом немедленно узнала вся Новая Голландия.

Ленинградские корабелы по заказу доблестных балтийских пограничников создали чудо-катер, который должен был зорко охранять наши морские рубежи. Но, как это часто бывает, на просторах Балтики катер выдавал совсем не то, что было записано на бумаге. Хулиганистые шведы просто изводили наших пограничников, заскакивая, будто бы по ошибке, в наши территориальные воды, а затем благополучно и безнаказанно удирая, пользуясь преимуществом в ходе.

В кораблестроительных верхах мнения по поводу получившегося конфуза разделились: механики в один голос винили корпусников за то, что те сделали плохие обводы корпуса, корпусники же, естественно, обвиняли механиков в том, что их двигатели не дают нужного числа лошадиных сил. Механики и корпусники, дружно объединившись, ругали оружейников и радистов за то, что те перегрузили катер своими изделиями с пышными и романтическими названиями «Фиалка», «Бурун», «Аметист», и все в таком духе.

Начальство, как и следовало ожидать, создало для решения вопроса комиссию, а эта комиссия не замедлила послать инженераисследователя Славу Кузнецова и еще одного парня из корпусного отдела разобраться на месте и доложить о результатах.

Слава прибыл на катер, стоявший на Малой Неве, прошелся на нем туда-сюда по Маркизовой луже, замерил расход топлива, температуру выхлопных газов и еще несколько необходимых параметров (уроки Александра Васильевича явно пошли Славе на пользу). К вечеру Славе все было более или менее ясно — случай был явно патологический, и без хирургического вмешательства этот катер годился только для торжественной передачи кружку «юных моряков» при Дворце пионеров, а не для охраны государственной границы от посягательств шведских хулиганов.

Слава Кузнецов взрослел прямо на глазах, и поэтому свое мнение он оставил благоразумно при себе, а начал пунктуально выполнять предписания комиссии. Катер пригнали к стенке Адмиралтейского завода, подвели мощный плавучий подъемный кран и подняли катер метра на полтора над водой. Сделано это было для того, чтобы тот парень из корпусного отдела мог бы осмотреть подводную часть катера и сделать нужные измерения. Пока этот парень, плавая на плотике, старательно изучал подводную часть злополучной посудины, каким-то членам комиссии срочно потребовалось поглядеть что-то в водоотливной и еще какой-то системе катера. Нетерпеливые члены полезли на висящий над водой катер и долго что-то шарили внутри. Рабочий день на заводе кончался, катер, для ясности, опустили на воду и пришвартовали у стенки. Все разошлись по домам, договорившись завтра с утра продолжить работу.

Члены комиссии были народом дисциплинированным. На следующий день они без опозданий собрались у проходной Адмиралтейского завода и все вместе двинулись на катер. Но катера у стенки не оказалось. Очевидно, заводские власти его куда-то за ночь перегнали.

Председатель комиссии послал Славу, как самого младшего по возрасту и званию, в заводоуправление узнать, куда перешвартовали пограничный катер. Но в заводоуправлении никто ничего не знал:

— Мы вашу посудину не трогали, нам такое барахло ни к чему.

Так Слава и вернулся ни с чем к уже основательно замерзшим на холодном ветру членам комиссии.

Председатель помрачнел и двинулся сам на розыски. Добравшись до телефона, он стал раздраженно названивать в охрану водного района, коменданту ленинградского порта и еще черт знает кому. Но везде был один ответ с разными вариациями: от «подождите, сейчас наведем справки» до «на кой леший нам сдался ваш плавучий гроб».

Между тем Слава и тот парень из корпусников от нечего делать слонялись у стенки и заметили, что отход катера очевидно происходил или в темноте, или в очень большой спешке — один швартов был не снят с кнехта, а просто оборван. Парня из корпусников вдруг осенило, он бросился искать что-нибудь длинное и легкое и неожиданно быстро нашел футшток — шестиметровую палку, раскрашенную белыми и черными полосами. Парень ткнул футшток в черную масляную воду у стенки — на глубине полутора метров футшток встретил что-то твердое. А у этой стенки достраивались крейсера с восьмиметровой осадкой! «Что-то твердое» не могло быть ничем иным, как надстройкой или радиолокационной антенной катера, стоявшего еще вчера на этом месте. Слава тут же изготовил более совершенный прибор для поиска затонувших судов — какую-то тяжелую железяку на веревке. Слава с корпусником начали тщательно промерять все пространство у стенки. Сомнений в том, что здесь находится именно их катер, не оставалось.

За таким занятием их застал председатель комиссии.

— Нашли! — в один голос крикнули молодые специалисты.

— Он там утоп, наверно, родимый, — уже с подобающим выражением скорби добавил Слава.

Председатель комиссии, капитан первого ранга, лично потыкал футштоком в грязную воду, пробормотал нечто нечленораздельное и снова двинулся в заводоуправление.

Через несколько часов появились водолазы, а к вечеру снова подогнали плавучий кран. Водолазы застропили катер, и он опять повис над водой, как сутки назад. Комиссия в полном составе стояла на стенке и созерцала чудесное появление исчезнувшего катера из водных пучин. Из днища катера через кингстоны выливались мощные струи грязной воды.

— А ну, кто последний вчера лазал по катеру, теперь пусть полезет в эту мокрую курицу и закроет там то, что он по своей халатности и разгильдяйству вчера оставил открытым, — торжественно и раздельно произнес председатель комиссии.

Капитану первого ранга следовало отдать должное за его проницательность. Молча, понурив головы, два человека средних лет в фетровых шляпах и вполне хороших и даже модных пальто полезли по мокрой и скользкой от мазутных подтеков палубе. Подождав, когда хоть немного сольется вода, они исчезли в недрах машинного отделения катера и долго оттуда не показывались.

Когда виновники случившегося вновь появились на палубе, то первое, что они увидели, — это была толпа народа на стенке.

Несмотря на окончание рабочего дня, любопытные адмиралтейцы остались взглянуть на чудесное спасение пограничного катера. Совершенно неожиданно в толпе рабочих раздался одинокий хлопок, а затем последовали «бурные апплодисменты, переходящие в овацию», как писалось тогда в газетах.

Председатель комиссии оказался не только проницательным, но и веселым человеком — он влез на кнехт, поднятием руки восстановил тишину, поклонился толпе, как хороший конферансье, и сказал:

— Представление окончено, можно расходиться, товарищи.

Один изобретатель предложил очень радикальное средство против нагара в цилиндрах дизелей. Надо только насыпать специальный порошок во всасывающий коллектор двигателя, и нагара как не бывало — во всяком случае, так было написано в авторской заявке, которую прислали на экспертизу в Новую Голландию. Отзыв поручили писать Эринчику, но он изящно перепихнул это дело на Славу Кузнецова.

Слава подошел к порученному со всей серьезностью. Дело в том, что к авторской заявке на изобретение был приложен мешок этого замечательного порошка, который был переправлен в Новую Голландию.

Знающие люди советовали Славе просто сочинить отписку в духе «средство хорошее, но может вызвать повышенную эрозию, и что фирма Доксфорд что-то такое пробовала, но у нее ни фига не вышло, и нужны длительные испытания, и есть специальный институт ЦНИДИ на Выборгской стороне, — вот они пусть и пачкаются с этим порошком».

Но Слава разумным советам не внял и стал испытывать порошок сам. Исследователь в нем был сильнее бюрократа.

На стенде стоял старый М-50, отработавший уже два моторесурса и служивший, в основном, генератором шума для экспериментов обаятельной Ольги Александровны с ее глушителями.

Ольга Александровна разрешила Славе поработать на ее двигателе с тем условием, чтобы он снял на время своих опытов ее глушитель и не поганил его каким-то там порошком.

Слава глушитель сменил на стандартный. Замерил нагар на поршнях и крышках цилиндров и, благословясь, приступил к испытаниям. Моторист Пирожков весьма скептически наблюдал, как во время прогрева двигателя Слава отвешивает на весах, которым самое место в колбасном или бакалейном магазине, нужную порцию порошка в кулечке, свернутом из газеты «Вечерний Ленинград».

На каких оборотах следовало сыпать порошок в двигатель, изобретатель в своей заявке, к сожалению, не написал, и Слава с Пирожковым решили, что эту акцию лучше всего проводить на номинальном режиме, когда двигатель дает свою тысячу лошадиных сил.

Слава ухнул порошок во всасывающий коллектор, причем Пирожков при этом пригнулся, спрятавшись за пульт, ожидая от неизвестного порошка всего, вплоть до взрыва. Но никакого взрыва не последовало. Двигатель работал как ни в чем не бывало. Посчитали эксперимент законченным, и Пирожков начал снижать обороты, чтобы заглушить двигатель. В этот момент на стенд ворвался разъяренный Эринчик:

— Вы что, опять хулиганите — всю Новою Голландию и площадь Труда какой-то дрянью засыпали. Черт знает, что такое!

И Эринчик действительно стал смахивать с нового костюма в полоску какие-то подозрительные черные хлопья.

Заглушив двигатель, Слава с Пирожковым вылезли во двор.

Насчет повального загрязнения площади Труда Эринчик, конечно, преувеличивал, но на территории института грязи действительно было много.

Пирожков подумал, оглядел арку Де-ля-Мотта и произнес:

— Вы, Слава, сделали великое дело — ведь наш выхлоп был подключен к общеинститутскому коллектору, который не чистился с довоенного времени.

Когда вскрыли двигатель, то выяснилось, что нагар на поршнях и головках ничуть не пострадал. Слава написал о порошке неумеренно хвалебный отзыв, порекомендовав его использовать не на дизелях, а на паровозах и аналогичных сооружениях. Что сделало начальство с этим отзывом, осталось неизвестным. Паровозы, как мы знаем, исчезли сами собой, а порошок для снятия нагара с дизелей, кажется, не изобретен до сих пор, иначе бы его продавали на каждой станции обслуживания, как присадки к смазочному маслу.

Инженеры из Новой Голландии вели испытания не только на собственных стендах, но и в море, в основном на кораблях Военно-морского флота. Не избежал такой работы и Слава Кузнецов. Его и Саню Громова послали в Таллинн на испытания новой дизельной подводной лодки.

Лодка оказалась маленькой и очень тесной внутри. Работа предстояла невероятно скучная. Ранним утром выход, и весь день на мерной миле, туда и обратно, в надводном и подводном положении, да еще и на всех возможных режимах двигателей.

Но это еще было бы полбеды. Когда Слава и Саня добрались до дизельного отсека, то обнаружили, что все механизмы замазаны толстым слоем технического вазелина, который был снят только в самых заметных местах. Очевидно, лодку готовили к консервации, но затем передумали.

В первый же выход этот злополучный вазелин начал размягчаться и испаряться с поверхности разогревшихся двигателей, насосов и прочего железа, которого было напихано в отсек сверх всякой меры. Воздух в отсеке стал сизым, и в горле начало невыносимо першить. Доложили о загрязнении воздуха в центральный пост по телефону, но там, видно, было не до них, и лодка пошла на погружение. Слезы ручьями текли из глаз, дышать становилось все менее приятно, а проклятый вазелин все лез и лез из всех щелей и закоулков дизельного отсека. И тут Саню Громова осенила блестящая мысль.

— Слушай, — сказал он старшине-мотористу, — давай создадим у себя небольшое противодавление, и тогда вся гадость останется там, в помещении дизелей, а у нас будет более или менее сносная атмосфера.

Старшина поддался на провокацию и стравил в выгородке, где находился с Саней и Славой, немного воздуха низкого давления.

То ли запасы вазелина истощились, то ли хитрость Сани Громова помогла, но дышать стало легче. А потом пошли перемены режимов, бесконечные замеры, конечно, забарахлил осциллограф — Саня со Славой втянулись в работу и забыли о неприятностях, связанных с техническим вазелином. Наконец по трансляции раздалась радостная команда:

— Продуть носовые, приготовиться к всплытию!

Лодка слегка задрала нос, и вскоре Саня и Слава почувствовали легкое покачивание. Где-то что-то негромко хлопнуло, и спустя некоторое время из динамика послышался хриплый голос с армянским акцентом:

— Какая сволочь напустила воздуха в лодку?!!

Уже после того как было разрешено перемещение по отсекам и лодка пришвартовалась на таллиннской базе подводных лодок, Саня со Славой вылезли на пирс и узнали все подробности случившегося. Командир лодки, молоденький лейтенант-армянин, только что окончивший училище подплава, поторопился открыть выходной люк, не уровняв давление внутри лодки с атмосферным.

Командир был невысок ростом и легок, как перо чайки, капковый бушлат на нем был новенький, необмятый и заполнял собой весь тамбур выходного люка над главным постом. Вот и выстрелило лейтенанта сжатым воздухом из лодки так, что находившиеся в центральном посту увидели только мелькнувшие в воздухе командирские тапочки.

Лодка, как уже отмечалось, была маленькой, и никакого подобия палубы или ограждения в районе рубки не предусматривалось, поэтому командир упал прямо в волны Балтийского моря.

Боцман, надо сказать, проявил изрядную расторопность и, выскочив вслед за командиром уже без помощи сжатого воздуха, а исключительно на собственном энтузиазме, вытащил практически неповрежденного лейтенанта из воды. Вот тут-то и была произнесена историческая фраза насчет сволочей и сжатого воздуха, разнесенная трансляцией по всем отсекам.

Командир помимо исключительно малого веса обладал еще и природным чувством юмора и тщательного расследования о происхождении сжатого воздуха в лодке проводить не стал.

В один из следующих выходов выяснилось, что в этот день Славе и Сане делать на лодке абсолютно нечего — по программе испытывалась какая-то гидроакустика и еще что-то, к дизелям особого отношения не имеющее. Инженеры-исследователи могли бы спокойно гулять по Вышгороду или обозревать Толстую Маргариту, но их никто не предупредил, и они маялись от безделия в дизельном отсеке. Слава довольно быстро заснул на куче бушлатов, а Саня Громов вылез на палубу, благо погода была отличная и положение лодки исключительно надводное.

На палубе, а под этим подразумевалось пространство шириной не более метра, каких-либо интеллектуальных занятий для Сани также не нашлось. День был теплый и тихий. Саня снял рубашку и развалился на палубе загорать, для удобства засунув голову в какое-то углубление в рубке.

Конечно, только Сане Громову могла прийти в голову такая святотатственная мысль — загорать на палубе подводной лодки, идущей под военно-морским флагом Советского Союза. Командир, скучавший не меньше Сани в ходовой рубке, мгновенно оценил ситуацию и понял основную тактическую ошибку Сани Громова: то углубление, куда так удобно засунул голову Саня, было ни чем иным, как раструбом тифона, иначе говоря, мощного гудка, работающего от сжатого возуха. Командир вызвал в рубку столько свидетелей, сколько она могла вместить, и торжественно нажал кнопку тифона.

Густой протяжный звук пронесся над таллиннской бухтой и долетел до Наргена. Саня вскочил как ужаленный, исполнил короткий акробатический танец с двумя пируэтами и уселся на палубе, мотая головой и не понимая, что произошло. Широкая улыбка на лице командира, выглядывающего из ходовой рубки, объясняла все. Саня и лейтенант Манасян были квиты.

Прозорливое начальство в Новой Голландии понимало, что за молодыми специалистами (какими были Слава Кузнецов и Саня Громов), когда они находятся в длительной командировке, нужен глаз да глаз. Поэтому в Таллинн был послан Александр Васильевич Шумилин, которому в числе прочих поручений было рекомендовано посмотреть, что там вытворяют на подводной лодке эти молодые кадры.

Александр Васильевич появился на лодке, когда уже все эксперименты со сжатым воздухом были позади и между командиром лодки и инженерами-исследователями установилось полное взаимопонимание.

Но Александр Васильевич все же решил выйти в море и поглядеть своими глазами, как ребята делают замеры, и вообще показать, что он приехал в Таллинн не только выполнять длинный список покупок, составленный его супругой Клеопатрой Яковлевной.

С появлением Александра Васильевича в дизельном отсеке стало невыносимо тесно. Сидеть было не на чем в самом буквальном смысле. Часа через три после выхода командир посетил дизельный отсек и узрел бедственное положение Сани Громова, втиснувшегося куда-то между компрессором и распределительным щитом. Командир принял мудрое, на первый взгляд, решение — высадить Александра Васильевича, конечно, если он пожелает, на берег. Желание было высказано, да и берег был совсем близко. Причем не просто берег, а всемирно известный парк Пирита с памятником Русалке.

Лодка всплыла, из рубки вытащили тузик, спустили его на воду. Погода была великолепная — полный штиль и почти безоблачное небо. Вместе с Александром Васильевичем высаживался еще капитан третьего ранга, ему тоже было абсолютно нечего делать на лодке, и он был рад возможности совершить сухопутную прогулку при столь благоприятной погоде.

Слава и Саня с нескрываемой завистью смотрели, как тузик ткнулся в берег, высадил Александра Васильевича и гидроакустика, а затем, влекомый мощными гребками боцмана, вернулся обратно.

Тузик поставили на место, и лодка снова пошла на мерную милю.

Вечером в портовой гостинице, где обитали Слава и Саня, койка, отведенная Александру Васильевичу, осталась пустой.

— Ну, наши старички загуляли, — решили инженерыисследователи, и снова нехорошее чувство зависти затронуло их души. Когда койка Александра Васильевича оказалась нетронутой и утром, зависть сменилась беспокойством, и Саня Громов начал названивать в управление портом, на военно-морскую базу и даже в таллиннскую милицию. Но нигде ничего не знали о местонахождении старшего инженера Шумилина. Более того, в управлении портом сообщили, что капитан третьего ранга, с которым отправился гулять Александр Васильевич, тоже куда-то исчез.

Дело принимало неприятный оборот. В те годы в Таллинне было не очень спокойно. Ночью, да еще в военной форме и в одиночку, ходить по городу не рекомендовалось.

Наиболее проницательные люди оказались в таллиннской милиции. Когда они услышали упоминание о подводной лодке, то сразу дали телефон управления пограничных войск и посоветовали обратиться туда. Пограничники по телефону разговаривать не стали, и пришлось Сане, Славе и командиру подводной лодки, который считал себя главным виновником случившегося (и не без оснований, скажем от себя, — нечего разводить на флоте всякую самодеятельность), двигаться в управление погранвойск.

Высокие пограничные чины долго и обстоятельно выспрашивали о приметах пропавших и прочих деталях и даже составили соответствующий протокол. Наконец носитель самого высокого чина сказал:

— Ладно, по теперешним временам все в порядке, — забирайте своих «нарушителей», а вот лет пять назад им бы так легко не отделаться, да и вам тоже.

Слава мысленно вычел пять лет из номера текущего года и вполне согласился с пограничником, но развивать эту мысль вслух у него не было никакой охоты.

Часа через три вся компания привезла Александра Васильевича и капитана третьего ранга на зеленом пограничном «козлике» в портовую гостиницу. Александр Васильевич отнесся к «прогулке в Пирита» с должным юмором, а гидроакустик явно перетрусил. По словам Шумилина, за ними охотился целый взвод пограничников с собаками и автоматами. А вообще-то пограничников не так уж трудно было понять — всплывает неизвестная подводная лодка, от нее отделяется шлюпка (правда, всего тузик, но это детали), из которой высаживаются двое, один в форме советского офицера, другой в очках… Ну, чем не шпионский роман того времени?..

Александр Васильевич вернулся из Таллинна в Ленинград со всеми покупками, согласно списку Клеопатры Яковлевны. Слава и Саня сидели на базе подплава и обрабатывали результаты испытаний, а также сочиняли отчет о проделанной работе. Подводная лодка стояла у пирса, а ее командир вместо повышения боеготовности вверенного ему боевого корабля (как это записано в Уставе) занимался чтением бездарного романа «Живая вода»

какого-то писателя времен культа личности. Происходило это чтение в каюте командира, которая по своим габаритам гораздо больше походила на собачью конуру, чем на апартаменты командира мощной единицы Краснознаменного Балтийского флота.

В каюту постучался Слава Кузнецов, которому для отчета надо было что-то уточнить в режимах испытаний. Командир бросил книгу на стол и поднялся со Славой на палубу, так как в каюте было тесно и неудобно, а погода все еще держалась великолепная. Слава ушел на базу перечерчивать графики, а лейтенанту очень не хотелось снова лезть вниз в тесную и душную каюту.

Проходящему мимо боцману он сказал:

— Иван Иванович, принесите, пожалуйста, из моей каюты «Живую воду».

Боцман был вдвое старше командира и имел боевой опыт, так что подобное неуставное обращение к подчиненному не должно вызывать удивления. К тому же лейтенант Манасян был человеком деликатным и вежливым, а попал он на военную службу скорее волей случая, чем по велению сердца.

Не успел боцман скрыться в люке, как на пирсе появился командир бригады подводных лодок во всем блеске погон и нашивок, за ним шел флагманский механик, которому что-то бестолково объяснял Саня Громов, размахивая руками. Лейтенант Манасян вышел навстречу начальству и лихо отрапортовал, благодаря судьбу за то, что начальство не застало его в каюте за чтением художественной литературы. Командир бригады был настроен благодушно и никаких особых замечаний к этой лодке не имел. Просто надо было посмотреть, как освоился недавно кончивший училище лейтенант.

Но все испортил боцман, который не отличался быстротой и гибкостью мысли. Выскочив из люка, он при виде начальства не нашел ничего лучшего, как гаркнуть во всю свою боцманскую глотку:

— Товарищ капитан первого ранга, разрешите обратиться к товарищу лейтенанту Манасяну!

Начальство ласково кивнуло головой:

— Обращайтесь.

— Товарищ лейтенант, ваше приказание выполнено — вот живая вода, — боцман сделал паузу, набрал полную грудь воздуха и на полтона ниже добавил, — неразведенная.

В протянутой руке боцмана был стакан чистого медицинского спирта. То, что происходило на пирсе потом, по словам очевидца Сани Громова, «было достойно кисти великого армянского художника Айвазовского, который написал, между прочим, бессмертную картину “Девятый вал”».

Прошла неделя, последствия инцидента с «живой водой»

стали понемногу заживать. Испытания продолжались. Но теперь уже командир бригады подводных лодок ясно представлял себе, что лодка лейтенанта Манасяна может выкинуть всякое, особенно пока с нее не убрались в свою Новую Голландию эти двое штатских — Слава и Саня. Надо сказать, что уже вся бригада знала Славу и Саню и звала их только по именам. Но присутствие штатских, особенно таких молодых разгильдяев в пестрых курточках и пижонского вида кепочках, вызывало у капитана первого ранга беспокойство и нехорошие предчувствия, которые уже частично подтвердились. Будь воля командира бригады, он немедленно отправил бы этих инженеров-исследователей в Ленинград самолетом за свои личные деньги, но программу испытаний надо было выполнять. Поэтому командир бригады ограничился выделением охотника с мощной гидроакустической установкой для страховки лодки на период испытаний.

Снова Саня и Слава сидели в тесном дизельном отсеке и заполняли бесконечные бланки протоколов. Как-то во время очередного прохождения мерной мили в подводном положении Слава заметил, что у левого двигателя сами по себе немного упали обороты. Слава спросил Саню, следившего за правым двигателем, что бы это значило. Саня ответил:

— У меня тоже упали, а что значит — не знаю.

— Ну, упали, так упали, отметили это в протоколах, но непонятное всегда тревожит, особенно в подводном положении.

Прошли мерную милю и начали ложиться на обратный курс. На циркуляции произошло нечто странное — лодка дала заметный крен, который выправился только после окончания поворота.

— За что-то мы зацепились, — подумал вслух Саня Громов.

В центральном же посту беспокойство достигло апогея. Со страхующего охотника тоже что-то заметили и запросили:

— Что с вами случилось? Если можете, немедленно всплывайте!

Лейтенант Манасян отреагировал традиционным образом — сначала:

— В отсеках осмотреться!

— Срочное всплытие!

Обе команды были выполнены — в отсеках никакой течи или иной неисправности не нашли, а на поверхность лодка выскочила так же стремительно, как пробка из бутылки шампанского.

К всплывшей лодке полным ходом устремился охотник. Командир охотника кричал в мегафон ошалелому Манасяну:

— Что у вас происходит? Почему на полном ходу вы выбросили аварийный буй? Буй прыгал по поверхности, то тонул, то глиссировал — что это?

Все, кто был наверху, начали искать глазами злополучный буй на его законном месте — в углублении на верхней палубе.

Углубление было на месте, но буя в нем не было. Полосатый буй плавал почти в кабельтове от лодки и ехидно мигал лампочкой.

От буя до лодки тянулся стальной трос с телефонным кабелем.

Как аварийный буй, предназначенный для обозначения места затопления лодки и выхода из нее команды, мог самопроизвольно отсоединиться от своего законного места, никто толком объяснить не мог. Но скандальная слава подводной лодки лейтенанта Манасяна после этого случая заметно возросла.

Слава и Саня закончили испытания в Таллинне, сдали все отчеты, попрощались с лейтенантом Манасяном и поездом вернулись в Ленинград. Новая Голландия встретила их золотом осенних листьев, квартальными премиями и очередными сплетнями.

Наши инженеры-исследователи съездили на уборку картошки в колхоз под Киришами и зажили размеренной жизнью дизельного отдела.

Между тем их отчет, написанный в Таллинне, начал свое самостоятельное странствие по инстанциям. Слава и Саня даже не подозревали, что два могучих министерства схлестнулись в тяжелейшей борьбе по поводу полученных ими данных. Дело было в том, что Слава и Саня по молодости и неопытности, а также из-за попустительства Александра Васильевича, который не проследил за ними должным образом, написали в отчете все точно так, как было на самом деле, а высокие руководители Новой Голландии прохлопали это безобразие.

По отчету выходило, что судостроительная промышленность схалтурила и подсунула флоту вовсе не те подводные лодки, которые он заказывал и за которые платил миллиардные деньги.

Оговоренная в техническом задании скорость подводного хода фактически не достигалась. Положение усугублялось еще и тем, что при попытке самостоятельно развить нужную скорость хода одна лодка просто взорвалась, и большинство ее экипажа погибло. В отчете Сани и Славы такая аварийная ситуация предсказывалась, но этому не придали значения.

Флот поставил ультиматум — если через месяц недостатки не будут устранены, то промышленности придется платить фантастическую неустойку. Назревал крупнейший скандал. В дело вмешался обком и Центральный Комитет. До Новой Голландии долетали только разрозненные слухи, так как все происходило в глубокой тайне.

Мудрый Александр Васильевич предсказывал, что отдуваться за то, что заварили Слава с Саней, придется дизельному отделу.

Начальник отдела Дес-фон-Тейнис, который был еще более опытным с подобных делах, чем Шумилин, вовремя заболел и слег в больницу с радикулитом.

Предсказания Шумилина полностью оправдались. Вереница черных легковых машин въехала во двор Новой Голландии. На совещание к адмиралу вызвали Шумилина и Славу, как одного из «авторов» и «очевидцев». В адмиральском кабинете Слава сразу узнал того, чьи портреты по праздникам вывешивались на фасаде Зимнего Дворца или Генерального Штаба.

Доложить техническую сторону дела адмирал предложил Александру Васильевичу. Тот довольно обстоятельно объяснил, что положение тяжелое, но не безнадежное. Если чуть-чуть переделать гребные винты и перерегулировать главные двигатели, то есть реальная надежда выполнить требования флота. Для этого надо собрать на стенде всю энергетическую установку лодки, гидравлическим тормозом имитировать действие винта и подобрать нужные режимы двигателя. При интенсивной работе на это потребуется как минимум три месяца.

Слава только поражался ясности и четкости шумилинской мысли в экстремальной ситуации. Адмирал знал, кого выставить против секретаря обкома и члена ЦК.

После нескольких малозначащих вопросов слово взял Сам:

— Товарищи, очевидно, неверно поняли сложившуюся ситуацию. Я не спрашиваю, сколько месяцев надо для выполнения этой работы, я спрашиваю, сколько для этого надо часов, подчеркиваю, часов, а не месяцев. Больше 150 часов с этого момента я дать не могу, но если уложитесь в 120, то будет очень хорошо.

Просите, что вам надо — все, что может дать Ленинград, будет у вас немедленно, это обком и я вам гарантируем.

Совещание быстро закончилось, так как обсуждать было нечего — надо было выполнять. Уже в дверях адмиральского кабинета Славе вручили круглосуточный пропуск. Домой в тот день Слава не пошел, а до утра занимался монтажом стенда. Эринчик, конечно, куда-то слинял, и вся полнота власти перешла к Пирожкову.

С Балтийского завода приехали два аса-сварщика; варили они действительно хорошо, но и матерились не менее виртуозно. Откуда-то появился новенький английский многоканальный осциллограф и еще другая импортная аппаратура по заказу Шумилина.

К утру установка заработала. Слава отправился спать, а его сменили Александр Васильевич и Саня Громов. Ольга Александровна Петрова притащила на стенд большую корзину, полную вкуснейших домашних пирожков.

Вечером, когда Слава вернулся на стенд, то он его не узнал.

Рядом с той установкой, которую он монтировал прошлой ночью, уже стояла другая, дублирующая, и готовилась к пуску. Александр Васильевич пошел сразу на крупный риск — он начал с имитации того режима, на котором взорвалась подводная лодка, откорректировав его по собственному соображению. Уже то, что стенд после этого остался цел, было первой победой.

Конечно, ни в какие 150 часов они не уложились, но на десятые сутки Александр Васильевич с красными веками и посиневшими губами вошел в кабинет адмирала и сказал:

— Мы проверили все нужные режимы, если винты будут сделаны без отклонений, то лодки пойдут как надо.

Он положил на адмиральский стол всего один серый лист из блокнота и попросил адмирала расписаться на корешке. Адмирал молча расписался, пробежал глазами каракули Александра Васильевича и сказал только одно слово:

— Отдыхайте.

Славу, Саню и еще кучу народа погнали в Таллинн для проверки полученных результатов в море. Лодка лейтенанта Манасяна была первой, на которую поставили новые винты и из которой Слава с Саней «в присутствии высокопоставленной публики» выжали все то, что требовал флот, и сами при этом не взорвались.

Наступила уже слякотная ленинградская зима, когда Слава сходил с таллиннского поезда на Балтийском вокзале. В Новой Голландии все обсуждали громадные премии, которые получили Дес-фон-Тейнис и Эринчик за «внедрение на флот новой техники», Александр Васильевич был удостоен значительно меньшего вознаграждения, а Слава и Саня почти и вовсе ничего не получили.

Американские империалисты, нагло стремясь к мировому господству, построили первую в мире атомную подводную лодку «Наутилус». Понятно, что высокие покровители Новой Голландии не могли оставить подобную выходку адмирала Рикавера и его коллег безнаказанной. Поэтому было решено создать новый отдел, который бы занимался атомными энергетическими установками надводных и подводных кораблей. Некоторое затруднение заключалось в том, что ни один человек в Новой Голландии ровным счетом ничего не понимал в атомной физике, а тем более — в ядерных реакторах.

Впрочем, один человек все-таки нашелся — это был высокий и красивый инженер-капитан второго ранга с эффектной сединой на висках, известный под именем Алик. Этот Алик в свое время принимал участие в испытаниях атомного оружия в Заполярье и даже потом отлеживался в госпитале с легкой формой лучевой болезни. Правда, Алик был специалистом по трубопроводам и на испытаниях изучал только повреждения труб после атомного взрыва, не вдаваясь во всякие там нейтроны и критические массы, но другой кандидатуры все равно не было, и Алика назначили начальником вновь создаваемого шестого отдела. Цифра шесть была, как это должно быть всем понятно, выбрана в целях соблюдения глубочайшей секретности, которая сопутствовала отделу в течение всей его недолгой, но бурной истории.

Но кроме начальника в отделе должны быть еще и сотрудники. Адмирал решил собрать в шестой отдел всех самых лихих и нестандартных молодых инженеров Новой Голландии, довольно справедливо решив, что новое дело могут делать только молодые люди с авантюрными наклонностями. Естественно, проявлялась вероятность того, что эти люди могут разнести всю Новую Голландию и вообще наломать дров, но в таком деле приходилось идти на риск. Именно этому решению адмирала Слава Кузнецов был обязан тем, что его перевели в шестой отдел. Больше всего Славе было жалко расставаться с Александром Васильевичем, который на прощанье сказал Славе:

— А из вас со временем вышел бы неплохой дизелист.

К своему большому удивлению, в числе первых сотрудников шестого отдела Слава увидел лейтенанта Манасяна. Лейтенант был в штатском и смущенно объяснял свое появление в Новой Голландии примерно так:

— Знаешь, Слава, купил я себе в Таллинне мотоциклет ХарлейДавидсон — зверь, а не машина. Ну, прав, конечно, нет, и сдавать неохота. Гаишники меня поймали и оштрафовали, на следующий раз обещали конфисковать мотоциклет. Ну, я на них разозлился и начал по ночам на пустыре учиться на своем Харлее прыгать через канавы. Когда решил, что прыгаю достаточно хорошо, то выезжаю средь бела дня на площадь Виру. За мной сразу гаишник на М-72.

Я от него. Заворачиваю на улицу, где еще вчера хорошую канаву присмотрел — телефон или еще что прокладывали. Но за один день эти работяги в порыве трудового энтузиазма расковыряли канаву раза в два шире, чем она была, и на что я рассчитывал.

Но делать уже нечего — прыгаю, как задумано, гаишник тоже не успевает тормозить. В результате, гаишник — инвалид, а у меня сотрясение мозга. Вот и списали по здоровью с подводных лодок в науку. Узнал, что у вас тут что-то затевается, и подал рапорт.

С другими сотрудниками шестого отдела у нас еще будет случай познакомиться, а сейчас расскажем о первой акции Славы и Манасяна, которая имела далеко идущие последствия. Дело заключалось в том, что Алик послал двух своих новых подчиненных в Политехнический институт на предмет набора из выпускниковфизиков достойного пополнения шестого отдела.

Вооруженные мощными бумагами с адмиральской подписью, Слава и Манасян отправились в Сосновку. В деканате перед ними выложили солидную стопку личных дел выпускников и сказали:

— Выбирайте, кого вам надо.

Легко сказать, выбирайте, когда все личные дела отличаются только именами, фамилиями и фотографиями. Даже год рождения у всех одинаковый. В анкете все как один «не участвовал», «под судом и следствием и на временно оккупированной территории не был», ну а о родственниках за границей и говорить нечего.

Слава уже начал подумывать о бросании монеты, когда Манасян восхищенно воскликнул:

— Вот это да! Ты только посмотри, человек умудрился получить от деканата одиннадцать выговоров! Именно такой кадр нам и нужен!

Слава попросил вызвать этого «кадра». Секретарша молча, но многозначительно пожала плечами, но «кадра» вызвала.

Появился хорошо одетый молодой человек в ярком галстуке и с симпатичной улыбкой на лице. Слава и Манасян не имели права рассказывать о задачах шестого отдела, поэтому ограничились туманными сообщениями о том, что платить будут хорошо и что работа будет связана с морем, кораблями и ядерной физикой. Молодой человек сказал, что он согласен распределиться в Новую Голландию, но при одном условии: у них есть своя компания, и если Слава и Манасян представляют такую богатую контору, как они утверждают, то пусть берут всю компанию целиком.

— Мы жмуди и со второго курса каждое лето ездим вместе, последний раз сплавлялись по Енисею, — закончил молодой человек, который в этот момент приобрел имя, которое будет сопутствовать потом ему долгие годы — Жмудь.

Слава спросил:

— А почему жмуди?

— А есть такое литовское племя, вернее, было когда-то. Одно лето мы бродили по тем местам, где раньше жили жмуди. Нам там понравилось. Вот мы и стали жмудями. А настоящих жмудей среди нас, к сожалению, нет.

— Зови сюда всех жмудей, — сказал Манасян, и глаза Жмудя вспыхнули веселым и истинно жмудским огнем.

К великому неудовольствию секретарши, в кабинет декана ввалилась достаточно шумная компания. Через двадцать минут Слава уже знал, кто из них Радий, кто Маэстро, а кто просто Костя. Манасян записал фамилии всех жмудей и сказал, что от него мало что зависит, но он желал бы работать вместе с ними. Жмуди не возражали.

На обратном пути из Сосновки Манасян сказал:

— Хорошие ребята. Знаешь, Слава, если Алик их не проморгает, то лет через десять-пятнадцать на просторах Мирового океана адмиралу Рикаверу придется немного потесниться.

Остается только добавить, что примерно через полгода, пройдя всякие проверки и комиссии, жмуди в полном составе влились в шестой отдел.

Приступить к работе немедленно после организации шестой отдел не мог, так как несколько месяцев длилось оформление всякой секретности. Сотрудники отдела осваивали пока новое помещение, большую полутемную комнату с очень высокими потолками, и читали труд Глестона и Эдлунда «Теория атомных реакторов» — единственную в то время научную книгу на русском языке по их будущей специальности. Столы в отделе были завалены журналами «Nuсlear Power», «Nuсlear Ingeneering»

«Nuсleoniсs» и прочей иностранщиной с красивыми картинками и непривычно яркими рекламами. Между тем в отделе стали появляться новые сотрудники. Одним из первых был Леша Чернов — специалист по паровым турбинам. Леша был немного старше Славы и Манасяна, но значительно моложе Алика. Леша из десятого класса школы ушел на фронт, провоевал всю войну на передовой и был дважды ранен.

— Начал войну солдатом и кончил войну солдатом, а в промежутках доходил до старшего лейтенанта, — так коротко характеризовал свою военную биографию Леша Чернов. Он был, несомненно, очень талантлив, честен, но обладал одной особенностью, которая сильно портила ему жизнь. Леша ненавидел всякое начальство, какое бы оно ни было, просто потому, что оно было начальством. Прохождение службы в штрафном батальоне существенно укрепило эту черту Лешиного характера.

Леша имел личные счеты с адмиралом, начальником Новой Голландии. Их знакомство произошло при весьма характерных обстоятельствах. Как-то, когда Леша еще работал в турбинной лаборатории, подошла его очередь дежурить по институту. Дело это необременительное, но Леша отказался из-за принципа:

— У меня по ночам болят боевые ранения, пусть молодые спят на клопином диване в дирекции, а я не буду.

Но начальство заставило его дежурить в приказном порядке.

Леша подчинился приказу и стал действовать строго по инструкции, которую основательно изучил. Получил под расписку пистолет какой-то странной чехословацкой конструкции и нацепил кобуру с этой «пушкой» поверх демисезонного клетчатого пальто.

Обычно все дежурные этот пистолет из сейфа не вынимали и только очень уж любопытный дежурный, например Слава Кузнецов, долго вертел этот пистолет в руках и клал обратно в сейф.

Стреляет ли этот пистолет или нет, никто не знал и особенно не интересовался, так как все его рассматривали не как оружие, а как предмет культа.

Когда во время Лешиного дежурства в два часа ночи самопроизвольно загорелась на помойке какая-то промасленная бумага, то Леша продемонстрировал все свои способности и знание инструкций. Он вызвал две пожарные команды, поднял из постели адмирала и главного инженера.

— На территории вверенного вам заведения произошел пожар, докладывает дежурный по институту инженер Чернов, — от такого телефонного звонка и мертвый примчится ночью в Новую Голландию.

Закончив формальную часть, Леша перешел к содержательной, а именно, взял углекислотный огнетушитель и погасил огонь в мусорном баке в присутствии начальника охраны Новой Голландии, пожилой толстой дамы в форме и с наганом.

Когда во двор Новой Голландии вслед за пожарными машинами влетел адмиральский «мерседес», то дверцу «мерседеса» распахнул сам Леша Чернов и, встав по стойке смирно, отдал адмиралу честь двумя пальцами, приложенными к лихо заломленной фетровой шляпе.

— Товарищ адмирал! На территории охраняемого мною объекта произошел пожар — самовозгорание содержания помойного бачка за кухней институтской столовой. Пожар благополучно погашен лично мной при участии начальника вооруженной охраны. Согласно инструкции, предварительно произведен экстренный вызов пожарной команды, директора и главного инженера.

Доложил дежурный по институту — кандидат технических наук Чернов.

Леша лихо щелкнул каблуками, поправил болтающуюся гдето возле бедра кобуру пистолета и снова замер в стойке смирно, «пожирая глазами начальство». Вокруг уже собралась толпа любопытных пожарников в полном боевом облачении.

После короткой немой сцены адмирал произнес исторические, но немного непонятные слова:

— Убрать обезьяну!

Адмирал сел в свой «мерседес» и уехал. Уехали и пожарники.

Ни благодарности, ни выговора за это дежурство Леша не получил, но больше его дежурить не назначали. Очевидно, адмирал вспомнил о Леше, когда формировался шестой отдел.

Когда Леша появился в шестом отделе, то первое, чем он возмутился в главном здании — это буфет возле дирекции. Буфет этот формально не был закрытым, но никто туда с чином ниже капитана первого ранга не ходил, поэтому в просторечии этот буфет назывался «львятником». Леша до перехода в шестой отдел в главном здании бывал редко и о «львятнике» знал только понаслышке. А сейчас, когда этот буфет был совсем рядом, Леша сунулся в него за кефиром, но хозяйка «львятника» Евдокия Львовна обдала его такой порцией холода и презрения, что Леша начал действовать.

— Будем громить «львятник», но при строгом соблюдении законности, — так заявил Леша сотрудникам только что созданного отдела, и план операции начал разрабатываться.

Подсчитали число стульев в «львятнике», оказалось, что наличного состава с учетом жмудей и исключая Алика вполне хватает для захвата. Разведка в лице Маэстро (одного из жмудей, которого еще никто в Новой Голландии не знал в лицо) донесла, что «львы» выходят, чтобы принять пищу, через 7–10 минут после начала обеденного перерыва, и что у каждого свое фиксированное место за столиками.

Наступил день операции. Точно, минута в минуту, с началом обеденного перерыва все места в «львятнике» были оккупированы сотрудниками шестого отдела.

— Эти места заняты! Я вас не буду обслуживать! Освободите помещение, безобразники! — к такой реакции Евдокии Львовны все были готовы заранее и не проявили никакого смущения. По сигналу Леши все участники операции вытащили из карманов и мешочков бутерброды и бутылки с кефиром. Причем вся еда была именно такой, какой кормила Евдокия, хотя все было взято заранее из общей столовой или даже принесено из дома. Иными словами, обвинить сотрудников шестого отдела в том, что они просто занимают места, было невозможно.

Очень скоро в буфет заглянул первый «лев», он помялся, посмотрел на незнакомых молодых людей, с аппетитом уплетающих бутерброды, вопросительно глянул на растерянную Евдокию и скрылся. Следующую парочку капитанов первого ранга постигла такая же участь. Адмирала в этот день в Новой Голландии не было, это тоже было предусмотрено планом операции. Ребята досидели в «львятнике» до конца обеда, шумно разговаривая на нарочито патриотические темы и, сердечно поблагодарив красную от злости Евдокию за вкусную еду, разошлись.

Еще не кончился обеденный перерыв, а уже вся Новая Голландия знала о случившемся и обсуждала дебют вновь созданного отдела на все лады. Больше всех волновались Евдокия и Алик.

Евдокия боялась потерять адмиральские и капитанские чаевые, а Алик серьезно боялся за свое место начальника.

На следующий день, несмотря на слезные уговоры Алика, согласного повести весь отдел в кавказский ресторан за свой счет, лишь бы не громили «львятник», все были готовы повторить операцию. Но начальство нашло свой выход из положения — двери «львятника» были заперты, а на них красовалась фанерка с надписью «Закрыто на ремонт».

Ремонт этот продолжался долго, и когда он окончился, на дверях появилась новая табличка, на этот раз из добротной пластмассы, с надписью «Профком». Но название «львятник» на долгие годы сохранилось за этим помещением. И если новые люди спрашивали о происхождении такого странного названия для профкома, то им обязательно рассказывали эту историю и добавляли:

— С этого началась деятельность знаменитого шестого отдела.

Учиться в Ленинграде ядерной энергетике в 50-е годы было совершенно негде, и шестой отдел почти в полном составе двинулся в Москву в Лабораторию измерительных приборов Академии наук, которая сокращенно называлась ЛИПАН. ЛИПАН размещался на окраине столицы возле Серебряного Бора. Никаких вывесок это учреждение не имело, хотя жители всех окрестных улиц, если их спросить, как пройти в ЛИПАН, переспрашивали:

«Это где атомную бомбу делают?», и, не обращая внимания на расширившиеся глаза спрашивающего, местный житель показывал правильную дорогу.

Но атомная бомба сотрудников шестого отдела не интересовала. Им нужна была «лаборатория оптических приборов», во главе которой стоял академик Александров. На аудиенцию к Александрову после длительных и многократных проверок документов был допущен весь шестой отдел во главе с Аликом.

В тамбуре звуконепроницаемых дверей, которые вели в кабинет академика, Алик до того перетрусил, что у него подкосились ноги, и он не смог ступить ни шагу. Мощным пинком бывшего футболиста Леша Чернов послал Алика вперед и навесил точно на письменный стол академика. Алик с трудом удержался на ногах, но все же промямлил что-то в ответ на приветствие хозяина кабинета.

Инициативу разговора с академиком Александровым быстро взял на себя Леша. Было решено организовать циклы лекций ведущих сотрудников ЛИПАНА для неофитов из Новой Голландии, экскурсии на «объекты» и практические работы совместно с сотрудниками лаборатории. Академик вызвал двух своих физиков и представил им «товарищей из судостроительной промышленности», поручив всячески опекать этих «товарищей».

Во время разговора в кабинет вошел высокий краснолицый человек в водолазном свитере под мятым белым халатом. (Отметим, что вход в кабинет Александрова был прямо из коридора без всякого предбанника с секретаршами.) Человек с красным лицом назвал академика по имени и отчеству и попросил у него взаймы пятьсот рублей на покупку коровы. Академик достал из ящика письменного стола пачку денег, отсчитал требуемую сумму крупными купюрами и дал их краснолицему. Тот сунул деньги в карман мятого белого халата и удалился так же неожиданно, как и пришел.

В наступившей паузе Александров спросил одного из своих сотрудников:

— Коля, вы не знаете, кто это? Я его много раз видел на Газовом заводе, но как зовут, не помню.

— Я тоже не помню, — отвечал Коля.

Эта интермедия произвела на сотрудников шестого отдела большее впечатление, чем все ядерные реакторы Серебряного Бора, вместе взятые.

Академик попрощался с каждым за руку и пожелал успешной работы.

— Если будет срочная необходимость, заходите прямо ко мне.

Через несколько дней Алик вернулся в Ленинград оправляться от нервного потрясения, а все остальные остались слушать лекции и знакомиться с ядерной техникой.

Славе Кузнецову и Манасяну пришлось тяжелее всех, так как один был дизелистом, а другой и вовсе подводником — ядерная физика была для них делом абсолютно новым и неизведанным. Леша Чернов занялся парогенераторами и турбинами атомных установок, специалистом по паровым турбинам он был и раньше. Сережа (о котором рассказ будет впереди) работал по теплообмену, а в реакторах процессы теплопередачи занимают очень видное место. Дизеля как-то совсем не вписывались во всю эту атомную премудрость, и Славе волей-неволей пришлось переквалифицироваться.

Сначала все эти «эффекты Комптона», «резонансного рассеяния», коэффициенты размножения, замедления, поглощения и ценности нейтронов казались чем-то очень непонятным и мистическим. Но после того как Слава подержал в руках темный и тяжелый, как свинец, кусок урана-238, посмотрел, как запускают водо-водяной исследовательский реактор, и стал носить в нагрудном кармане белого халата радиометр — «карандашик», многое для него стало проясняться.

Первое, что вывело Славу из начального информационного шока, было осознание того факта, что методы расчета критической массы ядерного реактора основаны не на чистой теории, как ему казалось вначале, а на достаточно грубой и откровенной эмпирике. Примерно так же, как и расчет теплового процесса в дизеле.

Эпиграфом к расчетам реакторов атомного ледокола (тогда ледокол еще только проектировался) было изречение «через три точки можно провести кривую и притом только одну — экспериментальный факт». Этот афоризм очень напомнил Славе уроки Александра Васильевича Шумилина. Практической работой Славы в Серебряном Бору был расчет кипящего ядерного реактора. Слава сидел за грохочущей счетной машинкой «Рейнметалл» и решал систему нелинейных уравнений методом последовательных приближений.

Нужно было определить степень размножения нейтронов в активной зоне при различных соотношениях объемов пара и воды. Расчеты были сложные и нудные, если бы за колонками цифр Славе не виделись бы удивительные процессы замедления нейтронов от соударений с атомами водорода, чудеса резонансного поглощения, диффузия тепловых нейтронов. Слава был придан в качестве даровой рабочей силы физику Коле, который был рад неожиданному помощнику и объяснял Славе суть дела. Однажды, увлекшись вычислениями, Слава не заметил, что кто-то стоит у него за спиной.

Только деликатное покашливание академика Александрова заставило Славу обернуться.

— Вы откуда, что-то я вас здесь раньше не видел, — поинтересовался академик, — а где Коля?

Слава объяснил, кто он и откуда и что тут делает.

— А, вы из тех судостроителей, — закивал понимающе академик, — и зачем это Коля дал вам считать кипящий реактор?

На подводных лодках такие реакторы ставить не будем, ну да все равно интересно. А как вы брали температурные коэффициенты для сечений захвата тепловых нейтронов?

Слава показал академику график в липановском отчете.

— Вот отсюда снимали, так Коля сказал.

— Это уже устарело, проведите эту линию чуть повыше, — и академик приложил к графику линейку и чиркнул карандашом, — а когда придет Коля, пусть обязательно зайдет ко мне.

Слава тогда, конечно, не предполагал, что кипящие реакторы начнут строить сериями, и через 30 с небольшим лет один из таких реакторов прославится на весь мир Чернобыльской трагедией. Но тогда предэскизный проект этого реактора очень мирно дремал на листе ватмана со штампами «совершенно секретно» на всех четырех углах.

Физики из Политехнического, принятые на работу в Новую Голландию, те самые, которые называли себя жмудями, приехали в Серебряный Бор значительно позже, чем Леша Чернов, Слава и другие истинные корабелы шестого отдела. Физикам, конечно, осваивать ядерную энергетику было много проще, чем аборигенам Новой Голландии, теорию они знали хорошо, да и студенческую привычку усваивать все на лету еще не успели растерять.

Первые месяцы корабелы и жмуди жили вместе в гостинице «Золотой Колос» у Сельскохозяйственной выставки, а потом перебрались в общежитие ЛИПАНа. Днем все слушали лекции или работали в лабораториях, а вечером пили чай и впитывали в фольклорном исполнении рассказы о кораблях, верфях, авариях и прочих вещах, связанных с их новой специальностью. Жмуди сами попросили о подобных собеседованиях, а корабелы, особенно Леша, были хорошими рассказчиками, способными иногда и приврать, но в меру и исключительно для колорита и усиления эмоционального воздействия.

Например, Леша объяснял жмудям, как корабль спускается со стапеля, и пояснял технические подробности таким повествованием:

— Спускали на Балтийском заводе крейсер 68-го проекта.