«Материалы к заседанию клуба Красная площадь 14 октября 2005 г. Тема заседания: Постиндустриальный класс Москва 2005 Александр Иванович Неклесса Материалы к заседанию клуба Красная площадь 14 октября 2005 г. Тема ...»

Александр Иванович Неклесса

Материалы к заседанию клуба «Красная площадь»

14 октября 2005 г.

Тема заседания:

«Постиндустриальный класс»

Москва

2005

Александр Иванович

Неклесса

Материалы к заседанию клуба «Красная площадь»

14 октября 2005 г.

Тема заседания:

«Постиндустриальный класс»

Москва 2005

СОДЕРЖАНИЕ

Новый интеллектуальный класс.................................... 3 Локомотив Постмодерна, или «Территория тьмы».................... 27 История в (пост)современном интерьере............................. Постиндустриальный класс

НОВЫЙ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ КЛАСС*

Лекция, прочитанная в клубе «Билингва» 3 марта 2005 г.

Господа! Мое выступление обозначено в программе как лекция. Но лекция, как известно из ис тории предмета, есть некий подготовленный текст, который читается в аудитории. В данном случае я чувствую смущение именно в связи с образовавшейся коллизией, поскольку написанного или проду манного заранее текста нет. Кроме того, мне кажется, в данной ситуации он, пожалуй, был бы излиш ним. Запись же, так или иначе, образуется потом.

Не буду лукавить — я не столько собираюсь читать вам лекцию, сколько надеюсь прочертить не кую лоцию, выстроив смысловой коридор, чтобы реализовать свободный полет мысли к некоторой цели. Причем маршрут интеллектуального путешествия, его топос, стоянки мне до конца не извест ны: ведь продвигаться мы будем в том зыбком пространстве нереализованной практики, которое рас полагается между настоящим и будущим. В привычных структурах повседневности нам придется опознавать признаки совершающихся или еще только предстоящих перемен, сводить воедино отбле ски социальной перспективы, очерчивая пунктиром целостный образ земли за горизонтом. Именно здесь, на кромке мира изведанного и иноположенного, мы, подобно Сане Григорьеву, возможно, су меем отыскать свою шхуну «Мария», хотя одно упоминание данного сюжета в наши дни несет в себе определенные обертоны...

Подобная постановка темы, кроме того, оставляет свободу заглядывать и за обозначенные ею пределы.

«Новый интеллектуальный класс» — понятие емкое, провокативное, если угодно, в чем то эниг матичное. Имеющее не только долгую историю, но и многомерную перспективу. Именно о социаль ной перспективе было бы желательно повести разговор в связке с размышлениями о странной при роде людей «четвертого сословия», их содружествах, конкуренциях, коалициях. Хотелось бы лучше понять враждебную прежнему порядку вещей идеократическую и технократическую страту, посте пенно заселяющую разгосударствленную землю и транснациональный космос. И ту особую роль, ко торую ей еще предстоит сыграть в грядущем акте мировой истории.

Речь, таким образом, пойдет у нас о (пост)современных «гражданах неба» — когорте энергийной, искусной, амбициозной, претендующей на многое и уже обладающей здесь и сейчас немалым. Созда ющей параллельно прежним земле и небу собственный постиндустриальный и медийный, космос, предназначенный, однако же, не только для перемещения и перевоплощения информации. Новый интеллектуальный класс — я, кажется, успел назвать его четвертым сословием — группа весьма неод нородная, эклектичная, даже двусмысленная (вспомним знаменитое «предательство клерков»), а по сему требующая определенных усилий по историческому декодированию. Другими словами, нам по надобиться толика социальной анатомии, как в отношении ее запутанного генезиса, так и, хотя ам бициозных, но вместе с тем не вполне ясных перспектив.

Надеюсь, подобная динамичная «дорожная карта» разговора дает шанс обнаружить и понять не что не вполне очевидное, но достаточно важное в том смешении строительных балок, рабочих черте жей и противоречивых концептов, которое представляет на сегодняшний день здание будущего. Тем более что время увенчания его шпилем, пока не наступило. Поэтому в течение вечера или, точнее, в рамках отведенного регламента я попытаюсь совершить несколько шагов за горизонт сложившегося образа повседневности, дежурных истолкований причин, субъектов и агентов трансформации.

Наконец, последнее: мера полноты и удачливости сегодняшнего предприятия в немалой степени будет зависеть от реакции зала, моей способности ее ощутить и правильно интерпретировать.

* Александр Иванович Неклесса — член бюро Научного Совета «История мировой культуры» при Президиуме РАН, председатель Комиссии по социокультурным проблемам глобализации;

заместитель генерального директора НП Институт экономических стратегий. 2005, А.И. Неклесса.

Клуб «Красная площадь»

У траектории разговора — три опорные точки, первая из которых: глобальная революция. Глобаль ная революция на сегодняшний день достаточно затертый термин, ярлык, инициированный в свое время Первым докладом Римского клуба и успевший за прошедшие с 1991 года 14 лет обветшать, ес ли не «пожелтеть», но, по моему разумению, в своей взрывной сущности так до конца и не раскры тый.

Изменения, происходившие в обществе за эти годы, описывались преимущественно с сенсаци онной, феноменологической, либо напротив — спекулятивной, схематичной точки зрения и почти исключительно в конъюнктурном сравнении (и противопоставлении) прежней системе координат.

Иначе говоря, внимание, как правило, фиксировалось на бросающихся в глаза признаках и отличи ях новизны, а не на постижении ее внутренней, оригинальной природы. И не на оценке трансформа ционных перспектив общества — громадном социальном потенциале, который напрямую связан с динамикой ценностных ориентаций и мировоззренческих основ, а не просто с пестротой техничес ких новинок и яркими модификациями стиля жизни.

Целостный образ Нового мира, архитектоника грядущего строя оставались, да и сейчас во мно гом остаются за горизонтом социального и философского постижения, развернутого аналитического прогноза. Что же касается опознания главного механизма творения истории — «темпераментной», тугой пружины перемен, лидирующего субъекта социального действия — подобные материи также оказались в значительной мере нерасшифрованными, скрытыми под флером разговоров о научно технической революции, бессубъектном, «объективизированном» прогрессе, постиндустриализме и социальном постмодерне. Мы еще об этом поговорим, но, если позволите, чуть позже.

Вторая опора — инструмент, который хотелось бы непременно отметить: новые системы управле ния. И даже шире, нежели просто системы управления, — иные социальные конструкции, другие орга низованности. Как раз не организации — тем более не «учреждения» в современном понимании — а организованности, поскольку сам термин «организация» применительно к ним оказывается чересчур громоздким, не вполне уместным, неадекватным описанию динамичного (пост)современного объек та. Именно инновационные гибкие организованности, которые не представляют собой ни учреждения, ни организации в прежнем смысле этих понятий, являются поколением иной оргкультуры, тем, что я называю, в частности, «амбициозными корпорациями». Определяются подобные структуры также как «астероидные группы». К новым социальным организмам можно сегодня прилагать массу языко вых новообразований — это открытое поле действия: простор для лексических набегов и театр семан тических войн.

Наконец, третье основание траектории рассуждения прямо связано с темой нового интеллекту ального класса, при этом речь идет не столько о предтечах и агентах (хотя и о них тоже), сколько о субъектах, созидателях и движителях социальных перемен. А также о глубинных мотивациях и ин тенциях происходящего глобального сдвига.

Тут я вновь вижу драматичную развилку. Первая заминка была связана с выбором между лекцией или лоцией, и я склонился в сторону последней. Иногда косвенным образом удается сказать больше, нежели напрямую. В чем же причина очередной дилеммы? Пожалуй, в том, что энигматичную и пе струю в социальном отношении категорию новый интеллектуальный класс можно опознавать и опи сывать различным образом.

К примеру, исторически, т.е. как социальную страту, имеющую впечатляющий стаж и еще более древний, замысловатый пролог. Генезис настолько глубокий, что корни его с трудом могут быть про слежены под дремучей сенью времен, а обрезать их приходиться разве что границами Большой Исто рии. Но вот в социо антропологическом аспекте сюжет может быть растянут уже на иной манер: до предметной бесконечности «дробных мерностей Мандельбро» — иначе говоря, в любой, сколь угодно малой исторической ситуации мы вновь и вновь обнаруживаем представителей изучаемого семейства.

Позвольте небольшую маргиналию: в свое время меня поразил тот факт, что максимальное ин теллектуальное усилие человек, его мозг делают где то в двухлетнем возрасте, осваивая язык, — это пик персонального интеллектуального прорыва homo sapiens’а. Возможно нечто подобное можно об наружить и в истории… Но это так, к слову.

Новый интеллектуальный класс — современное, деятельное и яркое племя, явившее миру калей доскоп своих прозрений и миражей где то на пороге 70 х годов прошлого века. (Оставим пока за скобкой прагматичную и гротескную тень его предтечи — джиласовский «новый класс», да и всю противоречивую тему «марксизма без пролетариата».) Эти энергии ворвались в мир, породив массу впечатляющих явлений — прежде всего в американской культуре — ряд «феноменов и трендов», ко торые и сегодня во многом определяют политический ландшафт не только США, но также Европы, Евразии... Энергичная страта, если и не была до поры предметом бурных дискуссий (хотя, пожалуй, была: вспомним, к примеру, полемику, связанную с «революцией элит»), то время ее полномерного обсуждения, равно как и темы глобальной социальной революции, совершающейся на планете Земля, явно не за горами.

Именно о социальной, а не о постиндустриальной или информационной революции идет речь, о борьбе за ценности и архитектуру нового эона, о Революции с большой буквы, с грандиозными целя ми, оригинальными предметными полями, деятельными субъектами и агентами перемен.

Чтобы слово «революция» не осталось втуне и дабы придать выступлению конъюнктурный «тре пет и драматизм», посвящу следующий пассаж воспоминаниям об одной дискуссии, т.е. приведу в контексте основного рассуждения в качестве примера некий, как сейчас принято говорить, «кейс».

Присутствуя недавно в этом же зале, я слушал лекцию весьма известного политтехнолога, запи сав некоторые высказанные им мысли. И теперь прежде чем рассуждать о глобальной революции, о новых системах управления и, главное, о тех странных субъектах, которые инициируют перемены, хотелось бы сказать несколько слов еще об одном универсальном феномене: об оппозиции революции.

О взаимоотношениях прямого действия и социальной косности, нередко мимикрирующей под ста бильность, о контрреволюции и ползучих реформациях политического курса. А также о праве чело века и организаций на деятельную и революционную позицию.

Жизнь есть перманентное преодоление немощи естества и борьба человека с поглощением его души «животным идеалом». Революция возвращает первородство, очищает корпус корабля истории от оледенения, а дно — от ракушек. Но и сопротивление переменам, и целенаправленное уничтоже ние новаторов — не менее древняя традиция, чем усилия по трансценденции сложившихся форм бы тия или борьба за становление, воссоздание и обновление личности. Данный «тренд» можно просле дить от ветхих сказаний о казнях первых изобретателей до тщательно продуманных модификаций ге роев антиутопий — этих зрячих в царстве слепых. В центре же человеческой истории закреплено дре во, на котором был повешен величайший из них.

Вот публичная цитата из еще свежего в памяти рескрипта: «Нельзя допустить в политику силы, со мневающиеся в том, полезна или не полезна революция». С подчеркнутым отрицательным знаком про износилась эта сентенция, ведь теперь даже школьник знает, что «лимит на революции исчерпан» и на ступило — по крайней мере, продекларировано наступление времен стабильности, покоя и благода ти. В общем, «мир и безопасность» (причем, эту максиму мы где то слышали). Или, в другом месте лекции и другими словами, но зато — прямым текстом «для тех, кто не понял»: «те силы, которые счи тают, что революция полезна, не должны быть допущены в политику».

Это было первое «мыслительное животное», которое вызвало у меня шевеление в бровях и неко торую контролируемую эмоцию. Тут я зафиксировал высказанную мысль. Оказалось не напрасно.

Другая, вскоре последовавшая сентенция, которую я также прилежно записал, гласила следующее:

«Оппозиционная среда имеет сегодня возможности, ресурсы и время для того, чтобы провести люстра цию себя самой. Пока этого нет, власть не имеет права допускать непредсказуемых участников к како му бы то ни было влиянию в государственных делах. А при попытке прорваться в него обязана применить силу». (Вы бы видели, что весьма выборочно подчеркнул в этих фразах мой автоматический редактор при чтении данной цитаты!) Стуруа, присутствовавший на том действе, суммировал высказанную позицию достаточно афо ристичным образом: «то есть власть обязана пресекать всякие попытки прорваться к власти». Особой дискуссии по этому поводу, правда, не получилась, разговор пошел скорее по линии «кто и что делал в 17 ом, до и после»… Но вернемся к речи докладчика, буквально для заключительного fortissimo. Вот оно: «Власть ме нее способна к стратегической инициативе, чем оппозиция». Для меня это было своего рода crescendo — честное завершение логического круга рассуждения. Хотя реально черта была подведена чуть позже уже откровенно постдемократической мыслью: «После того, как государство учреждено, говорить о народе означает переходить в какое то другое пространство, сказочное, мифологическое». Вот такая «симпатичная» фраза, чем то напоминающая архитектонику древнеегипетских пирамид, уж не ска жу наверняка, принадлежит ли она докладчику или кому то иному, ушедшему с годами в историчес кую тень, а в настоящий текст введена мною в качестве, скажем так, шутки. Истину же попробуйте угадать сами. Она, как говорится, «где то рядом»… Почему я привел сегодня эти цитаты? Думаю, message ясен. Дело в том, что в последнее время в России на слуху были три «петушиных» слова (год то какой!).

Клуб «Красная площадь»

Слово первое: деприватизация незаконно присвоенного имущества — ожидание чего никогда не уходило из социального подсознания, подспудно «варилось» и, наконец, под сполохами «померанче вой революции» начало вскипать и выходить на поверхность. Хотя я помню недолгий взлет темы еще в самом начале 2000 го года, когда о деприватизации примерно десяти российских объектов — тех са мых, обретенных с использованием «специфической» технологии залоговых аукционов в обход зако на о запрете на приватизацию стратегических объектов — заговорили не только в России. Но много значительным образом также на страницах одного, весьма влиятельного зарубежного издания… Что заставило тогда задуматься, если не многих, то некоторых.

Второе слово, громогласно прозвучавшее на постсоветском пространстве, — судебная ответст венность за преступления, включая коррупцию, причем, ответственность, распространяющаяся также на высших должностных лиц.

Наконец, третье слово… интересно, кстати, что произносилось оно также докладчиком, которого я цитировал, правда, в ином смысле… слово не просто острое, а чрезвычайно, чрезвычайно острое — люстрация.

Все три слова — деприватизация мошенническим образом присвоенного, реальная ответствен ность за преступления, совершенные в период нахождения у власти и люстрация — есть элементы по литической борьбы, входившие в той или иной пропорции в ткань «бархатных революций», совершав шихся на рубеже 90 х годов в Центральной (тогда — Восточной) Европе. Но запрещенные к действию и оставленные лишь для вялого устного употребления (за исключением последнего, практически пол ностью исключенного из публичного оборота) на основной части постсоветского пространства.

В России постиндустриальный класс проиграл свой «Сталинград» — битву за будущее, и мы по знали этот мир и российское общество не как социальную связанность людей, соотносящихся с пост индустриальным производством и бытием, но скорее как своего рода Frankenstein Unbound — как джи ласовский новый класс, сбросивший сковывавшие телеса идеологические путы. Правда, номенкла турный класс предстал поначалу в достаточно обновленной упаковке и окруженный сонмом новояв ленных попутчиков. Архаизация проявилась потом.

В большинстве своем американские интеллектуалы были не слишком осведомлены о существо вании книги Милована Джиласа «Новый класс». Переиздавалась она несколько раз, но преимущест венно для Восточной Европы и России. Однако когда происходили события 60 70 х годов — то, что впоследствии было названо «вступлением в фазу новой метаморфозы всей человеческой истории», «ми ровой революцией», «великим переломом», причем названо такими авторитетами социального анализа, как Эммануил Валлерстайн, Збигнев Бржезинский, Рикардо Диес Хохляйтнер (преемник Аурелио Печчеи на посту президента Римского клуба), — термин «новый класс» вновь выходит на поверх ность. Но уже в ином качестве: хотя звучали слова о «буржуазной скорлупе», социальной революции, отчуждении человека, однако речь шла одновременно и о глобальной проблематике, об экологии и конвергенции, о новом мировом порядке… Таким образом происходило становление класса «глубо ко враждебного прежнему порядку вещей».

Различными путями на протяжении ХХ века третье сословие уходило в прошлое. При этом вме сте с культурой протестантизма отменялся и «старый, добрый веберовский капитализм». Сословие же новоявленных «странников и пришельцев» на протяжении столетия умножалось, организовывалось и утверждалось в правах, причем реализуя себя в достаточно различных версиях. Если Джилас рас сматривал новый класс как сословие узурпатора, отнимающего революционные и социальные права у пролетариата, и описывал его в категориях номенклатуры — расценивая последнюю как консерва тивное сословие — то американский новый класс скорее выводился из революции в сфере управле ния, т.е. из знаменитой «революции менеджеров», а также социо культурной трансформации после военного ландшафта: очевидных перемен в ценностной иерархии общества.

Акции нового класса заметно взлетели в период вьетнамской войны, когда стали очевидными приход в мир иной культуры и ослабление скреп прежней ментальности, проявившиеся, в частности, в дефектности привычных методов воздействия на события. Влияние нового класса возрастало по мере взятия под контроль средств массовой информации и развлечений, развития спектра постинду стриальных технологий, в особенности информатики, транснационализации финансов, изменения норм поведения в студенческой среде и обществе в целом, образования инновационной генерации young ambitious professionals — яппи... Другими словами, влияние страты росло по мере увеличения числа людей, непосредственно занятых созданием, развитием и приватизацией предметных полей постиндустриального мира, держателей интеллектуальных и информационных активов, а впоследст вии — операторов ресурсов финансовых, авторов высоких геоэкономических и геополитических тех нологий, творцов смыслопроводящих сетей Нового мира.

Позволю тут небольшую маргиналию. Как известно, науки социогуманитарные науками в пол ном смысле этого термина не являются. Именно поэтому, кстати, Нобель в свое время не оставил на град за данные дисциплины ума и знаний, включая, экономику, которая также является социогума нитарной дисциплиной, ибо ее предмет — одна из форм практики, т.е. общественных отношений. Так что, когда ежегодно в октябре СМИ сообщают о присуждении очередной нобелевской премии по экономике, знайте: вас немножко обманывают, Нобель такой премии не оставлял, а награда, о кото рой сообщается в новостях, учреждена одной национальной финансовой организацией. В позиции же самого Нобеля просматривается дух прошлых времен: отношение общества к социальным/гума нитарным знаниям. Но в меняющемся мире свершается не только социальная революция, происхо дит также переворот в структуре и иерархии эпистемы, в результате именно социогуманитарные ко ды становятся плотью, кровью, квинтэссенцией постиндустриальной революции.

Должен сказать, я не слишком люблю слова, начинающиеся с приставок «пост», «нео», «пара», «квази», «анти». Потому что, когда мы говорим «постиндустриальный мир», мы, в сущности, указуем пальцем куда то в небо — что там за горизонтом: «пост история», «пост цивилизация» — что это та кое? Здесь начинаются проблемы: с обоснований и определений. Раз уж мы говорим «пост история», «пост цивилизация», то следует объясниться, ибо мы рассуждаем о некоем особом состоянии обще ства и должны привести тому не только доказательства, но также сформулировать соответствующий категориальный аппарат. Кроме того, приходится признать (и показать), что у подобного состояния общества есть свои фундаментальные причины, свой могучий движитель.

Вот еще маргиналия, но уже иного, фантазийного рода. Я так понимаю, когда Маркс сидел с Энгель сом за большим обеденным столом, и Фридрих жаловался на сложности, которые он имел на своей анг лийской фабрике, то Маркс вполне проникся проблемой пролетариата и поставил его в оппозицию к бур жуазии как некоего могучего, деятельного, но и докучливого оппонента, источника всех свар, коллизий и опасений, высказывавшихся и обсуждавшихся за тем обеденным столом. Таков был повседневный фон, из житейских обстоятельств которого были сделаны далеко идущие выводы. Слишком далеко идущие.

Почему же слишком? Потому что не рабы сокрушили рабовладельческую Римскую империю, не крестьяне наследовали феодальному строю, и точно так же не пролетариат воспарит над капитализмом.

Это хорошо поняли в XX веке разные люди: Антонио Грамши — гений XX века, в тюремной камере, а затем в тюремной больнице вынужденный изобретать собственный, оказавшийся весьма плодотвор ным, социальный язык. Франкфуртская школа — в лице многих, если, практически, не всех своих вид ных представителей: Макса Хоркхаймера, Юргена Хабермаса, Вильгельма Райха, Теодора Адорно, Гер берта Маркузе... То, что объединяло этих различных мыслителей, были размышления о гегемоне про исходящих и грядущих перемен на основе идеи о марксизме без пролетариата. Ее то они и развивали.

Ряд выводов и положений Маркса оказались перспективными, особенно знаменитый одиннад цатый тезис о Фейербахе — о переделке мира. Или, как выразил схожую идею в 60 е годы прошлого века австрийский астрофизик, один из отцов основателей Римского клуба Эрих Янч, определив ее как активное представление будущего. Иными словами, действия по его организации — нормативный прогноз, проектирование будущего, его планирование, и составляют методологическое зерно марк сизма, стремительно проросшее в XX веке и своими многочисленными соцветиями околдовавшее не дюжинные умы. Долгое время профессорско преподавательский состав факультетов общественных наук, практически, всей планеты находился под особым очарованием марксизма. Однако по мере на растания в мире перемен все более актуальным становился вопрос: кто же является их таинственным инициатором, гегемоном и субъектом, чей наследуемый трон (пусть и на бумаге) столь долгое время занимал в качестве узурпатора сокращавшийся, словно шагреневая кожа, пролетариат?

И еще. Вебер объяснял — и его любили цитировать — что культурные истоки буржуазии коренят ся в протестантизме. Где же в таком случае находятся истоки новой, неопознанной культуры, которая противостоит буржуазной, «веберовской» системе координат? И которой, судя по умножающимся признакам, удалось таки переломить ход истории?

Более того, по мере проникновения в содержание проблемы, обнаруживается, что между обозна ченной ранее американской ситуацией и джиласовской точкой зрения на характер эпохи принципи ального расхождения, в общем то, и нет.

Милован Джилас рассуждал с негативными коннотациями о серьезной проблеме — существен ном изъяне марксистской социологии, ибо обширной частью мира правила не буржуазия и не проле Клуб «Красная площадь»

тариат, а некто третий. О чем то подобном, впрочем, в разное время и разным языком — пожалуй, да леко не всегда осознавая глубинную суть собственных высказываний — говорили также Ленин и Ста лин (с его знаменитом тезисом об «ордене меченосцев»), Муссолини и Гитлер. У них встречаются рез кие, причем поразительно схожие выражения касательно ломания буржуазии об колено или, как выра зился Гитлер: «мы должны расколоть скорлупу буржуазного строя». Не отставал и Муссолини, писав ший о презрении к «основе буржуазной жизни — эгоизму». Есть и у Ленина высказывания, весьма со временно звучащие: скажем, об установлении в мире «нового общественного порядка».

Общим местом была активная антибуржуазная позиция, и хотя практические выводы делались достаточно различные, их объединяла та или иная форма «партийно номенклатурной», управленче ской доминанты. Причем данная позиция обретала все более внятный горизонт для дальнейшей фу туристической экспансии, ибо, повторюсь, реализовывалась она не только в литературных утопиях и антиутопиях — этих эскизах нового мира — но также в пришедших «весомо, грубо, зримо» формах общественной организации. Это была своего рода преадаптация к меняющейся среде и подготовка к становлению нового интеллектуального класса, как конъюнктурная мутация, совершаемая подруч ными средствами, порою достаточно грубым, нелепым образом, а порой просто как карикатура на складывающееся положение вещей. Историческая ситуация менялась, но ее гегемон был эклектичен, раздроблен, толком неопознан, и впереди у него маячил призрак «ректификационной процедуры», которую Антонио Грамши обозначил как культурно моральную реформацию.

Во многом аналогичные тенденции развивались и в коммунистическом мире, и в мире корпора тивном (тут я имею в виду, прежде всего, ту часть идеологии фашизма, которая обосновывает прин ципы построения корпоративного государства). Наконец, та же, по своей сути, антибуржуазная теза была провозглашена в ходе «революции менеджеров». А затем красочно и даже карнавально — вы плеснулась в мир на волне «красного мая» в Париже и контркультурного движения в США. Движе ния, со временем сменившего пестрые, мозаичные одежды на иные обличья, введя в регистр main stream’а свои существенные обертоны.

Управленческая элита, будучи далеко не однородной, тем не менее, постепенно выпестовала собствен ную формулу социального конфликта, в том числе — для себя самой. Да, управленец становился над вла дельцем и начинал «свою игру», владелец же нередко распылялся и превращался в слабое звено — кстати, не наблюдаем ли мы сейчас в России нечто подобное? Но социальная трансформация этим не заканчива ется: над управленцем прежнего типа — администратором, руководителем бюрократом — возникает тень из будущего: новый тип управленца. Это человек, предпочитающий уделять приоритетное внимание иным субстанциям: подчас не столько собственно производству, сколько сложным схемам движения финансов, информации, нематериальным активам, иначе говоря, особым формам капитала: не только производст венному или денежному, но также (в возрастающей степени) интеллектуальному, символическому, соци альному, культурному, человеческому… Другими словами, данный индивид пребывает и действует в суще ственно иной, постиндустриальной, реальности, все более умело распоряжаясь ее активами.

Важным результатом освоения новых, не вполне материальных, либо вовсе нематериальных акти вов является размывание самого понятия/субстанции собственности, её фактическое переоформление из категории политико экономической и, отчасти, юридической, в разряд реальности информацион ной, автомотивационной, и даже в определенном смысле игровой. Одновременно претерпевает сущест венную трансформацию весь комплекс реалий, связанных с прежней формулой рынка, в том числе воз никает регуляция хозяйственных связей, основанная на иных принципах и преследующая иные цели Усложняясь, процесс вместе с тем становится более целостным и внятным. Если прежде частный владелец управлял преимущественно производством, то затем на его месте оказался профессиональ ный менеджер, которому безразлично, что именно и каким образом производит предприятие. Его профессиональные интересы расположены под другим углом, а эффективность меряется иной ме рой. К тому же новые управленцы в области политики, экономики, идеологии, все чаще осознают свое особое родство и синергию, систему связей, деятельно сводящую их в особый конгломерат пря мых и косвенных взаимодействий (особенно на уровне высшего звена), творя чудо классообразования.

Чувствуя историческое превосходство над буржуазным миром и его обитателями, новая элита в какой то момент неизбежно пытается сбросить ярмо прежнего порядка вещей. А затем, продолжая и развивая политику исторического компромисса (правда, на существенно меняющихся со временем условиях), решается, тем не менее, сойтись с прежними сюзеренами и партнерами в схватке за буду щее, опираясь при этом на умножающиеся группы союзников по социальной коалиции. В ходе по добных пертурбаций неизбежно выявляются существенные различия между управленцами прежнего, номенклатурного типа и представителями нового класса, чьи мировоззрение, мирополагание и обра зы будущего явно не совпадают.

Шаг за шагом «земная» и «небесная» власть переходит к представителям нового идеократическо го класса, производящего смыслы, нормы и оперирующего ими. Новый класс, попросту говоря, при ватизирует власть, причем власть всякую, а не только экономическую или даже политическую, пони мая ее как целостную категорию, занимаясь проектированием ментальных и социальных кодов дей ствия, воплощая инновационные властные конструкции, предопределяя, в конечном счете, истори ческое целеполагание общества. Сегодня властвовать все чаще означает держать первенство в индус трии идейного и семантического производства: тот, кто лидирует в данной сфере, тот и властвует, притягивая союзников и влияя «черной ли, белой ли магией» на оппонентов. Здесь истоки непонят ной иначе внутренней мощи «оранжевых» и иных «цветных» революций, безотносительно от внешней поддержки, которую в той или иной форме получают все стороны (хотя чаще речь идет о противосто янии «административным», «силовым», «финансовым» или иным ресурсам государства).

Итак, прежняя номенклатура и новые, более гибкие управленцы оказались двумя диалектически сопрягающимися, но и конкурирующими силами, которые, тем не менее, внутри Старого мира в не сколько этапов обустроили собственное пространство действия или контробщество — плацдарм для глобальной трансформации мира. В конечном счете, в обществах будущего деятельно, хоть и не все гда материально, соприсутствуют революционеры мира настоящего. Также как наш мир наполнен де лами и тенями деятелей и мыслителей прошлого… Мощный катализатор дестабилизирует прежний порядок вещей, а энергии «глобальной демокра тической революции» облучают, трансформируют сейчас не только Большой Ближний Восток, Цен тральную Азию, Тихоокеанское кольцо, но также мир Североатлантический, включая Европу, и Ев разию, обессмысливая, развоплощая, уничижая многие прежние социоструктуры, сохраняемые в подмороженном виде до сего дня в ряде стран, включая Россию. Или, скажем, в Соединенных Шта тах, где мы также наблюдаем отблески этого универсального конфликта, в том числе, скажем, в виде соперничества Демократической и Республиканской партий.

Тот же портной, который перекраивает Украину, а заодно другие части постсоветского простран ства, прочерчивает мелком будущее США. Апофеозом социальной трансформации станет момент, когда «оранжевая революция» охватит и поглотит Америку, обратив осколки прежнего державного социума в своеобразный Мир индиго. Под определенным углом зрения и Хилари Клинтон может вос приниматься как прототип «оранжевой леди Америки», но истинная революция произойдет лишь тогда, когда будет перерезана пуповина, связывающая в настоящее время мать и рожденное ею дитя:

государство интегрию США и транснациональный мир власти без государства.

Если же обернуться слегка назад и припомнить историю становления архипелага посткоммуни стического мира, то возникает вопрос о специфике революций, прокатившихся на рубеже 90 х годов по странам Восточной Европы, и особенностях становления постсоветского пространства? Каскад «бархатных революций» произвел двойную трансформацию общества: сметены были не только преж ние властители, но одновременно решился вопрос со значительной частью работников спецслужб и коммунистической номенклатуры, в том числе посредством люстрации. Здесь прошла грань, отде лившая одну форму революции (восточноевропейскую) от другой (советской), предопределив и ра дикализм перемен, и полученный в результате социальный импульс. Что то подобное мы, кажется, чи тали у Томаса Карлейля… Но как можно было провести люстрацию в «посткоммунистической» России, когда во главе стра ны стоял бывший то ли кандидат, то ли член политбюро ЦК правившей партии, и он же — бывший секретарь областного (регионального) комитета КПСС? Поэтому, если «бархатные революции» в од ной части постсоветского пространства прошли некоторый путь (в Балтии), то на других территори ях они явно застопорились, лишь «подморозив» реалии, характерные для обрушившегося в истори ческое небытие СССР. В результате возник затянувшийся на годы и, вероятно, десятилетия вялотеку щий смысловой и социальный конфликт… И не то чтобы существенной препоной была, скажем, сама «стилистическая» природа прежнего строя, которая, правда, выйдя со временем на поверхность, в чем то — словно нахлынувшее dйjа vu — сохраняла, имитировала, клонировала, казалось бы, пройденные ступени истории. Хотя стилистика явление многозначительное — как знаковое обрамление, своего рода татуировка, как символический десигнат существующего порядка вещей. Особенно когда реконверсия прошлого происходит под фан фары радикальной смены социального регистра и политического контрапункта. Революция наших дней потому и глобальна, что обладает (хотя не всегда сама это осознает) собственным языком, вески ми аргументами и амбициозными горизонтами. И одновременно — глубокими корнями, являясь сег ментом телеологичекой и потому постоянно обновляемой конструкции.

Клуб «Красная площадь»

Я колебался, с какой исторической меркой подходить к теме нового интеллектуального класса, «мыслящего сословия», да и сословности в целом: меритократия сейчас явно перекраивает прежнее понимание сословности, связывая статус не с происхождением, а с личными качествами.

Однако нить повествования можно тянуть не только от (пост)современности, но и с противопо ложной стороны исторической шкалы. Хотя бы щепотку этого исторического перца следует, навер ное, вбросить в бульон разговора.

Такой концепт, как первое, второе, третье сословие зазубрен со времен школьных учебников поч ти как таблица умножения, хотя появился он лишь в десятом веке. В сущности, систему трехсослов ного общества создали на рубеже первого и второго тысячелетий христианского мира два епископа:

Адальберон Ланский и Герард Камбрейский. Однако уже в первые века второго тысячелетия, в усло виях ускорения социальной динамики развертывается дискуссия о сословии четвертом. Кто же за числялся теоретиками тех времен в соответствующую страту? К ней относили ростовщиков, клоунов, лицедеев (представителей шоу бизнеса, говоря современным языком) — другими словами людей, преступавших определенные сословные и традиционные запреты, «выходящих за рамки».

Удивительным образом данная схема уводит нас в еще более седую древность. Вспомним касто вую систему варн Древней Индии, точнее изначальную ее тетраматрицу. Наверху — брамины; чуть ни же: правители раджи (по крайней мере, в теории); затем следуют люди, связанные с материальным производством: купцы, крестьяне — вайшья. Вот и привычная трехсословная система. Но в отличие от Европы в этой системе устойчиво, а не эскизно и дискуссионно присутствовало также четвертое сословие — шудры.

Шудры нередко понимаются обыденным сознанием как «рабочие и крестьяне», т.е. «угнетаемый индийский пролетариат» своего времени. Вайшьи же, воспринимаемые как купцы и землевладельцы, в упрощенных схемах объединялись с раджами и браминами в единую социальную пирамиду, эксплу атирующую несчастных шудр. Однако исторические, а не мифические шудры — это не крестьяне, не «пролетариат». Скажем уж лучше так, «основной пролетариат» того времени — это вайшьи, т.е. крес тьяне наряду с землевладельцами и купцами — другими словами, производители материальных цен ностей и их операторы. А вот кто же такие шудры? Шудры — люди, которые на профессиональной основе оказывают услуги (в том числе развлекали, хлопотали по дому). В сущности, как ни парадок сально это прозвучит, шудры — люди постиндустриального общества, в том числе люди шоу бизне са, прислужники, танцоры, прочая челядь… Древние индусы считали, что история движется от золотого века к Кали юге — веку железному. С определенным металлом ассоциировались и варны: шудры как раз соответствовали железу: им пред стояло наследовать землю. Тут на ум приходит много параллелей, включая, скажем, «Труды и дни» Ге сиода или видение пророка Даниила… Если оторваться от слишком уж далеких времен, можно вспомнить период зарождения современ ной «городской цивилизации» — тот грандиозный перелом между вторым и третьим тысячелетием по сле Рождества Христова, когда в европейской Ойкумене, на территории Universum Christianum развора чивалась колоссальная социальная революция. У нее было несколько взаимосвязанных составляю щих: «зеленая революция», т.е. рост производства продуктов питания в результате применения ряда инноваций; демографическая революция — значительный прирост населения Западной Европы; «ка стелянская революция» (в раннем средневековье не было феодализма). И, наконец, начало городской революции — к тому времени в Западной Европе и городов то в современном понимании почти не ос тавалось: так, «форумные площадки», где собирались небольшие городские общины во главе с епис копом, а жизнь протекала преимущественно в сельской среде, «на виллах» (т.е. в деревнях).

Отзвуки тех времен сохранила для нас топонимика Западной Европы, где у ряда городов неред ко встречается характерное окончание «виль». Общее же европейское пространство было скреплено единой религией и таким институтом как церковь и монашество, которые играли в раннем средневе ковье также совершенно особую роль хранителей социогенетического фонда будущей цивилизации:

мировоззрения, текстов, навыков гуманитарного, да и не только гуманитарного знания. К примеру, основы практического образование в сфере «низких искусств»: агрокультуре, каменной кладке, ис кусстве определения времени, изготовлении различных механизмов и инструментов и т.п.

Но с какого то момента городская среда начинает стремительно восстанавливаться: возникали новые и развивались прежние города, люди переселялись за городские стены, порой достаточно сим волические. Это были, однако, уже не прежние, преимущественно административные центры, кото рые знало древнее и восточное общества, а, скорее, преображенный в новое качество (подчас города коммуны) portus — в прошлом анклав, куда селили чужеземцев, и где происходила торговля. Города нового типа становятся аккумуляторами материального и интеллектуального спроса/предложения, т.е. в них развивается денежная экономика, рынок соответствующих товаров и услуг. И одновремен но — возникают потребности в сфере знаний и умений, которые уже не удовлетворялись прежней, монастырской и теологической системой образования. Востребованными оказались иные професси ональные и интеллектуальные компетенции.

Так возникает новая система образования, организованная по типу цеховой культуры. В совре менной образовательной системе мы видим ее многочисленные отголоски, к примеру, в иерархии:

студент, бакалавр, магистр. Это те же: ученик, подмастерье, мастер. От орденской (тоже своего рода цеховой) структуры пришло понятие коллегии (колледж). От церковной — декан (дьякон). Кстати, преподаватели и являлись клириками, но клириками особыми (позже — клерками). Церковный люд, вообще то говоря, сам готовил в свое время революционные модели общественного устройства, на иболее известными из которых были клюнийская реформа, движение «божьего мира», наконец, мно гочисленные еретические схемы организации социума… Мир бурлил.

Социальная трансформация приобретала порой острый политический и мировоззренческий (позже сказали бы — идеологический) характер. И упомянутые ранее Адальберон Ланский и Герард Камбрейский по своему соучаствовали в создании предпосылок данных процессов и когда продви гали первое сословие (формулируя трехсословную схему человеческого общежития), и когда первый из них еще в начале карьеры содействовал усилиям своего дяди Адальберона Реймсского по смене ди настии Каролингов (на Капетингов). В чем то схожие интенции и коллизии проявлялись позже в борьбе гвельфов и гибеллинов, коммун и землевладельцев.

В начале второго тысячелетия в условиях социального кризиса и ломки прежнего мироустройст ва в Европе прорастали семена ползучей революции — совершалась трансформация прежней Ойку мены, породившая, в конечном счете, иной мир с другой системой политических взаимоотношений, где в числе других новаций вполне определенное место стало принадлежать профессионалам умст венного труда — scholars, literati (позже их назовут гуманистами), создавшими собственную стартовую площадку — университеты.

Вот, собственно говоря, краткий протокол «воспоминаний о будущем». Сегодня же, в XXI веке человек интеллектуального труда получил доступ к средствам и обстоятельствам, которых он никог да не имел прежде. Социально активная личность может пользоваться инструментами, технологиям, информационными активами и иными ресурсами, которые ранее не существовали, может общаться в режиме реального времени с людьми и организациям, разбросанным по всей планете, припадая к источникам технического и гуманитарного знания и ко многому другому, что просто нет смысла пе речислять.

Почему в начале беседы я говорил о том, что учреждения как тип организационной культуры от ходят в прошлое? Назову лишь несколько ярких причин: сейчас, к примеру, нет смысла в жестком штатном расписании, напротив — чрезвычайно важно персональное разделение рисков, зависящее не от должности, но от функции работника. Организация, работающая как традиционное учреждение — это бюрократично номенклатурный динозавр. Тут надо просто порыться в памяти и вспомнить, ска жем, Кафку. Любое действие движется по штатным ниточкам, и никто, кроме, быть может, руководи теля, ничем не рискует. Да и он — чья то креатура. Это крайне неэффективная форма организации.

Другой вид, казалось бы, явно более эффективный, — экономическая организация, современная экономическая корпорация. Корпорация заинтересована в прибыли, а если прибыли нет, надо ме нять совет управляющих, надо проводить какие то изменения в рабочей силе, разрабатывать и реа лизовывать другие нововведения. Но обратите внимание: если вы работали в корпорации, если вы могли вглядеться в ее внутреннюю механику — да, разделение рисков выше, но адекватно ли оно на шему времени? Оказывается — не вполне, оказывается, что это своего рода локомотив — уже не ди нозавр, а локомотив — но который все заметнее буксует, упираясь в какое то препятствие. Это орга низация, где действительно и бумаги быстро передаются исполнителям, где, случается, директоров снимают — но общий контур деятельности копирует в чем то существенном предыдущую управлен ческую схему, просто уровень разделения рисков повысился, и планы стали четче реализовываться.

Что, однако же, не устраняет основной порок данной организационно управленческой схемы.

В результате появляются новые организации, основывающиеся уже не на штатной структуре, а на проектном принципе деятельности. Они возникают, к примеру, в сфере неформальных коммуни каций менеджмента и аутсорсинга. Иначе говоря, тех «рыбьих стай», которые сопровождают корпо ративных акул — в виде не входящих в штатную структуру констелляций, «автономных отделов», «це Клуб «Красная площадь»

хов»… И, прежде всего, тех организмов, которые обеспечивают движение нематериальных активов, обслуживая, подчас, несколько организаций одновременно.

Рост значения нематериальных активов и повышение реального ранга лиц ответственных за дан ные процедуры — яркая черта современной оргдеятельностной культуры. С какого то момента вы явилось интересное обстоятельство. К сожалению, у меня нет с собой графика, составленного по до статочно консервативному параметру — росту капитализации организаций, на основании которых определяется индекс Dow Jones Нью йоркской фондовой биржи. Что же там такого интересного? Ес ли приблизительно до 80 х годов динамика роста материальных и нематериальных активов корпора ций носит достаточно схожий характер, то к концу десятилетия мы наблюдаем взрыв и разделение кривых роста. Происходит драматичный разрыв между двумя позициями: долей физических и нема териальных активов в совокупной капитализации фирмы. Если до этого момента их соотношение было более менее сопоставимым, то к 2000 му году оно стало по приблизительной оценке примерно 80 85% к 20 15%. И этот разрыв, повторю, просчитывается по индексу Dow Jones (а не по NASDAQ).

Иначе говоря, по индексу, рассчитываемому на основе изменения уровня капитализации достаточно традиционных корпораций, а не объектов «новой экономики». Означает же это, что промышленное производство в современной экономике превращается в своего рода «придаток», а основная стои мость создается в сфере нематериального производства, где действуют иные схемы и операторы.

Люди, управляющие нематериальным производством, в возрастающей степени определяют гра витацию предприятий — состоятельность, доходность, капитализацию и, главное — перспектив ность. Даже тот пузырь, который надувался в 90 е годы, когда возникали информационные предпри ятия на пустом месте, и быстрыми темпами набирали миллионные капитализации — даже он, лоп нув, оставил за собой и ряд устоявших предприятий и, самое важное, — свой базовый тренд.

Разговор наш идет, в общем то, о трансэкономических горизонтах, а не о рутинной экономике, но уж слишком она пропитала бытие и сознание. В то же время создание корпорации, организации, фирмы перестало быть делом учрежденческой культуры, как ее ни понимать — как бизнес культуру или культуру оргстроительства. Выстраивается спектр инновационных организмов от «человека кор порации» до «корпорации страны». Государство сохраняется, но все больше превращается в инстру мент доминирующей в данный момент части «национальной корпорации». Административный но менклатурный класс со всеми изгибами переживаемой агонии перерождается в этих условиях в нечто иное или уходит в прошлое.

Уходит в прошлое и абсолютное доминирование буржуазии, которая владеет собственностью, средствами производства. Реально распоряжается этим хозяйством другая структура (иногда обе функции совмещаются в одном лице, но от этого не перестают быть разными) — новый класс управ ленцев и стратегов, четвертое сословие, новый интеллектуальный класс. И этот процесс захватывает как экономические, так и трансэкономические пространства. Обустраивается дополнительный, транснациональный этаж глобальной социоструктуры, интегрирующий разнообразные творческие прорывы: от новаций в синтезе традиционных видов производства, до освоения призрачных предмет ных полей виртуальной вселенной и последовательного обустройства футуристических ландшафтов.

Что такое новые предметные поля, до поры не знает никто, кроме тех, кто их видит. А затем ос ваивает. Поэтому, если вы увидели золотоносную делянку (неосвоенную нишу) и не ошиблись, поз вав друзей на открывшийся Клондайк, то вы создаете предприятие, которое как денежное древо на чинает осыпать компанию «денежками с неба», качая их «из воздуха». И чаще всего подобные пред приятия расположены как раз в «воздушной» или как ее принято сейчас называть — «виртуальной»

сфере: в области нематериального производства, переживающей глобальную экспансию, в том числе в симбиозе с традиционными отраслями экономики.

Когда то это называлось кастовостью. Затем сословностью, потом классовым чувством. Как бу дет называться в дальнейшем — посмотрим, симпатией, скажем так. Сегодня некоторые эффективно действующие предприятия так и организуются по типу симпатии основных компаньонов и распада ются с разрушением этой гармонии, этого нематериального, но веского основания. Тип ресурсов, на которых базируется подобная организованность, весьма многообразен. Конечно, финансовые акти вы важны, но также важны и ресурсы социальные, интеллектуальные, человеческие, символические, культурные. Сумма обладания учитывается конъюнктурным универсальным интегралом — уровнем капитализации компании, главными компонентами которой постепенно становятся устойчивость и перспективы роста.

Это также креативность, которая подтачивала и разрушала наследственную сословность, пере жившую свой век еще во время прежней волны социального переустройства мира. Однако проник шую затем и в среду буржуазного общества. Меритократия уничижает статус наследников, сейчас ге ний, вылезший из глиняной хижины, может либо погибнуть в уличной драке, либо занять подобаю щее место в Новом мире — раньше подобная карьерная траектория было экзотична и маловероятна.

В (пост)современном мире не так уж редки ситуации, когда в организацию, причем с пиететом, при глашают человека, обладающего всего лишь даром, порой кроме этого дара не имеющего и копейки за душой. Но если дар уникален — а им может быть не проросшее или только прорастающее бобовое зернышко, дающее шанс достичь вожделенных небес, — то будущность личности, да и компании, да и всего мира оказывается связанной с экзистенциальным выбором носителя дара. И кто то будет ста раться умыкнуть подвернувшиеся под руку сокровища с небес на землю, а другой приживется на не знакомых делянках «воздушной Лапутании».

Личность, обладающая творческой потенцией, резервами духа, владеет в современном мире от нюдь не медным грошиком. А, кроме того, head hunters ищут ведь не просто людей творческих, коих вроде бы пруд пруди (если бы так, ищут, конечно, причем с высокой степенью конкурентной борь бы), но, скорее, поводырей в будущее. Ибо есть особые точки, невидимые для мира, для мирских глаз, для функционального зрения, но которые современные Гомеры слепцы каким то образом ощуща ют, и тогда их песни слушают внимательно, поскольку мир находится в кризисной ситуации, — я имею в виду, конечно, не только экономику.

Впрочем, и в экономике далеко не все обстоит благополучно. Скажу напоследок по данному по воду буквально несколько слов, хотя это и не тема сегодняшнего разговора. Сейчас производитель ность капитала в ряде отраслей экономики США упала до уровня чуть ли не конца XIX века. Серьез ные проблемы с производительностью капитала в американской экономике наметились еще где то с конца 60 х годов. При этом ВВП страны увеличивается. Но за счет чего, если не производительнос ти капитала? Ответ выходит за рамки темы и не слишком прост: растет ВВП преимущественно за счет внешнего притока капитала, за счет глобальной ренты и за счет серьезной, но отнюдь не всегда види мой миру сверхэксплуатации.

Сошлюсь на личные впечатления и несколько разрозненные наблюдения: в 50 е годы я прожи вал в США, поэтому мне памятна протестантская Америка Эйзенхауэра и праздника Рождества, Аме рика с собственным домиком, неработающей женой, тремя детьми. Сейчас прежний стандарт разбит физически и морально — сокрушен образ, осмеяны ценности. В результате вы все чаще видите дру гую страну (особенно на экранах телевизоров)… Тут многое можно было бы сказать, однако регла мент выступления, кажется, приближается к концу. И все же. Мир капитализма, мир протестантской системы ценностей переживает системный кризис. Человечество входит в иное состояние, открывая пространство, для которого у нас нет пока ни адекватных ярлыков, ни ясных концептов (если не счи тать все эти «пост» и «нео»). Начинающаяся эпоха обладает собственной системой ценностей, исто рическим целеполаганием и доминирующим субъектом.

Так что выступление мое в значительной мере содержало скорее развернутые вопросы — правда, отобранные по некоторому ранжиру и выстроенные в определенной логике, — однако далеко не на все можно получить сегодня ясные ответы. Но вкус перемен ощутим, он как песок перед бурей на гу бах. За более же подробными рассуждениями и частично ответами (более подробными, но все равно неполными) отсылаю к своей вышедшей недавно книге «Люди воздуха, или кто строит мир».

И последнее. Коль скоро время монолога столь близко к завершению, хочется, напоследок рас сказать нечто яркое. Поделюсь байкой, которую нахожу весьма выразительной и потому — увы! — рассказываю далеко не в первый раз. Кто слышал — пусть потерпит и простит. Итак, в середине де вяностых годов, в Сан Франциско, в знаменитом отеле «Фермонт» собирался Global World Forum, ме роприятие, объединяющее элиту мира. У этих встреч весьма жесткий регламент — пять минут на вы ступление, независимо от персоны. Правда, в рамках форума проходили еще и семинары. И вот об одном из таких мини семинаров я хочу рассказать буквально в нескольких словах (чужих).

Дискуссия происходила между Дэвидом Паккардом, одним из создателей компании Hewlett Pakkard, и Джоном Гейджем, основателем компании Sun Microsystems. Дэвид задет вопрос: «Джон, сколько человек тебе нужно для организации производства?» Джон, задумавшись секунд на 15, отвеча ет: «Шесть, может быть восемь». Тогда ведущий дискуссию Рустем Рой решает обострить дискуссию и спрашивает: «Джон, а сколько же людей реально работает в корпорации?» Следует мгновенный от вет, на котором я заканчиваю свое выступление: «Шестнадцать тысяч, но они, в основном, являются ресурсом для рационализации».

Благодарю за внимание.

Клуб «Красная площадь»

ВОПРОСЫ

Виталий Лейбин: Первый вопрос задам я. Вопрос с долей недоумения. Вроде бы понятно, что есть не кий класс, так называемые «люди воздуха», который сейчас вроде бы должен быть правящим. У меня та кой вопрос: что можно с этим утверждением делать? Какие дальше могут быть предложения с этими людьми воздуха? Как именно они будут править? Как они станут правящим классом? Как там быть или туда попасть? Или не надо там быть? И в каком смысле это класс? Ведь вы сами сказали, что не в том смысле, что пролетариат. У пролетариата же были идеологи, которые вроде работали головой. Но соци альное движение произвели не они. Такой вот вопрос на понимание.

— Мне кажется, это не столько вопрос, сколько конспект позиций для продолжения разговора.

История телеологична и несет в себе некий геном, иначе говоря, внутреннее целеполагание, дина мичную организацию. Одновременно она есть деятельное пространство — результативное простран ство проявлений свободы человека, протянувшееся во времени и перманентно перестраиваемое жи лище людей: существ, которые потенциально обладают практически абсолютной свободой. Взлететь я, пожалуй, перед вами все таки не смогу, но вот на многие другие неординарные поступки — как в личной, так и в общественной жизни — думаю, и я, и вы способны, мы ограничены лишь законами природы, своими способностями, нравственным императивом, избранным образом поведения, со циальными нормами.

Возможно, индусы ощущали некое целостное, нерасчлененное свойство, какое то очевидное для них — как реальность и как позиция — фундаментальное качество человеческой природы, когда со здавали систему варн, выстроив, в конце концов, подобие сословного (мегалитического или металли ческого) лабиринта истории. Впрочем, универсальный «металлический счет» засвидетельствован и у других древних народов; счет, неизменно ведущийся от золотого века к веку железному. История име ет своеобразную целостность — как непрерывность и как призвание (путь) — она имеет структур ность, отраженную также в синхронной по своей внешней сути карте сословий, а еще точнее — в ее эстафете, в препонах и в переходах, которые мы, люди, преодолеваем, называя подчас эти трансфор мации революциями. История напоминает мне ген, состоящий из двух совмещенных в единую струк туру спиралей: инерции исторических событий и абсолютной свободы человеческой личности.

Приход нового класса к власти в каком то смысле неизбежен. В каком то смысле он еще грядет, в каком то — уже произошел, в каком то смысле этот класс прикоснулся к рычагам власти еще в про шлом веке. Боюсь, однако, у нас не вполне совпадающее представление о природе данного класса.

Это, конечно, не пролетариат, как бы его ни толковать. В своем выступлении — лекции — беседе, на зывайте, как хотите, я стремился показать, что в истории не угнетенные наследуют угнетателям, но одна социальная реальность, одна социальная страсть, сменяет в качестве господствующей другую.

Я пытался показать, что та номенклатура, которая пришла к власти Советской России — уже бы ла своеобразной, «неандертальской» если угодно, версией нового класса, который, как я выразился в докладе, «сломал буржуазию об колено». Я хотел показать, что события и перемены, происходившие в начале ХХ века в корпоративных государствах Италии, Германии и ряде других стран — также бы ли достаточно жестким «ломанием буржуазии», иначе говоря, особой версией социализации управ ленческой культуры. И, наконец, то, что происходило в ходе революции менеджеров и восстания элит, также является чем то более значительным, нежели просто управленческая революция (нечто, имеющее непосредственное отношение к вопросу о власти): социальная трансформация, которая ставила простых собственников в крайне неудобное положение и, перетасовав очередной раз карты истории, передавала бразды правления в другие крепкие руки.

Эта новая «сдача карт», эта борьба продолжается, она не закончилась в XX веке, конфликт разво рачивается не только между старым третьим и новым — четвертым сословиями, классовый конфликт пробуждается теперь внутри самого нового класса. Конфликт, который частично отражает то, о чем Вы говорите, ибо в обновленной социальной среде («постиндустриальной») есть, конечно же, свои эксплуататоры и свои эксплуатируемые. Но существует также другое, «онтологичное» измерение конфликта (которое является отчасти предметом сегодняшнего разговора), как существовало оно в свое время в коллизиях между буржуазией и аристократией. Буржуазией, шедшей на конкордат с прежним правящим сословием и одновременно резко и драматично противившейся подобному сою зу, считая его «нечестивым», предощущая историческую перспективу собственного деятельного про странства. Так уж сложилось, что новые люди обрели тогда обширный земной континент для реали зации амбициозных планов: так второе, мощное дыхание буржуазному миру дал Новый свет. Но и нынешнему новому классу второе дыхание дает виртуальный континент «воздушной Лапутании» — транснациональное и постиндустриальное измерение прежней реальности.

И еще раз скажу, коль снова возник этот вопрос: не пролетариат был историческим оппонентом буржуазии. Скорее уж он был ее симбиотическим союзником, их отношения можно было утрясать — правда, асимметрично — в рамках единой социальной реальности. Это внутренние, по своему «се мейные» (симбиотические) отношения, со стрельбой и поножовщиной, такое в семьях случается.

Аналогичный в определенном смысле конфликт был, скажем, у Спартака с теми, кто владел Спартаком, и у крестьянина с феодалом. Но наряду с неискоренимой тягой человека к свободе это были также симбиотические отношения внутри единой системы. И восстание Спартака, вопреки не сколько странным утверждениям Сталина, нисколько не пошатнуло состояние Римской империи.

Не исключено, что даже укрепило. Да и феодал не выкачивал последние соки из крестьянина: он ох ранял его поля, и когда приходили внешние силы, то надевал на себя металлические бляшки, брал в руки острый предмет и порою платил за свою «праздную» жизнь кровью. («Праздная» жизнь, в кото рой дети определенного сословия с малых лет волочили по земле края кольчуг, ходили в доспехах, привыкая к бремени, наращивая мышечную массу, быть может, для весьма короткой жизни и схват ки, а мы теперь удивляемся — какие люди в прошлом были маленькие, столь крошечны многие латы и коротки кольчужки: думая так, взгляните лучше на размеры боевых мечей средневековья.) В древних языках, да и в русском тоже, существуют разные слова для обозначения обременяю щей деятельности, скажем, слова: «работать» и «трудиться». Вот одни и работали, а другие занима лись ратным трудом. Было разделение функций, которое в том или ином виде присутствует в каждом обществе. Есть оно и у пролетариата с буржуазией. Когда буржуазия сильнее, пролетариат работает 24 часа в сутки. Когда пролетариат сильнее, образуется социальное государство.

Однако важно понять другое: в какой то момент в рамках общества возникает зародыш совер шенно иной социальной конструкции: контробщество. Именно об этом писал Огюст Кошен, — его слишком часто неправильно читают и понимают. Об этом же рассуждал Фернан Бродель, у которого есть весьма яркое рассуждение на тему, я привожу его в «Культуре смерти», рассуждение о том, что выбраться из ада, если и возможно, то только не в одиночку. Должна образоваться группа, — и, если уж проводить параллели, можно определить данную метафору как вариацию на тему «философии ве ликолепной семерки» (вспомним, кстати, слова Джона Гейджа).

Итак, прежде чем на поверхность выходит социальная революция — в бархатном либо стальном, оранжевом или красном обличье — образуется контробщество, которое можно в свою очередь разде лить на подгруппы, реализующие два типа отношений с обществом предшествующим. Одна, проводя перемены, идет на исторический компромисс, создавая симбиотическую конструкцию (в нашем случае с третьим сословием, корпоративным капиталом). И такой конкордат был действительно создан, поро див масштабную финансовую и информационную «новую экономику» как динамичную химеру, напол ненную внутренними, плохо разрешимыми, если вообще когда либо разрешимыми, противоречиями.

Но одновременно кристаллизуется вектор трансформации — «авангард класса», который несет истори ческий message, постигая собственную миссию, имея свое видение будущего, оригинальный социаль ный горизонт. Так исполняя свое историческое предназначение, новый класс строит новое общество.

Любое новое общество до времени его утверждения мы знаем весьма плохо: лишь как модель, как проект, как некий образ. Истинная новизна по определению революционна, политически преступна и как минимум неполиткорректна, поскольку переворачивает прежний порядок вещей, а вовсе не улучшает его. Она по новому прочитывает старые истины, находя неожиданные обертоны и невиди мые прежде повороты. И посему создает определенные трудности для открытого, полноценного и корректного обсуждения. Она, если можно так выразиться, есть проекция, скорее, из будущего, не жели из прошлого. Но кто любит задавать по настоящему острые вопросы, тем более потрясающие основы миропорядка? Власти предержащие, пожалуй, меньше всех… К тому же — такая социологи ческая деталь — люди, занимающиеся интеллектуальным трудом, как правило, принадлежат к той или иной организации, корпорации, работают на нее, преследуют ее цели, и посему связаны опреде ленными обязательствами.

Вопрос из зала: Я один из постоянных участников клуба «Постмодерн и современная история» в Са харовском центре. Мне представляется, что административные и номенклатурные структуры все та ки остаются крепостью, пусть и архаичной. Тем не менее, я исповедую идею глобальной интеллектуаль ной кооперации. Вытекает ли из той социо культурной картины, которую Вы нам сегодня представили, что новый интеллектуальный класс, наконец, вырвется из административно номенклатурных пут, и приобретет самостоятельное значение, собственную культуру, и, может, превратится даже в принци пиально новый этнос?

— Что касается конфликта с административно номенклатурными структурами — прежним правя щим слоем, первоначальным, или как я уже его обозначал: «неандертальским» предком нового класса, — Клуб «Красная площадь»

то, согласен: это крепость, но как Вы сами отметили, крепость архаичная. Да, новый интеллектуальный (слово это прочитывается в контексте данной «антропологической» схемы примерно так же, как оппози ция homo neandertalicus vs. homo sapiens) класс постепенно приобретает самостоятельное значение, рожда ет собственную транснациональную культуру… Что же касается этноса или развития темы иных квазиан тропологических трансформаций — то это уж очень сильное утверждение. Хотя, надо сказать, время от времени, слышатся подобные обертоны, когда речь заходит о психофизиологической и симпатической принадлежности к тому или иному сословию, и, в частности, об узнавании представителями нового клас са друг друга по каким то невидимым миру признакам… Но сама тема — одиозна.

Перед глазами у нас живой мир XXI века — весна 2005 года. Не так давно прошла война в Ираке, состоялись российские выборы, мы наблюдали борьбу демократической и республиканской партий в США, видели, как побеждала «оранжевая» революция на Украине… развивалась масса других дина мичных процессов. Мир, безусловно, меняется. Мы наблюдаем, как выстраивается трансграничная по отношению к прежнему социуму структура, созидаемая при деятельном участии различных сил, преследующих разные цели, руководствуясь подчас противоречивыми интересами.

Современный человек весьма любит схемы и модели. Интересно было смотреть в течение про шлого года, как CNN периодически рисовала свои «кружки и стрелы» — гистограммы пожертвова ний в избирательные фонды президентской кампании США: т.е. какие группы финансирует ту или иную партию — ВПК, нефтяные компании, хай тек, финансовые магнаты. Из множества сведений что то, конечно, прочитывалось… но так ли пишется будущее? Наверное, и так тоже, однако это его оперативно тактическое, полевое пространство. Стратегия обретается, постигается и реализуется, по жалуй, несколько иначе.

Человечество осуществляет уникальный мегапроект, называя его историей, а уж какой она ока зывается «на практике», зависит — как ни тривиально это звучит, ну просто первостатейная баналь ность! — от самих людей, т.е. от нас с вами. Мне вспоминается фильм «Начало», где героиня Чурико вой — Жанна д’Арк отвечает на тезис инквизитора, убедительно доказывающего, что человек гнусен и гадок. Да, гнусен и гадок, соглашается Жанна. Но этот насильник в латах, в момент, когда повозка несется на ребенка, он выталкивает дите, полагая тело под колеса, и либо умирает — что в те века, скорее, благо — либо становится калекой, что, наверное, было гораздо хуже…. Человеческий выбор свободен и в своей свободе — прихотлив, как и судьба истории. Случаются, однако, моменты исти ны, позволяющие постигать истинное, хотя и скрытое флером повседневности положение дел.

Идеальное общество вряд ли когда либо восторжествует на этой земле, поэтому новый интеллек туальный класс — просто влиятельный, возможно со временем чрезвычайно влиятельный, социаль ный актор. Но и на делянках «звездной Лапутании» будут обретаться свои хищники и эксплуататоры, хотя станут ими со временем совсем не собственники средств производства, а владельцы или умель цы чего то иного… Однако ж это так, эмпиреи.

Виталий Лейбин: В каком смысле это класс? Я хочу понять, не находимся ли мы в некоторой логиче ской ловушке? Допустим, что мы в XIX веке, или в конце XVIII, провели наблюдения, что очень большое влияние на мировую историю оказывают люди типа Руссо, а потом еще Маркс. И говорим, что они при дут к власти. Или они являются единым классом? Но это утверждение имеет налет банальности, пото му что, конечно, всякие настоящие силы во все времена имеют внутри себя каких то управленцев или ка ких то идеологов. Почему это один класс? Что делает их одним классом?

Можно, конечно, обсуждать тему постмодернизма в «оранжевой революции», но тогда я должен по нять, что дает это обсуждение для ее понимания? Потому что если я возьму исторический раскол в ка честве рамки, то я уже начну что то понимать. Потом я возьму рамку демократизации — буду что то понимать. Про бандеровцев узнаю — начну что то понимать. А что я пойму про Украину, пользуясь ин струментом «людей воздуха»?

— Виталий, я лучше от Руссо, чем от Украины, о ней я косвенно — «между строк» — что то уже говорил. А понимать явления можно, кстати, по разному: конъюнктурно, ситуационно, т.е. как сло жившуюся на основе имеющихся факторов и влиятельных в данный момент сил ситуацию; и страте гически, т.е. как вектор долгоиграющих тенденций, которые будут постоянно разрывать сшитый не по их меркам кафтан, принуждая гомонящее вече прислушаться к своим устремлениям.

Но если я правильно уловил логику, то вопрос в том, что именно объединяет постиндустриаль ный люд, утверждает его единство, творя единое властное тело, в том числе и экономическое? И как это сообщество, а не только деятельность ярких одиночек, подчас опережающих свое время и вклю ченных в иные классовые коалиции, влияет на происходящие в мире события? Именно, не в качест ве отдельных гениальных личностей, а как сообщество. В общем, следовало бы прочитать еще одну лекцию, но, наверное, более последовательно и с обязательной привязкой к текущей реальности.

Мысль, конечно, инструмент, используемый в прикладных, в том числе социальных целях. Но визну хочется применить к широкому кругу проблем, ибо она дает шанс обнаружить нечто сущест венное. Вопрос лишь в том: действительно ли это актуальная новизна или же искусственная схема, второпях сшитая на живую нитку? Когда называются такие фигуры, как Руссо, Маркс — да, мы ви дим, процесс кристаллизации четвертого сословия происходил в каком то смысле одновременно с процессом восхождения к власти сословия третьего, но как некая сопутствующая тень, ибо буржуа зия на деле уже пришла к власти, еще даже до событий Великой Французской революции. Да и вооб ще события во Франции были продолжением исторического тренда, уже ярко проявившегося к тому времени в Англии и Соединенных Штатах. Время же сословия четвертого еще не наступило.

Революция как бы сертифицировала и легитимировала сложившееся в недрах общества положе ние вещей, причем совершала это подчас в символической форме. Когда по Версалю шли Генераль ные Штаты, то часть депутатов шагала в деревянных башмаках, подчеркивая тем самым свой статус.

Там даже натуральный крестьянин был, Жерар, кажется, его звали («человек честный, от природы рас судительный, но безо всякого образования»). Тем не менее, реальная власть была не у крестьян, и уже не у аристократии. Поэтому то и собирались Генеральные штаты, ибо с одной стороны нарастал кризис прежней социальной системы, а с другой — бурными темпами развивалось материальное, техничес кое производство, росли мануфактуры, были внушительные ресурсы, которыми распоряжался новый класс тех времен, а у класса прежнего ничего этого, практически, не было, кроме символики власти и некоторого ее инструментария.

Сейчас в мире совершается нечто похожее. Материальные ресурсы сами по себе, вне соответствую щей инфраструктуры, сетей и работающих систем обесцениваются. Приведу разговор с одним извест ным московским экономистом. Я сказал, что капитализация некой корпорации составляет 28 млрд. дол ларов. Он ответил: «Как же так? Эта компания стоит несколько сот млрд. долларов!». И был по своему прав. Точнее, определенная правота была у нас обоих. Только я говорил о капитализации, а он говорил о бухгалтерской стоимости основных фондов. Но кого волнуют основные фонды, если они лишены лик видности и не поддаются залогу (либо уже заложены и не один раз)? Возможно, их даже не примут в ме таллолом — т.е. за это придется платить отдельно. Ну а месяца через три после разговора заглянул я как то в Интернет и увидел, что капитализация упомянутой фирмы составляла уже 24 млрд. долларов.

Физические ресурсы и нематериальные активы, энергия и финансы — вот поле схватки, базовые траектории двух сил в экономике, хотя, конечно же, держатели ресурсов, будучи существами по жи тейски разумными, сплошь и рядом действуют симбиотически. И, тем не менее, их качественное раз деление нарастает. Специфика же исторической ситуации состоит в возникновении совершенно иной инфраструктуры общества, в меняющемся характере общественных связей, в обновлении кон текста социального действия. Новый интеллектуальный класс создает, конечно же, не романы и не поэзию, а высокие геоэкономические и геополитические технологии. Тут я несколько упрощаю кар тину, без доли метафизики (и особого рода поэзии) она, конечно же, неполна, зато становится более выпуклой и внятной.

На сегодняшний день в экономической практике, к примеру, существует весьма экстремистская точка зрения: капитализация предприятия измеряется и зависит от качества критической суммы кон трактов с основными сотрудниками. В общем, это та же модель Гейджа или схема «семерых самура ев». Если у корпорации есть эти критические шесть восемь сотрудников, у нее есть будущее. Если та ковых нет, то будущее ее проблематично.

Но это, повторю, на сегодняшний день экстремистская форма оценки капитализации, потому что, несмотря на то, что определение капитализации «поплыло» и ее сейчас крайне трудно оценить, все же работают прежние экономистичные схемы. Ну конечно уже не по формуле «сумма стоимости акций, котирующихся на рынке» (ибо при этом не учитывается ни блокирующий пакет, ни контроль ный, ни интегральность предприятия). Арифметика сейчас не работает. Но сложности возникают и с алгеброй, к примеру, с таким устойчивым показателем, как чистый доход предприятия за вычетом разных обременений. Сейчас успешно капитализируются и продаются предприятия с нулевой и даже отрицательной доходностью. Например, в сфере СМИ. Ибо помимо финансового капитала, замет ную роль приобретают другие активы, не один раз называвшиеся в течение сегодняшнего вечера: че ловеческий капитал, интеллектуальный капитал, социальный капитал, символический… Для России их роль в активах корпорации — столь очевидная ситуация! Социальный капитал — скажем так (не избежно упрощая ситуацию), — сумма связей, которыми обладает корпорация. Дефицит этой состав ляющей может привести, причем весьма быстро, к очень серьезным проблемам… Капитал символи ческий — тот авторитет, которым организация обладает и который также выражается в нематериаль ных активах: брэнде, доверии клиентов, образе устойчивого будущего и так далее… Клуб «Красная площадь»

Однако все это только пролегомены — подход к истинной проблеме. По настоящему большие деньги сегодня не зарабатываются на рынке, они придумываются, организуются или крадутся: это де ятельное пространство глобальных пропорций и есть высокие геоэкономические технологии — алго ритмы системной организации возможностей и ресурсов универсального рынка. Для того чтобы изо бретать их и управлять ими требуется весьма непростой интеллект: «новые деньги», глобальный долг, страхование национальных/региональных/планетарных рисков (точнее, управление ими), деструк тивная и парадеструктивная экономика.

Все это реализация неких открывающихся возможностей, обновление крови, драматичный ком плекс социальных устремлений в компромиссной и консенсусной сфере экономики, от которой большинство людей психологически не может оторваться, будучи связано проблемами потребления.

А ведь за открывшимися дверями существуют необъятные «хрустальные» сферы, пришедшие в дви жение в соответствии с изображением на известной средневековой гравюре: трансэкономические по ля, социальное и культурное проектирование, цивилизационные и мировоззренческие «высотные границы»… тут я умолкаю.

Вернусь лучше к байкам. Постепенно основная прибыль начинает поступать из принципиально новых источников, а «дымящее» отправляется в Китай. Постепенно Китай начнет делать все матери альное для всех. Делает Китай, а продает потребителю в той или иной форме — не всегда Китай. Я по бывал в таких разных странах, как Киргизия и Западное побережье США. Купил дочке и там, и там куклу Барби: в США она стоила 12 долларов, а в Киргизии — 1, хотя и та, и другая были made in China, и упакованы они были в одинаковые коробочки.

И все же основной инновационный ресурс — это не технологии, не информатика, а креатив ность, открывающая новые поля деятельности. Даже управленческое умение — устаревающий, ибо комплементарный по отношению к творческому дару ресурс (правда, здесь также обнаруживаются новые поля деятельности, связанные, к примеру, с действиями в условиях неопределенности, кри тичности (сложности) или с управлением рисками и хаосом). В мире, переживающем столь титани ческий сдвиг, назревает конфликт между профессионализмом и компетенцией, между образованием и пониманием, порождая массу проблем. Будучи хорошим профессионалом, вы можете оказаться со вершенно некомпетентным в (пост)современном мире. «Как так, я же закончил все высшее, что мож но было закончить, а Вы говорите, что я некомпетентен!» А руководитель отвечает: «Да, Вы очень хоро ший профессионал, но лучше бы Вам заняться преподаванием».

Петр Иванов: У меня несколько вопросов. Во первых, не совсем понятно, почему именно в наше время важно выделять данный класс, неужели не существовало абсолютных аналогов в любые прошлые перио ды. И второй вопрос: чем этот класс принципиально отличается от интеллигенции? Почему это важно выделять именно как класс, а не как межклассовую прослойку по Марксу?

— Аналог существовал действительно во все времена, но, во первых, в различном социальном качестве и, главное, в различной среде. Интеллектуальный слой — это профессиональная функция, к примеру, литератор или консольери; и параллельно — это социальная позиция, определенный статус в обществе, в свою очередь во многом зависящий от состояния самого общества, от состояния (слож ности) социальной среды.

Профессиональная функция — более менее постоянна, стабильна, социальный статус — транзи тен. И, повторюсь, тесно связан с состоянием общественной среды. Изменение среды играет решаю щую роль, без нее все вырождается в дурную бесконечность. Не надо только оценивать это понятие чересчур материалистично, это может быть и нечто подобное «восточному ветру» Мэри Поппинс, т.е.

ощутимой переменой Zeitgeist`а.

Правящий слой меняет время от времени свою консистенцию, но принцип его доминантных позиций, естественно, сохраняется, даже если к власти приходит иная группа. Наверное, чтобы от тенить специфику рассуждения, следовало бы ввести в разговор, помимо упомянутого Вами Карла Маркса, таких авторитетов в данной области как Гаэтано Моска (правящий, политический класс) или Уилфреда Парето (теория элит, основанная на «психических предиспозициях»), т.е. людей стро ящих социологические схемы в данной области на совершенно иных основаниях. Сейчас, кстати, начал выходить журнал под названием «Политический класс». То есть власть, конечно, всегда сопря жена с интеллектом, но будучи также тесно связанной со всякими «львами» и «лисицами», она тяго теет к вырождению и стагнации, карая с какого то момента «отличников» даже в своей собственной среде. Ответ же на вопрос, поставленный Вами подобным универсальным образом, лежит больше в практической плоскости: намеки на него — в формулах соподчиненности, эффективности симбио за, осмысленности/бессмысленности перемен. Но сам факт «существования аналогов» — это, ко нечно, трюизм… Петр Иванов: Извините, а почему именно «новый политический класс», если он существовал во все времена?

— «Политический класс» не моя сегодняшняя тема, это слишком общее (обобщающее) и неопре деленное понятие. Он то как раз существовал «во все времена» в том смысле, что интегрирует поня тие всяких носителей власти, этого вечного «правящего слоя», но ведь нас интересует, кажется, пря мо противоположный вопрос — динамика внутри слоя, смена исторического гегемона, становящего ся со временем правящим классом, качественно изменяя его состав. Ведь и Гаэтано Моска, создатель теории политического класса, предвидел ограниченность «имущественной элиты» во времени и не избежность ее замены иным деятельным актором в роли правящего класса. Применительно к (пост)современности я говорю о «новом интеллектуальном классе» Говорят, у меня гротескное чувст во юмора, возможно, оно тут каким то боком проявилось.

Сервилизм же интеллектуала по отношению к правящей структуре существовал всегда. Наступа ет, однако, время, когда люди, обладающие определенным набором качеств, причем, не сводимых к интеллекту (тут и амбициозность, и креативность и быстрый управленческий ум, и еще ряд качеств, составляющих особую интегральную ценность), перестают верноподданнически обслуживать иную страту. Другими словами, обслуживание и взаимодействие сохраняются, но трансмутируют в нечто иное по мере изменения среды, которое данная страта по своему инициирует и подталкивает — вот, пожалуй, в чем уголек. Подчас это как то связывается со снобизмом и клановостью… Когда то интеллектуалы «обслуживали», допустим, фараонов или императоров или генсеков, чей мир был весьма инертен. Со временем стали заметны признаки «гниения» умирающего класса, уси лилась враждебность к прежнему порядку вещей, обозначилась возможность продвижение общества к новой высотной границе и «мыслящее сословие» ощутило достижимость и императивность собст венных целей. Теперь уже новая страта действует как клановая (классовая) целостность. В которой, к тому же, по ходу дела проявляются, кристаллизуются собственные нестроения и катаклизмы. Серь езный удар, вызывающий не менее серьезный раскол, способна вызвать, к примеру, резкая архаиза ция среды, ее «обратный бег», обилие рекурентностей в состоянии социума. Однако нестроения рез ко обострятся и тогда, когда класс почувствует себя победителем, прямым источником власти (при чем обе коллизии могут произойти по времени в одной исторической точке). Не менее драматичная коллизия может случиться и по ту сторону постиндустриального барьера — в мире, где основной фор мой социальной организации станет власть без государств (или «поверх государств»).

Пока же «мыслящее сообщество» видимым образом разделено, создавая усилиями классовых компрадоров симбиотическую структуру с элитой Старого мира, а радикальные футуристы («свобод ные радикалы» системы) шаг за шагом раздвигают прежние и утверждают новые границы социальной среды… В Новом мире, однако, основная масса и футуристов, и ренегатов будет обречена обслуживать не столько буржуазию, быть может, прозябающую к тому времени где то на задворках лапутанской Амазонии, сколько собственные верхи (часть себя). И сражаться им придется с какого то момента не с буржуазией, а с самими собой (с частью себя). Да и кем была когда то буржуазия? Простой совокуп ностью жителей города, бюргерами. А третье сословие, как уже вспоминалось, включало на определен ном этапе, пусть символически, даже крестьян и «козыряло» — если так можно выразиться — деревян ными башмаками. Впрочем, если не ошибаюсь, была еще особая манера носить шляпы — с опущен ными полями.

Итак, с какого то момента новый класс начинает сражение за общее будущее для себя, а затем продолжит его в ходе социальных и иных размежеваний, внутри себя. В форме конфликта между прежней номенклатурной стратой и новой управленческой культурой арьергардные, но от этого не менее жестокие бои протекают не один год. Но разве не так происходило в ходе всех революций, по жиравших своих отчаянных и отчаявшихся детей?

Теперь о втором Вашем вопросе: «чем же этот новый интеллектуальный класс принципиально от личается от интеллигенции?». Вопрос на самом деле непрост, ибо здесь двусмысленное понятие ис пользуется для двусмысленного же определения: в новом классе интеллектуальность трактуется весь ма специфически и ни в коей мере не романтически. Обратимся к истории и сути вопроса. Интелли генция — российское понятие. Она выросла из той части общества, которая имела низкое происхож дение (являясь не аристократией, не дворянами, а «разночинцами») и не допускалась к верховной власти. Другими словами отдельно существовало высшее чиновничество, и где то, нередко на соци альных задворках ютилась интеллигенция.

Сейчас многое забылось, поскольку в России прошлого века заметно изменилось отношение к дан ному понятию (равно как и к богеме). В советское время люди привыкали к слову «интеллигент» (да и «ар тист») как к уважительному званию, в то время, как в предыдущий исторический период оно было не то Клуб «Красная площадь»

чтобы оскорбительным, но несколько пренебрежительным. Я думаю, если бы к некоторым из признан ных (сейчас) интеллигентов того времени так обратились, то они, не исключено, были бы отчасти смуще ны и совсем по иной причине, нежели в ХХ веке. Интеллигентом являлся более менее образованный че ловек, находящийся на распутье, не нашедший «настоящей» дороги в жизни, и потому занимающийся не вполне уважаемым делом, живущий отчасти в мире фантазий. Тут есть некая параллель с актерским со словием (и с отношением к данному сословию), т.е. интеллигенция состояла преимущественно из людей, которые занимались специфическим обслуживанием, порой — развлечением (вспомним тех же шудр), и которых власть имущие или просто чиновник время от времени вызывал «на ковер». Подобная практика плавно перетекла и в советскую действительность, но эта ее специфика — самостоятельная тема.

А вот смешение этих двух групп: интеллигенции и богемы в единую амальгаму (были в этом «ал химическом» составе еще и спортсмены) при отсутствии моральной оппозиции власти и наличии сергианского клира (соответственно — вакантности социальной позиции «совести нации», занятой со временем диссидентами) привело к предельной химеричности результата, если взглянуть на ситу ацию с позиций культуры Российской империи. Вспомню сейчас лишь один пример, но очень уж ха рактерный, поскольку сдержит в себе явный гротеск: не столь уж давний спор в верхах по поводу на граждения Аллы Пугачевой — то ли орденом «За заслуги перед Отечеством» высшей пробы, то ли ор деном Святого Андрея Первозванного «с лентой, звездой и бантом»… Западный же интеллектуал — совершенно иная социальная категория, имеющая иное происхож дение, заметно отличное от российского и советского. Западноевропейский школяр, метр, гуманист имеет совершенно другой генезис. Интеллектуал ведет свое происхождение от особого средневеково го городского клирика, «приватизировавшего» ментальную сферу деятельности и создавшего со вре менем грандиозную образовательную, интеллектуальную и социальную (производственную) инфра структуру. Иначе говоря, обустроившего специфическую нишу деятельности, которую на сегодняш ний день мы можем определить и как постиндустральное производство, и как виртуальный/интел лектуальный мир. Короче говоря, в среде (пост)современности эта карта оказывается козырной.

Клирики интеллектуалы составляли определенное цеховое и корпоративное сословие, добивав шееся расширения своих полномочий и привилегий. Студент, школяр — было достаточно высоким званием, а обучение — дорогим процессом. Студент, приходя в университет, являлся уже по своему образованным человеком: например, он непременно владел латынью (иначе бы просто не смог учиться). Это, кстати, способствовало транснационализации сословия — и даже само слово универси тет происходит от понятия «сумма землячеств», ибо университеты были интернациональными, и преподавание долгое время велось повсюду на одном и том же языке.

Чему же обучался человек в университете на факультете свободных искусств (т.е. не медик, не юрист, не теолог)? Двум комплексам знания: тривиуму и квадриуму. Тривиум — это грамматика, диа лектика (логика), риторика. Иначе говоря, искусство ведения диспута, культура мышления, политич ность и политес. Если человек умел вести диспут, он входил в определенное сословие, ибо знал, как поддержать рафинированный разговор/профессионально выстроенный дискурс. Помимо этого изуча лись еще четыре науки (квадриум): арифметика, геометрия, астрономия, музыка. Таким образом, выра щивалась страта, которая занимала впоследствии управленческие, хотя и не всегда властные позиции.

Продвинемся, однако, далее по извилистой тропе истории. Когда мы начинаем разбирать, ска жем, события и деятелей Великой Французской революции, то видим, сколь неоднозначной была со циальная и политическая ситуация. Неужели люди в деревянных башмаках или даже владельцы ману фактур проектировали Генеральные Штаты, плели политическую интригу, к примеру, приведшую к казни Людовика XVI? Все это совершалось преимущественно судейскими и литераторами. Уже тогда слой данный выступал не просто как прослойка: у него появлялись и проявлялись амбиции класса — в этом был драматизм ряда коллизий тех дней. Подобные амбиции, правда, были смяты императором, восстановившим прежнюю, сословную структуру общества. Между тем та структура общества, кото рая выстраивалась до Термидора и Наполеона, была для своего времени футуристичной. Недаром ее опыт изучался вновь и вновь при очередном социальном потрясении. В том числе ситуации/персона жи, чьи лики навязчиво проглядывали в проектируемых утопиях и реализуемых антиутопиях, указуя на пульсирующий алгоритм исторического преображения в мирах следующих столетий… Что такое интеллектуал в современной корпорации? Это весь управленческий корпус с особыми точками напряжения и лидерами, устремленными в неизвестность, т.е. персонами, опознающими бу дущее состояние общества и рынка. К примеру, вице президент по вопросам стратегии, который под час получает максимальный оклад в корпорации, определяя предметное поле деятельности на бли жайшие лет десять, и от правильности решений которого в значительной мере зависит судьба корпо рации. Постепенно эти люди осознают свою классовую солидарность, свою особую общность.

Обладание немалыми деньгами выводит траектории управления финансовыми ресурсами за рамки актуальной ситуации и даже за пределы собственно экономического формата операций. Рас поряжение значительными физическими ресурсами шаг за шагом переходит от их владельцев к но вой исторической страте, проходя при этом стадию стратегического союза бывших с будущими. Про блема, скорее, в социальном доминировании и темпах исторической динамики. Я ведь не говорю о том, что свершилось, но веду речь о том, что происходит.

Виталий Лейбин: Мы понимаем, чем ценно описание новых управленцев. А вот фраза «появился новый класс». Не является ли она банальной? «Появился управляющий класс, который управляет». Что могло бы сделать эту фразу не банальной? Содержание? Что делает этот класс классом? В том смысле, в кото ром классом является пролетариат. Почему с этим можно и нужно работать как с классом?

— Если уж так рассуждать, то для меня, скажем, сомнительно, являлся ли пролетариат гегемоном или, пользуясь Вашим определением, «управляющим» классом... Какой же это гегемон, когда и где он управлял? Группа людей, занимающихся физическим трудом в индустриальной сфере, в современ ном обществе составляющая явное меньшинство, а в обществе традиционном — принадлежащая в значительной мере к какому то иному (крестьянскому) сословию. Разве революцию творили рабо чие, скорее крестьяне в шинелях, городские люмпены, прочий революционный люд, профессио нальные революционеры, ну и рабочие тоже, однако они не являлись ни движущей силой (эту роль сыграла революционная интеллигенция, впоследствии — номенклатура), ни даже большинством бунтующих масс, ни будущей властью. Но это так, к слову, я об этом не хочу сегодня ни спорить, ни говорить. Для нашей темы это не столь уж актуально, хотя и спорно.

Управление управлению рознь. Важен не сам факт управления, а, скорее, характер субъекта и объекта, отсюда следует и характер применяемых методов. Объект — то, чем управляешь: механиз мом, человеком, предприятием, обществом, будущим. Идеальный объект упрощает схему управле ния, в архаичных и традиционалистских обществах, где человек представлял, прежде всего, некую со циальную функцию и ничего более так и было. Но в мире, где возникает личность, тем более в мире «освобожденного Прометея» процесс управления скачкообразно усложняется, становится критич ным, возникает необходимость в принципиально иных, сложных, нелинейных системах управления, ибо мы имеем дело не просто с «неидеальным объектом», но чаще всего с активным субъектом, обла дающим собственным, свободным целеполаганием.

Что же касается классового единства новой страты, у которой — что характерно — до сих пор не воз никло общепризнанного названия, здесь есть, о чем говорить. Существует обширное предметное поле де ятельности — постиндустриальное производство, и неоднократно уже упоминавшиеся нематериальные активы. Подобного типа деятельности не было у их предшественников, и, возможно, именно поэтому, за няв на время господствующие позиции в обществе, они все же проиграли свою битву за будущее. Скажем, если бы во времена Великой Французской революции уже существовали постиндустриальные форматы деятельности (причем в доминирующем качестве) и соответствующие орудия производства (нередко не отчуждаемые от личности по своему характеру), а не только газеты и системы «юридических активов», то, быть может, уже в тот период люди четвертого сословия обрели бы более достойное будущее.