«Е.А. Ерохина ЭТНИЧЕСКОЕ МНОГООБРАЗИЕ В ЦИВИЛИЗАЦИОННОМ И ГЕОПОЛИТИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ РОССИИ Новосибирск 2014 УДК 323 (571.1/5) ББК 66.3 (2Рос).5 Е 785 Е. А. Ерохина Е 785 Этническое многообразие в цивилизационном и ...»

Идейное народничество проявляется и в понимании сущности евразийского национализма. Так, Н. С. Трубецкой, признающий, что всякий национализм утверждает органическое единство и своеобразие данной этнической единицы, осознает наличие сепаратистских, обособляющих ее от более широких единиц, тенденций. Для того чтобы решить противоречие между утверждением единства этноса и стремлением его обособления от более широких общностей, “необходимо, чтобы он комбинировался с национализмом более широкой этнической единицы, в которую данная этническая единица “входит”. В применении к Евразии это означает, что национализм каждого отдельного народа Евразии (современного СССР) должен комбинироваться с национализмом общеевразийским, т. е. евразийством»89.

Что же давало евразийцам основание рассматривать мир России как единую совокупность, а не конгломерат близких по типу, но не интегрированных в целое, этносов? Первый, приблизительный, пусть и весьма частичный ответ может быть получен через обращение к геополитическим реалиям эпохи, породившей евразийство. Евразийцы не принимали Октябрьскую революцию и не разделяли положения учения о классовой борьбе, так как связывали их с марксизмом – учением, постулировавшим приоритет материальных факторов над идеологическими. В статье “Русская проблема” (1922 г.) Н. С. Трубецкой прямо провозглашает: “Социализм и коммунизм есть порождения романо-германской цивилизации”90. Неприятие материализма как западного, мещанского в негативном смысле этого слова, умонастроения присуще в целом всей русской общественной мысли XIX – начала XX вв. Между тем, социальная революция стала реальностью. В результате первой мировой войны и революции вместо одной страны – Российской империи – возникло множество независимых государств. Россия перестала существовать как единое государство, что принесло неисчислимые бедствия гражданской войны и военного коммунизма.

Трубецкой Н. С. Об истинном и ложном национализме // Россия между Европой и Азией: Евразийский соблазн. Антол. М.: Наука, 1993. С. 39–40.

Он же. Русская проблема. С. 51.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... Противники большевиков, особенно монархисты, выступали идеологами “единой и неделимой” страны. Сами большевики до Октябрьской революции говорили о необходимости поражения России в первой мировой войне, ибо полагали это благом для нее, в перспективе ведущим “одну отдельно взятую страну” к социалистической революции. Не только идеология, но и практика большевиков (например, призыв к братанию с немецкими солдатами летом и осенью 1917 г.) имели определенные деструктивные последствия, которые поставили под сомнение дальнейшее существование российской государственности. Тем не менее, когда власть большевиков официально утвердилась в большинстве регионов бывшей Российской империи (за исключением Польши, Финляндии и Прибалтики), советские республики объединились в 1922 г. в Союз Советских Социалистических республик. Определенную роль в этом процессе сыграла и утрата надежды на мировую революцию, что и обусловило переход ко второй “евразийской интермедии”, продолжавшейся до начала Второй мировой войны.

Оставаясь в оппозиции советскому режиму, евразийцы приветствовали возникновение СССР и его первые шаги в мировой политике. Некоторые из них испытывали определенные иллюзии относительно опыта государственного строительства в СССР, усматривая в большевистской партии “испорченный” идеей коммунизма прообраз идеократической партии нового типа. Идеализации подвергались Советы и советская модель межнационального государственного устройства. Это и стало началом конца евразийства как политического движения. За этим последовали внутренний раскол, отъезд части евразийцев в советскую Россию и репрессии, которым те подверглись в сталинских лагерях.

Между тем евразийство как интеллектуальное течение русской эмиграции пережило свое время. Восприемником П. Н. Савицкого в СССР стал Л. Н. Гумилев, находившийся с ним в переписке. Не делал секрета из своих евразийских ориентаций и известный лингвист Р. О. Якобсон, научный единомышленник Н. С. Трубецкого, в 1960–1980-х гг. активно сотрудничавший в области науки с советскими литературоведами и семиологами.

“Второе дыхание” евразийство набирает в начале 1990-х гг., когда наследие эмигрантской мысли становится предметом интереса не только потому, что это знание дотоле было неизвестным широким кругам научного сообщества на родине евразийцев, но и еще потому, что распад СССР актуализировал опыт исторического наследия “погибшей Атлантиды” – Российской империи. Наследию евразийцев была уготована счастливая участь, так как идеи, которые ими предлагались, были созвучны их соотечественникам на территории бывшего СССР, пространство которого вновь стало конгломератом независимых государств. Противоречия, которые раздирали бывшие советские республики, вплоть до вооруженных региональГлава ных конфликтов, выступали факторами дезинтеграции некогда единого социокультурного пространства СССР. И хотя положения этого учения имеют явно выраженный утопический характер, тем не менее, они содержат некое рациональное зерно, которое придает живучесть евразийскому наследию.

Это, прежде всего, привлекательность идеи органического единства народов российской многонациональной цивилизации.

Образ России-как-Евразии является последним в сети образных репрезентаций страны в философских концепциях досоветского и внесоветского пространства. Он дает представление о России как самобытной в культурном отношении и этнически мозаичной стране. С распадом СССР появляются новые философские и научные концепции, благодаря которым на новом историческом этапе развития страны оказался востребованным арсенал русской философии в конструировании теорий, объясняющих цивилизационную специфику России. Вновь, как и в 1920-х гг., перед обществом встал вопрос: что репрезентируют геополитические образы России?

Не является ли Россия геополитической химерой, а ее образы, выстраиваемые философами и учеными, – всего лишь порождениями ангажированных интеллектуалов?

Изменившийся с глобализацией социокультурный контекст трансформировал интерьер пространства научных теорий, что потребовало “встраивания” цивилизационной геополитики в доминирующие на сегодняшний день научные тренды: теорию модернизации, глобалистику, миросистемный подход.

§16. Раскол и синтез как характеристики этнического многообразия России в постсоветских геополитических и цивилизационных исследованиях Современный этап развития российской геополитики начинается на рубеже 1980–1990-х гг. В 1990-е появилась серия переводов трудов зарубежных исследователей, опубликовано наследие дореволюционной мысли и русского зарубежья, начали издаваться политологические журналы.

Институциональное возрождение геополитики имело как сугубо научные предпосылки, так и определенный политический контекст. С объединением Германии и распадом СССР ялтинско-потсдамская система международных отношений исчерпала свой ресурс. Отказ от вмешательства во внутренние дела стран Восточной Европы в 1989–1991 гг. совпал с набирающими силу сепаратистскими движениями в союзных республиках СССР.

Последовавший за Беловежскими соглашениями распад СССР и образование РФ остро поставили вопрос о геополитическом статусе России как государства и критериях ее самоопределения как страны наряду с другими Россия как объект динамических изменений в философских и научных... такими же новыми странами: Украиной, Белоруссией, Молдавией, странами Прибалтики, Закавказья, Центральной Азии. Является ли Российская Федерация совершенно новым государством или это новая форма российской государственности? Каков статус этнических групп, составляющих, согласно формуле Конституции Российской Федерации, многонациональный народ России?

В этом специфическом контексте на рубеже 1980–1990-х гг. происходит становление отечественной геополитики как междисциплинарной области знания, опирающейся на фундамент социально-философских, исторических, экономических, политико-географических, социологических концепций. В первом приближении имеет смысл выделить два массива геополитических теорий, объясняющих специфику российской цивилизации.

Первый массив можно условно назвать теориями “раскола” (А. С. Ахиезер, А. С. Панарин, В. Л. Каганский, Н. С. Розов), тогда как второй – теориями “синтеза” (М. В. Ильин, В. Л. Цымбурский, Д. Н. Замятин, Н. Ю. Замятина, В. Г. Костюк, Ю. В. Попков, А. В. Иванов, М. Ю. Шишин).

Автор наиболее известной теории “расколотого общества” А. С. Ахиезер рассматривал раскол как существенную характеристику российской цивилизации. Введя различение понятий конфликта и раскола, он определил раскол как конфликт особого рода, при котором в обществе ценность племенных, в том числе этнических, границ оказывается существенно выше общечеловеческих и гражданских ценностей. Раскол – это состояние общества, испытывающего дефицит культурных программ, способных преодолеть конфликт сторон на основе гражданского консенсуса посредством корректировки целей, отношений, переосмысления смыслов. Такое состояние общества чревато этническими конфликтами.

В концепции А. С. Ахиезера Россия предстает “расколотой” страной, в которой неизбежен конфликт между этническими и национальными ценностями, архаикой и модерном, Востоком и Западом. Этническое разнообразие в концепции А. С. Ахиезера предстает одной из характеристик раскола. Среди причин неспособности преодолеть его А. С. Ахиезер указывал отсутствие общего культурно-смыслового поля российской культуры91.

Концепция “расколотого общества” стала своего рода интеллектуальным вызовом. Среди “ответов”, порожденных дискуссией вокруг нее, наиболее показательными можно считать неоконсервативную теорию А. С. Панарина, герменевтическую концепцию культурного ландшафта В. Л. Каганского и макросоциологическую теорию социокультурной диАхиезер А. С. Архаичные ценности в современном этническом конфликте // Анализ и прогноз межнациональных конфликтов в России и СНГ. Ежегодник. М.:

РНИСиН, 1994. С. 36–38.

намики Н. С. Розова. В пространстве, задаваемом либеральным и охранительным векторами общественной мысли, В. Л. Каганский и Н. С. Розов отстаивают либеральные позиции, тогда как А. С. Панарин – консервативные.

Все указанные концепции, в том числе теория культурного ландшафта В. Л. Каганского, могут быть отнесены к социально-философским на том основании, что они предлагают объяснительные модели социокультурной динамики России переходного периода (после распада СССР). Элементами указанных теоретических моделей являются ментальное картографирование, оперирование геополитическими образами (Восток, Запад, Россия), идеологическая и ценностная нагруженность концептов евразийство, европоцентризм, периферия, вестернизация, империя. Принципиальным моментом расхождений оказывается отношение к евразийству.

Концепция А. С. Панарина опирается на “охранительную” интенцию в поиске модели цивилизационного развития России. Такая модель не дана ей изначально в силу промежуточного между Востоком и Западом положения в цивилизационном процессе92. “Для страны, занимающей промежуточное цивилизационное положение, решающее значение приобретает соотношение местной – малой народной – традиции и великой цивилизационной. В странах, национальная жизнь которых протекает под сводами собственной цивилизации, имеет место существенное совпадение великой и малой традиций, их отношение выступает как отношение частного к общему. Россия не имеет под собой этого благодатного свода. Изначально она в качестве промежуточной страны пребывала вне большой традиции Запада и Востока. Поэтому между ее малой (или малыми, если принимать во внимание многонациональный состав) народной традицией и великой цивилизационной традицией возникают острые конфликты, которые и образуют всю драматургию ее периодических модернизаций”93.

Эти высказывания удивительным образом напоминают тезисы П. Я. Чаадаева. По смыслу они подчеркивают характеристику промежуточности, даже маргинальности России в цивилизационном процессе. В силу этого обстоятельства Россия периодически вынуждена пересматривать свой цивилизационный статус, воспроизводить себя в истории посредством смены социокультурных ориентаций – поисков нового баланса между западными и восточными имульсами. Именно поэтому всякая реформа, по мнению А. С. Панарина, ослабляет скрепы, фиксирующие положение страны на оси “Запад – Восток”, и поэтому чревата тотальной дестабилизацией94.

Панарин А. С. Россия в цивилизационном процессе... С. 27.

Там же. С. 131–132.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... «В отличие от других, “нормальных” стран, отличающихся относительной устойчивостью и цельностью своего культурного архетипа, Россия с самого начала формировалась как гетерогенное западно-восточное образование, сознательно решая проблему творческого синтеза различных цивилизационных начал… Неустойчивость России как социокультурного типа связана, таким образом, не столько с промежуточным геополитическим положением как таковым, сколько с проблематичностью тех синтезов, которые российское общество создавало в разные моменты совей истории»95.

Высказывая скепсис в отношении атлантического проекта, А. С. Панарин выдвигает контраргументы против него. Во-первых, либерализм на русской почве приобретает черты своего антипода, тоталитаризма. Вовторых, героический пафос, в котором так нуждается Россия, ныне на Западе в дефиците с уходом протестантской аскезы. Права человека и гражданина невозможно отстоять без крайних усилий. Однако не они, а пафос потребительского эмансипаторства движет сегодня русским человеком96.

Поэтому следует обратиться к другой стратегии.

Именно ее А. С. Панарин именует евразийской. В его работах сложно встретить ссылки на евразийцев первой, эмигрантской волны. Мировоззренчески близкой ему оказывается позиция их оппонентов – православно ориентированных мыслителей, в частности, Г. Федотова и Г. Флоровского.

«Создатели русской идеи прекрасно осознавали цивилизационную специфику России и ее историческое призвание, назвав ее “Третьим Римом”.

Россия – Рим, сохраняющий великие интенции европейской цивилизации с ее прометеевским духом, творческим беспокойством, обращенностью не в прошлое, а в будущее. Но она – особый Третий Рим, умеющий творчески распорядиться специфическим евразийским наследием и творчески освоить опыт двух “предыдущих Римов”. Мне представляется, что русская идея, в отличие от идей эпигонствующего западничества, содержит особый тип откровения, обращенный к опыту современности, включая продуктивную критику современности»97.

Концепция А. С. Панарина представляет собой умеренный, адаптированный к современным реалиям вариант евразийства. При этом с самим евразийством в ней оказывается не так много общего. Скорее, ее можно охарактеризовать как православно ориентированную модель модернизаПанарин А. С. Россия в цивилизационном процессе. С. 47.

Там же. С. 126–127.

Он же. “Вторая Европа” или “Третий Рим”: парадоксы европеизма в современной России // А. С. Панарин. “Вторая Европа” или “Третий Рим”: избранная социально-философская публицистика. М.: ИФ РАН, 1996. С. 143–144.

ции. В этой модели образ России предстает нагруженным смыслами жертвенности и аскетизма, даже самоотказа в пользу верховной власти. При этом в оценке компетентности и заинтересованности представителей самой верховной власти у автора модели нет никаких иллюзий. “Одно надо признать: нынешняя правящая элита не годиться на роль элиты. Ее творческого потенциала явно не хватает на то, чтобы освоить пространство постсоветской Евразии как единое духовное пространство, содержащее общие принципы жизнестроения и общие вдохновительные цели. Экономикоцентризм ее мышления основан на социокультурном недоразумении:

на неумении разгадать в послевоенном экономическом чуде Западной Германии, Европы, Японии скрытой энергетики больших целей – национального и цивилизационного самоутверждения народов, встретивших опасный вызов истории и мобилизовавшихся для достойного ответа”98. В этой логике остается неопределенность: кто же будет реализовывать проекты государственного строительства, если российская элита и в имперский, и в советский, и в постсоветский периоды традиционно “играла на понижение” цивилизационного статуса своей страны в сравнении с европейскими элитами99?

А. С. Панарин видел будущее России в СНГ, который должен со временем трансформироваться в полноценную федерацию, где вместо “парада суверенитетов” утвердится принцип “нераздельной коллективной судьбы”, а западнический гедонистический комплекс в качестве социокультурного основания уступит место большой государственной идее100. По его мнению, наиболее адекватной формой государственности для России является не национальное “государство-минимум”, а “служилое государство”, основанное на существенной доле ратного и административно-политического компонента. Это обстоятельство проистекает из логики духовного по своей природе евразийского цивилизационного процесса, образуемого взаимоотношениями между сакральными фигурами Жреца, Воина и Пахаря в индоевропейской мифологии101.

Концепция А. С. Панарина являет собой образец не только консервативно-охранительного взгляда на Россию, но и современный инвариант философии русской идеи с характерными атрибутами утопизма, идеализма и мессианства. Проповедуемая идея авторитарной верховной власти находится в противоречии со справедливой критикой либерального режима Панарин А. С. “Вторая Европа” или “Третий Рим”... С. 240.

Он же. Юбилей Победы: итоги трех мировых войн для России // А. С. Панарин. “Вторая Европа” или “Третий Рим”: избранная социально-философская публицистика. М.: ИФ РАН, 1996. С. 78.

Он же. Россия в цивилизационном процессе... С. 132.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... постперестроечной России, отождествляемого им с большевизмом. И если последняя аналогия вполне допустима, учитывая вполне “большевистские” методы шоковой терапии гайдаровского периода, то трудно согласиться с отождествлением большевизма с марксизмом только лишь на основе “западной” принадлежности обоих исторических феноменов.

В концепции А. С. Панарина “гетерогенность” России, противопоставляемая им “гомогенности” Европы, выглядит преувеличенной. Полагая, что опасность исходит именно со стороны так называемой “малой” традиции, определяемой им как племенная, А. С. Панарин фактически отождествляет этнические элиты и высокую письменную культуру, на которую те опираются в процессах нациестроительства, с устной традиционной культурой, что неверно методологически и эмпирически, не соответствует реальности.

Приписывание всей вины за распад СССР одной стороне, местным элитам, ответственным за производство привлекательной эстетики “малых форм” государственности, явным образом противоречит пропагандируемому импульсу самоорганизации. Культурный плюрализм, реабилитация ценностей укоренения, реванш провинций и другие источники творческого саморазвития на локальном и региональном уровне, определяемые автором евразийской неоконсервативной концепции как условия азкезы и героической мобилизации, в конце концов оказываются в подчинении у абстрактного государства, идеализируемого как воплощение некоего евразийского архетипа. «В противовес мифу о неуклонной концентрации и централизации, о решающих преимуществах крупных форм, в современной мировой культуре создается мифология “прекрасного малого”, более соответствующего человеческим измерениям социального бытия. Можно вообразить себе, какой силой, какой убедительностью должна обладать евразийская идея, чтобы нейтрализовать все эти враждебные импульсы»102.

Пафос мессианства, предложенный в евразийском неоконсерватизме, входил в явное противоречие с социокультурными реалиями первой половины 1990-х гг., когда страна переживала системный кризис. Но самым значимым ограничением евразийской концепции А. C. Панарина является ее дуализм применительно к оценке цивилизационной сущности России.

Что же такое Россия: самостоятельная цивилизация или страна на стыке цивилизаций? Концепция А. C. Панарина оставляет возможность получить оба ответа. Подчеркивая этнокультурную гетерогенность России, он приходит к выводу о ее маргинальном статусе в цивилизационной структуре мира. Но если Россия маргинальна, может ли ее место занять любая другая страна?

Панарин А. С. Россия в цивилизационном процессе... С. 154.

Утвердительный ответ на поставленный вопрос в неявной форме содержится в концепции культурного ландшафта В. Л. Каганского. «С положением России между Востоком и Западом связывают ее судьбу, историческую миссию, функцию в мире, особость исторического существования.

Выведение особенностей и судеб предмета из его положения, семантического места вполне оправданно. Но далеко не для всех мест (стран) осмысленно выделять особую позицию “между”. Между Арктикой и Антарктикой – остальная поверхность Земли; нет никаких оснований выделить в ней некую часть и приписать особые свойства»103.

В. Л. Каганский опирается на либеральную интенцию и функциональную деконструкцию постсоветского геополитического пространства в духе постмодернистской методологии. “Россия – страна самобытная, но это стоит понимать и как самобытность почвы исследовательских проблем”104.

С предельной заостренностью ставит он вопрос о соответствии государства РФ стране России. Если РФ является преемственной СССР и (ранее) Российской империи, то страна Россия такой преемственности с прошлым не имеет. В теории культурного ландшафта Россия как объект исследователю не дана. Есть много разных Россий. Пространство РФ включает в себя фрагменты и части, каждая из которых имеет собственную определенность.

В 1990-е гг. РФ, по мнению В. Л. Каганского, включила, помимо собственно России (Москвы и номинальных регионов РФ), еще и фрагменты СССР, фактически не вошедшие в состав ставших независимыми государствами союзных республик (Приднестровье, Абхазия и т. д.). Все эти России, полагает автор концепции культурного ландшафта, реальны, но существуют они по-разному. Правильнее будет сказать, что они сосуществуют как мифологемы и идентификаторы различных социальных групп (слоев российского общества).

Справедлива его оценка России как государства и как страны после распада СССР. Как государство Россия, по его мнению, представляет собой несколько наложенных друг на друга обручей границ: старых, доставшихся в наследство от СССР, и новых. Как страна Россия определена в пространстве слабо и противоречиво: внутренние различия выражены в ней сильнее, чем внешние, а внешние связи прочнее, чем внутренние. “Пространство поляризовано, почти распалось. Главные активные экономикополитические ресурсы сконцентрированы в немногих точках; подавляющее большинство регионов всех рангов финансово несостоятельны и несамостоятельны... В предельном огрублении страна – это огромный груз на реПанарин А. С. Россия в цивилизационном процессе... С. 405–406.

Каганский В. Л. Культурный ландшафт и советское обитаемое пространство:

сборник статей. М.: НЛО, 2001. С. 508.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... сурсной (нефтегазовой) трубе”105. Но труба экстерриториальна, не является магистралью, транспортной артерией, базой расселения, не оживляет ландшафт, главные города с ней не связаны, “зарытые в землю трубы – не каркас ландшафта, не основа расселения, в отличие от железных дорог и даже автомагистралей”106.

Представляющееся цельным новое российское пространство есть, по мнению автора концепции культурного ландшафта, Великая Периферия, несинтезированные окраины разных природных и этнокультурных миров: Фенноскандии, христианского и мусульманского Ближнего Востока, китайско-манчжурского Дальнего Востока, особого буддистского мира и циркумполярной цивилизации палеоазиатских народов.

Для того, чтобы тезис об особом месте России в мировой цивилизационной структуре имел смысл, необходимо, считает В. Л. Каганский, доказать, что она занимает существенное положение в промежуточной зоне между Европой и иными, неевропейскими цивилизациями. Таких доказательств, по его мнению, нет. Страх сепаратизма, опасения распада и повторения судьбы СССР побуждают элиты и общественность к поиску такого образа, который позволил бы решить проблему пространственной идентичности и самоопределения страны. По мнению В. Л. Каганского, от этого образа ожидается “почвенность”, культурно-историческая укорененность в прошлом российского государства и, одновременно, объективность, содержательность, концептуальность. Отсюда возникает огромный запрос не только на научные теории и объяснительные схемы, но и на мифологемы, среди которых, по его мнению, наиболее востребованным оказалось еще недавно малоизвестное евразийство107.

Сам евразийский проект видится ему мнимым, несуществующим. Труды евразийцев, по его мнению, опираются на сомнительные предпосылки, отдельные суждения в них аргументируются ссылкой на отдельные факты и никогда – на большие массивы фактов. Евразийство ставится им в один ряд с другими концепциями, центрированными на определенном месте, например, с тем же европоцентризмом.

По мнению автора теории культурного ландшафта, евразийский проект отражает периферийность России, что и проявляется в трудности ее цивилизационного самоопределения. Евразийство видится В. Л. Каганскому как одно из многих потенциальных самоопределений России, в числе которых могут оказаться и иные, не имперские и не периферийные. «Преодолеть евразийство – значит актуализировать спектр самоопределений России; обществу должны быть предъявлены все ответы на евразийские Каганский В. Л. Указ. соч. С. 385.

вопросы, а оно (общество) “должно захотеть” услышать эти ответы на евразийские вопросы»108.

Сам автор концепции культурного ландшафта останавливается лишь на деконструкции существующих идейных и методологических оснований единства страны. Методологически и идейно В. Л. Каганский противопоставляет свою позицию евразийству. Однако он, так же как и некоторые из его оппонентов, современных “евразийцев”, абсолютизирует гетерогенность России.

Более умеренный вариант контревразийской концепции предлагает Н. С. Розов. В основе его теории циклов политического развития России также лежит либеральная интенция. Однако инструментарий, который разработан им для обоснования собственной концепции, базируется на системе негерменевтических методологических координат.

Опираясь на миро-системный подход, он определяет место России в поясе полупериферийных государств, находящихся в зависимости от стран ядра (“запада”). Распад СССР и утрата Россией статуса сверхдержавы требуют перехода к иным, нежели в период советско-американского противостояния, категориям анализа. «При любом раскладе событий России от логики современной глобальной мир-экономики не убежать. После неминуемого разочарования в политике имперства придется обратиться к мир-экономическим отношениям патронажа и осознать при этом, что перепрыгнуть из периферии в ядро мировой экономики никому никогда не удавалось и у нас не получится. Значит, перспектива на ближайшие десятилетия (как минимум) – поиск ниши и укрепление России в “срединном” статусе полупериферии»109. Выделяя в современности три ведущих тренда, (вестернизацию, изоляцию, многополюсное партнерство), Розов связывает евразийство с изоляцией, религиозным фундаментализмом, охранительством и национализмом110.

Разделяя положение о расколе как сущностной характеристике России, автор теории циклической динамики, между тем, не связывает этническую гетерогенность с расколом. Фактором раскола, по мнению Н. С. Розова, является раздвоенность политических практик на всех уровнях реальности.

Расхождение между публичной, официальной и отвечающей формальным законам и нормам, политикой, с одной стороны, и скрытой, теневой, отвечающей неофициальным групповым нормам политикой, – с другой, обуславливает накопление социальных дисфункций в системе управления, Каганский В. Л. Указ. соч.. С. 447.

Розов Н. С. Геоэкономические перспективы России: ориентиры и приоритеты.

Статья 2 // Научный эксперт. Научный электронный журнал. 2010. № 4. С. 7.

Он же. Глобальный кризис в контексте мегатенденций мирового развития и перспектив российской политики // Полис. 2009, № 3. С. 37.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... что чревато социально-политическим кризисом, и, в итоге, очередной социальной революцией111. При этом ментальные установки, связанные с толерантным отношением к властному произволу и допустимостью насилия, являются общими для представителей различных этнических групп. Данное качество, как и некоторые другие ментальные характеристики, общие для всех россиян, независимо от их этнической принадлежности, позволяет говорить о российском менталитете, хотя, с точки зрения Н. С. Розова, этнический менталитет также существует и обладает определенными специфическими чертами112.

Теория циклов российской истории содержит некоторые общие с другими теориями положения, например, о Русской власти как наиболее значимом субъекте социального порядка (В. П. Макаренко, Ю. С. Пивоваров, А. И. Фурсов), о власти-собственности как имманентно присущем всем незападным обществам социальном механизме (Л. С. Васильев, Ю. И. Семенов, В. В. Радаев, О. И. Шкаратан) и др. Однако Н. С. Розов предлагает и новые элементы для объяснения социокультурной динамики России.

В частности, в ряде работ он развивает шеститактную модель циклов политической динамики. Разделяя тезис А. С. Ахиезера о ценностной инверсии, “ответственной” за шарахание России от вольнодумства к авторитаризму и обратно, он в то же время предлагает подвергнуть пересмотру внутренний механизм цикличности. В отличие от А. С. Ахиезера, Н. С. Розов видит не одну ценностную по своей природе причину цикличности, а три: поведенческие установки, культурные символы и ценности, социальные институты. Именно поэтому, следуя этой логике, инновация также должна носить комплексный характер и включать изменение всех этих компонентов113.

При всей эвристичности предлагаемой Н. С. Розовым теоретической модели, она содержит спорное с точки зрения постколониальной дискурсивной традиции допущение о фундаментальной оппозиции между восточным авторитаризмом и западным либерализмом в мотивации основного субъекта социального порядка – российской власти. Процесс формироРозов Н. С. Политическая раздвоенность и динамика социально-политических кризисов [Электрон. ресурс] / Российская академия наук. Сиб. отд-ние. Ин-т философии и права. Электрон. журн. Новосибирск: НГУ, 2005. http//www.nsu.ru/filf/ rozov/publ/index.html.

Он же. Современный российский менталитет: разнообразие габитусов и направление изменений // Материалы конф. “Русское самосознание и пространство России”, Санкт-Петерб., 2011. [Электрон. ресурс]. http://www.rosbalt.ru/rozov; Он же. Чем россиянин отличается от русского или чеченца? Интервью “Росбалту” от 9 июня 2011 г. [Электрон. ресурс]. http//www.nsu.ru/filf/rozov/publ/index.html.

Он же. Цикличность российской политической истории как болезнь: возможно ли выздоровление? // Полис. 2006. № 3. С. 20–21.

вания этой власти, как убедительно показали в своих работах В. П. Макаренко, А. И. Фурсов и Ю. С. Пивоваров114, складывался под давлением формирующейся в Западной Европе военной и экономической экспансии.

Оппозиция между авторитаризмом и либерализмом оказывается несущественной за пределами теории и идеологии, в российской политической реальности. Двойные политические стандарты, “ответственные” за порождение кризисов, закладывают авторитарные тенденции на стадии либеральных реформ, осуществляемых, как правило, в принудительной для широких слоев общества форме. Каждая попытка заимствовать опыт Европы приводила к поломке социального лифта внутри российского общества. Петровская вестернизация не только упрочила положение дворянства как основного господствующего класса Российской империи, но и усилила крепостной гнет, а также уничтожила ряд существенных привилегий духовенства и третьего сословия, не оставив ему шансов развиться до сопоставимого с европейским уровня самоорганизации. Блеск правления великих императриц во второй половине XVIII в. затмевает низведение основного податного сословия, русского крестьянства, до фактически рабского состояния. Таким образом, объяснение цикличного характера российской истории нуждается в параметрах, необремененных идеологическими пристрастиями (авторитаризм – либерализм) и ориенталистскими коннотациями (Европа – Азия).

Предлагая перейти к новым геополитическим императивам в постсоветский период, Н. С. Розов ставит вопрос о выборе партнеров для нее. Наиболее удачным ему представляется союз с Объединенной Европой. «Для России крайне выгодно согласиться на роль “клиента” Западной Европы в геополитическом плане, поскольку только в этом союзе у нее есть шанс сопротивляться будущему неминуемому давлению на Дальний Восток и Сибирь со стороны трех союзников: Японии, Китая и США»115. В целом соглашаясь с тезисом о том, что “России никогда не было зазорно учиться у Европы”116, трудно представить в современной ситуации, что “платой за обучение” может стать признание России в качестве младшего партнера, или клиента, Евросоюза117.

Макаренко В. П. Русская власть (теоретико-социологические проблемы). Ростов н/Д: Изд-во СКНЦ ВШ, 1998; Фурсов А. И., Пивоваров Ю. С. Русская Система: генезис, структура, функционирование: (Тезисы и рабочие гипотезы) // Русский исторический журнал. 1998. Т. 1. № 3; Пивоваров Ю. С., Фурсов А. И. Русская Система и реформы // Pro et Contra. Т. 4. 1999. № 4.

Розов Н. С. Геоэкономические перспективы России: ориентиры и приоритеты.

Статья 2 // Научный эксперт. Научный электронный журнал. 2010. № 4. С. 7.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... Метафора России как вечного подростка перед лицом Запада представляется недостаточно убедительной на фоне тех проблем, которые испытывает современная Европа с ее предельно бюрократизированными институтами управления. Очередная попытка копировать этот опыт российскими властями на рубеже 2000–2010 гг. вызывает обоснованную и справедливую критику многих социальных групп российского общества. Автор циклической теории разделяет позиции объективных критиков российской политической элиты и предлагает позитивную программу развития горизонтальных общественных институтов118.

Второй массив теорий, названный нами теориями синтеза, формируется в интеллектуальной атмосфере второй половины 1990-х гг. В этот период в российской науке формируются устойчивые связи между геополитикой, с одной стороны, и мировой экономикой (В. А. Колосов, Н. С. Мироненко), географией (Н. Ю. Замятина, Д. Н. Замятин), социологией (В. И. Бойко, Ю. В. Попков, В. Г. Костюк) – с другой119. Геополитическая проблематика появляется на Интернет-ресурсах, среди которых наиболее интересным представляется “Русский Архипелаг”. На его страницах публикуются исследования М. В. Ильина, В. Л. Цымбурского, А. И. Неклессы. В 1990-х – начале 2000-х гг. наибольшей популярностью в России пользовались идеи Х. Маккиндера, К. Хаусхофера и русских евразийцев. Определенный интерес вызывали идеи современных американских геополитиков Ф. Фукуямы, С. Хантингтона, З. Бжезинского. Оправившись от когнитивного шока первой половины 1990-х гг., научное сообщество переходит от апробации западных моделей в условиях российской действительности к созданию собственных объяснительных моделей. Уже в середине 1990-х гг. появляется ряд философских концепций, обосновывающих тезис о единстве России как цивилизации.

Их общим лейтмотивом является признание самобытного характера российской цивилизации. Наиболее яркой из них следует признать “островРозов Н. С. Колея и перевал: макросоциологические основания стратегий России в XXI веке. М.: РОССПЭН, 2011.

Бойко В. И. Россия – Сибирь в сценариях мироустройства XXI века // Сибирь в геополитическом пространстве XXI века. Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии, 1998. С. 11–40; Колосов В. А., Мироненко Н. С. Геополитика и политическая география: Учеб. для вузов. М.: Аспект-Пресс, 2001; Замятин Д. Н. Культура и пространство: Моделирование географических образов. М.:

Знак, 2006; Замятина Н. Ю. Когнитивная география: предмет и основные понятия // Территориальная структура хозяйства и общества зарубежного мира / Под ред.

А. С. Фетисова, И. С. Ивановой, И. М. Кузиной. Вопросы экономической и политической географии зарубежных стран. Вып. 18. М.; Смоленск: Ойкумена, 2009.

С. 57–69.

ную” концепцию В. Л. Цымбурского. Она идентифицируется самим автором как геополитическая, а основанием для характеристики ее методологии как социально-философской является понятийный аппарат и способ постановки и решения исследовательской задачи, направленной на обоснование самобытного характера российской цивилизации через обращение в том числе и к этническим характеристикам как атрибутам цивилизационной специфики.

Аксиоматика “островной” концепции цивилизационной специфики России строится на оппозиции теории “столкновения цивилизаций” С. Хантингтона. По версии С. Хантингтона, платформами для новых политических союзов в образовавшейся после распада СССР геополитической ситуации должны стать существующие цивилизации, мыслимые как монолиты, скрепленные единой религией. Линии будущих фронтов локальных войн должны, по его мысли, проходить по границам межцивилизационных платформ. На основе религиозного признака С. Хантингтон выделяет конкретные цивилизации, что дает повод задуматься о правомерности отождествления религиозных сообществ с цивилизациями.

В. Л. Цымбурский вызывает в сознании читателя иные метафоры цивилизационных пространств, нежели те, что связаны с тектоникой “плит” и “разломов”. Он предлагает образ “туманности”, которая возникает из космической пыли, собравшейся вокруг звездного ядра. В центре плотного ядра находится народ или группа народов, выступающих главными носителями цивилизации. Вокруг ядра располагается цивилизационная периферия, состоящая из народов, которые в большей или меньшей степени приближаются к ядру. На достаточной удаленности периферия может переходить во внецивилизационную область или периферию другой цивилизации. Такая картина заставляет задуматься над строением межцивилизационных ареалов и отношением их народов к “ядрам” цивилизаций120.

В. Л. Цымбурский предлагает не один, а несколько критериев выделения цивилизации: этнический, конфессиональный, языковой. Опираясь на географическое распределение языковых, этнических и конфессиональных признаков, он проводит индикацию различных областей Восточной Европы по степени их близости романо-германскому ядру Запада. Так, например, этнический критерий (принадлежность к славянской, финно-угорской, балтийской этнокультурной общности) мотивирует особенности судеб стран западно-христианской Восточной Европы (Польши, Венгрии, Прибалтики), которые прослеживаются от “второго издания крепостничества” Цымбурский В. Л. Народы между цивилизациями // Pro et contra. 1997. Т. 2, № 3. С. 155.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... до встраивания этих государств в структуры Евросоюза в качестве младших партнеров121.

Конфессиональный критерий определяет положение некоторых народов, в частности румын-валахов, в отношениях с ближайшими соседями. Румыны, будучи лингвистически близки родной им романской Европе, исторически не попали в сферу влияния “римского” христианства. Поэтому в отношениях, например, с угроязычными венграми-католиками, претендующими на роль поборников “истинно европейского духа”, им пришлось столкнуться с восприятием себя как представителей “азиатского” православия122. Особого упоминания заслуживают культурные формы, в их числе – латинская либо кириллическая графика письменности.

В. Л. Цымбурский обращает внимание на следующее обстоятельство.

К востоку от опорного ареала “коренной” Европы, где романо-германская этнокультурная основа, западное христианство и латинское письмо выступают вместе, простирается пространство, на котором отдельные признаки этого комплекса отщепляются друг от друга и порознь сходят на нет. Чем восточнее, тем более расплывчатыми и спорными становятся признаки цивилизационной идентификации, при том что элиты восточно-европейских стран повсеместно пытаются сблизить народы своих стран с “коренной” Европой. Убывание указанных признаков с запада на восток можно рассматривать как меру приближения к России. Географическим рубежом между Европой и Россией являются Карпаты: неслучайно именно к этому региону тяготеет феномен униатства, нейтрализующий пороговость региона в межцивилизационном пространстве123.

Двигаясь вдоль границ России с запада на восток, можно обнаружить иные пространства, вызывающие в сознании метафору “туманности”. Следующим после восточно-европейского цивилизационного междумирья возникает вклинившийся между Россией и Ближним Востоком Кавказ. Через тюркский Азербайджан наблюдатель оказывается в центрально-азиатском пограничье России, Среднего Востока и Китая. При движении вдоль границ территории России повсеместно обнаруживается межцивилизационный характер населяющих их народов, чья цивилизационная идентичность нередко оказывается под влиянием конкурирующих цивилизационных “ядер”. Это промежуточное пространство, отделяющее Россию от цивилизаций, лежащих у теплых морей, В. Л. Цымбурский называет “Великим Лимитрофом”.

Цымбурский В. Л. Народы между цивилизациями... С. 158. Цит по: А. Амсден, Л. Тейлор. Рынок встретил достойного противника: реалии экономического перехода на востоке Европы // Рубежи. 1995. № 4. С. 130.

В такой культурной географии метафора “расселины”, цивилизационного “разлома”, прочерчивающего линии будущих фронтов, утрачивает эвристичность. На ее месте проступает ступенчатый континуум, сетка перекрещивающихся признаков, умножающих репертуар ролей, из которых могут выбирать народы, населяющие окраины больших цивилизаций.

С политической точки зрения эти территории, пролегающие вдоль сухопутных границ России и континентальных тылов “приморских” цивилизаций, представляют собой поле геостратегической и геоэкономической борьбы за контроль над ресурсами. После того как Россия “отхлынула” с некоторых его участков, возвращение к имперской стратегии в отношениях с соседями уже невозможно. Это обстоятельство требует переступить рамки парадигмы “столкновения цивилизаций” и сделать паузу в споре о том, что такое Россия: Европа или Евразия.

В этой связи Б. Межуев, реконструируя концепцию В. Л. Цымбурского, акцентирует внимание на следующих ее положениях:

1) геополитика государства производна от цивилизационного выбора страны. Этот выбор – ориентация на Европу – сделан Россией в XVIII в.

В настоящее время она переживает его кризис. Сегодня совершенно очевидно, что Россия не стала органичной частью Европы и отторгается в этом качестве последней;

2) парадоксальным образом “имперскость” России связана с ее европеизмом. Отказ от европейских ориентаций повлек за собой отказ от “имперства” и вернул Россию в ту геополитическую нишу, которая является “коренной” для нее и которую она занимала в момент своего возникновения в XVI в. При таком подходе Россия как геополитический объект может быть описана, по мнению В. Л. Цымбурского, как целостная геополитическая ниша русского этноса, которую он делит с финно-угорскими и тюркомонгольскими народами Поволжья, Урала и Сибири. Она лежит к востоку от романо-германской платформы и уже в пору своего становления в XVI в.

превзошла ее площадью, а в XVII в. образовавшаяся платформа заполнила собой пространство между Европой и Китаем. Характеристикой российской цивилизации является ее отдельность от Европы, родины либеральной цивилизации. Социокультурная отдельность сопряжена с географической отделенностью от основной Европы поясом “примыкающих” народов. На этих землях, присоединившихся к мир-экономике Запада (в терминологии Межуев Б. В. “Остров Россия”: время место одной историософской концепции // Российское экспертное обозрение. 2006. № 5 (19). [Электрон. ресурс]. http://www.

archipelag.ru/ru_mir/ostrov-rus/cymbur/ostrov; Цымбурский В. Л. Народы между цивилизациями...

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... Ф. Броделя) как его внешние провинции, идущая на Западе модернизация оборачивалась рефеодализацией и контрмодернистским присоединением Восточной Европы к рыночному хозяйству социально обновленного западно-европейского мира125.

В. Л. Цымбурский полагал, что Россия-Европа и Россия-Евразия как векторы вхождения страны в глобальный мир не отвечают адекватно на вопрос о ее цивилизационной принадлежности. «Если признать за геополитикой не только форму выражения страны как географической данности, но и претворение ее в историческом опыте народов, то в этой логике “островной” характер российского континентализма может быть проинтерпретирован как результат органического пребывания России вне Европы с момента ее становления как коллективного геополитического субъекта, т. е.

с XVI в. При всем ее стремлении обрести доступ к морям, который в терминах концепции Х. Маккиндера может быть проинтерпретирован как “тяжба” “Хартленда” с приморьем, страна “втягивала” в себя континентальные части Евразии: Сибирь, Степной край и Дальний Восток. Заполняя собой эти пространства, русские имели дело с народами того же “острова”, а не с народами других цивилизационных платформ»126.

В. Л. Цымбурский обосновывал свою позицию в опоре на феноменологические методы исследования. Сибирские философы, представители новосибирской этносоциологической школы (В.Г. Костюк, Ю.В. Попков, Д.В. Ушаков) доказывают самобытный характер российской цивилизации в совокупности составляющих ее народов иными, по сути, структуралистскими методами. Они выделяют в социокультурной модели межэтнического взаимодействия синтез народов как один из механизмов генезиса цивилизаций. В рамках этого подхода этническая общность предстает как компонент и субстрат цивилизации. Новосибирские этносоциологи рассматривают российскую цивилизацию как интегративную систему, состоящую из суб-цивилизационных подсистем, или субэтносов: славян, тюрков, финно-угров, монгол, народов циркумполярной цивилизации и т. п.

Компонентами этой системы на уровне элементарных единиц и будут выступать этносы.

Если опуститься в таксономическом анализе на ступеньку ниже и рассматривать в качестве интегративных систем этносы, то несложно выделить субэтнические и локальные уровни самоорганизации этих систем. Такая модель позволяет объяснить широкий диапазон типов самоопределения в идентификационной матрице личности. В этот диапазон укладываются Цымбурский В. Л. Остров Россия // В. Л. Цымбурский. Остров Россия. [Электрон. ресурс]. http://www.archipelag.ru/ru_mir/ostrov-rus/cymbur/island_russia. С. 8.

локальный, этнический, региональный, гражданский, цивилизационный и общечеловеческий типы социальной идентификации.

Каждый организм, в том числе социокультурный, обладает причинностью своего существования. В качестве таковой по отношению к цивилизации следует признать наличие других подобных образований и обитаемое пространство. Следовательно, именно культурные границы и месторазвитие выступают внешними интеграторами цивилизационного единства.

Данное рассуждение в полной мере применимо к народам России, по отношению к которым территория и природа выступали как среда обитания и жизнедеятельности, объект приложения их коллективных усилий.

Пространством развития российской цивилизации стали зоны внутриконтинентального сектора евразийского материка. С севера и востока естественной границей являются акватории морей Северного (Ледовитого) и Тихого океанов. От приморских секторов Азии (ареалов дальневосточной, южноазиатской, исламской цивилизаций) они отделены поясом гор и пустынь, акваториями Каспийского и Черного морей. Западная граница не имеет столь выраженных топографических маркеров. Однако российский историк Л. В. Милов обосновал в качестве маркирующего географического признака, обусловившего специфику российского исторического процесса в отличие от западно-европейского, природно-климатический фактор127.

Это дает основание предположить, что одной из естественных предпосылок цивилизационной дивергенции народов Европы и России явилась необходимость адаптации населения Западной и Восточной Европы к жизни в различных природно-климатических условиях. Родиной формирования европейско-североамериканской цивилизации Нового времени стал атлантический сектор материка Евразия, российской цивилизации – ее континентальный сектор, включающий также и Северную Азию, так как все существующие между Европой и Азией границы являются, по общему для географов еще со времен А. Гумбольдта мнению, условными.

Атлантический сектор (Западная, Центральная и Южная Европа) – область мягкого климата с изотермой января (линией равных температур) в 0 °С. Такая теплая зима даже в высоких широтах объясняется влиянием теплого течения Гольфстрим, которое смягчает климат Северной Европы.

Географическая зона Европы характеризуется устойчивостью климата, достаточной увлажненностью, большим количеством солнечных и теплых дней в году, практическим отсутствием засушливых периодов, большой продолжительностью (около 8 месяцев) сельскохозяйственного года, высоким почвенным плодородием, позволяющим вести интенсивное Милов Л. В. Природно-климатический фактор и особенности российского исторического процесса // Л. В. Милов. По следам ушедших эпох: статьи и заметки.

М.: Наука, 2006. С. 639.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... хозяйство. Все это позволяло успешно вести семейное хозяйство на частнособственнической основе, оптимально сочетая растениеводство и животноводство. Рост продуктивности сельского хозяйства обеспечивал рост населения и его переселение в города, что, в свою очередь, увеличивало емкость внутреннего рынка, стимулировало накопление капитала128. Если же говорить о России, то здесь, по мнению Л. В. Милова, приходилось иметь дело с более суровым климатом и чрезвычайно коротким периодом сельскохозяйственных работ. Следствием этого стали низкий объем совокупного прибавочного продукта, развитие российского общества по пути слабо выраженного процесса разделения труда, сохранения общинных порядков и консервации институтов “власти-собственности”.

Не отрицая “воображенного” характера представлений о социальной идентичности и основанной на них идее солидарности, следует признать, что в основании процессов социального конструирования лежат географические, исторические (с учетом особенностей материально-технической среды жизнедеятельности), институциональные и социально-психологические факторы, которые задают веер возможных индивидуальных “выборов” социального деятеля. Именно “вписанность” актора через социальные группы и институты в геополитический и социокультурный контур на макроуровне создает интерьер его деятельности, в том числе и как носителя этнической, политической и цивилизационной идентичности.

Исторические и конкретно-социологические исследования, осуществленные российскими учеными, позволяют с уверенностью утверждать существование социально-институциональных и аксиологических оснований, позволяющих снять вопрос о культурной совместимости народов российского мира в пользу их интеграции в единое социокультурное пространство129. В этой связи определенный интерес вызывает коллективный труд новосибирских этносоциологов “Россия как цивилизация: сибирский ракурс”. Данная монография обобщила данные экспертных и массовых опросов, выполненных в период с 1999 по 2008 г. по авторской методике В. Г. Костюка и Ю. В. Попкова. На основе междисциплинарного синтеза историко-философского, социально-философского, социологического и социально-психологического подходов с использованием материалов экспертных и массовых опросов населения Сибири, Казахстана и Монголии, Баскин А. С. Экономика России как особый объект теоретико-экономического анализа // Вестн. Удмурт. ун-та. Сер.: “Экономика”. 2003. С. 22.

См., например: Российская многонациональная цивилизация: Единство и противоречия / Под ред. В. В. Трепавлова. М.: Наука, 2003; Евразийский мир: ценности, константы, самоорганизация / Под ред. Ю. В. Попкова. Новосибирск: Нонпарель, 2010.

авторским коллективом сделан вывод о том, что Сибирь может в полной мере репрезентировать российскую цивилизацию с точки зрения ее этнического многообразия130.

Этнические общности Сибири были рассмотрены новосибирскими этносоциологами как часть российской цивилизации. Высокая степень геополитической неопределенности, непредсказуемости результата вложенного труда, зависимость от институциональных структур, стоящих над личностью, существование в условиях полиэтничной и многоконфессиональной среды сформировали у народов Сибири антиномичные ценностные установки:

– мировоззренческую интравертивность, созерцательность, терпимость, готовность жертвовать сиюминутными интересами ради долгосрочной перспективы, эмпатия в отношениях с представителями других народов и культур;

– хозяйственную экстравертивность и нацеленность на земледельческую экспансию, готовность идти на риск, не терять присутствия духа в самых неблагоприятных условиях, умение постоять за себя, отрицание этноцентризма.

Эту антиномичность можно рассматривать как результат развития российской многонациональной цивилизации, синтезировавшей интравертивные, ориентированные на признание своего “младшинства” по отношению к окружающей природной среде, традиции, характерные для культур коренных сибирских народов, и экстравертивные, преобразовательные по отношению к земле и пространству установки русской культуры131.

Эта антиномичность также является следствием того обстоятельства, что русская культура сохраняла на протяжении столетий тенденцию корректировать свой образ в процедурах самоописания, ориентируясь на “западные” оценки: сначала обусловленные влиянием Византии, впоследствии – влиянием западно-европейских образцов. Несмотря на свой особый статус в Старом Свете, Россия на международной арене предпочитала позиционировать себя как европейская держава. Поскольку образ России в европейской культуре обладает определенной противоречивостью и дуальностью, эти черты были усвоены “высокой” российской интеллектуальной традицией как “собственные”, внутренне присущие России. Далее они Россия как цивилизация: сибирский ракурс. Новосибирск: Сиб. науч. изд-во, 2008. С. 73, 83.

Ерохина Е. А. Влияние мировоззренческих ценностей русского этнического сознания на характер восприятия иноэтнических культур Западной Сибири:

XVII – сер. XIX вв. // Русские Сибири: культура, обычаи, обряды. Новосибирск: ИАЭТ СО РАН, 1998. С. 5–15.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... транслировались на структурные составляющие образа России и ее регионов, в том числе и на Сибирь.

Результаты массовых опросов показали, что в менталитете и ценностях русских (славян) и тюрок (хакасов, тувинцев, алтайцев) наличествуют общие и типичные для российской цивилизации черты, весьма устойчивые, несмотря на “шоковую терапию” 1990-х гг., проводимую в духе вестернизации. Это позволяет заключить, что антиномичность ценностей Запада и Востока как цивилизационных начал, связываемых с индивидуализмом и либерализмом, с одной стороны, с коллективизмом и патернализмом – с другой, не стала препятствием для межкультурного синтеза народов российской цивилизации. Сибирь наиболее полно репрезентирует Россию как единство с точки зрения многообразия составляющих российскую цивилизацию этнических подсистем.

Эмпирическая фиксация сходства ценностных ориентаций представителей разных народов, входящих в российскую цивилизацию, подтвердила наличие особого, несводимого ни к западному, ни к восточному, социокультурного типа. Его аксиологическое ядро имеет сложную структуру взаимодействия индивидуальных и коллективных начал, природопреобразующих и экофильных приоритетов, традиционалистских и модернистских интенций.

Геополитическая формула “Россия (как самостоятельная цивилизация) в Евразии” оказалась близка новосибирским этносоциологам. В частности, Ю. В. Попков, подводя итог социально-философским и философскосоциологическим исследованиям, осуществленным коллективом авторов монографии “Евразийский мир: ценности, константы, самоорганизация”, признает: “Сохраняя в своих социокультурных основаниях евразийские ценности, Россия остается самостоятельной цивилизацией, Россией-вЕвразии”132.

Результаты исследований сибирских этносоциологов совпадают с выводами, полученными южно-российскими исследователями. В частности, В. А. Авксентьев, ссылаясь на данные опроса, проведенного “Левадацентром” в 2007 г., и на данные собственного, осуществленного вместе с коллегами в 2009 г. в регионах Северного Кавказа исследования русского, карачаевского, черкесского, кабардинского и балкарского населения, приходит к заключению о том, что россияне мыслят Россию как самостоятельную цивилизацию, не сводимую ни к Западу, ни к Востоку, имеющую собственный путь развития133.

Попков Ю. В. Заключение // Евразийский мир: ценности, константы, самоорганизация / Под ред. Ю. В. Попкова. Новосибирск: Нонпарель, 2010. С. 385.

Авксентьев В. А., Аксюмов Б. В. Портфель идентичностей молодежи Юга России в условиях цивилизационного выбора // Социологические исследования (Социс). 2010. № 12. С. 18–27.

Представление о том, что Россия является самостоятельной цивилизацией, разделяют и разработчики “Стратегии государственной национальной политики РФ на период до 2025 г.” Л. М. Дробижева, В. Ю. Зорин, В. А. Тишков. Они признали, что Россия не является государством-нацией в общепринятом европейском смысле слова. Россия – это государствоцивилизация и уникальная общность, уникальный культурно-исторический тип134.

Как показали исследования российских этносоциологов, специфика России состоит в том, что гражданская принадлежность представителей образующих ее народов тождественна их цивилизационной принадлежности. Этот философско-социологический вывод имеет определенный геополитический аспект. Он заключается в том, что этническое разнообразие не является препятствием для формирования гражданского сообщества россиян – политического субъекта, от имени которого современное российское государство приобретает свою легитимность как внутри самой России, так и вне ее, на международной арене. Напротив, этническое разнообразие является условием его формирования и развития.

Можно заключить, что современное существование Российской Федерации как геополитического субъекта конституируется волеизъявлением гражданского сообщества россиян. Россия как геополитический объект (страна) существует в физическом, экономическом и политическом измерениях географического пространства благодаря деятельностному преобразованию условий материально-технической среды и присвоению его результатов индивидами и коллективными сообществами, осваивающими эту среду.

Существование российской цивилизации как геоэтнокультурной системы конституируется наличием особых институционально-нормативных механизмов управления и аксиологических принципов самоорганизации общества. Институционально-нормативные механизмы российской цивилизации репрезентированы моделями интеграции и регулирования межэтнических отношений. Аксиологические приоритеты могут быть выявлены через обращение к ментально-ценностным ориентациям общественного сознания россиян.

Характеризуя черты цивилизационной специфики России в сфере целе- и ценностно-рациональных приоритетов общественного сознания составляющих ее народов, следует обратиться к наследию тех ученых, коЗорин В. Ю. Стратегия государственной национальной политики: традиционность и новые подходы к укреплению единства многонационального народа России (российской нации) // Тез. 10-го Конгр. этнографов и антропологов России, Москва, 2–6 июля 2013 г. М.: ИЭА РАН, 2013. С. IX; Тишков В. А. Российский народ. Книга для учителя. М.: Просвещение, 2010.

Россия как объект динамических изменений в философских и научных... торые посвятили изучению этнического многообразия России свою профессиональную жизнь: этнографов, географов, востоковедов. Обращаясь к дореволюционному периоду, мы будем иметь дело с доказанными и обоснованными положениями, представленными в соответствующих публикациях российских и зарубежных историков, которые профессионально занимались изучением научного и личного наследия членов Русского географического общества, имперских чиновников, по долгу службы работавших на национальных окраинах страны, общественных деятелей, высказывающих гражданскую позицию по отношению к этническому неравенству.

Интерпретация этих материалов будет дополнена социологическим анализом данных экспертного опроса, осуществленного автором в регионах Сибири и на юге России на рубеже 2000–2010 гг.

Глава 5. Принципы самоорганизации §17. Единство в многообразии как методологическая доминанта в исследовании российской цивилизации Не только образы пространства, как было отмечено выше, функционируют на двух уровнях: на уровне стереотипных образов обыденного сознания и на уровне философских и научных концепций. В соответствии с этой логикой можно выделять структурные элементы самосознания культуры или цивилизации. Стереотипные представления, содержащиеся в структуре общественного сознания, выражаются в характеристиках, отражающих целостность “мы”. Выделение черт “свойскости” опирается на оппозицию “мы” – “они”, что предполагает наличие значимого другого. В общественном сознании россиян на роль значимого другого с момента падения Византии и до начала XX в. претендовала одна лишь Европа.

На уровне философских и научных концепций принципы самоорганизации обнаруживаются через обращение к доминирующей в тот или иной момент времени научной парадигме и ее аксиологическому ядру. С начала XVIII до середины XIX в. на роль значимых научных парадигм претендовали эволюционизм и ориенталистский дихотомизм, в соответствии с которым часть народов Российской империи была искусственно отнесена к европейским (например, русские), а часть – к азиатским (например, татары)1.

Однако, оставаясь в глазах Запада Востоком, российская политическая элита и научное сообщество вынуждены были творчески адаптировать западные научные доктрины к социокультурным условиям России. В этой связи чрезвычайно интересными для исследователя в качестве “кейсов”, отражающих геополитические запросы общества, оказываются проекты, связанные с развитием определенных территорий, наделенных противоречивыми характеристиками, соединяющими “западные” и “восточные” элементы. Для нашего исследования такой территорией является Сибирь, где довольно рано сформировалось региональное самосознание при относительно невысоком градусе сепаратистских настроений, и областнический проект, который, по мнению российского историка А. В. Ремнева, содержал слой предевразийских идей2.

Клевецкий М. Я. Руководство к географии с употреблением земного шара и ландкарт. Спб., 1773. С. 108.

Ремнев А. В. Внутренняя геополитика азиатской России конца XIX – начала XX вв. // Демографическое пространство Азии: история, современность, гипотезы будущего. Новосибирск: Параллель, 2011. С. 202–203.

Восприятие Россией себя как особого рода целостности сопровождалось конструированием границ между Россией и не-Россией в общественном сознании россиян. В этом процессе особую роль играла Сибирь как “другая Россия”3. Нужды и потребности сибиряков, в том числе и коренных народов Сибири, оказались в центре внимания деятелей сибирского областничества, добивавшихся децентрализации политической власти, уменьшения социальной дистанции и смягчения диспропорций в развитии центра и периферий, уважения к личности и к праву территорий на развитие. По мере того как Сибирь утрачивала черты далекой окраины в общественном сознании россиян, образ Сибири “включался” в ядерные структуры российского и собственно русского национального самосознания как органическая часть самохарактеристики.

Формула “единство в многообразии” была предложена современным историком Е. П. Коваляшкиной как характеристика исторического процесса в том виде, в котором она была подвергнута осмыслению представителями областнического движения во второй половине XIX – начале XX вв.

Представление о многообразии путей развития разных народов как идея, альтернативная эволюционизму с его представлением об иерархии культур, имманентно содержала в себе ценность равенства. Идея единства развития человечества косвенным образом противостояла ориенталистскому дихотомизму, подвергающему образ России искусственному членению на азиатский “Восток” и европейский “Запад”.

Предпосылки преодоления эволюционизма и ориентализма как методологических и аксиологических ориентиров российской науки формируются под влиянием внешних факторов, в том числе политических, и изменений в общественном сознании. В числе внешних факторов влияния обращает на себя внимание факт поражения России в Крымской войне, что обусловило переориентацию геополитической активности России с европейско-ближневосточного направления на восточное, на Сибирь и Дальний Восток. Рубеж XIX и XX веков подвел итог первой “евразийской интермедии”4.

В числе внутриполитических обстоятельств обращают на себя внимание процессы этнической мобилизации народов Российской империи.

Стремясь избежать сепаратизма и обвинений в колониализме, российская См., например: Родигина Н. Н. “Другая Россия”: образ Сибири в русской журнальной прессе второй половины XIX – начала XX века. Новосибирск: НГПУ, 2006.

Цымбурский В. Л. Циклы “похищения Европы” (Большое примечание к статье “Остров Россия” // Иное: Хрестоматия нового российского самосознания. М., 1995.

Т. 2. [Электрон. ресурс]. Режим доступа: http://www.archipelag.ru/ru_mir/ostrov-rus/ cymbur/comment.

власть оказывается вынужденной, вопреки своим европоцентристским ориентациям, идти на сближение с этническими элитами, избегая оценок собственных действий как несправедливых5.

Наконец, важно отметить изменение отношения россиян к Азиатской России, к Дальнему Востоку и Сибири, которые в течение XIX в. претерпевают трансформацию геополитического статуса. Из окраины они превращаются во внутреннюю периферию России. В этой связи, как отмечает в своем исследовании историк Т. А. Кузнецова, примечательно изменение отношения исследователей, сотрудничавших с Императорским Русским Географическим Обществом (ИРГО), к восточным окраинам Российской империи. Если до 1890-х гг. в текстах авторов, публиковавшихся на страницах периодических изданий ИРГО, регулярными были сочетания с топонимом “Сибирь” слов “колония”, “колонизация” (“сподручная колония России”, “земледельческая колония”, “отдаленная колония” и др.)., то в 1890-х гг. колониальная риторика уступает место признанию регионального статуса за восточными областями, такими как Сибирь и Дальний Восток.

“В публикациях этого времени исследователи начали чаще упоминать слова “окраина”, “провинция”. Показательно усиление приближенности Сибири к России при помощи местоимений “наша”, “наши”: “наша Сибирь”, “наш Дальний Восток”, “наша восточная окраина” и др. На смену пугающему образу “дикой земли”, нуждающейся в цивилизационном “окультуривании”, приходит представление о ней как о “русской Америке”, стране предприимчивых людей, с сильным здоровым характером, которые при этом, как писал в конце XIX в. известный исследователь А. Н. Пыпин, лишены высокомерия по отношению к сибирским народам7.

По мнению Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева и других областников, в Сибири под влиянием природно-климатических факторов и взаимодействия с коренными сибирскими народами (“инородцами”) сформировался новый этнографический тип русского славянского народа8. Эта позиция позволила взглянуть на Сибирь как на “русскую” территорию, “родную землю”.

Между тем, по мере усиления европоцентристских тенденций в сфере государственного строительства, социальная дистанция между русскими и Ремнев А. В. Указ. соч. С. 109–128.

Кузнецова Т. А. Тема Сибири в периодических изданиях Императорского Русского географического общества второй половины XIX – начала XX вв. Автореф.

дис. … канд. ист. наук. Омск, 2009. С. 15.

Пыпин А. Н. Русская народность в Сибири // Вестник Европы. 1892. № 1.

С. 276–323.

Шиловский М. В. Сибирские корни евразийства // Евразия: культурное наследие древних цивилизаций. Новосибирск: НГУ, 1999. Вып. 1: Культурный космос Евразии. С. 105.

нерусскими, прежде всего финно-угорскими и тюрко-монгольскими народами России, начинает увеличиваться. Эта дистанция в Российской империи оказывается большей, нежели в Московском царстве. На это указывает и смена лексики. Так, например, “иноземцы”, как именовались все без различия иностранцы в России, в том числе и аборигенные народы Сибири, превращаются за два века в “инородцев”, статус которых в европеизирующемся русском самосознании приобрел черты неполноценности9. Осознание неравенства, в том числе основанного на этническом различении, осмысливается учеными и общественными деятелями во второй половине XIX в.

В лице представителей сибирского областничества происходит соединение качеств ученых и общественных деятелей. Таковы, например, личности Г. Н. Потанина, Н. М. Ядринцева, С. С. Шашкова. По мнению Е. П. Коваляшкиной, именно областники сыграли важную роль в формировании идеи сотрудничества народов Востока и Запада в историческом процессе как альтернативы эволюционизму10. В этой связи методологический анализ областнических идей, предпринятый российскими историками, оказывается незаменимым для выявления императивов общественного сознания россиян. Подавляющее большинство деятелей областнического движения были выходцами из разночинской среды. Это позволяет связать их взгляды на всемирную историю и место народов России в ее развитии с широким общественным запросом.

Как показал в своих исследования М. В. Шиловский, концептуальная основа научной и общественно-политической деятельности областников базировалась, с одной стороны, на своеобразной адаптации западных социальных доктрин к историческому опыту России, с другой – на этнографических исследованиях Центральной Азии, предпринятых ими в качестве членов ИРГО во второй половине XIX в. Речь идет о комплексном изучении историко-культурного наследия и современного им состояния населения Азиатской России и сопредельных ей территорий. Г. Н. Потаниным и его коллегами, русскими географами и путешественниками, был осуществлен ряд экспедиционных исследований в Северной и Центральной части Евразии. Серия ярких научных открытий позволила выявить существование в древности городов на территории Азии, письменности и прочих атрибутов Люцидарская А. А. От “иноземцев” к “инородцам” (один из аспектов колонизации Сибири) // Аборигены Сибири: Проблемы изучения исчезающих языков и культур / Тез. Междунар. науч. конф. Т. II. Новосибирск: Изд-во Ин-та археологии и этнографии, 1995. С. 165–169.

Коваляшкина Е. П. “Инородческий вопрос” в Сибири в концепциях государственной политики и областнической мысли. Автореф. дис. … канд. ист. наук.

Томск, 1999. С. 14–16.

так называемой “цивилизации” в ее европейском понимании11. Речь идет о находках орхонских рунических надписей и их последующей расшифровке, обнаружении тюрко-монгольских мифологических сюжетов в европейской эпической традиции, археологических раскопках древних городов и т. п.

Усилиями областников на рубеже XIX и XX вв. свершается научная революция: Сибирь и Центральная Азия превращаются в регионы, сыгравшие особую роль в истории Евразии – роль колыбели всех европейских и азиатских народов. Как убедительно продемонстрировала Л. И. Шерстова, накопленный в последней трети XIX в. этнографический материал свидетельствовал о сходстве элементов культур народов Востока и Запада. Наиболее полно это сходство прослеживалось в сюжетах мифов, сказок и легенд.

Г. Н. Потанин, который сам собирал полевой фольклорно-этнографический материал в своих экспедициях по Центральной Азии и использовал его для сравнительных сопоставлений, объяснял это обстоятельство единством законов человеческого мышления и заимствованиями. Исследовательская работа позволила ему сформулировать тезис о глубоком влиянии культур народов Азии на западно-европейскую культуру, что пришло в противоречие с господствующим в то время европоцентристским взглядом на историю.

Однако трудно согласиться с выводом Л. B. Шерстовой о том, что его новаторские идеи оказались неоцененными современниками и почти непонятыми потомками12.

Вклад областников в понимание сибирского макрорегиона не как азиатского, а как евроазиатского, проблематизировал С. В. Селиверстов. Он же привел выводы современных историков, высоко оценивших научный вклад областников в развитие гуманитарного знания, к общему знаменателю.

Этот вклад может быть сформулирован следующим положением: “Главная особенность российской колонизации и геополитики заключается в географической связанности, интегрированности национально-государственной территории и отсутствии четко выраженных культурно-исторических различий между метрополией и колонией”13. Вслед за А. В. Ремневым С. В. Селиверстов выделяет слой предевразийских идей в содержании научной концепции сибирского областничества.

Как отмечают историки А. Д. Агеев и Е. А. Макарова, главное отличие истории Сибири от истории, например, Америки, заключается в харакШиловский М. В. Указ. соч. С. 102–111.

Шерстова Л. И. Этнографическая проблематика в труде Г. Н. Потанина “Очерки северо-Западной Монголии”. Непреходящая актуальность и современное восприятие // Вестн. ТГУ. 2011. № 2(14). С. 15–18.

Селиверстов С. В. Г. Н. Потанин: Сибирское областничество между западничеством и евразийством (вторая половина XIX – начало XX вв.) // Вестн. ТГУ. 2007.

№ 3. С. 107.

тере взаимоотношений между аборигенными народами и пришлыми мигрантами. Если американцы территории завоевывали, то русские, скорее, осваивали. В одном случае происходило подавление одних народов другими, в другом – взаимопроникновение культур. В итоге “взаимная ассимиляция являлась главной чертой продолжавшегося антропогенеза теперь уже “русско-сибирской”, или евразийской цивилизации”14. “И тот факт, что коренные народы сохранили свою этническую жизнеспособность, видится Потанину и Ядринцеву самым позитивным в истории освоения Сибири”15.

Современное им развитие Сибири в составе России областники оценивали противоречиво, полагая, что причиной ее отставания по сравнению с бывшими европейскими колониями, США, Канадой и Австралией, является отношение центральных властей России к Сибири как к колонии. Объектом критики была региональная политика самодержавия: русификация, пренебрежительное отношение к положению и перспективам развития аборигенов региона, система управления регионом, произвол властей. “Тяжко будет тогда, когда европейские друзья подкараулят Россию и заметят все ее слабые стороны, когда обнаружится все ее политическое ничтожество.

Англия, Германия и теперь зорко следят за тем, что плохо привязано к России. Выждут минуту – оторвут Амур, Остзейский край, Польша сама уйдет.

Явится расплата. Кто же будет виноват, что травил и раздражал народности?” – пишет Н. М. Ядринцев в памфлете “Иллюзия величия и ничтожества. Россию пятят назад”16.

Преодоление европоцентризма как устойчивого паттерна политической мысли, производного от периферийного положения России в системе международного мироустройства, позволило поставить в теории вопрос о признании за неевропейскими народами права на собственное понимание прогресса. Обращаясь к творчеству главного идеолога областничества Г. Н. Потанина, Е. П. Коваляшкина характеризует вклад областников в развитие идеи равенства народов, культур, территорий следующим образом.

“Аксиологическую платформу областничества Потанин формулировал, обращаясь к постулату абсолютности человека как высшей социальной ценности, в основу развития которого должны быть положены его собственные устремления, но не внешние соображения. Позиции демиурга, характерной для социально-политических экспериментов, предпочиталась идея изменения общества путем внутренней эволюции, на основе осознания неАгеев А. Д. Сибирь и американский запад: движение фронтиров. М.: АспектПресс, 2005. С. 230.

Макарова Е. А. Посмертный диалог Н. М. Ядринцева и Г. Н. Потанина (на материале писем и архивных документов)// Вестн. ТГУ. 2011. № 2 (14). С. 55.

Ядринцев Н. М. Иллюзия величия и ничтожества. Россию пятят назад // Литературное наследство Сибири. Новосибирск: Зап.-Сиб. кн. изд-во, 1979. Т. 4. С. 224.

обходимости перемен самим социумом. Эти установки, ставшие в конце XX в. основой прав человека и гражданина, определили отношение областников к проблемам существования “частного” в “общем”, под категории чего можно отнести содержание “инородческого вопроса” и концепцию автономии областей в политически едином государстве”17.

На практике личный пример лидеров областнического движения стал для многих образцом социального поведения, а активная гражданская позиция в итоге привлекла внимание власти, которая оказалась вынужденной реагировать на общественные запросы, в числе которых – преодоление изолированности жителей Сибири и пространственной отдаленности от центра. Одним из ответов на эти запросы стало строительство Транссибирской железнодорожной магистрали, связавшей центр России с ее восточными окраинами. В начале XX вв. областнически настроенная интеллигенция выступала инициатором социально-значимых проектов, в том числе проектов создания новых кафедр первого за Уралом Томского университета, а также различного рода обществ: Общества изучения Сибири и улучшения ее быта, Томского общества изучения Сибири и др18.

Историографический обзор научной литературы, посвященной проблеме сибирского областничества, убеждает в обоснованности методологической модели “единство в многообразии” применительно к оценке этнического разнообразия России. Данная модель позволяет соотнести глобальный (цивилизационный) контекст социокультурной динамики с локальным (этническим) контекстом и еще раз подчеркнуть значимость обитаемого пространства как пространства социальной интеграции народов, связанных месторазвитием, даже если в иных (этническом, религиозном, лингвистическом, конфессиональном) отношениях их разделяет культурная дистанция. Модель “единство в многообразии” адекватно описывает геополитический контекст, в котором существует полиэтничный российский социум, а также принцип межэтнической интеграции в структуре российской цивилизации.

Предпринятый историографический обзор также позволил выявить главный аксиологический императив областнической концепции исторического процесса: связь между идеей равенства народов и их правом на сохранение своей самобытности19. Эта идея, на наш взгляд, глубоко укоренена в общественном сознании россиян. Ее распространение не ограничеКоваляшкина Е. П. Указ. соч. С. 17.

См., например: Аблажей Н. Н. Сибирское областничество в эмиграции. Новосибирск, 2003.

См., например: Потанин Г. Н. Очерки Северо-Западной Монголии. Спб., 1881– 83; Он же. Восточные мотивы в средневековом европейском эпосе. М., 1899; Он же.

Областническая тенденция в Сибири. Томск, 1907.

Принципы самоорганизации российской цивилизации но рамками областнического и других прогрессивных для своего времени общественных движений.

Отмеченная связь можно наглядно проследить при анализе лексемы “народный”. В русском языке слово “народный” имеет два значения: 1) народный как принадлежащий всем членам народа без исключения; 2) народный как отражающий дух и характер народа. Оба смысловых значения – эгалитарность и самобытность – являются равноправными и не могут быть редуцированы одно к другому. Это предполагает, что народность как ценностный ориентир совместного существования народов в пространстве и структуре российской цивилизации может быть эксплицирована благодаря обращению к широкому кругу философских и научных идей, содержащих концепт “народность” как базовый для описания этнической мозаичности России.

§18. Народность как аксиологическая доминанта Народность является одним из ключевых концептов общественной мысли России, определивших аксиологические и методологические установки русской геополитической традиции, в числе которых – идея служения, равенство и плюрализм культур, ориентация на самобытный путь развития России. Вместе с тем народность является ценностным и целевым приоритетом общественного сознания россиян. Идея народности повлияла на становление советской этнографии и формирование основ национальной политики советского периода истории России.

Идея народности как представления о самобытном историческом пути, которым идет каждый народ в соответствии с особенностями своей психологии и коллективного духа, является продуктом романтизма.

Представление о народе как коллективной личности, обладающей “душой”, сознанием и набором определенных психологических характеристик, уходит корнями во французское Просвещение, представители которого рассматривали его как целостный организм, составляющий единую личность. Немецкое Просвещение в лице И. Гердера выдвинуло понятие “национального склада каждого народа”, который он связал с традицией, культурой и образованием. В философии немецкого идеализма содержание исторической эпохи соединялось с содержанием определенного народного духа, в котором наиболее полно была выражена вершина культуры данного времени. В романтизме это понятие оказалось связанным с идеей свободы в политическом смысле. На русской почве идеи Просвещения, романтизма и немецкой классической философии оказали влияние на весь спектр политико-идеологических взглядов и представлений от либеральных до консервативно-охранительных. В этом спектре они породили особую, народническую идеологию, в рамках которой со временем возникает и социалистическая идея.

В каждом из направлений русской геополитической мысли – славянофильстве, позитивизме, евразийстве – идея народности имела свое особое звучание. Наиболее сильно она выражена в славянофильстве, идейном течении, связанном с традицией критического отношения к власти. Славянофильство сформировалось как оппозиционное власти интеллектуальное движение либеральной дворянской интеллигенции в условиях николаевского режима. Опираясь на идеи немецкой классической философии об особом “народном духе”, славянофилы представляли русский народ в качестве своего рода нравственного объединения, близкого другим славянским народам. Сердцевиной такого объединения были, по мнению славянофилов, православные ценности русского народа. Из этого следовало сущностное противопоставление России Западной Европе с ее традициями латинской культуры и католицизма. Именно в среде славянофилов появляется первая русская геополитическая теория, подвергающая ревизии идею универсализма в истории. Ее автор, Н. Я. Данилевский, с позиции абсолютизации этнокультурных особенностей народов сделал вывод о существовании особых культурно-исторических типов. Славянофилы развивали идею некапиталистического пути исторического развития России, связывая демократию и модернизацию российского общества с развитием самобытной русской крестьянской общины.

Наиболее интегрированными в союз знания и власти оказались представители позитивистского направления в геополитике, историки, географы, востоковеды. В эволюционистской парадигме культуры многих народов, в том числе финно-угорских и тюрко-монгольских народов Азиатской России, переживающих в XIX в. возврат к архаике, оказались поставлены на ступень ниже культур народов европейской части России. Это дало основание для некоторых исследователей рассматривать практики управления неевропейскими народами России в оптике теоретической парадигмы ориентализма, предложенной Э. Саидом20.

С другой стороны, следует согласиться с мнением тех исследователей, которые склонны делать поправку на цивилизационную специфику России и рассматривать дискурс российской власти и российских ученых в отношении неевропейских народов не столько с позиций ориентализма, сколько с позиций “инаковости”21. В этой связи полезно сослаться на мнеХалид А. Российская история и спор об ориентализме // Российская империя в зарубежной историографии: антология. М.: Новое издательство, 2005. С. 315–318.

Найт Н. О русском ориентализме: ответ Адибу Халиду // Российская империя в зарубежной историографии: антология. М.: Новое изд-во, 2005. С. 329–330.

ние авторитетного исследователя Н. Найта и привести цитаты из его статьи, посвященной специфике взаимодействия знания и власти в процессе государственного регулирования интеграции нерусских народов в структуры Российской империи.

“Инородцы” в России жили не далеко за океанами, не в чуждых и невыносимых климатических условиях, как это было в европейских колониальных империях. Это были те же самые народы, с которыми россияне существовали в более или менее близком общении в течение веков. Их названия постоянно встречаются в исторических документах со времен “Повести временных лет”. Их отношения с Российским государством часто восходят еще к московскому периоду, и в некоторых случаях они больше напоминают средневековые феодальные отношения, чем империалистические, характерные для девятнадцатого века. Более того, представители элиты “инородцев” легко вливались в состав русского дворянства. Имена таких известных дворян как Карамзин, Черкасский, Кочубей и Багратион красноречиво напоминали об их предках-инородцах. Если рассматривать отношения русских с их неславянскими соседями, по крайней мере с теми, кто жил к западу от Урала, то больший смысл имела бы параллель с процессами внутренней интеграции национальных меньшинств, которые шли в Великобритании, Франции и Испании, чем с колониальной экспансией этих стран”22.

Свою позицию Н. Найт аргументирует обращением к биографиям русских востоковедов, усилиями которых проводилась политика российского государства в национальных регионах. Несмотря на их официальный статус в качестве чиновников, в котором они пребывали в определенные периоды своей профессиональной биографии, их деятельность выходила далеко за пределы бюрократических предписаний и нередко входила в противоречие с нормами “правильно понимаемого” бюрократического действия.

В их числе, по мнению Н. Найта, Николай Надеждин, редактор “Журнала министерства внутренних дел”, выступавший за формирование новых, “народнических” параметров этнографии как научной дисциплины, и Василий Григорьев, востоковед и чиновник, управляющий Областью оренбургских киргизов (казахов), впоследствии профессор Санкт-Петербургского университета23.

«Для людей, подобных им, неприемлема была идея природной ограниченности отдельных народов к развитию24. Скорее, напротив, они приНайт Н. Наука, империя и народность: этнография в Русском географическом обществе, 1845–1855 // Российская империя в зарубежной историографии: антология. М.: Новое изд-во, 2005. С. 188.

Там же. С. 167–168.

Он же. О русском ориентализме: ответ Адибу Халиду // Российская империя в зарубежной историографии: антология. М.: Новое изд-во, 2005. С. 333.

держивались представления о “народности как органическом целом”, из которого вытекало, что индивид может духовно развиваться лишь только как часть своего народа, а народ может продвигаться вперед только при условии сохранения своей культурной самобытности. Это убеждение в равной мере применялось как к нерусским (например казахам, в среде которых работал В. Григорьев), так и к русским25».

Еще одним фактором, удерживающим от однозначной оценки практики российского государства в отношении нерусских народов как ориенталистской, является, по мнению Н. Найта, отношение России к Западу. “Имперский” подход к этнографии во Франции, Германии и Британии основывался, прежде всего, на строгой и жесткой иерархии наций и рас. Для России, оказавшейся в узах болезненно амбивалентных отношений с западноевропейской культурой, такое представление об “иерархии бытия” могло быть изначально неприемлемым. Ведь если Россия еще не достигла такого же уровня развития, как Запад, этот факт необходимо было объяснить – задача, которая ничуть не могла прельстить патриотически настроенных русских (таких как Н. Надеждин), особенно если такое объяснение должно было опираться на риторику и методологию расового и географического детерминизма западной этнологии. Гораздо более привлекательной была возможность выстроить свое понимание науки вокруг понятия “народность”. Принимая эту ориентацию, русские этнографы выразили стремление всего образованного общества к идеалу самобытности…”26.

В пользу этой точки зрения свидетельствует и наличие в структуре российской культуры такого феномена как русская интеллигенция с ее ориентацией на народность, понимаемую как воплощение некой уникальной коллективной личности. В статье российского этнолога С. Абашина, героем которой стал исследователь Туркестана русский генерал В. П. Наливкин, такая гражданская позиция находящихся на службе государства имперских чиновников-этнографов рассматривается уже не как аномалия, которая не вписывается в ориенталистскую парадигму, а как типичный для русского интеллигента случай27.

Имеет смысл согласиться с С. Абашиным в том, что цивилизаторская миссия, которой империя оправдывала свое завоевание азиатских регионов, Найт Н. О русском ориентализме... С. 333–334.

Он же. Наука, империя и народность... С. 188–189.

Абашин С. Н. В. П. Наливкин: “…будь то, что неизбежно должно быть; и то, что неизбежно должно быть, уже не может не быть…”. Кризис ориентализма в Российской империи? // Азиатская Россия: люди и структуры империи: сб. научных ст.

/ под ред. Н. Г. Суворовой. Омск: Изд-во ОмГУ, 2005. С. 92.

Принципы самоорганизации российской цивилизации основывалось не столько на идеологии господства над “низшими” восточными народами, сколько в значительной степени на идеологии “просвещения” “отсталых” обществ. В XIX в. идея прогресса не только не вступила в противоречие с политикой Российской империи на востоке страны, но оставалась ее составной частью, что открывало широкие карьерные перспективы для честолюбивых людей с либеральными и даже народническими взглядами28.

По мере усиления кризиса европоцентризма в самом российском обществе поднятая на самый высокий уровень мера осознания цивилизаторской миссии России обнаружила противоречия ориентализма как идеи и практики. Это с неизбежностью привело к отказу от европоцентризма и замене его альтернативной идеологией”. Для В. П. Наливкина, биографию которого проанализировал С. Н. Абашин, такой альтернативой стал социализм29. Другой, несоциалистической, альтернативной ориентализму идеологией, стало евразийство, которое продолжило традиции критического отношения к власти и западному пути развития.

Становление евразийства как геополитической школы прочно вписано в контекст драматичных событий распада российской государственности после Октябрьской революции 1917 г. и последовавших за этим гражданской войны и иностранной интервенции. Евразийцам, участникам Белого движения в 1918–1920-х гг., пришлось наблюдать, как, по воспоминаниям А. И. Деникина, “шло неприкрытое расхищение или балканизация российской территории и тяжелая экономическая эксплуатация ее”. А. И. Деникин делился в своих воспоминаниях разочарованием, связанным с деятельностью англичан и французов, действовавших в Закавказье в ущерб интересам России под маской союзнического долга. Отвергая социалистическую перспективу, евразийцы в то же время своеобразно продолжили в своей философии те традиции, которые восходили к славянофильству и почвенничеству: идеалы социальной справедливости и служения народу, нестяжательства, отрицания обогащения и приоритета материальных начал над духовными, ориентацию на самобытный путь развития.

Общность духовных истоков социализма и евразийства, тем не менее, не смогла сгладить тех противоречий, которые обусловили распад Российской империи, Октябрьскую революцию и гражданскую войну 1918–1921 гг. В XX в. русская геополитическая мысль переживает спад на своей родине. У этого обстоятельства есть свои причины, как институциональные, так и ситуативные. Предпосылкой такого изменения стало исАбашин С. Н. В. П. Наливкин... С. 94.

коренение геополитики и обсуждаемых ею тем из пространства советской науки как реакционных.

Несмотря на запрет занятиями геополитикой в СССР, российская геополитическая школа продолжала свое развитие за рубежом. Один из ее видных представителей, евразиец П. Н. Савицкий, ушел из жизни лишь в 1968 г. Его идейным преемником стал Л. Н. Гумилев, с которым он был знаком лично и находился в переписке в последние годы жизни.

Народнические идеи трансформировались в советской науке, в частности, в этнографии, в представление об этносе как носителе особой культуры, содержащей материальную и духовную составляющие. Так был найден компромисс между народнической интенцией, ориентированной на приоритет духовного начала, и материалистическим пониманием, заложенным в идеях марксизма. Он открыл возможность уподобления отдельной культуры уникальной личности со своим набором самобытных характеристик.

Признание самобытности этнических культур, унаследованное советской наукой от российского дореволюционного этапа развития, стало основой национальной политики СССР, нацеленной на выравнивание социальноструктурных параметров развития народов Советского Союза.

Национальная политика советского периода отечественной истории противоречива. Она содержит много драматичных страниц, связанных с репрессиями представителей отдельных народов и депортацией целых этнических групп. Трудно не заметить сходство между установкой сталинского режима личной власти на культурную унификацию и гомогенизацию населения с принципом национализма, руководствуясь которым от имени “народного суверенитета” политические элиты европейских стран в первой половине XX в. осуществляли политику, далекую от соблюдения прав человека, прибегая к практикам высылки из страны, изоляции и перемещения своих граждан в концентрационные лагеря на основании этнического происхождения.