«Культурно-просветительсКий и литературно-художественный журнал Главный редактор издается ежеквартально при участии: Андрей РЕБРОВ союза писателей россии; Зам. главного редактора Валентина ЕФИМОВСКАЯ санкт-петербургского ...»
-- [ Страница 8 ] --
«Мысль семейная», искренняя, глубоко разработанная, является одним из узловых смыслов всей книги. Для русской культуры образы семьи, дома испокон веков возвышены и символичны. «Особое значение для понимания самобытности и целостности русской культуры, ее духовно-исторического единства, ее всемирного и всечеловеческого смысла имеет образ Дома — многонационального и конфессионального членства, раскрывающего принципы культурного пространства, его организацию и ценности. «Дом как любовь» — идея-символ, охватывающий частные и общественные, личные и национальные сферы духовно-нравственного развития. «Дом как культура», как мироздание, как храмовый образ человека, семьи, как домостроительство бытия — в этом ракурсе определяется христианский смысл светского искусства», — так говорит об этой важной категории русской культуры культуролог М. Н. Цветаева1. Михаил Зарубин в своей книге личным опыХристианский взгляд на русскую культуру. СПб., 01. С. 18.
том, событиями частной жизни расширяет, углубляет смысл этого понятия, подходит к художественным обобщениям.
В рассказе о любви и зарождении молодой семьи «Семейный совет», в рассказе «День рождения», где писатель размышляет над смыслом своей жизни в связи с недавним 65-летием, и особенно в рассказе «Во сне и наяву», где он на своем художественно-философском уровне приближается к осмыслению категорий «рождения», «жизни», «смерти», «вечности», прозаик использует именно образ Дома, Семьи. Именно туда, «на круги своя», его, обогащенного духовными переживаниями, выводит «дорога к матери».
Именно здесь Михаил Зарубин находит дополнительные подтверждения своему пониманию, что жизнь, направленная на довольствование лишь видимым, материальным, теряет свой смысл, свою вечностную ипостась, с потерей которой может потеряться возможность общения с матерью.
Из рассказа «Во сне и наяву», где писатель вновь видит себя на вершине Красного Яра, снова возвращается в «жизнь наполненную чудесами» и горячими мамиными пирогами, становится понятным, для чего надо было писателю добраться до этого Холма и «навсегда запомнить и унести с собой то, что было ему дороже всего». Ведь там, вблизи материнской могилы, к которой герой рассказа совершил труднейшее паломничество, легче всего ему обрести истинные слова и восполнить поблекшие образы прошлого, необходимые, чтобы ответить на вопрос внука: «А бабушка говорит, что ты в детстве спал на печке. Наверное, это сказка. Ну как на печке можно спать, на ней можно только варить или жарить».
Ради непрерывности времени и рода, ради той самой «следующей смены», которой, конечно, уже, не нужны латаные валенки, но необходимы однозначные ответы на неоднозначные вопросы, Михаил был на этом Холме. Именно там, а не за праздничным застольем, в сердца вызревает, ширится любовь, которой необходимо поделиться со своими детьми и внуками.
Не просто поделиться, не просто ответить «что такое любовь», а научить их жить по ее законам. А для этого непременно нужно им рассказать и о Красном Холме, и о голодном детстве, и о печи с мамиными пирогами. Вот он, этот простой рассказ о печке, как один из лучших ответов на извечный вопрос «что же такое любовь?»: «Иногда я не расставался с книжкой до утра, за что мама ругала, правда, без злости, я это чувствовал. Рядом со мной спал любимый кот. Но я с моим чтением интересовал его меньше, чем тепло и блюдечко с молоком. Все, что было у меня дорогим и любимым, хранилось здесь же, на печи. Здесь я мечтал и рос, как писалось в сказках, не по дням, а по часам. Два раза в год печь подмазывалась и белилась, и чуть-чуть дав ей отдохнуть от себя, я снова забирался наверх, чтобы жить жизнью счастливого человека».
В своей новой книге писатель затрагивает много современных животрепещущих тем, говорит о политике, о несправедливости, о пороках властьпридержащих, но тема, которую следует отметить особенно — это тема труда, тема профессионального служения. Применительно к самому писателю она тоже касается «дома», ведь Михаил Зарубин строитель и всю жизнь строит дома. И это тоже поприще любви, поприще делания «во имя». Как говорил когда-то Максим Горький «...я могу испытать великое счастье труда, и работая над книгой, и прокладывая по болотам новую дорогу,.. и возводя новый дом. Возводя не для себя — для кого-то другого. Но ведь, в конце концов, все культурное творчество, все общечеловеческое делание делается не для себя, а на годы и века, для будущих поколений... В основе каждого искусства, всякого творчества лежит не только необходимость, но должна жить любовь к труду... Душа всякого искусства — любовь. Мы знаем, что часто она делает бытие вещей более длительным, чем имена творцов их»1.
Михаил Зарубин особым писательским зрением замечает непреходящие ценности, высматривает личности, чьи достижения остаются во времени. Именно такие личности его интересуют как публициста. Так в книге помещен, на первый взгляд, выбивающийся из общей композиции очерк «Волшебник летающего мяча» о прославленном российском волейбольном тренере Вячеславе Платонове. В форме диалога со своим подрастающим внуком писатель с такой любовью, с таким восхищением рассказывает нам о спортивных достижениях во славу России, о волевом характере знаменитого спортсмена, что проникаешься убеждением в целесообразности знакомства с этим, к сожалению, ушедшим от нас мастером. Возникает ощущение, что этот талантливый человек тоже принадлежит к родне автора очерка, с такой гордостью рассказывающем о своем друге. Вообще, сквозной мыслью через все творчество писателя проходит идея о родстве всех талантливых людей в мире творческой любви, в мире мастерства.
Дар мастерства писатель считает одним из высших дарований человека.
Поэтому с таким профессиональным вниманием, с такой исследовательской бережностью относится к историческому ландшафту и великим архитектурным шедеврам Санкт-Петербурга, в котором прожил большую часть жизни.
Очерк «Марсово поле» посвящен в основном насыщенной событиями, противоречивой судьбе этого места, являющегося кладбищем в историческом центре. Писатель выражает свое неоднозначное отношение к современному значению и месту расположения мемориала, очень подробно рассказывает историю Марсова поля. Коренному петербуржцу может показаться это излишним, достаточно известным по путеводителям материалом. Хотя, если проникнуться очевидным стремлением художника поделиться своей любовью к городу, мыслями и знаниями с людьми, никогда не бывавшими в Петербурге, в большинстве не знакомыми с его историей, например, со своими сибирскими родственниками, далекими односельчанами, то осознаешь надобность таких простых, искренних, живых рассказов.
Силой любви писателю удается, кажется, создавать и удерживать в художественно-историческом поле книги напряженную стяжку неуклонно разбегающегося пространства-времени. Удается собирание русских земель, русских судеб и поколений в единое, требующее постоянной защиты духовное пространство под названием Русская Земля. Следуя вместе с автором по «Дороге к маме», начинаешь понимаешь необходимость и верить в возможность соседства петербургского «Марсова поля» Михаила Зарубина с тем, видимым из окон родового дома Мишани «огромным полем золотой пшеницы, которое переливалось на солнце и от малейшего ветерка становилось похожим на великое море». Таким бесценным соседством-родством далеких земель величайшей страны, достижимым художественными средствами, писатель убеждает и читателя «полюбить мир вокруг, землю, свою деревню» и свой город, условием бытия которых является наша к ним непреходящая любовь.
Полвека для книги / М. Горький. СПб.-М., 00. С. 1.
лауреат многих литературных премий. Главный редактор литературно-художественного журнала «Вертикаль. XXI век», — «острова в татьяна КриниЦКаЯ подняла без отца. В начале 90-х парень учится в институте, подрабататьяна Григорьевна Криництывает и дворником, и «вообще где кая. Журналист, критик. Статьи и рецензии печатала во многих можно», и на избирательных камизданиях. Ее работы были особо паниях. Но никак не получается у отмечены на прошедшем в году в городе Сарове семинаре молодых литераторов. Сейчас работает обозревателем газеты «Городской курьер». живет в их окружением. В конечном-то итосарове. ге парень поймет, что никакая эта Валерий Викторович люди, с устоявшимися взглядами, состоявшиеся личностно и профессионально, переносили мучительно тяжело. Система координат дала сбой, рушилась налаженная жизнь, а новая не сразу выстраивалась. Давила ответственность за семьи. Юные как-то легче, что ли, встраивались — вроде и непонятно, от какой «плясать печки», где себя искать, как жить. А вроде и можно в разных сферах себя попробовать.
Вот Сашка и подался на заработки — да не куда-нибудь, а на золотые прииски. В компании восприняли новость по-разному. Но самого героя потрясло, что в большинстве его приятели восхищаются не умением зарабатывать, а совсем иным: «наживаясь, по словам компании, за счет чужого труда, все эти перекупщики, игроки, которые сами ничего не делали, а деньги получали благодаря своей наглости и бесстыдству, как эти люди презирали тех, благодаря которым имели все эти машины, квартиры, видеомагнитофоны... И его, Сашку, будут презирать».
...Если честно, впечатления от героев-золотодобытчиков из русской классической литературы («Золото» и «Приваловские миллионы» Д. Мамина-Сибиряка, повести и «Угрюм-река» В. Шишкова, сказы из «Малахитовой шкатулки» П. Бажова) позволили поначалу усомниться в жизненности персонажей Валерия Сдобнякова. Показалось, что герои «Сезона» сильно идеализированы.
Но вот у Олега Куваева в «Территории» они другие. Продолжая эту традицию, В. Сдобняков показывает старателей как людей самостоятельных, среди которых каждый — личность. Притом умеющих ценить и подставленное плечо, не прячущихся за чужую спину. «Покури, — предложил отдохнуть механик.... — Устал? Все равно на земле не сиди, холодная, — механик помог Сашке встать. — Иди лучше чаю попей. Взбодриться тебе нужно, а я здесь побуду». От непривычно тяжелой работы парень в первый же день малодушно собирается сбежать домой. Но — втянулся, а после чуть не происшедшей аварии в карьере, которую предотвратили всем миром («– Что случилось, а? — задыхаясь, громко прокричал Сашка. — Моли Бога, парень, чтобы не случилось. Если случится... »), и гибели рабочего Сашка стал понимать, что «утомленные... увиденным и пережитым вновь принимаются за работу, предназначение которой только и объяснимо в этой жизни. Вновь принимаются за свое спасение».
Логичным было бы допущение, что внешнее неблагополучие в стране приучило всех к эгоизму, приучило учитывать лишь свои родные шкурные интересы. И «только потом, когда прошел не один месяц его старательской жизни, Сашка начал смутно догадываться. Уставшие люди искали необходимого человеческого тепла, поддержки и, зная, что это не придет, создавали его сами, необыкновенно ценя и всячески оберегая все доброе, что проявлялось в их отношениях». Доброта, как и работа, становятся якорями в худо управляемом потоке жизни 90-х.
Коллектив старателей однороден в душевной и духовной крепости, и исключение только подтверждает правило. При случайной встрече один из специалистов — съемщик (специальность на прииске. — Т. К.) — напугал Сашку чем-то мертвым в глазах, чем-то выгоревшим в душе. В финале повести герой узнает, что этот человек застрелился. Рассказом «Съемщик»
В. Сдобняков развивает тему. Вроде Алексей — профессионал, работал добросовестно, а вот — на тебе. Так за что ему такое наказание — бесприютность духовная? Да за беззаконие отца, за собственное нежелание снять с души матери долго хранимую ею тайну, взять на себя ответственность. За нарушение законов человеческих и законов нравственных, читай, заповедей, настигает Алексея кара Господня: невозможность жить с непреподъемным грузом на совести.
Однако Сашка уже научился и вкалывать, и видеть, кто чего стоит.
И отделять золотые крупинки от наносов. То бишь зерна от плевел.
...А что мы знаем о самом металле? Я, например, только и помню, что знак из периодической таблицы Д. Менделеева — Au. Валерий Сдобняков знает, о чем пишет. Он бывал на золотых приисках и с работой старателей знаком, что позволяет ему на равных беседовать с доктором геолого-минералогических наук Владимиром Полевановым (сборник «Возвращение», но о нем — позднее), который о золоте рассказывает компетентно и романтично!
Тут и глубокий, преинтересный историко-статистический экскурс геолога, старателя, и экономические выкладки Амурского экс-губернатора и экс-министра Российской Федерации, и полемика с интервьюером В. Сдобняковым.
«В. С.: Я вполне разделяю ваши чувства, так как сам бывал у старателей на Урале, присутствовал при съеме золота, при обсушке, “обжарке”, — иными словами, наблюдал все стадии появления золота “на свет” своими глазами....я попытался эту тему осмыслить не только сюжетно, внешне, но и духовно. В итоге пришел к выводу, что те люди, которые посвятили себя золоту — его разведке, добыче, видимо, и переработке, — они становятся несколько им “отравлены”, попадают к золоту в необъяснимую зависимость.
В. П.: Нет, они не отравлены. Но, как правило, тот человек, который начал работать с золотом, остается с ним навсегда. Какая-то внутренняя взаимосвязь тут, несомненно, присутствует».
Потому, должно, и говорит — словно бы вскользь — инженер-старатель заканчивающему первый сезон Сашке: «А вот ты пожил здесь, поработал,... скоро поедешь домой, поживешь в покое нормальной жизнью и за спасением от этого покоя опять к нам приедешь». Так и вышло. А зачем Сашка вернется на прииски — за душевным теплом или потянет его ниточка, навеки привязывающая к солнечному металлу любого, кто помогает золоту из невразумительной крупы в грязном лотке превратиться в мерило всех материальных благ, — это читателю решать самому.
И если друзья и недруги, коллеги и «старшие товарищи» — мужчины у В. Сдобнякова описаны четко, как окантованные, то женских образов автор хоть и не избегает, но прорисовывает их словно прозрачной акварелью, размывая те фрагменты, где могли бы сгуститься темные краски.
В повести «Сезон» у Сашки — любовь! Неразделенная... Взрослея, он понемногу осознает, что живет с любимой в разных измерениях. Поначалу Сашка по юности своей не видит, что в хищнице Ольге таится беззащитное существо. А вот В. Сдобняков зорко подмечает: «Идти в сапогах на высоких тонких каблуках Ольге было, наверно, неудобно, скользко. Но она не показывала виду. Выдавала лишь правая рука, которую Ольга во время ходьбы держала немного в сторону, будто пытаясь на что-то опереться».
Вот так. Вроде самодостаточная, успешная (в чем-то, по мнению автора повести, не главном), а неосознанным движением выдает необходимость на что-то опереться. А прикрывает Ольга это глубинное женское тщеславными словами: «Мне хотелось, чтобы не Юрка, а ты был сильнее всех в компании, чтобы не перед ним, а перед тобой все заискивали. Но ты оказался слабаком.... Но что поделаешь, всем женщинам возле себя хочется иметь независимых мужчин».
Заядлый и опытный рыбак и охотник, В. Сдобняков с полным знанием дела описывает сцены этих чисто мужских промыслов. Оговорюсь: мне сии увлекательные занятия не близки по двум простым причинам: во-первых, безумно боюсь мошкары, сырости и холода, потому только мысль о сидении с удочкой на бережку ли в кустиках, над лункой ли, повергает меня в ужас.
Во-вторых, не вижу необходимости отнимать чью-то жизнь — будь то мокрая и скользкая лягушка, белка или волчара.
Об этом, кстати, и сам автор пишет в рассказе «На острове» про охоту в местах своего сибирского детства. «Сорвавшаяся с ветки птица взмывает вверх, полукругом облетает поляну и вдруг камнем падает в траву. Не сразу, но нахожу теплый, мягкий комочек, беру в руки, рассматриваю. Неуловимое смятение, сожаление, растерянность закрадываются в сердце. Подсознательно я недоволен собой, своим поступком. Но еще тешу самолюбие тем, что попал с первого выстрела. А тельце, еще совсем недавно бывшее живой птицей, греет ладонь, ласково щекотит оперением пальцы.
Николай с сожалением берет из моих рук птицу.
— Кедровка... Видишь, сколько семян могла по тайге разнести. А ты ее убил ради баловства».
Целесообразность добычи пропитания охотой мы не дебатируем. А вот не оценить иронии следующего пассажа В. Сдобнякова невозможно: «Близко косой нас не подпускал, да и убегал как-то лениво, не торопясь, будто понимая, что без собаки мы ему что дачники». Знание повадок водно-лесных обитателей у В. Сдобнякова основательное, убедительно описанное, и не без усмешки в адрес своего брата, охотника.
К компании у костра приходит еще один «охотничек», который считает, что мужики подстрелили его подсадную утку. «— Как не моя? Вчера я ее высадил, всю ночь ее видел. Только минут на пять заснул, она и сорвалась.
...Возвращаются они скоро. Юра идет к костру, держа в руке шнурок с кольцом. На конце шнура что-то привязано....мы узнаем утиную лапу в оперении. Сосед идет сзади, и как-то неуверенно, виновато.
— Вот что осталось от его подсадной, — Юра бросает лапу к костру, — лиса сожрала. Ночью лед стал, вот она и подкралась. — И уже смеясь, обернувшись к хозяину того, что прежде было уткой: — Как же надо спать, чтобы не слышать крики утки, которой лиса отгрызает живьем лапу!»
Правда-правда, нелегко научиться подмечать, использовать себе на пользу, а зеленым-четвероногим-пернатым-чешуйчатым не во вред неприметные замыленному («перепрограммированному») городскому глазу знаки, которыми разговаривает с нами природа. Знаки упреждающие, указующие, предостерегающие. Вычленить их, перевести «на русский» не каждому дано.
Этим умением В. Сдобняков наделяет взрослеющего Кольку, героя одноименного рассказа. «Я был убежден, что дерево разговаривало с Колькой, жаловалось ему на что-то откровенно, уверенное в том, что он поймет, посочувствует, поможет», «Как наше дерево разговаривает с тем, у которого в стволе дупло... А как березы у поляны смеются над сосной, слышишь?
Я ничего не слышал».
Мы, взрослея, осознаем, что без боли и потерь этот процесс не идет, что наши — и не наши тоже! — дети не меньше нас мучаются своей привязанностью к нам, выплаканными и невысказанными просьбами, которых мы уже не понимаем, потому что мы-то уже забыли, как сами через такое проходили.
Лирический герой В. Сдобнякова в «Кольке» «Сам не ведая того,... пытался повернуть вспять время, вернуться туда, куда возврата нет и быть не может», за что и платит высокую цену: «За дерзость, упрямство и перетирало меня время в своих жерновах». Как и мальчишка, доверивший взрослому свое сокровище — дневные звезды в воде глубокого колодца. Колька безнадежно кричит вслед уезжающему другу: «Звезду-у оста-ви-л!». Финал рассказа перекликается с хрестоматийной фразой из «Маленького принца» А. СентЭкзюпери «...ты навсегда в ответе за всех, кого приручил».
Книга «Яблоки русского сада» посвящена жизни и творчеству русского поэта, прозаика, публициста и переводчика Олега Николаевича Шестинского. «Задушевно-пронзительными», «философски-мудрыми» называет Валерий Сдобняков работы своего «старшего товарища» О. Шестинского, «промыслительной» — историю знакомства и отношений с большим писателем.
Оно обогатило и самого В. Сдобнякова, и издаваемый им журнал «Вертикаль. XXI век». Автора — общением с незаурядной личностью, с большим талантом, а журнал и его читателей — возможностью прикоснуться к русской литературе. О пережитой О. Шестинским блокаде — один из первых рассказов, опубликованных в журнале «Вертикаль...» у В. Сдобнякова, «Мать моей матери». В нем, по мнению редактора, и язык особый — несущий «свой, не похожий ни на чей другой ритм, свой темперамент, образный колорит и в то же время определенную отстраненно-философскую сосредоточенность». В. Сдобняков подтверждает и созвучность своей душе, и искренность Православной веры, «пронизывающей мировоззрение много повидавшего и пережившего творца слова.... дающей возможность ощутить свое пребывание на земле как нечто надвременное, вечное, связанное не только с давно ушедшими поколениями, но и идущими после нас». (Но мы сейчас не станем говорить о Вере, поскольку у каждого — свой путь к Храму.) В. Сдобняков рассказывает не только о писательском труде О. Шестинского, но и о его педагогической работе. А именно — на посту председателя Ленинградской писательской организации и работающего секретаря Союза писателей СССР в столице. Однако представляется, что чуть большего внимания заслуживают переводы О. Шестинского с болгарского. Переводчики — особая писательская каста. На мой взгляд, так и вовсе из самых почтенных и почетных. И пусть их ругают «интерпретаторами», но они, по-моему, больше «сталкеры». Вы ж только представьте! Они преподносят нам в ладонях, открывают иные миры — с иными укладами, понятиями!
Приближают их и роднят с нами, передавая самые тонкие нюансы чужой и порой чуждой жизни. И души.
...Двум весьма неординарным литераторам сложно построить и уберечь дружбу от непонимания, охлаждения, даже если общение идет в основном «по переписке». В. Сдобняков и О. Шестинский сумели сохранить отношения в течение последних лет жизни ленинградского поэта. И часть книги — публикация длившейся годы переписки. В ней показано, как два состоявшихся писателя — оба самодостаточные, с характерами и амбициями — ищут и находят компромиссы (что, по моему мнению, мужчинам вообще-то мало характерно!), когда «котлеты — отдельно, мухи — отдельно».
Рассказ В. Сдобнякова о сотрудничестве с О. Шестинским почтителен, но в иной тональности, мне представляется, был бы фальшив и не передал бы спектра отношений двух писателей. Следовало бы, однако, отметить, что в тандемах «младший—старший» в силу возрастных особенностей последних первым приходится включать мозги, такт и великодушие на полную мощность. Что, по нашему мнению, В. Сдобнякову вполне удалось.
Сборник «Возвращение», как и «Яблоки русского сада», интересен своим небезразличием, болью за судьбу русской культуры и национальные идеалы. Только у него, в отличие от первых двух книг, по-видимому, иной принцип формирования. «Последний день» и «Яблоки...» составлены из материала, писавшегося и подбиравшегося годами. «Возвращение» — «горячие», злободневные интервью и очерки на темы сегодняшние, но вытекающие из последних десятилетий российской истории. Таковы циклы очерков «По России» («Алтайские этюды», «Встречи на неотданной и отвоеванной земле» и «Нашей Победе — 65 лет») и скорбный — «Прощания», об ушедших талантах.
«