«Культурно-просветительсКий и литературно-художественный журнал Главный редактор издается ежеквартально при участии: Андрей РЕБРОВ союза писателей россии; Зам. главного редактора Валентина ЕФИМОВСКАЯ санкт-петербургского ...»

Без команды и разрешения Трубецкого из его войска двинулись через реку, на подмогу Пожарскому, четыре казацкие сотни атаманов Филата Межакова, Афанасия Коломны, Дружины Романова, Макария Козлова.

В ожесточенный бой бросился и отряд костромичей во главе с Федором Ремнем. С такой поддержкой удар конных сотен Пожарского во фланг противнику решил исход сражения.

Нападение поляков из Кремля было отбито с большими для них потерями, причем не только убитыми, но и утратой полковых знамен. Неудачно закончилась вражеская вылазка и в районе Водяных ворот1. В последующие дни осажденные уже не решались на боевые вылазки.

Существует предание, что в битве около стен Кремля, у Каменного моста, погиб смертью героя племянник Космы Минина — богатырь Фотин Сремкин, которому было двадцать три года. Минин в сражении всегда воодушевлял его. Когда Сремкин пал, Минин подошел к нему, перекрестил его и промолвил: «Благо тебе, потому что ты умер за веру Православную».

Сражение  августа закончилось для Ходкевича поражением, и он вынужден был отступить. Однако, несмотря на потери, гетман не оставлял намерения вновь прорваться в Кремль, чтобы оказать помощь гарнизону Струся. Ходкевич произвел перестановку сил. Сконцентрировав войско у Донского монастыря, он решил вести наступление на Кремль из Замоскворечья. Ночью, с  на  августа, шестьсот гайдуков с небольшим обозом с помощью изменника Григория Орлова двинулись вдоль Москвы-реки, в глубь Замоскворечья. Они миновали казачьи караулы Трубецкого, вышли к Георгиевской церкви, которая располагалась напротив Кремля. Гайдуки захватили острожек и небольшую территорию в Яндове, выбив оттуда врасплох застигнутых казаков Трубецкого. Князь Трубецкой не предпринял никаких противодействий к происшедшему, и это походило на предательство.

Гетман Ходкевич едва не дошел до Кремля.

Пожарский разгадал замысел Ходкевича и произвел собственную перегруппировку сил. Отряды Дмитриева и Пожарского-Лопаты были передвинуты к берегу Москвы-реки, за Калужские ворота. Оставались стоять отряды у Петровских, Тверских и Никитских ворот. Главные силы ополчения Дмитрий Михайлович Пожарский расположил на левом берегу реки в районе Остоженки, около церкви Святого Илии Пророка Обыденного. Сам князь Пожарский — с пехотой, конницей и двумя пушками (одна треть ополчения) — встал на правом берегу Москвы-реки, в Замоскворечье, чтобы оказаться на пути вероятного наступления войск Ходкевича на Кремль.

Отборные конные отряды ополченцев были выдвинуты вперед, за Земляной вал, в их задачу входило принять на себя первый удар воинства Ходкевича.

На Земляном валу были установлены пушки ополчения. Часть войск также была выставлена впереди Земляного вала. Казаки Трубецкого заняли Климентовский острожек (теперь Пятницкая улица).

В древности это были ворота в Тайницкой башне, именовавшиеся Тайницкими, или Водяными, так как вели к реке. См.: Смолицкая Г. П., Горбаневский М. В.

Топонимия Москвы. М.: Наука, 198. С. 97.

День  августа ( сентября) 161 года прошел в подготовке обеих сторон к решительной схватке. Поляки двинулись в бой после полудня, но им не удалось закончить сражение до наступления темноты. Гетман расположил свои обозы с продовольствием у церкви Святой великомученицы Екатерины.

На рассвете 4 августа ( сентября)1 гетман Ходкевич перешел в наступление. Основные силы он сосредоточил на левом фланге, чтобы нанести удар по войскам Пожарского, прикрывавшим правый берег реки. Имея численное превосходство, польский гетман пустил в ход свою конницу, ударив по конному отряду Дмитрия Пожарского. Конные сотни ПожарскогоЛопаты и Туренина, перемещенные за реку, бились с налетевшими ротами польской шляхты, но не могли сдерживать их натиск. Значение исхода сражения было слишком велико, и, не рассчитывая на казаков Трубецкого, Пожарский бросил в бой, на правый берег реки, свои основные силы. Гетман Ходкевич этого и добивался. Для него было легче биться с ополченцами, скученными в одном месте, и вести открытый бой. Трубецкой же почти не оказал сопротивления вражеской пехоте Граевского. Переправившись на левый берег реки и встав неподалеку от церкви Святого Никиты, казаки спокойно наблюдали за ходом битвы.

После многочасового боя ополчение не выдержало мощного натиска польских рот и попятилось к Крымскому броду. Ливонская пехота, конница атамана Зборовского, казаки атамана Ширая, полк Невяровского все более теснили ополченские отряды, и они в беспорядке бежали к реке. Князь Пожарский со своей конницей прилагал все усилия, чтобы задержать врага, но силы оказались неравными. Его оттеснили к переправе, и князь решил перебраться за реку на левый берег, спасая поредевшие полки. Сам Пожарский был ранен (в третий раз).

Поляки продолжали наступать с двух сторон — от Серпуховских ворот (направляясь далее по Большой Ордынке) и со стороны Кремля, где находились войска Струся. Преградой им по пути в глубь Замоскворечья стал казацкий острожек — Климентовский, у католического собора Святого Климента. Поначалу, после непродолжительной схватки, поляки захватили острожек, выбив из него казаков, которые укрылись в канавах, бурьянах и рвах. Гетман, видя путь свободным, ввел в этот район обозы с продовольствием. Когда более четырехсот груженых повозок двинулись к Кремлю, казаки, укрывшиеся подле острожка, пробрались к голове обоза и открыли стрельбу.

Им удалось ворваться в острожек и снова занять его. Однако продержаться долго они не смогли, не получив никакого подкрепления. Поляки повторно захватили острожек и окружили его пехотой. Дорога для продвижения вражеского обоза была открыта. До Кремля оставалось 1800 метров.

На данный момент боя многие из ратников ополчения пришли в смятение. Всякое дальнейшее промедление могло стать судьбоносным для Отечества. Повторный захват поляками Климентовского острожка произвел гнетущее впечатление на ополченцев и казаков, а также на местное население. Пожарский, не имея возможности сесть на коня по случаю ранения, принял решение: немедленно послать своих дворян для переговоров к казакам Трубецкого, чтобы объединиться для совместных действий.

В XVII веке разница между новым и старым стилем была 10 дней.

На переговоры отправился и келарь Троице-Сергиева монастыря Авраамий Палицын. Делегация от Пожарского встретила казаков недалеко от Климентовского острожка, и старец-монах с увещеваниями и слезами на глазах начал переговоры, первым делом поблагодарив казаков за то, что те первыми начали борьбу с захватчиками. Растроганные его речью, казаки воодушевились и обещали, что станут биться до победы, прося монаха Авраамия отправиться еще и в казачьи таборы, за поддержкой им.

После этого ратники Пожарского и казаки Трубецкого начали действия единым фронтом. Их совместной контратакой противник был отброшен и зажат со всех сторон. Сражение, длительное и упорное, стоило противникам сотен жертв. (Архимандрит Дионисий, с его собственных слов, погребал в Климентовском острожке с братом Симоном около 660 человек русских.) По словам летописца, в боях участвовали не только воины, но и местное население, включая женщин и детей. Так велико было стремление ополченцев и жителей Москвы не допустить в Кремль обозы — подкрепление польскому гарнизону.

Климентовский острожек был вновь отбит у поляков. Бросив половину возов с провиантом, поляки в беспорядке отступили. Гетман Ходкевич опять не смог пробиться в Кремль. Но, потерпев неудачу в этом, он вскоре нанес удар по русской пехоте, которая с двумя пушками защищала полуразрушенный земляной вал Деревянного города. Имея численное превосходство, поляки захватили значительную часть Земляного города1, заставив Пожарского отойти к Москве-реке. Дальше им продвинуться не удалось.

Русская пехота залегла в окопы, ямы и другие естественные укрытия с твердым намерением не пропустить врага. Наступила пауза. В Москве не стало слышно выстрелов. Однако исход битвы еще не был решен. Воспользовавшись замешательством противника, Минин и Пожарский создали ударный «кулак», большей частью из ополченцев, не участвовавших в бою в тот день, и выдвинули его в район северного Замоскворечья.

Авраамий Палицын убедил казаков поддержать готовившийся контрудар.

Умная речь Авраамия повлияла на казаков, и большинство из них потребовали от Трубецкого переправить войска в Замоскворечье. По словам летописца, казаки заявили: «Пойдем и не воротимся назад, пока не истребим врагов вконец». Сам Трубецкой, получивший титул боярина от Тушинского вора, не очень желал действовать заодно со стольником Пожарским. Томаш Бохун, польский исследователь, в статье «Сто повозок Ходкевича» (Родина. 005.

№ 11. С. 71) пишет, что Пожарский имел 14 000 ополченцев и казаков против 00 гетманского войска и 7000 казаков, входивших в войска Ходкевича. Он подчеркивал этим, что Пожарский имел численное превосходство, и русские воевали в основном только с русскими, а не с поляками и литовцами. Однако более точные подсчеты говорят, что численность поляков была значительно больше. Среди тех, кто командовал хоруглями (ротами) у Ходкевича, назыВ древности полоса укрепления Земляного города проходила по линии современного Садового кольца Москвы. Земляным (одновременно Деревянным) город назывался потому, что одна его важная составная часть была земляной — вал вдоль рва, а другая — деревянной: вдоль всего земляного вала была сооружена деревянная стена. Вначале название Земляной город относилось только к самой крепостной стене, к линии укреплений, состоявшей из стены, вала и рва. См.: Смолиикая Г. П., Горбаневский М. В. Указ. соч. С. 0.

Минин и Пожарский — освободители Москвы.

Из книги C. Рождественского «Отечественная история». 1899 год ваются имена: Самуэль Волжович, Альбрыхт Радзивилл, Бжегож Хлебович, Януш Кишка, Станислав Конецпольский, Николай Корф. Кроме прочих в войсках Ходкевича были две татарские роты. В войсках поляков находились и русские изменники, но не в том количестве, как утверждают некие толкователи тогдашних событий. Один из польских очевидцев этого, мозырский хорунжий Иосиф Будилла, вел свой дневник. Он прибыл к Тушинскому вору Лжедмитрию II в 1607 году. Закончил свое пребывание в России сидением в Кремле и затем в Нижегородском кремле. Дневник его односторонен по своему изложению. В нем враждебные чувства пострадавшего захватчика сливаются с гонором гордого шляхтича. По польской версии битва за Кремль с утра до вечера 4 августа ( сентября) в дневнике Иосифа Будиллы происходила в таком порядке:

«Того же года 3-го сентября гетман, одушевленный великой заботливостью об осажденных, напрягал все свои силы, чтобы выручить их. Он сдвинул весь свой обоз и, хотя его войско было небольшое, но он должен был разделить его на две части, потому что и у русских было две армии:

одна — Пожарского, наступавшая на гетмана из своего лагеря, а другая Трубецкого, нападавшая на него из своего табора. Одна часть войска гетмана, обратившись к Пожарскому, долго билась с ним, наконец, сломала русских, вогнала в реку и овладела полем битвы. Удалившись за реку, русские опустили руки и смотрели, скоро ли гетман введет в крепость продовольствие. Другая часть войска гетмана делала тоже свое дело. Идя подле обоза, она гнала русских с поля битвы. Когда гетманский табор пришел в Деревянный город, где при рвах засела часть русской пехоты с двумя орудиями, то наши сильно стали стрелять в нее. Гетман, видя, что нельзя так взять ее, приказал половине конницы спешиться и вместе с пехотой кинуться на нее с ручным оружием. Когда казаки и пехота, хорошо приготовившись, храбро кинулась на русских с саблями, то русские стрельцы, видя храбрость наших и не имея возможности сдержать их, стали разбегаться. Наши рубили их, кого из них застали (на месте).

Далее, так как нашим мешал еше один городок, гетман послал Граевского с пехотой взять его; Зборовский по своей охоте тоже привел туда казаков, и наши взяли этот городок и вырубили в нем русских; но так как они отошли от него, не оставив в нем людей для защиты, то русские, как только это увидали, сейчас же пришли и заняли его своими людьми.

После этого трудного дела гетман рад бы птицей перелететь в крепость с продовольствием, но так как ему мешали поделанные русскими частые рвы, ямы и печи, то наши войска стали отдыхать, приказав купцам ровнять рвы. Между тем русские, выбив силой из таборов всех своих, кто только был в таборах, и, спешив конницу в садах на пожарище, всею силою стали налегать на табор гетмана. Гетман, как человек чрезвычайно храбрый, не убоялся их и долго с ними перестреливался; затем, видя беду, принимая также во внимание, что у него мало людей, что многие ранены и изнурены, так как сражались с неприятелем целый день, приказал обозу потихоньку отступать назад, сам с войском сдерживал русских больше часу, пока обозы не вышли на открытое место, куда гетман вывел и своих людей. Русские дальше своих ям не вышли; они там торжествовали свою победу, а гетман расположился лагерем опять на том же месте, т. е.

у Пречистой Донской»1.

День 4 августа клонился к вечеру, начинало темнеть, но перелома в какую-либо сторону не было. В шатер Дмитрия Михайловича Пожарского, расположенный на Остоженке, около церкви Святого Илии Пророка, вошел Минин. Он понимал исключительность наступившего момента.

По слову историка, Косма Минин, как гений-хранитель Отечества, не теряя самообладания и воли, воодушевлял полки бескорыстной любовью к Родине. Его отвага зажигала других. В боях Минин появлялся в наиболее опасных местах и руководил сражением. «Неискусен воинским стремлением, но смел дерзновением в бою», — охарактеризовал его летописец.

Косма видел, что гетман растратил свои резервы, а в районе Крымского двора у противника имеется лишь небольшой заслон. Обратившись к Пожарскому, Минин потребовал у него ратных людей, чтобы нанести удар по врагу. «Бери, кого хочешь», — отвечал Пожарский. Едва казаки заняли позиции в Замоскворечье, русские ополченцы перешли в решительное наступление. Сигналом к наступлению послужила стремительная атака во главе с Мининым. Произошло это следующим образом. После тяжелого боя и поляки нуждались в отдыхе, они сидели у разведенных костров. Свежего резерва, как уже говорилось выше, у гетмана не было. Минин, получив от Действия НГУАК. Т. XI. С. 496.

Устрялов Н. Г. Русская история до 1855 года. В -х ч. Петрозаводск, 1997.

С. 05.

Пожарского три сотни воинов-дворян и отряд ротмистра Павла Хмелевского, скрытно, под покровом наступавшей темноты, переправился через Москва-реку, напротив Крымского двора. Призвав на помощь преподобного Сергия, сходу, с криками «Сергиев, Сергиев!», стремительно ударил по двум гетманским ротам. Внезапность нападения и смелость русских ратников во главе с Мининым решили исход дня и всего сражения. Противник, не успевая оказать сопротивления, бросился бежать. Косма Минин был ранен, и его вынесли на руках с поля боя.

Воспользовавшись замешательством врага, русская пехота и спешившиеся конники во главе с Пожарским вышли из укрытий и нанесли удар по левому флангу, главной группировке Ходкевича. На правый фланг поляков начали наступление казаки Трубецкого. Продовольственный обоз, стоявший на Ордынке, был окружен, его охрана перебита. Гетман, потеряв убитыми около пятисот человек, а также весь обоз с провиантом, вывел свои войска из района Земляного вала. Пожарский стал преследовать отступавшие войска Ходкевича. Растеряв артиллерию, литовский гетман бежал с остатками войска к Донскому монастырю, где они напрасно простояли всю ночь, не покидая седел.

Таким образом, третья попытка Ходкевича прорваться в Кремль была успешно отбита ратниками во главе с Мининым. Видя, что осажденные поляки уже не могут оказать ему помощи, гетман на рассвете 5 августа отошел к Воробьевым горам, а затем через Можайск удалился к литовской границе.

Поляки, находившиеся в Кремле, с ужасом наблюдали уход войск Ходкевича, которому не удалось более вернуться в Москву. Впоследствии гетман успешно сражался против турок, затем в одном из боев был ранен и умер в замке польского города Хотин, расположенного на Днестре. (Точнее было бы сказать древнерусского города, так как в ХII–ХШ веках город Хотин находился в составе Галицко-Волынского княжества, которое являлось окраиной Руси. В XIV веке Хотин попал под власть Литвы, затем Польши).

После отхода Ходкевича, покинувшего Москву, нужно было принимать меры к скорейшему освобождению Кремля от поляков, но опять пошли несогласия между казаками Трубецкого и ополчением Пожарского. Обнаружились те, кто противился этому. Это Иоанн Шереметев, князь Григорий Шаховской, Иоанн Плещеев и князь Иоанн Засекин. Они возбуждали казаков, чтобы те ссору «в земле учиняли» и шли по городам, в Ярославль, Вологду и другие места разорять города и селения, требуя денег. Казаки кричали, что голодные не могут долго находиться под Москвой. Пусть здесь стоят дворяне. Тогда архимандрит Троицкий Дионисий созвал братию монастыря и спросил: «Что делать?» Решили, поскольку денег в монастыре сейчас нет, то послать казакам как компенсацию плату за службу — церковные облачения. Ризы, стихари, епитрахили. Казаки были тронуты совестию. Они вернули церковную принадлежность в монастырь через посредство двух атаманов и обещали не уходить от Москвы. Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский договорились, что Пожарский и Минин не будут ездить в табор к Трубецкому для совета, как настаивал Трубецкой, а будут съезжаться на среднем месте, на Неглинной, и решать земские дела. Закрепившись у кремлевских стен, казаки и ополченцы, объединились в одно войско и с конца сентября в своих грамотах писались: «Ныне по милости Божьей, меж себя, мы Дмитрий Трубецкой и Дмитрий Пожарский, по челобитью Битва князя Пожарского с Ходкевичем под Москвой.

Художник П. Коверзнев. Журнал «Нива». № 12. 1874 год и приговору всех чинов людей, стали во единочестве и укрепились, чтобы нам да выборному человеку Кузьме Минину Московского государства поступать и Российскому государству во всем добра хотеть»1.

Так закончилось главное сражение периода Смутного времени под Москвой, которое увенчалось разгромом польских захватчиков. Ополченцы победили тех, кто превосходил их вооружением и численностью. Минину и Пожарскому нелегко далась победа. Это не было просто везением или удачей — победила та сторона, которая обладала большей духовной силой и правдой. Обе стороны бились жестоко, до изнеможения. Но победа над великим гетманом литовским Яном Каролем Ходкевичем и его многочисленным войском могла быть достигнута только Промыслом Божиим, с помощью Пресвятой Богородицы и Приснодевы Марии.

По слову Священного Писания: «В руце Господа власть над землею, и человека потребного Он в свое время воздвигнет на ней» (Сир. X, 4). Именно Божиим Промыслом и избран был такой человек, как Косма Минин.

В последних боях ополчение понесло большие потери. Решили не спешить брать Кремль штурмом, а взять польский гарнизон измором.

Окружив плотным кольцом Китай-город и Кремль, ополченцы начали их общую осаду. Осада затянулась на два месяца. Ратники забрасывали Шамшурин В. А. Нижегородский подвиг // Мининские чтения. Н. Новгород, 199. С. 6.

Булгаков С. В. Настольная книга священнослужителя. Т. II. М.: Изд. отдел Московской патриархии, 1978. С. 11.

ядрами из осадных пушек гарнизон, засевший в Кремле. Поляки не хотели сдаваться. Уже томимые невыносимым голодом, но еще не понимая, что обречены, они надеялись на помощь короля Сигизмунда.

15 сентября Пожарский послал осажденным грамоту с предложением сдаться во избежание кровопролития. Письмо было такого содержания (в сокращении):

«Полковникам Стравицкому и Будилле, ротмистрам, всему рыцарству, немцам, черкасам и гайдукам, которые сидят в крепости, князь Дмитрий Пожарский челом бьет. Ведомо нам, что вы, сидя в осаде, терпите страшный голод и великую нужду, что вы со дня на день ожидаете своей погибели. Вас укрепляет в этом и упрашивает Николай Струсь и Московского государства изменники Федька Андронов и Ивашко, Олешко с товарищами, которые с вами сидят в осаде. Они это говорят вам ради своего живота. Хотя Струсь ободряет вас прибытием гетмана, но вы видите, что он не может выручить вас. Вам самим известно, что в прошлом году Карл Ходкевич приходил со всем полевым войском; Сапега был тоже с большим войском, и сидели в Москве, и с Зборовским и со многими другими полковниками; много было тогда польского и литовского войска; никогда прежде не бывало столько ваших людей, и однако, мы, надеясь на милость Божию, не убоялись множества польских и литовских людей, а теперь вы сами видели, как гетман пришел и с каким бесчестьем и страхом он ушел от вас, а тогда еще не все наши войска прибыли. Сдайтесь нам пленными. Объявляю вам, не ожидайте гетмана. Бывшие с ним черкесы, на пути к Можайску, бросили его, и пошли разными дорогами в Литву. Дворяне и боярские дети в Белеве. Воевичане, старичане перебили и других ваших военных людей, а пятьсот человек взяли живыми. Гетман со своим [конным] полком, с пехотой и с челядью 3 сентября пошел к Смоленску, но в Смоленске нет ни одного новоприбывшего солдата, потому что [польские люди] ушли назад с Потоцким на помощь к гетману Жолкевскому, которого турки побили в Валахии. И эти новоприбывшие побиты с гетманом под Краковым без остатка, — теперь идет шестая неделя, как это было. Королю теперь нужно думать о себе, — он рад будет, если его избавят от турок. Войско Сапеги и Зборовского — все в Польше и Литве. Не надейтесь, что вас освободят [из осады]. Сами узнаете [что ваше нашествие на Москву] случилось не правдой короля Сигизмунда и польских и литовских людей и вопреки присяге. Вам бы в этой неправде не погубить своих душ и не терпеть за нее такой нужды и такого голода... Берегите себя и присылайте к нам без промедления. Ваши головы и жизнь будут сохранены вам. Я возьму это на свою душу и упрошу [согласиться на это] всех ратных людей. Которые из вас пожелают возвратиться в свою землю, тех отпустят без всякой зацепки, а которые пожелают служить Московскому государю, тех мы пожалуем по достоинству. Если некоторые из вас от голоду не в состоянии будут идти, а ехать им не на чем, то когда вы выйдете из крепости мы [вышлем таковым подводы]... А что вам говорят Струсь и московские изменники, что у нас в полках рознь с казаками и многие от нас уходят, то им естественно петь такую песню и научить языки говорить, что к нам идет много людей и еще больше их число обещает вскоре прибыть... А если бы даже у нас и была рознь с казаками, то против них у нас есть силы и они достаточны, чтобы нам стать против них»1.

Несмотря на наступивший страшный голод, осажденные в Кремле поляки и слышать не хотели о мирных предложениях Пожарского. В ответ на его грамоту польские военачальники Иосиф Будилла и Эразм Стравинский прислали довольно дерзкое, унизительное письмо, обвиняя Пожарского в измене королю и в разорении Московского государства. Мы приводим это письмо с сокращениями. В нем говорилось:

«От полковника Мозырского, хорунжего Осипа Будиллы, трокского конюшего Эразма Стравинского, от ротмистров, поручиков и всего рыцарства, находящегося в Московской столице, князю Дмитрию Пожарскому. Мать наша отчизна, дав нам в руки рыцарское ремесло, научила нас также тому, чтобы мы, прежде всего, боялись Бога, а затем имели к нашему государю и отчизне верность, быть честными, показывали им повиновение и, в каких бы землях ни был кто-либо из нас военных, чтобы всегда действовал так, чтобы мать наша никогда не была огорчена его делами, а напротив, чтобы приобретала бессмертную славу от расширения ее границ и устранения всякого из ее врагов. Мы родные сыновья этой матери, родившиеся в родном гнезде, гордимся совершенной верностью наших предков к их государям, желаем подражать им и подражаем. Каждый из нас, не только будучи в отечественных пределах, но в чужих государствах, как доказательство своих рыцарских дел, показывает верность своему государю и расширяет славу своего отечества... Трудно после этого склонить нас на зло. Письму твоему, Пожарский, которое мало достойно того, чтобы его слушали наши шляхетские уши, мы не удивились по следующей причине: ни летописи не свидетельствуют, ни воспоминание людское не показывает, чтобы какой-либо народ был таким тираном для своих государей, как ваш (имеется в виду по отношению к польскому королю. — Прим. автора), о чем если бы писать, то много нужно бы употребить времени и бумаги. Чего бы не осмелитесь сделать природному нашему государю, когда мы помним, что вы сделали нескольким из них в последнее короткое время; теперь уже свежий пример; мы сделавшись изменниками своему государю, светлейшему царю Владиславу Сигизмундовичу, которому целовал крест, восстал против него...

ваши думные бояре и вся Московская земля, кинулась на рыцарство царя Владислава... При Божьей помощи удержим царю Владиславу эту московскую крепость и столицу. Он имеет право на вас, как государь, которому вы присягали на верность... Бог вскоре смирит гордые и твердые ваши выи и укротит ваши бесчисленные бунты... Вам не новость сочинять в письме ложь, потому что ваши глаза не знают стыда... Мы хорошо знаем вашу доблесть и мужество: ни у какого народа таких мы не видели, как у вас, — в делах рыцарских вы хуже всех классов народа других государств и монархии. Мужеством вы подобны ослу или байбаку, который, не имея никакой защиты, вынужден держаться норы. Ваше мужество, как мы хорошо знаем и видим, сказывается в вас только в оврагах и в лесу... Мы не умрем с голоду, дожидаясь счастливого прибытия нашего государя — короля с сыном светлейшим Владиславом...

Действия НГУАК. Т. XI. С. 4971.

За пролитие невинной крови и за опустошение Московского государства он излиет на вашу голову месть... Во избежание ее мы бы советовали вам подумать о примирении с нами... и покориться своему государю и царю... Впредь не обсылайте нас бесчестными письмами и не говорите впредь нам о таких вещах... мы не закрываем от вас стен; добывайте их, если они вам нужны... лучше ты, Пожарский, отпусти своих людей.

Пусть холоп по-прежнему возделывает землю, поп пусть знает церковь, Куземки пусть занимаются торговлею — царству тогда лучше будет, нежели теперь при твоем управлении, которое направляешь к последней гибели царства... Если ты, Пожарский, кроме находящихся при тебе своевольников и шпыней присоединишь к себе вдвое больше бунтовщиков, как ты, то и тогда, при Божьей к нам милости, не получишь пользы...

Писано в Московской столице 21 сентября 1612 г. Когда выпал снег и осажденным уже не хватало сил подниматься на стены, им оставалось либо умирать от голода, либо начинать вести переговоры о сдаче. Ополченцы требовали безоговорочной капитуляции. Поляки выговаривали себе всяческие уступки. Осада слишком затянулась.  октября народ ударил в колокола, и возмущенные ополченцы и казаки, призвав на помощь Царицу Небесную, с иконой Казанской Божией Матери единым приступом захватили Китай-город. Часть гарнизона поляков, оставшихся в живых, перешла в Кремль.

Три дня, начиная с  октября, ратники провели в посте и молитве перед образом Казанской Божией Матери. В ночь на 5 октября 161 года святителю греку Арсению (архиепископу Элассонскому, Архангельскому и Тверскому, после 165 года), томившемуся в польском плену в Кремле, явился преподобный Сергий и сказал: «Молитвами Богоматери, и вашими, и нашими, суд об Отечестве преложен на милость. Завтра Москва будет в руках осаждающих, и Россия спасена». После окончания Смуты, по предложению Дмитрия Пожарского архиепископ Арсений десять лет был Суздальским архиереем, жил в Суздале и был похоронен в Суздальском соборе Рождества Богородицы. Им были написаны поэма «Труды и беседы», «Исторические мемуары», посвященные периоду Смутного времени.

В них архиепископ Арсений повествует, в частности, о князе Пожарском и его родственниках, жизням которых угрожала опасность, как со стороны захватчиков, так и со стороны изменников-бояр.

Таков был Божий Промысел о России. Что касается происходивших событий, то поляки, убедившись в бесполезности дальнейшей борьбы, вступили в переговоры о своей сдаче. Штурм Кремля на этот раз оказался практически не нужным, настолько слабы от голода были осажденные в нем.

5 октября, спустя три дня после взятия Китай-города, был подписан договор. В нем оговаривалось условие — сохранить пленным захватчикам жизнь, если бояре и окольничьи, которые были с ними, вернут в российскую казну государевы и земские ценности.

Сдача гарнизона началась 7 октября. Ополченцы и казаки съехались у Каменного моста, против Троицких ворот Кремля, откуда должны были Действия НГУАК. Т. XI. С. 500.

До осады в Китай-городе и Кремле находилось 9 тысяч человек. В плен было взято 9 тысяч, из остальных 0 тысяч часть были убиты, часть умерли с голоду.

выходить осажденные. Пожарский принимал шедших из Кремля бояр, среди которых были Федор Мстиславский, Иван Романов, его племянник Михаил (будущий русский царь) с матушкой — инокиней Марфой, Борис Лыков, Федор Шереметев, Иван Воротынский. Остатки полков Будиллы и Стравинского выходили в Белый город, сдаваясь ратникам Пожарского, полк Струся — в Китай-город, к казакам Трубецкого. Сам полковник Струсь желал сдаться в руки воеводам, опасаясь казачьей расправы. Все «кремлевские сидельцы» проходили через Ивановскую площадь, оставляя здесь оружие и награбленное добро, которые принимались Мининым. Позже, вопреки договору, казаки все-таки перебили попавших к ним плененных поляков. Уцелевших пленных (их было немало) по приказу Пожарского 14 декабря выслали в различные места. Роту Калиновского и роту Влынского — в Балахну. Ротмистра Калиновского и Хотимского — в Ярославль, роту Стравинского — на реку Унжу, в Галич. Роту Подбильского — в Ядрин. В том же году, 5 декабря Иосифа Будиллу привезли в Нижний Новгород вместе со слугами и посадили в каменную тюрьму на 19 недель. Затем поселили в панский, воеводский, двор, который находился в Кремле, у Никольских ворот.

Высокородный князь Дмитрий Тимофеевич Трубецкой, оказавшись в Кремле, немедленно занял дворец Годунова и там барствовал, распустив своих казаков по городу. Минин и Пожарский, не коснувшись царских палат, скромно поселились на Арбате, в Воздвиженском монастыре. Вместе с земскими людьми они занялись подготовкой Собора для избрания царя, обустройства разоренного государства. Таким образом, Косма Минин и князь Пожарский совместно с Дмитрием Трубецким с сентября 161 по февраль 161 года управляли Русским государством.

7 октября город начали очищать от трупов и развалин, а 1 ноября состоялся многотысячный крестный ход по Москве. Казаки Трубецкого сошлись у храма Святого Иоанна Милостивого на Арбате, ополченцы Минина и Пожарского собрались за Покровскими воротами, возле церкви Казанской Богородицы. Подняв хоругви с ликом Спасителя, чудотворные иконы Казанской и Смоленской Божией Матери, с образом преподобного Сергия Радонежского, иконами московских святителей Петра, Алексия и Ионы, они дошли до Лобного места, где духовенством во главе с архимандритом Троице-Сергиева монастыря Дионисием был отслужен благодарственный молебен.

Во время торжественного шествия за духовенством шли войска. Из Фроловских ворот1 выходили те, кто побывал в качестве пленников у поляков в осажденном Кремле. Все они, во главе с архиепископом Арсением, вошли в Кремль вместе с ратниками. В Успенском соборе была совершена Божественная литургия. Были пролиты слезы благодарения за избавление царствующего града от врагов. Праздничный колокольный звон разносился над Москвой с колоколен уцелевших храмов.

Чтобы не угасала память о чудесном явлении Покрова Пресвятой Богородицы над нашим Отечеством в 161 году, столь переломном для всей русской истории, было положено ежегодно  октября (4 ноября по новому стилю), в день взятия Китай-города и в день капитуляции поляков, твоВорота во Фроловской башне Московского Кремля, названной так по церкви Св. Фрола и Лавра, находившейся неподалеку на территории Кремля. В 1658 г. эта башня получила новое название — Спасская, по иконе Спаса, помешенной над ее воротами.

рить торжественное воспоминание о спасении Москвы от врагов заступлением Божией Матери — «ради Казанской иконы Ея». Поначалу, при Царе Михаиле Феодоровиче, празднование совершалось только в Москве. Но в 1649 году, по случаю рождения наследника престола Царевича Дмитрия Алексеевича1, повелено было Царем Алексеем Михайловичем праздновать день Казанской Божией Матери  октября «во всех городах, по вся годы».

Праздник отмечали не как сугубо церковное, но как церковно-гражданское, национальное торжество.

Сама чудотворная икона была первоначально помещена во Введенский храм на Лубянке, напротив дома князя Пожарского. До 166 года из Кремля в храм Введения Пресвятой Богородицы ежегодно совершался крестный ход4.

В дальнейшем Казанская икона Божьей Матери получила еще большее распространение. В XVII веке было написано много списков с этой иконы.

Наряду с иконой Божьей Матери под названием Одигитрии она считалась и считается «Державной заступницей» России и является одной из самых почитаемых икон. В свою приходскую церковь Введения на Сретенке князь Дмитрий Пожарский вместо Московского чудотворного образа вложил другую — Казанскую икону Богоматери. Казанский образ стал родовой святыней Пожарских. Он был необыкновенно дорог для Пожарского. Летописец отмечает: «Той же образ по повелению государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Руссии и по благословению великого государя святейшего патриарха Филарета Никитича Московского и всея Руссии украси многою утварию боярин князь Дмитрий Михайлович Пожарский по обету своему в лето 71 года» (в 165 году)5.

После кончины князя в Суздальский Спасо-Евфимьевский монастырь, где он был погребен, на помин его души вложили икону Казанской Божьей Матери в серебряном позолоченном чеканном окладе с драгоценными камнями и жемчугом6.

Был сохранен Казанский образ Божией Матери из Балахны — родины Космы (Кузьмы) Минина, который тогда же поместили в Нижегородском Спасском кафедральном соборе на гробнице спасителя Отечества.

В Москве в 166 году освящен был новый храм в честь Казанской иконы Божией Матери. Его строительство на пожертвования Дмитрия ПожарЦаревич Дмитрий, первенец Царя Алексея Михайловича, не прожил и года (1649–1650).

Для многих непонятна как дата почитания Казанской иконы Божьей Матери, так и дата окончательного поражения захватчиков. Для XVII века разница между новым и старым стилем летоисчисления определяется в десять дней, поэтому  октября 161 г. приходится на 1 ноября, когда был взят приступом Китай-город. Следовательно, 5 октября старого стиля падает на 4 ноября, когда оккупанты приняли решение сложить оружие, обговаривая условия сдачи. Этот день — день победы Нижегородского ополчения и празднования Казанской иконы. Именно с  по  октября (по старому стилю) тысячи ополченцев день и ночь служили молебен перед иконой, веря, что она была их первой помощницей и всенародной заступницей.

По версии В. А. Шамшурина, дом Пожарского находился на Сретенской улице, около монастыря (см.: Шамшурин В. А. Указ. соч. С. 18). По другим данным, Пожарский имел дома как на Сретенке, так и на Лубянке.

Булгаков С. В. Настольная книга священноцерковнослужителя. Т. I. М.:.

Изд. отдел Московской патриархии, 199. С. 41.

Религиозное искусство в прошлом и настоящем // Светильник. 00. № .

С. 1.

ского велось с 160 года (по другим данным с 166 года). «Князь Дмитрий Михайлович Пожарский на собственные средства воздвиг в Китай-городе, на углу Никольской улицы и Красной площади теремный Казанский собор», — сообщал путеводитель. Собор был храмом-памятником Нижегородскому ополчению.

Казанский образ Божией Матери, который сопровождал Нижегородское ополчение, до 1710 года находился в теремном соборе. В 1710 году, по велению Петра I, икона была перенесена в Санкт-Петербург, где находилась в особой часовне. В 171 году в Александро-Невской Лавре.

В 177 году — в церкви Рождества Богородицы на Невском проспекте.

В 1811 году она была перенесена в новопостроенный Казанский собор.

По мнению С. В. Булгакова, подлинник Казанской иконы находился в Казанском Богородицком монастыре. Икона, находившаяся в Санкт-Петербурге, была ее копией, написанной в петровские времена.

По новейшим источникам, чудотворная икона Казанской Божией Матери — с венчиком от князя Пожарского, в благодарность за спасение России в 161 году — находится в настоящее время в Москве, в Богоявленском Елоховском соборе1.

Московский Казанский собор был закрыт в 190 году, в 196 году разрушен, в 1990 году — восстановлен и освящен 4 ноября 199 года святейшим Патриархом Алексием II.

Патриарх Московский и всея Руси Алексий II отметил, что Казанский собор на Красной площади столицы России всегда «был не только символом воинской славы, он, прежде всего, был домом молитвенного поминовения павших воинов, местом усердных молитв о нашем Отечестве и наших душах».

После изгнания польских интервентов из Москвы в октябре 161 года правящие круги Речи Посполитой не желали, несмотря на поражение, отказываться от захватнической борьбы за Русское государство. Король Сигизмунд III, даже узнав о победе ополченцев Пожарского, настаивал на «законных правах» своего сына Владислава на русский престол. С отрядом в тысячу триста человек шляхты и три тысячи немецких наемников он в ноябре 161 года выступил из Смоленска на Москву. В Вязьме к нему примкнул гетман Ходкевич с остатками своего войска. Король подошел к Волоколамску, а пан Жолкевский даже приблизился к Москве, но был отогнан. Сигизмунд и Владислав хотели вести переговоры, но также потерпели неудачу, не удержались в Волоколамске и вынуждены были вернуться в Польшу. Этому способствовали и два обстоятельства. В стычке пана Жолкевского и дьяка Грамотина с ополченцами на подходе к Москве был захвачен в плен смоленский ратник Иоанн Философов. Он на допросе показал, в присутствии короля, что Москва многолюдна и что в ней все поклялись лучше умереть, чем позволить королевичу царствовать в Москве. Это известие произвело на короля охлаждающее действие. Приближалась зима, и Сигизмунд решил ознаменовать свой поход хотя бы взятием Волоколамска.

Оборону города взяли на себя Нелюба Марков и Иоанн Епанчин. Сигизмунд три раза штурмовал город, стычки были упорными, город не сдавался. Небольшое польское войско стало нести потери от морозов и голода, и король со стыдом снял осаду.

Орехов Д. Святые иконы России. СПб., 1999. С. 40–41.

Самочувствие немолодого, покалеченного войнами полководца было далеко не самое лучшее. Еще год назад, К 200-летию Первую, тогда еще капитан, КуБородинского сражения тузов получил в 1774 году под Алуштой. Пуля пробила висок и задела александр Юрьевич сегень — ро- правый глаз, чудом не поразив мозг.

дился в Москве 1 апреля 1959 г.

Окончил Литературный инстивозвращении на Родину вновь оттут, аспирантуру, доцент. Автор правился воевать, на сей раз под короманов и повестей на современные и исторические темы. Рома- мандованием Суворова, и снова — в ны «Державный» удостоен преКрым. Суворов стал главным учитемии Московского правительства, «Похоронный марш» — премий им. Горького и Шукшина, «Рус- Наполеоном.

ский ураган» — Большой преВскоре после присоединения мии Союза писателей России. За вославии удостоен премии имени Булгакова, за статьи о чеченской произведен в звание генерал-майора.

войне — премии Союза журнаВ 1787 году началась новая война с листов «Золотой гонг», за роман «Поп» — премии Патриархии «Просвещение через книгу». Написал сценарий фильма на осно- Кутузову в голову, и что удивительве собственного романа «Поп», по которому режиссер Владимир Хотиненко снял художественный фильм. живет в Москве. но Кутузов и на сей раз выжил, обладая незаурядной физической силой. Правда, здоровье после этого пошатнулось, а правый глаз совсем перестал видеть.

Потом было взятие Измаила, комендантом которого Кутузов был назначен. Довелось Кутузову послужить и на дипломатическом поприще — чрезвычайным и полномочным послом России в Турции, а затем командующим и инспектором войск в Финляндии, где он был произведен в генералы от инфантерии. На рубеже веков Михаил Илларионович был сначала литовским, а потом петербургским военным губернатором. Потом хлебнул горя в злосчастной войне 1805 года, когда наша армия потерпела поражение от Наполеона под Аустерлицем, и все шишки свалились на его дважды раненную турецкими пулями головушку. Он подвергся опале и назначался на второстепенные посты — киевского военного губернатора, командира корпуса Молдавской армии, вновь литовского военного губернатора. Наконец, в 1811 году Кутузов оказался главнокомандующим нашими войсками на очередной русско-турецкой войне. И победил грозного Исмаил-пашу с его шестидесятитысячной армией. Под Слободзеей вся эта армия была окружена и взята в плен. Блистательная победа!

В таком триумфе Михаил Илларионович встречал весну 181 года.

Он чувствовал себя плохо, но еще не знал, что жизни ему отмеряно всего лишь год.

Используя свой дипломатический опыт, он добился подписания наивыгоднейшего для России мира с Турцией, которое состоялось 16 мая в Бухаресте. По условиям этого договора за Россией окончательно были закреплены территории Бессарабии и Абхазии.

За победу над Турцией и подписание Бухарестского мира Михаил Илларионович был удостоен титула светлейшего князя. Ему на смену в Молдавию прибыл адмирал Чичагов, а сам Кутузов отправился в свое имение Горошки — лечиться и отдыхать от трудов ратных, набираться сил для грядущих последних подвигов.

Но не долго пришлось ему жить в милых Горошках. Наполеон вторгся в пределы России, началась самая страшная военная кампания России из тех, что выпали на долю Кутузова. Приберегая его силы и к тому же до сих пор сердясь за аустерлицкую катастрофу, Император назначил Михаила Илларионовича сначала начальником Петербургского, а затем Московского ополчения. На этом посту Кутузов разрабатывал правила военной подготовки ратников для всех ополчений. Но после оставления Смоленска Александр вынужден был обратиться к заслуженному суворовскому генералу с просьбой взвалить на себя тяжелое бремя главного командования всей армией вместо Барклая-де-Толли. Назначение состоялось 8 августа, через три дня Кутузов выехал из Москвы и 17 августа прибыл к войскам, располагавшимся у Царева-Займища. Поздоровавшись с почетным караулом, он громко воскликнул:

— Да можно ли всё отступать с такими молодцами!

Эта фраза вмиг облетела всю армию и наполнила сердца радостью в такой степени, как будто солдат и офицеров оповестили, что война непременно будет выиграна, что это уже окончательно решено на каком-то самом высшем, заоблачном совете. Кто-то обронил: «Приехал Кутузов бить французов», и случайный экспромт мгновенно стал поговоркой, которую всюду, посмеиваясь в усы, повторяли.

А человек, на которого небеса указали как на будущего великого триумфатора, чувствовал себя дряхлым, разбитым, не только правый, но и левый глаз уже плохо видел, и все время хотелось спать, спать, спать… Завистники тотчас сочинили о нем сплетню, будто он возит с собой любовницу, переодетую казачком. Михаил Илларионович и впрямь доселе слыл любителем женского пола, но в эту последнюю осень — до любовниц ли ему было?

Под Царевым-Займищем, по плану Барклая-де-Толли, должно было состояться генеральное сражение. Но по данным разведки, войско Наполеона насчитывало 165 тысяч, в то время как наша армия состояла лишь из 96 тысяч человек. Несмотря на свою бодрую фразу о том, что нельзя отступать с такими молодцами, Кутузов вынужден был отдать приказ о дальнейшем отступлении, поскольку признал позицию невыгодной при таком соотношении сил. Далее было Бородинское сражение, о котором главнокомандующий рапортовал Императору: «Кончилось тем, что неприятель нигде не выиграл ни шагу земли с превосходными своими силами». И далее: «Ваше императорское величество, изволите согласиться, что после кровопролитнейшего и пятнадцать часов продолжавшегося сражения наша и неприятельская армия не могли не расстроиться, и за потерею, сей день сделанною, позиция, прежде занимаемая, естественно стала обширнее и войскам несовместною, а потому, когда речь идет не о славе выигранных только баталий, но вся цель будучи устремлена на истребление французской армии, я взял намерение отступить шесть верст, что будет за Можайском». Тем не менее в Петербурге рапорт Кутузова встретили с восторгом, расценив его как донесение о победе. Собственно говоря, учитывая противостояние сил, бородинская «ничья» и была равна победе. К тому же, генерал Ермолов в своем письме написал: «Французская армия разбилась о русскую», и эта фраза тотчас обрела крылья.

История не любит слов «если бы», и мы не станем размышлять о том, что было бы, если б Кутузова назначили главнокомандующим с первых дней вторжения европейских войск на русскую землю.

За Бородинское сражение 1 августа 181 года светлейший князь Голенищев-Кутузов был произведен в звание фельдмаршала и пожалован денежной премией в размере ста тысяч рублей. В пересчете на сегодняшние деньги это примерно равнялось бы двум Нобелевским премиям. Умирающему Багратиону было выделено из казны пятьдесят тысяч рублей.

В звании фельдмаршала Кутузову суждено было прожить последние восемь месяцев жизни.

Далее теряющему силы главнокомандующему пришлось совершить мучительное отступление до Москвы и еще более тягостную сдачу древней столицы. «Вступление неприятеля в Москву не есть еще покорение России, — писал Михаил Илларионович Императору, который никак не ждал, что Москва будет оставлена. — Теперь, в недальнем расстоянии от Москвы, собрав свои войска, твердою ногою могу ожидать неприятеля, и пока армия Вашего императорского величества цела и движима известною храбростию и нашим усердием, дотоле еще потеря Москвы не есть потеря Отечества».

В подмосковной деревне Панки фельдмаршал отмечал свой последний день рождения. Ему исполнилось шестьдесят семь лет. Дни его уже были сочтены.

Тарутинский маневр Кутузова стал одним из невиданных доселе шедевров мирового полководческого искусства. Покуда Наполеон, сидя в Москве, ждал от русского Царя капитуляции, наша армия отдохнула, воспрянула духом и значительно пополнилась. Когда Москва заполыхала, прекратились споры о том, правильно ли поступил главнокомандующий, теперь все видели гениальность его замысла и выгоду избранной им позиции. Наконец, к Кутузову прибыл наполеоновский посол Лористон. Видя перед собой русского фельдмаршала, единственный глаз которого светился уверенностью в грядущей победе, Лористон жалобно воскликнул:

— Неужели эта небывалая, эта неслыханная война должна продолжаться вечно? Император искренне желает положить предел этой распре между двумя великими и великодушными народами и прекратить ее навсегда.

Словно не французы явились к нам незваными гостями, не французы ограбили все на своем пути, не французы вели себя варварски по отношению к русскому народу, не Наполеон велел снять даже все кресты с московских церквей и колоколен, а мы вторглись в пределы Франции, взяли и сожгли Париж, выгребли дочиста сокровища Версаля! И у Лористона еще поворачивался язык называть своих европейских разбойников «великодушным народом»!

Ответ Кутузова был полон достоинства:

— При назначении меня в армию слово «мир» ни разу не упоминалось.

Я навлек бы на себя проклятие потомства, если бы меня сочли виновником соглашения с вами. Таков в настоящее время образ мыслей моего народа!

6 октября корпус Мюрата атаковал русскую армию под Тарутином и был разбит. С этого дня началось триумфальное изгнание Наполеона из пределов Отечества. Император Александр, доселе все еще не признававший правильности сдачи Москвы, послал Кутузову поздравление с победой.

Но при этом он требовал дать еще одно генеральное сражение, а Кутузов лишь устало повторял: «Не нужно. Все это теперь развалится само собой».

Мудрый дипломат и политик, он прекрасно понимал — полный разгром Наполеона в пределах России может привести к тому, что Францией овладеет Англия. Он говорил: «Наследство Наполеона достанется не России, а той державе, которая уже теперь господствует на морях, и тогда преобладание ее будет невыносимо».

Дальнейшая победа Кутузова над Бонапартом состояла не в генеральном сражении, а в том, что он не дал неприятелю уйти из России через богатые земли Орловщины и Малороссии, заставив незваных гостей отступать по разоренной войною старой Смоленской дороге. Одновременно с этим Михаил Илларионович вынужден был отстаивать свой план медленного истребления «великой армии», спорить с теми, кто требовал от него окружить остатки французских войск и взять их в плен.

Удивительно и то, что Наполеон, фактически не проиграв Кутузову ни одного сражения, полностью потерял свою могущественную армию и уполз из России, удовольствовавшись лишь награбленным добром. Забавно, но французы, благодаря этому, и по сей день считают войну 181 года успешной! Они уверяют, что победили в Бородинской битве, взяли Москву, прекрасно поживились — чем тебе не победная кампания! Но как бы то ни было, в действительности полную победу одержал не Наполеон, а более мудрый полководец — Михаил Илларионович Кутузов.

Великолепная лебединая песня!

В декабре 181 года через Неман из России в Европу вернулись 18 тысяч жалких, оборванных и обмороженных людей, которых уже трудно было назвать солдатами. В русском плену оказалось 10 тысяч, а 50 тысяч европейцев из двенадцати стран навеки остались лежать на бескрайних и прекрасных российских просторах.

Видя полное торжество своего главнокомандующего, Император Александр продолжал осыпать его милостями. День своего рождения, 1 декабря, Государь праздновал в доме Кутузова. Михаил Илларионович был удостоен звания князя Смоленского, награжден высшим боевым орденом — Святого Георгия I степени, а также шпагой с бриллиантовым эфесом и лаврами из изумрудов общей стоимостью в шестьдесят тысяч рублей. Царь в веселости признался даже, что теперь видит мудрость Кутузова, и если понадобится, готов пожертвовать и Петербургом ради столь славной и сокрушительной победы над врагом.

Новый год Кутузов встречал уже в полном упадке сил. Он понимал, что совершил наиглавнейшее дело своей жизни, одержав победу, которая навеки останется в сердцах благодарных россиян. Теперь он мог позволить себе полный покой. Предвидя, что европейский поход будет проходить без него, Михаил Илларионович ворчал: «Самое легкое дело идти теперь за Эльбу. Но как воротимся? С рылом в крови!» Но он не просил отставки и продолжал командовать армией, вошедшей в Польшу, затем Силезию и Пруссию. Теперь рядом с ним постоянно находился Император Александр.

Когда в пограничном силезском городке Штейнау жители поднесли Царю лавровый венок, он приказал отдать его Кутузову со словами: «Лавры принадлежат не мне, а ему!» В это время Кутузов уже совсем ослаб, 6 апреля, когда армия двинулась дальше, Михаил Илларионович окончательно слег и остался в городке Бунцлау (ныне это город Болеславец в западной Польше, неподалеку от границы с Германией). Незадолго до смерти Александр навестил умирающего русского витязя.

— Прости меня, дорогой Михайло Илларионович, что порою был несправедлив к тебе, — просил Царь своего фельдмаршала.

— Я прощаю, Государь… — еле слышно отвечал Кутузов. — Да простят тебя Бог и Россия!

«Болезненная и великая не для одних Вас, но и для всего Отечества потеря, — извещал Александр княгиню Кутузову о смерти ее мужа. — Не Вы одна проливаете о нем слезы: с Вами плачу я и плачет вся Россия!» Государь приказал забальзамировать тело покойного и отправить его в Петербург, туда, где Михаил Илларионович родился в благословенный сентябрьский день 1745 года: «Мне кажется приличным положить его в Казанском соборе, украшенном его трофеями». Целых полтора месяца гроб с телом Кутузова двигался к Петербургу, ибо всюду хотели оказать ему достойные почести. В пяти верстах от северной столицы гроб сняли с повозки и далее до самого Казанского собора несли на плечах. Прав был Александр — вся Россия оплакивала своего героя, спасшего ее от одного из самых страшных вражеских нашествий.

неподалеку от бывшей государственной границы, отделявшей необъятную территорию Российской Империи от земель герцогства Варшавского. Случайный в это тревожное анатолий парпара БеГство стене серого здания от стремительно мчавшихся по пустынной улице анатолий анатольевич парбы, как истинный христианин Божьепара — родился в 1940 году.

Советский и российский поэт, драматург, общественный де- перемену, произошедшую с этим ятель, профессор Московского господином всего за каких-то пять государственного университета культуры и искусств (МГУКИ), председатель фонда имени (1996) и редактор «Истори- ло. Нестерпимо пахло неудачей. Чеческой газеты». Заслуженный ловек в надвинутой на самые брови работник культуры РСФСР, родов, лауреат Государственной отвлекало его сосредоточенного внимания. Знавшие его люди на протяжении многих лет в самые опасные минуты полной военными приключениями жизни могли быть уверены в том, что в этой светлой голове рождается гениальная мысль, которая в очередной раз способна вывести армию, доверявшую ему, из невероятно невыгодного положения. Но решившие так — на этот раз ошиблись бы. Флегма, равнодушие, даже варварское безразличие овладели этим человеком. Все члены его дотоле подвижного тела онемели и, казалось, вряд ли что могло уже вернуть их к действию.

Его можно было понять: он покидал Россию. Поход, к которому он так тщательно готовился более двух лет, собравший все лучшие военные силы подвластной ему Европы, завершился трагедией.

Не в первый и не в последний раз он бросал свои войска. Не однажды ему предстояло пережить леденящие сердце минуты поражений, но так одиноко, так поспешно, без соблюдения внешних приличий, бежал он впервые.

Бежал, бросая на гибель, неминучую и бесславную, тех воинов, которыми гордился заслуженно перед всем миром и которые верили ему безраздельно, любили его так искренне, что, не задумываясь, жертвовали самым необычным даром Божеским — своей жизнью. И вот, любимый ими, обожаемый ими император предал их.

Этого не простят ему уже никогда оставшиеся в живых его гренадеры и маршалы. Они и по возвращении из кошмарной России будут сражаться под его знаменами, но верить ему не будут уже никогда. Они пройдут еще немало по выжженным полям благодатной Европы, разделят с ним все победы и неудачи, и предадут его только маршалы, но осудят все. У них будет на это моральное право: вождь бросил их, не разделив с ними до конца трагедию Великой армии.

И какими бы высокими государственными соображениями не объяснял он потом, в своих воспоминаниях на острове святой Елены: происками его внешних врагов, заговором генерала Мале в Париже, желанием как можно быстрее собрать новые полки для достойного отмщения русскому Царю — ничто не могло оправдать в печальных глазах его воинов поспешного отъезда из неприветливо встретившей его непобедимую армию чужой страны.

Победы забываются, но поражения — никогда.

— Мой император, мы проехали город Ковно. Подъезжаем к переправе через Неман, — пытался отвлечь от невеселых дум императора Арман Коленкур, его друг и дипломат. Наполеон, видимо, не услышал его голоса и деликатный придворный, вздохнув, промолчал. Императору вспомнились проезжающие места такими, какими они явились перед ним 4 июня уходящего в историю года...

Тогда эта ледяная природа была празднично-великодушна. Она открывала свои объятья приветливо и солнечно, принимая их за друзей. И воины радостно шумели, как на пикнике. Неведомая красота неведомой России манила их своей загадочной доступностью. Среди этого великолепного многотысячного потока возбужденных ожидаемыми легкими приключениями людей, молодых и беззаботных, только он, бывший посланник Франции в Петербурге, догадывался о том, что может ожидать их на этой внешне беспечной территории. Любя, ценя и понимая во всем ином своего друга, император не хотел воспринимать предостережений своего дипломата, отмахивался от передаваемых ему слов русского Царя, обещавшего всерьез не Бегство Наполеона из России. Старинная открытка начать первым войну с Францией, но и не заключать мира до тех пор, пока хоть один вражеский солдат будет на его священной земле. Александр I говорил, хмуря светлые брови: «Я отращу себе бороду и лучше соглашусь питаться картофелем с последним из моих крестьян, нежели подпишу позор моего отечества и дорогих моих подданных, жертвы коих умею ценить».

И зря Наполеон пренебрегал советами своего друга, ибо Коленкур успел узнать этого красивого, обходительного и обманчиво-мягкого повелителя огромной северной страны. Когда было нужно Александру, то он становился резким и неуступчивым. Слишком многое стало разделять повелителей Франции и России, чтобы они легко могли забыть свои обиды и претензии.

Наполеон выбрал очень удачное место для перехода своих колонн — несколько выше города Ковно, там, где небольшая речка Еся впадает в спокойный и величественный Неман. Здесь западный берег резко возвышался над восточным. У самого устья Еси, в центре излучины гордо поднимался над всей окрестностью большой холм, который избрал император для своего наблюдения за переправой через Неман. Но когда ранним утром 4 июня по трем мостам, наведенным еще вечером прошлого дня, потекли живые потоки улан и драгун, гусар и кирасир из ставшего уже легендарным корпуса маршала Даву, полководец не выдержал и, тронув поводья белоснежного коня, спустился к переправе, под восторженные крики легионеров:

«Да здравствует император!» — перешел на пустынный берег. Ступив на неприятельскую землю, он возбужденно приветствовал свою армию, ибо наэлектризованность солдат передалась и ему, их вождю. Он был доволен тем, что не встретил при переходе никакого сопротивления. Это было хорошим предзнаменованием, и чувство необъяснимой тревоги начало медленно проходить. Восходящее ласковое солнце прогнало с его сердца ночные предчувствия чего-то непоправимого. Он лихо ударил в бока своего коня и кинулся по проселочной дороге без сопровождения.

Коленкур заметил быстро удалявшегося императора с противоположного берега, но вынужден был заняться перепалкой между польским эскадроном и французскими уланами за право первыми пройти на мост. Он прикрикнул на востроносого и наглого хорунжего, чтобы тот осадил назад и пропустил вперед французские пестрые значки. Хорунжий недовольно повиновался и сдержал конфедератов.

— Надо еще заслужить право быть первыми, — осадил Коленкур недовольного офицера. Уланы дружно рассмеялись:

— Посмотрим на них в бою.

— Куда вы, паны, торопитесь? До Москвы еще далеко.

— Все равно, девочки любят нас и ждут не дождутся!

Поляки, мечтавшие первыми вступить на бывшую их землю, проглотили вольную обиду.

Наведя должный порядок и указав полковнику, ответственному за переправу, чтобы он не забывал служебных обязанностей, генерал Коленкур по пружинящимся понтонам перешел на русскую сторону и озабоченно стал расспрашивать об императоре. Но никто его не видел. Тогда донельзя обеспокоенный, он дал знак следовать за ним императорской охране и резво поскакал по той дороге, уведшей Наполеона. Но, не проскакав и километра, он увидел своего императора: разрумянившегося, излучающего внутренний свет, порывистого и обаятельного, как в годы итальянской кампании. А над головой Бонапарте тяжелели тучи, ветер усиливался, и храпели лошади.

Собиралась неизбежная, как возмездие, гроза...

— Нет! нет! Спасите меня! — услышал Коленкур неожиданный крик императора. Занятый своими воспоминаниями, он резко вздрогнул от крика и повернул голову вправо, и как бы новыми глазами взглянул на императора. Его поразило лицо: заплывшее, с тяжелыми веками, с нездоровой желтизной кожи. Оно являло резкий контраст с видением его памяти.

— Что случилось, государь?

Но Наполеон уже справился с собой, перечеркнув кошмары своего сна.

Он потянулся всем телом.

— Где мы находимся, дорогой Арман?

— В двух-трех переходах от Варшавы.

Он не будет заезжать в этот город. Ему нечего сказать себялюбивым полякам. Да и время терять не хочется на пустое. Он снова погрузился в дремоту.

Наполеон знал за собой счастливую особенность: мгновенное отключение от действительности в самой неподходящей для других обстановке. Его забытье бывало кратким, но целебным. Мысль, которая только брезжила в мозгу, вдруг начинала приобретать свои жизненные формы и наполнялась энергическою плотью. Умение собраться и проанализировать ситуацию, умение найти простое и спасительное, но всегда неожиданное решение приводило его окружение в привычный восторг и лишний раз подтверждало мнение императора о собственных незаурядных способностях, о его божественном праве повелевать людьми и полностью игнорировать их мнение, если оно не совпадало с его собственным. Он давно уже уяснил для себя ту истину, что людьми движут два мощных рычага: страх и выгода. И Наполеон научился ими управлять в совершенстве. Остальными человеческими чувствами он явно пренебрегал. А с противниками своими, благо у него были надежные батальоны, он умел расправляться. Побежденные же были вынуждены принимать его условия. Он был полностью уверен, что только его мнение имеет ключевое значение. Желания же других ничего не значили для него. И таковое положение было неизменным и справедливым до его похода на Москву.

Он так был уверен в согласии своих мыслей с волей небес, что пренебрег предостережением свыше. А ведь именно таковым, Божиим предзнаменованием и был его сон в 1808 году. Тогда, после удачных переговоров с русским Царем в Эрфурте и совместного с Александром похода в театр на постановку «Эдипа», довольный собой и своей судьбой, он крепко заснул.

И явился ему гигантский медведь, который разодрал ему грудь и начал пожирать его сердце. Задыхающийся от ужасного видения, с потом на лбу, с мерзкой дрожью в коленях, он долго не мог прийти в себя от увиденного во сне. Конечно, олицетворить этого лесного гиганта с огромной Россией он и тогда смог бы, но в тот момент, после унижения русских войск под Аустерлицем, после заключения для русской торговли невыгодного мира, он не мог истолковать сон не в свою пользу.

И вот сегодняшний кошмар в карете... Что он мог ответить на вопрос Коленкура? Рассказать правду этого сна. Но она ужасна и неправдоподобна. А что может быть нереальнее правды? Только сама явь. И эту нереальность он не хотел принимать. Тем более обсуждать ее с единственно надежным человеком, которому он полностью доверял не только по причине природного его ума, но истинно потому, что убедился в чистоте его помыслов, в глубине верной его души, в непревзойденной честности его.

Наполеон покосился на задремавшего Коленкура и закрыл свои глаза.

И тотчас же прежние видения обступили его вновь...

Карета, ехавшая по весенней дороге Южной Франции, остановилась у небольшой деревушки, видимо, для перемены экипажа. Пока закладывали почтовых лошадей, набежала неожиданно толпа, состоящая из местных жителей: мужиков и баб. Они принесли с собой соломенное чучело, забрызганное кровью и грязью, изображавшее императора Франции и качавшееся на виселице. Верх виселицы был весь покрыт надписями, состоявшими из мерзких бранных слов. Крестьяне окружили экипаж.

— Долой Наполеона!

— Долой убийцу наших сыновей и вора! — кричала разгневанная толпа.

Мой Бог, что она себе позволяла, эта дикая толпа. Никогда в своей жизни он не видел более гадких и отвратительных рож.

Они лезли друг другу на плечи, продирались в карету. Десятки грязных и ободранных рук тянулись к нему, чтобы схватить и разорвать своего государя на части.

Наполеон наблюдал своего двойника со стороны, и вид его раздражал императора. Он увидел себя в старом зеленом мундире и синих панталонах, в сапогах с красными отворотами. Он был недоволен и своей неряшливостью: растрепанными волосами, небритым лицом, нюхательный табак был рассыпан по груди, и верхняя губа была запачкана им. Двойник его забился в угол кареты, пытаясь спрятаться за маршала, в котором узнал Бертрана. Он был растерян и напуган до предела. Варвары требовали мести, и, казалось, ничто не может запретить им завершить свое злодеяние. Это был ужасный миг...

И вдруг, как по мановению небесного ангела, все затихло. Озверевшая толпа отхлынула от кареты, и в открывшуюся дверь вошел его спаситель.

Это был мужественный офицер в мундире русского кавалергарда. Решительный облик его миротворно подействовал на толпу. И она разошлась, недовольно ворча и огрызаясь. Офицер, поклонившись, повернулся, чтобы выйти.

— Нет, нет! Спасите меня! — закричал двойник императора...

Наполеон очнулся оттого, что Коленкур тряс его за плечо.

— Мой государь, что с Вами? Вы заболели?

— Со мной все в порядке!

— Но вы уже второй раз произносите эту фразу о помощи. Что вы увидели необычного, мой император?

— Ко мне заглянуло мое будущее, — ответил задумчиво Наполеон.

И Коленкур поразился той глубокой грусти, которая прозвучала в его тихом ответе.

Русский песнопевец: Статьи о современной литературе. — Воронеж: ГУП ВО «Воронежская областная типография — издательство им. Е. А. Болховитинова», 008. — 58 с.

Книга известного литературного критика Вячеслава Лютого «Русский песнопевец» включает в себя статьи о таких значительных литературных явлениях современности, как творчество Юрия Кузнецова, Светланы Сырневой, Евгения Семичева, Дианы Кан, Марины Струковой и других. Кроме того, в принципиально новом ракурсе рассматриваются поэзия Дмитрия Кедрина и проза Андрея Платонова, раскрываются идейные основы постмодернизма и разбирается его литературная практика.

дух россии владимир ефимович Молчанов — родился в 1947 году на Кубани.

Окончил Воронежский государственный университет. Автор девяти Полем Куликовым, книг стихотворений, поэм и пере- Днем Бородина.

водов. Член СП СССР с 1990 года, член Союза журналистов с 198 года, лауреат премии БелгородБлизится июль, ского комсомола (198), лауреат всероссийских литературных пре- И давно не слышно мий «Прохоровское поле» (00), имени А. И. Фатьянова «Соловьи, соловьи...» (004) и др., журналов «Наш современник» (007), «МоПоле русской славы — лодая гвардия» (008), заслуженный работник культуры Россий- Курская дуга.

ской Федерации (1999). Председатель Белгородской писательской организации, секретарь СП России. живет в Белгороде. Здравствуй, Танковое поле, — Но, встревоженные плугом, А за тьмой — враги, враги...

Кто пришел к тебе сегодня — Месть священна и крута, Между смертью и бессмертьем — Мчался танк сквозь рев и свист человечества судьба. С грозным, яростным размахом, Верь людскому поклоненью, Словно видел над рейхстагом Это наше поколенье поднималось на крови.

В наших силах, в нашей воле отобрать всю власть у тьмы. И вновь я думаю о доле, Здравствуй, Танковое поле! О боли Родины моей.

Потерпевший под Москвой И на Волге пораженье, В этом танковом сраженье Враг особенно был злой.

Тыща двести танков!.. Пыль С кровью смешана, с угаром.

С каждым грохотом-ударом В небеса взлетал ковыль.

Воздух бешено порол Вой «катюш» мотивом смертным.

В боевом порядке первым Старшина машину вел.

Дороги, дороги, дороги... Когда накопившийся мусор Бездушие чувствуя многих, Когда тебя душит усталость, Как трудно быть преданным музе, Когда в тебе крови осталось Достойно ответить врагам, На восемь трагических строк...

Как богата судьба моя бедная Оттого перед всеми и чувствую И крутой мой характер полог, Я себя в неоплатном долгу.

Когда звонкое солнце полдневное Золотит свежесметанный стог. Жду — привалит богатство мне, Будто праздная птаха и шустрая, Я с людьми расплачусь — видит Бог!

Отдыхаю в душистом стогу. Только желтому полюшку хлебному Я верю — дух России вечен, Лишь об одном к тебе взываю:

Он неподвластен временам. Когда настанет этот час — Не страшно мне, что быстротечно Ты приходи ко мне такая, Меня страшит совсем иное, Четой берез, прохладой речек.

А вдруг я той любви не стою, Пускай плывут душе навстречу Какой любим тобою я? Твои бессмертные черты...

А тяга к Родине священна. Не осуждайте ностальгии, Она — не черная тоска, Когда за тридевять земель Она, как тонкое свеченье Кто-либо тянется к России Новорожденного листка, — Устами сквозь проклятый хмель.

Что с упоением глубоким, Надежда жизни — возрожденье, Прорезавшись, прошелестит, Когда и прошлое не в счет.

И даже край, забытый Богом, Надежда жизни — возвращенье, Тобой нисколько не забыт. Туда, где будущее ждет.

И в том твое предназначенье — В каком бы отдаленье не был, Той тяге верным быть сполна. Ревнуя, сетуя, скорбя, И тем еще она священна — В надежде, что взорлишь ты в небо, В высоком Сиянье звездном небосклон, И будут жить, И в чистом поле за проселком Пока в высоком Вечерний наковальни звон. Сиянье звездном небосклон, Огни родимого селенья, Вечерний наковальни звон...

Гармошки голос в стороне Озерко в родном бору, Свет звезды, качаясь, — Сохраню до крохи...

В предлагаемое читателям издание включены биобиблиографические справки о всех писателях, входящих в состав Санкт-Петербургского отделения Союза писателей России по состоянию на 1 мая 0011 г. В книгу включены также справки об умерших писателях, которые были членами нашего отделения Союза писателей России. В справочнике даются о каждом писателе (прозаике, поэте, драматурге, переводчике, критике-литературоведе) собственно биографическая справка, основные авторские публикации (как правило — изданные книги) и в некоторых случаях литература о писателе. К сожалению, дать исчерпывающий, полный перечень всех публикаций, как авторских, так и об авторе, мы не можем в силу ряда причин.

В биографическую справку включены: время и место рождения, трудовая деятельность, образование, участие в войнах, правительственные награды и звания, ученые степени, время начала литературной работы и время вступления в Союз писателей.

В библиографический раздел вошли сведения о всех наиболее значительных книгах каждого автора.

Как правило, отмечаются только первое и второе издание книги. Авторефераты кандидатских и докторских диссертаций в библиографию не включены.

В разделе библиографических работ о писателе, как уже отмечалось выше, приводятся только монографии. Журнальные и газетные статьи не включаются. Ссылок на энциклопедии не дается.

евгений приМаКов доводы: перестали существовать Советский Союз, Варшавский договор, в экономическом и научно-техничесевгений Максимович примаков — родился в 199 г. в Киеве. ком, но и в военном плане. СохраВ 195 г. окончил Московский инснил и даже усилил свои возможности титут востоковедения, а в 1956 г. — аспирантуру МГУ. Доктор экономических наук, профессор, ака- их союзников. Как не подумать в тадемик РАН. В 1985–1989 гг. — номики и международных отношений АН СССР. Был Председа- Вывод об однополярности мира телем Верховного Совета СССР.

1991–1996 гг. — директор Служосновывался еще на двух предполобы внешней разведки России.

1996–1998 гг. — министр иност- жениях: во-первых, что США выранных дел РФ, затем Председаиграли холодную войну, а СССР тель Правительства РФ. С 001 г.

президент Торгово-промышленной палаты РФ. С 011 г. председатель холодной войны, уже в новой обстадиректоров федерального сетевоновке, США сохранили не только го оператора «НИС ГЛОНАСС».

Писатель, лауреат многих российских и иностранных премий и на- атрибуты сверхдержавы — сплочеград. живет в Москве.

Статья подготовлена на основании материала из книги «Мысли своей безопасности платили подчивслух» (М.: Российская газета, ской газете» (9.0.01).

Джека Мэтлока: «В США распад Советского Союза восприняли как военную победу, что привело к появлению настроений триумфализма и ощущения всемогущества “единственной в мире сверхдержавы”... Рейган, например, никогда не говорил, что мы победили в холодной войне. Он писал в своих мемуарах, что это результат договоренности между партнерами...

США не одержали победу в холодной войне, но американские руководители начали вести себя так, будто они победили»1.

Мэтлок был не единственным в подобных оценках. Один из старейших и наиболее уважаемых политиков Дж. Кеннан назвал «глупостью и ребячеством» предвыборное выступление в 199 году Буша-старшего, заявившего о победе США в холодной войне.