«Культурно-просветительсКий и литературно-художественный журнал Главный редактор издается ежеквартально при участии: Андрей РЕБРОВ союза писателей россии; Зам. главного редактора Валентина ЕФИМОВСКАЯ санкт-петербургского ...»

,

№ 3(17) 2011

Культурно-просветительсКий

и литературно-художественный журнал

Главный редактор издается ежеквартально

при участии:

Андрей РЕБРОВ

союза писателей россии;

Зам. главного редактора

Валентина ЕФИМОВСКАЯ

санкт-петербургского отделения ответственный секретарь союза писателей россии;

Владимир МАРУХИН Шеф-редактор собора православной интеллигенции санкт-петербурга;

электронной версии журнала Николай СТАНКЕВИЧ руководитель Зао «утро»

редакционно-издательского отдела Татьяна МАКАРОВА референт редакции ооо «издательский дом «родная ладога»

Юлия СОКОЛОВСКАЯ Зарегистрировано УФС по надзору за соблюдением законодательства в сфере массовых коммуникаций и охране культурного наследия по Северо-Западному Федеральному округу ПИ № ФС-2- редаКЦионнаЯ КоллеГиЯ Архиепископ Курганский и Шадринский Константин (Горянов); Агафонов Николай, протоиерей (Самара); Громов А. В. (Самара); Денисов Н. В. (Тюмень); Казин А. Л. (Санкт-Петербург); Коняев Н. М. (Санкт-Петербург); Корольков А. А. (Санкт-Петербург); Корытин С. Н. (Санкт-Петербург); Орлов Б. А.

(Санкт-Петербург); Попов Г. А. (Орел); Сдобняков В. В. (Нижний Новгород);

Семёнов В. Е. (Санкт-Петербург); Смолькин И. А. (Псков); Швечиков А. Н.

(Санкт-Петербург); Ясенев В. А. (Москва).

редаКЦионный совет:

БАКЛАНОВ Андрей Глебович (Москва) — начальник Управления международных связей аппарата Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации. Заместитель председателя Совета ассоциации российских дипломатов.

БУЛАТОВИЧ-МЕДИЧ Лиляна (Сербия) — лауреат премий «Имперская культура» и «Золотой Витязь», член СП России.

БУРЛЯЕВ Николай Петрович (Москва) — народный артист России, президент Международного Кинофорума «Золотой Витязь».

ГАНИЧЕВ Валерий Николаевич (Москва) — председатель СП России, доктор исторических наук, заместитель Главы ВРНС.

ДЕВЯТОВ Сергей Викторович (Москва) — советник директора ФСО России, доктор исторических наук, профессор.

ДОРОШЕНКО Николай Иванович (Москва) — гл. редактор газеты «Российский писатель», секретарь СП России.

ЗАХАРЧЕНКО Виктор Гаврилович (Краснодар) — народный артист России и Украины, руководитель Государственного академического Кубанского казачьего хора, профессор, член Совета по культуре и искусству при Президенте РФ.

ИВАНОВ Геннадий Викторович (Москва) — первый секретарь СП России.

ИЛЛЯШЕВИЧ Владимир Николаевич (Эстония) — председатель Эстонского отдела СП России, гл. редактор журнала «Балтика».

КИРВЕЛЬ Чеслав Станиславович (Беларусь) — доктор философских наук, профессор Гродненского Государственного Университета им. Янки Купалы.

КРАМАРЕВ Аркадий Григорьевич (Санкт-Петербург) — депутат Законодательного Собрания СПб, председатель постоянной комиссии по вопросам правопорядка и законности ЗАКСа Санкт-Петербурга, генерал-майор милиции.

КРУПИН Владимир Николаевич (Москва) — секретарь СП России.

КУБЛАНОВСКИЙ Юрий Михайлович (Москва) — лауреат премии Александра Солженицына, зав. отд. поэзии журнала «Новый мир».

ЛЕОНТЬЕВ Михаил Владимирович (Москва) — руководитель и ведущий программы «Однако», гл. редактор журнала «Однако».

ЛИХОНОСОВ Виктор Иванович (Краснодар) — секретарь СП России, лауреат Государственной премии, гл. редактор журнала «Родная Кубань».

МИХЕЕВ Валерий Леонидович (Санкт-Петербург) — начальник Государственной морской академии им. адмирала С. О. Макарова.

МОЛЧАНОВ Андрей Юрьевич (Санкт-Петербург) — доктор экономических наук, председатель Комитета по делам СНГ Совета Федерации РФ.

НАРОЧНИЦКАЯ Наталия Алексеевна (Москва) — доктор исторических наук, президент «Фонда исторической перспективы».

ПОЧАТЕК Изидор (Словакия) — журналист-международник, публицист.

ЧАВЧАВАДЗЕ Елена Николаевна (Москва) — княгиня, вице-президент Российского Фонда культуры, режиссер, сценарист.

 содержание Глеб Горбовский

Юрий Кублановский

вера Бурдина

ирэна сергеева

наталья лясковская

валентина Матвиенко. Петербург — открытый город

людмила вербицкая. Давайте говорить по-русски правильно!

валентин распутин. Русь сибирская, сторона байкальская. Послесловие к словарю

игорь волгин. Ничей современник. К 190-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского (1821–1881)

Галина скотникова. Достоевский и византийско-аскетический идеал русской духовности. К 190-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского (1821–1881)

софия Бер-тамоева.Нунеха. Сказы

владимир пронский. «Когда черемушка зацветет...» Рассказы

владимир илляшевич. В ночь на Ивана Купала. Рассказ

владимир путин. «Надо быть самостоятельными и сильными...» Отчет о работе Правительства за 2010 год в Государственной Думе РФ................ Интервью председателя Счетной палаты Российской Федерации, президента Российского книжного союза с. в. степашина журналу «Родная Ладога»......... Моя Смоленка. Стихотворения сотрудников и ветеранов МИД России......... ижо початек. Выборы в Чехии и Словакии — год спустя

валентин семёнов. Достоевский глазами социального психолога.

К 190-летию со дня рождения Ф. М. Достоевского (1821–1881).................. 1 сергей Кургинян. Юлия Крижанская. Статистика против «модернизации сознания»

александр вавилов. Буря над Джамагирией

вячеслав Зимонин. Токийский процесс. К 65-летию начала процесса............. протоиерей александр паничкин. Обстоятельства открытия СанктПетербургской епархии и причины, тормозившие ее открытие в прошлом......... валентин свинников. Путешествие в прошлое и... будущее

Юрий Гнездиловых. Захват. Главы из романа

нина артеменко. «Кийждо в звании, в немже призван бысть, в том да пребывает...» (1 Коринф. 7:20–24)

виктор Захарченко. Слово об Алексее Мелехове и его песнях.

К 200-летию Кубанского казачьего хора

александр скоков. Фотопортрет. Эпоха в лицах

наталья пугина. В их песнях — мощь России. К 200-летию Кубанского казачьего хора

архиепископ Курганский и Шадринский Константин (Горянов).

Бог — Мир — Человек. Основоположники и смыслы русской религиозной философии и антропологии

дмитрий литвиненко. Служение Богу и народу. К 20-летию архиерейской хиротонии Высокопреосвященного Константина, архиепископа Курганского и Шадринского

протоиерей Борис николаевский. Духовные беседы

Митрополит Минский и слуцкий Филарет (вахромеев). Воспитание личности и современное общество

валентина Говорова. О развале российского образования

валерий Ганичев. Молитва о народе русском

николай Бурляев. Савва Ямщиков — реставратор всея Руси

татьяна тимошина. Константин назаров. Свидетельства боев кровавых..........  валентина ефимовская. На краю света.

Размышления о поэзии Бориса Орлова

Глеб ГорБовсКий нятие менее всего имеет материальродился в 191 году в Ленинграде. Обучался в ремеслен- ный образ? Известна история скином училище, полиграфическом тальческой, страннической жизни техникуме. Меняя профессии, много ездил по стране. Автор России. Лауреат Государствен- ную бесприютность своего существоной премии РФ. живет в санктвания во всех социальных системах, петербурге.

тонко чувствующей ложь, несправедливость, безобразность. Поискам этого счастья, не коррелирующего с эвдемоническими стремлениями, он посвятил свою жизнь. История этих поисков отражена во всей поэзии мастера.

Она состоит из множества щемящих своей откровенностью, привлекающих сердечной мудростью, разнообразием психологических состояний стихотворений, и являет собой неделимую целостность, эпиграфом которой могут быть слова:

...Прочь от себя, от средоточья тьмы — на свет любви, как будто от чумы...

В покаянном иноческом стремлении уйти от себя реального, многогрешного, больше всего на свете любящего свою Родину — Россию, как объективную реальность, не зависимую ни от какой злодейской власти, поэт, как евангельский блудный сын, идя на свет любви, возвращается к Отцу в своих покаянных, исполненных христианских смыслов стихах, особенно нового периода — периода переосмысления многих жизненных этапов:

Слежу зигзаги и ужимки венозно вздувшейся тропы.

Но это слежение возможно только с очами, поднятыми к небу.

Читаю небо, точно книгу, и Божью милость — между строк.

Видение поэтом этой милости позволяет с надеждой сегодня говорить о будущих стихах нашего выдающегося современника, о новых прозрениях его просветленной светом любви души, так убежденной в правильности выбранного направления:

Ступив на дорогу, к терпенью прильнуть, Всезрящему Оку доверив свой путь.

Поэтический путь Глеба Горбовского ценен не только показательным преодолением «зигзагов и ужимок» этого пути, не только его направлением на свет любви, но особенно тем, что за поэтом на этот свет духовно следуют неравнодушные читатели. Слава Богу, что в России не перевелись художники, не только призывающие, но примером своей жизни, убедительностью художественного слова доказывающие возможность и необходимость Всезрящему Оку доверить свой путь.

Редакция журнала «Родная Ладога» поздравляет Глеба Яковлевича Горбовского с 80-летием. Мы желаем нашему любимому поэту здоровья, душевных сил и Божией помощи на всем протяжении его творческого и жизненного пути.

кричит, что он — советский! Но даже в бренном теле как хвост! — рычал, как зверь. бесстрашную, Не расплескать... Ни воду, ни вино, огонь любви, свет истины благой.

ни молоко, шипящее в кувшине, И так идти — с улыбкой скопидома, ни мед, что вызревает в магазине, — давясь добром, и — не подать другому!

а то, что свыше каждому дано: Храни нас, Бог, от мудрости такой.

Не убежденным, мудрым, ярым, и за деревней — не прямая — не знаменитым, не святым, — текла дорога вниз, к реке.

однажды я проснулся... старым рассада прела в парнике, вернувшей странника домой.

в углу, как на конверте. в окне заиндевелом!

Рождение Христа — Мир распрямляет спину. прозрение во мраке.

Нельзя смотреть без слез избушка в платье белом. возжечь в ночи лампаду.

Благословенна отчая земля, Блуждая в лабиринте вещих книг, любой пустырь, где яснолико нет, я не в них, а там, где слезы зреют, восходит одуванчик, земляника — ту истину, что истин всех добрее, сквозь мусор века взгляд мой веселя! на пустыре излюбленном постиг.

Не созерцать, но трепетно любить Во зле животрепещущем тесны меня зовут бетонные торосы, границы счастья бытия людского, и эти анемичные березы, как счастья одуванчика простого — и эти травы, стонущие: пи-ить! от золота волос до седины...

Присутствую при снегопаде — последнем, может быть, в судьбе.

Не отвлекайте, Бога ради, забыть позвольте о себе.

Ловлю холодную снежинку горячим выступом губы.

Глаза в синеве поднебесной купаю, Еще меня трогают взоры иные, остатки любви из груди выскребаю. но я в них читаю права неземные.

Еще мне милы — и река, и дорога, Еще меня манят в просторы тропинки, береза и тень от нее до порога. но что они знают — пески и суглинки?

Еще меня птицы волнуют и травы, И песни терзают мне ласкою грудь.

и люди, особенно — отчей державы. Но я уже вижу единственный Путь.

Еще меня мысли тревожат средь нощи, но мягче душа моя с миром и проще.

Валентина Ивановна Матвиенко родилась на Украине. В году окончила Ленинградский химико-фармацевтический институт, наук при ЦК КПСС, курсы усовершенствования руководящих дипломатических работников при Дипломатической академии МИД СССР.

Прошла путь от заведующей отделом Петроградского райкома комсомола до первого секретаря Ленинградского обкома ВЛКСМ. С председателя Исполкома Ленсовета. В 1989 году избрана народным валентина 2003 года избрана Губернатором МатвиенКо Санкт-Петербурга. В 2006 году по В. В. Путина Законодательным СобпетерБурГ — ранием Санкт-Петербурга наделена отКрытый полномочиями Губернатора СанктПетербурга на срок до 2011 года.

Город географическую, социальную, культурную и иную целостность. Именно поэтому его уникальность нельзя сводить к шаблонам, начиная от «города трех революций» и заканчивая «великим городом с областной судьбой». По мысли известного русского как никакой другой город, потребовать от человека «умереть для счастья, чтобы родиться для творчества». Утрата этой власти Петербурга города, без которой он — только пестрое собрание зданий и сооружений, ценность которых равна их остаточной стоимости.

Этим во многом объясняется стремление городской власти сделать город более удобным для его жителей. Внешне такая констатация выглядит вполне очевидной, даже тривиальной. Вместе с тем реализовать эту очевидность в повседневной практике достаточно сложно, учитывая особенности городской среды, запущенность инфраструктуры, состояние общественного транспорта, тысячи и десятки тысяч мелочей, которые кажутся несущественными с первого взгляда. Что же касается богатства историко-культурной среды, привлекающей внимание людей со всего мира, то объективно этот фактор положительно влияет на качество жизни в Петербурге. Сопряженные с этим трудности и неудобства — из разряда «продолжения достоинств».

Вместе с тем многие, оценивая сегодняшний Петербург, очень часто не учитывают одну тонкость. Его великолепие создавалось в те годы, когда он был столицей Империи. Царственный блеск обеспечивался совсем иным ресурсным наполнением. Речь идет не только о финансовых, материальных, но, прежде всего, человеческих ресурсах, которые и создавали его уникальную целостность.

Здесь, кстати, видится ответ на вопрос об удивительной открытости города, которая проявлялась в небывалой веротерпимости петербуржцев. Не случайно здесь были воздвигнуты в свое время культовые сооружения всех мировых религий, включая мусульманскую мечеть и буддистский дацан. В наше время это свойство трансформировалось в культурный запрет на любые формы ксенофобии, национализма, расизма. Досадные инциденты говорят лишь о том, что проблема качества жизни в городе под воздействием испытаний последних десятилетий обостряется, а ее решение требует иных средств и методов.

Вопрос о качестве жизни в ХХI веке слишком сложен. Сегодня происходят стремительные изменения, связанные с глобализацией. Можно поразному относиться к ней, но игнорировать ее нельзя. Это — объективный процесс, радикально меняющий привычные условия жизни. К этому добавляется невиданный взлет научно-технических возможностей, которыми не обладали предшествующие поколения. Применительно к российским условиям все это накладывается на идущую модернизацию, успех или неудача которой определит и нашу судьбу, и судьбу наших детей.

Во многом эта модернизация имеет такой же догоняющий характер, как и две предыдущие в XVIII и XX столетиях. Ее отличие состоит в том, что сегодня страна находится в поисках новой идентичности, когда такой поиск кажется неочевидным и даже бессмысленным в условиях глобализации. Поэтому коекто и берется рассуждать о ненужности России или ее неадекватности новому мировому порядку. А многим подобное философствование представляется вообще неуместным на фоне острых экономических и социальных проблем.

Между тем эти позиции близки по своей сути. Ведь они принижают реальную угрозу для страны, отдают ее будущее на откуп маргинальному сознанию, для которого корыстный интерес является единственно оправданным основанием для выбора. Как говорил один из героев Достоевского, «миру погибнуть или мне чаю не пить?» Другими словами, негативные моменты качества жизни, присущие современной России, могут самым трагическим образом повлиять на ее судьбу, поскольку маргинальное сознание способно сделать выбор в пользу «чаепития».

Кублановский Юрий Михайкосмическое состоянье.

лович — родился в 1947 году в Рыбинске. Окончил искусствоведческое отделение МГУ. Cre’pusCule С 198 по 1989 год находился в эмиграции. Заведовал отделом поэзии журнала «Новый мир».

Автор 1 стихотворных сборнии не в два — ков. Лауреат премии Александв столетие, много столетий.

ра Солженицына. живет в пеНабита натруженная голова ределкино и в париже.

Тускло фосфоресцируют Я не сторонник тактики словно репродуцируют Думаю, из галактики древней поверхность ткани. станет еще яснее Шепчущий и токующий, связь твоего мудреного ропщущий перед нами, женственного начала — их шлифовал тоскующий и серебра, толченого старый прибой веками... до огоньков причала.

шуршала за полночь непогода. занемогла в одночасье в Питере А теперь поземка ложится скудная его сирена, вернее, парка.

на ржавую персть и пятна йода. С ней перекличку свою затеивал Где одинокие, где во множестве при чайках около океана яблоки в терниях голых веток я год назад, твердо свидетельствуют о мужестве и тогда ж просеивал долгой осени напоследок. крупу миров в пелене тумана.

Спасаться ею она приучена, Сомнамбулически в ту же сторону как лучшим снадобьем из аптечки. иду то быстро, то оступаясь, Ее нездешняя речь озвучена и золотому кресту, и ворону теченьем Невки и Черной Речки. на нем что нашей юностью двигало? вдруг поняла, наконец, у онемевшей Кабирии Долгой зимою цинготною в тощей груди бестолковое в ленте с печальным концом сердце мужало мое.

как не оплакать залетную птицу с беленым лицом? И неизвестные дивные Прости сию похвальбу: отважный Конечно, тут разговор отдельный, гляжу без оптики я всерьез есть тайнозрители-доки, но на распахнувшийся космос, влажный один волчара, другой похмельный, от раскаленных несметных звезд. а встретить третьего не дано.

Ведь есть одна среди них, с которой Но чем отчетливее старею не надо света — признал поэт. иль задыхаюсь на пять минут, Свою Сальери назвал Изорой. тем несомненнее и скорее А имя нашей — не знаем, нет. узнаю, как же ее зовут.

Чтобы мне вдаваться в работу, не покидая жизни — нужно, Снега досыта насыпaлось...Приблизительно где-то рядом ты под соснами пробиралась лютовала и, каждый атом без тропы к моему крыльцу. обрабатывая сама, Начинала тонуть лампада, словно жемчугом из пенальца, Лихорадочно от распада Флорой века неандертальцев мы искали последних скреп. зарастало всю ночь окно.

Аж поскрипывать стали створы припорошенный возле стопки непротопленного жилья. кристаллической солью хлеб.

Как же мыслить, писать обзоры тут без шубы и без белья? Но теплом согревало резче Вещий шум в черепной коробке. наши явочные пиры И нарезан для новых треб из глубин раскаленных трещин — Серый после потопа до горизонта штиль, словно со дна раскопа скифских времен утиль, видит не харизматик, ставленник куркулей, а на скамье астматик, мученик тополей, чья долгота дыханья связана с широтой целого мирозданья цепью и впрямь одной.

Что ты такой расслабленный, а потому смешной, старый поэт с разграбленной жизненною мошной?

Видишь, как все сбывается, что обещал собес:

дышишь — и в путь снимаются парусники небес.

Непогодь наступает — и за окном в тиши ветер перебирает листья, что клавиши...

Астры, перестоявшие в вонькой уже воде.

Сны мои, явью ставшие, только не знаю где.

С миром вовне общение — это как есть с ножа.

К прежнему приращение нового мухлежа.

Я ж — не лукавец, строящий планы исподтишка, исподволь землю роющий для своего кружка.

То есть люблю немногое, однако же горячо:

астры, твое пологое, слабеющее плечо.

Слово, которым молятся оптинские отцы.

Чтобы у нас в глаголице не было грязнотцы.

Незачем долгожителем быть, накопляя кладь.

Важно не быть просителем и ничего не ждать.

строя, политические и экономические преобразования, новые социокультурные условия жизни способны привести к некоторым внутрисистемным языковым изменениям.

по-руссКи сильным волнам социального, культурного и политического воздейстправильно! вия, что его носитель начинает терять некоторые ориентиры, языковая норма становится неустойчивой, людмила алексеевна вербицкая — родилась в Ленинграде. способы речевой реализации задуВ 1958 году окончила с отличием филологический факультет ЛГУ по специальности «Русский язык и литература». Доктор филологиче- литературный язык может быть и ских наук, ректор СПбГУ (1994– 008). Президент СПбГУ с  года. Участвует в работе Совета по русскому языку при Правительстве России. В 1999 году была их явной избыточностью, неотобранизбрана президентом Российского общества преподавателей русского языка и литературы. Вице-префильтром, с отведенной ему ролью зидент Комиссии ЮНЕСКО по вопросам образования женщин, не справляется.

советник Губернатора Санкт-ПеУтрачивается высокий стиль, тербурга по образованию, науке и СМИ. Почетный гражданин Санкт-Петербург. живет в санкт- среднего, традиционно являющегося петербурге.

Перестройка принесла вседозволенность, языковая культура резко упала. Средства массовой информации буквально захлестнул поток просторечных жаргонных, а нередко — просто непристойных слов.

Принятие огромного количества заимствованных слов привело к созданию сложной сети неопределенных терминов, которые постепенно вытесняют традиционные слова.

Постоянное развитие, изменение языка создает большие трудности описания современной языковой нормы.

Я ограничу рассмотрение языковой нормы лишь нормой произносительной, требующей особых методов исследования, особого материала и круга испытуемых.

Еще 60–70 лет назад так легко было узнать москвича или ленинградца по их речи, ведь было около пятидесяти ярких различий, вокалических и консонантных.

Чего стоило одно петербургское «еканье» в отличие от «иканья», произнесение щ и сочетаний сч, зч как /’’/ в Петербурге и /’:/ в Москве, произнесение сочетаний чт, чн как /t/ и /n/ — в Москве и как /’t/ и /’n/ — в Петербурге и многое, многое другое.

К середине XX столетия в результате развития средств массовой коммуникации, миграции населения сгладились различия между двумя вариантами, образовалась единая произносительная норма, заимствовавшая часть черт старого московского варианта, часть петербургского.

Какова же произносительная норма сегодня, удерживает ли языковая система ее в рамках, ею определенных, нет ли следов выхода за ее пределы?

Важно при этом отметить, что фонологическая система языка — это не только инвентарь фонем, но и определенные взаимоотношения между фонемами, дистрибуция фонем, их сочетаемость, функциональная нагрузка фонем и их чередования.

Произносительная норма формируется и изменяется в рамках фонологической системы, изменения нормы в ней потенциально заложены. Произнесение /s’/ петербуржцами и /s/ москвичами в возвратных глаголах (учусь как /u’us’/ и / u’us/ возможно было потому, что в конце слов в русском языке может употребляться и /s’/, и /s/ (ось и ос, например).

При этом норма является как бы дальнейшим ограничением возможностей системы. Норма живет в своих вариантах, варианты эти борются друг с другом, архетип сменяется неотипом. Еще недавно московский вариант с твердым /s/ был ведущим вариантом нормы /b’irus/, а сегодня старый петербургский с мягким /s’/ стал ведущим.

Или еще один пример. Появление возможности произнесения твердого согласного перед гласным переднего ряда /е/ в заимствованных словах определяется безусловно тем, что в фонологической системе есть согласные, не имеющие соответствующих мягких и сочетающиеся с /е/. Это //, //, /с/ — например, шест /est/, жест /est/, цех /cex/.

При этом важно подчеркнуть, что противопоставление твердых согласных мягким, так широко реализуемое в русском языке, возникло именно перед гласным переднего ряда /е/. Появление минимальных пар типа сэр — сер /ser — s’er/, мэр — мер /mer — m’er/, бэл — бел /bel — b’el/ и др. сделало возможным утверждение в качестве ведущего варианта нормы произнесение твердого согласного, например дельта /del’ta/, сервис /serv’is/, темп /temp/ и т. д.

Хотелось бы обратить внимание на то, как тонко действует система.

Ведь если проанализировать все заимствованные слова с твердыми или мягкими согласными перед гласным переднего ряда /е/, то окажется, что 80 % слов с переднеязычными — твердые (имеющиеся в системе //, //, /с/ — переднеязычные). Слов с твердыми губными и заднеязычными — всего 0 %.

Интересно и то, что среди переднеязычных есть и твердый согласный /l/, который фактически в заимствованных словах не реализуется (кабриолет, например, всегда произносился с мягким /l’/) по-видимому, потому, что европейское /l/ ближе артикуляторно к мягкому, чем к твердому велярному /l/. Это уже действие факторов иного уровня.

При рассмотрении проблемы нормы и ее вариантов можно подчеркнуть необходимость различения нормы как внутриязыковой категории, присущей языку как системе, и нормы кодифицированной, являющейся результатом исследования нормы внутриязыковой и рекомендуемой как образцовой в словарях, справочниках и пособиях разного рода.

При описании нормы следует представлять два ее аспекта: орфоэпию, устанавливающую нормативный фонемный облик слова, и орфофонию, занимающуюся нормативной реализацией фонем.

Так, решение вопроса о том, какой заднеязычный согласный — твердый или мягкий — следует произносить в слове тихий /t’ix’ij/ или /t’ixъj/ — дело орфоэпии, а определение качества гласных в первом и во втором предударных слогах в слове потакать /pъtkаt’/, например, — дело орфоэпии.

Хотелось бы, чтобы в нормативных словарях были представлены оба аспекта нормы.

Специальное экспериментально-фонетическое исследование речи москвичей и ленинградцев-петербуржцев, проводимое на кафедре фонетики филологического факультета Ленинградского/Санкт-Петербургского университета, уже в течение более 50 лет, дало возможность описать основные черты современной русской орфоэпии и орфофонии и следить за их изменением.

Дикторами были 150 москвичей и 150 ленинградцев/петербуржцев. Экспериментальный материал, записанный на магнитную ленту, был разнообразный: текст, составленный на основании 00 наиболее частотных слов русского языка, рассказ о себе, рассказ сказки «Курочка ряба».

Методы исследования давали возможность объективного анализа экспериментального материала. Это слуховой анализ всего материала группой опытных фонетистов, аудиторский анализ части материала группами носителей языка, не посвященных в существо эксперимента, инструментальный (осциллографический, спектральный, с помощью компьютерных технологий). Кроме того, проводились опыты и по выбору одного из вариантов методом «оценочного чутья» (Л. В. Щерба) при предварительном рассмотрении произносительных вариантов тех москвичей и петербуржцев, которые в этих опытах использовались как аудиторы.

Применение всего этого сложного комплекса экспериментально-фонетических методов исследования и дало возможность получить перечень черт произносительной нормы русского литературного языка.

От французских лингвистов, занимающихся проблемами произносительной нормы [5], пошло понимание произносительной нормы как набора не обращающих на себя внимания реализаций (норма как категория отрицательная). Однако же важно представлять себе произношение тех, кто слушает, оценивает, пытается уловить что-то необычное. Ведь если встречаются два окальщика — ничто не отвлекает их внимание от содержания беседы, а если вдруг на Невском проспекте, где все акают, к вам обратятся с вопросом: /kak projexъ’t’ k pam’etn’iku pob’edы/?, вы, может быть, помедлите с ответом, вслушиваясь в необычное оформление вопроса, хотя хорошо знаете ответ.

Итак, если останавливаться не на всех пятидесяти отличиях петербуржского-петербургского варианта от московского, а только на основных, то, определяя основные черты орфоэпии и орфофонии, следует указать следующее.

В области вокализма: произнесение /i/ на месте безударных орфографических е, а, я — весна /v’isnа/, часы /’isы/, память /pam’it’/.

На месте орфографических е и я в начале слов произносится /ij/ или /i/ : Япония, язык как /jiponija/, /jizыk/ и /ipon’ija/, /izыk/.

В словах, начинающихся с э, произносится /ы/ соответствующей степени редукции (этаж как /ыta/, экономика как /ыkanom’ika/).

Произнесение /ы/ связано с частотой употребления слова и местом по отношению к ударению: чем чаще употребляется слово, тем вероятнее произнесение начального /ы/: во втором предударном /ы/ произносится чаще, чем в первом. Начальное /ы/ всегда произносится в спонтанной речи.

Во флексиях существительных женского, мужского и среднего рода единственного числа дательного и предложного падежей произносится /i/, например, отправились в поле /f poli/ или /ы/ (в Польше /f pol’ы/).

В глаголах единственного и множественного числа  лица с твердой основой произносится редуцированное /ы/, то есть держит /derыt/ и держат /derыt/, с мягкой основой — редуцированное /i/ (видит /vidit/ и видят /vidit/). Старое московское произношение /vid’ut/ признано устаревшим.

Формы прилагательных единственного числа женского и среднего рода реализуются одинаково: например, добрая и доброе как /dobrai/.

Формы прилагательных множественного числа с твердой основой фонетически реализуются как /dobrыi/, с мягкой — как /s’in’ii/.

Исследование произношения /а/ после шипящих дает основание считать нормативным произношение в указанной позиции /а/ во всех случаях (например, жара как /ara/), за исключением слов ржаной, лошадь, жасмин, жакет, жалеть, где должно произноситься /ы/.

В небольшом числе иностранных по происхождению слов сохраняется безударное /о/.

Это связано в первую очередь с частотой употребления слова в речи и с позицией гласного о в слове. Так, в словах шоссе, бордо, тоннель, поэт, досье возможно только /а/. В словах какао, радио, адажио произносится /о/, так как гласный находится в заударной позиции в абсолютном конце слова. Иногда безударный /о/ может сохраняться в некоторых союзах, предлогах, безударных местоимениях.

Произнесение согласных. Произнесение твердых заднеязычных согласных в словах типа великий, громкий перестает быть равноправным вариантом нормы, становится отживающим, архаичным, то есть нужно произносить /v’il’ik’ij/, /gromk’ij/.

Аналогично обстоит дело и с согласными в возвратных частицах: предпочтительно сейчас произнесение мягкого /s’/: учусь /uus’/, боролся / barols’a/. О согласных перед /е/ речь уже была выше.

Орфографическим щ, сч, зч соответствует в произношении /’:/. Произнесение в этих случаях /’/ вряд ли можно сейчас считать равноправным вариантом нормы.

Сочетания согласных. Исследование произношения сочетания чн показывает, что произнесение /n/ или /n/ зависит от факторов морфонологических: при наличии чередования в корне к//ч — в 80 % утвердилось произношение /n/, в остальных случаях — преимущественно /n/. Так, например, булочная произносится как /bulanaja/, а не /bulanaja/, яблочный как /jablanыj/, а не /jablanыj/, порядочный как /par’adanыj/, а не /par’adanыj/ (яблоко, булка, порядок). В словах горчичник, скворечник, яичница, как и в словах конечно, скучно, нарочно сочетание чн произносится как /n/.

Исследование произношения сочетания чт показывает, что в слове что и его производных оно произносится как /t/.

В сочетаниях стн, здн, стл, стк, стск, тск /t/ и /d/ не произносятся; в сочетании вств не произносится /f/.

Особого рассмотрения требуют сочетания двух согласных, второй из которых является мягким.

Уже было сказано, что согласно старой московской произносительной норме необходимо было во всех случаях при втором мягком согласном произносить и первый согласный как мягкий (то есть каплет /kap’l’it/, дверь /d’v’er’/); при этом ленинградский вариант нормы требовал произнесения мягких только в случаях сочетания двух переднеязычных согласных, что и стало нормативным сегодня. Например, степь /s’t’ep’/, здесь /z’d’es’/, венчик /v’en’’ik/, винтик /v’in’t’ik/, Индия /in’d’ija/, пенсия /p’en’s’ija/, бензин /b’in’z’in/. Следует отметить, что современная норма допускает употребление первого твердого даже в этих случая.

Перед /j/ все губные, как правило, произносятся твердо: пьют, объем, съест как /pjut/, /abjom/, /sjest/, а переднеязычные — мягко (на стыках корня и суффикса): судья, жилье как /sud’ja/, /ыl’jo/; на стыках приставки и корня и переднеязычные произносятся твердо: отъезд, съезд как /atjest/, /sjest/.

Таким образом, мы можем наблюдать процесс образования единой произносительной нормы, лишенной местных черт [].

Об устранении различий между вариантами нормы писал еще Л. В. Щерба, в работе которого «О нормах образцового русского произношения» мы читаем: «...в произношении будущего будет отметено все чересчур местное, московское или ленинградское, орловское или новгородское, не говоря уже о разных отличительных чертах других языков, вроде кавказского или среднеазиатского «гортанного» х, украинского г, татарского ы и т. д.».

Каждое общество создает свою, яркую и самобытную национальную культуру, которую в условиях бурного развития компьютерных технологий и межнациональных контактов все труднее сохранить.

В последние годы русский язык пополнился огромным количеством заимствованных слов. Эта тенденция сопровождается проникновением в язык сниженных пластов лексики, полной свободой в способах выражения мысли, и в итоге приводит язык к замедлению его естественного развития, так как языку приходится обороняться от вторжения «инородных элементов».

Совсем еще недавно язык был задушен штампами, жестко идеологизирован. Речь, звучавшая с высоких трибун, заполнявшая газетные страницы, была справедливо названа деревянной.

Все это не могло не затронуть и норму произносительную.

Говоря о нормативном языке, о современной русской орфоэпии и орфофонии, правилах нормативной реализации гласных, согласных, сочетаний согласных, отдельных слов — важно различать  типа произнесения: полный и неполный [1].

При полном типе произнесения определение фонемного состава слова не вызывает трудностей. Все фонемы четко артикулируются и соответственно воспринимаются слушающими. Так, например, как бы ни было произнесено слово часы — /isы/, /’esы/ или /’asы/ — гласный 1-го предударного слога (/i/, /e/ или /a/) произнесен четко.

При неполном типе произнесения определить фонемный состав слова трудно, а без применения экспериментальных методов исследования — невозможно. Каков, например, состав слова добрая и доброе? Только специальное исследование показало, что в заударной флексии 1-го и -го слов одни и те же аллофоны фонем /ai/. По-видимому, невозможно представить себе текст, реализованный только в полном типе произнесения (это была бы совершенно неестественная речь), так же как и целиком в неполном. Любой текст в зависимости от цели, конкретных обстоятельств реализации представляет собой сочетание полного и неполного типов произнесения, причем их процентное отношение может быть очень разным.

Так, например, лекция студентам 1 курса, только начинающим проникать в сложный языковой материал, будет отличаться более высоким процентом наличия полного типа произнесения, чем спонтанная беседа с этими же студентами.

Если же попытаться рассмотреть взаимодействие стилей произношения и типов произнесения на фонетическом уровне, то, по-видимому, можно считать, что в полном стиле больше реализаций полного типа произнесений, а в разговорном — неполного [4].

Как же с этой точки зрения ведет себя норма? Вероятно, следует различать норму кодифицированного литературного произношения (больший процент реализаций полного типа произнесения) и норму разговорной речи, речи спонтанной, не подготовленной заранее (больший процент реализаций неполного типа).

Так, например, как уже говорилось выше, в русском языке, как и во многих других, один из слогов слова выделен как ударный.

Позиция ударного слога — системный признак слова. Ведущим коррелятом русского ударения, как известно, является длительность. Норма и ее вариантность определяют, в каких пределах может колебаться временне соотношение ударного слога с безударным в пределах слова. Известно, что одним из отличий петербургского варианта нормы от московского было разное отношение длительности ударного /а/ и его аллофонов во -ом предударном и заударном закрытых слогах: более значительное сокращение длительности безударных в указанных позициях в московском произношении по сравнению с петербургским при относительно несколько большей длительности ударного.

Эти различия укладывались и пока еще укладываются в разрешенную нормой орфофоническую вариантность. А как быть, если мы встречаем случаи полного исчезновения гласного во -ом предударном слоге? В полном типе произнесения, по-видимому, это невозможно, а в неполном?

Орфоэпические и орфофонические особенности нормы литературного языка, реализующиеся в текстах с преобладающим процентом полного типа произнесения, были продемонстрированы выше.

К сожалению, фонетические характеристики спонтанной речи изучены еще недостаточно, наблюдения над закономерностями спонтанных тестов носят в основном субъективный характер, так как являются лишь результатом слухового, а не серьезного экспериментально-фонетического анализа.

Основной причиной недостаточной изученности этого вопроса является, по-видимому, с одной стороны, нерешенность ряда вопросов, связанных с произносительной нормой литературного языка, с другой — сложностями чисто технического характера и в первую очередь трудностью получения экспериментально-фонетического исследования материала для изучения закономерностей спонтанной, разговорной речи.

Единственным экспериментально-фонетическим исследованием характеристик спонтанной речи (на материале согласных) является диссертация Н. И. Гейльман [].

Н. И. Гейльман записывала диалоги хорошо знакомых людей, не скованных условиями эксперимента и быстро забывающих о том, что их речь фиксируется. Результаты исследования показали, что спонтанная речь отличается от литературного языка как консонантной насыщенностью, так и распределением фонем по дифференциальным признакам.

Сильнее всего изменяется соотношение смычных и щелевых согласных за счет замены смычных на щелевые; меняются соотношения звонких и глухих (в силу более частого оглушения звонких по сравнению с озвончением глухих), шумных и сонорных (в силу оглушения сонорных и замены их на щелевые шумные) и твердых и мягких (за счет увеличения количества твердых).

Сравнение устойчивости групп согласных показало, что звонкие модифицируются чаще, чем глухие, мягкие — чаще, чем твердые, шумные — чаще сонорных.

Самая устойчивая характеристика — активный артикулирующий орган, с помощью которого образован согласный. В работе показано расширение допустимых пределов варьирования фонетических единиц, «размытость»

их фонетических характеристик. Эта «размытость» присуща и фонеме, и слову, и синтагме, и степень ее возрастает по мере возрастания степени неофициальности общения.

При этом ненормативность согласных составила 18 % (от общего числа), гласных — 7 %. Из 80 наиболее встречающихся слов — 5 % встретились в -х разных вариантах; 10 % — в -х; 0 % — в 4-х; 5 % — в пяти и более.

7 % словоформ, то есть 1/, ни разу не были произнесены в полной форме. Из 54 реализаций только  (7 %) были реализованы в соответствии с произносительными нормами современного русского языка. По-видимому, следует говорить о необходимости определения норм спонтанной речи как особого вида реализации текста.

Так, например, в полном типе произнесения встречалось произнесение конечных смычных как имплозивных (отсутствие фразы взрыва) (слова дом, Дон). В неполном типе имплозивными оказывались и шумные (год, ход). Ряд согласных вообще не произносился: /j/ — в 9 % случаев (например, слова если, еще, его) произносились как /esl’н/, /i’:у/, /ivу/;

/b’/ — в 16,6 % (тебя, тебе) как /t’ь/, /t’ьй/; /d’/ — в 15,1 % (ходит, видит) как /хуьt/, /vньt/, /с/ — 14,7 %, /v/ — в 1 % (в суффиксах и окончаниях -ого, -его, -ыва, -ива; /f/ — в 10,1 %.

Аффрикаты практически во всех случаях заменялись на щелевые: // на /’/, /с/ на /s/ (солнце /sуnsы/ вместо /sуnсы/, курочка /kъra’ka/ вместо /kъraka/ (в полном типе произнесения это оценивается как отклонение от нормы).

Ряд слов совпадал в произношении, менялась ритмическая структура слова. Так, одинаково были произнесены слова представляете и представляйте, приставляете и приставляйте, не пробыл и не пробовал, интересно и интересный, наши и нашей, вышила и вышла, отдела и одела, перекрывать и прикрывать.

Не было различий между фразами нету начальника и нет, у начальника; говорит директор и говори, директор; к году шел и год ушел; там развезут и там разве зуд; лещ чей? и лещей; и злюсь и из Люси и т. п.

Редукция заударных и предударных гласных была настолько сильна, что во многих случаях гласные исчезали, а иногда исчезали и заударные и предударные слоги. Так, слово конечно произносилось как /kn’й/, двадцать как [dvac], тридцать как [tr’ic], слушай как [slu], значит как /zna/ и /na’/, подождите как /pd’ь/.

Вместе с тем при беседе хорошо знакомых людей это не усложняет понимание, не мешает процессу коммуникации.

Рассматривая взаимоотношения фонетической системы разговорной речи и кодифицированного литературного языка, можно прийти к выводу, что сравниваемые системы очень близки, однако пределы нормативной вариантности разговорной речи — иные, и, следовательно, иными оказываются и нормы разговорной (спонтанной) речи в отличие от кодифицированного литературного языка.

Закономерности спонтанной речи должны быть внимательно изучены и описаны.

В практике обучения нормативному русскому языку различия между нормами литературного языка и спонтанной речи очень важно учитывать.

В фонологической системе русского языка наметился ряд закономерностей, определенных внутренних перестроек, которые могут привести и к некоторым изменениям в норме. В противопоставлении твердых согласных мягким не все потенциальные возможности этой категории исчерпаны. Еще может произойти увеличение числа пар согласных, противопоставленных по твердости/мягкости, может увеличиться или уменьшиться число позиций, в которых это противопоставление реализуется. Процесс увеличения числа позиций, в которых твердые и мягкие дифференцируются, происходит в современном языке за счет расширения противопоставления твердых мягким перед гласным переднего ряда /е/.

В сочетаниях С1С’ идет процесс замены первого мягкого согласного твердым, так как все позиции ассимилятивного слияния были позициями, где твердые согласные не противопоставлены мягким.

Намечается дальнейшее ограничение в употреблении гласных в безударной позиции. Если до сих пор это ограничение касалось только двух фонем из 6 — /е/ и /о/, гласных среднего подъема, то в настоящее время наблюдается тенденция к ослаблению функциональной нагрузки /u/. Как уже говорилось, в неполном типе произнесения часто происходит утрата противопоставления /u/ — /ы/ — после твердых (произнесение бюро как /b’irу/, разума как /rаzъma/). Следует отметить, что произношение это пока еще оценивается как просторечное.

Вероятно, в определенной связи с этим явлением стоит и распространение варианта /хуd’at/ и даже /хуd’it/ вместо широко распространенного в Москве еще 0 лет назад /хуd’ut/.

Норма — это идеал, к которому должны стремиться все говорящие. От успешной реализации этого стремления зависит не только чистота русской речи, но и будущее равновесие звуковой системы языка.

1. Бондарко Л. В., Вербицкая Л. А. и др. О типах произнесения и стилях произношения // Вопросы языкознания. 197, № .

. Вербицкая Л. А. Давайте говорить правильно! М.: Высшая школа.

199, 1998, 001, 00, 005, 008.

. Гейльман Н. И. Фонетические характеристики спонтанной речи (экспериментально-фонетическое исследование на материале согласных): автореф. дис... канд. филос. наук / Гейльман Н. И. Л.: 198.

4. Щерба Л. В. О нормах образцового русского произношения. Избр.

труды по русскому языку. М., 1957.

5. Martinet A., Walter. Dictionaire de la pronunciation francaise dans son usage real. — France-Expansion, Paris, 197.

игорь леонидович волгин — роввергаемый в трудные житейские и дился в 194 г. в Перми, куда во время войны семья была эвакуиро- литературные коллизии, жестоко пована из Москвы. Окончил МГУ. носимый не расположенной к нему В 1968 г. создает Литературную студию Московского университев текущее, он вряд ли мог помыста «Луч», существующую более 40 лет. Академик РАЕН, доктор лить, что весь ХХ век так или иначе филологических наук, кандидат исторических наук. Профессор факультета журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова и Литературного института им. А. М. Горь- в его память и в его честь.

кого. Член Союза писателей, СоюНетрудно заметить, что весь за журналистов, Международной Президент Фонда Достоевского. стоевским (и прежде всего то, что он живет в Москве. именовал «русской идеей» или «русским решением вопроса»), в гораздо большей степени связан с Москвой, нежели с Петербургом. Не случайно свое обращенное к России прощальное слово он произносит во время торжеств в честь своего великого земляка: в городе, который стал родиной их обоих и который, пожалуй, не являл больше гениев, равных им по духовной мощи. (Не в укор Петербургу, но из его болотных туманов не возник в ХIХ веке ни один великий поэт или романист. Я не говорю, разумеется, о веке ХХ — здесь несколько иная картина.) Достоевский родился и вырос в московской больнице для бедных, и, образно выражаясь, он остался в этой больнице навсегда. Я имею в виду не только терапевтический характер его творений. В названии его первого романа различим не один лишь любезный русскому интеллигентскому слуху социальный акцент. «Бедные люди» (ударение на втором слове) — это словно бы вздох мировой скорби — вздох по всему роду человеческому, а не только горевание об отсутствии вещественных благ. Бедный человек — человек несчастный, несовершенный, далекий от идеала. Это почти Божественная печаль о слабом и одиноком человеческом существе и вместе с тем его горестная самооценка.

С появлением Достоевского (и, справедливости ради, добавим — Толстого) Россия останавливает на себе «зрачок мира». Из области, до сих пор жадно поглощающей культурную энергию Запада, она сама становится сферой духовного излучения. Правда, могут возразить, что это свет уже погасшей звезды. Ибо то, о чем говорил Достоевский, не поддерживается ныне духовным ресурсом нации, переживающей тяжелейшую в своей истории ментальную катастрофу. Сколь ни горестно к этому возвращаться, приходится еще раз повторить: сегодняшняя Россия, несмотря на все наши ритуальные заклинания, все больше удаляется от Достоевского (как и он удаляется от нее). Снисходительно признаваемая миром в качестве бывшего поприща специфических, то есть нравственных, исканий (не имеющих, впрочем, прямого касательства к устроению «цивилизованной жизни»), она все чаще причисляется к сонму исторических маргиналов, завершивших свою мировую судьбу. У нас сегодня есть немалые шансы сделаться греками третьего тысячелетия, которые за умеренную мзду будут бодро водить любознательных интуристов по руинам некогда цветущей культуры, по нашим взятым под опеку ЮНЕСКО метафизическим Парфенонам: Пушкину, Достоевскому, Толстому... Нашим великим писателям, в отличие от нас, не пережить нашего исторического ничтожества. Отторгнутые от государственного тела России, они неизбежно превратятся в филологическую химеру, точно так же, как равнодушный к их «умствованиям» народ — в простой (по выражению Шатова в «Бесах») этнографический материал.

Одному из героев Достоевского принадлежит известная сентенция — «широк человек, слишком даже широк, я бы сузил». (Имелся в виду, очевидно, в первую очередь русский человек.) Вряд ли, однако, это соображение относилось к нашему государственному пространству. По прошествии немногим более века сузилась — причем в значительной мере — именно Россия, а обитающий в ней русский человек стал еще более широк — в смысле, еще более безразмерен, вмещая в себя такую сумму противоположных (и не всегда чистых) хотений, которые ставят под вопрос само его существование как разумного и исторически ответственного существа.

Я думаю, что широта, бесконечность и, может быть, непредсказуемость человека была для Достоевского вернейшим доказательством неизъяснимости Божественного промысла, подтверждением дарованной нам свыше свободы воли. Но, разумеется, автор «Карамазовых» предполагал наличие в нас того неделимого ядра, того нравственного стержня, который определяет границу дозволенного и именуется — как кому угодно — нравственным законом, совестью или Богом.

Достоевский верил в будущее своей страны и в то, что он необходим для нее. Он записал в своей последней тетради: «При полном реализме найти в человеке человека. Это русская черта по преимуществу, и в этом смысле я, конечно, народен (ибо направление мое истекает из глубины христианского духа народного) — хотя и не известен русскому народу теперешнему, но буду известен будущему».

Не следует обольщаться: «Бедных людей» или «Записки из подполья»

вряд ли можно отнести к насущной духовной пище «будущего народа».

Сегодняшние любители изящной словесности предпочитают поглощать «на ранних поездах» совсем иного характера тексты. И все же можно утверждать, что Достоевский врос в сердцевину нашего национального сознания.

Позволю себе процитировать здесь Александра Кушнера:

Швыряние денег в камин — жест знаковый и литературный. Да и шестизарядным револьвером пользовалась не одна только Вера Засулич (на чьем процессе, кстати, присутствовал автор «Дневника писателя»). Я клоню к тому, что Достоевский стал нашим культурным кодом, внутренним смыслом языка, «обликом речи». Он существует не только как историческое явление, но и как неотменимый семантический факт. Его невозможно вычесть из нашего совокупного опыта, как невозможно вычесть из него Пушкина, революцию, Сталина, Отечественную войну.

Конечно, Достоевский для России больше, чем Достоевский. Возможно, это не лучшая похвала для писателя, который хотел бы пребывать, положим, исключительно в области чистого художества. Но в такой стране, как Россия, Гоголю, Толстому и Достоевскому в какой-то момент становится «мало» одной литературы. Они вдруг начинают стремиться к тому, чем писатель, казалось бы, вовсе не обязан заниматься: они желают установить новые взаимоотношения между искусством и действительностью. Они жаждут воссоединить течение обыденной жизни с ее идеальным смыслом, сделать этот смысл мировой поведенческой нормой. Их высшая цель — изменение самого состава бытия, новое жизнеустроение.

Владимира Набокова, например, более всего раздражала в Достоевском именно «идеология». Он ценит у него только реальную живописную деталь — «кружок от вчерашней, должно быть, расплескавшейся рюмки с коньяком», отпечатавшийся на зеленом столе. В связи с этим Набоков называет Достоевского «зорким писателем» — похвала в устах автора «Лолиты»

немалая. Но тот же Набоков, приводя известные слова (чтение Раскольниковым и Соней Евангелия) «огарок уже давно погас в кривом подсвечнике, тускло освещая в этой нищей комнате убийцу и блудницу, странно сошедшихся за чтением вечной книги», замечает, что эта фраза не имеет «себе равных по глупости во всей мировой литературе» и что это «типично достоевский риторический выверт».

Мне уже пришлось однажды высказать (и по мере сил обосновать) предположение, что столь покоробившая Набокова фраза навязана или, может быть, даже вписана в текст «Преступления и наказания» редактором «Русского вестника» М. Н. Катковым1. Таким образом Катков как бы расшифровал художественную мысль Достоевского и перевел ее на язык «библейской публицистики». Иначе говоря, Катков впервые осуществил ту работу, которой не без успеха занимаются некоторые современные литературоведы. Он вычленил из указанной сцены ее эмблематический смысл, «ткнул в него носом» читателя, чем избавил последнего от труда собственных толкований.

Уверять присутствующих в том, что Достоевский — христианский писатель, кровно связанный с православным миропониманием, с православной традицией и т. д., — это значит ломиться в открытые ворота. Но когда эту истину пытаются доказать математически, сводя всю грандиозность его художественных усилий к единственной функции — иллюстратора и толкователя тех или иных библейских сюжетов, к «художественному переводу»

известных религиозных догматов на язык родных осин, то эти попытки свидетельствуют не столько о христианской сущности Достоевского, сколько о схоластичности нашего собственного сознания, на самом деле сугубо безрелигиозного, неофитского, судорожно пытающегося поменять прежние идеологические знаки на прямо противоположные. И когда серьезный исследователь пытается уверить нас в том, что зонтик в правой руке Степана Трофимовича — это аналог копья Георгия Победоносца, каковым копьем вступивший на святой путь Верховенский-старший в символическом плане романа поражает «премудрого змея» Ставрогина, то хочется спросить: что мешает нам узреть в зонтике тайный фаллический символ, тем более уместный в данном контексте, если вспомнить, что впереди Степана Трофимовича ожидает встреча с женщиной-книгоношей?..

Однажды я уже дерзнул определить подобный жанр как видения в литературоведении. Не исключено, пожалуй, что в неотдаленном будущем он сумеет полностью заместить традиционное введение в этот гадательный предмет.

См.: Волгин И. Пропавший заговор. Достоевский и политический процесс 1849 года. М., 000. С. 118–11.

Еще раз повторю очевидное: Достоевский — писатель глубоко христианский. Но он связан с христианством не каноническим, не ортодоксальнобогословским, не даже новейшим «богоискательским», а каким-то другим — преимущественно художественным — образом. Он писатель христианский, но прежде всего — писатель. Он мыслитель православный, но отнюдь не узкоконфессиональный и вообще не церковный. При этом автор «Записок из Мертвого дома» в высшей степени терпим к иноверию (вспомним прекрасный образ мусульманина Алея из названной книги). Смею предположить, что при своих глубоко христианских корнях (а возможно, как раз благодаря им) автор Пушкинской речи в художественном смысле — явление сверхконфессиональное. Более того, он в равной мере может быть близок как верующему, так и атеисту.

Его герои обладают тайным даром исторических и ментальных перевоплощений.

Как сказал в забытом самим автором (и, увы, так и не восстановленном нашими совместными усилиями) стихотворении Юрий Кублановский:

То, на что добропорядочный ученый извел бы не одну десть писчей бумаги (дабы доказать связь ставрогинского имморализма с умонастроениями Серебряного века), поэт заверяет одной строкой.

Итак, Достоевский принадлежит всем. Недаром архиепископ Иоанн Сан-Францисский (Шаховской) заметил, что «в сущности, весь мир уже находится в “Обществе Достоевского”, является его имплицитным (это важная категория) членом».

Именно поэтому наука о Достоевском тоже становится больше самой себя.

Но скажем еще об одном. О том, что благодаря Достоевскому внушает надежду.

Если персонажи Достоевского главным образом занимаются самосозерцанием, сосредоточенным, углубленным самоанализом (в чахотке, как Ипполит, в комнате-гробу, как Раскольников, в своих американских скитаниях, как Кириллов и Шатов, и т. д., и т. п.), то можно поручиться, что такой герой кончит петлей, пулей, Сибирью, то есть во всяком случае не самым лучшим образом. Самопоглощенность героев, их стремление посредством «ухода в себя» решить собственные проблемы приводит к результатам, зачастую прямо противоположным поставленной цели. Гипертрофированный голый самоанализ, самая изощренная рефлексия (при отсутствии, однако, «самовыделки», самоодоления, то есть реального нравственного действия) не способствует духовному возрождению героев, не подвигает их от «твари дрожащей» в направлении к «положительно прекрасному человеку». Напротив, диалектика, «выточившаяся, как бритва», может грозить ее носителю саморазрушением.

Знаменитое изречение Фалеса «Nosce te ipsum» («Познай самого себя») давно стало мировой банальностью, атрибутом сознания самодовольного и самодостаточного.

В пьесе Евгения Шварца мачеха наказывает Золушке: «Прибери в комнатах, вымой окна, натри пол, выбели кухню, выполи грядки, посади под окнами семь розовых кустов, познай самое себя и намели кофе на семь недель». Замечателен, однако, совет, который дает Золушке добрая фея: «Розы вырастут сами... А самое себя ты познаешь на балу». Оказывается, для этого вовсе не обязательно сидеть сиднем дома и предаваться медитации.

Во всем творчестве Достоевского последовательно осуществлен один обладающий неотменимой универсальностью принцип: познание самого себя невозможно без Другого. По отношению к отдельному человеку в этом качестве может выступать другой человек; по отношению ко всему человечеству функция Постороннего принадлежит, очевидно, Богу.

Путь самопознания и самоисцеления начинается у Достоевского как действие, направленное на Другого. Возрождение Раскольникова начинается не тогда, когда он размышляет в абсолютно замкнутом духовном пространстве, а когда из этого пространства вырывается вовне (пусть в данном случае это, как и у самого Достоевского, каторга), когда он начинает видеть Другого. Иван Карамазов, мучимый мировыми страданиями, тем не менее ничем не жертвует для прекращения таковых (если не считать эпизода, когда он, по некоторому размышлению, спасает от неминуемого замерзания пьяного мужика). Князь Мышкин, Алеша Карамазов, старец Зосима — это наименее рефлексирующие натуры Достоевского: все они — в разной, разумеется, степени — люди поступка.

Святитель Игнатий Брянчанинов, отец современного иночества, свидетельствует, что о монахах, пришедших в монастырь «спасаться» (то есть спасать лично себя) и вполне преуспевших в этом занятии, монастырские насельники говорят: «Свят, да не искусен».

В романном мире Достоевского человек может познать самого себя не путем чистого умозрения, не с помощью логических процедур (сколь бы изощренными последние ни были) и даже не в результате внутреннего озарения, а только через реальные действия, поступок, благое (или неблагое) деяние. (Недаром физиолог Ухтомский заметил, что Достоевский как художник обладает «доминантой на лицо другого».) Замкнутые, интровертные самопознавательные модели не срабатывают в этой системе координат.

Только экстравертное мироповедение, выход к Другому (что у Достоевского почти всегда имеет религиозную подоснову, означая также шаг к Богу) дает шанс для личного спасения и возрождения.

Эта методология распространима и на национальные общности, которые, будучи замкнуты только на самих себе, никогда не смогут постичь, что же они есть на самом деле.

Достоевский впервые констатировал одну из важнейших интенций мирового исторического процесса. Как и отдельный человек, народ, нация, этнос и т. д. могут осознать себя только на стыке культур, будучи доброжелательно открыты Другому или в борении с ним. Всемирная отзывчивость — это не только поле напряженного культурного диалога, это непременное условие самоосуществления России, исполнения ею своей исторической задачи.

В ксенофобии — религиозной или бытовой — видит Достоевский причину гибели Иудейского царства и двухтысячелетнего рассеяния еврейского народа. Отъединенность от мира низводит любой народ до положения «малого», разрушает его государственность, выводит его за рамки всемирно-исторического процесса. Великой может быть нация, духовно открытая «чужому», способная это «чужое» творчески осмыслить и претворить в «свое».

Только в процессе контакта с «чужим», в точке контакта происходит самораскрытие и самопознание нации, дается импульс ее дальнейшему духовному поступательному движению. Нация, как и отдельный человек, не может познать самое себя без взаимодействия с Другим. Национальная культура, замкнувшаяся в самой себе, обречена на вырождение и исчезновение.

Весь ход современной истории свидетельствует о том, что теперь не только Россия, но и весь мир «стоит на какой-то окончательной точке, колеблясь над бездной». И если воспользоваться метафорой Семеновского плаца, можно сказать, что человечество уже как бы взошло на эшафот, и неизвестно, будет ли оно в последний момент помиловано. Но если, к счастью, это случится и всемирная история продолжит свой победительный бег, извлечем ли мы из нашего смертного опыта такой же урок, какой усвоил Достоевский? Послужит ли эта милость (если она будет явлена) нашему духовному возрождению?

Говорить: «Достоевский — наш современник», мне кажется, было бы слишком самонадеянно и даже отчасти снисходительно по отношению к нашему герою. Люди, жившие с ним в одну эпоху, за редким исключением не смогли оценить ни его реальные писательские масштабы, ни степень его будущего воздействия на духовные судьбы мира. Достоевский совпал не с каким-то отдельным периодом нашей истории. Он совпадает со все еще длящимся историческим временем и одновременно не совпадает с ним, ибо оказывается всегда впереди. Он мог бы сказать о себе словами поэта: «Нет, никогда ничей я не был современник...»

Достоевский совпадает с Россией как таковой, с Россией онтологической — с той, которая пребывает, но какой она в каждый конкретный момент времени никогда не была и, по-видимому, не будет. Он воплощает в себе дух утопии и антиутопии одновременно. Он есть задача неисполнимая, однако же требующая решения.

Надо приложить немало усилий, чтобы ощутить себя современником Достоевского.

чистый, нетленный свет, по которому русские узнают (чуют) друг друга. «Посмотришь на русского человека острым глазком... Посмотрит он чего нельзя с иностранцем»2. Думаю, что безупречный мастер в выражении «мимолетного» В. В. Розанов в своем высказывании подразумевал помимо особой душевной пластичности, восприимчивости-чуткости, подлинности проявления, таинственного ощущения родства, преДостоевский Ф. М. Собр. соч. в достоевсКий асКетиЧесКий (в четвертом поколении). Доктор культурологии, профессор. В Санкт-Петеридеал руссКой бургском государственном университете культуры и искусств читает курсы духовности* культурологии, культуры Византии, со дня рождения конкурса «Служение Отечеству: собыФ. М. Достоевского тия и имена», проводимого Межрегиональным общественным фондом «Центр (1821–1881) Национальной Славы России». Изучает проблемы самобытности русской духовности и культуры. В монографиях «Византийская традиция и русская культура» (001), «Византийская традиция в Работа выполнена при финанвизантизма в русской философии кульсовой поддержке РГНФ. Грант туры и византиноведении, государствена жде всего, присущую русской душе неизбывную устремленность к единению с благодатной духовной силой.

Название статьи, на первый взгляд, казалось бы, парадоксальное, призвано подчеркнуть, что «внутренней формой», хочется сказать — внутренним пламенем творчества Ф. М. Достоевского является сокровенное духовно-сердечное упование русского человека на освобождение от греха, благодатное преображение, возможность реальной жизни во Христе. Речь идет о мистическом опыте Богообщения, поиске Царства Божия, имеющегося в самом человеке: «Царствие Божие внутрь вас есть» (Евангелие от Луки: 17, 1) (« »). Согласно святоотеческому учению, в потаенной келье сердца человек обретает вход в Царство Небесное.

Преподобный Исаак Сирин (VII в.) пишет: «Постарайся войти во внутреннюю клеть свою и узришь клеть небесную. И первая, и вторая — одно; одним входом входишь в обе. Лествица в Небесное Царство находится внутри тебя, она существует таинственно в душе твоей»1.

«Народ русский в огромном большинстве своем православен и живет идеей Православия в полноте, хотя и не разумеем эту идею отчетливо и научно» (Ф. М. Достоевский).

Характерная сущность православной духовности впервые в истории была воплощена в византийском аскетическом опыте, исихазме и мистическом богословии Фаворского Света св. Григория Паламы.

Византии суждено было стать Одигитрией Руси, Путеводительницей в горний мир, открывшей наши очи духовному зрению. «Все мы являемся чадами византийской культуры», — напишет во второй половине XIX в. К. Н. Леонтьев, автор трактата «Византизм и славянство» (1875).

«Кто не понимает Православия, тот никогда не поймет и народа нашего»

(Ф. М. Достоевский). Вместе с тем, говоря о духовно-культурной преемственности Византии и Древней Руси, необходимо подчеркнуть ряд моментов.

Во-первых, Византия и Россия — два преемственно и тесно связанных, но различных культурно-исторических мира, два «типа духовности», ибо «всецелое усвоение одним народом от другого его религиозной идеи не есть еще усвоение и всей культуры последнего, всего его культурного строя»4.

Во-вторых, говоря о Крещении Руси в византийской купели, необходимо подчеркнуть очень важный факт, обычно остающийся без внимания.

Дело в том, что рубеж X–XI вв. был в Византии временем напряженного горения веры, сильнейшего возвышения аскетической духовности, расцвета монастырской жизни Афона, проповедей преподобного Симеона Нового Богослова (96–10), одного из наиболее мистичных богословов, «поэта Божественной любви». В искусстве5 этого периода возродилось едва ли не Отечник. Избранные изречения святых иноков и повести из жизни их, собранные епископом Игнатием (Брянчаниновым). М., 1985. С. 49.

Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1876 / Достоевский Ф. М. Мысли.

Высказывания. Афоризмы. Париж: Издательство «Пять континентов», 1975. С. 11.

Аверинцев С. С. Византия и Русь: два типа духовности / Новый мир, 1988.

№ 7, № 9.

Астафьев П. Е. Национальность и общечеловеческие задачи // Астафьев П. Е.

Философия нации и единство мировоззрения. М., 000. С. 4.

Стиль, который может быть назван подлинно византийским, сформировался в иератическом искусстве мозаик Равенны (VI в.). Из всех стилей, созданных когда-либо византийскими художниками, именно этот стиль глубже и строже выражал крайнее из его аскетических направлений, стремление к отрешенной духовности в ее абсолютной полноте. Это более соответствовало монашеским идеалам, чрезмерным, непосильным для мирской среды, хотя и устремлявшейся к ним. Таким образом, Древняя Русь с самого начала своей христианской жизни приняла от Византии все самое духовно насыщенное, что она могла дать, восприняла ориентацию на максимальные духовные ценности, как норму и единственно возможный путь1.

В-третьих, Древней Руси выпало на долю завершение многовековой грандиозной «постройки синергийной культуры, вобравшей в себя весь опыт христианского аскетического Востока». Византии, павшей под натиском турок, не суждено было полноценно реализовать культурный потенциал, накопленный в ее последних богословско-аскетических прозрениях. Древнерусская церковно-художественная культура во многом явилась вершиной всей восточнохристианской культуры, берущей свое начало в поздней античности. Главная линия преемственности художественной культуры от эллинизма и раннего христианства через Византию до Древней Руси состояла в стремлении выразить умопостигаемые и умонепостигаемые духовные ценности в чувственно воспринимаемых формах. Многоглаголевой Византии, в горячих спорах выработавшей православную догматику, Русь противопоставила «умное молчание»: монашеское аскетическое делание, «умозрение в красках» (икону) «звуковоплощенную молитву» (знаменный распев), «монументальное богословие» (самобытное зодчество: древнерусский храм невозможно спутать с византийским). Вместе с тем на Руси было прекрасно известно и о богословских прениях, например о победе святителя Григория Паламы в полемике с Варлаамом на соборе 15 г.

В исследовании, посвященном прп. Андрею Рублеву, выдающийся русский историк искусства М. В. Алпатов делает ключевое умозаключение:

«Создание Рублева так и осталось неизвестно за пределами Московской Руси. Но можно думать, что если бы «Троица» стала известна византийцам, они признали бы в ней счастливое завершение (курсив Г. С.) своих многовековых исканий»4.

В-четвертых, в «Троице» Андрея Рублева, написанной «в похвалу преподобному Сергию», воплощен идеал жизнестроительства русского народа — православный идеал, сердечно-целостно воспринятый из Византии, высветленный и согретый русской душой. Перед нами обновление как подлинное существование христианской традиции, раскрытие того, что еще нераскрыто, что прикровенно существует в глубинах народного духа. Говоря словами Достоевского, — «раскрытие перед миром русского Христа».

суть православной духовности. Великий расцвет такого типа искусства приходится на первую половину XI в.: мозаики Осиос Лукас в Фокиде, Неа Мони на Хиосе, древнейшие мозаики Сан-Мрако в Венеции, мозаики и фрески Софии Киевской.

Попова О. С. Византийская духовность и стиль византийской живописи VI– XI вв. (Равенна и Киев) // Византийский временник. М., 1998. Т. 55 (80). Ч. .

С. 16–1.

Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, 000. С. 18.

Бычков В. В. К вопросу о древнерусской эстетике (методологические заметки) // Проблемы изучения культурного наследия. М., 1985. С. 400.

Алпатов М. В. Рублев и Византия // Алпатов М. В. Этюды по истории зарубежного искусства. М.: Искусство, 1967. Т. 1. С. 111.

Спустя пятьсот лет после паламитских споров «богословие света» явило себя в духовном мистическом опыте прп. Серафима Саровского как критерий познания благодати, Самого Бога1. В Новое время русский духовный идеал был отчетливо сформулирован одним из классиков отечественной философии, представителем ее магистрального направления, «метафизического персонализма» (Н. П. Ильин), П. Е. Астафьевым (1846–189): «Душа человеческая — всего дороже. Таков основной мотив Православия, самодержавия и всей народности нашей». Внутренняя Красота, Божье дыхание в душе и есть самое главное, самое ценное, существенное. В XX веке И. А. Ильин (188–195) писал, что из глубины Православия родилась в нас эта уверенность, что священное есть самое главное в жизни, без него жизнь становится унынием и пошлостью.

Традиция «умного делания» в Византии получила, как известно, свою письменную фиксацию в аскетических святоотеческих сочинениях. Характерно название сборников этих творений — «Филокалия» («», на церковно-славянском — «Добротолюбие». Впервые название «Филокалия»

появляется благодаря св. Василию Великому (IV в.), озаглавившему так сборник сочинений своего учителя Оригена, составленный в его память.

По-гречески «филокалия» буквально означает любовь к красоте. Но Красота — одно из имен Бога в Византии, так же, как и Добро4.

Термин «филокалия» для православной Византии был не менее важен, чем для языческой Греции термин «калокагатия»5. Филокалия — запечатленный в слове аскетический опыт, наследие «науки из наук», «художества из художеств», как называют аскетику Святые Отцы. Конечная же цель аскетики — целенаправленное приготовление духа, души и тела к встрече со Христом.

Суть православной аскетики сконцентрирована в словах апостола Павла: «Сам же Бог мира да освятит все во всей полноте, и ваш дух, и душа, и тело во всей целостности да сохранятся без порока в пришествие Господа Иисуса Христа» (1 Фес. 5, ). В этих словах говорится о встрече человека со Христом. Под Пришествием Господа Иисуса Христа здесь подразумевается и пришествие, которого сподобились и сподобляются отдельные подвижники в процессе православного аскетического подвига еще и в этой жизни, и в этом мире. Пришествие — не только факт мировой истории, но и факт, раскрывающийся в личном, внутреннем опыте православной жизни.

Человек призван участвовать во встрече с Христом всем своим существом, «во всей полноте». Именно в этом сохранении без порока духа, души и тела, целенаправленное приготовление их к встрече со Христом и заключается назначение (курсив Г. С.) аскетики, «функция которой сводится к Лосский В. Н. Богословие Света в учении св. Григория Паламы / Лосский В. Н.

По образу и подобию. М., 1995. С. 71.

Астафьев П. Е. Национальность и общечеловеческие идеалы / Астафьев П. Е.

Философия нации и единство мировоззрения. М.: Москва, 000.

«Бог есть Красота, Сверхкрасота, Всекрасота, без начала и конца, безо всякого изъяна, источник и прообраз всякой красоты и всех красот» (св. Дионисий Ареопагит).

Прохоров Г. М. Дионисий Ареопагит. Сочинения. Толкования Максима Исповедника. СПб.: Алетейя, 00.

Калокагатия — (: от — прекрасный, — хороший), понятие прекрасно-доброго, выражающее представление о синкретическом единстве этического и эстетического, нравственного и физического совершенства.

сознательному контролю за всеми процессами, протекающими на духовном, душевном и телесном уровнях, а также к правильной координации этих процессов между собой»1. В. И. Мартынов определяет аскетику как процесс, приводящий все силы и уровни человеческого существа в такой порядок, при котором возникают реальные предпосылки для соединения человека с Богом. Дух — та область человеческого существа, в которой происходит непосредственная встреча с Богом. «Душевный человек не принимает того, что от Духа Божьего, потому что почитает это безумием; и не может разуметь, потому что о сем надобно судить духовно (1 Кор. , 14). Око духа раскрывается только в результате телесных и душевных трудов, которые составляют область аскетики в общепринятом смысле слова, аскетики как системы упражнений, ограничений, выводящих человека из тиранического подчинения миру. Без трудов души и тела око духа не откроется, и человек так и не встретится с Богом.

Конечная же цель аскетики — преображение сознания, достижение состояния внутренней молитвы.

Аскетика являет собой теоретико-практические указания для особо возлюбивших Бога, для монашествующих, людей, «не имеющих в себе ничего, что не было бы обращено к Богу». (В. И. Мартынов). Византийский император Алексей Комнин (1081–1118) говорил, что монахи — это соль земли православной, свет миру. Монашество освещало миру путь на Небо, оберегало его от нравственной порчи, оцерковляло жизнь светскую и гражданскую.

Монашеству принадлежит совершенно исключительная роль в русской культуре XII–XVII вв., когда над всей русской стихией как будто виднеется черный монашеский клобук. Русь этого периода может быть названа «страной монахов и преподобных»4. Стремление к монашеской жизни сопоставимо только с непревзойденными образцами ранневизантийского подвижничества IV–VI вв. в Египте и Сирии. Именно аскетическое подвижничество в лике преподобного Сергия Радонежского выработало русский духовный идеал на многие столетия. «...Фигура монаха являлась реальным центром не только духовной, но и социально-политической и культурной жизни,… вся общественная жизнь была ориентирована на аскетический подвиг... Святая Русь — это конкретная, реально существующая форма синергийной культуры5. Святая Русь — это версия преображения земного мира в икону мира небесного»6. На Руси святость стала высшей духовной ценностью. В XIV в.

Константинопольский патриарх Филофей Коккин в 155 г. благословляет преподобного Сергия золотым мощеносным крестом, а в 170 г. в послании Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, Русский Путь, 000. С. 41.

Соколов И. И. Состояние монашества в Византийской церкви с середины IX до начала XIII века. СПб.: «Издательство Олега Абышко», 00.

Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, Русский Путь, 000. С. 181.

Синергия (букв. — сотрудничество, соработничество) — соединение тварной, человеческой, энергии, с нетварной, Божественной, соработничество человека и Бога. Сущностью культуры Московской Руси и является принцип синергийности, способность человека к соединению с Красотой как с нетварной энергией.

Мартынов В. И. Культура, иконосфера и богослужебное пение Московской Руси. М.: Прогресс-Традиция, Русский Путь, 000. С. 181–18.

святому благоверному Великому князю Дмитрию Ивановичу называет русских «святым народом»: «для вас (русских), этого обитающего в тех краях святого христова народа ( ), за страх перед Богом, за любовь и веру (вашу), молюсь и люблю всех вас, как уже сказал, больше, чем другие (народы)»1.

Итак, русской душе присуще стремление к православному идеалу, воплощенное в полной мере в аскетической практике монашества. Именно здесь лежат корни идеи Достоевского о том, что спасение России придет из иноческой кельи. Его влекла фигура русского инока. В письме А. Н. Майкову Достоевский пишет о монастыре: «В этом мире я знаток и монастырь русский знаю с детства».

Но откуда проистекает исключительная отзывчивость, «всеоткрытость»

русского человека Православию? Вспомним прозрение Ф. И. Тютчева, слова, раскрывающие идею сокровенной родственности русско-славянской природы православному духовному идеалу: «Русский человек — христианин не только в силу Православия своих убеждений, но еще благодаря чему-то более задушевному, чем убеждения. Он — христианин в силу той способности к самоотвержению и самопожертвованию, которые составляют как бы основу его нравственной природы...».

Достоевский таинственно, глубинно связан с Россией. Одним из важнейших, неотъемлемых качеств русской классической литературы и философии является «познание самой России и созерцание Ее тайны. Для русской души самый кардинальный вопрос есть вопрос: «Что такое Россия?» Познание России являет собой «соборное делание». Через художественный мир только одного Достоевского невозможно открыть всю Россию. Но Достоевский принадлежит к тем русским писателям (Пушкин, Гоголь, Тютчев, Лев Толстой), без которых сущность России не постижима. Достоевский продолжает в русской литературе линию Гоголя, «пророка православной культуры» (В. В. Зеньковский), раскрывшего в своей духовной прозе идею сущностной религиозности русской культуры. Достоевский скажет, что «Россия навсегда осталась у ног Христа», что «в судьбах настоящих и в судьбах будущих православного христианства – в том и заключена вся идея народа русского, в том его служение Христу и жажда подвига за Христа.

Жажда эта истинная, великая и не переставаемая в народе нашем с древнейших времен, непрестанная, может быть, никогда, — и это чрезвычайно важный факт в характеристике народа нашего и государства нашего»5.

Существует феномен особой связанности русского и России. Русский только тогда становится русским, когда он весь проникнут Россией, когда Медведев И. П. Русские как «святой народ»: взгляд из Константинополя XIV в. // Византийское богословие и традиции религиозно-богословской мысли в России. СПб, 000. Вып. . С. 8–88.

Цит. по: Лосский Н. О. Достоевский и его христианское миропонимание / Ф. М. Достоевский и Православие. М.: Отчий дом. 1997. С. 6.

Сочинения Тютчева Ф. И.: Стихотворения и политические статьи. СПб., 1990. С. 475.

Мамлеев Ю. Философии русской патриотической лирики / Горичева Т., Мамлеев Ю. Новый Град Китеж. (Философский анализ русского бытия). Париж:

Беседа, 1989. С. 91.

Достоевский Ф. М. Дневник писателя. 1876 / Достоевский Ф. М. Мысли.

Высказывания. Афоризмы. Париж: Издательство «Пять континентов», 1975. С. 11.

он слышит ее внутреннюю музыку, созерцает ее Лик, постигает ее сердцем:

«Я скажу не надо рая, дайте Родину мою» (С. Есенин), «О России петь, что стремиться в храм» (И. Северянин), «Русь! Иль во мне, в душе самой уж расцветаешь ты незримо» (В. Набоков). Удивительную последовательность внутреннего роста смыслов в душе русского человека, логику его приобщения к Логосу гениально выразил Н. В. Гоголь: «А не полюбивши России, не полюбить вам своих братьев, а не полюбивши своих братьев, не возгореться вам любовью к Богу, а не возгоревшись любовью к Богу, не спастись вам». «...Если вы действительно полюбите Россию, вы будете рваться служить ей»1. Любовь к России — это исток русской духовности, которая благодаря Православию обрела свою форму, способность к осознанию самобытности и, соответственно, места в мировой культуре в качестве русско-славянской части восточно-христианской цивилизации, входящей в Pax Christiana.

Великая русская литература — «серьезное дело серьезного народа»

(Л. Н. Толстой), высокое служение России. Не случайно французский литературовед Мельхиор Вогюэ, читая Достоевского, писал, что здесь не литературой пахнет. Достоевский утомляет, как чистокровные лошади. Великая русская литература — перерастает рамки беллетристики, становясь инструментом созидания жизни, всего ее духовно-душевного состава. Это поиск и путь к Истине. П. А. Флоренский подчеркивал присущее русским отношение к истине как существу живому. «Обращаться со словом нужно честно. Оно есть великий подарок Бога человеку» (Н. В. Гоголь). В особой роли литературы и философии в нашей культуре проявляется почтительное отношение к слову, воспринятое Русью от Византии. «...Русский язык стал звучащей и говорящей плотью». «Эллинистическую природу русского языка можно отождествить с его бытийственностью». Каждое слово словаря Даля есть орешек акрополя,... наш маленький Кремль». Подлинная русская литература не терпит подделок, неправды, неискренности. Отсюда иногда некоторая шероховатость, как бы неуклюжесть, едва ли не корявость, неотделанность стиля.

Но отсюда же и глубинная, жизненная правда, естественность и истинность.

Характерно восклицание Л. Н. Толстого после прочтения одного из сочинений Тургенева: «Тургенев опускается до приемов».

Достоевский с очевидностью показал, что именно святость, стремление к чистому сердцу4 («Сердце чисто созижди во мне, Господи»), благодатному, Гоголь Н. В. Выбранные места из переписки с друзьями. Нужно любить Россию (Из письма к гр. А. П. Т.....му). 1844 / Гоголь Н. В. Нужно любить Россию.

М.: Русская симфония, 007.

Русская литература заключает в себе глубочайшие философские и религиозные искания и прозрения. И хотя «людям, озабоченным реальными делами и вещами, смыслы, идеи, умозрения и вся философия представляются пустыми призраками», «...метафизика господствует над миром и изменяет его своими формулами»

(курсив Г.С.) // П. А. Бакунин «Запоздалый голос сороковых годов: (По поводу женского вопроса). – СПб.: тип. В Безобразова и К°, 1881. — С. V.

Мандельштам О. Э. О природе слова / Мандельштам О. Э. Слово и культура: Статьи. М.: Сов. писатель, 1987. С. 58.

Ф. М. Достоевский, решив возобновить издание «Дневника писателя», писал (письмо И. С. Аксакову от 4 ноября 1880 г.): «Вам дружески признаюсь, что, предпринимая с будущего года «Дневник», часто и многократно на коленях молился Богу, чтобы дал мне сердце чистое, слово чистое, безгрешное, нераздражительное, независтливое» / Цит. по: Андреев И. М. Русские писатели XIX века. М., 1999. С. 0.

синергийному существованию составляет фундаментальную основу русской духовности. Восприятие Достоевского без понимания его глубинной укорененности в православной духовности ведет к искажению подразумеваемых писателем смыслов. Например, в современной культуре истолкование обмирщенным сознанием употребляемых писателем слов «красота», «всечеловечность» вне породившего их церковного контекста нередко лишает их высокой духовной составляющей, ведет к одномерному восприятию. Достоевский говорит о горней Красоте, Красоте как одном из имен Бога. А, говоря о всеотзывчивости, всечеловечности русского человека, его призвании «быть братом всех людей», подразумевает его призвание к стоянию в Истине, способность Ее хранить, чтобы раскрыть всем ищущим и взыскующим, то есть говорит о верности православной, кафолической1, всеобъемлющей вере.

«Русский человек ничего не знает выше христианства, да и представить не может... вникните в Православие: это вовсе не одна только церковность и обрядность, это живое чувство, обратившееся у народа нашего в одну из тех основных живых сил, без которых не живут нации».

Для Достоевского ни человек, ни созидаемая им культура не могут жить без идеала. В России этот идеал Православие. Но как возможна православная культура? Ключевой характеристикой православной культуры является синергия как единство человеческих усилий и божественной благодати. Не есть ли путь постижения Бога неминуемое отречение от человека в себе?

В романе «Идиот» Достоевский, казалось бы, дает именно такой ответ.

«Князь Мышкин — это человек, который...имеет доступ к Божественной стихии мира». «Если в душу светит и вливается эта стихия, человек субстанционально становится добрым и милостивым; зло в нем преодолевается и человек становится существенным». «Он также внутренне убежден, что каждый человек обладает этими святыми воротами и носит в себе освященный остов метафизического добра».

«Неужто, — задается вопросом И. А. Ильин в статье «Образ идиота у Достоевского», — можно достигнуть сверхчеловеческого, став лишь неполноценным человеком?...только ценою отречения от человека в себе?» И отвечает, что в «Братьях Карамазовых» Достоевский показал двух благочестивых:

«здорового, но чистого сердцем старца Зосиму и его любимца Алешу Карамазова, в котором бушует необузданная стихия карамазовских страстей и который, тем не менее, идет по жизни чистым. Путь князя Мышкина, таким образом, не единственный возможный путь на земле. Есть и другие пути»4.

«Русский человек плохо знает Евангелие, но Христа он знает». Именно погружаясь во внутренний мир русского человека, Достоевский все более открывал для себя Христа. Что касается святоотеческой литературы, то обратимся к свидетельству Н. С. Лескова, который лично знал Достоевского «и имел неоднократно поводы заключить, что этому даровитейшему человеку, страстно любившему касаться вопросов веры, в значительной степени — (греч.) всеобъемлющий, универсальный.

Достоевский Ф. М. Записная книжка /Достоевский Ф. М. Мысли. Высказывания. Афоризмы. Париж: Издательство «Пять континентов», 1975.

Ильин И. А. Образ идиота у Достоевского / Ильин И. А. Собр. соч. в 11 т.

Т. 6. Кн. . С. 80.

не доставало начитанности в святоотеческой литературе, с которою он начал свое знакомство в довольно поздние годы жизни, и по кипучей страстности своих симпатий не находил в себе спокойности для внимательного и беспристрастного ее изучения»1. Вместе с тем отметим специальную работу, посвященную анализу святоотеческих источников творчества Ф. М. Достоевского. Это книга С. Сальвестрони «Библейские и святоотеческие источники романов Достоевского» (СПб.: Академический проект, 001). Событием 010 г., предшествующего двум памятным датам, связанным с Достоевским, стал выход двухтомника «Евангелие Достоевского».

Христианский гуманизм Достоевского, как и образ Алеши Карамазова, вызвал неприятие со стороны К. Н. Леонтьева. Философ, проходивший «школу аскетизма» в Оптиной пустыне в течение ряда последних лет своей жизни, утверждавший, что в России либерализм пропитал и церковное сознание, следовательно, необходима культура сурового греческого Православия монашеского типа, выразил свое отношение в статье «Наши новые христиане. Против розового христианства Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского». К. Н. Леонтьев старался убедить читателя, что Достоевский и Толстой недостаточно хорошо знают святоотеческую литературу и делают, соответственно, неверные выводы, как бы приземляя, «облегчая» христианство в угоду слабой человеческой натуре. Отзыв на эту статью написал Н. С. Лесков4, в свою очередь показавший, что Леонтьев излишне самонадеян относительно глубины своего знания византийско-аскетического наследия.

К. Н. Леонтьев упрекал также Достоевского в искусственности образа Алеши Карамазова, говоря, что подобных монахов нет в современных русских монастырях. Однако очень прозорливое замечание принадлежит В. В. Розанову, который, как известно, с большой теплотой и симпатией относился к Леонтьеву. И, может быть, как никто, видел и понимал суть его натуры. («Изумительно чистое сердце, настоящая жемчужина на дне моря в своей Оптиной пустыне».) Розанов писал, что Достоевский показал тип монаха, который был свойственен ранней Византии, золотому «веку патристики». Именно в этом монашестве Достоевский видел спасение России, надеясь, что оно придет из сердца ИНОКА, воспринявшего очистительный свет преображения5. «Стяжи дух мирен, и тысячи вокруг тебя спасутся»

Лесков Н. С. Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви) / Лесков Н. С. О литературе и искусстве. Л.: ЛГУ.

1984. С. 119.

Евангелие Достоевского / В -х. т.: Т. 1: Личный экземпляр Нового Завета 18 года издания, подаренный Ф. М. Достоевскому в Тобольске в январе 1850.

Т. : Исследования. Материалы к комментарию. М.: Русскiй Мiръ, 010.

Сначала под духовным водительством о. Климента Зедергольма, затем, после его ухода из жизни, под окормлением великого старца Амвросия Оптинского, принявший там монашество, погребенный в Гефсиманском скиту Троице-Сергиевой Лавры, в которую он переехал, исполняя послушание своего духовного отца.

Лесков Н. С. Граф Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский как ересиархи (Религия страха и религия любви) / Лесков Н. С. О литературе и искусстве. Л.: ЛГУ. 1984.

«Если удастся, то сделаю дело хорошее: заставлю сознаться, что чистый, идеальный христианин — дело не отвлеченное, а образно реальное, возможное, воочию предстоящее, и что христианство есть единственное спасение Русской Земли ото всех ее зол» / Достоевский Ф. М. Из письма к Н. А. Любимову, секретарю «Русского вестника», 11 июня, 1876 г.

(прп. Серафим Саровский). После посещения Оптиной Пустыни Достоевский сделал запись: «Удивятся же все, если скажу я, что спасут Россию молитвы этих смиренных старцев, ищущих покоя и уединения».

В размышлениях Достоевского значительное место занимает в связи с Православием «Восточный вопрос»1 и взаимоотношения Русской Церкви с христианским Востоком.

В «Дневнике писателя» за ноябрь 1877 он писал: «Восточный вопрос есть в сущности своей разрешение судеб Православия... Утраченный образ Христа сохранился во всем свете чистоты своей в Православии». Достоевский становится одним из борцов за преодоление насильственной изоляции Русской Церкви, обусловленной петровскими реформами и последовавшей за ней секуляризацией с лютеранским уклоном. Он видит неблагоприятные последствия отрыва Русской Церкви от христианского Востока, что проявилось, например, в исчезновении в России старчества, оставив русский народ и монашество без этой высшей формы духовного окормления. «России...

полезно теперь, на некоторое время, забыть хоть немножко Петербург и побывать на Востоке», — пишет Достоевский. Мыслитель говорит о необходимости преодоления разобщенности между православными народами, видит церковное разрешение Восточного вопроса в объединении всех православных народов и созыве Вселенского Собора.

Достоевский, «тайновидец духа», прозрел, что в России давно и сложно перемешаны две культуры, говоря терминами К. Н. Леонтьева: византийско-аскетическая (культура преображения человека, запечатленная в византийском «Добротолюбии», старчестве, русском идеале святости) и прогрессистско-эвдемоническая (утилитарная, связанная с поклонением вещам, стремлением к комфорту и внешнему удобству жизни). Как писал К. Н. Леонтьев: «Живем мы, правда, все в одно время, но живем не одним и тем же... Я верю, что в России будет пламенный поворот к Православию, прочный и надолго... Я верю этому, потому что у русских болит душа...

Православие или, другими словами, культура византийского аскетизма (выделено Г. С.), есть единственный противовес всеобщего, мелкого удовольствия».

Достоевский — представитель подлинно русского искусства, искусства, которое говорит человеку о его призвании к горнему как идеалу и животворному источнику земного бытия. «В чем сила русского искусства, русской литературы (кроме таланта самого по себе)?» — спрашивал Г. В. Свиридов и отвечал: «Я думаю, она в чувстве совести». Совесть же — это голос Бога в душе. Характерно в этом отношении понимание искусства, которое принадлежит И. А. Ильину. Мыслитель говорит о «художественном искусстве» как о собственно искусстве: «художество дает опытное переживание священной глубины в привычно-несвященных образах действительности.

Истинное искусство говорить человеческому духу о Духе и духовном; и чем См. освещение позиции Достоевского по отношению к Восточному вопросу в недавно вышедшей книге. В. А. Котельникова «“Что есть Истина?” Литературные версии критического идеализма». СПб.: Издательство «Пушкинский дом», 010.

С. 96–1.

К. Н. Леонтьев. 4-ое Письмо с Афона. .08.187 // Начала, 199, № .

Свиридов Г. В. Музыка как судьба. М.: Молодая гвардия, 00. С. 16.

художественнее эта речь, тем ближе искусство подходит к религии, — не в том смысле, что оно выбирает конфессиональные образы и темы, но в том смысле, что оно раскрывает в самом простом, обыденном, светском образе, в с виду незначительной теме — сокровенную значительность, предметную глубину, духовный огонь. Божий луч, Божие веяние и присутствие. И в этом его очистительная сила»1.

Каждый подлинный писатель приходит в мир со своим «новым словом»

(Ап. А. Григорьев). «Новое слово» Достоевского заключалось в том, чтобы «при полном реализма найти в человеке человека», найти в нем образ Божий, раскрыть в человеке его призвание к горнему, его стремление ко Христу. И, соглашаясь с Н. Н. Страховым, что Достоевский раскрыл русского человека в ситуации трагической борьбы за самого себя (в то время как Лев Толстой — в ситуации твердой верности русского своим национальным инстинктам), представляется невозможным принять мысль философа о том, что художественный гений Достоевского заключался, скорее, в изображении борьбы с властью извращенных идей над душой русского человека, чем в постижении фундаментальной природы этой души.

Достоевский раскрыл реальность живого родника духа, которого жаждет русская душа, которым она укрепляется и живится.

Ильин И. А. О религиозном очищении / Ильин И. А. Аксиомы религиозного опыта. Т. . Гл. 15. М.: Русская книга, 00.

Страхов Н. Н. Литературная критика. М., 1984. С. 111.