«Коррупция и международное сотрудничество в борьбе с ней ...»

Сам В.Ф. Цепелев выделяет новую, интенсивно развивающуюся комплексную подотрасль международного права – право международного договорно-правовой основы, являющейся одним из основных элементов механизма международного сотрудничества в борьбе с преступностью, выступает международное уголовное право, сформировавшееся к настоящему времени в самостоятельную отрасль, находящуюся на стыке международного и Иногамова-Хегай Л.В. Международное уголовное право. С. 35.

Курс уголовного права. Особенная часть. Том 5. / Под ред. Г.Н. Борзенкова и В.С. Комисарова. С. 348.

Цепелев В.Ф. Международное сотрудничество в борьбе с преступностью. С. 71-72.

национального (внутреннего) уголовного права. В тесной взаимосвязи и взаимодействии с ним состоит внутреннее уголовное, уголовнопроцессуальное, уголовно-исполнительное и иное законодательство государств, участвующих в таком сотрудничестве. Совокупность этих отраслей образует комплексный блок, который можно будет определить как право международного сотрудничества в борьбе с преступностью»1. Мы согласны с выделением данной отрасли, однако, в отличие от В.Ф. Цепелева, видим ее содержание не в невозможном, на наш взгляд, в принципе, конгломерате внутренних и международных норм2, а в объединении международно-правовых норм, регулирующих международное сотрудничество в борьбе с преступностью (уголовно-правовых, процессуальных, уголовно-исполнительных, организационных, регулирующих отношения в сфере предупреждения международной преступности). Международное уголовное право является ядром этой подотрасли, закрепляя материально-правовые основания ответственности за международные преступления и преступления международного характера, борьба с которыми и составляет предмет международного сотрудничества.

Следует согласиться с А.Г. Кибальником, определяющим международное уголовное право как самостоятельную отрасль, входящую в единую систему международного права, состоящую из международно-правовых норм и решений международных организаций, определяющих преступность деяния и пределы ответственности за его совершение, а также регламентирующих иные уголовно-правовые вопросы в целях охраны мирового правопорядка3. В данном определении закреплена общемировая тенденция в развитии международного права, состоящей в последовательном «обособлении» уголовных норм материального и процессуального характера.

Цепелев В.Ф. Уголовно-правовые, криминологические и организационные аспекты международного сотрудничества в борьбе в преступностью. Автореф. дисс. …д-ра юрид. наук. М., 2002. С. 32.

И.И. Лукашук и А.В. Наумов справедливо указывают: «Подобный конгломерат невозможен, поскольку речь идет о слиянии различных правовых систем. Каждая из них имеет принципиально отличный механизм правоприменения, иную правовую природу» (Лукашук И.И., Наумов А.В. Указ. соч. С. 9.) Кибальник А. Г. Влияние международного уголовного права на российское уголовное право: Автореф. Дисс.

…д-ра юрид. наук. М, 2003. С.10.

Иллюстрацией приведенных нами положений являются международные документы в сфере борьбы с коррупцией. Международные антикоррупционные конвенции регулируют широкий спектр вопросов, не сводящихся исключительно к уголовно-правовым. Значительное место уделено процессуальным аспектам, а также вопросам предупреждения коррупции и сотрудничества в данной области. Представляется, что и дальнейшее международное сотрудничество в борьбе с преступностью, в том числе и с коррупцией, неизбежно будет порождать развитие комплексной отрасли права – права международного сотрудничества в борьбе с преступностью. Борьба с коррупцией - одно из приоритетных направлений регулирования этой отрасли.

В настоящем исследовании надлежит рассмотреть имеющие уголовноправовое значение международно-правовые документы в сфере борьбы с коррупцией. Прежде всего, это относится к подписанным Российской Федерацией и подлежащим ратификации Конвенции Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию и Конвенции ООН против коррупции.

-Конвенция Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию Конвенция Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию, принятая 4 ноября 1998 г. на 103-й сессии Комитета Министров Совета Европы1 стала, как уже было отмечено ранее, результатом длительной работы европейских институтов. В основу разработки данной Конвенции были положены двадцать руководящих принципов борьбы с коррупцией, утвержденные Комитетом министров Совета Европы 6 ноября 1997 г. на 101 сессии Резолюцией (97) 24. Из закрепленных в данной резолюции принципов, имеющих значение для уголовного права, необходимо выделить следующие:

1) принятие эффективных мер для предупреждения коррупции и, в См.: Конвенция об уголовной ответственности за коррупцию. Совет Европы. Серия европейских договоров № 173. // Чистые руки. 1999. №3. С. 27-42.

2) обеспечение скоординированной криминализации национальной 3) обеспечение независимости лиц, осуществляющих функции по предупреждению, расследованию, обвинению и правосудию в отношении коррупции, предоставление им средств для эффективного собирания доказательств, защита лиц, сотрудничающих с правосудием в борьбе с коррупции и обеспечение тайны расследования;

4) Принятие адекватных мер по предупреждению использования юридических лиц для совершения коррупционных преступлений;

5) Ограничение иммунитета должностных лиц от уголовной ответственности до степени, минимально необходимой в демократическом обществе1.

К другим руководящим принципам Резолюция относит учет антикоррупционных требований в законодательстве о государственной службе, налоговом законодательстве, обеспечение свободы прессы в информировании граждан о коррупции, поощрение научных исследований коррупции и др. Заключительный, двадцатый руководящий принцип гласит: «Развитие в любой возможной степени международного сотрудничества во всех областях борьбы с коррупцией»2. Указанные принципы получили закрепление и развитие в тексте принятой Конвенции.

К настоящему времени Конвенция об уголовной ответственности за коррупцию подписана 46 государствами, среди которых 3 государства, не являющихся членами Совета Европы: США, Мексика и Республика Беларусь.

Среди членов Совета Европы Конвенция не подписана 3 государствами:

ратифицировали Конвенцию. Поскольку для ее вступления в силу требовалось См.: Resolution (97) 24 on the twenty guiding principles for the fight against corruption // http://www.greco.coe.int/docs/ResCM(1997)24E.htm (пер. с англ. мой – Г.Б. ) См.: Там же.

14 ратификаций, Конвенция Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию вступила в силу 1 июля 2002 г. Российская Федерация подписала Конвенцию 27 января 1999 г., однако до настоящего времени не ратифицировала1.

В преамбуле Конвенции подчеркивается необходимость проведения общеевропейской уголовной политики, направленной на защиту общества от профилактических мер.

В гл. II Конвенции содержится обширный перечень мер, которые должны быть приняты на национальном уровне Государствами-участниками Конвенции. Прежде всего, это относится к криминализации соответствующих деяний коррупционного характера. К таковым Конвенция относит: активный и пассивный подкуп национальных публичных должностных лиц (ст. 2,3), активный и пассивный подкуп в частном секторе (ст.ст. 7,8), подкуп членов национальных публичных собраний (ст.4), подкуп иностранных государственных должностных лиц (ст.5), подкуп членов иностранных публичных собраний (ст.6), подкуп должностных лиц международных организаций (ст.9), подкуп членов международных парламентских собраний (ст.10), подкуп судей и членов международных судов (ст.11), использование служебного положения в корыстных целях (ст.12), отмывание доходов от преступлений, связанных с коррупцией (ст.13).

Поскольку Конвенция не содержит определения понятия коррупции, именно перечень деяний, подлежащих криминализации, определяет понимание коррупции в настоящем документе. В основном, как уже было отмечено ранее, Конвенция определяет коррупцию как подкуп. Понятие активного и пассивного подкупа едино для всех его разновидностей. Под активным подкупом Конвенция понимает «обещание, предложение или предоставление каким-либо лицом, прямо или косвенно, какого-либо неправомерного преимущества Информация на 8 декабря 2003 г. взята с официального веб-сайта Совета Европы:

http://conventions.coe.int/treaty/EN/searchsig.asp?NT=173&CM=8&DF= соответствующему лицу для самого этого лица или любого иного лица, с тем, чтобы оно совершило действия или воздержалось от их совершения при осуществлении своих функций, когда это сделано преднамеренно» (ст.3). Под пассивным подкупом понимается «прямое или косвенное испрашивание или получение соответствующим лицом какого-либо неправомерного преимущества для самого этого лица, или же принятие предложения или обещания такого преимущества с тем, чтобы это лицо совершило действия или воздержалось от их совершения при осуществлении своих функций, когда это сделано преднамеренно» (ст.4). В данных определениях обращает на себя внимание предельно широкое определение, выражаясь языком российской уголовноправовой теории, объективной стороны подкупа. Криминализации подлежат не только действия по передаче и принятию неправомерных преимуществ, но и «обещание, предложение, испрашивание и принятие предложения».

Конвенция предписывает криминализацию коррупции как в государственном, так и в частном секторе. Субъектом пассивного «государственного»

подкупа является «публичное должностное лицо»1. Таким лицом, согласно п.

«а» ст. 1 Конвенции, считается «лицо, определяемое как «должностное лицо», «государственный служащий», «мэр», «министр» или «судья» в национальном праве государства, в котором данное лицо выполняет эту функцию, как она определяется в уголовном праве». Таким образом, Конвенция оставляет вопрос о понятии должностного лица на усмотрение национального уголовного законодательства.

В отношении субъектов «частной» коррупции такого рода отсылка в тексте Конвенции отсутствует. Ст. 7, 8 Конвенции предусматривают криминализацию действий по подкупу «каких-либо лиц, которые руководят предприятиями частного сектора или работают в них в том или ином качестве».

Таким образом, в Конвенции данный субъект трактуется предельно широко.

В ряде переводов текста Конвенции (см. например: Чистые руки. 1999. № 3. С. 70.) данный термин (public official) переведен как «государственное должностное лицо». На наш взгляд, более правильным является использование термина «публичное должностное лицо», т.к. понятие «государственное должностное лицо» не охватывает муниципальных служащих.

Единственное обстоятельство, несколько сужающее объем криминализации «частной коррупции» - указание на то, что неправомерное преимущество частным управленцам должно быть предоставлено с тем, «чтобы эти лица совершили действия или воздержались от их совершения в нарушение своих обязанностей. Для «публичной» коррупции требование нарушения обязанностей по службе отсутствует (должностное лицо совершает действия или воздерживается от их совершения при осуществлении своих функций).

Следует отметить, что по смыслу ст. 4 Конвенции, субъектами подкупа членов национальных публичных собраний могут быть не только депутаты и члены представительных учреждений, поскольку «публичное собрание» - это любое собрание, осуществляющее законодательные или административные полномочия. По сути, речь идет об ответственности членов любых коллегиальных органов, наделенных определенными полномочиями.

Положения Конвенции предписывают криминализацию транснациональной и международной коррупции. Статьи 5 и 6 Конвенции предусматривает криминализацию подкупа иностранных публичных должностных лиц, а также членов иностранных публичных собраний. В соответствии со ст. 9 Конвенции государства принимают «такие законодательные меры, которые могут потребоваться для того, чтобы квалифицировать в качестве уголовных преступлений в соответствии с ее внутренним правом поведение, подпадающее под активный или пассивный подкуп, когда по смыслу положений о персонале это касается какого-либо должностного лица или иного нанятого по контракту сотрудника какой-либо международной или наднациональной организации или органа, членом которой является это государство, а также любого прикомандированного или не прикомандированного лица, которое осуществляет функции, соответствующие функциям, выполняемыми такими должностными лицами или агентами». В соответствии со ст. 10 Конвенции криминализации подлежит подкуп членов международных парламентских собраний международных или наднациональных органов, ст.11 – подкупа судей и должностных лиц международных судов.

Довольно оригинально сформулирован состав злоупотребления влиянием в корыстных целях в ст. 12 Конвенции. В статье говорится: «Каждая сторона принимает такие законодательные меры, которые могут потребоваться для того, чтобы признать в качестве уголовных правонарушений в соответствии с ее внутренним правом преднамеренное обещание, предоставление или предложение, прямо или косвенно, любого неправомерного преимущества лицу, которое утверждает или подтверждает, что оно может оказать неуместное влияние на принятие решений любым лицом, о которых говорится в Статьях 2, 4-6, и 9-11, за вознаграждение, независимо от того, предоставляется ли неправомерное преимущество ему самому или кому-либо еще, а также испрашивание, принятие или согласие с предложением или обещанием предоставить такое преимущество в вознаграждение за такое влияние, независимо от того, оказано или нет влияние и был ли получен или нет в результате предположительно оказанного влияния ожидаемый результат».

В статье 13 Конвенции содержится требование установления ответственности за отмывание доходов от преступлений, связанных с коррупцией.

Понятие отмывания (легализации) содержится в Европейской Конвенции об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности 1990 г1., к которой делается отсылка в тексте рассматриваемой Конвенции.

Согласно ст. 15 Конвенции, криминализации подлежат случаи соучастия в совершении любого указанного в Конвенции преступления.

Конвенция предъявляет к странам-участникам определенные требования по пенализации коррупционных преступлений. «Принимая во внимание серьезность уголовных правонарушений, признанных таковыми в соответствии с настоящей Конвенцией, подчеркивается в п. 1 ст. 19, - каждая Сторона предусматривает эффективные, соразмерные и сдерживающие санкции и меры, включая, когда правонарушения совершены физическими лицами, наказания, См.: Европейская Конвенция об отмывании, выявлении, изъятии и конфискации доходов от преступной деятельности // Российская газета. 2001. 31 мая.

предусматривающие лишение свободы, которые могут повлечь за собой выдачу». В. п.3 указанной статьи содержится требование принять законодательные меры по обеспечению возможности конфискации орудий и доходов от коррупционных преступлений, или имущества, стоимость которых эквивалентна таким доходам.

Отдельная статья Конвенции посвящена вопросу об ответственности юридических лиц. В ст. 18 содержится требование принятия законодательных и других мер по обеспечению ответственности юридических лиц в связи с совершением коррупционных преступлений. Ответственность должна наступать в случаях, когда преступление, предусмотренное Конвенцией, совершено в интересах юридического лица любым физическим лицом, действующим в своем личном качестве или в составе органа юридического лица и занимающим руководящую должность в юридическом лице. Кроме этого, ответственность юридического лица должна быть предусмотрена в тех случаях, когда «отсутствие надзора или контроля со стороны физического лица сделало возможным совершение коррупционных преступлений в интересах юридического лица физическим лицом, находящимся под его властью».

Ответственность юридических лиц не исключает возможности уголовного преследования физических лиц, совершивших, подстрекавших к совершению или участвовавших в коррупционных преступлениях. Данное положение Конвенции не говорит прямо об уголовной ответственности юридических лиц.

Представляется, что вид ответственности должен, согласно данной норме, устанавливаться национальным правом, т.е. ответственность юридического лица может быть административной или гражданско-правовой.

Особую важность имеют положения Конвенции, касающиеся установления юрисдикции в отношении предусмотренных ею преступлений. В соответствии со ст. 17, страны участники принимают законодательные и иные меры для установления юрисдикции в случаях, когда:

a) правонарушение совершено полностью или частично на ее b) правонарушитель является одним из ее граждан, одним из ее публичных должностных лиц или членов одного из ее национальных публичных собраний;

c) в правонарушение вовлечено одно из ее публичных должностных лиц, или член ее национальных публичных собраний, или любое лицо, упомянутое в статьях 9-11, которое при этом является одним из ее граждан.

Исходя из текста приведенной нормы, можно сделать вывод, что Конвенция предусматривает два юрисдикционных принципа: территориальный и принцип гражданства. Для стран-участников предусмотрена возможность оговорки о неприменении или применении только при особых случаях нормы о юрисдикции, предусматривающие принцип гражданства (пп. «b» и «c» п.1 ст.

17). Конвенция не исключает осуществление Стороной любой уголовной юрисдикции в соответствии с ее внутренним правом (п. 4 ст. 17 Конвенции).

Коррупционные преступления, предусмотренные Конвенцией, считаются входящими в число преступлений, влекущих выдачу в соответствии с любым договором между Сторонами. Стороны обязуются включать такие преступления в качестве преступлений, влекущих выдачу, в любые договоры об экстрадиции, которые могут быть заключены между ними. Если Сторона, ставящая условием выдачи наличие соответствующего договора, получает просьбу о выдаче от другой стороны, с которой у нее нет такого договора, она может рассматривать Конвенцию в качестве правовой основы для выдачи в связи с любым преступлением, квалифицированным в качестве такового в соответствии с Конвенцией (ст. 27 Конвенции).

Гл. IV Конвенции посвящена международному сотрудничеству. Государства обязуются в максимально возможной степени сотрудничать друг с другом в максимально возможной степени в проведении расследований и разбирательств, касающихся коррупционных преступлений, и обеспечить незамедлительную обработку запросов, полученных от органов, которые проводят расследования или осуществляют производство по уголовным делам (ст.25, 26).

Во взаимной правовой помощи может быть отказано, если запрашиваемая сторона считает, что исполнение просьбы об оказании такой помощи может нанести ущерб ее национальным интересам, государственному суверенитету, национальной безопасности или общественному порядку (п. 3 ст. 26).

В главе III Конвенции предусмотрено осуществление контроля за выполнением положений Конвенции. Согласно ст. 24 Конвенции, функции контроля возложены на Группу государств против коррупции (GRECO). В состав GRECO входят автоматически все государства, ратифицировавшие Конвенцию.

Статут GRECO был принят Комитетом министров в мае 1999 г. Цель деятельности данной организации, в соответствии с этим документом определяется следующим образом: «повышать способность своих членов бороться с коррупцией путем наблюдения за соблюдением ими своих обязательств в этой области используя динамический процесс взаимной оценки мониторинг имплементации Конвенции государствами-участниками на основе предоставляемых ими на регулярной основе отчетов о выполнении Конвенции, вносит предложения по совершенствованию норм Конвенции, дополнения ее дополнительными протоколами. В составе GRECO образовано бюро во главе с президентом. В настоящее время этот пост занимает представитель Франции др Мишель Готье2.

Конвенция допускает оговорки. Любое государство в момент подписания или сдачи на хранение ратификационной грамоты, документа о принятии, одобрении или присоединении может сохранить за собой право не квалифицировать как уголовное правонарушение поведение, упомянутое в соответствующих статьях Конвенции. Любое государство может заявить об отказе от взаимной юридической помощи, если запрос о такой помощи касается правонарушения, которое запрашиваемая сторона считает политическим.

Однако никакое государство не может высказывать оговорки по более чем пяти См.: Лукашук И. И. Международно-правовые формы борьбы с коррупцией С. Информация с официального веб-сайта GRECO: http://www.greco.coe.int/Default.htm.

упомянутым в них положениям. Оговорки однородного характера считаются одной оговоркой (ст. 33 Конвенции).

В связи с рассмотрением текста Конвенции Комитет министров на своей 103 сессии (апрель 1998 г.) заявил, что текст Конвенции предусматривает определенное количество возможных оговорок. Это необходимо для того, предусмотренным в этом документе. Комитет министров убежден, что регулярное рассмотрение оговорок группой государств против коррупции (GRECO) позволит быстро сократить количество оговорок, высказываемых при ратификации Конвенции или при присоединении к ней. Однако в целях обеспечения максимальной унификации обязательств, предусмотренных в Конвенции, и использования всех преимуществ этого документа с момента вступления его в силу Комитет министров обратился ко всем государствам, желающим стать участниками Конвенции, сократить, насколько это возможно, количество оговорок, которые они высказывают, когда выражают свое согласие на обязательность данного договора, а также к государствам, которые тем не менее считают необходимым сделать оговорки, предпринять все усилия к тому, чтобы как можно скорее отозвать эти оговорки1.

Заявления и оговорки считаются имеющими юридическую силу в течение трех лет с момента вступления Конвенции в силу для соответствующего государства. Однако такие заявления и оговорки могут продлеваться на период той же продолжительности.

Отметим, что во многом прообразом норм Европейской Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию стали положения УК Франции 1992 г.

Так, французский УК предельно широко формулирует объективную сторону взяточничества. Получение, предложение, обещание, вымогательство и дача в ответ на вымогательство взятки наказываются одинаково. Норма Конвенции Совета Европы о «злоупотреблении влиянием в корыстных целях» практически См.: Пекарев В.Я. Указ. соч. С. 196.

полностью воспроизводит положение УК Франции о «торговле влиянием»1.

Следует согласиться с А. Г. Корчагиным и А. М. Ивановым в том, что дальнейшее развитие уголовного законодательства европейских стран об ответственности за коррупционные преступления будет происходить в направлении имплементации норм Конвенции во внутреннее законодательство стран, входящих в Совет Европы (с учетом национальных традиций той или иной страны). Представляется, что это будет сравнительно легко достигнуть, например, в УК Испании и УК Франции, нормы которых в известной степени явились прообразом конвенционных. К сожалению, не оптимистическим, а проблемным, указанным авторам представляется процесс имплементации этих норм в УК РФ. -Конвенция Организации Объединенных Наций против коррупции В первой главе настоящей работы была кратко освещена история антикоррупционной деятельности ООН за последние два десятилетия. Как уже отмечалось, первым имеющим документом ООН, содержавшим положения об уголовной ответственности за коррупцию, стала Конвенция ООН против транснациональной организованной преступности.

Конвенция, принятая 12-15 декабря 2000 г. на политической конференции высокого уровня в Палермо (Италия), явилась адекватным ответом мирового сообщества на процессы криминальной глобализации. Человечество получило документ, который дает алгоритмы координации действий в борьбе с международными мафиозными структурами3. Конвенция вступила в силу сентября 2003 г. Россия подписала Конвенцию в 2000 г., но до настоящего времени не ратифицировала.

Учитывая связь транснациональной организованной преступности с коррупцией, являющейся необходимым условием деятельности транснациоСм.: Крылова Н.Е. Основные черты нового уголовного кодекса Франции. М., 1996. С. 117.; Ее же:

Ответственность за должностные злоупотребления во Франции // Вестник Московского университета. Серия 11. Право. 1998. №1. С. 95.

Корчагин А.Г., Иванов А.М. Указ. соч. С. 117.

См.: Документы ООН. A/RES/55/25; Овчинский В.С. XXI век против мафии. Криминальная глобализация и Конвенция ООН против транснациональной организованной преступности. М., 2001.

нальных преступных групп, разработчики Конвенции включили в ее текст ст. «Криминализация коррупции» и ст. 9 «Меры против коррупции». Конвенция предписывает Сторонам криминализацию активного и пассивного подкупа как национальных, так и иностранных публичных должностных лиц. Понятие активного и пассивного подкупа в Конвенции схоже с уже рассмотренным ранее определением, данным в Конвенции Совета Европы.

Некоторая специфика имеется в даваемом Конвенцией определении публичного должностного лица. Под таковым Конвенция понимает «должностное лицо или лицо, предоставляющее какую-либо публичную услугу». Тем не менее, конкретизация понятия должностного лица относится на усмотрение внутреннего законодательства стран-участниц Конвенции.

Именно в ходе работы над Конвенцией ООН против транснациональной организованной преступности впервые возник вопрос о разработке проекта Конвенции против коррупции. Специальный комитет по Конвенции обсудил вопрос о том, должна ли она охватывать проблему коррупции. Возобладало мнение, согласно которому, хотя вопрос о коррупции ввиду его особой сложности и широты невозможно охватить в конвенции, касающейся транснациональной организованной преступности, эта Конвенция была бы неполной без исходных положений о коррупции, поскольку коррупция является как преступной деятельностью, часто осуществляемой организованными преступными группами, так и методом, используемым этими группами для совершения других преступных деяний. В связи с этим Специальный комитет решил включить в Конвенцию лишь ограниченные положения, по коррупции при том понимании, что для охвата проблемы коррупции будет рассмотрена возможность разработки отдельного документа против коррупции1.

В своей резолюции 55/61 от 4 декабря 2000 года Генеральная Ассамблея ООН признала целесообразность разработки эффективного международноправового документа против коррупции, независимого от Конвенции ООН См.: Влассис Д. Разработка проекта конвенции Организации Объединенных Наций против коррупции // Форум по проблемам преступности и безопасности общества. Т.2, №1. ООН, Нью-Йорк 2002 г. С. 171.

против транснациональной организованной преступности и постановила учредить специальный комитет по разработке такого документа в Вене в штабквартире Центра по международному предупреждению преступности Управления по контролю над наркотиками и предупреждению преступности. В этой же резолюции Генеральная Ассамблея просила Специальный комитет при разработке проекта конвенции применять всеобъемлющий и многодисциплинарный подход и рассмотреть, в частности, следующие ориентировочные элементы: определения; сфера применения; защита суверенитета; меры по предупреждению; криминализация; санкции и средства правовой защиты;

конфискация и арест; юрисдикция; ответственность юридических лиц; защита свидетелей и потерпевших; поощрение и укрепление международного сотрудничества; предупреждение перевода средств незаконного происхождения, полученных от актов коррупции, включая отмывание средств, и борьба с ним, а также возвращение таких средств; техническая помощь; сбор и анализ информации и обмен ею; а также механизмы для мониторинга1.

Работа Специального комитета стартовала в январе 2002 г. Всего было проведено семь сессий Специального комитета. Особенно напряженной была шестая сессия, во время которой обсуждались ключевые положения итогового проекта Конвенции. Заключительное заседание данной сессии закончилось августа 2003 г. в 3.30 утра, когда участники обсуждения, представители стран, наконец, пришли к согласию относительно текста Конвенции. При обсуждении проекта Конвенции на сессиях Постоянного комитета наибольшие дискуссии вызывали следующие вопросы:

1) Определение «публичного должностного лица». Обсуждение велось вокруг вопросов о том, насколько широким должно быть такое определение, и должна ли Конвенция содержать свое «автономное» определение, или же данное понятие должно быть определено исключительно национальным правом.

См.: Документы ООН. A/RES/55/61.

2) Определение понятия «коррупция». Данная дискуссия была проанализирована нами ранее. Как уже отмечалось, в итоге возобладала точка зрения о том, что Конвенция не должна предлагать своего определения, а содержать отсылку к перечню подлежащих криминализации деяний.

3) Вопрос о том, должна ли Конвенция охватывать коррупцию в частном секторе. Большинство государств решительно высказались в поддержку того, чтобы Конвенция охватывала коррупцию в частном секторе. По мнению некоторых других государств, этот вопрос является очень сложным и сопряжен со множеством концептуальных, правовых и процессуальных проблем, для которых, возможно, не имеется общеприемлемых решений.

4) Вопрос о том, насколько широкими и обязательными должны быть положения, касающиеся предупреждения коррупции.

Большинство участников переговоров единодушно высказались за включение в текст Конвенции обширных положений о предупреждении коррупции, что нашло отражение в окончательном Решением седьмой сессии Постоянного комитета 1 октября 2003 г. согласованный текст был направлен на утверждение Генеральной Ассамблее ООН2. Конвенция ООН против коррупции была принята 31 октября 2003 г. на 58 сессии Генеральной Ассамблеи ООН3.

В преамбуле Конвенции Стороны выражают озабоченность проблемой коррупции, серьезностью порождаемых ею последствий для мирового развития. Отмечая значительную работу, проведенную ООН и другими международными организациями в сфере противостояния коррупции, Конвенция подтверждает, что она в основных концептуальных чертах базируется на документах этих организаций (включая рассмотренную нами См.: Влассис Д. Указ. соч. С.174.

См.: Пресс- редиз ООН UNIS/CP/ См.: Документы ООН. A/58/ ранее Конвенцию Совета Европы) и развивает их идеи.

В ст.1 Конвенции определяются ее основные цели. К таковым относятся:

1) Содействие принятию и укрепление мер, направленных на более эффективное и действенное предупреждение коррупции и борьбу с ней;

2) Поощрение, облегчение и поддержка международного сотрудничества и технической помощи в предупреждении коррупции и борьбе с ней, в том числе принятии мер по возвращению активов;

3) Поощрение честности и неподкупности, ответственности, а также надлежащего управления публичными делами и публичным имуществом.

Сфера применения Конвенции определяется в ст. 3. Конвенция, согласно данному положению, применяется «к предупреждению, расследованию и уголовному преследованию за коррупцию и к приостановлению операций (замораживанию), аресту, конфискации и возвращению доходов от преступлений, признанных таковыми в соответствии с настоящей Конвенцией».

Таким образом, можно выделить три основные сферы применения Конвенции:

уголовно-правовую, уголовно-процессуальную и криминологопрофилактическую.

Значительную концептуальную нагрузку несет расположение глав Конвенции. Вслед за общими положениями (гл. I), расположена глава II («Меры по предупреждению коррупции), и только затем следует глава III о криминализации коррупционных деяний. Представляется, что такая структура обусловлена не только техническими соображениями. Такое расположение глав, на наш взгляд, определяет структуру глобального противодействия коррупции, а именно приоритет предупредительных мер перед репрессивными.

Вопросы предупреждения коррупции подробно регламентированы в гл. II Конвенции. Конвенция устанавливает антикоррупционные стандарты для различных сегментов экономики и управления. В документе сделан акцент на усиление прозрачности функционирования публичных и частных институтов, развитие этических кодексов и правил. Конвенция рекомендует странамучастникам принять меры по усилению финансового контроля и отчетности. В соответствии со ст. 6 Конвенции, каждое государство-участник обеспечивает создание специального органа (или органов) по предупреждению коррупции.

Важным является указание на необходимость развития гражданского общества, участия его институтов в антикоррупционной политике. Данные положения, безусловно, должны найти отражение в национальном специальном антикоррупционном законодательстве.

Вопросам криминализации коррупционных деяний и правоохранительной деятельности посвящена гл. III Конвенции. Как уже отмечалось, именно перечень подлежащих криминализации деяний определяет понимание коррупции в настоящем документе.

Понятие подкупа должностных лиц (Конвенция предусматривает криминализацию подкупа национальных, иностранных и международных публичных должностных лиц – ст. ст. 15,16 Конвенции) в целом схоже с определением, предлагаемым Конвенцией Совета Европы. Согласно Конвенции ООН, в понятие подкупа входят обещание, предложение или предоставление неправомерного преимущества должностному лицу (активный подкуп) и принятие или вымогательство такого преимущества таким лицом (пассивный подкуп). Отметим, что, в отличие от Конвенции СЕ, сами термины «активный»

и «пассивный» подкуп Конвенция не использует.

Понятие должностного лица в Конвенции формулируется следующим образом: «любое назначаемое или избираемое лицо, занимающее какую-либо должность в законодательном, исполнительном, административном или судебном органе Государства-участника на постоянной или временной основе, за плату или без оплаты труда, независимо от уровня должности этого лица; и любое другое лицо, выполняющее какую-либо публичную функцию, в том числе для публичного ведомства или публичного предприятия, или предоставляющее какую-либо публичную услугу, как это определяется во внутреннем законодательстве Государства—участника и как это применяется в соответствующей области правового регулирования этого Государства—участника;

любое другое лицо, определяемое в качестве "публичного должностного лица" во внутреннем законодательстве Государства—участника». Таким образом, давая в целом широкое определение публичного должностного лица, в частности включающее служащих государственных предприятий, в целом документ содержит отсылку к национальному законодательству.

Конвенция предусматривает криминализацию подкупа в частном секторе (ст.21). Отличие от «публичного» подкупа состоит в том, что незаконное преимущество предоставляется частному управленцу за действие (бездействие) в нарушение своих обязанностей. В случае же подкупа публичного должностного лица оно действует «при выполнении своих должностных обязанностей».

Помимо деяний, связанных с подкупом, Конвенция предусматривает криминализацию следующих деяний.

Хищение, неправомерное присвоение или иное нецелевое использование имущества публичным должностным лицом. Согласно ст. 17 Конвенции подлежат криминализации «неправомерное присвоение или иное нецелевое использование публичным должностным лицом в целях извлечения выгоды для себя самого или другого физического или юридического лица какого-либо имущества, публичных или частных средств, или ценных бумаг, или любого другого ценного предмета, находящихся в ведении этого публичного должностного лица в силу его служебного положения». Отметим, что помещение данной статьи в главу о криминализации диктуется, на наш взгляд, не тем, что данные деяния не охвачены уголовным законом (представляется, что нет уголовного законодательства, которое бы не предусматривало должностных хищений в качестве преступлений), а тем соображением, что должностные хищения должны быть отнесены к перечню коррупционных преступлений и на них должны распространяться иные положения Конвенции и национального антикоррупционного законодательства. Хищение имущества в частном секторе также криминализируется Конвенцией (ст. 22).

Злоупотребление служебным положением предусмотрено в качестве коррупционного преступления согласно ст. 19 Конвенции. «Каждое Государство-участник, говорится в статье, рассматривает возможность принятия таких законодательных и других мер, какие могут потребоваться, с тем, чтобы признать в качестве уголовно наказуемого деяния, когда оно совершается умышленно, злоупотребление служебными полномочиями или служебным положением, т.е. совершение какого-либо действия или бездействия, в нарушение законодательства, публичным должностным лицом при выполнении своих функций с целью получения какого-либо неправомерного преимущества для себя самого или иного физического или юридического лица». Таким образом, в числе коррупционных преступлений Конвенция называет «классическое» служебное корыстное преступление, не связанное с подкупом. Тем самым Конвенция использует широкий подход к перечню коррупционных преступлений, включающим не только подкуп, но и иные служебные злоупотребления. В тексте статьи обращает на себя внимание использование союза «или» («служебными полномочиями или служебным положением») при описании злоупотребления. Поскольку отсылка к национальному законодательству в данной статье отсутствует, толкование текста данной нормы приводит к выводу о том, что злоупотребление понимается шире, нежели, например, в ст. 285 УК РФ, речь идет именно о злоупотреблении служебным положением: лицо совершает с корыстной целью действие (бездействие) при выполнении своих функций. Об использовании полномочий как конститутивном признаке состава в данной статье не упоминается.

Понятие злоупотребления влиянием в корыстных целях (ст. 18) полностью воспроизводит соответствующее положение Конвенции Совета Европы, рассмотренное нами ранее.

Существенной спецификой обладает преступление, предусмотренное ст.

20 Конвенции – незаконное обогащение. Под таковым Конвенция понимает «значительное увеличение активов публичного должностного лица, превышающее его законные доходы, которое оно не может разумным образом обосновать».

Относительно включения данной нормы в текст Конвенции в ходе работы Специального комитета по разработке Конвенции развернулась оживленная дискуссия. Делегации Российской Федерации, государств-членов Европейского Союза и других стран выразили настоятельное желание исключить эту статью1.

В документации Специального комитета отсутствует какое-либо обоснование такой отрицательной позиции. Думается, она была вызвана тем обстоятельством, что подобная норма не вполне согласуется с положениями о презумпции невиновности и вводит в уголовное право элементы объективного вменения.

Отметим, что подобно другим нормам, Конвенция требует умышленного характера деяния («когда оно [преступление] совершается умышленно»). В данном случае непонятно, по отношению к какому деянию должна устанавливаться вина в форме умысла, так как «значительное увеличение активов» не является действием (бездействием) лица, а его последствием. Действие (бездействие) презюмируется и не требует доказывания, что противоречит положению классического уголовного права об ответственности лица только за свои виновные действия (бездействие).

Тем не менее, данная норма была включена в окончательный текст Конвенции. Не вызывает сомнений то обстоятельство, что имплементация данного положения в национальном уголовном законодательстве целого ряда государств (главным образом, континентальной системы права) вызовет значительные трудности, поскольку потребует пересмотра фундаментальных положений уголовного и уголовно-процессуального права.

Конвенция предписывает государствам-участникам предусмотреть в национальном законодательстве ответственность за отмывание доходов от коррупции, сокрытие соответствующих преступлений, а также за соучастие в См.: Документы ООН. A/AC.261/3/Rev. коррупционных преступлениях и неоконченную преступную деятельность (ст.

23,24,27).

Подобно другим антикоррупционным международным документам, Конвенция содержит норму об ответственности юридических лиц. Согласно ст.

26 Конвенции, государства-участники принимают законодательные и иные меры для установления ответственности юридических лиц за участие в коррупционных преступлениях. Ответственность юридических лиц, с учетом особенностей национального права, может быть уголовной, гражданскоправовой или административной. Каждое государство—участник, согласно данной статье, обеспечивает применение в отношении юридических лиц, привлекаемых к ответственности, эффективных, соразмерных и оказывающих сдерживающее воздействие уголовных или неуголовных санкций, включая денежные санкции.

В документе содержатся определенные рекомендации относительно пенализации коррупционных преступлений и наказательной политики государств по отношению к коррупционерам. В ст. 30 Конвенции говорится, что «каждое Государство—участник за совершение какого-либо преступления, признанного таковым в соответствии с настоящей Конвенцией, предусматривает применение таких уголовных санкций, которые учитывают степень опасности этого преступления». В статье также содержится рекомендация о максимально возможном ограничении иммунитетов от уголовного преследования за коррупционные преступления. Отдельно в п. 5 ст. Конвенция рекомендует назначать виновным в коррупционных преступлениях, с учетом степени опасности деяния, наказание в виде лишения права на определенный срок занимать публичную должность или занимать должность в каком-либо предприятии, полностью или частично находящемся в собственности государства. Сроки давности по преступлениям, предусмотренным в Конвенции, должны быть «длительными» (ст.29).

Конвенция затрагивает вопрос о применении конфискации имущества.

Каждое Государство—участник принимает, согласно п. 1 ст. 31 Конвенции, в максимальной степени, возможной в рамках его внутренней правовой системы, такие меры, какие могут потребоваться для обеспечения возможности конфискации:

а) доходов от преступлений, признанных таковыми в соответствии с настоящей Конвенцией, или имущества, стоимость которого соответствует стоимости таких доходов;

б) имущества, оборудования и других средств, использовавшихся или предназначавшихся для использования при совершении преступлений, признанных таковыми в соответствии с настоящей Конвенцией.

Толкуя приведенное положение Конвенции, можно сделать вывод, что конфискация, о которой говорит документ, специальная. Между тем, данное положение не ограничивает возможности применения иных конфискационных мер. К тому же понятие «доходов от преступлений» толкуется достаточно широко. Так, если такие доходы от преступлений были превращены или преобразованы, частично или полностью, в другое имущество, то меры, указанные в настоящей статье, применяются в отношении такого имущества. К прибыли или другим выгодам, которые получены от таких доходов от преступлений, от имущества, в которое были превращены или преобразованы такие доходы от преступлений, или от имущества, к которому были приобщены такие доходы от преступлений, также применяются меры, указанные в настоящей статье, таким же образом и в той же степени, как и в отношении доходов от преступлений (п. 4,6 ст. 31). Конвенция специально оговаривает, что «положения настоящей статьи не толкуются таким образом, чтобы наносился ущерб правам добросовестных третьих сторон».

Каждое Государство—участник обеспечивает, в соответствии со ст. Конвенции, наличие органа или органов или лиц, специализирующихся на борьбе с коррупцией с помощью правоохранительных мер. Такому органу или органам или лицам обеспечивается необходимая самостоятельность, в соответствии с основополагающими принципами правовой системы Государства—участника, с тем, чтобы они могли выполнять свои функции эффективно и без какого—либо ненадлежащего влияния. Такие лица или сотрудники такого органа или органов должны обладать надлежащей квалификацией и ресурсами для выполнения своих задач.

В документе даны рекомендации по обеспечению безопасности свидетелей, потерпевших, лиц, сотрудничающих с правосудием. Сторонам предписывается предусмотреть в законодательстве возможность возмещения ущерба лицам, потерпевшим от коррупционных деяний.

Детально проработаны в Конвенции вопросы юрисдикции. Конвенция устанавливает четыре юрисдикционных принципа: территориальный, гражданства, реальный и универсальный. Согласно п. 1 ст. 42, национальная юрисдикция в отношении преступлений, предусмотренных в Конвенции устанавливается, если преступление совершено на территории этого Государства-участника; или преступление совершено на борту судна, которое несло флаг этого Государства—участника в момент совершения преступления, или воздушного судна, которое зарегистрировано в соответствии с законодательством этого Государства—участника в такой момент. В данном положении выражен территориальный принцип.

Принцип гражданства сформулирован в пп b п. 2 ст. 42. Национальная юрисдикция, согласно данному положению, устанавливается, если преступление совершено гражданином этого Государства-участника или лицом без гражданства, которое обычно проживает на его территории.

Реальный принцип уголовной юрисдикции выражен в следующих положениях. Согласно пп. a и d п. 2 ст. 42 Государствоучастник может также установить свою юрисдикцию в отношении любого такого преступления, когда преступление совершено против гражданина этого Государства-участника, а также против этого Государства-участника.

Действие универсального принципа основано на положениях п. 3 и 4 ст.

42. Данный принцип действует в случаях, когда невозможна выдача. Согласно данным положениям, каждое Государство-участник принимает такие меры, какие могут потребоваться, с тем, чтобы установить свою юрисдикцию в отношении преступлений, признанных таковыми в соответствии с Конвенцией, когда лицо, подозреваемое в совершении преступления, находится на его территории и оно не выдает такое лицо лишь на том основании, что оно является одним из его граждан. Каждое Государство—участник может также принять такие меры, какие могут потребоваться, с тем, чтобы установить свою юрисдикцию в отношении преступлений, признанных таковыми в соответствии с Конвенцией, когда лицо, подозреваемое в совершении преступления, находится на его территории и оно не выдает его.

Анализ положений Конвенции показывает, что в документе не предусмотрен принцип «двойной криминальности», то есть для установления национальной юрисдикции в отношении предусмотренного Конвенцией коррупционного преступления не требуется, чтобы данное преступление было предусмотрено в уголовном законодательстве государства, где оно было совершенно. Кроме того, в положениях о выдаче указывается, что Государствоучастник, законодательство которого допускает это, может разрешить выдачу какого-либо лица в связи с любым из преступлений, охватываемых Конвенцией, которые не являются уголовно наказуемыми согласно его собственному внутреннему законодательству (п.2 ст. 44).

Статья 44 Конвенции регулирует вопросы выдачи (экстрадиции). Согласно данной статье, каждое из преступлений, предусмотренных в Конвенции, Государствами-участниками договор о выдаче в качестве преступления, которое может повлечь выдачу. Государства-участники обязуются включать такие деяния в качестве преступлений, которые могут повлечь выдачу, в любой договор о выдаче, который будет заключен между ними. Если Государство-участник, обусловливающее выдачу наличием договора, получает просьбу о выдаче от другого Государства-участника, с которым оно не имеет договора о выдаче, оно может рассматривать Конвенцию в качестве правового основания для выдачи в связи с любым преступлением, предусмотренным в Конвенции.

Конвенция предоставляет Сторонам возможность избежать действия императивных положений об экстрадиции. Государство-участник, обусловливающее выдачу наличием договора при сдаче на хранение своей ратификационной грамоты или документа о принятии или утверждении Конвенции или присоединении к ней сообщает Генеральному секретарю Организации Объединенных Наций о том, будет ли оно использовать Конвенцию в качестве правового основания для сотрудничества в вопросах выдачи с другими Государствами-участниками Конвенции (п.6 ст.44). Таким образом, допускается возможность своеобразной оговорки о выдаче. Данное положение представляется обоснованным, если учитывать все своеобразие и вариативность национального законодательства об экстрадиции. На случай, если государство-участник воспользуется такой «оговоркой», Конвенция устанавливает, что «если Государство не использует Конвенцию в качестве правового основания для сотрудничества в вопросах выдачи, стремится, в надлежащих случаях, к заключению договоров о выдаче с другими Государствами-участниками настоящей Конвенции в целях применения настоящей статьи».

Глава IV Конвенции посвящена вопросам международного сотрудничества. Помимо вопросов экстрадиции, Конвенция обязывает стороны сотрудничать в таких вопросах, как содействие расследованию дел о коррупционных преступлений, включая истребование доказательств, передача осужденных лиц, по гражданско-правовым и административно-правовым делам, связанным с коррупцией. Конвенция может рассматриваться государствами-участниками как правовая основа для такого сотрудничества, даже при условии отсутствия между ними договоров о взаимной правовой помощи.

Возвращение активов представляет собой основополагающий принцип рассматриваемой Конвенции. Ввиду особой важности, нормы о сотрудничестве в вопросах конфискации и возвращения активов помещены в отдельную главу V. Конвенция предписывает сторонам предпринять меры по предупреждению перевода активов путем ужесточения банковского контроля за подозрительными сделками и счетами, а также устанавливает правила по непосредственному взаимодействию государств в вопросах конфискации и возвращения активов.

Заключительные положения Конвенции посвящены вопросам ее вступления в силу и осуществления государствами ее положений. Согласно ст. Конвенции, каждое Государство-участник принимает, в соответствии с основополагающими принципами своего внутреннего законодательства, необходимые меры, включая законодательные и административные меры, для обеспечения осуществления своих обязательств согласно Конвенции. В статье также указывается, что Государство—участник может принимать и более строгие или суровые меры, чем меры, предусмотренные Конвенцией, для предупреждения коррупции и борьбы с ней.

Конвенция учредила орган для контроля за осуществлением положений документа - Конференцию государств-участников Конвенции. Согласно ст. 63, Генеральный секретарь ООН созывает Конференцию государств-участников не позднее, чем через один год после вступления в силу Конвенции.

Конференция определяет план мероприятий, направленных на осуществление положений Конвенции, заслушивает информацию участников Конвенции о ее выполнении. Конференция государств-участников, если она сочтет это необходимым, учреждает любой соответствующий механизм или орган для содействия эффективному осуществлению Конвенции.

сдачи на хранение тридцатой ратификационной грамоты или документа о принятии, утверждении или присоединении (Ст. 68). Согласно ст. Конвенции, поправки в ее текст могут быть внесены Государством-участником только по истечении пяти лет со дня ее вступления в силу. Поправки подлежат утверждению Конференцией Государств-участников большинством в две третьи голосов участников (в случае, если не был достигнут консенсус) и, подобно самому тексту Конвенции, подлежат ратификации государствамиучастниками.

Принятая 31 октября 2003 г. Конвенция ООН против коррупции была подписана представителями государств на Конференции высокого уровня в Мериде (Мексика) 9-11 декабря 2003 г. Конвенцию подписали 97 государств, включая Российскую Федерацию. Документ открыт для подписания в центральных учреждениях ООН в Нью-Йорке до 9 декабря 2005 года1.

Конвенция была подписана Россией по распоряжению Президента РФ В.

Путина. Выступая на конференции в Мериде, глава российской делегации А.

Мешков проинформировал участников форума о создании Совета при президенте РФ по борьбе с коррупцией2.

Анализируя окончательный, утвержденный Генеральной Ассамблеей и подписанный Государствами-участниками текст Конвенции, следует отметить его основательность, фундаментальность. В целом Конвенция отвечает задачам эффективного глобального противодействия коррупции и ее транснациональным формам на современном этапе. Заслуживает положительной оценки положенный разработчиками в основу Конвенции широкий взгляд на коррупцию, нашедший, в частности, отражение в обширном перечне деяний, подлежащим криминализации. В Конвенции отражена высокая общественная опасность коррупции в частном секторе, а также транснациональной и положения о взаимной правовой помощи, в частности, в вопросах экстрадиции.

В документе четко обозначен акцент на меры по предупреждению коррупции, являющиеся приоритетными по отношению к уголовно-правовым средствам борьбы с данным явлением.

Соглашаясь с основными положениями Конвенции, изложенными выше, и поддерживая лежащее в ее основе позитивное начало, необходимо в то же время высказать ряд замечаний.

Данные с официального веб-сайта Управления по контролю над наркотиками и предупреждению преступности ООН: http://www.unodc.org/unodc/en/crime_convention_corruption.html. Информация на 4 января 2004 г.

См.: Россия подписала конвенцию против коррупции. РТР-Вести.Ru. 10.12.2003.

Прежде всего, на наш взгляд, недостаточно проработан вопрос о контроле за выполнением государствами положений Конвенции и об ответственности за их нарушение. Глава VII Конвенции «Механизмы осуществления» содержит всего две статьи, посвященные Конференции государств-участников и секретариату (сугубо техническому органу). В полномочия Конференции действительно входит заслушивание информации государств-участников о выполнении Конвенции, однако данное полномочие не обеспечено какимилибо четкими обязательствами со стороны государств-участников. К тому же сомнительна эффективность ежегодного заслушивания стандартных отчетов официальных лиц о мерах борьбы с коррупцией. Какая-либо независимая оценка и контроль за проведением антикоррупционных мероприятий со стороны международного сообщества в Конвенции не предусматривается. В тексте говорится лишь о том, что «могут быть рассмотрены также материалы, полученные от соответствующих неправительственных организаций, надлежащим образом аккредитованных в соответствии с процедурами, которые будут определены решением Конференции Государств—участников». Отметим, что согласно п. 7 ст. 63 «Конференция Государств-участников, если она сочтет это необходимым, учреждает любой соответствующий механизм или орган для содействия эффективному осуществлению Конвенции». Данное положение, на наш взгляд, делает перспективы антикоррупционного мониторинга в рамках контроля за выполнением Конвенции весьма туманными. Учитывая количество государствучастников Конвенции, нахождение консенсуса по столь сложным вопросам в рамках ежегодной конференции, а главное, принятие эффективных решений представляется малореалистичным. Неясно, почему разработчики Конвенции не использовали опыт Совета Европы и ОЭСР, включивших в свои антикоррупционные конвенции подробные положения о контроле за их выполнением, предусматривавшие, в частности, создание специальных международных антикоррупционных структур.

Безусловно, существует опасность того, что под предлогом борьбы с коррупцией будет осуществляться вмешательство во внутренние дела суверенных государств. Тем не менее, защита суверенитета (о таковой говорит и сама Конвенция в ст. 4) не должна являться щитом для коррумпированных режимов от международно-правовой ответственности. Как представляется, ущерб, наносимый системной коррупцией в ряде стран мировому сообществу, как представляется, не намного меньше того ущерба, который причиняется государствами, потворствующими терроризму (в Афганистане и Ираке, это, как известно, привело к военным интервенциям). Отметим, что принцип pacta sunt servanda является одним из основополагающих в международном праве. Без эффективных механизмов контроля и ответственности реализация данного принципа невозможна.

Спорными, на наш взгляд, являются и некоторые положения о криминализации коррупционных деяний. Особые замечания, как уже отмечалось ранее, обогащение, в том виде, в котором оно сформулировано в Конвенции, невозможно криминализировать при условии соблюдения основополагающих принципов конституционного и уголовного права и процесса не только Российской Федерации, но и большинства государств континентальной системы права1. Необходимо признать, что данная норма является «гибкой», поскольку данное положение применяется при «условии соблюдения своей конституции и основополагающих принципов своей правовой системы».

Однако не вполне понятно, по какой причине столь спорное положение нашло закрепление в тексте Конвенции. На наш взгляд, более уместным было бы указание в Конвенции на возможность применения мер против незаконного обогащения в рамках гражданско-правовых процедур.

Несмотря на отмеченные спорные и неудачные положения, неизбежные в столь объемном международном документе, в целом Конвенцию ООН против О соотношении данной нормы и других положений Конвенции с российским уголовным законодательством см. §2 настоящей главы.

коррупции в ее окончательном варианте следует охарактеризовать с самой положительной стороны. Принятие данной Конвенции знаменует собой принципиально новый этап в глобальном противодействии коррупции.

Принятые ранее международные документы в данной сфере имели либо региональное (конвенции ОАГ и Совета Европы), либо иное, сугубо ограниченное применение (конвенция ОЭСР). С принятием Конвенции ООН мировое сообщество получило первый антикоррупционный документ глобального значения, способный стать эффективным инструментом международного сотрудничества в борьбе с коррупцией.

Подробное рассмотрение наиболее важных международных документов антикоррупционного характера позволяет сделать следующие выводы:

1. Международное уголовное законодательство в сфере борьбы с коррупцией находится в стадии становления. Однако за последнее десятилетие сделан огромный шаг вперед. Принятые к настоящему времени международные антикоррупционные документы позволяют говорить о создании солидной нормативной базы для сотрудничества государств в данной сфере и унификации национального законодательства. Важнейшей вехой на пути формирования международного антикоррупционного законодательства следует считать принятие Конвенции ООН против коррупции в 2003 г.

2. Для национального уголовного законодательства рассмотренные документы имеют принципиальное значение как для криминализации деяний, так и для решения иных вопросов уголовной ответственности за коррупционные преступления. Конвенции Совета Европы и ООН дают четкие перечни коррупционных преступлений, фиксируют основные принципы уголовной ответственности за коррупцию. Повышенная опасность коррупционных преступлений обуславливает присутствие в Конвенциях отдельных положений о политике в области санкций и назначения наказания за коррупционные преступления. Международные документы отдельно рекомендуют использовать финансовые санкции и конфискацию имущества как наиболее эффективные меры наказания. Детально регламентированы в рассмотренных конвенциях вопросы уголовной юрисдикции и экстрадиции (выдачи).

3. Развитие международного антикоррупционного законодательства обозначает четкую тенденцию к расширению круга деяний, относимых международными документами к числу коррупционных. Показательно, что разработчики антикоррупционных конвенций не включили в их текст определения коррупции, делая отсылку к перечню криминализированных деяний. Коррупция слишком многоликое социальное явление, подверженное постоянной мимикрии, для принятия на международном уровне «раз и навсегда» четкой дефиниции, определяющей коррупцию.

4. Особая озабоченность мирового сообщества проблемой транснациональной коррупции находит отражение во включении в конвенции норм о международном взяточничестве, а также в принятой ОЭСР в 1997 г. отдельной конвенции о борьбе с транснациональным подкупом.

5. Международные документы однозначно включают корыстные служебные злоупотребления в частном секторе в число коррупционных преступлений, требуя их криминализации и установления за их совершение эффективных и суровых санкций.

6. Понятие должностного лица в международных документах, хотя и с отсылкой к положениям национального права, трактуется достаточно широко и включает руководителей предприятий с государственным участием.

7. Нормы международных Конвенций о криминализации коррупционных деяний являются гибкими, то есть позволяют государствам-участникам постепенно подходить к имплементации соответствующих конвенционных положений в национальном уголовном праве. Данная гибкость обеспечивается двояким образом. В Конвенции Совета Европы, несмотря на жесткость положений о криминализации, допускается определенное количество оговорок, что позволяет «снять» или отложить принятие государством на себя спорных для него обязательств в уголовно-правовой сфере. В Конвенции ООН, фактически не допускающей оговорок, гибкими являются сами положения о криминализации коррупции (в них присутствует оговорка об условии совместимости с правовой системой и конституцией государства). Последний способ является предпочтительным, поскольку позволяет избежать «вала»

оговорок, превращающих любую конвенцию в малоэффективный документ. С другой стороны, подобная гибкость норм также снижает эффективность международного документа, поскольку дозволяет произвольную вариативность применения его положений. По нашему мнению, разработчикам конвенций следовало бы избегать введения в такие документы спорных положений, противоречащих законодательству и принципам правовых систем значительного количества государств-участников.

7. В международных антикоррупционных документах четко выражен акцент на меры по предупреждению коррупции. Признавая важность уголовноправовых средств борьбы с коррупцией, международные документы ориентируются на широкий спектр профилактических мер, применение которых в совокупности с уголовной репрессией может дать эффективный результат в противодействии коррупции. Представляется, что и имплементация положений международных конвенций далеко не всегда должна начинаться с поправок в уголовный кодекс. Более важным, на наш взгляд, является приведение в соответствие с международными антикоррупционными стандартами законодательства иных отраслей права и принятие ориентированных на международные нормы специальных профилактических актов по противодействию коррупции.

3.2. Проблемы имплементации международных антикоррупционных соглашений в российском уголовном законодательстве Конституция Российской Федерации, принятая на всенародном референдуме 12 декабря 1993 г., закрепила положение о том, что международные договоры Российской Федерации являются частью ее правовой системы. В действующей Конституции закреплен безусловный приоритет международных норм по отношению к российскому законодательству. В ч. 4 ст. 15 Основного Закона установлено: «Если международным договором Российской Федерации установлены иные правила, чем предусмотренные законом, то применяются положения международного договора».

Реализация данного конституционного принципа в уголовном праве обладает значительной спецификой. Уголовный Кодекс РФ в ч. 2 ст. провозглашает, что он основывается на общепризнанных принципах и нормах международного права. Между тем, первая часть данной статьи устанавливает, настоящего кодекса». В качестве единственного основания уголовной настоящим Кодексом» (ст. 8 УК РФ). Таким образом, следуя тексту УК, регулирование вопросов уголовной ответственности – прерогатива исключительно УК РФ, а не иных актов, в том числе и международных договоров.

Вопрос об отнесении международных договоров к источникам российского уголовного права является сложным и дискуссионным в уголовноправовой науке.

Ряд ученых, основываясь на положениях ч.4 ст. 15 Конституции РФ, утвердительно отвечают на поставленный вопрос (П.Н. Бирюков1, И.П.

Блищенко2, Ю.М. Ткачевский3). С данной позицией с теми или иными оговорками солидаризируются В.П. Коняхин4 и Л.В. Иногамова-Хегай5.

Другие юристы дают категорически отрицательный ответ, основываясь на положениях УК РФ о полной кодификации уголовно-правовых норм Бирюков П.Н. Проблеиы взаимодействия уголовных норм // Московский журнал международного права. 1998.

№ 2. С. 41-42.

Международное уголовное право / Под ред. акад. В.Н. Кудрявцева. С. 47.

Курс уголовного права Общая часть. Т.1: Учение о преступлении / Под ред. Н.Ф. Кузнецовой, И.М. Тяжковой.

М., 2002. С. 79-80.

Коняхин В.П. Теоретические основы построения общей части российского уголовного права. СПб., 2002. С.

90. Его же: Международный договор как источник российского уголовного права // Уголовное право в XXI веке. М., 2002. С. 154.

Иногамова-Хегай Л.В. Международное уголовное право С. 63.

Яцеленко4).

Положения ст. 1 УК РФ не являются единственной аргументацией в Кузнецова пишет: «На самом деле, можно ли считать международные нормы о борьбе с преступностью составной частью российского законодательства?

Ответ отрицательный. Нуждается в уточнении и положение о примате международного уголовного права над национальным. Во первых, договоры о международном уголовном праве должны вступить в законную силу. Вовторых, без имплементации их во внутреннее законодательство они непосредственно применяться не будут. На них можно ссылаться в судебном, доктринальном толковании УК, можно считать достаточным поводом для изменения последнего. Однако их прямое, непосредственное и преимущественное действие нереально. Для правоприменительного использования вступивших в силу международно-правовых актов, содержащих предписания уголовно-правового характера требуется обязательная имплементация их норм в УК России. А это весьма сложный и противоречивый процесс»5. А.В. Наумов полагает, что «исходя из того, что нормы международных конвенций не имеют санкций, они могут быть реализованы только в случае, если нормы о соответствующих преступлениях стали нормами внутригосударственного уголовного права. И если это не сделано, то никто не может быть осужден за деяние, даже если оно и предусмотрено нормами международного права. В этом случае следует говорить о приоритете внутригосударственных уголовноправовых норм по отношению к нормам международного права»6.

Лесниевски-Костарева Т.А. Концепция развития уголовного законодательства // Концепция развития российского законодательства. М., 1999. С. 227-228.

Уголовное право Российской Федерации. Общая часть / Под ред. Р.Р. Галиакбарова. Саратов, 1997. С. Уголовное право. Общая часть / Под ред. Н.И. Ветрова и Ю.И. Ляпунова. М., 1997 С. 71, 81-82.

Уголовное право России. Общая часть / Под ред. А.И. Рарога М., 1998. С.15.

Кузнецова Н.Ф. Транснациональная преступность: понятие и вопросы имплементации // Современные проблемы борьбы с транснациональной преступностью. Краснодар, 2000. С. 7.

Российское уголовное право. Особенная часть / Под ред. В.Н. Кудрявцева и А.В. Наумова. М., 1997. С.12.

Определенного рода «компромиссный» вариант представлен в работах авторов, которые рассматривают предписания международных договоров в роли источников не всех норм уголовного права, а лишь относящихся к его Общей части (М.П. Журавлев1, А.Н. Игнатов2, Л.Л. Кругликов3).

По нашему мнению, третья, «компромиссная» позиция является правильной, по крайней мере, если говорить об источниках российского уголовного права в формальном, «узком» смысле. Нормы международных конвенций, как правило, формулируют составы преступлений лишь в самом общем виде, оставляя конкретизацию многих признаков состава на усмотрение национального законодателя. Также отсутствуют в данных нормах и санкции. Представляется нереальным в связи с этим привлечение к ответственности лиц исключительно на основе международных уголовно-правовых норм4. Что же касается большинства положений, относящихся к Общей части уголовного права, в частности вопросов юрисдикции, экстрадиции и т. п., то препятствий для непосредственного действия международных норм не усматривается.

Нельзя не согласиться с И.И. Лукашуком и А.В. Наумовым в том, что в ходе своего развития международное право вносит изменения в содержание одного из основных принципов внутреннего уголовного права, согласно которому нет ни преступления, ни наказания без соответствующего закона (nullum crimen, nulla poena, sine lege). Теперь под законом понимается не только внутреннее, но и международное право5.

Не подлежит сомнению, что международные договоры Российской Федерации являются источником российского уголовного права в «широком»

смысле. З.А. Незнамова считает, что данные нормы, «подобно конституционным предписаниям, являются только «материальным источником», из которого Уголовное право: Часть Общая. Часть Особенная / Под общ. ред. Л.Д. Гаухмана, А.М. Колодкина, С.В.

Максимова. М., 1999. С.38.

Уголовное право России. Т.1.: Общая часть / Отв. ред. А.Н. Игнатов, Ю.А. Красиков. М., 2000. С. 21.

Кругликов Л.Л. Источники и составные части российского законодательства Российской Федерации // Проблемы теории уголовного права. Избранные статьи (1982-1999 гг.). Ярославль, 1999. С. 43-44.

Следует оговориться, что исключением из данного правила являются положения международного права об ответственности за международные преступления, подпадающих под юрисдикцию судов ad hoc (Международных судов по Руанде и бывшей Югославии), а также нормы Римского Статута Международного уголовного суда.

См.: Лукашук И.И., Наумов А.В. Указ. соч. С. 25.

нормы уголовного права черпают свое содержание». Соглашаясь с тем, что международного права, выполняют в любом случае роль «материального»

источника (об этом говорит и УК РФ в ч.2 ст.1), мы считаем несколько категоричным вывод того же автора о том, что «нормы международного права ввиду отсутствия у них санкций не имеют прямого действия на территории РФ»1. Отметим, что международные нормы, как и конституционные, могут блокировать применение уголовно-правовых норм, находящихся в противоречии с ними. Например, возможная ратификация протокола №6 к Европейской Конвенции о защите прав и свобод человека, запрещающего смертную казнь, по нашему мнению, заблокирует возможность ее применения, даже при условии сохранения данного вида наказания в УК РФ. Теоретически возможна и подобная «блокировка» норм Особенной части УК. В данном случае нельзя не усмотреть прямого действия международных уголовно-правовых норм.

Следует, на наш взгляд, согласиться с Л.В. Иногамовой-Хегай, указывающей, что «говоря о верховенстве норм международного права над национальными, следует иметь ввиду, что вопрос о реализации этого принципа зависит от национальной системы права, правовых традиций государства, судебной системы и т.д.»2.

Пленум Верховного суда РФ, традиционный арбитр теоретических дискуссий, разъяснил в п.6 постановления «О применении судами общей юрисдикции общепризнанных принципов и норм международного права и международных договоров Российской Федерации» от 10 октября 2003 г. что составов уголовно наказуемых деяний, не могут применяться судами непосредственно, поскольку такими договорами прямо устанавливается обязанность государств обеспечить выполнение предусмотренных договором Незнамова З.А. Коллизии в уголовном праве. Екатеринбург, 1994. С. 131, 134.

Иногамова-Хегай Л.В. Международное уголовное право. С. 64.

обязательств путем установления наказуемости определенных преступлений внутренним (национальным) законом»1.

Таким образом, при всех сохраняющихся теоретических разногласиях, очевидно, что международные нормы об ответственности за преступления международного характера, к коим относятся и коррупционные преступления, не действуют напрямую, а применяются посредством их закрепления (имплементации) в российском уголовном законодательстве.

Согласно части 3 статьи 5 Федерального закона от 15 июля 1995 г. № 101ФЗ «О международных договорах Российской Федерации», положения применения, действуют в Российской Федерации непосредственно. Для осуществления иных положений международных договоров Российской Верховного Суда РФ в вышеупомянутом постановлении разъяснил, что «к применения положений международного договора Российской Федерации, относятся, в частности, содержащиеся в договоре указания на обязательства государств-участников по внесению изменений во внутреннее законодательство этих государств». В.П. Коняхин в связи с данным положением справедливо подчеркивает, что «самоисполнимость международного правового акта в сфере соответствием данного акта предписаниям, закрепленным в Общей части УК РФ, что, впрочем не исключает несоответствия международного правового акта предписаниям Особенной части. Поскольку вероятность такого двойного соответствия ничтожно мала, то неизбежно возникает потребность в ратификации международного правого акта»3.

См.: Бюллетень Верховного Суда РФ. 2003. №12. http://supcourt.ru/bullettin/2003/12-03/b101.htm СЗ РФ. 1995. №29. Ст. 2757.

Коняхин В.П. Теоретические основы построения общей части российского уголовного права. С. 95.

Ранее уже отмечалось, что к настоящему времени Российская Федерация не ратифицировала подписанные ею международные антикоррупционные конвенции. Таким образом, указанные международно-правовые документы не являются источниками российского права и на них не распространяются положения ч.4 ст. 15 Конституции РФ.

С формальных позиций подписание требующих обязательной ратификации конвенций означает лишь согласие представителей государства с их текстом, означающее невозможность внесения в текст документа изменений.

Вместе с тем, по нашему мнению, было бы неверно недооценивать значение подписания конвенции представителем Российской Федерации. Подписание международного договора – важная стадия его заключения, необходимая для последующей ратификации. Международные договоры, подписанные Россией, вырабатываются с ее участием, подписание конвенции означает согласие участников переговоров с окончательным текстом документа. Решение о подписании того или иного договора от имени Российской Федерации принимает глава государства – Президент РФ (ст.11 ФЗ «О международных договорах Российской Федерации»). В функции президента входит и внесение международного документа в Государственную Думу на ратификацию. Считать все эти обстоятельства несущественными, безразличными для российского законодательства, по нашему мнению, неверно. Подписание международного договора, в том числе в сфере борьбы с преступностью, означает начало пути к его ратификации и реализации путем имплементации в российском законодательстве. На наш взгляд, подписание договора в данном случае следует считать стадией выражения государственной воли на принятие обязательств по договору (естественно, данный процесс является оконченным только после ратификации международного документа).

Ратификация, являющаяся выражением согласия государства на обязательность положений международного договора, неизбежно должна сопровождаться внесением соответствующих изменений в национальное законодательство. В противном случае принятие на себя необеспеченных безответственности, нарушением основополагающих принципов международного права. Федеральным законом «О международных договорах Российской Федерации» установлено, что Российская Федерация, выступая за соблюдение договорных и обычных норм, подтверждает свою приверженность основополагающему принципу международного права – принципу добросовестного выполнения международных обязательств.

За принятием на себя государством международно-правовых обязательств, обычно выраженным в процедуре ратификации международного договора, с неизбежностью следует стадия реализации международных норм.

обозначается термином «имплементация» (от английского «implementation» осуществление, претворение в жизнь). В широком смысле он означает «осуществление международно-правовых и внутригосударственных норм во исполнение международно-правовых, а также создание на международном и внутригосударственном уровнях условий для такого осуществления»1. А.С.

Гавердовский предлагает рассматривать имплементацию норм международного государств, предпринимаемую индивидуально, коллективно или в рамках международных организаций в целях своевременной, всесторонней и полной реализации принятых ими в соответствии с международным правом обязательств»2.

В уголовно-правовой литературе термин «имплементация» имеет более узкое значение и понимается, прежде всего, как закрепление положений международно-правовых актов во внутреннем уголовном законодательстве.

Именно в таком, узком значении, мы полагаем использовать данный термин в настоящей работе. В литературе выделяется три способа имплементации:

Словарь международного права. М., 1986. С. 101-102.

Гавердовский А.С. Имплементация норм международного права. Киев, 1980. С 62.

инкорпорация, транформация и отсылка.1 Как справедливо указывает В.П.

Коняхин, «способ имплементации должен зависеть от степени категоричности международных норм и степени их адекватности их содержания уже сформировавшейся системе внутринационального уголовного законодательства»2.

Реализация положений международных антикоррупционных конвенций предполагает, на наш взгляд, два типа имплементации – инкорпорацию и трансформацию. Причем, учитывая особенности национального уголовного права, в том числе российского, ведущим способом имплементации может выступать только трансформация. Инкорпорация, означающая практически дословное воспроизведение международной нормы во внутреннем праве3, для формулирования норм об ответственности за коррупционные преступления практически непригодна. Необходимо учитывать и специфику большинства норм конвенций, оставляющих многие вопросы на усмотрение национального законодателя и формулирующие составы преступлений в самом общем виде без конкретизации ряда признаков.

Имплементация рассматриваемых в настоящем исследовании международных антикоррупционных соглашений в российском уголовном законодательстве сопряжена со значительными трудностями. Несоответствия между международными антикоррупционными документами и УК РФ очевидны, о чем еще будет сказано ниже. В этих условиях немедленная ратификация данных конвенций после их подписания была бы проявлением определенной безответственности, так как пока нет даже предполагаемого плана устранения данных противоречий. С другой стороны, ратификация необходима, ибо Россия не должна и не может стоять в стороне от международных усилий по борьбе с коррупционной преступностью. Парадоксальным выглядит положение, когда государство, принимающее активное участие в разработке международных См.: Коняхин В.П. Теоретические основы построения общей части российского уголовного права. С. 99. Л.В.

Иногамова-Хегай не упоминает об отсылке, а выделяет только два способа имплементации – инкорпорацию и трансформацию (см.: Иногамова-Хегай Л.В. Международное уголовное право. С. 67).

Коняхин В.П. Теоретические основы построения общей части российского уголовного права. С. См.: Иногамова-Хегай Л.В. Международное уголовное право. С. документов по борьбе с преступностью, подписывающее данные соглашения в лице своих представителей, в течение многих лет уклоняется даже от рассмотрения вопроса о ратификации конвенций, уже вступивших в действие.

На необходимость рассмотрения вопроса о приведении российского уголовного законодательства в соответствии с международными антикоррупционными документами неоднократно обращалось внимание в ходе научнопрактических конференций, парламентских слушаний. Так, в рекомендациях, принятых по итогам прошедших 28 марта 2002 г. в Совете Федерации Федерального Собрания РФ парламентских слушаний на тему «Уголовный кодекс Российской Федерации, пять лет спустя: проблемы и перспективы совершенствования норм уголовного законодательства» говорится: «В связи с предстоящей ратификацией Конвенции об уголовной ответственности за коррупцию, подписанной Российской Федерацией 27 января 1999 года, ускорить разработку соответствующего проекта федерального закона о внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации»1. По истечении двух лет с момента данной рекомендации принята и подписана Россией Конвенция ООН против коррупции, принято множество изменений в УК РФ, далеко не всегда криминологически обоснованных и качественно его улучшающих2, однако вопрос о приведении уголовного законодательства в соответствии с международными антикоррупционными нормами до сих пор «висит в воздухе». Данная проблема не была даже поставлена и в ходе масштабного изменения норм УК РФ в декабре 2003 года.

Недостаточно исследована настоящая проблема и в уголовно-правовой литературе. По-существу, кроме работ проф. С.В. Максимова, в свое время Конвенции 1999 г. и УК РФ3, большинство касающихся данного вопроса Приложение к Постановлению Совета Федерации Федерального Собрания Российской Федерации от апреля 2002 г. № 206-209; СФ.

См.: Кузнецова Н.Ф. Семь лет Уголовному кодексу Российской Федерации // Вестник Московского Университета. Серия 11. Право. 2003. №1. С.3-20.

См.: Максимов С. Когда Россия ратифицирует Конвенцию Совета Европы «Об уголовной ответственности за коррупцию»? // Чистые руки. 1999. №3. Максимов С.В. Коррупция. Закон. Ответственность. М., 2000.

авторов ограничиваются констатацией «значительных трудностей» имплементации международных антикоррупционных документов1.

Учитывая изложенное, полагаем необходимым активизацию работы по разработке соответствующего законопроекта по изменениям в УК РФ и одновременную незамедлительную ратификацию международных антикоррупционных конвенций. Соответствующие изменения в УК должны учитывать не только положения Европейской Конвенции, но и основываться на принятой и подписанной Российской Федерацией Конвенции ООН против коррупции.

Следует подчеркнуть, что ратификации, по нашему мнению, должны подлежать обе подписанные Россией антикоррупционные конвенции.

Конвенция ООН, как было отмечено ранее, развивает идеи иных международных документов, в том числе Конвенции Совета Европы. Между документами нет противоречия: они взаимно дополняют друг друга – разница в том, что европейская конвенция является региональным актом, а Конвенция ООН – общемировым. Важным является и то обстоятельство, что Конвенция Совета Европы об уголовной ответственности за коррупцию является важной составляющей формирующейся системы общеевропейского уголовного права.

Вступившая в силу Европейская конвенция уже имеет свой собственный механизм контроля и антикоррупционного мониторинга, на национальном уровне накоплен значительный имплементационной опыт. Конвенция ООН против коррупции является более «молодым» документом, которому еще предстоит вступить в силу и выработать соответствующие механизмы имплементации и контроля за выполнением его положений.

Приступая к рассмотрению вопроса о соотношении норм международных антикоррупционных документов с российским уголовным законодательством, необходимо сделать ряд вводных замечаний.

Во-первых, мы исходим из того обстоятельства, что российское уголовное законодательство об ответственности за коррупционные преступления, как и иные уголовно-правовые нормы, несет на себе отпечаток отечественных См. например: Иногамова-Хегай Л.В. Международное уголовное право. С. 271-272.

правовых традиций, встроено в систему российского права. Поэтому автоматическое перенесение формулировок международных документов в УК РФ не только может разрушить его сложившуюся структуру, но и дезориентировать правоприменителя, направить уголовно-правовую науку и практику по ложному пути.

Во-вторых, расхождения с международным правом в УК РФ действительно имеются, но далеко не всегда они носят концептуальный характер.

Зачастую они даже являются «мнимыми». В решении проблемы соответствия российских уголовно-правовых норм международным стандартам главное, на наш взгляд, не перенесение в российский уголовный кодекс искусственных, чуждых российскому уголовному праву конструкций, а отражение в российском законодательстве концептуальных идей международных документов, направленных на эффективную борьбу с преступностью, в том числе, с коррупцией, а также на создание условий для сотрудничества государств в данной сфере.

В третьих, мы полагаем, что процесс имплементации международноправовых норм в российском законодательстве не может быть быстрым и одномоментным. Это сложный и долгий процесс, главное в котором – не скорость принятия решений, которые могут быть непродуманными и поспешными, а твердое следование по данному пути, направленность законотворческого процесса на выполнение Россией своих международных обязательств в данной сфере.

Российское уголовное законодательство об ответственности за коррупционные преступления, по нашему мнению, в своих концептуальных основах, соответствует международным требованиям и стандартам. УК РФ 1996 г., принятый в условиях глубоких политических, экономических и правовых реформ, внес существенные изменения в регулирование вопросов ответственности за служебные преступления. Именно в данном кодексе появились новые составы преступлений, многие из которых предусмотрены в международных конвенциях (коммерческий подкуп, незаконное участие в предпринимательской деятельности и др.). Были внесены существенные изменения, в том числе в направлении дифференциации ответственности, в нормы о взяточничестве и должностном злоупотреблении - наиболее опасных коррупционных преступлениях. Следует отметить и ряд новых составов преступлений, неразрывно связанных с коррупцией (речь, прежде всего, идет о нормах об ответственности за легализацию (отмывание) средств, приобретенных преступным путем).

Вместе с тем, внимательный анализ норм УК РФ в сопоставлении с рассмотренными нами международными антикоррупционными документами показывает, что в российском уголовном законодательстве сохраняется ряд серьезных противоречий с международно-правовыми актами, наличествуют существенные пробелы, восполнение которых является первостепенной задачей в ходе имплементационной работы.

Международные документы четко закрепляют равный подход к коррупционным злоупотреблениям в частном и публичном секторах. Коррупция в частном секторе – важный подвид коррупции, выделяемый международным правом. Составы коррупционных преступлений в публичном и частном секторах сформулированы однотипно. Требуют международные документы и принятия мер по предупреждению «частной коррупции». В ст. 12 Конвенции ООН против коррупции говорится: «Каждое Государство—участник принимает меры, в соответствии с основополагающими принципами своего внутреннего законодательства, по предупреждению коррупции в частном секторе, усилению стандартов бухгалтерского учета и аудита в частном секторе и, в надлежащих случаях, установлению эффективных, соразмерных и оказывающих сдерживающее воздействие гражданско-правовых, административных или уголовных санкций за несоблюдение таких мер».

Отметим, что для России, с ее сильно монополизированной экономикой и слабостью государственных механизмов охраны собственности и прав граждан, проблема «частной коррупции» является особо актуальной. Особо остро проблема коррупции стоит в деятельности акционерных обществ, в форме которых сегодня существуют большинство крупнейших предприятий (в том числе естественных монополистов) и банков, в том числе и с государственным участием. Сегодня в России функционирует около 31 тыс. акционерных обществ. Большинство формально и фактически сохранившихся после приватизации промышленных предприятий приняло эту организационноправовую форму1.

Криминализация служебных злоупотреблений в негосударственном секторе стала одной из важных новелл действующего УК РФ. Появление в окончательном варианте УК главы 23 «Преступления против интересов службы в коммерческих и иных организациях» стало результатом оживленной дискуссии среди специалистов, многие из которых не разделяли восторжествовавший в итоге подход2. В итоге, в отличие от уголовного законодательства многих бывших республик СССР (Украины, Беларуси, Молдовы) российский законодатель разделил ответственность за служебные преступления в государственном и частном секторе. Как пишет основной автор норм УК о служебных преступлениях профессор Б.В. Волженкин, «Кодекс воспринял концепцию о недопустимости отождествления публичной (государственной) службы и службы в коммерческих организациях и общественных объединениях государственными (муниципальными) служащими и служащими других организаций»3.

При сравнении норм УК РФ об ответственности за «государственную» и «частную» коррупцию обращает на себя внимание значительная разница в подходе законодателя к деяниям государственных и частных управленцев.

Закон намного более строг к государственным должностным лицам и либерален к частным управленцам. Достаточно сравнить санкции однотипных составов преступлений в главах 23 и 30 УК.

См.: Российская газета. 2000. 18 марта.

Коррупцию в акционерных обществах мы считаем возможным именовать «корпоративной коррупцией». (См.:

Богуш Г.И. Корпоративная коррупция (Исследование, выполненное в рамках грантовской программы Московского Центра по исследованию проблем организованной преступности и коррупции) // http://www.mosorgcrimrescenter.ru/Research/Smgr/Bogush.htm) См. подробнее: Волженкин Б.В. Служебные преступления. М, 2000. С. 50-57.

Волженкин Б.В. Служебные преступления. С. 58.

По нашему мнению, противоречит положениям международных документов норма, содержащаяся в примечании к ст. 201 УК РФ. Там говорится:

«Если деяние, предусмотренное настоящей статьей либо иными статьями настоящей главы, причинило вред интересам исключительно коммерческой предприятием, уголовное преследование осуществляется по заявлению этой организации или с ее согласия». Помимо помещения процессуальной нормы в материальный закон, вызывает недоумение сущность рассматриваемого «диспозитивного» примечания. Дела о преступлениях частных управленцев фактически переведены в категорию дел частного обвинения. Это совершенно не соответствует природе этих деяний, поскольку преступления, по которым предусмотрен такой порядок возбуждения дел, как правило, неразрывно связаны с личностью потерпевшего, в данном же случае потерпевшим выступает юридическое лицо, которое не может иметь личности. Кроме того, когда причиняется вред юридическому лицу, ущерб наносится стабильности имущественного оборота, контрагентам данного юридического лица, его акционерам и т.д., поэтому трудно представить ситуацию, когда ущерб от организации.

Как отмечает Н.Ф. Кузнецова, «в действительности, когда частный собственник или его управляющий причиняет ущерб своему юридическому лицу, то ущерб причиняется не его собственности и не совместной собственности акционеров. Ущерб терпит новый вид собственности – собственность юридического лица либо предприятия без создания юридического лица.

Поэтому во всех случаях преступление против них нарушает интересы как самих акционеров, так и других граждан, а тем самым интересы общества и государства»1. С.А. Гордейчик в связи с этим обоснованно подчеркивает, что «предпринимательство в самом общем виде представляет собой живой Курс уголовного права. Общая часть. Том 1: Учение о преступлении. / Под. ред. Н.Ф. Кузнецовой, И.М.

Тяжковой. М., 2002. С. 70.

организм, составной частью которого является деятельность коммерческих и иных организаций. Стабильность – это необходимое условие существования названных отношений, т.к. разрыв в одном звене цепи однозначно повлечет сбой в другом и, как следствие, неэффективное функционирование всей цепи»1.

Тот же автор пишет: «Подобная формулировка закона ведет к тому, что ст. УК в этой части на практике применяться не будет. Ни для кого не секрет, что в результате проведенной приватизации контрольный пакет акций бывших государственных предприятий оказался в руках директорского корпуса.

Следовательно, представителям последнего и принадлежат ведущие позиции в органах юридических лиц. Отсюда нетрудно предугадать, что вряд ли правоохранительные органы получат согласие на возбуждение уголовного дела при совершении преступления генеральным директором»2.

Указанное примечание создает недопустимую лазейку для «частных»

коррупционеров, противоречит международным конвенциям, ни в одной своей статье не упоминающим о подобных «льготах».

Вопрос о путях ликвидации сложившейся диспропорции в ответственности публичных и частных служащих за коррупционные преступления является непростым. Представляется, что объединение глав 23 и 30 в одну единую главу о служебных преступлениях, несмотря на оптимальность такого решения с точки зрения положений Конституции о равенстве всех форм собственности и принципа равенства граждан перед законом, сформулированного в УК РФ, малореально. Следует согласиться с Н.Ф. Кузнецовой в том, что «непринятое своевременно предложение теперь уже трудно реализовать. Остается в качестве разумного выхода из ситуации внести изменения в гл. 23 по образцу гл. 30 и исключить примечание к ст.201»3. На наш взгляд, в первую очередь, помимо устранения одиозного примечания, необходимо устранить диспропорции в санкциях за взяточничество и коммерческий подкуп, другие однотипные Гордейчик С.А. Преступления управленческого персонала коммерческих и иных организаций / Под ред. Проф.

Р.Р. Галиакбарова. – Волгоград, 2000. С. 24-25.

Там же. С. 50.

Кузнецова Н.Ф. Семь лет Уголовному кодексу Российской Федерации. С. 8.