«ИНДОЕВРОПЕЙСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ И КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ – XII Материалы чтений, посвященных памяти профессора Иосифа Моисеевича Тронского 23–25 июня 2008 г. Санкт-Петербург Нестор-История 2008 УДК 80/81 ББК 81.2 И 60 ...»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ

НАУЧНЫЙ СОВЕТ РАН ПО КЛАССИЧЕСКОЙ ФИЛОЛОГИИ,

СРАВНИТЕЛЬНОМУ ИЗУЧЕНИЮ ЯЗЫКОВ И ЛИТЕРАТУР

ИНДОЕВРОПЕЙСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ

И КЛАССИЧЕСКАЯ ФИЛОЛОГИЯ – XII

Материалы чтений,

посвященных памяти

профессора Иосифа Моисеевича Тронского 23–25 июня 2008 г.

Санкт-Петербург Нестор-История 2008 УДК 80/81 ББК 81.2 И 60

ИНДОЕВРОПЕЙСКОЕ ЯЗЫКОЗНАНИЕ И КЛАССИЧЕСКАЯ

ФИЛОЛОГИЯ-XII (чтения памяти И. М. Тронского). Материалы международной конференции, проходившей 23–25 июня 2008 г. / Отв. редактор Н. Н. Казанский. СПб.: Нестор-История, 2008. – 484 с.

ISBN 978-598187-244- Редколлегия: Н. Н. Казанский (отв. редактор), Л. Г. Герценберг, А. В. Грошева, Е. Р. Крючкова, А. П. Сытов.

Утверждено к печати Институтом лингвистических исследований РАН Конференция проводится в рамках постоянно действующей Школы индоевропейского сравнительно-исторического языкознания при ИЛИ РАН при поддержке РГНФ – грант № 08-04-14032г

ИЗДАНИЕ ПОДГОТОВЛЕНО ПРИ ФИНАНСОВОЙ ПОДДЕРЖКЕ

ОТДЕЛЕНИЯ ИСТОРИКО-ФИЛОЛОГИЧЕСКИХ НАУК РАН,

РГНФ – грант № 06-04-00471а «Модели описания диахронических процессов и проблемы индоевропейского сравнительного языкознания», гранта № НШ-1319.2008.6 Президента РФ «Школа индоевропейского сравнительно-исторического языкознания»

(рук. Л. Г. Герценберг, Н. Н. Казанский) и Программы фундаментальных исследований Президиума РАН «Адаптация народов и культур к изменениям природной среды, социальным и техногенным трансформациям»

© Коллектив авторов, ISBN 978-598187-244- © ИЛИ РАН, 9 А. С. Авдохин А. С. Авдохин Роман Сладкопевец: в поисках литературной перспективы Статус кондаков Романа Сладкопевца, ранневизантийского гимнографа VI века, обладает двойственностью схожего характера как в византийской традиции, так и в исследовательской литературе. С одной стороны, Роман является святым Православной церкви, а его писания считаются вершиной церковной поэзии; в традиции изучения гимнографа, начиная с его первого европейского издателя кардинала Питры, этот автор признается если не «melodorum princeps» (Pitra 1876, XXVI), то, в любом случае, центральной фигурой византийского литературы. С другой стороны, кондаки Романа Сладкопевца были полностью вытеснены из церковного использования; в исследовательской литературе он остается автором, для которого не ясен, по сути, ни жанр, ни литературная традиция, ни источники.

Траектория осмысления историко-литературной перспективы кондаков Романа Сладкопевца с конца XIX и в XX веке, в кратком представлении, такова. Кардинал Питра был полон энтузиазма и восхищения поэзией Романа (Pitra 1876); не задаваясь специально вопросом о его литературном контексте и источниках, он имплицировал богодухновенность кондаков. Немецкая филологическая критика рубежа веков впервые обратилась к проблеме предшественников Романа, указав на других авторов кондаков той эпохи и на его тесную связь с раннехристианской гомилетикой (Krumbacher 1898), (Maas 1910). Открытие ряда текстовых источников произведений Романа привело исследователей к мысли о его второразрядности как поэта и эпигонстве (Maas 1910: 302). Так или иначе, ближайший литературный контекст, в котором рассматривался Роман, был контекстом грекоязычным, хотя указывалась (но не конкретизировалась на текстовом материале) общая жанровая близость сирийской стихотворной гомилии – мемра и мадраше. Первый этап изучения Романа определенно помещал его в грекоязычную раннехристианскую гомилетическую традиции, хотя и отмечались сирийские жанровые прототипы.

Следующей ступенью стала единственная по сей день посвященная гимнографу крупная монография Гродидье де Матона.

Рассмотрев жанровые особенности кондака, он также нашел, что 4 Роман Сладкопевец: в поисках литературной перспективы ближайшей параллелью является сирийская мемра (de Maton 1977: 189), но в плане изучения источников категорично высказался об отсутствии свидетельств использования Романом сирийской литературы1 (de Maton 1977: 574), в то время как им были обнаружены дальнейшие текстовые источники кондаков в раннехристианской гомилии. Наметился некий дуализм сирийского происхождения формы и грекоязычной содержательной ориентированности произведений Романа.

Практически параллельно шла работа по исследованию сирийского субстрата кондаков Романа Сладкопевца (Carpenter 1932), (Dalmais 1972), (Halleux 1978), (van Rompay 1993), (Brock 1999). Были обнаружены текстуальные заимствования и общность мотивов его кондаков как с Ефремом Сирином (Petersen 1983), (Petersen 1985), так и с современником Романа Иаковом Серугским (Papoutsakis 2007). «Syrianit» (Halleux 1978) Романа приобретала все более зримые черты, многое объяснив в его «невписываемости» в греческую литературную традицию;

общеметодологический дуализм его историко-литературной перспективы остается.

Как представляется, есть возможность в некоторых случаях указать на третий путь интерпретации литературной перспективы и традиции, к которой принадлежал Роман Сладкопевец.

Особое значение гомилий малоазийских авторов (Василий Селевкийский, (псевдо)-Астерий Софист) для Романа, обнаруженные нами новые случаи использования им произведений этих авторов2, а также определенная изолированность этой гомилетической традиции от гомилетики центральных регионов империи3 позволяет говорить об особой малоазийской гомилетической субтрадиции, во многих случаях позволяющей объяснить необычные смысловые элементы в кондаках Романа.

Речь шла, главным образом, о гимнах Ефрема Сирина.

Например, кондак «На Илию» (Romanos I: 252) и одноименная гомилия Василия Селевкийского (PG 85, 149); то же в случае кондака Романа (Romanos I: 270) и гомилии Василия «На Иосифа» (PG 58, 121).

Равным образом ср. соответствия кондака «На исцеление прокаженного» (Romanos III: 358) и второй гомилии Астерия Софиста на второй псалом (PG 28, 1043) Они сохраняют, вместе с кондаками Романа, некоторые архаичные и высоко специфичные мотивы, которые неизвестны остальному гомилетическому корпусу.

Вероятно, эта субтрадиция возникла на стыке эллинизированного и сирийского культурных миров; эта историко-литературная перспектива дает новую точку зрения для понимания происхождения кондаков Романа Сладкопевца.

ИЗДАНИЯ ТЕКСТОВ:

Migne J.-P. Patrologiae cursus completus. Series Graeca. Paris, 1861 sq.

Romanos le Mlode, Hymnes, Introduction, texte critique, traduction et notes par Jos Grosdidier de Matons, I, SC (Sources chretiennes), 99, 1964; II, III, SC 110, 114, 1965; IV, SC 124,

БИБЛИОГРАФИЯ

Brock S. From Ephrem to Romanos: Interactions between Syriac and Greek in Late Antiquity. (Variorum CSS 664, 1999).

Carpenter M. The Paper the Romanos Swalowed // Speculum, 1932. P. 3– Dalmais O. P. Imagerie syrienne et symbolisme hllenique dans le hymnes bibliques de Romanos le Mlode // Studia Patristica, 1972. T. 11/2. P.

Grosdidier de Matons J. Romanos le Mlode et les origines de la posie religieuse Byzance. Paris, 1977.

Halleux A. de. Hellnisme et syrianit de Romanos le Mlode // Revue d'histoire ecclsiastique, 1978. T. 73. P. 632–641.

Krumbacher K. Romanos und Kyriakos // Sitzungberichte der philos.philol. und histor. Klasse der K. Bayer. Akademie der Wissenschaften zu Mnchen, 1898. Bd. II.

Maas P. Das Kondakion // Byzantinische Zeitschrift, 1910. Bd. 19.

Papoutsakis M. The Making of a Syriac Fable: from Ephrem to Romanos // Le Muson, 2007. P. 29–75.

Pitra J. B. Analecta Sacra spicilegio solesmensi parata. Vol. I. Parisii, 1876.

Petersen W. L. Romanos and the Diatessaron: Readings and Method // New Testament Studies, 1983. T. 29. P. 484–507.

Petersen W. L. The Diatessaron and Ephrem Syrus as sources of Romanos the Melodist // CSCO 475, 1985.

Van Rompay L. Romanos le Mlode: un pote syrien Constantinople // Early Christian Poetry. A Collection of Essays, J. den Boeft and A. Hilhorst (eds.), Supplements to Vigiliae Christianae 22; Leiden:

E. J. Brill, 1993. Vol. 1. Р. 283–296.

Палимпсест в античности: к интерпретации Catull. 22, 1– В настоящее время термином «палимпсест» в палеографии обозначают рукопись на пергамене, с которого первый текст удалён (путём соскабливания или смывания), а на его место нанесён новый1.

Современное представление о палимпсесте обусловило аналогичное понимание слова palimpsestum (palivmyhston) в античной литературе и отнесение его к пергамену. С пергаменом связывал античный палимпсест Т. Бирт, это же понимание отражают словари Гёльцера, Льюиса и Шорта, Георгеса, предлагая для слова «палимпсест» значение «пергамен, с которого соскоблен старый текст и написан новый»2. Словарь Гаффио-Флобера исходной формой называет форму palimpsestus (-os) m, f и даёт значение «папирус или пергамен, с которого соскоблен или смыт старый текст и написан новый». Оксфордский словарь, принимая в качестве основной форму среднего рода (palimpsestum, i n), ещё более осторожно переводит его как «палимпсест». Употребление и значение слова «палимпсест» в античной литературе подробно рассмотрено К. Робертсом, который убедительно опроверг закрепившиеся заблуждения, первое из которых состоит в том, что античное понятие «палимпсест»

нередко относят к пергамену3.

Следует учитывать, что это слово греческого происхождения, оно возникло в древнегреческой культурной среде, где главным и почти единственным, в особенности для производства книг, писчим материалом был папирус, а не пергамен.

Слово «палимпсест» очень редкое и встречается всего два раза в греческой литературе и два раза в латинской. Контексты его Этим же термином обозначается и текст на микенских табличках, когда поверх одной записи, предварительно стертой, делается другая.

– Прим. ред.

Словарь Гёльцера в качестве начальной даёт форму palimpsestos, i m, f; словарь Льюиса и Шорта – palimpsestus, i m; словарь Георгеса – palimpsestos, i m.

C. H. Roberts, T. C. Skeat. The Birth of the Codex. L., 1983. P. 16–18.

употребления в античной литературе достаточно определённо демонстрируют его значение.

Первый случай употребления слова «палимпсест» принадлежит Плутарху, который пишет, что Платон сравнивал Дионисия Сиракузского с biblivon palivmyhston, так как следы тирана проглядывали сквозь лоск утонченности, подобно тому, как следы старого текста остаются на папирусном свитке4. В данном месте palivmyhsto" является прилагательным, определяющим слово biblivon, которым в греческом языке обозначалась исключительно папирусная книга-свиток (для пергаменных свитков греки использовали слово difqevrai), поэтому biblivon palivmyhston может иметь единственное значение «папирусный свиток с уничтоженным текстом»5. Во втором пассаже у Плутарха употреблено субстантивированное прилагательное во множественном числе: w{sper palivmyhsta diamoluvnonte"; здесь отношение слова к папирусу менее очевидно6.

В латинской литературе слово palimpsestum встречается у Цицерона и Катулла и оба раза выступает в качестве субстантивированного прилагательного в форме среднего рода, воспроизводя греческое palivmyhston.

Контекст Цицерона следующий: nam quod in palimpsesto, laudo equidem parsimoniam, sed miror quid in illa chartula fuerit quod delere malueris... non enim puto te meas epistulas delere ut reponas tuas. an hoc significas, nihil fieri, frigere te, ne chartam quidem tibi suppeditare? (Cic. fam. VII 18, 2) – «что до того, что на палимпсесте, то хвалю бережливость, но удивляюсь, что на том кусочке папируса (chartula) было такого, что ты предпочел уничтожить... ведь я не думаю, что ты уничтожил моё письмо, чтобы вместо него написать своё. Или это значит, что ничего не происходит, ты коснеешь в бездеятельности, и даже папируса (charta) у тебя нет?». Таким образом, одну и ту же вещь, а именно, письмо, которое он получил, Цицерон сначала называет словом palimpsestum, а затем словами chartula и charta. Cуществительным charta и образованным от него уменьшительным chartula в римской литературе обозначали исключительно папирус или папирусный свиток (в последнем значении обычно упоPlut. mor. 779 с.

Ср. соответствующую статью в словаре Лидделла-Скотта, где для прилагательного даётся перевод «соскобленный».

Plut. mor. 504 d.

треблялось множественное число), а для обозначения пергамена использовали слово membrana. Поэтому очевидно, что понятие палимпсеста у Цицерона связано с папирусом, а не с пергаменом.

Словоупотребление Цицерона отчасти проясняет значение слова «палимпсест» в последнем, самом известном, контексте его употребления, а именно в начале XXII стихотворения Катулла:

Suffenus iste, Vare, quem probe nosti, homo est uenustus et dicax et urbanus, idemque longe plurimos facit uersus.

puto esse ego illi milia aut decem aut plura perscripta, nec sic ut fit in palimpsesto relata: chartae regiae nouae libri, noui umbilici, lora rubra, membranae, derecta plumbo et pumice omnia aequata (Catull. 22, 1–8).

Суффен, упоминавшийся как плохой поэт в XIV стихотворении, высмеивается здесь за его чрезмерную многословность и вопиющее тщеславие, проявляющееся в том, что свои неумелые творения он записывает на роскошных и дорогих свитках.

Начало стихотворения (1–4) не вызывает затруднений;

понятно также значение слова membranae, под которым в данном случае подразумеваются пергаменные футляры, в которых хранили свитки, чтобы предохранить их от загрязнений и повреждений. Noui umbilici обозначают стержни, на которые наматывали свиток. Множественное число (libri, umbilici, lora, membranae) объясняется тем, что многочисленные стихи Суффена занимали не один свиток, а много: действительно, для десяти тысяч строк необходимы были три стандартных свитка.

Для сочетания lora rubra в литературе предлагались два толкования. Согласно одному из них, под lora rubra следует понимать завязки (ремешки), которыми обвязывался пергаменный футляр свитка. Более убедительным, однако, представляется второе, в соответствии с которым lorum выступает синонимом слову index, обозначавшему ярлычок с названием автора и произведения, который прикрепляли к свитку. Главным аргументом в пользу такого понимания является сопоставление рассматриваемого контекста Катулла со следующими строками Марциала:

pictis luxurieris umbilicis et te purpura delicata uelet et cocco rubeat superbus index (Mart. III 2, 9–11) «пусть ты роскошествуешь раскрашенными стержнями и пусть тебя покрывает изысканный пурпур и пусть гордый ярлычок краснеет алым цветом», где purpura соответствует membranae у Катулла, а index – слову lorum.

Основная проблема анализируемого пассажа Катулла сопряжена с фразой nec sic ut fit in palimpsesto / relata: chartae regiae nouae libri7. Под ut fit Катулл, по-видимому, подразумевает общепринятый обычай читать свои новые сочинения в кругу близких друзей до того, как представить их в опубликованном виде на суд широкой публике. Обычно автор декламировал свои стихи по черновикам (in palimpsesto), и только потом, внеся последнюю правку, отдавал их профессиональным писцам для переписывания, что соответствовало современному изданию произведения. Суффен же для черновика использует не palimpsestum, а chartae regiae nouae libri – «книги из нового царского папируса», то есть первые пробы пишет сразу в книги, причем из папируса высшего качества. Таким образом, слово palimpsestum противопоставлено сочетанию nouae chartae libri «книги из нового папируса», то есть из чистого папируса, не использовавшегося ранее. Оппозиция «палимпсест» – новый (чистый) папирус, по всей вероятности, позволяет считать, что и у Катулла палимпсест связан с папирусом.

Таким образом, перевод всего пассажа принимает следующий вид: «Твой Суффен, о Вар, которого ты хорошо знаешь, – человек и обаятельный, и речистый, и воспитанный, и он же пишет больше всех стихов. Я полагаю, что у него написано десять тысяч или более (строк) и записаны они не так, как принято, на уже использовавшемся ранее папирусе: (у него) книги из нового царского папируса, новые стержни, красные ярлычки, пергаменные футляры, всё разлиновано свинцом и выровнено пемзой».

Второй аспект представления о палимпсесте касается процесса уничтожения ненужного текста. Удаление текста с такого деликатного материала, как папирус, не могло произБольшинство издателей приводит чтение noui libri; Дуглас Томсон принимает nouae libri (Catullus. Edited with a Textual and Interpretative Commentary by D. F. S. Thomson. Toronto; Buffalo; London, (Reprinted with corrections: 1998, 2003).

водиться посредством соскабливания8. Даже применительно к позднеантичным и средневековым пергаменным рукописям не всегда использовали соскабливание; широко распространены были более щадящие методы устранения текста (например, посредством обработки специальными составами или растворами). В древности текст с папируса смывали губкой или тканью;

сохранился рецепт пасты, которая предназначалась для отбеливания жемчужин, но могла применяться и для удаления текста с папируса: au{th de; kai; cavrta" gegrammevnou" pavlin ya/', w{ste dokei'n mhdevpote gegravfqai ktl... eja;n de; eij" cavrthn, movna ta;

gravmmata cri'e «этот рецепт может быть также использован для смывания папирусных свитков»9.

Как греческие, так и латинские контексты употребления слова «палимпсест» показывают, что в античности оно подразумевало папирус, а не пергамен, а процесс удаления текста заключался в его смывании, а не соскабливании. Главным источником возможной путаницы является современное словоупотребление, в котором слово «палимпсест» (искусственный латинский эквивалент которому – liber rescriptus) употребляется по отношению к пергаменным рукописям. Именно поэтому это слово нередко вопреки античной традиции ассоциируется с пергаменом.

Словарь Лиддела-Скотта в качестве значений глагола yavw, от которого происходит слово palivmyhston, приводит следующие: «тереть, вытирать, стирать; полировать, шлифовать; разлаживать» и непереходное значение «распадаться, разрушаться, гибнуть, исчезать, пропадать». Таким образом, в глаголе отсутствует идея соскабливания.

Papyrus Holmiensis (ed. O. Lagercrantz, 1913) g, ll. 18–29.

Об одном латинизме в византийских хрониках Рассказывая о свержении императора Вардана Филиппика в субботу Пятидесятницы 3 июня 713 г., хронист Феофан Исповедник пишет, что заговорщики застали государя врасплох, когда он лег поспать (™n d t meshmbr…zein atn) после завтрака с именитыми горожанами1. Патриарх Никифор в своем «Бревиарии» дает расшифровку слова meshmbr…zein, которое он, по-видимому, счел не вполне классическим: e„j pnon kat¦ tn meshmbrinn kairn ™trpeto2. Поскольку, как давно установлено, оба историка для описания этих событий пользовались одним и тем же ныне утраченным источником, ни у кого не могло появиться сомнений в том, что в нем говорилось именно о послеполуденном сне, обозначаемом не слишком частым для византийского лексикона словом meshmbr…zein. Однако за последнее время мною была проведена определенная работа по отождествлению несохранившихся источников Феофана и Никифора, результаты которой неожиданно заставили взглянуть на упомянутое сообщение в новом свете. Более того, весьма возможно, что оно окажется одним из ключевых при установлении взаимоотношений между различными текстами, как сохранившимися, так и утерянными, повествовавшими о византийской истории т. н. «темных веков» – VII и VIII столетий от Рождества Христова.

Напомним вкратце суть проблемы. Исходной точкой здесь является достаточно, на мой взгляд, обоснованный тезис о том, что писавший в 846–847 г. хронист Георгий Монах имел независимый доступ к тому самому сочинению, которое послужило и Феофану (ум. 817), и Никифору («Бревиарий»

которого, скорее всего, создан до 787 г.) основным источником для описания византийской истории 717–775 г. (717–769 г. у Theophanis Chronographia / ed. C. de Boor. Lipsiae, 1883. P. 383, 5–17.

Nicephori Breviarium / ed. C. de Boor // Nicephori Opuscula Historica.

Lipsiae, 1880. P. 49, 3–4.

Об одном латинизме в византийских хрониках Никифора)3. Это сочинение я условно обозначил *Historia Leonis. Дальнейший анализ позволил установить, что для периода 685–718 г. (с пересечением с *Historia Leonis) Феофан и Никифор использовали, по-видимому, также один основной источник, условно называемый *Scriptor anni 717 (тоже не дошедший до нашего времени)4. Возникает логический вопрос:

мог ли Георгий Монах и к этому тексту обращаться напрямую, минуя посредничество Феофана? Ответ чрезвычайно важен в силу правила, формулируемого по-немецки как «einmal ist keinmal, zweimal ist immer». Если Георгий пользовался не одним, а по меньшей мере двумя источниками своих предшественников независимо от них, это означает, что в его распоряжении находилось некое собрание текстов, включавшее как минимум *Historia Leonis, *Scriptor anni 717 и «Хронографию»

Феофана, а как максимум – и существенное число других сочинений, как сохранившихся, так и утраченных. В таком случае уже выдвинутая мною гипотеза о природе этого собрания получит дополнительное подтверждение.

Вернемся теперь к рассказу о свержении Филиппика и сравним тексты Феофана Исповедника и Георгия Монаха.

Theophanes Confessor, p. 383, 5–17 Georgius Monachus, p.

dietoj d crnou tj basile…aj Met¦ d 'Ioustiniann Filippiko ™n totoij paradra- ™bas…leuse Filippimntoj, ka to geneql…ou ppi- kj ka Bardnhj ko ™piteloumnou, Pras…nwn th b. ka e„selqntej nikhsntwn, doxe t basile‹ t p tj Qr®khj ™p…sabbtJ tj penthkostj kabal- boulo… tinej ™x ™pilrion met¦ docj ka rgnwn tropj Qeodrou ka Afinogenov D. A Lost 8th Century Pamphlet against Leo III and Constantine V? // Eranos, 100, 2002. P. 1–17. Под «хроникой Георгия Амартола» здесь и далее имеется в виду первая редакция его сочинения, сохранившаяся по-гречески в рукописи Coislinianus 305 и по-славянски в т. н. «Летовнике».

См. Afinogenov D. The source of Theophanes' Chronography and Nikephoros' Breviarium for the years 685–717 // Христианский Восток, 4, 2005. C. 3–14.

Did the Patriarchal Archive End up in the Monastery of Studios? 9th century vicissitudes of some important document collections // Monastres, images, pouvoirs et socit Byzance / d. M. Kaplan (Byzantina Sorbonensia, 23). P., 2006. P. 125–133.

e„selqe‹n ka losasqai e„j t Gewrg…ou tn patridhmsion loutrn to Zeux…ppou k…wn ™ktuflosin ristsai. ™n d t meshmbr…zein merend…zonta.

atn ™xpina di¦ tj Crusj prthj e„slqe `Rofoj, prwtostrtwr to 'Oyik…ou, p bouln Gewrg…ou, patrik…ou ka kmhtoj to 'Oyik…ou, t ™p…klhn Bourfou, ka Qeodrou patrik…ou to Muak…ou, met¦ tn taxtwn, n ecen ™n t Qr®kV to ato qmatoj, ka e„sdramn e„j t paltion ere tn Filippikn meshmbr…zonta, ka rpsaj atn n»negken e„j t rnatrion tn Pras…nwn kke‹ diegnwktoj.

Краткое резюме Георгия полностью соответствует более подробному изложению Феофана, но содержит одно отличие:

вместо meshmbr…zonta у него стоит merend…zonta. Это слово в византийской литературе (во всяком случае, той, что отражена в Thesaurus Linguae Graecae и словарях) представлено лишь в различных версиях хроники Георгия Монаха и в короткой выдержке из нее же у Константина Багрянородного в Excerpta de insidiis6. Откуда же хронист взял столь нестандартную форму?

Искажение текста Феофана в данном случае весьма маловероятно, потому что обычно менее понятное слово заменяется на более понятное (на чем и основан принцип lectio difficilior praestat). Таким образом, если в общем источнике Феофана и Никифора находилось именно слово merend…zein, значение которого, видимо, было им неясно, оба историка могли заменить его по созвучию на meshmbr…zein, поскольку последнее дает вполне удовлетворительный смысл. Напротив, довольно сложно себе представить, чтобы Георгий проделал обратную операцию.

Ведь чем конкретно занимался император Вардан Филиппик, когда на него напали злоумышленники, вряд ли представляло для хрониста какой бы то ни было специальный интерес.

De insidiis / ed. C. de Boor // Excerpta historica iussu imperatoris Constantini Porphyrogeniti confecta. V. 3. B., 1905. P. 187, Об одном латинизме в византийских хрониках Происхождение лексемы merend…zein не вызывает никаких трудностей. На поздней латыни merenda f (от merere) означает «перекус», «полдник». Отсюда итальянское, испанское и португальское merenda с тем же значением. Нет ничего неправдоподобного в том, что заговорщики застали Вардана за полдником, поскольку дело так или иначе происходило во второй половине дня. Стало быть, данное чтение является lectio difficilior лишь с точки зрения византийцев более позднего времени, но никак не с позиции современной наук

и, а это позволяет практически исключить возможность случайного искажения и с большим основанием предполагать, что Георгий Монах точно скопировал свой первоисточник. Однако им вряд ли могло быть что-то иное кроме текста, использовавшегося Феофаном и Никифором.

Особенно очевидным это становится, если обратить внимание на одну из специфических черт этого утраченного источника.

Как я уже указывал, многие пассажи в «Хронографии» Феофана (который, в отличие от Никифора, почти не подвергал компилируемые им тексты стилистической редакции) после 6177 г. от сотворения мира изобилуют словами, относящимися к своего рода профессиональному военному «жаргону», который в Византии содержал множество латинских или греко-латинских лексем7. Соответственно, merend…zw и является такой лексемой, образованной от латинского корня с помощью греческого глагольного суффикса. В качестве параллелей можно привести такие среднегреческие образования как praidew или plhkew, прочно вошедшие в языковой обиход.

Итак, внимательное рассмотрение одного латинизма в хронике IX в. показывает, что он мог попасть туда лишь непосредственно из утраченного источника начала VIII в. Это может служить еще одним аргументом в пользу существования некоего комплекса документов («досье»), доступ к которому имели не только патриарх Никифор и Феофан Исповедник, но и Георгий Монах, традиционно считавшийся не более чем компилятором Феофана.

D. Afinogenov. The source of Theophanes' Chronography, p. 13.

Line 906 of Sophoclean Oedipus Tyrannus – one of the last lines of the famous second stasimon – presents several textual and interpretative problems. While the evident metrical problem has led to various conjectures, the sense always seemed to be clear, and the interpretative difficulties have never been fully recognized.

The Oxford Classical text runs as follows (OT 906–907):

Fqivnonta gavr (– – x) Lai?ou qevsfat j ejxairou'sin h{dh -----------------------------------------------Lai?ou Lrp Lai?ou palaia; a palaia; Lai?ou pa pavlai Lai?ou p None of the MSS. variants satisfies the meter of the strophe (v.

893–4 Tiv" e[ti pot j ejn toi'sd' j ajnh;r qumw/' bevlh / e[rxetai yuca'" ajmuvnein). Several scholars attempted to emend the verse. The most popular among the proposals (puqovcrhsta Schneidewin, toi pavlai ta; J. Martin, toi palaia; Hermann) appears to be that of Arndt and Linwood, namely palaivfata, which has recently been printed in Dawe’s Teubner text.

But neither this, nor any other proposed conjecture can solve the interpretative problem posed by the verse. This verse standing as it is, the Chorus seems to blame Jocasta for disbelieving the oracle given to Laius (v. 711–722). But it is unlikely that they blame their queen for stating an “obvious” fact – the fact which seems, to be sure, no less evident for them either. For they have no reasons at all to doubt that the child of Laius and Jocasta died being three days old and so can by no means be the killer of his father1. Neither Chorus, nor Jocasta and Oedipus himself possess at this time any knowledge that contradicts this statement.

In fact, Kamerbeek (180 ad loc.) believes Chorus to pray “that the result of the search of Laius’ murderer must vindicate the truth of Apollo’s oracle” – i. e. the fact Laius was killed by his dead son!

What Chorus (together with the spectators and Sophocles himself) can really blame Jocasta for is the false induction made from this “fact” in v. 709 and v. 724, namely, that we must not believe in oracles and prophecies at all. This leads to – or rather, seems to be a consequence of – the famous eijkh' kravtiston zh'n (v.

979), the common principle of the “random life” advocated by Jocasta and firmly rejected by Oedipus throughout the play (v. 984– 986 et passim). It is this denial of the oracles in general, and, moreover, of the possibility of divine guidance and logic in human life that leads Chorus to the profoundly pessimistic conclusion of the stasimon (v. 910): e[rrei de; ta; qei'a.

So, the object of ejxairou'sin in v. 907 must be not the particular oracle given to Laius, but the oracles, qevsfata, in general. This can be confirmed by the fact that genetivus with qevsfata (qespivsmata, manteuvmata, etc.) never refers to the person who receives the oracle, but only to the deity or prophet who gives it (e. g.

with qevsfata: Eur. Suppl. 320, IA 1263, Or. 276; with qespivsmata:

Eur. Suppl. 141, Hel. 328, Phoen. 971; with manteuvmata: Soph. OT.

946, 952, Eur. Ion 334, 408, 421, IT 720, Suppl. 17)2.

So Lai?ou cannot be a possessive genitive and must be the part of some other construction. The problem remains with the unmetrical palaiav. I will try to show that it can be eliminated as an intrusive gloss3. This possibility is hinted already by the fact that palaiav in some of MSS appears before, and in some – after Lai?ou.

Fortunately the very gloss, in which palaiav appeared before being taken into the text, has survived in the Scholia Vetera to the manuscript L. Here we read: Fqivnonta: palaiav. It is suggestive that in the same manuscript L we find the word palaiav in the margin – and from the margin it could easily be taken into the text4.

But what word did palaiav substitute? What must have been the function of Lai?ou if it was not a possessive genitive? An obvious These or similar reasons seem to have led Nauck to his conjecture Loxivou (instead of Lai?ou) in v. 906.

For intrusive glosses in the text of Sophocles see: A. C. Pearson. Some glosses in the text of Sophocles // CQ 13 (1963) 118-126. For this method applied to the Aeschylean textual criticism see: G. Thomson. The intrusive gloss // CQ 17 (1967) 232-243.

That this scholion could be a possible source for palaiav in the text was noticed by Kamerbeek (181 ad loc.), alongside with his approval of the conjectures of Arndt and Dain.

solution is to take Lai?ou as a part of absolute genitive construction. I dare to propose my own conjecture, which seems to me to give both the correct meter and the required meaning. My suggestion is:

Fqivnonta gavr Lai?ou g j ojlwlovto" qevsfat j ejxairou'sin h{dh.

That is: “Because of (the manner of) the Laius’ death, the perishing oracles are not taken by some people into account any more”. This line contains both the typical Sophoclean word-play and an elegant chiasm; moreover, the very expression Lai?ou g j ojlwlovto" appears earlier in the tragedy (v. 126), and later we can see the similar idea with the same kind of word-play (v. 971–972:

Polybus is dead and has buried all the oracles with him).

But what is much more important is that now the text has the meaning that makes sense: while Laius died as he died (i. e. at the hands of unknown robbers, not of his son), there are some people who think that oracles in general are not worth being taken into account. We needn’t blame Jocasta for believing the “evidence”;

what was really mistaken is her conclusion that we must not take seriously oracles at all. For oracles are one of the things we must not take into account in order to be able to live “at random” – the very thing that Oedipus in the next scene refuses to accept even at the face of the “evident” failure of the particular oracle (v. 984–986).

Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

Героика Флавия Филострата и воскресший герой Протесилай является невидимым участником диалога Флавия Филострата «О героях». Место действия диалога – святилище Протесилая в Элеунте недалеко от Херсонесса Фракийского римского времени. Главные участники – элейский Виноградарь и заезжий Финикиец, беседующие о героях Троянской войны, их славных деяниях в прошлом и настоящем, об их посмертном бытии и о воздаваемых им ныне культах. Прежде всего, этот диалог1 – история обращения Финикийца к героическим эллинским культам2. Виноградарь – вдохновенный служиИз новейшей литературы о Героике Филострата см. в частности:

комментированные издания и переводы: Mestre F. Heroico; Gimnastico;

Descriptiones de cuadros; Filostrato. Descripciones; Calistrato. Biblioteca clasica Gredos 217. Madrid: Gredo, 1996; Rossi V. Filostrato: Eroico.

Venice: Marsilio, 1997; Beschorner A. Helden und Heroen, Homer und Caracalla: bersetzung, Kommentar und Interpretationen zum Heroikos des Flavios Philostratos. Bari: Levante, 1999; Philostratus: Heroikos, J. K. B. Maclean and E. B. Aitken, trans. SBL 1. Atlanta: Society of Biblical Literature, 2001 и Flavius Philostratus: On Heroes, J. K. B.

Maclean and E. B. Aitken, trans. SBL 3. Atlanta: Society of Biblical Literature, 2003. См. также сборник статей: Philostratus's Heroikos:

religion and cultural identity in the third century C. E., edited by J. K. B.

Maclean and E. B. Aitken. Atlanta: Society of Biblical Literature, 2005.

Недавно вышедшее сочинение: Grossardt P. Einfhrung, bersetzung und Kommentar zum Heroikos von Flavius Philostrat. (Schweizerische Beitrge zur Altertumswissenschaft, Band 33). Basel, 2006.

О языческих обращениях см.: Nock A. D. Conversion: The Old and the New in Religion from Alexander the Great to Augustine of Hippo. Oxford:

Clarendon, 1933. Reprint. Lanham, Md.: University Press of America, 1988. Отметим также и еще одно обращение, а именно обращение самого Виноградаря. На вопрос финикийца: «По речи твоей судя, виноградарь, ты, конечно, образованный? Ибо не кажешься ты мне необразованным», Виноградарь отвечает: «Я провел в городе начальную пору своей жизни, чужеземец, пользуясь услугами учителей и занимаясь философией. Затем дела мои пошли плохо, ведь землей моей тогда занимались рабы, а нам же они ничего не поставляли, из-за чего приходилось занимать деньги под залог поля в качестве гарантии и тель Протесилая, просвещенный героем знаток правды о Троянской войне, образ которого вполне можно понимать как еще одно отражение образа идеального «софиста» подобно образу Аполлония Тианского в «Жизнеописании» или Паламеда в той же Героике. Фигуру второго участника диалога, Финикийца, естественно понимать как образ просвещаемого «второй софистикой» невежественного варвара3. Что же касается самого Протесилая, то ответа на вопрос: Почему именно Протесилай – главный авторитет в диалоге Филострата «О героях»? до сих пор нет4. Прежде чем предложить свой ответ на этот вопрос напомню вкратце содержание мифа о Протесилае5.

голодать. Придя сюда я посетовал Протесилаю, а тот, справедливо гневаясь на меня за то, что я, оставив его, жил в городе, смолчал.

Когда же я настойчиво продолжил жаловаться на то, что он обо мне не заботится, тот сказал: «Смени одежду!». В тот день я услышал это втуне, а позже, помучившись с этим, я понял, что он велит мне переменить образ жизни. И после сего переоделся я в кожаные одежды и взял мотыгу, и с тех пор я даже не знаю дороги ведущей в город, и на земле у меня пышно произрастает все, а если заболеет овца или пчелиный рой, или дерево, я пользуюсь врачевством Протесилая. Жительствуя тут вместе с ним и находясь при его земле, я становлюсь все мудрее, ибо здесь изобилие его мудрости»

(Her. 4.6).

См.: Aitken E. B. Why a Phoenician? A Proposal for the Historical Location // Philostratus's Heroikos: religion and cultural identity in the third century C. E., edited by J. K. B. Maclean and E. B. Aitken. Atlanta:

Society of Biblical Literature, 2005. P. 267–284.

См.: Mantero T. Ricerche sull’ Heroikos di Filostrato. University of Genoa: Istituto di Filologia Classica e Medioevale, 1966. P. 100–119.

Андреас Бешорнер и Валерия Росси даже не ставят этого вопроса (Beschorner A. Helden und Heroen... и Rossi V. Filostrato...). Петер Гроссардт, автор последнего по времени фундаментального исследования диалога, ответа на этот вопрос не дает (Grossardt P.

Einfhrung...).

Trk G. Protesilaos // W. H. Rscher (Hrg.). Ausfhrliches Lexikon der griechischen und rmischen Mythologie. III 2, Leipzig, 1902 1909. Sp.

3155–3171; Preller L. Griechische Mythologie. 2 Bd: Die Heroen, erneuert von Carl Robert. Berlin, 1920–1926. S. 60–64 und 1119; Radke G.

Protesilaos // RE XXIII, l. Stuttgart, 1957. Sp. 932–939; Gantz T. Early Greek myth: a guide to literary and artistic sources. Baltimore; London, 1993. P. 592sqq.; Canciani F. Protesilaos // LIMC. VII, l. Mnchen; Zrich, 1994. P. 554–560; Scherf J. Protesilaos // Neuer Pauly. 10. Stuttgart;

Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

Протесилай был сыном Ификла сына Филака6 и Астиохи7.

Существовал оракул о том, что первый из ахейцев, ступивший на троянский берег, погибнет. Этим «первым» и был Протесилай, о смерти которого мы впервые читаем в Илиаде8. Его убийцей традиция называет Гектора9, Энея, Эвфорба и Ахата10.

По смерти своей Протесилай оставил, по Гомеру, (II, 701) и (II, 700), котроую звали, согласно «Киприям», Полидорой дочерью Мелеагра11, а согласно более поздней литературе – Лаодамией дочерью Акаста12. В классическую эпоху, благодаря, в первую очередь, Эврипиду13, становится популярной история о том, как Лаодамия Weimar, 2001. S. 460; Radermacher L. Hippolytos und Thekla. Studien zur Geschichte von Legende und Kultus // SAWW 182, 3, 1916. S. 18–21 und 99–111; Herzog-Hauser G. Die literarische Ausgestaltung der ProtesilaosMythe // AlPhOS. 1937. P. 471–478; Schan L. La lgende de Protsilas // BAGB. 1953. P. 3–27; Mantero T. Ricerche sull’ Heroikos... P. 100–119;

Mantero T. Audaci ingressus saltu // Mythos. Scripta in honorem Marii Untersteiner. Genova, 1970. P. 187–226; Mantero T. Ovidio, Filostralo, Ausonio e la saga di Prolesilao // GIF. 26, 1974. P. 181–186; Ruiz de Elvira A. Laodamia y Protesilao // CFC. (L). 1, 1991. P. 139-158; Grossardt P.

Einfhrung... S. 25–33.

Ификл – отец Протесилая: Hom. Il. II. 705; Eustath.; Hdt. 9. 116;

Apollod. III. 10. 8. 3, Epitom. 3. 14; Paus. IV. 36. 3; Luc. Dial. mort. 23;

Dict. Cret. I. 14; Ovid. Heroid. 13. 25; Hyg. Fab. 103, 251. По Гесиоду, отец Протесилая – Актор (Frg. 94. 36 Kaibel). Вообще о родословии Протесилая см. Eustath. Il. II. 695sqq.

Или Диомедеи. См.: Hyg. Fab. 103.

Более подробно см. в «Киприях»: Procl. Chresthom. I. P. 19 Kinkel. См.

также: Apollod. Ep. 3.30; Tzetz. Lyc. Al. 245; Anthom. 221; Paus. IV. 2. 5;

Dict. Cret. II. 11; Dar. Phryg. 19.

Apollod. Ep. 3.30; Luc. Dial. mort. 23; Quint. Smyrn. I. 817; Hyg. Fab.

103; Dar. Phryg. 19.

Схолии A Hom. Il. II. 701.

См. также: Paus. IV. 2. 5.

Или Алкаста (Phot. Lex. 410. 9) или Алкофоя (Suda, s.v. ).

TGF. P. 563 Nauck, F 646a Snell. Cf. Hyg. Fab. 103, 104. О «Протесилае» Эврипида см.: Mayer M. Der Protesilaos des Euripides // Hermes. 20. 1885. S. 101–143; Jouan F. Euripide et les lgendes des chants упросила богов разрешить ей увидеться с мужем, и милостивые боги позволили Гермесу вывести Протесилая из Аида на несколько часов на свидание с женой. Когда Протесилай вновь умер, Лаодамия, не в силах «стерпеть скорби»14, сделала восковое (или медное)15 изображение мужа, и, поставив его в своей спальне, стала оказывать ему почитание. Слуга, принесший ей на рассвете яблоки, заглянув в щель, увидел, что она держит в руках это изображение и целует его. Решив, что у нее любовник, он сообщает об этом ее отцу Акасту, а тот приказывает сжечь «статую и утварь для священнодействий»16. Лаодамия бросается в костер и погибает17. Вот, в общем, содержание, так сказать, «канонической» версии мифа о Протесилае.

В постклассическую эпоху Протесилай был героем одноименной комедии Анаксандрида18, эпилия Гелиодора Афинского19 и сатировской драмы Гармодия Тарского20. Известны также две эпиграммы Палатинской Антологии, где говорится о быстро растущих деревьях у гробницы героя в Элеунте21. Немного говорит о нем Ликофрон22. Немного пишут о Протесилае cypriens. Des origines de la guerre de Troie а Viliade. Paris, 1966. P. 317– 336; Webster T. B. L. The tragedies of Euripides, London 1967. P. 97sqq.;

Lenz F. W. Euripides Protesilaos bei Aristeides und in den Aristeidesscholien // Mnemosyne. 21. 1968. S. 163–170; Cropp M., Pick G. Resolutions and chronology in Euripides: the fragmentary plays // BICS Suppl. 43.

London, 1985. P. 90; Jouan F., van Looy H. Euripide. Tome VII 2e partie:

Fragments (Bellrophon – Protsilas), texte tabli et traduit. Paris, 2000. P.

567–584; Kannicht R. Scheiben von den groen Mahlzeilen Homers.

Euripides und der Troische Sagenkreis // A. Bierl, A. Schmitt, A. Willi (Hrgg.). Antike Litteratur in neuer Deutung. Festschrift fr Joachim Latacz.

Mnchen; Leipzig, 2004. S. 185–202.

Hyg. Fab. 103.

См. обсуждение у Г. Радке: Radke G. Protesilaos... Sp. 935–936.

Signum et sacra (Hyg. Fab. 104).

По другим сообщениям, она поражает себя мечом или умирает в объятиях мужа (Serv. Verg. Aen. VI. 447: in eius amplexibus periit). См.:

Radke G. Protesilaos... Sp. 936.

PCG 2 F 41–42.

Supplementum Hellenisticum. Berlin, 1983. F 473.

TGF 1. 156 = SIG3 1079. 41–44.

Alex. 526–534.

AP 7. 141 (Антифил Византийский) и AP 7. 385 (Филипп Фессалоникийский).

Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

Квинт Смирнский23 и Нонн24. Встречаются сравнения Лаодамии с другими героинями греческой мифологии у Плутарха25 и Элиана26. Не забывает Протесилая Лукиан27 и представители мифографии и Schwindelliteratur эпохи империи28. В римскую литературу миф о Протесилае и Лаодамии входит достаточно рано и становится весьма популярным от Пакувия до Авзония29.

В целом, можно отметить, что архаическая эпическая поэзия выделяет в образе Протесилая, главным образом, его «первенство» в высадке на Троянский берег и сознательную героическую смерть30; классическая трагедия, в лице Эврипида, делает акцент на невозможности для Протесилая преодолеть смерть и, соответственно, на необходимости для Лаодамии на смерть решиться; эллинистическая литература уже дерзает делать Протесилая героем комедии. Классическую римскую литературу, в первую Quint. Smyrn. 1. 230–232; 814–819; 4. 468–471; 7. 408–411.

Nonn. Dionys. 24. 192–195.

Plut. Amet. 17. 761e-f.

Ael. VH. 14. 45.

Luc. Cont. 1; Par. 46; Luct. 5; Salt. 53; Deor. conc. 12; Dial. mort. 27, 28.

Apollod. Bibl. 3. 10. 8; Apollod. Epitom. 3. 14 et 3. 30; Ptol. Chenn.

apud Phot. Bibl. 190. 146b 18 et 29–30; Dio Chrys. 11. 74 et 11. 112; Dict.

Cret. 1. 14; 1. 17 et 2. 11–12; Dar. Phryg. 13–14 et 19–20.

Pacuv. Protesilaus (p. 116 R2.); Titius. Protesilaus (p. 116 R2.); Laevius.

Protesilaudamia. Frg. 13–19 Blndsdorf; Catull. 68. 73–70 et 101–130;

Verg. Aen. 6. 447sqq.; Prop. 1. 19. 7–10; Ov. Am. 2. 18. 38; Epist. 13; Ars.

3. 17sqq.; Remed. 794; Trist. 1.6. 19sqq.; 5. 5. 57sqq.; 5. 14. 39sqq.; Ex pont. 3. 1. 109sqq.; Stat. Silv. 2. 7. 120–131; 3. 5. 49; 5. 3. 273; Auson.

Cup. cruc. 35sqq. О Протесилае в римской литературе см.: Rosati G.

Prolesilao, Paride e l'amante elegiaco: un modello omerico in Ovidio // Maia. 43. 1991. P. 103–114; Jolivel J-P. Philologie et mylhologie dans la IIIe Hrode (Vv. 63–100) // REL. 70. 1992. P. 138–148; Tandoi V. Dalla Protesilaudamia di Levio alle Heroides ovidiane // V. Tandoi. Scritti di filologia e di storia della cullura classica. Pisa, 1992. P. 112–127;

Brescia O. Laodamia Protesilao (Ov. her. 13): una lezione di villa // Aufidus. 10. (29). 1996. P. 27–70; Lyne R. O. A. M. Love and death:

Laodamia and Protesilaus in Catullus, Propertius, and others // ClQ. 48.

1998. P. 200–212; Rosati G. L'addio dell'esule morituro (Trist. 1,3): Ovidio come Protesilao // W. Schubert (Hrg.). Ovid – Werk und Wirkung. Festgabe fr Michael von Albrecht zum 65. Geburtstag, Studien zur klassischen Philologie 100. Frankfurt am Main, 1999. P. 787–796.

Протесилай у Гомера (Il. 2, 707–708), (706) (702).

очередь, поэтов августовской эпохи в мифе о Протесилае и Лаодамии прежде всего интересует любовь, преодолевающая смерть. А вот у писателей эпохи Империи образ Протесилая всплывает, как правило, в контексте темы воскресения после смерти31 и даже в языческой полемике с христианством32. Эта тема непосредственно связана с культом Протесилая, к которому мы теперь и обратимся.

Воздаваемый Протесилаю культ33 известен, в первую очередь, на его родине, в фессалийской Филаке, где, по словам Пиндара, имелся его и справлялся заупокойный агон34, а также в Элеунте, где находилась его гробница и святилище35, См., например: Petron. Satyr. 140. 12; Arr. Anab. 1. 11. 15; Ael. Arist.

3. 365; Philostr. Heroic. О «воскресении» в литературе «второй софистики см.: Bowersock G. W. Fiction as history: Nero to Julian // Sather Classical Lectures 58. Berkeley; Los Angeles; London, 1994. P. 111–113.

Origen. Contra Celsem. 2. 55–56.

О культе Протесилая см.: Babelon J. Protsilas а Scion // RN 5 sr 13.

1951. P. 1–11; Robert L. Etudes de numismatique grecque. Paris, 1951. P.

75; Burkert W. Homo necans. Interpretationen altgriechischer Opferriten und Mythen. RGW 32. Berlin; New York, 1972. S. 269–273; Nagy G. The sign of Protesilaos // Mtis. 2, 1987. P. 207–213; Boedeker D. Protesilaos and the end of Herodotus' Histories // ClAnt.7. 1988. P. 30–48; Vandiver E.

Heroes in Herodotus: The interaction of myth and history // Sludien zur klassischen Philologie 56. Frankfurt am Main, 1991. P. 223–229;

Jimenez F. S. Protesilao en Escione: en torno a la ulilizacin politica de leyendas // Baetica. 14. 1992. P. 215–223; Vermeule C. C. Protesilaos: first to fall at Troy and hero in northern Greece and beyond // Numismatiska Meddelanden. 38. (Florilegium numismaticum. Studia in honorem U. Westermark edita). Stockholm, 1992. P. 341–346; Brown M. K. The Narratives of Konon text, translation and commentary of the Diegeseis // Beitrge zur Altertumskunde. 163. Mnchen; Leipzig, 2002. S. 120sqq.

Pind. Isthm. I. 57sqq.

О святилище Протесилая в Элеунте см.: Schliemann H. Troja: results of the latest researches and discoveries on the site of Homer's Troy. N. Y., 1884. P. 254–262; Chamonard J., Dhorme E., Courby F. Recherches archologiques sur l'emplacement de la ncropole d'Elonte de Thrace // BCH. 39. 1915. P. 135–240; Demangel R. Le tumulus dit de Protsilas.

Paris, 1926; Kahrstedt U. Beitrge zur Geschichte der thrakischen Chersones // Deutsche Beitrge zur Altertumswissenschaft 6. Baden-Baden, 1954. S. 63sqq. und 68sqq.; Waiblmger A. La ville grecque d'Elonte en Chersonese de Thrace et sa ncropole // CRAI. 1978. P. 843–857; Isaac B.

The Greek settlements in Thrace until the Macedonian conquest // Studies Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

упоминаемое многими писателями36. Кроме того, есть свидетельство, что его почитали и в палленской Скионе, основателем которой сами жители считали Протесилая37. Многие исследователи отмечали сходство мифа о Протесилае с преданиями о божествах плодородия и растительности, умирающем и воскресающем божестве малоазийского круга38. История Протесилая и Лаодамии (или, согласно «Киприям», Полидоры) сильно напоминает средиземноморский архетипический миф о БогинеМатери и ее умирающем и воскресающем паредре-боге. «Больше века, – пишет Дебора Бедекер, – многие ученые согласны между собой в том, что Протесилай изначально являлся неким природным божеством, воспроизводящем в своем мифе сезонные изменения растительного мира»39. Л. Радермахер полагал, что в мифе о Протесилае сохраняются следы древнейших преданий о вампирах и о божестве плодородия, на последнее, в частности, указывает почитание Лаодамией воскового изображения Протесилая, что является, вероятно, отражением хорошо of the Dutch Archaeological and Historical Society 10. Leiden, 1986. P.

192–194; Jones C. P. Philostratus' Heroikos and its setting in reality // JHS.

121. 2001. P. 141–149; Bieg G. Troas und Gallipoh Landschaft und Geschichte // R. Aslan et alii (Hrgg ). Mauerschau. Festschrift fr Manfred Korfmann. Remshalden/Grunbach, 2002. S. 377–399; Aslan R., Bieg G. Die Mittel-bis sptbronzezeitliche Besiedlung (Troia VI und Troia Vila) der Troas und der Gelibolu-Halbinsel. Ein berblick // Studia Troica. 13. 2003.

S. 165-213; Hertel D. Die Mauern von Troia Mythos und Geschichte im antiken Ilion. Mnchen, 2003. S 180–182.

Hdt. 9. 116–121; Thuc. VIII. 109; Strab. VII. 13; Lyc. Alex. 532; Plin.

NH. IV. 49; Paus. I. 34. 2; Luc. Deor. con. 12; Philostr. Heroic.; Mela.

II. 2. 5.

По сообщению Конона (FGrH 26F1. 13) Протесилай выжил в Троянской войне. Он высадился затем в Паллене, где и основал Скиону после того, как взятая им в плен сестра Приама Айтилла сожгла его корабли. См.: Babelon J. Protsilas а Scion // RN 5 sr 13. 1951. P. 1–11 и Jimenez F.S. Protesilao en Escione... P. 215–223.

См.: Radke G. Protesilaos... Sp. 937–938; Gruppe O. Griechische Mythologie und Religionsgeschichte. Mnchen, 1906. S. 615; Preller L.

Griechische Mythologie... S. 60–64 und 1119; Radermacher L. Hippolytos und Thekla... S. 18–21 und 99–111; Boedeker D. Protesilaos... P. 30–48 и др.

Boedeker D. Protesilaos... P. 38. Cf. Mayer M. (Der Protesilaos des Euripides...S. 134): ein Bild der immer absterbenden und immer sich verjngenden Natur.

известного обычая в культах божеств такого рода40. На дионисийские черты Протесилая указывает также наличие виноградника в его Элеунтском святилище, а также огромных вязов, с вершин которых была видна Троя за Геллеспонтом41. В добавление к этому Вальтер Буркерт обнаруживает в истории Протесилая и Лаодамии параллели с афинскими Анфестериями: исчезновение Диониса из Афин накануне праздника и оргиастический танец «басилинны» перед его изображением в тайном святилище близко напоминают смерть Протесилая и почитание его статуи Лаодамией42.

Впрочем, в культе Протесилая можно предполагать и малоазийские влияния. Еще Максимилиан Майер считал возможным видеть в Протесилае фракийского Диониса43. Отто Группе полагал, что Протесилай потому и погиб при высадке, что у него было то же самое имя, что и у троянского божества (Heildmon), святилище которого располагалось на том самом берегу44. Есть Radermacher L. Hippolytos und Thekla... S. 18–21 und 99–111.

См. также упоминавшиеся выше эпиграммы AP 7. 141 и AP 7. 385, где говорится о быстро растущих деревьях у гробницы героя.

Протесилай кстати вообще славился своей быстротой, которой был славен и отец его Ификл. См.: Dares Phryg.: Протесилай был corpore candido vultu honesto velocem confidentem temerarium. На пиксиде Харета (см. у: Trk G. Protesilaos... Sp. 3155–3171) Протесилай изображен на коне, имя которого, что, по мнению Г. Радке (Sp. 933), намекает на «быстроту» Протесилая. Кстати, «быстрота», являющаяся видимо типичным свойством умирающих и воскресающих божеств, «скорых» на смерть и воскресение, не единственная черта, сближающая Протесилая с Ахиллом. Оба сознательно идут на смерть.

На могиле Ахилла закалывает себя мечом (или приносится в жертву) его возлюбленная Поликсена (у Протесилая – Полидора!). Оба воскресают по смерти и становятся богами, о чем свидетельствуют, в частности, совершаемые им. Кроме того, у них симметрично расположены гробницы на Сигее и в Троаде. См. об этом также:

Demangel R. Le tumulus dit de Protsilas. Paris, 1926. P. 1–6, 65–66 и Boedeker D. Protesilaos... P. 36–37.

Burkert W. Homo Necans... P. 243–247.

Mayer M. Der Protesilaos des Euripides... S. 123–129.

Gruppe O. Griechische Mythologie und Religionsgeschichte. Mnchen, 1906. S. 615. Во всяком случае, по его мнению, «оба имени (Лаодамия и Полидора» указывают на какое-то хтоническое божество (ibidem).

Карл Роберт позже вообще включает миф о Протесилае в цикл Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

однако и еще кое-что позволяющее предполагать в культе Протесилая в Элеунте местную основу. В конце девятой книги своей «Истории» Героодот рассказывает о крайне неблагочестивом поведении перса Артаикта в святилище Протесилая. Тот разграбил храмовые сокровища Протесилая, велел перенести их в Сест, а священный участок засеять и возделывать. «Сам же, всякий раз, когда бывал в Элеунте, то в святилище совокуплялся с женщинами» ( )45. Уже после того, как этот Артаикт был взят афинянами в плен случилось чудо. Один страж жарил соленую рыбу и вдруг эти самые рыбы ( ) «запрыгали и стали биться в огне словно только что пойманные». Артаик же, обратившись к изумленному стражнику, сказал: «, · »46, что Г. А. Стратановский переводит следующим образом: «Друг-афинянин! Не страшись этого чуда! Оно ведь явлено не тебе, а мне.

Протесилай в Элеунте этим знамением возвещает, что хотя он и мертв () и превратился в мумию ( ), но все же обладает божественной силой, чтобы покарать своего обидчика». Очень даже возможно, что здесь перед нами действительно игра слов (точнее: словом!) и весьма правдоподобно, что оживающая «соленая рыба» () символизирует воскресающего Протесилая-«мумию» ( же!)., как считается, восходит к глаголу ‘торжественно хоронить, погребать’, и этимологию этого глагола возводят к хетт.-лув.

*tarhu- в хетт. tarhuili ‘героический’, tarhuilatar ‘мужская сила’, в лувийском к имени бога-громовержца Tarhunt. Таким образом, в греч. отражается мотив героического погребения с превращением усопшего в существо наделенное сверхъестественной силой47. Однако недавно В. Л. Цымбурским были высказаисконных троянских преданий. См.: Preller L. Griechische Mythologie...

S. 60–64 und 1119.

Hdt. 9. 116.

Hdt. 9. 120.

См.: DELG. P. 1095; Цымбурский В. Л. Греч. «погребаю» и малоазийский миф о поражении Бога-Победителя // Индоевропейское ны убедительные соображения в пользу предположения Дж.

Пульезе Каррателли о возможном преломлении в греч.

хтонических свойств и связей малоазийского бога-громовержца Тархунта (Тарху)48. В. Л. Цымбурский приводит достаточно веские аргументы в доказательство того, что греч., «проникшее из какого-то анатолийского языка к малоазийским грекам, скорее всего, в начале I тыс. до н. э. представляет отзвуки мифа о погребении сокрушенного в первой битве и восставшего для окончательной победы Тархунта»49. Тот факт, что словарь LSJ дает значение «мумия» для со ссылкой только на это место во всей греческой литературе позволяет предположить, что малоазийский грек Геродот из Галикарнасса использует это слово в несколько ином значении, вкладывая в него, вероятно, более глубокий и при этом понятный его землякам смысл. Кроме того, сама история Протесилая, воскресшего дважды, (в первый раз лишь на несколько часов, а во второй очевидно, победив смерть, навсегда) не является ли отзвуком того самого малоазийского мифа о погребенном, сокрушенном в первой битве и восставшем для окончательной победы Тархунте? Не настаивая на этой интерпретации выражения, я все же полагаю, что она возможна. И, в принципе, малоазийская основа у культа Протесилая вполне может быть.

Итак, Протесилай в литературе «второй софистики» часто, как я уже сказал, встречается в связи с темой воскресения, столь в то время популярной. Попытка Петера Гроссардта оспорить предположение Глена Бауэрсока о том, что Протесилай Филостратовой Героики также является результатом популярности этого героя в русле темы воскресения, на том основании, что мотива повторного воскресения и мотива личного присутствия героя у своей гробницы в предшествующей Филострату литературе не находится, а потому писатель либо эти сюжеты выдуязыкознание и классическая филология–IX. Материалы чтений, посвященных памяти профессора И. М. Тронского. 20–22 июня 2005 г.

СПб.: Наука, 2005. С. 257–258. См. также: Boedeker D. Protesilaos... P.

40–41.

См.: Цымбурский В. Л. Ук. соч. С. 257–258.

Ibidem. C. 266.

Grossardt P. Einfhrung... S. 28–29.

Почему Протесилай? Героика Флавия Филострата...

мывает сам, либо берет их из местных преданий (что, вероятно, так и есть) не совсем удачна. Во-первых, что касается второго мотива, Гроссардт неправ, ибо еще Элий Аристид говорит, что Протесилай присутствует среди живых ( )51, а потому естественно предположить, что он захаживает и в свое святилище. Далее, мотиву второго воскрешения, несмотря на его явную архаичность, совершенно необязательно браться из предшествующей литертауры. Потому, в целом, явление Филостратова Протесилая вполне в русле имперского интереса к воскресению52 и, удовлетворяя этот интерес, Филострат вытаскивает на всеобщее обозрение факт вторичного воскрешения героя, подробности которого, очевидно, запрещалось рассказывать непосвященным, и потому-то Виноградарь и говорит:

«Когда он вновь после того восстал к жизни, он не говорит, хотя я и хотел об этом узнать, но он скрывает как нечто неразглашаемое по велению Мойр»53. Дополнительным указанием на то, что Протесилай – неслучайный участник диалога, можно считать также факт благочестивого посещения Каракаллой гробницы Ахилла на Сигее в 214 г.54 Вряд ли он при этом не воздал должные почести и Протесилаю, раз уж он так хотел быть похожим на Александра, который эти почести, Ael. Arist. 3. 365 (Behr; Orat. 46 Dindorf).

Филострат и сам неравнодушен к «воскресению». Причем он очевидно намеренно не употребляет ставшее уже в его эпоху знаком христиан слово, предпочитая. Филострат намерено использует глагол, чтобы подчеркнуть свое понимание «вновь восстановленной жизни», причем не просто «жизни возвращенной», но, поскольку можно только вне тела, то и более совершенной жизни. Ведь, по словам Виноградаря, «у душ божественных, а потому блаженных, началом жизни является очищение от своего тела. А, будучи спутниками богов, они познают их, не почитая изваяния и символы, но очевидно имея прямое общение с ними.

Освобожденные от болезней и тела, они наблюдают за человеческими делами, исполняются мантической мудростью, и вакхийствует в них пророческое прозрение ( )» (7. 3).

Именно избавившись от тела, душа сближается с божественным. И именно в этом, полагаю, следует искать понимание Филостратова Philostr. Heroic. 2. 11 de Lannoy.

Dio Cass. H.R. 78. 16. 7.

согласно свидетельству Арриана55, оказал, учитывая еще и то, что святилища Ахилла и Протесилая находились очень близко друг к другу56. Кроме того, Протесилай, вероятно еще в ранние времена ставший совсем «своим», эллинским героем, с эпохи Мидийских войн был защитником эллинства от варварства, стоя на рубеже между Европой и Азией. Отчасти еще и поэтому, в эпоху Сасанидской угрозы и «разгулявшихся» по империи «восточных» мистерий, фигура просвещенного героя-бога, наставляющего устами Виноградаря невежественного Финикийца, была выбрана Флавием Филостратом на главную роль в «драме обращения» с простым названием.

Arr. Anab. 1. 15. 5.

Мысль о посещении Каракаллой святилища Протесилая высказывал уже К. Мюншер. См.: Mnscher K. Die Philostrate // Philologus suppl.

10/4. (1907). S. 507sqq.

К вопросу об источниках драматического языка...

К вопросу об источниках драматического языка Из всего обширного наследия М. В. Ломоносова наименее изученными на сегодняшний день остаются драмы. Две трагедии Ломоносова еще при жизни автора были весьма сдержанно оценены современниками и не имели успеха при постановке. Интерес к драматургии Ломоносова появился у исследователей только в начале ХХ века. В 1910-х годах был опубликован ряд статей, посвященных «Тамире и Селиму» и «Демофонту» (Мочульский 1911; Петровский 1912; Резанов 1911;

Шалина 1915). Исследование трагедий продолжилось в середине ХХ века (Касаткина 19582; Моисеева 1962), но в основном с позиции литературоведения. Основной темой научных изысканий стал поиск источников сюжета, композиции и стиля трагедий. Ученые выявили значительное число перекличек с драмами предшественников и современников Ломоносова, в частности с трагедиями Расина и Готтшеда, с драмами Тредиаковского и Сумарокова, с произведениями античных авторов и со школьными драмами Славяно-греко-латинской Академии, где Ломоносов проходил обучение. Автором работы, где с наибольшей степенью подробности рассматриваются возможные источники трагедии «Демофонт», является В. И. Резанов. Его статья посвящена рассмотрению текстуальных связей между «Демофонтом» и «Андромахой» Расина. Резанов анализирует обе трагедии и указывает на заимствования в тексте Ломоносова. Однако общефилологический характер данного исследования ограничивает объем лингвистического анализа, и, таким образом, комментарий Резанова сводится к отсылкам к французскому тексту Расина. В дальнейшем ученые принимали гипотезы Резанова, не подвергая их критическому переосмыслению.

Действительно, влияние сюжета и композиции «Андромахи» на «Демофонта» очевидно, однако стилистические заимствования до сих пор изучены не были. Задачей нашего исследования явилось подтверждение или опровержение выводов Резанова на собственно лингвистическом материале. Конечной целью нашей работы стало выявление возможных источников драматического языка Ломоносова и определение места стиля его трагедий в контексте теорий драмы того периода.

Для осуществления этой цели нами был проанализирован французский текст трагедии Расина «Андромаха» в сравнении с русским текстом трагедии «Демофонт» Ломоносова. При поверхностном сравнении текстов бросаются в глаза мелкие заимствования на уровне мотивов и лексики. Так, Ломоносов эксплуатирует мотив «рокового» младенца, который внушает страх одним своим существованием. Что же касается лексики, то Ломоносов использует, в частности, обращение «троянка»

по отношению к Илионе (вслед за Расином, который именовал Андромаху Troyenne).

Однако наибольший интерес вызвали места «заимствований», указанные в статье Резанова (всего 8 фрагментов). В этих случаях речь может идти о совпадениях исключительно композиционных, но не сюжетных. Показательны, например, Акт сцена 5 в «Андромахе» (Феникс и Пирр) и соответственно акт сцена 8 в «Демофонте» (Демофонт и Драмет). В этих отрывках идет диалог между главным героем и второстепенным, который пытается отвратить первого от незаконной страсти. Однако персонажи Ломоносова и Расина используют не только разные речевые обороты, но и разную аргументацию и, в конечном итоге, добиваются разных результатов. Таким образом, основной причиной сюжетного расхождения при изначальном совпадении конфликта является различие в подходе к построению драматического произведения. Если для Расина основополагающим принципом было изображение чувств и характеров, то для Ломоносова на первый план выходили верность долгу и соблюдение норм. Доминирование дидактизма в драмах Ломоносова объясняется влиянием немецкой драматической школы и, в первую очередь, теории драмы Готтшеда. Принципы классицистической драмы были преобразованы немецким драматургом, и на первый план была выдвинута назидательная ценность сюжета. Именно этот аспект проявляется в диалогах персонажей Ломоносова.

В ряде фрагментов наблюдается более близкое сходство.

Так, например, у Расина в четвертом акте в сцене 5 в монологе Гермионы есть следующие строки …Du vieux pre d’Hector la valeur abattue Aux pieds de sa famille expirante sa vue Tandis que dans son sein votre bras enfonc К вопросу об источниках драматического языка...

Cherche un reste du sang que l’ge avait glace Dans des ruisseaux du sang Troie ardente plonge;

De votre propre main Polyxne engorge… У Ломоносова же во втором явлении в монологе Илионы присутствует аналогичный фрагмент:

Велит мне позабыть отечества паденье И братей и сестры несносное мученье, Как Гектор был попран, лишен по смерти гроба, Как матери моей растерзанна утроба, Пронзенный как Приам пред олтарем лежал, В сыновней и в своей крови живот скончал!

Как мне не представлять ту ночь бесчеловечну, Что день Троянский в ночь переменила вечну, И лютых хищников торжествовавших крик, Которой мне и здесь наносит страх велик, Как Греки, наших стен освещены пожаром, На пагубу Троян спешили в буйстве яром;

Чрез сродников моих стремилися тела, Из коих по земли густая кровь текла?

Содержание обоих отрывков практически идентично, однако средства, использованные для описания, радикально отличаются. У Расина мы видим констатацию фактов гибели Трои и творящегося насилия. Эпитеты отсутствуют, также как и детали описания. У Ломоносова же находим такие экпрессивные словосочетания, как «ярое буйство», «лютое буйство», «несносное мученье», «растерзанная утроба». Абстрактные «потоки крови»

Расина превращаются в «сыновнюю и свою (Приама) кровь».

Такое детальное и экспрессивное описание смерти идет вразрез с принципами классицизма, которые призывают избегать крайностей. И Ломоносов сознательно идет на это нарушение, «переиначивая» цитату Расина для своих целей. Каковы же источники этого эмоционального и наполненного яркими деталями стиля?

Здесь кажется уместным привести еще не упомянутые исследования, посвященные трагедиям Ломоносова, – статьи И. Клейна (Клейн 1999; 2002). Ученый рассматривает материал с позиций литературоведа и на основе анализа сюжетных и композиционных приемов приходит к выводу о преемственности между школьными драмами Славяно-греко-латинской Академии и драматургией Ломоносова. Одной из основных черт, унаследованных Ломоносовым, Клейн называет принцип барочной «избыточности». Автор стремится «наполнить», обогатить текст, используя эмоциональные описания, экзотические мотивы, отдельные яркие повороты сюжета, соединяя их в рамках одной трагедии. В этом, как пишет Клейн, он проявляет «ту самостоятельность, которая характерна и для его торжественных од» (Клейн 2002: 41). Этими же принципами руководствовался Ломоносов при создании языка новой Российской драмы. Он использует французскую трагедию как основу, но изменяет ее стиль, наполняя его экспрессией для создания более полной, принципиально иной картины мира.

ЛИТЕРАТУРА

Ломоносов М. В. Полное собр. соч. Т. VIII. М., 1955. С. 441–486.

Racine Jean. Oeuvres compltes. Paris: Gallimard, 1999.

Касаткина 1949 – Касаткина Е. А. Трагедия Ломоносова «Тамира и Селим» // Уч. зап. Томского пед. ин-та. Томск. Т. VII. Сер. гуманит. наук. С. 116–142.

Касаткина 19581 – Касаткина Е. А. Полемическая основа трагедии Ломоносова «Тамира и Селим» и Тредиаковского «Деидамия» // Уч. зап. Томского пед. ин-та. Томск. Т. ХVII. С. 122–136.

Касаткина 19582 – Касаткина Е. А. Трагедия Ломоносова «Демофонт»

// XVIII век. Сб. 3. М.; Л.

Клейн 1999 – Клейн И. Ломоносов и Расин: («Демофонт» и «Андромаха») // XVIII век : Сборник 21. СПб. С. 89–96.

Клейн 2002 – Клейн И. Ломоносов и трагедия // XVIII век: Сборник 22.

СПб. С. 28–42.

Моисеева 1962 – Моисеева Г. Н. К вопросу об источниках трагедии «Тамира и Селим» // Литературное творчество М. В. Ломоносова.

Исслед. и матер. М.; Л. С. 253–258.

Мочульский 1911 – Мочульский В. Н. М. В. Ломоносов как драматург // Рус. филол. вест. Т. LXVI. № 4. С. 310–331.

Петровский 1912 – Петровский Н. М. К вопросу о трагедии М. В.

Ломоносова «Демофонт» // Изв. Отд. рус. яз. и словесн. Т. XVII.

Кн. 4. С. 133–139.

Резанов 1911 – Резанов В. И. Трагедии Ломоносова // Ломоносовский сборник. СПб.

Шалина 1915 – Шалина А. Ломоносов как драматург // Рус. филол.

вест. № 1. С. 58–75; № 2. С. 249–267.

34 Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

в «Послании к братии Мон-Дьё» Гильома из Сен-Тьерри (латинская и средневерхненемецкая редакции) В исследованиях по историческому синтаксису немецкого языка уже на протяжении нескольких последних десятилетий обсуждается вопрос о причинах и характере развития синтаксической системы: осуществляется ли оно исключительно под воздействием внутренних закономерностей или же ведущую роль в языковом развитии играют внешние социопрагматические факторы – коммуникативные ситуации, типы текста и функционально-стилистические нормы (см. Betten 1990: XXV и сл.). Очевидно, однако, что специфику типовых форм текстов (Textsorten/Texttypen/ Gattungen) невозможно игнорировать даже в тех случаях, когда внимание исследователя концентрируется на отдельных аспектах системы. Такой подход представляется особенно оправданным при изучении синтаксических явлений на материале письменных свидетельств коммуникации, столь сильно связанной институциональными рамками, как это имело место в позднесредневековой культуре1. Интересные в этом отношении наблюдения обещает дать сопоставительный анализ немецких переводных текстов и латинских оригиналов: интересна ситуация, когда смена языкового кода оказывается связана со сменой функции текста, а сам перевод превращается в парафразу. Речь идет прежде всего о текстах бытового и литературного

Работа выполнена при поддержке немецкого Фонда им. Александра фон Гумбольдта (Alexander von Humboldt-Stiftung).

Так, например, Ф. Хундснуршер призывает «обращать особенное внимание на обусловленные, к примеру, стилистическими факторами и контекстуальными связями функциональные различия», «поскольку во многих областях синтаксиса (закономерности в порядке слов, репертуар моделей предложения) речь идет о конвенциональной форме организации высказывания (Hundsnurscher 1984: 643); ср. его обзор методологических проблем в различных концепциях исторического синтаксиса (Ibid.: 643–644).

характера, однако и опыт изучения ранних переводов Библии свидетельствует о существовании четких статусных и функциональных различий между латинской Вульгатой и ее немецкими переложениями вплоть до появления Лютеровского перевода. Если основным содержанием текста является действие, оцениваемое как необходимое / разрешенное / запрещенное, то мы имеем дело с такой текстовой функцией, которая определяется деонтической модальностью. В монастырской назидательной литературе и тем более в орденских и монастырских уставах, которые являются основным материалом моего исследования, предписываются нормы поведения: соответственно, и такое описание типовых синтаксических конструкций, которое учитывает жанровые характеристики этих текстов, неизбежно превращается прежде всего в описание определенного набора модальных конструкций. Данная задача укладывается в более общее направление исследований, связанное с поиском принципов и моделей языковой типизации некоего стандартного содержания:

имеются в виду такие элементы содержания, которые отбираются автором текстов в соответствии с определенной текстовой функцией и регулярно актуализируются в этом качестве.

В качестве основного материала исследования мною был выбран текст, который, во-первых, может считаться весьма репрезентативным для языка южнонемецкой духовной прозы, переживавшей в конце XIII в. период раннего взлета3, а во-вторых, является фактически первым известным переводным прозаическим памятником средневерхненемецкого периода во всем баварско-швабском диалектном ареале: речь идет о переводе трактата «Epistola ad fratres de Monte Dei» («Послание к братии См., напр., Bieberstedt 2004. А. Биберштедт демонстрирует широкий спектр возможностей изменения функционирования переводов Библии в позднем Средневековье.

Наиболее важные обзорные работы по данному материалу: Ruh 1984;

Heinzle 1994: 66–78; Steer 1994. Следует особо отметить новые диссертационные исследования К. Боля и Д. Мюллера, в которых изложены все доступные на сегодняшний момент фактические сведения о произведениях аугсбургско-регенсбурсгкой литературы XIII в., а также история изучения этих текстов: Bohl 2000; Mller 2003. На русском языке «Послание» вместе с некоторыми другими прозаическими текстами южнонемецких францисканцев рассматривается в: Бондарко 2005.

36 Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

Мон-Дьё», далее – «Послание»)4, известного в средневековой традиции также как «Epistola aurea» («Золотое послание»). В среде немецких францисканцев XIII в. этот чрезвычайно важный для истории средневекового мистического богословия текст часто приписывался Бернарду Клервосскому. На самом же деле его автором был Гильом из Сен-Тьерри (1085/90–1148/49) – друг и последователь Бернарда, автор нескольких богословских трудов, посвященных теории мистического богопознания. «Послание» было обращено к монахам-картузианцам из монастыря Мон-Дьё (Mons Dei) в Арденнах. Около 1300 г. (дата весьма приблизительна) в Аугсбургском регионе был выполнен перевод Монте-Кассинской редакции памятника5 – он сохранился в двух восточношвабских рукописях начала XIV в. По своему содержанию, композиции и функциональному предназначению латинское «Послание» является, безусловно, оригинальным трудом (см. Dchanet 1975: 33 и сл.). Как было установлено Ж. Дешане, уже история его написания была непростой. Главы трактата неоднородны по своему происхождению, в них обнаруживаются два стилистических пласта, отражаСредневерхненемецкий текст изучался мною по изданию Ф. Хонемана (Honemann 1978); представленный в этом же издании латинский текст Монте-Кассинской редакции приводится Хонеманом по материалам Ж. Дешане – в дальнейшем он цитируется здесь как Epistola («Послание»).

Как было установлено Ф. Хонеманом, перевод был сделан с рукописи, принадлежавшей к Монте-Кассинской ветви рукописной традиции «Послания», см.: Honemann 1978: 140 и сл.; Dchanet 1975: 67–68.

Основной список: Карлсруэ, Библиотека земли Баден (Badische Landesbibliothek), Сod. Donaueschingen 421. Подробное описание рукописи, в том числе и письменного диалекта, выполнено Хонеманом:

Honemann 1978: 120–138). В XV в. рукопись принадлежала книжному собранию женского монастыря св. Екатерины в Нюрнберге. Однако смешение баварских и швабско-алеманнских диалектных черт позволяет считать местом создания рукописи область вокруг Аугсбурга.

Хонеман предположил, что рукопись (а может быть, и сам перевод) могла быть написана в цистерцианском монастыре Кайсхайм, находящемся к северу от Аугсбурга (Ibid.: 139). От другой рукописи сохранилась только копия XIX в. (см. Ibid.: 332–349; Ruh 1997).

Последним к немецкой рукописной традиции «Послания» обращался Н. Палмер, который подверг некоторому сомнению Хонемановскую локализацию (Palmer 2005).

ющих разные стадии формирования текста, два разных жанра:

собственно духовное послание – апология картузианского монашества – и назидательный трактат для новициев и монахов, подвизающихся в деле духовного совершенствования (Dchanet 1975: 35). Если в начале текста, выдержанном в эпистолярном стиле, Гильом обращается к братьям-картузианцам (fratres) во 2-м лице множественного числа, то в дальнейшем текст начинает выглядеть как трактат для новициев, для которого в качестве риторического приема было характерно обращение к одному ученику – например: Quaeris quid agas, in quo te occupes? («Ты спрашиваешь, что бы тебе сделать, чем бы заняться?» (Epistola, c. 83, S. 316).

В первой половине трактата внимание уделяется в большей степени homo animalis – первой из трех стадий становления человека в духовной жизни. Предметом назидания является отправление богослужений, lectio divina, физический труд, питание, сон. Именно благодаря этой части «Золотое послание»

приобрело широкую популярность как учебник аскезы. Однако вторая половина «Послания» содержит теоретические разработки на философско-антропологические и мистикобогословские темы. Здесь можно найти описание духовного восхождения в молитве, перехода от «животного» состояния к «разумному», а затем – к духовному созерцанию.

Не во всех главах «Послания» деонтическая семантика актуализируется в равной степени. Для подробного анализа мною были выбраны несколько глав с наибольшей концентрацией модальных конструкций. Некоторые из них относятся к той части текста, которая изначально характеризовалась как «послание»: гл. 25–27, 29 (они посвящены теме постоянства в молитве), а также гл. 83, в которой говорится о повседневном труде.

Большая же часть проанализированных глав относится к «трактату»: гл. 70–79 (вторая ступень продвижения homo animalis – усмирение плоти), гл. 91–94 (третья ступень – формирование привычки к благим делам); три следующих главы взяты из последней части текста – они посвящены описанию состояния совершенного человека: гл. 254 (проверка устремлений тела и духа посредством совести), гл. 281 (упражнение в добродетелях как путь к мудрости), гл. 300 (об отказе человека от своей воли при созерцании).

В основу предложенной мною классификации модальнодеонтических конструкций положены структурно-синтаксический и функционально-семантический критерии. С одной стороQuaeris quid agas, in quo te occupes?...

ны, классификацируемые элементы могут быть упорядочены с точки зрения их способности наиболее адекватно отражать деонтическую семантику. Здесь следует различать центральные и периферийные типы – в полном соответствии с полевым принципом структурирования языковых средств, служащих для выражения определенного концептуального содержания. Не желая останавливаться на преимуществах полевого подхода для функционально-семантической классификации языковых явлений, укажу лишь на методологически важную, с моей точки зрения, обзорную работу М. К. Сабанеевой, посвященной истории формирования поля необходимости в латинском языке (Сабанеева 2005). В частности, представляется весьма продуктивным мнение Сабанеевой о том, что при ономасиологической направленности анализа, имеющего своей отправной точкой семантическую категорию, а конечной целью – средства ее выражения, не должно ставиться никаких ограничений относительно положения функционально-семантического поля в иерархии языковых уровней (лексика, словообразование, морфология, синтаксис), равно как и относительно их позиции на оси «центр» – «периферия» (Ibid.: 252).

С другой стороны, с точки зрения синтаксической структуры предложения имеет смысл различать простые и комбинированные типы. Наложение обоих принципов друг на друга дает общую классификационную сетку, в которой основные средства языкового представления семантики необходимости распределены по трем основным группам: 1) простые типы, относящиеся к ядру поля, – основные типы; 2) простые типы, находящиеся на периферии поля, – периферийные типы; 3) сложные синтаксические типы, в основе которых лежит комбинация типов простых – они также могут тяготеть к ядру или периферии поля.

Далее, внутри типов различаются подтипы и варианты на основе вторичных признаков, более или менее релевантных. Эти подтипы и варианты представляют собой модификации, не выходящие за рамки базовой структуры каждого типа. Поэтому, несмотря на то, что классификация, разработанная мною на ограниченном материале, не может претендовать на полноту, пополнение типов различного ранга не должно ломать общую структуру классификации.

Наконец, если ставить перед собой задачу описания репрезентации определенного семантического содержания не в языке вообще, а именно в конкретном тексте или типе текстов, то при построении классификации необходимо учитывать и частотН. А. Бондарко ность использования конструкций: в частности, как показывает исследуемый материал, некоторые стандартные возможности, предоставляемые грамматической системой языка, могут весьма скупо использоваться автором текста – здесь уже следует учитывать такую категорию, как функциональный стиль речи.

Поскольку деонтические операторы представлены главным образом определенными модальными глаголами, конструкции с модальными лексемами занимают центральное место среди средств выражения деонтической семантики (см. Цейтлин 1990:

146–147). В предлагаемой мною классификации они находятся среди центральных простых типов. Это основные типы, и именно они формируют модальную доминанту текста.

Периферийные простые типы охватывают весьма разнородные явления. С одной стороны, речь идет о полипредикативных конструкциях, которые отражают деонтическую семантику лишь благодаря содержащимся в них логическим отношениям (определенные типы относительных и условных предложений).

С другой стороны, сюда относятся также лексические средства:

прежде всего, важно лексическое значение предикатов, которые нельзя определить как модальные в строгом смысле слова.

Комбинированные типы формируются на основе сложных предложений, которые объединяются в подгруппы в зависимости от состава их компонентов. Наиболее частотную подгруппу комбинированных типов образует центральный простой тип предложения с финитным модальным глаголом.

Один из наиболее важных результатов наблюдений над формами языкового выражения деонтической модальности в латинском и немецком тексте «Послания» состоит в констатации чрезвычайно интенсивного варьирования соответствующих лексико-грамматических средств. При этом существует несколько типов как для латинского, так и для немецкого текста, которые используются чаще всего.

В латинском оригинальном тексте таковым доминирующим типом, а точнее, группой типов, оказались конструкции, образованные на основе сonjugatio periphrastica futuri passivi, в то время как такие модели – сами по себе прототипические – как conjunctivus imperativus или императив 2 л. ед. ч., используются значительно реже (особенно последний). Крайно редко встречается, как бы странно это ни выглядело, глагол debeo, имеющий модальное значение.

Синтаксическая модель, строящаяся на основе сonjugatio periphrastica futuri passivi, имеет несколько разновидностей. ОсоQuaeris quid agas, in quo te occupes?...

бенно часто используется вариант – обозначим его как подтип ЛАТ1, при котором референтом патиенса (подлежащее) является новиций, только начинающий духовное восхождение, а референтом остающегося невыраженным субъекта действия, агенса, является наставник новициев – истинный адресат послания. Действие, которое ему надлежит исполнить, – наставление новиция в определенном комплексе поведения или же информирование об определенном положении дел. Главное предложение обязательно содержит глагол с инструктирующим значением (doceo, dico, instituo, praemunio), в то время как зависимая клауза имеет глагол, обозначающий действие, которое надлежит исполнить ученику. В роли зависимой клаузы могут выступать инфинитивная группа и дополнительное придаточное предложение (quod objectivum или ut objectivum); иногда вместо сентенциальной или несентенциальной клаузы могут появляться единицы более мелкого уровня, содержащие свернутую пропозицию: предложные группы в роли обстоятельства цели и дополнения.

Довольно сильно распространен также тип ЛАТ2, в котором патиенс обозначает неодушевленное лицо – либо конкретный предмет (возможна, впрочем, персонификация, как в случае с существительным «тело»), либо абстрактное понятие. На этот патиенс направлено действие, субъектом которого является новиций / homo animalis: это действие выражается герундиальной конструкцией. Как правило, агенс остается невыраженным, однако он может быть представлен дополнением в дательном падеже (dativus auctoris).

В средневерхненемецком переводе предикативные конструкции с модальными глаголами (основные типы 1-й и 2-й подгрупп, а также их комбинации с другими типами), прежде всего с sollen, являются наиболее важным способом выражения деонтической модальности. Таким образом, проявляется еще одна основополагающая черта в соотношении латинских и немецких модальных конструкций – их структурная асимметрия. Чаще всего conjugatio periphrastica futuri passivi передается не структурно эквивалентной конструкцией субъект-патиенс + финитная форма бытийного глагола sn + ze + инфинитив / партицип I, которая вообще-то имелась в грамматическом арсенале позднего этапа средневерхненемецкого языка, а при помощи модальных глаголов. Это решение в пользу перевода, трансформирующего синтаксическую структуру оригинала, но зато в большей степени отвечающего узусу целевого языка, следует, безусловН. А. Бондарко но, приписать мастерству переводчика.

Рассмотрим пример соотношения двух описанных доминантных типов:

(1) Docendus est sic habere corpus suum, sicut aegrum commendatum; (2) cui etiam multum volenti inutilia sunt neganda, utilia vero nolenti, ingerenda sunt [...] (Epistola, c. 72, S. 311).

[Следует научить его обращаться со своим телом, будто с вверенным ему больным; в бесполезных вещах, которых он сильно желает, следует ему отказывать, а вещи полезные даже вопреки его желанию следует ему навязать.] Модальность 1-го предложения определяется формой предиката, а именно conjugatio periphrastica futuri passivi (герундив смыслового глагола + вспомогательный глагол EST). Базовая синтаксическая структура выглядит следующим образом:

субъект + предикат [герундив + EST] + инфинитивная группа.

Подлежащее (homo animalis) является патиенсом, а агенс (наставник новициев) остается невыраженным.

Немецкий перевод выглядит следующим образом:

Er sol sines libes phlegen als eins siechen, der im empholhen ist.

Schaedlichiv vnd vnnvtziv dinch sol er im wern vnd ab prechen wider sinen willen, aber nvtzer vnd gvoter ding sol er in noeten vnd twingen ioch wider sinen willen. Er sol sines libes phlegen, als ob er niht sin si. (Epistola, c. 72, S. 311).

Базовая синтаксическая структура всех матричных предложений может быть представлена в виде формулы: личное местоимение 3-го л. ед. ч. ER + финитный глагол SOL + инфинитивная группа.

При переводе латинских предложений осуществляются следующие синтаксические трансформации:

1. Латинский период распадается в переводе на четыре самостоятельных предложения.

2. Происходит смена пассивных латинских конструкций на активные. При этом переводчик прибегает к унификации: синтаксически различные типы модальных конструкций в частях (1) и (2) латинского пассажа передаются при помощи одной и той же немецкой структуры.

3. При переводе предложения (1) предпринимается структурное упрощение, выражающееся в изменении актантных ролей: агенс (наставник новициев) устраняется вместе с выполняемым им действием (инструктирование новициев), а патиенс (новиций) превращается в агенс. В итоге теряется целая пропозиция и соответствующая клауза. Эксплицитное поучение для 42 Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

наставника устраняется из текста, зато при помощи деонтического оператора подчеркивается обязательность действий, которые требуются от новиция. Таким образом, изменяется адресная направленность текста: обращение к наставнику более не используется.

4. В последнем немецком предложении вводится повтор финитной клаузы с модальным глаголом Er sol sines libes phlegen... вместо варьирования в рамках инфинитивной группы habere corpus suum / de eo agere.

Описание всех конструкций с деонтической семантикой и перечисление всех вариантов переводных соответствий между латинским оригиналом и немецкой редакцией вместе с соответствующими примерами не может входить в задачи настоящей статьи. Представляется необходимым лишь упомянуть латинские безличные конструкции с семантикой необходимости, которые не находят структурного соответствия в средневерхненемецком тексте:

1) безличный матричный глагол OPORTET + accusativus cum infinitivo;

2) безличный матричный глагол EXPEDIT + инфинитивная группа;

3) conjunctivus imperativus матричного глагола;

4) конструкции с genitivus characteristicus.

В то время как структурный изоморфизм между простыми синтаксическими типами весьма редок, полипредикативные подчинительные конструкции – в том, что касается синтаксических отношений между клаузами – как правило, переводятся эквивалентным образом.

Богатство варьирования модальных конструкций как в латинском, так и в нововерхненемецком текстах «Послания» – памятника, явно выбивающегося из общего ряда трактатов для новициев XIII–XIV вв., – становится очевидным при сопоставлении обеих версий «Послания» с некоторыми другими латинскими текстами, принадлежащими Давиду Аугсбургскому и Бертольду Регенсбургскому – францисканским авторам, сыгравшим главную роль в развитии монастырской духовной литературы на немецком языке в баварско-восточношвабском регионе (Аугсбург, Регенсбург) во второй половине XIII в. – и их более поздними немецкими переводами.

В качестве примера приведем главу 26 из 1-й книги трактата Давида Аугсбургского «De exterioris et interioris hominis compositione secundum triplicem statum incipientium, proficientium et perfectorum»7 («О формировании внешнего и внутреннего человека в соответствии с троякого рода положением начинающих, преуспевающих и совершенных») (= Сomp.).

Первая книга представляет собой трактат для новициев, регулирующий поведение «внешнего» человека и соответственно озаглавлена: «Formula de compositione hominis exterioris ad novitios» («Формула о формировании внешнего человека для новициев» (в некоторых изданиях также «De institutione novitiorum» – «О наставлении новициев»). В 26-й главе обобщается содержание предыдущих глав, посвященных отдельным аспектам жизни новициев в монастыре:

Ut ergo breviter percurram omnia, quae supra dixi: esto devotus Deo et cor tuum semper, quantum potes, occupato cum ipso. Esto praelatis humiliter obediens nec rancores contra eos teneas nec spernas eos nec iudices nec murmures de eis. Esto cum Fratribus pacificus, patiens ad verba dura et ad reprehensiones.

Noli facile iudicare aliquem nec sis suspiciosus. Esto obsequiosus, maxime infirmis et in humilibus obsequiis.

Saepissime ora. Esto in choro disciplinatus et Deo intentus, in victu discrete modestus et in his, quae corporis necessitas requirit.

Esto in cella libenter. Fuge verba otiosa. Plane loquere, modeste, iucundus, verax valde. Verba tua sint sicut iuramentum. Nulli detrahas nec detrahentem audias. Odium contra nullum teneas.

Non sis elatus in verbis vel moribus. Pecuniam odito. Paupertatem amato. In omnibus fuge mulieres. Esto compatiens afflictis, castus in omnibus. (Comp. I, c. XXVI, f. 35–36).

[Теперь я хочу обобщить вкратце то, что сказал выше: будь предан Господу и всегда, насколько можешь, занимай твое сердце Им. Пребывай в смиренном послушании по отношению к вышестоящим и не держи на них зла, и не презирай их и не суди, не злословь о них. Будь миролюбив с братьями, терпелив к суровым словам и упрекам. Не осуждай никого поспешно и не будь подозрителен. Будь услужлив, особенно Этот трехчастный труд представляет собой руководство для трех категорий людей духовной жизни: начинающих (incipientes), продолжающих (proficientes) и совершенных (perfecti). Данную трехчастную схему, равно как и само представление жизни духа в виде внутреннего продвижения (характерно использование ключевых слов progressus, profectus, processus), Давид напрямую заимствовал из «Послания»

Гильома из Сен-Тьерри.

44 Quaeris quid agas, in quo te occupes?...

же по отношению к больным и в делах смирения. Молись как можно чаще. В хоре будь дисциплинирован и устремлен к Богу, скромен в еде и во всем, чего требует телесная необходимость. Пребывай с охотою в келье. Избегай досужих слов. Говори просто, скромно, а главное правдиво. Пусть слова твои будут как клятва. Никого не порочь, а порочащего не слушай. Не питай ни к кому ненависти. Не будь надменен в словах или поведении. Ненавидь имущество. Люби бедность.

В любых делах избегай женщин. Сострадай опечаленным, будь целомудренным во всем.] В двух алеманнских рукописях 2-й пол. XIV в. сохранился один из наиболее ранних переводов трактата для новициев. Приведем данную главу по изданию К. Ру:

Vnd daz ich dir alle dise vordern lere kurtzlich begriffe, so sprich ich: Du solt andechtig sin gegen got vnd din herz alleweg zuo im richten. Du solt demteklich gehorsam sin dinen obren vnd hab enkeinen vrdrutz [in dinem Herzen] wider si vnd versmach si nt, noch vrteil si nt, noch murmel nt wider si. Du solt nt lichteklich ieman vrteilen oder arkwenig haben. Du solt dienstber sin [aller menlich], aber aller meist den siechen vnd an demuetigen werken. Du solt emzeklich betten. Du solt zchtig sin in dem bethus. Wis flissig vnd warnemende goetlicher dingen. Wis bescheiden vnd messig an allen den dingen, die zuo liplicher noturft gehoerent, es si spis oder ander ding. Bis gern [da heime vnd andechtig] in diner zelle. Huet dich vor vppiger rede. Du solt schlechteklich vnd messeklich reden, froelich, zchteklich gebaren, warhaft sin, also daz man also wol dinen worten gelovbe, als ob du dar nach sweren soeltist. Du solt nieman hinder reden, vnd solt es ovch von nieman gern hoeren. Du solt wider nieman hass oder vrbunst tragen. Du solt nt hochuertige wort oder geberde haben. Du solt eigenschaft hassen vnd armuot minnen, frowen vnheinlich sin, mitliden haben gegen betruebten menschen, ksche sin an allen dingen. (Ruh 1985: 144).

Стратегия использования модальных конструкций явным образом отличается от той, что можно наблюдать в «послании»