«РАННИЕ РАБОТЫ ПО ИСТОРИИ РУССКОЙ ПОЭЗИИ XVIII века Общая редакция и вступительная статья В. M Живова ЯЗЫКИ РУССКОЙ КУЛЬТУРЫ Москва 2001 ББК 83.3(2Рос=Рус)1 Г 93 Издание осуществлено при финансовой поддержке Российского ...»

его литературными идеями, противоречащими сумароковским, — то он не шутит; он еще очень умерен, т. к. инакомыслие могло бьггь истолковано и как преступление. Литературные споры неизбежно проецировались в плоскость морали и переходили в личные оскорбления. Поэтому и непристойные эпиграммы на своих врагов в искусстве и вся площадная брань, которую изливали в полемике Тредиаковский, Ломоносов и их современники, и тенденция уличать противника в том, что он одурел от пьянства, и переход литературных разногласий в личную вражду самого непримиримого свойства и самая ожесточенность преследования противника всегда и повсюду — вовсе не признак только дикости и некультурности людей XVIII века, — а могут быть связаны с принципиальными основами их эстетического бытия. Нетерпимость и личный характер полемики по существу свойственны эпохе странствующих стихотворений и однообразия пиес одного жанра.

С указанными особенностями мышления середины XVIII в.

связана и распространенная в это время решительность, безапелляционность эстетических оценок вообще, равно как общеизвестная манера самовознесения, самонадеянность и хвастовство писателей. Если Ломоносов и Сумароков не стеснялись объявлять себя благодетелями родины, великими людьми и требовать соответственного отношения к себе, то ведь они были со своей точки зрения правы: они основывались не на своем личном вкусе или самосознании (самосознанием гения-мудреца оправдывалось превознесение себя поэтом в романтическую пору), а на объективно-рациональной (с их точки зрения) истине своего пути и своего творчества16.

Мышление авторитетами выдвигало необходимость уважения к своему собственному авторитету.

Здесь мы подходим к явлению в высокой степени характерному для эпохи, соотнесенному со всем вышеизложенным как бы в обратном направлении. Если в XVIII веке литературное произведение было отрешено в эстетическом сознании от имени своего автора, если оно бытовало, эволюционировало и видоизменялось вне системы индивидуального творчества, обозначаемой именем, то с другой стороны авторское имя само по себе также осмыслялось особым образом. Имена как Достоевский или Блок или Лермонтов — прежде всего единичны и характерны; они применимы лишь к одному художественному типу явлений, неповторимо специфичных и, в наивном мышлении своих эпох (а равно и научно-критическом мышлении тех же эпох), по преимуществу связанных с данной духовно-творческой человеческой индивидуальностью. Лермонтов — это система индивидуального творчества М. Ю. Лермонтова; «кого вы больше любите — Пушкина или Лермонтова?»

(т. е. чьи стихи) — вопрос, вскрывающий сущность бытия имени в данную эпоху; имя относится к произведениям, более того — к общему художественному облику, полагаемому характерным для круга произведений, созданных одним человеком. Иначе — во времена Сумарокова и Хераскова; тогда имя не было символом индивидуальной системы; оно вообще не обозначало единственное явление, — именно, творчество данного поэта. Имя, в меру прославленности поэта, становилось знаком не неповторимого качества, а количества ценности его произведений. Поскольку произведения жили вне имен, — имена жили вне произведений; поскольку произведения соотносились не с представлением об авторе, а с отвлеченно-жанровой идеей абсолютно прекрасного, с лестницей достижений на пути к этому прекрасному, — имя соотносилось лишь с памятью о той ступени, на которой данный автор поставил свое произведение, тем самым, конечно, отчуждая его от себя как творца. Имена наиболее великих поэтов становились просто символами славы, формулами похвалы и, что важнее, — знаками жанра в его наилучших проявлениях. Отвлеченное понятие ценности и понятие жанра порабощали, поглощали имя; поскольку поэт дал в той или иной степени абсолютное достижение в категории данного жанра, его произведения, оторвавшись от него, становились в той же степени мерилом количества ценности в других произведениях жанра. Имя становилось чином. Таков смысл сочетаний типа «северный Расин» и др. Когда Сумарокова называли этим именем, когда он сам говорил, что он «явил России Расинов театр», конечно, этим не устанавливалась прямая связь влияния Расина на Сумарокова. Расин — это знак классической трагедии, символ высокого достижения в этом жанре, это почти персонификация жанра.

Упоминание его имени с пиететом в этом смысле не предполагает даже обязательности успеха его трагедий в России в XVIII веке, живого интереса к нему (см. мою работу Racine en Russie au XVIII sicle. Revue des tudes Slaves. 1927. t. 1—4); оно свидетельствует лишь о наличии строгого литературного этикета, особого иерархического мышления, согласно которому знаменитость поэта делает его имя своего рода священным знаком, а некая отдаленность его, утеря ощущения актуальности его произведений м. б.

только способствует обязательности его авторитета, лишенного уже, конечно, каких бы то ни было черт живого индивидуального воздействия17. Называя Сумарокова северным Расином, его просто хотели похвалить, сказать, что он достиг в трагедии степени совершенства, обозначаемой именем Расина. Тенденция критики X I X века истолковать такое наименование как признание того, что Сумароков повторил систему трагедии Расина по-русски, — глубоко чужда духу художественного языка XVIII века; наименование это есть суждение оценочное, а не историко-литературное. Так говорит Новиков: «И хотя первый он из Россиян начал писать трагедии по всем правилам театрального искусства, но столько успел во оных, что заслужил название северного Расина»18. Исследование сумароковской трагедии как драматургической системы подтверждает положение о том, что он не скопировал систему Расина.

Сам Сумароков утверждает, что он «пробивался к Музам» помимо влияния Расина. Сопоставление имен Сумарокова и Расина нельзя объяснить даже относительной близостью расиновой поэтики к сумароковской (по сравнению с иными драматургическими системами, бывшими тогда в ходу): ведь Сумароков сам сказал, что Вольтер — трагик, которому он «еще больше должен, нежели Расину» (П. С. С. 2 IV. 351), однако же разница между его драматургией и вольтеровой бросается в глаза. Ничего не объясняет и почитание Сумароковым Расина; Сумароков хвалит его как общепризнанный авторитет; таким же образом он хвалит Софокла, Еврипида, Метастазио, даже Лопе де Бегу и Фонделя, которых он, вероятно, никогда не читал19. Н. Струйский назвал Сумарокова даже «нашим Корнелем»; здесь уже совсем невозможно говорить о равенстве драматургических систем.

Таким же образом Ломоносова называли русским Пиндаром (уже Сумароков в 1774 г. писал: «г. Ломоносов, не зная по гречески и весьма мало по французски, может быть никогда не читал Пиндара; и хотя некоторые сего российского лирика строфы великолепием и изобильны, но Пиндара в них не видно, ибо вкус Пиндаров совсем иной» и т. д. П. С. С. IX «Ода», отд. изд. С П Б.

1774). Его же называли северным Гомером; тот же титул переносили на Хераскова, творчество которого вовсе не сходно с ломоносовским; Фонвизин оказывался Мольером, Е. В. Хераскова российской де ла Сюзой (поэтессой вычурного стиля prcieux, писавшей элегии; ничего общего в ее произведениях с стихотворениями Херасковой конечно нет; сближает их только пол), Державин — российским Горацием; в терминологии Сумарокова Вольтер был французским Софоклом и т. д. и т. д. Еще Батюшкова называли российским Шолье; конечно, в это время такое обозначение было бессмысленно и могло появиться лишь по традиции, уже мертвой; можно было шутливо относиться к ней; наименование Вяземского Шолье Андреевич — уже шутка.

Так в эстетическом сознании эпохи имя поэта и его произведение расходятся в разные стороны. Понятие о поэте и его достоинстве, закрепляемое именем, может жить вне конкретного представления о данном облике произведений. С другой стороны, произведение живет вне конкретного представления об авторе.

Отсюда проясняется явление, которое можно охарактеризовать как принципиальную анонимность литературных произведений XVIII века. Можно привести множество случаев и не только принципиальной анонимности произведений этой эпохи. Очевидно, что ощущение имени автора в заглавии сочинения было иное, чем в X I X веке или в наше время; прежде всего, наличие обозначения этого имени было вовсе не обязательно, никак не входило в процесс восприятия произведения. В наше время тонкий исследователь и ценитель литературы Г. О. Винокур пишет: «Конкретное поэтическое восприятие всегда ощущает в данной идее, несмотря на всю ее объективность, такие характерные признаки, которые сразу же скажут ему — чья это идея. Когда впервые слышишь незнакомые стихи, с нетерпением ждешь конца, чтобы спросить: чье это, — и прослушать стихи заново. Типические формы авторского поведения откладываются на структуре поэмы как особое наслоение, как бы сообщающее поэме ее "собственное лицо", делающее в свою очередь ее типической и характерной, не похожей на остальное, особенной»20. Таков метод восприятия всего послеромантического периода литературы; так, конечно, читали и в X I X веке, читают и теперь; но в XVIII столетии так не читали;

тогда спрашивали не об авторе, а о жанре.

Множество торжественных од на разные случаи появлялось без имени поэтов, сочинивших их. Так, ряд од Ломоносова был напечатан впервые отдельными изданиями без указания его авторства, анонимно; вернее, не совсем анонимно с точки зрения литературных нравов XVIII века; оды эти «приносила» императрице Академия наук, при которой служил Ломоносов, о чем возвещалось на их титульных листах; оды и были в понимании эпохи выражением настроений и чувств, во-первых, жанра, а во-вторых, национального научного и художественного самосознания, носительницей которого должна была быть Академия. Без указания имени Ломоносова вышли в свет его оды: 1741 г. на день рождения Елисаветы (перевод оды Штелина); ода 1746 г. тоже на день рождения Елисаветы («В сей день блаженная Россия»), знаменитая ода на день восшествия императрицы на престол 1747 года («Царей и царств земных отрада, Возлюбленная тишина»), ода на день восшествия 1748 г. («Заря багряною рукою»... ), ода на день рождения императрицы 1757 г. («Красуйтесь, многие народы»).

После Ломоносова — Херасков, Костров, В. Майков, Богданович и многие другие, известные и неизвестные, печатали свои оды анонимно (авторы большого числа од так и остаются неизвестными). То же и в отношении целых книг. Романы, сборники стихотворений, поэмы, сборники статей, моральные и философические трактаты, переводы и оригинальные произведения выходят анонимно. Общий процент анонимных книг, по позднейшим понятиям, — огромный. Положение это не требует доказательств; стоит просмотреть любую библиотеку, объединяющую несколько сот названий книг XVIII века, чтобы убедиться в истине сказанного.

Приведу несколько примеров наудачу: первый роман Хераскова «Нума Помпилий» (1768) вышел без имени автора (с предисловием, в котором говорится, что роман — переводный; ложность этого указания была очевидна всякому читателю; кроме того, нет имени даже предполагаемого переводчика); анонимен также роман Хераскова «Золотой прут» (1782), якобы переведенный с арабского, его же комедия «Ненавистник» (издание 1779 г.), его же комическая опера «Добрые солдаты» (изд. 1779 и 1782 г.), его же сборничек стихов «Утешение грешных» (1783), его же роман «Кадм и Гармония» (1789 и 1793), его же поэма «Пилигримы»

(1795), его же огромная поэма «Бахариана» (1803) и др. Анонимен единственный сборник стихотворений Богдановича («Лира, или Собрание разных в стихах сочинений и переводов некоторого муз любителя». 1773), равно как «Елисей» В. Майкова (I издание — без года — 1771?; II — 1788), равно как оба прижизненных издания «Басен и сказок» Хемницера и Читалагайские оды Державина («Оды, переведенные и сочиненные при горе Читала гае». 1774). Можно было бы привести еще сколько угодно примеров из области прозы и драматургии, так же как из области стиховых и прозаических переводов. Я не привожу также примеров изданий, в которых имя автора обозначено лишь под посвящением, предпосланным книге, — как подпись под ним, но отсутствует на титульном листе, — или же изданий, в которых имя автора обозначено инициалами или даже одной буквой; и тех и других изданий было много. Анонимно издавались также всевозможные сборники и антологии; иногда здесь анонимность становилась двойной.

Неизвестным оставался составитель сборника, неизвестны были и авторы статей или стихотворений, вошедших в него; таков, например, цитированный выше сборник «Книжка для препровождения времени с пользою, приятностью и удовольствием» (1794) или «Магазин чтения для всякого возраста и пола людей» (1789 г.

4 части) или — некоторые из песенников и т. д.

В других случаях имя составителя объявлялось, но имена авторов отдельных пиес все же не указывались; так было, напр., в «Собрании песен» Чулкова (подпись под посвящением гр. Е. П. Строгановой; Чулков собирал песни в списках и мог иногда не знать их авторов; но, конечно, авторов значительного числа песен он все же знал; так, он без сомнения знал авторство Сумарокова хотя бы в отношении популярнейших его песен или же авторство М. Попова, своего ближайшего литературного сотрудника и друга), в собрании анекдотов «Товарищ разумный и замысловатый» П. Семенова21, в пресловутом «Письмовнике» Н. Курганова или же в сборнике «Зритель мира и деяний человеческих» (Перевел с Аглинского Лука Сичкарев. 1784. СПБ. Сборник переведенных из Аддисона, Свифта, Стиля и других отрывков, к которому прибавлены « Разные нравоучительные стихотворения из самых лучших Российских писателей») или, напр., в сборнике «Любовники и супруги или мужчины и женщины (некоторые)» (1789 г.; на титуле — инициалы «Г. Г.» = Громов). Примечательно то, что в таких сборниках могли помещаться стихи, взятые из журналов, где они были напечатаны с подписью, или даже из собраний сочинений тех или иных писателей; тем не менее в сборники они попадали анонимно; по-видимому, никакого ущерба при этом в представлении современников ни произведение ни поэт не терпели; стихи прекрасно делали свое дело и без подписи. Так, у Курганова анонимно фигурируют стихи Сумарокова, В. Майкова, Тредиаковского, Хераскова, В. Попова; в «Любовниках и супругах» — Сумарокова, Попова, Ломоносова. Составители сборников вообще не стесняются в обращении с поэтами; Курганов вырывает из стихотворения Ломоносова «Вечернее размышление о Божием величестве»

две строфы, вторую и третью, переставляет их — называет их «Небо» — и печатает как отдельное стихотворение («Письмовник» изд. 1809, ч. II, стр. 26); Лука Сичкарев в «Зрителе мира»

дает стихотворениям свои названия, вырывает из оды В. Петрова Г. Г. Орлову 1771 года 6 строф, называет их «О постоянной славе» и помещает их в сборнике как законченную пиесу (стр. 221) ит. д.

То же в журналах: они наполнялись анонимными произведениями. Так повелось с самого начала русской журналистики.

Напр., в «Ежемесячных сочинениях к пользе и увеселению служащих» (1755—1764) значительная часть пиес не подписана; стихи или подписаны инициалами или вовсе не подписаны. В «Праздном времени в пользу употребленном» (1759—1760) сначала вовсе не было ни одной подписи ни авторов ни переводчиков (при переводах указывалось, с какого языка или даже из какого издания переведено); в 1760 г. появляются инициалы авторов, а полная подпись лишь одна за весь год. Так же продолжалось и дальше. Были журналы сплошь анонимные. Так, в предисловии к «Невинному упражнению» (1763) говорится, что в этом журнале выступают «некоторые молодые Авторы» и объявляется, что они утаят свои имена, но не из-за страха критики, т. к. они не думают, что их журнал плох; журнал этот издавался под руководством Дашковой с помощью Богдановича и заключал между прочим стихотворения этого последнего. Ни одной подписи нет в «Полезном с приятным» (1769). Как известно, почти сплошь, а иногда и сплошь анонимны были статьи сатирических журналов 1769 и последующих годов. Ни одной подписи нет в издании салона Херасковых «Вечера» (1772—1773 г. Исключение — «Присланные к нам стихи покойного князя Федора Алексеевича Козловского, мы сообщаем. Идиллия». II. 23; это — долг памяти рано погибшего поэта).

В «Модном ежемесячном издании, или Библиотеке для дамского туалета» (1779), вполне честно выполнявшем обещание помещать «стихотворения знаменитых Российских стихотворцев» (см. «Известие», листок, приложенный к I тому издания), — нет однако подписей этих стихотворцев и вообще писателей; так, за первые 6 месяцев в журнале всего 3 подписи; две из них — Сумарокова (собственно, не подписи, а примечания от редакции о том, что данные пиесы — «трудов» или «сочинения» А. П. Сумарокова. 1. и 236), — опять дань памяти недавно умершего поэта, третья — «студента Дмитрия Строкина» (I. 2 4 6 ). Вовсе нет подписей, напр., в I томе «Вечерней зари», журнале Новикова (1782); во всем II томе — всего три подписи, в III томе — две и т. д. Читатель не оповещался также о том, кто является «издателем», т. е. в нашей терминологии — редактором журнала. Подписи двух редакторов — Иван Крылов и Александр Клушин под предисловием к «С.-Петербургскому Меркурию» (1793) являются показателем нового отношения к литературному произведению и его автору.

Характерен для художественного мышления середины XVIII века еще один мелкий факт: одно и то же стихотворение могло переходить из журнала в журнал, т. е. перепечатываться в другом издании в исправленном виде, а иногда и без изменений. Так, без перемен повторены в «Свободных часах» (1763, стр. 4 8 ) пять мадригалов А. Ржевского, уже опубликованных в «Ежемесячных сочинениях» (1759. I. 190); в «Пол. увес.» перепечатаны в измененном виде «Станс» и «Загадка» Ржевского (1760. I. 47 и 1761.

I. 204), ранее помещенные в тех же «Ежем. соч.» (1759. I. 187 и 189). В «Собеседнике любителей российского слова» в 1783 г. был перепечатан ряд стихотворений Державина из «С.-Петерб. вестника» (Ключ. На рождение в севере порфирородного отрока. На смерть князя Мещерского. На отсутствие ее величества в Белоруссии. К первому соседу. На новый 1781 год), причем некоторые в значительно переработанном виде, другие — с весьма малыми изменениями (при всех этих пиесах, кроме «На рожд. порф. отрока» и «На отс. в Белор.», в «Собеседнике» сделано примечание о том, что стихотворение было уже напечатано и ныне переделано автором). И в первых изданиях и в «Собеседнике» все эти стихотворения Державина были анонимны. Издатель «Модного ежемесячного издания» Новиков пишет, что в журнале будут помещаемы стихотворения «доныне еще не напечатанные или вновь ими (авторами) поправленные» («Известие» при I томе); издатель журнала «Утра» (1782) пишет в особом «примечании» к июльскому номеру: «хотя я по неотступному требованию и напечатал здесь сии басни и елегию, так как и в следующем листе напечатан будет перевод письма г. Вольтера к А. П. Сумарокову, однакожь однажды навсегда я впредь отказываюсь печатать все те присланные сочинения, кои уже были напечатаны где нибудь»; автор этого «примечания» был новатором; но справедливость требует указать, что упомянутые им басни (их три) и элегия занимают весь июльский номер журнала.

Случалось, что стихотворение выходило отдельным изданием и в то же время помещалось в журнале22. Возможным оказался и такой случай: в «Собеседнике» (III. 35) было напечатано стихотворение Богдановича (с подписью) «Идилия. Белыми стихами»;

это стихотворение не только было в свое время, 20 лет назад, помещено в «Невинном упражнении» анонимно (стр. 302), но и включено в сборник стихотворений Богдановича «Лира» (1773, стр. 54; здесь и в «Невин. упр.» — под названием «Разлука.

Анакреонтовыми стихами»); в «Собеседнике» к стихам сделано примечание: «сие сочинение хотя давно уже было напечатано, но здесь вновь издается с поправкою от Сочинителя»; примечание это ложно; ни одного слова в стихотворении по сравнению с редакцией «Лиры» не изменено, кроме названия его (в «Лире» по сравнению с «Невин. упр.» есть три весьма малосущественные поправки). В том же «Собеседнике» (II. 2 9 ) было анонимно помещено «Успокоенное неверие» Державина, не только напечатанное уже ранее в «Академич. известиях» (1779) но и вышедшее отдельным изданием. Если во всех указанных случаях стихотворение переходило из журнала в журнал или из книги в журнал по воле или с согласия автора, то можно указать случаи, когда в журнал попадали пьесы того или иного поэта независимо от его воли; это случаи особого вида журнального плагиата. Вероятно, дело в этих случаях обстояло так: журналисту не хватало материала, чтобы заполнить номер его издания; он рылся в старых, забытых и никем не читаемых журналах, извлекал из них несколько стихотворений и печатал у себя. Так, напр., в «Деле от безделья» (издавал А. Решетников, 1792) в январской книжке помещены шесть басен Сумарокова и «Похвала пастушьей жизни» С. Нарышкина; пять из этих басен были напечатаны с инициалами Сумарокова еще в 1756 г. в «Ежем. соч.» (II. 4 3 9 ), шестая — в 1760 г. в «Празд. врем.»

(IV. 226); потом все эти басни были помещены в Полн. собр. соч.

Сумарокова (П. С. С. VII. 235, 3 0 5 — 3 0 8 ), но можно утверждать, что в «Дело от безделья» они попали именно из журналов;

басня «Лекарь и больной» (Празд. вр.), напечатанная в Собр. соч.

в иной редакции и под иным названием («Больной и медик»), помещена в «Деле» — в журнальной редакции. Стихотворение Нарышкина было в 1756 г. напечатано в «Ежем. соч.» (II. 283); конечно, все эти пиесы были напечатаны в «Деле» анонимно. Журнальные плагиаты попадаются и в других книжках «Дела от безделья». Такие же плагиаты — напр. в еженедельном журнале «Что-нибудь» (1780); так, в № 5 анонимно помещена сумароковская эпистола, в № 19 его же Елегия и т. д. Особенно много похищенного материала во втором журнале Решетникова — «Прохладные часы, или Аптека, врачующая от уныния» (1793); этот журнал, можно сказать, держался на таком материале. Так, в майском номере помещено пять стихотворений Сумарокова (эклога, идиллия и 3 мадригала), в июньском почти все стихотворения принадлежат ему же (две басни, три мадригала, 2 эпиграммы, 11 эпитафий и эпиграмм, стансы, 4 эпиграммы, 4 эпитафии), в том же номере — ода «Вешнее тепло» Тредиаковского (из «Ежем. соч.»

1756. I. 4 6 9 ), 4 притчи Хераскова (из того же тома «Ежем. соч.»

Характерность для «духа эпохи» всех этих случаев переноса материала из одних журналов (или из сборников) в другие, как добровольных, так в особенности плагиаторных — очевидна. Стихотворение, отторгнутое от своего автора, от своего реального происхождения и первоначального окружения, признавалось самостоятельным эстетическим предметом, живущим на основе жанровых категорий и принадлежащим всем. Так даже в грубых явлениях журнального быта низших пластов литературы не могли не отразиться принципиальные основы эстетического мышления эпохи. Те принципы, которые в 50-х или 60-х годах выражали отношение к художественным фактам, существовавшее в высших слоях литературы, и которые соответственно проявлялись в более тонких формах, к началу 90-х годов держались уже только в «низах», в бульварной литературе и выражались в элементарных плагиатах.

Таким образом конструируется понятие о принципиальной анонимности поэтических произведений в XVIII веке (по преимуществу до 80-х годов); имя автора, условия появления произведения в свет и в печать — не входят в состав его эстетического облика; оно живет, функционирует, бьггует без автора, хотя бы автор и был известен и имя его было напечатано в соответственном месте — на титульном листе книги или внизу пиесы в журнале. Оно может переходить из рук в руки, изменяться, трансформироваться, из него могут быть извлекаемы отдельные части и странствовать самостоятельно. Все указанные выше черты художественного бытования литературных произведений в средине XVIII столетия заставляют вспомнить о жизни и бытовании т. наз. «народной», устной словесности. Может быть можно высказать предположение, что отношение к художественным фактам в русской поэзии XVIII века близко к формам эстетического сознания носителей «устной» поэзии, что эстетическое мышление в этой области, медленно эволюционируя, прежде чем перейти от первичной своей фольклорной стадии к типу ощущения авторской воли и авторского отношения к произведению, который установился в начале X I X века, — прошло через некую промежуточную стадию, воплотившуюся именно в том этапе художественного сознания, некоторые черты которого я пытался указать выше; если бы это было так, то эпоха Тредиаковского, Ломоносова, Сумарокова и Хераскова оказалась бы поставленной в особые условия художественного бытия, приближающие ее к бытию «фольклорному», и в то же время, — было бы поставлено в особые условия научное изучение ее. Однако, высказывая это предположение, я полагаю необходимым воздержаться от категорической его защиты, равно как от более подробной его аргументации.

Вопрос осложняется еще тем обстоятельством, что большинство характерных черт бытования русской литературы XVIII века совпадает с аналогичными чертами западноевропейских литератур XVII и XVIII вв. Можно, однако, полагать, что именно близость к фольклорным формам художественного сознания составляет специфическую особенность русского восемнадцатого века по сравнению с Западом и что в свете этой особенности все указанные выше (равно как не указанные в моем изложении) черты, общие всем «классическим» литературам, — в России приобретают особые оттенки, особые художественные функции. Между тем не следует, думается, пренебрегать и признаками общими для художественного облика и художественного сознания всей Европы в эпоху т. наз. «классицизма»; может быть можно будет преодолеть недоверие науки к самому общему понятию «классицизма» (в конкретно-историческом, а не в отвлеченно-типологическом его значении) на почве исследования основ художественного сознания эпохи в целом. Наличие дифференциальных особенностей русского «классицизма» не помешает говорить о французском или италианском «классицизме», каждый из которых обладает своими особенностями, не переставая быть «классицизмом»; ко.нечно, литературные группировки (школы, направления), понятия о которых могут быть построены на основе разработки структурных, морфологических категорий, — могут рождаться жить и отмирать в пределах данной «эпохи» (напр. эпохи классицизма), не нарушая ее единства; разделение литературы данного участка времени на системы, направления, школы и т. п. производится исследователем в иной плоскости, чем деление на такие группы явлений как «классицизм», и может не совпадать с последним.

Система литературно-эстетического мышления середины XVIII века стояла крепко до восьмидесятых годов, до того времени, когда в русскую литературу вторгся Державин. Творчество Державина разрушило основы классификационного мышления, разрушив систему жанров и систему общих литературных категорий вообще; творчество Державина отменило имманентно-литературное «формалистическое» мышление, отменив сознание пропасти между литературой, словом — и жизнью, бытом, фактом. Державин заменил жанр, отвлеченное художественное понятие — автором, человеком, говорящим в стихах о себе, о своих знакомых, о своих современниках. Державин заменил принцип согласованности художественных элементов произведения друг с другом и с категорией жанра и «высоты», — принципом выведения всех элементов произведения, хотя бы и разнородных, из индивидуального авторского намерения и авторской воли. Державин создал ощущение авторской ответственности за свое произведение и за его высказывания; в то же время он создал понятие о праве автора на свои произведения, о нерасторжимой связи творческого мира и биографического облика поэта с его произведениями и т. д. Именно от «примечаний» Державина к своим стихам и от автобиографической установки в самих его стихах идет в русской литературе то представление о поэте и поэзии, которое выразилось в X I X веке в стремлении предпосылать всякому изданию собрания сочинений писателя «биографический очерк». Литературное мышление X I X века вырастает из перелома, совершившегося в 8 0 — 9 0 - х годах XVIII столетия, перелома, воплотителем которого был Державин.

То, что не казалось ранее литературой, стало ею. Индивидуальный мир поэта-автора заявил о своих правах.

Раньше сборники стихов (или стихов и прозы) носили такие названия: «Элегии любовные», «Притчи», «Оды торжественные», «Стихотворения духовные» (Сумароков), «Философические оды или песни», «Нравоучительные басни» (Херасков), «Собрание разных сочинений в стихах и прозе» (Ломоносов), «Разные стихотворения» (Вас. Майков) или, в лучшем случае, — «Новые оды» (Херасков), «Лира или собрание разных в стихах сочинений и переводов» (Богданович), «Досуги, или Собрание сочинений и переводов» (М. Попов, «Досуги» — название в традиции названий журналов — «Свободные часы», «Праздное время в пользу употребленное»). После перелома — названия иные, индивидуальные, личного тона — «Бытие сердца моего», «Сумерки моей жизни» (И. М. Долгорукой), «Мои безделки» (Карамзин), «И мои безделки» (Дмитриев), «И я автор» (И. Бахтин 1816), «Цветы Граций», «Плод свободных чувствований» (Шаликов 1802, 1798 — 1801), «Плоды моего досуга» (Н. Брусилов 1805), «Плоды моей музы» (А. Розанов 1806), «Плоды меланхолии питательные для чувствительного сердца» (стихи и проза, П. Победоносцев 1796), «Минуты муз» (В. Попугаев 1801) и т. д. и т. д. 24 Вместо жанра на титуле книги — «Я» автора. Самые жанровые наименования обесценены; у Капниста есть отдел в сборнике его стихотворений — «Элегические оды» — странное сочетание слов с точки зрения додержавинской эпохи. Жанровое обозначение, стоящее вне произведения и до него, — превращается в заглавие стихотворения, входящее в самый состав его и служащее эмоциональным вводом к нему, увертюрой. «Элегия» для поэтов начала X I X века — именно название стихотворения, почти как «мелодия» или «ноктюрн» в лирике эпохи Фета.

А. Куник. Сборник материалов для истории Акад. наук в XVIII в., Обвинения эти см. у Куника. op. cit. стр. 485.

Он высказывается только против тайных заимствований: «Надлежит в том признаваться, а чужое присваивать есть дело весьма не похвальное» и т. д. Нехорош, следовательно, не факт заимствования, а обман.

Впрочем, по дальнейшему тексту видно, что здесь у Лукина — личный полемический выпад.

См. статью В. Резанова о трагедиях Ломоносова в сборн. «Ломоносов». 1911 г. изд. Акад. наук.

Напечатано явно ошибочно: «злобой наполнен стал свет».

Напечатано «лишь бы».

Ср. также у Сум. — «Родился, жил в слезах»... у Хераск. — «Родимся мы в слезах»...

Tristan l'Hermite в серии «Collection des plus belles pages», publie sous la direction de M. Remy de Gourmont. P. 1909, стр. 33.

Б. В. Томашевский любезно указал мне у А. Пирона пародию-шутку на стансы Руссо: «Les misres de l'amour. D'aprs l'Ode de Rousseau sur les misres de l'homme» (Posies Joyeuses et uvres diverses d'Alexis Piron.

Lille, без года, стр. 127).

Пленира — первая жена Державина Екатерина Яковлевна, умершая в Пример: «Все на свете сем преходит, Постоянного в нем нет». Херасков. Станс 1760 Пол. ув. I. 15 «Все на свете сем минется, все на свете суета». Ржевский, станс. 1763 Своб. часы стр. 14 «Во всем на свете сем премена и все непостоянно в нем»... Сумароков. Ода на суету мира 1763. Своб. часы, стр. 172, у него же — еще в 1759 г. (Трудол.

пч., стр. 699. Ода о добродетели) «Все в пустом лишь только цвете, что ни видим — суета» (рифма — «Красота»). «Все на свете сем превратно, Все на свете суета, Исчезает невозвратно Всякой вещи красота» В. Майков. Ода о суете мира, писанная к А. П. Сумарокову, 1775, Соч. и перев. 1867, стр. 150.

Петиметры у Сумарокова (Чудовище, Пустая ссора) даны теми же точно чертами характера, такими же элементами строения роли и аналогичными сюжетными мотивами, как Иванушка в «Бригадире». Повторяется все вплоть до острот. Например — о том, что «кружева и блонды составляют голове наилучшее украшение. Педанты думают, что это вздор, и что надобно украшать голову снутри, а не снаружи. Какая пустошь»... и т. д. — говорит Иванушка в «Бригадире». О париках и о том, что много навезено к нам французов, которые снутри убирают головы, «а таких не вывозят, которые бы нам головы внутри убирали» — говорят Ниса и Чужехват в «Опекуне» Сумарокова. I д. 6 сц.

Потом те же черты и тот же жаргон роли дан напр. у Д. Хвостова в стихотворной комедии «Русский Парижанец» (1783) и т.д.

Первая — из ком. «О, Время» в ком. «Г-жа Вестникова с семьею», вторая из «О, Время» в «Недоразумения».

Ср. с этим устойчивые имена в эпиграммах, идиллиях, в нравоучительных стихах, в журнальной сатирической прозе.

В. В. Сиповский, в статье которого о комедии (Изв. Отд. русского яз.

и слов. Акад. н. 1917, т. 22, кн. 1. стр. 266) говорится об «Обращенном мизантропе» в связи с «Недорослем», указывает еще одну пьесу:

«Митрофануижины именины» в 1 д. 1807 г. Этой комедии мне не удалось достать.

Конечно, невозможно игнорировать и того обстоятельства, что самовознесение писателей XVIII в. было чем-то вроде протеста против распространенного тогда пренебрежительного отношения к занятиям искусством.

Ср. в статье Л. Я. Гинзбург «Вяземский-литератор» в сборнике «Русская проза XIX века» 1926.

Опыт историч. словаря о Росс, писателях. 1772, стр. 207.

О том, что Сумароков находил возможным порицать у Расина, несмотря на обязательное почтение перед его авторитетом, — см. в моей статье «Racine en Russie au XVIII sicle».

Г. О. Винокур. Биография и культура, стр. 81. Выше он пишет: «Как в биографии нам не все равно было, кто любит — циник или поэт, так и в постижении поэмы нам не все равно, кто ее написал, любящий или ненавидящий, эллин или иудей, красавец или урод, дворянин или крестьянин, магистр или самоучка, старик или юноша, брюнет или блондин и т. д., и т. д., пока прямо не будет указано: вот этот. Ибо все это снова разные стили, но на этот раз не только уже жизненные стили, но также и поэтические» (курсивы повсюду Г. О. Винокура).

2 ч. 1764 г.; в III изд. — 1787 г. третий том прибавлен сыном составителя М. Семеновым; см. статью Е. Масловой «К истории анекдотической литературы XVIII в.» Сборн. Отд. русск. яз. и слов. Акад. наук в честь А. И. Соболевского. 1928; конечно, в этом сборнике, как и в других аналогичных, помещались ходячие анекдоты, заимствованные из других русских и иностранных сборников, но характерно, что источники «Товарища» — не указаны; Е. Маслова пишет: «Напомним, что в XVIII в., с одной стороны, вообще понятие о литературной собственности было не так строго, как сейчас, с другой — составители сборников, подобных "Письмовнику" или "Товарищу Раз. и Зам.", отчетливо сознавали традиционность своего материала, представлявшего поэтому res nullius. Недаром среди прочих статей М. Семенов заимствует у Курганова следующую остроту... "некто обвинял одного автора в краже лучших сочинений из других книг. Тот ему отвечал: что за важность, ведь они крали же у прежде бывших писателей, а добрым выбором народ лучше пользуется..."» Сама по себе эта сентенция необыкновенно характерна для эпохи.

Так, напр., в сентябре 1763 г. были напечатаны отдельно две «Епистолы» Хераскова на коронование Екатерины и на день рождения Павла, и тогда же они были помещены в «Свободных часах». В 1776 г. вышла отдельно «Ода о вкусе А. П. Сумарокову» В. Майкова вместе с ответом на нее (изд. без обозн. года); в мае 1776 г. обе пьесы были помещены в «Собрании разных сочинений и новостей».

Непонятно, как авторы «Разысканий» о журналистике XVIII в. не замечали фактов, указанных выше и не указанных за недостатком места.

Ничего не сделано еще наукой и для указания авторов стихотворений, входящих в анонимные сборники. Здесь я не мог подробнее остановиться на этом вопросе, опять же по недостатку места.

Вот еще примеры названий сборников, в которых выдвинуто «Я» автора: Приношение Аполону, или Мои стихотворения. М. Белякова 1811. Друзьям моей юности. Я. Лыкошина 1817. Печальные, веселые и унылые тоны моего сердца. Рындовского 1809. Мое кое что. П. Пельского 1803. Плоды трудов моих. К. Калайдовича 1808. Мои свободные минуты. Л. Кричевской 1818. Мое отдохновение для отдыху другим. Я. Орлова 1799. Лучшие часы жизни моей. М. Поспеловой 1798.

Подарок друзьям моим. Таушева 1803. Автобиографические названия:

Праздное время инвалида. Н. Кугушева 1814. Уединенная муза закамских берегов. А. Наумовой 1819 и др.

RACINE EN RUSSIE

LA CRITIQUE ET LES TRADUCTEURS,

GRGOIRE GUKOVSKIJ.

Quand on tudie la tragdie russe du xvin* sicle, il faut tout dabord, et contrairement une opinion qui eut son temps de faveur, renoncer y voir une copie eiacte de la tragdie franaise classique. On ne se reprsente pas aujourd'hui une forme d'art passant sans modifications dans un milieu de langue et de dveloppement historique diffrents; on sait que les systmes de la tragdie classique, en Russie aussi bien qu'en France, ne se laissent pas fixer en des formules prcises. Mais il y a plus : en tudiant de prs le thtre russe, on s'aperoit qu'il a connu un dveloppement plus ou moins indpendant et qu'il est, un degr sensible, le fruit des expriences de la littrature russe ancienne. La littrature russe subit, il est vrai, une crise au cours des annes trente du xvin' sicle : elle se tourne alors vers l'tranger, mais c'est pour apprendre, l'cole de celui-ci, le secret d'une cration propre, diffrente du modle. Les Russes ne s'adressent d'ailleurs pas seulement aux Franais, mais ils prennent beaucoup aux Allemands, aux Italiens, aux Anglais et surtout aux anciens. Pour ce qui est de la tragdie, les uvres franaises sont trs lues en Russie, mais on sait utiliser librement les procds dramatiques qu'on en a dgogs et qui conviennent, alors que les traits contraires au systme de la tragdie nationale qui s'labore sont laisss de ct.

Rette d*e Elude f/ort», tome VII, t y a 7, fnsc- i-e.

RACINE E RISSIE A XVIIIe SIECLE.

La faon dont les Russes du XVIII" sicle, crivains et lecteurs, ragissent vis vis de Racine, considr longtemps comme le coryphe de la tragdie franaise classique, est fort instructive cet gard.

En I 7 3 5, Trediakovskij dans sa Mthode de versification russe (Способъ къ сложешю россшскихъ стиховъ), o il s'efforce de faire connatre la Russie les progrs de la science et de la littrature en Occident et numre tes plus grands potes dramatiques de l'antiquit et du monde moderne, nomme Racine ct des deux Corneille et de V o l t a i r e I l semble que ce soit la premire mention du pote qui soit faite en russe. Simple mention au reste, et qui n'engageait pas Trediakovskij voir dans l'homme qu'il mettait au rang des plus illustres tragiques un maftrc impeccable dans le domaine de son art; sa remarque est plus d'un historien de la littrature que du thoricien d'un genre. De fait, dans un article postrieur, de 1 7 6 0 ^, on voit Trediakovskij condamner et rejeter comme n'tant t bonnes rien » (« ни къ чему годными в) toutes les tragdies franaises contenant une catastrophe o le hros prit, et c'est la majeure partie des tragdies de Racine qui se trouve atteinte par cet arrt.

C'est aprs un intervalle de treize annes que le nom de Racine apparat nouveau dans notre littrature, dans un passage de VEpitre sur la versification (Эпистола о стихотворств'Ь) de Sumarokov (17/18). Une anne auparavant Sumarokov avait publi la premire tragdie russe qui ft en style classique et selon les rgles, Chorcv (Хоревъ), et, en mme temps que son pitre, il en donnait une seconde, Hamlet (Гамлетъ).

directement. Sumarokov y donne les principales rgles de la tragdie et, pour illustrer par dos exemples les situations tragiques, il expose en bref les points essentiels de l'action dans quelques pices de Racine. Iphignie, Phdre, Andromaque, Britannicus, Mithridate, Athalie passent tour h tour devant le lecteur, avec c et l l'imitation de deux ou trois vers (fragments de Phdre et d'AndroA. Kunik, Сборы в гь иатер1аловъ ддя нсторш Академш Наук-ь въ хтш гЬИЬ, Спб., 1865, р. 7а.

W • Письмо, въ которомъсодержатся разсуждеше о стжхотворенш, поныи-fe • а св&гь нзданыомъотъ автора двухъ одъ, двухъ трагедй н двугь ааистолъ».

dans A. Kunik, op. dt., p. igb.

moque). Cet expos s accompagne de louanges l'adresse de Racine;

Phdre et Athalie ont particulirement l'heur de plaire к Sumarokov.

En dehors des deux tragdies de Racine composes avant AnJromaque, il n'y a que Bajazet, Brnice et Esther qui ne soient pae cites dans Yptlre. Et ce n'est pas un hasard. Sumarokov a joint ses vers des remarques en prose o il donne de brves informations sur les potes qu'il a nomms. Il y est dit de Racine que c'est « un grand pote, un tragique franais fameux... », que « ses vers sont au-dessus de toutes louanges; ses meilleures tragdies sont Athalie, Phdre, Iphignie, Andromnque, Britannicus ». Sumarokov connaissait la chronologie des pices de Racine; il faut donc interprter Tordre dans lequel il cile ces pices comme un ordre de valeur :

de nouveau Iphignie et Phdre sont au premier rang, et les tragdies non cites dans les vers sont passes galement sous silence dans la prose.

En 1769, S. G. Domasnev, un jeune crivain de l'cole de Sumarokov, dans un article « sur la versification » (О стихотворства), donne un bref aperu historique de toute la littrature de lui connue, tant orientale qu'occidentale, et il signale Racine parmi les plus grands crivains franais. A cette occasion, il met une opinion qui ressemble fort celle que pouvait avoir un lecteur de Ypttre de Sumarokov. Il crit : « nacine... fut un grand et illustre pote tragique, et parmi ses uvres Phdre. Andromaqve et AlhaUe sont, au point de vue de la dlicatesse et de la vivacit dans la peinture des passions, des uvres immortelles »W. Dans une brve remarque de Domasnev sur Racine, on trouve pour la premire fois soulign ce trait caractristique du matre appel h devenir comme un lieu commun : « le tendre dans la peinture des passions » (« нежность в ь изображены! страстей »).

On aura une ide de l'indpendance avec laquelle Racine tait jug par ses lecteurs russes, propos mme de ce fameux « tendre », d'aprs une observation de F. Emin dans un article de la Poste infernale (Адская Почта, 1769)1 consacr a une comparaison des mrites potiques de Lomonosov et de Sumarokov : « M. S. a heureusement march sur la route qu'il s'tait trace, et s'il y a des dfauts dans sa tragdie, ce sont de ceux que l'on rencontre passablement chez Corneille et chez Racine. L'amour est une iniection gnrale du thtre laquelle les plus illustres auteurs n'ont presque pas pu chapper dans leurs ouvrages tragiques.

своемъ пути странствовав щастлнво, я если находятся въ его трагедш пороки, то таме, какихъ и въ Корней* и Расин* есть довольно.

Любовь есть общая зараз« театра, безъ которой и главн-ЪВпле сочинители въ трагическнхъ свовхъ сочннешяхъ почти обойтись немоглн. Расанъ не могъ того миновать, чтобъ Митридата, Александра • Пора не представить щеголями любовными; а въ Корнел% р-Ьдко можно сыгкать трагед1ю безъ такой любви, которая во многпхъ въ немъ м'Ьстахъ весьма нехорошо описана по тому, что полояена не у м^ста» (Адская Почта, 1769, р. 371).

W Опытъ трудовъ Bojbuaro Hoccificearo Собранia. M., 178В, partie VI.

L'arliHe est anonjinc, mai? la page a 8 de celte mme partie VI fauteur est nomm.

Опытъ трудовъ..., 6' partie, pp. 8-9.

«Mu-feHie во сновндФше о Французскнхъ трагед1яхъ», dan» le Полное coбран|'е с о ч н и с н ш Сумарокова, M., 1787, tome IV, pp. З27-З06.

avoir vu en rve la reprsentation d'une srie de tragdies franaises, puis il apprcie chacune d'elles en s'afrtant des scnes et mme des rpliques et en donnant de nombreuses citations.

Il nous fait ainsi part de son opinion sur des tragdies de Corneille, de Racine et de Voltaire, mais c'est Racine qu'est rserve ia place lu plus large. Aprs des chapitres consacrs Cinna et Rodogune, il eiamiue Mithridale, Iffhignie, Phdre, Athalie, puis les tragdies de Voltaire ( Brutus, Zare, Ahire, Mrope). On trouve l toute une srie de jugements enthousiastes sur Racine. Le chapitre sur Mithridale, par exemple, dbute par ces mots : « La troisime reprsentation fut une tragdie de l'Euripide franais, de ce grand homme que vous estimez autant que moi ». A propos dIphignie, l'auteur crit : « Le commencement de la tragdie est superbe. Les vers sont d'un got excellent. Tout le prologue est une uvre digne de Racine. Le second acte est superbe. Le troisime, superbe... ». A propos de l'acte U de la scne III : « Tout ce dernier discours de Clytemnestre a t crit par les Muses»; la fin de ce passage «mes cheveux laieut dresss, mon cur battait, s'arrtait, et la fin de l'acte, au moment o retentirent de bruyants applaudissements, des larmes coulaient de mes yeux.

L l'Euripide franais a atteint la cime mme du Parnasse».

A propos de Phidre, nous lisons cette conclusion : « Cette tragdie est au-dessus de toute louange : j'en dirai seulement que, tant que le genre humain n'aura pas disparu, personne jamais ne fera mieux que cette tragdie, car Racine y a atteint la limite extrme de l'art humain ». Et, tout la Gn de l'article, aprs l'analyse des pices de Voltaire, Sumarokov revient encore Phidre : « Ahire, Cinna et Athalie doivent, me semble-t-il, cder la premire place Mrope et Phdre. Ces deux tragdies seront un sujet d'honneur ternel pour leurs auleurs et pour Melpomne, un sujet de gloire immortelle pour la France, l'Europe et tout le genre humain t1*. »

Sumarokov n'est point d'avis qu'on doive se reprsenter Racine comme le peintre de la tendre passion toute seule; il n'admet point visiblement que Mitbridate soit un soupirant. Il crit : « Dans la scne 3 de l'acte Ier, les premires paroles de Mitbridate me semblent crites par Homre lui-mme. Voyez combien sont insenss Ш Sumarokor commente de la mme manire d'autres раввадо. Il loue particulirement dans Mithridate, II, 3 (d^but), й. 6; V, t, a; dansIphigenie, III, 6, 7 ;

IV, й, h% 6, 8; V, 2, 3, 6; dans Phdre, I, 3; II, a; III et IV (en entier); dans Athalie, I, a; il, a; IV, 3, 5; V, 5, 6.

H CN B RUSSIE A XVIIIe SIEGLE.

ceux qui n'attribuent Racine que le tendre ». A propos du cinquime acte A'Athalie, il crit : « A la scne 6, les paroles d'Athalie nous montrent une Cloptre cornlienne et elles pruuvent que Racine ne le cde point non plus en lvation Corneille, mais qu'il est toujours plus correct et plus loquent que celui-ci. »

Pourtant — et ceci est trs important — Sumarokov tout en dclarant son faible pour Racine, tout en l'exaltant chaque pas, n'en voit pas moins clairement en lui le pote dune tradition trangre, d'une tradition plus ou moins dilfrente de celle qu'il conviendrait de crer en Russie. L'enthousiasme qu la lecture il prouve pour le gnie du pote ne l'amne pas tirer sans critique, pour sa propre cration, des rgles de ce modle. Sumarokov est ici soutenu par la baute opinion qu'il a eue de lui-mme tout au long de sa carrire d'auteur : au fond, il considre son uvre comme gale celle de Racine, et il estime que le systme franais et le sien peuvent ne pas concider. 11 tient pour ncessaire, de son point de vue d'auteur, de rejeter certains procds du dramaturge franais.

11 critique assez vivement tels passages, ainsi dans Mithridale :

« A la scne 5 de l'acte IV, dans le monologue de Mithridate, les mots... t M ait par o commencer ? | Qui m'en claircira ? Quels tmoins? Quel indice... » ont entran la tournure rapide : « Le ciel en ce moment m inspire un artifice ». Une conclusion aussi htive et si faible dans sa brisure n'est point de la muse de Racine. Cet acte ne me platt point quoique les vers y soient bons : toute cette intrigue appartient la comdie; elle relve de caractres infrieurs et non de hros tragiques » (il s'agit de la ruse par laquelle Mithridate surprend le secret de l'amour entre Monime et Xiphars).

De mme, partisan d'un systme tragique ramen l'lment le plus simple et d'une conception de l'unit d'action pousse jusqu' la plus extrme pauvret, jusqu' la prolongation en toute une pice d'une situation unique et sans changement entre des personnages rduits au minimum, Sumarokov est rvolt par le rle pisodique d'riphile dans Iphignie, en tant que cette hrone rend double la ligne de l'intrigue et rompt par l l'unit de la pice telle qu'il l'entend. Il crit ce sujet : « La premire scne de l'acte ne m'a pas touch parce que cette riphile ne m'anime point; elle endort et enlve bien de la gloire celte trs illustre tragdie.

La seconde scne est bien, mais presque tout cet acte ne m'a peu prs pas mu. Les quatre premires scnes sont superbes, mais le rle d'riphile mr distrait de la vritable histoire. La scne est trs bien. Le coup de thtre serait extraordinaire ment fort, s'il n'y avait pas sur la scne celte Eriphile qui m'est dsagrable et presque insupportable ». « La i * scne de l'acte IV ne mrite pas mon attention » (ici nouveau Eriphile converse avec Doris). — «A la scne t o, l'insupportable Eriphile parait nou/eausur sur le thtre et avec elle Doris ». Sumarokov a plus d'indulgence pour le rle d'Aricie dans Phdre, bien qu'on puisse aussi le considrer comme ddoublant l'action de la pice, et ici encore il souligne qu'il n'accepte pas le principe mme d'une action deux groupes de personnages et par suite deux centres d'intrt :

« Aricie, crit-il, quoique personnage pisodique, ne me contrarie point, et Racine, en la mettant en scne, ne gte pas son drame, mais l'embellit plutt. »

On notera comme pareillement caractristique celte remarque sur la dernire scne alphtgnie : « Le rcit du messager est trs beau, mais les dnoments de tragdie sous forme de rcit ne sont pas de mon got ». De fait, nous voyons Sumarokov user, dans ses trois premires pices, de dnouements narratifs, mais, par la suite, il abandonne le procd, et ses dnouements tantt se produisent sur la scne mme, tantt sont ports la connaissance du spectateur par un change de rpliques. L'auteur, en faisant cette rflexion sur Iphignie, reste fidle son propre systme : il souligne ce dont il n'est pas d'accord avec Racine. Le rcit de Thramne lui cause le mme mcontentement : « Le rcit de Thramne est digne de Racine; on regrette seulement qu'il ne soit pas interrompu comme dans Euripide, et c'est l ce qu'il fallait avant tout ».

En somme, il condamne le caractre pique d'un rcit tendu insr dans le dialogue sans s'y fondre.

Il faut relever encore les rflexions suivantes de Sumarokov propos d'Alhalie : « Je n'aime pas les churs », et plus loin : « Je passe la troisime scne de chur»; — et sur le quatrime acte A4phignie : « A la seconde scne Clytemnestre et yEgine sont entres en scne alors qu'riphile et Doris sortaient. Ceci est contraire la fois aux lois du thtre et au bon got; tout cela est contraint au possible et tir en longueur en vue des dernires scnes. » Sumarokov, lui, ne se permit jamais de coupure entre les scnes, et il cra mme une technique spciale de la liaison des scnes entre elles. II avait le sentiment de son indpendance et gardait assez sa libert, nous le voyons, pour juger svrement l'crivain qu'il aimait.

Aprs l'article de Sumarokov, il n'est presque aucun crivain russe qui, daos la seconde partie du xviu* sicle, se soit arrt apprcier ou mme analyser les tragdies de Racine. On peut signaler par exemple la Seconde jntre Knjaznin de D. I. Chvostov (crite en 178/1, mais imprime plus tard), laquelle est consacre Racine : nous y trouvons, en une cinquantaine de vers, une accumulation de louantes gnrales et banales; l'auteur dclare que, pendant la reprsentation d'fphignie, il cde compltement l'illusion qu'a voulu crer l'auteur, qu'il souffre avec Achille et s'inquite pour le sort de l'hrone (ceci est dans Sumarokov, mais en plus court); il loue «la tendresse, l'agrment» (и-Ьжность, сладостность) de Racine, il l'appelle la suite de Sumarokov « 1 Euripide franais », il donne en exemple son art de t charmer par le caractre sensible et ais des ides», par la peinture fidle des curs, par la douceur des vers(1).

Ces louanges qui ne compromettent point leur auteur sont ellesmmes un fait isol. Les autres crivains se bornent des marques extrieures de respect pour Racine, comme pour quelqu'un de qui le mrite a t canonis par l'histoire et qui semble mme dj un peu hors de cette histoire. Sumarokov aussi, d'ailleurs, comme on peut l'observer, emploie dj le nom de Racine dans un sens convenu et presque symbolique. Racine, ds lors, incarne pour ainsi dire la tragdie franaise classique, et mme la tragdie en gnral; son nom est sacr, mais sa mthode, cela s'entend, ne s'impose pas, et, dire vrai, a mme lait son temps. On le met si haut qu'on en fait une sorte de coryphe du Parnasse tragique, on ne le conoit plus, a la place qu'il occupe dans le cours de l'histoire, ni comme pouvant exercer une action relle sur l'art des contemporains. Ainsi, Sumarcmov, voulant dire qu'il a. donn la Russie un rpertoire tragique, dent :

БОГИНЯ

Ailleurs, renonant a la posie et en particulier jurant de ne plus faire de tragdies, il s'crie :

Пускай, Расивъ, твоя Монима горько стонетъ, (Ч. 1. Chvostov, Полное собрате стиховъ, Спб., 1817, И, pp. ЗЗ-З9.

M lgie sur la mort de Volkov, 1763, Полное собранie coquueui, tome IX, p. 77. La desse & qui s'adresse cette invocation est Melpomne.

t5' lgie XVII, op. cit., t. JX, p. 76. Compaier la pioce o l'on appelle Lomonosov «Racine malgr lui» (Полноесобрашесочинешй Ломоносова, d. Suchomlinov, Спб., 1891, remarques, p. 635).

On peut trouver une mention respectueuse de Racine, parmi d'autres crivains depuis longtemps illustres, chez un certain nombre d'auteurs. Dans un article anonyme des Свободные Часы ( 1763, p. 7 1 8 ), nous lisons que « Racine avec Corneille et Molire sont les dramaturges les plus propres former le got ». N. P. Nikolev dit brivement, comme en passant, que Racine sait dcrire le cur et provoquer les soupirs des s p e c t a t e u r s U n rimeur anonyme, dans un quatrain en l'honneur de Knjaznin, le compare Sophocle, Voltaire et « au sensible Racine lui-mme » (самому чувствительному Расину)(3). Radiscev(3) et Cheraskov^ inscrivent le nom de Racine dans Г^numration des plus grands gnies de la littrature universelle. Ces simples citations d'un nom, qu'on accompagne parfois d'une pithte banale ou de deux ou trois mots sans couleur, ne donnent point l'impression qu'il s'agisse l d'un crivain cher, proche, ncessaire : c'est un personnage d'importance qu'on ne peut s'empcher de convier sa table, mais pour qui l'on ne se sent point d'attachement; on respecte l'tiquette et le bon ton qui commandent d'honorer la mmoire de Racine, mais on n'a pas le sentiment vivant de son uvre(5). Il est curieux de remarquer que Derzavin qui, en gnral, reflte sensiblement le got de son poque, enfreint une fois les lois du protocole dans une de ses pigrammes^ en condamnant l'imitation chez les potes tragiques aussi bien russes que franais : Sumarokov et Knjaznin tremblent la rencontre de Corneille, de Racine et de Voltaire, et ceux-ci doivent reconnatre leurs larcins en se trouvant en face d'Eschyle, de Sophocle et d'Euripide(7).

Faudrait-il conclure de tout ceci que Racine n'a eu aucun succs, en gnral, auprs de ses lecteurs russes? Non, certes. 11 a veill de l'intrt, il a trouv des lecteurs qui ont aim ses uvres, Ш « Лнро-дидактнческое пославie къ кн. Дашковой», Твореы1я, M., 179*», tome III • p. l i t.

Ш Knjaznin, Вадима Новгородсий. M., 191U1 prface de V. Savodnik, p. uni.

W f Путетисств|'е из-ь Петербурга вт» Москву », Полное собран ie сочинений, Спб., 1907, tome I, p. 191.

О « Полидор-ь», Творешя, tome XI, M., 1809, р. Зао.

W Sur ce refpect de la hirarchie et de l'tiquette littraire jusque dans les annes so du их' wcle, voir L. Ginzburg, «Вяземский литератор», dans le recueil Русская Проза, Ленинград, 1996.

(°> Deriavin, Полное собраше срчинеыж, d. Jak. Grot, tome Ш, Саб., 1866, p. 969.

С Voir aussi Derzavin, op. ctf., tome 111, p. 5эо, et tome VII, Спб., pp. 968-969.

HAC1NK KN RUSSIE AU XVIII e

et qui les ont lues et relues. Tel Sumarokov. Mais ces lecteurs mmes qui l'estimaient voyaient surtout en lui un pote excellent, non un matre, et Racine devait n'tre ainsi le favori que d'un petit nombre d'amateurs, d'clectiques, d'admirateurs des traditions potiques pares des brumes roses du pass. La masse des lecteurs resta trangre Racine et ne lui accorda nulle popularit*1*.

Aucun crivain russe n'aurait song, pour justifier son uvre, recourir l'autorit de l'exprience dramatique du matre franais, comme on le faisait pour l'autorit de Virgile, d'Homre, de Lomonosov, et cela parce que, pour le plus grand nombre des contemporains, Racine n'tait gure qu'un nom. Pourquoi Racine n'a-t-il pas eu de prise sur la littrature russe du xvin" sicle en son ensemble? C'est sans doute parce qu'en gnral un lment tranger ne pntre dans une tradition que s'il lui est ncessaire, c'est--dire s'il vient occuper une place o il n'y a rien; et Racine, cet gard, n'tait pas ncessaire au drame russe pour autant que celui-ci s'tait labor une tradition originale qui satisfaisait le sens esthtique des contemporains. On ne saurait oublier, de plus, qu'un espace de temps dj important sparait l'poque de Catherine et mme d'lisabeth de celle de Racine : l'activit littraire de tout un sicle avait peu peu contribu, en Russie comme en France, loigner du pote franais les lecteurs moyens et mme les crivains peu enclins s'enfoncer dans le pass.

Un fait confirme ce oui vient d'tre dit sur Racine et le public russe : c'est le petit nombre des traductions de ce pote. Or, si l'on examine les revues du xvin* sicle, on remarque sans peine que le silence sur les grands crivains trangers est loin d'tre la rgle gnrale. Par exemple, il est question, beaucoup et souvent, de Voltaire. Des potes de l'antiquit, comme Ovide ou Anacron, jouissent d'une assez large popularit, dont la ralit se manifeste par des traductions frquentes. Ovide est traduit plusieurs fois avec une constance qui tmoigne d'un effort persvrant pour le rendre de mieux en mieux (Sankovskij, V. Majkov, Kolokolov, Tin'kov, W D faut signaler encore ют Racine l'article, sans doute traduit du franais, qu'on trouve dans le tome XI du Словарь исторически HJH сокращенная бибан>тека. On a l une biographie minutieuse, une analyse de toutes les pices, avec les avis de la critique, maie rien sur Racine et ses lecteurs russes.

Ruban; en prose, Kozickij, Rembovskij). On traduit aussi Horace et Anacron. En gnral, on aime traduire dans la Russie du xviii* sicle. Cette poque, qui dsire assimiler les systmes littraires trangers pour en enrichir les traditions nationales, s'efforce, en faisant passer en russe les uvres trangres, de leur faire une place dans la littrature du pays. Il ne faudrait pas croire que la connaissance du franais rpandue dans les milieux cultivs rendit inutiles les traductions. De fait on traduit alors les Franais au moins autant que les anciens : ainsi, le seul Tlmaque de Fnelon comptait, avant i 8 o 5, cinq traductions et dix ditions, le Blisaire de Marmontel, de 1709 1 8 0 З, quatre traductions et dix ditions; Voltaire est tout aussi bien partag. Aussi est-il significatif, dans ces conditions, de constater que, jusqu'il 1 8 0 0, il n'a t traduit que quatre tragdies de Racine : Andromaque (deux fois), Iphignie, Esther y Atkalie, cela sans tenir compte des fragments traduits par Sumarokov; ce n'est qu'en i 8 o 5 que Phdre est traduite.

Athalie n'est rendue qu'en prose. La premire traduction en date est celle d'Esther, en prose : elle est seulement de 1 7 8 З, de telle sorte qu'avant cette date on ne peut lire aucune uvre entire de Racine en russe. La premire traduction en vers, celle d'Andromaque, n apparat que dans la dernire dcade du sicle, en 1 7 9 1.

11 reste traduire sept tragdies et Les Plaideurs. Rien n'est donn non plus des ouvrages non dramatiques; il parait seulement en 1760 une adaptation libre par Cheraskov de l'ode La Renomme aux Muses : le pote rusee en fait, en l'abrgeant, un loge d'Elisabeth M.

С est en 1 7 5 6, dans la revue Ежем-Ьсячныя Сочинетя, que nous trouvons le premier fragment de Racine traduit par Sumarokov : le clbre rcit de Thramne dans Phdre (V, 6) ( i ). Le second fragment est tir de celte mme scne : c'est le dialogue de Phdre et d'none, qui ne fut imprim qu'aprs la mort de Sumarokov, en 1 7 7 9 L e troisime fragment, une partie del scne de l'acte I A'Andromaque (dialogue entre Oreste et Pyrrhus), figure en 1781 au tome premier des uvres compltes de Sumarokov, publies par N. 1. Novikov(4). En dehors de ces trois morceaux, il y-en a quatre autres encore parmi des fragments potiques divers, M Iai-Ьаное Увеседе, M., 1760, tome I, p* 1З1.

M Екем-Ьсячиыя Сочннешя гь польз* • ysecejito саужахшя, Саб., 1706, tome I, р. &»э.

ч (i \ №дныя Екем^ичыыя Иадашя, -tome I, р. 1 оЗ.

О Lee deux premiers реямуд rot еа mme temps rimprim».

sans titre ni indication d'aucune sorte; ils furent sans doute dcouverts par Novikov dans les papiers du pote. 11 s'agit de a a vers d'une rplique de Clytemnestre (Iphigenie, IV, 4 ), de a vers de Clophile [Alexandre, 111, 6 ), de за vers prononcs par Hippolyte (Phdre, II, a) et de 4 vers du rle de Phdre (Phidre, I,S)«>.

Les traductions de Sumarokov se distinguent presque toutes par une littralit tonnante : elles suivent le texte de Racine jusque dans des minuties. Ainsi le rcit de Thramne commence dans la traduction comme dans l'original par le second vers d'un distique (sans rime correspondante dans la traduction]^; l'alternance des rimes fminines et masculines correspond celle du te\te franais.

La traduction est presque mot mot et vers vers. Il faut remarquer cependant que Sumarokov suit les rgles de sa propre syntaxe potique tout en ne voulant pas changer l'ordre des vers de Racine unis par les liens de la subordination et par des tours syntactiques plus ou moins compliqus; il est amen ainsi dnouer les entrelacs en coupant les propositions et en les juxtaposant. C'est l la consquence invitable, pour un traducteur rigoureux, de l'application un original suivi pas pas d'un systme potique propre assez fort pour rsister celui du modle.

En gnral, les nuances de sens h peine saisissables de chaque mot, le choix du vocabulaire en son ensemble, les tours de phrase distinguent nettement le style de Racine de celui de son traducteur.

Toute la recherche distingue, la galanterie de la langue de Racine disparaissent. Sumarokov imprime ses traductions sa manire caractristique : claire, sche et minemment simple^. Seul, un fragment nous apparat comme rendu moine littralement, savoir une partie de l'acte I, scne a, Aiuhomaque, que Sumarokov a traduite de moins prs et parfois mme librement, avec des dplacements dans l'ordre des thmes, des dveloppeQuelques originaux de ces traductions de fragments se trouvent dans l'article de Sumarokov «Мн^ше во сновид^шя», к savoir ceux de Phdre, en totalit, et celui d'fyhgbit (dans l'article, la rplique est donne tout entire). On peut indiquer ici que tes particularits du style et mme de l'orthographe de cet article nous donnent le droit de penser que te texte russe nVst pas de Sumarokov : c'est sans doute Novikov qui avait traduit l'original franais (il ne publia pas non plus le texte allemand du «Письмо гъ пр1ятелю». Свободные часы, 170З, mais seulement sa traduction russe; il est vrai que, ceUe fois, elle tait aussi de l'auteur).

C Sumarokov passe les trois vers prononcs par Thse aprs la premire partie du rcit, et il commence la seconde partie к nouveau par un vers sans rime.

> Le passage du «von»» au «tu.»,.dans.la. bouche.des hros, marque bien le changement de ton.

ments, des complments; le nombre des vers de la traduction n en correspond pas moins, d'ailleurs, celui de l'original. Il y a l une particularit qu'il faut sans doute expliquer par le dsir de l'auteur d'essayer ses forces dans une autre manire et peut-tre aussi de montrer ses lves et ses contemporains qu'il savait s'adapter aux types de traduction les plus divers; ce serait tout fait dans le genre de Sumarokov, car on pourrait trouver chez lui pareil procd dans des circonstances analogues (1). Les traductions de Sumarokov furent trs apprcies, ce qu'il semble. En tout cas, un pote de son cole, A. A. Rzevskij, crivait encore la (in des annes 80 propos d'une traduction en vers de La Henriade dont il tait mcontent : « Pour ma part je ne puis me rappeler do traduction en vers qui rende l'original ligne pour ligne avec toute son nergie et tout son sens, si ce n'est deux courts fragments de feu A. P. Sumarokov tirs de la Phdre de Racine : le rcit de Thramne sur la mort d'Hippolyte et une scne entre Phdre et OEnone^ ».

Il parut en 1 7 8 З, une traduction anonyme d'Etlher, en prose, et, en 1 78A, une d'Athalie. L'une et l'autre taient dites Moscou par Novikov,et il n'est pas douteux qu'elles avaient le mme auteur.

C'tait, probablement, un de ces artisans des lettres auxquels Novikov donnait du travail l'occasion de ses vastes entreprises d'dition. Les deux traductions sont des plus littrales. Le traducteur conserve avec quelque navet, autant qu'il est possible, l'ordre mme des mots et celui des membres des propositions.

Il eu rsulte que souvent son russe est obscur et tout farci de tournures gauches. Nous n'avons pas affaire un crivain de talent, pas plus du reste qu' un parfait connaisseur de la langue franaise, ainsi qu'en tmoignnt certains faux sens. Le style, dans la tradition M II est curieux de noter que les neuf derniers vers du fragment sont rendue exactement vers vers comme dans les autres traductions. Peul-tre Sumarokov a-t-il voulu dans un mme passage donner un exemple des deux procds. Gbeu lui, il faut le remarquer, la pratique ne correspond pas к la thorie; dans son pis sur la langue ruais, il conseille aux tradurteurs de ne point s'en tenir servilement к l'original et de rendre la pense sans s'attacher au mot mot de l'expression. 11 y a li uo dsaccord, mais lfritn a t compose lorsaue l'crivain tait jeune (elle parut en 1768), et la thorie qui s'y trouve exprime n'est peut-tre pas de lui.

Sumarokov, ii est vrai, en 177&, a condens cette pitre et laiss subsister entirement ce passage, mais c'est qu'alors, en gnral, il se bornait A abrger et non к corriger. (Voir aussi «Наставлеше хотящямъ бытн пвсателжми», Полное собран ie сочннешй, I, 1787, р. 363).

M M. Surhomlinov, Hcropia Poccificsofi Ака дети, VII, Спб., i885, pp. 111 ti3. Rzevskij avait en vue ces deux fragmenta tels qu'ils talent avant la rinvpression dans les wom complte*.

RAGIIfR E AUSSIR A XVIIIе SIEGLE.

du style tragique russe, est « sublime », c'est--dire qu'il abonde en s l a v o n i s m e s C e s deux traductions, excutes peut-tre sur commande, ne visent pas satisfaire un dsir esthtique du public contemporain, mais elles rpondent seulement h l'effort fait alors par la maonnerie moscovite pour orienter la littrature dans un sens mystique et moral. C'est un essai analogue de rnovation du rpertoire tragique dans un esprit religieux que nous trouvons dans la tragdie en prose de Jephte (1еФтай), du moine Apollos (Bajbakov), laquelle fut rdite par Novikov(2}. Les maons devaient du reste chouer dans leur tentative, et la tragdie russe tait appele se dvelopper suivant d autres voies que celle qu'ils avaient prtendu lui imposer.

Le tome XXXVII du Thtre russe (Poccificnifi веатргь), recueil non priodique d'uvresdramatiques russes, qui parut Ptersbourg en 1791» contient une traduction en vers anonyme d'Andromaque.

Le nom de Racine n'est pas signal dans le titre, et il faut sans doute attribuer une inattention de l'diteur l'insertion de cette pice dans une collection d uvres spcifiquement russes. Cette traduction, en gnral, est consciencieuse. Son auteur a une tendance imiter la manire de Sumarokov en tant qu'il observe une scrupuleuse fidlit vis--vis du texte franais, mais cette (idlit n'est pas sans dfaillance : des parties importantes sont donnes vers pour vers, mais la traduction prise dans son ensemble se trouve plus longue de 176 vers que l'originalL'exactitude va croissant h mesure que la pice avance, et elle atteint son plus haut degr au Ve acte : sans doute, le traducteur se perfectionnait-il au fur et mesure qu'il avanait dans son travail. La valeur littraire de cette Andromaque n'en est pas moins trs faible; aussi, ne saurait-on l'attribuer l'un ou lautre des potes notables du xvni' sicle.

De lait elle ne fit pas poque dans l'histoire de la tragdie russe;

elle ne rpondait pas aux exigences potiques de l'poque et veilla peu d'intrt : nous en avons la preuve dans le fait que trois ans Ш OD peut remarquer, entre autres dtails, que dans Esthir le prologue est laiss de ft et que la tragdie, conformment aux ditions franaises de 170a, 171З, 179s, 1768, est divise en cinq actes (voir Racine, dition P. Mesnard, t. III, pp. /175, 691, 517, 597.) Les noms propres sont lgrement transforms :

Assurus devient Ассуръ, Zars Зара, Thamar вамарь.

d., M., 1778; 9e d., par Novikov, M., 1789; 3e d., Poccificaifi веатрь, VI, Спб., 1787.

w Acte I": 60 vers en plus; acte II : 46; acte III : 58; acte IV : 98; acte V : 6;

cet allongement provient le plus souvent dn dveloppement des thmes potiques fournis par Raciqe. Le tipduteur.pas recul mme devant des additions de son crt, — il y a ацвя de» Ucuea.

aprs il paraissait dj une nouvelle traduction en vers d'Andromaque (Saint-Ptersbourg, 179).

Celle-ci tait l'uvre de D. I. Chvostov. L'auteur tentait d'imiter Sumarokov. Il voulait avant tout rendre l'original avec toute la rigueur possible. Il parle lui-mme en ces termes de son travail dans la prface de la seconde dition, corrige, qui paruten 1 8 1 1 :

«Avant de donner ce texte au thtre, je l'ai moi-mme relu, l'original en mains, deux ou trois fois, et je n'ai pas seulement confront des passages, mais j'ai tout vrifi presque vers vers ».

La somme totale des vers de la traduction ne dpasse que de IQ vers celle de l'original^). L'exactitude ne laisse rien dsirer, car, sur toute l'tendue de la pice, l'auteur ne s'est permis d'introduire quelque modification de sens que dans 18 vers (2).

Pourtant, tout comme dans les traductions en prose d'Esther et d'Athalie, l'eriort pour atteindre la littralit a pour ranon le dfaut de clart. Le rsultat de cette application rendre dans tous les dtails le style franais ne pouvait tre que de condamner Racine rester tranger la littrature russe. Ecrire un alexandrin russe ou il y avait un alexandrin franais tait une belle entreprise, mais il arrivait qu'une partie du sens restt en route. En tout cas, la traduction tablie suivant cette mthode tait fatalement fort lourde, et la langue n'avait ni aisance ni franchise d'allure; et pour plus d'un vers, il en fallait demander la clef l'original. Chose curieuse, tout en poursuivant ce genre funeste d'exactitude, Chvostov usait des procds superficiels de russification qu'avaient employs ses prdcesseurs. Son style tait simplifi par rapport au dessin syntactique du modle; il employait des slavonismos, faisait s'interpeller ses personnages la russe (s). Toute cette adaptation oe put procurer la traduction de Chvostov une place digne de Racine dans l'histoire de la tragdie rus&e(4). La traduction avait Ш Acte II : s vers en moins; acte III : ta vers en plue; acte IV : s vers en plus.

(') Voir par exemple : pp. 67, 60, 81, vers ajouts; pp. »&, *5, 6 9, vert retranchs.

Les personnages se disent «tu», Hermione est appel княжна, et царица est appliqu Andromaque au lieu de «Madame»; «Seigneur» est rendu par царь pour Pyrrhus, par князь pour Oreste ou par государь pour tous les deux. On observe aussi le tutoiement aans la traduction d'un fragment 'Andromaqu par Sumarokov en 1791.

En 1811, Saint-Ptersbourg, parut une deuiime dition, corrige, de la traduction de Chvostov. En guise de prface, Chvostov y.joignit la traduction d'un article tendu tire du Lyce de La Harpe (passage sur Racixie, t. IV, chap. ui)..En 1815, Pterebourg galement, parut une troisime dition avec le mme article de La Harpe auquel furent ioints,«i*.Prlace 4e 1 ediieurirmnaie* et on «etit agiote «Jugement sur la beaut idale et pur Je cartctre d'Andnrtwqiie».- A la «oit» du

R C T K R S I A XVIIIе SR L.

des dfauts trop visibles, mme sans doute pour les contemporains, et la jeune gnration, dispose en gnral se gausser de Chvostov, le « граФъ-граооманъ », n'y vit qu'une suite d'exercices fantaisistes. Lorsque Chvostov, en 1 8 1 2, fut lu membre de la Socit des Amateurs de littrature Ptersbourg, D. V. Daskov pronona un discours o les loges dissimulaient de cruelles ironies l'adresse du pote malheureux; ГAndromaque russe alors ne fut pas pargne, et l'on en vit ridiculiser l'obscurit, la lourdeur, la gaucherie Le mme style sans valeur et de coloris russe superficiel se retrouve dans une traduction en vers d'Esther, uvre d'un anonyme, qui parut en 1795 Moscou La somme totale des vers, compte non tenu des churs, est infrieure de 25 vers celle de l'original (s). La tendance gnrale la traduction vers vers est conserve, et l'on ne trouve qu'exceptionnellement des groupes de deux ou quatre vers correspondant une seule ligne de l'original.

Pourtant il y a moins de respect pour le texte que chez Sumarokov ou chez Chvostov (4), et plus d'inexactitude dans l'interprtation.

La partie intressante est celle des churs, parce qu'ici le traducteur s'est permis de grandes liberts. L'ambe libre qu'il emploie ne correspond pas, et c'est naturel, au vers libre de Racine;

de plus, le traducteur abrge sensiblement, coupe des tirades, des pages entires, et, pour le reste, opre en toute dsinvolture, remplaant par quelques vers les fragments supprims, les rpliques, rpartissent d'une manire nouvelle les personnages du chur f5).

texte de la tragdie, corrig par rapport celui de la seconde dition, se trouvaient des commentaires d'ordre esthtique et littraire longs de 1 ю pages, par Chvostov, et un nouvel eilrail do La Harpe. La a' et la 3' ditions s'expliquent par le renouveau d'intrt \eill par Racine dans les annes dix du xix* sicle. 1 y eut encore deux autre* ditions en i8ai.

N. Tichonravov, « Дашковъ • Хвостовъ въ обществ^ любителей словесности вь 181а г.», Сочвнетя, М., 1898, III, pp. i6i-iAa.

О Comme dans la traduction de 178З, Either est ici divise en cinq actes.

W Ceci provient de ce que 3U vers de Racine ont t passe alors qu'en d'autres endroits il y a des dveloppements d'un total de 9 vers.

On le remarquera par exemple dans le fait que toutes les indications scniques de l'original ne sont pas traduites (trois sont passes dans lit, 6) et qu'Assurus est appel Артаксерксъ.

Ainsi, par exemple, le dbut de la traduction des churs de II, 8 (de mme que le dbut de I, a et de I, 5) n'est que plus ou moins exact. Puis du vers 760 au vers 8a3 il y a une lacune et, la place de ces 8k vers passs, le traducteur a insr ao vers de louanges к Dieu, d'un caractre trs gnral. A la scne 3 de l'acte III, les vers 960-968 sont traduits inexactement en 12 vers de quatre pieds iambiques; les vers 995-1015 sont passs* et le traducteur glisse к leur place 6 vers de son cr. Dans Ш» 9, aprs le.мегэ iao3, on ne trouve que De ce fait, au lieu des magnifiques tableaux bibliques de Racine, excuts avec beaucoup de couleur orientale, on ne trouve plus que des descriptions en une langue abstraite, qui est celle des Psaumes de Sumarokov, de Lomonosov, de Derzavin ou de leurs pigones. Et pourtant, si faibles que soient les mrites de cette traduction, il faut tout de mme la signaler comme le premier essai tent pour rapprocher Racine de la ralit littraire contemporaine en modifiant sensiblement le texte des churs.

Sans doute le changement n est gure heureux : il reste mdiocre, mais il atteste le dsir de prsenter l'crivain franais au monde des lettres sous l'aspect qui pouvait lui tre ncessaire; en tout cas, il tmoigne d'une attitude active en face du texte de Racine. Celte lil>ert prise avec le pote marque aussi que le respect du texte de Racine n'tait pas si rpandu dans le monde des lecteurs qu'il dt effrayer un traducteur hardi. En cette fin du xvm* sicle, Racine restait toujours, dans une certaine mesure, un tranger. Mais nous sommes en 1 7 9 b, et des temps nouveaux approchent.

Cette attitude indpendante en face du texte de Racine se manifeste encore d'une manire plus visible dans une traduction anonyme en vers d'Iphignie qui parut Moscou en 1796. On a des motifs de croire qu'il s'agit l d'une uvre de F. G. Karin, crivain de l'ancienne gnration, contemporaine de Derzavin et de Knjaznin, mais ce n'est pourtant jusqu' prsent qu'une supposition controverse(1). Le procd d'adaptation que nous avons not dans les churs d'Esther est ici tabli en systme et tendu toute la pice. Le traducteur, qui a parfaitement conscience de ce qu'il fait, rdige ainsi le titre de la pice : « Iphignie, tragdie en cinq actes de Monsieur Racine, traduite librement en vers russes », et il prend pour premire pigraphe quatre vers tirs de YEpttre sur la langue russe de Sumarokov (Эпистола о русскоиъ лаык-fc), o se trouve clairement exprime la thorie de la traduction libre, rendant le sens et non la lettre de l'original. Iphignie subit de ce fait un abrgement notable, savoir de 4 3 8 vers. L'auteur russe laisse tomber des parties de rpliques et mme des groupes entiers de rpliques.

D'une scne, on ne retrouve que le dbut et la fin (II, Q); d'une autre, qu'un abrg en quelques vers. Ainsi, l'acte II, scne 3, au lieu du dialogue d'ripnile et d'Iphignie avec la grande tirade de Le Mtropolite Ergenij attribue cette traduction к Karin (Словарь св*тскшгь писателей, M., i8&5, I, p. 376), maie S. Vengerov (Русская noasia, I, remarques, p* 917) exprime un doute sur cette conjecture d'apre les recherches de V. t. Saitov sur F. G. Karin (il ne cite do rwte pas Evgenij)».

BACINE E RUSSIE A XVIIIe SIECLE.

cette dernire, il n'apparat plus dans la traduction qu'un bref monologue d'Iphignie; les scnes h et 5 de l'acte II, qui toutes deux taient assez tendues, sont fondues en une toute petite scne (II, 4 de la traduction), les scnes 6 et 7 de l'acte II, 3 de l'acte III sont omises compltement. Ailleurs ce sont des parties de dialogues qui sont transposes, plusieurs vers de suite qui se trouvent remanis. Il n'est pas rare aussi qu'une partie de scne ou de rplique soit rendue d'une manire inexacte. Il faut signaler cependant qu' ct des coupures et des transpositions une partie assez importante des morceaux qui ont pass dans la traduction est rendue exactement et souvent vers pour vers. Il est difficile, ici, de ne pas reconnatre l'autorit d'une certaine tradition qui ne permettait pas d'abandonner le principe de la littralit mme un auteur dcid changer la structure de la composition et l'allure du dialogue. Au reste, mesure que l'on s'loigne du dbut de la pice, la libert de la version devient plus grande et le nombre des fragments rendus d'une manire toute proche de l'original diminue, et c'est pourquoi, en dpit de tout ce qui est gard sans changement du texte de Racine, cette Iphignie mrite d'tre appele une adaptation ou une imitation beaucoup plutt qu'une traduction.

Pour tre complet, il nous faut rserver une mention celles des traductions de Racine qui remontent aux dix premires annes du xixe sicle, l'poque de transition. En i 8 o 5, il paraissait Saint-Ptersbourg une version en vers de Phdre, par V. Anastasjevic, version trs littrale rendant l'original vers vers (il arrive parfois seulement qu'un vers franais soit dvelopp en deux vers russes). En 1 8 0 9, Derzavin traduisait Phdre (avec l'aide d'un mot--mot tabli pour lui par sa parente E. N. L'vovaJ, mais il ne nous est parvenu qu'un fragment de cette uvre, publi par l'auteur mme de son vivant : le rcit de Thramne. A en juger d'aprs ce morceau, la traduction de la pice devait tre d'une rare exactitude Toutes les traductions que nous avons dcrites ne pouvaient pas (l> Il est curieux de noter que Sumarokov et Deriavin, en traduisant le vers :

«Sa croupe se recourbe en replis tortueux», o Ton obsenre un certain effet d'harmonie descriptive, essayrent de produire un effet analogu en russe. — En 1810, dans le Btcriiiirb Европы (tome LI, n* 11), fut insr un fragment d'Alhahe (le Sonpe), d'Alexis M. Pu&kin, d'une exactitude exemplaire (voir Athali, dans la traduction de.L. Polivanov, M., 189a). On ne sait quand furent faites les traductions.de deux fagments d'EstAar (111, 9 ) et d'Aiialie (I, k) d'Oierov (Сочаueuia, Соб., 1838, III, p. 116^ russir, mme la fin du XVIII* sicle, donner Racine une place dans la littrature russe; leur ensemble non plus ne tmoigne gure d'un intrt large et profond dans le public russe pour le pote franais. Cela est si vident qu'une nouvelle dmonstration nous en semble inutile. Les contemporains, du reste, en eurent conscience. Ainsi, Anastasjevic, cet homme extrmement cultiv, qui vivait la limite des deux poques et pouvait embrasser d'un seul regard tout le chemin parcouru par la littrature russe durant les dernires dcades du XVIII® sicle, terminait par ces mots la prface de sa traduction de Phdre : « Phdre mrite d'tre traduite plus d'une fois. Je serai satisfait si cet exercice qui a charm mes loisirs rappelle ceux qui possdent des dons suprieurs combien est visible la place vide qui attend Racine dans le temple de notre littrature. »

Le xixe sicle, avec ses nouvelles tendances littraires et les nouveaux problmes esthtiques qu'il pose, inaugure aussi une nouvelle attitude envers Racine. Dans la lutte du romantisme naissant avec les tendances archasantes des classiques attards, lutte qui commence dans les dix premires annes du xix* sicle et se dveloppe dans les dix annes suivantes(1), Racine sera utilis par les classiques contre leurs ennemis comme le symbole du pur clas sicisme dans la tragdie. Il en rsultera que l'intrt pour Racine grandira et qu'on verra apparatre toute une srie de traductions :

en 1 8 1 3, Iphignieesi imprime dans la traduction de Lobanov;

en 1 8 1 6, Phdre et Athalie sont traduites par S. Tuckov, Esther par Katenin; en I8QO, un anonyme traduit nouveau Athalie, et en 1821 un anonyme encore retraduit Phdre; en 183З, on a la Phdre de Katenin; en I8Q, la Phdre d'Okulov, en 18217, la Phdre de I. Ceslavskij (7* traduction du xixe sicle) et le Bajazet d'Olin; en 18З6, parait YAthalie de Ka§kin. Le rapport qu'on constate entre ces traductions et la nouvelle attitude du lecteur russe vis--vis de Racine, qui caractrise les vingt premires annes du sicle, mrite de faire l'objet d'une tude particulire. C'est, en effet, une poque tout autre qui commence.

W Voir к ce propos, ct des articles anciens, celui de Jur. Tynjanov «Архаисты и Пушкин» dans le recueil Пушкин в мировой литературе, Ленинград, 19аб.

RACINE EN RUSSIE

GRGOIRE GUKOVSKIJ.

Si l'on fait.l'histoire de l'opinion suivant laquelle Sumarokov aurait emprunt son systme dramatique aux crivains franais, et surtout & Racine, crant ainsi une tradition qui devait lui survivre longtemps, on s'aperoit que peu de jugements furent moins fonds sur un examen critique aes faits.

Nous notons comme une premire esquisse de cette opinion errone l'poque mine de Sumarokov, alors que les crations potiques de cet auteur provoquaient le feu de la critique. Le premier trait en est d k Trediakovskij qui, en 1760, notait dans un article hostile : « Quant la tragdie de Chorev (Xopen»), elle est toute faite d'emprunts l de nombreuses tragdies franaises tant de Corneille que de Racine et de Voltaire, bien qu' dire vrai le modle en soit \&.Phdn de RacineSumarokov avait prpar une rponse, qui domoura manuscrite, cette critique; il v crivait : « Chorw rient, dit-on, de Cornoille, de Racine,, de Voltaire, et surtout de la Phidr$ de Racine. Ce n'est pas vrai. Qu'il y ait des imitations, que cinq ou six vers soient mme des traductions, ie n'ai jamais eu l'intention de le cacher, car il n'y avait pas l de ('> Cell« tude fait suile A celle qui a t publie ici mme » • Racino en Ruitio au XTiii* Hcle : la critique el lea traducteur* », R$tu i n tud» $Umt, Yll (19*7)» PP- 7&"93Cet article a t imprim pour la premire fois par A. Kunik, CAopHorw ••Tepiuork a j i Bcropia AiMcaii n»yrv r* XY111 rfcrfc, Cn6., i865, p. 485.

/itvu dit tude liapfi, tomo Vil, >9*7, fasc. 3-6.

(|uoi rougir. Racine lui-mme, ce grand pote et ce trs illustre tragique, compte dans se* meilleures tragdies XXX vers imits ou traduits de Ylphigm'e et XXX vers de la Phdre d'Euripide. Personne cependant ne les lui reprocherait comme une faiblesse, car un tel reproche n'est pas concevable(l) ». Sumarokov avait raison. Chorev ressemble trs peu к Phdre.

D'autres critiques, ennemis de la manire littraire de Sumarokov, renouvelrent 1 accusation de plagiat inaugure par Trediakovskij. En 1765, un des partisans de Lomonosov, le comte Л. P. Suvalov, nous dpeint Sumarokov comme un pote qui :

II dveloppe ce trait dans une note ainsi conue : • M. Somorokof (sic)y auteur de quelques tragdies, o l'on remarque une imitation servile de Racine et la munie de copier ce grand homme jusques dans les faiblesses qu'on lui reproche ^ ». Les amis de Sumarokov trouvaient des rponses dans le sens o le pote avait lui-mme rpliqu Trediakovskij, mais malheureusement plus values. Ainsi, min nous reprsente dans un article, un dbat entre les partisans de Lomonosov et ceux de Sumarokov, o le dfenseur de ce dernier (qui, du reste, a les sympathies de l'auteur) s exprime ainsi : • Beaucoup reprochent encore M. S. (Sumarokov] d'avoir imit Racine en quelques endroits. Mais l'imitation est la vertu suprme chez un pote. Racine lui-mme a trs largement suivi Euripide. Quant M. L. (Lomonosov), il a suivi Gnther qui, ni pour le bon got, ni pour l'lvation des penses, ni pour la sret des jugements, ne saurait tre compar Racine(5)». Cette rpartie est bien de son poque, d'un temps o l imitation ne choquait personne. Mais si prcisment Sumarokot»

qui, lui aussi, trouvait lgitime de s'inspirer d'autrui, prend tant de soin de se dfendre de copier Racine et s'il prcise le nombre des vers qu'il lui a emprunts, on peut trouver que son apologiste p. 109.

en donner serait de comparer les deux systmes, russe et franais, mais nous ne saurions ici donner tout au long les rsultais d'une telle confrontation W. En voici les grandes lignes. Au progrs de l'action sous l'effet d'vnements extrieurs et la complexit sychologique de l'intrigue en usage chez Corneille, au progrs de Paction d l'volution des sentiments prfr par Racine, Sumarokov oppose une intrigue dont le dessin absolument pur est rduit & l'action la plus simple, et il se passe de tout mouvement en so bornant une situation unique. Chex lui, les diffrents actes de la pice n'ont point une fonction propre, l'objet de l'intrAt ne se dplace pas, les expositions et les dnoments compliqus et qui ncessitent des rcits n'existent plus. Les confidents sont transforms quand ils ne peuvent pas tre vits, et Sumarokov teod avoir tous ses personnages d'nle importance (de l l'abondance des monologues); d'une manire plus gnrale, il cherche encore plus que Racine rduire le nombre des personnages et rduire tout ce qui joue dans l'action. De plus, alors que la tragdie racinienne a une fin purement esthtique, celle de Sumarokov a une couleur moralisatrice trs rive : il en rsulte oue certains caractres sont particulirement marqus (mes idales ou sombres sclrats) et que le dnomment est favorable d'ordinaire aux hros vertueux. On voit par tous ces traits combien peu une pice de Sumarokov est faite la manire de Racine. Ce qui fait souponner d'emprunt les potes tragiques russes du XVIII* sicle, c'est que Sumarokov est aller chercher le premier en Occident, pour la tragdie russo, quelques caractristiques de la pico classique « selon les rgles• : ainsi, l'emploi du vers (do l'alexandrin), lea cinq actes, l'absenco d'vnouients pisodiques et d'linonts comiques, le style • sublime», les units. De plus, l'illusion d'une troite parent entre les auteurs russes et les auteurs franais (Racine en particulier) se trouve renforce par une srie de rapprochements que l'on peut faire propos de situations et de parties de dialogues.

Il nous reste parler de ces emprunts, mais nous voudrions souligner auparavant que le transfert d'un motif de telle tragdie d'un auteur tranger dans telle pice d'un crivain local n'est pas un indice suffisant pour que l'on soit en droit de parler d'une influence. On peut emprunter un dtail un pote qu on n'imite pas, dont on repousse la manire, qui nous semble mdiocre. Le seul (O J'ai dcrit les trait* principaux de la tragdie de Sumaroko? dans un article »

« 0 cpiapoKOKsol rpare*««», paru dana le recueil Hmtbm*./leiiaiirpeA, 1916.

fait qu'on va choisir ce dtail indiquerait que l'ensemble o il est ne satisfait pos et que l'on se propose une utilisation meilleure.

L'examen dtaill ae ces emprunte locaux faits par les auteurs russes Racine pourrait prcisment montrer, ce me semble, comment des lments peuvent tre utiliss et leur valeur modifie dans des uvres relevant de systmes voisins, mais pourtant non identiques.

Nous allons examiner quelques thmes, situations ou dtails de style qui, chez les potes tragiques russes du xviif sicle, paraissent avoir t emprunts Racine.

Les pices de Sumarokov pourraient nous fournir de nombreux exemples. Nous avons cit le jugement de Trediakovskij d'aprs lequel Chorev, la premire tragdie du pote tait toute tisse d emprunts A Phdre. Sumarokov n'acceptait pas ce jugement, et il avait roison : sa pice n'avait rien do commun avec celle de Racine. Un seul passage trouve en Phdre son correspondant C'est la dclara* tion d'amour de Chorev Osnel'da qui est toute proche de celle qu'Hippolyte fait Aricie : ici aussi, un jeune hros avoue qu'autrefois il tait tranger l'amour, qu'il se croyait fait pour des exploits guerriers, et voici qu' prsent il est amoureux et ne peut plus combattre sa passion. Ce passage capital tant commun, une grande similitude existe entre les caractres mmes de Chorev et d'Hippolyte, fiers guerriers levs dans les travaux et les plaisirs hroques. Il y a mme un vers que Sumarokov a traduit :

car il e n parle plusieurs reprises avec a d m i r a t i o n. D a n s ГЭпжлыа о с и о Nous ne croyons pas ncessaire de montrer comment ce fragment emprunt Racine reoit dans la pice russe une couleur tout autre, ainsi qu'une signification diffrente dans la structure de la pice. Il suffit de lire Chorev pour s'en convaincre.

Le rapprochement que Ton peut tablir entre la situation fon damentaie de VHamto (Гамлетъ) et one situation de Brannicui est plus ou moinsrigoureux.Un tyran (Claude) s'efforce d'enlever la fiance (Ophlie} d'un hros ГHamlet), et il l'pouse de force en mme temps quil cherche к faire disparatre le hros, redoutable prtendant au trftne. Comme le Nron de Racine, Claude est mari, mais pour satisfaire sa passion il n'hsite pas se dbarrasser de sa femme (ches Sumarokov, il la tue). Au mauvais conseiller Narcisse, correspond Polonius que Claude incite к accomplir son forfait. Les rapports de parent entre les personnages, eux« ne se correspondent pas, et l Sumarokov suit Shakespeare.

Par contre, on pourrait tablir un parallle entre la scne 1 de l'acte III d HamUl (o Polonius dcouvre к Ophlie le dsir au'a le tyran de l'pouser) et la sene a de Taete II de Brikmmcut Joli Nron fait part d'une rsolution semblable к Junie) : Ophlie, comme Junte, s'tonne; elle se trouble et objecte l'tat de mariage oit est le roi, quoi on lui rpond que cotte premire femme disparatra de sa route.

La troisime tragdie de Sumarokov, Siav et Truvor, peut galement donner lieu к des rapprochements avec Racine. La situation qu'on y trouve n'est pas sans rappeler celle d'Andromaqv : une femme s'y trouve contrainte (par son pre9 ches Sumarokov) d'pouser un empereur qu'elle n'aime pas, et elle se rsout en finir avec la vie sitt la crmonie du mariage termine. Des parallles plus convaincants peuvent aussi tre tablis entre certains passages prcis. On peut comparer ainsi la sene 3 de l'acte II de et Truvor avec une partie de la sene a de l'acte IV de Mithridate. Sinav tourment par la jalousie souffre d'autant plus qu'il ignore son rival et il dit к Truvor que depuis longtemps il aurait montr e n entier la tirade d H i p p o l y t e, et celte traduction se trouve jointe celle d e s A quoi Truvor, le rival cach de Sinav, rpond :

De la mme faon, Xiphars ignore Bon ennemi (qui, lui, n'est pas un rival, mais seulement un tratre), et il dcouvre Monime la colre qu'il en prouve :

Pour eurcrott de donleur, Madame, je Pignore Monime, alors, se dcouvre soudain et dit :

H bien I Seigneur, il faut voue le faire connatre.

Ne cherches point ailleurs cet ennemi, ce tratre;

Frappez 1(,) aucun respect ne voue doit retenir.

J'ai tout fait : et c'est moi que vous deves punir.

On dcouvrira aussi une certaine analogie entre la scne 3 de l'acte III dans Sinav et la premire scne de l'acte V dans Phidrc.

Truvor est condamn par le roi, son frre, a l'exil et il veut convaincre Il'mena de partir avec lui, mais elle lui rpond cjue l'ordre de son pre la retient comme un devoir sacr, sans quoi, dit-elle, De mime, quand Hippolyte, chass par le roi son pre, veut dcider Aricie fuir avec lui, le premier sentiment de celle-ci est que l'honneur ne peut lui permettre d'couter ce conseil, et pourtant :

Hlas ! qu'un tel exil, Seigneur, me serait cher I Dans quels ravinements, h votre sort lie, L'auteur du compte rendu franais de cette piice avait dj not que le rcit du messager sur la mort de Truvor ( V, 3 ) • parat imit de celui de Thramne». De fait, le messager commence ainsi :