«Анджей Беловранин ЧЕРНАЯ КНИГА Санкт-Петербург 2010 ББК67.51 Б43 Совместный проект РОПО Солдатские матери Санкт-Петербурга и Новой газеты в Санкт-Петербурге Анджей Беловранин Б43 Черная книга. – СПб.: Норма, 2010. – 152 ...»

Совместный проект

Анджей Беловранин

ЧЕРНАЯ КНИГА

Санкт-Петербург

2010

ББК67.51

Б43

Совместный проект РОПО «Солдатские матери Санкт-Петербурга» и «Новой газеты в Санкт-Петербурге»

Анджей Беловранин

Б43 Черная книга. – СПб.: Норма, 2010. – 152 с.

ISBN 978-5-87857-166-1

В работе над книгой использованы материалы архивов РОПО

«Солдатские матери Санкт-Петербурга», ПЦ «Мемориал»

Послеглавный юридический комментарий – Виктор Андреев, юрист РОПО «Солдатские матери Санкт-Петербурга»

ББК67.51 ISBN 978-5-87857-166-1 © А. Беловранин, 2010 © РОПО «Солдатские матери СПБ», © Норма, Вступление В советское время большинством населения страны принималось правило «Кто не служил в армии, тот не мужчина». Считалось, что Вооруженные силы СССР, помимо защиты Родины от многочисленных врагов, выполняют еще одну важную социальную функцию — являются институтом мужской инициации. Конечно, уже тогда это был миф, но миф очень выгодный государственной машине.

Дело в том, что советская армия воспитывала в молодых людях не столько традиционно мужские черты характера: ответственность, способность принимать решения и придерживаться ранее намеченного плана, упорство в достижении цели, упорство в преодолении трудностей — сколько привычку быть встроенным в иерархическую структуру. А эта привычка действительно была жизненно необходима каждому, кто хотел прожить спокойную, а при хорошем раскладе и комфортную жизнь.

В России спокон веку исправно работает принцип «я начальник — ты дурак», который в армии является основой социальной структуры. Суть его в том, что подчиненный должен подчиняться — беспрекословно исполнять любой приказ командира, каким бы глупым, бессмысленным или преступным он ему ни казался.

В идеале исполнитель вообще не должен давать нравственной, интеллектуальной оценки приказу; он обязан выполнять его машинально, так, словно приказ является непреложной данностью, чуть ли не божественным откровением.

При этом распределение ролей «начальника» и «дурака» производится исходя не из ума, способностей или даже физической силы кандидатов, а… в силу тех же не обсуждаемых приказов. То есть, с точки зрения участников событий, как будто бы по воле случая. Делается это затем, чтобы сегодняшний командир был готов завтра беспрекословно принять роль подчиняющегося. А сегодняшний раб мог надеяться на то, что завтра ему тоже дадут в руки кнут.

Такая социальная структура, в которой человек является не более чем винтиком, экономически оказалась крайне неэффективной, из-за чего в итоге и рухнула советская империя. Однако с наступлением новой эпохи, несмотря на серьезные перемены в жизни страны, многие закрытые государственные институты не изменились. Одним из таких оказалась и российская армия.

В СССР Вооруженные силы были стержнем, вокруг которого формировалось общество, и, несмотря на приход новых времен, армейские руководители не хотели навеки отправляться на политическую периферию. Любая попытка реформирования армии неизменно сталкивалась с сильнейшим сопротивлением.

Более того, военная элита была одним из тормозов реформ в целом.

Нежелание генералов терять влияние стало одной из причин начала Первой чеченской войны в 1994 году. И, по мнению многих аналитиков, именно это событие ознаменовало собой смену курса развития страны: от движения в сторону признания общечеловеческих ценностей назад, к авторитаризму.

Однако разрыв между капиталистическим обществом и просоветски ориентированной армией продолжал увеличиваться. Если во времена СССР офицерская служба сулила человеку немалые блага и потому была вполне конкурентоспособной, то в Российской Федерации она таковой быть перестала. Эффективность армии продолжала падать, как и ее статус в глазах общества. Вслед за этим падало и материальное состояние офицеров.

В результате двадцатилетнего «естественного отбора» в армии остались в основном лишь офицеры, не гнушающиеся коррупции — единственного способа обеспечить себе сносное существование на службе.

Дедовщина, бывшая ранее, при отсутствии института профессиональных сержантов, просто унизительным и малоэффективным способом управления солдатами, превратилась в основу армейского быта — способ обогащения и удовлетворения низменных амбиций сильных за счет слабых.

Между тем, с приходом к власти второго президента России, вектор развития страны резко изменился: началось свертывание демократических реформ, уничтожение свободных СМИ, выхолащивание системы выборов. Появилась и новая — агрессивная — внешнеполитическая риторика.

Новой империи нужна была новая сильная армия — и в Вооруженные силы хлынул поток нефтегазовых денег. Но степень развращенности армии была уже такова, что большая часть вливаний попросту разворовывалась.

Наконец, в 2008 году Россия вступила в войну с Грузией; результаты столкновения показали крайнюю неэффективность российских Вооруженных сил, построенных на принципах, что были сформированы еще во время Второй мировой войны. К тому же оказалось, что даже в экстремальных боевых условиях армия не может избавиться от коррупции и дедовщины.

Как ответ на этот вызов была затеяна масштабная армейская реформа.., из которой пропала главная часть — отмена призыва и сокращение Вооруженных сил.

Нежелание властей, несмотря ни на что, по-настоящему реформировать армию, имеет множество причин, в основе которых лежит одна, глубинная. Армия, такая, какая она есть сейчас, формирует в обществе отношения, основанные на рабовладельческих принципах — и поэтому необходима, чтобы поддерживать сложившийся имперско-клептократический строй.

Несмотря на низкую популярность армии и ее отталкивающий имидж, несмотря на нежелание подавляющей части молодых людей служить по призыву, армейское иерархическое правило «я начальник — ты дурак» само по себе почти не подвергается критике — как часть раз и навсегда сложившейся системы отношений.

Дедовщина и коррупция воспринимаются как нечто естественное, и возмущают большинство россиян лишь самые безобразные случаи — например, приводящие к гибели солдат.

Люди, отслужившие в армии, неизменно принимают феодальное рабовладение как нечто естественное для жизни в России — для них этот выбор является психологической защитой от стресса, ведь иначе им пришлось бы признать, что они как сами подверглись необоснованному насилию, так и подвергали ему других.

Переход к общечеловеческой системе ценностей для них становится практически невозможным, потому что неизбежно связан с серьезной ломкой психики. А значит, подчас сами того не осознавая и не желая, они становятся опорой режима.

Изменить эту порочную практику может лишь осознанное противостояние гражданского общества. Несогласие, которое постепенно зарождается в душах людей, а затем находит выход наружу.

О том, какие формы принимает смесь дедовщины и коррупции при стремительном моральном разложении армии; о том, что является толчком к сопротивлению; о том, во что это сопротивление выливается; о том, удается ли его организовать и направить — эта книга.

Часть 1. Логика протеста Глава 1. Беспрерывная цепь преступлений Карельский перешеек — одно из самых прекрасных мест на свете. Сосны, уцепившиеся за неверную каменистую почву, скалы, покрытые тысячелетним мохом, плавные холодные озера, спящие средь легендарной тишины. Чудесное место для отдыха.

Вполне подходящее место, чтобы устроить ад на земле.

В самом сердце Карельского перешейка, на берегу озера с говорящим названием Красавица, в поселке Каменка расположен инженерно-саперный батальон в/ч №02511. Осенью 2009 года название «Каменка» стало в Петербурге и Ленинградской области нарицательным, стойко ассоциируясь с неуставными отношениями в армии. Только за две недели, с 29 сентября по 12 октября, к «Солдатским матерям Петербурга» за помощью обратились пятеро военнослужащих этой части или их родители, а правозащитники, в свою очередь, обращались в прессу.

Второго октября в организацию пришли сразу двое «бегунков», оставивших Каменку по необходимости: Владимир Романов и Алексей Банецкий.

Вот выдержки из заявления Владимира, которое он написал в «Солдатских матерях»:

1 октября 2009, находясь на полевых учениях, я был разбужен мл. сержантом Качаловым. Когда я сел на нарах, он меня ударил в лицо 2 раза, затем ко мне подошел мл. сержант Домовский, который, как и первый, находился в состоянии алкогольного опьянения, и позвал меня в другой конец палатки. Я присел к ним, там находился мл. сержант Гуммеров. После непродолжительного разговора, с выраженными негативными матами в мой адрес, мл. сержант Домовский начал меня бить по голове и корпусу, затем отпустил меня спать. Пока я спал в медицинской палатке, подняли остальных солдат срочной службы и начали избивать.

После подъема мл. сержант Гуммеров построил всех солдат срочной службы 3 роты снова в палатке. Меня били в голову, торс, по почкам, рукам и ногам.

По приходу на «поляну» (место, где ремонтируется техника) нас снова построили и жестко избивали три сержанта (Гуммеров, Качалов, Домовский) на протяжении полутора часов. Также хочу сообщить о вымогательствах, которым я подвергался каждый раз, когда приезжал мой отец — Романов Борис Вацлавович:

они требовали, чтобы я приносил продуктов на сумму не менее 1000 р., это повторялось примерно 4 раза.

Также сообщаю, что во время избиения меня младший сержант Домовский требовал с меня 3 тысячи рублей до вечера, а иначе он меня убьет или сделает калекой.

Психиатр Ольга Гордон, кандидат медицинских наук, обследовав Романова, поставила ему диагноз «расстройство адаптации».

Вот что пишет о своем здоровье сам Владимир в заявлении:

В настоящее время состояние мое ухудшилось. У меня снова появилась головная боль, сон стал беспокойным и прерывистым, стали сниться сны, связанные с негативными моментами службы, болит спина (ребра, поясница), руки, челюсть.

Следующую ночь Владимир провел дома, благо семья его живет в Петербурге. Утром он с отцом собирался отправиться в медучреждения и военную прокуратуру, чтобы в соответствии с законом оформить увольнение из армии. Но оказалось, что Романовых у дверей их дома ждала засада.

– Мы сели в машину, у моего отца старенький «Форд», — вспоминает Владимир Романов, — и вдруг на нас налетели военнослужащие из моей части. Это были капитан Тарасов, два контрактника и еще двое офицеров. Тарасов и еще один военный запрыгнули на заднее сиденье нашего «Форда» и стали пытаться силой вытащить меня из машины. Они душили моего отца, а мне сломали палец… Нападавшим вскоре удалось справиться с молодым человеком и его отцом: Владимира вынесли из машины за руки и за ноги и усадили в личную «Тойоту» Тарасова, на которой и приехали охотники за головами.

С двух сторон Володю Романова, сидящего на заднем сиденье капитанской «Тойоты», подперли контрактники, а офицеры принялись совещаться — видимо, решали, кому из них возвращаться в часть на электричке, так как в машину все они не помещались.

Кто знает, чем обернулось бы это для Владимира, если бы нападавшим действительно удалось доставить его обратно в часть… К счастью для парня, его отец не собирался сидеть сложа руки и ждать, пока сына утащат обратно в ад, из которого он наконец-то нашел силы выбраться.

– Отец завел машину и врезался в «Тойоту», — рассказывает Романов-младший. — Тарасов и другие пытались поймать его, вытащить из автомобиля, но отец ездил туда-сюда, не даваясь им и одновременно блокируя выезд для машины капитана. Вскоре приехала милиция, а потом и Элла Полякова, которой позвонила моя бабушка, которая все видела из окна.

– Милиция дружно помогала Тарасову, хотя все военнослужащие были в гражданском, — рассказывает Элла Михайловна. — Но действовали они не слишком уверенно. Я стала требовать у Тарасова документы, наконец, заставила его открыть машину и вытащила оттуда Володю.

Несмотря на это, неизвестно, удалось бы правозащитникам отбить Романова, если бы не помощь врача «Скорой», которая вскоре приехала к месту происшествия.

– Врачом оказалась женщина, она посадила мальчика в карету и уже не открывала двери, — вспоминает Полякова. — Конечно, военные пытались заставить ее отвезти Володю в военный госпиталь, на что врач потребовала документы, доказывающие, что он действительно военнослужащий. К счастью, документов мальчика у Тарасова не оказалось. Тут подъехали военные следователи, осадили Тарасова, и Романовых повезли в Александровскую больницу.

А Элла Полякова между тем направилась в Военный следственный отдел (ВСО) на Шпалерную улицу, куда поехали все остальные участники происшествия, чтобы дать свои объяснения. Неудавшийся утренний захват никаких юридических последствий не имел: ни для Тарасова, ни для Романова-старшего.

Но заниматься этим делом военнослужащим Каменки, следователям и правозащитникам долго не пришлось, потому что события развивались по спирали: в ВСО смирно сидел, дожидаясь неизвестно какой участи, Алексей Банецкий — второй солдат из Каменки, обратившийся накануне к «Солдатским матерям» вместе с Владимиром Романовым.

Из заявления Алексея Банецкого в ВСО:

Ставлю вас в известность, что я, рядовой в/ч 02511, проходящий службу по контракту, не выдержал избиений и вымогательств со стороны сослуживцев старшего призыва.

После распития спиртных напитков 1 октября 2009 года мл. сержанты Домовский и Гуммеров разбудили меня ночью и начали высказывать свои претензии ко мне, а потом по очереди избивать, после чего Домовский забрал у меня мобильный телефон, и хотели, чтобы я отдал им 15 т.р.

После утреннего развода, пока не было командира роты, мл. сержанты Гуммеров, Домовский и Качалов, увидев меня, начали на глазах у всей роты меня избивать.

Обращаю ваше внимание, что со стороны офицерского состава никакой реакции на незаконные действия военнослужащих не было. Офицеры не пытались защитить меня и обеспечить мне нормальные условия службы.

Состояние здоровья мое серьезно ухудшилось: болит голова, болит и опухла левая сторона лица, болит голень правой ноги.

Среди документов, содержащихся в архиве РОПО «Солдатские матери Санкт-Петербурга», есть направление Банецкого на консультацию с диагнозом: «Ушиб мягких тканей головы, отогематома слева, перелом костей челюсти слева».

Встретив Эллу Полякову в ВСО, Банецкий рассказал ей невеселую историю своих ночных приключений. Написав заявление, Алексей, по совету правозащитников, пошел в травмпункт. Но в «травме» его, в нарушение всяких правил, освидетельствовать отказались и отправили в военный госпиталь. В госпитале он провел много времени, но в конце концов и здесь врачи просто отказались его брать, несмотря на его состояние — ведь у парня не было с собой никаких документов и направлений!

Уже в середине ночи Банецкого привезли в комендатуру, где он ночевал на составленных в ряд стульях, а оттуда отправили в ВСО, где он в конце концов и встретился с Эллой Михайловной.

– Меня пытались выгнать из кабинета, — вспоминает она, — но я спросила у Леши, хочет ли он, чтобы я ушла. Он ответил: «Нет».

Я осталась и пыталась помочь решить судьбу мальчика, для чего хотя бы выяснить его статус. Никаких ответов от военных добиться мне не удалось. В конце концов, я написала заявление дежурному военному прокурору: военная прокуратура, в отличие от следователей ВСО (с недавних пор две эти структуры разведены), более вменяема, и нередко мы оказываемся по одну сторону баррикад.

В результате приехал следователь из Выборга (территориально Каменка принадлежит Выборгскому району) и увез Банецкого в местный госпиталь.

Правозащитникам удалось спасти молодых людей от сиюминутной опасности, но нужно было решать, что делать дальше с частью в Каменке, где дедовщина превратилась в цепь непрерывных преступлений.

Из заявления Владимира Романова в РОПО «Солдатские матери Санкт-Петербурга»:

Также спешу сообщить, что стал свидетелем, как сломали челюсть рядовому Логинову примерно в 12 ночи 1 октября года мл. сержанты Гуммеров и Качалов.

Рядового Логинова правозащитники позже нашли, но он отказался сотрудничать, заявляя, что челюсть у него оказалась сломанной в результате несчастного случая… Между тем события продолжали развиваться. Через полторы недели после освобождения Романова и Банецкого к «Солдатским матерям» обратился солдат из той же части в Каменке.

Из заявления в прокуратуру Владимира Новикова:

Я заключил контракт 7 июня 2008 года, по прибытию в в/ч 02511 был отправлен на полевые учения. Пьяные контрактники старшего призыва подняли нас ночью и начали наносить физические увечья. Мл. сержант Щенев наносил удары по лицу кулаком около 6 раз, после этого мл. сержант Гуммеров нанес удар ногой по паху, я упал, и он нанес удар мне по животу ногой 2 раза. Потом они заставили меня сидеть до утра и смотреть, чтобы в палатку не зашли офицеры, а они продолжили пить.

В течение всех полевых учений каждые выходные меня поднимали и били за так называемые косяки — невыполнение указаний.

Наносили удары по лицу, рукам и груди. Били мл. сержанты Гуммеров, Щенев, Качалов.

После своего первого отпуска я прибыл в часть 7 декабря года. В этот же вечер Гуммеров сказал, чтобы я нашел ему хлеба, майонез, тушенку и сок. Ничего не найдя, я пришел к Гуммерову в комнату, он ударил меня по лицу, а потом заставил отжиматься и приседать.

В феврале 2009 года Гуммеров устроил пьянку и заставил меня стоять и смотреть, чтобы в комнату не зашел дежурный офицер.

Закончив пьянку, все сержанты пошли спать, а Гуммеров заставил меня все убрать, при этом подгонял меня ударами по затылку и по спине шваброй.

Неоднократно Гуммеров и другие сержанты собирали у многих деньги, почти с каждой зарплаты у них находился так называемый должник за проступки.

В один из вечеров после ремонта (это был день рождения рядового Зубанова) Гуммеров разлил на полу 2 ведра воды, построил младший призыв и сказал им лечь на пол и ползти к нему примерно 5 метров на животах, держа руки за спиной. После этого он заставил всех отжиматься в количестве 30 раз, а потом, нанося удары всем подряд, попал мне ногой по голени и рукой в живот, и только потом отпустил всех спать.

В течение всего лета, чаще всего по выходным, старший призыв строил срочников ночью и заставляли делать физические упражнения в количестве 100, 200 и более раз. В начале июля в выходной день нас подняли в 5 часов утра, построили и начали бить Гуммеров и Щенев. Они нанесли мне удары по ушам и лицу, потом Гуммеров пнул меня и отправил спать, а призыв срочной службы заставил отжиматься, сколько — я не знаю, но легли спать они в 6 часов утра.

Владимир Новиков рассказал правозащитникам об еще одном пострадавшем, избиение которого могло бы стать основанием для возбуждения уголовного дела.

Примерно в середине июля 2009 был избит рядовой Анучкин.

Младший сержант Щенев нанес ему много ударов в область почки, вследствие чего Анучкин пожаловался на сильные боли Тарасову, и тот увез его в город Выборг в госпиталь (какой, я не знаю).

После этого вечером с нас собрали деньги, в общей сумме получилось 30 тыс. рублей — на лечение Анучкина. Но когда он выписался из госпиталя, он сказал, что Тарасов никаких лекарств не привозил, и куда делись деньги, он не знает. Собирали деньги Гуммеров и Щенев.

Случаем Анучкина, после публикации рассказанной Новиковом истории в СМИ, заинтересовалась военная прокуратура: оттуда у «Солдатских матерей» даже запросили подтверждающие документы.

Между тем сам Владимир Новиков нуждался в медицинском уходе и, в связи с состоянием своего здоровья, не мог продолжать военную службу. Однако военным это, как водится, нужно было еще доказать… Из заявления Новикова:

Примерно в начале августа 2009 меня разбудил Гуммеров и начал бить по лицу и почкам, в связи с этим у меня опухла челюсть и сильно болела правая почка. Я обратился к капитану Тарасову, своему ротному командиру, он сказал, чтобы я нашел 1000 рублей на неофициальный снимок почки, чтобы не было травмы на батальон. Утром я не нашел деньги. Тарасов наорал на меня, дал рублей и отправил в госпиталь. Сделали снимок, и выяснилось, что удар по почке спровоцировал камень, обнаруженный в желчном пузыре, и мне назначили операцию. Зная о том, что мне назначена операция, меня забрали на полевые учения, я там пробыл почти 2 месяца, и только потом меня отпустили в госпиталь, где мне удалили желчный пузырь.

Чтобы комиссовать Новикова, ему сначала надо было расторгнуть контракт. Для этого правозащитники придумали ловкий ход, и Новиков, по их совету, написал на имя командира своей части Алибека Асланбекова такой необычный рапорт:

Я, Новиков Владимир Александрович, заключил контракт о прохождении военной службы 07 июня 2008 года, за время прохождения военной службы я зарекомендовал себя с плохой стороны, надлежащим образом не исполнял обязанности военной службы, нарушал воинскую дисциплину.

Более того, я выступил в СМИ и дискредитировал Вооруженные силы Российской Федерации. Я полагаю, что контракт со мной должен быть расторгнут по основанию, предусмотренному п. «в» ч. 2 ст. 51 Федерального закона «О воинской обязанности и военной службе», то есть в связи с невыполнением мной условий контракта.

Стандартные формулировки из негативных характеристик подействовали на военных, словно заклинания колдуна-вуду на его зомби. Через две недели Асланбеков своим приказом уволил Новикова со службы по контракту, после чего его удалось комиссовать по здоровью. Также были комиссованы Романов и Банецкий.

Более того, когда уже абсолютно гражданский Владимир Романов в сопровождении Эллы Поляковой ездил в Каменку в конце ноября 2009 года для дооформления каких-то бумажек, визитеры были удивлены оказанным им приемом.

– С нами носились, как с писаной торбой, — смеется Элла Полякова. — Встретили, как родных, да еще один офицер вызвался привезти компьютер Романова из части к нему домой на личном автомобиле. (Как ни странно, солдатам позволяют привозить в часть личные компьютеры — конечно, по требованию старослужащих, которые ими пользуются.) Хотелось бы думать, что такое радушие по отношению к правозащитникам связано с уважением, приобретенным ими в глазах военных благодаря своей деятельности, укрепляющей армию. Но, к сожалению, с работой «Солдатских матерей» эти авансы связаны, скорее всего, лишь опосредованно.

Во-первых, Гуммеров, Домовский и Качалов на тот момент были признаны обвиняемыми по трем уголовным делам по ст.

286, ч. 3, п. «а» — превышение должностных полномочий с причинением тяжких последствий (светит им и четвертое, если Логинов решится написать против них заявление). Правда, военные упорно не хотят признавать потерпевшим Владимира Новикова, потому что он никак не может доказать, что удаление желчного пузыря было связано с избиениями, а не просто с плохим состоянием здоровья контрактника.

Во-вторых, скорее всего, до служивых из части 02511 к моменту приезда неожиданных гостей уже дошел слух о приказе министра обороны России.

– На круглом столе, организованном Министерством обороны в конце ноября 2009 года, генерал-лейтенант Анатолий Башлаков сказал мне, что есть приказ об увольнении всего руководства в/ч Каменка, от командира Асланбекова до всех командиров рот.

В том числе будет уволен и капитан Тарасов. Позже существование этого приказа подтвердили другие военные чины, – рассказывает Элла Полякова.

К моменту окончания работы над книгой сержанты были признаны виновными: Домовский и Качалов получили условные сроки, а Гуммеров — 4 года колонии общего режима. Правда, все они подали кассацию, и чем кончится история, до сих пор не ясно.

Алибек Асланбеков и шестеро других старших офицеров Каменки были уволены из рядов Вооруженных сил. Кстати, их уход был связан с еще одной громкой историей.

«Солдатским матерям» пришло анонимное письмо от женщин — гражданских лиц, работающих в злополучной части. Они жаловались на то, что многие сотрудники не получают зарплаты, в то время как Асланбеков и еще шестеро уволенных выписали сами себе под конец гигантские премии: на всех получилось 10 миллионов рублей.

Правозащитники немедленно сообщили об этом в прокуратуру, в отношении Асланбекова и компании завели уголовное дело — но на момент написания этих строк обвинения им пока так и не предъявили.

Казалось бы, полная победа? Скептики скажут: придут другие, которые будут еще хуже. И эта точка зрения уже находит подтверждения: солдаты из Каменки продолжают бежать.

– От того, что сменилось руководство, ничего не изменится, — уверяет Даниил Аншутин, сбежавший из Каменки в декабре года, ныне комиссованный. — Ведь в казармах над нами издевались не командиры, а контрактники, которым абсолютно все позволено. У них в открытую в кубриках лежат наркотики, офицеры знают об этом — и всем наплевать.

Но это же не причина не наказывать виновных! Если новые командиры будут хуже — и на них управа найдется. А то, глядишь, и не будут хуже — побоятся, памятуя о судьбе предшественников?

Или, напротив, просто лучше будут скрывать следы своих преступлений? Ведь, сколько бы правозащитники ни бились, злодеяний в российской армии меньше не становится, потому что людей к тому провоцирует сама система. И часть 02511 в этой системе — не какой-то специальный ад для особо провинившихся, а самая обычная, рядовая в/ч; типичный пример в типичных обстоятельствах. Пытки и унижение человеческого достоинства здесь — рутина, каждодневная практика, к которой со временем привыкают даже жертвы. И самые громкие победы в деле защиты прав человека не меняют сути существования людей, даже в этой самой Каменке.

Ведь той же осенью здесь совершались преступления, которые навсегда останутся нераскрытыми — а значит, и преступники не понесут наказания. Лариса Викторовна Мирошникова обратилась к «Солдатским матерям» 29 сентября 2009 года, за три дня до Банецкого и Романова. Вот что она написала в своем объяснении.

23 сентября 2009 года я получила телеграмму, что мой сын, Казаков Роман, находится в госпитале с диагнозом «отравление угарным газом». Приехав в Санкт-Петербург, я была у сына и обнаружила на голове гематому за левым ухом размером с ладонь. Поговорив с санинструктором, я выяснила, что Рома при транспортировке головой не бился, а гематома размером 10х зафиксирована хирургом. Я поехала в часть, где служил мой сын, и из слов его сослуживцев И. и П. узнала, что 19 сентября в 12. они пошли искать Рому и нашли его в внутри ПТС (плавающий транспортер — открытая платформа для перевозки грузов и транспортных средств. — А.Б.). ПТС был завешен тентом, закрытым снаружи. Когда они его открыли, то под тентом обнаружили работающую машину ВАЗ 2106, в которой сидел Рома без сознания. Также они пояснили, что Рому в 1 час ночи 19 сентября вызвали из палатки, кто, они не знают, но на утреннем построении его не было.

Лариса Викторовна — женщина из бедной деревни в Калужской области, без связей и возможностей. Написав заявление, она на какое-то время пропала из виду правозащитников. Но в декабре 2009 года вернулась в Петербург, обнаружив своего сына в ужасном состоянии в 442-м госпитале. Приложив немало усилий и воспользовавшись помощью «Солдатских матерей», она смогла перевести Романа в Москву, в госпиталь Бурденко. Но его состояние продолжает вызывать опасения.

Между тем, 8 октября 2009 года к «Солдатским матерям» обратилась Ольга Тимкишева, в попытке выяснить подробности смерти своего брата, Александра Тимкишева.

Из электронного письма Ольги Тимкишевой «Солдатским матерям»:

В прокуратуре Выборгского гарнизона сообщили результаты следственной экспертизы. Их вывод: погиб в результате несчастного случая от отравления угарным газом в ночь с 7 на 8 сентября. В возбуждении уголовного дела отказано. Со слов начальника следственного отдела, мой брат и военнослужащий Татаринов С.В. после 22 часов находились в служебном гараже. Мой брат устанавливал магнитолу в служебной машине по просьбе Татаринова. Затем они выпили пиво и заснули в машине. Татаринова успели спасти, а брат погиб.

Не была ли машина, в которой «работали» Татаринов и Тимкишев, той самой ВАЗ 2106, в которой пострадал Роман Казаков?

Где сейчас автомобиль, и при каких обстоятельствах солдаты на самом деле надышались угарного газа?

Если военные и задавали себе эти вопросы, ответов на них правозащитники так и не услышали. И, скорее всего, никогда не услышат. Потому что главное свойство армейских преступлений в России — чаще всего они остаются безнаказанными.

– Почему так сложно возбудить уголовные дела против армейских преступников? Почему преступники не получают наказания?

– «Солдатские матери» уже неоднократно констатировали факт, что жертвы преступлений, особенно оставившие свои войсковые части, не имеют реального доступа к правосудию и к эффективным мерам защиты. Как правило, по заявлению таких военнослужащих выносится постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, основанное на поверхностном опросе сослуживцев потерпевшего. В итоге жертва преступления становится подозреваемым, и в отношении нее возбуждается уголовное дело.

Вполне возможно, что военные следственные органы специально не возбуждают уголовные дела, чтобы не регистрировать преступления, снижая таким образом статистические данные по общему количеству преступлений, совершаемых в войсковых частях.

Также ощущается зависимость следственных органов от офицеров и влиятельных должностных лиц: военное следствие не является беспристрастным и независимым, не выполняет возложенных на него задач. Военнослужащему часто не разъясняется его право обжаловать вынесенное постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, для этого законодательством для него не предусмотрена и бесплатная юридическая помощь, однако оклада военнослужащего (400–700 руб. в месяц) явно не хватит для оплаты услуг адвоката.

– Насколько строгим бывает закон к преступникам в армии?

– Наказание устанавливается военными судами, с учетом мнения потерпевших, в соответствии с положениями Уголовнопроцессуального кодекса Российской Федерации. Однако военных судей сложно назвать беспристрастными и независимыми от командования Вооруженными силами. Если приговор выносится излишне мягкий, если отсутствует потерпевшая сторона и если прокурор не обжалует такой приговор, то такой приговор никто не отменит.

Очень важно активное участие потерпевших, желательно в лице их профессиональных представителей, в судебном производстве по уголовному делу, ведь именно они вправе обжаловать слишком мягкие, по их мнению, приговоры.

Глава 2. Безнаказанность В цивилизованном обществе на страже интересов личности стоит государство. В идеале после каждого преступления против человека должно следовать наказание виновных.

Понятно, что в реальности государство не всегда оказывается способным отстоять права пострадавшего: иногда преступники умело заметают следы или сама жертва боится возмездия с их стороны и скрывает преступление против себя же. Но что будет с обществом, если государство не способно защитить даже тех пострадавших, что находят в себе силы и смелость бороться?..

Артем Дога был призван 4 мая 2009 года из города Дно в Псковской области и служил в поселке Саперный на Карельском перешейке.

Из Объяснения Артема Доги, данного им прокуратуре:

«Деньги собирали старослужащие по приказам сержантов.

В случае сопротивления мы подвергались избиениям. По ночам практически не спал, так как давали много задач, и как я должен был их выполнять, их не интересовало. Прошу заметить, что там, где я служил, а именно в разведвзводе, все запуганы.

Был момент, когда мне приказали обокрасть каптерку, но в течение дня его отменили. Из рассказов старослужащих знаю, что это там происходит. На каждый завтрак, обед, ужин мы должны были покупать майонез контрактникам на свои деньги».

Но вымогательство — это еще не самое страшное. Артем не побоялся сообщить «Солдатским матерям» и следователям об избиениях и издевательствах, которым он подвергался в части.

Из Объяснения Артема Доги:

«Я подвергался избиениям даже по самым малым причинам.

Такого рода как: если я оказывал помощь другу из другой роты, сержант Колпаков заставлял моего сослуживца избить меня в область шеи и лица. В случае отказа попадало ему».

Из Постановления об отказе в возбуждении уголовного дела от 25.06.2009:

«2 июня 2009 года, в курилке, старший сержант Колпаков заставил сослуживца Доги, рядового Линькова А.В., нанести ему не менее семи ударов кулаком правой руки в область шейных позвонков. Затем один удар в область шеи, не менее четырех сильных ударов в область шейных позвонков и не менее пяти ударов кулаками обеих рук по скулам».

Еще один эпизод.

Из Объяснения Артема Доги:

«26 мая получил затворной рамой от автомата по голове от сержанта Колпакова за то, что он спросил с меня тряпку, и у меня ее не оказалось. А также получил палкой в спину за то, что плохо полз».

Из Постановления:

«26 мая 2009 года примерно в 17 часов сержант Колпаков С.В.

приказал Доге нагнуться, одновременно с этим извлекая затворную раму из автомата, после чего нанес ему один удар концом затворной рамы по теменной области головы.

В тот же день, примерно в 17 часов 30 минут, когда он выполнял норматив №10 и полз по земле с автоматов в руках, Колпаков С.В. подошел к нему, держа в руках бревно диаметром примерно 15 сантиметров, сказал ему, чтобы он полз быстрее, и ударил его поперек спины немного выше поясницы».

Еще один.

Из Объяснения Артема Доги:

«2 июня получил несколько ударов от Михайленко Евгения, а именно в грудь, лицо, головой об шкаф за то, что отказался от удара по шее и захотел заступиться за себя».

Из Постановления:

«Примерно в 10 часов 10 минут 1 июня 2009 года Дога был избит рядовыми контрактной службы Кимом и Михайленко в кубрике их подразделения, за то что, якобы, он плохо убрался в кубрике. Так, Михайленко, лежа на кровати, нанес ему один удар основанием левой ноги, обутой в тапочки военного образца в область живота. Сразу же после этого от Кима, стоящего позади него, последовал один удар рукой, сжатой в кулак, между лопаток. Михайленко встал с кровати и вместе с Кимом начал наносить ему удары руками, сжатыми в кулаки, в область груди, головы, спины. В общей сложности каждый из них нанес не менее 5 ударов по телу и голове. При этом он попятился назад и уперся спиной в дверцу шкафа. После этого Михайленко нанес ему три удара обеими руками, сжатыми в кулаки, в область головы, а затем два раза ударил его основанием правой руки в область головы, от чего он дважды ударился затылком о дверцу шкафа».

«От контрактника Лукинского получил несколько ударов рукой в шею, что практически оставило меня без сознания. За то, что не принес пиво с машины, потому что когда добежал до машины, пива там не оказалось. Получил избиение 3 июня 2009 с утра за то, что одевался более медленно. Получил удары в область почек и шеи…»

Из Постановления:

«2 июня 2009 года в курилке рядовой контрактник Лукинский стал предъявлять Доге претензии по поводу того, что он выполнил просьбу сержанта, не являющегося его непосредственным начальником. Лукинский приказал ему нагнуться вперед, после того как он исполнил требование, Лукинский нанес ему один сильный удар кулаком правой руки в область шейных позвонков».

Наконец, Артем не смог больше терпеть.

«Меня били каждый день в область шеи за малую провинность, а именно, даже если немного криво поставлены тапочки. 3 июня 2009 года меня заставили есть подливу, затем сержант Колпаков произвел удар по почкам. А также он угрожал в тот же день мне расправой».

Из Постановления:

«3 июня 2009 года, на утреннем построении, т.е. около 7. часов сержант Колпаков нанес ему один сильный удар кулаком правой руки в область почек справа. Очевидцами этого были все военнослужащие его взвода.

Около 11.00 3 июня 2009 года он оставил расположение части».

Ожидание издевательств хуже самих издевательств: «Колпаков угрожал мне расправой». Может быть, стоило уйти еще раньше?

Но человеку, оказавшемуся под мощным психологическим прессом, бывает очень трудно сопротивляться. Эта последняя капля — угроза скорой расправы — дала парню силы решиться.

Итак, меньше чем через месяц после призыва Артем убежал из Саперного. Встретившись с мамой, на следующий день он обратился за помощью к «Солдатским матерям Петербурга».

Лучшая защита — это нападение: в стрессовой ситуации люди часто способны это понять. Артем и его мама, Татьяна Николаевна Завадина, написали заявление в прокуратуры и военноследственные отделы (ВСО) разных уровней; своими обращениями их поддержали и «Солдатские матери». Свое решение ВСО вынес 25 июня.

Из Постановления:

«В ходе проведенной проверки доводы заявителя своего подтверждения не нашли.

Так, опрошенный военнослужащий Лукинский пояснил, что с самого начала службы Дога А.А. зарекомендовал себя с отрицательной стороны, все время жаловался на физические нагрузки, которые в разведывательном взводе были потребовательней, чем в остальных взводах, т.к. это взвод постоянной готовности. Во взвод разведки Дога А.А. попросился сам, по собственному желанию. С самого начала службы Дога А.А. пытался избежать службы в армии, мотивируя это тем, что его мама имеет хорошие связи, и что она поможет ему избежать службы в армии. 3 июня 2009 года на утреннем смотре у рядового Доги А.А. имелись порезы на лице и шее. На вопрос, откуда у него имеются порезы, Дога А.А.

сказал, что плохо побрился.

Из объяснений старшего сержанта Колпакова С.В. следует, что с самого начала службы Дога А.А. пытался избежать службы в армии. Физического насилия с чьей-либо стороны по отношению к Доге А.А. никогда не применялось. Однако Дога А.А. всегда жаловался на то, что служить в армии ему не нравится».

Интересно, что следователь, лейтенант юстиции Данилов, даже не попытался разрешить противоречия, имевшиеся в показаниях самих возможных подозреваемых: зачем бы Артем стал проситься в разведвзвод, где, как ему наверняка было известно, более строгие требования к физическим нагрузкам — если он с самого начала хотел избежать службы? Так может быть, нежелание служить появилось позже, после того как пострадавший встретил отношение, унижающее его достоинство? Этого вопроса следователь не задает ни себе, ни фигурантам.

Однако решение Данилова основано не только на показаниях тех, кого обвинял Артем, но и на объяснениях сослуживцев, которых сам Дога называл как возможных свидетелей издевательств.

Из Постановления:

«Из объяснения рядового Мирзорахимова Д.М. следует, что по характеру личности Дога А.А. хитрый. Часто Дога А.А. разговаривал по телефону со своей матерью. Суть этих разговоров сводилась к тому, что служить Дога А.А. не хочет, хочет «откосить»

от службы в ВС РФ. В начале июня 2009 года он заметил, что у Доги А.А. на лице и шее появились ссадины, покрытые буроватой корочкой. В какой-то из дней командир взвода разведки старший лейтенант Башаков М.С. на утреннем построении спросил у Доги А.А., что у него с лицом, на что он ответил, что неудачно побрился и пошло раздражение. Насилие по отношению к Доге А.А. никто никогда не применял. Синяков и ссадин, помимо раздражения после бритья, он у Доги А.А. никогда не видел».

«Буроватая корочка», появившаяся в результате «неудачного бритья», встречается и в других показаниях. Дело в том, что судебно-медицинское обследование Артема выявило «следующие телесные повреждения:

В правой скуловой области ссадина, покрытая буроватой корочкой. (Размер ссадины не указан — более подробное описание могло бы прояснить, возможно ли получить такую травму при бритье. — А.Б.) Рядом с вышеуказанной ссадиной имеется аналогичная ссадина. (Эти две, вполне возможно, появились от удара автоматной рамой — к моменту обследования прошло уже достаточно времени, чтобы рана зажила. — А.Б.) В области шеи справа по передней поверхности имеются множественные округлой и овальной формы ссадины, покрытые буровато-желтоватыми корочками, со слов, не имеют отношения к травме — порезался. (Здесь Артем по незнанию сам признается, что часть повреждений он нанес себе самостоятельно — следователю достаточно этого, чтобы отнести к самопорезам все травмы.) В области верхней трети шеи по задней поверхности имеется припухлость мягких тканей, болезненность при пальпации, покраснение кожных покровов. На фоне вышеописанной припухлости имеется округлая ссадина, покрытая темно-буроватой корочкой». (Вот, за что должен был схватиться каждый добросовестный следователь! Откуда могли взяться «порезы от бритья» сзади на шее? — А.Б.) Вывод, сделанный Даниловым: «Никаких видимых телесных повреждений от нанесенных Доге ударов при вышеописанных обстоятельствах у него не было». Такова сила протокольного слова:

ему достаточно объяснить наличие особенно бросающейся в глаза «буроватой корочки», и об остальном можно не заботиться.

Из Постановления:

«Из объяснения рядового Линькова А.В. следует, что несмотря на то, что он в течение дня находился вместе с Догой А.А., последний никогда не рассказывал ему о том, что к нему кто-либо применял насилие. Синяков и ссадин у Доги А.А. на лице и теле он так же никогда не видел. В части Догу А.А. никогда не оскорбляли и не унижали. Ни он, ни сержант Колпаков ни 2 июня 2009 года, ни в какой-либо другой день насилия к Доге А.А. не применяли».

Линьков — тот самый «друг из другой роты», которому Артем оказал помощь, и которого за это заставили избить Артема. Данилов ограничился допросом Линькова в части, даже не проведя очной ставки его с Догой. Да и какой здравомыслящий человек решился бы дать показания против своих мучителей, находясь полностью в их власти?

Из Постановления:

«Из объяснения рядового Орлова А.П. следует, что Дога А.А.

рассказывал ему о том, что хочет самовольно оставить часть, так как ему надоело служить. Также Дога А.А. уговаривал его бежать из армии вместе с ним, рассказывал, что у его матери есть влиятельные знакомые, которые могут помочь комиссоваться либо «купить военник». Военнослужащих взвода разведки никто и никогда не трогал, наоборот, заступались за них».

Еще два противоречия, которые следователь Данилов и не подумал разъяснить: зачем человеку, имеющему возможность «купить военник», — если Дога действительно таков — вообще идти в армию? И зачем кому бы то ни было «заступаться за военнослужащих взвода разведки», если их «никто и никогда не трогал»? О каких обстоятельствах так неосторожно упомянул рядовой Орлов?

Однако ничто из этого следователя не заинтересовало, и он вынес отказ в возбуждении уголовного дела. Артем поначалу не собирался сдаваться и подал жалобу на это постановление:

«С постановлением не согласен по следующим основаниям:

1.Следствием не установлены противоречия между моими показаниями и показаниями Колпакова, Кима, Линькова, Михайленко, Лукинского.

2. Не установлена причинная связь вреда здоровью.

3. Следствие нарушает ст. 3 (запрещение пыток. — А.Б.), (право на эффективное средство правовой защиты. — А.Б.) Конвенции о защите прав человека и основных свобод».

Однако на ВСО это особого действия не возымело.

Из письма Военного следственного управления по Ленинградскому военному округу (ЛенВО) Татьяне Завадиной от 03.08.2009:

«Изучением указанных материалов проверки установлено, что вынесенное 25 июня 2009 года следователем военного следственного отдела СКП РФ по Выборгскому гарнизону лейтенантом юстиции Даниловым А.В. постановление об отказе в возбуждении уголовного дела законно и обоснованно, оснований для его отмены не имеется».

Никаких дополнительных объяснений ВСО не дает. Между тем Артем Дога был комиссован (из-за тяжелого повреждения психики) и заниматься дальше защитой своих прав не стал: слишком много сил отнимает безрезультатное бодание с прокуратурой.

Похожая история произошла с Константином Паненковым, служившим в поселке Черёха Псковской области. Несмотря на то что отец Паненкова — бывший сотрудник милиции, этой семье также не удалось добиться правды.

Константина призвали в ноябре 2008 года, и, как следует из его заявления, с самого начала служба сопровождалась постоянными избиениями и издевательствами. Но особенно плохо стало после возвращения из летнего отпуска: Константин опоздал на полтора месяца, так как попал в больницу.

В жестоких условиях дедовщины в российской армии постоянно идет отбор слабых и «провинившихся» затем, чтобы сбросить их в самый низ неуставной иерархической лестницы. Одним из самых страшных «грехов» считается попытка «откосить» — то есть провести в казарме меньше времени, чем остальные призывники.

Госпитализация, даже вполне обоснованная — типичный пример.

Из Протокола принятия устного заявления о преступлении от 18.08.2009:

«10 августа 2009 года батальон находился на полевых учениях на полигоне в поселке Красные Струги. В указанный день, около 12 часов 30 минут, я находился в строю, в противогазе в составе роты. Ко мне подошел командир взвода ст. лейтенант Гаврилов, который беспричинно левой рукой схватил меня за шею, наклонил меня вперед, а затем нанес не менее трех ударов кулаком правой руки в область моего лица (носа). В результате причиненных мне ударов Гавриловым у меня открылось обильное кровотечение. Свидетелями данного инцидента являлись все военнослужащие роты.

Какой-либо медицинской помощи мне оказано не было, и я отправился в расположение лагерного городка на обед».

Показательно, что издевательства над «провинившимся» начал командир взвода, таким образом дав карт-бланш своим подчиненным. После этого многочасовые избиения и издевательства происходили каждый день.

«14 августа 2009 года подразделение роты вернулось в расположение части. По прибытии меня в роту из отпуска, моя койка была заселена новым пополнением, а командование части в лице ст.

л-та Гаврилова мне новую койку не выделило, и мне пришлось спать или в углу расположения казармы, или в комнате досуга на полу».

Константин официально стал парией: он не достоин даже кровати, в отличие от всех остальных. Этот вид унижения достоинства схож с применяемым в местах заключения: «опущенные» должны спать под нарами, что указывает на их крайне низкий социальный статус.

«Около 8 часов 15 августа 2009 года командир роты капитан Мисюра приказал мне заступить дневальным по роте, что я и сделал. Однако меня через сутки не сменили, а по приказу командира батальона майора Грачева я остался в наряде по роте без отдыха более двух суток.

15 августа 2009 года около 12 часов, мне в период нахождения на посту дневального стало плохо, и закружилась голова, как я понял, у меня было сотрясение головного мозга, и меня мутило.

Я, т.к. чувствовал себя плохо, опустился на одно колено. В указанное время и место, мимо меня проходил мл. сержант контрактной службы Сергеев, который, выражая недовольство тем, что я присел на посту, нанес мне один удар правой ногой, обутой в берц, в правый бок, в область ребер, отчего я упал на пол. Я объяснил Сергееву, что мне плохо, на что Сергеев поднял меня на ноги, и нанес один удар кулаком правой руки в область моего левого уха, отчего я целый день не слышал указанным ухом, и у меня сильно болела голова».

Продолжение издевательств идет по накатанной колее: «провинившемуся» даются заведомо невыполнимые задания, и их невыполнение обеспечивает появление новой «вины», или «косяков», как их называют в армии.

Из Протокола:

«15 августа 2009 года, около 18 часов, я пошел в туалет в расположении роты. Перед туалетом мне встретился Сергеев, который, узнав, что я иду в туалет, сказал, что мне не положено ходить в туалет, а затем нанес мне один удар кулаком правой руки в левую область головы выше уха и один удар кулаком правой руки в левую скуловую область, от чего я испытал сильную физическую боль и унижение».

Запрет на посещение туалета сигнализирует: к жертве перестают относиться как к человеческому существу. Она не имеет права даже на естественные человеческие потребности. Самый близкий аналог такого отношения к людям можно обнаружить в нацистских лагерях смерти. Фактически Константин может считать себя приговоренным: ни единого шанса изменить свое социальное положение у него нет; особенно учитывая, что его один раз уже чуть не убили.

«Младший сержант Машурчак нанес мне один удар правой рукой в правую скуловую область, отчего я отлетел к стене. Машурчак, не останавливаясь, подошел ко мне и, удерживая меня левой рукой за китель в области груди, стал правой рукой душить меня за горло, при этом высказывая в мой адрес угрозы убийством, если я не буду подчиняться ему. Я реально воспринимал угрозы Машурчака, был сильно напуган, а в результате удушения я стал терять сознание: стал задыхаться, в глазах помутнело. В указанное время к нам подбежал мл. сержант Хуснудинов Эльвизар, который оттеснил меня от Машурчака и заставил последнего отпустить От возможного убийства Константина спасло лишь вмешательство Хуснудинова — который, как следует из того же протокола, был свидетелем всех продолжительных издевательств Машурчака и заступился за Паненкова, лишь когда тот был уже на грани смерти.

У Константина оставался единственный шанс спасти свою жизнь — бежать.

«17 августа 2009 года, около 08 часов 30 минут, я, находился в строю, на разводе полка, где стоящий сзади меня Сергеев выражал свое недовольство тем, что ко мне приехали родители, угрожая мне применением насилия, если я расскажу родителям, что он меня избивал, нанес мне удар кулаком в область затылка, отчего я почувствовал сильную боль. Свидетелями данного инцидента был весь 3-й взвод, в котором я прохожу службу.

17 августа 2009 года, около 15 часов дня, я покинул территорию в/ч 32515 через КПП части, где меня по предварительной договоренности ждал отец. Отец посадил меня в его автомобиль, и мы уехали в сторону г. Петрозаводска, где я обратился в военный следственный отдел».

Несмотря на грамотно составленный следователем Протокол принятия устного заявления о преступлении, 31 августа 2009 года старший лейтенант юстиции А.А. Маслов вынес решение об отказе в возбуждении уголовного дела «за отсутствием события преступления».

Константин Паненков, воспользовавшись помощью своего отца — бывшего сотрудника милиции — и «Солдатских матерей Санкт-Петербурга», обжаловал это решение, и успешно: 5 октября 2009 года полковник юстиции Дубянский О.В. вынес Постановление об отмене незаконного и необоснованного отказа в возбуждении уголовного дела.

Казалось бы, после этого ВСО и карты в руки! Но Константин Паненков к тому времени уже демобилизовался, и ни сил, ни времени продолжать тяжбу у его семьи не было. А без их постоянного наблюдения дело, скорее всего, будет спущено на тормозах.

Следующий случай — дело Андрея Семенова — показывает, что безнаказанность никогда не остается без последствий.

Андрей был призван в армию, несмотря на то, что с трех лет страдает эпилепсией. Призванный в июне 2009 года, он прослужил всего два месяца. Приехавшие на церемонию принятия присяги родственники Андрея обнаружили, что он находится в ужасном положении — с первого дня после прибытия в часть парень ежедневно подвергается избиениям и вымогательству.

Вот что пишет в своей Объяснительной Александр, старший брат Андрея:

«Приехав к своему младшему брату на присягу, я заметил, что с ним что-то происходит. После длительных разговоров он рассказал мне, что ему нужны деньги для сержантов. 21 июля я подошел к сержанту Седых и обещал, что я сам переведу деньги на телефонный счет моего брата. Если я этого не сделаю, они пообещали применять силу. 25.08.2009 я также ночевал в казарме, где видел, как сержанты вымогают деньги и обещают применить силу к тому, кто расскажет обо всем, что происходит в роте, родным или близким, и им все равно, где и как ребята берут деньги, пусть хоть воруют, но они обязаны им их давать».

После присяги Андрей получил увольнительную на несколько дней. Косвенно родственники давно были в курсе его проблем:

он регулярно просил их класть деньги на разные счета мобильных телефонов. Теперь же он рассказал не только о вымогательствах, но и об избиениях. На семейном совете решили, что в часть (поселок Пакино Ковровского района Владимирской области) он не вернется, в связи с чем обратились с заявлениями в военную прокуратуру в Петербурге (семья живет в Ленобласти, в Гатчине).

Делом Андрея занялся следователь Юрий Томей, который, несмотря на просьбы семьи и свои предварительные заверения, заставил Семенова подписать согласие с возвращением во Владимирскую область: якобы там ему выберут для дальнейшего прохождения службы другую часть.

Семеновы стали спорить со следователем, на что тот им, как они уверяют, отвечал нецензурной бранью, так что в итоге маме Андрея, Людмиле Ильиничне, даже пришлось вызвать «скорую».

Эту историю Семеновы передали «Солдатским матерям», к которым обратились за помощью, а правозащитники в свою очередь сообщили в пресс-релизе журналистам. Новость о происшествии в прокуратуре была опубликована на сайте Конкретно.Ру.

Публикация стала поводом для обращения следователя Юрия Томея в суд за «опровержением порочащих военную систему сведений и за компенсацией морального вреда». Утверждение о том, что Томей якобы матерился при общении с Семеновыми, он посчитал для себя оскорбительным. От сайта и правозащитников следователь потребовал 154 тысячи рублей — по тысяче за каждый просмотр Интернет-страницы со статьей. На момент окончания работы над книгой судебное следствие продолжается, и чем окончится история, пока неизвестно.

Между тем, следствие по заявлению семьи Семеновых проводил майор юстиции Шевчук — по уже известной нам схеме: опросил тех, кого обвинял Андрей Семенов, и «установил», что «показания Семенова А.В. являются надуманными».

Из Постановления:

«Кроме того, принимая во внимание, что в действиях Семенова А.В. формально усматриваются признаки преступления, предусмотренного ст. 306 УК РФ (заведомо ложный донос. — А.Б.), однако учитывая то, что действия Семенова А.В. не повлекли наступления отрицательных последствий, в связи с чем в возбуждении уголовного дела в отношении него в совершении преступления, предусмотренного ст. 306 УК РФ, надлежит отказать за отсутствием в деянии состава преступления».

Вот так: Семеновым недвусмысленно намекнули, что если они продолжат жаловаться, то их самих могут привлечь за ложный донос. Как и предыдущие герои данной главы, после того, как Андрея комиссовали, они перестали добиваться справедливого возмездия.

На правозащитников и прессу в свою очередь через суд начали давить следователи ВСО. То есть структура, предназначенная для защиты граждан от произвола, выступила на стороне возможных преступников.

Смысл существования военной прокуратуры в том, чтоб пресекать нарушения закона в армии. Но из-за того, что обе эти структуры являются частью одной системы, произошло их сращение:

теперь прокуратура, напротив, все чаще защищает армейских преступников от справедливого гнева граждан России.

А неспособность представителей государства защищать своих граждан ведет не просто к безнаказанности преступлений, а к их провоцированию. Зная о своей безнаказанности, более того, чувствуя поддержку со стороны тех, кто по идее должен бы преследовать их по закону, армейские преступники не только ощущают себя, но и действительно становятся истинными хозяевами казарм.

– Насколько качественно, по-вашему, проведены следствия по делам Артема Доги, Константина Паненкова, Андрея Семенова?

– Согласно ст. 2, 3, 13 Конвенции о защите прав человека и основных свобод расследование по случаям нарушения права на жизнь, фактов применения пыток, бесчеловечного обращения, к которым могут относиться и армейские неуставные взаимоотношения, должно быть своевременным, тщательным и эффективным, также должен быть обеспечен доступ потерпевших к расследованию. С точки зрения Европейского суда по правам человека, доследственная проверка, по результатам которой может быть вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, также считается расследованием.

Указанные выше случаи являются ярким примером того, как Российская Федерация в лице военных следователей не исполняет положения Конвенции о защите прав человека и основных свобод, оставляя жертв в опасной ситуации, угрожающей их жизни и здоровью.

– Как именно в идеале надо проводить расследование таких дел?

— Учитывая специфику военной службы, должны применяться современные методики криминалистической тактики, а также современная криминалистическая техника, в частности, анонимное анкетирование военнослужащих, видеозаписи, специальные техники допроса. Также следует гарантировать жертвам преступлений и свидетелям государственную защиту в соответствии с Федеральным законом «О государственной защите потерпевших, свидетелей и иных участников уголовного судопроизводства».

Глава 3. Сопротивление Поддержка армейских преступников со стороны подавляющей части отцов-командиров, а также молчаливое, а иногда и деятельное одобрение их злодеяний военной прокуратурой, создают у жертв иллюзию, что эта машина непобедима. Что нет никакого смысла даже вступать в борьбу с ней, и надо подчиниться, перетерпеть… или встроиться, если есть возможность.

Но на деле оказывается, что достаточно лишь смелости и упорства — и тогда если не наказать виновных, то хотя бы спастись от их издевательств можно практически в любой ситуации.

К сожалению, примеры, когда люди вступали в противоборство с машиной армейской дедовщины, крайне редки. Но они встречаются — иногда люди способны действовать наперекор всему.

Владимир Дмитриев служил в Воздушно-десантных войсках под Омском с конца 2008 года.

Из заявления Елены Дмитриевой, мамы Владимира, в РОПО «Солдатские матери Санкт-Петербурга»:

«В первые месяцы нахождения в части мой сын был шокирован обстановкой. Со стороны офицеров, а также сержантского состава отношение к солдатам ужасное: постоянные унижения, оскорбления, избиения. Бьют по голове от ноги, от руки и бытовыми предметами — металлической лопатой. Ежедневные «прокачки» — и также после отбоя. Постоянно отбирали деньги, что я высылала сыну. Один из сержантов в марте месяце очередной раз потребовал, чтобы солдаты, получив деньги, не тратили ни копейки, потому что у другого сержанта скоро день рождения, и они собирают ему на сотовый телефон. За три месяца у моего сына украли в части три телефона.

7 марта я лично наблюдала такой факт: один майор, изрядно выпивший, проверял укладку парашютов; если ему не нравились какие-то моменты, он заставлял солдат отжиматься, при этом кого-то избивал от ноги по животу; солдаты падали на землю.

Одного из солдат он ударил так, что у него из носа пошла кровь.

Дойдя до моего сына, ему он также нанес сильные удары от ноги по голове, так что мой сын упал на землю. Зная, что происходит в части, офицеры никак не реагировали, сержанты продолжали издеваться.

Хотя 12 апреля 2009 года моего сына уже направили в медпункт полка (МПП), где поставили диагноз «пневмония», на его болезнь никакого внимания не обращали, его не лечили. Через три недели у него началось обострение, температура поднялась до градуса, только тогда его отправили в госпиталь.

У моего сына начались головные боли, нарушения сна, появилась неуверенность, нарушена психика. Я обратилась в омскую военную прокуратуру. Там мне объяснили, что есть два варианта: первый — я пишу заявление, после чего моего сына «чморят».

Второй — по-хорошему поговорить с полковником. Я поговорила с полковником, сына перевели в МПП. Но отношение к моему сыну кардинально изменилось. Отношение к нему стало еще хуже, прозвали «красным»… В армейский жаргон слово «красный» попало из тюремного — так называют тех, кого считают стукачами, сотрудничающими с начальством ради более спокойной и защищенной жизни, бывших сотрудников правоохранительных органов или просто людей, желающих жить по правилам, а не по понятиям. Но если в тюрьме «красный» действительно может получить за свое сотрудничество какую-то защиту, то в армии это клеймо означает лишь одно — путь на нижнюю ступень иерархии практически без возможности вернуться, а то и отсроченный смертный приговор.

Спасти Владимира могло только одно: немедленное вынужденное оставление части. Но сам он на это решиться уже не мог.

Из Заявления РОПО «Солдатские матери» в военную прокуратуру ЛенВО от 21.05.2009:

«Как сообщила Дмитриева Елена Васильевна, состояние здоровья Дмитриева В.А. существенно ухудшилось вследствие физического и психологического травмирования, Дмитриев В.А. стал раздражительным, появилось стабильное нарушение сна, отсутствует уверенность в себе, желает покончить жизнь самоубийством. Опасаясь за жизнь сына, Дмитриева Е.В. увезла сына в г.

Москву».

Владимир не был способен уже даже бороться за свою собственную жизнь. Ему казалось, что проще покончить с этим кошмаром одним простым усилием.

– Мама выкрала мальчика из части в Омске и повезла домой, в Питер, с пересадкой в Москве, — вспоминает Элла Полякова. — Билет в Омске купила на свой паспорт — поэтому ее и выследили.

В Москве прямо на вокзале их поджидали бойцы ОМОНа и местные ВДВ-шники. Сына вместе с мамой взяли в заложники — никаких законных оснований для задержания их не было, потому что в Омске Елена Васильевна написала заявление в прокуратуру — и привезли в знаменитую десантную часть в подмосковной Кубинке.

45-й отдельный гвардейский разведывательный полк ВДВ, расположенный в Кубинке, участвовал во всех боевых действиях последних лет, в которые была вовлечена Россия. Но настоящую славу приобрел после того, как генерал Владимир Шаманов, командующий ВДВ, направил спецназовцев из Кубинки в качестве мафиозных громил на завод «Спорттэк», который находится в сфере бизнес-интересов Шаманова. Два взвода десантников «блокировали» на заводе следователя по особо важным делам — то есть без каких-либо оснований силой не позволили ему провести на заводе обыск (см. «Генерал и Глыба», «Новая газета» № 104 от сентября 2009 года, http://www.novayagazeta.ru/data/2009/104/01.html).

– Маму с сыном продержали в заложниках, под охраной, не меньше недели, — рассказывает Элла Полякова. — В течение этого времени Елена Васильевна часто мне звонила, советовалась, и мы пытались оказать ей помощь: связались с руководством ВДВ.

В конце концов нам удалось договориться, что мальчика привезут в Псковскую ВДВ, чтобы затем отправить в госпиталь в Петербурге.

Но в Питер Владимиру пришлось ехать… через Омск: представители части, в которой он служил, приехали в Кубинку быстрее, чем подоспел приказ о переводе от начштаба ВДВ Виноградова.

И никакие разумные доводы не могли подействовать на военных:

Владимир, и так склонный к самоубийству, снова отправился в часть, в которой над ним так долго издевались. На сей раз маму брать с собой отказались.

К счастью, приказ о переводе таки добрался до Владимира Дмитриева, и его отправили в Псковскую дивизию ВДВ. Правда, как водится, на обследование военно-врачебной комиссии (ВВК) класть не спешили. А одна десантная часть… не хуже другой.

Из заявления Елены Дмитриевой в РОПО «Солдатские матери Санкт-Петербурга»:

«Так как мой сын недавно переболел пневмонией, при пробежке у него идет сильная одышка, на что сержант в очередной раз применял к нему физическую силу. Регулярно шли оскорбления и угрозы в его сторону: «Ты красный, тебе до дембеля не дожить».

18 мая 2009 года у моего сына был сильный нервный срыв. Объясняя мне, что больше не может терпеть издевательств, он говорил, что ему страшно идти в часть. Вставая утром, он не знал, проживет ли этот день. В тот же день вечером, когда он вернулся в казарму, сержант нанес моему сыну по голове от ноги несколько ударов, после чего у него начались головные боли, из носа периодически идет кровь».

В Омске у Владимира была попытка суицида, во Пскове он вновь стал думать об этом. Понимая, что сына надо спасать, Елена Васильевна уговорила отца помочь ей. Они приехали в Псков на его машине навестить сына.

– Это один из самых трагических моментов, — рассказывает Элла Полякова. — Мальчику дали увольнительную, они втроем сидели в машине.

«До Питера всего четыре часа, — говорил Владимир. — Поехали, я больше не могу здесь находиться». Елена Дмитриева звонила «Солдатским матерям», там неоднократно подтверждали: езжайте, напишете заявление в прокуратуру и положите сына в госпиталь.

– У отца, видимо, какой-то военный синдром, — объясняет себе Элла Михайловна. — В общем, он отказался ехать. Испугался, наверное.

Испугался? Вот только чего? Уголовной ответственности?

Очень маловероятно. Человек с маломальским жизненным опытом понимает, что вынужденное оставление части — это не побег из тюрьмы. А может, испугался нарушить правила системы иерархии? Тот, кто раз побывал в армии, если не пытался бороться с этой системой, впитывает ее кожей, всем своим существом — и потом ее же правилами руководствуется в гражданской жизни.

Сильный всегда прав! Отец не решился заступить за флажки даже ради жизни сына.

А значит, Владимир должен был вернуться в ад. Еще на целых две недели — столько времени понадобилось «Солдатским матерям», чтобы вновь «достать» руководство ВДВ. 4 июня 2009-го Владимира положили в госпиталь, к концу месяца комиссовали.

Мама билась за своего сына самоотверженно, героически. Билась, оставшись практически в одиночестве: Владимир не был способен помочь ей в деле собственного спасения, отец отказался совершить поступок. Билась, раз за разом терпя поражение: одна против толпы безразличных, жестоких и агрессивных рабов. Билась без надежды: единственное, что поддерживало ее — это голос в трубке, дающий советы из далекого города. Слишком мало, чтобы воодушевить.

– Мне очень нравилось с ней говорить, — вспоминает Элла Полякова. — Когда она звонила с вопросом или за советом, то всегда поражала меня логичностью и обдуманностью суждений — и это в тех стрессовых ситуациях, в которых она оказывалась!

Люди отличаются друг от друга: одни, когда их загоняют в угол, сдаются на милость победителя, другие начинают изо всех сил сопротивляться. Елена Васильевна — из бойцов. Из ничего, из одного собственного упорства она создала новую жизнь своему сыну.

Но как только давление ослабло — как только она смогла выйти из душного угла на свободный простор — силы для сопротивления иссякли.

В возбуждении уголовного дела по фактам, изложенным в заявлениях Елены Дмитриевой, как водится, отказано: «Проверка не нашла подтверждений». Обжаловать это решение она не стала.

Но существует и другой вид сопротивления. Сопротивление, идущее от ощущения собственной правоты — и неправоты преступников. От желания справедливости.

– Мой сын пошел в армию сам. Думал получить права, отслужить и работать водителем, — уверенно рассказывает Диана Гаврюкова, мама Павла Гаврюкова. — Мое мнение было, что армия мужчин закаляет. Сейчас я изменила это мнение.

Диана Алексеевна занимает ответственную должность на своей работе, она привыкла к тому, что ее мнение дорогого стоит;

она имеет гражданскую позицию и полагает, что с этой позицией должны считаться.

Павел ушел в армию 26 июня 2009 года. Меньше чем через месяц, 17 июля Диана Гаврюкова приехала к своему сыну в войсковую часть № 03051 в Кронштадте, чтобы посмотреть, как он даст воинскую присягу. Но, обнаружив, в каких чудовищных условиях живет ее ребенок, она ни секунды не сомневалась.

– Он сначала ничего не рассказывал, — говорит Диана Алексеевна. — Считает, что мужики должны все в себе таить. Но я поняла на присяге, что что-то не так: он замкнулся в себе, а глаза — как у испуганной лошади.

Мама написала в семь разных инстанций заявление на семи машинописных страницах, подробно описывая все, чему стала свидетелем сама, и что ей удалось вытащить из Павла. Каждый абзац, каждая строчка передают ее невероятное возмущение — и вызывают возмущение у читателя.

Из Заявления Дианы Гаврюковой в военную прокуратуру ЛенВО от 11.08.2009:

«Мой сын столкнулся с бесчеловечным и унижающим достоинство обращением к молодым военнослужащим-новобранцам.

«Воспитание» новобранцев возложено на старослужащих срочной службы. В «воспитание» входят изматывающие физические упражнения до полного физического изнеможения, ежедневные наряды по «прополке» травы в лесном массиве части, ежедневное 12-часовое и более маразматическое подметание асфальтового покрытия части, разгон луж и другое. «Воспитание»

проходит в течение всего дня, а также в ночное время после отбоя. Отдыхать новобранцу здесь не положено по «Дедовскому Уставу».

Привезенные мною в день присяги 10 пар носков отобрали деды.

Отобрали все: конфеты, мыло с зубной пастой, бритвенные принадлежности и даже туалетную бумагу. В части нет туалетной бумаги, ПОЗОР!

Пользоваться шампунями в бане могут только старослужащие, я спрашиваю сына, почему? Ответ — нам ЕЩЕ не положено.

Постоянные умоляющие просьбы сына положить денег на незнакомые мне номера мобильных телефонов, причем суммы немалые, 250–300 рублей каждый раз, сделать срочные денежные переводы (сделала на 800 рублей). (Копии квитанций прилагаю.) Ночная жизнь в части бурлит, спать нашим детям приходится урывками. Кроме изматывающих ночных физических упражнений, старослужащие в 2 часа ночи ежедневно заставляют наших ребят стирать и подшивать воротнички себе и им. Делать это вечером «не положено» по «Дедовскому Уставу».

Кормят очень плохо. При том, что в части есть своя свиноферма, мяса ребята практически не видят. Зато питание дедов в части на высшем уровне. Раздельное питание: у них отдельный стол.

После третьего месяца службы происходит ослабление вымогательств, только после того, как будет произведена денежная выплата дедам в размере 4 тысяч рублей (установленный в части тариф) и произведена церемония «посвящения» (12 ударов — разовая порка пряжкой от ремня по голым ягодицам). После этого ты считаешься «свояком», можешь, по «Дедовскому Уставу»

расстегнуть пуговицу на кителе и расслабить туго затянутый ремень. Можно получать посылки, пользоваться шампунями и туалетной бумагой.

В части есть еще изгои — молодые солдаты, чьи матери пытались разобраться с беспределом, творящимся в части. С изгоями по «Дедовскому Уставу» запрещено общаться. Они считаются «низшей кастой». Эта часть сравнима с колонией строгого режима, где вся иерархия выстроена по уголовным «понятиям»!!!

Мотивировка дедов здесь всегда одна: мы собирали деньги, над нами издевались, наша задача — научить вас, чтобы вы также эту систему применили на практике и передали дальше, как «переходящее Красное знамя».

И это только часть того, что мы могли с родителями узнать от наших детей. Все рассказывать они нам боятся, с ними на постоянной основе ведутся профилактические «беседы» с применением угроз о запрете докладывать родителям, что творится в В части, где служил Павел, оказалось еще несколько срочников, как и он сам, из города Великие Луки. Он рассказал об этом Диане Алексеевне, и та смогла найти мам этих парней. Сначала их собралось трое, потом пятеро, все написали заявления — примерно об одном и том же. Результатом стало возбуждение уголовных дел против пяти человек.

Чем закончится история, неизвестно, но уверенности и настойчивости Диане Гаврюковой не занимать.

А сын ее, как и еще четверо его великолукских товарищей по несчастью, дослуживают в Пушкине, где условия не в пример лучше.

– Все по Уставу — воинскому, а не «дедовскому», — радуется Диана Алексеевна. — Их прикомандировали туда — теперь уж пускай дослужат.

Вроде бы все кончилось хорошо? Вот только ничего не кончилось. После двух месяцев кошмара в Кронштадте Павлу явно требуется реабилитация. Он не жалуется: «мужчины все должны держать в себе». Но каждую ночь ходит и разговаривает во сне.

Случай Дианы Гаврюковой и ее четырех товарок — практически уникальный. Редко когда матерям удается объединиться в защиту своих сыновей. Для этого необходимо совпадение сразу нескольких обстоятельств. Во-первых, в один призыв в одну неблагополучную часть должно попасть сразу несколько человек из одного небольшого населенного пункта (если город будет большой, матери вряд ли станут искать друг друга). Затем, этот город должен располагаться недалеко от места службы (из Великих Лук в Кронштадт легко можно доехать за день) — тогда все эти матери имеют непосредственную возможность регулярно наблюдать плачевное состояние своих детей, а это необходимое условие для того, чтобы решиться действовать. Наконец, среди них должен быть такой «мотор», как Диана Гаврюкова.

Елена Дмитриева думала лишь об одном — как защитить своего сына, родного ей человека; Диана Гаврюкова же хотела восстановить справедливость, как она ее понимает. Они шли одной дорогой, но к разным целям — поэтому и «финиши» у них разные: Дмитриева добилась, чтобы ее сына, тяжело заболевшего в армии, — комиссовали. А Гаврюкова — хотя ее Павел также переносил заболевания «на ногах», как и Владимир Дмитриев, подвергался жестоким пыткам и подорвал здоровье, добилась того, что было главным для нее — возбуждения уголовных дел. Сын же, по ее представлениям о справедливости, должен служить — но только «по правилам». И будет служить до конца.

Однако обе матери, хоть и такие разные, сходны в одном: сила их духа такова, что они не пасуют перед самыми жуткими опасностями и готовы бороться. Но может ли сопротивляться уничтожающей все человеческое в людях машине тот, кто не наделен столь пламенным даром?

Михаил Агапов служил в той же Псковской дивизии ВДВ, в которой «доживал» свои армейские деньки Владимир Дмитриев — причем в то же самое время.

В отличие от двух предыдущих парней, Агапову ни за что бы не выбраться, если бы он не решился помочь себе сам. Михаил вынужденно оставил часть и сам писал свою Объяснительную записку.

Из Объяснительной Михаила Агапова от 21.08.2009:

«Меня со дня призыва избивали, отбирали деньги, телефоны.

Сержант Коротков бил молотком, по шее ремнем. Обещал, если не привезу ему 2000 рублей, выбить зубы.

После перевода в инженерно-саперную роту начались страшные побои. После избиения в область головы у меня ухудшилась память, в глазах стала появляться рябь, головокружение, тошнота и боязнь высоты. Не давали спать ночами.

Выбил мне зуб младший сержант Удальцов, бил головой об стену, прыгал в берцах мне по спине. Угрожал убить и сказать родителям, что я разбился с парашютом.

Сержанты неоднократно приводили проституток в казарму, строили нас, вновь прибывших, и на их глазах издевались, глумились до утра.

Во время прыжка из самолета ударился головой о борт, на время потерял сознание, после чего стало тяжело дышать, часто тошнит без причины, закладывает уши. В госпитале проверили только «на глаз», сказали: ничего у тебя нет, все нормально.

На данный момент морально подавленное состояние, начал бояться людей. По телу постоянно в течение двух месяцев лезут фурункулы, сводит ноги в коленях».

– Родители, приезжавшие навещать сына, видели его с фингалами: бабушка, мама, папа — и лишь сетовали, не догадались его забрать, — возмущается Элла Полякова. — Только когда он сам убежал, они привели его к нам.

21 августа 2009 года Михаил оказался в «Солдатских матерях», в тот же день его успели показать гражданским и военным врачам.

Заключение кандидата медицинских наук Ольги Гордон:

«Декомпенсация тревожной личности, проявляется выраженными аффективными нарушениями (страх, аффективные вспышки, навязчивые мысли). Нуждается в активном лечении у психотерапевта».

Тяжелый день 21 августа шел к концу, Михаил был готов к госпитализации. Но самое интересное только начиналось… – Около десяти вечера мама мальчика вдруг сказала мне, что у них дома сидят военные! — вспоминает Элла Полякова.

Оказывается, как только Михаил сбежал из части, «поисковая группа» в составе двух офицеров нагрянула к нему домой, в Петербург. Мать не только открыла им дверь, но и ничего не посмела возразить, когда ей заявили, что в квартире теперь будет засада.

Военные запаслись чипсами и сели перед телевизором, а тем временем маме позвонил сын. Из Пскова он добрался до Плюссы и просил забрать его. Мама выбежала на улицу, схватила такси и поехала за ним. Офицеры ВДВ-шники знали, куда она поехала — и приказали привезти парня к ним в лапы, даже не поднявшись с дивана. «Принесите-ка мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю», — сказал Тараканище. Но мама Михаила Агапова, хоть и задрожала, нашла в себе силы не падать в обморок.

Встретившись с сыном в Плюссе, она наконец решилась пойти наперекор наглости и силе и, созвонившись с отцом (он как раз возвращался из междугородной командировки), привезла сына к правозащитникам.

И вот, в десять вечера 21 августа 2009 года, оказалось, что квартира Агапова оккупирована.

– Мы решили ехать снимать осаду, — рассказывает Элла Михайловна. — Я, отец мальчика и еще один волонтер. Сначала готовили различные ролевые варианты — собирались ломать комедию, что мы родственники из другого города. Но, как только я разобралась в ситуации, поняла: можно действовать. И сразу выложила карты на стол. Представилась, со всеми регалиями, записала их фамилии и спрашиваю: «Вы понимаете, что захватили квартиру? Соображаете, чем это грозит с точки зрения Уголовного кодекса?» Они сразу понурились: «Куда же, — говорят, — мы пойдем, на ночь глядя?» Но, честно говоря, никакой жалости к ним я не испытывала. Предупредила только, чтобы подготовили Мише документы на госпитализацию.

Осада была снята. Правда, потом военные еще предпринимали попытки захватить Агапова, но от них удавалось отбиться.

Михаил в конце концов был госпитализирован и комиссован.

А его мама стала одним из волонтеров РОПО «Солдатские матери Санкт-Петербурга»: у нее дома останавливаются иногородние родители, приезжающие, чтобы помочь своим сыновьям.

Если в двух первых историях поведение матерей было в большей степени естественным для них — что отнюдь не умаляет ни их подвиг, ни перенесенные ими страдания, — то родителям Агапова нужно было еще и преодолеть себя. Поэтому в какой-то мере им пришлось тяжелее, чем Елене Дмитриевой и Диане Гаврюковой.

И закономерным итогом стало то, что, один раз перестроив свое сознание, они в итоге переменили и свою жизнь, свое мировоззрение. Они преодолели свой страх — тот, который не позволил отцу Владимира Дмитриева забрать сына из Псковской дивизии и привезти его в Петербург. Страх, который как раз и культивирует такой могущественный институт, как армия, — страх раба перед своим господином.

Очень важна для них была помощь со стороны — ведь им пришлось переступить через собственные представления о том, что правильно, а что нет. В таких случаях моральная поддержка просто необходима. Но никакие правозащитники не смогли бы помочь Михаилу, если бы родители не решили бороться за него: инициатором сопротивления злу может быть только сам пострадавший, как бы тяжело это ни было.

История семьи Парамоновых перекликается с историей Агаповых — правда, в ней столько трагических поворотов, что ее можно спутать с сюжетом авантюрного романа.

Евгения Парамонова призвали 21 июня 2004 года из Ухты, он отправился служить в пос. Лебяжье Ленинградской области.

– Лебяжье «держали дагестанцы», — рассказывает Евгений. — Говорили, что бандиты платят по 10 тысяч рублей, чтобы попасть в эту часть — и это было неплохое капиталовложение, потому что они легко «отбивали» эти деньги. Они отбирали посылки и денежные переводы, занимались еще бог знает какими темными делами.

Офицеры тоже не отставали: требовали взятки за каждый отгул.

Евгений прошел через издевательства и избиения — обычный набор для российского призывника. Выдержал четыре месяца, а потом решил, что с него хватит.

– Я просто вышел за ворота, сел на электричку и поехал домой.

Когда добрался до Ухты, решил съездить в Сыктывкар, чтобы написать заявление в военную прокуратуру.

Но на объяснения Евгения никто внимания не обратил: проведенная проверка показала, что «факты подтверждения не нашли».

У бегунка Парамонова не было никакой поддержки, про «Солдатских матерей» он и не слышал — поэтому и отбиться возможности не было.

Ему вменили ст. 337, ч. 1 и 3 УК: «Самовольное оставление части или места службы» и присудили 1 год и 3 месяца условно с испытательным сроком в 1 год.

– Я просил по крайней мере не отправлять меня в ту же часть:

меня же там убьют! Мне типа посочувствовали, но, говорят, ничем не можем помочь: Лебяжье — это Внутренние войска, а не Вооруженные силы, так что ты не нам принадлежишь.

И беглый раб отправился назад, к своим «хозяевам». К счастью, поначалу Евгению везло: майор Черепянский поставил его на должность каптерщика, и Парамонов целый месяц практически не покидал своей персональной каморки. Но потом его отправили ни стрельбище в Лемболово, где он встретился со своим бывшим комбатом, майором Алиевым.

– У меня пропал сотовый телефон, который я обнаружил у Алиева. Я потребовал вернуть мобильник, меня избили, сломали нос. И сказали, что я должен достать еще один телефон — потому что Алиев якобы «пострадал» из-за моего бегства. И я решил, что смысла там оставаться нет.

10 июня 2005 года Евгений второй раз сбегает из части и снова возвращается домой. Но там его вскоре находят военные, отвозят в Сыктывкар и сажают на гауптвахту.

– Там я познакомился с капитаном Мозговым. Во время досмотра он нашел у меня телефон, хотел отнять — тогда я потребовал опись изъятого. И эту опись я получил — правда, перед этим меня били дубинками минут пятнадцать. Кстати, до сих пор не понимаю, почему в конце концов они ее мне дали.

На этот раз никакого суда не было: из Лебяжьего приехали двое сопровождающих, которые в наручниках доставили Евгения назад в часть в обычном пассажирском поезде.

В Лебяжьем Парамонова поместили в камеру для временно задержанных военнослужащих.

– Вообще-то в ней можно сидеть максимум сутки, потому что там кормежка не предусмотрена. Но меня запихнули туда на месяц. Раз в три дня пацаны из караула давали еду — от себя отрывали. Кстати, со мной сидел еще один такой же паренек. Чтоб ходить в туалет, пришлось выломать две двери.

Наконец Евгения выпустили и направили в ту же роту, из которой он дважды бежал. Три месяца он провел в казарме. А потом его неожиданно повезли в военную прокуратуру.

– Меня допрашивал старший лейтенант Сенчук. Сказал, что те три месяца, что я уже служу, я у них значусь в федеральном розыке. И потребовал взятку — сумма дошла до трех тысяч долларов, — чтобы не возбуждать против меня дело. Но я отказался платить, и меня отправили назад в часть.

Позже Евгений лег в госпиталь, где сдружился с одним скользким типом.

– Он украл мобильник, и пострадавшие заявили в милицию.

Ему нужно было куда-то деть телефон, и тогда я сказал: «Отдай мне!» Позарился на чужое. Но и получил по заслугам. На допросе он сказал, что это я украл.

Мобильник при обыске палаты нашли в тумбочке Парамонова. Из госпиталя парень отправился в военную прокуратуру.

– Бесплатный адвокат сказал, что, если я заплачу 5 тысяч долларов, то меня «отмажут». Родители решили платить: передали три из них. Две тысячи — адвокату, еще одну — Сенчуку. Но потом сумма начала неожиданно расти. Адвокат сказал, что, раз я был ранее условно осужден и не отгулял испытательный срок, то нужно семь, а потом и десять тысяч, но при этом меня в любом случае ждут два года дисциплинарного батальона.

27 декабря 2005 года Евгений снова сбегает, на сей раз из части при военной прокуратуре на ул. Якубовича в Петербурге. И снова возвращается в Ухту, где наконец обращается за помощью в местный Комитет солдатских матерей.

– Я описывал им все дела по взяткам, и потом они писали в Генпрокуратуру. И на следствии рассказывал об этом. Но «проверка не подтвердила», и в уголовном деле против вымогателей отказали.

При помощи «Солдатских матерей» Евгений наконец-то лег на обследование ВВК в госпиталь в Воркуте, но его не комиссовали.

– У меня нашли язву, но перед окончательным заключением ВВК справка об этом пропала… За Парамоновым снова приехали конвоиры из Лебяжьего — но на этот раз он сбежал из поезда на станции Ухта. На сей раз, чтобы покончить со службой в армии, он с мамой Лидией отправляется в Петербург, где они обращаются за помощью в РОПО «Солдатские матери». По совету Эллы Поляковой, Евгений обследуется в Институте им. Бехтерева, где у него находят ряд заболеваний, его кладут на ВВК в 442-й госпиталь в Петербурге и… ничего не подтверждают.

– Это был уже август 2006 года. Вместо того чтобы комиссовать, меня взяли под стражу. Сначала сутки на гауптвахте — а потом в «Кресты».

За кражу мобильника (кстати, подельник Шубин в этом деле шел как свидетель) и 6 эпизодов оставления части Парамонову дали 5 лет общего режима.

2 июля 2009 года он освободился условно-досрочно, отсидев 2 года и 7 месяцев в колонии общего режима.

– Как-то у меня брало интервью финское телевидение, спрашивали, что лучше: служить в армии или сидеть в тюрьме. В армии нас ничему не учили: я ничего не знаю ни по огневой, ни по тактической подготовке. Единственное оружие — лопата, чтобы делать раскопы на территории, да еще травку выщипывали. По-моему, в тюрьме лучше: там больше порядка, больше уважения к человеку со стороны администрации, чем в армии. То есть в какой-то степени мне это пошло на пользу: если хочешь что-то ценить, надо сначала это потерять. С другой стороны, пока я был в тюрьме, умер мой отец… Но вообще-то лучше — ни туда, ни туда не попадать.

Сейчас я рассчитываю жить дальше, работаю у себя в Ухте в «Строймаркете». Хочу перебраться в Петербург, получить высшее юридическое образование, — планирует Евгений. — Мне пришлось столкнуться с ситуацией, оказаться в которой никому не пожелаешь, и приходилось себя защищать. Думаю, что смогу помогать другим людям, попадающим в такую же беду.

Мама Евгения, Лидия Парамонова, как приехала в Петербург в 2006 году, так здесь и осталась: с тех пор она работает в «Солдатских матерях», стала правозащитником. Столкновение с армией изменило их жизнь полностью. И в конце концов, все закончилось не так плохо, как могло бы.

Но вот вопрос: пришлось бы им проходить через все это, если бы они вовремя получили помощь: внимание, поддержку, просто хороший совет?

– Имели ли право десантники захватывать Дмитриевых? Как можно квалифицировать взятие их «в заложники»?

– В настоящее время такой порядок предусмотрен ст. 51, Дисциплинарного устава Вооруженных сил РФ.

Ст. 51 гласит: «В целях пресечения дисциплинарного проступка к военнослужащему могут быть применены следующие меры обеспечения производства по материалам о дисциплинарном проступке: доставление; задержание; личный досмотр…»

Ст. 79: «При нарушении младшим военнослужащим в присутствии старшего военнослужащего воинской дисциплины старший военнослужащий обязан сделать младшему военнослужащему напоминание и, если оно не возымеет действия, может применить другие установленные общевоинскими уставами меры, вплоть до доставления его в военную комендатуру гарнизона».

Вместе с тем, указанные нормы вступают в коллизию с другими нормативно-правовыми актами, так, сложная юридическая ситуация образуется при оставлении военнослужащим войсковой части в состоянии крайней необходимости, в этом случае оставление войсковой части дисциплинарным проступком не является.

Кроме того, при задержании военнослужащих другими военнослужащими, как правило, в нарушение закона не составляются протоколы о задержании или доставлении, что позволяет признать указанные действия незаконными и подпадающими под ст. 286 УК РФ. То же самое в полной мере касается задержания военнослужащими гражданских лиц.

– Каковы судебные перспективы дела Гаврюковых?

— Ожидается вынесение обвинительного приговора, однако следствие всячески препятствует допуску специалистов нашей организации к участию в деле в качестве представителей потерпевших.

– Почему Парамонов получил сроки за 6 оставлений части, хотя, очевидно, имел на это законные основания — в частности, реальную угрозу жизни и здоровью?

– По поводу его заявления об угрозе жизни и здоровью было вынесено постановление об отказе в возбуждении уголовного дела, что является для суда допустимым доказательством отвергнуть объяснения подсудимого о том, что он подвергался насилию.

Глава 4. Содействие Человеческая психология, а следом за ней и человеческое общество подвержены законам, которые кажутся странными при холодном аналитическом взгляде на них. Например, как объяснить, что два человека, выступающие против армейского беспредела в паре, оказываются втрое, вчетверо сильнее, чем они же, действующие поодиночке? Неужели привыкшим к собственной безнаказанности военным настолько сложнее дать отпор двоим безоружным людям, а не одному? Однако факт этот не раз отмечали «Солдатские матери»: группа поддержки за спиной того, кто добивается соблюдения своих прав, способна оказать на оппонентов просто магический эффект.

Например, посещать военкомат правозащитники советуют призывникам только при поддержке семьи и знакомых, чтобы предотвратить возможные незаконные действия — особенно если ситуация подозрительная или напряженная. В таком случае куда меньше вероятность, что сотрудники комиссариата «потеряют»

какую-нибудь важную справку или дадут ложное заключение о состоянии здоровья призывника.

Может показаться, что это из-за возможности дать показания в суде: если факт нарушения закона могут подтвердить двое, а тем более трое свидетелей, заявление выглядит во много раз убедительнее. Но какое значение это имеет при тотальном разложении судебной системы и надзорного аппарата? Не говоря уже о том, что армейские преступники всегда могут организовать показания десятков подвластных им солдат-рабов, которые численно перевесят любые свидетельства правозащитников.

Всепоглощающая ложь — главный принцип, на котором строится коррупционная армейская машина. Ложь — это цемент, соединяющий вместе отдельные сегменты корпорации. Но ложь, словно Тень в одноименной пьесе Шварца, сморщивается и иссякает, стоит сказать ей: «Знай свое место», — пусть часто лишь на время… И чем больше свидетелей говорят: «А король-то голый!» — тем меньше веры остается у преступников в собственную правоту.

Только самые искушенные обманщики могут продолжать лгать, даже когда свидетелями их лжи становится множество людей.

Почему? Наверное, причина в природе человека. Люди объективно существуют в реальном мире, и поэтому в каком-то смысле являются его заложниками: из-за этого правда и ложь в человеческом споре выступают как неравноценные противники. И это в какой-то мере даже иррационально, потому что слова правды, сказанные физически слабыми и не наделенными властью людьми, могут оказаться сильнее бандитских «понятий» могущественнейшей корпорации — например, такой, какой является российская армия.

Для этого и нужно любой стране гражданское общество: сомневаться, видеть правду позади водопадов лжи и говорить все, как есть! И, как ни странно, даже в России, где на мнение людей власти привыкли не обращать внимания, это действует.

Чудесный пример того, как гражданское общество преодолело иммунную систему корпоративной круговой поруки — история Дмитрия Федосеева.

Из статьи «Верховному, про дедовщину» Татьяны Вольтской, сайт радио «Свобода», 28 сентября 2009 года (http://www.

svobodanews.ru/content/article/1838415.html):

«Дмитрий Федосеев, служивший в Сосновом Бору, в середине сентября попал в местную больницу. Врачи обнаружили у него внутреннее кровотечение: в селезенке скопилось четыре литра крови. Врачи с трудом спасли ему жизнь, удалив селезенку.

Специалисты уверены, что все эти повреждения — результат избиения. По этому факту возбуждено уголовное дело».

Случай Федосеева получил некоторое освещение в СМИ.

Интерес у медиа он вызвал по двум причинам. Во-первых, часть Внутренних войск, в которой был избит Дмитрий, занимается охраной атомной электростанции в Сосновом Бору под СанктПетербургом. Из-за того что среди охранников столь важного для безопасности всей Европы объекта процветает дедовщина, чувствуешь себя неуютно… Во-вторых, необычным оказался путь информации об избиении военнослужащего на страницы изданий и даже в эфир 5-го канала и 100ТВ. Толчком для медиа стал сбор подписей в Интернете.

Из Обращения к президенту Дмитрию Медведеву, под которым люди ставили свои подписи, размещенного 25 сентября года на сайте http://www.sborgolosov.ru:

«После того как родители предали огласке это происшествие и написали заявление о возбуждении уголовного дела, на молодого человека и родителей стало оказываться давление: Дмитрия собрались переводить в некий военный госпиталь, в палату к нему стали с завидным постоянством приходить какие-то неизвестные родителям люди. Излишне говорить, что из самой войсковой части никаких сообщений и заявлений о происшествии никуда не поступало!