«Руководитель научного проекта академик РАН Н.П. Шмелев Редакционная коллегия страновой серии Института Европы РАН: акад. РАН Н.П.Шмелев (председатель), к.э.н. В.П. Белов, д.полит.н. Ал.А. Громыко, Чрезвычайный и ...»

Этот термин применяется к таким престижным высшим учебным заведениям, как Политехническая школа (имеющая статус военно-инженерной академии), Центральная, Горная, Мостодорожная, Высшая нормальная (готовящая научно-преподавательские кадры), наконец, парижский Институт политических наук и Национальная школа администрации (ЭНА). Для подготовки к конкурсным экзаменам к ним необходимы один-два дополнительных года обучения на специальных курсах, что материально весьма накладно.

В результате в мае–июне 1968 г. страна пережила острый социально-политический кризис, когда за выступлениями учащейся молодежи последовали массовые забастовки рабочих и служащих. Правительство вынуждено было разработать новую реформу, допустившую студентов к участию в управлении делами университета.

Если социально-экономические и политические последствия «студенческой революции» 1968 г. были совершенно несопоставимы с Великой французской революцией 1789 г., то в области отношений между поколениями такое сравнение не выглядит так уж неуместным:

в обоих случаях под вопросом оказались обветшалые патриархальноавторитарные устои семьи, школы, предприятия, администрации.

Характерной особенностью событий мая 1968 г. было то, что часть студенчества пыталась не только отстоять свои собственные интересы, но и рассматривала их как часть более широкой борьбы за новое общество, основанное на самоуправлении. Ультралевое крыло студенческого движения вообще пыталось поставить в центр борьбы за модернизацию французского общества проблемы образования на основе принципа равенства шансов, но без какого-либо успеха.

Результатом оказался раскол главного профобъединения учащихся высшей школы — Национального союза студентов Франции (ЮНЕФ), близкого к левым партиям — коммунистам и социалистам. Крайне левый фланг студенческого движения заняли идейные наследники мая 1968 г. — троцкисты, анархисты, антиглобалисты; крайне правый — ультранационалисты неофашистского толка (ГЮД).

Численность учащихся во Франции в 1970–2003 гг., (тыс. человек) Высшая школа Источник: Marsielle J. La guerre des deux France. Paris, 2005. Р. 41.

На протяжении последней четверти ХХ и в начале XXI в. во французской школе сложилась парадоксальная ситуация — образовательный уровень молодежи стремительно повышался, тогда как реализация полученных ею знаний в реальной жизни становилась все более проблематичной.

Если в 1973 г. число лицеистов, успешно сдавших единый госэкзамен и получивших диплом бакалавра, составило 191 239 — 22,5% поколения, родившегося в 1955 г., то в 2001 г. их было уже почти полмиллиона — 499 228, т.е. 66% поколения, родившегося в 1983 г. Доля молодых французов, имевших право на поступление в университет, выросла за это время с одной пятой до почти двух третей. Общая численность учащихся всех ступеней выросла сравнительно немного (с 12,8 до 14 млн., т.е. на 8%), тогда как соотношение между изменилось кардинально (см. табл. 3.1).

В 1977 г. 28% молодых людей оканчивали ту или иную школу, не получив никакого диплома, несколько менее трети (30%) имели свидетельство о среднем или профессиональном образовании (САР), 11% — бакалавра, 9% — университетский диплом. Четверть века спустя среднее образование уже имели почти все 18-летние французы, а 38% из них — диплом об окончании первой ступени высшей школы (лицензиата).

По уровню образования населения Франция в основном наверстала отставание от других государств сравнимого уровня развития, которое сохранялось после Второй мировой войны вплоть до конца 60-х годов. Если среди поколения, уходящего на пенсию с 2000 г., только 52% мужчин и 40% женщин имеют среднее и высшее образование, что на треть ниже, чем в Германии и США, то среди следующего поколения — уже 78% для обоих полов. Это всего на 11% меньше, чем у немцев, американцев и японцев, но выше, чем у англичан (70 против 65%) или итальянцев (60 против 55%)1.

Между тем с начала 70-х годов обстановка в мире, в том числе во Франции, резко изменилась. Послевоенная полоса так называемого славного тридцатилетия быстрых темпов экономического роста и полной занятости на основе восстановления и реконструкции страны подошла к концу, сменившись столь же длительным периодом коренной структурной перестройки экономики при хронической массовой безработице. Она особенно болезненно затронула молодежь: если в начале XXI в. каждый десятый француз трудоспособного возраста ищет работу более года, то среди молодых людей 18–24 лет это удел уже каждого четвертого.

В таких условиях все попытки правящих кругов найти выход из тупика путем очередной реформы системы образования, особенно высшего, наталкивались на жесткий отпор учащейся молодежи. Так, намерение правительства Жака Ширака вновь приступить в 1986 г.

к университетской реформе, начатой в конце 60-х годов, закончилось полным фиаско ввиду решительного отпора студентов, собравших в декабре в Париже более миллиона участников движения протеста.

Хотя демонстранты не выдвигали требований, выходящих за рамки собственных интересов, возникла реальная угроза повторения майских событий 1968 г.1, особенно после случайной смерти (от сердечного приступа) студента — алжирца по происхождению, убегавшего от полиции. Очередное отступление властей помогло им избежать подобной опасности, хотя вслед за студентами в борьбу за свои права вступили работники транспорта и ряда других отраслей. Проблема университетской реформы стала головной болью всех последующих правительств Франции.

';

К началу 80-х годов, когда был реализован закон о продлении обязательного обучения до 16 лет, коллеж (неполная средняя школа) стал общедоступным и начал, вслед за начальной школой, в свою очередь, терять значение «социального лифта», поскольку развитие науки и техники продолжало поднимать планку минимально необходимых для успешной карьеры знаний, девальвируя выдаваемый коллежами сертификаты. В результате основная часть молодежи стала продолжать обучение уже в лицеях (полные средние школы для учащихся 16–18 лет), охват которыми соответствующего возрастного контингента, не превышавший в начале ХХ в. 7–8%, достиг 90%2. Фактически лицеи становятся такими же общедоступными заведениями, что и коллежи, хотя остаются необязательными. Если учесть, что образоСм :. Assouline D.,. Zappie S.. Notre. printemps. en. hivers:. le. mouvement. tudiant. de.

dcembre.1986.Paris,. 2.См :.Auduc J.L..L’cole.en.France.Paris:.E’ditions.Nathan,.2004.P. 84 Часть I. Земля и люди вание в сегодняшней Франции начинается с посещения «материнских школ» типа детских садов — учебно-воспитательных учреждений, через которые в последние десятилетия проходят 99–100% детей от 3 до 6 лет, то довузовским образованием охвачено 12,5 млн. человек, а общая продолжительность обучения достигает 15 лет.

Своеобразным переходным мостиком между средней и высшей ступенью образования с начала XIX в. является степень бакалавра, которая не только свидетельствует об успешном окончании полной средней школы, но и, как уже отмечалось, дает право продолжать учебу в университете без вступительных экзаменов, являясь, таким образом, некоторым аналогом единого государственного экзамена (ЕГЭ).

С конца XIX в. доля обладателей этой степени среди молодежи того же возраста существенно изменилась: в 1880 г. она составляла 1%, в 1936 г. — 2,7, в 1970 г. — 20, в 1989 г. — 36, в 1995 г. — 63, в 2003 г. — 62,6%, предваряя собой рост студенчества, которое сегодня составляет 1,5 млн. человек, или больше половины всей молодежи с 19 до 25 лет.

Тем не менее далеко не все лицеисты выдерживают выпускные экзамены на степень бакалавра — в 2003 г. успех сопутствовал 80% экзаменовавшихся. Слабая подготовка — одна из причин, по которой с середины 90-х годов рост получающих «бак» остановился и даже обнаружил тенденцию к движению вспять. Тревожным сигналом явились результаты проверок уровня простой грамотности — немалая часть молодых людей с начальным и даже неполным средним образованием не могла объяснить содержания прочитанного текста.

Пришедшая к власти в 1981 г. соцпартия, значительная часть кадров которой принадлежала к поколению «бэби-бума», активно участвовала в событиях 1968 г. и к тому же зачастую являлась преподавателями средней и высшей школы, обещала реализовать идеи «красного мая», в частности обеспечить равный доступ всех ко всем ступеням образования. В 1985 г. они выдвинули лозунг довести к 2000 г. численность бакалавров до 80% молодежи соответствующего возраста, подкрепив его рядом мер материального порядка. Социологи полагали, что в условиях обострившейся экономической и социальной нестабильности это позволит сократить массовую безработицу среди молодежи и даст детям «из народа» реальный шанс на социальное выдвижение.

Сначала могло казаться, что «процесс пошел»: удлинение сроков обучения несколько разрядило рынок труда. Но, по мере того как в лицеи стало поступать все больше детей из наименее обеспеченных слоев, в особенности иммигрантов из бедных пригородов, он все больше пробуксовывал. Как показали результаты исследования, проведенного социологом Стефаном Бо, на пути к обучению таких детей в лицеях возникал ряд объективных преград. Практически всем отважившимся продолжать обучение, приходилось круто менять образ жизни: после расположенных недалеко от дома начальной школы и коллежа с их привычной обстановкой, учителями и школьными друзьями из соседних домов приходилось совершать долгие утомительные поездки на автобусе в лицей, где все иначе — незнакомая обстановка, другие требования, а вместо друзей зачастую настороженные или косые взгляды одноклассников, у которых иная манера говорить и одеваться. А дома далеко не лучшие условия для занятий, даже если родители стараются делать все, чтобы их сын или дочь смогли увидеть в жизни что-то лучшее, чем имеют сами родители1.

Справиться с такими проблемами оказалось под силу далеко не каждому. Многие, оказавшись в числе отстающих или неуспевающих, бросали учебу. Но и те, кому удалось получить заветный «бак» и поступить в университет, зачастую могут одолеть лишь первый цикл. Выдержать конкуренцию в учебе, а затем на рынке труда с теми, кто уже в начальной школе имел лучшие условия, нелегко. Упомянутый выше «мятеж предместий» — волна насилия, прокатившаяся осенью 2005 г.

по иммигрантским пригородам Франции — наглядно подтвердил это.

С формированием во Франции постиндустриального общества диплом бакалавра во многом утратил свою самоценность, сохранив, однако, роль обязательного переходного звена к высшему образованию, которое, в свою очередь, становится все более массовым с тенденцией когда-нибудь превратиться во всеобщее. Наконец, далеко не всякий диплом о высшем образовании дает шанс на получение подходящей работы — вертикаль образования разделилась на циклы, где каждый последующий дает возможность занять более высокое место на социальной лестнице. Хорошие шансы на жизненный успех имеют также те, кто получает второе высшее образование, посещает всевозможные курсы переквалификации или повышения квалификации, составляющие так называемую систему непрерывного образования, которое может продолжаться в течение всей жизни.

Однако подлинную элиту французского общества формируют прежде всего те, кто оканчивает престижные высшие школы (grandes еcoles), куда, в отличие от университетов, можно поступить лишь после специальных подготовительных классов и по конкурсу (Политехническая, Горная, Центральная, Высшая нормальная, Институт политических наук, Национальная школа администрации). Бизнес-элита формируется старинной Школой искусств и ремесел или высшими :.Beaud S..80%.au.bac.et.aprs?.Paris,. коммерческими школами, из которых четыре наиболее престижные находятся в столице или ее пригородах. А коль скоро среди учащихся этих высших школ значительное большинство составляют выходцы из обеспеченных семей: чиновников, менеджеров, предпринимателей, людей свободных профессий, причем больше парижан, чем провинциалов, то очевидно, что процесс обновления элит за счет социальной мобильности снизу вверх из поколения в поколение остается во Франции заметно менее динамичным, чем во многих других постиндустриальных странах.

Если 96% выпускников высших инженерных и бизнес-школ после получения диплома находят работу со средней стартовой зарплатой порядка 34,4 тыс. евро в год, то, например, среди окончивших факультеты университетов по специальности «Психология» оказываются на постоянной работе по специальности через два года меньше половины — 45%, а их средняя годовая зарплата не превышает 19 тыс. евро.

По подсчетам экспертов, в 1981–1997 гг. доля работающих выпускников высшей школы, чья зарплата была ниже нормальной, через три года после окончания учебы увеличилась с 36 до 45%1.

Система всеобщего образования всех ступеней нарушила традиционные механизмы связи поколений. Не упраздняя семейных ценностей, она серьезно потеснила семью в сфере социализации молодежи.

Именно в школе, а не дома ребенок с раннего детства (с 3 лет) получает первый опыт социального общения, знакомится с ценностными установками и правилами поведения, присущими индивидам как членам общества с определенным типом культуры. Здесь же он формируется как личность, как гражданин, получает знания, необходимые для будущей профессии, которая все чаще может быть иной, чем у отца или матери. Между тем удлинение сроков, необходимых для подготовки к выполнению усложняющихся задач современной жизни, увеличивает период пребывания в неполном социальном статусе, который означает для молодого человека затянувшуюся материальную и моральную зависимость от родителей и учителей, профессиональную и гражданскую неполноценность.

К возникающему на этой почве психологическому дискомфорту часто добавляется чувство неуверенности в своих силах, особенно у тех, кому приходится подрабатывать в ущерб занятиям. Хотя во французских университетах нет вступительных экзаменов для лицеистовбакалавров, там действует жесткий отбор на протяжении всех лет обучения. Нередки случаи, когда от первого курса до последнего добираСм :.Le.Monde.2006.28.mars;.The.Economist.2006.April.1–7.Р. ется меньше половины студентов. Неясность перспектив в ходе учебы и после ее окончания, когда придется все дольше и труднее искать работу, является серьезным фактором распространения среди студентов и лицеистов недовольства, которое ведет к массовым протестам.

Таким образом, Франция начала XXI века вплотную приблизилась к порогу всеобщего народного образования, идея которого восходит еще к эпохе Просвещения, но не смогла решить связанные с этим социальные проблемы. Речь идет о равенстве шансов в доступе к таким знаниям, которые открывали бы путь к полноценному трудоустройству после окончания учебы, т.е. к перспективной в материальном и моральном отношении постоянной работе. Именно эта проблема лежит в основе конфликта поколений во Франции, который привел весной 2006 г. к очередному общественному кризису.

Поводом для него послужил законопроект о равенстве шансов, предложенный правительством Доминика де Вильпена и принятый парламентским большинством. Статья 8 проекта предусматривала «контракт первого найма». На его основе молодежи в возрасте до 26 лет предлагалась постоянная работа, но с двухлетним испытательным сроком, в течение которого предприниматель имел право уволить рабочего или служащего без объяснения причин.

Смысл закона состоял в том, чтобы побудить работодателей увеличивать численность персонала, не опасаясь в случае ухудшения конъюнктуры сложных формальностей, которыми обставлено ныне увольнение рабочих и служащих с трудовым договором без ограничения срока. Разработчики законопроекта исходили из того, что даже в случае увольнения молодые люди получат минимальный трудовой стаж, без которого не выплачивается пособие по безработице, и приобретут квалификацию, облегчающую дальнейшие поиски работы — если не постоянной, то хотя бы временной.

Однако учащаяся молодежь увидела в этом предложении совершенно иное. В ее глазах «контракт первого найма» легализовал произвол работодателей, увеличивая возможности нажима на зарплату и ухудшения условий труда постоянной угрозой увольнения, расширял временную работу, лишенную каких-либо гарантий, за счет постоянной, наконец, вводил дискриминацию по возрасту. Ответом явились забастовки и бурные демонстрации протеста, охватившие три четверти из 87 университетов страны. Как и в мае 1968 г., студенты заняли Сорбонну, в Латинском квартале Парижа начались стычки с полицией. Как и тогда, студенческие волнения получили поддержку ведущих профцентров, пригрозивших всеобщей забастовкой, если правительство не отменит уже принятый закон. В течение почти трех месяцев по всей стране на улицы выходили все более значительные колонны демонстрантов — сначала десятки, затем сотни тысяч, наконец, миллионы людей, прежде всего молодых.

Старшее поколение наблюдало за этими событиями со смешанными чувствами: «Наши дети на улице, они выражают глубокое беспокойство из-за неуверенности в будущем. Они в тревоге. Но мы тоже!

Они не восхищаются нами, а жалеют и презирают нас. После прежних обычных войн и в разгаре нынешней экономической войны они готовят нам войну поколений, в ходе которой они откажутся платить за нас»1, — с горечью писал в газету «Монд» бывший предприниматель Дидье Данфер из Парижа.

Перспектива президентских и парламентских выборов 2007 г. не замедлила придать социальному кризису политическое измерение, резко обострив борьбу между правоцентристским большинством и левой оппозицией, как и внутри самого правящего лагеря. В итоге президент Ширак был вынужден капитулировать, согласившись отменить «контракт первого найма» и заменить его помощью предприятиям при создании новых рабочих мест.

Хотя внешне кризис весны 2006 г. весьма напоминал май 1968 г., между ними было и существенное различие: если бунтари поколения «бэби-бума» требовали радикальных перемен, оспаривая идею «общества потребления» и мечтая о социальной утопии прямого соучастия в управлении всех граждан, то их дети добивались лишь сохранения уже достигнутого и допуска в это общество, в чем им было отказано.

Тем не менее в обоих случаях Франция столкнулась с процессом коренной переоценки «детьми» ценностей «отцов» на протяжении жизни всего двух поколений, что бывало в ее истории после революции 1789 г. не так уж часто.

Часть II. ЭконоМИка Глава 4. Между двумя моделями В XXI столетие Франция вступила полноправным членом элитного клуба наиболее развитых в экономическом отношении государств планеты.

В 2004 г. она занимала по объему ВВП (2 трлн. долл.) пятое место в мире после США (11,7 трлн.), Японии (4,6 трлн.), Германии (2,7 трлн.), Великобритании (2,2 трлн.) и четвертое-пятое по удельному весу в мировой торговле (5,2% по экспорту, 4,7% по импорту товаров и услуг)1. По продажам вооружений страна уступает лишь США и России, по сбыту продукции агропромышленного комплекса (АПК) — только США. По производительности труда на одного работающего в час Франция также занимала в 2003 г. второе место в мире после США (33,7 тыс. долл.

против 34,6 тыс.), опередив по этому показателю Японию (22,4 тыс.), ФРГ (29,6 тыс.) и Великобританию (27,5 тыс.).

Среди 25 государств Европейского союза Франция прочно лидирует в таких ключевых отраслях, как атомная энергетика, авиакосмическая промышленность, скоростной железнодорожный транспорт, сельское хозяйство, строительство, высокая мода, туризм.

Вместе с тем при расчете ВВП на душу населения по покупательной способности она занимает лишь 7-е место в ЕС и 21-е в мире — после США, Японии, Германии, Великобритании, а также группы небольших государств с высокими доходами от экспорта углеводородов или импорта капиталов благодаря льготному налоговому режиму (Объединенные Арабские Эмираты, Норвегия, Швейцария, Люксембург и т.д.)2.

В 2000–2006 гг. потребление промышленной продукции во Франции увеличилось на 21%, тогда как ее производство — всего на 1%, ввиду чего импорт вырос на 41%. «Подобно США, Франция неспособна более производить столько же, сколько она потребляет. Поэтому она ввозит продукты чужого труда. С 2004 г. внешнеторговый баланс Франции вновь стал негативным. В 2006 г. его дефицит составил 1,5% 1.См :.Le.Monde.Dossiers.et.documents.2006.No.352.Avril.2006.P. 2.См :.Bilan.du.Monde.dition.2005.Paris,.2004.P. ВВП, что означает такое же сокращение темпов роста», — отмечал экономический обозреватель Эрик Ле Буше. Среди причин этих тенденций он указывал на снижение конкурентоспособности французских товаров по сравнению с германскими из-за недостатка инвестиций (их рост в 2006–2007 гг. не превышал 2–4%), недостаточных расходов на НИОКР, структурных проблем в таких системообразующих отраслях, как авто- и авиастроение. В свою очередь последние связаны со сравнительно высоким уровнем налогов и отчислений в кассы соцстраха, законодательное сокращение рабочего времени и т.д. Наконец, по суммарному критерию конкурентоспособности, включающему инвестиционный климат, качество государственных институтов, уровень технологического развития, продолжительность рабочего времени на четверть меньше, чем в США и Великобритании.

Мировой экономический форум в Давосе повысил в 2004 г. рейтинг Франции, но ненамного, переведя ее с 30-го на 27-е место среди государства — члена ООН2.

Эти неоднозначные данные отражают не только объективные количественные параметры Франции – ее территорию или население, о которых шла речь в части I настоящей монографии. Они во многом определяются факторами качественного порядка, прежде всего эффективностью французской экономики сравнительно с экономиками других промышленно развитых стран.

Все развитые государства рано или поздно переходили от аграрноиндустриального к индустриально-аграрному, затем к постиндустриальному типу хозяйства. Однако такие переходы протекали далеко не одновременно и не идентично — быстрее или медленнее, с большими или меньшими издержками, проводились с использованием тех или иных моделей модернизации, выбор которых зависел от исходных рубежей каждой страны, ее национальных традиций, социальной психологии. Причем на разных этапах исторического развития в одной и той же стране могли применяться различные модели рыночной экономики в зависимости от конкретных условий. Обобщающим показателем соответствия таких моделей требованиям времени принято считать среднегодовые темпы роста ВВП за длительные периоды («циклы Кондратьева»).

Одной из характерных черт развития французской экономики за последние три десятилетия является сохранение более диверсифицированной структуры, чем в других европейских странах сравнимого 1.Le.Monde.2006.19–20.Novembre 2.См :.L’conomie.franaise.2006.Paris,.2006.P.66;.Le.Monde.Dossiers.et.documents.

2006.No.352.Avril.P. масштаба и уровня развития. Хотя многие серьезные аналитики считают эту особенность контрпродуктивной, правящие круги Парижа уверены в ее оправданности.

В первой половине прошедшего столетия они оставались во Франции сравнительно невысокими — в 1896–1913 гг. не превышали 1,9%, в 1913–1929 гг. 1,5%, а в 1929–1938 гг. ВВП даже сокращался на 0,3% в год (промышленное производство — на 1,1%). Хотя и тогда случались периоды бурных подъемов (1907–1913, 1921–1929), они оказывались кратковременными, сменяясь более длительными депрессиями. Так, например, после Первой мировой войны ВВП Франции увеличился всего за семь лет более чем наполовину (56%), а в 1922 г. был зафиксирован даже абсолютный рекорд за всю ее экономическую историю — 16%. Однако начавшаяся в 1929 г. во всем западном мире Великая депрессия затянулась во Франции на все 1930-е годы. — вплоть до начала Второй мировой войны. В результате в 1948 г. объем ВВП Франции был таким же, как десять и двадцать лет назад — в 1939 и 1929 гг.

Отсюда — хроническое отставание страны вплоть до конца Второй мировой войны по темпам роста от основных конкурентов сравнимого уровня развития. Согласно подсчетам американского экономиста А. Мэдисона, в 1870–1899 гг. ВВП Франции увеличился на 60%, в 1900–1929 гг. — на 57%, тогда как ВВП Германии, соответственно, на 116 и 77, а США — на 240 и 1701.

Такое отставание пытались объяснить теми или иными объективными причинами — от нехватки энергетических ресурсов (в частности, угля, которым в эпоху первой промышленной революции располагали Англия и Германия) до самообеспеченности продовольствием. Первая ограничивала-де предпринимательскую инициативу в промышленности дефицитом сырья, вторая тормозила ее в сельском хозяйстве перепроизводством готовой продукции. Решить же проблему за счет внешней торговли мешали иностранные конкуренты, у которых издержки были ниже, а масштабы производства больше.

Однако подобные доводы выглядят малоубедительно. Например, Япония совершила в последней трети XIX в. модернизационный рывок, создав современную индустрию без каких-либо природных ресурсов, а США начали тогда же марш к мировому экономическому лидерству с развития сельского хозяйства, ориентированного на экспорт.

Другие исследователи обращают внимание на факторы структурного и социального порядка. Совершив первую промышленную революцию в 50–60-х годах XIX в. — позже Великобритании, но раньше : Maddison А..Phases.of.Capitalist.Development.N Y,.1987.Tables.A6,.A7,.A 92 Часть II. Экономика Германии, Японии, США, — Франция дольше всех, вплоть до середины ХХ в., сохраняла равновесие между сельским хозяйством, промышленностью и сферой услуг. Если применить классификацию К. Кларка, разделяющую экономику на три сектора, то окажется, что соотношение между первичным сектором (сельское и лесное хозяйство, рыболовство, добывающая промышленность), вторичным (обрабатывающая промышленность) и третичным (торговля, финансы, транспорт, связь, общественное питание, складское хозяйство, гостиничное дело и прочие услуги) изменялось во Франции весьма медленно. Накануне Первой мировой войны, в 1913 г., в первичном секторе было занято 38,4% самодеятельного населения, во вторичном — 27,8, в третичном — 20%. Сорок лет спустя, после двух мировых войн, в 1950 г., это соотношение эволюционировало не так уж сильно: оно составляло соответственно 28,5; 34,4 и 36,7%1.

Такая структурная инерционность не была случайной. Вплоть до Первой, а отчасти даже до Второй мировой войны «твердым ядром»

французского общества являлась компактная масса собственнического крестьянства в деревне, торговцев, ремесленников, мелких предпринимателей в городе, на которых приходилось до трети самодеятельного населения. Играя роль буфера, амортизатора в противостоянии наемного труда и работодателей, она служила гарантией социальнополитической стабильности страны.

Между тем в экономике эта масса отличалась глубоким консерватизмом. Ей были органически присущи боязнь риска, мелочная бережливость, предпочтение пусть малодоходного, но собственного дела работе по найму, семейной формы капитала и управления предприятием корпоративной, склонность больше опираться на собственные средства, чем прибегать к банковскому кредиту. Подобные стереотипы поведения, унаследованные от многих поколений крестьянских предков, не способствовали возникновению во Франции динамичной конкурентной среды, тормозя свободный перелив капитала между отраслями, предприятиями, регионами в пользу наиболее эффективных.

Сбережения традиционных средних слоев не столько инвестировались в производство, сколько тезаврировались в виде золота, вкладывались в государственные казначейские облигации (знаменитая трехпроцентная рента) или аккумулировались банками и вывозились за рубеж в виде займов, гарантированных иностранными правительствами. Отток финансовых средств из страны обескровливал нациоL’Annuaire.statistique.de.la.France.1991.Paris,. нальную промышленность, тормозил технические инновации даже там, где французские изобретатели были пионерами.

Крупные промышленные предприятия создавались в нескольких ограниченных зонах — на Северо-Востоке (угледобыча, металлургия, текстиль), в Лотарингии (металлургия, химия), в Бретани (судостроение), в части Центрального массива и особенно в Парижском районе (машиностроение, пищевая, швейная, кожевенная промышленность).

Вплоть до Второй мировой войны значительная масса полукустарного производства была рассеяна в сельской местности в форме надомничества крестьянских семей.

Роль тормоза в развитии экономики играла и заморская экспансия, пик которой пришелся на последнюю треть XIX в., когда после поражения во франко-прусской войне в Европе Франция стала второй в мире колониальной империей. Утечка в колонии капиталов и части населения метрополии, наличие там монопольных источников сырья и рынков еще более снижали остроту конкурентной борьбы и, следовательно, динамизм экономики страны.

Наконец, сравнительная медлительность темпов индустриализации Франции была связана с целенаправленной политикой государства, ограждавшего внутренний рынок от иностранной конкуренции высокими таможенными барьерами («тариф Мелина» 90-х годов XIX в., прозванный «висячим замком» на дверях французского рынка). Следуя старой традиции, восходящей к эпохе министра финансов Людовика XIV Кольберу, оно поддерживало частные предприятия казенными заказами и субсидиями, жестко регламентировало условия конкурентной борьбы, закрывало глаза на практику раздела рынка картельными соглашениями в целях поддержания высоких цен. Подобная мальтузианская политика объяснялась зависимостью доходов госбюджета от размещения банками обязательств казначейства, давлением влиятельных парламентских лобби, а главное — стремлением сохранить социально-экономическую и политическую стабильность в обществе, являвшуюся для тогдашних французских элит гораздо более важным приоритетом, нежели его модернизация.

Тяжелый удар по этому сугубо статичному равновесию, политической формой которого был парламентский режим, нанесла Первая мировая война. Нужды фронта и восстановление разрушений в 20-х годах стимулировали рост промышленности, тогда как девальвация золотого «франка Жерминаля» (установленного еще во времена Великой французской революции) способствовала расслоению крестьянства. Если в 1913 г. зарплата составляла 43% доходов французов, 20% — прибыли от капиталов, 36% — заработки от индивидуальной трудовой деятельности, 1% — пенсии, то два десятилетия спустя, в 1935 г., соответствующие данные заметно изменились: 50, 20, 22 и 10%. Наибольшее падение пришлось на традиционные средние слои крестьян, ремесленников, торговцев1.

Решительный разрыв с идеологией и практикой экономического мальтузианства произошел в середине ХХ в. в результате Второй мировой войны. Хотя Франция вышла из нее в числе пяти великих держав-победительниц, сокрушительный разгром 1940 г. и четырехлетняя гитлеровская оккупация были восприняты французами как беспрецедентная национальная катастрофа. Она требовала коренной переоценки ценностей, в том числе в области экономики, от которой зависели отныне не только благосостояние страны, но и ее безопасность, а в конечном счете просто выживание.

В результате войны, разрухи, грабежа оккупантов, галопирующей инфляции первых послевоенных лет национальная валюта пережила одиннадцать девальваций. Золотой «франк Жерминаля», курс которого на протяжении полутора столетий оставался в сознании француза столь же незыблемым, как метр или литр, навсегда ушел в прошлое.

Обесценение денег, французских и иностранных ценных бумаг не только разорило типичную для Франции XIX — начала XX в. прослойку рантье, но и выбило почву из-под прежних накопительских рефлексов в сознании рядового обывателя.

В то же время дефицит товаров, разгул спекуляции, необходимость массированного импорта продовольствия, сырья, современного оборудования для восстановления и коренной модернизации промышленности и сельского хозяйства резко увеличили зависимость экономики Франции от внешнего мира, усилив ее вовлеченность в международное разделение труда.

Наконец, поражение 1940 г. ускорило распад Французской колониальной империи. Он принял форму четырнадцати лет затяжных, дорогостоящих и неудачных войн в Индокитае (1946–1954), затем в Алжире (1954–1962). Хотя после предоставления независимости бывшим заморским владениям экономическое, культурное, отчасти даже военно-политическое присутствие Франции в ее бывших заморских владениях сохранилось в более гибких формах (зона франка, франкофония), основная масса французских капиталов и граждан вернулась в метрополию, что способствовало перестройке ряда отраслей экономики, в частности сельского хозяйства Юга и ЮгоЗапада.

:.Siegfried А..De.la.III-e..la.IV-e.Rpublique.Paris,.1959.Р. В момент освобождения страны от гитлеровской оккупации необходимость отказа от прежней, статичной экономической парадигмы была очевидна подавляющему большинству французов. Вопрос заключался лишь в том, кто, за счет чего и каким образом осуществит модернизацию экономики страны в максимально сжатые сроки.

Предпринимательское сообщество (патронат), дискредитированное плачевным опытом Великой депрессии 30-х годов и сотрудничеством с национальным врагом в годы оккупации, было слишком ослаблено морально, да и материально, чтобы претендовать на ведущую роль в решении этой задачи. Такую масштабную историческую миссию могло взять на себя только государство с учетом как его традиционно значительной хозяйственной роли, так и весьма высокого в момент окончания войны влияния левых сил, разделявших в той или иной форме этатистские, более того — социалистические идеи.

Именно тогда во Франции сложилась оригинальная модель рыночной экономики, известная под названием «дирижизм» (от фр.

diriger — руководить, управлять), которая определила развитие страны в первые три послевоенных десятилетия. Творцы этой модели, принадлежавшие к модернистскому крылу французской технократической элиты, вдохновлялись неокейнсианскими идеями и примерами «Нового курса» Ф.Д. Рузвельта, который помог вывести США из Великой депрессии, а отчасти также СССР и Германии, создавших при опоре на государство самые мощные военные машины, которые столкнулись на полях сражений Второй мировой войны.

Французские технократы сделали ставку на крупный сектор госсобственности и методы индикативного планирования. Важнейшими составными частями тогдашней французской экономической модели были также создание всеобъемлющей системы социальной защиты, основанной главным образом на перераспределительном принципе, и открытие страны внешнему миру путем активного включения страны в международное разделение труда благодаря отмене высоких таможенных тарифов в рамках процесса европейской интеграции.

Решающую роль в становлении данной модели сыграли два крупных государственных деятеля, которые в момент окончания Второй мировой войны сотрудничали, несмотря на разделявшие их глубокие идейно-политические разногласия, — генерал де Голль и Ж. Монне.

Для де Голля как человека военного, не слишком разбиравшегося в тонкостях экономических механизмов (известна его лапидарная фраза в момент очередного обострения хозяйственных трудностей:

«Интендантство все равно подтянется»), главным мотивом было убеждение в том, что модернизация экономики неразрывно связана с переЧасть II. Экономика стройкой государственных институтов страны путем резкого усиления исполнительной власти за счет законодательной. Цель его в экономике и политике была одна — восстановление подорванных трагедией 1940 г. независимости и национального величия Франции. «Сегодня, как это бывало всегда, именно государству надлежит строить национальное могущество, которое зависит ныне от экономики. Поэтому она должна управляться тем более жестко, чем сильнее была расшатана. Но экономика обновится только в том случае, если ее направят на этот путь. Таков в моих глазах основной мотив мер по национализации, контролю, модернизации, принятых моим правительством. Эта концепция власти, вооруженной средствами для активной деятельности в сфере экономики, прямо связано с моим представлением о государстве»1, — писал де Голль, вспоминая о своей деятельности во главе Временного правительства Французской республики в 1944–1946 гг.

Мотивы Ж. Монне, начавшего свой жизненный путь между двумя мировыми войнами в частном бизнесе, в том числе в американских банках, хорошо знакомого с экономическими реалиями и мыслившего больше международными, чем национальными категориями, были иными. Для него судьбы Франции зависели от органического включения страны в европейскую и мировую экономику. Но для этого, считал он, страна должна предварительно обновить свой производственный аппарат, без чего она обречена на маргинализацию. Наверстать же накопившееся отставание можно было лишь с помощью государства2.

Между тем в соответствии с программой Национального совета Сопротивления в 1945–1946 гг. в государственную собственность перешли путем национализации ключевые звенья инфраструктуры, где уже ранее господствовали частные монополии: энергетика (уголь, газ, часть добычи и переработки нефти, электроэнергия), транспорт (железные дороги, парижский городской транспорт, авиация, часть морских перевозок), связь (почта, телеграф, телефон, радио), а также некоторые предприятия автомобильной («Рено»), авиационной промышленности, некоторые крупные банки.

Если в 1913 г. все виды публичной собственности, включая муниципальную, составляли, по приблизительным подсчетам, 10% национального достояния Франции, то после Второй мировой войны эта доля утроилась, достигнув трети. В 1954 г. принадлежавшее государсGaulle Ch. de.Mmoirs.de.guerre.T.III.Le.Salut:.1944–1946.Paris,.1959.P.98.Личное.

участие. де. Голля. в. экономическом. обновлении. послевоенной. Франции. ограничилось.

весьма.коротким.периодом.—.уже.20.января.1946.г.он.ушел.в.отставку.с.поста.главы.

Временного.правительства.и.вернулся.к.власти.только.12.лет.спустя.—.в.мае.1958.г 2.См :.Monnet J..Mmoirs.Paris,. тву и местным органам власти имущество (земля, здания, дороги, мосты, предприятия, имущество вооруженных сил, памятники культуры, золотой запас и т.д.) оценивалось в 24 595 млн. фр. или 36% всего национального достояния. К моменту крушения Четвертой республики (1958) около 42% инвестиций в промышленность Франции прямо или косвенно финансировалось за счет государственных средств, а в малорентабельные или убыточные отрасли — еще больше. Десятилетие спустя, к концу 60-х годов, на национализированных предприятиях было занято 16% самодеятельного населения страны, а с госслужащими — 25%. Они производили 11–12% промышленной продукции, создавали 14% добавленной стоимости, на них приходилось 38% всех производственных капиталовложений. В руках государства находилось 97% угледобычи, 80 — производства электроэнергии, 95 — газа, 100 — железнодорожного и 95% воздушного транспорта1.

Четвертого декабря 1945 г. Ж. Монне, занимавший пост министра торговли Временного правительства, направил его главе — генералу де Голлю доклад с предложением создать систему индикативного (рекомендательного) планирования, совместимую с принципами рыночной экономики. Это предложение было принято: декретом от 3 января 1946 г. учреждались Совет и Генеральный комиссариат по планированию при председателе Совмина, который возглавил тот же Монне, остававшийся генеральным комиссаром вплоть до 1952 г.

В отличие от советского Госплана, являвшегося составной частью административно-командной системы, французский Генкомиссариат не направлял предприятиям, в том числе национализированным, директивные адресные задания по объему и номенклатуре продукции, не распределял между ними материальные, финансовые и трудовые ресурсы в соответствии с утвержденными сверху нормативами, не устанавливал обязательные связи между поставщиками и потребителями.

Регулирование цен и зарплаты, частично сохранявшееся до конца 70-х годов, было довольно ограниченным. После отмены в 1946 г. карточной системы оно сводилось к установлению потолка цен на символически важные продукты массового потребления (например, хлеб) и к индексированию заплаты в соответствии с уровнем инфляции2.

Главной функцией французского индикативного планирования служило определение приоритетных отраслей, инвестиции в которые поощрялись экономическими, прежде всего налоговыми и кредитными, стимулами. Всего за полвека были составлены и утверждены парБарр Р..Политическая.экономия./.Пер.с.фр.М,.1994.Т.3.С.209– :.Gruson С.Origines.et.espoirs.de.la.planification.franaise.Paris,. 98 Часть II. Экономика ламентом девять четырехлетних планов экономического и социального развития, основанных на «национальных счетах» — межотраслевых балансах затрат — продукции по методике расчета В. Леонтьева. Они имели целью содействовать развитию ключевых звеньев инфраструктуры, оптимальному размещению производительных сил, обновлению технологий, взаимосвязи экономического прогресса с социальным.

По существу индикативное планирование сводилось к согласованию интересов государственного и частного секторов, при котором преобладание последнего и свобода принятия решений предпринимательским сообществом никогда не ставились под вопрос.

Национализированные отрасли, являвшиеся монопольными и потому выпадавшими из конкурентной среды, охватывали наименее рентабельные либо прямо убыточные сектора экономики, где капиталовложения в техническое переоснащение окупались крайне медленно. Финансируя их за счет бюджета, т.е. налогоплательщиков, а на первых порах и американских средств, поступавших по плану Маршалла, государство предоставляло частным предпринимателям энергию, транспорт, связь, отчасти кредиты по доступным тарифам, позволявшим снижать издержки производства, увеличивать прибыли и инвестировать их в обновление основного капитала. Это особенно играло на руку крупным потребителям, способствуя процессам концентрации в промышленности и сельском хозяйстве.

В конечном счете государство, а через него и общество принимали на себя основную часть расходов на два крайних звена экономики страны — архаичные, обреченные на исчезновение производства и новейшие, которые открывали путь в будущее. Одно было уже убыточным, другое — еще недостаточно рентабельным, чтобы быстро окупаться и привлечь частные инвестиции.

Госсектор, армия, административные структуры, бюджетная часть социальной сферы (образование, здравоохранение, научные исследования, культура) обеспечивали частному сектору немалый объем гарантированного сбыта, особенно в первые послевоенные годы, когда платежеспособный спрос населения оставался еще ограниченным.

Недостаточная емкость внутреннего рынка, даже искусственно расширяемого государством, все больше компенсировалась за счет внешнего. Тот же Ж. Монне, архитектор французского индикативного планирования, стоял у истоков другого качественно нового явления в экономической истории Франции — прогрессирующего отказа от таможенного протекционизма в рамках европейской интеграции.

Именно Монне с командой ближайших соратников, которые участвовали в подготовке американского плана Маршалла в 1947 г., были вдохновителями и плана Шумана — знаменитой речи французского министра иностранных дел Робера Шумана 9 мая 1950 г., предложившего объединить производство и сбыт угля и стали шести стран Западной Европы (Франция, ФРГ, Италия, Бельгия, Голландия и Люксембург).

Экономическая взаимодополняемость германских угольных бассейнов Рура и Саара, с одной стороны, и залежей железной руды французской Лотарингии — с другой, не раз побуждала соседей пытаться объединить их под своей эгидой силой. Отсюда — аннексия Германией после франко-прусской войны 1870 г. Эльзаса и немецкоговорящей части Лотарингии, отделение Францией Саара и попытки создать там сепаратистский режим в 1918–1935 и 1945–1955 гг. Трагические уроки истории привели в конце концов значительную часть французских правящих кругов к убеждению в необходимости навсегда решить проблему путем органического включения — интеграции — восточного соседа в европейские структуры, взяв его под контроль и сделав новую франко-германскую войну, по выражению Р. Шумана, не только бессмысленной, но и «материально невозможной». Роль катализатора интеграции бесспорно сыграл также внешний фактор — «холодная война» и требования США перевооружить Западную Германию в качестве противовеса Советскому Союзу.

Создание в 1951 г. на основе плана Шумана Европейского объединения угля и стали (ЕОУС), первым председателем верховного органа которого стал Монне, открыло путь к неуклонному углублению и расширению интеграционных процессов. Двадцать пятого марта 1957 г.

в Риме были подписаны договоры о создании Европейского экономического сообщества (ЕЭС) и Европейского сообщества по атомной энергии (Евратом), ставших основой будущего Евросоюза. Европейская интеграция, основополагающими принципами которой являются свободное передвижение товаров, услуг, капиталов, людей через национальные границы стран-участниц и выравнивание условий конкурентной борьбы, решающим образом способствовала преодолению Францией свойственного ей в прошлом протекционистского синдрома, открыв экономику страны внешнему миру, все более активному участию в международном разделении труда. Поскольку динамика внешнеторгового оборота и движения капиталов систематически обгоняла темпы национального производства, удельный вес внешнеэкономических связей в ВВП Франции за вторую половину ХХ в. вырос в 7 раз, превысив четверть его общего объема, что вполне сравнимо с показателями таких традиционных торговых держав, как Германия и Великобритания.

100 Часть II. Экономика Если в 1952 г. импорт промышленной продукции во Франции составлял 8% потребления, а сырья — 13%, то в 1975 г. соответственно 20 и 18%. Те же данные по экспорту равнялись в 1952 г. 14 и 9%, в 1973 г. — 23 и 8%1. Международное разделение труда развивалось по линии не столько межотраслевой (сырье — готовая продукция), сколько внутриотраслевой специализации и кооперации, что экономически более эффективно. Вопреки опасениям протекционистов это отнюдь не повлекло за собой подрыв французской промышленности и сельского хозяйства. Экономика страны успешно выдержала натиск иностранной конкуренции, которая лишь содействовала ее структурному обновлению2.

Открытию внешнему миру способствовала и деколонизация.

В 1952 г. на заморские владения Франции приходилось 42% ее экспорта (из них более половины — 22,4% — на Северную Африку), а в 1973 г. — всего 9,2%, стабилизировавшись с тех пор на этом уровне. В то же время доля Европы выросла с 38 до 69% (из них ФРГ — с 5, до 19,6%). Товарная структура торговли Франции с развитыми странами была более эффективной, чем с бывшими колониями: не располагая экспортным сырьем, она должна была вывозить для покрытия импорта промышленные и сельскохозяйственные товары или услуги со все более высокой добавленной стоимостью.

Хотя активная роль государства, европейская интеграция и деколонизация были необходимыми условиями становления французской экономической модели первых послевоенных десятилетий, главным фактором, определившим ее динамику, явилось вступление Франции в так называемое общество потребления или изобилия (the affluent society). Под этим термином, получившим к концу 50-х годов хождение во всех промышленно развитых странах Запада, имеется в виду скачкообразное увеличение покупательной способности и соответственно платежеспособного спроса широких масс населения, которое повысило емкость внутреннего рынка, насыщенного широкой гаммой товаров длительного пользования (жилье, холодильники, телевизоры, стиральные машины, кондиционеры, автомобили т.д.). Если в 1950 г.

жизненный уровень французов, согласно оценкам Всемирного банка, уступал американскому более чем вдвое, а британскому — почти на четверть, то в 1975 г. он отставал от США лишь на четверть и на столько же опережал британский, будучи примерно равен германсСм :.Adams W.J..Restructuring.the.French.Economy.Government.and.the.Rise.of.Market.

Competion.since.the.World.War.II.Washington,.1989.P.156– 2.См :.Arthus P., Bismut C., Debonneuil M..La.pntration.trangre.sur.le.march.franais.//.

conomie.et.Statistique.1981.No.135.Juillet кому1. Потребление семей, выросшее во Франции за вторую половину ХХ столетия в 4–5 раз, стало, как и в остальных странах — участницах Организации экономического сотрудничества и развития (ОЭСР), основной пружиной роста ВВП.

Во Франции важную роль в переходе к обществу потребления сыграли практически полная занятость (до 1973 г.) и перелом в психологии потребителей, а тем самым и в их производственных мотивациях.

Сочетание длительной благоприятной конъюнктуры на волне послевоенного восстановления и реконструкции с последствиями низкой демографической динамики межвоенного периода приводило к тому, что потребности экономики в рабочей силе вплоть до начала 70-х годов удовлетворялись неполностью. Удельный вес ищущих работу в самодеятельном населении в 1946–1973 гг. редко превышал 2,5–3%, что считается нормой, обеспечивающей необходимый перелив рабочей силы при межотраслевых и межрегиональных сдвигах. Резкое падение доли в ВВП первичного сектора, особенно сельского хозяйства, в пользу вторичного — обрабатывающей промышленности с лихвой компенсировалось быстрыми темпами роста и модернизацией этих отраслей, что обеспечивало высокий спрос на трудовые ресурсы.

Общий для всех стран после окончания Второй мировой войны всплеск рождаемости («бэби-бум») не решал проблемы, поскольку многочисленное молодое поколение еще не вступило в трудовой возраст. Оно лишь увеличило спрос семей при снижающейся общей численности самодеятельного населения, которое пока не компенсировали ни его феминизация, ни массовый наплыв иммигрантов из Северной и Тропической Африки. Тем самым профсоюзы получали возможность навязывать работодателям повышение зарплаты и улучшение условий труда, меняя условия раздела добавленной стоимости между капиталом и трудом в пользу последнего.

Между тем традиционные средние слои: крестьяне, ремесленники, мелкие торговцы — с их мальтузианскими рефлексами бережливости и накопительства уступали место различным категориям людей наемного труда: рабочим, служащим, техническим кадрам. Созданная после войны всеобъемлющая система социальной защиты делала для них менее важными сбережения «на черный день», к тому же обесценивавшиеся ростом цен2.

1.Ibid.Plate.A2.P. 2.К.концу.ХХ.в.выплаты.по.соцстраху.составили.22%.ВВП.Франции,.из.которых.

9,5%.приходилось.на.пенсии,.8,5.—.на.охрану.здоровья,.2,3%.—.на.семейные.пособия.

(см :.La.Socit.franaise.Donnе.sociales.Paris,.1963).Подробнее.см.часть.III.наст.изд В результате потребительское поведение французов заметно изменилось. Если прежде его отличали склонность тщательно поддерживать равновесие семейного бюджета, нежелание влезать в долги, стремление скрывать свои доходы от зависти соседей и внимания налогового инспектора, то в 50–60-х годах эти черты постепенно менялись. Под мощным натиском коммерческой рекламы в психологию французов все глубже проникал типичный для общества изобилия других стран, особенно США, дух потребительского снобизма — стремление продемонстрировать приобретением максимального набора товаров популярных товарных марок свою приобщенность к более высокому слою общества. Значительную роль сыграло при этом и широкое развитие потребительского кредита.

Эволюции стандартов потребления французов содействовало изменение их производственных мотиваций. Французский крестьянин всегда был трудолюбив, подобно муравью из басни Лафонтена, глубоко презиравшему легкомысленную и расточительную стрекозу. Более того, к богатству, приобретенному слишком быстро с помощью рискованной предпринимательской деятельности, он относился с недоверием и антипатией. До сих пор французы не склонны публично обсуждать размер и источники своих доходов.

Подобная психология вполне соответствовала моральным канонам католической церкви, осуждающей преклонение перед золотым тельцом, в противоположность веберовской «протестантской этике», для которой успех в делах является не только гражданским долгом, идущим на пользу всему обществу, но и душеспасительным, богоугодным делом1.

Однако эта глубоко укоренившаяся статичная психология постепенно эволюционировала. По мере того как индивидуальный труд, работа «на себя» уступали место коллективной работе по найму, а сбережения превращались из государственной ренты в акции инвестиционных фондов, все более значительная часть французов начинала принимать логику конкурентного соревнования. В начале XXI в. по числу создаваемых в год мелких и средних предприятий (117% существующих) Франция обошла Великобританию (88), хотя еще уступает Германии (170) и Италии (195%)2.

Под влиянием всех указанных факторов вместе взятых: активной роли государства в экономике, открытия внешнему миру в связи с европейской интеграцией и деколонизацией, эволюции потребительСм :.The.Economist.2006.April.1–7.Р. 2.См :.Challenges.2004.No.233.21.octobre–3.novembre.Р. ских стандартов и трудовых мотиваций среднегодовые темпы роста ВВП Франции резко ускорились. В 1949–1969 гг. они составили 4,6%, а в 1969–1973 гг. даже 6,6% (промышленного производства — соответственно 5,3 и 6,5%), увеличившись по сравнению с первой половиной ХХ в. вчетверо. Если после 1870 г. для удвоения объема ВВП Франции потребовалось 42 года, а после 1890 г. 39 лет, то после 1945 г. — втрое меньше: он вырос вдвое в 1950–1965 гг. и снова вдвое в 1959–1972 гг.

В 1870–1914 гг. абсолютное падение производства за год было зафиксировалось 12 раз, в 1920–1939 гг. — 7, а после 1945 г. за более чем полвека — по существу, ни разу. В 1950–1979 гг. рост ВВП Франции составил 278%, опередив темпы Великобритании (111), США (173), хотя и уступал Германии (342), Италии (299) и особенно Японии (999%)1.

Еще быстрее росла производительность труда — на одного работающего она удваивалась каждые 14 лет.

Поскольку развитие отдельных отраслей экономики и разных регионов происходило весьма неравномерно, быстрые темпы роста ВВП сопровождались глубокими структурными сдвигами. С 1950 по 1975 г.

удельный вес первичного сектора в самодеятельном населении упал за четверть века почти втрое — до 11%, тогда как удельный вес вторичного и третичного сохранился на прежнем уровне (соответственно 38, и 50,6%). Еще более заметными эти сдвиги были по отраслям: в 14 из них занятость выросла в вилке с 37 до 57%, в восьми — сократилась с 14 до 8%. В 1950–1980 гг. добыча угля (по стоимости продукции в неизменных ценах 1970 г.) упала на 71%, кокса — на 17, руды черных металлов — на 40, кожи — на 17%. В то же время производство лекарств выросло на 535%, товаров из пластмасс — на 539, органической химии — на 614, бытовой электроники — на 65%. Расходы на телекоммуникации увеличились в 5,5 раза, на образование и науку — в 6,9 раза2.

Существенно менялось и размещение производственных сил.

Если старые промышленные районы с традиционными отраслями (Северо-Восток, Лотарингия, Центральный массив) приходили в упадок, то новые, где развивались современные производства: электротехника, электроника, химия, автомобилестроение, авиакосмическая промышленность, быстро росли (Прованс — Лазурный берег, ЮгоЗапад, Бретань).

Коль скоро рост производства происходил при сокращении численности самодеятельного населения, улучшалось техническое оснащение предприятий, росла производительность труда. По относиMaddison A..Op.cit.Tables.A6,.A7,.A тельной доле ВВП, произведенной за человеко-час рабочего времени, Франция вышла на первое место в мире, опередив по этому показателю даже США1.

Стимулом к форсированию производительности труда за счет технического прогресса в первые послевоенные десятилетия служила нехватка и потому относительная дороговизна квалифицированной рабочей силы, толкавшая предпринимателей к снижению издержек производства за счет модернизации оборудования. Эта тенденция особенно давала себя знать в такой обычно консервативной сфере, как сельское хозяйство, где число тракторов за полвека увеличилось в раз, тогда как численность наемной рабочей силы сократилась вдвое.

Разумеется, достижения экономики Франции в первые три десятилетия после Второй мировой войны отнюдь не следует идеализировать. Она лишь наверстывала тогда накопившееся за первую половину ХХ в. отставание от других ведущих стран Запада, связанное с консервативной, мальтузианской экономической парадигмой прошлого, вытекавшей из ее социальной структуры, автаркической самоизоляции, международного ростовщичества, колониальной экспансии. Катастрофа 1940 г. и коренные изменения в окружающем мире в итоге Второй мировой войны сделали сохранение этой парадигмы невозможным. Инструментом радикального разрыва с ней и стал дирижизм.

Хотя с легкой руки известного французского экономиста Жана Фурастье период 1945–1975 гг. вошел в экономическую историю Франции под названием «славного тридцатилетия», он отнюдь не был лишен социальных издержек и внутренних противоречий. Вышедшая из Второй мировой войны страна, как и ее европейские соседи, прошла через неизбежные лишения: разруху, дефицит, разгул черного рынка. В 1947 г.

был момент, когда норма выдачи хлеба по карточкам оказалась ниже, чем при гитлеровской оккупации2. Это вызывало острые социальнополитические конфликты: если в 1945–1946 гг. компартия, участвовавшая во Временном правительстве, возглавила патриотическую «битву за производство», то с развертыванием «холодной войны» она взяла курс на открытый саботаж плана Маршалла, организовав осенью и 1948 гг. мощные волны стачек в угольных бассейнах страны.

К этому добавились 14 лет колониальных войн, ложившихся тяжелым грузом на бюджет, питая инфляцию и утяжеляя налоговое бремя.

1.См :.L’conomie.franaise.2006.Р. 2.В.результате.войны.во.Франции.пострадали.477.тыс.зданий.Станочный.парк .превышал.по.возрасту.в.среднем.25.лет.(в.Великобритании.—.9,.в.США.—.7),.один.трактор,.

причем.обычно.в.аварийном.состоянии,.приходился.на.100.фермерских.хозяйств.(в.Великобритании.—.на.22).(см :.Gavin С..Liberated.France.London,.1955.Р.128) Даже через шесть лет после заключения мира в Алжире, в 1968 г., рост цен все еще составлял 6%, тогда как в США — 4% (впрочем, в ряде других стран Западной Европы — в Италии или Испании — он был еще выше). Хронический бюджетный дефицит, пассивное сальдо торгового и платежного балансов подрывали устойчивость национальной валюты, которая в 1945–1969 гг. подверглась целой серии девальваций1.

Тем не менее в целом экономические итоги «славного тридцатилетия» были безусловно положительными. Благодаря сложившейся в 1945–1947 гг. модели, основой которой служили концепции неокейнсианства, Франция успешно завершила переход от индустриально-аграрного к зрелому промышленному типу экономики, вышла на передовые рубежи научно-технического прогресса, создала одну из лучших систем социальной защиты, вступила в потребительское «общество изобилия» и клуб ядерных держав. Преемник генерала де Голля в Елисейской дворце Жорж Помпиду провозгласил в 1969 г. национальной задачей страны превращение ее к началу XXI в. в экономического лидера Европейского сообщества, что предполагало опережение ФРГ по абсолютному объему ВВП (что уже было достигнуто вскоре в отношении Великобритании).

На первый взгляд могло казаться, что столь честолюбивая задача имела определенные шансы на успех. В самом деле, Франция превосходила свою восточную соседку (разделенную тогда на два государства) по территории и демографической динамике, далеко опережала по продукции сельского хозяйства, была сравнима с ней по населению и научно-техническому уровню ряда ведущих отраслей промышленности. Однако ход событий пошел иным путем: с начала 70-х годов мировая и европейская экономика вступили в полосу структурного кризиса, который положил конец «славному тридцатилетию», а вместе с ним и французскому дирижизму.

Хотя непосредственный импульс к началу нового «длинного цикла» был дан двумя «нефтяными шоками» — резкими скачками цен на энергоносители в 1973 и 1979 гг., вызванными причинами политического порядка (очередная арабо-израильская война, затем исламская революция в Иране), в основе данного перелома лежали более глубокие причины. Период послевоенного восстановления и реконструкции, когда Западная Европа наверстывала свое отставание от США во многом за счет американских же капиталов, технологии, современного менеджмента, ушел в прошлое. Новый виток научно-технической 1. 26. декабря. 1945.г,. 30. января. и. 18. октября. 1948.г,. 27. апреля. 1949.г,. 29. сентября.

1949.г,.16.августа.1950.г,.10.марта.1957.г,.24.марта.и.27.декабря.1958.г,.1.января.1960.г,.

11.августа.1969.г 106 Часть II. Экономика революции на основе информатики, обострение проблем окружающей среды, вздорожание энергоресурсов увеличивали издержки производства. В то же время конкуренция ряда азиатских развивающихся стран с дешевой рабочей силой, утечка туда капиталов и перемещение целых отраслей промышленности снижали динамизм экономики высокоразвитых государств, в том числе Франции. Главным фактором мирового экономического развития стала глобализация, в ходе которой страны так называемого золотого миллиарда (США, Евросоюз, Япония) начали стремительный переход от промышленной стадии развития к постиндустриальной.

Следствием такого перехода оказалось, во всяком случае на первых порах, снижение вдвое среднегодовых темпов роста экономики этих стран по сравнению с периодом «славного тридцатилетия». Если тогда ВВП Франции удваивался каждые 15 лет, то с 1975 г. он увеличивался за тот же срок только на четверть. Правда, в отдельные годы темпы роста подскакивали — например, в 1988 г. они составили 4,8%;

в 1989 г. — 4,6; в 1998 г. — 3,4; в 1999 г. — 3,2; в 2000 г. — 3,8%. Однако эти циклические фазы ускорения, как уже бывало до Второй мировой войны, оказывались сравнительно кратковременными, сменяясь полосами длительной стагнации. В 1980–1985, 1991–1993 и 2002–2003 гг.

ее темпы колебались в пределах 0,6–1,7%, в остальные годы стагнировали на уровне 2–2,5%1.

В Евросоюзе (до его расширения на восток) Франция с последней четверти ХХ в. начала уступать по темпам не только малым или средним государствам типа Ирландии, Греции или Испании, которые вслед за ней наверстывали свое общее экономическое отставание, но все чаще и Великобритании. Если в конце 70-х годов французы оставили англичан по ВВП на душу населения позади почти на 10%, то четверть века спустя уже сами отстали от них. Хотя германская экономика развивается в начале XXI в. не более динамично, чем французская, объединение Германии похоронило мечту Помпиду об изменении баланса сил партнеров по обе стороны Рейна: в 2004 г. Франция уступала ФРГ по населению на треть, а по объему ВВП на четверть (впрочем, на душу населения, с учетом гораздо более низкого уровня в восточных землях бывшей ГДР, всего на 5%). Дело не только в общем объеме ВВП, но и в его структуре: в 2003 г. Германия заняла первое место в ЕС по доле рабочих и служащих, занятых в высокотехнологичных отраслях промышленности (11,2%), а ее расходы на НИОКР составили 51 млрд. евро против 30 млрд. во Франции (в Японии — 96, в США — 265 млрд.)2.

1.См :.Tableaux.de.l ’conomie.franaise:.2003–2004.Paris,.2003;.Ibid.2005–2006.Paris,. 2.См :.Le.Monde.Dossier .et.documents.2004.No.328.Fvrier.Р. В структурном плане вторичный сектор французской экономики — обрабатывающая промышленность постепенно сдает позиции, как это было в период «славного тридцатилетия» с первичным. В упадок пришли такие важные в прошлом отрасли промышленности, как черная металлургия, судостроение, текстильная, швейная, обувная.

Если в 1960–1974 гг. объем промышленной продукции во Франции увеличивался ежегодно в среднем на 6%, то с 1977 г. — не более чем на 2,5%. В период 1978–2004 гг. доля добавленной стоимости в промышленности и строительстве во французском ВВП снизилась на 5, пункта, составив 22,6%. За тот же отрезок времени обрабатывающая промышленность сократила 2,3 млн. рабочих мест, а ее удельный вес в самодеятельном населении, работающем по найму, упал с 33,8% в 1978 г. до 21,1% в 2004 г. Темпы роста ВВП и производительности труда во Франции представлены в табл. 4.1.

Согласно Н.Д. Кондратьеву, каждый длинный цикл порядка 60 лет включает две примерно равные по продолжительности волны повышения и понижения темпов роста производства в связи с всплесками технологических инноваций, сроками их внедрения в производство, расширением мирохозяйственных связей и с соответствующими структурными сдвигами в экономике. Эта схема вполне соответствует динамике развития экономики Франции после Второй мировой войны.

С другой стороны, неуклонно развивался третичный сектор — сфера услуг, доля которой в ВВП в 1978–2004 гг. выросла до 53,8%. Причем вклад промышленности в добавленную стоимость (в ценах 1995 г.) благодаря техническому прогрессу и росту производительности труда не изменился, оставшись на уровне 20%. Дальнейшая концентрация Темпы роста ВВП и производительности труда на одного занятого в 1950–2000 гг., % в год ВВП Производительность труда Источник: L’conomie franaise 2006. Paris, 2006. Р. 20.

108 Часть II. Экономика капитала путем слияния крупнейших корпораций сопровождается деконцентрацией производства, ростом числа мелких и средних предприятий, обслуживающих крупные. Именно малый и средний бизнес создает отныне основную массу рабочих мест. К 2004 г. по числу ежегодно создаваемых новых предприятий (117% существующих) Франция опередила в ЕС Великобританию и Испанию, отставая лишь от ФРГ и Италии. Если в 1978–2003 гг. доля предприятий с числом занятых свыше человек в самодеятельном населении упала вдвое — с 19,7 до 10,9%, то с числом менее 20 — выросла с 28,9 до 35,8%. Таким образом, утверждения о «дезиндустриализации» Франции не имеют под собой почвы.

Вместе с тем эти сдвиги оказали значительное влияние на занятость. За тот же период сельское хозяйство потеряло 1,1 млн. работающих, промышленность — 1,6 млн., строительство — 0,4 млн., тогда как торговля создала 3,9 млн. новых рабочих мест, а администрация — 2,2 млн. Если в 50–60-х годах рабочая сила, высвобождавшаяся из сельского хозяйства, сравнительно легко поглощалась промышленностью благодаря высоким темпам роста производства, то теперь перелив ее из вторичного сектора в третичный происходил значительно труднее.

В 1995–2005 гг. во Франции число занятых увеличилось с 22,0 млн.

человек до 24,5 млн., т.е. на 11,4%. Между тем в Великобритании рост составил только 8,2%, а в Германии — лишь 1,6%. В лучшем положении оказалась Италия (12,7%) и Испания (51,6%)1.

Сказывалось не только замедление роста экономики в целом, но и другие факторы — феминизация, приток иммигрантов из Третьего мира, выход с конца 60-х годов на рынок труда многочисленных молодых поколений послевоенного «бэби-бума», стремительная модернизация сферы услуг на базе информационных технологий, снижавшая потребности в рабочей силе, особенно малоквалифицированной2.

В таких условиях позиции профсоюзов перед лицом предпринимателей значительно ослабли, что вело к переделу добавленной стоимости — на сей раз в пользу работодателей. С 1982 г., когда доля зарплаты в ней достигла исторического максимума — 73%, началось неуклонное снижение. Этому способствовал поворот государственной политики к снижению издержек производства предприятий ради роста их конкурентоспособности. В том же направлении действовали приватизация и утечка капиталов (а нередко и делокализация — перенесение производства) за рубеж, в страны с более низкой зарплатой.

В 1982–1998 гг. удельный вес заработной платы в добавленной стоимости французских предприятий снизился на 9,8 пункта — с 73,2 до 1.См :.Le.Mond.2007.16.fvrier 2.L’ conomie.franaise.2006.Р.61– 63,4%. Данная тенденция тормозила рост покупательной способности семей и потребительского спроса, что далеко не всегда компенсировалось увеличением инвестиций и экспорта.

Таким образом, основные факторы, лежавшие в основе динамики экономического роста и занятости во Франции времен «славного тридцатилетия», исчерпали себя. Это было характерно, впрочем, не только для нее, но и для всей Западной Европы, объясняя негативное для европейцев изменение баланса сил по обе стороны Атлантики.

Озабоченность во Франции вызывает и хронический бюджетный дефицит, который ведет к разбуханию государственного долга — в 1978–2005 гг. он увеличился с 21,3 до 65% ВВП1. В поисках средств для обслуживания долга государство вынуждено либо увеличивать и без того тяжелое налоговое бремя, либо прибегать к выпуску казначейских обязательств. Первое ограничивает доходы семей и прибыли предприятий, второе сужает кредитные ресурсы, отрицательно отражаясь на потребительском спросе, инвестициях, а тем самым на темпах роста экономики и занятости. Растет и задолженность семей по потребительскому кредиту: число опротестованных из-за задержки платежей векселей выросло в 1992–2003 гг. с 62 до 165 тыс. Самым болезненным для Франции экономическим итогом последнего тридцатилетия по сравнению с предыдущим бесспорно стала массовая безработица. Если до 1975 г. число зарегистрированных безработных не превышало 1,5–2,5% самодеятельного населения, что по методике Международного бюро труда (МБТ) соответствовало понятию полной занятости, то с середины 70-х годов начался неуклонный рост: в 1985 г. удельный вес безработных составил 10,2%, в 1995 г. — 11,6, в 2005 г. — 9,5%, ни разу не опускаясь ниже 8,6% (см. табл. 4.2).

Хотя число безработных и их доля в самодеятельном населении увеличивались в периоды спадов и уменьшались в фазе подъемов, с началом каждого нового цикла их было больше, чем в начале преТаблица 4. Численность безработных во Франции в 1974–2005 гг., млн. человек Источник: L’conomie franaise 2006. Paris, 2006. Р. 47.

1.См :.Bilan.du.Monde.dition.2005.Р. 2.Frmy D., Frmy M..Quid.2005.Paris,.2004.P. 110 Часть II. Экономика дыдущего. Оптимистические прогнозы, связанные с подъемами 1988– 1997 и 1997–2001 гг., не оправдались1.

С учетом все более серьезного влияния проблемы занятости на экономическую и социально-политическую ситуацию в стране правящие круги Франции уже с конца 70-х годов включили ее решение в число своих приоритетных задач. В ходе президентских выборов 1995 г.

неоголлист Жак Ширак, назвавший безработицу «социальным надломом» французского общества, сделал борьбу за создание рабочих мест центральным пунктом своей избирательной кампании, что и обеспечило ему победу. Однако снижение взносов предпринимателей в кассы соцстраха, особенно за малоквалифицированных рабочих, которое помогло создать 170 тыс. новых рабочих мест, не решило проблему.

Разочарование избирателей принес два года спустя, на досрочных парламентских выборах 1997 г., успех оппозиционной соцпартии, кандидат которой — Лионель Жоспен взял верх прежде всего благодаря обещанию сократить безработицу путем сокращения рабочей недели с 39 до 35 часов без уменьшения зарплаты. Хотя это обязательство было выполнено вопреки ожесточенному сопротивлению предпринимателей, попытка распределить занятость среди большего числа работающих не увенчалась успехом: прибавка благодаря этому 350 тыс.

рабочих мест (включая увеличение числа госслужащих) не смогла предотвратить дальнейший рост безработицы — снизившись в годы высокой конъюнктуры (1997–2001) с 3,1 до 2,3 млн. человек, она снова увеличилась до 2,8 млн. человек в 2005 г.2 Между тем по числу рабочих часов в году на одного занятого и на самодеятельное население в целом Франция отстала от Великобритании и особенно от США.

Даже без учета пособий по безработице расходы французского государства на создание новых рабочих мест как социальными, так и экономическими методами составляют не менее 1,1% ВВП, что тормозит темпы роста и, в свою очередь, усугубляет ситуацию с занятостью. Попытки же искать выход из этого порочного круга на путях либерализации рынка труда и свертывания системы соцобеспечения, как настойчиво требует предпринимательское сообщество, наталкиваются на решительный отпор профсоюзов, в том числе в форме массовых движений протеста (март 2006 г.).

«На протяжении более чем 20 лет Франция, как и вся Европа, является жертвой весьма специфической болезни. Колебания конъюнкВо.Франции.такие.прогнозы.делались.в.начале.XXI.в.весьма.солидным.Центром.

перспективных. исследований. и. международной. информации. при. премьер-министре.

(СЕПИИ).(cм :.L’ conomie.mondiale.2001.Paris,.2000.P.29) 2.Социальные.аспекты.этой.проблемы.подробнее.рассматриваются.в.части.III.настоящей.монографии туры затрагивают Францию точно так же, как и США. Но у нее фазы снижения безработицы всегда оказываются более короткими и менее интенсивными, чем те, когда она возрастает. Существует ли какойто европейский рок? Не стала ли социальная защита людей наемного труда столь накладной, что она подрывает эффективное функционирование рыночной экономики? Совместима ли европейская социальная модель с глобализацией? Или же безработица и слабый экономический рост являются лишь результатами неправильного выбора экономической политики?»1 — спрашивают экономисты Эрик Хейер и Ксавье Тимбо.

Для ряда аналитиков либерального толка ответ на эти действительно судьбоносные для Франции вопросы не вызывает сомнений:

все дело сводится-де к тому, что французская элита, да и значительная часть общества, остается в плену устаревшей экономической модели первых послевоенных десятилетий, отмеченной активным вмешательством государства в экономику, а также широкомасштабной системой социальной защиты. «Политический, экономический, социальный, а также интеллектуальный и моральный консерватизм толкает современную Францию к упадку. Отрыв от реальности политического класса, накрепко привязанного к моделям 60–70-х годов, вызывает разброд среди граждан, который в условиях ускорения истории ведет к утрате нацией ее места в мировом сообществе»2, — утверждал экономист Николя Баверез.

Французскому дирижизму 50–60-х гг. противопоставлялась англосаксонская «консервативная революция» середины 80-х. Ее программа, вдохновлявшаяся неолиберальными концепциями чикагской школы М. Фридмана, а в Европе — фон Хаека и В. Рёпке, была связана на политическом уровне с именами М. Тэтчер и Р. Рейгана.

Речь идет о максимальном поощрении частной инициативы и свободной конкуренции путем приватизации госсектора при минимизации вмешательства государства в экономику, свертывании перераспределительной системы соцобеспечения, ликвидации административного регулирования трудовых отношений. Главными приоритетами экономической политики провозглашаются борьба с инфляцией, сбалансированный бюджет, активный платежный баланс, укрепление валюты, снижение бремени налогов и обязательных отчислений в кассы соцстраха от прибылей предприятий, с тем чтобы стимулировать капиталовложения — основную предпосылку форсирования темпов экономического роста и создания новых рабочих мест.

1.L’conomie.franaise.2006.P. 2.Baverez N..La.France.qui.tombe.Paris,.2003.P.18,. 112 Часть II. Экономика В международном плане акцент делается на свободное передвижение товаров, капиталов и людей не только в региональном, как в Евросоюзе, но и в глобальном масштабе.

Подобная программа была для Франции отнюдь не новой. Консерватизм национальных социально-экономических структур остро критиковали уже во времена «славного тридцатилетия», но особенно после него такие разные авторы, не раз занимавшие правительственные посты, как соратник де Голля Ален Пейрефит, близкий к президенту Жискар д’Эстену Мишель Понятовский, известный публицист Жан Жак Серван-Шрейбер, принадлежавший к окружению лидера левых радикалов Пьера Мендес-Франса. Все они каждый по-своему призывали к коренной модернизации экономики страны путем перехода к интенсивному развитию на основе наукоемких технологий, расчистке конкурентной среды от излишней бюрократической регламентации, более смелому открытию страны внешнему миру1.

Задача разрыва с дирижизмом была прямо сформулирована в резолюции съезда Национального совета французских предпринимателей (патроната) еще в 1964 г. Спустя десять лет — после первого «нефтяного шока», открывшего долгий период структурного кризиса европейской и мировой экономики, — эта программа постепенно становилась руководством к действию для всех французских правительств — как правых, так в конечном счете и левых.

Правда, последние пришли к выводу о необходимости смены всей прежней экономической парадигмы далеко не сразу. Во второй половине 70-х годов, когда при президентстве В. Жискар д’Эстена правоцентристское правительство Р. Барра (1996–1981) взяло курс на жесткое ограничение бюджетного дефицита и окончательную отмену контроля над ценами, оппозиционный союз левых сил во главе с лидером соцпартии Ф. Миттераном противопоставил ему совместную правительственную программу, основу которой составляли массированная национализация, форсирование темпов роста производства, сокращение безработицы за счет повышения покупательной способности масс, стимулирующей спрос.

С избранием Миттерана в 1981 г. президентом значительная часть этой программы была проведена в жизнь: государство национализировало 39 коммерческих банков, обеспечило себе, вдобавок к прежним, контроль еще над 15 крупнейшими промышленными группами в оборонной, химической, электротехнической, стекольной, машиностроPeyrefitte A. Le.Mal.franais.Paris,.1976;.Poniatowski M..L’avenir.n’st.crit.nulle.part.Paris,.

1978;.Servan-Schreiber J.-J..Le.Dfi.amricain.Paris,.1967;.Le.Dfi.mondial.Paris,. ительной, металлургической промышленности («Дассо», «Матра», «Юзинор», «Сасилор», СЖЕ, «Сен-Гобен», «Пешине», «Рон-Пуленк», «Томсон–Брандт» и т.д.). Правительство социалиста Пьера Моруа с участием коммунистов повысило уровень минимальной зарплаты, сократило с 40 до 39 часов рабочую неделю, расширило права профсоюзов на предприятиях.

Однако попытки Франции форсировать в одиночку экономический рост за счет увеличения внутреннего потребительского спроса в тот момент, когда остальные страны ЕЭС проводили ограничительную финансовую политику, закончились плачевно. Бегство капитала за рубеж, разгул инфляции, разбухание дефицита бюджета, торгового и платежного балансов привели к трехкратной девальвации франка и дальнейшему росту безработицы. Оказавшись перед угрозой выпадения Франции из процесса европейской интеграции, начатого некогда ею самой, Ф. Миттеран и правительство П. Моруа совершили крутой поворот политики в сторону «строгой экономии», центральными задачами которой провозглашалось снижение инфляции и повышение конкурентоспособности французской продукции (la disinflation compеtitive).

Важнейшую роль в этом повороте сыграл тогдашний министр экономики и финансов Жак Делор, который возглавил впоследствии Комиссию ЕЭС и внес существенный вклад в дальнейшее углубление интеграционных процессов в Европе.

С приходом к власти в 1986–1988 гг. правых партий крен французской экономической политики в сторону неолиберализма еще более усилился: Э. Балладюр, министр экономики и финансов правительства Ж. Ширака, провел широкомасштабную приватизацию, затронувшую ведущие банки («Сюэз», «Париба», «Сосьете женераль», ССФ, «Соженаль»), промышленные («Матра», «Сен-Гобен», СЖЕ) и медиагруппы («Гавас», ТФ-1). Всего за два года в конкурентный частный сектор перешло 29 компаний с 400 тыс. рабочих и служащих. Удельный вес госсектора в самодеятельном населении, работающем по найму (кроме госучреждений, здравоохранения, образования, науки), снизился с 10 до 7,7%1.

С переизбранием Миттерана президентом в 1988 г. на второй семилетний срок процесс приватизации временно приостановился, но не пошел вспять: глава государства высказался против как новых приватизаций, так и национализаций (хотя и тогда госсектор потерял еще 30 тыс. человек). Пять лет спустя победа правых партий на парламентских выборах 1993 г. дала сигнал второй волне расширения частного сектора за счет государственного.

1.См :.L’ conomie.franaise.2006.Р. 114 Часть II. Экономика Кабинет Э. Балладюра включил в программу приватизации 21 компанию с общим капиталом порядка 61 млрд. евро. Из госсектора выпало еще 9% работников, занятых в промышленности. В собственности государства остались лишь инфраструктурные монополии — газ, электроэнергия (ЭДФ-ЖДФ), железные дороги (СНСФ), почта, телеграф, телефон (ПТТ), телекоммуникации («Франс телеком»). Но даже в этих отраслях капитал был постепенно открыт по требованию Евросоюза для частных инвесторов, а на рынок допущены независимые компании, в том числе иностранные, в целях создания конкурентной среды — например, в авиаперевозках, где раньше безраздельно господствовала государственная компания «Эр Франс».

С тех пор колебания политического маятника уже не отражались на соотношении государственного и частного секторов в экономике Франции — социалисты, стоявшие у власти в 1998–2002 гг., продолжали приватизацию не менее последовательно, чем их правые соперники, защищая лишь сохранение «общественных служб» социального назначения.

Знаковыми событиями стали фактическое банкротство крупнейшего в Европе французского банка «Креди лионне» («Лионский кредит») и открытие для частного капитала автомобилестроительной фирмы «Рено». Первый, национализированный в 1981 г., был спасен от краха только скупкой государством его долгов, а второй, перешедший в госсектор еще в 1945 г. из-за сотрудничества владельца с гитлеровскими оккупантами во время войны, стал смешанным акционерным обществом. В том же контексте можно отметить прекращение эксплуатации убыточного франко-британского сверхзвукового пассажирского лайнера «Конкорд», серьезные финансовые трудности компании по эксплуатации туннеля под Ла-Маншем, провал правительственного плана по развитию производства ЭВМ (план «Калькюль») и т.д. Во всех этих случаях даже высокая эффективность технических решений государства не могла компенсировать финансовые потери инвестиционных проектов.

В итоге за период 1985–2003 гг. число предприятий госсектора сократилось с 1856 (без связи и телекоммуникаций) до 1117, а доля их в общем числе наемных работников упала вдвое — с 10,5 до 5,2% (1,1 млн. человек)1.

Там же, где государство привлекало к аналогичным операциям частный сектор, включая иностранный капитал из других стран ЕС, делу обычно сопутствовал коммерческий успех. Именно так было при строительстве на подрядных началах сети платных автодорог, создаСм :.Plane М., Plraux Н..Le.Tissu.productif.franais.//.L’conomie.franaise.2006.Р. нии европейской ракеты-носителя «Ариан» и производстве большегрузных пассажирских авиалайнеров «Аэробус» (компания «ЭАДС»), успешно конкурирующая с американскими супергигантами — как государственными, так и частными (НАСА, «Боинг»).

Преобладающую роль французское государство сохранило лишь в сугубо стратегических отраслях — в производстве вооружений (тоже в партнерстве с частными компаниями: «ЭАДС», «Томсон-ЦФС», Дассо) и цветных металлов для Комиссариата по атомной энергии.

Гибкая форма адаптации к новым условиям была найдена не только для сократившегося госсектора, но и для другой опоры преждей дирижистской модели времен «славного тридцатилетия» — индикативного планирования. С прекращением в 1998 г. разработки четырехлетних планов экономического и социального развития на национальном уровне Генеральный комиссариат по планированию нашел новую нишу для своей деятельности. Практика составления планов была переведена с общегосударственного на региональный уровень, что вполне отвечало административной децентрализации 1981– и 2003–2004 гг.

На основе заявок с мест Генкомиссариат составляет проекты комплексного — не только социально-экономического, но также экологического, культурного, туристического развития конкретного региона на два-три года. Он предлагается представителем государства — префектом — на рассмотрение выборному региональному совету, генеральным советам департаментов, мэрам и частному сектору в лице торгово-промышленных палат, синдикатов и т.д. В итоге стороны подписывают трехсторонний контракт, финансируемый ими на паритетных началах.

Очевидным достижением политики «строгой экономии» стало обуздание инфляции, подтачивавшей финансовую систему Франции со времен Второй мировой войны. Темпы роста цен снизились всего за пять лет в четыре раза — с 13,5% в 1981 г. до 3% в 1986 г., оставшись с тех пор в пределах 2–2,5% в год на протяжении следующего двадцалетия. Такой результат был достигнут за счет более или менее жесткой бюджетной и кредитно-денежной политики, отмены индексации зарплаты (кроме минимальной) по уровню инфляции, укрепления франка путем привязки его к курсу германской марки с установкой на переход к единой европейской валюте, зафиксированной в Маастрихтском договоре 1992 г.

Итак, за почти четверть века, прошедшие после крутого поворота экономической политики в 1983 г., прежняя дирижистская модель в известной мере уже демонтирована. «Франция принимает сегодня нововведения, от которых она еще вчера отказалась бы»1, — отмечал известный экономист Жан Буассонна, отвергая пессимистические оценки сторонников тезиса об «историческом упадке» страны типа Н. Бавереза и предлагаемую им «шоковую терапию».

Полемизируя с их утверждениями об упадке Франции, остающейся якобы пленницей социал-этатистской модели прошлого, экономист Даниэль Коэн напоминает, что, по оценкам ОЭСР, средний жизненный уровень у нее не ниже, чем в Германии, Италии или Великобритании, а производительность труда выше, чем у последней. В отличие от них и даже от США Франция сумела сохранить долю мирового рынка промышленной продукции, которую она имела в 70-х годах несмотря на подъем азиатских стран во главе с Китаем2. Это прямо связано с уровнем конкурентоспособности французской продукции: в 1990– 2001 гг. ее привлекательность по цене заметно улучшила французские позиции в международной торговле благодаря более умеренному, чем у других развитых стран, росту издержек производства. Согласно подсчетам французского Совета по экономическому анализу, составленному Мишелем Дебоннем и Лионелем Фонтанье в 2003 г., конкурентоспособность Франции повысилась за предыдущие двадцать лет на 20%. Причина этого, по мнению авторов, в том, что динамика производительности труда опережает рост реальной зарплаты и, соответственно, доля последней в издержках производства снижается3.

В результате удельный вес внешнеторгового оборота в ВВП Франции в 1978–2004 гг. удвоился, увеличившись до 30%.

Глубокие сдвиги в отраслевой структуре экономики Франции сопровождаются двояким процессом — все большей концентрацией капитала путем слияния мощных компаний, приобретающих транснациональный характер, в сочетании с бурным ростом мелкого и среднего бизнеса.

В 1977–2001 гг. оборот ста крупнейших корпораций Франции увеличился с 389 млрд. евро (823,4 млрд. тогдашних франков) до 1309 млрд. евро. За четверть века он вырос в 3,3 раза, тогда как ВВП Франции за тот же период уменьшился в 1,6 раза. Численность занятых в этих корпорациях за тот же период увеличилась лишь с 3 до 5,3 млн. человек, что свидетельствует об опережающих темпах роста производительности труда4.

1.Boissonnat J..Plaidoyer.pour.une.France.qui.doute.Paris,.2004.P. 2. См:. Cohen D. Une. ine. qui. ne. pass. pas. //. Le. Monde. Dossiers. et. documents. No.328.Fvrier.Р. 3.Ibidem 4.См :.Marseille J..La.guerre.des.deux.France.Paris,.2005.P.116– В списке ста самых мощных компаний в мире в 2002 г. фигурировали лишь 8 французских — после США (42), Японии (21) и Германии (11). Зато в Евросоюзе Франция занимает по концентрации капитала лидирующее место — на нее приходится 46 финансово-промышленных групп из 200 крупнейших против 45 в Германии и 43 в Великобритании1.

По масштабам оборота среди них лидируют нефтяная компания «Тоталь-Фина-Эльф» (105 млрд. евро в 2001 г.), торговая «Карфур»

(69,4), автомобильные «Рено» и «Пежо-Ситроен» (51,6 и 36,3), химическая и стекольная «Сен-Гобен» (30,3), торговая «Ошан» (в России присутствует под названием «Ашан») (26,1 млрд. евро) и т.д. Большинство их них давно уже стали транснациональными: «Тоталь-Фина-Эльф»

реализует за границей 79% своего оборота, «Пежо-Ситроен» — 63,8;

рекламная «Пюблисис» — 89,1; электротехническая «Альстом» — 78,3;

шинная «Мишлен» — 87; цементная «Лафарж» — 80; военно-техническая и электронная «Томсон» — 82,3; косметическая «Л’Ореаль» — 85,9;

пищевая «Данон» — 76,7% и т.д. В то же время в начале XXI в. во Франции было зарегистрировано около 3 млн. малых предприятий. Из них 1,5 млн. работает в сфере услуг, 780 тыс. — в торговле, 350 — в строительстве, 303 тыс. — в промышленности. Это классическая структура постиндустриальной экономики. Ежегодно в стране открывается около 250 тыс. малых предприятий, а банкротится лишь 50 тыс. При этом 40–50% новых рабочих мест, создаваемых во Франции, приходится именно на предприятия малого бизнеса.

К категории малых относятся предприятия, на которых трудится менее 50 наемных работников. Из 3 млн. малых предприятий около 1,5 млн. относится к индивидуальному или семейному бизнесу и обходится вообще без наемного персонала, а на 120 тыс. предприятий трудится менее чем по 10 человек. Доходы фирм и компаний малого бизнеса не имеют четких законодательных ограничений. Можно лишь констатировать, что, по налоговым данным, в среднем доходы малых предприятий колеблются от 10 до 100 тыс. евро в год.

Характерно, что, по данным опросов, почти каждый второй рабочий или служащий частного сектора, особенно молодежь, хотел бы создать свое предприятие («перейти на свой счет»). Эту же мечту разделяет каждый третий француз.

Малый бизнес Франции существенно изменился за последние двадцать-тридцать лет. До этого времени небольшие производственIbid.P. 118 Часть II. Экономика ные предприятия представляли собой весьма архаичный сегмент рынка, так как их владельцы могли позволить себе приобретение лишь дешевого или устаревшего оборудования. Сегодня ситуация качественно другая. Современнее малые предприятия, особенно в производственной сфере, работают на высоких технологиях.

В большинстве случаев это происходит потому, что крупным корпорациям теперь невыгодно все производить своими силами. Они стали сотрудничать на принципах подряда или субподряда с более мелкими предприятиями, которые и выпускают для промышленных гигантов отдельные комплектующие. При этом крупные предприятия на коммерческой основе помогают мелким фирмам оборудованием, сырьем, передачей технологий и т.п. По-прежнему уверенно чувствуют себя малые предприятия, работающие в сфере сервиса. Очень широко распространены комбинированные точки обслуживания – например, состоящие из кафе, табачной лавки и пункта по распространению десятков видов лотерейных билетов. Популярна и комбинация загородной бензозаправочной станции с небольшим магазинчиком и закусочной. Как правило, каждый такой небольшой комплекс принадлежит одному хозяину.

За последние четверть века в стране создана внушительная государственная система стимулирования малого бизнеса. Новые малые предприятия на два года освобождаются от налога на акционерные общества и от местных налогов. Для них снижаются подоходный налог и налог с инвестируемой части прибыли. Особую лояльность государство проявляет к тем, кто решил открыть свой бизнес в экономически депрессивных зонах. На таких предпринимателей распространяются скидки и отмены выплат в фонды социального обеспечения (здравоохранения, пенсионный фонд, фонд для многосемейных, в кассу пособий для безработных). В отдельных случаях предпринимателям выплачиваются подъемные.

Для безработных, решивших создать собственный бизнес, разработана своя система поддержки. Они освобождаются от налогов уже не на два, а на три года и на год от обязательных социальных выплат в кассы соцстраха. Безработным, ставшим предпринимателями, выдаются специальные книжки, отрывными чеками из которых можно расплачиваться за консультации по менеджменту, юриспруденции, бухгалтерскому учету и т.п. Практически все владельцы малых предприятий могут рассчитывать на получение льготных кредитов, ссуд и субсидий.

Поощрение создания предприятий и предотвращение их банкротств являются одной из ключевых сфер сотрудничества государства и бизнеса. Этим занимается специальное учреждение — Национальное агентство по созданию предприятий (АНСЕ), которое не только содействует будущим частным предпринимателям, но и изыскивает возможности для скупки предприятий при возникновении угрозы банкротства.

Наряду с АНСЕ государственную помощь при создании предприятий оказывают органы министерств по обустройству территорий, торгово-промышленные палаты, выборные органы местного самоуправления — региональные и генеральные советы, а также частные фонды, созданные крупными корпорациями, получающими, в свою очередь, целевые налоговые льготы (фонды Жака Дуса, Жака Гийомарка и др.).

На территории всей страны существуют портовые и свободные экономические зоны, где также создаются максимально благоприятные условия для создания и развития бизнеса1.

В эпоху глобализации важным критерием оценки уровня развития экономики является привлекательность страны для прямых вложений иностранных инвесторов и вывоз ею собственных капиталов за рубеж.

В этом отношении Франция улучшила свои позиции, перейдя с начала 90-х годов с пятого на второе-третье место в мире. В 2004 г. объем прямых иностранных инвестиций во Франции достиг 47 млрд. долл. (4,1% мировых), уступив по темпам притока только Люксембургу (фактически являющемуся офшорной зоной) и КНР. Доля котируемых на бирже акций, принадлежащих нерезидентам, в капитале предприятий во Франции составил к началу XXI в. свыше четверти — 26,6%. Она уступала в этом плане только Великобритании (37,2%), тогда как в Японии равнялась 18,2%, в Германии — 14,8, а в США всего 11,4%2.

Разумеется, приток иностранных капиталов чреват опасностью утраты контроля над ключевыми позициями в национальной экономике.