«Э.С.ЯРМУСИК КАТОЛИЧЕСКИЙ КОСТЕЛ В БЕЛАРУСИ В ГОДЫ ВТОРОЙ МИРОВОЙ ВОЙНЫ (1939–1945) Монография Гродно 2002 pawet.net УДК 282: 947.6 ББК 86.375+63.3(4Беи)721 Я75 Рецензенты: доктор исторических наук, профессор кафедры ...»

По опыту советской страны «ликвидировалась культурная отсталость», особенно среди «широких крестьянских масс, внедрялись коммунистические идеи, знания, грамотность, культурность, наука». Источником отсталости оставалась деревня, слывшая «очагом дикости, бескультурья, суеверий». Помимо всего, в западной деревне, в отличие от восточной, сохранялись более глубокие корни религиозности. Только насильственными методами ликвидировать их не представлялось возможным. Оставалось одно — «усилить в деревне политико-просветительскую работу, окончательно ликвидировать наследие прошлого — неграмотность, вести дело так, чтобы колхозники, сельские труженики, в том числе и самые отсталые быстро становились в ряды культурных и образованных тружеников социалистического общества» [23, лл. 23-25].

В отходе народа от религии большевики важное место отводили культурно-массовой работе. Вместо храмов народ завлекали в дома соцкультуры, избы-читальни, библиотеки, кинотеатры и иные кульпросветучреждения, вместо молитв и обрядов им предлагалось слушать лекторов, радио, смотреть кинофильмы, участвовать в художественной самодеятельности, читать книги и газеты.

За неполные два года существования советской власти в западных областях Белоруссии, по официальной статистике, к началу 1941 года было открыто 100 кинотеатров, 92 дома культуры, библиотек, 869 изб-читален [148, c. 54, 82]. Однако многие из «очагов культуры» существовали формально, не оказывали сколь-нибудь значительного влияния на мировоззрение населения, особенно сельского, не повлияли на его отношение к религии, к костелу.

Это признавалось и в Письме ЦК КП(б)Б от 21 октября года «О недостатках в работе партийных и советских органов в Западных областях Белоруссии»: «Избы-читальни, которые должны быть превращены в очаги культурно-массовой, политической работы, во многих случаях бездействуют: обставлены малокультурно, неуютно, кадры зачастую подобраны неудачно, а в некоторых случаях на работу заведующих избой-читальней пробрались классово враждебные элементы» [36, л. 3].

Организованная антирелигиозная пропагандистская кампания была направлена против религии и служителей культа — духовенства. Ее содержание, формы и методы определялись постановлениями ЦК ВКП(б), ЦК КП(б)Б, комсомольских органов.

Большевики исходили из того, что церковь была и остается на службе эксплуататорских классов, поддерживала и освящала их власть над трудящимися массами, взывая к покорности и непротивлению существующему строю. «Религиозные предрассудки»

поэтому следовало поскорее ликвидировать, чтобы расчистить путь к строительству коммунистического общества. Вот почему партийные постановления требовали «в системе развивающейся массовой пропаганды, которую применяет партия во все более широком и широком масштабе, уделить особое внимание и место антирелигиозной массовой пропаганде в форме живых и понятных лекций, при тщательном подборе лекторов, с привлечением к чтению этих лекций специалистов, естественников, материалистов. Надлежит озаботиться выработкой особых методов антирелигиозной пропаганды в зависимости от социальной среды аудитории» [114, c. 511-514].

Одним из приемов атеистической атаки на Костёл стало шельмование католического клира в статьях, памфлетах и карикатурах.

Эта «традиция» началась в 30-е годы, когда «воинствующие безбожники», ослепленные ненавистью к религии, подогреваемые массированной сталинской пропагандой, под аплодисменты срывали с храмов кресты, жгли на кострах иконы, богослужебные книги, церковную утварь, не оставляли камня на камне от памятников культового зодчества. Духовенство представлялось не иначе как «мракобесы», «черное воинство», «слуги мирового империализма», выставлялось в уродливо-карикатурной форме. Ксендзы изображались на агитплакатах и в антирелигиозной прессе алчными, жадными, безобразными «эксплуататорами в сутане». Такие характеристики должны были пробуждать у верующих если не ненависть, то хотя бы недоверие и презрение к «слугам божьим».

Показательна в этом отношении статья инструктора по пропаганде и агитации Белостокского обкома комсомола Пылаева «Молодой депутат Казимир Коск». 22 мая 1941 года её направили в Минск корреспонденту «Комсомольской правды» А.Краснову, но напечать не успели. В мрачных тонах в статье описывалось «безрадостное детство» при панской Польше юноши из деревни Визны Кучинского сельсовета Цехановского района. На этом фоне местный ксендз Дмитрович, у которого батрачил Казимир, выглядел человеком двуличным, призывая в костеле к терпению и смирению, а в жизни обдирая прихожан до нитки. Автор не скупился на выражения, характеризуя ксендза: «Слуга божий Дмитрович, имея сходство с бочкой средней величины, имел солидные доходы, умело стриг от имени Бога божье стадо. За венчание брал от 40 до 50 злотых, за похороны такая же такса.

Если нет денег — продавай корову, землю, иди воровать, а гони ксендзу монету. Если нет денег — хорони сам. Иногда, чтобы показать свою «доброту», он разрешал внести в костел какого-нибудь умершего бедняка бесплатно, сам кропил святой водой. Но это бывало редко. Зато богатых на вечный покой провожал до самого кладбища с колокольным звоном, хоругвами, с пением, с кадильным дымом.

Ратуя за дела небесные, Дмитрович не отказывался и от дел земных. Он имел 30 га земли, 10 коров, стадо кабанов, паровую мельницу, льночесалку, грузовую и легковую машину». Помимо того, что ксендз описывался как жестокий эксплуататор, он еще «вел агитацию среди молодежи, организовывал ее для борьбы с коммунистами, пытался создать «католический союз молодежи», «врал о том, что в Советском Союзе большевики не дают верить в Бога, в колхозе люди мрут с голода, там разврат, содом, много детей родятся без отцов, матери бросают таких детей на улицу. Их собирают в поезд, отвозят и топят».

Противопоставлялась всему этому «радостная и счастливая, новая, небывалая жизнь», которая настала у «Казимира Коска и тысяч жителей Западной Белоруссии с приходом Красной Армии — освободительницы». А далее — о том, как Казимир стал активистом советской власти, председателем сельсовета и, конечно, порвал с религией навсегда [20, лл. 25–33].

Подобные созданные сталинской пропагандой образы «косков» превращались постепенно в идеологические штампы, использовались для шельмования и осмеяния духовенства, для борьбы с религией.

В атеистической пропаганде особая роль отводилась комсомолу. Однако какая-то часть комсомольских работников считала, что антирелигиозная пропаганда — не единственный способ отвлечь молодежь, «которая находится под сильным влиянием религиозного дурмана». В докладе на пленуме Белостокского горкома комсомола 27 января 1941 года указывалось: «Нельзя ограничиваться только беседами, докладами, надо строить работу среди молодежи на основе разнообразнейших форм: физкультура, военное дело, читка художественной литературы и обсуждение отдельных литературных произведений вместе с молодежью… Надо, чтобы молодежь поняла, что комсомольская организация завода, фабрики, школы и учреждения является ее родной организацией, где молодые юноши и девушки под руководством большевистской партии получают коммунистическое воспитание» [19, л. 10].

С установлением советской власти западные области Белоруссии приковали к себе внимание Союза Воинствующих Безбожников (СВБ). Однако в отличие от других регионов СВБ не создал здесь своих ячеек и не развернул активной деятельности. Его идеолог Емельян Ярославский в статье «Об антирелигиозной работе в Западных областях Украины и Белоруссии», напечатанной в газете «Безбожник» от 2 ноября 1940 года, писал: «Мы против того, чтобы организовывать в Западной Украине и в Западной Белоруссии ячейки Союза Воинствующих Безбожников. Это вовсе не значит, что мы отказываемся от борьбы против реакционного движения религии, против религиозных предрассудков, против реакционной деятельности духовенства». Основной задачей партийных органов в религиозном вопросе провозглашалось опровержение «гнусных выдумок мракобесов о преследовании за веру в СССР». Поэтому, полагал автор, основной формой «борьбы против реакционного влияния церкви и религии здесь должна стать систематическая, планомерная, всесторонняя политико-просветительная работа. Основной формой пропаганды в западных областях Белоруссии и Украины должна быть огромная работа, построенная на естественно-научном материале, на разъяснении советского законодательства о религии и церкви и партийной программы по вопросу об отношении к религии» [150, c. 196-197].

В 1940 году Центральный Совет СВБ БССР совместно с ЦК КП(б)Б, ОК ЛКСМБ, ЦК ЛКСМБ провел в западных областях Белоруссии четыре трехдневных семинара в Белостокской, Брестской и Барановичской областях с охватом 155 человек. Сюда была направлена пропагандистская литература: «Церковь панской Польши», «15 лет СВБ», «Об антирелигиозной работе в западных областях Белоруссии и Украины» (статья Ем.Ярославского), «Православные обряды и их вред», «Миссионеры на службе империализма» — всего по 1 000 экземпляров.

Президиум Академии наук БССР совместно с ЦС СВБ БССР создал группу атеизма, в которую вошли академики Вольфсон (руководитель), Н.Н.Никольский, Т.Н.Годнев, профессор Герке, Махнач, А.П.Рунцо, Обухов и другие. Подготовленные ими популярные брошюры: «Контрреволюционная роль православного духовенства в период русской революции 1905–1907 годов», «Католическая церковь на службе польских панов» (академик Павловский), «О происхождении человека» (доцент Зубкович) и другие распространялись среди населения западных областей Белоруссии [45, лл. 23-24].

За 1940 год лекторами ЦС СВБ в западных областях, согласно отчету, было прочитано 526 лекций (270 — на естественнонаучные и 256 — на общественно-политические темы). Вызывает сомнение указанное число присутствующих — 57 тысяч — в среднем более 100 человек на одной лекции. Вряд ли можно было в то время найти помещение, особенно в сельской местности, такой вместимости. А партийным и комсомольским активом и того более — 922 лекции и доклада для 153838 человек (более 160 на одной лекции). Их заидеологизованность вряд ли могла заинтересовать слушателей: «Марксизм-ленинизм о религии», «Происхождение религии», «Нравственность и религия», «Сталинская Конституция и свобода совести», «Враги народа под маской религии», «Происхождение жизни на земле», «Наука и религия» и т.п.

Для ведения антирелигиозной пропаганды требовались кадры. Их надлежало найти среди прибывшей с востока интеллигенции — учителей, медицинских работников, агрономов, советских, партийных, комсомольских функционеров.

С 5 марта по 3 апреля 1940 года СВБ БССР и отдел пропаганды и агитации ЦК КП(б)Б проводили республиканские курсы антирелигиозного актива областей и районов республики. На них занимались 63 человека. Среди участников 42 белоруса, евреев, 2 русских, 1 поляк. С высшим образованием — 2, средним — 31, низшим — 30. Коммунисты и кандидаты ВКП(б) составляли большинство — 38, комсомольцы — 23. Все они были партийными, культработниками, учителями либо рабочими предприятий. Занятия проводились по ускоренной программе и включали лекции из истории религии, марксистско-ленинского понимания религии, происхождения человека, истории атеизма, о формах и методах антирелигиозной пропаганды. После их окончания слушатели направлялись в распоряжение обкомов, райкомов, облсоветов СВБ для использования в антирелигиозной работе [41, лл. 17-19].

Не менее интенсивно проводилась антирелигиозная пропаганда в регионах, где католическое население находилось в меньшинстве. Но и здесь своеобразным «стимулом» послужили «решения ЦК о развертывании антирелигиозной пропаганды», а точнее, очередная идеологическая кампания, которую раскручивала пропагандистская машина в советском государстве.

Судя по «Докладной записке секретаря Вилейского обкома КП(б)Б Грука, секретарю ЦК КП(б)Б Горбунову» от 10 апреля 1941 года, «райкомы партии серьезно взялись за этот участок работы. В районах созданы из числа партийно-советского актива и местной интеллигенции группы докладчиков–антирелигиозников, в ряде сельсоветов организованы кружки антирелигиозного актива из коренного населения. В некоторых районах при партийных комитетах начали работать семинары антирелигиозного актива» [46, л. 215]. И все же эффективность антирелигиозной пропаганды оставалась низкой, далеко не такой, какой ее хотели видеть большевики.

В Пинской области, отмечается в «Докладной записке в ЦК КП(б)Б» (ноябрь 1940 года), «с января по сентябрь 1940 года прочитано 47 лекций, охвачено 8300 человек. Темы, главным образом: «Наука и религия», «Марксизм и религия», «Религия и свобода совести». Популярные массовые лекции по антирелигиозным вопросам среди широкого населения, особенно в деревне, не получили распространения, это объясняется боязнью партийных организаций, чтобы не затрагивать религиозные чувства верующих, и с другой стороны, отсутствием кадров антирелигиозников».

Согласно отчету, на лекции в среднем присутствовали человек. А на лекциях «Сталинская Конституция и свобода совести» в Давид-Городке собрались 250 слушателей, на Микашевичском фанерном заводе № 1 — 220, в местечке Ленино — 175.

Сомнительны эти показатели. Как известно, сталинская пропаганда выдавала желаемое за действительное, заставляя верить в правдивость ею же сотворенных мифов [38, л. 41].

Как правило, читаемые лекции отличались примитивизмом. Лекторы не были убеждены в правоте озвучиваемых ими постулатов. Лектору ЦС СВБ БССР Куперу в одной из аудиторий Вилейской области слушатели задали вопрос, почему сейчас люди не происходят от обезьяны, на что получили ответ: «В этом нет никакой надобности». Лектор Ковалевич в ноябре 1940 года выступал с лекцией «Марксизм-ленинизм о религии»

в местечке Илия Вилейской области. Начав с характеристики первобытного человека, перешел к революции рабов в Римской империи и заметил, что христианство возникло, «впитав в себя все угнетающее, порабощающее, терпящее. Затем, балагуря, рассказал библейскую сказку о сотворении мира. Перечислив имена мучеников науки, лектор говорил о положении женщин и на этом закончил свое выступление. Получив записку рассказать, наконец, об отношении марксизма-ленинизма к религии, ограничился заявлением, что «марксизм не может мириться с религией, вел и будет вести с ней решительную борьбу» [47, лл. 20-21].

Обеспокоенность низким уровнем антирелигиозной работы заставила бюро ЦК КП(б)Б принять 10 февраля 1941 года постановление «О состоянии антирелигиозной пропаганды в западных областях». Обкомы, горкомы, райкомы партии обязывались «организовать среди населения повседневную систематическую антирелигиозную пропаганду и агитацию. Основной формой должны быть чтение лекций и докладов на антирелигиозные темы, построенных на естественнонаучном материале, на разъяснении советского законодательства о религии и церкви и партийной программе по этому вопросу». В постановлении намечалась программа идеологической кампании против религии, в которой задействовались редакции газет, радиокомитет, Наркомпрос, Президиум Верховного Совета БССР [41, лл. 20-21].

Обкомы комсомола разработали мероприятия по проведению антирелигиозной пропаганды в горкомах и райкомах комсомола. В качестве основной формы антирелигиозной пропаганды и агитации в западных областях БССР определялось «систематическое чтение лекций на антирелигиозные темы, построенные на естественнонаучном материале, на разъяснении Советского Законодательства о религии и партийной программы об отношении к религии». Предусматривалось распространение пропагандистских материалов (газеты «Безбожник», журналов «Безбожник», «Спутник агитатора», «Антирелигиозник», плакатов, книг, текстов лекций), проведение семинаров активистов-антирелигиозников, организация в школах кружков естественнонаучного характера, создание атеистических уголков, проведение антирелигиозных вечеров, индивидуальной работы среди верующих и т.д. Упор делался на привлечение к этой работе широкого круга активистов-учителей, агрономов, врачей, работников газет, советских, партийных, комсомольских активистов. В тех же мероприятиях отмечалось, что «антирелигиозная пропаганда и агитация в западных областях приобретает исключительно важное значение и должна проводиться на высоком идейном уровне путем кропотливой разъяснительной работы, не допуская администрирования и оскорбления религиозных чувств верующих» [21, лл. 87-89].

Экономическое наступление на Костёл Уничтожение материальной базы Костела и духовенства явилось одним из направлений их ликвидации большевистской властью. Декретом о земле (26 октября 1917 года) все земли, включая церковные и монастырские, объявлялись всенародным достоянием. За этим следовали их конфискация и раздел между крестьянством. В 1920-30-е годы советская власть предпринимала шаги по изъятию храмовых ценностей, колоколов, обложению духовенства завышенными налогами. Эта практика использовалась и на западнобелорусских землях.

Ограничение землепользования и доходов духовенства, национализация монастырских и костельных земель были первым шагом в сторону экономических санкций против Костела. Устанавливались многократно большие тарифы за электроэнергию и налоги на строения. Так, за 1 киловатт энергии с костёлов взимали 5 рублей (другие платили только 25 копеек), а налог за 1 м2 площади установили в рублей (другие — от 30 копеек до 1,5 рубля) [170, s. 62].

Все служители культа — ксендзы — облагались подоходным налогом и культсбором. Только по Белостокской области подоходным и культналогом в 1940 году финансовые отделы обложили служителей культа. За 1940 год их доход определялся в 5 рублей. Из этой суммы начисление подоходного налога составило 800 616 рублей, культсбора — 624 521 рубль.

В большинстве случаев исчисление налога, как и доходов, проводилось местными финорганами произвольно. В Граевском районе годовой доход многих ксендзов определили в 10-12 тысяч рублей. После жалоб служителей культа в результате проверки было признано 12 случаев неправильного налогообложения.

В Свислочском районе одному из ксендзов доход был определен в 10 330 рублей. Из этой суммы райфо начислило подоходного налога 5 335 рублей и культсбора 3 470 рублей, тогда как надо было начислить подоходного налога 3 811 и культсбора 2 479 рублей. В Ломжинском районе ксендза Вольдмана обложили «по аналогии» налогом из расчета 13 тысяч рублей годового дохода. Вольдман не имел постоянного прихода, он был приходящим ксендзом, не совершал религиозных треб. После рассмотрения жалобы его доход установили в 2 700 рублей [15, лл. 131-135].

В Видзовском районе Вилейской области райфинотдел, без всякого расчета, начислил в 1940 году ксендзу Видзовского костела Матищину подоходный налог и культсбор в сумме 106 тысяч рублей и обязал оплатить до 15 августа 1940 года. Ксендз отказался оплачивать. Тогда по распоряжению заведующего райфинотделом Цалкина у ксендза изъяли имущество. Подобное беззаконие тот же Видзовский райфо проявил и по отношению к ксендзу Пеликанского костела, начислив ему налог в сумме 67 тысяч рублей и конфисковав из-за неуплаты имущество. Действия райфо вызвали возмущение верующих. 17 августа огромная толпа собралась возле здания райфо, требуя вернуть ксендзам имущество. Пришлось вмешаться райкому и обкому партии, чтобы не допустить разрастания конфликта [41, лл. 35-36; 27, л. 25].

Опасаясь, что неуплата налогов приведет к закрытию костелов, ксендзы вынуждены были собирать деньги с прихожан [14, л. 13]. Местные органы власти расценивали такие шаги по-своему. В одной из докладных записок сообщалось: «С целью создания нездоровых политических настроений среди польского населения против Советской власти ксендзы переложили на верующих выполнение налогов, предъявляемых им как служителям культов: «Если хотите сохранить религию и костел, собирайте деньги, для уплаты за меня налогов Советской власти, за службу в костеле».

Налоговая политика преследовала конкретные цели. Как заметил ксендз Несвижского костела Колосовский, «большевики изменили способ ликвидации попов, отменили чрезвычайную комиссию, а стараются ликвидировать нас другими способами, такой налог — это смертный приговор для нас в рассрочку»

[38, лл. 180-181].

Возмущение духовенства и верующих, их жалобы в вышестоящие инстанции вынудили ЦК КП(б)Б дослать в райкомы и обкомы партии западных областей распоряжения Наркомфина БССР о недопущении перегибов в вопросах налогообложения [37, л. 29].

Костёл и польское антисоветское подполье Осенью 1939 года в западных областях Белоруссии стало формироваться польское антисоветское подполье. Поражение Польши в начальный период второй мировой войны, перегибы советской власти в национальной политике, массовые депортации населения [17, лл. 26-29; 29, лл. 38-40], борьба с религией стали важнейшими причинами его возникновения.

Среди его участников было немало патриотически настроенной польской молодежи и интеллигенции. Движение развивалось под Несвижский костёл Наисвятейшего Божьего Тела (Фарный) лозунгом борьбы с советской властью, за восстановление польского государства. Оно принимало различные формы — от распространения листовок, вывешивания польских национальных флагов, антисоветских высказываний до создания подпольных организаций.

В возникновении антисоветского подполья немаловажную роль сыграли различные организации, действовавшие в Западной Белоруссии до начала войны. Их насчитывалось около 60 — общественно-политические, молодежные, религиозные. К наиболее влиятельным и массовым относились «Акция католическая», «Стрельцы», «Легион молодых», «Польская молодежь», «Тур», «Харцер», «Зухи» и другие. По определению НКВД, все они имели «буржуазно-националистическую и религиозно-мистическую контрреволюционную направленность, воспитывали молодежь в духе ненависти к Советскому Союзу и коммунистической партии». С приходом советской власти их деятельность была запрещена. Однако многие стали действовать подпольно, меняя названия и тактику.

Антисоветские настроения среди части молодежи и польского учительства послужили причиной их арестов. В марте 1941 года органы НКВД арестовали 177 человек «националистической польской интеллигенции за контрреволюционную деятельность, в числе которых 150 учителей и учащаяся молодежь» [15, л. 94].

Одним из факторов объединения антисоветски настроенных сил стали государственные и религиозные праздники, проходившие, как правило, при массовом стечении верующих. В межвоенный период, начиная с 1918 года, в Польше 11 ноября ежегодно отмечался День Независимости. С приходом советской власти празднование было запрещено. Тем не менее осенью 1939 года в ряде городов, местечек и деревень появились польские национальные флаги, листовки с призывами сражаться за независимость Польши. Органы новой власти расценили это как «факты антисоветских и контрреволюционных выступлений со стороны враждебных элементов».

В Спецсообщении НКВД на имя секретаря ЦК КП(б)Б П.К.Пономаренко по этому поводу отмечалось: «В Вилейской области у памятника Юзефу Пилсудскому и на могиле Неизвестного солдата появились венки, украшенные бело-красной лентой.

Гимназисты города Вилейки Ленсевский и Смолевский ноября обходили квартиры своих товарищей, призывая в День Независимости идти не на занятия в гимназию, а в костел. В целях предупреждения провокационных выступлений Ленсевского и Смолевского с 8 утра 11 ноября они будут вызваны на допрос в уездное управление НКВД, где будут в течение суток. В районе кладбища выставляется ряд пограничников, которые в целях маскировки будут проводить военные занятия. В костел направляется агентура. В районе костела — выставляются посты рабочей гвардии В Белостокской области в местечке Староселье в ночь с на 11 ноября неизвестные расклеивали листовки с изображением польского герба и надписью «Польша будет жить, пока мы живем».

В Пинской области в городах Пинск и Лунинец появились листовки патриотического содержания: «В день 11 ноября, в день великого праздника, заверяем всех, что период терпенья нашего подходит к концу», «Прочь коммуну, честь польская не погибла, пока придется подождать». «Поляки, помните, что Польша не только государство, которое временно перестало существовать, но прежде всего народ, который не потерял своих чувств независимости и чувствует себя способным для восстановления того, что у него насильно взято. Да здравствует независимость Польши!» [30, лл. 42-45].

11 ноября 1939 года НКВД арестовало ксендза из местечка Гайновка Волковысского уезда Белостокской области Михала Вильневчица и одновременно с ним учащихся Свислочской гимназии Ивана Болбата, Иосифа Гайнера, Генриха Майхера. Согласно протоколу следствия, «6 ноября Генрих Майхер, будучи у своих родителей в Гайновке, встретил ксендза Михала Вильневчица. Пригласив к себе на квартиру, ксендз рассказал, что в местечке Гайновка целый ряд лиц ведет работу против советской власти и предложил Майхеру сделать то же. Получив согласие последнего ксендз дал указание как это делать, снабдил листовками.

Вернувшись в Свислочь, Майхер привлек еще двух гимназистов.

Они изготовили листовки, расклейку которых приурочили ко Дню Независимости Польши. Однако в ночь с 10 на 11 ноября все трое были задержаны»* [32, лл. 111-112].

Рост антисоветских настроений привел к тому, что в поле зрения НКВД попало и католическое духовенство. Служители религиозных культов, в первую очередь католического, назывались не иначе, как «враждебным, патриотически настроенным контрреволюционным элементом», они «распространяют среди населения контрреволюционные слухи и ведут контрреволюционную агитацию».

Аналогичные оценки звучали в официальных документах, с партийных и комсомольских трибун: «Никогда нельзя забывать, что мы имеем дело с хитрым, умным и коварным врагом. Он прошел многовековую практику от инквизиций, крестовых походов, Варфоломеевских ночей, религиозных войн. Иезуиты высшего сорта, специалисты по удушению всякой свободной мысли, имеют большой опыт тонких и не менее циничных методов одурачивания народа. И шапками закидать таких врагов нельзя» [23, л. 11].

Особая подозрительность к духовенству объяснялась еще и условиями приграничной области. Прибывшие из восточных областей многочисленные кадры с недоверием относились к местному населению, ожидая происков «врагов народа». Эту подозрительность культивировали партийно-комсомольские органы:

«Некоторые товарищи забывают о том, что в условиях нашей пограничной области особенно высокая большевистская бдительность должна пронизывать всю нашу работу, чтобы все * По другим сведениям, кс. Вильневчиц таких указаний гимназистам не давал. Возможно, такое «признание» ими было сделано под давлением во время допроса.

махинации остатков разбитых враждебных классов, партий и молодежных организаций своевременно разоблачать…» [23, л. 11].

Ксендзам инкриминировалась связь с польскими полицейскими органами, доносительство, шпионаж. В Брестской области в руки органов НКВД попало письмо ксендзам, священникам и ректорам Пинского диоцеза со ссылкой на указания епископа Кароля Немиро, в котором они обязывались информировать полицию «о каждом подозрительном факте, происшествии противогосударственного характера, о каждой подозрительной личности».

По этому случаю были вызваны и допрошены несколько ксендзов, которые подтвердили, что «такое письмо действительно было разослано епископом Немиро» до прихода Красной Армии. Это стало еще одним поводом обвинять духовенство в «контрреволюционной деятельности» [32, лл. 82, 89, 90].

Уже осенью 1939 года начался разгром антисоветского подполья. В действительности трудно установить, где ликвидировалось настоящее подполье, а где попросту оно было сфабриковано.

Специфика проводимых в советской стране в 20-30-е годы разгромных кампаний и репрессий в отношении сотен тысяч невинных людей дает основание усомниться в масштабах антисоветского сопротивления, законности арестов и справедливости выносимых приговоров.

В ноябре 1939 года органы НКВД «разоблачили антисоветскую контрреволюционную организацию» в местечке Кривичи Вилейского уезда, руководство которой приписали ксендзу Иосифу Кропивницкому. К участникам отнесли Эйсмонда, бывшего директора польской школы, Гейшеля, бывшего старосту Вилейского уезда, Владислава Кишкурно, кулака, Семена Спиридовича, бывшего старосту Кривичской волости. Поводом считать существование «контрреволюционного подполья» послужило то, что «еще до прихода Рабоче-крестьянской Красной Армии участники этой группы проводили активную контрреволюционную работу по полонизации и угнетению белорусского народа, создавали на территории Вилейского уезда польские националистические контрреволюционные организации и распространяли об СССР всевозможные контрреволюционные слухи.

Данные о контрреволюционной работе этих лиц подтверждаются изъятыми в волостном старостве архивными материалами (анкета, биография ксендза Кропивницкого Юзефа, переписка Вилейского уездного староства о награждении его «Крестом заслуги» [38, лл. 1, 2].

В числе репрессированных оказался Юзеф Кропивницкий, 1882 года рождения. После окончания Виленской духовной семинарии работал благочинным в местечке Лысково Волковысского уезда. Царское правительство в 1909 году лишило его прав благочинного. Вскоре он стал работать в Ошмянах, а в 1912 году переведен в Ставрополь, где проводил активную миссионерскую деятельность среди молодежи и солдат-католиков царской армии. В 1918 году являлся представителем польского правительства по делам сосланных и военнопленных поляков на Северном Кавказе и в Крыму, организуя их возвращение в Польшу. Исполнял обязанности чиновника польского консульства в Ростове-на-Дону по делам мобилизации поляков, подлежащих военной службе. В 1919 году четырежды арестовывался органами Советской власти.

В 1920 году в городе Ставрополе был приговорен к расстрелу, но благодаря имевшимся связям среди советских работников ему удалось сохранить жизнь. В том же году, с разрешения смешанной комиссии, возвратился в Польшу, где активно работал по созданию молодежных католических организаций. С приходом Красной Армии в сентябре 1939 года Кропивницкий остался в местечке Кривичи [35, лл. 114-117]. Дальнейшая судьба Кропивницкого, как и остальных подозреваемых, неизвестна.

В докладных записках партийных органов, спецсообщениях НКВД содержатся многочисленные данные об «активизации контрреволюционных элементов», создании разветвленных повстанческих националистических организаций», где католическое духовенство выступает как «наиболее активный контрреволюционный элемент в борьбе с Советской властью.

В спецсообщении Белостокского обкома КП(б)Б (ноябрь года) говорилось: «По данным Управления НКВД, на территории Белостокской области существует разветвленная повстанческая организация, возглавляемая католическим духовенством.

5 ксендзов арестовано как участники контрреволюционной организации, из них 2 ксендза Ломжинского монастыря как руководители повстанческой организации.

Используя костел, ксендзы открыто выступали с проповедями, призывающими объединиться под предлогом защиты католической веры вокруг костела для восстановления бывшего польского государства, распространяют контрреволюционные провокационные слухи против СССР. Проводя персональную обработку, вовлекают в контрреволюционные организации при исповедях верующих — контрреволюционнонационалистически настроенных. Одновременно имеют встречи с участниками контрреволюционных организаций и дают соответствующие указания для дальнейшей контрреволюционной работы. Связь с периферийными контрреволюционными организациями, руководство ее осуществляется через своих агентов, преимущественно женщин, которые разъезжают по селам и городам, проводят вербовку новых членов, собирают сведения о расположении воинских частей и политических настроениях в таковых.

В домах ксендзов под предлогом разрешения вопросов религиозного характера проводятся нелегальные сборища участников организаций, идет инструктаж и обсуждаются планы дальнейшей контрреволюционной деятельности.

Установлено, что контрреволюционные организации имеют переправочные пункты для нелегальной переброски в Германию своих людей, которым угрожает арест» [38, лл. 179, 180].

Возможно, в этих сообщениях присутствует определенная доля истины. Католическое духовенство в силу своего положения, убеждений, мировоззрения, сложившихся обстоятельств не могло молча созерцать происходившие события. На квартирах ксендзов укрывались от ареста бывшие служащие польских государственных структур, участники повстанческих организаций [45, лл.

32-34]. Костел и духовенство все более и более становились тем консолидирующим фактором, вокруг которого группировались силы для борьбы за независимость Польши.

Незадолго до нападения гитлеровской Германии на Советский Союз политическая ситуация в западных областях стала все больше беспокоить власти. Наибольшие опасения вызывало польское население, в среде которого участились проявления неудовлетворенности советской властью: антисоветские «контрреволюционные» высказывания, недовольство введением обязательных гужевых повинностей по лесозаготовкам, военному строительству, отрезкой земли у зажиточной части крестьянства. В ряде районов среди призывников польской национальности имели место случаи дезертирства. В приграничных районах распространялись слухи о скором начале войны между Германией и СССР, высказывались надежды на обретение Польшей независимости.

В донесениях из западных областей неоднократно указывалось на сильное влияние ксендзов на католическое население, его взгляды, отношение к советской власти и ее порядкам. Ни одно политическое мероприятие, проводимое новой властью, не оставалось без внимания и оценки духовенства [52, лл. 2-5].

Осознавая, что затягивание узла национальных и конфессиональных противоречий чревато непредсказуемыми последствиями, ЦК КП(б)Б направил 21 октября 1940 года всем партийным организациям письмо «О недостатках в работе партийных и советских органов в Западных областях Белоруссии». В полном соответствии с духом сталинской логики все «искажения» и «недостатки» перекладывались на низовые партийные организации. ЦК КП(б)Б «осудил» факты грубого отношения к польскому населению, «принудительной реорганизации школ с польской детворой в русские и белорусские школы», «неосновательного отстранения трудящихся поляков от работы и общественной деятельности, которую они несли в низовых советских органах, предприятиях и учреждениях»

как «искажение принципов Ленинско-Сталинской национальной политики». Правда, ЦК не преминул при этом отметить, что «партийные организации много сделали для того, чтобы очистить учительский состав школ, в частности польских, от националистических, контрреволюционных элементов», «провели большую работу по очищению аппарата». Бесспорно, следует вывод, что «подобное отношение к польскому населению… помимо всего, облегчает контрреволюционным, националистически настроенным, клерикальным элементам их подрывную работу против Советской власти, создает благоприятные условия для поддержки всякого рода националистических настроений, облегчает им возможность завлекать в свои сети некоторую часть польского населения, которая при правильно проведенной политической линии никогда не пошла бы к ним» [39, лл. 3-4].

…22 июня 1941 года Германия напала на Советский Союз.

Костелу и верующим предстояли не менее тяжелые испытания.

КОНФЕССИОНАЛЬНАЯ ПОЛИТИКА НЕМЕЦКИХ

ОККУПАЦИОННЫХ ВЛАСТЕЙ В БЕЛОРУССИИ

Идеология национального социализма Отношение гитлеровцев к религии и церкви на оккупированной территории Белоруссии трудно понять, не обратившись к важнейшим доктринальным положениям нацистской идеологии, не проследив отношений Третьего Рейха с католическим Костелом и его центром — Ватиканом до начала второй мировой войны.

Ядром нацизма был биологически понимаемый расизм с вытекающими отсюда последствиями, которые затем определяли внутреннюю и внешнюю политику Германии: сплошной антисемитизм и борьба за жизненное пространство (Lebensraum), которое предполагалось приобрести за счет славян и евреев [184, s. 22-23].

Естественно, что христианство с его универсализмом и общечеловеческими моральными ценностями противоречило духу и букве нацизма. Гитлеровское руководство Германии отрицательно относилось к христианской церкви с ее строгими иерархией и догматикой. Отвергая христианское мировоззрение, обрядность, традиции, нацисты предполагали создать свой, политизированный вариант церкви, являющейся проводником национал-социализма.

Наибольшую неприязнь, однако, вызывал католицизм, который к тому же из-за своих связей с Римом был заклеймен нацистами как что-то «ненемецкое». В то же время в протестантизме изза его отвержения от Рима они видели вступительный шаг к национальному обновлению [184, s. 23].

Тем не менее с целью привлечения на свою сторону народных масс, прежде всего верующих, нацистское руководство вынуждено было завуалировать истинное отношение к религии и проявлять к ней внешнюю лояльность.

Отредактированная Гитлером и Готтфридом Федером программа национал-социалистической рабочей партии Германии (НСДАП) от 24 февраля 1920 г. провозглашала в п. 24 свободу всех религиозных верований в государстве, до тех пор, пока они не угрожают его интересам либо не нарушают морально-этических чувств германской расы. В ней, в частности, декларировалось:

«Хотим свободы для всех религиозных верований; ее границей будет являться безопасность государства, а также выступления, нарушающие чувство моральности немецкого народа.

Партия как таковая поддерживает христианство, но в вопросах веры не связывает себя ни с какой религией. Побеждает в нас и вне нас жидовский материалистический дух и убеждение, что наш народ может черпать силы только из принципа: интерес общества над собственным» [122, s. 283-284]. Так с первых шагов своего существования нацисты заявили о приоритете интересов и моральных ценностей немецкого народа и нацизма над всем остальным. «Германия превыше всего!» — этот постулат не требовал никаких объяснений.

И все же не существовало целостной централизованной нацистской конфессиональной политики. Здесь воплощался типичный для нацистского государства компетенционный хаос со своими частично разнородными, а частично противоречивыми тенденциями. Такие радикальные враги Костела, как Альфред Розенберг, Генрих Гиммлер, Рейнхард Гейдрих, Мартин Борман, наталкивались на сопротивление умеренных, но бессильных одиночек, как, например, министр Рейха по церковным делам Ганс Керрль, в то время как сам Гитлер, который в конечном итоге всегда решал, видел в религиозной политике в первую очередь проблемы власти и определенных целей [184, s. 25].

В «Mein Kampf» («Моя борьба») Гитлер недвусмысленно высказался о христианстве, в частности, о католицизме и протестантизме. По мнению фюрера, «протестантизм всегда будет нам помогать в поддержке всего, что немецкое, либо это будет касаться немецкой чистоты, углубления национальных чувств, либо защиты немецкого образа жизни, языка, а даже немецкой свободы, поскольку это все составляет его основу…».

Гитлер категорически отверг какие бы то ни было отношения НСДАП с церковью: «Политические партии не должны иметь ничего общего с религиозными проблемами, пока те не подрывают моральности народа; тем самым религия не должна быть включена в партийные интриги. Если досточтимые священнослужители используют религиозные институты, а также учения, чтобы ранить свою собственную нацию, они не должны иметь последователей. Нужно употребить против них их собственное оружие» [122, s. 65].

Как показали события, религиозный вопрос никогда не утрачивал своей актуальности для Третьего Рейха. Фюрер и нацистское руководство постоянно держали его в поле зрения, заявляя о лояльности к религии, которая, тем не менее, имела определенные границы.

В речи, произнесенной в Рейхстаге 30 января 1939 года, незадолго до начала второй мировой войны, Гитлер в который раз подчеркнул, что Германия не является государством, враждебным религии, наоборот, церковь получала здесь государственную поддержку значительно большую, чем во Франции, Англии или США. Фюрер заявлял о недопущении преследований за религиозные убеждения — ни в прошлом, ни в будущем. Одновременно он предостерегал от вмешательства в политику. «Те же, которые вместо того, чтобы быть слугами Бога, своей миссией попытаются оскорблять достоинство нынешнего Рейха, его институтов или главных руководителей, должны уяснить, что разрушение этого государства с чьей бы то ни было стороны не будет терпимо.

Духовные, если только станут выступать против права, будут привлечены к ответственности через это право точно так же, как любой немецкий гражданин. Уничтожение врагов государства является его обязанностью». Гитлер не допускал компромиссов с теми, кто, по его словам, в Германии вступил в конфликт с законом: «Здесь нужно, однако, принять во внимание: духовного немецкого как Божьего слугу будем охранять, духовного как политического врага немецкого Рейха — уничтожать» [124, s. 49-52].

В итоге стратегической целью НСДАП была ликвидация всех институтов церкви. Об этом свидетельствуют не только высказывания Гитлера и его соратников, но и конкретные акции нацистского государства. В секретной директиве от 9 июня 1941 года, направленной главам областных организаций партии, рейхсляйтер Борман подчеркивал: «Национальный социализм и христианские взгляды несовместимы. Христианские церкви базируются на человеческом невежестве и стараются закрепить это невежество среди как можно большей части человечества, ибо только таким образом христианские церкви могут сохранить свою власть.

В противоположность этому национальный социализм опирается на научный фундамент» [131, c. 80].

На пути этих замыслов стояла мощная преграда — Ватикан.

Борьба с ним предстояла затяжная и бескомпромиссная. В ход пускалось все — от декларативных заявлений до грубого цинизма по отношению к Риму, Костелу и католикам.

С приходом к власти в Германии нацисты сделали продуманный дипломатический ход навстречу Апостольской столице.

20 июля 1933 года между гитлеровским правительством и Ватиканом был подписан конкордат. От имени Третьего Рейха его подписал фон Папен, а от имени папы Пия XI — бывший папский нунций в Германии кардинал Пацелли.

Оценка этого документа до сих пор неоднозначна — от крайне негативной до положительной. Несомненно, конкордат сыграл огромную роль в положении католического Костела как в самой Германии, так и в Европе. В то же время он имел большое значение и для самого Рейха и его нацистского руководства в деле серьезного укрепления международных позиций. Известный католический деятель архиепископ Конрад Гроэбэр в 1937 году писал:

«Если говорить об оценке немецкого конкордата, то равно как с заграничной, так и внутриполитической точки зрения был это далеко идущий международный договор нового Рейха, что партия и государство оценили как успех,... что имело результатом благожелательный поворот верующих католиков к национал-социалистическому государству… С религиозно-церковной точки зрения конкордат означал ликвидацию отделения Костела от государства во имя гармонического сотрудничества и правового обеспечения в церковно-политической сфере…» [194, s. 11-12].

Если замыслы и действия гитлеровцев в отношении заключения конкордата с Ватиканом очевидны, то шаги Апостольской cтолицы навстречу фашистской Германии можно объяснить тем, что Ватикан боялся возрождения и расширения большевизма на европейские страны, а также желанием защитить католический Костёл в Рейхе [172, s. 100].

События в Германии между тем развивались, несмотря на конкордат, в сторону ликвидации костельных институтов.

Борьба с влиянием Костела в самой Германии носила тотальный характер. В нее включились СС и гестапо. С 1934 года закрывались католические школы, упразднялись религиозные католические организации. В 1940-41 годах сотни монастырей и костельных зданий были заняты и национализированы, запрещены реколекции, паломничества, процессии, выпуск костельных газет. В 1941 году отменен ряд религиозных католических праздников, закрыто большинство костельных детсадов. Нацистский режим уничтожал образ мира и человека, противопоставленный его целям, старался как можно больше людей вырвать из-под влияния Костела [184, s. 30].

Этого не мог не заметить и папа Пий XI. 14 марта 1937 года он направил Костелу в Германии энциклику Mit brennender Sorge (С горящим сердцем). В ней сказано, что он согласился на конкордат 1933 года и только после значительных колебаний, ради сохранения «свободы Костела в его миссии духовного избавления верующих в Германии, а вместе с тем отдать дань миру и прогресса немецкому народу» [172, s. 111]. Но Рейх это сломал. Немцы использовали конкордат самым циничным образом для реализации своих агрессивных замыслов.

Через несколько дней — 19 марта — папа издает энциклику об угрозе коммунизма Divini Redemptoris (Божественный Искупитель), в которой высказаны отрицательные оценки коммунистической идеологии. Близость этих энциклик указывает на схожесть в трактовании нацизма в Германии и коммунизма в России [172, s. 111]. Что касается позиции Ватикана в дальнейшем, то на нее оказали сильное влияние события на фронтах второй мировой войны, драматическая ситуация Костела в оккупированных гитлеровцами странах, в том числе Польше, СССР. Сначала в декабре 1942, а затем в феврале 1943 года Пий XII публично заявил о непризнании католической церковью тоталитарных режимов, основанных на репрессиях, геноциде, подавлении личности и ее естественных человеческих прав. В рождественском выступлении по радио (декабрь 1944 года) Пий XII осудил тоталитаризм и провозгласил принцип «этического превосходства демократии над любой другой формой политического устройства» [131, c. 91].

Дальнейшие события показали, что Гитлер все более дистанцировался от Ватикана, не желая никакого сотрудничества с ним, потому что не желал этому идеологическому врагу № 4 никакого успеха в Восточной Европе, особенно «за счет тягчайших кровавых жертв немецкого народа» [135, c. 162].

Влияние национального и конфессионального факторов на политику гитлеровских оккупантов Национальный и конфессиональный факторы играли существенную роль в гитлеровской политике на занятых территориях.

Их учет позволял немцам играть на межнациональных и межконфессиональных противоречиях, манипулировать амбициями националистически настроенных группировок и их лидеров, выставлять себя покровителями «обиженных» народов, а в конечном итоге — методично и целенаправленно реализовывать идеи господства «арийской расы» над остальными «недочеловеками». Идеологические методы отнюдь не исключали террора и насилия, ставших неотъемлемой чертой немецкой оккупационной политики.

Не случайно с первых дней оккупации гитлеровцы тщательно изучали положение на захваченных территориях, поведение различных групп населения, их отношения между собой и к большевикам и немцам. В гитлеровских документах тех лет содержатся любопытные наблюдения и оценка сложившейся ситуации: «В занятых восточных областях Белоруссии следует делать принципиальное различие между бывшими польскими и русскими областями. На территории бывших польских областей советский режим воспринимался как чужеродный, так что за свои два года хозяйничанья он не мог коренным образом изменить бывший порядок жизни этого населения. Поэтому немецкие войска встречались польским населением, как и белорусским в большей части как освободители и незначительным меньшинством населения дружественно–нейтрально».

По мнению немецких аналитиков, положение в занятых белорусских областях БССР представляло собой совершенно иную картину. «Национального белорусского самосознания в связи с русификацией и коммунистическим воздействием, а у сельского населения в связи с принудительным переселением в колхозы чуждых народу элементов почти нет или же имеется в слабой форме. Предпосылку к выработке такого национального самосознания создают затребованные и для старой русской части Белоруссии белорусы, которые как в Минске так и в других городах создадут магистраты» [90, лл. 43-50].

Спецслужбы Германии располагали обширной информацией о хозяйственной, экономической, культурной, общественно-политической, религиозной жизни, историческом прошлом, особенностях менталитета основных наций, проживающих в Белоруссии, — белорусов, поляков, евреев, русских.

На первых порах гитлеровцы попытались использовать просчеты в национальной и религиозной политике советской власти.

С согласия немецких оккупационных властей в ряде городов (Белосток, Гродно, Новогрудок, Брест) создавалась вспомогательная гражданская администрация из числа поляков и белорусов, изъявивших желание сотрудничать с немцами. Католическое духовенство участвовало в легальном сотрудничестве с теми административно-управленческими органами, которые состояли преимущественно из поляков [163]. Почти одновременно возникли русский, белорусский, украинский комитеты. Наиболее сильные позиции имел организованный в Белостоке Белорусский национальный комитет с филиалом в Гродно. В отдельные волости назначались доверенные лица из числа белорусов. Однако в августе 1941 года БНК был распущен оккупантами. Его роспуск и передача территории округа Белосток в состав Восточной Пруссии вызвало ухудшение настроения в белорусских кругах и еще более обострило отношения между поляками и белорусами, сотрудничавшими с немцами [90, л. 133].

Лидеры БНК рассылали в немецкие инстанции письма, меморандумы, выпрашивая минимальные уступки белорусам: возобновить деятельность БНК, организовать белорусские школы, проводить культурно-образовательную деятельность. Они настаивали на том, чтобы «заменить враждебные польские элементы белорусами во всех инстанциях», обвиняли поляков в «безумной, наглой, бесстыдной и жестокой войне с беззащитными белорусами», в поддержке евреев и вреде «немецким интересам»

[8, лл. 6-7].

Вероятно, подобные «послания» не оставались без внимания, и вскоре польская администрация была разогнана. Довольно красноречиво причина ее устранения проистекала из донесения полиции безопасности и СД (сентябрь 1941 года): «…поляки в тылу немецкого фронта, на территории почти полностью оголенной и не имеющей надежных сил, создают государственные позиции, которые для немецких интересов в этой области представляют опасность» [92, л. 59].

За время оккупации у гитлеровцев сформировались определенные стереотипы поляков, белорусов и других наций и отношение к ним.

В немецких документах неоднократно указывалось, что «находящиеся на территории страны поляки требуют крайне осторожного и чрезвычайно недоверчивого отношения со стороны военнослужащих вермахта. По своей вражде и ненависти их можно сравнить только с евреями. Так как большинство из них ловчее, чем белорусы, и многие понимают немецкий язык, то опасность слишком велика, что в районах, где поляки преобладают, и дальше будет продолжаться угнетение белорусов с их стороны, которые постараются оклеветать белорусов мнимыми доносами в немецкие части и учреждения о якобы принадлежности их к коммунистической партии». Следовательно, «белорусское население нужно повсюду поддерживать и настойчиво защищать от поляков и евреев» [89, л. 120].

Польша для Третьего Рейха была злейшим врагом, который следовало незамедлительно уничтожить: «Борьба, которую фюрер намеревается вести до победоносного конца, началась с Польши. Польское высокомерие и мания величия были причинами этой войны. Польша не существует и никогда не будет существовать. Польскому шовинизму нет места, его следует окончательно искоренить» [77, л. 18].

Стремление фашистов уничтожить Польшу и ее народ стало одной из причин активизации польского движения Сопротивления, которое на территории западных областей Белоруссии приобретало все более антинемецкий характер и широкий размах. В отчетах оперативных групп полиции безопасности и СД о положении на оккупированной территории осенью 1941 года отмечается усиление притязаний Польши «в бывших северо-восточных областях, вокруг Новогрудка и Баранович» [91, л. 322].

Существенным фактором, оказавшим влияние на подъем этого движения явилась принадлежность не только поляков, но и некоторой части белорусов к католической вере. Этот фактор, по мнению гитлеровцев, использовала «польская интеллигенция, агитируя население к сопротивлению немцам под польским знаменем» [88, лл. 9-10].

Немцы усматривали тесную связь Костела и «польских повстанцев, которые тесно сотрудничают с католической церковью», и относили их «наряду с евреями и партизанами» к числу «враждебных сил Германии». Гитлеровцы считали, что «польская (римско-католическая) церковь смотрит на Белоруссию как на колониальную область и разворачивает здесь совместно с польским повстанческим движением политическую деятельность, которая всеми средствами должна быть прекращена» [71, лл. 33-34]. Отсюда проистекало, что идейным вдохновителем польского движения Сопротивления является духовенство. Немецкие спецслужбы были убеждены, что «польское римско-католическое духовенство в национально-политическом отношении разворачивает чрезвычайную активность. Оно является носителем польского шовинизма и умело может маскировать свою антинемецкую позицию и свои замыслы» [91, л. 322]. «Снова польское католическое духовенство является подстрекателем, — доносила полиция безопасности и СД 9 марта 1942 года. — Во время крещения ребёнка польский ксендз в Лиде заявил: «Пока существует польская мать, до тех пор будут рождаться польские дети.

И Польша не погибнет» [91, л. 10].

Все это давало основание немцам рассматривать деятельность Костела и духовенства как деятельность политическую, противоречащую планам германского Рейха на Востоке. В этой деятельности выделяли ключевые направления: распространение католицизма на восток за счет вытеснения православия, полонизация, подавление национального самосознания белорусов через принадлежность к католической вере, поддержка притязаний Польши на белорусские земли, тайная антинемецкая политика.

Правовые ограничения деятельности Костёла Определяя политику в отношении католического Костёла в Остланде, гитлеровцы исходили из того, что он «требует к себе усиленного внимания… В общем и целом… следует действовать так же, как и по отношению к евангелической церкви, то есть по возможности предоставлять ее самой себе. Но там, где она выходит за рамки религиозного обслуживания верующих, то есть намеревается заниматься миссионерской деятельностью среди верующих другого вероисповедания, особенно ортодоксальных верующих, такая деятельность без исключения должна быть запрещена».

В числе первоочередных мер, ограничивающих римско-католический Костел на Востоке, немцы предусматривали удаление из Остланда иезуитского ордена, закрытие католической семинарии в Вильно и запрет всякой католической деятельности на восточном пространстве, которая преследует цель католизации России [101, кадры 000087-000090].

Не меняя своего отношения к церкви как таковой («ясно, что церковь — наш враг»), гитлеровцы категорически утверждали: «на Востоке не должна господствовать римско-католическая церковь». Православная церковь представляла меньшую опасность — в свое время большевики обезглавили ее, уничтожив большинство духовенства, «а еще не ликвидированный остаток священнослужителей представляет дрянной народ. Остались не самые лучшие. Они деградировали, поскольку не было надзора со стороны церкви. К тому же молодежь полностью отчуждена от православной церкви. Она понятия не имеет о господе Боге».

Вывод же следовал лаконичный и не вызывающий возражения: «Так что мы пришли к единому мнению по поводу того, что католическую церковь здесь нужно сдерживать, а православной оказывать поддержку» [72, лл. 19-20].

Немецкие документы, составляющие правовую базу деятельности религиозных конфессий, носили противоречивый характер. Провозглашая свободу вероисповедания и деятельности всех конфессий, они дополнялись секретными распоряжениями и указаниями, которые ограничивали сферу влияния Костела. Относительно «ортодоксальной», т.е. Православной Церкви, обеспечивались более благоприятные условия для ее существования и до определенных границ поддержка. Такая тактика позволяла иметь среди православного клира своих сторонников и по возможности использовать их в противовес и католицизму, и Московской Патриархии.

17 июня 1941 года шеф полиции безопасности и СД Рейнхард Гейдрих издал указания шефам оперативных групп по вопросу «национальной политики» на восточном пространстве. В церковной политике, говорилось в письме, «против устремлений ортодоксальной церкви взять на себя влияния на массы, ничего не предпринимать и напротив, по возможности содействовать таким устремлениям, и против создания религиозных сект не противиться».

В середине августа на основании поступивших тем временем отчетов оперативных групп для последующего обращения с церковью в занятых советских областях «в соответствии с данными фюрером основными направлениями» Гейдрих дал измененную директиву. Она подтверждала, что против «развития сектантства на советско-русской территории ничего не предпринимать», но уже подчеркивала, что «о содействии ортодоксальной церкви речь может идти ровно столько, как и католической церкви. Деятельность последней должна находиться под особым наблюдением и путем далеко идущих ограничений управления еще действующего на оккупированной территории католического духовенства, а также путем немедленной высылки нарушающих запрет и ограничения вновь прибывших».

Там, где население желает и где без поддержки оккупационных властей в распоряжении имеется духовник, может быть «терпимо» возобновление церковной деятельности, но «ни в коем случае с немецкой стороны демонстративным образом не должно быть проявлено содействие церковной жизни». Предлагалось «обратить внимание на то, чтобы возникшие церковно-ортодоксальные круги прежде всего ни в коем случае не получили вышестоящее организационное объединение». О восстановлении прежней патриархальной русской церкви не могло быть и речи, напротив, желателен «раскол ее на… отдельные группы. В отошедших к Восточной Пруссии и к генерал-губернаторству частях оккупированных областей (Белостока и Восточной Галиции) следовало стремиться, чтобы находящиеся там еще католические учреждения взяла под свое попечительство ортодоксальная церковь, что касается государственного церковного имущества, то на первых порах не могло быть и речи о его возврате» [178, s. 132-133].

Секретная директива определяла линию оккупационных властей относительно церковного вопроса: проявлять максимальную сдержанность, не препятствовать, но и не способствовать оживлению религиозной жизни, под особый контроль взять католическую церковь.

Аналогичные установки содержались и в документах министерства по занятым восточным областям. На основании §8 указа Гитлера «Об управлении вновь занятыми восточными областями»

от 17 июля 1941 года рейхсминистр издал в феврале 1942 года «Постановление о свободе религии в занятых восточных областях», согласно которому всем верующим гарантировалась свобода их вероисповедания, а лица одного вероисповедания имели право объединяться в религиозные общины [101, кадры 000052-000053].

В «Директиве об обращении с религиозным вопросом», изданной тем же рейхсминистерством (дата не указана), религия рассматривалась как личное дело каждого. Запрещалось преследовать местное население по религиозным мотивам. Церковным организациям могли возвращаться отнятые еще при большевиках храмы.

Религиозная деятельность ограничивалась определенными рамками. Не разрешалось проводить церковные конгрессы и им подобные организационные мероприятия, запрещалась политическая деятельность священников и в особенности конфессиональных союзов, участие военнослужащих вермахта и военных священнослужителей в богослужениях с местным населением.

Налагался запрет на «въезд из эмиграции в занятые восточные области или особых посланников церковных организаций из других стран». Деятельность верующих, духовенства, церковных организаций ограничивалась, таким образом, сферой их сугубо духовной деятельности без права вмешательства в политику [101, кадр 000244].

Общее политическое руководство, а тем самым и реализация церковной политики на оккупированных территориях СССР, входило в обязанность рейхскомиссара по занятым Восточным областям, подчиненных ему рейхскомиссаров, генеральных и гебитскомиссаров [75, л. 16].

В Генеральном комиссариате Белорутения деятельность религиозных конфессий находилась в компетенции 5-го реферата «Конфессиональные общества» (Referat 5: Konfessionele Verbдnde), который в свою очередь входил в отдел II «с» «Культурная политика» (Abteilung II c: Kulturpolitik), последний — в главный отдел II «Политика» (Hauptabteilung II: Politik) [70, лл. 130-132]. Весь оккупационный период 5-й реферат возглавлял Леопольд Юрда. Он регулярно информировал генерального комиссара Вильгельма Кубе, а затем фон Готтберга, по всем вопросам религиозной жизни, получал их указания, контролировал все, что относилось к сфере деятельности религиозных конфессий.

Одним из первых шагов, предпринятых немцами после принятия занятой территории под гражданское правление, стала регистрация действующих в Белоруссии священнослужителей всех конфессий. Она проводилась гебитскомиссарами в ноябре года. Ранее выданные вермахтом разрешения на духовную деятельность считались недействительными и подлежали сдаче гебитскомиссару. Всем церковным служителям предписывалось заново подать заявление в местную управу на выдачу разрешения на совершение церковной деятельности. К заявлению / ходатайству прилагались личная анкета и автобиография. В анкете указывались фамилия, имя, место жительства, дата и место рождения, семейное положение, гражданство, национальность и религия (в том числе родителей и дедушки с бабушкой), отношение к военной службе в прошлом, профессия и образование.

Разрешение выдавалось гебитскомиссарами с санкции генерального комиссара только после проверки личности ходатайствующего и установления его происхождения и национальной принадлежности, а также лояльности к немцам. В случаях «с неместными священниками при предъявлении ходатайства о выдаче разрешения полагалось сообщать, действительно ли местные условия вызывают необходимость духовного обслуживания населения и существует необходимость церковной деятельности». В сопроводительных документах гебитскомиссары нередко делали приписку о нецелесообразности выдачи разрешений на богослужения ксендзам-полякам и просили отклонить ходатайства [69, л. 2; 64, лл. 3, 4].

Но даже получив разрешение, ксендзы польской национальности находились под пристальным вниманием оккупационных Личная анкета служителя культа властей и спецслужб, белорусских деятелей. Самые жесткие меры применялись к тем из них, кто был замечен в «польской политической пропаганде в римско-католической церкви». К «пропаганде» относилось и употребление в богослужениях польских патриотических выражений, таких, как название Матери Божьей Польской Королевой, упоминание польской Короны и т.п. Если такие факты становились известны властям, ксендз тут же лишался разрешения на духовную деятельность [65, л. 40].

Такая участь постигла, например, ксендза Антона Скорко из Воропаево Поставского района. Он был удален из прихода и «передан службе безопасности для принятия дальнейших мер». В беседе с начальником районной управы Лапырем по этому делу кс. Скорко заявил: «И если даже Римский папа запретит, я все же буду делать это» [65, л. 41].

В округах местные органы власти добивались сужения сферы влияния религии, регламентировали богослужебную деятельность. Так, 12 декабря 1941 года генеральный комиссар Белоруссии распорядился «предоставить населению в 1942 году отпраздновать рождество снова по старым народным традициям». Во всех учреждениях и на предприятиях местным рабочим предоставлялся двухдневный отпуск: православным — 6 и 7 января 1942 года, а в районах с преимущественным римско-католическим населением — 25-26 декабря 1941 года [69, л. 13].

Он же 17 апреля 1942 года распорядился считать церковными праздниками римско-католического Костёла Новый год, Три короля, первый день Пасхи, Вознесение Христа, первый день Троицы, Петра и Павла, Вознесение (Успение) Пресвятой Девы Марии, Всех святых, День непорочной Марии, первый день Рождества [69, л. 28]. Аналогичные указания следовали и в других округах.

Местные органы власти отдавали распоряжения удалить религиозные атрибуты из общественных мест. Уездный комиссар Гродненского уезда 22 декабря 1942 года дал указание «убрать из всех рабочих помещений и заводов церковные изображения.

Снятие церковных изображений обосновать гарантией нейтралитета по отношению ко всем вероисповеданиям» [9, л. 90].

В планах гитлеровцев было ликвидировать универсальный характер и единство христианской религии, разделить конфессии по национальному принципу. Немцы игнорировали исторически сложившееся административно-костельное деление, полагая, что оно должно совпадать с административно-территориальным. Такое видение религиозной политики изложил рейхсминистр по занятым восточным областям Альфред Розенберг в письме от 13 мая года рейхскомиссару Остланда Генриху Лозе и рейхскомиссару Украины Эриху Коху. «Во избежание противовеса силе власти и немецкому правлению, — отмечалось в письме, — в занятых восточных областях не может быть религиозного запрета. Духовные потребности населения должны обслуживаться священниками родственной им национальности, а не универсально назначенными другими церквями и религиозными обществами лицами. Принципиально следует стремиться, чтобы религиозные общества ограничивались одним генеральным округом».

Относительно католического Костёла следовало «принимать во внимание, что деятельность его в Литве ограничивается только генеральным округом Литвы, и католический епископ Литвы должен быть литовцем, а не поляком. Поскольку в генеральном округе Литвы имеются польские католики, то последние должны иметь свою польскую духовную верхушку, которая, однако, ни в коем случае не должна иметь церковно-политических полномочий в генеральных округах и прежде всего в генеральном округе Белорутения. Всякая попытка нарушения этого положения должна всеми средствами пресекаться, тем более если здесь речь идет не о религии, а о польской политике».

Подобные указания следовали и в отношении Русской Православной Церкви. «Русская ортодоксальная церковь не может стать владетельницей душ белорусских православных верующих, она … ограничивается только неоспоримой русской территорией населения и не распространяется на другие области. Таким образом, в Белоруссии будет иметь место, среди прочих, белорусско-ортодоксальное, русско-ортодоксальное и римско-католическое правление, причем преимущество должно отдаваться белорусскому» [100, кадры 001182-001186]. Основываясь на указаниях рейхсминистра, 19 июня 1942 года рейхскомиссар Остланда Генрих Лозе подписал постановление о правовом статусе религиозных организаций на оккупированной территории.

Оно предусматривало условия и порядок обязательной регистрации существующих и создания новых религиозных обществ, назначения членов их правления. В течение трех месяцев со дня выхода постановления каждое религиозное общество обязано было сообщить генеральному комиссару подробные сведения о своем названии, структуре, территории действия, усадьбе, вероисповедании или религиозном направлении, президиуме или иных органах, руководящих лицах, их обязанностях и задачах.

В руководящий состав не могли входить лица, подозреваемые в политической неблагонадежности. Религиозные общества и их неместные и местные органы должны были ограничивать свою деятельность исключительно выполнением религиозных задач.

Нарушение предписаний постановления, и особенно превышение сферы деятельности религиозных общин, их органов или функционеров, влекло наказание денежным штрафом, накладываемым генеральным комиссаром. В случаях, если деятельность общества не ограничивалась выполнением религиозных задач или угрожала общественному порядку и безопасности, оно могло быть распущено [13, л. 40; 101, кадры 000238-000239].

Реализация положения о религиозных обществах приводила к тому, что Костелы утрачивали свое общественно-правовое положение и переводились в разряд обычных организаций, которые находились под надзором оккупационных властей и подчинялись исходящим от них предписаниям. Деятельность религиозных обществ и духовенства становилась все более затруднительной. Создавались препятствия ксендзам в проведении душпастырской опеки над верующими, усиливался надзор оккупантов за деятельностью священнослужителей.

Епископ Мечислав Рейнис, сменивший в июне 1942 года на посту виленского архиепископа Ромуальда Ялбжиковского, пытался установить контакты с властями и исправить положение. ноября 1942 года он направил рейхскомиссару Остланда письмо с просьбой дать указание гебитскомиссарам и районным руководителям не препятствовать перемещению и направлению Виленской курией ксендзов в приходах, относящихся к Виленской епархии. Рейнис жаловался, что «если назначенный или перемещенный курией духовник хочет получить разрешение на въезд от соответствующих гебитскомиссаров, то со стороны гебитскомиссариатов ему отказывают в этом. Вышесказанное касается гебитскомиссариатов Вильно и Виленской области, а также гебитскомиссариатов Белоруссии. Так верующие остаются без духовной опеки, без личного духовника, без религиозного утешения» [65, л. 64].

Рейхскомиссар переправил письмо гауляйтеру Белорутении фон Кубе. Ответ последнего был незамедлительным и категоричным: «Из принципиальных соображений я не могу разрешить деятельность духовников Вашей курии на территории моего генерального округа. Такая деятельность тем самым ограничивается территорией вне границ моего генерального округа, то есть территорией Литвы» [65, л. 63].

Большие затруднения создавались для деятельности духовенства в результате разделения самого большого и мощного Виленского архидиоцеза на сепаративные районы.

Административно-территориальное деление1, проведенное немцами, привело к тому, что Виленский архидиоцез вошел в состав 3 территориальных единиц: рейхскомиссариата Литва, округа Белосток и генерального округа Белорутения.

Католики, проживающие на территории генерального округа Белорутения, находились в юрисдикции двух епископов — Виленского (вначале Р.Ялбжиковского, затем М.Рейниса) и Пинского — К.Букрабы. К Виленскому отходили округа Глубокое, Вилейский, Лидский, Слонимский, к Пинскому — Новогрудский, Барановичский, Ганцевичский, а Минский, Слуцкий и Борисовский округа номинально подчинялись находящемуся в Латвии епископу Слоскану [68, л. 6].

Рейхсминистр по занятым восточным областям не признал деление римско-католического Костела на епархии и не согласился с компетентностью Виленской епархиальной курии в отношении территорий генерального округа Белорутении [65, л. 43].

В первые месяцы оккупации гитлеровцами были созданы 2 рейхскомиссариата — Украина и Остланд. В состав рейхскомиссариата Украины была включена южная часть территории Белоруссии. В Остланд (резиденция г. Рига) вошли Литва, Латвия, Эстония, часть Белоруссии и часть Ленинградской и Псковской областей. Рейхскомиссариат Остланд был разбит на генеральные комиссариаты Литву, Латвию, Эстонию и Белорутению. Впоследствии к генеральному комиссариату Белорутении присоединены Калининская, Смоленская области, г.Орша. В генеральный комиссариат входило 5 главных округов: Барановичи, Минск, Могилев, Витебск и Смоленск. Они делились на 38 сельских и 5 самостоятельных городских районов. Округ Белосток в составе Белостокской и северной части Брестской области директивой Гитлера от 1 августа 1941 г. получил статус немецкого управления. Осенью 1941 г. из рейхскомиссариата Остланда была изъята территория севернее и юго-восточнее Гродно и присоединена к Белостоку. Округ был разделен на город и район Белосток, районы Бельск, Граево, Августов, Гродно, Ломжа, Соколка и Волковыск. Витебская, Могилевская, основная часть Гомельской, северная часть Полесской и восточная часть Минской областей в связи с близостью фронта находились в ведении военного командования (Семиряга М.И. Коллаборационизм. Природа, типология и проявления в годы второй мировой войны. — М.: РОССПЭН, 2000. — С. 205-209).

Архиепископ Мечислав Рейнис, желая хоть как-то сохранить связь с деканатами за пределами Литвы, назначил в каждую из территориальных единиц епископскую делегатуру: вице-декана из Гродно кс. Антония Куриловича — на округ Белосток, декана из Глубокого кс. Антония Зенкевича — на территории гебитскомиссариатов Глубокое и Вилейка, а лидского декана кс. Ипполита Боярунца — на региональные комиссариаты Лида и Слоним. Епископские делегаты имели более широкие полномочия, чем генеральные викарии. Существовала многоступенчатость власти: апостольский администратор, архиепископские делегаты и деканы как генеральные викарии. Такая структура сохранилась до конца оккупации. Только в августе 1944 года в Вильно возвратился архиепископ Ромуальд Ялбжиковский и продолжил руководство архидиоцезом [209, s. 22].

Правовое положение Костела в каждом из округов, на которые была разделена территория Белоруссии, зависело во многом от того, кто возглавлял округ, какие политические силы здесь группировались и в какой мере хотели использовать религию в своих интересах.

Наиболее остро шла борьба за Костел в округе Белорутения, который с сентября 1941 по сентябрь 1943 года возглавлял гауляйтер Вильгельм Кубе. Здесь же активную деятельность развернула группа белорусских национальных и религиозных деятелей. Они возлагали немалые надежды на Кубе, добиваясь изменения статуса Костела (провозглашения его автокефалии) и использования его в узконациональных интересах.

Свою принципиальную позицию относительно роли религии и церкви гауляйтер Кубе изложил в беседе с корреспондентом газеты «Dеutsze Zeitung im Ostland» (дата не указана. Не позднее осени 1942 года). Как лидер НСДАП и один из ближайших соратников Гитлера, Кубе настойчиво проводил линию нацистской партии в религиозном вопросе: «Церковь, которая остается отделенной от школы, имеет задачу установления мира в обществе и воздержания от всякой политики. Старая тенденция злоупотребления пропольскими стремлениями со стороны римской церкви не может быть терпима. В этой области белорутины также пользуются покровительством националсоциалистического управления. Православная белорутенская церковь, не зависимая от Варшавы, Вильно и пресловутого московского епископа «Сергия» поддерживает нас в борьбе с большевизмом.

С нашей стороны не препятствуется тому, чтобы желающие частным порядком давать своим детям религиозное воспитание могли это делать, ибо национал-социализм отвергает всякое атеистическое стремление и предоставляет каждому избирать себе религию по своему усмотрению» [51, л. 67; 53, л. 70].

Такая же политика ограничения сферы влияния Костела проводилась и в округе Белосток. Религиозные вопросы находились в компетенции Гражданского управления. Власти округа препятствовали связям католических священников с виленской курией.

Им запрещалось выдавать паспорта для переезда через границу на территорию рейха. Выезд из округа в рейхскомиссариаты Остланд и Украина осуществлялся на основе положений от 7 июля и июля 1942 года [6, л. 10].

Богослужения обоих вероисповеданий (за исключением свадеб и похорон) разрешались только в нерабочее время. Исповеди могли приниматься лишь в дни, объявленные немецкими законами выходными и праздничными, «либо если власть в Белостоке объявит праздничным другой день» [6, л. 27].

Нередки случаи, когда немцы переносили время богослужений даже в выходные дни. К примеру, распоряжением крайзкомиссара Гродненского уезда с 19 апреля по 10 мая 1942 года, в связи с полевыми работами, утренние богослужения могли проводиться лишь с 6 до 9 утра [6, л. 39]. В Белостокском округе законными праздниками объявлялись воскресенье, Пасха, Троица, Рождество, Новый год и Страстная пятница. Все остальные дни считались рабочими. Прочие праздники могли устанавливаться лишь с разрешения обер-президента Гражданского управления Белостокского округа. Без разрешения местных властей запрещалось устраивать богослужения или какие-либо мероприятия в рабочие дни.

Нарушение этого указания влекло за собой строгое наказание [6, л. 28]. «Мы, немцы, стоим на той точке зрения, что каждый может служить богу по-своему. Во всяком случае работа должна быть на первом плане», — такое заключение прозвучало на заседании волостных комиссаров и волостных бургомистров октября 1941 года в выступлении Гродненского ландрата фон Плетца [5, л. 9].

В некоторых регионах обострились отношения между католиками и православными на почве споров за храмы. В свое время царское правительство отнимало костелы у католиков и передавало их православным под церкви. В межвоенный период происходил обратный процесс, но кое-где в силу давности событий как православные, так и католики оспаривали нередко свои права на один и тот же храм. С приходом немцев эта борьба не только не прекратилась, но и стала протекать еще более остро.

Такая ситуация возникла в деревне Жидомля недалеко от Гродно. Католики написали письмо крайзкомиссару Гродно с просьбой вернуть костел, отнятый большевиками в 1939 году и переданный православным. Приходской актив в свою очередь обосновал собственное право на храм, мотивируя, что в XVIII веке он построен православными. Крайзкомиссар решил спор в пользу православных: «оставляю за собой право предоставления католическому приходу другой церкви» [7, л. 13 об.].

Этот факт свидетельствовал, что в спорах между католиками и православными немцы склонялись в пользу последних. Возможно, сыграла свою роль и позиция православного епископа Гродненского и Белостокского Венедикта Бобковского, который выступал ярым противником и обличителем большевизма, сторонником германского «нового порядка», призывал верующих покорно подчиняться новой власти [163].

Оккупационный режим в рейхскомиссариате Украина, к которому отошла часть территории юга Белоруссии, отличался таким же цинизмом и изощренностью в отношении к подневольному населению, его правам и религии, как и на других занятых территориях. «Немецкие солдаты завоевали вам свободу и уничтожили большевизм, — цинично писал в обращении рейхскомиссар Украины Эрих Кох. — Кто противопоставит себя воле немецкого руководства, того постигнет неумолимая суровость права… кто безукоризненно выполнит свои обязанности, тот будет облагодетельствован новой властью. Каждый будет иметь возможность жить в своей вере и взглядах и быть счастливым…» [121, Т. 2, s. 194].

Правовой статус Костела в этом рейхскомиссариате принципиально не отличался от других регионов. Об этом можно судить по уже цитированному письму рейхсминистра Альфреда Розенберга рейхскомиссару Украины Эриху Коху от 13 мая года: «Для Украины в принципе также следует стремиться, чтобы каждый генеральный округ имел у себя ту церковь, число верующих, ее посещающих, которой составляет большинство жителей генерального округа. В смешанных областях следует поступать, как в Белоруссии, — так, чтобы здесь православные русские от православных украинцев или украинских униатов обслуживались церковью раздельно и каждая имела собственное духовное руководство. Украинским религиозным обществам принципиально гарантируется преимущество, за исключением чисто русских поселений. В части украинской автокефальной церкви следует учитывать, что эта церковь является мощнейшим инструментом».

Что касается Православной Церкви, подчиненной Московскому Патриархату, то следовало «путем внутреннего объединения генеральных округов способствовать ее подрыву и обречению на раскол, с другой стороны, создать противовес опасности образования политически властной силы» [100, кадры 001182-001186].

По оценке немецких спецслужб, на территориях, отошедших к рейхскомиссариату Украина, влияние поляков оставалось сильным. Такая ситуация сложилась вследствие проводимой польским государством после 1921 года «радикальной и систематической полонизации», которая была прервана в результате начала германо-польской войны.

Поляки и евреи составляли значительное число жителей в городах генерального округа Волынь и Подолия, в которые входили Ковель, Брест-Литовск, Пинск и Кобрин, а если учесть, отмечали немцы, «что почти каждый поляк рассматривается как шовинистический активист, то политическое значение поляков значительно больше, чем это выражено в цифрах.

Стремление поляков направлено на то, чтобы с помощью ловкого поведения завоевать доверие немецких инстанций, укрепить под немецкой охраной еще больше свои позиции вплоть до ожидаемого ими поражения немцев и создания великого польского рейха».

Гитлеровцы и здесь считали идейными вдохновителями польских подпольных структур католическое духовенство: «Как всегда в новой польской истории, … в Волынии играет также и сегодня большую роль польское католическое духовенство как носитель шовинистической политики. Местные польские священники почти постоянно являются также духовными вождями польского сопротивления и активности» [93, лл. 44-46].

Политика гитлеровских оккупантов в отношении Костела ставила целью ликвидацию всяческих проявлений «польскости»

в костельной жизни, до полной ликвидации католического Костела как польской организации и превращение его в социальный институт, лишенный какого бы то ни было права участия в публичной жизни и влияния на нее.

Просьба католиков хатаевичской парафии гебитскомиссару Лозову о возвращении арестованного ксендза (без даты) Конфессиональная политика германских властей распространялась не только на мирное население. Среди служащих вермахта (военных и гражданских), военнопленных в лагерях на территории Белоруссии было немало католиков и верующих других конфессий. Нацистское руководство вынуждено было с этим считаться. Однако удовлетворение религиозных потребностей этой категории верующих было ограничено еще в большей степени, чем мирного населения.

Жесткой регламентации подвергалось отправление религиозных обрядов военнослужащими вермахта, фольксдойче, членами их семей. Им запрещалось посещение церквей, участие в какихлибо «иностранных конфессиональных организациях с религиозной целью и внеслужебное общение с их священниками». Богослужения для них проводились в установленные дни, место, время [66, лл. 14, 16]. Так, по приказу коменданта города Минска от февраля 1942 года каждое воскресенье во фронтовом театре на Комендатурштрассе, 39 с 8 часов 30 минут исповедовались католики, с 9 часов проводил богослужение католический священник, а с 10 часов 15 минут проходило богослужение евангелистов с участием военного проповедника [66, л. 2].

Распоряжением рейхсфюрера СС и начальника полиции в имперском министерстве внутренних дел Генриха Гиммлера от июня 1938 года и 18 октября 1941 года категорически запрещалось «участие членов полиции в форме в собраниях и мероприятиях религиозных и мировоззренческих общин». Не допускалось ущемление прав верующего, если он являлся членом «наружной полиции».

В личных делах указывалась принадлежность к конфессии или к мировоззренческой общине либо атеизм (неверие) служащего. Пастыри или другие служители конфессий не могли использовать в религиозных целях служебные помещения или места размещения полиции, продавать предметы культа. Исключение составляли праздники «с религиозным освящением, которые проводятся вермахтом, партией, их организациями или другими входящими туда союзами (например, богослужения в полевых условиях, «вечерняя заря», присяга, празднования по случаю памятных дат, освящение памятников и знамен и так далее)» [74, лл. 57-60].

Сложно говорить об организации богослужений в лагерях для военнопленных и получении ими духовной опеки. В разработанной в Берлине 2 августа 1939 года «Инструкции о жизни и поведении военнопленных. Ч. II. Служебные указания для начальника рабочей команды военнопленных» содержались предписания относительно удовлетворения их религиозных потребностей. Посещение военнопленными церкви могло носить лишь добровольный характер.

Начальник рабочей команды с согласия коменданта стационарного лагеря по вопросу церковных богослужений для военнопленных должен был договориться с местными или близлежащими церковными учреждениями. Посещение следовало организовывать во внерабочее время, оно не должно было совпадать с посещением церкви гражданским населением. Решение о выделении духовных проповедников из числа военнопленных принимал комендант лагеря. Охрану во время богослужений следовало организовать таким образом, чтобы исключить малейшую возможность для побега военнопленных [87, лл. 100-101].

Возможно, первоначально немцы могли допустить в лагеря духовных лиц для проведения опеки над пленными. В советских источниках и историографии таких сведений не имеется. Зарубежная историография отмечает отдельные факты помощи со стороны ксендзов военнопленным — как духовной, так и материальной.

Обращает на себя внимание факт снижения интенсивности «законотворческой» деятельности высших органов власти в отношении религии в 1943–1944 годах. Очевидно, немцы не считали целесообразной разработку каких-то особых законодательных актов в отношении религии и церкви. Соблюдение принятых ранее было достаточно для реализации поставленных целей. Да и положение на советско-германском фронте складывалось не в пользу немцев. А это было важнее, чем религиозные проблемы. К тому же в 1943–1944 годах на территории Белоруссии все меньше оставалось действующих костелов. Так, в Гродно, в котором до июля 1943 года было 5 действующих костелов, к концу оккупации остался только один, обслуживаемый кс. Антонием Куриловичем. В письме архиепископа Рейниса к Маглионе от 23 июня 1943 года говорится о 26 вакансиях в округе Белосток и Белорутения. К Минскому округу не допускали священнослужителей из Вильно.

Рейнис выражал недовольство свободой действий, которую получил православный епископ Сергий. Искусственно развязываемые споры о языке дополнительно исключали ксендзов из богослужения из-за незнания «нужного» языка. Происходило сокращение духовенства вследствие репрессий, преследований, ухода в польские партизанские формирования [196, c. 346].

Гитлеровская политика натиска на Костел к концу оккупации Белоруссии имела очевидные негативные результаты.

РЕЛИГИОЗНАЯ ЖИЗНЬ

В ОККУПИРОВАННОЙ БЕЛОРУССИИ

Попытки возрождения религиозной жизни К осени 1941 года территория Белоруссии была занята немецкими войсками. Повсеместно установленный «новый порядок» не обошел и религиозную жизнь, ставя ее в зависимость от многих факторов.

В первое время в религиозном вопросе гитлеровцы пытались предстать покровителями церкви. Разрешалось открывать ранее закрытые большевиками костелы, церкви, проводить богослужения.

Население могло беспрепятственно посещать храмы, совершать религиозные обряды. Запрещалась атеистическая пропаганда.

В «Памятке солдатам германской армии «Директивные указания о поведении войск в Советском Союзе»« предписывалось «не препятствовать и не мешать богослужению», поскольку «у беспартийных людей (не большевиков) национальное сознание связано с религиозным чувством. Радость и благодарность, связанные с освобождением от большевизма, находят часто свое выражение в религиозной форме…» [51, л. 71]. Ставка делалась на то, что изменением отношения новых властей к религии (открытием церквей, возвращением священнослужителей) немцы сумеют привлечь на свою сторону значительную часть населения.

В ряде случаев вместе с воинскими частями приезжали священники из Греции, Югославии, Литвы, Латвии. Они привозили с собой необходимые церковные принадлежности — рясы, ризы, кадила, передвижные алтари и иное. На богослужениях иногда присутствовало местное население.

О возрастании роли религии на оккупированных территориях сообщал командующий тыловой армией Северных областей в отчете «Об отношении к русскому гражданскому населению» от 26 ноября 1941 года: «Церковь начинает приобретать в народной жизни растущее значение. С успехом и усердием трудится население над восстановлением церквей. Церковная утварь, припрятанная ГПУ, вновь начинает находить свое место. Старое поколение через церковную жизнь входит в сношение со старыми привычками и обычаями, с реальностью, которая, само собой разумеется, присуща русским в религиозных вещах. Молодое поколение, выросшее при большевизме, относится к старому поколению с удивительно преднамеренным любопытством. Различие между старым поколением (до мировой войны) и молодым (послевоенное поколение) очень резкое, оно выступает теперь еще сильнее потому, что почти все молодые люди призваны в армию и в силу этого невозможно оказать влияние на старое поколение на этой ступени старости» [53, л. 69].

Такая ситуация вполне объяснима. В условиях стремительно развивающихся событий — наступления немцев и отступления советских войск, обрушившейся на людей трагедии — религия для многих стала единственным фактором, помогающим обрести утешение и надежду на спасение. Порой население воспринимало безразлично, кто проводил богослужения: православные, лютеране или католики; важен был сам факт богослужений. «Вера в Бога выдвигается на передний план, нет деления этой веры на вероисповедания, а если такое разделение и существует, то очень расплывчатое и неосознанное», — отмечалось в одной из сводок сообщений из СССР полиции безопасности и СД (ориентировочно — июль-август 1941 года) [92, лл. 45-46].

Факты оживления религиозной жизни засвидетельствованы и в письмах виленского архиепископа Ромуальда Ялбжиковского кардиналу Маглионе. Он отмечал, что богослужения в костелах проходили без трудностей. Произносились проповеди, проводилась катехизация, отправлялись реколекции во время великого поста. В 1941 году все приходские костелы имели почти полные составы духовенства, а архиепископ мог даже выслать из виленской части архидиоцеза 17 викариев в помощь настоятелям приходов на территории Белоруссии [186, c. 154].

В западных областях Белоруссии духовенство приступало к обучению детей и подростков религии, воспитанию их в религиозном духе.

Так, в сентябре 1941 года в Вилейке началось обучение в начальной школе и в гимназии. Организатором был кс. Потоцкий, дети учились в частном доме. Обучение проходило и в других местностях. Организаторами были ксендзы: Ипполит Хрустель в Ворнянах, Павел Чаловский в Жодишках, Владислав Мацковяк и Станислав Пырток в Иказни, арестованные в декабре 1941 года.

15 октября 1941 года началось обучение в Глубоком. Отсутствуют данные о количестве приходов, где проходило обучение.

Однако период свободы обучения продолжался недолго. В октябре-ноябре 1941 года произошли изменения в отношении властей к полякам-католикам. Гитлеровцы больше поддерживали белорусов, для них были открыты белорусские школы, отдавалось преимущество православию. Польские школы ликвидировались, ксендзы арестовывались. Однако кое-где, например, в Лиде и Вилейке, происходило тайное обучение религии — подготовка к принятию первого причастия.

В некоторых католических приходах округа Белосток в июле 1941 года было организовано тайное обучение детей религии. Его проводили сестры-монахини, ксендзы, иногда светские лица [196, s. 351].

Однако интенсивность религиозной жизни в различных регионах Белоруссии не была одинаковой. Сказывались и степень религиозности населения, преимущественное влияние конфессий, наличие и авторитет духовенства, традиции и другое. Существенную роль играла политика оккупационных властей.

В восточных областях, где до войны католицизм был почти полностью уничтожен большевиками, оживление религиозной жизни первоначально происходило благодаря совместным церковным службам, проводимым военными капелланами вермахта с участием местного населения [98, кадры 226405-226406].

Оживилась религиозная жизнь в Минске. Возобновились богослужения в кафедральном соборе на площади Свободы, в Красном костеле св.Симона и св.Елены, в костеле на католическом Кальварийском кладбище.

В помещении бывшего женского монастыря по улице Интернациональной, где до войны помещался клуб физкультуры, открылась православная церковь. В одном из зданий на улице Немига открыли молитвенный дом баптисты, за Татарским мостом открылась мечеть.

Гитлеровцы строго-настрого запретили духовенству касаться в своих проповедях политики.

Это было вызвано тем, что со стороны духовенства, особенно Красный костёл среди польских ксендзов, были неоднократные выступления с антигитлеровскими проповедями. По этому случаю костелы в Минске одно время были закрыты, а ксендзы обоих костелов расстреляны.

Священнослужители получали зарплату и хлебные карточки в городской управе. Разрешалась продажа икон, свечей, крестиков, других культовых атрибутов.

Гитлеровцы принуждали все население к обязательному крещению детей и юношей до 15-летнего возраста. Очень часто люди вынуждены были крестить детей и менять советские имена на старинные русские или немецкие, чтобы получить на ребенка продовольственную карточку [57, лл. 88, 88 об.].

Разрешалось обучение детей религии. В Минске оно проводилось на белорусском языке. «Менская газэта» за 12 октября года сообщала о первом причастии около 200 детей в кафедральном костеле: «Выспаведаўшыся, прыгожа адзеўшыся, з сьвечкамі ў руках, з роднай беларускай песьняй на вуснах прыступалі яны да Божага стала. Прыгожыя беларускія дзіцячыя сьпевы, а таксама прыгожае беларускае казаньне ксяндза — доктара Ст. Глякоўскага стварылі ў катэдры прыўзняты настрой» [110].

16 августа 1942 года на Главной улице Минска торжественно открылся «новый» костел, в котором до войны большевики устроили театр юного зрителя. «Пасьвячэньня даканаў ксёндз В.

Гадлеўскі, які пасьля адправіў імшу і сказаў адпаведнае мамэнту патрыятычнае беларускае казаньне. Патрыятычнае казаньне, як і ўся ўрачыстасьць, зрабіла на вернікаў вялікае ўражаньне і ўзбудзіла беларускія патрыятычныя пачуцьці» — так писала об этом событии «Беларуская газэта» [103].