«В. И. Бакштановский Ю. В. Согомонов ПРИКЛАДНАЯ ЭТИКА: ЛАБОРАТОРИЯ НОУ-ХАУ Том 1 ИСПЫТАНИЕ ВЫБОРОМ: игровое моделирование как ноу-хау инновационной парадигмы прикладной этики Тюмень ТюмГНГУ 2009 УДК 174.03 ББК 87.75 Б 19 ...»

Федеральное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования

«Тюменский государственный нефтегазовый университет»

Научно-исследовательский институт прикладной этики

В. И. Бакштановский

Ю. В. Согомонов

ПРИКЛАДНАЯ ЭТИКА:

ЛАБОРАТОРИЯ НОУ-ХАУ

Том 1

ИСПЫТАНИЕ ВЫБОРОМ:

игровое моделирование как ноу-хау инновационной парадигмы прикладной этики Тюмень ТюмГНГУ 2009 УДК 174.03 ББК 87.75 Б 19 Рецензенты:

профессор, доктор философских наук Р. Г. Апресян доцент, кандидат социологических наук М. В. Богданова Бакштановский, В. И.

Б 19 Прикладная этика: лаборатория ноу-хау. Том 1. Испытание выбором: игровое моделирование как ноу-хау инновационной парадигмы прикладной этики [Текст] : монография / В. И. Бакштановский, Ю. В. Согомонов.– Тюмень : ТюмГНГУ, 2009. – 292 с.

ISBN 978-5-9961-0150- В своей новой книге авторы развивают инновационную парадигму прикладной этики, сосредоточившись на обосновании и демонстрации ее ноу-хау. Идея о том, что ноу-хау – способ существования этой парадигмы, конкретизируется в разработанных и внедренных в практику авторских технологиях проектноориентированного этического знания: этического проектирования, этической экспертизы, этического консультирования, этического моделирования и т.д.

Содержание первого тома: концептуальные основания игрового моделирования и мастер-класс, посвященный одной из самых новаторских технологий – этико-прикладным играм, рассматриваемым в качестве модели освоения ситуаций морального выбора.

УДК 174. ББК 87. Оригинал-макет В. И. Бакштановской. Художник М. М. Гардубей. В подготовке выпуска участвовали: М. В. Богданова, Е. Богданова, Г. Е. Жуганов, И. А. Михайлова, А. П. Тюменцева.

ISBN 978-5-9961-0150-4 © В. И. Бакштановский, Ю. В. Согомонов, © Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования «Тюменский государственный нефтегазовый университет», Federal education agency State educational institution of high professional education “Tyumen State Oil and Gas University” Applied Ethics Research Institute _ V.I. Bakshtanovsky Yu.V. Sogomonov

APPLIED ETHICS:

KNOW-HOW LABORATORY

Suppl.

EXAMINATION BY CHOICE:

game-modeling as applied ethics innovation paradigm know-how Tyumen Оглавление Глава вводная. Ноу-хау – способ существования инновационной парадигмы прикладной этики ………… Оправдание темы ………………………………………… Апробация темы ………………………………………… Конкретизация темы …………………………………... Раздел первый Игровое моделирование как ноу-хау освоения ситуации морального выбора ……………….. Глава 1. Основания концепции этико-прикладных игр ………………………... 1.1. Метафизика игры ….…………………………....…. 1.2. «Хомо моралес» как «хомо люденс» ….…………. Глава 2. Этико-прикладная игра как модель освоения ситуации морального выбора ……………….. 2.1. Игра? ………………………………………………….. 2.2. Игра праксиологическая? …………………………. 2.3. Игра этическая? ……………………………………. 2.4. Панорама этико-прикладных игр ……….………. Раздел второй Этико-прикладные игры: «мастер-класс» ……………… Глава 3. Конструирование новых социальных технологий: альтернативные выборы народных депутатов в эпоху Перестройки ……………. 3.1. Проблемная ситуация и сценарный замысел практикума «Окружное предвыборное собрание» … 3.2. Стенографические фрагменты практикума с краткими комментариями …………………………... 3.3. Результаты практикума ……………………….. Глава 4. Диагностика этноэкологического конфликта и проектирование его политического решения:

«освоение без отчуждения» ……………………………… 4.1. Проблемная ситуация и идея проекта ……….. 4.2. Диагностика ситуации:

этап меритократической и демократической экспертизы …………………….. 4.3. Сценарная разработка практикума …………... 4.4. Между «что происходило» и «как происходило»: технологии ведения игры с краткими комментариями …………………………. 4.5. Результаты игры ………………………………… Глава 5. Партия в ситуации выбора:

моделирование стратегий неотложных изменений … 5.1. Проблемная ситуация и идея-гипотеза проекта ……………………………….. 5.2. Предварительная экспертиза ………………….. 5.3. Сценарная разработка практикума …………… 5.4. Фрагменты технологии ведения игры с краткими комментариями ………………………….. 5.5. Результаты практикума ………………………... Глава 6. Прогнозирование потенциала институционального освоения ценностей гражданского общества в ситуации старта рыночных реформ ……………………………….... 6.1. Проблемная ситуация, заказ на экспертизу, концептуальная позиция, рабочие гипотезы ……. 6.2. Сценарный замысел ……………………………… 6.3. Фрагменты игровой деятельности экспертных структур с краткими комментариями …………………………. 6.3.1. «Технические условия»

к характеристике ведения игры ……………………. 6.3.2. Игровая площадка, установка на игру, правила игры ………………….. 6.3.3. «Регион N» накануне «Дня Х»:

технология ведения игры в алгоритме «плановых возмущений» …………… 6.3.4. «Регион N» в ситуации «День Х»:

технология ведения игры в режиме взаимодействия управляемой экспертной структуры со структурами самоорганизующимися ………….. 6.3.5. Заключительная рефлексия участников игры ………………………………………. 6.4. Результаты игры:

рабочие гипотезы в «зеркале» экспертизы ……… Заключение. Обществу. «До востребования» ………... Ноу-хау – способ существования инновационной парадигмы прикладной этики Оправдание темы РЕШЕНИЕ о работе над этой монографией нарушило наши давние планы: в 2009 году мы намечали выпустить второй том «Ойкумены прикладной этики»1. Речь должна была идти о новом освоении таких «территорий», как этика бизнеса, политическая этика, этика воспитания, этика успеха, этика гражданского общества и т.п. Первые шаги в этом направлении мы предприняли в период начала 90-х ушедшего века – середины первого десятилетия нового века2.

См.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Ойкумена прикладной этики: модели нового освоения. Том первый. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2007.

См., напр.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Введение в политическую этику. Москва-Тюмень: Философ. общ-во СССР, Ин-т проблем освоения Севера СО АН СССР; Они же: Игра по правилам (политическая этика в гражданском обществе). М.: Знание, 1991;

Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Честная игра: нравственная философия и этика предпринимательства / Т.1. Игры рынка. Т.2.

Торговец в Храме. Томск: Изд-во Томского университета, 1992; Они же: Выбор будущего: к новой воспитательной деонтологии. Томск:

Изд-во Томского университета, 1991; Они же: Этика политического успеха (в соавторстве с В.А.Чуриловым). Москва-Тюмень, 1997; Они Легче всего было бы объяснить предпринятый поворот незаметно подошедшим тридцатилетним юбилеем первой этико-прикладной игры «Аттестация морально-деловых качеств руководителя».

Можно было бы объяснить такой поворот и двадцатилетним юбилеем «Самотлорского практикума-1», трехдневной этико-прикладной игры, в формате которой в г. Нижневартовске была проведена конференция «Нравственная жизнь, нравственно-воспитательная деятельность, “воспитание воспитателей”».

Или двадцатипятилетним юбилеем первой научно-популярной работы нашего направления: «Этика как практическая философия: традиционные образы и современные подходы».

Однако наиболее сильным мотивом изменения планов оказалась необходимость актуализации очевидной для нас (и далеко не очевидной для профессионального сообщества исследователей, разработчиков учебных программ, авторов учебных пособий и преподавателей прикладной этики) идеи, что ноу-хау – способ существования прикладной этики. Именно эту идею мы стремились продвинуть в процессе последних наших выступлений на конференциях и в работе над проектом «Парадигмы прикладной этики: экспертиза ситуации в этико-прикладном знании и приглашение к рефлексивному самоопределению». И именно степень (не)востребованности этой идеи многообразными парадигмами прикладной этики (даже если это реальное многообразие не стало предметом специальной рефлексии), наглядно определяющая перспективы традиционного и инновационного потенциала «практической философии», обусловила тему новой монографии.

же: Гражданское общество: новая этика / Монография. Тюмень:

НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2003; Они же: Гражданское общество: этика публичных арен / Монография. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2004; Этика профессии: миссия кодекс, поступок. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2005 и др.

НА МЕЖДУНАРОДНЫЙ симпозиум «Биоэтика науки и технологий: проблемы и решения» (Киев, октябрь 2008 г.) мы представили доклад «Самоопределение биоэтики к парадигмам прикладной этики». Это была первая попытка обратиться к коллегам, развивающим одну из самых известных сфер прикладной этики.

Прежде всего мы стремились обратить внимание участников симпозиума на связь идеи самоопределения биоэтики с ситуацией множественности парадигм прикладной этики. И подчеркнули, что в большинстве современных учебников по этике – и в известных нам работах по биоэтике – доминирует трактовка практичности этического знания как аппликации этико-философского знания к морально значимым проблемам различных сфер человеческой деятельности. И уклонение ряда исследователей от работы с понятием «прикладная этика» ради понятия «практическая этика» не случайно. Например, у П. Сингера речь идет о практическом применении достижений моральной философии. У Дж. Кэллахан, наоборот, прикладная этика интерпретируется лишь как аппликация классических нормативно-этических теорий к практическим моральным проблемам (например, потенциала концепции Канта применительно к дискуссиям о моральности добровольных абортов).

Важный тезис нашего доклада: самоопределение биоэтики к множеству парадигм прикладной этики может определить интервал эффективности в идентификации биоэтики и как практической, и как прикладной. Тем самым биоэтика, оставляя за собой весь потенциал аппликации этического знания, обретет и потенциал собственно прикладной этики. В последнем случае велика роль восхождения к биоэтике моно- и междисциплинарных наук, с одной стороны, развития моральных практик, в том числе «гражданского взаимодействия профессионалов и непрофессионалов» («людей с улицы»), – с другой.

ОРГАНИЗАТОРЫ Международной научной конференции «Сахаровские чтения 2008 года: экологические проблемы XXI века» (г. Минск) предложили нам выступить с докладом, в котором бы определялось место экоэтики в структуре прикладной этики. Однако мы выступили с контрпредложением – предпринять попытку отрефлексировать саму «очевидную» идентификацию экологической этики как прикладной. Заявленная тема доклада: «Очевидна ли идентификация экологической этики как прикладной при многообразии парадигм прикладной этики?».

Такая тема предполагала, что намерение оспорить «очевидное» не может не показаться иррациональным.

Ведь во многих работах возникновение прикладного этического знания связывается именно с возникновением биоэтики и экологической этики. Во всяком случае, такой версии придерживается большинство исследователей, авторов учебных программ и учебных пособий на советском и постсоветском пространстве.

Но мы исходили из тезиса, что степень иррациональности уменьшится, если наконец принять во внимание существование разных парадигм прикладной этики. Более того, кажущаяся иррациональность намерения отрефлексировать идентификацию экологической этики как этики прикладной уменьшится еще заметнее, если попытаться сконструировать определенную матрицу aрplaid-аудита идентификации экологической этики и попытаться применить ее к анализу «повестки дня» исследовательской и учебной деятельности этого направления.

К сожалению, амбициозное намерение «озвучить» доклад не осуществилось: «из-за синей горы набежали другие дела».

ОРГАНИЗАТОРЫ Международного научного семинара «Экологическая этика» (Вильнюс, февраль 2009) предложили нам выступить на пленарном заседании с докладом о практичности экологической этики.

Это предложение привлекло нас, во-первых, еще одной возможностью «аудита» распространенных в литературе представлений об этико-прикладной природе экологической этики, нередко идентифицирующих последнюю в качестве прикладной без достаточной рефлексии на тему природы приложения. Во всяком случае, без рефлексии зависимости возможных видов и КПД практичности экологической этики от того, в рамках какой из множества парадигм прикладной этики она развивается. На наш взгляд, такого рода «аудит»

давал возможность побудить исследователей и разработчиков экологической этики к самоидентификации и самоопределению относительно той или иной парадигмы прикладной этики, к прогнозированию последствий такого самоопределения.

Во-вторых, это предложение привлекло нас ситуацией публичного предъявления потенциала развиваемой НИИ ПЭ ТюмГНГУ инновационной концепции этико-прикладного знания3, важные элементы которой – критический анализ традиционного понимания идеи практичности этики и разработка ноу-хау приложения в сфере этики.

В своем докладе мы сосредоточились на одном из признаков такого ноу-хау – различении практичности этики и собственно приложения, природа которого предполагает весьма строгие ответы на алгоритмизированное вопрошание «что? – к чему? – каким образом? – зачем?»4.

Пафос этого выступления заключался в том, чтобы показать недостаточность уже принимаемых частью профессионального сообщества аргументов инновационной парадигмы – как, например, несводимость идеи практичности этики к аппликации этико-философского знания на морально значимые ситуации. Или к активно продвигаемой методологии ситуационного анализа. Или даже к идее «выращивания» прикладной этики из практического опыта, так сказать, креации «снизу». Все это скорее модернизация традиционной роли этики как «практической философии». Нам важно было декларировать позицию, согласно которой инСм.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Введение в прикладную этику. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2006.

новационность в понимании практической роли этики предполагает целенаправленную ориентацию этического знания на роль «непосредственной производительной силы» относительно той или иной профессиональной или надпрофессиональной практики. «Производительной силы», обеспечиваемой инновационными технологиями приложения.

И, наконец, показать, что ноу-хау нашей парадигмы прикладной этики совсем не сводится к неким специальным методикам, приемам, техникам, как это иногда интерпретируется либо ввиду предвзятости, либо из-за поверхностного восприятия. Наше ноу-хау – модус вивенди миссии приложения, то есть такой практической устремленности этики, которая проявляется в подчинении задачи познания нормативно-ценностных систем («малых систем») задаче их развития через разработку и применение проектно-ориентированного этического знания. В такого рода знании проектирование процесса формирования конкретного вида прикладной этики доминирует над процессом стихийным. А само проектно-ориентированное знание предполагает изобретение технологии сотрудничества-соавторства исследователей, работающих в сфере этико-прикладного знания, и профессионалов из сфер знания, обеспечивающих полноценный КПД такого сотрудничества5. В свою очередь, полноценность сотрудничества – условие и процесс технологизации «внедрения» его результатов.

ВЫСОКОЕ доверие оказали развиваемому нами направлению прикладной этики организаторы Международной научной конференции «Облики современной морали» в МГУ, посвященной юбилею А.А. Гусейнова (март 2009 года).

В эпиграф своего пленарного доклада «Прикладная этика: инновационный сценарий развития» мы вынесли цитату из манифеста группы «Этический поворот»: «Нас инСм. с этой точки зрения: Прикладная этика: «КПД практичности»

/ Под ред. В.И.Бакштановского, Н.Н.Карнаухова. // Ведомости. Вып.

32, специальный. Тюмень: НИИ ПЭ, 2008.

тересует прикладная этика. Мы не знаем, что такое прикладная этика. Мы хотим в этом разобраться».

Ориентированный на это заявление алгоритм нашего доклада предполагал выдвижение трех тезисов: (а) «инерционный сценарий развития прикладной этики рискован»;

(б) «какую из парадигм вы предпочитаете, такую практичность этики и получаете»; в) «инновационный сценарий связан с особым смыслом прилагательного “прикладная”»;

две реплики коллегам: (а) отдающим приоритет создания прикладной этики зарубежным авторам, (б) скептически вопрошающим «нужно ли называть это именно “прикладной этикой”?»; тест: «Критерий идентификации разных видов этики как прикладных: что? к чему? зачем? каким образом?»; диагностику обнадеживающих трендов в прикладной этике: (а) программа щадящей самокритики авторов доклада, (б) динамика развития иных парадигм; напутствие группе «Этический поворот».

В этом докладе мы прежде всего настойчиво предлагали участникам конференции свою идею о двух сценариях развития прикладной этики. Первый из них – инерционный, «сырьевой», экстенсивный, по сути – пассивный сценарий, предполагающий продолжение движения по накатанной за последние годы «сырьевой» трассе, т.е. за счет расширения предметного поля прикладной этики и, прежде всего, благодаря освоению достижений наших зарубежных коллег.

Второй – способный преодолеть инерционный сценарий, не дожидаясь пока этот «сырьевой» ресурс иссякнет, – инновационный, формирующий прикладную этику как высокотехнологичное знание. В рамках этого сценария речь идет не столько о расширении ойкумены прикладной этики, сколько о новом ее освоении. Новом – относительно потенциала парадигмы этики как «практической философии» в освоении «малых нормативно-ценностных систем»; относительно смысла прилагательного «прикладная» применительно к существительному «этика»6.

Этот сценарий мы предлагали, обращаясь как к сидящим в зале авторам и акторам первого сценария, так и к тем коллегам, которые склонны – как минимум – рефлексировать инновационный сценарий и – более того – уже проявили открытость к обновлению сценария инерционного. И, разумеется, к поколению «этического поворота».

Практически повторяя многократно опубликованную нами идею прикладной этики как проектно-ориентированного этического знания, мы подчеркивали, что речь идет о создании специализированного, теоретически и технологически (ноу-хау) обеспеченного этического знания, ориентированного на конкретный проект. Прикладная устремленность проектно-ориентированного знания, проявляющаяся в подчинении познания «малых систем» задаче их развития через конструирование инфраструктуры «малых систем»; разработку технологий связи этического знания с моральной практикой; этических документов, институций экспертизы, принятия и исполнения решений (этических офисов фирм, этических комиссий ассоциаций и т.д.). Важное «техусловие» изобретения проектно-ориентированного этического знания – формирование стиля проектной деятельности, предполагающего моральное творчество субъекта7.

Неожиданное сокращение регламента выступления обрекло и нас, и аудиторию лишь на демонстрацию слайда, на котором в качестве атрибутивного признака инновационной парадигмы этико-прикладного знания декларировались фронестические технологии приложения, этическое ноухау этой парадигмы, определяющие эффективность инновационного сценария. Слайд предъявлял разработанные и Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Ойкумена прикладной этики: модели нового освоения. Том первый.

См.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Прикладная этика:

идея, основания, способ существования // Вопросы философии.

2007. № 9.

внедренные в практику технологии: этического проектирования, этической экспертизы, этического консультирования, этического моделирования и т.д.

Дискуссии на пленарном заседании, в секционных выступлениях и в кулуарах показали нам, что намерение продвинуть в актуальный дискурс этического сообщества идеи инновационного сценария требует специально сосредоточиться на потенциале ноу-хау нашей парадигмы.

Апробация темы ВПОЛНЕ конкретным подтверждением необходимости такого сосредоточения оказались материалы проведенного в рамках проекта «Парадигмы прикладной этики» опроса экспертов8, так или иначе вовлеченных в этико-прикладную проблематику: исследователей-этиков; преподавателей различных сфер прикладной этики; теоретиков и практиков профессий и надпрофессиональных видов деятельности, продуцирующих проблемы прикладной этики.

Задачи опроса: экспертная оценка классификации основных парадигм прикладной этики, которая предложена здесь в качестве способа диагноза ситуации; самоидентификация и/или самоопределение с помощью нашей классификации относительно парадигмы прикладной этики, в которой участник проекта работает как исследователь, разработчик, преподаватель и т.д.; характеристика технологии приложения в разделяемой им парадигме – ноу-хау, с которыми она связана.

Обращаясь к экспертам, прежде всего к тем, кто ранее не был вовлечен в постоянную дискуссионную активность нашего направления, мы подчеркивали, что на новом этапе жизни прикладной этики за характеристикой «современные подходы» – применительно к метафоре об этике как «практической философии» – стоит уже не одинокое направлеСм.: Парадигмы прикладной этики / Под ред. В.И.Бакштановского, Н.Н.Карнаухова. // Ведомости. Вып. 35, специальный. Тюмень: НИИ ПЭ, 2009.

ние, развивающееся в ситуации активного скепсиса академической среды, но «большой скачок», породивший множество парадигм. На основе (а) самоидентификации их авторов / сторонников, (б) и/или с помощью нашей собственной классификации мы предлагали зафиксировать по меньшей мере пять версий-образов прикладной этики: «этика открытых проблем», «практико-ориентированная этика», «аппликативная этика», «организационная этика», «проектно-ориентированная этика».

В анкете для экспертов говорилось, что, конечно, и без работы по самоидентификации и самоопределению уважаемые коллеги могут и дальше работать в сфере прикладной этики, оставив теоретико-методологические поиски тем, кому это полагается по академическим обязанностям. Однако анализ ситуации дает нам основания для гипотезы, что при всей условности этой классификации за многообразием парадигм важно увидеть их различие по критерию инерционности-инновационности в отношении к традиционной характеристике этики как «практической философии». Этот критерий оформляется в два соответствующих сценария развития прикладной этики.

Тем самым этическое сообщество имеет дело с проблемной ситуацией. В рамках инерционного сценария трудно преодолеть две тенденции, выражающиеся в банализации природы прикладной этики. Одна из них (проявляется в сфере этического теоретизирования), на наш взгляд, упрощает феномен приложения, отождествляя практическую этику и этику прикладную. Другая (проявляется в практике разработки прикладных этик в рамках самопознания ряда профессий и/или в профессионально-этической рефлексии специальных научных дисциплин) – упрощает феномен морали. Рискованный момент развития первой из этих тенденций: стремление удержать этическую идентичность прикладных этик оборачивается затруднением в сфере собственно приложения, реально замещаемого аппликацией морально-философского знания на практические ситуации.

Рискованный момент развития второй тенденции: стремление к прагматичности профессионально-этических проектов нередко оборачивается их параморальностью.

Значимость экспертного опроса покажем здесь лишь в двух аспектах.

Первый аспект – возможность вывода о новом самоопределении этического сообщества, вытекающего уже из суждений экспертов относительно актуальности проекта.

* Одно из оснований в пользу такого вывода – сходные замечания двух участников проекта. «До приглашения в этот проект я особенно не задумывался над парадигмами прикладной этики», – пишет А.А. Дульзон. «До этого момента мне не приходилось задумываться о различных парадигмах прикладной этики и об основаниях их классификации.

Хотя, казалось бы, сами условия возникновения прикладной этики, ее формирование на основе всевозможных “поли-”, “мульти-”, присущих эпохе Позднего Модерна, должны были спровоцировать размышления о различных образах прикладной этики», – пишет М.М. Рогожа.

* Другое основание – в оценках экспертами ситуации в прикладной этике. Оценках разных, но сходящихся в заключении о своевременности проекта.

Как полагает А.А. Сычев, «экспертный опрос “Парадигмы прикладной этики”, проведенный НИИ ПЭ, – это не столько попытка описания состояния современного этического знания, сколько показатель выхода исследований в прикладной этике на качественно новый уровень развития.

В какой-то мере сам проект исследования является показателем того, что отечественное этико-философское знание оставило позади период заимствований и комментариев и вступило в период саморефлексии и инновационного развития».

* Своеобразную перекличку с этой оценкой мы видим в сравнении нашего «диагноза-прогноза» о двух сценариях развития прикладной этики «с программой новых фронтиров, поскольку речь идет о новых вызовах и очередной (впрочем, скорее перманентной?) проблемной ситуации в области прикладной этики» (Л.А. Фадеева).

В то же время Г.В. Лазутина видит актуальность проекта скорее в незавершенности процесса становления отечественной прикладной этики: «еще идет процесс ее самоопределения как самостоятельной области этики, а следовательно, решаются прежде всего задачи накопления наблюдений. Систематизация их и глубокое осмысление пока не имеют более или менее признанных результатов. Поэтому есть все основания говорить о том, что предложенный в анкете “веер представлений” о прикладной этике вполне адекватен состоянию этико-прикладного знания».

Востребованность такого «веера» подчеркивает Н. Васильевене: «“Большой скачок”, появление множества парадигм этики, детерминировал эклектику и невозможность ни понять их, ни договориться о понятиях и критериях разделения парадигм. Можно порадоваться за инициаторов данного проекта, пытающихся “разложить по полочкам” множество парадигм».

* Еще одно основание для вывода, что проект «Парадигмы прикладной этики» инициировал и проявил новое самоопределение этического сообщества – заголовки экпертных текстов. Оглавление выпуска 35 «Ведомостей» дает возможность увидеть:

факт явного перехода профессионального сообщества в отношении притязаний прикладной этики на собственное место в этическом знании: от банальной смены позиции – с «ереси» на «кто же этого не знает» – к пониманию роли инновационных парадигм (А.А. Сычев. «…В ситуации “пролиферации теорий” основой становятся наиболее оригинальные, далеко отстоящие от общепринятых идей»);

тезис о необходимости уточнения амбиций парадигм (Н.А. Хафизова. «…Сама этика становится технологией, или речь идет о технологиях обновления и применения этического знания на практике?»);

предложения в стратегию развития прикладной этики (Р.Г.Апресян. «...Мы лучше могли бы понять прикладную этику, не расследуя концепции, а анализируя реальный интеллектуальный опыт прикладной этики в ее дисциплинарных осуществлениях»; Л.А. Фадеева. «…Уместнее говорить о необходимости разработки инновационных начал и методов наряду с традиционными, которые еще себя не исчерпали»);

условия реализации инновационного сценария (Е.В.

Беляева. «...Если прикладная этика предложит инновационные пути осмысления нравственных ситуаций, граница между общей практичностью этики и ее прикладными формами увеличится естественным путем»);

предупреждения по поводу последствий притязания конкретных парадигм в дискуссиях о «самой правильной»

из них (А.В. Прокофьев. «...В стремлении только одну из позиций в этом споре исключительным образом связывать с “прикладной этикой” сложно увидеть что-то иное, кроме монополизации термина»).

Второй аспект – непосредственно связан с темой монографии. Речь идет о пункте анкеты, в котором экспертам предлагалось ответить на вопрос: «в какой парадигме прикладной этики вы работаете (как исследователь, разработчик, преподаватель…)?», описать технологию приложения в разделяемой вами парадигме: «с каким(и) ноу-хау она связана? чем они отличаются от традиционных способов связи философской этики с практикой?». Завершающий вопрос: «или вы легко обходитесь без рефлексии на эту тему?».

При всей сложности разделения исследовательской, консультативной и преподавательской деятельности в практике участников проекта, все же сгруппируем их «вложения» в банк технологий прикладной этики следующим образом.

* Одна группа «вложений» связана с исследовательской деятельностью в сфере прикладной этики.

Ссылаясь на свои прежние публикации «и в связи с обсуждением “парадигм прикладной этики”», Р.Г. Апресян подчеркивает: «развитие прикладной этики непременно должно основываться на использовании методологии ситуационного анализа».

В то же время А.А. Сычев отмечает: «Ситуационный анализ, конечно, не является единственной технологией приложения. Вполне адекватными являются все технологии, позволяющие проанализировать спектр возможных вариантов действий: мысленный эксперимент (особенно из области “теории игр”), моделирование, проектирование, различные игровые методики (в том числе ролевые), идеализация и т.д. В этом отношении необходимо отметить несомненные достижения в разработке методов приложения в трудах Научно-исследовательского института прикладной этики ТюмГНГУ».

Ю.В. Казаков рассказывает об одном из своих инновационных проектов в сфере журналистской этики – «Экспертно-консультационный центр “Медиаэтика”». В ходе этого проекта «в пяти регионах были выстроены экспериментальные экспертно-консультационные центры. Тематические семинары с журналистами и преподавателями в рамках этого проекта отличались от других тем, в том числе, что групповому исследованию, т.е. определенным образом технологизированному и структурированному анализу непосредственно в семинарских аудиториях, подвергались специальные “этические” экспертизы конфликтных текстов, “выловленных” системой мониторинга проекта. Нужно признать, что этот метод оказался высокоэффективным: и в том, что касалось мониторинга и экспертизы текстов, и по части того, как воспринималась аудиториями конструкция “мнение эксперта”. Такого внимания журналистов к своим текстам, но и такого внимания к основам профессиональной этики, как на семинарах этого проекта, автору ни до, ни после видеть не приходилось».

«Теряясь» перед понятием «ноу-хау» «в применении к этике и моральной практике», но полагая уместным говорить «о новых моментах в этической теории и моральном опыте», А.А.Гусейнов называет «только самые очевидные»:

«а) соединение теории и опыта, когда теория становится одним из сознательно фиксированных составляющих в процессе выработки решения, а реально осуществляющийся моральный выбор оказывается способом теоретизирования, по крайней мере значимым теоретическим аргументом, общей посылкой силлогизма поступка; б) осуществление взвешивания мотивов и самого выбора в форме общественного и публичного рационального дискурса; в) коллективно-индивидуальная форма принятия решения, когда решение является совместным при сокращении индивидуальной ответственности каждого в отдельности; г) более полное, чем в случае нормативной этики, совпадение субъекта и объекта морального требования».

Называя парадигму исследовательской группы «Этический поворот» деятельностной, П.А. Сафронов поясняет:

«для меня прикладная этика является способом оформления научного, образовательного и, говоря шире, гражданского активизма. Активизм реализуется в сообществах, совместно работающих над определенным числом проектов.

К этой работе постоянно на добровольной основе привлекаются лица, не связанные непосредственно с ядром сообщества; в ней также активно используются информационные технологии. Как уже было сказано, в такой ситуации прикладная этика является не условием, а эффектом определенным образом построенной деятельности. Соответственно, речь может идти не о технологии приложения прикладной этики, а о технологии “порождения” сообществ.

На данном этапе наиболее эффективной технологией создания сообществ мне кажется формат малых (до 10 человек) исследовательских групп, не связанных формальной иерархией, однако имеющих определенную внутреннюю специализацию. Группа определяет для осуществления фиксированный набор проектов, проводит подготовительную работу, запускает пилотные “версии” событий и инициирует создание других групп, после чего может быть “распущена”. О “традиционных” способах связи философской этики с практикой я ничего не знаю. “Ноу-хау” изложенного здесь подхода можно суммировать в следующих ключевых словах: “практика”, ”сообщество”, “проект”, “события”».

* Другая группа «вложений» связана с преподаванием прикладной этики.

Полагая «рефлексию на тему ноу-хау прикладной этики своевременной и продуктивной», Е.Н. Викторук пишет о своих наработках в этой области, связанных «с созданием банка кейсов по этике бизнеса и этике и аксиологии науки, которые выполняются в совместной работе с обучающимися в системе дополнительного образования и аспирантами».

Идентифицируя себя, в первую очередь как преподавателя, Т.В.Мишаткина рассказывает о технологиях приложения в педагогическом процессе. «В зависимости от ситуации и специфики “малой системы” это могут быть и рациональный анализ ситуаций морального выбора, и “case study”, и этическое моделирование (кстати, в учебном процессе приближающееся к “case study”), и этическая экспертиза, особенно уместная при анализе конкретных ситуаций в экологической этике и биоэтике, и ситуационные и деловые игры, и консультирование (например, в деятельности биоэтических комитетов)».

Уклоняясь от трактовки ноу-хау как инноваций, имеющих коммерческую ценность, и используя этот термин «в более широком значении, как “секрет производства”, стимулирующий новационную составляющую деятельности», И.Л. Зеленкова «свои скромные “инновационные заслуги”»

связывает «с созданием и реализацией на практике комплексной теоретико-методической модели преподавания этики. Именно она выступает в качестве достаточно новационной “технологии приложения” совокупности всех моих представлений в области этического знания».

Н.А. Хафизова в своей преподавательской деятельности в основном использует ситуационный анализ: «с другими технологиями я, собственно, не знакома, и было бы интересно их освоить на практике, но технология ситуационного анализа меня устраивает в учебных целях. Она позволяет мне создавать условия для освоения категории философской этики, для понимания специфики той или иной прикладной этики на примере конкретной ситуации, для выработки навыков принятия ответственного морального решения и прививания вкуса к моральному творчеству».

Представляется, что даже в кратком обзоре суждений экспертов по поводу технологий прикладной этики важно отметить доброжелательно-скептические и доброжелательно-заинтересованные суждения участников экспертного опроса относительно ноу-хау нашей парадигмы.

Выделим, во-первых, суждение А.А. Скворцова: «Авторы, используя сложные формулировки, желают выразить простую мысль: прикладная этика может предлагать ценные практические решения для реализации в различных профессионально ориентированных областях, но только делать это, используя не привычное этическое знание, а специальное, проектно-ориентированное, и даже придавать своим выводам статус научно-практических изобретений.

Никто не спорит – это было бы замечательно, но хотелось бы узнать о примерах подобных изобретений»

(курсив наш. – В.Б., Ю.С.).

Выделим, во-вторых, фрагмент рефлексии Т.В. Мишаткиной: «Речь идет о “производительной силе”, “обеспечиваемой инновационными технологиями приложения, научнопрактическими изобретениями”. А какими они должны быть? В чем они заключаются? Здесь, наверное, и сказывается моя собственная ограниченность рамками “инерционного сценария” и требующая выхода за эти рамки.

Ставят в тупик и предлагаемые для данной парадигмы алгоритмизированные вопросы. Часть из них (что? – к чему? – зачем? – во имя чего?) понятны и сами собой разумеются. А вот вопрос “каким образом?” и, главное, ответ на него – погружают (меня, во всяком случае) в состояние прострации. Я еще могу понять, что “за счет производства этико-прикладного знания, методологический арсенал которого оснащен этико-философскими и этико-социологическими средствами познания императивно-ценностных подсистем общества”. Но вот в чем заключается потенциал “проектноориентированного знания и фронестических технологий приложения”, а также, какими могут быть этические ноу-хау – затрудняюсь ответить.

Если это рациональный анализ ситуаций морального выбора, этическое проектирование, этическое моделирование, этическая экспертиза и консультирование, – тогда согласна, это, действительно, технологии продвижения прикладного знания, которые способствуют “исследованиям и целенаправленным преобразованиям в “малых системах”» (курсив последнего абзаца наш. – В.Б., Ю.С.).

Полагаем, что обе цитаты вполне могли бы стать эпиграфами к нашей монографии. Весь ее текст и дает ответы как на пожелание представить «примеры подобных изобретений», так и на вопрос о том, являются ли рациональный анализ ситуаций морального выбора, этическое проектирование, этическое моделирование, этическая экспертиза и консультирование технологиями нашей парадигмы.

Конкретизация темы Ставя во введении задачу предварительной характеристики всех технологий нашего направления, начнем с сюжета из экспертного опроса «Парадигмы прикладной этики».

Один из экспертов, приглашенных в наш проект, не сразу согласился принять в нем участие. Обратившись к программе-анкете, коллега «впал в ступор: назвать данный текст анкетой достаточно затруднительно. Это совсем не анкета, а дискуссионные материалы. Материалы, требующие осмысления и серьезной работы. Скорее речь идет о подготовке статьи, доклада, какой-то иной и весьма серьезной рефлексии. И если бы вопрос изначально был поставлен в такой плоскости, было бы проще понять, что требуется от "респондента"».

Разумеется, в этом ступоре виноваты мы. Обратившись к коллегам, ранее не встречавшимся с практикуемой нашим направлением технологией экспертизы, мы должны были сформулировать конкретные «техусловия» работы экспертов. В том числе и относительно формата экспертного текста, чтобы он не сводился, например, к сверхлаконичному алгоритму «вопрос – ответ» или к статье в научный журнал, или к «заметкам на тему».

Тем более важно было предварить анкету описанием нашего понимания роли и техники экспертного опроса, а не надеяться на то, что и то, и другое многократно описано на уровне техники и продемонстрировано публикацией материалов целого ряда наших экспертиз.

Уже поэтому в вводной главе, предваряющей первый том монографии, мы должны напомнить, что в нашем опыте разработана и внедрена в практику система технологий этико-прикладного знания:

этическое проектирование (например, корпоративной институции профессионально-этической экспертизы «Экспертно-консультационный центр “Медиаэтика”» – в соавторстве с Ю.В.Казаковым, или этической комиссии профессиональной ассоциации журналистов в «несудебном», консультативном формате – в соавторстве с А.К.Симоновым);

этическое конструирование (например, конвенции профессионального сообщества журналистов, миссии-кредо и профессионально-этического кодекса университета, документа «Этические приоритеты госслужащих» – в соавторстве с рабочей группой Тюменской областной думы);

этическая экспертиза (общественная, гражданская, один из примеров – экспертиза проекта этнонациональной политики в регионе);

этическое консультирование ассоциаций и организаций (например, рефлексии ценностных ориентиров технологий гражданской активности НКО, таких как общественная экспертиза, переговорная площадка, гражданские экспедиции, гражданский контроль, общественные дебаты, общественные слушания и т.п. – совместно с Гражданским форумом Тюменской области; нефтегазового университета в ситуации его самоопределения);

этическое моделирование (серия этико-прикладных игр, применяемых в большинстве наших проектов);

технология управленческого воздействия на нравственно-воспитательную деятельность (на примере трудового и учебного коллективов);

технологии учебного (в рамках синтетической технологии «этический практикум») и исследовательского «кейсстади» (самопознание образовательной и журналистской корпораций).

Существенная методологическая предпосылка развития технологий этико-прикладного знания – освоение идеи фронезиса. Неоднократно декларированная и описанная в своем практическом воплощении эта идея нуждается, тем не менее, в постоянной актуализации.

Так, например, в своей реплике по поводу нашей парадигмы, включенной в число парадигм, предложенных для самоопределения участникам рассмотренного в предшествующем параграфе экспертного опроса, А.А.Гусейнов пишет: «По мнению авторов, они своей позицией ответили на “алгоритмизированные вопросы о специфике этико-прикладного знания”: что? к чему? каким образом? зачем? Честно признаться, я слегка робею перед понятием “алгоритмизированных” вопросов. Если, однако, под ними понимается систематическая совокупность вопросов, нацеленных на всестороннее и строгое выявление предмета прикладной этики, то здесь не хватает, по крайней мере, еще одного, быть может, самого главного вопроса: кто? Кто вырабатывает проектно-ориентированное знание, создает и реализует “фронестические технологии”? Не заслуживают ли авторы данного подхода упрека, который они адресовали авторам подхода предыдущего: нет ли и здесь (хотя и в менее явной форме) “элиминирования статуса индивида как субъекта морального выбора”? Если даже статус индивида может быть и не элиминируется, то сам автономный индивид, похоже, исчезает».

ТРИ КОНТРРЕПЛИКИ.

1. Не исчезает ли автономный индивид как субъект морального выбора?

Один из важных аргументов в пользу идентификации разрабатываемых нашим направлением технологий как этических связан с заложенным в них потенциалом испытания выбором. Проявляясь в каждой из технологий прикладной этики, этот потенциал особенно нагляден в игровом моделировании, являющемся в нашем опыте элементом и экспертизы, и консультирования, и проектирования, и образования и т.д. Этико-прикладные игры – способ включения лиц и групп, принимающих решение, в ситуацию морального выбора, стимулирующую этическую рефлексию.

2. Кто вырабатывает и реализует фронестические технологии?

Напомним, что в материалах экспертных опросов «Самотлорский практикум – 1,2», одним из участников которых был А.А.Гусейнов, мы опубликовали свои тезисы под заголовками «Фронезис-1» и «Фронезис-2». И это было далеко не случайное название наших публикаций – в них давался четкий ответ на заданный нам через два десятка лет «самый главный вопрос: кто? Кто вырабатывает проектноориентированное знание, создает и реализует “фронестические технологии”?». Цитируем статью «Фронезис-2»: «Диалогическая, “понимающая” природа фронезиса не допускает упрощенного толкования отношений типа “консультант – клиент”… Гуманитарная экспертиза и консультирование (так мы вынуждены называть наше направление на этапе его становления, слишком жестким был отпор идее прикладной этики со стороны академического сообщества нашего направления.9 – В.Б., Ю.С.) – это особая культура взаимодействия позиций теоретика и практика. Здесь обе стороны в поиске подлинных ситуаций для анализа и решения, в выработке конструктивных подходов, в проведении их в жизнь приобретают статус равноправных участников, соавторов».

Идея фронезиса – один из гносеологических и социокультурных идеалов этико-прикладного знания, не только профилактирующий риск его технократической интерпретации при освоении методологии проектно-ориентированного знания, но и дающий основание для интерпретации технологий приложения этического знания как этического ноухау. В целом освоение идеи фронезиса в прикладной этике – знание-умение в сфере морали, ориентированное на индивидуальность приложения, – проявляется и в мягком теоретизировании, и в мудрости индивидуального морального выбора, и в технологиях связи первого со вторым. Идея фронезиса эвристична не только в процедуре применения нормы к конкретной ситуации, в чем, кстати, весьма успешна модель этики как «практической философии», но и в разработке технологий прикладной этики. Так, например, фронестична технология этической экспертизы и консультирования, снимающая противоречие между абстрактным знанием и собственно практическим умением: диалогическая, «понимающая» природа фронезиса предполагает нe только передачу «готового» результата научного исследования для «внедрения», но совместный (эксперта и субъекта, принимающего решение) поиск решения проблем.

См.: Бакштановский В.И., Согомонов Ю.В. Прикладная этика:

рефлексивная биография направления. Тюмень: НИИ ПЭ ТюмГНГУ, 2007.

3. Что касается конкретных субъектов, которые являются авторами этих технологий. Реальная персонификация их авторства, а точнее – соавторства, демонстрируется практически в каждой из наших книг, посвященных разработке и воплощению ноу-хау прикладной этики: будь то проект «Моральный выбор журналиста» или «Этика среднего класса», или «Самоопределение университета».

И сам А.А.Гусейнов как постоянный участник наших проектов, например, одного из самых ранних – этико-прикладной игры «Аттестация морально-деловых качеств личности» (Школа молодых этиков в Тбилиси), или совсем недавнего «Экспертиза концептуальной модели этического кодекса университета», или самого последнего – экспертного опроса «Парадигмы прикладной этики» – реальный соавтор фронестических технологий.

О СТРУКТУРЕ монографии.

* Как ясно из открывающего эту книгу оглавления, первый том монографии посвящен одной из самых инновационных технологий нашей парадигмы прикладной этики – этико-прикладным играм.

Обосновывая первое место технологии этико-прикладных игр в структуре монографии, отметим, что, во-первых, в эту технологию интегрированы все другие наши технологии;

во-вторых, этико-прикладные игры – лучший аргумент в пользу тезиса об испытании моральным выбором как базовой идеи прикладной этики; в-третьих, в этико-прикладных играх наиболее наглядно представлен субъект наших технологий, в том числе через описание процесса и результата деятельности целевой научно-практической бригады; наконец, в этико-прикладных играх зримо проявлен эффект проектно-ориентированного этического знания как «непосредственной производительной силы».

* Во втором томе мы планируем представить потенциал технологии этического проектирования в ситуациях саморегулирования профессиональных корпораций.

Предварительные темы глав.

Институализация саморегулирования профессиональной корпорации в технологии «реально-должного»: моральный выбор журналиста.

Проектирование ориентиров профессионально-этической идентичности: самоопределение университета в ситуации утраты идеи-миссии.

Профессионально-этический кодекс как императивноценностная декларация: самообязательство университетских профессионалов * В третьем томе мы планируем представить технологию этического консультирования в двух ее вариантах.

1. Консультирование институций гражданского общества и государственных организаций:

- консультирование самоидентификации институтов гражданского общества: «Будь лицом…!»;

- консультирование работы над этическими документами: самопознание госслужащих.

2. Этический консилиум «Обществу. До востребования»:

- этический консилиум «“Двадцать лет спустя”: современная моральная ситуация в России»;

- этический консилиум «На пути к гражданскому обществу: “рынкофилы” и “рынкофобы”»;

- этический консилиум «Этика успеха как национальная идея».

* Следующий том – ноу-хау в концептуальном освоении ойкумены прикладной этики:

- традиционные «территории» ойкумены прикладной этики: алгоритм нового освоения (политическая этика, журналистская этика, этика образования, экологическая этика, этика предпринимательства, этика профессии);

- новые «территории» ойкумены прикладной этики: опыт первого освоения (этика гражданского общества, этика успеха, этика среднего класса, этика воспитания.) Здесь мы предполагаем обстоятельно описать технологии экспертных интервью на материалах проектов «Жизнь в профессии» и «Городские профессионалы».

Авторы искренне разделяют свои достижения с реальными соавторами наших проектов: соисполнителями исследовательских проектов, чьи тексты представлены на страницах создаваемых в рамках нашего направления журналов «Этика успеха», «Тетради гуманитарной экспертизы», «Ведомости» НИИ ПЭ; участниками экспертных опросов, проблемных семинаров, фокус-групп, деловых игр, проведенных в Тюмени, Ханты-Мансийском автономном округе, Москве и т.д.

Авторы благодарны И.В.Бакштановской, М.В.Богдановой, Е.Богдановой, И.А.Ивановой, И.А.Михайловой, Г.Е.Жуганову, А.П.Тюменцевой за подготовку этой книги к изданию.

Игровое моделирование как ноу-хау освоения ситуации морального выбора Тайны природы морального выбора и тайны игрового космоса имеют достаточно много общего, чтобы обеспечить потенциалу игрового моделирования высокую степень адекватности в роли ноу-хау инновационной парадигмы прикладной этики.

Именно такая адекватность дает нам основание объединять многообразие конструируемых и применяемых этой парадигмой игр в класс этико-прикладных игр – игр, квалифицируемых в качестве ноу-хау прикладной этики.

Диапазон интереса нашего направления прикладной этики к потенциалу игрового моделирования варьирует от исследования «метафизики игры» в ее этической интерпретации до разработки техники игровой фронестики в освоении ситуаций морального выбора.

Диапазон конкретных этико-прикладных игр включает важнейшие территории «ойкумены» прикладной этики: политическая этика, этика образования, этноэкологическая этика, этика менеджера, деловая этика, этика журналистов и т.д.

Диапазон ситуаций морального выбора в масштабе общественной нравственности: нравственная жизнь эпохи развитого социализма; пренатальная ситуация этоса гражданского общества и правового государства в эпоху Перестройки; начальный этап формирования нравственности «общества свободной близости и свободного антагонизма» в постсоветскую эпоху.

Диапазон заказчиков конкретных этико-прикладных игр:

трудовые коллективы Тюменского нефтегазового комплекса, оргкомитет международной конференции; правительство России, агентство печати «Новости», окружной комитет партии, окружной совет народных депутатов, московская и тюменская школы менеджеров, городская администрация;

региональный союз журналистов, педагогический колледж, Тюменский нефтегазовый университет и т.д.

Диапазон запросов: весь спектр направлений сотрудничества науки и практики.

Все эти условия создавали необходимость и возможность эффекта коэволюции: с одной стороны, испытания потенциала конкретных этико-прикладных игр, с другой – развития методологии диагностического, прогностического и проектного подхода к общественной нравственности в режиме диалога субъектов морального выбора.

И все же никуда не уйти от трезвой оценки: этикоприкладные игры сегодня – все еще «неосознанная необходимость». Необходимость моделирования ситуаций выбора в масштабе общественной морали как средства гуманизации практики принятия общественно значимых решений; освоения новых ситуаций нравственной жизни, креации морали – творческого применения нравственных норм в конкретных ситуациях и формирования новых норм для ситуаций не стандартных; средства развития знанияумения (фронестика) в решении ситуаций выбора.

И все еще неосознанная возможность: трактовки игры как одной из основных форм человеческого существования;

вида человеческой деятельности, способного воспроизводить все другие ее виды благодаря двуплановости, эффекту взаимодополнительности «условного» и «серьезного»;

интеграции самовыражения и результативности, правил и свободы, импровизации и организованности.

Основания концепции этико-прикладных игр 1.1. Метафизика игры КАЗАЛОСЬ бы, обратившись три десятка лет назад к потенциалу игрового движения, чтобы продвинуть формирующуюся парадигму прикладной этики, можно было не только легко присоединиться к одному из лидирующих направлений, но и «застолбить» свое собственное. Достаточно было найти еще не освоенный предмет приложения – мораль и «синтезировать» несколько известных приемов игротехники.

Однако слишком далеки были (и есть!) друг от друга игровое движение и концептуализирующие его версии игровой методологии, с одной стороны, и философия игры – с другой, а если и намечалась рефлексия «основ», то скорее «задним числом», по итогам уже задействованного метода «проб и ошибок».

Разные направления игрового движения вполне обходились без соотнесения практикуемых ими версий игровой методологии с метафизикой игры, но исследование и разработка этико-прикладных игр благодаря предмету моделирования – ситуациям морального выбора – должны были пойти иным путем. Путем проектируемой коэволюции процесса конструирования конкретных этико-прикладных игр – и концептуализации этой технологии, опирающейся на этическое освоение метафизики игры.

Именно проектируемой коэволюции: достигнув определенных результатов в создании серии игр, трудно было удержаться от вывода о самодостаточности «внедренческой» деятельности, в потоке нескончаемых заказов и «самозаказов» сосредоточиться на концептуальных основаниях. Но без такого сосредоточения слишком велик был риск редукционизма, сводящего образ Человека к известным «форматам»: «гомо фабер», «гомо политикус» и т.п.

Не увидев в человеке фундаментальные черты «гомо моралес», – можно было превратить поиск предпосылок метода этико-прикладных игр в микс фрагментов из педагогических, организационно-управленческих, психологических и других подходов, с неизбежностью обедняющих и потенциал этико-прикладных игр, и потенциал «гомо моралес».

«ИГРОВОЙ космос» – термин, используемый уже в античности. «Хомо люденс» – «новояз», введенный современным культурологом И.Хейзингой, так и назвавшим одну из своих книг1. Что общего между этими терминами, разделенными веками?

В «Толковом словаре» В.Даля термину «игра» посвящены две страницы убористого текста, вместившие самые разные значения: игра с огнем и игра судьбы; развлечение;

игра природы; исполнение роли в пьесе; играть руководящую роль; играть в жизнь и играть с людьми и т.д. Разумеется, для современного исследователя источником является не только словарь В.Даля, который никак не мог предугадать содержания современных словников, тезаурусов, справочников по кибернетике и психологии, экономике, политологии, педагогике и т.п.

А современные исследователи и разработчики включают в перечень видов игровой деятельности игры военные и детские, экономические и спортивные, театральные и управленческие, обучающие игры, клоунаду и т.п. В специальных классификациях выделяются игры естественные (игры животных и детей) и искусственные (игры имитационные и спортивные, деловые и дидактические и т.п.). В рамках последних игровая методология наиболее известна в виде деловых игр, применяющихся как средство имитации процесса принятия решений в искусственно организованных ситуациях выбора управленческого, политического, экономического, экологического, педагогического и прочих планов.

Понятно, что чем больше различных отраслей знания и исследователей с различными методологическими подходами подключаются к процессу познания игровой методологии (и, тем самым, к освоению «игрового космоса»), тем более разнообразными становятся определения, позиции, выводы.

При этом метафизика игры слишком редко становится Huizinga I. Homo Ludens. Hamburg, 1956.

предметом внимания исследователей и разработчиков. Более того, концептуально оформленной «метафизики игры»

в известной нам научной литературе нет. И если «игровое движение» до сих пор может как-то обходиться без обращения к этой теме, то концептуализация природы этико-прикладных игр не продуктивна вне попытки выведения своих оснований из этически интерпретированной «метафизики игры».

Прежде всего этико-прикладному исследованию феномена игры предстояло определиться в отношении современных философских, культурологических, антропологических концепций, включивших категорию игры в высшую иерархию. Так, например, игра рассматривается Е.Финком в качестве одного из пяти основных феноменов человеческого существования – наряду с трудом, любовью, смертью, господством2.

При этом автор особо выделяет экзистенциальную подлинность игры. «Игра охватывает не только себя, но и четыре других феномена. Содержание нашего существования вновь обнаруживается в игре: играют в смерть, похороны, поминовение мертвых, играют в любовь, труд, борьбу», – пишет он. Подчеркивая, что «здесь мы имеем дело вовсе не с какими-то искаженными, неподлинными формами данных феноменов человеческого бытия, их розыгрыш – вовсе не обманчивое действие, с помощью которого человек вводит других в заблуждение, притворяется, будто на самом деле трудится, борется, любит». Такую «неподлинную модификацию, лицемерную симуляцию подлинных экзистенциальных актов часто, но неправомерно, зовут “игрой”. В столь же малой степени это игра, в какой ложь является поэзией. Ведь произвольным все это оказывается только для обманывающих, но не для обманутых. В игре не бывает лживой подтасовки с намерением обмануть», – утверждает Е.Финк.

См.: Финк Е. Основные феномены человеческого бытия // Проблемы человека в западной философии. М., 1988. С.360.

А завершает рассуждение мыслью, имеющей прямое значение для понимания игры как «двупланового поведения». По его мнению, «игрок и зритель игрового представления знают о фиктивности игрового мира. Об игре в строгом смысле можно говорить лишь там, где воображаемое осознано и открыто признано как таковое», и «это не противоречит тому, что игроки иногда попадают под чары собственной игры, перестают видеть реальность, в которой они играют...» (с. 391).

Для характеристики оснований концепции этикоприкладных игр целесообразно, во-первых, сконцентрировать внимание на тех «метафизических» подходах к феномену игры, которые пытаются связать (или, наоборот, развести) категории «игра» и «свобода выбора». Важно, вовторых, выделить во всем многообразии концепций видов и форм игровой деятельности кросс-подход к трактовкам игры как «play» и как «game»: благодаря такому кроссу в природе игры можно обнаружить аналоги природы морали – с присущей последней диалектикой норм-стимулов и нормрамок, с определяющим природу морали конфликтом между нормами как движущей силой морального выбора, с ее вечной проблемой совмещения категорического и условного императивов.

Предмет нашего особого интереса – тенденция сближения концепций М.Бахтина и Й.Хейзинги, способствующая – по принципу дополнительности – формированию гибкого симбиоза «play» и «game». Характеризуя эту тенденцию, М.Эпштейн отмечает, что «критике подвергается как жесткая упорядоченность социума, так и стихийность чисто природного существования. Игра развивается на границе общественной и природной сфер, не совпадая ни с одной из них. Достойный человека удел, оберегающий и отграничивающий его как от натуральной серьезности животного, так и от официальной серьезности чиновника, обретается только в игре, а это и есть собственно область культуры»3.

Эпштейн М. Парадоксы новизны. М., 1988. С.277.

Вероятно, не столько успех «психодрам» Дж. Морено, сколько эта тенденция создавала условия освоения противоречивой природы морального выбора в единстве характеризующих его признаков бремени («серьезного») и счастья («радости»).

Во всяком случае, попытка концепции этико-прикладных игр опереться на «метафизику игры» предпринималась нами вполне осознанно.

Среди наиболее трудных задач реализации такой попытки – различение игры как феномена культуры и понятия науки, понимание природы прикладной игры в ее отношении к «чистому» игровому феномену, наконец, сосредоточенность на поиске того, что позволяет синтезировать их вопреки соблазну абсолютного различения.

Для понимания трудности этого поиска значимо следующее суждение Ю. Левады: «3а последние десятилетия получили бурное развитие (в основном теоретическое) “прикладные игры” – экспериментальные, деловые, учебные, военные и пр., они заведомо конструируются для исследовательских или практических, т. е. неигровых, целей...

Но такие конструкции или программы по существу не являются играми в интересующем нас социокультурном смысле этого слова: это логические или математические модели некоторых элементов игровых структур»4. Взвешивание справедливости-несправедливости этого суждения, определение интервала его истинности во многом определяют понимание природы именно этико-прикладных игр.

ОБРАТИМСЯ к потенциалу тех исследований метафизики игры, которые акцентируют нравственно-развивающий потенциал игровой деятельности.

Отнесение игры к основным экзистенциальным феноменам, характеристика игры как исключительной возможности человеческого бытия («...ни животное, ни бог игЛевада Ю.А. Игровые структуры в системах социального действия // Системные исследования. Методологические проблемы. М., 1984. С. 275.

рать не могут», – полагает Е.Финк), предполагает критическое отношение к обыденным, будничным толкованиям игры, препятствующим постановке вопроса о ее бытийной сущности. На этом пути обычно подчеркиваются имманентные игровому действию цели.

Герменевтический подход привел Х.Г.Гадамера к выводу, что «субъект игры – и это очевидно в тех случаях, когда играющий только один, – это не игрок, а сама игра. Игра привлекает игрока, вовлекает его и держит». За этим утверждением автора стоит его представление об общей черте, которая свойственна отражению сущности игры в игровом поведении. «Всякая игра, – пишет Гадамер, – это становление состояния игры. Очарование игры, ее покоряющее воздействие состоит именно в том, что игра захватывает играющих, овладевает ими. Даже если речь идет об играх, в которых стремятся к выполнению самостоятельных задач, существует риск, что игра может “пойти” или “не пойти”, что удача всегда может сопутствовать игроку или уходить и возвращаться, что и составляет всю привлекательность игры. Тот, кто таким образом искушает судьбу, на деле становится искушаемым», – заключает Гадамер5.

Не слишком ли категорично звучит такая характеристика игры? Особенно в той ее версии, которую мы находим у Е. Финка: «Если мы играем ради того, чтобы за счет игры достичь какой-то иной цели, если мы играем ради закалки тела, ради здоровья, приобретения военных навыков, играем, чтобы избавиться от скуки и провести пустое, бессмысленное время, – тогда мы упускаем из виду собственное значение игры»6. Нет ли здесь «другой крайности», когда из-за противостояния вульгарным или просто прагматическим версиям вольно-невольно абсолютизируется самоценность игры? Иначе говоря, не разорвана ли при таком подходе связь между «метафизикой» и «физикой»?

Гадамер Х.Г. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988. С. 152.

Финк Е. Цит. соч. С.365.

Риск такого разрыва есть, однако, как нам представляется, в собственно метафизическом видении игры мы имеем дело не столько с абсолютизацией «метафизики» игры, сколько с намерением подчеркнуть приоритетный аспект.

Действительно, для нравственного развития личности обучение на игровом тренажере менее значимо, чем катарсис.

И потому вполне понятен скепсис исследователя, увидевшего в игре «не просто калейдоскоп игровых актов, но прежде всего основной способ человеческого общения с возможным и недействительным», а потому и в игровом удовольствии – «не только удовольствие в игре, но и удовольствие от игры, удовольствие от особого смешения реальности и нереальности»7, скепсис философа в отношении к «использованию игры», «приспособлению» ее к интересам какого-либо дела.

Вслушаемся в аргументы, за которыми стоит далеко не «зряшное отрицание». «Считается, что игре воздается сполна, если ей приписывается биологическое значение какой-то еще пока безопасной, лишенной риска тренировки и отработки будущих серьезных дел нашей жизни... Именно в педагогике обнаруживается значительное число теорем, низводящих игру до предварительной пробы будущего серьезного действия, до маневренного поля для опытов над бытием. При таком понимании игры ее польза и целительная сила усматриваются в том, чтобы в направляемой и контролируемой детской игре предвосхитить будущую взрослую жизнь и плавно через игровой маскарад подвести питомца ко времени, когда лишнего времени у него не останется: все поглотят обязанности, дом, заботы и звания. Оставляем открытым вопрос, исчерпывается ли подобным пониманием игры ее педагогическая значимость? И вообще – ухватывается ли хотя бы приблизительно», – фиксирует свой двойной скепсис Е.Финк8. Но он же и «закрывает» свой риторический вопрос, отвечая на него отказом отводить игФинк Е. Цит. соч. С.396.

ре только лишнее время и прямо связывая игру и свободу.

Надо ли удивляться тому, что люди низводят основные феномены своего бытия – и не только игру, но и любовь, и труд – до их поверхностного содержания? Надо ли удивляться, что философ пытается противостоять такому редукционизму, даже если он делает это сверхполемически?

Важнее «пробиться» к его решающим аргументам – о связи игры и свободы.

Будничное представление об игре стремится противопоставить игру и серьезность жизни, трактуя игру как отдых, паузу, праздник и т.п. Делу – время, игре – свободное время... Парадоксальный вопрос задает Е.Финк сторонникам такого представления: «Играем ли мы потому, что у нас есть свободное время, или же у нас есть свободное время как раз потому, что мы играем?»9. Не считая такую постановку проблемы простым «переворачиванием», автор дает вполне строгую характеристику связи игры и свободы: «Мы говорим, что у нас есть свободное время, поскольку и пока мы играем. Свобода времени теперь означает “не пустоту”, а творческое исполнение жизни, а именно осуществление воображаемого творчества, смысловое представление бытия, в известной мере освобождающее нас от свершившихся ситуаций нашей жизни»10.

С очевидностью напрашивающийся здесь вопрос о реальности такого освобождения находит у автора вполне логичный – для его исходных позиций – ответ. «Такое освобождение, конечно, не реально и не истинно, мы не избегаем последствий своих поступков. Человеческая свобода не в силах перескочить свои последствия. Но у нас есть выбор, в сделанном выборе со-установлена цепочка следований. В игре у нас нет реальной возможности действительно возвращаться к состоянию перед выбором, но в воображаемом игровом мире мы можем все еще или снова быть тем, кем мы давно и безвозвратно перестали быть в реальФинк Е. Цит. соч. С. 396.

ном мире»11.

Знатоки диалектико-материалистической теории человеческой свободы! Затаив дыхание, удержите критический порыв. Все равно предъявленные автором взгляды богаче, эвристичнее в целом, чем те моменты его позиции, которые требуют полемики. Зафиксируем и то, и другое для дальнейшей работы, сказав себе здесь, что метафизика игры не дает нам «низвести ее до...». Впрочем, конкретно-научные исследования игры забывают – или не успевают? – «возвысить ее до...». Вряд ли это реальное противоречие можно просто ликвидировать. Важнее не забыть о нем.

В то же время важно видеть и пределы достоверности тех подходов в жанре «философии игры», которые недостаточно учитывают эффект противоречивости игровой деятельности, ее двуликости. В нашей литературе в этой связи уже предпринимались попытки критики «новой этики», построенной на «игре в жизнь». Был проведен анализ ряда работ, в которых «игровой момент жизни как важный перекресток моральных ценностей абсолютизируется и тем внутренне опустошается, морально обесценивается»12.

Нельзя не услышать – как нельзя и переоценивать – предупреждение о развитии внеморальной «людологии», которая, в отличие от нравственно обогащенных исканий создателей философии игры (Гадамера, например), «превращает культуру в сферу функционирования некоего духовного уровня и жизненных ориентаций, смотрящего на мир как на игровую площадку, а на людей как на временных партнеров или соперников»13.

И все же более всего нас должна занимать проблема освоения «метафизики игры» на том уровне предмета, где доминирует «физика»: разве не в понимании соотношения игры и дела, роли игры в деле, сторонников этико-прикладФинк Е. Цит. соч. С. 399.

См.: Титаренко А.И. Антиидеи. М., 1984. С. 280-297.

Апинян Т.А. Игра в контексте современной буржуазной философии // Философские науки. 1988. № 9. С.68-69.

ного интереса к исследованию игры ждут наибольшие трудности? Как разрешить не поддающееся никаким умолчаниям и хитростям противоречие между самоценностью игровой деятельности, самодостаточностью ее нравственноразвивающего начала, с одной стороны, – и конфликтующей с этим началом рациональной природой игрового моделирования в политической, предпринимательской, образовательной, профессиональной и др. видах деятельности – с другой. Но прежде чем попытаться рассуждать в этом направлении, обратимся к другому основанию концепции этико-прикладных игр, обозначенному в названии следующего параграфа.

1.2. «Хомо моралес» как «хомо люденс»

Декларировав в первых строчках преамбулы к разделу 1 тезис об общности тайн природы морального выбора и игрового космоса как предпосылке адекватности потенциала игрового моделирования роли ноу-хау прикладной этики, попытаемся развить этот тезис.

Очевидно, сам по себе процесс «скрещивания» изобретенного Хейзингой «новояза» с древним «хомо моралес»

еще не является свидетельством возникновения новой парадигмы?! И все же гипотезу об общей «тайне» природы морали и природы игры выдвинуть таким способом вполне возможно. Переиначив известное выражение «понять природу игры – значит понять природу детства», скажем, что, поняв природу игры, можно глубже проникнуть в тайну природы нравственной жизни. Определенная общность их тайны – и в известной незаинтересованности основного мотива, и в самоценности развивающегося процесса, и в роли «правил честной игры», и в значимости «играючи» достигнутого прагматического результата.

С нашей точки зрения, основанием для актуализации идеи о перекличке характеристик «хомо моралес» и «хомо люденс» (и, в определенном смысле, характеристик других субъектов морали: профессии, группы, организации, общества) работает представление и о жизненном пути человека, и о деле, которому он служит, в их нравственных координатах – как тотальной ситуации выбора, риска, ответственности. Нравственная жизнь действительно предстает в своем развертывании как драма, в которой человек (и другие субъекты морали) оказывается (точнее, должен быть) и автором, и актером избранного им самим жизненного сценария, автором и актером игры, имя которой – жизнь. А главное – ответ на вопрос: можно ли играть не фальшиво, не манипулировать, а выращивать в игре свободные решения? Могут ли люди уйти от взаимного цинизма кукловодов и марионеток и играть так же нравственно, как и нравственно жить? Может ли игра служить свободе, быть ею, оставаясь в границах морали?

Да, от принципиальной разницы игры и «не-игры» никуда не деться. И наш положительный ответ на эти вопросы опирается на тщательный анализ аргументов, выдвигаемых против характеристики «хомо моралес» как «хомо люденс». Взвесим же основной набор этих аргументов, прямо или косвенно нагруженных отрицательным нравственным смыслом. При этом контраргументы классиков научной мысли не должны вытеснять суждения наших современников, содержащие непосредственные и актуальные диагнозы и прогнозы.

Стремление к истине и справедливости требует прежде всего напомнить о трезвом скепсисе Хейзинги по поводу особых моральных надежд человечества на игру. В заключительных абзацах своей книги он писал, что человеку, у которого «закружится голова от вечного коловращения понятия “игра – серьезное”, опору взамен ускользнувшего логического следует искать в этическом»14. Нет, он не противопоставляет игру серьезному так, чтобы видеть моральное содержание лишь за последним. «Когда человеческая мысль обогатит все сокровища духа и испытает великолепие его могущества, на дне всякого серьезного суждения Хейзинга И. Цит. соч. С. 200-201.

она обязательно найдет осадок проблематичного. Любое высказывание решающего суждения признается собственным сознанием как неокончательное. В том пункте, где суждение колеблется, умирает понятие абсолютной серьезности. Место старинного “Все есть суета сует” занимает, видимо, позитивно звучащее “Все есть игра”»15.

А что же дает «обращение к этическому»? Здесь, как нам кажется, автор совмещает два подхода, один из которых – скорее проблематизация для будущих критиков его концепции, рассматривающих игру как мифологему. «Игра, – пишет Хейзинга, – как таковая,… лежит вне сферы нравственных норм. Сама по себе она ни добра, ни дурна».

Но разве не более адекватной его подходу была бы квалификация игры по критерию «и добра, и дурна»?! Тем более, что далее следует адекватное заглавию знаменитой книги суждение: «Если, однако, человек должен решить, предписано ли ему действие, на которое толкает его воля, как серьезное или разрешено как игра, тогда его совесть немедленно предоставляет ему мерило. Как только в решении действовать заговорит чувство истины и справедливости, жалости и прощения, вопрос теряет смысл. Малой капли сострадания достаточно, чтобы поднять наши поступки над различениями мыслящего духа. Во всяком нравственном сознании, которое основывается на признании справедливости и милосердия, вопрос “игра или серьезное”, который в конце концов остался нерешенным, навсегда умолкает»16.

Нам представляется, что здесь автор, хотя и не возлагает на игру особых надежд, но и не признает ее абсолютного имморализма, не давая достаточных оснований толковать феномен игры как лишь уязвимый в нравственном отношении.

Еще раз: важно понять настороженность в отношении попыток «приложить» игровой феномен к процессу исслеХейзинга И. Цит. соч. С. 206.

довательского познания и практического освоения морали, взгляд на игру прежде всего как на деятельность, смысл которой «нагружен» отрицательными значениями.

И действительно, понятия «игра» и «мораль» противоположны, если принять за первым лишь негативный морально-психологический смысл – неискренности, лицемерия, суррогата близости и т.д. Именно против такой трактовки игры направлена, например, книга Эриха Берна, ставящего цель научить людей в процессе общения меньше «играть», а больше быть самими собой, искать «подлинной интимности и подлинной свободы»17. Совсем не случаен и негативный смысл выражения типа «политические игры», нельзя забыть стереотип «политика – грязная игра».

На фоне потенциальных контраргументов нашей гипотезе поставим вопрос в иной плоскости: а можно ли играть иначе? Не манипулировать, не злодействовать, играть именно для того, чтобы не стать жертвой бесов, пешкой в чужих играх. Возможно, моральный потенциал «хомо люденс» в благородном смысле этой характеристики снимает дилеммы ответственности и свободы, пользы и самовыражения? Снимает (или хотя бы минимизирует их противоречие) при более конструктивном подходе к связи игры и морали: мораль не является ни альтернативой «игре», ни беспредельным тождеством «серьезного»; включая в себя и условное, и серьезное, без каждого из этих моментов мораль неизбежно вырождается либо в догматизм, либо в релятивизм.

Наши аргументы в пользу такого рода подхода следующие. «Хомо моралес» несет в себе черты «хомо люденс», во-первых, потому, что человек есть субъект свободного выбора с его риском и индивидуальной ответственностью, а во-вторых, потому, что человек как субъект морального выбора играет с моральными правилами. Человеческая деятельность с этой точки зрения выступает как Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. М., 1988.С.50.

свободная игра нравственных правил, а тайна свободы заключается в познании и преобразовании законов жизненной игры.

Pиск здесь – не крохоборческая ставка в беспроигрышном состязании, а осознанная необходимость принять объективную неопределенность ситуации выбора и ответственность за самоопределение в меняющемся, но вечно противоречивом мире ценностей. Мораль как способ освоения мира развивает в самой себе игровую культуру как «технологию» этого освоения. Столкновение традиций и инноваций (когда новое приходит в облике зла); возможность реализовать должное лишь насущными, а поэтому очень часто неадекватными средствами («меньшее зло»); конфликт ценностей и норм внутри одной системы морали или между разными нормативно-ценностными системами; атрибутивный риск морального выбора неопекаемого человека – все это поле игрового творчества «хомо моралес».

Неразрывная связь нравственной культуры с «правилами игры» очевидна. Правила игры как условие такой культуры – правила подлинной игры – не являются, разумеется, сами по себе тождественными, например, правилам игры в шахматы; ибо человек, соблюдающий такого рода правила, еще не проявляет себя именно как моральный субъект, скорее он всего лишь праксиологически точен. Но подлинная моральная культура не может существовать вне правил игры, игрового поведения в целом.

Приведем в доказательство два типа аргументов. Первый – из книги «Хомо люденс». Й.Хейзинга, не употребляя собственно моральных категорий, говорит о связи культуры и правил этически достоверно: «Подлинная культура не может существовать без определенного игрового содержания, ибо культура предполагает известное самоограничение и самообладание, известную способность не видеть в своих собственных устремлениях нечто предельное и высшее, но рассматривать себя внутри определенных, добровольно принятых границ. Культура все еще хочет играться – по обоюдному соглашению относительно определенных правил».

При этом автор подчеркивает: «подлинная культура требует всегда и в любом аспекте a fair play (честной игры);

a fair play есть ничто иное, как выраженный в терминах игры эквивалент порядочности. Нарушитель правил игры разрушает саму культуру. Для того, чтобы игровое содержание культуры могло быть созидающим или развивающим культуру, оно должно быть чистым. Оно не должно состоять в ослеплении или отступничестве от норм, предписанных разумом, человечностью или верой. Оно не должно быть ложным сиянием, которым маскируется намерение осуществить определенные цели с помощью специально взращенных игровых форм»18.

Второй вид аргументации – из, казалось бы, «чужой»

для морали сферы. Дело в том, что практически прямое подтверждение общности тайн игры и морали обнаружили исследователи, посвятившие свою работу принципам отражения экономической действительности в деловых играх.

Опираясь на положение Л.С.Выготского «для игры существенно свое личное внутреннее правило... внутреннее самоограничение и самоопределение» и на концепцию диалога в работах М.Бахтина, авторы исследования М.М.Крюков и Л.И.Крюкова удачно соотносят проблему преодоления правил со свободой выбора: «Степень свободы оказывается зависящей от заключенной в игровых правилах перспективы их имманентного усовершенствования, которая предстает перед игроком как возможность выбора, возможность приложения творческой энергии, воплощения устремлений личности. При удачных правилах такая перспектива почти бесконечна. Стало быть, только от игрока зависит окончательно, в каком направлении и “насколько” он улучшит правила, и поэтому он действительно свободен»19.

Хейзинга И. Цит. соч. С. 205.

Крюков М.М., Крюкова Л.И. Принципы отражения экономической действительности в деловых играх. М., 1988. С.12.

Интересно то, что не принимая распространенные трактовки игры как исчерпывания свободы выбора исключительно в рамках правил, авторы отмечают, что игровая свобода возникает именно на границах правил и личности играющего. И, что особенно важно, выполнение правил, перестав быть целью, становится условием «развертывания внутренних способностей носителя поведения»20.

В специальной литературе, посвященной игровому феномену как в метафизическом, так и игротехническом аспектах, почти все авторы связывают природу игры с преодолением правил, фиксируя в этом сходство игры и творчества. В подходе процитированных выше авторов привлекает тезис «специфика игры заключена в преодолеваемом предмете – специально сконструированных и сознательно принятых правилах», а преодолеваются эти правила посредством внутреннего диалога, самоограничения и самоопределения21. Привлекает потому, что возможность выбора, заложенная в игровой свободе, несет в себе нравственный смысл – если за самим фактом наличия альтернативных ситуаций, стратегий, правил стоит диалог нравственных позиций, ценностей, идеалов, норм.

Итак, развивая культуру «хомо люденс», мы тем самым развиваем и культуру «хомо моралес». Моральный выбор как свободная игра с нормами и правилами, добровольно принятыми и столь же добровольно преодолеваемыми в процессе морального творчества вплоть до создания новых норм и правил, переживание и обогащение чувства свободного выбора в борьбе с правилами или в процессе создания новых правил – таковы общие моменты в «тайне» игры и морали, которые в своем взаимодействии и составляют «тайну» свободы.

Крюков М.М., Крюкова Л.И. Цит.соч. С.12.

как модель освоения ситуации морального выбора Цель этой главы – исходя из концептуальных оснований этико-прикладных игр, представленных в главе 1, предпринять характеристику природы этико-прикладных игр, которые в нашей парадигме прикладной этики рассматриваются как технология освоения ситуаций морального выбора.

Трудности предпринимаемой здесь характеристики обусловлены двумя обстоятельствами. Во-первых, ни достижения немногочисленных исследователей метафизики игры, по своей классической традиции чаще всего равнодушных к «деловой», праксиологической «прозе», ни успешное развитие различных ветвей «древа» игрового движения, вполне лояльных к делу, но не ставящих в качестве предмета проблему принятия морального решения, не заменяют специального поиска ответов на вопрос о природе этикоприкладных игр.

Во-вторых, исследование природы этико-прикладных игр – как и их конструирование – сопровождается сильным «сопротивлением материала», обнаруживающимся уже при первой попытке определить такие игры. В восприятии всех трех «составляющих» природы этико-прикладных игр как их участниками, так и читателями соответствующих репортажей или исследовательских и учебных работ, подстерегают стереотипы обыденного, интуитивно-очевидного «улавливания» содержания каждой из них и их сочетания. Не случайно многие конструкторы деловых игр и авторы соответствующих публикаций предупреждают о распространенном отторжении словосочетаний из «серьезных» и «несерьезных» понятий, характерном не только для здравого смысла, но даже для профессионального мышления1.

В качестве приема поиска ответов на вопрос о природе этико-прикладных игр мы избрали последовательную характеристику трех ее «составляющих»: «игра», «праксиологическая», «этическая». При этом сознавая риск упустить тайну этико-прикладных игр, которая формируется, живет скорее в пограничных зонах взаимодействия этих «составляющих», в процессе их «искрящего контакта», «вольтовой дуги».

Итак, в каком смысле этико-прикладная игра, квалифицируемая в качестве ноу-хау прикладной этики, является:

а) игрой, б) игрой праксиологической, в) этической игрой?

2.1. Игра?

Если этико-прикладная игра имеет игровую «составляющую», значит, она относится к одному из видов игровой деятельности, многогранного игрового феномена в жизнедеятельности общества, группы, индивида. Одна из сущностных черт игры – способность воспроизводить все другие виды человеческой деятельности, интегрируя при этом самоценность процесса игры, самовыражение внутренних сил личности – и результативность игровой деятельности; «условность» – и «серьезность»; правила – и свободу; импровизацию – и организованное поведение.

Разумеется, эта сущностная черта игровой деятельности атрибутивна и для этико-прикладных игр, вводя их во вполне оформившееся игровое движение. Моделируя прежде всего ситуации морального выбора, возникающие при этом альтернативы и соответствующие позиции, оценки, решения, поступки, этико-прикладные игры основаны на игровом поведении участников в соответствии с организованной ситуацией и закладываемыми в игровой сценарий позициями (ролями).

См.: Управленческие имитационные игры. София, 1983.

Этико-прикладная игра предполагает исполнение ролей как способ представления себя «со стороны», действие по набору принимаемых – и осваиваемых – участником игры правил, характеризуется воспроизведением и импровизацией моделируемой деятельности под влиянием соревновательных стимулов и т.п. Как и другие виды игровой деятельности, этико-прикладная игра характеризуется вариабельностью условий, правил, оценок и решений; предлагает участникам игрового моделирования условную реальность как способ прожить все, возможные в данной ситуации, «сценарии» выбора.

Благодаря присвоению всех этих инвариантных признаков игровой деятельности, этико-прикладная игра обладает высоким потенциалом развития морального творчества, формирования культуры морального выбора, «воспитания выбором».

Чтобы конкретизировать характеристику игровой «составляющей» этико-прикладных игр, обратимся к достижениям специалистов различных направлений игрового движения. Характерно, что большинство современных исследователей фиксируют «игровой бум» в теории и практике и отмечают конституирование понятия «игра» в качестве одной из наиболее емких и эвристически богатых категорий универсального, общенаучного плана. В то же время ряд работ пронизан скепсисом по поводу возможности однозначного определения игрового феномена и создания общей теории игры (не говоря уже об общей «метафизике»). Этот скепсис подкрепляется указаниями на разнообразие конкретных проявлений игрового феномена и, одновременно, на его сложность2. Авторы одной из монографий вопрошают:

«Стоит ли за всем этим многообразием какое-либо реальное единство, какая-либо специфика деловой игры как таковой?»3.

См.: Добринская Е.И., Соколов Э.В. Свободное время и развитие личности. Л., 1983.

Крюков М.М., Крюкова Л.И. Принципы отражения экономической Действительно, сложность понятия «игра» велика. В гнезде признаков, прямо или косвенно характеризующих данный феномен, кроме указанных в главе 1 (условность, самовыражение, двуплановость, внеутилитарность, освоение мира, самоутверждение, имитация, моделирование, импровизация, конкуренция, риск, испытание потенций, роль, эмоциональность, самообновление и т.п.), мы находим: непреднамеренное самообучение, функциональное упражнение, способ становления новых форм деятельности, «умение уметь», эвристическая деятельность, эвристическое мироотношение, производственная деятельность, метод решения реальных проблем, моделирование действительной ситуации и т.д.

Легче всего абсолютизировать расплывчатость самого феномена и чрезмерную многогранность выражающих эту расплывчатость характеристик, уклонившись на таком основании от попыток теоретизирования в сфере игровой деятельности. Рациональнее – пойти путем освоения достигнутых исследователями результатов, отбирая их здесь по критерию, вытекающему из задачи понимания игровой «составляющей» этико-прикладных игр.

Эффективным способом анализа полученных исследователями результатов может быть «классификация классификаций», сравнительный анализ предложенных различными концепциями попыток классифицировать все многообразие игрового феномена. И мы имеем возможность опереться на целый ряд работ, в которых предложены разнообразные классификации игровых подходов4.

действительности в деловых играх. М., 1988. С. 7.

См.: Айламазьян А.М., Лебедева М.М. Деловые игры и их использование в психологическом исследовании // Вопросы психологии.

1983. № 2; Левада Ю.А. Игровые структуры в системах социального действия // Системные исследования. Методологические проблемы.

М., 1984; Розин В.М. Методологический анализ деловой игры как новой области научно-технической деятельности и знания // Вопросы философии. 1986. № 6; Проблемно-деловая игра как метод В рамках такого анализа уместно вновь обратить внимание на выделение игр «естественных» и «искусственных». Дело в том, что, даже различаясь в трактовке разных исследователей5 – одна из привлекательных версий представлена в названиях основных типов игр как «импровизированных» и «организованных»6, – классификация игр по такому критерию, как «естественные» – «искусственные», вносит определенный порядок в хаос «игрового космоса», организует представления о сферах проявления «хомо люденс».

Конечно, внимательный анализ схемы7, на которой к «естественным» отнесены игры животных и игры детей, а к «искусственным» – игры результативные и игры детские, сразу же обнаружит условность такой классификации: ведь искусственные игры развились из игр естественных. Однако в определенном интервале такое разделение весьма плодотворно, ибо отражает действительную специфику связи каждого из этих типов игр с культурой общества: часть игр, например, детские и спортивные, имеют длительную историческую традицию и уже стали элементами культуры, а игры, например, управленческие созданы искусственно, конкретными авторами и еще не вошли в культуру общества как неотъемлемый ее признак8.

Эффект классификации по типам «естественные» – «искусственные» обогащается при ее совмещении с классификацией игр по критериям игр «импровизированных»

(речь идет об играх свободных, не связанных никакими усуправления общественным развитием. Саратов, 1989; Геронимус Ю.В. Игра. Модель. Экономика. М., 1989; и др.

См.: Азаров Ю.П. Игра. Размышления о нравственном воспитании // Новый мир. 1983. № 6; Ефимов В.М., Комаров В.Ф. Введение в управленческие имитационные игры. М., 1980; и др.

См.: Эпштейн М. Парадоксы новизны. М., 1988.

Арстанов М.Ж., Пидкасистый П.И., Хайдаров Ж.С. Проблемно-модельное обучение: Вопросы методологии и технологии. Алма-Ата, 1980. С.55.

Там же. С.56.

ловиями и правилами) – «организованных», игр по правилам (игра внутренне организована гораздо больше, чем сама жизнь, ценна же не свобода самовыражения, а выигрыш)9. С помощью признаков, конкретизирующих эту кроссклассификацию, можно дать более полную характеристику признаков «искусственных» игр, выявляя в них элементы игр «естественных».

В литературе предложены характеристики вида деловых игр, которые выделяются, например, по характеру моделируемых ситуаций, природе игрового процесса, способам передачи и обработки игровой информации, динамике моделируемых процессов10. Обзор можно подытожить замечаниями по поводу классификаций как таковых: не следует «упиваться» их «простотой», целесообразнее отнестись к ним как к средству приближения к тайне игры.

При освоении всего многообразия классификаций нельзя упустить сверхзадачу: определение координат для этикоприкладных игр. Что для этого требуется? Выделение для них особого и самостоятельного места на «древе» игр? Дополнение «древа» новой ветвью?

Мы ориентируемся на трактовку игры как деятельности, выделяя наиболее значимые для познания природы этико-прикладных игр черты игровой деятельности. Это не просто, ибо современная литература, посвященная игровому феномену, не содержит единодушной позиции по поводу деятельностной природы игры.

В специальной литературе рассматриваются такие вопросы, как структура и функции игровой деятельности (от их решения зависит характеристика игры и как формы жизнедеятельности, и как средства развития); представления о связи игры с другими видами деятельности; особые контакты игрового ареала с общением и творчеством и т.п. Мы же ограничимся здесь анализом наиболее перспективных моЭпштейн М. Парадоксы новизны. С. 247.

См.: Арстанов М.Ж., Пидкасистый П.И., Хайдаров Ж.С. Проблемно-модельное обучение. С. 51-52.

ментов, обеспечивающих эвристический результат деятельностного подхода к исследованию природы игры и, соответственно, игровой составляющей этико-прикладных игр.

В ряду видов человеческой деятельности игра будет представлена здесь прежде всего с точки зрения ее интенсивного воздействия – прямого и косвенного – на формирование ситуации свободы выбора. Эта ведущая черта игровой деятельности базируется – кроме собственного вариативного потенциала игры, т.е. особых отношений игрового феномена с «возможностями», отношений, обоснованных уже метафизикой игры, – на способности игры воспроизводить все другие виды человеческой деятельности и достигаемого в процессе реализации такой способности фронестического «умения уметь»11. Все эти моменты имеют непосредственное отношение к процессу возникновения, конституирования и развития этико-прикладных игр, ибо в свернутом виде содержат совокупный потенциал этого ноу-хау инновационного направления прикладной этики.

Однако само по себе освоение результатов деятельностного подхода к игровому феномену не может быть прямо использовано для развития этико-прикладных игр из-за неразработанности представлений о наиболее значимых для приложения к ситуациям морального выбора атрибутов игровой деятельности.

Можно предположить, что среди множества разноплановых аргументов в пользу выделения свободоразвивающего потенциала игровой деятельности в освоении ситуаций морального выбора приоритетное место занимает, например, способность игры драматизировать диалог конфликтующих структур (позиций, норм, смыслов, правил и т.п.), задавать соперничеству-сотрудничеству участников игры ситуацию экстремальной борьбы с задачей (и, конечно, с условными носителями тех или иных способов ее решения). Но важна и способность игры организовывать особые См.: Устиненко В.И. Место и роль игрового феномена в культуре // Философские науки. 1980. № 2.