«ЛИЧНОСТЬ И ОБЩНОСТЬ В ИСТОРИЧЕСКОМ ПРОСТРАНСТВЕ СРЕДНЕВЕКОВЫХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ ЗАПАДА И ВОСТОКА УЧЕБНОЕ ПОСОБИЕ Ставрополь 2010 1 Печатается по решению УДК 93(075.8) редакционно-издательского совета ББК 63.3(0)4я73 ГОУ ВПО ...»

Имущественные отношения супругов определялись специальным брачным договором, который устанавливал права супругов на совместно нажитое имущество, границы распоряжения супругом приданым жены, а также квоты наследования в качестве пожизненного пользования (тогда как право собственности передавалось детям). Правда, в конце Средневековья устанавливается практика передачи прав собственности на эту квоту (обычно половина имущества) также одному из супругов.

Совместное владение имуществом не исключало так называемого личного имущества каждого из супругов: оружие – у мужчин, платья, предметы утвари – у женщин. Договор устанавливал также условия ведения домохозяйства супругой: при раздельном имуществе ей выделялись средства «на ведение дома».

Рост социального престижа женщины с XI-XII вв. шел рука об руку с процессом оформления супружеской семьи, становлением нового взгляда на взаимоотношения обоих полов как отношения духовного единения (что было заложено в концепции христианского брака), эмоциональной близости и партнерства в рамках брачного союза. Важно понять, что речь идет о партнерстве, а не о равенстве в современном смысле. В основе партнерства лежал принцип взаимодополняемости, жестко фиксировавший ролевые функции в домохозяйстве – положение мужа и жены, так же как сыновей и дочерей. Идеал женщины – смиренная, но пользующаяся авторитетом хозяйка, супруга, мать. Это самый высокий уровень общественного бытия женщины в средневековом мире. Ниже и вне его практиковался антифеминизм. Истоки этой концепции коренятся в развитии городского общества и росте хозяйственного и социального значения малой, супружеской семьи.

С формированием этого идеала женщины связано и развитие представлений о сфере «возможных для женщины занятий». Пока монастыри сохраняли свои функции хранителей и передатчиков знаний, центров духовной жизни, женщина не была в принципе отлучена от приобщения к знаниям, высшему образованию – будь то монахиня или молодая женщина, воспитывавшаяся в монастыре. Монополизация высшего образования университетами, куда доступ женщине был закрыт, изменила ситуацию коренным образом.

Более того, в эту эпоху начинает дискутироваться вопрос о том, нуждается ли вообще женщина в овладении основами школьного образования. Например, должна ли она учиться читать? Знаменитый ломбардский правовед Филипп из Наварры (ум. в 1270 г.) отвечал на этот вопрос однозначно отрицательно: важнейшая задача женщины сохранять свою добродетель. Способность к чтению этому только повредит. Смирение, целомудрие – лучшее условие обеспечения достойной брачной партии. Единственное, имеющее практический смысл «образование» для женщины – умение прясть, шить, быть хорошей домоправительницей.

Бедным это необходимо, чтобы прокормить себя, богатым – для того, чтобы быть в состоянии оценить работу, выполняемую другими. Ни одна женщина не может пренебречь такого рода занятиями, так как ими не гнушалась сама Дева Мария.

Много лет спустя другой правовед Франческо Барберини давал сословно дифференцированный ответ: чтению следует обучать только дочерей высшей аристократии, но не низшего дворянства, судей, бюргерства. Дочери этих последних должны учиться варить, прясть, шить. Эти навыки пригодятся им в жизни – для надзора за прислугой на кухне и по дому. Прядение, шитье помогут преодолеть меланхолию, когда они останутся дома с мужем. Если же судьба их изменится, то практические знания помогут им обеспечить себе существование. Лишь мальчиков, утверждал анонимный автор трактата «Любовная неудача»(1370-1380 гг.), следует отдавать в школу и обучать, если будет склонность, свободным искусствам, естественным знаниям, врачеванию, праву. Показательно, в свете этих рекомендаций, распространение именно в эту эпоху практики чтения для женщин. Обязанности чтеца вменялись мужчине – мужу прежде всего. Дискуссии о том, обучать или не обучать девочек чтению проходят через все трактаты о воспитании позднего Средневековья. Но при всех колебаниях за и против, перевешивали все же позитивные голоса.

Единодушие господствовало лишь в основном вопросе, касавшемся формирования женского характера и идеальных норм поведения. Показательны с точки зрения утвердившегося на столетия стандарта женского поведения, методов и целей воспитания женщины трактаты рыцаря Делатур Ландри (1372 г.) и «Парижского буржуа» (1393 г.). Оба писали, исходя из вполне конкретной задачи – имея в виду один своих подросших, уже на выданье дочерей, другой – юную жену. На дискуссионный вопрос, нужна ли женщине грамота – оба отвечали утвердительно. Уметь читать (можно не уметь писать) необходимо для «морального совершенствования и религиозного воспитания». Круг полезного чтения был строго определен: чтобы не породить «разброд в мыслях»

и «греховные настроения». В этой связи исключалась большая часть светской куртуазной литературы, практически вся литература классического Средневековья, в которой женщина играла одну из центральных ролей. Оба автора акцентировали внимание на религиозных обязанностях (строгое соблюдение постов – три раза в неделю), умеренности в еде и одежде; осуждали грех «гордыни» и «тщеславия»и указывали на прямую связь нарушения предписываемых правил поведения с опасностью «впасть в грех»[3:291].

Цель воспитания девочки и девушки – приготовление к выполнению основной функции женщины: супруги и домохозяйки. Оба автора сосредотачивают главное внимание на поведении женщины в браке. Основные нормы: смирение, способность к состраданию, терпение, признание мужского превосходства, готовность считать и видеть себя «ведомой», отказ от самостоятельности и собственной воли, достигаемый «не грубо», но косвенно – «мягкими мерами». Этот идеал женщины ориентирован на женщину профессионально не работающую, хотя это была еще эпоха широкого распространения участия женщины в производственной сфере. Правда, уже в XIV в. и тем более в последующие столетия (когда, кстати, оба трактата приобрели популярность) спектр женских профессий начинает сужаться. Женщина утрачивает позиции в отраслях, считавшихся ее исключительной сферой: пивоварение, текстильное производство (ткачество прежде всего), свечное дело. В контексте подобной тенденции образ женщины и женственности, пропагандируемый воспитательными трактатами, все более и более обретает реальную почву, а в Новое время получает и «научное» обоснование в теориях о якобы «естественной» – биологической предрасположенности женщины к рукоделию и заботам по дому. В системе буржуазного воспитания девушек уже в XIX в. рукоделие рассматривается как в высшей степени дисциплинирующая поведение форма деятельности: постоянное занятие им воспитывает скромность, прививает буржуазные нормы – усердие, деловитость.

Итак, средневековое общество сознавало себя как социум, в котором господствует деятельный мужчина: воин, клирик, правитель, сеятель, купец. Это представление находилось в полном соответствии с принципами общественно-политического устройства этого общества, организацией хозяйственной жизни и социальных отношений в условиях сеньориально-феодальной системы и закреплялось идеологическими моделями структуры общества, разрабатываемыми интеллектуалами церкви. Женщине в этих построениях функции и качества, единственные, с точки зрения церкви, заслуживающие внимания, уважения и почитания.

Миниатюра из Большой Гейдель- сте с тем, создается впечатление, что в действительности по существу средневековое бергской рукописи. XIV в.

общество было не более, если не менее, антифеминистским, чем Новое время или даже XIX век. Современные исследования повседневной жизни Средневековья, смещая привычный ракурс наблюдения, позволяют лучше понять подлинные ее реалии.

Официальное неприятие активной деятельности женщины в любой сфере – в политике, административном управлении, профессиональной и общественной системах, не означало однако, и мы это стремились показать, что она действительно была к этим делам непричастна. Но одно дело официально допустимый уровень участия, другoe – фактические формы причастности. Положение регентши, соправительницы, опекунши, как свидетельствуют многочисленные факты, открывало женщинам высших социальных слоев доступ к решению ответственных политических вопросов, касающихся страны, сеньории, города. Разве не в «общественную жизнь» включались женщины-негорожанки, выступая свидетельницами, ответчицами или в качестве истца, наряду со своими мужьями, в суде, или занимаясь врачеванием, участвуя в школьном обучении (aitresses d’ecole – школьные учительницы в Реймсе XIII в.). Это имело место и тогда, когда они, подобно шелкоткачихам Кельна, создавали свой цех и возглавляли его или, наследуя мужу или отцу, как полноправные бюргерши и мастерицы цеха, выставляли вместо себя (так как воинские обязанности распространялись только на мужчин) замену в городское войско или милицию. Исключенные из сферы муниципального управления, горожанки были непосредственно, лично причастны к одной из первейших и важных городских функций – экономической. Описи налогового обложения говорят о женщинах-владелицах большого личного имущества, главах домохозяйств, управляющих строительными предприятиями, промыслами (например, по добыче и обжигу гипса), руководящих после смерти мужа морской торговлей и т. п.

Нельзя не согласиться с мнением таких исследователей, как Э. Эннен, Ю.Л. Бессмертный, Ж. Дюби и др., указывающих на недопустимость недооценки общественно-политического значения «функций» дочерей, наследующих знатность, их роли в оформлении структур господства. Наконец, чем иным как не специфической формой «общественно-политической» деятельности было массовое участие женщин всех социальных групп в движении за «апостольский образ жизни» – за реформу церкви, за то, чтобы иметь возможность вести жизнь, «славящую Бога», в монастыре или в братстве, за право проповеди мирянам?

О небезразличии женщин к делам городского управления и их активности при решении вопросов жизни города косвенно свидетельствуют анекдоты, «примеры» проповедников, неизменно пользовавшиеся успехом у слушателей, в которых порицались болтливые мужья, делившиеся со своими женами тайнами заседаний городских советов, и высмеивалась глупость женщин, когда они пытались повлиять на принимаемые там решения. За гротеском и злым юмором тем не менее легко улавливается «небезразличие» общества, как мужчин, так и женщин, каждых по-своему, к официальной политической дискриминации женщины.

В этом контексте заслуживают внимания гипотезы некоторых исследователей, полагающих, что усиление в XV-XVI вв. преследований женщин как «орудия сатаны», отражало в известной мере и настроения «мужского общества», ощутившего реальную угрозу основам патриархального господства. Но, с другой стороны, распространение представлений о всевластии ведьм и ведовства – не было ли оно также одной из форм проявления самосознания и стремлений к самоутверждению также и самих женщин? Ведь судить о «свободе» или «несвободе» в средневековом обществе можно лишь уяснив смысл, какой вкладывали в эти понятия сами современники. В Средние века, как и во все времена, женщины, как и мужчины, стремились к свободе, но обрести ее вне брака они могли лишь в рамках другой общности, в лучшем случае – религиозной.

По мере приближения к рубежу Нового времени присущая Средневековью диспозиция мужской и женской общественных структур все больше и больше деформируется. Усложнение хозяйственной жизни, «замыкание» цехов, пауперизация городского и сельского населения, изменение политических форм – все это приводило к нарушению ролевых функций, обеспечивавших взаимодействие мужской и женской структур в семейной, общественной, хозяйственной сферах. Подтачивался и разрушался главный принцип их партнерства – взаимодополнительность. Одновременно все явственнее проступали формы, идущие на смену. В новых условиях, как говорилось выше, обретал реальную почву давно вынашиваемый в городской, бюргерской среде идеал женщины-домохозяйки, набожной, деловитой, владеющей грамотой лишь настолько, чтобы читать молитвенник, далекой от какой-либо профессиональной специализации, как противоречащей ее «естеству».

На другом полюсе – в среде рядовых ремесленников, крестьян – ослабление средневековой семьи, как главной формы организации производства и трудового процесса, расшатывая авторитарное положение главы семьи по отношению к членам домохозяйства, открывало простор для их отделения, а также и равную возможность перед мужчинами и женщинами работы по найму. Однако, констатируя это, нельзя не повторить, вслед за Жаком Ле Гоффом, что, несмотря на стремительное умножение исследований, особенно в последнее время, очень трудно все же оценить реальное положение мужчин и женщин в средневековом обществе.

Имеется существенная трудность в изучении и интерпретации источников, из которых можно извлечь сведения о положении женщины в средневековом городе и особенностях ее социального поведения. Нужно постоянно учитывать, что документы эти, как правило, составлялись мужчинами и поэтому они отражают прежде всего их точку зрения.

Сложно также определять социальный статус женщин, прослеживать их жизненные пути, поскольку не существовало единой системы их именования. Женщины (в особенности это касалось низших слоев) выступали в документах то под личными именами, то под прозвищами, то назывались по своим профессиональным занятиям. Замужние женщины пользовались как именем мужа, так и своим девичьим именем. Законные дочери в большинстве случаев брали фамильное имя отца, но иногда обращались и к девичьему имени матери, а незаконные дочери пользовались им по преимуществу.

Женщины получали статус законной личности, как правило, только через мужчин-опекунов. Опекуном одинокой женщины становился обычно ее отец или за его отсутствием брат или дядя. В замужестве опекунские обязанности переходили на супруга, причем юрисдикция мужа распространялась даже на отношения жены с ее собственным родственным кланом. Нормальным брачным возрастом для девушек считалось обычно 15 лет. Но женщин из высших слоев старались выдать замуж раньше, чем из низших, что было связано со стремлением скорейшего урегулирования права наследования и заключения выгодных партий.

Невеста получала приданое, которое в браке оставалось в ее личной собственности и часто, когда она лишалась материальной поддержки мужа, было основным источником ее существования. Приданое выражалось в различной форме – деньгах, ренте, земле, домашней обстановке. Иногда приданое имело форму платежного обязательства, реализуемого после смерти одного из родителей. Среди аристократических семей было распространено обещание невесте в качестве приданого недвижимости с сохранением за родителями права пользования ею до конца своей жизни. При поздней женитьбе муж делал денежный подарок своей избраннице. В Генте существовал институт помолвки, и если мужчина женился на женщине, разорвавшей ради этого прежнее обручение, то он обязывался оплатить ущерб, нанесенный обманутому жениху.

Многие исследователи, изучавшие средневековую семью, высказывали суждение, что при заключении брака в то время руководствовались исключительно экономическими соображениями и считали, что супружество в досовременном мире вообще мало что имело с сексуальным влечением, а романтическое чувство играло второстепенную роль при оформлении супружеских отношений собственности и поддержании их. Документы показывают, что это справедливо лишь отчасти, да и то в отношении городского нобилитета. В массе же мы сталкиваемся с многочисленными примерами супружеского расположения, которое проявлялось в самых неожиданных ситуациях. Так, когда некий Якоб Ван дер Стеен избил свою мачеху, она простила его, по ее же словам, только «из любви к своему мужу».

Исследования Дж. Николса, сделанные на материалах Гента, показали, что браки здесь отличались стабильностью, и на примерно семей приходилось в год от двух до шести «бракоразводных процессов». Речь в таких случаях шла не о расторжении церковного брака, а о разъезде супругов. Нужно, однако, учитывать, что реально «разъездов» было больше, поскольку некоторые пары жили врозь, не тратясь на формальное разделение, внушительная стоимость которого в общем делала его прерогативой имущих слоев.

Раздел имущества производился городским судом, а разрешение на раздельное проживание предоставлял епископский суд. При разъезде городской глава наказывал супругам составить опись имущества – каждого отдельно и собственности, находящейся в совместном владении, и жить каждому на свои доходы до окончательного решения епископского суда. Женщины должны были оплачивать свои расходы на разъезд сами [7: 296-298].

При разделе имущества приданое жены обычно ей возвращалось, и каждая сторона получала половину общей собственности. При наличии ребенка ему выделялась треть общей собственности, и соответственно по одной трети получал каждый из супругов. Однако факт разделения имущества в отличие от развода автоматически не отменял прав одной стороны на собственность другой. Поэтому связанные с разъездом конфликты были мучительны, часто в них вовлекались родители супругов или другие родственники, а иногда дело доходило до драк не только между супругами, но и их родителями. Интересно, что жены принимали самое активное участие в тяжбах о разделах, они подчас лучше своих мужей разбирались в финансовой стороне вопроса, а в одном случае жена самостоятельно вела все дела по разделу имущества в течение длительного судебного разбирательства.

Разъезжались супружеские пары и с солидным брачным стажем, прожившие вместе 10-20 лет, и молодые, не сошедшиеся характером, не желавшие видеть друг друга почти сразу после женитьбы. Основания для разъезда были самые различные – и простая несовместимость, и бездетность, и адюльтер, и импотенция, и пьянство, мотовство мужа, физическое насилие в отношении жены, ссоры с родителями и т. д. Нравы в этой сфере хорошо иллюстрирует пример супругов Ливина Ван Оверракера и Кателины Платийнс, которые разъехались, снова сошлись через семь лет, в течение которых Ливии жил с двумя другими женщинами, заимел от них несколько детей, заботился о них впоследствии и не забыл в своем завещании.

Обилие подобных примеров показывает, что в городе, где сожительство и внебрачные дети были обычным делом, сексуальные нравы и сексуальные отношения отличались относительной свободой. Священник, завещающий состояние своей сожительнице и детям, – явление в Генте обычное. Тайное бегство влюбленных, умыкание, совращение, видимо, вообще считались заурядным делом. В 1191 и в 1297 гг. были изданы специальные законодательные рекомендации для судебных разбирательств по таким делам. Так, если женщина или ее родственники обвиняли мужчину в насильственном похищении, то жертва до суда изолировалась. В суде женщина помещалась на равном расстоянии от обольстителя, с одной стороны, и своих родственников – с другой. Если по знаку судьи она шла к своему обольстителю, то тем самым она признавала его своим мужем, и дело прекращалось, но если она выбирала своих родственников, то он подвергался наказанию.

Но интересно, что при разработанности законов, карающих за похищение и совращение девушек, в течение XIV в. не зафиксировано ни одного случая наказания за это мужчин, хотя случаев такого рода было предостаточно. Видимо, девушки хорошо знали своих обольстителей, имели возможность встречаться с ними прежде и позволяли уводить себя добровольно. Так, дочь дубильщика Беткин была в подростковом возрасте, когда провела ночь с неким Яном. Сразу после того как об этом стало известно родителям, отец Яна был готов заплатить за «позорное нападение и злодеяние» отцу и всему роду Беткин. Но поскольку все происходило с согласия девочки, инцидент закончился свадьбой, Беткин получила в пользование приданое своей матери и в придачу «из милости» некоторое дополнительное имущество – кой-какую мебель и (без права отчуждения) участок земли и ренту. Еще в одном случае Лизбет бежала из родительского дома со своим дружком, движимая «сильным чувством, которое возникло между ними». Ее родители, узнав об этом, проявили завидное понимание, взяли ее опять в дом и даже не потребовали от юноши и его рода компенсации.

Удивительны примеры, характеризующие нормы сексуального поведения в среде городской аристократии. Один отпрыск знатной фамилии убедил некую Кателину в том, что он холостяк, и за обещание жениться она перешла к нему жить. Он же присвоил себе ее имущество, которое она наследовала от своих родителей, после чего она вдруг открыла, что он женат.

Имевшее место на практике довольно свободное общение мужчин и женщин противоречило устоявшимся представлениям, по которым женщине не полагалось находиться наедине с мужчиной. Показательна бурная возмущенная реакция свидетелей прогулки мужчины с чужой женой. Но социальные нормы устанавливались мужчинами, а у них было разное представление о необходимом уровне нравственности своих жен и дочерей и других женщин. Отсюда – распространенные случаи сожительства мужчин с экономически зависимыми от них женщинами – крестьянскими девушками, находившимися в услужении на фермах, и горничными.

Есть некоторые данные и о проституции в Генте. Здесь была улица проституток, которая, очевидно, оправдывала свое название. Видимо, чтобы несколько сдержать девиц, завлекающих прохожих, в 1350 г. было выпущено муниципальное распоряжение, запрещающее им «сидеть на перегородках городской стены». Некоторое представление о царящих в этой сфере нравах и отношении к ним добропорядочных граждан дает случай, происшедший с Питером Коеном. На улице перед своим домом он обнаружил лежащих девицу и мужчину «со спущенными штанами». Питер вернулся домой, взял нож и уж собирался заколоть бесстыдника, но тут «юная леди» остановила его и сказала, что это – знатный гентский гражданин Бернард Ван Белле.

В большом городе со свободными нравами и высоким процентом преступности вокруг женщин создавалась атмосфера криминальной опасности. Многие даже носили с собой оружие, чтобы иметь возможность защитить себя на улице. Однако женщины относительно редко становились жертвами тяжких насильственных преступлений. Так, в тридцатилетний период 1350-1380 гг. было убито 26 женщин и 699 мужчин. Но картина меняется, когда речь заходит о мелких насильственных действиях и о сквернословии: женщины составляли до 50% от общего числа участников такого рода деяний – и как жертвы и как их инициаторы.

Документы средневековых городов, в том числе и Гента, рисуют увлекательную и во многом неожиданную картину активной хозяйственной и предпринимательской деятельности женщин. Закон Гента существенно ограничивал права женщин в самостоятельном ведении дел.

Уже упоминавшееся обязательное опекунство над собственностью женщины, которое осуществлялось мужчиной – либо родственником, либо мужем, снималось только в случае освобождения от опеки незамужней женщины своим кланом или отречения мужа от своего права. В городских земельных кадастрах зафиксировано всего несколько женщин, плативших ренту в качестве глав домохозяйств. По закону муж контролировал собственность жены, а в повторном браке также и часть ее имущества, полученную ею по наследству после смерти первого мужа. Самостоятельная предпринимательская деятельность женщин существенно ограничивалась уже самим фактом наличия опекуна и часто причиной отказа от сотрудничества с ней оказывалась боязнь невозможности заключения с нею контракта без разрешения опекуна. Система опекунства влияла и на представления горожан о самостоятельно нажитых женщинами состояниях – считалось, что женщина могла обогатиться только благодаря мужу или родственникам.

И все же при том, что мужчины формально оставались основными собственниками недвижимости, женщины контролировали большую ее часть – это касалось и земли, и ренты, и городских строений. Мужья не имели полной свободы действий и в отношении собственности жен, составлявшей их приданое, которым мужья могли распоряжаться только с разрешения ее родственников как с отцовской, так и с материнской стороны. Недовольство мужей этим положением иногда выливалось в рукоприкладство. Определенная юридическая защищенность собственности женщин находила также выражение в узаконенной практике предоставления равных наследственных долей сыновьям и дочерям.

В документах фиксируются случаи продажи женами собственного имущества для покрытия долгов мужа. Жена своим отказом могла освободить себя от уплаты мужниных долгов, однако на это требовалось согласие мужа. Вместе с тем при банкротстве мужа допускалась передача им как несостоятельным должником своего имущества в управление тестю или даже жене.

В деловой документации Гента, Флоренции, Парижа часты упоминания женщин как глав деловых предприятий (при согласии на ведение дел женщиной со стороны мужа или родственника-мужчины). Учет таких упоминаний может дать представление о цифровом выражении хозяйственной предприимчивости женщины. В разные годы XIV в. насчитывается 20-28% подобных случаев от общего числа дел, причем этот процент резко возрастает в годы войны. В чрезвычайных обстоятельствах клан родственников или городской глава могли уполномочить женщину вести дела за отсутствующего мужа.

Участие женщин в жизни делового мира, равно как и существование женщин, особенно одиноких или находящихся в разводе, на ренту от своего состояния или на доходы от профессиональной деятельности, на практике рассматривалось как обычное явление. В документах упоминаются супруги, которые «могли долго жить врозь, занимаясь каждый своим делом и оплачивая собственные расходы», или же «самостоятельная женщина, свободная предпринимательница – хозяйка гостиницы», или девочка, которой предполагалось оказывать материальную помощь, «до тех пор пока она сама не сможет зарабатывать себе на хлеб».

Многие женщины – менялы, ростовщики, торговки, хозяйки гостиниц – активно помогали своим мужьям. Жены пекарей и пивоваров играли решающую роль в успехе дела мужа, иногда они действовали и самостоятельно, хотя не обладали правами членов гильдии. Насколько деловое партнерство могло определять всю семейную жизнь супругов, демонстрирует один необычный брачный договор, заключенный в г. В нем будущие муж и жена – Одине и Нийс – обязывались жить со священником Яном Ван ден Хеке, который должен был стать их деловым партнером в изготовлении свечей. Супруги и священник вносили в дело равный капитал и делили поровну доходы и расходы. Священник брал также на себя обязательство научить Нийс торговать. Предполагалось, очевидно, что жена должна войти в дело полноправным и компетентным партнером.

Наряду с теми, кто вел дела в качестве помощниц и деловых партнеров своих мужей, были и самостоятельно действующие женщины.

Из документов следует, что в Генте существовал особый статус «женщины-торговки», который предоставлял право получившей его женщине вести свои дела независимо от своего опекуна. Женщины могли быть членами определенных гильдий – парикмахеров, зеленщиков, красильщиков. В деловом мире встречались весьма независимые и удачливые женщины. Особенно впечатляющ пример менялы Целие Реббе, которая сначала была партнером двух городских менял, а затем вела дела самостоятельно, причем с таким размахом, что к концу жизни сколотила одно из самых больших состояний Гента.

Занимая важное место в экономической жизни города, женщины, однако, не имели политических прав. Нет упоминаний об исполнении женщинами должностных обязанностей в гильдиях или в городском совете, хотя наиболее богатые и влиятельные женщины, как та же Целие Реббе, участвовали в сборе налогов. А в одном случае женщина – жена предводителя восставших гентцев Якоба ван Артевельде – представляла город на дипломатических переговорах.

Характерная фигура для европейского высокого Средневековья женщина-врачевательница. Терапевтическая помощь женщины-врача воспринималась как вполне обычное дело. Об этом читаем мы, например, в письме (середина XII в.) высокообразованного монаха Рудольфа, аббата монастыря в Хирзау – одного из крупнейших в Тюрингии, основанного ландграфом Людвигом для своей фамилии, – адресованном приору, настоятелю другого монастыря в Тюрингии. Вы, наверное, слышали, – пишет Рудольф, – о болезни нашего брата Зиндольда. Ему рекомендовали мы отеческую заботу, и я надеюсь, что благодаря милосердию Господа дела его пойдут на лад. Однако аббат просил в связи с этим прислать перечисленные им целебные травы, а также посетить «ту женщину в Зангерхаузене, о которой рассказывал Вам вышеназванный брат, и чтобы она Вам все точно рассказала, что, в каком количестве и каким образом должен он принимать и на что он должен обратить внимание. И Вы должны все записать на рецепте и направить нам вместе с питьем, изготовленным ею и ею же приготовленной мазью». Аббат Рудольф рекомендует эту женщину своему другу как «ученого» врача, хорошего диагноста, определяющего заболевание по внешним его проявлениям, и как фармацевта, приготовляющего по собственной рецептуре лекарства как для внутреннего, так и для наружного применения.

Врачебная практика женщин в средневековой литературе представлена широко и разносторонне – от акушерства, терапевтической помощи до фармакологии: приготовление домашних лекарственных средств, выращивание лекарственных растений, лечение травами, составление специальных сборников, травников. Эта сторона ее деятельности, также как и собственно медицинская, особенно родовспомогательная практика, были тесно связаны с магией (приворотные зелья, предсказание судьбы новорожденному и др.).

Женщина, оказывающая медицинскую помощь страждущему, – мотив многих средневековых миниатюр. Масса медицинских трактатов этой эпохи имеет своими авторами женщин. Правда, число их резко сокращается с XIV в., когда женщинам был закрыт доступ к высшему университетскому образованию, в частности медицинскому. Если в г. в списках парижского налогового обложения значилось восемь «мирессес» – женщин, занимающихся врачеванием (в частности хирургией, вправлением суставов, залечиванием), то в 1313 г. – всего переломов лишь одна. Источники донесли до нас показательный в этом отношении эпизод, относящийся к 1332 г., когда медицинский факультет Парижского университета возбудил дело против некоей Якобы Феличе, лечившей больных «учеными» методами: наблюдение за пульсом, исследование цвета и состава мочи (это типичные, стереотипные действия врача, сохраненные нам средневековой миниатюрой). Это считалось монопольным правом лиц мужского пола, окончивших курс в университете. Процесс был проигран Якобой, несмотря на убедительную защиту и восторженные показания семи излеченных ею пациентов.

Но закрытие доступа к образованию вместе с тем не воспрепятствовало в последующие столетия знанию женщинами, занимавшимися врачеванием, специальной литературы. Еще и в XVI в., например, в области Рейн-Пфальц известны многочисленные женщины, не только занимавшиеся врачеванием, но и делавшие переводы специальных трактатов, написанных врачами-мужчинами, с латыни на народный язык, составлявших сборники медицинских руководств, иногда иллюстрированных, в частности по женским болезням, гигиене, косметологии, уходу за новорожденными и т.п. Широкой известностью пользовался в высокое Средневековье и неоднократно переписывавшийся и переиздававшийся сборник типа «Тротула», приписываемый магистру Тротуле, известной женщине-врачу Салернской школы. В области, связанной с женскими болезнями, родами, воспитанием новорожденных женщины-врачи оставались серьезными конкурентами дипломированным врачам мужчинам, получившим образование в университете. Правда, кормилицы, женщины-сиделки работали по специальным указаниям врача и под его присмотром. Акушерки не всегда присутствовали при родах, но лишь в особых сложных случаях. Опытные ценились особенно высоко. Деятельность повитух, акушерок находилась под контролем властей. Они сдавали специальный экзамен и лишь после этого могли заниматься практикой. В медицинских трактатах часто фигурируют и «бадемодер» – женщины, специальностью которых было обмывание новорожденных младенцев.

Медицинские трактаты уделяют много внимания человеческой физиологии, в том числе особенностям женского организма, начиная с его формирования в утробе матери. Они отражают распространенные в то время научные представления о человеческом организме и дополняют образ женщины, присущий средневековому сознанию. Процесс формирования женского организма, считали средневековые медики, требует иных условий, чем мужского, начиная уже с утробы матери. Чтобы зародыш женского пола мог вызреть, требовался более продолжительный срок и особый температурный режим. С XII в. утвердилось представление о «семикамерной» структуре матки. Те три камеры что были расположены справа, «ближе к печени», кроветворному органу, имели более высокую температуру, это способствовало вызреванию зародышей мужского пола, другие три «камеры» в левой стороне, «ближе к селезенке», обладали более низкой температурой и именно в них происходило формирование плода женского пола. Если плод оказывался в центральной камере – рождался гермафродит.

Медицинская средневековая литература свидетельствует о внимании и заботливости к женщине, вынашивающей ребенка. Существовала детально разработанная система питания, диета. Она должна была устранить «плохие соки», препятствовать «болезненной материи», способствовать поддержанию благоприятного водно-температурного режима.

Строго регулировалось потребление пива и меда, предписывалось очищение кишечника. Рекомендовались упражнения, теплые ванны. Руководства предостерегали от опасности «излишней» эмоциональности (гнева, испугов, «порывов»). Практиковались профилактические кровопускания (из поверхностных вен на ногах), паровые ванны и травяные настои, но в меру и под наблюдением «знающего лица». Рекомендовали остерегаться танцев, быстрых и резких движений, верховой езды и далеких путешествий в карете.

Нормальными считались роды через девять или семь месяцев; восьмимесячные считались «нежизнеспособными» как находящиеся под «вредным влиянием» знака Сатурна, обреченными на смерть. Средневековые медицинские трактаты предлагают целый спектр мероприятий для обеспечения благоприятного исхода родов: от магических слов и действий до амулетов. Дипломированная медицина в качестве средства, облегчающего роды, рекомендовала, в частности, положить под ноги роженицы перо коршуна или травник. Роды принимала повитуха, которой помогали другие женщины, в том числе и «бадемодер». Повитуха оставалась рядом с роженицей в течение недели, следя за состоянием матери и младенца.

Вся педиатрическая литература пронизана мыслью о тесной связи между матерью и младенцем. Речь об отце заходит лишь тогда, когда время подходит к школьному возрасту. Один из важнейших вопросов – выбор кормилицы. Считалось, что материнское молоко – это целебное средство и вырабатывается из крови. Отсюда – строгие требования к образу жизни кормилицы, ее физическому состоянию, добродетельности ее поведения. Это представление в свою очередь, было связано с более общим представлением о женском организме как носителе лекарственных свойств. Материнское молоко использовалось для приготовления лекарственных препаратов, как терапевтическое средство для лечения ран и гнойников, восстановления ткани. При этом важно было, чтобы это было молоко от одной женщины и особенно родившей сына.

Носительницей целебной силы, как полагали, является «добродетельная», «чистая» женщина: она способна облегчить недуг одним своим прикосновением. Медицинские трактаты рассматривают целомудрие как специфическое терапевтическое средство. Воздержание – то, что средневековый хирург предписывал больному. Те большие ожидания, которые возлагались врачами и пациентами на целебную силу девственности, отразились и в названиях лекарственных средств, например «молоко девственницы». Но женщина могла быть носительницей и «вредных веществ». Именно это представление лежит в основе распространенных легенд о девице-отравительнице.

При рассмотрении вопроса о включенности женщины в городскую жизнь особое место должны занимать материалы об улице и уличном общении. Здесь женщина, не связанная так авторитетами и нормами, как например, в семье или в сфере хозяйственной деятельности, выражает себя наиболее свободно. По сути, она выступает здесь один на один с обществом и перед обществом. Скандалы, где женщины были активной стороной, возникали часто, а характер их разбирательств в суде и реакция свидетелей показывает, что они были неотъемлемой частью городской жизни.

Статуты перечисляют «незаконные слова», за употребление которых налагался штраф – лгун, дурак и т.п. (меньший штраф) или мошенник, вор, разбойник, предатель (больший). Однако в конкретных делах обвинений лишь в такого рода ругательствах практически не встречается. И женщины, и мужчины пользуются гораздо более сильными выражениями. Среди наиболее употребимых – путана или шлюха, раб, бастард. Распространенным намеком в ругательствах, болезненным для оскорбленного, является намек на кровосмесительные связи, прелюбодеяние, фригидность.

В городских куриях довольно часто рассматриваются дела о кражах, совершенных женщинами, в том числе и кражах со взломом. Возможности женщины в сфере правонарушений показывает дело, в котором женщина обвиняется в том, что она «со своими сообщниками тайно и преступно завладела чужой баркой».

В целом городская среда отличалась большой свободой нравов в отношениях между мужчинами и женщинами.

Средневековые церковные и светские власти поощряли особую заботу о вдовах. Печаль церкви о вдовах обусловливалась представлением о воздержании как высшей ценности, открывающей путь к служению Богу. В то же время материал далматинских городов предоставляет достаточно подтверждений для вывода, сделанного на основании западноевропейских источников, что попечительство, установленное над вдовами, в своей основе имело вполне меркантильное стремление церкви к наследованию ее имущества. В завещаниях, составленных вдовами, большая часть имущества действительно переходила церквям и монастырям. Представители клира иногда довольно бесцеремонно вымогали собственность вдов. Характерно, что и городское законодательство было направлено на сохранение в целости мужниного наследства бездетной вдовой и на всемерное ограничение ее прав на это наследство в случае повторного брака. Представлению о слабости и беззащитности вдовы должен был соответствовать и ее облик и стиль жизни. Создавался образ «убогой» вдовы, который во многом был лишь умозрительным клише. Действительность, как это видно из документов, предоставляла вдовам разнообразные возможности самого активного самостоятельного участия в хозяйственной жизни городов. В случае нужды вдовы могли и постоять за себя. Вдова Маргарита из Котора выиграла несколько судебных процессов, отводя претензии родственников мужа, стремившихся получить его имущество.

Но в какой бы роли, в каком бы качестве ни выступала женщина в социальной, экономической, семейной сферах в оценке ее деятельности всегда учитывалась ее принадлежность к «другому» полу, при том что эта оценка была дифференцированной. Вот конкретный пример. От Драгочины из Трогира требуют оплатить задолженность ее матери. Ее «управитель и адвокат» свидетельствует в ее пользу: «Она женщина и потому понятия не имеет о долгах матери». Лукавство адвоката очевидно. Но показательно, что сочувствия суда и понимания общественного мнения он пытается добиться, ссылаясь на установку о беспомощности и неполноценности женщины. Пример иного рода. Некий Анбласий выступает в суде против Грубы, объявившей себя «госпожой и хозяйкой своего имущества». Стремясь усилить доверие к своему честному слову и умалить показания Грубы, он заявляет: «Хорошо известно по всей Адриатике и Далмации, какой я мужчина и какая она женщина». Признание достоинства «противника» здесь очевидно.

К XV в. женщина начинает рассматриваться как самоценное существо, обладающее достоинствами и добродетелями, сопоставимыми с мужскими, а в чем-то и превосходящими их.

Влияние женщин на государственные дела ощущалось на всем протяжении средневековой истории и, прежде всего, королев.

Королева разделяла с мужем сам статус королевской персоны, этим обусловливались ее права, привилегии и обязанности. К ней относились с почтением и как к жене короля, и как к матери наследника престола. В трактате монаха-доминиканца Сессолиса «Утешение игрой в шахматы»

(1325 г.) описываются обязанности и права сословий; Сессолис прибегает к аллегории: главные действующие лица его произведения – шахматные фигуры. Единственной женщине, королеве, он придает огромное значение, поскольку ее действия связаны с монаршими обязанностями и привилегиями. Королева имеет право проходить впереди ладей и слонов (соответственно королевских судей и чиновников). Как и шахматная фигура, мудрая королева не вступает в мелкие сражения и остается в безопасности внутри крепости, что служит лучшим утешением королю. Королева должна быть добродетельной, осмотрительной и благоразумной, уметь хранить тайны, заботиться об образовании детей.

Влияние королевы зависело от ряда факторов. Во-первых, большое значение имел капитал – политический или денежный, который служил приданым в браке. Английский король Генрих I (1100—1135 гг.), женившись на шотландской принцессе Эдит (норманны звали ее Матильда), дочери короля Малькольма III, укрепил таким образом свои права на престол и установил миролюбивые отношения с северными соседями. Элеонора Аквитанская (1122—1204 гг.) принесла в приданое сначала французскому королю, а затем, в повторном браке, английскому монарху герцогство Аквитанию. В результате брака Изабеллы, королевы Кастилии, и Фердинанда, короля Арагона (1469 г.), была создана династическая уния Кастилии и Арагона и условия для образования единого государства – Испании. Значимость приданого этих королев в немалой степени обусловливает тот факт, что все они обладали заметным политическим весом. Но часто даже политическое приданое не могло спасти совсем юную девушку, приехавшую в чужую страну, от полной зависимости от мужа и его окружения.

Во-вторых, влияние королев определялось их личными способностями и амбициями, а также силой или слабостью короля. Властолюбивой, амбициозной королеве приходилось искать для себя опору, заключая тайные союзы с различными группировками знати, а часто и с церковью, рассчитывая на поддержку в борьбе за власть в дальнейшем, в период ее регентства или единоличного правления. Обвинения королев в адюльтере с высшими сановниками – это нередко отголосок поиска опоры в борьбе за власть.

В-третьих, многое определялось ситуацией с наследованием. Возможность стать у руля государства предоставлялась королеве тогда, когда она, овдовев, назначалась регентом при несовершеннолетнем сыне. Это происходило не всегда – при сильных позициях придворной знати, при расстановке политических сил не в пользу королевы, при слабой королеве регентом назначали кого-либо из родственников-мужчин. Но если назначение было свершившимся фактом, то женщина-регент становилась фактически полноправным повелителем страны.

Случаи регентства королевы были нередки. В раннее средневековье среди наиболее известных правительниц такого рода отметим Брунгильду (534 – 613 гг.), жену франкского короля Сигеберта; Амуласунту ( – 536 гг), дочь Теодориха Великого, управлявшую Остготским королевством десять лет от имени своего несовершеннолетнего сына и проводившую самостоятельную, противоречившую интересам остготской знати провизантийскую политику; германскую императрицу Адельгейду (931 – 999 гг.), жену Оттона I, которая оставалась регентом не только при сыне, Оттоне II, но даже, совместно с невесткой, при внуке, Оттоне III. Властным регентом при будущем короле Генрихе IV была королева Агнесса (1024 – 1077 гг); в течение регентства она влияла не только на внутреннюю, но и на внешнюю политику своего государства.

Позже, в период развитого средневековья, ярким примером женщиныправителя может служить Бланка Кастильская (1188 – 1252 гг.), жена Людовика VIII. Она была регентшей при Людовике IX, причем дважды (1226 – 1234 гг.; 1248 – 1252 гг.) – в период несовершеннолетия своего сына, а также во время его участия в крестовом походе. Ее влияние на сына-короля было весьма велико и тогда, когда тот находился на троне самостоятельно. Бланка фактически единолично управляла государством и сделала немало для усиления Франции. Это был не единственный случай, когда королева-мать удержала власть и по истечении официального времени регентства, оставаясь ближайшей советницей сына. Но чаще королева отстранялась от кормила власти сразу же после совершеннолетия наследника, который попадал под влияние группировок знати, находившихся в оппозиции к его матери. Положение ее было непрочным; всесильная королева-мать могла потерять все в результате какого-либо неожиданного поворота судьбы, например смерти наследника. Так, Эмма (XI в.), вдова английского короля Кнута, находилась у власти, пока монархом был ее сын Гартакнут, но когда к власти пришел Эдуард Исповедник, была сослана в монастырь.

Если возможность стать регентом при наследнике для королевы была реальной, то завладеть престолом единолично ей удавалось значительно реже. И это при том, заметим, что формально закон, запрещавший женщине наследовать престол, существовал только во Франции, да и то был принят лишь в 1317 году в результате политической борьбы после смерти короля Людовика X, единственной наследницей которого являлась его дочь. Ее регентом был назначен зять покойного короля Филипп, и, желая стать королем, он явился инициатором принятия этого закона.

Среди королев, правивших единолично, наибольшую известность получила, пожалуй, Джованна Неаполитанская (1326 – 1382 гг.). Итальянские авторы XIV-XV веков (например, Боккаччо), желая привести пример успешного правления женщины, вспоминали именно о ней. Виконтесса Нарбонны Эрменгарда (XII век, Италия) успешно управляла своим государством в течение пятидесяти лет, особо прославившись заключением мира с Генуей и Пизой.

Некоторые монархини приобретали реальную власть во время правления своих супругов, оказывая на них серьезное политическое влияние. В раннесредневековой истории это франкские королевы Брунгильда и Фредегонда (ум. 597). Последняя проложила себе путь на трон хитрыми интригами и диктовала свою волю мужу, королю Хильперику.

Влиянием женщин отмечены многие страницы британской истории. Реальным политическим весом обладали некоторые королевы Эссекса IXXI веков, в том числе Этельсвит (X в.), Эмма (нач. XI в.) в правление первого мужа, Этельреда II, и особенно во время правления второго мужа, Кнута Датского, Эдит (XI в.) в правление Эдуарда Исповедника. В британской политической истории оставила заметный след супруга шотландского короля Малькольма Маргарет (1045-1093 гг.), эффективно помогавшая мужу в управлении государством и последовательно лоббировавшая интересы церкви (впоследствии Маргарет была канонизирована и считалась патронессой Шотландии). Ее дочь, королева Англии Эдит (1080 – 1118 гг.), жена Генриха I, также активно вмешивалась в дела государства.

Даже на военном поприще средневековые монархини добились известности. Этельсвит (вторая пол. IX в.), королева Эссекса, возглавив коалицию правителей северной Британии (Эссекса и Мерсии) против датского владычества, командовала союзными армиями, хотя и не всегда успешно. Гораздо большую известность как удачливый военачальник, оказавший немалое влияние на весь ход английской истории, получила Этельфлед (ум. 918 г.), правительница англосаксонского королевства Мерсия, дочь короля Альфреда Великого. Этельфлед и ее муж Этельред поддерживали короля Эдуарда Cтаршего, брата Этельфлед, в его борьбе против датской династии – помощь была не только политическая, но и военная. Этельфлед управляла Мерсией фактически еще при жизни мужа, который тяжело болел; после же его смерти (911 г.) она стала одной из ключевых фигур в борьбе с датчанами за объединение королевств Англии под властью западносаксонского королевского дома. Укрепляя Мерсию на юге и помогая Эдуарду, Этельфлед построила несколько крепостей и городов, контролируя теперь уже значительную территорию. Под конец жизни она вступила в прямую вооруженную борьбу с датчанами, отбив у них города Дерби и Лестер, и военные кампании Эдуарда против датчан в немалой степени зависели от ее действий. Однако, преследуя интересы Мерсии, Этельфлед вела и независимую от Эдуарда политику. Укрепляя границы своего владения, она стала признанным лидером антинорманнской коалиции, «архитектором побед на севере». После смерти Этельфлед в 918 году король Эдуард Старший унаследовал ее политику так же, как и саму Мерсию.

Еще одна женщина, получившая известность благодаря участию в политической и военной борьбе, – это маркграфиня Тосканская Матильда (1046 – 1115 гг). Она знаменита тем, что оказывала активную финансовую и военную поддержку папе Григорию VII, своему близкому другу, в борьбе против императора Генриха IV; сам замок Каносса, где произошло историческое свидание папы-победителя и короля-побежденного, принадлежал ей. Тосканская армия выступила на стороне церкви, которой Матильда завещала большое наследство.

Королевы вошли в средневековую историю и благодаря своему меценатству, что также свидетельствует об уровне их влияния. Одним их первых примеров является франкская королева Радегунда (ум. 587 г.), жена Хлотаря I. Радегунда научилась читать по-латыни в шестилетнем возрасте. Не удивительно, что, взойдя на престол, она стала покровительствовать литературе и искусствам. После убийства мужем своего брата Радегунда ушла в монастырь, который ранее сама основала. Уже будучи монахиней, она оказала значительное влияние на творчество автора «Истории франков» Григория Турского, поэта Фортуната, посвящавшего ей свои стихотворные произведения и, возможно, учившего ее поэзии. Меценатством прославились и две жены английского короля Генриха I. Первая, Эдит, о которой мы уже говорили, покровительствовала музыкантам, поэтам, писателям. Сама прекрасно для своего времени образованная, знакомая, помимо латыни, со многими сторонами античного наследия, она переписывалась с Ансельмом Кентерберийским, цитируя Цицерона и Квинтилиана, Иеронима и Августина, рассуждая об учениях Пифагора и Сократа. Под непосредственным руководством Эдит было написано житие ее матери, королевы Маргарет. Вторая жена Генриха I, Адель (ум. 1151 г.), также покровительствовала искусствам – именно для нее был написан знаменитый «Бестиарий». Возможно, наибольшую известность из всех женщин-меценаток получила Элеонора Аквитанская, чей куртуазный двор при английском троне славился на всю Европу.

Главным занятием большинства аристократок было все же не участие в политической жизни, а управление домом; в этом видели основное предназначение женщины. Королевы несли ответственность за руководство дворцовым хозяйством, другие же представительницы знатных родов – за управление хозяйством своих поместий. Особенно актуальной эта функция становилась в периоды участия мужей в военных походах. Дом был главным поприщем реализации властных функций средневековой женщины, о чем мы подробнее поговорим в главе VI. Пока же завершим тему «Женщина и власть» рассказом о трех женщинах, судьба которых неразрывно связана с политической историей средневековья.

Элеонора Аквитанская (1122 – 1204 гг.) осталась в истории и потому, что она была женой двух королей – сначала Людовика VII Французского, а затем Генриха II Английского, и потому, что она являлась матерью двух знаменитых монархов – Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного, и потому, что была необычайно яркой личностью.

Она родилась в большом и влиятельном герцогстве Аквитания, которое в ту эпоху не зависело от французской короны. Элеонора была умной, волевой, решительной, энергичной, хорошо образованной девушкой. И когда она в пятнадцать лет осталась сиротой, ее сразу же признали герцогиней Аквитании. Тем не менее члены герцогского совета, ее опекуны, решили выдать юную герцогиню замуж за наследника французского престола Людовика, который вскоре после свадьбы стал королем.

Это был политический брак, брак Франции и Аквитании. Целых пятнадцать лет Элеонора была королевой Франции, активно вмешиваясь в государственные дела; она даже принимала участие в крестовом походе, претерпевая все его тяготы. Рамки средневековых канонов добродетельной королевы были для Элеоноры явно тесными. Для того чтобы изучить теологию, философию, гражданское право, она посещала парижские школы, причем делала это тайно! Ее двор был полон трубадуров и менестрелей. Недовольство королевских советников усугублялось тем, что у нее рождались лишь дочери. В результате при дворе стали говорить, что она слишком разговорчива, бесстыжа и не может произвести на свет достойного наследника. Дело дошло до развода, официальным поводом которого стало «дальнее родство». Известно, однако, что Элеонора сожалела не столько о короле и короне, сколько о дочерях, которых пришлось оставить у отца. В тридцатилетнем возрасте она возвращается в родную Аквитанию, где создает так называемый «двор любви», при котором культивировались куртуазные традиции. Здесь находили кров поэты, музыканты и художники. Элеонору окружало множество поклонников, одним из которых был восемнадцатилетний граф Анжуйский Генрих Плантагенет. Он безумно увлекается герцогиней, женится на ней и вскоре становится королем Англии Генрихом II. Заметим, что не последнюю роль в этом браке сыграло богатое приданое, – присоединение богатого, расположенного в стратегически важном месте герцогства Аквитании к английским владениям означало ослабление Франции, вечного соперника Англии. Элеонора родила Генриху восемь детей; будущие короли – Ричард и Иоанн – были ее любимцами.

Элеонора не могла не вмешиваться в государственные дела, но наибольшую известность она получила как покровительница искусств. При дворе Элеоноры и Генриха находили пристанище музыканты и поэты.

Трубадуры воспевали и гостеприимный куртуазный английский двор, и красоту прекрасной Элеоноры. Одним из наиболее известных поэтов, творивших при дворе Элеоноры, была Мария Французская.

Постепенно любовь Генриха остыла; Элеоноре было около пятидесяти, когда она узнала о молодой сопернице. Легенда рассказывает, что Элеонора ее отравила. Достоверно известно лишь, что после смерти соперницы король и королева жили в разных городах. Политическое влияние Элеоноры, однако, сохранялось долго; в результате ее интриг Ричард, Иоанн и Джеффри даже развязали боевые действия против отца.

Судьба распорядилась так, что Элеонора пережила и обоих мужей, и сына Ричарда Львиное Сердце и умерла в одном из монастырей Англии в возрасте 82 лет.

Ещё одной знаменитой женщиной Средневековья была Изабелла Испанская. Брак Изабеллы Испанской (1451 – 1504 гг.), королевы Кастилии, был заключен исходя из политической целесообразности. С детства она была обручена с Фердинандом, наследником арагонского трона, их брак был браком Кастилии и Арагона. И тем не менее во многих письменных источниках говорится, что в первые годы король и королева жили счастливо, потому что были едины в своих устремлениях.

Изабелла была ревностной католичкой и целью своей жизни считала объединение Испании и победу над маврами; она лично принимала участие во многих походах и войнах. Борьба, как известно, увенчалась успехом. Именно с именем Изабеллы Кастильской связывают и возрождение инквизиции. Она издала эдикт, по которому все нехристианское население должно было покинуть Испанию.

Королева была очень самолюбива, решительна, энергична, и королю Фердинанду часто приходилось ей уступать – ведь Кастилия была не только приданым Изабеллы: она по-прежнему носила титул и оставалась королевой Кастилии.

Еще один вошедший в историю поступок Изабеллы – ее помощь Колумбу в снаряжении экспедиции в Новый Свет. Король Фердинанд при этом не проявил энтузиазма. Не случайно первую колонию европейцев в Новом Свете Колумб назвал именем королевы.

Несмотря на то, что большую часть жизни Изабелла провела в походах, она родила десять детей. Судьба двух дочерей хорошо известна.

Екатерина Арагонская стала первой из восьми жен Генриха VIII. Любимая дочь Изабеллы Хуана, королева Кастилии, вышла замуж за Филиппа Австрийского; после смерти мужа она впала в помешательство, была заточена и в истории осталась под именем Хуаны Безумной.

Жанна д’Арк (1412 – 1431 гг.) – редчайший пример средневековой женщины, которая, не будучи правительницей государства, или умелым военачальником, сыграла выдающуюся роль в политической истории своей страны.

Королевский дом Франции находился в 20-е годы XV века в очень тяжелом положении – за французскую корону с наследником Карла VI Валуа, дофином Карлом, сражался английский король Генрих, поддерживаемый могущественным герцогом Бургундии. Удача не сопутствовала дофину – спустя пять лет после смерти отца он все еще не был коронован, поскольку Реймс, традиционное место коронации, был захвачен англичанами. Огромная территория к северу от Луары находилась под их властью.

Жанна родилась в зажиточной крестьянской семье в лотарингской деревушке Домреми. В тринадцатилетнем возрасте ее начинают посещать видения; ей слышатся голоса архангела Михаила, святых Екатерины и Маргариты, которые говорят, что именно ей суждено стать спасительницей Франции. В 1428 году шестнадцатилетняя Жанна идет в расположение войск дофина и просит позволения присоединиться к ним, но ее никто не принимает всерьез. Год спустя, когда положение французского наследника становится отчаянным, и англичане осаждают последний бастион французов – город Орлеан, она предпринимает еще одну попытку. После испытания и трехнедельного допроса прелатами было решено, что эта девушка послана наследнику Богом. С королевским войском и своим собственным штандартом, под знаменем с образом Христа Жанна двинулась на помощь осажденному Орлеану.

Вопреки мнению нерешительного военного совета, Жанна, воодушевляемая голосами, призвала войско идти на штурм города. Орлеан был освобожден. С тех пор Жанну стали называть Орлеанской Девой и считать талисманом, данным Господом.

На волне необыкновенного энтузиазма войску дофина стала сопутствовать удача. Жанна предсказывала победы – и предсказания сбывались. Она сама принимала участие в осаде и взятии городов. И хотя, по мнению современных историков, Жанну нельзя назвать гениальным военачальником, ее пассионарность сделала для Франции в тех условиях больше, чем мог сделать любой полководец; она стала кумиром и национальным героем французов, за ней шло войско, которое уверовало в ее спасительную миссию.

После того как она выполнила свою миссию и дофин был коронован, военное счастье от нее отвернулось. В мае 1430 года Жанна была захвачена герцогом Бургундским, который по требованию Парижского университета – арбитра в делах веры – передал ее в руки инквизиции за плату в десять тысяч франков. Судебный процесс проходил в Руане.

Жанне было предъявлено обвинение в ереси и колдовстве. Но по сути это был процесс политический, позволяющий противникам короля Карла обвинить его в сотрудничестве с ведьмой. И, хотя Жанна, невзирая на свой юный возраст, искусно опровергала все обвинения в ереси, решение трибунала было предопределено, и она была признана виновной.

За Жанну не вступились ни спасенный ею король, ни французские прелаты, которые когда-то признавали ее посланницей Бога. 30 мая года она была публично сожжена как еретичка.

Спустя двадцать лет, после изгнания англичан из Франции, дело Жанны было пересмотрено, она была оправдана, а в XX веке и вовсе причислена католической церковью к лику святых. Жанна стала великой национальной героиней Франции. Именно пример Орлеанской Девы, верящей, что под божественным руководством она приведет соотечественников к победе над англичанами, был фактором пробуждения французского национального самосознания.

Глава II. Институты брака и семьи в Западной Европе Каждое время наполняет все ключевые явления человеческой жизни, и в том числе брак, любовь, счастье и несчастье, своим неповторимым содержанием. Поэтому и представления людей разных исторических эпох об окружающем их мире, об основных ценностях жизни, о самих себе глубоко различны. Одна из задач исторической науки как раз в том, чтобы раскрыть меняющийся смысл этих представлений и показать, как в зависимости от социального контекста переосмысливается вся совокупность человеческих радостей и горестей. Только при Эккхард и Ута.Статуи основателей собора в Наумбурге.XIII в.

юридически самостоятельной супружеской пары с ее несовершеннолетними детьми. Термин, которым в современных западноевропейских языках обозначают семью, мог подразумевать в ту эпоху совокупность как широкого крута людей, связанных кровным родством и свойством.

В центре родственных отношений в средние века находились не брачные узы, но кровные связи. Они были более священны, глубоки и тесны, чем брачные. Средневековые горожане считали, что есть две силы, которые их поддерживают и защищают: «их башни» и «их родственники». Кровнородственные группы существовали по всей Европе под разными наименованиями: «друзей», иногда «кровных друзей». В дружину, наряду с вассалами вождя, входили и его сородичи («родня» и «люди»).

Сородичи выступали свидетелями человека на суде. Еще и в XV в.

и много позже завещательные акты и протоколы судебных заседаний, в частности, в Любеке свидетельствуют о присутствии в качестве свидетелей братьев, отца.

Индивид и группа, к которой он принадлежал, казались неотделимыми друг от друга не только в XIII в., но и в XIV-XV вв., что находит отражение в так называемых домашних хрониках немецких, итальянских, южнославянских купцов. В родственной группе человек находил основание своим моральным ценностям и поведению, так как честь, которую он стяжал, как и бесчестие, которым он себя покрывал, падало также на всю группу.

Родичи помогали друг другу мстить за обиду. Право кровной мести, вендетта, было особенно распространено. Под знаком ее проходит вся феодальная эпоха. Месть за родственника – моральное обязательство, обладавшее наибольшей силой. Обязанность мстить за родственника была сильнее авторитета церкви: знатная дама, проживавшая во Фландрии в конце XII в., повелела поднять мост, ведущий в ее замок, чтобы не слушать епископа суассонского, явившегося убеждать ее не мстить за убитых мужа и сыновей. У фризов было в обычае выставлять в доме труп убитого сородича, дабы он вопиял об отмщении до тех пор, пока оно не свершится: поскольку группа родственников представляла собой тесно спаянное единство, мститель мог убить не виновника, а его сородича.

Феодальные распри, вызванные родственными конфликтами, длились десятки лет и уносили множество жизней. Особенно устойчивы эти традиции были среди знати, но и общество в целом, сверху донизу придерживалось тех же нравов, хотя существовала тенденция считать право мести и насилие привилегией высшего класса.

Многозначность понятия «семья», высокий авторитет отношений родства отражали реальности западноевропейского Средневековья: в условиях господства аграрного производства и феодальной общественно-политической структуры малая супружеская семья оказывалась социально недостаточной, слабой. Она дополнялась более обширными семейными группами и родственными коллективами, как бы растворяясь в них. Это, с одной стороны, уже упоминавшиеся «домохозяйства». Феодальная Европа знает многообразные их типы: патриархальный, объединяющий родителей и две или более семьи их женатых сыновей, объединения женатых братьев и др. С другой стороны, это – обширные родственные коллективы, спаянные узами крови и брачными союзами, общим владением фамильным патримонием: земельными богатствами, замками – так называемые линьяжи, кланы, в которые домохозяйства включались как один из составных элементов. Линьяж состоял не только из кровных родственников, он включал в себя также и побратимов, «кровных друзей».

Семейные коллективы такого типа возникают в Европе в X-XI вв.; время их расцвета – XII-XIII столетия. Важно отметить, что линьяж – новый, феодальный институт, не имеющий ничего общего с архаическим кланом. От последнего его отличали меньшие размеры, четкие экономические связи внутри и вовне, развитое семейное сознание, свидетельством чего являются генеалогии и родовое имя. Он возникает как инструмент укрепления феодальной собственности, основы феодального господства и консолидации иерархически организованных отношений власти. Этой цели было подчинено все: иерархическая структура линьяжа (непререкаемый авторитет старших – отца, старшего брата, дяди), принцип наследования, предполагавший нераздельность земельного владения; практика брачных альянсов, в основе которой лежало недопущение мезальянсов – жен брали из более высоких по статусу семей, как правило, обедневших, поскольку социальное возвышение было важнее, чем приданое. Более высокий статус, приобретаемый благодаря браку, открывал линьяжу доступ к новым должностям, в частности к епископским – настоятеля аббатства, которые передавались мужским потомкам по женской линии.

Новообразованием, а не пережитком позднеантичных или родовых отношений, считают современные исследователи распространение в классическое Средневековье сложных семейных структур – домохозяйств также в крестьянской и городской среде. Их образование было связано с потребностями хозяйственной жизни, социальной и политической консолидации высших слоев бюргерства – патрициата. Стремление к образованию купеческо-патрицианских линьяжей особенно хорошо выражено в крупных торговых центрах, в частности итальянских – Генуе, Флоренции, Венеции и др., городах Балтийского побережья – Любеке, Гамбурге и др.

Семья – та сфера, где женщина играет свою главную социальную роль и роль эта, как показывают современные исследования, многообразна и велика.

Воззрения на институт брака и вообще на взаимоотношения полов пережили в средние века весьма глубокую эволюцию. Католическая церковь «признала» брак довольно поздно. В раннее Средневековье среди христиан пользовались наибольшим распространением взгляды на брак, сформулированные на основе новозаветных текстов св. Иеронимом (347гг.) и папой Григорием Великим (530-604 гг.). Эти отцы церкви видели в любом браке прежде всего повторение «первородного греха», совершенного прародителями рода человеческого Адамом и Евой. Поэтому любые брачные союзы решительно осуждались, и подлинно достойными христианами считались лишь те, кто отказывался от брака. (Показательно, что эта точка зрения в определенной степени не утратила своего влияния и в наши дни: как известно, благодать священства в католической церкви даруется только людям, давшим обет безбрачия.) Однако уже во времена св. Иеронима существовала и иная трактовка установлений Священного писания, касающихся брака. Она принадлежала Блаженному Августину, епископу Гиппонскому (354-430 гг.). Признавая превосходство девственников над женатыми, Августин утверждал тем не менее, что в законном супружестве половой акт превращается из смертного греха в грех простительный, «ибо лучше вступить в брак, нежели разжигаться» (Первое послание к коринфянам, 7, 9); важно лишь, чтобы соитие совершалось не ради наслаждения, но только с целью рождения себе подобных, часть которых, ведя праведную жизнь, могла бы впоследствии заменить в раю падших ангелов. Эта концепция Августина была официально одобрена церковью сравнительно поздно – в начале IX в. И только тогда церковный брак стал шире распространяться в народных массах.

До этого времени в брачных отношениях бытовали две традиции – позднеантичная и древнегерманская. Ни одна из них не исключала одновременного существования двух-трех видов супружеских союзов. Они различались по своей престижности, но ни один из них не имел ничего общего с моногамным христианским браком. Знакомое нам понятие «брак» просто отсутствовало. Термином, который позднее служил для обозначения брака, называли в ту пору более или менее длительный супружеский половой союз, нередко сосуществовавший с какой-либо иной формой сожительства мужчин и женщин, «одним домом» жило несколько супружеских пар, связанных общим предком. Особенно был заметен приоритет Семейство гецога Ганзага ги жили вместе с многочисленной свитой, включавшей прежде всего кровных родственников. Церковь участвовала в процедуре бракосочетания, как правило, только тогда, когда дело касалось королевских семей. Но и в королевских семьях вплоть до VIII в.

словом «жена» могли называть не только официальную супругу, но и других сожительниц короля. Браки же простолюдинов, да и многих знатных, заключались по большей части без участия священника.

Христианская концепция моногамного нерасторжимого брака получает признание в западноевропейских странах лишь в XII-XIII вв. Только в это время брак причисляется к основным христианским таинствам. В процедуру бракосочетания включается и церковное благословение. Однако для большинства современников церковная трактовка понятий В среде знати, например, существовал давний обычай оставлять прежнюю жену, если представлялась возможность породниться с более знатным родом. Привлекательность более высокородных невест обусловливалась отнюдь не обязательно их большим богатством или особой близостью к королевскому двору. Не менее, если не более, важным было то, что, согласно принятым представлениям, все основные достоинства человека – и особенно рыцарские доблести – считались врожденными качествами, передававшимися с кровью отца или матери. От выбора брачной партии или же от ее изменения зависела с этой точки зрения самая судьба рода, его благополучие и процветание.

Запрет разводов препятствовал, таким образом, реализации некоторых укоренившихся представлений того времени. Поскольку в наибольшей мере эти представления были характерны для знати, церковная концепция брака с особенным трудом прививалась в среде аристократии.

Но и сами клирики рядом уклонялись от выполнения предписанного им канона безбрачия. Многие из них имели постоянных конкубин и детей.

Матримониальная практика XII-XIII вв., существенно отличаясь от более ранней формальным признанием приоритета церковной концепции, еще не предполагала всеобщего ее приятия.

Помимо отказа от принципа моногамии, для массовой модели поведения было тогда характерно особое акцентирование плотского начала в браке. Даже среди богословов XII в. еще не было единодушия в том, что следует признавать сутью брака – «согласие» на него или же подкрепление такого согласия плотским соитием. На практике же такое соитие долгое время исчерпывало эмоциональную сторону супружеских отношений. Отчасти это было связано с некоторыми общими чертами социальной психологии того времени. Люди вообще не считали нужным стесняться проявления чувств. Жаркие объятия, как и «потоки слез», не случайно сплошь и рядом упоминаются в самых разных литературных сочинениях XI-XIII вв. И гнев, и страх, и ненависть, и пристрастие выражались неприкрыто и прямо. Хитрость и скрытность выступали скорее в качестве отклонения от нормы, чем правила.

Своеобразным было и восприятие собственного тела. Граница, незримо отделяющая одно человеческое существо от другого, осмысливалась тогда иначе, чем ныне. Знакомые нам брезгливость и стыдливость отсутствовали. Естественными казались еда из общей миски и питье из общей чаши.

На одной постели вповалку спали мужчины и женщины, взрослые и дети. Супруги совокуплялись в присутствии детей и родственников. Детородный акт еще не обрел ореола таинственности. Половая активность мужчины была предметом столь же пристального внимания, что и его воинские доблести. Даже церковью импотенция признавалась одним из главных оснований для развода.

важный – колорит привносит в эту картину брачно-семейных отношений XIIXIII вв. куртуазный культ дамы. Его вается в рыцарской среде. Зародившись на юге Франции, со временем он широко распространился и в других странах и наложил определенный отпечаток на представления не только аристократии, но и тех более зажиточных слоев неблагородных, которые пытались ей подражать.

Главный источник наших знаний о куртуазной любви – сочинения южнофранцузских трубадуров, северофранцузских труверов и рыцарские романы, создававшиеся во многих европейских странах. (Самые известные из таких романов – «Тристан и Изольда» и «Роман о короле Артуре».) Видеть в них часть действительности нет оснований. В немалой степени они были игрой воображения их авторов, воспользовавшихся различными поэтическими традициями: и христианскими, и античными, и средневеково-арабскими. Но и вовсе отрицать связь этих сочинений с действительностью было бы неверно. В них проповедовалась некоторая поведенческая модель, само рождение которой и тем более готовность подражания ей определялись некоторыми глубинными тенденциями времени.

Исходный принцип куртуазной коллизии – поклонение неженатого рыцаря знатной матроне – супруге сюзерена этого рыцаря. Очень важный стимул этого поклонения – телесное влечение рыцаря к Даме. Конфликт обусловливается тем, что реализовать это влечение почти немыслимо: Дама обязана блюсти верность мужу, рыцарь не смеет оскорбить ее насилием, вассальная верность сюзерену требует от него величайшей осторожности. Тем не менее рыцарь не в силах совладать со своей страстью, Даме лестно быть окруженной поклонением, и даже ее супруг небезразличен к этой славе жены.

Правила игры требуют соблюдения определенного ритуала. Настойчивому и верному поклоннику со временем может быть разрешено прикоснуться к подолу платья Дамы, поцеловать ей руку, даже заключить ее в объятия. Все это – при условии послушания Даме, готовности выполнять все ее желания – от чтения стихов известных трубадуров или труверов до совершения в ее честь подвигов на турнирах, в борьбе против обидчиков ее мужа или же в дальних странствиях, где рыцарь «во имя Дамы» защищает слабых, побеждает злодеев и сражается с истинными или выдуманными противниками. В конечном счете Дама может дозволить поклоннику даже «возлечь» с нею. Но и в этом случае, обнимая лежащую в его объятиях возлюбленную, рыцарь не смеет овладеть ею, если только она сама этого не позволит. Ситуации, при которых, как это рассказывается в составленной в XIII в. биографии одного из трубадуров, пригласившая своего поклонника донна «подняла подол платья, вскинула его до самой шеи и упала на кровать», представляли явное нарушение куртуазного ритуала.

Нетрудно видеть, что этот ритуал воспитывал чувства. Он заставлял женщину дорожить честью, сдерживать чувственность, требовать от мужчины уважения к ее личности. Еще резче изменялся при соблюдении куртуазного ритуала кодекс мужского поведения. Вместо грубого овладения женщиной мужчине предписывались самоотверженное выполнение ее желаний, умение быть «вежественным», забота о развлечении Дамы и – что особенно важно – душевное самосовершенствование.

В результате всего этого вызревали новые представления об идеальном облике мужчины и женщины и их взаимоотношениях. Половая страсть не сводилась только к телесной. Соитие выступало как венец сближения, а не его единственное оправдание. Половое влечение наполнялось более сложным психологическим содержанием, его обязательным элементом становилось признание душевных достоинств партнеров. Каждый из них побуждался к самосовершенствованию ради другого. Возникало то, что мы привыкли называть любовь в собственном смысле этого слова.

Воплощение этого идеала в повседневной жизни встречалось не часто. Но и оставаясь несбыточным идеалом, рыцарский культ Дамы играл немаловажную роль. Он вливался в процесс высвобождения личности и роста самосознания индивида, смыкался с переосмыслением ценностных ориентации, способствовавших одухотворению земных (а не только загробных) радостей. Все это подготавливало идейные и ментальные предпосылки для изменений взаимоотношений полов и для улучшения статуса женщины.

Приниженность женщины, неравноправие по сравнению с мужчиной – характерные черты христианской модели мира. «Созданная» в качестве «помощника»мужчине и лишь потому, что «нехорошо быть человеку одному» (Бытие, 2, 18), женщина, согласно христианскому вероучению, тем более обязана была подчиняться мужчине, что именно она, действуя «по наущению Сатаны», явилась непосредственной виновницей первородного греха. В рамках средневекового общества, в котором военный класс господствует над всеми мирянами, верховенство воина-мужчины нашло в христианской концепции мироздания как нельзя более подходящее оправдание. Преодолеть представление о неравноправии мужчины и женщины средневековый мир не сумел до конца своего существования.

Однако в разные периоды это представление обретало различные формы.

Распространение в Европе XII-XIII вв. культа Дамы явилось одним из первых переломных моментов в эволюции взглядов на женщину.

Отныне рыцарю предписывалось понять, что благородная женщина имеет не только тело, созданное для удовлетворения его похоти, но и душу, к завоеванию которой ему надлежит стремиться. Это отнюдь не означало уравнения в глазах рыцарства мужчины и женщины. Параллельно повышению престижа благородной женщины росла самооценка собственного достоинства и у рыцаря. Социальная дистанция, разделявшая в самосознании знати мужчину и женщину, оставалась, таким образом, едва ли не столь же значительной, что и раньше.

Это умственное движение вовсе не затронуло воззрения рыцаря на женщину из простонародья. Та по-прежнему представлялась ему (как, впрочем, и простолюдин-мужчина) обязанной безусловным послушанием. Там, где это оказывалось возможным, рыцарь овладевал крестьянкой или горожанкой без всяких церемоний.

Однако сдвиги в самосознании затронули и неблагородное население.

Это особенно заметно по отношению к его верхушке, имевшей возможность воспользоваться результатами освобождения городов из-под власти сеньоров и так называемого личного освобождения крестьян. Несмотря на то, что дистанция между мужчиной и женщиной сохранялась и здесь, сознание своей самоценности возникало у людей и того и другого пола. Связь этих изменений с культом Дамы в среде рыцарства остается неясной. По мнению одних исследователей, модели мироздания, свойственные господствующему классу, так или иначе проникали в XIII в. и в иные слои общества. По мнению других, новое понимание любви и признание за женщиной более широких социальных возможностей зародилось, наоборот, в низовой культуре, из которой было в дальнейшем заимствовано и рыцарской средой. Никто, однако, не отрицает того, что уже накануне переломного XIV в. во взглядах разных слоев западноевропейского общества на брак и на женщину наметились новые веяния.

Необходимость изменения всего комплекса отношений между мужчиной и женщиной могла быть понята тогда очень немногими. В первую очередь это касается интеллектуальной элиты, способной возвыситься до гуманистической переоценки всей системы ценностей. Такая гуманистическая интеллигенция начала зарождаться сначала в Италии, а потом и во Франции и в других странах Западной Европы в XIV-XV вв. Хотя ее деятельность имела весьма ограниченные масштабы, свойственные ей представления нашли свое воплощение в литературе того времени. Это касается, в частности, «Книги о Граде женском», написанной в 1404-1405 гг. Кристиной Пизанской (1365-1430 гг.), известной французской писательницей, пользовавшейся покровительством французского королевского двора. Как пишет Кристина, женщина – такое же творение Бога, что и мужчина и ни в чём не уступает ему по своим способностям. Не в порочности женской натуры – и вообще не в каре Господней за грех познания добра и зла – видит Кристина источник бедствий в неудачных браках, но в конкретных человеческих пороках, равно возможных и у мужей, и у жен. Счастье или несчастье брака оказывается при таком подходе делом рук человеческих. Самый же брак преобразуется из плотского сожительства в гармоничный духовный и телесный союз, предназначенный для рождения и воспитания добродетельного потомства. Это не означает, что Кристине Пизанской удается полностью преодолеть традиционную для христианской модели мира идею мужского превосходства. Но в главном – в признании за женщиной способности овладеть всем тем, что доступно в интеллектуальном и моральном плане мужчине, – Кристина делает очень важный шаг к пересмотру средневековых традиций. В защите Кристиной Пизанской права женщины на равное с мужчиной приобщение к философии и культуре слышится провозвестие гуманистических идей. Воображаемый диалог с «дамой Разума».

Совсем в ином ключе воспевали в эту пору добродетели прекрасной Дамы придворные поэты и барды. В XIV-XV вв. особенно много собиралось их при дворе герцогов Бургундии, культивировавших в игровой форме древнюю куртуазию в среде придворной элиты. Те же мотивы встречались и в поздних рыцарских романах. С точки зрения перспективы развития культуры это воспевание возвышенной любви к женщине и прославление рыцарской верности и чести имело несомненную важность: высокие идеалы как бы закреплялись в памяти человечества.

Однако обыденная жизнь демонстрировала глубокий разрыв между содержанием подобных произведений и реальным поведением того же дворянства. Чаще всего оно исходило из традиционного для христианской литературы образа женщины как «погубительницы» рода человеческого – похотливой соблазнительницы и корыстолюбивой обманщицы. Во многих жанрах литературы этого времени – в фаблио, фарсах, городской повести – именно этот образ женщины находит наиболее яркое воплощение. Торжество этих мотивов в дворянской литературе связано с тем, что в XIV-XV вв. культ благородной Дамы, сложившийся в XII-XIII вв., утратил свое влияние. Он разделил судьбу многих рыцарских ценностей, которые хотя и не были навсегда забыты, однако превратились лишь в своего рода миф. О женщине теперь все чаще говорили в откровенно чувственных тонах.

Торжеству «прозаической чувственности» способствовали в XIV-XV вв. и другие обстоятельства. Среди них в первую очередь следовало бы упомянуть о возросшем влиянии низового пласта культуры с характерным для него представлением о естественности и оправданности всех воспроизводящих жизнь телесных контактов. Не без этого влияния эротические темы, традиционно присутствовавшие во французской литературе и в XII, и в XIII вв., в XIV-XV вв. привлекают еще большее внимание. Особенно это сказывалось как раз на наиболее демократических жанрах литературы, таких, как фаблио, фарсы, городская повесть, где эротические сюжеты оказываются сплошь да рядом ведущими. Роль этих сюжетов в «Пятнадцати радостях брака» и фаблио – лишь одно из свидетельств этой тенденции.

Соответственно и институт брака в массовой картине мира выступает в XIV-XV вв. прежде всего как средство реализации чисто плотских связей. Для мужчины такой брак – и утеха, и объект насмешек, и вынужденный союз с «погубительницей рода человеческого». Для брака как института это никаких угроз не создавало.

Церковный брак стал к этому времени бесспорным и неотъемлемым элементом принятой модели поведения. Никакая критика не могла изменить этот факт.

Глава III. Мужчина-мусульманин и его место в арабском Приоритетное положение в мусульманском обществе занимал мужчина как глава семьи. Но даже и его жизнь контролировалась догмами ислама.

«Каждая религия имеет характеристику, и характеристикой ислама служит скромность» (Ибн Маджа (ум.

Персидская миниатюра. XIII в.

в мечети. Во время молитвы даже в самых примитивных условиях мужчины должны были, по меньшей мере, прикрыть чресла.

К VI веку порядочному человеку не пристало было носить пеструю одежду, т.к. это одежда для рабов и женщин. Мужчина мог надевать ее, в крайнем случае, в стенах своего дома, в дни лечения кровососными банками или во время попойки; выходить в такой одежде было просто неприлично. Одежда благородного человека должна была быть белого цвета, т.к. в раю носят белую одежду (но белую одежду носили так, же разведенные женщины), другие, же должны были избегать их за исключением белых шароваров (одежда должна была быть натурального цвета).

Мужчинам не позволялось носить одежды, сделанные из шелка, если, конечно, они не страдали каким-либо кожным заболеванием, вследствие чего всякая другая материя причиняла им значительные неудобства. Им не следовало носить никаких иных украшений, кроме обручального кольца, которое должно было быть серебряным, а не золотым.

Следующим преимуществом перед женщинами для мужчин была возможность иметь четыре жены одновременно и большое количество наложниц. Известно, что ислам поощрял многоженство или, по этнографической терминологии, полигинию. Есть несколько версий происхождения полигинии в исламе.

Так, Н.В. Вагабов полагал, что арабские купцы, переезжавшие из города в город по торговым делам, заводили по жене в каждом городе, и в совокупности получался гарем. Некоторые историки, в частности Д.Е. Еремеев, объясняли возникновение многоженства нехваткой мужчин, которые гибли в боях с неверными во время арабских завоеваний: «…нельзя же было лишать женщин права на семейную жизнь, хотя бы и разделенную с другими женами». Поэтому поощрял пророк и браки вдов, оставшихся без средств после потери мужа-кормильца. Нельзя игнорировать такой фактор, как война, говоря о причинах возникновения многоженства. Войны приводят к нехватке мужчин и появлению в обществе свободных женщин – вдов, старых дев и т.д., которые, как правило, были вынуждены вступать в полигамные браки. Но такие же войны, а в отдельных случаях и более длительные и с большими потерями мужского населения вели и другие народы, у которых не возникло полигамной семьи. В начальный период ислама полигамные семьи не пользовались особой популярностью – даже среди знати.

Подобные установления «священного писания» ислама воспитывали у мусульманина весьма вольное отношение к проблеме брака и вообще к взаимоотношениям с женщинами. И многолетняя традиция, закрепленная в эксплуататорском обществе господствующим положением мужчины в хозяйственной жизни и политических делах, привела к тому, что в сознании мужчин-мусульман крепко засела идея их неоспоримого преимущества перед женщинами, с интересами которых они могут вообще не считаться. Женщина стала рассматриваться как объект удовлетворения похоти мужчины.

Еще одним преимуществом мужчины перед женщиной в исламе является то, что при разделе наследства мужчине достается большая часть наследства. Это обуславливается тем, что мужчина должен заботиться о семье, обеспечивать существование своим женам и детям. Данное положение существовало еще с доисламских времен.

Так же ислам строго контролировал ингридиенты употребляемой пищи. Этот контроль осуществлял мужчина, т.к. он глава семьи. В исламе пища является либо халал, либо харам. Та, что халал, – дозволена, а та, что харам, – запретна. Подробное разделение определялась не личными предпочтениями того или иного верующего, но всеобщей покорностью и дисциплиной. На своих жизненных путях верующие руководствовались заповедями Аллаха, и даже такая насущная потребность в питании, строго регулировалась определенными установлениями.

Аллах сотворил эту Землю и плоды ее во благо человечества, установив, однако, некоторые ограничения в использовании их.

«Верующие! Ешьте из тех благих снедей, какими Мы наделяем вас, и благодарите Бога, если вы Ему поклоняетесь. Он запретил вам в пищу мертвечину, кровь, свиное мясо и то, над чем, при заколении, призывался кто-либо другой, а не Бог».

Во-первых, мусульманину не следовало, есть свинину или любой другой продукт, содержащий свинину. Это отнюдь не означало, что новообращенному в ислам достаточно было всего лишь отказаться от самого мяса. Запрет на свинину означал и то, что ему отныне придется проверять каждый продукт на содержание животных жиров, ибо этот жир может оказаться свиным.

На Востоке свинья считалась нечистым животным, и справедливо, ибо склонна она к поеданию нечистот. В некоторых местах свиней специально использовали как своеобразных «утилизаторов», скармливая им пищевые отходы и помои. По этой причине ни один мусульманин не мог представить себе, как можно есть блюдо, приготовленное из столь нечистого, отвратительного существа. Предложить мусульманину блюдо из свинины – то же самое, что предложить ему отведать, например, нечистот.

Мясо других животных таких, например, как корова, овца и коза, было разрешено для мусульман, учитывая, конечно, что животное было забито методом халал, состоящим в перерезывании очень острым ножом яремной вены и сопровождающимся чтением молитвы. Произнесение имени Бога служит ритуалом привлечения внимания к тому факту, что жизнь животного не забирается бессмысленно, а для употребления в пищу и с позволения Аллаха.

Мусульмане полагали, что перерезание глотки – самый гуманный метод забоя животного, к тому же весьма благодатно сказывающийся на качестве получаемого мяса. По их утверждению, в животных, которые забиты, например, электрошоком, накапливается и сворачивается кровь, в то время как перерезание яремной вены вызывает у животного мгновенную потерю сознания и благоприятствует свободному стоку крови, т.к. кровь забитого животного должна полностью истечь.

Мусульманам запрещено употреблять в пищу мясо умерших, задушенных, забитых палками и убитых хищниками животных. Также запретно мясо хищных птиц, животных с клыками и когтями, грызунов, рептилий и насекомых, за исключением саранчи.

Что касается другой пищи, например, рыбы, овощей, фруктов, зерновых и корнеплодов, то все это для мусульман были разрешены. Но мусульманам все же следовало обращать внимание на состав некоторых продуктов, т.к. они могут содержать в себе животный жир или желатин. Помимо растительного, желатин бывает и животного происхождения и делается главным образом из шкур различных животных, в том числе и свиньи.

Таким образом, с появлением ислама права мужчины расширились в отношении женщин и узаконились шариатом. Теперь мужчина становился полновластным хозяином в семье и обществе в отличие от доисламского периода. Для него так же существовали правила, которые необходимо было исполнять.

Глава IV. Женщина в арабском обществе Средневековья Женщина в арабском средневековом обществе это мать, сестра, дочь, и жена. Женщина разделяет с мужчиной ответственность за семью и воспитание детей, и немыслимо, что жизнь семьи может идти нормально без взаимного участия обеих сторон (мужчины и женщины). В противном же случае нарушается жизнь семьи, что отрицательно отражается на детях.

Отношение ко всем этим группам женщин со стороны мужчин строго контролируемо исламом. Притеснение и ущемление прав кого-либо из них является строго наказуемым. По поводу матерей, в достоверном хадисе сказано: «Рай находится под ногами матерей», т.е. отношение к ним определяет благополучие мужчины – мусульманина в вечности.

Что же касается сестер, дочерей и жен, то мужчины ответственны за них перед Аллахом, т.к. «Каждый из вас является управляющим, и каждый из вас будет ответственен за управление, возложенное на него».

Что касается прав их, то они едины в правах своих с мужчинами во всем. У каждого своя функция в этой жизни. Если женщина рожает детей, вскармливает их молоком своим и воспитывает, то мужчина должен прикладывать максимум усилий для моральной, психологической и духовной стабильности в семье; для материального достатка её и защиты от внешней агрессии. Одним из самых главных единств и равенств в правах является то, что все едино вознаграждаемы за правильность выполнения и ответственность подхода к тем функциям, которые были возложены на них, как являющихся мужчинами, так и являющихся женщинами. «Мужчинам – доля из того, что они приобрели, а женщинам – доля из того, что мужчины приобрели».

От женщин во многом зависит то, какой будет религиозность и воспитанность следующих поколений. На них возложена великая функция сохранения спокойствия, умиротворенности, домашнего очага, воспитанность подрастающего поколения. Каждый должен соответствовать своему предназначению. «Мужья стоят над женами за то, что Аллах дал одним преимущество перед другими, и за то, что они расходуют из своего имущества «. Аллах сказал: «Они (жены) – одеяние для вас, а вы одеяние – для них». Ислам относится к мужчине и женщине как дополнение к друг другу: «И ответил им Господь их: «Я не погублю деяний ни одного из ваших деятелей – ни мужчины, ни женщины. Одни вы от других».

Женщины освобождаются от труда за пределами дома, чтобы они могли полностью посвятить себя домашнему хозяйству и воспитанию детей. Внутрисемейные обязанности мусульманской женщины входит ведение домашнего хозяйства, создание благоприятных условий для своего мужа, воспитание детей. Один из хадисов Пророка передает:

«Каждый из вас несет ответственность за свою паству: правитель является пастырем, и мужчина является пастырем для своей семьи, и женщина является пастырем (присматривающим) за домом своего мужа и его детьми». Ислам считает, что истинной основой семенного благополучия должны быть дружелюбие и милосердие. По Корану, женщина, если ее муж был ею доволен, войдет в рай. Неблагодарность по отношению к мужу со стороны женщины ислам расценивает как неверие. Жена обязана: жить в доме мужа, подчиняться его приказаниям, если они не безрассудны, строго соблюдать супружескую верность с момента подписания брачного договора, не зависимо от того, был ли уплачен махр или нет, избегать предосудительной близости с посторонними мужчинами, не показываться без уважительных причин в публичных местах. Идеями безусловной покорности пронизан дух мусульманской литературы. Так в «Кабус-нали» сказано:

«Жена должна быть чистой, набожной, хозяйственной, стыдливой, любящей мужа, правдивой, сдержанной на язык…» Мусульманская семья строится также на основе родственных связей по мужской линии, однако у мусульман жена не входит в род мужа и теоретически обладает полной родовой автономией.

В случае невыполнения женою указанных требований, муж может развестись с ней и отказать ей в содержании. Непокорную жену муж вправе лишать свободы и после увещаний подвергать легким телесным наказаниям. В случае отказа мужа от брачного сожительства, жена может обратиться к народному судье, который, впрочем, действует на супругов одним лишь увещанием. Жена должна соблюдать верность своему мужу. Все религии говорят о недопустимости прелюбодеяния и супружеской измены. Правда, практика битья неверной жены камнями – это более норма адата, чем официально канонизированного шариата.