«Новый Мир 1 С ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬЮ И БЛАГОДАРНОСТЬЮ: Галине за ее наиполезнейшее колдовство; Дмитрию Чернышевскому и Наркому иностранных дел Кириллу за неоценимую помощь в оформлении общей концепции, а так же за разъяснение ...»

— Что произошло, това… камрад полковник?

Тайтман вытащил из сумки карту.

— Бриттен. Сейчас наш возвращаются назад. Тяжелые бои. Половина час назад бомбардир разбомбили наш аэродром, еще два сосед. Мы хотели просить разрешение принять у вас хотя бы истребители. У нас порвана связь. Не работает! Этот, — немец запнулся, явно подыскивая достаточно уничижительное определение для своего «кукурузника, — Самолет — единственное, что начало летать. Прошу содействие. Но англичан не будут разбираться немецкий аэродром или русский. Они могут ударить и по вас.

Несколько мгновений Минин морщил брови, осмысливал сказанное, затем замер под вопросительными взглядами летного состава. Вот оно! Значит, недаром опасался! Но как ему поступить? Миргородский конечно разобрался бы в ситуации, но никаких инструкций на счет помощи союзнику он не оставил. И что делать ему? Поднять яки? Так можно выработать горючее и получить бомбы в момент заправки. Идти в бой? Частоты, взаимодействие, да просто порядок вступления в сражение не обговорены. Что делать то?

Сомнения разрешили связисты. Их командир капитан Старостин, зная про учебную тревогу, получив телефонограмму, лично выбежал на поле. Он бежал через все поле, наплевав на порядок, размахивая листом бумаги и истошно вопя:

— Павел Андреевич! Сигнал со станции, пробились таки! Группа самолетов! Идут к нам!

На запросы не отвечают!

Немец вопросительно посмотрел на замполита. Глаза у него были налиты кровью, лицо набрякло морщинами, полковник смертельно устал и, судя по всему, был готов к отказу.

По уму Минин и должен был ему отказать, если строго трактовать установку «на провокации не поддаваться». Тем более что в таких условиях «англичан» и в самом деле не будут разбираться, чей аэродром, немецкий или русский.

— Камрад, какие будут ваши распоряжения? — спросил немец, с ноткой безнадежности в голосе.

Минин крепче сжал томик Основателя и дал резкую отмашку.

— По машинам! — а потом, обернувшись, крикнул немцу. — Предупреди своих, чтобы ваши люссеры моим парням под прицел не лезли! Старостин, дай ему связь, как хочешь, но дай!

И, уже не слушая ответа связиста, полез в кабину яка.

Самолеты прокатывались по аэродрому в кажущейся анархии, но на самом деле в строгом выверенном порядке. Лязгали лебедки, стреляли толкачи, запускающие моторы. Гул авиадвижков повис над полем, как будто одновременно зазвенели десятки гигантских комаров. Но, перекрывая их, далеко вокруг разносился рык Минина из открытого фонаря самолета:

— Не спать! Не спать! Что, лентяи, будем ждать пока империализм сам к нам прилетит!?

На взлет!!!

— Комэск-один Кедру. Группа собрана.

— Вас понял. Алексей, веди. Остальным напоминаю о радиодисциплине. Кто нарушит — будут сдавать кросс в противогазах. На время.

Новые радиостанции, это просто сказка какая-то, подумал Минин. Прежние чудеса отечественной радиотехники давали такой мощный фон помех и треска, что все общение сводилось к простейшим командам и ругани. А теперь можно целые монологи закатывать, не то, что боевые приказы отдавать. Новенькое радио настолько отличалось в лучшую сторону, что в полку курсировали стойкие слухи о том, что это немецкая техника, упакованная в отечественные корпуса с отечественными же буковками. С этими упадочническими и пораженческими слухами Минин боролся и пресекал, но безуспешно.

— Суров ты, Пал Андреич!

— Бортников, это и тебя касается!

— Вижу немцев. Группа бомбардировщиков. Идут с превышением.

— Уверен, что немцы?

— Их вундеры ни с чем не спутаешь.

Отдаленные точки больше похожие на мушек за стеклом Минин видел, но разобрать в них самолеты, да еще с определением типа было выше его способностей. Комполка снова подоброму позавидовал таким как Белоярцев с их орлиным глазом. Его собственных «гляделок» хватало ровно на то, чтобы пройти комиссию и получить допуск к полетам.

— Смотри у меня. Вон Рунге авианосец спутал! — ругнулся Минин, уже для порядка.

Стремительно приближающиеся силуэты двухмоторных бомбардировщиков действительно говорили сами за себя. Небо было чистым, с редкими хлопьями крошечных облачков. Водяная гладь под ними совершенно пуста, отливая непрозрачной синевой, ни единого судна. Рассказывали, что совсем недавно в проливе было тесно от судов, какникак одна из основных морских артерий Европы, но сам он этого конечно уже не видел.

Это понятно, теперь идти по Ла-Маншу, ставшему естественной линией фронта, тем более днем, мог только сумасшедший или прикрытый мощным эскортом.

— Люссеры! Вижу люссеров!

Следом за бомбардировщиками шла четверка истребителей. Хорошо шла, на загляденье.

Опытные пилоты, возможно даже «Красные звезды». Их дивизия воевала чуть восточнее, и до сегодняшнего дня летчики полка в воздухе их пилотов не встречали. Но все когданибудь случается впервые.

Немцы не выглядели ни потрепанными, ни тем более пораженцами. Самолеты держали строй ровно, никаких внешних повреждений и дымов не наблюдалось. В голове у замполита немедленно закружилась карусель подозрительных догадок, что бы это могло значить. Самой ужасной была мысль о возможной провокации, подставном «немецком»

полкане и засаде в облаках или даже ударе по открытому аэродрому.

В конце концов, норвежская потасовка началась с меньшего.

— Кто англичан видит?! — прорычал в микрофон Минин, теряя остатки политеса и выдержки, — Бошками крутите!

— Я вижу, — кажется, это был голос Белоярцева, как обычно выдержанный, лишь слегка дрожащий от азарта.

— Бомбардировщики?!

— Не… Спитфайры. Эй, народ, не дергайтесь! Мы идем по солнцу, они нас еще не видят.

К немцам пристраиваются, сейчас «чудов» драконить будут.

— А где бомбардировщики? — Минин нервничал. Больше всего он волновался за свой аэродром. — Ты же у нас самый глазастый! Где англовские бомберы?!

— Нет никаких бомбардировщиков. Только немецкие. Их сейчас потрошить будут!

— Английские! Ты ихние смотри!

— Нет английских, Павел! Повторяю, нету! Надо прикрывать михелей!

У Минина отлегло от сердца, немного, но отлегло. Нет бомбардировщиков, значит, удара по аэродрому не будет. Это если их действительно нет. Из возможных происков империализма оставалась только засада собственно в воздухе, но с этим уже ничего не поделать, если нарвались, значит нарвались.

— Они нас увидели! Определились, мать вашу! Первая, боевой вправо!

Остальные эскадрильи повторить маневр не успевали.

— Бортников, ты их видишь?

— Вижу. Штук двадцать. Идут на нас. Что делать будем?

Два десятка, примерно полная эскадрилья. Неприятно, но терпимо.

— Полк. Слушай мою команду! Атакуем!

Замполита снедала злость на злость на самого себя — скомандовав атаку сразу, он мог бы подловить врагов, но перестраховка съела весь запас неожиданности и по-настоящему хорошей внезапной атаки теперь не получится. Однако, численное превосходство попрежнему было за «сталинскими соколами». Что же, будем по старинке, лоб в лоб и посмотрим, у кого яйца стальные, а у кого крашеные.

Первая эскадрилья ушла на боевой разворот. Видя маневры группы русских, англичане оставили несколько машин атаковать бомбардировщики, а остальные пошли навстречу якам. Английский командир был или дурак, или принципиален до упора, при таком неравенстве нужно было или сразу отступать, или отбиваться всеми силами, но уж никак не дробить и так численно уступающую группу. Уже боковым зрением Белоярцев отметил, как закружились огромными бабочками люссеры прикрытия и атакующий флайт англичан, от бомбардировщиков потянулись длинные замедленные строчки пулеметных очередей. Дымили, работая на форсаже моторы уходящих вундеров.

Сближение. Короткий миг для машин, встречающихся на скоростях в районе тысячи километров в час. Того гляди встречные скорости станут такими, что превзойдут звуковую. Короткие лающие залпы пушек, треск пулеметов. А потом немедленный уход в сторону, на горизонталь, на вертикаль, лишь бы не проглядеть противника, лишь бы не попали… Белоярцев сумел добиться превышения над истребителями противника. Да и солнце сейчас играло в его пользу. Пока англичане рубились с яками Минина, у него было время принять решение. Оставив одно звено на верху, восьмерка яков с переворотом сорвалась в пике. Мелькали стремительные силуэты. Глаз отказывался видеть, кто с кем сражался и мешал спитфайры и яки в один яркий калейдоскоп. Лишь опыт и чутье позволяли в краткий миг отделять своих от чужих, главным образом по оконечностям крыльев и окраске.

Поймав в прицел одинокий и какой-то неуверенный спитфайр, Белоярцев свалился на него как коршун, в стремительном падении, время замедлилось, секунды отстукивали все медленнее, как тянущаяся патока.

На самом деле сбить самолет не сложно, а очень сложно. При скоростях современного воздушного боя даже пуля летит не так уж и быстро, поэтому пальба «в профиль» очень редко достигает цели — за доли секунды, что в распоряжении пилота, верно рассчитать упреждение почти невозможно. Для более-менее точной стрельбы, чтобы свести поправку к минимуму, нужно сходиться в лобовой схватке или заходить с хвоста. А еще — стрелять внезапно и не раньше, чем увидишь заклепки на вражеском корпусе, тогда попадешь.

Может быть.

Мотор пел свою песню на пару со стабилизатором. Силуэт спитфайра рывком заполнил паутину прицела, можно было рассмотреть даже число «205» вписанное в белый круг возле кабины, нарисованное не как обычно, сбоку, а почему-то сверху.

Легчайшим общим движением рук и ног, сдвинув педали и штурвал на миллиметры, ас еще чуть сместил машину, добиваясь идеального положения и нажал спуск, одновременно качнув нос яка вниз. Пушка и пулемет отстучали непривычно длинную очередь, корпус сотрясла дрожь отдачи, пунктир трассеров перечеркнул англичанина по всей длине, строго по серединной линии. Фонарь кабины «спита» взорвался брызгами разлетающегося плексигласа, самолет резко завалился на бок и камнем рухнул вниз, беспорядочно крутясь сразу по трем осям.

Не жилец, оценил Белоярцев шансы английского летчика. Убит на месте или умрет в ближайшие секунды, при падении в воду. И ведь даже не пожелать «а ты не зевай!». Как обычно в такие минуты он ощутил легкую печаль. Печаль — потому что, несмотря на профессию и статус Белоярцев не любил убивать людей. Легкую — потому что шла война и ее закон был прост — «убей или будь убитым».

Но все же англичанина было почти жаль — слишком неопытный, слишком беспечный.

Ведомый Иван одобрительно восклицал, як аса, выходя из под вероятной атаки, свалился в глубокий вираж. Белоярцев еще раз мотнул головой, высматривая подстреленного противника, но сбитый англичанин исчез, не оставив даже дымного следа.

Вся схватка заняла едва ли четверть минуты, теперь время развернулось как сжатая пружина, все происходило очень быстро, события толпились как пассажиры в трамвае в час пик — торопливо сталкиваясь и напирая друг на друга.

Взвыв мотором, як кинулся в самую гущу схватки, высматривая нового противника, тот не заставил себя искать, принимая вызов.

«Рафовцы» или кто там рулил спитфайрами, не разобрались, кто перед ними и вели бой в привычной «противолюссерной» тактике, упирая в маневрирование на виражах. Против немцев это было самое рецептурное, на горизонтали истребители Роберта Люссера несколько уступали англичанам. Но против легкого яка, способного разворачиваться «на пятке» это было не лучшим решением.

Спитфайр заложил такой вираж, что у Белоярцева в глазах потемнело при попытке повторить маневр. Но як послушно развернулся, рывком сбрасывая скорость, разогнавшийся спитфайр проскочил мимо и оказался в перекрестье коллиматора, но лишь на мгновение, короткая очередь с яка прошла впритирку, и все же мимо. Англичанин рывками бросал свою машину из стороны в сторону, то сбрасывая газ, то выжимая свой «мерлин» до густого черного дыма плотными клочьями летящего из выхлопа. Белоярцев было снова «схватил» его, но в тот самый момент, когда палец аса выбирал последние сотые миллиметра хода спуска, спитфайр ушел вниз на форсаже. Второй промах.

Вероятно, англичанин все-таки понял, с кем бьется, и перешел к бою на вертикали, одна беда, для таких маневров у него катастрофически не хватало высоты — бой спустился уже до тысячи метров, а у «спита» не хватало скорости, чтобы оторваться от «Яшки» и подняться выше. Еще пара виражей и при удаче Белоярцев мог бы загнать англичанина к самой воде, где вверх-вниз особо не поскачешь. Попробуем, решил он. Ведомый азартно вопил, требуя хлопнуть вражину как таракана тапком. Вернемся, Ваня, вздрючу тебя по полной, подумал Белоярцев, чтобы не орал под руку и лучше глядел по сторонам.

Ведомый хорош, но слишком горячий, того и гляди, пропустит вражий заход и уже самому придется крутиться как таракану. Что делает со своей целью ведущий — это его личная забота.

И тут в шлемофонах загремел грозный бас Минина, требующий сохранять порядок и выходить из боя. Эфир взорвался голосами. Кто-то протестующе восклицал, кто-то в открытую возмущался. Белоярцев еще раз глянул на англичанина, по-прежнему уходящего из-под атаки резкими грамотными «стежками», оценил мастерство, еще раз осмотрелся. Противник преодолел шок от неожиданного поворота и не сломался, сохранив порядок и подобие строя. Вместо стремительной сшибки начиналась затяжная схватка. У 83-го истребительного было очень хорошее преимущество по численности, а англичане устали. Где-нибудь над Францией три-четыре месяца назад бой шел бы до последнего самолета или до последней капли топлива. Но здесь была не Франция, а задача по прикрытию немцев уже выполнена.

Белоярцев не боялся боя, но искать схватки и искать смерти — разные вещи. Он предпочитал быть живым и желательно здоровым, поэтому признал правоту Минина — бой пора было сворачивать. Белоярцев с сожалением проводил взглядом «спита», запоминая бортовой номер и раскраску. Пусть уходит, если судьба — еще встретимся. А встретимся наверняка, «двухсотые» — это Береговое Командование, почти соседи.

Это был самый трудный момент — аккуратно выйти из схватки, не дав врагу повода переоценить свои силы и броситься в преследование. Но англичане и сами не горели желанием меряться силами до упора.

— Что, Пал Андреич, империализм не прошел? — не удержался он от ехидной, но безобидной радиоподначки.

— И не пройдет, — солидно ответил Минин, отдуваясь так, что его паровозное пыхтение шумно вырывалось из наушников. — Все, отстрелялись, домой. За тылами посматривайте.

Немцев намеревались проводить на следующий день, всем полком, после короткого, но вдумчивого гуляния. 83-й обошелся без потерь, не считая пробоин и несущественных повреждений. Правда и сбитые англичане тоже выглядели сомнительными, за исключением одного, которого свалил Белоярцев в самом начале.

После посадки пилотов встретил Миргородский, разъяренный до багрового свечения. Как оказалось, он рванул домой сразу же, как только услышал про взлет полка. Командир ревел, гремел, размахивал кулаками и обещал разобрать на комплектующие всех сволочей, что только чудом и по исключительной глупости не подвели отца-командира под трибунал за непредвиденные потери. Отвопив свое, он как то быстро успокоился, сдержанно поздравил всех с успешной операцией и напоследок сквозь зубы отметил, что и замполиты на что-то годятся.

Самыми довольными выглядели немцы, поднимавшие далеко за полночь в столовой при штабе тосты за хороший «рюсски самолет» и «славный парень Иван льетчик».

К следующему утру, еще затемно, аэродром превратился в разбуженный улей. По дорогам потянулась вереница машин набитых «смершевцами», частями усиления и прочим служилым людом. В небе повис плотный зонтик истребителей прикрытия, пропустивший три специальных курьерских самолета, высадивших толпу журналистов. Щелкали фотоаппараты, скрипели перья в журналистских блокнотах, Миргородский тяжко страдал от невозможности свирепо матюгнуться за всю калининскую.

Охрану и контроль полностью взяла на себя контрразведка фронта, поэтому полковой особист оказался не у дел. Не особо печалясь по этому поводу, он заперся в своем кабинете и думал. Он был уже не молод, начинал свою службу в Китае, постепенно продвигаясь по служебной лестнице снизу вверх и по географии с востока на запад. Он не был гением аналитики и прогноза, что и сам прекрасно понимал, но это был умный и опытный человек. И он хорошо видел, что объемы шумихи и ажиотажа с привлечением крупных военных чинов и светил военной журналистики категорически не соответствуют масштабам случившейся схватки.

И это все не спроста.

Глава Наталья вышла в кухню, придерживая стопку грязных тарелок. Шанов проводил ее недоуменным взглядом, но воздержался от вопросов. Они с сыном давно привыкли есть у себя в комнате. С тех пор, как Дмитрий повадился занимать кухню. Муж и отец уже не жил с ними, а привычка осталась.

Шанов сидел рядом с титаном на низенькой табуреточке, колдуя над стопкой поленьев.

Он выбирал отдельные полешки, придирчиво осматривал, поднося едва ли не к самому носу. Некоторые отправлял обратно, в общую кучу, другие ставил на попа и быстрыми движениями широкого тесака раскалывал вдоль волокон, превращая несколькими ударами в пучок тонких лучин. Зрелище было красивое и странное, восхищающее точностью, удивляющее бессмысленностью.

— Можно спросить, а зачем это?

Шанов как обычно помолчал секунду-другую и ответил, когда уже казалось, что ответа не будет, короткими рублеными фразами:

— Растопка для огня. С запасом. Экономия спичек.

— Но есть газеты… Шанов помолчал, резким ударом расколол очередную деревяшку.

— Старая привычка, — сказал он лаконично, выбирая новое поленце. И, снова после паузы, когда она уже поставила посуду на стол, продолжил:

— Я довольно долго жил в лесах. И потом, в… других диких местах. Там экономили спички и любую растопку, особенно бумагу. С тех пор и привык.

И особенно сильно тяпнул тесаком, словно показывая, что разговор закончен.

Наталья пожала плечами и осторожно прошла мимо, к раковине, Шанов сдвинулся, пропуская.

Мама прошла в их часть квартиры, прикрыла дверь. Аркадий выждал несколько минут, но она не выходила. Тогда он тихонько, стараясь не скрипнуть половицами, выглянул из-за платяного шкафа в прихожей, прокрался к двери соседа.

Аркадий, конечно же, знал, что подслушивать и тем более подсматривать нехорошо, но любопытство оказалось непреодолимо. Новый сосед был человеком во всех отношениях прелюбопытным и таинственно притягательным. Шанов делил с ними одно жилище уже не одну неделю, но они знали о нем не больше, чем в первые дни. Однозначно можно было сказать лишь одно — новый сосед был человеком значимым и ответственным. На второй день проживания неразговорчивые монтеры провели ему в комнаты отдельную (!) телефонную линию — неслыханное дело в годы коммунального общежития и телефонов общего пользования. Уходил на работу затемно, возвращался поздно вечером, работал без выходных. Иногда его привозили на большом черном автомобиле, иногда он возвращался пешком. Где именно работал Шанов, было непонятно, как правило, он одевался просто и по гражданскому, но однажды, когда он, натягивая пальто, столкнулся в дверях с Натальей, та заметила под полузастегнутой верхней одеждой темную зелень мундира и характерные просветы погон. Вещей у него было мало, весь багаж уместился в несколько крепко сбитых ящиков, привезенных как то поздно вечером. По-видимому, переезды и чемоданная жизнь были Шанову привычны. При этом образ общения «большого начальника» был для него совершенно нехарактерен. На третий день он постучался, извинился перед Натальей за то, что из-за графика работы не может на общих правах заниматься уборкой квартиры. И предложил взять на себя заботы, требующие особого подхода. Например, разный мелкий ремонт и так далее. Растопку титана в том числе.

Шаг, еще шаг, буквально по сантиметру Аркадий приближался к шановской двери.

Хозяин по-прежнему размеренно тюкал дрова, мама звенела посудой. Решившись, Аркадий на цыпочках пробежал отделявший его от цели метр и прильнул к оставленной щели между косяком и полуоткрытой дверью. Но разглядеть ничего не успел.

— Что-то потерял? — спросил из кухни Шанов.

Аркадий в панике заметался, Шанов вышел в коридор, сжимая в одной руке недоколотое полено, в другой большой и очень грозный нож совершенно непотребных размеров.

Пойманный с поличным ребенок понуро склонил голову, готовый к наказанию.

— Что-то забыл? — повторил Шанов.

— Н-н-нет, — дрожащим и срывающимся голосом ответил Аркадий, пунцовея от стыда.

Казалось, горят даже кончики ушей.

— Ну, и что тогда? — все так же серьезно продолжал Шанов, стоя в прежней угрожающей позе, с ножом и деревяшкой.

— Да вот… интересно… — Интересно… — задумчиво протянул Шанов, пристально всматриваясь в лицо мальчугана, точнее, в макушку, поскольку голову тот повесил совсем уж повинно.

— Нехорошо, — сказал он, наконец, строго и укоризненно. — Заглядывать в чужую дверь без спроса — очень нехорошо.

— Ага…, - не нашел ничего лучшего Аркаша, хлюпнув носом. — Я больше не буду… Честное слово.

Новый хлюп.

— Ну, заходи, коли так интересно, — неожиданно сказал Шанов, ловко забрасывая полено на кухню. Дерево стукнуло о дерево, показывая, что он не промахнулся.

Шанов шагнул через порог, оставив дверь приглашающе открытой. Аркаша оглянулся, словно ища поддержки. Конечно, не дождался, и ступил следом.

Шанов сразу проследовал во вторую комнату, на ходу бросив через плечо: — Сюда не входи, — и начал чем-то греметь, словно двигая по полу что-то массивное и тяжелое, металлически позвякивающее.

Аркадий остановился посреди комнаты. Обставлена она была очень скромно, если не сказать бедно. Стол у окна, колченогий и поцарапанный. На столе высился какой-то достаточно громоздкий прямоугольный предмет скрытый наброшенной скатертью. Такие же побитые и поношенные на вид стулья. Обычная кровать со снятым пружинным матрасом и деревянным щитом вместо него. По-солдатски простое и строго застеленное одеяло.

Большая сборная этажерка под потолок, заставленная книгами и стопками каких-то брошюр. В глаза сразу бросалась внушительная батарея из почти десятка толстенных томов в черной обложке и золочеными буквами на корешках. «К. Маркс»», прочитал Аркадий. Еще один том из той же серии лежал на столе, закрытый, многочисленные закладки высовывали из страниц бумажные язычки. На самом большом листке Аркаша прочитал написанное крупными печатными, почти типографскими буквами «Картофельный спирт». Какая связь между Марксом и картофельным спиртом Аркадий не понял и продолжил осмотр.

Рядом с томом Маркса лежала опасная бритва, очень необычная на вид, с костяной рукоятью, пожелтевшей от времени и металлическими накладками на щеках. Сам не понимая почему, Аркадий взял ее и, раскрыв, покрутил в руках. Кованое, необычно широкое лезвие было отполировано и выглажено, за ним определенно тщательно ухаживали. Сквозь сверкание полировки проступал как бы выходящий из глубин клинка рисунок образованный хитрым сплетением множества пересекающихся линий толщиной не больше волоса. Широкое полотно на конце срезано и заточено под тупым углом, почти как сапожный нож. На рукояти оказался стопор, надежно фиксирующий лезвие в открытом положении. На одной из серебряных накладок были выгравированы полустертые буквы, складывающиеся в надпись. Аркадий с трудом разобрал «… вырезать крас… заразу бес… дно и повсеме …».

Держать в руке бритву было почему-то очень неприятно. Она холодила руку как кусок льда, рукоять казалась липкой, словно вымазанной какой-то слизью. Мальчик положил, почти бросил ее на место. От броска битва раскрылась полностью, стопор замкнулся, и теперь странное орудие лежало, поблескивая хищным зловещим оскалом. Аркадий отвернулся.

В углу близ окна громоздились три гири, одна поменьше, две побольше, парные. Такие же побитые и поцарапанные, как почти все в комнате. Хозяин явно был строгим консерватором, привыкшим к старым, проверенным временем вещам.

Честно говоря, комната несколько разочаровала Аркашу. От необычного соседа он ожидал такого же необычного обиталища. Но жилье Шанова было серо, однообразно и скучно. Смотреть здесь было откровенно нечего, и Аркадий начал подумывать об отступлении. Он повернулся, стараясь не шуметь, чтобы незаметно выйти. Взгляд его упал на стену у двери. Аркадий замер.

Три фотографии висели в ряд, две слева, одна справа, заключенные в неказистые, но очень аккуратно сделанные самодельные рамки. По-видимому, повешены они были в порядке съемки.

Первая была очень старая, в желтых сглаженных тонах характерных для фотографического дела начала века. Три человека стояли у какого-то непонятного бревенчатого строения, похожего на приземистую избу с очень узкими, похожими на бойницы оконцами. На заднем плане высились огромные хвойные громадины, раскинувшие пушистые игольчатые лапищи. В центре композиции в свободной легкой позе, небрежно заложив руки за спину, стоял сухощавый, подтянутый человек средних лет в гимнастерке, с непонятными знаками различия. Гладко выбритый, с незапоминающимися чертами лица. Рядом, слегка отвернувшись от камеры, словно в неловком смущении, присел на какой-то пенек мужик, заросший густой, окладистой бородищей едва ли не до пояса. Борода и огромная папаха скрывали лицо, оставляя видимыми лишь глаза, но был он немолод, возраст выдавали узловатые пальцы, крепко сжимавшие винтовку. Третьим же, справа, чуть в стороне, был совсем молодой парень.

Почти подросток. Широко расставив ноги, по-бычьи склонив наголо обритую голову, сжав руки в кулаки, он исподлобья, уже хорошо знакомым Аркадию мрачным взглядом смотрел куда-то левее и дальше объектива. Вид у парня был очень деревенский — просторная рубаха с простым шитьем на вороте, шаровары на веревочке, но при этом он был подпоясан широким солдатским ремнем, на котором висела массивная кобура. В углу фотографии стоял мелкий канцелярский штамп — неразборчивые, расплывшиеся от времени буквы, Аркадий разобрал лишь «походная… летучего отряда…». И приписанное от руки число — «1920».

На второй фотографии, контрастной черно-белой, вместо леса раскинулся унылый однообразный пейзаж. Не то пустошь, не то какая-то степь, поросшая неровной травой с редкими кустиками. И снова три человека. Шанов, по-прежнему справа, здесь он был гораздо старше, в непонятного цвета блузе со стоячим воротником, но опять же при кобуре. Крайним слева был невысокий азиат, похоже, китаец, неопределенного возраста.

Одетый также как и Шанов, но безоружный, он разводил руками в приветственном жесте и улыбался какой-то беззащитно-детской, застенчивой улыбкой, щуря и без того узкие глаза, прикрытые очками в круглой оправе. Одно стеклышко пересекал зигзаг трещины.

Между Шановым и азиатом, в центре возвышался гигант типично европейского вида.

Косая сажень в плечах, с коротким ежиком светлых волос, воинственно устремивший в камеру классический римский нос. Он тоже улыбался, но криво, одной стороной лица.

Как и большинство мальчишек Союза Аркадий неплохо разбирался в военной атрибутике и готов был поручиться, что на гиганте немецкая полевая форма пехотинца времен Великой Войны, но с портупейными ремнями образца тридцать пятого года. Такое сочетание было характерно для немецких советников в Китае до начала сороковых.

По нижнему краю фотографии шло две надписи. Одна, под «немцем» — размашистая сложная роспись витиеватым, едва ли не готическим шрифтом. Под «китайцем» бежала лесенка странных знаков, похожих на следы птичьих лапок на снегу. Год обозначен не был.

Третья фотография была цветной, очень яркой, красочной. На ней был узнаваемый по школьным урокам истории панорама какого-то старинного европейского города. Может быть, прибалтийского, может быть и более западного. Снимали, похоже, с моста или возвышенности, череда красивых аккуратных черепичных крыш убегала вдаль как чешуя красивого экзотической ящерицы, расступаясь перед узкими проходами улочек. На переднем плане стояла пара — мужчина и женщина. Шанов, уже почти неотличимый от себя нынешнего, все такой же строгий, подтянутый, одетый в скверно сидящий костюм траурных тонов. И очень красивая девушка с коротко стрижеными темными волосами в изящной темно-синей паре форменного вида, но без всяких украшений и знаков различия.

Девушка широко улыбалась в объектив, показывая ровную линию зубов. Одна ее рука, затянутая в перчатку, была вскинута в свободном летящем жесте, словно указывая на чтото. Другая легла на плечо Шанова, слегка сжимая его. Надпись под фотографией была маленькой, изящной, всего из одного слова «Nachtrichter», и пририсованная веселая рожица.

Больше Аркаша ничего рассмотреть не успел, из-под скатерти, прикрывающей неизвестный предмет на столе, послышался странный звук. То ли скрежет, то ли шебуршание. Тихое, но зловещее. Аркадий вздрогнул от неожиданности. Покрывало дрогнуло, под ним снова что-то прошуршало. И пискнуло.

Мальчик оглянулся по сторонам. Шанов шумно передвигал что-то в другой комнате и возвращаться, похоже, не собирался. Кроме того, он же ясно сказал, что смотреть можно… Аркадий решительно стянул скатерть и в ужасе замер.

Под тканью скрывалась большая проволочная клетка на деревянном остове. В углу стоял деревянный же кукольный домик, дно засеяно слоем опилок. А у проволочной стены, встав на задние лапы и ухватившись передними за перекладины, стояло маленькое чудовище.

Больше всего чудовище было похоже на хомяка, но больше раза в три. Невероятно лохматый зверь, злобно уставился на мальчика белесыми бельмами маленьких глазок, мерцающих через черно-белые лохмы, выставив огромные зубищи. Мгновение они смотрели друг на друга, а затем зверь издал пронзительный свистящий вопль, переходящий в похрюкивание, и с громким клацаньем впился зубами в решетку, пытаясь разгрызть ее.

Аркадий отшатнулся, споткнулся и непременно упал бы, если бы Шанов не поймал его за плечо.

— Ты чего? — сумрачно спросил он, придерживая Аркадия. Ладонь у него была узкая, но твердая как дерево. Мальчик лишь показал на клетку.

— Ты что, морской свинки никогда не видел?

Шанов открыл дверцу клетки и достал зверя. Маленькое страшилище ткнулось ему в ладонь носом и издало серию радостных пищащих звуков.

— Это морская свинка, грызун, родственник кроликов и хомяков, — пояснил Шанов, показывая зверя поближе. Теперь Аркадию стало стыдно своего страха. При ближайшем рассмотрении чудище действительно оказалось совсем не страшным, даже трогательным.

— А откуда он у вас? — робко спросил мальчик.

— Подарок очень хорошего человека, — как обычно коротко ответил Шанов, возвращая зверька на место. И неожиданно продолжил, — Он не простой, редкий свин, «розеточный», потому и лохматый. Уже старенький, почти ослеп.

— Сложно, наверное, с ним? У вас ведь командировки… — Аркадий пытался, но не мог увязать строгий замкнутый образ Шанова с домашним зверьком. Который, к тому же, выглядел очень ухоженным и чистым.

Шанов строго и испытующе посмотрел на Аркадия, словно пытаясь проникнуть взглядом в самые сокровенные его мысли и понять, что известно мальчику о его, шановских, командировках.

— Справляюсь, — ответил он, наконец, — Хотя бывает сложно, иногда приходится оставлять его в каком-нибудь зоологическом магазине, чтобы присмотрели, пока меня нет.

— А у него есть имя?

Шанов на мгновение задумался, не то вспоминая, не то придумывая.

— Его зовут Петр Иванович. Тебе уже пора.

Выпроводив гостя, Шанов закрыл за ним дверь, склонился к клетке. Свин привычно встал на задние лапки, просунул нос между прутьев, требовательно свистнул. Хозяин почесал ему нос, зверек довольно запищал, качая лохматой головой.

— Ну что, Петер Ганс, — прошептал Шанов. — Стал ты теперь совсем настоящим советским Свином. И имя у тебя теперь наше. Петр Иванович. Петька… Петер Ганс в одночасье ставший Петькой одобрительно пискнул.

*** Путешествие «Куин Элизабет» подходило к концу. «Куин Элизабет» швартовалась поздним вечером в Ньюпортской гавани. Раньше, в старые добрые мирные времена это было бы праздничное, радостное событие, собравшее множество народа, газетчиков и фотографов. Прибытие одного из крупнейших в мире пассажирских лайнеров — нерядовое событие и повод для гордости. Веселье, флаги, репортеры, утро или по крайней мере день… Теперь все было иначе. Курс рассчитывался таким образом, чтобы последние часы пути пришлись на темное время суток, для уменьшения риска атаки у самого берега.

Хотя противолодочная оборона отбила у немецких субмарин охоту подстерегать транспорты у самого берега, отдельные сумасшедшие иногда пытали удачу. Случалось, небезуспешно.

Последние сутки лайнер шел на полной скорости, чередуя стремительные броски попрямой и противолодочные зигзаги, то отклоняясь на несколько градусов от курса, то возвращаясь обратно, сбивая возможное наведение. В сопровождении эскорта эсминцев, спрятавшись под воздушный зонтик, соблюдающий светомаскировку лайнер больше походил на громаду линейного корабля или тяжелый войсковой транспорт, нежели на круизное судно высшего класса.

Радостное оживление, охватившее было пассажиров при приближении к Острову, сменилось тревогой при виде хищных остроносых силуэтов боевых кораблей и самолетов, неспешно парящих в небесной выси. Эти приметы времени настойчиво напоминали о смерти таящейся в морских глубинах, о смерти, готовой низвергнуться с неба. Люди боялись оставаться в своих каютах, они старались собраться на открытых местах, в крайнем случае, на верхних палубах. Там, небольшими группами по пять- семь человек они бесцельно ходили, бесцельно разговаривали, то и дело неосознанно оглядываясь в поисках чего-то, чего они и сами не ведали. Только близость спасательных средств успокаивала. Лишь глубокая ночь разгоняла пассажиров по местам, но только до первых лучей солнца. Спасательные шлюпки стали предметом самого пристального внимания и точкой сбора наибольших компаний. В конце концов, капитан приказал разгонять околошлюпочные сборища, но это мало помогло.

Берлинг, слегка восприявший духом в последние дни, снова впал в глубокое уныние, да и Мартину, при всей его жизнерадостности было не по себе. Он крепился до последнего, зачеркивая дни в календаре лишь к вечеру, испытывая снисходительную жалость к тем слабым духом, кто делал это уже к обеду. Но в день прибытия поймал себя на том, что физически не может больше находиться в каюте и готов часами бездумно смотреть по сторонам, вслушиваясь в успокаивающее урчание двигателей сопровождения, знакомый гул авиамоторов, высматривая белесые бурунчики торпед в темной мрачной воде.

Город был затенен, пирс практически пуст, лишь несколько небольших групп встречающих и редкие правительственные автомобили для особых персон под не менее редкими фонарями. Остальным предлагалось искать путь самим. И ни одного лишнего человека, только таможенники, портовая охрана и полиция.

Мартин и Берлинг сошли на берег одними из первых. Досмотр багажа проводился прямо на причале, в огромном ангаре, разделенном длинными стойками на ряд параллельных проходов. С собой у добровольцев был лишь скромный багаж, документы «Арсенала» так же способствовали ускоренному прохождению бюрократических процедур.

Берлинг вздохнул, покачался с ноги на ногу, потянулся.

— Приступим? — кисло спросил он, подозрительно всматриваясь в темное небо, начинавшее моросить мелким нудным дождиком.

— Ну, да…, - так же, без всякого энтузиазма ответил Мартин.

Впереди у них была долгая процедура приемки привезенного товара и оформления документов на добровольцев «Арсенала». А потом отчет начальству. Каждому к своему. И то и другое было по-своему неприятно и утомительно. Приемка сулила бессонную ночь полную ругани, согласований, многокилометровых пробежек с кипами бумаг, организацию погрузки и еще много разных занимательных приключений. Общение с командованием в свою очередь обещало такую же бессонную ночь подробного отчета и грандиозный нагоняй на тему «почему так мало привезли?», поскольку Большой Босс «Арсенала» и маршал Даудинг, как сговорившись, судили только по конечному результату. Ченнолт любил повторять: «объяснения как пот — всегда есть и всегда воняют». Даудинг избегал таких вульгаризмов, но его поджатые аристократические губы по выразительности стоили гневной многоэтажной тирады.

Канадец и австралиец, оба понуро стояли под мелкой водяной пылью, ожидая припозднившихся, а скорее просто застрявших на проходном контроле коллег.

Шейн прошел мимо незамеченным, склонив голову, скрывая лицо под полями шляпы.

Наемники Ченнолта были по-своему забавны, в другое время он, возможно, перекинулся бы с ними парой слов. Бесполезных знакомств не бывает — это был один из первых его жизненных уроков. Но сегодня его ждали важные и неотложные дела. Очень важные и очень неотложные.

Шейн прошел к воротам пирса на первый взгляд неспешным, но ритмичным и решительным шагом, тяжелый чемодан оттягивал руку. Он озирался по сторонам, привычно надев маску простака и изумленного зеваки, одновременно отмечая все происходящее вокруг профессиональным взглядом. Его удивила необычно многочисленная охрана. Хорошо скрытая от беглого обывательского взгляда, она выдавала себя темными фигурами среди теней портовых сооружений и техники, чересчур внимательным взглядом таможенника. И замешавшимися в толпе прибывших незаметными людьми, чья объемистая бесформенная одежда укрывала блеск оружия.

Порт охранялся и охранялся отменно. Несмотря на то, что Шейн не вез с собой ничего противозаконного, разве что маленький перочинный нож, покинув территорию порта, он вздохнул с облегчением. Попутчиков у него не было, большая часть прибывших на «Куин» или осталась на территории порта для своих надобностей, или дожидалась специального транспорта. Гражданских на борту почти не было.

Шейн не был в Британии почти полгода и теперь был неприятно удивлен. Он и раньше не слишком любил эту страну. Воспитанный как американец, притом американец югозапада, он не понимал и не принимал аккуратную английскую архитектуру, маленькие, будто кукольные городки с непременными кладбищами павших в Великой Войне и высокопарными надписями на могилах. Но больше всего раздражала чопорность англичан, высокомерие, склонность смотреть на все свысока. Последний работяга из доков взирал на окружающий мир как будто за плечами у него, по меньшей мере, пятисотлетняя аристократическая родословная. Разумом Шейн понимал, что это защитная реакция достаточно небольшого народа, окруженного многочисленными и сильными врагами. Но раздражения это не снимало.

Теперь же к общему неприятию прибавились еще и чисто бытовые неудобства. При нужде Шейн мог спать в грязи на охапке листьев, проходить в день по три десятка миль и есть дохлятину. Все это ему делать доводилось, притом гораздо чаще, чем хотелось. И все же он предпочитал хотя бы умеренный, но комфорт. Теперь же предстояли хлопоты по поиску транспорта, потому что пункт назначения находился на другом конце города. Стоя посреди темного пустынного проспекта, в кружении затененных домов с редкими полосками света, пробивающимися через щели плотных занавесок, он почувствовал нечто вроде ностальгии. Насколько просто эти вопросы решались раньше, до войны, настолько было сложно сейчас, в воюющей стране.

Хорошо, что мне не надо искать дорогу, утешил он себя, озираясь в поисках машины.

Машина и в самом деле обнаружилась неподалеку, в глубокой тени под огромным тополем, невесть как пережившем новые противопожарные предписания. После того как в середине сорок второго была проведена реквизиция частного автотранспорта, на время пышным цветом расцвел новый вид предпринимательства — закончив дневные дела, шоферы старались подработать вечерними перевозками. До недавней поры спрос был достаточно велик, а полиция смотрела на такой извоз сквозь пальцы, с пониманием относясь к стремлению людей заработать пару совсем не лишних монет. Но после зимних поражений цены на топливо в метрополии взлетели до небес, комендантский час ликвидировал все ночное движение, а безобидная подработка превратилась в почти что подрывную антибританскую деятельность. «Государственные извозчики» исчезали как класс, и Шейну весьма повезло.

Везение обошлось ему почти в два фунта, сумму совершенно нереальную еще пару лет назад, да и теперь запредельно высокую, даже с учетом обесценивания британской валюты. Но альтернативой был пеший переход через весь город, поэтому пришлось согласиться.

— Наценка за риск? — спросил он, умещаясь на тесном сидении, пристраивая рядом объемистый чемодан. Автомобиль, явно знавал лучшие времена, острая пружина немедленно впилась в бок через плотную ткань пальто.

— Ага… — односложно ответил водитель, не оборачиваясь, со скрежетом включая передачу. Автомобиль тронулся, рыча мотором как тигр в прыжке.

— Могу заплатить обменом. Есть иголки, пуговицы, разные швейные принадлежности, — деловито сказал Шейн.

Никогда не нужно упускать возможности лишний раз поработать на свою легенду.

— Деньгами, — односложно ответил водитель, рыжий и в потертой кепке, все остальное скрывалось за спинкой сидения. — Если есть доллары, возьму их. Из порта, с «Элизабет»?

— Долларов нет. Все поменял, — очень добропорядочно и законопослушно ответил Шейн.

Автомобиль вполне мог быть подставным, а водитель — получать жалование в одном из учреждений избегающих больших заметных вывесок.

— Напрасно. Доллары нынче в ходу.

Словно испугавшись собственной откровенности, водитель быстро, одним глазом глядя на дрогу, через плечо глянул на Шейна, тот пожал плечами.

— Нет долларов, увы, — постарался развеять его опасения Шейн. — У вас в последний год обозвали обмен валюты «спекуляцией». Не хочу проблем с законом.

— Понятное дело, — отозвался водитель. — Американец?

— Да.

— Поменьше этим козыряйте, — неожиданно посоветовал водитель. — Любит ваш брат показать, какой он весь из себя спаситель и помощник. То продает, это дарит… А у нас три дня назад танкер на дно пустили. Полыхало так, что с набережной было видно.

— Так мы то здесь при чем? Мы с вами дружим вроде как.

— Все знают, звездно-полосатые со всеми торгуют, одной рукой нам, другой красной сволочи. Немцам разные штуки для их подлодок продают, русским самолеты. Не любят у нас ваших… — Учту, — сдержанно ответил Шейн, — Спасибо.

Теперь кололи уже две пружины.

— Не за что, — буркнул англичанин. — Два фунта стоят совета. А за коробку иголок подскажу, где можно остановиться. Чтобы не побили по лицу за акцент в первый же день.

— Много, — немедленно и бодро включился в торг Шейн, имидж настоящего хваткого американца следовало отрабатывать до упора. — Четверть коробки или две обычных катушки ниток.

— Договорились, — согласился англичанин и по быстроте ответа Шейн понял, что переплатил, по меньшей мере, вдвое.

— И кто же польстился на этот двигатель прогресса? — не удержался он после очередного укола пружины, звучно хлопая ладонью по сиденью, — реквизировали ведь наверняка?

— Отобрали… Армейский Совет, будь он неладен, — злобно ответил водитель. — Курьеров вожу.

Видимо, он решил, что хватил лишку в откровенности и умолк до места назначения.

Единственные слова, которых дождался от него Шейн, было название гостиницыпансионата, той самой, где не будут бить за американский акцент. Высадив пассажира, автомобиль еще до того как закрылась дверца, взревел мотором и скрылся за поворотом.

Шейн осмотрелся.

Тихий переулок с единственным фонарем заканчивался тупиком, глухой стеной небольшого трехэтажного здания, носящего неповторимую унылую печать доходного дома. Не то дешевые конторские помещения в наем, не то меблированные комнаты понедельно. Вездесущие плакаты «Кто-то разболтал» на стенах домов в добром десятке вариаций, совсем новенькие вперемешку с уже облезшими от времени и непогоды.

Несколько минут он просто стоял на месте, под фонарем, суетливо роясь по карманам, доставая, роняя и отправляя обратно массу разнообразных предметов: авторучку, ножик, блокнот, спички, носовой платок. Пока не нашел искомое — клочок бумажки с нужным адресом. Так же долго, шевеля губами, разбирал скверный почерк, то и дело озирался, пытаясь в неверном свете фонаря рассмотреть номера окружающих домов. Хватался за чемодан и снова бросал, сомневаясь в том, что доставлен по назначению. В-общем, вел себя, как и должен вести человек впервые оказавшийся в незнакомом городе, на незнакомой улице, по наспех набросанному адресу.

И, наконец, перехватив поудобнее чемодан, он шагнул к тупиковой стене и открывшейся в ней неказистой двери.

Глава Апрель 1943 года «…Премьер-министр безбожной так называемой «Германской Демократической Республики» любит повторять: «Британия проигрывает сражения, но не проигрывает войн». И это так! Мои соотечественники, и ранее случалось, что враг стоял на пороге наших домов. Но никогда его сапог не ступал на землю Британии!

Я буду с вами откровенна и честна, как подобает королеве свободного народа нашей благословенной страны. И не стану обманывать вас подобно сладкоголосым и лживым главарям большевиков. Я скажу просто и прямо — нам будет тяжело. Впереди у нас трудное время, в котором будут лишения, страдания, потеря близких. Но это так же будет время мужества, торжества нашей несгибаемой воли и стремления к свободе, которое не сломить никому! И это будет время победы! Пусть большевики приводят свои дьявольские легионы, нам есть, чем встретить их!..»

Сталин отложил лист с переводом, глубоко задумавшись. Снова перебрал стопку фотографий, приложенных к переводу речи Елизаветы. Взглянул на Жукова, Апанасенко и Берию, собравшихся на совещание по проблеме вторжения.

— Талантливая девочка, — сказал он, наконец. — Весьма талантливая.

— По анализу стилистики речь писал Черчилль, — вставил Берия. — Его специфические обороты и построение общей темы. Но, по-видимому, кто-то серьезно ее подредактировал. Сократил и убрал лишнее.

— Какая реакция широких народных масс? — спросил Сталин, рассматривая особенно удачную фотографию. Она, как и прочие, была копией с британских изданий, распространявшихся в Испании и Италии, оставшихся в стороне от бурных европейских событий. Изображена на них была главным образом Елизавета в разных ракурсах во время речи в школе Хэрроу. Надо признать, идея предстать перед журналистами и фотографами в маскировочном комбинезоне шотландской штурмовой гвардии была если не гениальной, то близкой к тому. В целом новый образ юной королевы символизировал готовность объединенной нации бороться до конца, но при этом не вызывал нехороших ассоциаций с мобилизацией подростков в девятнадцатом.

— Умеренно благожелательная, — ответил Лаврентий Павлович. — Конечно, в целом продолжение военных действий воспринято без энтузиазма. Но Черчилль и его клика возлагают на нас и немцев вину за развязывание войны и нежелание идти на разумный компромисс. Они очень активно используют пропаганду и печать с радио. У них так же успешно работает система постоянных секретарей к каждому министру плюс костяк высших госслужащих, поддерживающих Черчилля. Можно сказать, что премьер преодолел кризис и удержался. Кроме того, очень активно действует Елизавета. Она всецело поддерживает премьера, ездит по стране, выступает перед собраниями… — Талантливая девочка… — повторил Сталин. — Кто бы мог подумать, что кукольная принцесса из Кенсингтона станет иконой нации… Притом вполне заслуженно.

— Может, ширма? — гнусаво прогудел Жуков. Он сильно простудился во время дальневосточной поездки и говорил с трудом, что не прибавило хорошего настроения славившемуся скверным характером наркому обороны. — Прикрытие для империалистической политики Черчилля и его банды.

— Вряд ли, — ответил Берия, поправляя пенсне. — Согласно данным, королева достаточно активно участвует в политике. Черчилль пытался поставить ее на место, но был жестко осажен.

— Значит не ширма… — протянул Сталин, — ну, что же, грустно.

Он по очереди взглянул на каждого из присутствующих. Все трое были немного удивлены странными словами генерального.

— Да, грустно, — повторил Сталин. — Многообещающая и талантливая девушка.

Перспективная. Но ее перспективы и таланты — наша прямая угроза. Поэтому нам придется сделать все, чтобы ее таланты не нашли себе применения. И как можно быстрее.

Он аккуратно сложил снимки в стопку, подровнял ладонями ее края.

— Товарищи, что планируется сделать для этого? — совершенно иным, строго деловым тоном спросил он в пространство, ни к кому персонально не обращаясь.

Берия прокашлялся, снова поправил пенсне, достал из папки лист, сплошь исписанный мелким четким почерком.

— Надо учитывать, — начал он, — что англичане приходят в себя на удивление быстро.

Очень быстро. Мы рассчитывали на достаточно продолжительный период растерянности, но Черчилль и его группа сработали оперативно. Помимо приведения хозяйства в порядок они перевели экономику на военные рельсы и готовят обширную реформу госаппарата.

Детали конечно пока неизвестны. Но общую картину нам установить удалось.

От внимания Сталина не ускользнула мгновенная тень неудовольствия, затенившая лицо Жукова. Похоже, на этот раз разведка НКВД опередила военных.

— Прежде всего, — продолжал Берия, — Кабинет министров продолжает работу в прежнем порядке, но у англичан есть «Королевский тайный совет», что-то вроде заповедника для престарелых чиновников высокого ранга. В его рамках Елизавета вводит временный институт «Собрания доверенных советников Ее величества». Формально, она просто время от времени собирается с особо приближенными лицами обсудить некоторые вопросы. По сути, это что-то вроде нашей Ставки — собрание самых ответственных руководителей, в лояльности которых Черчилль и Елизавета не сомневаются. Пять или шесть человек, точный состав нам пока неизвестен. В первую очередь это военные, разведка и промышленники. Так же реформируется структура управления вооруженными силами. Рода войск больше не отвечают перед правительственными департаментами.

Берия сделал паузу, перевел дух, отпил из стакана глоток воды.

— Армия, — продолжил он. — Теперь управляется Армейским Советом под управлением государственного министра обороны. Если совсем точно, Совет наконец становится понастоящему действующим органом. Королевский Флот под управлением государственного министра военно-морского флота. Военно-воздушные силы — Министерство авиации, соответственно под госминистром авиации. Все это вместе объединено через Комитет оборонительных сил Метрополии. Как говорят англичане, «в воздухе носится идея» присоединить к этой тройке военминистерств еще и МВД. Чтобы оно контролировало обеспечение бесперебойной работы всех коммуникаций, транспорта и организации наземной ПВО. Это в том случае, если налеты наших ВВС окажутся болезненнее ожидаемого. Вопросы снабжения передаются военным департаментам, а Имперский генеральный штаб фактически воссоздается заново, на этот раз как орган планирования и организации. В то время как ранее он исполнял главным образом задачи квартирмейместера. Таким образом, Черчилль теперь будет первым советником Елизаветы, лордом-президентом тайного совета и председателем Комитета оборонительных сил.

— Сколько времени у них это займет, какие шансы на успешную реорганизацию? — спросил Сталин.

— Сама реорганизация — не менее полугода. Англичане полностью переписывают всю структуру управления войной и военным производством. Смело, но рискованно.

Основные циркуляры уже изданы и разосланы по адресатам, но впереди у них огромная работа.

— И, насколько я понимаю, — эти полгода англичане беззащитны перед вторжением с суши, — пробасил Жуков, отчаянно борясь с желанием чихнуть.

— Да, примерно так, — вступил в разговор Апанасенко. — Но воспользоваться этой паузой мы все равно не сможем.

Взоры всех присутствующих обратились на него. Это было первое заседание у Сталина, на котором заместитель начальника генерального штаба присутствовал один, без непосредственного руководителя. Но здоровье Шапошникова резко ухудшилось, и НачГШ поселился в своем ведомстве, выезжая только по личному вызову Вождя для решения самых важных задач. Поэтому сегодняшняя встреча было помимо прочего еще и проверкой самостоятельности и возможного будущего рулевого ГенШтаба.

— Система противовоздушной обороны собственно Острова оставлена без изменений, — продолжил Апанасенко. — она работает и показывает хорошую эффективность. Кроме того, их Бивербрук добился очень неплохих успехов по увеличению выпуска истребителей. Без завоевания полного господства в воздухе над зоной высадки операция не имеет смысла. Пока мы с немцами будем наращивать свою воздушную группировку, англичане будут перекраивать свои министерства.

Товарищ Берия, какие данные по организации сухопутных сил обороны? — сухо спросил Сталин.

— Противоречивые… Берия на глазах терял самоуверенность.

— Сейчас сухопутной армии у них как таковой нет. Есть сборище разрозненных частей, которые спешно эвакуировались, бросая технику и имущество. Мы знаем, что есть некие планы по такой же масштабной реорганизации, но никаких подробностей узнать не удалось. Пока не удалось. По-видимому, англичане и сами колеблются с выбором окончательной формы.

— Что скажет военная разведка, — Сталин устремил немигающий взгляд на Жукова.

— Точно так же, — честно ответил нарком.

Сталин отстучал короткую дробь пальцами правой руки по краю стола — признак раздражения и недовольства.

— Скверно, товарищи, скверно… Как идет работа по планированию собственно операции? — вежливо спросил он, наконец.

Но Апанасенко не обманулся кажущейся мягкостью Генерального Секретаря. Это был ключевой вопрос, ради которого и собрался узкий круг приглашенных. Теперь каждое его слово могло приблизить к вершине карьеры. Или отодвинуть очень надолго, если не навсегда.

— В настоящее время определены основные контуры и цели операции, идет примерный подсчет сил необходимых для ее проведения.

— Медленно, — сказал Сталин с неопределенной интонацией, то ли отмечая факт, то ли высказывая неодобрение.

— Мы работаем круглосуточно, — ответил Апанасенко, — но работа очень сложная.

Каждый новый момент нужно согласовать с немцами, притом строго секретно. А если возникает спорный момент, согласования сильно затягиваются. Много времени отнял выбор основной идеи — действовать от обороны или наступления.

— Подробнее, пожалуйста, — попросил Сталин.

Жуков, как ни крепился, все же громоподобно чихнул. Все терпеливо ждали, пока нарком смахнет с глаз выступившие слезы.

Апанасенко воодушевился, планирование было его давней любовью. Даже на Дальнем Востоке, самой «горячей» точке страны, он не столько напрямую руководил боевыми действиями, сколько считал, чертил и учитывал, давая подчиненным четкие планы и указания благодаря которым победа казалось сама шла в руки. Его таланты прирожденного штабиста не остались без внимания.

— Что здесь нужно учитывать, — ровно и бодро начал он, — стоящая перед нами задача не имеет готовых шаблонов, которые мы могли бы использовать. Основные элементы, которые мы должны учитывать — невозможность перебросить на другой берег максимум возможных сил, не хватит плавсредств. А так же неизбежное появление у зоны высадки английского флота. Таким образом, нам нужно обеспечить три вещи. Первое — подавить авиацию англичан. Второе — обеспечить постоянную поддержку с воздуха наших соединений, в том числе и в вопросах снабжения. Третье — любой ценой и любыми средствами нейтрализовать английский флот, когда он двинется к месту высадки. С авиацией и флотом более-менее понятно, это вопросы решенные и утвержденные.

Поэтому главной проблемой становится планирование действий десанта. Здесь есть две основные мысли.

Первая.

Самое слабое место десанта — снабжение, самая проблемная часть снабжения — топливо.

Поэтому основу сил вторжения должны составить пехотные соединения, возможно даже с сильным кавалерийским элементом. Пехота будет сильно проигрывать в скорости, но не потребляет топливо в таких объемах как мехчасти и вполне устойчива в обороне.

Комплектование десанта в первую очередь пехотой усиленной бронебойными средствами позволит хотя бы отчасти снять с узких и неустойчивых коммуникаций груз топливного снабжения. В-общем, суть такая: высадиться, закопаться по уши в землю и пусть штурмуют до посинения.

По кругу прошел смешок и шевеление, даже Сталин шевельнул усами в намеке на улыбку. А поймавший вдохновение Апанасенко продолжал развивать идею.

— Второй вариант идет от противного. Ключ плана номер один — стабильное снабжение и неспешное перемалывание сил противника, номер второй ищет победы в скорости.

Пехота должна высадиться, удержать плацдарм и быстро расширить его, прорвав английскую оборону. А главную роль играют механизированные дивизии, наносящие один главный удар при нескольких вспомогательных на отвлечение. То есть, предполагается рискнуть и максимально эффективно использовать шок первого удара, приведя англичан в небоеспособное состояние за счет скорости и навязывания темпа.

— К какому варианту вы склоняетесь, — спросил Сталин в пространство между Жуковым и Апанасенко. Те переглянулись, штабист чуть приподнял широкие ладони в жесте, дескать, уступаю.

— Второй, — кратко сказал Жуков. — Южное побережье сильно похоже на Нормандию, сложный рельеф, изгороди и плотная застройка. Если повторится прошлогодний французский опыт — мы можем надолго застрять там. Нужна скорость, то есть подвижные соединения.

— Англичане не дураки и готовятся к обороне, вы застрянете в любом случае, — вставил Берия. — Может быть, лучше все же планировать неторопливое и гарантированное наступление?

Жуков воинственно выдвинул нижнюю челюсть, по которой прокатились тяжелые желваки.

— Товарищ Берия, военным делом здесь занимаюсь я, — жестко, по-военному отрубил он, — если вы можете лучше, займите мое место и справляйтесь.

Берия стиснул кулаки, чуть прищурился, по-волчьи глядя на наркома обороны, но сдержался.

— Операция должна пройти настолько быстро, насколько это возможно, — продолжал меж тем Жуков. — Значит, придется рисковать. Поэтому — «только движение приносит победу». Зона высадки в любом случае будет немалой. Если будем медлить и омертвлять силы в обороне, то отдадим инициативу англичанам. Тогда они вполне могут сбросить нас в море за счет подвижности и инициативы. Кроме того, получается некооперативно с немцами, которые по любому пойдут на Лондон.

Берия язвительно скривил губы, открыл, было, рот, но в этот момент заговорил Сталин.

Лаврентий Павлович осекся.

— Думаю, на этом эту тему можно пока закрыть, — слово «пока» Вождь отчетливо выделил, в упор глядя на Жукова. — Будем доверять мнению знатоков. Тем более, что наши военные специалисты наверняка понимают, что вопрос этот крайне серьезный, ошибки быть не может. И не должно.

Жуков по-бычьи склонил голову, исподлобья глядя на него.

— Да, товарищ Сталин, понимаем, — решительно ответил он после короткой паузы. — Понимаем и принимаем всю ответственность.

Апанасенко несколько раз провел ладонями по гладкому зеленому сукну стола, словно разглаживая несуществующие складки. Лицо его было непроницаемо. Берия снял пенсне и начал протирать его клетчатым платком, целиком сосредоточившись на этом занятии, будто показывая: отступаю, делайте, как знаете.

— Теперь давайте конкретно по плану, — предложил Сталин.

— Сначала по немцам… Апанасенко бросил быстрый взгляд на Сталина, тот едва заметно кивнул.

— По примерным прикидкам будет примерно так.

Немцы решили не рисковать с танковыми дивизиями, слишком слабый получился инструмент. Они хотят комбинировать обычную и моторизованную пехоту.

Первая группировка высаживается на полосе от Брайтона до Дувра на полосе длиной около 90 километров силами пяти пехотных дивизий. Это группа захвата и закрепления успеха, объединенная управлением 23-го пехотного корпуса. Во втором эшелоне три гренадерские дивизии, усиленные батальонами новых франко-германских «панцертраков», — сам того не замечая, Апанасенко перешел на строгий академический стиль лектора. — Это Четвертый Гренадерский корпус. Оба корпуса объединены управлением реорганизованной армейской группы «Альфа». Общая задача «Альфы» — высадка на широком фронте с целью захвата как можно большей береговой полосы для рассредоточения снабжения и имитации наступления на Лондон. Точнее, группа и должна наступать на Лондон, но надо заставить англичан поверить в то, что это фронтальное наступление с юга и есть основное.

Главный удар наносится армейской группой «Гамма» силами двух дивизий Седьмого Пехотного корпуса в районе Уортинга на очень узком участке не более 20–25 км. Во второй волне к ним присоединяются шесть гренадерских дивизий, которые собственно и развивают основное наступление. Одновременно 3-я парашютно-десантная бригада должна перехватить рокаду Портсмут-Брайтон.

Далее гренадеры «Гаммы» начинают наступление почти строго на север, выходя к востоку от Ридинга и доворачивая в направлении Льютона. То есть мощным моторизованным кулаком берет Лондон в охват, подпитываясь в случае необходимости силами «Альфы». Предполагается, что при удачном развитии наступления англичане будут поглощены масштабными действиями «Альфы» и слишком поздно обратят внимание на рывок «Гаммы» в глубь оборонительных рубежей.

Управление «Бета» объединяет резерв в составе пятнадцати пехотных и пяти гренадерских дивизий, которые необходимо переправлять через пролив по мере возможности с последующим переподчинением одной из боевых группировок.

Итого, объединение «N» включает в себя два пехотных корпуса захвата и два гренадерских корпуса плюс резерв. Всего в первом эшелоне примерно 100.000 пехотинцев и 150.000 гренадер. Главная цель — отсечение главного административного и военного центра с последующей блокадой или штурмом. В идеальном развитии «Гамма» проходит примерно 140–150 километров за четыре дня и на пятый-шестой блокирует Лондон, формируя внешнее кольцо окружения. «Альфа» катком идет с юга, отвлекая силы защитников от контрударов по внутреннему обводу. «Бета» высаживается на захваченном побережье, укрепляя плацдарм и накачивая пехотными соединениями ударный «серп».

— Оригинально и красиво, — оценил Сталин. — На бумаге… И какие перспективы?

— Оптимисты, — буркнул Жуков.

— Туманные, — честно ответил Апанасенко. — Это то, как хотелось бы. Для начала придется уменьшить силы вторжения, для такой армады не хватит плавсредств. Да и сроки… не того… Все как положено на начальной стадии планирования. Я бы сказал, что все перечисленное придется урезать раза в полтора, а то и два.

— Хорошо, что у нас?

— Для начала мы, конечно, отказались от всей этой эквилибристики с десантами, рейдами флотов и прочей мишуры, что нам как бы предложили сначала. Операция пройдет и так на пределе сложности и управляемости.

Основные задачи будет выполнять Западный Фронт под командованием Вольского. В него включены сводная группа морской пехоты Батова; Первая Механизированная армия Каткова — Третья, Пятая, Седьмая, Восьмая и Одиннадцатая мехдивизии. И Девятая ударная Армия Асланова — Тридцать пятая, Тридцать седьмая и Пятьдесят четвертая стрелковые дивизии, Двадцатая и Двадцать вторая моторизованные.

Операция начинается с захвата острова Уайт и организации там аэродрома подскока.

Одновременно — высадка к востоку от Борнмута батовцев. И одновременно же массированный удар тяжелых бомбардировщиков по собственно Борнмуту. Необходимо срыть город в песок.

— В буржуазной прессе поднимется страшный вой, — сказал Берия. — Выставим себя людоедами.

— И все же так сделать надо, — снова вступил в разговор Жуков. — Нас и так обвинят в массовом людоедстве и все прочем. Если победим — пусть брехают. Если проиграем — терять нам будет уже нечего, все равно повесят всех собак. А нам нужен свободный левый фланг хотя бы на сутки.

— Кроме того, само гражданское население мы заденем по минимуму, — вставил Апанасенко, — прибрежная полоса уже сейчас постепенно пустеет, люди переселяются дальше на север. Правительство им деятельно помогает. К тому времени как мы начнем, Борнмут станет фортом и складом. Можно продолжать? — поспешил он увести разговор в сторону от скользкой темы.

— Продолжайте.

— На захваченный батовцами плацдарм высаживается Первая Механизированная.

Охватив Саутгемптон, она соединяется с левым флангом «Гаммы» и формирует сплошной объединенный фронт. Далее — развитие наступления в направлении Ковентри и Бирмингама. Подробное описание и подсчет будут готовы через два дня.

Сталин достал трубку, не спеша, вдумчиво, раскурил ее. Минут пять, не меньше, он курил, с видимым удовольствием вдыхая дым и выпуская его ароматными пушистыми облачками. На самом деле, и все присутствующие прекрасно это знали, мозг Вождя напряженно работал, анализируя мельчайшие аспекты сказанного. Вопреки обыкновению, на этот раз Сталин предпочел сразу вызвать всех причастных к разведке и военному планированию и выслушать их лично, без предварительного ознакомления с письменными отчетами и предложениями. Из вспомогательных материалов была лишь большая карта Северной Европы на специальном стенде.

Опытные управленцы и администраторы могли догадываться — почему. Это совещание было своего рода окончательным прогоном идеи. С минимумом бумаг и вообще какой бы то ни было отчетности. Вождь хотел еще раз выслушать советников в относительно неформальной обстановке и принять окончательное решение, оставляя как можно меньше свидетельств истории.

— Конечно же, и это все будет пересматриваться… Как и у немцев… — то ли спросил, то ли отметил он наконец.

— Да, конечно, — хотя Генсек и не спросил прямо, Апанасенко счел за благо ответить. — Прежде всего, опять же в привязке к плавсредствам. Есть мнение, что морскую пехоту придется заменить воздушным десантом.

— А что, кстати, с плавсредствами?

— Пока — плохо, — честно ответил Апанасенко. — Но это временно, есть очень перспективные идеи. В-общем то для десанта через Канал годится любое самоходное плавсредство, скорость рассчитываем исходя из продолжительности темного времени суток. Летом часов шесть, не более. Для войск собираются любые шаланды удовлетворяющие данному критерию. Но главное — «БДС», «баржа десантная сборная».

Саму идею мы позаимствовали у американцев, точнее, у их техники быстрого сбора торговых судов. Простой корпус на винтах, секционная сборка — дешевле ничего не бывает. Два дизеля с водяным контурным охлаждением забортной водой. Мощность на двух валах 600 лошадиных сил, водоизмещение 300 брутто-тонн. Как раз на два танка или батальон пехоты. Плоское дно, мореходность 4 бала при высоте волны до 1 метра.

Чертежный проект уже есть, в апреле будет опытный образец. Теоретически его можно выпускать серией до двухсот единиц в месяц. Доставка по железной дороге, сборка силами саперного взвода в течение суток. Если пойдет без сбоев, это решит проблему переброски основной военной силы, останется разобраться со специальной техникой, командными пунктами и организацией временных причальных сооружений. Здесь главный вопрос — график доставки и хранения готовой продукции на побережье.

— Самая больная тема на самом деле — топливо и боеприпасы, — негромко вставил Жуков. — Расходы и того и другого будут запредельными по всем меркам. Так что — топливопроводы, постоянный цикл оборачиваемости судов и буксируемая тара. Но здесь мы ожидаем помощи от немцев, они планировали свой бросок через Ла-Манш еще с двадцатых. Сейчас специальная комиссия готовит точный перевод чертежного массива на русский. Мы просто скопируем их технику.

— Посредственно, — подытожил Сталин. — Очень посредственно. Все наскоро и неточно, нет единого увязанного плана, нет даже конкретного списка, всего необходимого. В каждом пункте сплошные вопросы и предположения.

Он положил потухшую трубку, встал, прошелся, чуть подволакивая затекшую ногу.

Апанасенко коротко и вопросительно глянул на Жукова, будто спрашивая — стоит ли объяснить объективные трудности сбора информации, подготовки операции, и тем более — отчета в такой специфической обстановке. Жуков чуть качнул головой в отрицательном жесте — он общался со Сталиным гораздо дольше и хорошо знал, что во всем, что делал Генеральный, был практический, продуманный смысл. Просто далеко не все могли его разгадать.

Сталин ходил и думал, но совершенно не о том, чего ожидали его подчиненныесподвижники.

Вопрос о вторжении был давно решен, решен в ту ночь на безымянном полустанке, при встрече с Шетцингом. Более того, еще задолго до встречи Сталин был готов к такому повороту событий, хотя опасался и не желал его. Он не рассчитал активности и напора Черчилля, но то, что на волне побед немцы так или иначе попытаются добраться до ненавистного острова — было (к сожалению!) более чем вероятно. И в сложившейся конфигурации сил, воль и намерений пришлось выступить самым невыгодным и нежелательным для Союза путем — принять участие в атаке метрополии. Принять этот путь и победить, переиграв противника в его же игре.

Сталин знал все проблемы разведки, промышленности и вооруженных сил. Прекрасно понимал, насколько тяжела поставленная задача, и с каким скрипом она будет решаться.

Он уже беседовал по отдельности с Молотовым, Маленковым и Великановым, разносторонне оценивая политическую, экономическую и управленческую готовность Союза к грядущей войне. Вызывал Кузнецова, Голованова и Самойлова, вместе с ними рассчитывая возможность объединенных ВВС Нового Мира сточить в затяжных боях воздушный меч Британии, возможность остановить Флот Метрополии в его решительной атаке плацдарма и линий снабжения. И еще многие иные руководители, аналитики и ответственные работники побывали в этом кабинете за две недели, прошедшие с того дня как Василевский привез добрую весть о нейтралитете американцев.

Теперь Сталин хотел послушать военных и разведку. Не узнать о них что-то новое, а именно послушать. Важно было не то, что они скажут, но как скажут. Все время, пока три его «гостя» излагали свои мысли и намерения, он смотрел и слушал, как умел только он — незаметно и неощутимо. Как бывалый охотник в тайге он провоцировал, искал и выслеживал в их лицах и словах нотки неуверенности, скрытого страха, опасения.

И не находил.

Они были слегка растеряны, отчасти рассержены и удивлены необычным ходом совещания. Перед ними была невероятной сложности задача, равной которой не решал никто и никогда.

Но Сталин не чувствовал в них той внутренней неуверенности, неверия в себя, что убивает любое начинание еще в колыбели.

И сейчас он не мыслил о великом, о «баржах сборных», армейских группах и перспективах замены морпехов на воздушный десант.

Он гордился. Собой и своей работой. Двадцатью годами невероятной, немыслимой сложности работы, от которой каждый день хотелось опустить руки и уйти из политики, из страны. Из жизни, наконец.

Той работой, в результате которой теперь перед ним сидят только лучшие, только знающие, только способные люди, которые совершенно серьезно, без тени позерства и игры решают вопрос — как в соответствии с директивой 060741 затопить Англию. Ту самую Англию, что два столетия правила морями и миром.

Негромко шмыгнул носом простуженный Жуков и этот домашний, совершенно не вяжущийся с общей обстановкой звук вернул его обратно на землю.

Вот и все. Пора заканчивать с самолюбованием, подумал он. Дела не терпят.

— К вопросу о механизированных дивизиях… — сказал он по-прежнему строго, — какие кандидатуры комдивов?

— Планировались Шестопалов, Мындро, Борзиков, Пуганов, Кондрусев, — деловито вспоминал Апанасенко. — Но Борзиков сейчас в больнице — китайские ранения, еще с Сяолинвэя. Похоже, выйдет он из госпиталя уже на заслуженную пенсию.

— Будем искать замену, кандидатур хватает, — сказал Жуков.

— Да, есть хорошие комдивы в русских селеньях, — позволил себе тень шутки Сталин. — Кстати, мне вспомнилась одна фамилия… Молодой. Перспективный, вполне грамотный командир. Кажется, его фамилия была… Солодин?..