«LANGUAGE AND REASONING ANImAL COmmUNICAtION AND HUmAN LANGUAGE LANGUAGE ORIGINS 1 РАЗУМНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ЯЗЫК LANGUAGE AND REASONING LANGUAGE AND REASONING Vo l u m e 1 ANIMAL COMMUNICATION AND HUMAN LANGUAGE LANGUAGE ...»

РАЗУМНОЕ

ПОВЕДЕНИЕ

И ЯЗЫК

КОММУНИКАтИВНЫЕ сИстЕМЫ жИВОтНЫх

И ЯЗЫК чЕлОВЕКА

ПРОблЕМА ПРОИсхОжДЕНИЯ ЯЗЫКА

LANGUAGE AND

REASONING

ANImAL COmmUNICAtION AND HUmAN LANGUAGE

LANGUAGE ORIGINS

1

РАЗУМНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ЯЗЫК

LANGUAGE AND REASONING

LANGUAGE AND REASONING

Vo l u m e 1

ANIMAL COMMUNICATION AND HUMAN LANGUAGE

LANGUAGE ORIGINS

Editors:

A. D. Koshelev T. V. Chernigovskaya

L A N GUAGE S OF SL AVON I C C U LT U R E S

MO S C OW

РАЗУМНОЕ ПОВЕДЕНИЕ И ЯЗЫК

Выпуск КОММУНИКАтИВНЫЕ сИстЕМЫ жИВОтНЫх И ЯЗЫК чЕлОВЕКА ПРОблЕМА ПРОИсхОжДЕНИЯ ЯЗЫКА составители:

А. Д. Кошелев Т. В. Черниговская Я ЗЫ К И с л А В Я Н с К Их К Ул Ьт У Р МО с К В А ББК Р Р 17 Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка / Сост.

А. Д. Кошелев, Т. В. Черниговская. — М.: Языки славянских культур, 2008. — 416 c., ил.

ISBN 978-5-5-9551-0299- Сборник содержит расширенные тексты докладов участников Круглого стола «Коммуникация человека и животных: Взгляд лингвиста и биолога» (Москва, 2007 г.). Ряд статей посвящен обсуждению известных и новых результатов по обучению антропоидов «языкам-посредникам» и сопоставительному анализу «языка “говорящих” антропоидов»

как с языком человека, так и с развитыми коммуникативными системами животных (пчел, зеленых мартышек, муравьев и др.), анализу орудийной деятельности и коммуникации шимпанзе в естественных условиях. Смежный круг тем включает: когнитивные модели и механизмы функционирования языка и мышления человека, влияние различных факторов на усвоение ребенком родного языка, выявление уникальных, присущих только человеку составляющих этих механизмов (рекурсивные процедуры, многоуровневые иерархические структуры знаний, специфика высших психических функций, универсальный характер человеческого языка как коммуникативной системы и пр.). Еще одна важная тема эволюция сигнальных и зоосемиотических систем животных, возможности преобразования их в «настоящий» человеческий язык, обсуждение критериев, характеризующих такой язык.

Сборник адресован лингвистам, психологам, биологам и всем, кого интересует круг наук о человеке.

ББК В оформлении переплета с любезного разрешения Д. Рамбо использована фотография «Шимпанзе Ньота оперирует лексиграммами»

© Авторы, ISBN 978-5-5-9551-0299-8 © Языки славянских культур, оригинал-макет,

АННОТИРОВАННОЕ СОДЕРЖАНИЕ

Contents with abstracts.............................................. А. Д. Кошелев О языке психолингвистики (предисловие издателя).................. Предлагается единообразный подход к определению некоторых основных понятий психолингвистики, таких как «концепт», «ментальная репрезентация», «значение», «коммуникация» и др.

А. Н. Барулин Сопоставляя наблюдения Н. И. Жинкина о двойном управлении речью — из подкорки (квантование и формирование равномерной звучности слогов) и из коры (артикуляция, формирование означающего сигнификативных единиц и др.), наблюдения о соединении в речи дискретной стороны, обеспечивающей членораздельность, и континуальной стороны, обеспечивающей звуковую непрерывность, с наблюдениями Бодуэна де Куртенэ о двух линиях усложнения языковых единиц (метрической (слоги — фонетические слова — такты — периоды) и сигнификативной (морфы — словоформы — словосочетания — предложения)), я делаю вывод, что появление механизма сопряжения двух этих типов единиц является главным этапом преобразования зоосемиотических систем в человеческий язык. Из того факта, что техника такого рода сопряжения не одна, а несколько, а также из того факта, что они определяют практически все параметры грамматического строя, делается вывод о том, что полигенез — более вероятная гипотеза.

Бернар Бичакджан (пер. с англ. С. А. Бурлак) Эволюция языка: демоны, опасности и тщательная оценка........... Настоящая статья прежде всего противостоит утверждению о том, что языковые характеристики, взятые во времени и пространстве, являются лишенными причинных связей мутантами по отношению друг к другу.

Подобная точка зрения частично инспирирована политическими соображениями и усилена неверным истолкованием степени сложности, неверной трактовкой взаимоотношений языка и культуры, а также ошибочной интерпретацией идеи униформизма. Работа содержит также предостережение против слишком поспешной экстраполяции результатов, полученных в археологии и теории детской речи.

Кроме того, в статье даются примеры однонаправленных сдвигов и показывается, что они явились следствием эволюционного процесса, который действует таким образом, что элементы языкового инструментария постоянно вытесняются альтернативными элементами, дающими все большие и большие преимущества. Элементы, обеспечивающие бльшие преимущества, являются с нейрофизиологической точки зрения более экономными, а с функциональной точки зрения — более мощными.

С. А. Бурлак Переход от до-языка к языку:

Размышления над проблемой глоттогенеза неминуемо ставят перед исследователем вопрос о том, что должно появиться в коммуникативной системе, чтобы ее можно было считать уже «настоящим человеческим языком».

Когда же такого рода критерий сформулирован, необходимо исследовать, представлена ли соответствующая характеристика в коммуникативных системах животных. Цель настоящей работы — попытаться очертить спектр возможных «критериев языка» и выявить те направления дальнейших исследований, которые представляются наиболее значимыми при принятии того или иного из этих критериев.

В. П. Зинчечко Шепот раньше губ, или Что предшествует эксплозии детского языка................... В статье рассматриваются положения В. Гумбольдта о внутренних формах языка и Г. Г. Шпета о внутренних формах слова. Далее, они распространяются на внутренние формы действия и образа. Показана гетерогенность слова, образа и действия и приводятся данные, свидетельствующие об их гетерогенезе в процессах возрастного и функционального развития. На первых стадиях развития ребенка слово рождается как внутренняя форма движения, действия и образа. Когда слово выступает вовне, оно в качестве своей внутренней формы несет действие и образ, в лоне которых оно первоначально зарождалось и развивалось. Приведенные в статье данные подтверждают положение Г. Г. Шпета о том, что слово не «третий» после чувственности и рассудка, а единственный источник познания, объемлющий как познавательное целое все остальные.

З. А. Зорина Возможность диалога между человеком и человекообразной обезьяной: обзор экспериментальных исследований.............. В статье описаны опыты американских психологов, обучавших антропоидов простым незвуковым аналогам языка человека (амслен, йеркиш).

Показано, что они усваивают до нескольких сотен знаков-референтов, употребляют их в разных ситуациях, в том числе совершенно новых, адекватно пользуются местоимениями, понимают значение порядка слов в предложении, могут вести диалоги (в основном, короткие). Они могут передавать информацию об отсутствующих предметах и (в очень ограниченной степени) о событиях прошлого и планах на будущее. При оптимальных условиях содержания языковое поведение может формироваться путем культурной передачи (подражание людям и сородичам) и включать понимание синтаксиса звучащей речи человека. При всех ограничениях языковые способности антропоидов можно сопоставить с языком двухлетнего ребенка.

Вяч. Вс. Иванов Об эволюции переработки и передачи информации Рассматривается несколько вопросов, признающихся ключевыми при сопоставлении систем коммуникации людей и животных (в частности, антропоидов и обезьян): 1. Эволюция символики чисел и счета, в частности, сохранение у человека двух разных обнаруженных у животных систем оценки количества — общей, не связанной с дискретным счетом, и другой, предполагающей счет отдельных различающихся предметов. Рассматривается развитие некоторых языков Амазонии, приведшее к сохранению первой системы при почти полном исчезновении второй, опиравшейся в них некогда на числительные, позднее исчезнувшие. 2. Соотношение в эволюции речи, пения и музыки в связи с проблемой первичности общения песенного типа и с выявлением ритмической активности у антропоидов. 3. Генетические истоки естественного звукового языка в свете открытий последних лет, касающихся эволюции гена FOX P2, играющего роль в коммуникации у разных животных (от птиц и мышей до человека) и по новым данным претерпевшего сходные изменения у Человека Разумного и неандертальца. 4. Теоретико-информационный подход к языкам и мышлению человека и животных в связи с развитием идей квантовой теории информации в трудах Л. Б. Левитина и других современных ученых.

А. Д. Кошелев О качественном отличии человека от антропоида................... Детская ментальная репрезентация имеет вид многоуровневой иерархической структуры, отражающей, подобно кольцам дерева, этапы когнитивноСодержание го и речевого развития. На первом (начальном) уровне развития ребенка (до 67 месяцев) его мир целостен, речь нечленораздельна («лепет»). В процессе когнитивного развития (от 78 месяцев до 1.5 лет) возникает второй уровень, на котором тот же мир представлен дифференцированно, отдельными ситуациями, а речь становится членораздельной («холофразы»). Далее (от 1. до 2 лет) появляется третий уровень, где каждая ситуация распадается на отдельные предметы («телеграфная речь»).

Затем наступает свойственный именно человеку этап когнитивного развития, порождающий новый уровень, на котором предметы представлены в виде совокупностей своих частей. Ребенок достигает качественно иного, более глубокого понимания мира, начинается «речевой взрыв». У антропоидов когнитивное развитие заканчивается предыдущим, третьим уровнем (уровнем отдельных предметов), что ограничивает их понимание мира и языковой потенциал («телеграфная речь “говорящих” антропоидов»).

Е. Н. Панов Орудийная деятельность и коммуникация шимпанзе в природе...... В исследованиях проблемы возникновения и эволюции вербального поведения человека большое внимание уделяется связи между языком и орудийной деятельностью ранних гоминид. Для понимания эволюции поведения в ветви высших приматов, ведущей к человеку, особый интерес представляет орудийная деятельность шимпанзе. Целесообразность этой деятельности указывает на способность шимпанзе рационально планировать длинные последовательности действий — свойство психики, служащее важнейшей предпосылкой к становлению языкового поведения.

В статье рассматриваются около 40 вариантов целенаправленного использования шимпанзе всевозможных предметов. Внимание сконцентрировано на традициях использования орудий в разных локальных популяциях и на механизмах передачи опыта от взрослых животных к молодняку.

Обсуждается структура коммуникации у шимпанзе в природе и в условиях, максимально приближенных к естественным, и ее роль в поддержании социальной организации в группировках шимпанзе в природе.

Стивен Пинкер, Рэй Джакендофф (пер. с англ. С. А. Бурлак) Компоненты языка:

что специфично для языка и что специфично для человека?......... Мы исследуем вопрос о том, какие аспекты языка являются уникальными для человека и специфически языковыми. Мы показываем, что многие компоненты грамматики — фонология, морфология, падежи, согласование, многие свойства слов и т. д. — нерекурсивны. Эксперименты свидетельствуют, что восприятие речи не сводится к слуховым способностям приматов, что выучивание слов не сводится к выучиванию фактов и что по крайней мере один ген, необходимый для языка и речи, подвергся отбору в линии, ведущей к человеку, но не имеет специфической связи с рекурсией. Многие составляющие языковой способности в узком смысле базируются на ранее существовавших возможностях, таких, как способность к комбинированию, которая в определенных — но не во всех — случаях служит основой для развития рекурсии. Это затрудняет выделение тех аспектов языка, которые уникальны для человека и уникальны для языка.

Ж. И. Резникова Современные подходы к изучению языкового поведения животных....................... Сопоставляются возможности разных подходов к изучению коммуникации животных: (1) прямая расшифровка сигналов; (2) применение языковпосредников; (3) применение идей и методов теории информации. Расшифровка сигналов выявляет картину естественной коммуникации в ее эволюционной перспективе, но методические трудности связаны с улавливанием сигналов.

Применение языков-посредников выявляет потенциал языковых способностей животных, но возможности их естественной коммуникации остаются невыясненными. Теоретико-информационный подход основан на количественной оценке параметров коммуникации. В экспериментах создается ситуация, в которой животные передают заданное количество информации; измеряется время, затраченное на ее передачу, и оценивается скорость передачи информации. Этот подход не дает сведений о природе коммуникативных сигналов, зато он открывает новые возможности оценки таких важнейших свойств систем коммуникации, как скорость передачи информации, адаптивность коммуникативных систем животных, их способности улавливать закономерности и использовать их для «сжатия» передаваемых сообщений.

Е. А. Сергиенко Когнитивное развитие довербального ребенка...................... В работе продемонстрирована непрерывность изменений в когнитивном развитии детей раннего возраста, которые предшествуют речевому взрыву.

Происходит постепенное накопление возможностей и достижений ребенком для перехода от довербального уровня к вербальному. Предполагается, что для развития вербального уровня необходимо развитие разных когнитивных компонентов: отсроченная имитация, самосознание, довербальные коммуникации, категоризация. Прослежена преемственность когнитивного развития в эволюции и отличия когнитивных моделей человека и животных.

Раскрывается возможность описания речевого взрыва как закономерный переход организации динамической системы на другой уровень. Условиями перехода от довербального уровня к вербальному является усиление вкладов всех рассмотренных компонентов системы когнитивного развития, включая формы довербальной коммуникации.

B. C. Фридман Новые представления о сигналах и механизмах коммуникации позвоночных (основания знаковой концепции коммуникации)....... Исследованы закономерности эволюции систем сигнализации позвоночных. Они делятся на две группы, соответствующие разным уровням развития коммуникативной системы: сигналы-стимулы и сигналы-символы. В первом случае демонстрации — это сигналы об уровне мотивации и последующем поведении животного. Во втором — сигналы, имеющие внешнего референта, отражающие альтернативные категории проблемных ситуаций, порождаемых во взаимодействии («имена» дифференцированных ситуаций процесса и программ поведения, разрешающих данную ситуацию). Сигналы-стимулы «принуждают» к реакциям, необходимым на следующей стадии процесса, сигналы-символы оставляют свободу выбора, в структурном и функциональном отношении они представляют собой произвольный знак. Описаны эволюционные преимущества перехода от первых ко вторым в разных филогенетических ветвях и контекстах общения, благодаря чему релизерные системы анцестральных видов превращаются в специализированные системы знаков, поддерживающие информационный обмен в том же самом контексте и при помощи гомологических демонстраций.

Т. В. Черниговская Что делает нас людьми: почему непременно рекурсивные правила?

Статья посвящена широко обсуждаемому в последнее время вопросу о специфике высших психических функций и языка человека с сравнении с другими высшими биологическими видами, в частности, в свете дискуссий вокруг статьи Hauser, M., Chomsky, N. & Fitch, W. T. The Language Faculty:

What is it, who has it, and how did it evolve? 2002. Обсуждаются основные гипотезы происхождения и эволюции человека, комментируются исследования по индентификации генов, обеспечивающих язык и мышление. Рассматриваются когнитивные возможности животных и их коммуникативных сигналов, взгляды на базисные принципы организации мозговых функций, обеспечивающих язык и сознание.

CONTENTS WITH ABSTRACTS

A. D. Koshelev On the language of psycholinguistics (Editor's preface)............ The unified approach to the definition of basic notions of psycholinguistics such as “concept”, “mental representation”, “meaning”, “communication” etc.

A. N. Barulin An argument for the polygenetic hypothesis on language origin....... In 1917 Bodouen de Courtenay observed two lines of level complication of language units: metrical line syllables prosodic (phonological) word etc., and syntactic one morphemes grammatical words etc. There is a special mechanism for linking the corresponding units of two lines mentioned above. In 1960s N. I. Zhinkin revealed that there were two different centers that control the whole process of speech production. The subcortical center controls syllable quantization and even development of the syllable sonority. The cortical center controls articulation and forming of the morphemes and the word forms signifier. I think that these two lines of complication of linguistic units reflect the peculiarities of neurological organization of speech production control. I suppose that the appearance of the strategies of linking the units of both types is the crucial point in transformation of zoosemiotic systems of our ancestors to the human languages.

There are more than four main strategies of linking metrical and syntactic units, and each of them has its own area of distribution. I think this is a good argument for the polygenetic hypothesis of language origin.

Bernard H. Bichakjian Language evolution: demons, dangers and diligent assessment........ This paper first rebuts the contention that linguistic features across time and space are gratuitous variants of one another. Such a view is partially inspired by

Contents

political motives and buttressed with a misunderstanding of complexity, an improperly assumed correlation between culture and language, and a faulty interpretation of uni­formitarianism. Caution is also voiced against hasty extrapolations from archaeology and infant speech.

This paper then presents major unidirectional shifts and argues that they have been driven by an evolutionary process, whereby linguistic implements are steadily replaced with ever-more advantageous alternatives. Advantageous features are neurologically more parsimonious and functionally more powerful.

S. A. Burlak Transition from pre-language to language:

When one wants to think about the emergence of language, (s)he has to determine the main distinctive feature or features of language and then check whether this feature is really uniquely human. Different features claimed to be criteria of language lead to different directions of investigating animal communication systems. This paper aims at sketching the range of possible criteria of language and reveal the questions that each of such criteria addresses to biologists.

V. P. Zinchenko Whisper earlier then lips, or What antecedes child’s speech explosion................. In the current paper I discuss the prerequisites put forward by Wilhelm von Gumboldt regarding the internal forms of language, and also the statements put forward by Gustav Shpet related to the internal forms of words. Further these ideas are expanded onto the internal forms inherent to human actions and images. I tried to show that word, image, and actions are heterogeneous in there essence. Also I show data that testify this heterogenesis and how it works in such processes like agespecific and functional development of human person. At the first stages of child development words is generated as an internal form of the child’s motion or imagery.

But when the child’s word is coming outside, it already bears inside such entities like action and image, in the bosom of which it did originate and develop. Another data in the current paper confirmed the Gustav Shpets’s idea, that in a human development word is not just the “the third player” which goes after sensibility or reasoning, but that human word is, in fact, a single source for human cognition, which encloses all other cognitive sources like sensibility and rational reasoning.

Z. A. Zorina The possibility of dialog between human and great apes:

the review of experimental studies...................... The paper contains the description of American psychologists experiments devoted to great apes acquisition of nonvocal analoges of human language. It was demonstrated that apes are able to learn about several hundreds of sign-referents, capable to use them in various contexts, including the totally new situations; they use pronouns in adequate manner and understand the role of words order in the sentence. They are also able to maintain the dialogs with humans and conspecifics.

Apes are able to communicate about the object out of sight, as well as about the past events and future plans (in the very limited extent). In case of beneficial social environment from very early age the language skills including the understanding of human spoken English syntaxis could be acquired by bonobos as cultural tradition by way imitation and could be compared with those of 2-years old children.

Vyacheslav V. Ivanov On the evolution of transforming andtransmitting information in the grpipsofanimalsand human beings................... The article discusses several key questions related to the comparison of the communication systems of humans and animals (particularly apes and 1. The evolution ot the signs for numbers and counting, especially the problem of the preservation of the two systems of the evaluation of number. The first one is not connected to discrete counting as it has a general character. The second one presupposes counting of separate distinct objects. The development of some Amazonian languages has been studied in which only the first system has been preserved while the second one has almost completely disappeared due to the loss of numerals that served as a base for it. 2. The relation between speech, singing and music and a possibility of the original importance of the communication bysinging; the rhythmic activity of some apes has been discussed. 3. Genetic importance of the gene FOXP2 and the evolution of language. 4. The quantum information aspects of the human intelligence and communication.

A. D. Koshelev On qualitative difference between human being and anthropoid...... The children’s mental representation is a multilevel hierarchic structure which reflects, in the same way as the rings of a tree do, the stages of the cognitive and speech development. On the first (initial) level of the child’s development (age under 6—7 months) his world is integral, his speech is inarticulate (“prattle”). In a process of cognitive development the second level appears (the age from 7—8 to 18 months), the same world becomes differentiated by the isolated situations, and the speech becomes articulated (“holo-phrases”). Then goes (from 18 to 24 months) the third level which is characterized by the fact that each situation is divided into separated objects (“telegraphic speech”).

After that goes exclusively human stage of the cognitive development that causes the subsequent level, on which the objects are the sets of its constituent parts. The child achieves qualitatively new understanding of the world, the “speech explosion” begins. The cognitive development of the anthropoids comes to an end

Contents

on the previous, third level (the level of the separated objects), that limits their understanding of the world as well as their speech potential (“telegraphic speech of the speaking anthropoids”).

E. N. Panov Tool using and communication of chimpanzee in nature.......... In researches of a problem of beginnings and evolution of human’s verbal behavior the great attention is given to relation of language and tool using of early hominids. The tool using of chimpanzee is a matter of the special interest for the understanding of evolution of behavior in the higher primates branch, leading to human. Expediency of this activity points to the ability of chimpanzee for rational planning of long operation sequences. This quality of mind appears to be the most important precondition for formation of language behavior.

The article is viewing about 40 variants of goal-directed use of different tools by chimpanzee. The special attention is concentrated on the traditions of using tools in local populations, as well as on the mechanisms of experience transfers from adults to youngs. The structure of chimpanzee’s communication in nature and in the conditions which are close to natural is also discussed, as well as its role in social organization of chimpanzee bands in nature.

Steven Pinker, Ray Jackendoff The Components of Language:

What’s Specific to Language, and What’s Specific to Humans?...... We examine the question of which aspects of language are uniquely human and uniquely linguistic. We find that many aspects of grammar are not recursive, such as phonology, morphology, case, agreement, and many properties of words.

Experiments suggest that speech perception cannot be reduced to primate audition, that word learning cannot be reduced to fact learning, and that at least one gene involved in speech and language was evolutionarily selected in the human lineage but is not specific to recursion. Much of the narrow faculty is overlaid on previously existing capacities such as the capacity for combinatoriality, which in some cases but not others gives rise to recursion. This makes it difficult to peel off just those aspects of language that are unique to human and unique to language.

Zh. I. Reznikova Analytical review of temporal methodological approach to the study of animal language behaviour.................. The main approaches for studying animal language behaviour are compared:

(1) direct decoding of signals, (2) the use of intermediary languages; (3) the use of ideas and methods of the information theory. Deciphering animals’ signals reveals a complex picture of natural communication in its evolutionary perspective but only fragmentary because of many methodological barriers, among which low repeatability of standard living situations seems to be a bottleneck. Languagetraining experiments are of great help for discovering potentials of animal language behaviour but leaves characteristics of their natural communications unclear. The use of the methods of information theory is based on measuring the time duration which animals spend on transmitting messages of definite information content.

This approach, although does not reveal the nature of animals’ signals, provides a new dimension for studying important characteristics of natural communication systems such as evaluation of the rate of information transmission, animals’ ability for transferring meaningful messages, and potential flexibility of communication E. A. Sergienko Cognitive development of preverbal children................ The review was argued continuity in the cognitive development of infants, which proceeded to the verbal explosion. The different acquisitions in all domains of early cognitive development accumulated for the transition from preverbal to verbal level gradually. The author offered that for the transition to the verbal level it was necessary the development of the cognitive domains such as deferred imitation, self cognition, categorization, preverbal communication. The continuity of cognitive development was followed from evolution to ontogenesis of human.

The distinction the animal cognitive model from human cognitive model consisted in the out of situations and the development of metacognitions. The appearance of the verbal shift can be described as the regular transition of the dynamic system to a new level organization by the reinforcement of the different components of cognitive development.

V. S. Friedmann New approaches in analysis of signal behaviour and communicatio in verterbrates (the reasons of sign concept of communication)...... We investigated features of vertebrates signalization systems evolution. There are two groups of such features for different levels of communicative system progress — motivational signals and referential signals. Demonstrations for motivational signals (releasers) play a role of motivation level and following animal behavior indicators. Demonstrations for referential signals have an external referent and reflect alternative categories of problem situations, which are generated in interaction. These categories are «names» of different situations and programs Motivational signals force something to react as it necessary for next process stage. Referential signals let something to choose its reaction freely. They are arbitrary signs in its structure and function.

We described evolution preferences of referential signals in different phylogenetic branchs and different communicational contexts. Owing to these

Contents

preferences releaser communicative systems of ancient species convert into referential communicative systems using homological demonstrations in the same T. V. Chernigovskaya What Makes us Human: Why Recursive Rules Sine Qua Non?

The paper’ topic is a problem of language and cognitive specificity in humans in comparison to other species in association with a widely discussed paper Hauser, M., Chomsky, N. & Fitch, W. T. The Language Faculty: What is it, who has it, and how did it evolve? 2002. The main hypotheses of human evolution and the emergence of language are observed as well research of genetic basis of higher functions. Cognitive abilities of other animals, their communication signals and the main views on basic principles of brain organization underlying language and mind are considered.

От составителей A Note on This Edition The collection includes the extended texts of the presentations given by the participants of the Forum “Communication of Humans and Animals: A View of Linguists and Biologists”, which took place in Moscow in September 2007, as well as the essays of several invited authors.

The main objective of the Forum was to give common ground for a spontaneous dialogue of scientists and scholars representing various fields of research — linguists, biologists, psychologists, geneticists, etc., so that they could discuss the most promising approaches to the study of communication mechanisms in humans and animals. This explains the cross-disciplinary and generalizing character of most of the essays in the collection.

Several papers in this volume discuss both the already approved and the newlyobtained results of experiments concerning the teaching of anthropoid mediatorlanguages. Other authors undertake the analysis of the “language of speaking anthropoids” comparing it with human language as well as with highly developed communication systems of some other animals (bees, green marmosets, ants, etc).

The range of the themes represented in the volume includes, but is not limited to, tool-involving — instrumental — activity and communication of chimpanzees in nature, the analysis of the degree of similarity of intellectual potential in chimpanzees and humans, the description of the general properties of processing and information transfer in human and animal communities.

The adjoining range of discussed themes include cognitive models and mechanisms of language and cognition, the influence of various factors on the first language acquisition in children, first language acquisition by children, the discovery of unique human constituents of such mechanisms (recursive procedures, multilevel hierarchical cognitive structures, specifics of higher functions, the universal character of human language, etc.

Finally, another important sphere of problems is discussed — the evolution of signal and zoosemiotic systems and the ability of these systems to transform into proper human language, the criteria of language structure.

It is clear, that such cross-disciplinary discussions bear fruit only if the participants, who use the languages of their own domain, learn to understand each other. The problem of cross-disciplinary understanding advances an urgent task — that of reaching the agreement about terminology and — in perspective — developing the common systems of terms and definitions. It is only logical that many essays in this collection contain passages aiming at the unification of terminology.

The extensive experimental material that has been accumulated needs serious theorizing and the construction of general cognitive models. The coming years will provide, as we expect, the apparent progress of such research. Such forums, if arranged on a regular basis, as it has been suggested, may turn to be very productive.

Предлагаемый вниманию читателя сборник содержит расширенные тексты докладов участников Круглого стола «Коммуникация человека и животных: Взгляд лингвиста и биолога», состоявшегося в Москве в сентябре 2007 года, а также статьи некоторых приглашенных авторов.

Главной целью КС было соединить в живом диалоге специалистов разных наук:

лингвистов, биологов, психологов, генетиков и др. для обсуждения наиболее перспективных подходов к изучению механизмов коммуникации у животных и человека. Поэтому большинство статей сборника носит междисциплинарный и обобщающий характер.

Ряд статей посвящен обсуждению известных и новых результатов по обучению антропоидов «языкам-посредникам» и сопоставительному анализу «языка “говорящих” антропоидов» как с языком человека, так и с развитыми коммуникативными системами животных (пчел, зеленых мартышек, муравьев и др.).

К этому кругу тем относится обсуждение орудийной деятельности и коммуникации шимпанзе в естественных условиях, анализ «степени близости» интеллектуальных возможностей шимпанзе и человека, описание общих свойств обработки и передачи информации в сообществах людей и животных и пр.

Смежный круг обсуждаемых в сборнике тем включает: когнитивные модели и механизмы функционирования языка и мышления человека, влияние различных факторов на усвоение ребенком родного языка, выявление уникальных, присущих только человеку составляющих этих механизмов (рекурсивные процедуры, многоуровневые иерархические структуры знаний, специфика высших психических функций, универсальный характер человеческого языка как коммуникативной системы и пр.). Наконец, еще одна важная тема эволюция сигнальных и зоосемиотических систем животных, возможности преобразования их в «настоящий» человеческий язык, обсуждение критериев, характеризующих такой язык.

Понятно, что подобные междисциплинарные обсуждения могут быть плодотворны лишь при условии, что их участники, привыкшие обсуждать научные проблемы на языке своей науки, научатся понимать друг друга. Проблема междисциплинарного понимания выдвигает на первый план задачу «договориться о терминах», а в перспективе создать единую систему терминов и понятий.

Многие статьи сборника содержат разделы, нацеленные на унификацию терминологии.

Накопленный к настоящему времени огромный экспериментальный материал, требует общетеоретических осмыслений и построения общих когнитивных моделей. Мы ожидаем в ближайшие годы решающих продвижений в этом направлении и надеемся, что обсуждения в формате Круглого стола, которые предполагается сделать регулярными, будут плодотворными и в этом плане.

Предлагается единообразный подход к определению некоторых основных понятий психолингвистики, таких как «концепт», «ментальная репрезентация», «значение», «коммуникация» и др.

1. Исходные положения. В 5060-е годы прошлого века, в эпоху «бури и натиска», проходившую под знаком применения математических методов в гуманитарных науках (в лингвистике, стиховедении, психологии и др.), был широко распространен следующий тезис: «Каждая область знаний является наукой в той мере, в какой она использует математику». Позднее, когда ожидаемых плодов применение математических методов не принесло, было осознано, что прежде всего необходимо иметь адекватные содержательные модели изучаемых явлений. Только в этом случае применение формальных методов будет результативным.

Но для построения адекватных моделей необходимо выработать адекватную предмету исследования систему понятий и терминов. Поэтому сегодня взамен прежнего тезиса можно было бы предложить такой тезис: «Всякая область знаний является наукой в той мере, в какой она пользуется собственным языком». Под языком здесь понимается единая и общепринятая система понятий и терминов.

Если обратить этот тезис к психолингвистике, то можно констатировать, что она является наукой в небольшой мере, поскольку собственного языка, подобного языку математики или химии, она не имеет.

Наша цель дать самую предварительную версию некоторых основных понятий когнитивной лингвистики: «концепт», «концептуальная система», «ментальная репрезентация», «концептуальное мышление», «языковой знак», «языковое значение», «референт», «коммуникация», «языковое мышление»

и др.

Одна из главных трудностей на пути построения базовых понятий любого специального языка это осознание необходимости отказаться от употребления в качестве терминов слов естественного языка в их обыденных, не уточненных значениях. Часто эти значения кажутся совершенно понятными, не требующими никакого дополнительного истолкования. Однако простой анализ показывает, что, интуитивно хорошо понимая их смысл, носитель языка (и даже лингвист-лексикограф), как правило, не способен ясно и точно определить этот смысл.

Рассмотрим в качестве примера такое определение: «коммуникация это передача информации от говорящего (источника) к слушающему (приемнику) посредством некоторого набора символов или знаков». Казалось бы, вполне ясное определение. Но зададимся вопросом: о какой информации идет речь?

Если это термин теории информации Шеннона Колмогорова, то здесь все ясно: речь идет о передаче последовательности битов (нулей и единиц). Ну а если речь идет о коммуникации посредством естественного языка? Что в таком случае называется информацией? Смысл или значение фразы, сказанной говорящим и воспринятой слушателем? Но что такое смысл или что такое языковое значение до сих пор неясно. В лингвистике нет точных и общепринятых определений. Одно из самых известных определений «смысл фразы это инвариант ее синонимических преобразований» в данном случае мало что может разъяснить. Итак, кроме туманного пояснения, что информация это некоторое содержание, мы более ничего добавить не можем.

Не меньше проблем и со словом передается. Ведь, в отличие от шенноновской информации, которая действительно передается, здесь р е а л ь н о п е р е д а е т с я (и воспринимается) только з в у к о в о й о б р а з ф р а з ы, а остальная Из сказанного понятно, что строгое определение акта коммуникации предполагает такую же ясность, какая имеет место при передаче шенноновской информации. Ниже мы предлагаем вариант такого определения (конечно, единицы информации будут в нем гораздо сложнее битов).

Другой пример. В когнитивной психологии одним из важных показателей социального развития ребенка его представлений о мнениях других людей (Theory of mind) служит появление у него способности к обману. В психологической литературе обыденное слово обман используется в качестве термина, и как правило, без каких-либо уточнений и разъяснений его значения. Между тем такие разъяснения необходимы, поскольку это значение весьма неопределенно. В самом деле: обман может быть вольным и невольным. Является ли последний случай обманом? Если в разговоре двух приятельниц одна неискренне говорит другой У тебя очаровательное платье!, будет ли это обманом в общепринятом смысле? А случаи хитрости, подхалимажа, притворства?

К обману способны не только люди, но и высшие животные, например, шимпанзе. Вот хрестоматийный пример обмана из [Гудолл 1992: 588] (с участием доминантного самца Голиафа и подчиненного самца Дэвида Седобородого):

Однажды, когда Голиаф сидел и ел мясо, его начал усердно обыскивать Дэвид Седобородый; через несколько минут, продолжая одной рукой обыскивание, вторую руку он осторожно стал приближать к упавшему кусочку мяса. Завладев добычей, Дэвид тотчас же прекратил груминг и ушел, чтобы съесть мясо.

А вот другой пример (с участием молодого самца по имени Фиган):

Фиган заметил всеми забытый банан, висевший прямо над головой высокопоставленного самца Голиафа, который сидел под деревом и мирно занимался обыскиванием. Поглядев на Голиафа, Фиган отошел в сторону и следующие полчаса провел в таком месте, откуда банана ему не было видно он понимал, что Голиаф мог проследить за его взглядом. А. К.. Как только Голиаф ушел, Фиган спокойно вернулся и завладел добычей [Там же: 591].

Следует ли трактовать действия Фигана как обманные? Как мы видим, необходимо строгое определение т е р м и н а обман, чтобы иметь критерий для разделения обманных и не обманных действий. Вариант такого определения см., напр., в [Кошелев 2008а].

Уточним стоящую перед нами задачу. Поскольку «конечной целью описания языка в рамках когнитивной лингвистики является установление с о о т в е т с т в и й м е ж д у я з ы к о м и к о г н и т и в н ы м п р е д с т а в л е н и е м»

[Кибрик 2003: 51; разрядка автора]), необходимо будет, с одной стороны, определить содержание и структуру когнитивных представлений (концептов и их конфигураций), а с другой стороны, объяснить, как языковые знаки посредством своих значений обеспечивают эксплицитное описание этих когнитивных представлений.

Особое внимание будет уделено человеческим к о н ц е п т а м когнитивным единицам, задающим б а з о в у ю к а т е г о р и з а ц и ю воспринимаемого мира: систему категорий ментальных объектов (предметов, живых существ, мест и пр.), благодаря которой перцептивные ощущения человека «беспорядочная смесь расплывающихся образов и сливающихся в монотонный гул звуков» (так писал о восприятии ребенка американский психолог рубежа ХХ века У. Джеймс) превращается в совокупность конкретных объектов, составляющих окружающий его мир. Этот мир ментальных предметов мы далее будем называть ментальной репрезентацией, или жизненным миром человека.

Стремясь к максимальной ясности изложения, мы постараемся избегать общих определений и все необходимые понятия будем вводить на конкретных примерах.

2. Концепт. В когнитивной лингвистике концептом обычно называют единицу структурированного знания. Однако более конкретного общепринятого определения концепта пока нет1. В рамках традиции, связанной с именами В [Демьянков 2007: 27] тонко подмечено различие терминов концепт и значение (понятие), отвечающее традиции их использования: «О понятиях люди договариваются, конструируя их для того, чтобы „иметь общий язык“ при обсуждении проблем. Концепты же существуют сами по себе, их люди реконструируют с той или иной степенью (не) уверенности» (выделено автором). См. также анализ термина концепт в других статьях Э. Рош, Б. Берлина, П. Экмана, Дж. Лакоффа и др., принято считать, что концепты задают первичные, или базовые категории мира. Так, Дж. Лакофф считает, что в основе «концептов базового уровня», задающих родовые категории (“стул”, “собака”, “забор”) лежит целостный образ, или гештальт (подробнее см. в п. 4).

Согласно другой традиции, в основе базовых концептов человека (ребенка) лежит двухкомпонентная структура «формафункция». Так, обсуждая «различия процессов категоризации у младенцев и взрослых», Е. А. Сергиенко подчеркивает, что они «обусловлены не особенностями принципов младенческой категоризации, эти принципы общие: формафункция [Mervis, 1987;

Rakison 2000]» [Сергиенко 2006: 228]). Ср, также:

Младенцы 34 мес.... демонстрируют способность к категоризации на базовом уровне для многих типов зрительных объектов: человеческие лица, кошки, собаки, лошади, птицы, геометрические фигуры. Механизмом такой ранней категоризации становится прототип. Фундаментальные характеристики, лежащие в основе прототипа и их отношений (форма, функции, фигуративные компоненты, движение), широко дискутируются в настоящее время и остаются еще неясными [Сергиенко 2008: см. наст. изд].

В предлагаемом нами определении базового концепта учтены обе упомянутые традиции. Во-первых, главную функцию концепта (как единицы структурированного знания) мы видим в задании самостоятельной базовой категории класса сходных элементов жизненного мира человека: конкретных предметов, мест, веществ, или класса отношений, связывающих эти предметы (Х далеко / близко к Y-у, Х опирается на Y и под.). Во-вторых, базовый концепт мы определяем как двухкомпонентную структуру, содержащую как образную, так и функциональную составляющую. Итак, Концептом мы будем называть пару когнитивных единиц (1) Концепт = прототипический Образ антропоцентрическая Характеристика, связанных отношением интерпретации (), указывающим, что Образ является носителем Характеристики. Тем самым базовый концепт задает класс единиц жизненного мира человека (осмысленных картинок), сходных по двум параметрам: Образу (картинке) и Характеристике (ее осмыслению).

Прототипичечский Образ (гештальт) задает «объективную» составляющую элементов категории, доступную перцептивной идентификации: форму, плотность, структуру и под. Антропоцентрическая Характеристика, или человеческая интерпретация, приписываемая Образу, фиксирует «субъективную» соданного сборника, в частности, в [Кубрякова 2007], см. также [Степанов 2007], [Попова, Стернин 2002].

ставляющую элементов категории свойства, значимые для человека и его нужд. Она указывает возможные (желательные и нежелательные) виды взаимодействия с этим Образом, его полезность, эмоциональную оценку, и под.

Тем самым Образ становится элементом человеческой категоризации мира1.

Как свидетельствуют многочисленные исследования восприятия младенцев, Образ (гештальт) хронологически первичен. Его антропоцентрическая Характеристика вырастает из аффективной характеристики. Л. С. Выготский отмечал: «... от каждого предмета исходит как бы аффект, притягательный или отталкивающий, побуждающая мотивация к ребенку... Как образно говорил Левин, лестница манит ребенка, чтобы он по ней пошел; дверь чтобы он закрыл ее или открыл; колокольчик чтобы он в него позвонил... Словом, каждая вещь имеет аффективную валентность для ребенка... провоцирует его деятельность, т. е. направляет его» [Выготский 2005: 134135].

Итак, элементы категории (= единицы жизненного мира), задаваемые концептом, обладают двумя качествами: прототипический Образ отражает их воспринимаемые свойства, т. е. свойства внешнего мира, внеположного человеку, а антропоцентрическая Характеристика свойства, относящиеся к внутреннему миру человека. Они придают осмысленность образной составляющей указывают ее место в человеческом мире.

замечание. Определение (1) концепта является естественным развитием структуры «форма функция». От понятия функция ( ‘основной вид деятельности’) необходимо отказаться. Во-первых, оно весьма сложное, достаточно абстрактное и чисто языковое, поэтому не пригодно для объяснения простых концептов, возникающих у младенцев (не знающих, ни что такое артефакт, ни какие действия объектов являются основными). Во-вторых, оно слишком узко и не включает, к примеру, такое значимое для человека свойство объекта, как опасность / безопасность. В-третьих, оно неприложимо к природным объектам и живым существам (камень, озеро, ворона).

Для иллюстрации категориальной функции базовых концептов рассмотрим воспринимаемую человеком картинку «ворона на заборе». Определим сначала базовые концепты, участвующие в распознавании воспринимаемого изображения (визуального ощущения) и превращении его в осмысленную картинку (везде далее концепты и концептуальные отношения между ними заключаются в двойные кавычки).

В сущности, нам не столь уж важно, какой термин выбрать: гештальты, прототипы Э. Рош, гибсоновские инварианты оптического потока [Гибсон 1988] или найсеровские предвосхищающие схемы [Найсер 1981]. Главное, чтобы он называл инвариант (= общую часть) перцептивно схожих признаков воспринимаемого явления.

(2) Концепт “ворона” = прототипический Образ: «типичный внешний вид вороны (неподвижной, летящей, идущей по земле и т. д.)» антропоцентрическая Характеристика: ‘живое существо, способное самопроизвольно перемещаться по воздуху (птица), не опасное; живет вблизи человека, его трудно поймать’1;

(3) концепт “забор” = прототипический Образ «типичный вид забора из штакетника» его антропоцентрическая Характеристика: ‘сооруженное человеком препятствие для людей и крупных животных, желающих пройти на огражденную территорию; сквозь него видна внутренняя территория, через него легко перелезть, но его нельзя обойти (чтобы попасть внутрь)’.

(4) Концептуальное отношение птица “Х” СИДЕТЬ НА предмет “Y” = прототипический Образ: «птица Х находится над предметом Y и контактирует своей нижней частью с его верхней частью, находясь в сниженном положении («присев»)» антропоцентрическая Характеристика: ‘предмет Y удерживает птицу Х от падения вниз, причем Х находится в довольно устойчивой позе’.

Отношение (4) фиксирует специфику положения сидящей птицы, подробнее об этом см. сноску в п. 5.

3. Концептуальная система и концептуальный мир. Множество таких концептуальных единиц (концептов и отношений), а также их обобщений, сохраняющих двухкомпонентную структуру (1), мы будем называть концептуальной системой человека. Это набор базовых категорий, на основе которых формируется жизненный мир человека предметная картина окружающей его действительности.

Так, именно благодаря концептам (2)(4) человек видит в первичном изображении (перцептивном впечатлении) «ворона на заборе», лишенном образов и смыслов («беспорядочной смеси расплывающихся образов» по У. Джеймсу), структурированную и содержательную картинку. Это изображение, во-первых, дифференцируется на конкретные мысленные образы «забор» и «ворона», Мы описываем антропоцентрические характеристики на естественном языке, но сами они суть невербальные когнитивные единицы. Так, у младенцев подобные интерпретации появляются очень рано, до начала усвоения языка. К примеру, в 78 месяцев они способны различать пространственные образы, их предметность, постоянство размеров; «у младенцев складывается самое общее представление о живых существах, их отличии от движущихся механизмов, а в 9 месяцев они начинают отличать птиц от самолетов» [Крайг, Бокум 2007: 242, 255; см. также Сергиенко 2006: 228, 287]. В это время младенцы уже понимают роль опоры для предмета и неизбежность падения предмета, лишившегося опоры (см., напр., [Би 2004: 243]). Возможно, когнитивные единицы, подобные концептам, присущи и животным: птица не садится на слишком тонкие ветки, но садится на провода; кошка обходит лужу и т. д.

между которыми устанавливается образное отношение образ «ворона» контактирует с образом «забор», а во-вторых, возникающие мысленные образы и отношение получают осмысление становятся понятными для человека.

Образу «забор» он приписал конкретную характеристику ‘препятствие для людей...’, образу «ворона» характеристику ‘живое существо, способное летать...’, а образному отношению характеристику ‘забор удерживает ворону от падения вниз... ’.

Заметим, что, если опознание образа по Образу-прототипу не требует привлечения контекста, то для приписывания распознанному образу конкретной характеристики (по общей Характеристике) контекст необходим. Если, к примеру, человек висит на турнике, лишь касаясь ногами земли, его образный контакт с землей будет соответствовать концептуальному отношению “опираться на”, а характеристика нет, поэтому в данном случае будет выбрано концептуальное отношение “касаться”.

В результате многократного опознания конкретных образов (по Образупрототипу) и их интерпретации (по Характеристике), в памяти человека накапливаются классы реальных образов (фрагментов жизненного мира), связанных со своими концептами:

(2’) концепт “забор” {осмысленные картинки реальных заборов}, (3’) концепт “ворона” {осмысленные картинки реальных ворон}, (4’) концепт “птица сидеть на” {осмысленные картинки сидящих птиц}.

Итак, жизненную ситуацию (= осмысленную картинку) «ворона на заборе»

формирует (или «выявляет») следующая концептуальная ситуация:

(А) “ворона” “СИДЕТЬ НА” “забор”.

Здесь угловыми скобками и заглавными буквами обозначено концептуальное отношение. Иначе говоря, концептуальная ситуация это посредник между человеком и его внешними стимулами (перцептивными впечатлениями), «очки», которые позволяют близорукому человеку ясно и четко видеть окружающий мир. Итак, воспринимаемая нами жизненная ситуация «ворона на заборе» это на самом деле пара: концептуальная ситуация (А) жизненная ситуация «ворона на заборе».

Совокупность концептуальных ситуаций, формирующих («выявляющих») текущий жизненный мир человека, мы будем называть его концептуальным миром. Последний строится из элементов концептуальной системы набора базовых категорий (когнитивных объектов и отношений). Следовательно, и жизненный мир это пара: концептуальный мир жизненный мир.

4. анализ определения базового концепта у дж. лакоффа. Дадим более подробное обоснование приведенного выше определения (1) концепта.

Рассмотрим применимость (1) к описанию естественных категорий. При этом мы будем опираться на подход Дж. Лакоффа, который считает, что естественную категоризацию по родам задают концепты, в основе которых лежит «целостный образ (гештальт)».

Со времени Аристотеля до поздних работ Витгенштейна категории рассматривались как ясные... сущности... Принималось, что вещи относятся к одной и той же категории, если и только если они имеют некоторые общие признаки...

И признаки, которые были у них общими, рассматривались как определяющие эту категорию ‹...› В поразительно короткое время все изменилось ‹...› появился новый подход к категориям, который Элеонора Рош назвала теорией прототипов и категорий базового уровня [Лакофф 2004: 21, 10; курсив автора].

Для пояснения сути нового подхода рассмотрим, как в нем определяются «концепты базового уровня», задающие категоризацию мира по родам: “яблоко”, “роза”, “собака”, “стул” и др. Занимая промежуточное положение между более общими, суперродовыми концептами: “фрукты”, “цветы”, “животные” и более частными субродовыми (видами, сортами): “антоновка”, “чайная роза”, “лайка”, они, по мысли Дж. Лакоффа, являются тем не менее первичными, исходно понятными категориями, поскольку опираются на опытные аспекты человеческой психологии: гештальтное восприятие, ментальную образность, двигательную активность... уровень рода (который Берлин называл «народно-родовым уровнем») является, по всей видимости, психологически базовым ‹...› Вещи на этом уровне воспринимаются целостно, как единый гештальт, тогда как для идентификации на более низком уровне должны быть выбраны специфические признаки... отличающие, например, один вид дуба от другого ‹...› вышестоящие категории не характеризуются образами или моторными действиями. ‹...› общий внешний вид является главным определителем базового уровня [Там же: 55, 56, 58, 78, 79]».

Итак, по мнению Лакоффа, «главным определителем» базового (родового) концепта является его целостный образ (гештальт). К примеру, образы собаки и кошки целостны и различны. У обобщающего их концепта “четвероногое животное” единого образа нет, а видовые концепты — породы собак: “лайка”, “фокстерьер”, “борзая” — различаются лишь «специфическими признаками».

Такое объяснение не выглядит полным. Во-первых, каждый видовой концепт — и “лайка”, и “фокстерьер”, и “борзая” — несомненно обладает не только специфическими признаками, но и собственным целостным образом, отличным от других образов. Поэтому неясно, почему эти категории являются видовыми, а не родовыми. Во-вторых, некоторые суперродовые концепты (например, семейства) имеют единый образ, охватывающий все входящие в семейство родовые концепты. Такой единый образ, к примеру, присущ всем классам семейства “кошачьих”, его родам (“кошка”, “рысь”, “тигр”), и видам каждого рода (“сиамская кошка”, “персидская кошка” и пр.). В свете сказанного неясно также, в чем же в таком случае состоит столь явное различие между родами “кошка”, “рысь”, “тигр”? Ведь различие образов этих «базовых» концептов невелико и гораздо меньше бросается в глаза, чем различие внутривидовых образов тех же кошек: сиамской и персидской. Может быть, все дело в размерах (тигр гораздо больше рыси, а рысь больше кошки)? Но у собак наблюдается аналогичное различие — дог гораздо больше таксы, однако это не меняет его родовой принадлежности: и дог, и такса принадлежат к одному родовому концепту “собака”.

На наш взгляд, главное различие между концептами “кошка”, “рысь” и “тигр” обусловлено чисто антропоцентрической характеристикой — тем м е с т о м в ч е л о в е ч е с к о м м и р е, которое занимают представители этих концептов. Все они хищники, но если кошка охотится на мышей и для человека не опасна, то рысь уже представляет серьезную опасность (может напасть на человека) и вызывает страх. Тигр еще более опасен и может вызвать панический ужас (тем самым и поведение человека в отношении этих хищников весьма различно). Как мы видим, в данном случае увеличение размера животного меняет характер его взаимоотношений с человеком и его роль для человека.

Для собак этого не происходит: их место в человеческом мире почти не зависит от их размера: и дог, и такса «функционально» однотипны. В частности, они не опасны для человека. Совершенно другое дело волк. Его образ весьма близок к образу родового концепта “собака”, однако концепт “волк” это не вид (порода собаки), а самостоятельный род, поскольку его место в мире человека качественно иное, отличное от места собаки.

Этот же антропоцентрический дифференцирующий принцип сохраняется и для других типов концептов, как суперродовых, так и субродовых. Меняется лишь масштаб антропоцентрической зоны, задаваемый концептом. Породы собак “лайка”, “фокстерьер”, “борзая” и др. суть более частные вариации общей функции родового концепта “собака”, т. е. занимают свои особые места в рамках общей роли собак. То же можно сказать и об австралийской собаке динго — она хоть и дикая, но на человека не нападает и считается «подвидом собаки». Классы “четвероногое животное”, “пресмыкающиеся”, “птицы”, “рыбы” отражают более крупный (чем родовые концепты) масштаб антропоцентрической классификации животного мира.

Итак, мы видим, что задаваемая концептом категория, будь то семейство, род или вид, возникает как единство двух независимых составляющих различной природы. Первая, структурная составляющая, манифестирующая внешний мир это предмет (пространственно локализованная субстанция), обладающий целостным образом и занимающий определенную позицию в иерархии предметов. Вторая, антропоцентрическая составляющая это характеристика места (роли) предмета (элемента внешнего мира) в человеческом мире, включающая виды человеческого взаимодействия с этим предметом. В итоге, для предметных концептов получаем несколько расширенную модификацию определения (1):

(1’) предметный концепт = Образ: «предметный образ (гештальт) + его положение в иерархии предметов» Характеристика: ‘возможности и опасности при взаимодействии с ним + место в человеческом мире’.

Здесь стрелка по-прежнему обозначает отношение интерпретации: элементу одной системы (мира) приписывается элемент совершенно иной системы (человеческих интенций).

Проиллюстрируем определение (1’) примерами. Суперродовой концепт “фрукты” имеет обобщенный Образ ( округлая форма определенного размера), имеющий свою «ячейку» в структуре плодов (ягод, орехов, овощей) и единую Характеристику: фрукты служат отдельным видом пищи, занимающим свое, особое место (условно говоря, относится к десерту); их едят, главным образом, сырыми, помещая в рот непосредственно руками (в отличие от овощей). Родовые концепты “яблоко” и “груша” являются фруктами (положение в иерархии), имеют специфические предметные образы и занимают свои частные места во фруктовом десерте. Виды (сорта) яблок (“антоновка”, “белый налив”) дифференцируют область «яблочного» вкуса на еще более частные, но значимые для человека вкусовые качества.

Это рассуждение сохраняет силу и в отношении артефактных концептов.

Родовые концепты “табурет”, “стул” и “кресло” являются единицами суперконцепта “мебель” (положение в иерархии). Они имеют общую Характеристику:

‘позволяют сидеть одному человеку’. Дифференциация этих концептов вызвана важными различиями в позе сидящего человека: собранная, не расслабленная, без опоры для спины и локтей (табурет), полурасслабленная, с опорой только для спины или частично для спины (низкая спинка) и локтей (стул) и вполне расслабленная, позволяющая даже спать, сидя или полулежа с полным набором опор для спины, локтей и головы (кресло). Эти различия обусловливают дифференциацию их применения: табурет используется для недолгого сидения (в привокзальных кафе, в барах и пр.), стул для более длительного сидения, требующего внимания (за письменным столом, в кинотеатре и пр.), а кресло для отдыха, сидения в расслабленной позе (в экскурсионных автобусах, самолетах, гостиных, в кабинетах дантистов и пр.), см. также сноску в п. 7. Тем самым каждый концепт занимает свое локальное место в человеческой деятельности, связанной с сидячим положением. Сказанное верно и для других концептов: “цветы”, “озеро”, “море” и пр., см. [Кошелев 2006: 529, 545 и сл.].

Приведем примеры базовых концептов, иллюстрирующих общее определение (1’):

(5) “стул” = Образ: «типичный внешний вид + элемент мебели»

Характеристика: ‘на нем можно сидеть, опираясь спиной в полурасслабленной позе; обычно используется при длительном сидении, требующем сосредоточенности’, (6) “банан” = Образ: «типичный внешний вид + висит на дереве»

Характеристика: ‘ плод, его можно есть, держа в руке; легкая, не основная еда, десерт’.

5. языковое значение: природа и структура. Предположим, человек воспринял картинку «ворона на заборе» и описал фразой На заборе сидит ворона.

Следуя лингвистической теории И. А. Мельчука, смысл этой фразы можно записать так:

(Б) ‘ворона’ ‘СИДЕТЬ НА’ ‘забор’.

Здесь и далее слова и выражения в семантических кавычках обозначают некоторое содержание. В данном случае это значения (или смыслы, в терминологии Мельчука) соответствующих слов. Причем ‘ворона’ и ‘забор’ это семантические имена, т. е. «смыслы, не имеющие аргументов», а ‘СИДЕТЬ НА’ это предикат «смысл, имеющий аргументы (другие смыслы, которые он „связывает”)... стрелки указывают... предикатно-аргументные отношения»

[Мельчук 1999: 52].

Естественно полагать, что назначение языка заключается в эксплицитном описании ментальной репрезентации мира, а это значит в описании концептуального и жизненного миров человека. В таком случае функция языковой фразы заключается в эксплицитном описании концептуальных и жизненных ситуаций в таком описании, которое позволяет носителю языка, воспринявшему данную фразу, реконструировать описываемую (или изоморфную ей) пару ситуаций. Так, по фразе На заборе сидит ворона и ее Смыслу (Б) должна реконструироваться ситуация (В) жизненная ситуация «ворона на заборе» концептуальная ситуация (А), или ситуация, ей изоморфная.

Зададимся вопросом: каковы должны быть значения ‘ворона’, ‘забор’ и ‘СИДЕТЬ НА’ слов ворона, забор и предиката сидеть на, чтобы эта фраза действительно обеспечивала эксплицитное описание ситуации (В)? Самый простой ответ таков: слова ворона, забор и сидеть на непосредственно именуют концепты “ворона”, “забор” и “сидеть на”, которые тем самым отождествляютА. Д. Кошелев ся () со значениями. Можно предполагать, что у ребенка при усвоении им значений новых слов именно это и происходит. Допустим, сначала он видит только заборы из штакетника. В таком случае, для слова забор схема его знака имеет вид:

(7) имя забор значение ‘забор’ концепт “забор из штакетника” референты {картинки реальных заборов из штакетника}.

Реальные картинки (2’), связанные с концептом “забор из штакетника”, становятся референтами слова забор.

Затем ребенок расширяет свои знания о заборах (‘ вертикальных плоских препятствиях...’). Он видит заборы из бетонных щитов, кирпича, гофрированного железа и пр. Правда, эти заборы частично различаются, причем не только своими Образами, но и Характеристиками: сквозь забор из штакетника видна внутренняя территория, через него легко перелезть, а забор из бетонных блоков полностью скрывает внутреннюю территорию, через него перелезть гораздо труднее. Тем не менее, они легко объединяются в обобщенный концепт “забор” (его Образ обобщает Образы конкретных заборов, а Характеристика их более конкретные Характеристики). Образованию этого обобщенного концепта способствует и то, что, как видит ребенок, все эти конкретные “заборы” называются одним и тем же именем. Этот обобщенный концепт и становится теперь значением слова забор.

Итак, в процессе развития ребенка его поименованные базовые концепты Получаем следующее определение:

(8) Значение ‘забор’ ( обобщенный концепт “забор”) = обобщенный Образ:

«внешний вид плоский, вертикально стоящий, протяженный предмет, высотой примерно в рост человека» обобщенная Характеристика: ‘сооружен человеком как препятствие для людей и животных, желающих пройти на огражденную территорию; через него можно перелезть, но его нельзя обойти’.

Это значение задает набор разных “заборов”:

(8’) Значение ‘забор’ {“бетонный забор”, “из досок”, “из штакетника”,...} Аналогично и со значением слова (имени) ворона. К примеру, образы белой или больной вороны схожи с обобщенным Образом концепта “ворона”, но и отличаются от него.

Наконец, значение предиката ‘СИДЕТЬ НА’ также обобщает уже рассмотренное отношение “СИДЕТЬ НА” для птицы и включает по крайней мере еще два: “СИДЕТЬ НА” для животного и человека1. Образная составляющая всех трех концептуальных отношений фиксирует образ живого существа Х, а) контактирующего сверху с предметом Y и б) «присевшего», т. е. принявшего промежуточное (сниженное) поположение между положением стоя и лежа, а Характеристика что а) контактируя с предметом Y, ‘Х опирается на него’, и б) принятая (сниженная) поза обеспечивает Х-у ‘определенную устойчивость и одновременно подвижность’. В итоге получаем, что и значение предиката (языкового отношения) это обобщенное концептуальное отношение, задающее набор конкретных концептуальных отношений:

(8’’) Значение предиката ‘СИДЕТЬ НА’ {“ПТИЦА СИДИТ НА”, “ЖИВОТНОЕ СИДИТ НА ”, “ЧЕЛОВЕК...”,...}.

Конечно, в данном случае речь идет только об основном значении предиката ‘СИДЕТЬ НА’. К нему не относятся переносные значения выражений сидеть на солнце (загорать), сидеть на цепи, сидеть на шее у родителей и др.

Итак, в процессе развития ребенка его поименованные базовые концепты обобщаются и з н а ч е н и я м и с л о в с т а н о в я т с я о б о б щ е н н ы е к о н ц е п т ы, т. е. концепты типа: «обобщенный прототипический Образ обобщенная антропоцентрическая Характеристика», см. также сноску в п. 7.

Определим теперь схему языкового знака. Она имеет вид:

(9) слово забор значение ‘забор’ обобщенный концепт “забор” концепты {“забор 1”, “забор 2”,...} референты {картинки реальных заборов}.

Обобщающая роль значения здесь очевидна: ‘забор’ охватывает класс конкретных концептов.

6. Изоморфные концептуальные ситуации. Вернемся к фразе На заборе сидит ворона. Из сказанного выше (значений (8’) и (8’’)) следует, что она задает не одну, а целый класс концептуальных ситуаций:

(А) “обычная ворона” “птица СИДЕТЬ НА” “забор из штакетника”, (А’) “белая ворона” “птица СИДЕТЬ НА” “забор из бетонных щитов”, и др.

Все эти ситуации мы будем называть изоморфными относительно фразы На заборе сидит ворона, поскольку она задает их все.

Мы исходим из гипотезы, что человек различает три положения живого Х-а на опорной поверхности: 1) Х стоит его положение неустойчиво-подвижно (может легко начать двигаться, но и упасть на опорную поверхность, центр тяжести Х-а находится высоко), 2) Х лежит устойчиво-неподвижное положение (не может упасть, но труднее начать двигаться, центр тяжести находится вблизи опорной поверхности), и 3) Х сидит промежуточное положение, т. е. довольно устойчивое и подвижное (промежуточное положение центра тяжести), ср.: ворона (человек, собака) стоит / сидит / лежит на полу (подробнее см. [Кошелев 1996: 117]).

Не следует думать, что фраза На бетонном заборе сидит белая ворона сужает этот класс до одной ситуации (А’). Обсуждаемый класс концептуальных ситуаций гораздо шире намеченного нами, поскольку концептов в сотни или тысячи раз больше, чем слов и значений. Так, заборы бывают высокими и низкими, новыми и старыми, крепкими и хлипкими и т. д. Ясно, что все они являются концептами.

Подобным же образом и концептуальная ситуация (А), возникнув для описания конкретной воспринятой человеком жизненной ситуации «ворона на заборе», описывает целый класс изоморфных жизненных ситуаций. Они порождаются не только объединением уже встречавшихся человеку жизненных фрагментов из классов (2’)(4’), но и новыми фрагментами, постоянно пополняющими эти классы.

7. двуслойность концептуального мира. Схема знака (9) отражает когнитивный подход к языку. Из нее следует, что концептуальный мир носителя языка разделяется на два слоя: слой доязыковых концептов, непосредственно соотнесенных с его жизненным миром и дающих его первичную категоризацию доязыковой мир, и слой поименованных языковых концептов (значений) продуктов когнитивного развития доязыковых концептов, языковой мир, задающий категоризацию уже самих доязыковых концептов. Этот языковой мир состоит из смыслов, т. е. языковых ситуаций.

Итак, мы видим, что в своих основных чертах (в предметах и действиях) ж и з н е н н ы й м и р о к а з ы в а е т с я в н е п о л о ж н ы м я з ы к у : он формируется первичным слоем концептуального мира, возникающим до усвоения языка, а стало быть, и независимо от него. Следовательно, усваиваемый ребенком родной я з ы к (система языковых знаков) н е ф о р м и р у е т с о б с т в е н н о й с и с т е м а т и з а ц и и ж и з н е н н о г о м и р а. Родной язык ребенка опирается на доязыковую систематизацию мира, дополняя и обогащая ее.

Из сказанного следует, что усваиваемые ребенком слова не создают свои значения, а только н а п р а в л я ю т процесс их формирования, обусловленный когнитивным развитием ребенка. Иначе говоря, язык своими значениями лишь «редактирует» развитие вторичной классификации концептов, которая протекает сама по себе, независимо от языка. Благодаря этому формирующиеся у ребенка значения обобществляются постепенно сближаются со значениями других носителей языка1.

Поясним н а п р а в л я ю щ у ю роль усваиваемых ребенком слов стул, кресло и табурет в формировании у него значений (обобщенных концептов): ‘стул’, ‘кресло’ и ‘табурет’.

Видя и используя различные кресла, стулья и табуреты у себя дома, в гостях, в детском саду, ребенок приписывает им антропоцентрические характеристики, имеющие как общую часть ‘на нем человек может сидеть’, так и различные части: для “кресла” ‘полностью расслабившись’, для “стула” ‘частично расслабившись’, а для “табурета” ‘не расО языке психолингвистики Последующие этапы развития языковых концептов порождают все более и более абстрактные уровни языковых значений. Это приводит к появлению в жизненном мире носителя языка большого числа новых объектов уже непредметной природы, типа: удар, ветер, сторона, погода, луч, вспышка, борьба, направление и т. п. Приведем для иллюстрации два описания ситуации «забить гол», возникшей в футбольном матче.

Случайный зритель, не знающий футбола: «Один игрок ударил по мячу, чтобы переправить мяч другому игроку, тот получил его, обвел игрока противника, побежал с ним к воротам, ударил, и мяч влетел в ворота. Вратарь прыгнул, чтобы его поймать, но не успел».

Футбольный болельщик: «Полузащитник дал точный пас нападающему, тот обманным финтом оставил позади защитника, ушел в отрыв, с ходу нанес прицельный удар и — гол. Бросок вратаря безнадежно опоздал».

В первом случае описание дается в конкретных значениях типа ‘предмет’ — ‘действие’: «игрок ударил по мячу», «переправил мяч игроку, обвел игрока», «мяч влетел в ворота», «вратарь прыгнул...». Во втором случае та же ситуация описывается, главным образом, в абстрактных значениях типа ‘объект’ ‘событие’: «дал точный пас», «обманный финт оставил позади защитника», «ушел в отрыв», «удар», «гол», «бросок вратаря».

Важно, однако, подчеркнуть: приведенные описания вовсе не свидетельствуют о том, что случайный зритель и болельщик видят разные жизненные ситуации: «забить гол» и «забить гол»’. Интерпретирующие эту ситуацию доязыковые концепты предметы и связывающие их действия (динамические отношения) у них одни и те же. Различие начинается на уровне ее языкового осмысления и описания: случайный зритель использовал непосредственное языковое осмысление, а болельщик более развитое.

Стало быть, в рамках когнитивного подхода известная гипотеза СепираУорфа может быть принята только в следующей (слабой) версии:

язык не является инструментом категоризации жизненного мира (разные языки базируются на одном и том же доязыковом слое концептуального мира), но он задает свою трактовку (классификацию) этого доязыкового слоя, а следовательно, и свой способ его описания.

8. Коммуникативная функция языка. Теперь, опираясь на схему знака (9), мы можем на примере той же фразы На заборе сидит ворона описать осуществляемый с ее помощью коммуникативный акт: определить те операции, слабляясь, собранно’. Поскольку ребенок замечает, что окружающие люди называют эти предметы разными именами: кресло, стул и табурет, он интуитивно понимает, что эти различия значимы, и объединяет конкретные пары «образ интерпретация» в три общих концепта (значения), присваивая им соответствующие имена (а если ранее в его концептуальной системе это был единый концепт, то теперь он делится на три концепта).

которые его обеспечивают, и главное указать, что именно (какая «информация») передается от говорящего к слушающему.

Говорящий при восприятии картинки «ворона на заборе»:

1) приписывает ей концептуальную ситуацию (А), выбирая подходящие концепты из своей концептуальной системы доязыковое кодирование воспринимаемого фрагмента мира (превращение воспринятого изображения в ситуацию, или дифференцированную и осмысленную картинку жизненного мира);

2) на основе схемы знака (9) подбирает языковые значения, обобщающие элементы концептуальной ситуации (А), составляет из этих значений Смысл (Б) и воплощающую его фразу На заборе сидит ворона языковое кодирование концептуальной ситуации.

Указанная последовательность операций отражается такой цепочкой:

(10) «Ворона на заборе» Ситуация (А) Смысл (Б) На заборе сидит ворона.

Слушающий, воспринявший данную фразу, 1) на основе схемы знака (9) реконструирует ее Смысл (Б), переходит от его значений к классам концептов (8’)(8’’), выбирает из них подходящие концепты и строит из них концептуальную ситуацию (А’), изоморфную ситуации (А) концептуальное декодирование Смысла (А);

2) переходит от элементов концептуальной ситуации (А’) наиболее подходящие (из контекстных соображений) к их классам реальных картинок картинок (2’)(4’), выбирает для каждого концепта подходящую картинку и составляет из них свою картинку «ворона на заборе» реконструкция ситуации жизненного мира, изоморфной исходной ситуации говорящего (распознанной и осмысленной исходной картинки).

Получаем цепочку, обратную (10):

(10’) На заборе сидит ворона Смысл (Б) Ситуация (А’) «Ворона на заборе»’.

Итак, в результате коммуникативного акта, осуществленного посредством фразы На заборе сидит ворона, говорящий передал фрагмент ж и з н е н н о г о м и р а : пару «ситуация жизненного мира «ворона на заборе» концептуальная ситуация (А)», а слушающий получил (реконструировал) изоморфный фрагмент изоморфную, но не тождественную ему пару: «ситуация жизненного мира «ворона на заборе»’ концептуальная ситуация (А’), см. п. 5. Итак, коммуникативный акт заключается в том, что г о в о р я щ и й п е р е д а е т слушающему о смысленную им картинку с точно стью до и з о м о р ф и з м а к а р т и н о к. К примеру, говорящий передал такую картинку «ворона на заборе»: на заборе из штакетника сидит головой к нему молодая обычного вида ворона. Слушающий же мог реконструировать другую, но изоморфную картинку «ворона на заборе»’: на бетонном заборе сидит хвостом к нему старая белая ворона.

9. О языковом и концептуальном мышлении. По-видимому, можно считать общепризнанным понимание процесса мышления как направленного оперирования символами. Так, например, считали и выдающийся лингвист Э. Бенвенист и выдающийся психолог Ж. Пиаже. Правда, в трактовке роли языка в мыслительном процессе их взгляды расходились. По мнению Бенвениста, язык основной инструмент, или основная форма человеческого мышления, ср.:

Способность к символизации лежит в основе мыслительных функций.

Мышление не что иное, как способность создавать представления вещей и оперировать этими представлениями.... Мышление в символах и есть само мышление.... Способность к символизации у человека достигает своего наивысшего выражения в языке... все другие системы коммуникации графические, жестовые, визуальные и т. д. производны от языка и предполагают его существование» [Бенвенист 1974: 2930].

Языковая форма является тем самым не только условием передачи мысли, но прежде всего условием ее реализации... Вне языка есть только неясные побуждения, волевые импульсы, выливающиеся в жесты и мимику [Бенвенист 1974:

Иной точки зрения придерживался Ж. Пиаже. Он полагал, что способность мыслить начинает формироваться у ребенка до и независимо от языка.

Последний лишь усиливает и развивает ее. В статье Пиаже, специально посвященной этой теме, он писал:

Наряду с языком маленькому ребенку... необходима какая-то иная система означающих, более индивидуальных и более „мотивированных“: таковыми являются символы, самые обычные формы которых у маленького ребенка можно найти в символической игре или игре воображения. Символическая игра появляется почти одновременно с языком, но независимо от последнего и выполняет значительную роль в мышлении малышей.... Например... ребенок притворяется спящим.... Но символическая игра не единственная форма индивидуального символизма... Таким образом, мы можем принять, что существует некая символическая функция, более широкая, чем язык, охватывающая кроме системы вербальных символов, систему символов в узком смысле этого слова...

Язык лишь особая форма символической функции [Пиаже 1984: 326328].

В понимании термина символ Пиаже (как он сам отмечает) следует Соссюру:

символы означающие, дифференцированные от своих означаемых, но сохраняющие определенное сходство с ними, например, в символической игре хлеб представляется с помощью белого камешка, а овощи с помощью травы [Пиаже 1986: 262].

Прежде всего, заметим, что концепты это символы своих «картинок»

жизненного мира, см. (2’)(4’), поскольку дифференцированы от последних и схожи с ними. По этим же причинам языковые значения (обобщенные концепты) являются символами конкретных концептов, которые они обобщают, см.

(8’)(8’’). Таким образом, в рамках когнитивного подхода к языку возможно два вида мышления: концептуальное оперирование концептами для получения нового знания о жизненном мире, и языковое оперирование значениями для получения нового знания о концептуальном мире.

В свете сказанного систему доязыковых концептов можно трактовать как доязыковую моделирующую систему язык мысли, посредством которого формируются доязыковые концептуальные модели (ситуации) жизненного мира; совокупность таких ситуаций и составляет доязыковой слой концептуального мира, задающий дифференциацию и осмысление жизненного мира человека. Язык (систему языковых знаков) можно трактовать как вторичную моделирующую систему, формирующую поименованные языковые модели для ситуаций доязыкового слоя концептуального мира.

Подчеркнем: если доязыковое мышление может быть как непроизвольным неподвластным контролю сознания (именно оно обеспечивает первичное осмысление младенцем воспринимаемого мира), так и произвольным направляется человеческим рассудком, то языковое мышление, по-видимому, всегда произвольно1.

обдумывает и выбирает путь, которым он поедет домой («через центр», «по кольцу» и др.). Перебирая мысленно проблемные участки (одна дорога на каком-то участке вечером не освещена, другая ремонтируется и имеет только одну полосу и т. д.), он их оценивает непосредственно, не прибегая к внутренней речи. Предполагая скопление машин на одной полосе дороги, водитель представляет вереницу медленно движущихся машин, никак мысленно ее не именуя (типа пробка, затор, затруднение движения и под.). Он мыслит концептами.

Эти два вида мышления доязыковое и языковое сходны с двумя видами понимания, выделенными в [Демьянков 2005: 67]: «в речи о понимании приходится различать, как минимум, две составляющие: когнитивную внеположную рассудку, логике, а поэтому не связанную со словом прямо, и дискурсивную рассудочную, проясненную насколько это возможно в диалоге человека с самим собой или с другим человеком, а потому опосредованную словом».

Подобным же образом мыслит опытный шахматист за доской, точно так же (осмысленными картинками) мы воспринимаем и понимаем сон, который видим (пример, сообщенный мне С. А. Жигалкиным), и т. д.

П р и м е р я з ы к о в о г о м ы ш л е н и я : один водитель рассказывает другому дорогу (как проехать, где повернуть и пр.). Эту дорогу он прекрасно знает и зрительно помнит. Однако он часто прерывает свой рассказ, ища подходящее слово для названия того или иного ориентира: «Справа, перед поворотом ты увидишь... то ли сарай, то ли склад неопределенного вида строение серого цвета с покатой крышей». Концептуальная модель дороги у него есть, а языковой модели системы языковых значений, покрывающей эту концептуальную модель, нет. Он ее формирует по ходу объяснения.

тот же водитель уже не в первый раз рассказывает, как проехать к данному пункту. В этом случае у него имеется и концептуальная, и языковая модель дороги.

Вообще, доязыковое мышление гораздо более распространено, чем принято думать. Оно конкретно и наглядно, а это позволяет выявлять новое знание о ситуациях жизненного мира. Так, в последнем случае, если водитель сам едет к данному пункту, представляя ожидаемые ориентиры, слова (их имена) «выскакивают» сами собой и создается впечатление, что реализуется процесс языкового мышления. Хотя в данном случае водитель мыслит концептуально осмысленными картинками (см. также [Пинкер 2004: 56 и сл.]).

Выражаю глубокую благодарность М. Н. Григорян и Т. В. Самариной за ценные советы.

Бенвенист 1974 — Э. Бенвенист. Общая лингвистика. М., 1974.

Би 2004 Х. Би. Развитие ребенка. СПб., 2004.

Выготский 2005 — Л. С. Выготский. Психология развития ребенка. М., 2005.

Выготский 1996 — Л. С. Выготский. Мышление и речь. М., 1996.

гибсон 1988 Дж. Гибсон. Экологический подход к зрительному восприятию. М., 1988.

гудолл 1992 Дж. Гудолл. Шимпанзе в природе: поведение. М., 1992.

демьянков 2005 В. З. Демьянков. Когниция и понимание текста // Вопросы когнитивной лингвистики. Вып. 3. М.; Тамбов, 2005.

демьянков 2007 В. З. Демьянков. «Концепт» в философии языка и когнитивной лингвистике // Концептуальный анализ языка: Современные направления исследования: Сб. науч. тр. М., 2007. С. 26—33.

Кибрик 2003 А. Е. Кибрик. Константы и переменные языка. СПб., 2003.

Кошелев 1996 А. Д. Кошелев. Референциальный подход к анализу языковых значений // Московский лингвистический альманах. Вып. 1. М., 1996.

С. 82194 (http://www.lrc-press.ru/05.htmt).

Кошелев 2008 А. Д. Кошелев. К описанию универсального концепта ‘ОБМАНОБМАНУТЬ’ // Логический анализ языка: Между ложью и фантазией. М., 2008. С. 117—132.

Крайг, Бокум 2007 Г. Крайг, Д. Бокум. Психология развития. СПб., 2007.

Кубрякова 2007 Е. С. Кубрякова. Предисловие // Концептуальный анализ языка: Современные направления исследований. М., 2007. С. 7—18.

Мельчук 1999 — И. А. Мельчук. Опыт теории лингвистических моделей «Смысл Текст». 2-е изд. М., 1999.

Найсер 1981 У. Найсер. Познание и реальность: Смысл и принципы когнитивной психологии. М., 1981.

Пиаже 1984 Ж. Пиаже. Генетический аспект языка и мышления // Психолингвистика. М., 1984. С. 2535.

Пиаже 1999 Ж. Пиаже. Теория Пиаже // История зарубежной психологии:

Тексты. М., 1986. С. 232—292.

Пинкер 2004 С. Пинкер. Язык как инстинкт. М., 2004.

Попова, Стернин 2002 З. Д. Попова, И. А. Стернин. Очерки по когнитивной лингвистике. Воронеж, 2002.

Сергиенко 2006 Е. А. Сергиенко. Раннее когнитивное развитие: yовый взгляд. М., 2006.

Сергиенко 2008 Е. А. Сергиенко. Когнитивное развитие довербального ребенка // Разумное поведение и язык. Вып. 1. Коммуникативные системы животных и язык человека. Проблема происхождения языка. М., 2008.

Степанов 2007 Ю. С. Степанов. Концепты: Тонкая пленка цивилизации.

М., 2007.

Шэффер 2003 Д. Шэффер. Дети и подростки: Психология развития. СПб., 2003.

Mervis 1987 — C. B. Mervis. Child-basic object categories and early lexical development // U. Neisser (ed.). Concepts and Conceptual Development:

Ecological and Intellectual Factors in Categorization. Cambridge Univ. Press., 1987. P. 201—233.

Rakison 2000 — D. H. Rakison. When a rose is just a rose: the illusion of taxonomies in infant categorization // Infancy. Vol. 1, 2000. № 1. P. 77—90.

структурной и прикладной лингвистики). В 1985 г. защитил кандидатскую диссертацию на тему «Теоретические гуманитарного университета. С 2000 по 2004 гг. — доцент филфака МГУ, с 2004 г. — н. в. сотрудник ООО «Аби Опубликовано свыше 90 научных работ, в том числе электронный курс «Введение в семиотику» (на компакт-диске), монография «Основания семиотики» (2002).

Круг исследований: теория лингвистики, теория речевых актов, логический анализ языка, теория референции, этнолингвистика, психолингвистика, зоосемиотика и др.

Современной теории глоттогенеза, отличающейся от прежних рассуждений на тему так же сильно, как научное исследование отличается от мифа или сказки, досталось в наследство немало необоснованных, или недостаточно обоснованных, хотя иногда и вполне научных, утверждений об этом сложном и трудно исследуемом процессе. Одним из них является утверждение о том, что все языки земли произошли от одного праязыка, который хотя еще и не реконструирован компаративистами, но уже почти просматривается. Гипотеза эта обрела такую большую популярность, что получила собственное наименование: теория моногенеза. Вот недавнее высказывание на эту тему одного известного отечественного компаративиста: «Что касается гипотезы о едином человеческом языке и ее связи с возникновением человека как вида, то она основывается, во-первых, именно на неразрывности этой связи и на здравом смысле, подсказывающем, что такое чудо эволюции, как Человек Разумный, возникший в результате стечения массы обстоятельств, в том числе и случайных, вряд ли могло тиражироваться. То же в полной мере относится и к возникновению языка. Однако это всего лишь общее соображение.

Во-вторых, так же, как есть много аргументов в пользу теории моногенеза человека, разделяемой сейчас большинством генетиков и физических антропологов, есть и аргументы в пользу моногенеза языка. Один из них состоит в следующем.

В разных языках мира встречается много элементов, схожих по звучанию и значению. Они неравномерно распределены, но какой язык ни возьми, в нем есть корни и грамматические показатели, имеющие параллели в самых разных языках мира. Такой материал дает некоторое — пока еще не очень прочное — основание для установления так называемых глобальных этимологий. „На глазок“ эти примеры, конечно, видны, и многие из них явно не случайны, но наша группа относится к ним осторожно…» и далее: «Но при всех оговорках у лингвистов-компаративистов, занимающихся многими языками, выработалась определенная интуиция, и она подсказывает, что, когда руки дойдут до остальных макросемей, часть из которых хоть и фрагментарно, но все-таки обработана сравнительно-историческим методом (скажем, из всей огромной нигероконголезской макросемьи — группа языков манде и особенно банту), удастся доказать и их дальнее родство.

В-третьих, все известные языки в принципе устроены похожим образом, их „глубинная структура“ одинакова, различается в основном материальная, звуковая „оболочка“. Нет языков, где не было бы гласных и согласных, местоимений, глаголов и существительных, подлежащего, сказуемого и дополнения и т. д.» (Милитарев 2007).

В этой цитате много спорного. Так, далеко не во всех языках имеются грамматические показатели (например, в изолирующих языках они отсутствуют, синтаксические связи обозначаются там порядком слов, а категории типа рода и числа и вовсе отсутствуют). Точно так же слишком сильной гипотезой является присутствие во всех языках глаголов и существительных. Как показал С. А. Старостин, в древнекитайском языке не было грамматического противопоставления существительных и глаголов. Любой корень (всегда равный по функции грамматическому слову) мог выступать и в качестве аналогов европейских глаголов, и в качестве аналогов европейских существительных, и в качестве аналогов европейских прилагательных. Более того, в древнекитайском языке всего один класс морфем — корни. Там нет клитик и практически нет аффиксов.

У С. А. Старостина действительно была такая идея (которую он, впрочем, позаимствовал у Н. Хомского), что «тело» языка делится на две составляющих:

базовую часть, общую для всех языков земли (по С. К. Шаумяну — генотипическую) и специальную часть, индивидуальную, различную для всех языков земли (по С. К. Шаумяну — фенотипическую). Однако те свойства, которые Старостин относил к генотипическому компоненту, не имеют никакого отношения к тому, что выше перечислял А. Ю. Милитарев. К базовым языковым свойствам относятся те, которые отличают человеческий язык от других систем коммуникации, в частности, комбинаторный характер построения языковых единиц, наличие уровневой системы, особая структура языкового знака и т. д.

Мы еще увидим, как эти неточности влияют на суть общей идеи компаративистов. Пока же проигнорируем их.

Главная мысль, которая поддерживает в компаративистах веру в моногенез, сводится к тому, что сведение большого числа современных языков к небольшому числу праязыков создает перспективу уменьшения, по мере реконструкции, числа праязыков до одного. За скобками при этом остается еще одна правдоподобная, но требующая проверки гипотеза: время возникновения человеческого языка предшествует времени возникновения человека как вида.

Я вернусь к этой непроверенной гипотезе ниже. Пока же пойдем на поводу у компаративистов и будем исходить из их предположения о моногенезе.

Автор цитированной статьи оставляет в резерве еще один ударный аргумент в пользу теории моногенеза. В настоящее время благодаря генетикам общепризнанной стала теория моногенеза человечества. Если теперь предположить, что время возникновения языка совпадает со временем появления первого человеческого сообщества, то не должно возникнуть и вопроса о полигенезе.

Из этого следует, что первой проблемой, которую надо решить сторонникам полигенеза, является изыскание аргументов в пользу того, что, по крайней мере, «протобашенный» (как остроумно назвал А. Ю. Милитарев гипотетический праязык, из которого, по мнению компаративистов, произошли все языки земли — от Вавилонской башни) язык у человека появился позже, чем появилось это самое первое человеческое сообщество.