«ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО И ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ КНДР (Научный доклад) Москва ИМЭМО РАН 2012 УДК 332.012.2(519.3) 327(519.3) ББК 65.9(5Коо) 66.3(5Коо) Основн 752 Серия Библиотека Института ...»

ИНСТИТУТ МИРОВОЙ ЭКОНОМИКИ И МЕЖДУНАРОДНЫХ ОТНОШЕНИЙ

РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК

ОСНОВНЫЕ ТЕНДЕНЦИИ

СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО

И ВНУТРИПОЛИТИЧЕСКОГО

РАЗВИТИЯ КНДР

(Научный доклад)

Москва

ИМЭМО РАН

2012 УДК 332.012.2(519.3) 327(519.3) ББК 65.9(5Коо) 66.3(5Коо) Основн 752 Серия «Библиотека Института мировой экономики и международных отношений»

основана в 2009 году Ответственный редактор – д.э.н. А.Н. Федоровский Основн Основные тенденции социально-экономического и внутриполитического развития КНДР / Отв. ред. – А.Н. Федоровский. – М.: ИМЕМО РАН, 2012. – 64 с.

ISBN 978-5-9535-0357- В докладе проанализировано современное состояние экономической и политической систем Северной Кореи, дана оценка реальной социально-экономической ситуации в стране, проведено сравнение положения в КНДР с похожими этапами развития коммунистических режимов в СССР и Восточной Европе. На этой основе проанализированы возможные перспективы эволюции северокорейского режима, степень вероятности осуществления реформ по китайскому или вьетнамскому образцам, открытия страны внешнему миру. Показаны те основные факторы, которые на сегодняшний день обеспечивают относительную социально-экономическую и политическую стабильность страны и с которыми придется иметь дело самим северокорейцам и мировому сообществу, в случае начала трансформации нынешнего тоталитарного, командноадминистративного и закрытого режима в направлении создания рыночной экономики и вступления в мировое сообщество в качестве «нормальной» страны.

DPRK: Fundamental Trends in Socio-Economic and Domestic Political Developments (Analytical Report).

Authors of report analyzed the current state of economic and political systems of North Korea. They give their assessments of real socio-economic situation in the country. Special attention has been also devoted to compare current situation in DPRK with similar stages of development of the communist regimes in USSR and Eastern Europe. This comparison allowed for looking at possible perspective of evolution of North Korean political regime, to assess the likelihood of reform’s implementation in North Korea according to what took place in China or Vietnam and possibility for the country to be opened to outside world. In the report factors are shown that for the moment provide the opportunity to secure relative socio-economic and political stability in North Korea. North Koreans themselves and the world community will have to face an influence of those factors if current totalitarian, command-administrative and closed political regime finally starts its transformation towards introducing market economy and becoming a member of the world community as a “normal” country.

Публикации ИМЭМО РАН размещаются на сайте http://www.imemo.ru © ИМЭМО РАН, ISBN 978-5-9535-0357- Содержание Введение

Основные фазы кризиса «реального социализма» и модели «выхода»

из этой системы

Общая характеристика политико-экономических устоев режима

Проблемы социальной сферы

Влияние внешнего фактора на социально-экономические процессы

Возможные варианты разрешения кризиса северокорейского режима

Заключение

Введение. Настоящее исследование подготовлено в Центре Азиатско-тихоокеанских исследований ИМЭМО РАН под руководством зам директора Института, член-корр. РАН В.В. Михеева (авторы: В.Б. Амиров, В.В.Михеев, А.Р. Рябов, А.Н. Федоровский, В.Г. Швыдко) при участии ряда ведущих российских экспертов, многие годы занимающихся практической работой на корейском направлении.

Цель исследования – показать основные, знаковые компоненты северокорейской политической и экономической системы. Вычленить те основы, которые на сегодняшний день обеспечивают ее относительную стабильность и с которыми придется иметь дело самим северокорейцам и мировому сообществу в случае начала трансформации нынешнего тоталитарного, командно-административного и закрытого режима в направлении рыночной экономики и открытости.

Авторы работы исходят из того, что сегодня, в отличие от советских времен, они не могут превзойти южнокорейских исследователей по объему получаемой информации о Северной Корее.

Свои конкурентные преимущества авторы видят в следующем:

- понимание общих закономерностей развития внутриполитической ситуации в социалистических странах накануне краха режима;

- знание внутренностей северокорейского общественного организма и видение его среднесрочных перспектив на основе личного опыта многих десятилетий работы по северокорейскому направлению;

- использование при анализе Северной Кореи опыта рыночно-демократических преобразований в странах бывшего социализма.

Авторы рассматривают данное исследование как подготовительный этап оценки возможной трансформации Северной Кореи в период после Ким Чен Ира.

В работе рассматриваются следующие вопросы:

- Теоретические и политические аспекты кризиса т.н. «реального социализма».

- Основные тенденции развития внутриполитической и социально-экономической ситуации в Северной Корее.

- Роль борьбы за власть и «черно/серой экономики».

- Влияние внешнего, главным образом китайского фактора на внутреннее развитие страны.

- Существующие основы для «мягкой посадки» режима в случае начала реальных перемен.

ОСНОВНЫЕ ФАЗЫ КРИЗИСА «РЕАЛЬНОГО СОЦИАЛИЗМА» И МОДЕЛИ

«ВЫХОДА» ИЗ ЭТОЙ СИСТЕМЫ

«Реальный социализм»: фундаментальные основы системы Для понимания природы и механизмов развертывания кризиса коммунистического общественного строя (или «реального социализма», как его тогда называли в бывших социалистических странах) огромное значение имеет выбор эффективных исследовательских методик. Широко распространенное в западной, в первую очередь американской литературе, представление об исторической обреченности коммунизма из-за неэффективности его экономической системы, ее неспособности конкурировать с капитализмом в обеспечении социального прогресса, не более, чем констатация. В познавательном плане это представление мало что дает.

В конечном счете, примитивный аграрный коммунизм в Камбодже в период правления там «красных кхмеров» при всей своей экономической неэффективности мог бы просуществовать еще многие годы, если бы не вьетнамская интервенция, уничтожившая власть Пол Пота и его партии. В Северной Корее коммунистический общественный строй, причем в одной из наиболее жестких сталинистских версий, существует и поныне, хотя его социально-экономическая несостоятельность очевидна.

Исследование кризиса коммунистической общественной модели предполагает выявление как общих черт его развертывания в глобальном масштабе, так и региональной и национальной специфики в тех или иных группах государств или же в отдельных странах «реального социализма». В этой связи представляется важным понять:

- во-первых, когда, на какой фазе развития коммунистического строя начинается его кризис, какие стадии он проходит, - во-вторых, не менее значимым является также понимание алгоритма развертывания кризиса.

Иными словами, речь идет о необходимости изучения тех внутрисистемных взаимодействий, которые постепенно приводят к внутренней эрозии коммунистического строя, его деградации и, в конечном счете, к разрушению. Для решения данной задачи важными является не столько описание феномена коммунистической модели, сколько ее структурно-функциональный анализ. Именно эти два отмеченных подхода и положены в основу рассмотрения кризиса коммунизма как общественной системы в данной работе.

Хорошо известно, что коммунистическая система базируется на нескольких фундаментальных принципах. Это, в первую очередь, полное доминирование государственной собственности на средства производства; безраздельная власть правящей коммунистической партии; единая и обязательная для всего общества идеология и отсутствие легальных условий для не зависимой от государства политической, хозяйственной или общественной деятельности.

Именно такая организация общества, по мысли коммунистических идеологов, только и могла обеспечить социальную справедливость, равенство и постепенное преодоление классовых различий, бескризисное общественное развитие. Однако практика коммунистического строительства оказалась иной. Тем не менее, как и многие общественные модели в истории человечества, на этапе своего становления коммунистический строй не подавал признаков будущего кризиса.

В процессе восхождения к власти коммунистические партии, не будучи связанными с правящими слоями, эффективно манипулировали протестными настроениями значительных масс населения. Обличая коррупцию высших классов, царившую в обществе социальную несправедливость, коммунисты с помощью пропаганды утопических настроений об идеальном общественном строе без богатых и бедных, которые традиционно становятся популярными среди массовых слоев в годы великих потрясений, умело направляли общественные настроения против существующего строя. А после захвата власти они осуществляли экономические и политические изменения в соответствии с провозглашенными ими идеологическими доктринами.

Наиболее успешными коммунистические партии оказались в странах, относившихся к периферии и полупериферии мирового капитализма. Именно там, где частный капитал был слабым и оказывался не в состоянии обеспечивать быстрое развитие экономики и социальный прогресс, правящие коммунистические партии добивались заметных успехов в проведении индустриализации, повышении образовательного уровня населения. В этой связи вплоть до начала 70-х годов ХХ века коммунистическая система по основным показателям социально-экономического развития считалась вполне конкурентоспособной в соревновании с капитализмом. Особую привлекательность она имела в странах третьего мира с их отсталыми аграрными экономиками и архаичными социальными отношениями, в государствах, недавно освободившихся от колониализма.

Официальная доктрина и практика функционирования коммунистических режимов базируется на безусловном примате государственных интересов над частными. В крайних интерпретациях этой доктрины частные интересы вообще должны перестать существовать, полностью растворившись в государственных. Именно такого понимания придерживались «красные кхмеры» в период своего пребывания у власти в Камбодже (1975-1978 годы).

Очень близко к подобным установкам подходили корейские (во времена Ким Ир Сена) и китайские коммунисты (в период так называемой «великой культурной революции»).

Примечательно, что после своего визита в КНДР в 1977 г. глава режима «красных кхмеров» Пол Пот мягко покритиковал северокорейских товарищей за некоторые уступки «буржуазному образу жизни». Так, по его мнению, и после работы трудящиеся должны оставаться в коллективе. Поэтому и обедать они должны вместе, всем кооперативом, цехом, бригадой, а не как в Северной Корее, в кругу своей семьи. Следует отметить, что в этой бытовой детали Пол Пот четко распознал угрозу коммунистическому порядку: любое обособление частного пространства ослабляет контроль над обществом со стороны тотального государства, что потенциально может привести к возникновению оппозиции.

Советский диктатор Иосиф Сталин также полагал, что процесс строительства социализма, а затем и «бесклассового общества» - коммунизма должен сопровождаться нарастанием огосударствления экономики и усилением государственного контроля над всеми сферами общественной жизни. В своей предсмертной работе «Экономические основы социализма в СССР» (1952 г.), говоря о практических задачах по построению в Советском Союзе «бесклассового общества», он настаивал на необходимости поглощения государством оставшихся негосударственных форм собственности, включая кооперативную.

Однако отказ от частного интереса противоестественен человеческой природе, которая неизбежно будет искать любую возможность сопротивления попыткам его подавления. Поэтому в ходе строительства «реального социализма» правящие коммунистические партии повсеместно сталкивались с сопротивлением со стороны различных социальных групп, причем не обязательно тех, которые в их понимании относились к «эксплуататорским классам».

Для преодоления этого сопротивления, насильственного подчинения граждан новой системе, а также принуждения к труду, не подкрепленному мотивацией частного интереса, коммунистическим режимам потребовалось использование массового террора. Причем власть использовала машину террора не только против непривилегированных слоев населения, но и «революционных общественных классов» – пролетариата и трудового крестьянства, партийного и государственного аппарата, опасаясь его постепенного «обуржуазивания».

В свою очередь, для идеологического оправдания террора и административного принуждения к труду, а также для институционального оформления этой практики стало необходимым строительство общества мобилизационного типа, напоминающего военный лагерь. Разумеется, что такое общество могло существовать только в условиях перманентной конфронтации с различными врагами – внешними и внутренними. Задача «освобождения»

все новых и новых стран из-под «власти мирового капитала» являлась идеологическим обоснованием необходимости борьбы с врагами на длительную историческую перспективу.

Отказ от террора и попытка создания «гуманного социализма»

Первые признаки кризиса коммунистической системы возникают по завершению периода ее становления, когда она окончательно оформляется в качестве нового общественного строя. Новый правящий класс формально не владеет собственностью, но обладает всей властью в стране. Он, как правило, состоит из трех основных групп.

Ведущую позицию в определении политического курса играет партийная номенклатура. Поскольку основу экономики составляет нацеленная на войну индустрия, ее в руководстве страны представляет верхушка армии и директорат военно-промышленных предприятий. И, наконец, третья группа представлена тайной полицией и спецслужбами, на которых лежит ответственность за функционирование машины террора и борьбы с внутренними врагами.

В отличие от этой классической картины, характерной для бывшего Советского Союза, КНР, КНДР и Вьетнама, в странах Восточной Европы и на Кубе в виду незначительности масштабов военной экономики генералитет армии и спецслужбы составляли одну группу, а директора промышленных предприятий, представлявшие национальную экономику – другую.

Новый правящий класс, окончательно уничтожив прочие социальные группы, которые потенциально могли бы выступить в качестве его соперников в борьбе за власть, начинал тяготиться социально-экономическими и идеологическими ограничениями, обусловленными политической системой мобилизационного типа. Он захотел большей свободы, в первую очередь касающейся потребления. На тот момент его желания не выходили за рамки официальной идеологии и общественной системы.

В Советском Союзе такая склонность номенклатуры стала проявляться уже в первой половине 1930-х годов. Сталин не случайно увидел в этом стремлении правящего класса угрозу созданной им системе. И это явилось одной из главных причин того, что «большой террор» 1937-1939 гг. в значительной степени был направлен против различных привилегированных групп – партийных и советских чиновников, директората предприятий, высших командных кадров в армии.

В КНР аналогичная проблема возникла позднее – к середине 1960-х годов. Ответом на нее со стороны власти стала «Великая культурная революция», задачами которой являлись замена «обуржуазившихся» партийных работников на новую генерацию «выходцев из рабочих и крестьян», а также приближение основ общественной жизни к классическим нормам коммуны с ее тотальным обобществлением и полным подавлением частного интереса.

Первая попытка относительного «смягчения» коммунистической системы, которая в Советском Союзе связывалась с воззрениями группы Николая Бухарина в руководстве правящей партии, оказалась неудачной. Бухаринцы предлагали воздержаться от форсированного строительства тяжелой и оборонной промышленности, от принудительной коллективизации крестьянства. Они выступали за рыночные отношения между городом и селом, за сохранение мелкой частной торговли и преимущественное развитие легкой промышленности как дающей толчок росту внутреннего потребления. «Большой террор»

1937-1939 гг., жертвой которого в том числе стала и группа Бухарина, напротив, лишь усилил этатистские, военно-мобилизационные основания системы. Степень ее централизации еще более выросла.

Вторая попытка была предпринята сразу после смерти Сталина. К началу 1950-х годов партийно-советская номенклатура превратилась в устойчивый самовоспроизводящийся слой, желавший спокойного существования, без репрессий и мобилизаций. Некоторые историки даже полагают, что смерть наиболее могущественного диктатора коммунистического мира явилась результатом заговора против него, возникшего внутри руководства страны. Согласно этой версии, заговорщики, правомерно опасавшиеся, что станут жертвами следующей волны террора, которая уже планировалась Сталиным, ощущали заинтересованность всего правящего класса в отказе от практики массовых репрессий.

Теоретически Сталин, наверное, еще мог бы ее сохранить на какое-то время прежнюю систему без изменений, если бы осуществил массовую чистку укрепившейся в качестве новой элиты партийной номенклатуры. Но для этого вождю нужно было напрямую апеллировать к массам и, инициируя создание антиноменклатурного народного движения, превратить его в новую опору своей власти.

Именно так поступил Мао Цзэдун, инициировав «великую культурную революцию».

По указанию Мао в Китае были созданы многомиллионные отряды хунвэйбинов и цзяофаней, развязавших террор против партийного и государственного аппарата. Но Сталин к концу жизни, ощущая себя живым полубогом, переоценил свои возможности. Он рассчитывал расправиться со слишком усилившимися группировками номенклатуры традиционными методами, опираясь на мощь спецслужб.

Однако диктатор не заметил чувствительных контрударов со стороны его скрытых оппонентов, сумевших устранить к началу 1953 г. лично преданных ему людей (секретаря Александра Поскребышева, начальника охраны Николая Власика, коменданта Кремля Петра Косынкина). Поэтому в тот самый момент, когда решалась судьба его жизни и смерти, Сталин остался один.

Десталинизация 1953-1956 годов, начавшаяся в Советском Союзе после смерти диктатора, ознаменовала собой первый этап кризиса коммунистической системы. Она затронула в основном ее политические и идеологические институты, провозгласив отказ от массового террора, признав неизбежность существования частных интересов в обществе и значимость личного выбора в социальном поведении индивидов.

В новом варианте коммунистической идеологии, который стал разрабатываться при пришедшем на смену Сталину руководстве СССР во главе с Никитой Хрущевым, фактически ставилась задача найти гармонию общественных (фактически государственных) и частных интересов. Хрущевские идеологи утверждали, что укрепление государства важно не само по себе, а лишь как средство для развития человеческой личности, раскрытия ее индивидуальных способностей.

В целом такая версия коммунизма отвечала настроениям и непривилегированных слоев населения, также уставших от террора, связанного с ним страха и бесконечных ограничений во имя высших государственных интересов. Симптоматично, что именно в процессе хрущевских реформ в Советском Союзе начинают развиваться отрасли промышленности, работающие на удовлетворение потребительского спроса населения, частного интереса. Создаются предприятия по производству различных видов бытовой техники. Начинает реализовываться программа строительства индивидуальных квартир для советских граждан, большинство которых в сталинские времена проживали в так называемых «коммуналках» – общих квартирах, где одновременно ютились сразу несколько семей.

Таким образом, начавшийся процесс «индивидуализации повседневной жизни»

создает материальную основу для постепенного обособления частного интереса и превращения его в реальный фактор общественной жизни, а позднее, и политики.

Ослабевают и мобилизационные основы коммунистической системы, после того, как Хрущев провозгласил курс на мирное существование государств с различным общественным строем.

И хотя на практике Советский Союз и США продолжили жесткое соперничество за влияние в мире и даже оказались на грани ядерной войны в период «Карибского кризиса»

(1962 г.), все-таки новая внешнеполитическая доктрина толкала руководство СССР к постепенному смягчению коммунистического общественного строя. При этом в годы хрущевских реформ экономическая система страны, базировавшаяся на доминировании государственной собственности и административных рычагах управления, осталась без изменений. И это сдерживало дальнейшую эволюцию коммунистического общественного строя.

Под влиянием изменений в главной державе «реального социализма» волна десталинизации прокатилась по странам Восточной Европы. Однако она не затронула Китай, Албанию и Северную Корею. В КНР Мао Цзэдун в целях сохранения своей власти и политической системы сталинского типа организовал так называемый «Большой скачок».

Равняясь на него, такую же политику по ужесточению режима стал проводить лидер Албании Энвер Ходжа.

В Северной Корее Ким Ир Сен, возглавлявший так называемую «маньчжурскую»

группировку в руководстве Трудовой Партии Кореи (ТПК), отстаивал принципы ортодоксального сталинизма в противовес представителям «советской» и «яньаньской»

группировок. Эти группировки вслед за Георгием Маленковым, одним из лидеров послесталинского руководства СССР, выступали за приоритетное развитие легкой промышленности и сельского хозяйства в процессе строительства социализма.

Необходимость противодействия новой смягченной версии советского коммунизма, сторонниками которой выступали корейцы-выходцы из СССР («советская» группировка), заставила Ким Ир Сена обратиться к созданию собственной модели коммунистической идеологии – идеям чучхэ. На августовском Пленуме ЦК ТПК в 1956 г. «советская» и «яньаньская» группировки были разгромлены, и в Северной Корее окончательно утвердилась сталинская система в ее чрезвычайно жестком варианте1.

Примечательно, что в странах, где у власти остались приверженцы ортодоксальных моделей коммунизма, законность частных интересов по-прежнему не признавалась, а идеология неизбежного вооруженного столкновения «с мировым империализмом», как и ранее, надежно служила оправданием для существования экономик военномобилизационного характера.

В то же время уже на этой ранней стадии утверждения «реального социализма» в некоторых странах Азии обнаружились заметные расхождения в теории китайского и Син Се Ра. Политическая борьба в руководстве КНДР в 1953-1956 годах: причины и динамика // Проблемы Дальнего Востока, 2009, № 3, с. 131.

северокорейского коммунизма, которые впоследствии оказали сильное влияние и на практику «социалистического строительства».

Так, в руководстве Компартии Китая (КПК) возобладали взгляды Мао Цзэдуна, считавшего, что в современную эпоху главной силой мирового революционного процесса становится крестьянство. Именно поэтому руководство КПК даже в ходе жестких социальных преобразований и массовых репрессий, осуществлявшихся в годы «великой культурной революции», никогда не ставило задачу ликвидацию крестьянства как класса.

Именно поэтому в КНР был сохранен мощный аграрный сектор.

В Трудовой партии Кореи, несмотря на победу идей чучхэ, доминировали иные представления о социальной структуре общества и его экономической системе, очень близкие к взглядам советского руководства. Согласно этим воззрениям, ведущей революционной силой считался индустриальный рабочий класс, главная задача строительства социализма сводилась к осуществлению индустриализации экономики, созданию мощного военно-промышленного комплекса, этого гаранта национальной независимости. Сельскому же хозяйству, крестьянству отводилась явно второстепенная роль обслуживания интересов города.

В результате сельское хозяйство Северной Кореи, как и Советского Союза, было со временем загублено бесконечными мобилизационными кампаниями и изъятиями произведенных продуктов, в том числе и через заведомо низкие цены, для нужд поднимающейся промышленности и рабочего класса, «главной революционной силы общества».

Попытки «вживления» элементов рынка в стагнирующую экономику Избавление Советского Союза и большинства стран Восточной Европы от массового террора открыло перед ними новые возможности развития и при этом ознаменовало переход к новому этапу кризиса коммунистической системы. Освободившись от страха репрессий, правящий класс стал всерьез задумываться о возможности расширения своего потребления.

Однако оно не только строго регулировалось различными внутрипартийными инструкциями, но и ограничивалось скупыми возможностями экономики, основанной на жестком администрировании.

В то же время отказ от репрессий как средства принуждения к труду, безуспешные попытки заменить ее моральными стимулами, обусловили заметное падение производительности труда. В начале 1960-х годов в экономике Советского Союза и стран Восточной Европы началось снижение темпов экономического роста, стали проявляться признаки наступающей стагнации. Ответом на это были попытки реализации экономических реформ, задача которых состояла в том, чтобы, сохраняя государственно-административную основу экономики, укрепить ее путем «вживления» квази-рыночных механизмов в Советском Союзе, а в случае Венгрии и Югославии – элементов рыночного хозяйства.

В первую очередь реформы коснулись предоставления определенной экономической самостоятельности предприятиям (СССР), расширения сферы мелкого предпринимательства и кооперативного сектора (Венгрия), введения «рабочего самоуправления» на фабриках и заводах вместо всевластия прежней, назначенной государством администрации (Югославия).

Инициаторы реформ рассчитывали, что появление ограниченной экономической свободы задействует стимулы материальной заинтересованности в результатах труда и тем самым позволит поднять его производительность в масштабах всего народного хозяйства. Но одновременно реформы 1960-х воспринимались наиболее продвинутой частью номенклатуры, работавшей непосредственно на производстве или в структурах управления экономикой, как реальная возможность для легального повышения своих доходов.

Такая перспектива открывалась, прежде всего, перед хозяйственной номенклатурой, директоратом промышленных предприятий, руководителями сельскохозяйственных кооперативов. В Восточной Европе экономические реформы придали мощный толчок активизации частных интересов и возрождению структур гражданского общества, которое начало оказывать возрастающее влияние на общественные настроения.

В Чехословакии продвинутые слои партийной номенклатуры, получившие массовую поддержку со стороны большей части населения, попытались одновременно с экономическими реформами осуществить и политические преобразования: отменить официальную монополию коммунистической идеологии и ввести многопартийность.

Однако эти устремления встретили жесткую реакцию со стороны руководства СССР и других коммунистических стран Восточной Европы, организовавших в августе 1968 г.

интервенцию войск стран Организации Варшавского Договора в Чехословакию.

Реформаторы были насильственно отстранены от власти, активные участники движения в поддержку преобразований репрессированы или эмигрировали.

В стране восстановился традиционный коммунистический режим с государственной экономикой, но, правда, с определенными послаблениями в области культуры. Например, широкое распространение в Чехословакии получила западная массовая культура, которая активно питала национальные культурные течения. Таким образом, частный интерес был вытеснен из политики и экономики (в основном), но сохранился как мощный фактор социальной и культурной жизни.

В 1970-е годы ситуация в мире начинает меняться. «Реальный социализм», который в течение долгого времени являлся привлекательной моделью для многих стран третьего мира, освободившихся от колониального господства, начинает проигрывать соревнование с капитализмом по всем линиям – по производительности труда и темпам технического обновления производства, научно-техническому прогрессу и уровню жизни населения.

Разрывы становятся настолько очевидными, что их невозможно скрыть или замолчать. В то же время ограниченные экономические реформы 1960-х годов, предпринятые в ряде стран, не дали ожидаемых результатов.

В СССР реализация реформ столкнулась с мощным сопротивлением консервативной части партийной номенклатуры, увидевшей в перспективах их продолжения угрозу потери власти над экономикой. В результате уже в конце 1960-х годов реформы начали сворачиваться.

В Венгрии, хотя реформы и оказались результативными, они все же не позволили руководству страны создать современную конкурентоспособную экономику. Развитие народного хозяйства, выполнение завышенных социальных обязательств требовали привлечения дополнительных средств извне. В итоге быстрыми темпами стал расти внешний долг.

В Югославии, являвшейся федеративным государством, образованным по национальному принципу, развитие рыночных отношений привело к усилению различий между более развитыми и отсталыми республиками, что дало мощный импульс росту национализма. К тому же федеральное правительство попыталось сдерживать дальнейшее развитие рыночных отношений.

В условиях стагнации «реального социализма западный капитализм, задававший стандарты потребления, постепенно становится привлекательной общественной моделью в глазах значительных слоев населения, прежде всего, населения крупных городов, и части правящей номенклатуры. У «частного» человека, сформировавшегося за прошедшие десятилетия, не имеющего пока политического голоса, неспособность «реального социализма» удовлетворять растущие потребительские запросы начинает вызывать раздражение. Эти настроения усиливаются по мере нарастания кризисных явлений в экономике стран «реального социализма». Особенно болезненно воспринимаются растущий товарный дефицит, рост цен на потребительские товары и услуги.

Ответом на неспособность существующей общественной системы удовлетворить потребительский спрос становится широкое распространение коррупции на все уровни управления и повседневную жизнь граждан. Возникает и теневой рынок административных услуг, в который втягиваются все новые и новые слои номенклатуры. Правда, этот рынок пока по большей части сохраняет «бартерную», немонетарную основу. Таким образом, наступает постепенная эрозия существующей системы.

Переломным моментом, после которого начинается процесс постепенного разрушения системы «реального социализма» во всемирном масштабе, стали антикоммунистические выступления в Польше в 1980-1981 гг. В этой стране утверждение коммунистического строя происходило при сильной поддержке извне, со стороны Советского Союза. При этом оно сталкивалось с жестким сопротивлением со стороны различных социальных сил и политических групп.

В итоге коммунистам в Польше так и не удалось построить однородное и полностью контролируемое общество. Им пришлось мириться с существованием частного сектора в сельском хозяйстве, мелкой промышленности и розничной торговле, независимых общественным групп, которые и стали организаторами мощных социальных протестов населения против неспособности правящего режима решать сложные социальноэкономические проблемы страны.

В отличие даже от «Пражской весны 1968 года», проходившей под лозунгами «социализма с человеческим лицом», участники протестов в Польше открыто выступали за возвращение капиталистических порядков. Это означало, что в глазах миллионов людей в Восточной Европе, и отчасти даже в Советском Союзе, коммунистический строй стал утрачивать легитимность, продемонстрировав свою несостоятельность в плане удовлетворения материальных потребностей населения.

В Китае условия для отхода от жесткого варианта «реального социализма» возникли первоначально после очевидного провала «культурной революции», приведшей к деградации национальной экономики, и особенно – после смерти Мао Цзэдуна. Экономические реформы начались в КНР в конце 1970-х годов по инициативе вышедшего из рядов репрессированной во время «культурной революции» части старого партийного руководства нового лидера страны Дэн Сяопина. Они в первую очередь затронули аграрный сектор, где с введением «семейного подряда» началось возрождение рыночных отношений. В 1980-е годы частное предпринимательство уже успешно развивалось в торговле и мелком производстве.

Одновременно власть отказалась от практики проведения массовых репрессий. При этом политическая система осталась без изменений.

В 1986 г. экономические реформы, во многом напоминающие китайские, начал Вьетнам.

В середине 1980-х годов под влиянием ухудшившегося социально-экономического положения страны новое руководство Советского Союза во главе с Михаилом Горбачевым решило начать экономические реформы, направленные на расширение хозяйственной самостоятельности предприятий и повышение материальной заинтересованности работников в результатах труда.

Поначалу, как и во времена так называемых косыгинских реформ 1960-х годов, ставилась цель, не меняя основ существующей системы, придать ей динамику за счет «вживления» элементов квази-рыночной экономики. Однако за двадцать лет обстановка в мире радикально изменилась. «Реальный социализм» не только проиграл экономическое соревнование мировому капитализму, но и утратил привлекательность в глазах миллионов людей по всему миру, в том числе и в центре мировой коммунистической системы – в самом СССР. В решающей степени в силу этих причин экономические реформы середины 1980-х годов оказались безуспешными.

В условиях продолжавшего ухудшаться социально-экономического положения страны, нараставшего товарного дефицита советское руководство пошло на беспрецедентный в истории страны шаг, объявив в 1988 г. о начале политических реформ.

Была официально отменена монополия коммунистической партии на власть, разрешена многопартийность, законодательно закреплена свобода СМИ, проведены выборы на альтернативной основе в органы власти разных уровней. Частные интересы, которые стали формироваться как фактор социальной жизни, еще начиная с хрущевских реформ, впервые за годы власти коммунистов получили возможность политического представительства.

В 1990 г. в стране быстрыми темпами стала складываться политическая оппозиция власти Коммунистической партии. Оппозиция лишь в самом начале использовала в качестве идеологии лозунги «социализма с человеческим лицом», однако вскоре консолидировалась на платформе либеральной демократии антикоммунистического толка. Наиболее активные социальные группы, которые поначалу поддерживали реформаторское руководство Коммунистической партии, стали активно переходить на сторону оппозиции, которую постепенно начала поддерживать и часть правящей номенклатуры. В отличие от предшествующего периода, продвинутые группы номенклатуры пришли к выводу, что переход к капитализму в условиях слабости гражданского общества в тогдашнем СССР позволит им не только превратиться в крупнейших собственников, но, и возможно, сохранить в своих руках власть, правда, уже не через коммунистическую партию.

Начавшиеся преобразования в Советском Союзе придали мощный импульс быстрым и радикальным изменениям в странах Восточной Европы. Там правящие коммунистические партии (за исключением Румынии, Чехословакии и ГДР) поначалу также начались ограниченные экономические и политические реформы. Но это привело не к укреплению существующей системы, а к росту мощного антикоммунистического движения. Оно опиралось на уже сложившийся в обществе консенсус, отвергавший идеологию и практику коммунизма, который сформировался на основе переосмысления идейного наследия «Пражской весны 1968 года» и польского профсоюзного движения «Солидарность» периода 1980-1981 годов.

Советское руководство, под бременем нараставших внутренних проблем, отказало в помощи своим младшим союзникам в Восточной Европе. В итоге в 1989 г. под влиянием народных выступлений лишенный массовой поддержки изнутри и помощи извне коммунистический строй в странах Восточной Европы рухнул, включая Албанию, не успевшую пройти даже через период десталинизации, характерный для СССР и стран Восточный Европы во второй половине 1950-х - первой половине 1960-х годов.

В большинстве восточноевропейских стран, за исключением бывшей ГДР, воссоединившейся с Западной Германией в рамках единого Германского государства, правящая номенклатура, потеряв власть, сумела фактически обменять ее на приватизированную собственность ключевых активов национальных экономик. Этот обмен во многих странах, включая Чехословакию, где был введен режим «люстраций» против функционеров свергнутого режима и офицеров политической полиции, стал условием мирного перехода власти в руки антикоммунистической оппозиции.

В дальнейшем, если отдельные группы номенклатуры, консолидировавшиеся в рамках новых «социалистических» партий, и возвращались к власти в результате свободных демократических выборов, то они вынуждены были играть уже по другим правилам и не могли ни в какой степени надеяться на восстановление своей монополии на власть.

В течение какого-то времени эти круги все же рассчитывали на сохранение доминирования в экономике путем консервации элементов полу-рыночных институтов в виде коммерциализированной и выведенной из-под общественного контроля государственной собственности. Однако под давлением массовых настроений правительства стран Восточной Европы, взяв курс на интеграцию в евро-атлантические структуры, вынуждены были осуществить экономические реформы по европейским стандартам, устранив монополизм и административно-правовые препятствия, мешавшие развитию конкуренции, мелкого и среднего бизнеса. Надежды бывшей коммунистической номенклатуры на сохранение гегемонии в экономике, но уже в новых рыночных условиях, так и не воплотились на практике.

В Советском Союзе распад коммунистической системы осуществлялся по более сложным алгоритмам. В отличие от стран Восточной Европы антикоммунистическое движение здесь не было столь сильным и массовым, оно не опиралось на мощные культурные и идеологические традиции. Крах коммунистической системы в бывшем СССР в 1991 г. произошел не столько под влиянием оппозиционных выступлений (хотя они имели место), сколько под воздействием иных причин. Среди них: усталость значительных слоев номенклатуры от коммунистического режима, желание побыстрее приступить к приватизации обширной государственной собственности; острые межэтнические проблемы, которых не было в большинстве стран Восточной Европы (за исключением Югославии);

прямолинейность действий консервативного крыла правящих кругов, устроивших нелепую попытку государственного переворота в августе 1991 г.

Поэтому распад Коммунистической партии и провозглашение курса на демократизацию в большинстве постсоветских стран не означали окончательного поражения номенклатуры. В ряде государств (Украина, Белоруссия, почти все страны Центральной Азии) номенклатура осталась у власти. В других странах (Россия, Молдова, Армения, Грузия, Азербайджан, Таджикистан) ее на какое-то время потеснили из институтов власти.

Однако, по мере нарастания трудностей, ослабления позиций демократических реформаторов, заметно возросла активность представителей прежних правящих классов.

В 1992-1993 гг. номенклатура вернула себе руководящие позиции в Грузии, Азербайджане и Таджикистане, в 1994 г. – в Молдове. Уже с конца 1992 г. в России начался процесс массового возвращения прежней коммунистической номенклатуры во властные институты. Со временем она снова заняла руководящие позиции во властных институтах, хотя в процессе сложных политических перемен сменились не только поколения номенклатуры, но и иерархия ее функциональных групп. Так, на смену представителям партийной и хозяйственной номенклатуры, которые доминировали в российских властных структурах, начиная с середины 1990-х годов, в первое десятилетие ХХI века пришли выходцы из советских спецслужб.

В дальнейшем при решающей роли номенклатуры повсеместно в странах, возникших на территории бывшего СССР2, возник новый общественный строй – государственный капитализм постсоветского образца. В этой новой реальности государство и государственная бюрократия сохранили ключевые позиции в экономике. Они жестко ограничивали конкуренцию, а бизнес был поставлен под плотный контроль государственных структур. В результате финансовые, экономические, информационные ресурсы оказались сосредоточенными в руках правительства и зависящих от него институтов, что привело к резкому сокращению пространства для независимой от государства общественной и политической деятельности.

Государственный капитализм стал идеальной формой реализации интересов «обуржуазившейся» номенклатуры. Она получила возможность неограниченного потребления, открывшуюся перед нею в связи с переходом к рыночному хозяйству, но при этом сохранила в своих руках монополию на власть и собственность, надежно защищающую ее официальные и неофициальные привилегии, включая фактическую неподсудность, от оспаривания со стороны других социальных слоев и групп.

При этом государственный капитализм стал промежуточной общественной формой между «реальным социализмом» и капитализмом с открытой рыночной экономикой и демократией. Однако, несмотря на свою переходность, эта модель оказалась весьма устойчивой, поскольку при слабости гражданского общества в постсоветских странах «обуржуазившаяся» номенклатура явно не хотела двигаться вперед в направлении современного капитализма, основанного на конкуренции и высокой социальной мобильности. Но и назад, к восстановлению коммунизма, новые правящие классы, вкусившие блага частной собственности, двигаться уже не желали.

С аналогичными вызовами – «революцией потребителей» и стремлением продвинутых общественных слоев к большей свободе – столкнулись правящие круги и в других странах «реального социализма». Фактически они оказались перед жестким выбором.

Первый вариант состоял в том, чтобы попытаться сохранить без изменений аутентичный, сталинистский вариант коммунистической системы. По такому пути пошли только две страны – Северная Корея и Куба. Разумеется, правящие режимы в этих государствах, сделавшие выбор в пользу сохранения status quo, тем не менее, оказались вынужденными, вносить изменения в политику в порядке реакции на глубокие перемены в мире.

Во-первых, потребовались дополнительные меры для укрепления закрытости этих стран, чтобы не допустить проникновения в них никаких реформаторских идей, ни с Запада, ни с Востока.

Во-вторых, поскольку коммунистическая идеология в глобальном масштабе потерпела поражение и уже не могла претендовать на мессианскую роль, пришлось существенно откорректировать ее в сторону идей национальной обособленности, «особого пути» развития, охранительства.

В Северной Корее после смерти Ким Ир Сена и перехода власти к его сыну Ким Чен Иру это сопровождалось подвижкой власти – от партийного аппарата к военным, которые и выступили в роли хранителей и защитников «национальных особенностей».

Второй вариант заключался в том, чтобы также попытаться сохранить безраздельную власть коммунистической партии и монополию ее идеологии, но при этом одновременно начать постепенные рыночные реформы, понимая, что их конечной целью должна стать За исключением государств Балтии, ставших частью иного политико-географического региона мира – Большой Европы.

полная реставрация капиталистической экономики, а не частичные улучшения «реального социализма», как стремились осуществить в СССР и Восточной Европе.

В Китае переломным в этом плане стал период 1989 – 1992 годов (от жесткого подавления студенческих выступлений на площади Тяньаньмэнь, участники которых требовали начать политические реформы в стране по либерально-демократическим образцам, до знаменитой поездки Дэн Сяопина на юг страны).

В Китае и Вьетнаме путь медленной трансформации «реального социализма» в капитализм под руководством коммунистических партий удалось успешно осуществить по нескольким причинам.

Во-первых, в отличие от стран Восточной Европы, силы, выступавшие за демократизацию политических режимов на либеральный лад, были малочисленны и слабы.

Во-вторых, особенности социально-экономической структуры Китая и Вьетнама (доминирование аграрного сектора, наличие многомиллионного класса крестьян) открывали перед ними путь осуществления индустриализации и авторитарной модернизации, во многом напоминающий тот, который уже прошли некоторые экономики региона (Южная Корея, Тайвань, Таиланд).

В-третьих, начиная рыночные реформы, коммунистические партии Китая и Вьетнама сделали их постепенными, растянутыми по времени, чтобы не нарушить общественной стабильности и сделать процесс демонтажа «реального социализма» в социальной сфере плавным и наименее болезненным для населения.

С помощью этих реформ правящим партиям Китая и Вьетнама удалось не только осуществить мощную программу развития своих стран, но и успешно удовлетворять растущий потребительский спрос населения. Массовая поддержка власти этих партий в ходе рыночных реформ, таким образом, только укрепилась. «Коммунистический капитализм» или капитализм при сохранении монопольной власти коммунистических партий и партийногосударственной номенклатуры стал характерной чертой китайско-вьетнамской модели выхода из «реального социализма».

Монголия отчасти повторила путь государств Восточной Европы. Правящая номенклатура разделилась на две соперничающие политические партии (социалдемократического и либерального толка), установившие демократические правила игры в борьбе за власть. Электоральная демократия, смена правительств и президентов в ходе альтернативных выборов стала неотъемлемой чертой политической жизни в Монголии. Но в отличие от Восточной Европы, номенклатура в Монголии в виду слабости гражданского общества, одновременно получила под свой контроль и власть, и основные активы национальной экономики.

На Кубе коммунистическая партия не стала начинать реформы, опасаясь, что в этом случае собственность, а затем и власть перейдут под контроль мощной кубинской эмиграции, обосновавшейся на Юге США и пользующейся поддержкой американских правящих кругов. Эти опасения разделялись и значительной частью широких слоев населения, также боявшихся, что в этом случае они потеряют некоторые социальные гарантии «реального социализма», но при этом не получат ничего от рыночной экономики.

Неприязнь к эмиграции и традиционная ненависть к «американскому империализму»

помогли кубинскому коммунистическому режиму выжить в трудные 1990-е годы в условиях ограниченности ресурсов и прекращения помощи со стороны СССР и стран Восточной Европы. Лишь в самые последние годы новое руководство Кубы во главе с Раулем Кастро начало постепенно открывать возможности для мелкого частного предпринимательства.

Состоявшийся в апреле 2011 г. VI съезд Компартии Кубы провозгласил курс на осуществление рыночных реформ, реализация которого, по мнению многих наблюдателей, может подтолкнуть это латиноамериканское государство к постепенному отказу от коммунистической экономической системы. Но приведет ли это к потере компартией власти или развитие страны пойдет по китайскому пути «коммунистического капитализма», пока не ясно.

В отличие от всех остальных вариантов «выхода» из «реального социализма»

возможности правящего режима Северной Кореи резко ограничены, минимальны, если они вообще существуют. В КНДР не было даже поверхностной десталинизации. Впрочем, это не главное препятствие для реформ. Албания, как уже говорилось выше, также не осуществила десталинизацию, но это не помешало ей в конце 1980-х годов начать стремительный выход из «реального социализма», поскольку международный фактор – антикоммунистические революции в соседних странах Восточной Европы создавали и давление в этом направлении, благоприятную обстановку для такого выхода.

Для Северной Кореи международный фактор выглядит по-иному. Реформы могут способствовать ее поглощению Южной Кореей, страной с развитой социальноэкономической системой. При этом у нынешней элиты практически нет шансов обменять власть на собственность, как это было в странах Восточной Европы.

На это в частности указывает и пример бывшей ГДР. При поглощении этой страны «реального социализма» Западной Германией, бывшая восточногерманская коммунистическая элита не получила ничего – ни власти, ни собственности. Более того, многие бывшие лидеры ГДР по приговору суда отправились за решетку за преступления против собственных граждан, совершенные в годы пребывания у власти.

Гражданского общества, частного интереса как фактора социальной жизни в КНДР тоже не существует. Поэтому рассчитывать на движение снизу в пользу демократических преобразований, хотя бы в тех масштабах, что были в КНР в конце 1980-х годов, не возможно. Правящая номенклатура не может также начать экономические реформы по китайскому или вьетнамскому образцу.

В Северной Корее существует экономика советского типа, ядром которой является военно-промышленный комплекс. Аграрный сектор полностью обескровлен и не может сыграть роль первоначального локомотива рыночных реформ. Попытки внедрения отдельных элементов рынка (специальные экономические зоны по опыту КНР, официальное разрешение приобретать иностранную валюту) не привели к сколько-нибудь заметным сдвигам в направлении реформирования экономики.

Если в Китае специальные экономические зоны служили инструментом модернизации, втягивания в процессы реформирования новых слоев населения, усвоения передового опыта хозяйствования, который потом распространялся по всей стране, то в Северной Корее эти анклавы служат одной цели – привлечения дополнительных ресурсов для поддержки правящих классов, самоизолировавшихся от остального мира.

Тем не менее, даже эти ограниченные послабления начали ускорять эрозию системы.

В государственном аппарате широкое распространение получила коррупция, в том числе в военном и правоохранительных ведомствах. Началась монетизация административных связей, в коррупционные отношения стала втягиваться и часть населения.

Это состояние, отчасти напоминающее положение в бывших странах «реального социализма» в 1980-е годы, когда правящие коммунистические режимы пытались начать контролируемые сверху рыночные реформы, вряд ли станет отправным пунктом в процессе демонтажа «реального социализма». Для этого нет влиятельных субъектов политики, которые были бы заинтересованы в таком развитии.

Их нет ни на уровне массовых слоев, ни элит. У элит, к тому же, существуют реальные опасения потерять все, если в стране победит капитализм. В то же время полностью отказываться от элементов рынка в условиях, когда государство не может обеспечить население продовольствием и предметами первой необходимости даже на минимальном уровне, для правящего режима было бы рискованно. К тому же партийный и государственный аппарат, все глубже втягивающийся в коррупционные связи, объективно заинтересован в сохранении такой системы, когда он контролирует все, но при этом получает еще возможность извлекать нелегальные доходы через монетизацию своих административных привилегий.

Поэтому наилучшим вариантом для правящей верхушки КНДР является консервация нынешнего состояния страны. К классическому сталинизму при скудости ресурсов коммунистический режим возвращаться уже не хочет, а сделать шаги в направлении капиталистических реформ – не решается, ибо вполне обоснованно опасается потерять в результате такого выбора все.

Кризис коммунистической системы начинается, когда она достигает зрелости:

формируется несменяемый правящий класс, структуры и институты приобретают устойчивый, но и застывший характер. Отправной точкой начала кризиса является признание на официальном уровне частных интересов в качестве реального фактора социальной жизни.

Важнейшими условиями, открывающими путь к эрозии «реального социализма», являются отказ правящих режимов от массовых репрессий и от установок на поддержание постоянной мобилизационной готовности в стране. В такой обстановке частные интересы начинают быстро укрепляться, давая импульс к развитию структур гражданского общества, а в последствии и требовать для себя политического представительства.

Коммунистическая система проходит три важнейших этапа кризиса на пути к распаду.

На первом этапе – десталинизации – происходит отказ от массового террора и признается значимость частных интересов, их автономность от государства.

На втором этапе (вторая половина 1960-х годов) предпринимаются попытки экономических реформ, призванные путем «прививки» элементов рынка укрепить стагнирующую социалистическую экономику.

И, наконец, третий этап (вторая половина 1980-х годов) – это время демонтажа системы «реального социализма».

В практике разных стран эти процессы развертывались по-разному. Некоторые государства начали демонтаж системы «реального социализма», не пройдя ни десталинизации, ни периода «дозированных» экономических реформ (Албания). Другие – попытались осуществить умеренные хозяйственные реформы одновременно с политическими (Чехословакия). Третьи – через десталинизацию перешли к постепенному демонтажу основ коммунистической системы и формированию основ рыночной экономики при сохранении за номенклатурой контроля над политическими институтами (КНР). Эти различия, тем не менее, не отменяют общих закономерностей.

Существует несколько вариантов выхода из коммунистического общественного строя.

Первый вариант можно назвать восточноевропейским. При его осуществлении полностью демонтируется политическая и социально-экономическая система «реального социализма». Правящий слой теряет власть, но в обмен на отказ от сопротивления получает возможность завладеть значительной частью приватизируемой государственной собственности.

Второй вариант, «китайско-вьетнамский», предполагает глубокую трансформацию социально-экономической основы «реального социализма» в направлении капиталистической экономики, но при сохранении однопартийной системы и монополии квази-коммунистической идеологии. Главным условием успешности этого варианта является вовлечение массового слоя крестьянства в процессы модернизации, повышение жизненного уровня основной массы населения в ходе рыночных реформ.

Третий вариант, «постсоветский», заключается в том, что в процессе преобразования ликвидируется как политическая, так и социально-экономическая системы «реального социализма». Однако в дальнейшем происходит реставрация того типа властных и экономических отношений, который был во многом присущ советскому строю.

Возвращается господство номенклатуры (бюрократии). Возникает государственный капитализм, при котором конкуренция резко ограничена, бизнес зависим от власти, а вертикальная мобильность в обществе существенно сужается. Этот строй можно еще охарактеризовать как «транзит в транзите».

Другие варианты выхода из «реального социализма» можно отнести к промежуточным вариантам. Так, Монголия частично воспроизвела опыт восточноевропейских стран, а частично – постсоветских. Куба, которая долгое время была образцом не подверженного переменам классического сталинизма, ныне начинает экономические реформы. Однако, пока рано судить, сумеет ли Коммунистическая партия Кубы удержать трансформационный процесс под контролем.

Северная Корея в этом ряду остается последней страной традиционного «реального социализма», но уже затронутого процессами монетизации общественных отношений.

Выходы из «реального социализма» в этой стране пока не просматриваются. Во всяком случае, можно предположить, что они вряд ли будут типологически напоминать уже известные истории модели.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА ПОЛИТИКО-ЭКОНОМИЧЕСКИХ УСТОЕВ РЕЖИМА

В конце 2010 г. проявления в Северной Корее внутриполитического противостояния выплеснулись наружу. Речь идет не о противодействии тогдашнему лидеру КНДР Ким Чен Иру, а о попытках различных военных и партийных групп, руководителей спецслужб укрепить свои позиции «под» Ким Чен Иром, на случай его ухода из жизни.

Нарастающая внутриполитическая разбалансированность проявилась на сентябрьской (2010 г.) Конференции ТПК. Основные итоги партконференции состояли в следующем.

Первое. Партконференция и последующие политические акции (парад по случаю 65-летия ТПК 10 октября 2010 г., внутренняя пропаганда) подтвердили, что Ким Чен Ир был намерен до конца своих дней оставаться единственным хозяином страны. Сама идея о том, что рядом с ним появится «наследник», вокруг которого может концентрироваться власть, была для Ким Чен Ира психологически неприемлемой.

Второе. Сам факт проведения партконференции свидетельствовал о стремлении части северокорейского руководства усилить роль партийно-политического контроля над страной.

Последний съезд ТПК прошел в 1980 г, а заседания ЦК КПК прекратились в 1993 г.

Ким Чен Иру, опиравшемуся на Государственный Комитет Обороны (ГКО), для реализации своей власти не столь был нужен партийный аппарат, сколь военный.

Третье. Ким Чен Ир не дал однозначного сигнала о том, что его, по слухам, «самый любимый сын» Ким Чен Ын станет преемником. Ким Чен Ын получил звание генерала армии и был назначен на пост заместителя председателя Военного Комитета ЦК ТПК.

Однако на параде 10 октября он стоял не рядом с отцом, а на расстоянии. Между ними было место для Ли Ен Хо – на тот момент Первого заместителя Председателя ГКО, начальника Генштаба Корейской народной армии (КНА).

Четвертое. Партконференция высветила главных претендентов на престол внутри семейного клана Кимов. Это не означает, что не было других сил, способных после «часа Х»

претендовать на власть. Напротив, на тот момент задавался видимый извне круг наиболее вероятных претендентов.

Ли Ен Хо (68 лет), 1-й зам. Председателя ГКО, единственный (кроме самого Ким Чен Ира) член Постоянного Комитета ПБ ЦК ТПК (в составе ПК ПБ – 5 человек) моложе 80-ти лет. Мать Ли Ен Хо, после смерти матери Ким Чен Ира в 1949 г., фактически взяла его в свою семью. До того момента, когда Ким Ир Сен женился во второй раз, Ли Ен Хо и Ким Чен Ир росли «как братья».

Ким Ген Хи (62 года) – сестра Ким Чен Ира, член ПБ ЦК ТПК.

Чан Сон Тхэк (64 года) – муж Ким Ген Хи, зам. Председателя ГКО, человек, остающийся «на хозяйстве», когда Ким Чен Ир проводит время в своей резиденции под Хамхыном (около 600 км от Пхеньяна).

Ким Чен Ын (27 лет), сын Ким Чен Ира от его последней, по слухам, «самой любимой» жены, умершей в 2004 г.

Были еще две-три влиятельные фигуры из семейного клана, не занимавшие крупных официальных партийных постов.

Ким Чен Нам (39 лет), старший сын Ким Чен Ира. Ведет бизнес в Китае и Макао.

Опирается на ту часть северокорейских спецслужб и аппаратчиков, которые имеют выход за рубеж и контролируют северокорейские финансы вне страны. Обладает опытом руководящей работы в аппарате ЦК и структурах безопасности.

По всей вероятности, поддерживает контакты с южнокорейскими спецслужбами.

Предположительно, тайно посещал Сеул.

В октябре 2010 г. Ким Чен Нам стал первым северокорейцем (не перебежчиком), который без санкции Ким Чен Ира дал интервью иностранным (японским) СМИ, негативно охарактеризовав северокорейский режим. Его помощник, в другом интервью, ссылаясь на Ким Чен Нама, предрек скорый, через 2 года (т.е. в 2012-2013 гг.), крах северокорейского режима.

Ким Пхен Ир (около 60 лет) – младший брат Ким Чен Ира, посол в Болгарии на протяжении последних более чем 30 лет. В каком-то смысле – политический изгнанник. В начале 2010 г. посетил Пхеньян для зондажа обстановки. После этого, северокорейские военные спецслужбы через «перебежчика» в чине полковника запустили на Юг информацию о том, что Ким Пхен Ир пользуется большой поддержкой военных, поскольку сам имеет военное образование.

Ким Чхоль Сон (около 30 лет) – дочь Ким Чен Ира, один из руководителей молодежного движения в Северной Корее.

Пятое. На партконференции Ким Чен Ир создал систему политических балансов под своим контролем.

Во-первых, никто из потенциальных лидеров не мог претендовать на пост наследника, вокруг которого могли бы стягиваться политические силы, создавая угрозу самому Ким Чен Иру.

Во-вторых, в результате перестановок каждый из претендентов стал начальником и одновременно подчиненным другому претенденту в той или иной структуре.

Шестое. На первый взгляд, значимых изменений в высшем эшелоне партийной власти не произошло: большинство членов ПБ ЦК, младшему из которых был 71 год, а основной части – под 80 и за 80 лет, сохранили свои посты.

Однако интересные перестановки произошли на уровне кандидатов в члены ПБ ЦК:

сюда пришло поколение 60-летних. Включая руководителей спецслужб, секретарей ЦК и самого молодого, 53-летнего секретаря Пхеньянского горкома ТПК Мун Ген Дока.

Последний, по слухам, близок к Чан Сон Тхэку.

В северокорейской политической жизни, носящей семейно-клановый характер и бывшей всецело подчиненной настроениям и воле Ким Чен Ира, в любой момент могли произойти серьезные изменения. Однако по мере того, как здоровье вождя ухудшалось, важное значение стала принимать политическая борьба – не с Ким Чен Иром – а «под Ким Чен Иром».

На конец 2010 г. ситуация выглядела так, что два лидера – военный (Ли Ен Хо) и партийный (Чан Сон Тхэк) в наибольшей степени влияли на ситуацию в стране. Первый контролировал армию и ГКО и имел весомые позиции в партийном аппарате. У второго – партийный аппарат и место в ГКО.

Седьмое. Стремление, условно говоря, партийно-ориентированной «группы Чан Сон Тхэка» укрепить свои властные позиции проявилось в принятых на партконференции поправках в Устав ТПК. Главные из них касались «установления партийного руководства над государственными органами управления и молодежными организациями» и «усиления роли парторганизаций в армии».

В переводе с «северокорейского партийного языка» это означало:

во-первых, признание того, что роль партии в стране слаба, что отражало реальное положение дел, сложившееся при Ким Чен Ире, который переложил основную нагрузку по управлению государством на ГКО, во-вторых, что такое положение дел надо было исправить.

РАССТАНОВКА ПОЛИТИЧЕСКИХ СИЛ В КОНЦЕ «ЭПОХИ КИМ ЧЕН ИРА»

ГКО ЦК ТПК

ПБ ЦК ТПК

(генерал армии) Восьмое. Были созданы предпосылки для превращения Ким Чен Ына в преемники вождя. Вместе с тем окончательно этот вопрос тогда так и не был решен. Ким Чен Ыну еще надо было получить должную поддержку в партийном аппарате и армии, а также приобрести опыт аппаратной работы.

В условиях жесткой диктатуры вождя основные потенциальные претенденты на власть вынуждены были, естественным образом, всячески скрывать свои намерения. С этой точки зрения, всех устраивало, что именно Ким Чен Ын, «любимый сын вождя», позиционировался как будущий наследник. И тем самым служил «прикрытием» властных амбиций других членов клана Кимов.

В стране усиливаются негативные экономические тенденции, свидетельствующие о состоянии углубляющегося системного кризиса. Структура экономики мозаична, связи ее отдельных звеньев слабы между собой. Тяжелая промышленность, в которую на протяжении нескольких десятилетий вкладывалась подавляющая часть инвестиций, практически, за редким исключением остановлена. В основном действуют иностранные, прежде всего, китайские предприятия.

Произошел безвозвратный обвал распределительной системы. На ее место пришли полулегальная торговля, черный рынок, тотальная коррупция, деятельность криминальных групп.

Схема торговли главным продовольственным продуктом – рисом – выглядит следующим образом. Предложение риса формируют военные структуры, которым рис выделяется в первую очередь, а также государственные органы, создающие запасы риса (например, на празднование в апреле 2012 г. 100-летия со дня рождения Ким Ир Сена) и которые по нелегальным каналам выбрасывают его на «черный рынок».

Спрос на «черном рынке» образуется за счет, во-первых, тех представителей спецслужб и партийно-государственных органов, которые имеют выход за рубеж и обслуживают операции по приему внешней помощи и торговле золотом и серебром на внешнем рынке, контрабандными товарами и т.п. Во-вторых, со стороны спекулянтов, работающих главным образом с приграничными китайскими районами, коррумпированных чиновников и криминальных структур, связанных с местными властями.

Северокорейская экономика сегментирована. Взаимоотношения между ее отдельными частями носят не системный, случайный характер.

МАКРОСТРУКТУРА ЭКОНОМИКИ СЕВЕРНОЙ КОРЕИ

Экономика, основанная на связях с Чхон Рён (Просеверокорейская Ассоциация корейцев, проживающих в Японии)

СХЕМА БАЛАНСА СПРОСА-ПРЕДЛОЖЕНИЯ В «ЧЕРНО-СЕРОЙ ЭКОНОМИКЕ»

ВЫВОДЫ

Черный / серый рынки поддерживает макроэкономическую стабильность. По мере уменьшения объема внешних связей страна дестабилизируется.

Катастрофически растет социальный разрыв. Для тех, кто не имеет доступа к черносерому рынку, потребность физиологического выживания становится главной. В кризиса нормированной системы распределения валютного курса черного рынка (1$=3000 вон) «хорошей» официальной заработной платы – не менее 6-8 тыс. вон Люди, не имеющие доступа к валюте – маргинализируются, имеющие – могут наслаждаться жизнью.

В переходный период к нормальному рынку черно-серый рынок Северной Кореи может сыграть роль «временного стабилизатора».

Война кланов за ресурсы Контроль бандитских групп над локальными территориями Наиболее вероятный выход из сложившейся за последние два десятилетия ситуации подразумевает закрепление в КНДР коррумпированного квази-рыночного авторитаризма как системы, противостоящей тотальному хаосу.

Как ни парадоксально, в обозримой перспективе наиболее серьезным вызовом для соседствующих с Корейским полуостровом государств будут являться не столько политика Пхеньяна в военной области, включая реализацию ракетно-ядерных амбиций, сколько неопределенность внутренней обстановки в стране как таковой, равно как и отсутствие четкого понимания вектора ее возможной эволюции.

Прежде всего, следует отметить, что ключевые параметры, характеризующие внутриполитическую и социально-экономическую ситуацию в КНДР, экспертным сообществом достаточно изучены и «просчитываются» с довольно высокой степенью достоверности, а оснований для взаимоисключающих интерпретаций этой ситуации, повидимому, не имеется.

Тем не менее, заинтересованных наблюдателей не покидает ощущение, что все собранные на этот счет сведения действительны лишь для каждого данного короткого временного отрезка. Они не позволяют объективно судить ни о политических планах и намерениях северокорейских лидеров, тех или иных возможных флуктуациях их активности, ни о том, в какой области внутренней жизни можно ожидать появления опасных разломов или «сейсмических» процессов.

Перефразируя слова известного философа, уместно сказать, что северокорейские реалии «являются обыкновенно как восточные женщины, закутанные покрывалами, из-под которых выглядывают только глаза». При этом ценность сокрытого подчас далеко не оправдывает того любопытства, которое обыватели испытывают к искусственно вызываемому флеру таинственности.

Впрочем, подобное сравнение применительно к Северной Корее все же было бы не совсем справедливо. В нашем случае предметом рассмотрения является страна, которая, в силу географических, исторических и ряда других обстоятельств занимает особое место в стратегически важном регионе на северо-востоке Азии.

Бесспорно, КНДР обладает крайне низким международным статусом во всех областях. В том числе в силу крайне слабой интегрированности в региональные отношения. Тем не менее, нельзя не учитывать, что от дальнейшего поведения Пхеньяна визави соседей, которое не в последнюю очередь производно от меняющихся внутренних раскладов в стране, будет в немалой степени зависеть то, каким образом выстроится конфигурация политических сил в регионе и какой характер приобретут здесь отношения между ключевыми игроками, включая Россию, Республику Корея, Китай, США и Японию.

Главное в том, что постановка и решение в СВА крупных трансграничных вопросов в области внешней политики, торговли, энергетики, инфраструктурных проектов, а в перспективе – и налаживание многостороннего диалога в области безопасности, – все это заведомо имеет своим жестким «ограничителем» неурегулированность северокорейского фактора.

Иными словами, потенциально имеющаяся возможность срыва ситуации в Северной Корее в коллапс с неконтролируемым разрастанием хаотических проявлений, способна «поставить жирный крест» на задачах по конструированию в Северо-Восточной Азии нормального регионального порядка, строящегося на основе открытых, цивилизованных и взаимовыгодных отношениях между государствами, имеющими здесь весомые интересы.

При этом мы даже пока не берем в расчет тот крайний сценарий, при котором эскалация конфронтации на Корейском полуострове вылилась бы в широкомасштабный военный конфликт, что, естественно, чревато непредсказуемыми последствиями.

Неожиданные и драматические события в целом ряде стран Ближнего Востока вновь со всей актуальностью поставили вопрос о пределах прочности северокорейского режима и о возможности быстротечной, но радикальной смены власти в КНДР по тому или иному арабскому сценарию. Для ответа на него важно более четко представлять менталитет северокорейской элиты – прежде всего, насколько адекватно она в состоянии оценивать как положение страны в целом, так и свои собственные перспективы, а также умонастроения активной части населения – заинтересованность в коренных переменах и готовность активно участвовать в политической борьбе за их реализацию.

Следует сказать, что руководство КНДР еще со второй половины 1990-х гг., когда страна переживала глубочайший системный кризис, осознало, что ее развитие полностью зашло в тупик и выйти из него она самостоятельно не сможет. Варианты мягкого «вползания» в капитализм по образцу Китая или Вьетнама на этом этапе в принципе рассматривались, но уже тогда были категорически отвергнуты северокорейской верхушкой на том основании, что утрата контроля над экономикой в условиях рынка чревато ослаблением политической власти, что, по логике Пхеньяна, недопустимо при сохранении «враждебного окружения».

В качестве компромиссного варианта в начале нулевых годов XXI-го века власти пошли на ограниченный экономический эксперимент. Он подразумевал легализацию, до определенной степени, «теневого», спекулятивно-рыночного уклада экономики, введение хозрасчета на большинстве предприятий гражданского сектора и постепенный вывод их из-под контроля государства. Однако главной целью оставалось создание специальных экономических зон с привлечением иностранного капитала, прежде всего, средств зарубежных соотечественников (по образцу Китая) для создания там передовых производств, функционирующих по законам нормальной экономики с поставкой готовой продукции на внешние рынки для притока валюты.

Эта схема, запущенная в 2002 г., довольно быстро забуксовала, главным образом из-за бюрократических тормозов и колебаний идеологического характера в правящей верхушке. Все попытки создания «спецзон» оказались безуспешными (за исключением разве что Кэсонского технопарка близ границы с Южной Кореей), ввиду неспособности Пхеньяна реально заинтересовать потенциальных инвесторов.

Безусловно, вопрос об экономическом реформировании Северной Кореи, хотя бы и под влиянием внешнего фактора, остается принципиально важным с точки зрения стабилизации внутренней ситуации в стране, обеспечения «мягкой посадки» ее экономики и последующей интеграции в мировую систему хозяйства. Следует, однако, четко понимать, что в обозримой перспективе никаких реформистских импульсов, пусть даже консервативного толка, от нынешнего пхеньянского руководства ожидать не приходится.

На протяжении 60-ти лет существования КНДР в режиме частичной или полной внешней замкнутости происходило «вымывание» из эшелонов власти компетентных и независимо мыслящих экспертов, а крайне низкий уровень образования не позволял готовить экономистов-профессионалов. Все это в конечном итоге и породило ситуацию, при которой в стране попросту нет опытных и квалифицированных менеджеров, способных более или менее грамотно вести дела даже в рамках нынешней административно-бюрократической системы хозяйствования, не говоря уже о проведении далеко идущих преобразований.

Роль Кабинета министров, да и соответствующих подразделений партийного аппарата, сведены к функциям технического управления за производственным процессом в пределах группы промышленных инфраструктурных или сельхозпредприятий и осуществления надзора и наказания «нерадивых».

Вследствие повышенной секретности, которая окутывает все сферы жизни в Северной Корее, каждый бюрократ владеет предельно ограниченным объемом информации, не позволяющим ему соотносить результаты своей деятельности с положением даже в смежных областях.

Определенный порядок существовал при Ким Ир Сене, что в числе прочего диктовалось необходимостью поддержания развернутых внешнеэкономических связей с СССР и другими странами Восточной Европы. Теперь, можно предположить, даже на самом «верху» вряд ли кто-либо владеет достоверной и исчерпывающей картиной о реальном положении дел в экономике (исключение, очевидно, составляет военная промышленность, которая фактически существует параллельно с гражданским сектором и слабо с ним пересекается).

В настоящее время вышеупомянутые субъективные проблемы могут иметь гораздо более значительные долгосрочные последствия, чем известные объективные беды Северной Кореи – дефицит топлива, сырья, электроэнергии. Экономика КНДР даже для круга «посвященных» лиц представляет собой настоящий «черный ящик», где при всей мелочной регламентации на уровне производственных единиц в масштабах макроэкономики царит полная неразбериха.

Направляемые в экономику ошибочные команды, составленные на базе неполной или даже неверной информации, на практике ведут лишь к дальнейшей разбалансировке механизмов народного хозяйства. Видимо, именно этими соображениями можно объяснить сокрушительный провал денежной реформы в конце 2009 – начале 2010 гг. за что жестоко поплатился ее автор – зав. экономическим отделом ЦК ТПК Пак Нам Ги. Он являлся одним из последних опытных специалистов в сфере планирования народного хозяйства и зачинщик многих прежних примечательных начинаний.

Время, когда можно было добиваться улучшений путем постепенной и аккуратной корректировки экономического курса в сторону большей открытости, поощрения рыночного сектора, рационализации экономики в целом, безвозвратно упущено. Теперь приходится иметь дело не с целостной, пусть и отсталой производственно-хозяйственной системой, а с весьма рыхлой, мозаичной и внутренне рассогласованной структурой, которую в принципе уже невозможно ни улучшить, ни реформировать.

Рассчитанный на весьма отдаленную перспективу выход, видимо, может состоять в том, чтобы в процессе подлинно глубоких преобразований на какое-то ограниченное время сохранить экономическую «практику» в увязке с нынешним «народным хозяйством».

Параллельно на «свободных площадках» следует создавать иную экономику, которая могла бы быть интегрирована в межкорейские и мирохозяйственные связи, равно как и адекватную ей систему менеджмента и управления. Оговоримся, что постановка и решение подобной задачи, которая в столь рафинированном виде не выдвигалась, пожалуй, ни в одной из бывших «социалистических» стран, потребовали бы привлечения серьезных внешних ресурсов – и финансовых, и управленческих.

Против многих ожиданий, события в арабском мире не оказали сколь-нибудь заметного воздействия на ситуацию в Северной Корее: обстановка в стране внешне остается спокойной, признаков «волнений» или открытых проявлений недовольства политикой руководства страны не отмечается. Это, конечно, можно объяснить закрытым характером и информационной изоляцией северокорейского общества, а также результатом работы отлаженной контрольно-репрессивной машины в КНДР, что позволяет в целом успешно противодействовать «разлагающему» внешнему воздействию.

Пхеньянские пропагандистские издания настойчиво предупреждают: «когда вокруг много вредных насекомых, надо вовремя ставить на окна и двери противомоскитные сетки».

Однако как бы то ни было, фактом остается то, что в отличие от стран Арабского Востока в Северной Корее нет реальной оппозиции, которую можно бы было заблаговременно «простимулировать» и попытаться привести к власти в качестве легитимного правительства, опирающегося на поддержку большинства населения.

Дело в том, что северокорейская элита, несмотря на внутренние противоречия и подковерную борьбу по поводу распределения властных полномочий и привилегий, по отношению к внешнему миру выступает достаточно консолидировано. От начала открытой борьбы за власть ее удерживает элементарный страх, поскольку практически все представители правящей когорты имеют в своем активе немало «грехов» и «черных пятен», бросающих тень на их репутацию в глазах Запада, поэтому каких-либо иллюзий насчет своей «востребованности» в случае смены режима или «демократического переворота» эти люди не испытывают.

Кроме того, пхеньянские руководители прекрасно осведомлены, как в том же Египте военные и судейские сводят счеты с представителями старого режима. Им хорошо запомнилась судьба С. Милошивича и С. Хусейна. Проецируя эту ситуацию на себя и зная особенности корейского национального характера и политических традиций, (достаточно вспомнить незавидную участь бывших генералов-лидеров военных диктатур в РК) они твердо убеждены, что в случае политического поражения Севера и прихода туда южнокорейских «братьев», «никто не дождется пощады».

Отсюда мораль: как бы представители северокорейской элиты ни относились друг к другу и к высшему руководству страны, жить при нынешнем режиме и по правилам «клана Кимов» для них предпочтительнее перспективы оказаться на скамье подсудимых в условиях новой «демократической Кореи».

В целом та политическая система, которая стихийно сформировалась и функционировала в Северной Корее при Ким Чен Ире могла быть охарактеризована как динамично меняющийся баланс сил с участием наиболее влиятельных государственных структур – армейской, партийной верхушек и многочисленных спецслужб, деятельность которых плотно координировалась ГКО, а по принципиальным вопросам – непосредственно высшим руководителем.

Северокорейский лидер, в интересах обеспечения равновесия сил в высших эшелонах, а также поддержания «здоровой» конкуренции между властными кланами, вел непростую игру, то приближая к себе отдельные персоналии и стоящие за ними мощные структуры, то отдаляя их от себя, лишая при этом привычных рычагов управления.

Так, с конца 1990-х гг. в рамках политики приоритета армии ТПК фактически отошла на задний план в системе органов власти, а многие ее полномочия были переданы военным.

Однако с 2010 г. наблюдается обратный процесс: партийные аппаратчики в центре и на местах вновь набирают силу, в то время как сфера политических полномочий армейской верхушки постепенно, но зримо сужается. Одновременно появлялись слухи о серьезных чистках в руководстве спецслужб.

При этом речь, конечно же, не шла о борьбе с оппозиционерами или политическими противниками режима (таковых там не имеется) – цель состояла в том, что в стране нет, и не будет «неприкасаемых кланов», а любая руководящая структура в своих полномочиях жестко ограничена теми функциями, которые ей будут делегированы верховной властью.

Что же касается рядового северокорейского населения, то и там нет ничего похожего на поляризацию сил по линии «демократы» – «традиционалисты».

Среднестатистический гражданин КНДР, как правило, не имеет представления о том, за какие такие «перемены» или «реформы» ему следует бороться. Он, скорее всего, будет приветствовать любую твердую власть, пусть даже немного и деспотичную, которая сможет уделить ему толику внимания – улучшить материальное положение, отодвинуть угрозу голода, холода, болезней.

О низком уровне политической «пассионарности» северокорейского населения свидетельствует и такой характерный факт, что из всего объема разнообразной информации, поступающей по различным каналам из Южной Кореи, наибольшей популярностью пользуются вовсе не новостные блоки или рассказы о «зажиточной» жизни в РК, а так называемые «драмы» – южнокорейский вариант «мыльных опер».

Правда, следует заметить, что именно перед распадом Советского Союза «мыльные оперы» (прежде всего, бразильские и мексиканские) приобрели особую популярность среди «простого» населения.

В ряде исследований и экспертных докладов, появляющихся как в России, так и в других странах, довольно напористо подается мысль о неких глубинных позитивных процессах, происходящих в недрах северокорейского общества. Основной тезис – вызревает плотная прослойка экономически активных людей, связанная с «неузаконенным» рыночным сектором экономики, которая в последующем может стать опорой в деле модернизации страны, а заодно и подготовить почву для формирования политической оппозиции существующему режиму.

По этому поводу можно сказать следующее.

Существование негосударственного теневого сектора экономики, равно как и нарастание процессов имущественной дифференциации граждан, имеет место, по крайней мере, с конца 1990-х годов. Тогда в стране рухнула единая система гособеспечения населения продуктами и товарами первой необходимости.

Вместе с тем появление таких групп как мелкие торговцы, перекупщики, люмпенизированная часть населения, промышляющая «отхожим промыслом» в Китае или хищениями с госпредприятий свидетельствует о том, что речь идет вовсе не о появлении «ростков новых экономических отношений», но, напротив, о деградации и архаизации хозяйственной жизни вследствие деиндустриализации страны. Одновременно это явление привело к возникновению нового социального феномена в КНДР – тесной коррупционной спайке «теневиков» с чиновниками различного уровня, представителями силовых структур, которые создают «теневикам» режим максимального благоприятствования.

Процветание подобного предпринимательства, а в него, по разным данным вовлечено не менее 3 млн. граждан, возможно только в специфических условиях современной северокорейской действительности, – экономики тотального дефицита и всевластия бюрократии, вследствие чего именно представители «нового бизнеса» посеверокорейски будут наиболее рьяно защищать существующие устои и противиться (пусть даже неосознанно) политической и экономической модернизации.

В этом смысле весьма показательно, что режим, жестоко карающий за инакомыслие, в вопросе об отношении к теневому сектору проявляет удивительную терпимость, хорошо понимая, что при известных мерах контроля над этими процессами, можно добиться расширения своей социальной базы.

Следует признать, что, несмотря на очевидные вызовы северокорейскому строю, непосредственной внутренней угрозы существующей власти до сих пор не возникало.

Естественно, это ни в коей мере не свидетельствует о некоей неуязвимости либо абсолютной устойчивости режима, который давно уже исчерпал свой политический и экономический ресурс.

Северокорейский режим, как и всякий другой, не способный к саморазвитию и не располагающий адекватными механизмами снятия возникающих проблем и патологий, в стратегической перспективе обречен. При этом не столь уж важно, что в конечном итоге сыграет роль катализатора: некие чрезвычайные обстоятельства, усиление международного давления или разрастание процессов естественного «осыпания» системы, пока это не потребует внешнего вмешательства для купирования «пробоин» и перехвата ситуации, прежде чем она скатится в хаос.

В настоящее время абсолютный приоритет Пхеньяна на внутренней арене – обеспечение преемственности власти в спокойном ключе, позволяющем избежать разрушительных для системы последствий. Выбор Ким Чен Ына в качестве преемника был рискованным, но вместе с тем, очевидно, хорошо просчитанным ходом. Его главные недостатки – молодость, отсутствие опыта государственного управления, собственной политической базы и устойчивого круга соратников. Эти «недостатки» могут оказаться критически опасными, учитывая, что страна, северокорейская государственность вплотную придвинулись к краю пропасти.

Однако имеются и неоспоримые преимущества. У Ким Чен Ына в отличие от подавляющего большинства корейских руководителей, пока незапятнанный имидж – он не причастен к тому, что происходило в стране до его выдвижения во власть, и соответственно не может нести за это политическую или моральную ответственность. В силу этих причин западное сообщество, скорее всего, будет готово иметь с ним дело в качестве руководителя КНДР, конечно, если он сможет проявить дальновидность, конструктивизм и гибкость в решении тех вопросов, которые вызывают обеспокоенность у большинства стран мира. По понятным причинам Ким Чен Ир и его ближайшее окружение фактически лишили себя возможности инициировать подобный диалог от своего лица и находились по сути дела в «положение вне игры».

Главная задача, которая встает перед новым лидером (если, конечно, в его руках постепенно будет сосредоточена реальная власть, а не декоративно-представительские функции) будет омоложение высшей партийно-государственной элиты и продвижение во властные структуры представителей нового поколения руководителей. По логике, это должны быть люди «без связей», но обладающие определенными административными способностями, которые своим выдвижением будут обязаны лично Ким Чен Ыну, и которые таким образом могли бы составить ему твердую опору.

Актуальность этого вопроса давно назрела. Дело в том, что Ким Чен Ир после своего прихода на высшие посты в 1994 г. в силу укоренившихся у него опасений насчет возможных «аппаратных заговоров» и «предательств» всячески противился обновлению руководящего звена в центре и на местах. При этом он стремился опираться либо на «семейный клан», либо на тех назначенцев, которые были предложены еще его отцом, и которым он, таким образом, доверял. В условиях, когда вертикальные «лифты» перестали работать, в ранее целостной бюрократической системе произошел надлом. На одном ее полюсе оказалась сравнительно небольшая группа людей, окружающих северокорейского вождя, в руках которых были сконцентрированы все рычаги управления страной, а на другом – массы функционеров с сугубо исполнительскими функциями и без каких-либо шансов реализовать свои карьерные амбиции.

Порочность подобной кадровой практики зримо обнажилась в последнее десятилетие – по мере физического одряхления и ухода из жизни ближайших соратников Ким Чен Ира и, наконец, его самого. В составе ГКО и политбюро ТПК преобладают 75-80-летние старцы, поэтому нетрудно предугадать, что, если «кадровая проблема» не будет урегулирована в ближайшие годы, хотя бы на основе паллиативных решений, в стране может возникнуть «вакуум власти». Для государства со сверхцентрализованной системой управления, при которой любые решения генерируются из Центра, подобный исход может оказаться катастрофичным.

Главной проблемой Ким Чен Ына перед формальным приходом к власти был острый временной цейтнот для выработки позиции по всем ключевым вопросам, который пока сохраняется.

Для начала диалога с Югом, равно как и с мировым сообществом в целом, он должен располагать определенным набором креативных идей, свидетельствующих о намерениях направить развитие страны в более позитивное созидательное русло. Но обеспечить себе подобную свободу рук новый руководитель сможет лишь при условии усиления своей политической базы в результате укрепления рядов соратников, серьезной перетряски всего кадрового аппарата.

Одновременно предстоит нейтрализовать и возможное недовольство «старой гвардии», умерить властные амбиции силовых структур, представители которых опасаются любых нововведений. Залогом любого успеха должно стать завоевание авторитета у потенциально активной части населения, которое должно реально почувствовать, что правление Ким Чен Ына способно привести к положительным изменениям в его положении.

С другой стороны, задачи консолидации власти, сохранения управляемости страной потребует выработки адекватных мер в целях политической и экономической стабилизации, что вызовет необходимость проведения в целом жесткого и авторитарного курса.

Данный круг задач, которые предстоит решать практически одновременно, вряд ли по плечу даже многоопытному руководителю, вследствие чего шансы Ким Чен Ына хотя бы на частичный успех представляются незначительными. На первом этапе ему предстоит доказать свою способность удержать в своих руках всю полноту государственной и партийной власти. В качестве альтернативных, но вполне реалистических сценариев можно предположить, что верховная власть плавно перейдет к семейному клану Кимов при поддержке наиболее близких уцелевших соратников нынешнего лидера, что, судя по практике 2012 г., так и происходит. При таком раскладе Ким Чен Ын остается на почетном месте руководителя страны, но, скорее всего, с чисто номинальными функциями.

Другой вариант – переход власти к «коллективному руководству», конгломерату сил, в котором в разной степени будет представлена партийная, военная элита, верхушка спецслужб, пока не просматривается.

Нет необходимости доказывать, что подобные формы правления следует рассматривать как временные, переходные и длящиеся до тех пор, пока агония власти и деградация управления не вступят в завершающую стадию. На этом этапе на авансцену, скорее всего, могут выйти новые силы, причем как в самой стране, так и пришедшие извне.

Наиболее драматичный сценарий – установление в стране военной диктатуры, отказавшейся от внешних политических декоративных форм, что наиболее вероятно в случае вырождения способности к управлению, угрозы распада государственных структур вследствие обострения фракционной борьбы и окончательного разложения правящей элиты.

Логично предположить, что в таком случае инициаторами и главными действующими лицами выступят не представители пхеньянской военной верхушки, а молодые амбициозные генералы с периферии, которым путь наверх, в столицу при Ким Чен Ире был закрыт в силу вышеописанных особенностей его кадровой политики.

Подобный сценарий стал бы уравнением со многими неизвестными: весьма скудные данные об умонастроениях офицерского корпуса на данном этапе позволяют лишь в общих чертах строить предположения о том, чего можно ожидать от этой когорты. Проведя большую часть жизни по дальним гарнизонам, представители региональной военной элиты плохо себе представляют не только реалии внешнего мира, но и действительность в самой Северной Корее. Вместе с тем они, скорее всего, будут преисполнены желанием действовать во имя «наведения порядка», естественно, в соответствии со своим пониманием ситуации.

Наверняка можно сказать одно: проведение каких-то аналогий между активной частью северокорейского генералитета, вероятно уже сейчас стремящегося к власти, и их южнокорейскими коллегами периода эпохи военных диктатур 1960 – 1980 годов едва ли уместно. Политическое кредо северокорейских военных, насколько об этом можно судить – не экономические реформы, о которых они не имеют даже поверхностного представления, а борьба против «капиталистического разложения» внутри страны и внешних врагов в лице США и Южной Кореи.

Иными словами победа армии будет определенно означать усиление националистических и милитаристских тенденций в политике, а также непредсказуемости в действиях Пхеньяна на международной арене. ( В качестве самого общего соображения упомянем, что этот тренд в условиях назревания национальной катастрофы едва ли окажется устойчивым: после первых же крупных провалов военной власти любого «разлива»

национализм и радикализм могут легко выродиться в свою прямую противоположность – «попрошайничество» у бывших противников в обмен на сдачу позиций по принципиальным вопросам).

Тем не менее, сценарий узурпации высшей государственной власти представителями армейской среды наиболее сложен с точки зрения просчета его возможных последствий.

Крутые, но в то же время заведомо бессистемные меры северокорейских военных, которые вряд ли могут содержать сколь-либо существенную рациональную начинку, в состоянии лишь ускорить нарастание хаотических явлений – вплоть до начала процессов дезинтеграции страны.

Царящая разруха, фактическое отсутствие коммуникаций, связывающих центр с отдаленными регионами, создают условия, при котором распад КНДР как государственной общности может стать реальностью, причем в довольно короткие сроки. Для примера сошлемся на то, что ввиду аварийного состояния железнодорожных путей (автомобильных не существует вовсе) север, северо-восток и юго-восток для Пхеньяна труднодоступны уже сейчас. Поезд из г. Раджина до столицы покрывает расстояние в 850 км в лучшем случае за 5-6 дней, причем крупные аварии на путях уже вошли в практику и не вызывают удивления.

В случае взрыва одного-двух транспортных туннелей на маршруте Пхеньян – Вонсан практически все восточные регионы могут стать изолированными от центра, в результате чего страна окажется раздробленной по рубежам: Запад (вместе со столичным регионом) – Северо-восток и Юго-восток.