«Вспоминая прошлое. Тосненцы о себе и своём времени Тосно 2012 Предисловие Более тридцати раз Муниципальное казённое учреждение культуры Тосненская межпоселенческая централизованная библиотечная система была победителем ...»

Муниципальное казённое учреждение культуры

«Тосненская межпоселенческая централизованная библиотечная система»

Тосненская центральная районная библиотека

Из истории Тосненского района

Вспоминая прошлое…

Тосненцы о себе и своём времени

Тосно

2012

Предисловие

Более тридцати раз Муниципальное казённое учреждение культуры «Тосненская межпоселенческая централизованная библиотечная система» была победителем в конкурсах районного, областного и Всероссийского уровней.

В апреле 2011 года благотворительный фонд «Ладога», объявил открытый конкурс проектов в рамках Программы «Следующий шаг», направленной на развитие активности людей пожилого возраста. В конкурсе приняла участие Тосненская центральная районная библиотека и выиграла.

Благодаря поддержке библиотека осуществила работу по обучению пенсионеров компьютерной грамотности, сбору воспоминаний, созданию краеведческой книги.

Фондом были выделены средства для обучения пенсионеров в Тосненском центре информационных технологий, на издание краеведческой книги, проведение экскурсии в Гатчинский дворец и парк. Приобретено необходимое оборудование – 2 компьютера и три закрытые витрины.

Цель проекта – предоставить пожилым людям возможность поделиться воспоминаниями, собрать и обобщить воспоминания жителей Тосненского района и на основе полученного материала издать книгу. Тосненская центральная районная библиотека имеет большой опыт по выпуску краеведческих изданий, ею выпущено уже более тридцати краеведческих книг. Автором и составителем подавляющего большинства из них является главный библиотекарь сектора краеведения, Почётный гражданин Тосненского района Р.В. Тихомирова, которая стала редактором книги. Организатор массовой работы и координатор программы – методист Н.Н. Спроге. Она вместе с главным библиотекарем Н.Н. Игнатьевой обучалась в «Ресурсном учебном центре высоких технологий ОРТ-СПб» специально для того, чтобы помочь участникам проекта закреплять полученные навыки в работе на компьютере.

Теперь пожилые люди могут пользоваться Интернетом, вводить в компьютер тексты и оформлять свои материалы.

В библиотеке прошло множество интересных мероприятий в рамках краеведческого марафона: литературномузыкальные вечера, встречи с интересными людьми, собраны десятки воспоминаний, часть из которых вошли в книгу.

Работники библиотеки благодарны всем участникам проекта за предоставленные ими воспоминания и другие документы, которые пополнили краеведческий фонд, за активность в массовых мероприятиях и участие в наборе краеведческой книги.

Цель проекта достигнута – совместными усилиями читателей и библиотекарей выпущено очередное издание в библиотечной серии «Из истории Тосненского района».

Мы надеемся, что работа над проектом послужила стимулом для дальнейшего творчества наших читателей и они напишут ещё много интересных воспоминаний, которые лягут в основу новых краеведческих книг.

В библиотеке продолжится цикл выставок по материалам из семейных архивов и другие краеведческие мероприятия, в которых примут участие пожилые люди. Они всегда найдут поддержку у библиотекарей в работе на компьютерах, в пользовании Интернетом.

Работа над проектом была полезна как читателям, так и библиотекарям, и они выражают глубокую благодарность фонду «Ладога» за оказанную поддержку по созданию комфортных условий для общения пожилых людей и развитию их активности.

Зиновьева Г.И., директор МКУК «Тосненская МЦБС», Заслуженный работник культуры РФ, руководитель проекта.

«Учиться никогда не поздно»

Так называется проект Тосненской центральной районной библиотеки, благодаря которому вышла эта книга.

Когда в апреле 2011 года благотворительный фонд «Ладога» объявил открытый конкурс проектов «Развитие активности людей пожилого возраста», мы сразу решили, что будем в нём участвовать. Нас не смутила довольно обширная география конкурса: Санкт-Петербург, Ленинградская, Архангельская области, республика Карелия. И действительно, на конкурс было представлено 60 проектов из некоммерческих организаций, поддержано 17 проектов, среди которых была и Тосненская центральная районная библиотека.

Что вселяло в нас уверенность в успехе? Прежде всего то, что в библиотеке работе с пожилыми людьми и инвалидами всегда уделялось большое внимание. Наиболее активных из них более 13 лет объединяет клуб «Откровение», заседания которого проходили сначала в библиотеке семейного чтения, а после её закрытия – в Тосненской центральной районной библиотеке. Число членов клуба за эти годы возросло с 10 до 80 человек. Они собираются в библиотеке 2-3 раза в месяц на литературно-музыкальных вечерах, занятиях лектория «Зов к культуре»

им. Н.К. Рериха, на вечерах музыкальной студии «Классика». Много лет члены клуба посещают Тосненские краеведческие чтения.

Это вообще очень жизнелюбивые, энергичные люди.

Без них никогда не обходятся общегородские праздники, причём они не пассивные зрители, а активные участники, многие поют в хоре, пишут и читают стихи, большинство посещает группу «Здоровье», которую ведёт энтузиастка Л.Ф. Ермоленко. Мы решили, что новый проект внесёт в жизнь наших пенсионеров новые впечатления и краски, поднимет их жизненный тонус.

Ещё один существенный фактор определил участие в этом конкурсе – в районной библиотеке сложились многолетние краеведческие традиции, сформирован богатый краеведческий фонд практически по всем направлениям истории района. С 1997 года проходят тосненские краеведческие чтения, выпускаются календари и хроники знаменательных и памятных дат Тосненского района, а также библиографические указатели и тематические издания.

Автор и составитель большинства из книг – главный библиотекарь сектора краеведения Р.В. Тихомирова обеспечила их достоверность и наполненность за счёт многолетних разысканий в архивах и крупнейших библиотеках СанктПетербурга. За создание летописи района она удостоена звания Почётного гражданина Тосненского района.

Наши читатели – активные участники мероприятий, они дарят библиотеке книги, фотографии, семейные реликвии, пишут воспоминания, вносят интересные предложения по организации массовой работы.

Мы подумали – а почему бы не попробовать создать краеведческую книгу, только на этот раз вместе с нашими читателями? Для этого надо – творчество наших читателей, их умение работать на компьютере и, конечно, любовь к истории той земли, на которой они живут. Вот мы и объединили в нашей программе сбор воспоминаний, учёбу участников проекта и проведение краеведческих мероприятий.

О проекте было подробно рассказано пожилым людям на празднике «Читающий Тосно» и на заседаниях клуба «Откровение». На тосненском телевидении прошла передача о том, как будет выполняться программа, какие материалы войдут в будущую книгу, кем она будет создаваться, какие мероприятия ожидают читателей в рамках краеведческого марафона. Проводилась индивидуальная работа с пожилыми людьми на абонементе и в читальном зале.

Читатели с большим интересом и удовольствием восприняли известие о новом, увлекательном проекте библиотеки. На предложение включиться в него охотно откликнулись многие пожилые люди.

Старожилы принесли в библиотеку десятки воспоминаний, фотографий, имеющих отношение к истории Тосненского района. С авторами воспоминаний редактор Р.В. Тихомирова и методист Н.Н. Спроге проводили консультации.

В каждое заседание клуба «Откровение» было внесено обсуждение материалов, принесённых для книги.

Для того, чтобы повысить интерес читателей к истории района, им было предложено участие в краеведческом марафоне, в рамках которого прошли встречи с интересными людьми, презентации выставок.

Вот некоторые из них: литературно-музыкальные вечера, посвящённые руководителю хора, Почётному гражданину города Тосно Н.А. Синашкиной, 45-летию литературного объединения «Тосненская сторонка», встречи с поэтами И.Т. Ильиной и Г.А. Чистяковым, которые входят в число авторов книги, презентация виртуальной выставки краеведа из города Ломоносова К.Б. Ульяночкина «Ингерманландии чистый звук», выставки к 100-летию журналиста и краеведа З.С. Соколинского, 80-летию газеты «Тосненский вестник», к 150-летию со дня рождения художника А.П. Рябушкина, пятнадцатые тосненские краеведческие чтения «Из истории дачной жизни в Тосненском районе».

Участники проекта заполнили вопросник о том, что им нравится и что можно изменить в современном Тосно.

Порадовало пожилых людей предложение обучиться на компьютере для дальнейшего участия в создании электронной версии книги. Кроме того на курсах научили пользоваться Интернетом, что значительно расширило их коммуникативные способности.

Пенсионеры после учёбы на курсах теперь общаются со своими родственниками и сверстниками в социальных сетях, планируют дружеские встречи.

Двадцать человек в возрасте от 55 лет и старше в течение 80 часов осваивали компьютеры в Тосненском центре информационных технологий, а два библиотекаря Н.Н. Спроге и Н.Н. Игнатьева помогали участникам проекта закреплять полученные навыки в работе на компьютере.

Сюжет об обучении пенсионеров был показан по тосненскому телевидению.

На средства, полученные из фонда «Ладога» для реализации программы, приобретены два компьютера, на которых работают пожилые люди, три современные, закрытые выставочные витрины для представления краеведческих изданий и материалов из семейных архивов в цикле выставок «Моя судьба в истории страны».

Читатели сразу обратили внимание на то, что с установкой закрытых витрин выставки библиотеки стали содержательнее и эффектнее. В них можно представить как семейные реликвии, так и ценные библиотечные издания.

В результате проведённой работы были собраны воспоминаний, 9 были отобраны для книги. Не вошедшие в книгу воспоминания также были распечатаны на компьютере, они пополнили семейные архивы и фонд сектора краеведения. Среди них воспоминания А.А. Агафоновой, М.Ф. Иванова, Л.Ф. Клементьевой, А.В. Колесникова, В.И. Переборовой, В.М. Петрушовой, В.Н. Плешковой, О.Д. Поповой, М.И. Поречного, Л.К. Поречной, З.П. Смолиной, М.Ф. Соловьёвой, А.Ф. Сивовой и др.

Общий объём собранных материалов составил: более 200 страниц текста, 150 фотографий, в том числе конца 19 – начала 20 века, а также десятки семейных реликвий.

Надо отметить, что в книгу вошли фотографии не только из семейных архивов наших читателей, но и из фондов районной библиотеки.

На выставках из цикла «Моя судьба в истории страны»

были представлены материалы из семейных архивов жителей Тосно В.И. Переборовой, Г.П. Красильниковой, З.А. Смолиной, И.Т. Ильиной. В числе экспонатов – книги, фотографии, почётные грамоты, письма-треугольники периода Великой Отечественной войны, удостоверения личности, аттестаты зрелости, продуктовые карточки, почтовые открытки 50-60-х годов.

После обучения на курсах началась совместная работа по созданию книги. Для организации работы был составлен график для тех, кто будет вводить тексты в компьютер.

Начиная с 15 октября, ежедневно пожилые люди работали на компьютерах. Среди них: супруги Поречные, супруги Гончаренко, В.В. Малаев, В.Н. Плешкова, К.Н. Титова, А.В. Колесников, В.Б. Грачева, Р.Н. Косарева, Г.П. Красильникова, З.А. Смолина.

Кроме деловой части в проект для пожилых людей вошла увлекательная автобусная экскурсия в Гатчину, которая вызвала у них самые тёплые отклики.

В завершение проекта, благодаря совместным усилиям читателей и библиотекарей, появилась ещё одна книга по истории района. В ней затрагиваются события от начала века и до наших дней, а происходят они в Тосно, Любани, Шапках, Ушаках, Лисино. Темы – история предприятий, школ, учреждений культуры, творческих объединений, история семей. Многие авторы затрагивают трагические события Великой Отечественной войны.

Предоставленные материалы разнятся и по тематике и по объёму. Инна Тимофеевна Ильина, написав о своей первой работе, так увлеклась, что описала большую часть своей жизни. Инна Тимофеевна – член клуба «Откровение», много лет посещает заседания литературного объединения «Тосненская сторонка». В библиотеке есть сборник её стихов «Я люблю», а теперь у нас есть возможность познакомиться и с её первым опытом в прозе.

Работа над проектом сблизила наших читателей, подарила им радость от совместной работы, разбудила новые творческие возможности, вернула во времена детства и молодости, чтобы извлечь оттуда интересные эпизоды семейной жизни, отметить характерные для того времени приметы, забытые имена.

Надеемся, что наша книга найдёт своего читателя, а для всех участников проекта работа над ней была интересной и полезной.

Ковалевская Н.П., заведующая методикобиблиографическим отделом, Тосненцы об участии в проекте Сотрудники Тосненской центральной районной библиотеки предоставили мне и другим уже немолодым людям возможность стать участниками проекта, благодаря которому мы смогли посещать занятия на компьютерных курсах. Ведь время так стремительно меняется, что всем рано или поздно потребуется знание компьютера. Конечно, честно сказать, эта наука нам нелегко даётся, но наша преподаватель Ольга Викторовна Алимова проявляет огромное терпение, у неё всё чётко спланировано, она всегда внимательна, хотя ей приходится иногда по нескольку раз повторять очевидные вещи.

А 22 сентября библиотекарями и активистами клуба «Откровение» для нас была организована экскурсия в г. Гатчину, где мы посетили замок Павла I, прогулялись по прекрасному парку. Нам был предоставлен комфортабельный автобус. Осенний день выдался солнечным и радостным, во всём было ощущение праздника. Мы прошли по залам великолепного Гатчинского дворца с экскурсией, потом был вкусный обед, от которого никто не смог отказаться. Особенно большое впечатление произвела экскурсия по парку. Серебряный луг, пруды, каналы, речки, острова, вековые деревья в осеннем ярком уборе, мосты – всё завораживало, восхищало. Павильон Венеры, с трёх сторон окружённый водой, казался сказочным кораблём, плывущим навстречу волнам. Берёзовый домик-сюрприз удивил своим зеркально-весенним убранством.

Хочется ещё раз поблагодарить сотрудников библиотеки и благотворительного фонда «Ладога». Они не увидели в нас «неперспективных» стариков и старушек, на которых жалко тратить средства и время, а отнеслись к нам с уважением, пониманием и подарили праздник для души, ума и сердца».

К удивлению нам, «молодым» и жизнерадостным, предложили пройти курс обучения на компьютере. С сентября по 7 октября в 2011 году занятия проводились в здании тосненской школы № 4.

Мы, со страхом и без всякой надежды, явились на занятия, где нас доброжелательно встретила Ольга Викторовна Алимова. Оказалось, что всё не так и страшно. Основные азы работы с компьютером, мы освоили, муж, с которым живём 58 лет, подарил ноутбук.

Благодаря этим курсам освоили выход в Интернет, научились печатать, играем в игры, ведём переписку с моими бывшими подопечными, которые живут во многих странах мира, ведь мой тренерский педагогический стаж составляет 54 года.

Спасибо организаторам этих курсов, а ещё библиотекарям, которые провели для нас много интересных мероприятий по истории района.

Ермоленко Л.Ф., тренер группы «Здоровье».

Что я могла рассказать о прошлом рабочего посёлка Тосно? Жила среди простых людей, которые пережили революцию, войны. Они просто жили: трудились, любили, умели веселиться, растили и берегли детей. Уже нет сейчас рядом родных, близких и уважаемых людей. Листая семейный альбом с фотографиями, жалею о том, что из-за жизненной суеты мало расспрашивала об их жизни, о нашей малой Родине.

Вот почему, когда предложили мне рассказать, каким помню посёлок Тосно, я попыталась восстановить в памяти рассказы о прошлом старшего поколения и свои наиболее запомнившиеся впечатления.

Когда прожито энное количество лет, после чего никто не скажет, что я покинула этот бренный мир преждевременно, стали приходить в голову мысли о том, что неужели уйдёт наше двоенное поколение и унесёт с собой память о том, как жили, о чём думали, чем занимались, как отдыхали. Эти мысли переплетались с вялым желанием как-то всё это отразить на бумаге, но лень, которая, видимо, родилась раньше меня, не давала мне это сделать.

Но вот однажды Раиса Васильевна Тихомирова сказала мне, что можно принять участие в проекте для пожилых людей «Учиться никогда не поздно» и что в библиотеке организованы курсы по обучению работы на компьютере.

Я ухватилась за эту идею, но, проводя часы за компьютером, скоро поняла, что моё здоровье не позволяет мне этим заниматься. С глубоким сожалением мне пришлось отказаться от этой затеи, зато тут же последовало другое предложение от Натальи Петровны Ковалевской, которая предложила мне поучаствовать в творческом вечере местных поэтов объединения «Тосненская сторонка», тем более, что я там состою. Зал библиотеки был полон. Встречу открыл секретарь Союза писателей России, лауреат многих литературных премий Николай Рачков. Потом выступали его подопечные и я тоже.

Я участвовала практически во всех мероприятиях, организованных библиотекой в этом году, но особенно хочется отметить вечер, посвящённый замечательному музыканту, композитору, хормейстеру, Почётному гражданину города Тосно Нелли Альфредовне Синашкиной. Были интересны выступления людей, знавших её. Всё прошло торжественно-печально и светло.

На каждом таком мероприятии Р.В. Тихомирова и Н.П. Ковалевская постоянно побуждали меня к написанию воспоминаний.

Наконец я, что называется, «созрела». Набросала план, как для школьного сочинения, и начала писать. Оказалось, что память много хранит, только её надо вытряхнуть, как мёд из сотов. Слово за слово, одно воспоминание тянет другое и так сложилось повествование.

Я благодарю всех участников этого проекта, сотрудников фонда «Ладога» и Тосненской центральной районной библиотеки за то, что нас сдвинули с мёртвой точки, заставили поработать головой, дали возможность оживить воспоминания, вернуться на много лет назад и ощутить свою полезность.

Ильина И.Т., член литературного объединения Работа над воспоминаниями обострила чувство благодарности к тем, кто меня вырастил и воспитал. Их честность, порядочность и трудолюбие стали моим компасом на всю жизнь.

Работа вызвала чувство удовлетворения от значимости сделанного мною в жизни как педагога: помощь несчастным детям, участие в важной, серьёзной работе по созданию новой российской программы обучения детей и, возможно, гордости за то, что одной из первых я успешно шла по непроторённому пути обучения шестилетних детей.

Обрадована, что все труды не «канули в лету», а останутся в памяти людей. С удовольствием участвовала в праздновании юбилея «Тосненской сторонки» и в других заседаниях клуба «Откровение», который собирает нас в библиотеке уже много лет.

Петрова Г.А., член литературного объединения Я очень благодарна организаторам курсов по обучению работы с компьютером. Внуки неоднократно пытались научить меня, но я упорно отказывалась даже мышки касаться рукой. А вот библиотекарь Нелли Николаевна Спроге сумела вызвать у меня чувство уверенности в себе.

Огромное ей за это спасибо! С 14 декабря по 07 октября 2011 года я – «студентка!» Отдельное спасибо Ольге Викторовне Алимовой за её терпение к нам, к нашим нелепым вопросам. Лично я с компьютером никогда не имела дел и была, как слепой котёнок. Теперь это всё позади. И я горжусь собой. За время учёбы, библиотека нам, «студентам», организовала прекрасную поездку в Гатчинский дворец и парк, да ещё и с шикарным обедом в кафе!

После окончания курсов, библиотека предоставила возможность нам продолжить занятия на компьютере в библиотеке по графику. Я занималась по пятницам с 15 до 16 часов, да и в другие дни заглядывала, чтобы набирать воспоминания для книги. Нелли Николаевна, как палочка выручалочка, всегда была рядом в нужную минуту.

Наша библиотека города Тосно живёт интересной жизнью. Здесь постоянно проводятся литературные вечера, встречи с творческими людьми, краеведческие чтения, да всего не перечислить. Мне нравится посещать эти мероприятия – очень познавательно.

Благодаря курсам у меня расширился круг друзей, я умею печатать, входить в Интернет, даже играю в игры и веду переписку с дальними друзьями, ищу всевозможную информацию, пока ещё с помощью внуков и библиотекарей.

Внук мне подарил ноутбук.

Я теперь счастлива беспредельно!

Мы, супруги Поречные, были приглашены на курсы по овладению компьютерной грамотой в сентябре 2011 года.

Прошли полный курс обучения и практики.

Компьютером мы не думали заниматься и вообще считали, что это детская игра для наших внуков, которые в совершенстве уже владеют ею. Однако, когда стали познавать компьютер, поняли, что это замечательная штука.

На курсах очень хорошо, доходчиво объясняли и добивались, чтобы мы, пожилые люди, поняли, как много нового можно узнать, работая на компьютере. Ольга Викторовна Алимова, преподаватель курсов, терпеливо учила нас азам работы. В библиотеке мы прошли хорошую практику под руководством Нелли Николаевны Спроге и сейчас можем самостоятельно работать на компьютере. Наши наставники так заинтересовали нас, что пришлось разориться и купить домой компьютер. Сейчас мы и не представляем, как жили без него. У нас наладились постоянные контакты с родственниками и знакомыми из Молдавии, Норильска, часто общаемся с детьми, которые живут в Санкт-Петербурге. Стали меньше смотреть телевизор. Всё, что нужно узнать, мы можем спокойно найти в компьютере. Телефоном стали меньше пользоваться. В общем большое, большое спасибо всем, кто научил нас пользоваться компьютером.

Тосненцы о себе и своём времени В неопубликованных материалах районной библиотеки имеются воспоминания Ивана Степановича Волкова, биография которого связана с двумя известными в культурном и историческом плане населёнными пунктами района – деревней Рублёво и посёлком Лисино-Корпус.

Эти воспоминания передала в библиотеку его внучка Ирина Владимировна Спиридонова, жительница города Тосно.

Ирина Владимировна работала в Тосненской центральной районной библиотеке художником, затем участвовала в оформлении Музея истории русского лесоводства в ЛисиноКорпусе.

Оформление, созданное художницей, отмечено высоким профессионализмом и утончённым вкусом.

В одной из экспозиций музея представлены материалы об Иване Степановиче Волкове, прожившем нелёгкую и интересную жизнь.

С 1931 года был на педагогической работе в учебных заведениях Ленинграда, автор блокады Ленинграда защитил кандидатскую диссертацию при ЛИСИ, после войны – докторскую диссертацию. Инженер-полковник. Писал рассказы.

Нас у родителей было пятеро – три сына и две дочери, а земли было один душевой надел, то есть пять десятин, в том числе одна десятина под мелким лесом и кустарником и около десятины заболоченной земли. Отец с малых лет внушил мне мысль о том, что я в семье лишний, так как земли недостаточно, а поэтому должен, как говорится, идти в люди.

В 1915 году я отлично окончил двухклассную шестилетнюю земскую школу и сразу же вступил в самостоятельную жизнь. Работал переписчиком в волостном правлении, сначала в селе Подберезье, что в 25 километрах от Новгорода, а затем – в посёлке, ныне городе Любань.

Ещё с детства я мечтал учиться. Где бы я ни был, что бы ни делал, я всё время мечтал об этом. Страстное желание меня не покидало ни на минуту. Я даже во сне или держал куда-то экзамен, или учился. Я дал себе слово пытаться учиться и получить, в конечном счёте, высшее образование, если для этого мне даже надо будет потратить ещё пятнадцать лет жизни.

Я как деревенский парень по окончании двухклассной школы мог пытаться поступить в учительскую семинарию или в лесную школу. Мой друг и учитель Михаил Филиппович Хомутов настаивал на том, чтобы я поступал в учительскую семинарию, мне же хотелось поступить в лесную школу, которую к тому времени заканчивал мой двоюродный брат.

Лесная школа была низшим техническим учебным заведением, вроде ремесленного училища наших дней. Она давала квалификацию лесного кондуктора и заурядчиновника 14 класса. Окончившие лесную школу обычно занимали должность помощника лесничего 3 разряда.

Лесная школа была для меня не конечной целью, а лишь этапом на пути к получению высшего образования.

Окончившему лесную школу, прежде чем попасть в Лесной институт, надо было подготовиться и сдать экзамен на аттестат зрелости, а этого в те времена было очень трудно достичь. Всё это я отчётливо себе представлял, но не буду забегать вперёд. Институт – это моя отдалённая мечта, а вот попасть в число воспитанников лесной школы – это задача ближайшего будущего.

Ещё задолго до экзаменов я с воодушевлением начал к ним готовиться, используя для этого и время после работы, и все воскресенья. Казалось, что всё шло успешно, как вдруг выяснилось, что к экзамену допускали лишь юношей в возрасте не моложе 16 лет, а мне ко времени поступления в школу будет лишь 15 с половиной.

Несмотря на мою просьбу, а также просьбы моего дяди Николая Петровича – бывшего лесника – и моего двоюродного брата Сергея, окончившего эту школу, заведующий школой отказался допустить меня к экзамену, так сказать, по возрастному цензу.

Заведовал лесной школой знаменитый учёный лесовод Дмитрий Михайлович Кравчинский, брат народовольца С.М. Степняка-Кравчинского. Правда, кроме родства, их связывало немногое. С.М. Степняк-Кравчинский был революционером, тогда как Д.М. Кравчинский был ярым монархистом и личным другом Великого князя Михаила, брата Николая II, а республику он называл «режпубликой».

Позже, после Октябрьской революции, Д.М. Кравчинский застрелился. Однако крайне правые убеждения не мешали Дмитрию Михайловичу быть большим учёным, страстным энтузиастом-лесоводом и хорошим педагогом.

Ждать ещё год для того, чтобы поступить в лесную школу, меня не устраивало, и я решил во что бы то ни стало добиться разрешения держать экзамен именно в текущем 1916 году. Но как это сделать? По совету учителя Михаила Филипповича я написал прошение на имя директора Лесного департамента Молчанова и одновременно – письма на имя Министра просвещения – П.Н. Игнатьева – и княгини Голицыной. К прошению приложил справку районной больницы о моём хорошем физическом развитии. В письме к Министру П.Н. Игнатьеву просил о содействии, так как мне было известно о его родстве с Молчановым, а Игнатьев слыл либералом. Княгиню Голицыну как попечительницу двухклассной школы просил о содействии, зная, что она в хороших отношениях с Игнатьевым и Молчановым.

Принятые меры дали свои результаты. Мне разрешили на общих основаниях со всеми держать вступительные экзамены в Лисинскую лесную школу, чему я был несказанно обрадован. Правда, Кравчинский озлился на то, что, помимо его желания, ему предложили допустить меня к экзамену. Я боялся с его стороны подвоха, но он оказался немстительным.

На экзамен прибыли около 90 человек, а на первый курс школы принимали 12 человек, то есть 7 с половиной кандидатов на одно место. Шансы на поступление были очень слабые. Положение усугублялось ещё и тем, что я не имел денег на уплату за обучение, поэтому должен был обязательно попасть в число первых шести казеннокоштных воспитанников. Остальные шесть человек принимались как своекоштные и должны были за обучение и содержание платить 360 рублей в год.

Экзамены держали по русскому языку, арифметике, истории и географии, причём в два потока по 45 человек в каждом. Первый экзамен – диктовка. Педагог Андрей Леонтьевич, среднего роста, лет тридцати, толстенький, румяный, бархатным, немного картавым голосом объявил:

«Я буду диктовать быстро. Кто не успеет написать фразу до конца, прежде чем я начну диктовать следующую, ставьте многоточие».

После такого предупреждения он начал диктовку отрывка из «Капитанской дочки» А.С. Пушкина: «Я приближался к месту моего назначения. Вокруг меня простирались печальные пустыни, пересечённые холмами и оврагами. Всё покрыто было снегом…»

Он читал этот текст почти в нормальном темпе, чутьчуть нараспев. Я писал очень быстро, тем более, что перед этим работал переписчиком, однако и мне несколько раз пришлось ставить многоточие. Можно себе представить, сколько многоточий было в диктанте других мальчиков. У некоторых мальчиков почти весь диктант был сплошным многоточием (так быстро диктовал педагог).

После диктовки, вечером был вывешен список, в коем около 40 поступавших как получивших двойки приглашались в канцелярию школы взять обратно документы. Меня в этом списке не было. В этот же вечер в канцелярии школы были выбиты стёкла, видимо, обозлёнными неудачниками.

На другой день был экзамен по арифметике. Экзамен проводил старший педагог, действительный статский советник Валериан Самойлович Баран. Это был весьма оригинальный, умный старичок лет шестидесятипяти, малого роста и несколько сгорбленный. Он носил двойные очки.

Когда он писал свою фамилию Баран, то всегда ставил над первым «а» жирную точку, однако это не спасало его от прозвища «баран» с ударением, на второй «а». Правда, надо признать, что это прозвище во всех отношениях к нему не подходило.

На экзамен были даны четыре задачи. Педагог предупредил, что оценку будет ставить в зависимости от числа правильно решённых задач, от скорости решения и от качества их оформления. Задачи были выше средней трудности. Я затратил на решение всех задач и на оформление полтора часа напряжённого труда. Некоторые мальчики решили быстрее, чем я, таких было человек пять-шесть из нашего потока.

Очень многие решили далеко не все задачи и в более длинный срок. Некоторые вообще не решили ни одной задачи, или решили неверно.

Не обошлось без курьёза. Некто Воскресенский раньше всех решил все четыре задачи. Как оказалось потом, за какие-то проделки он был исключён из третьего класса духовной семинарии и поэтому был для лесной школы очень хорошо подготовленным. Решив помочь товарищам, а, может быть, и показать свою удаль, он извлёк лежавшую под партой рейсшину (большую линейку) и отчётливо написал на ней чернилами решение трёх первых задач. Сидя сам на второй парте, он сначала несмело, а потом решительно выставил линейку для обозрения в проходе между рядами парт. Сидящие сзади него на двух рядах парт легко могли списывать решение задач. В.С. Баран уткнулся лицом в какой-то журнал и монотонно, негромко повествовал: «За свою 35-летнюю педагогическую деятельность я хорошо изучил психологию учащихся, и, надо сказать, что многие из них, идя по линии наименьшего сопротивления, применяют различные способы, а проще говоря, шпаргалки, для того, чтобы обмануть педагога».

Воскресенский несколько опешил и прижал ближе к парте линейку, но потом, видя, что педагог не обращает на него внимания, вернул линейку в прежнее, удобное для обозрения, положение. Мальчики, не обращая внимания на разглагольствование педагога, продолжали списывать решение задач. Педагог продолжал после небольшой паузы:

«Да, воспитанники разные шпаргалки применяют. Некоторые пишут на бумажках и их передают. Это старый испытанный, но не всегда надёжный и мало эффективный метод, можно впросак попасть и самому, и товарищей подвести. Некоторые пишут карандашом на классной доске, на экспонатах, пишут на собственной ладони и даже умудряются писать на ногтях пальцев. Да, для того, чтобы обмануть педагога, применяют разные способы».

Затем Баран быстро вскочил из-за стола и, став в проход, протянул обе руки по направлению линейки и громко произнёс: «А вот такой способ шпаргалить я вижу впервые».

У Воскресенского от неожиданности линейка выпала из рук и, ударившись об пол, произвела звук наподобие выстрела.

Воскресенский был отчислен. Вечером вывесили второй список, по которому ещё около 20 человек приглашались в канцелярию школы за документами.

Географию и историю сдавали на третий день. Географию сдавали у немой карты России, на которой наименования отсутствовали. Зная об этом заранее, я натренировался до такой степени, что не только губернские, но и уездные городишки мог безошибочно указать на этой карте.

По истории надо было особенно точно знать даты всех знаменательных событий и рассказать о них. Географию и историю я также сдал.

И вот на четвёртый день был вывешен список принятых в число воспитанников, в котором моя фамилия стояла седьмой по порядку. Это хорошо и в то же время плохо.

Хорошо, что я принят в школу, плохо то, что я принят своекоштным воспитанником и за обучение должен платить. В том же списке указано, что шесть последних по списку воспитанников являются своекоштными и обязаны в двухнедельный срок внести за первое полугодие рублей в кассу школы.

Радость сменилась печалью, я имел лишь 110 рублей.

В эту сумму входили и деньги, заработанные мною за год, и деньги, данные мне отцом. Но, допустим, что я как-то собрал бы 180 рублей и внёс их за первое полугодие, тогда откуда взять 180 рублей для уплаты за второе полугодие и далее 360 рублей за второй год обучения? Ответа не было.

Узнав о моем безвыходном положении, первый кандидат в воспитанники, фамилия которого значилась в списке под №13, предложил мне 100 рублей отступного с тем, чтобы я взял документы, а он попал бы в число действительных воспитанников. Я отказался от сделки, словно на что-то надеясь, хотя надежды не было.

В школе уже начались занятия, и я был счастлив. Как воспитанник я органически влился в жизнь школы. Как-то не хотелось думать о том, что через две недели эта счастливая для меня жизнь должна прерваться. А жизнь казалась такой хорошей, так хорошо учиться, так хотелось учиться. По ночам, лёжа в кровати и обдумывая своё положение, я плакал и не находил выхода.

Но вот на восьмой день занятий воспитанник Новиков, весьма пронырливый парень, сдавший экзамен третьим по очкам, не захотел учиться и решил уйти из школы. Он перед этим окончил шесть классов гимназии и был за что-то уволен. Конечно, ему низшая лесная школа пришлась не по вкусу. Предварительно взяв с меня и кандидата в воспитанники по 50 рублей отступного, он ушёл из школы по собственному желанию.

Я из своекоштных передвинулся в казённокоштные, а кандидат в воспитанники стал действительным своекоштным воспитанником.

Так окончательно осуществилась моя мечта, и я стал казённокоштным воспитанником Лисинской лесной школы.

С тех пор прошло немало лет. Многое пришлось пережить, но мечта получить высшее образование меня никогда не покидала. Лишь через 15 лет после описанного события мне удалось окончить ВУЗ, и то экстерном.

Когда о вступительном экзамене в лесную школу я вспоминаю теперь, через 40 с лишним лет и сопоставляю с советской действительностью, мне становится радостно за нашу советскую молодёжь. Ей не нужно напрягать героические усилия для того, чтобы получить образование. Ей открыты все пути, и не только в низшие и средние, но и высшие учебные заведения, лишь бы было желание и способность.

Окончила в Ленинграде медицинское училище, химикомеханический техникум и три «Пролетарский труд», в Тосненской поликлинике, в Колпинском ПТУ-108. Общий трудовой стаж 43 года.

Имеет статус малолетнего узника фашистских лагерей, медали «Ветеран труда» и другие.

Поёт в Хоре ветеранов, состоит членом литературного объединения «Тосненская сторонка». Печатается в периодике и сборниках, в 2005 г. издала книгу стихов «Я люблю».

В бесстрастных зеркалах я вижу отраженье Своих уставших глаз, на лбу морщин венок.

И, подмигнув себе, твержу я в утешенье:

«Ещё не прозвенел последний твой звонок».

Кружит по вечерам черёмуховый дым, Я не люблю стонать и плакаться в жилетку, Я на свою судьбу не жалуюсь нигде.

И сколько ни ломай, я отрастаю веткой И к солнцу вновь тянусь наперекор судьбе.

чине в царской армии и по ранению был отправлен в отставку. Об этом в семье молчали как рыбы, а потом всё это затянулось какой-то пеленой беспамятства. Только и знаю из рассказа бабушки, как она гадала в крещенский вечер в бане на зеркало.

«Сижу я одна, свечи по бокам горят, ну и давай суженого-ряженого вызывать. Сижу, сижу, всматриваюсь.

Вдруг в зеркале как будто что-то дрогнуло. Страшно стало, а сижу. Вдруг снизу фигура военного стала подниматься, сначала фуражка, голова, я смотрю, вроде, хорошенький, светловатый, потом как эполеты-то показались, я про всё забыла, ну, думаю, за генерала, наверно, выйду. Засмотрелась, а он уж по пояс показался, а ведь это опасно, я так испугалась, как по зеркалу ударила рукой, свечи задула, уж не помнила, как и из бани выскочила! Ну, а уж когда приехал свататься, я как глянула, так и обмерла – сразу узнала того, из бани».

Этот рассказ мы с сестрой Женей просили рассказывать несколько раз, хотя знали его наизусть. Представляю, какой она была красавицей в 17 лет, когда стояла с дедом под венцом. Считалось, что у неё слабое сердце, и дед взвалил на себя всю тяжёлую работу по хозяйству, он всё умел делать и даже пёк вкусные пироги.

Но бабушка с «больным сердцем» родила 12 детей, правда, до совершеннолетия дожили только 7 человек.

Жили хорошо до раскулачивания. Имели летний, без отопления, и зимний дома, двух коров, лошадей, овец, кур, поросят. Дети учились в церковно-приходской школе в Шапках и Замостье. Моя тётя, которая доживала свою жизнь со мной, однажды очень удивила меня: совершенно слепая, в 90 лет, она что-то пела. Подошла, слушаю.

– Си, ля… си… соль… – Ты что поёшь?

– Ой, Инночка, совсем стала дурой, вот до, ре, ми, фа, соль помню, а в обратную сторону – забыла!

– Тонюшка, да ты откуда знаешь ноты?

– Как откуда? Я два класса кончила, а уж потом революция помешала, так вот наш учитель Иван Семёнович, бывало, поставит нас кружком около пианино, и мы молитвы по нотам поём.

До революции по деревням разъезжал казённый возок и раздавали в семьи детей-сирот, их называли «казенками». С таким «казенкой» Федей Тоня ходила в церковноприходскую школу, а потом они поженились.

Конечно, все дети с малых лет были приучены к труду, даже маленькие с матерью ходили за ягодами, грибами, работали в огороде, девчонки пряли, ткали, вязали, шили, а как вышивали! До сих пор храню вышивки мамы и тёти.

Парни занимались промыслом, для Питера заготавливали веники, мётлы, делали бочки, плели корзины, да ещё много чего.

Грянул октябрьский переворот, потом коллективизация, которая полностью изменила весь уклад жизни. За один день наши семьи стали нищими. Землю, не говоря уже о полях, на которых сеяли лён, пшеницу, овёс, отняли до самого крыльца. Отобрали весь скот. Мама вспоминала, как у заборов выли бабы и ребятишки, когда коровы шли к своим домам, а их не пускали. Вообще, представить всю эту картину просто невозможно. Стали искать пролетариат, который бы мог возглавить колхоз. Оказалось – кругом одни кулаки! Еле нашли единственного мужичишкупьяницу, у которого нечего было отбирать. Вот его и поставили председателем. Дед, как более понимающий, стал упрашивать бабушку вступить в колхоз, та заявила, что лучше сдохнет с голоду, чем пойдёт подчиняться этой пьяни! Дед вступил в колхоз один, и огород вернули, конечно, безо всякого скота. Потом уже как колхозник дед имел право на одну корову.

«У нас так строго соблюдали Великий пост, ничего скоромного, что тятя (отец), бывало, скажет: «Мать, да плесни ты ребятишкам хоть простоквашки!», – вспоминала мама. Эта семья даже в трудные годы держалась на плаву, потому что была дружной и работящей.

Другая моя ветка – семья моего отца. Ильины славились красавцами сыновьями и дочками, я точно не знаю, сколько до войны их было. Но не меньше 10 человек. Семья тоже «кулаков», тоже обобранная до нитки, да ещё и пострадавшая больше, так как мой дед Николай Ильич имел небольшую мастерскую по изготовлению для лошадей, вернее их упряжи, всяких бубенчиков, колокольчиков, заклёпок и прочее, где и работал со своими сыновьями. Я всё время удивлялась, почему мой отец так хорошо знал кислоты и свойства металлов. Весь этот товар отвозили в Питер. Кстати, моё имя отец «привёз» тоже из Питера. Деда моего, как эксплуататора, арестовали, правда, через небольшое время отпустили. Но это его сломало, без дела он не мог, в колхоз не пошёл, осталась водка. Он и раньше любил покуражиться, и бедная моя вторая бабушка, безропотная, тихая Агриппина Дорофеевна от него натерпелась всего, да и сыновьям оплеух хватало, и потому взрослые поудирали в Питер.

И вот одна из первых невест на деревне, певунья, плясунья и красавец-баянист, певец, «золотые руки», полюбили друг друга. Отец был старше мамы на 4 года, и он первый обратил на неё внимание. Они стали, как тогда говорили, гулять, хотя мама часто уходила с другим провожатым, дразня отца. Но дело всё равно двигалось к свадьбе, мама все годы готовила приданое – ткала простыни, скатерти (трудно представить этот ручной труд), полотенца вышивала, перо в подушки собирала. Этим занимались все девушки.

Но тут случилась огромная беда! Мой будущий отец попал в Тосно под поезд. Какая-то опаздывающая женщина вцепилась в него, когда он ещё не втиснулся в тамбур, и стащила его прямо под колёса поезда. Ногу ему отрезало выше колена. Это был по тем временам инвалид, калека, не имеющий никакой цены. Бабушка Надежда сразу же сказала, что не отдаст ему дочь и никакой свадьбы не будет.

Дедушка молчал, в душе соглашаясь. Но тут проявила характер мама, заявив: «Здоровый нравился, а калека сразу стал не нужен?» – и что она его не бросит и не предаст и всё равно выйдет за него замуж. Это противостояние длилось довольно долго. У отца откуда-то появился пистолет, и он часто сидел, причём, не один, в засаде, наблюдая за мамой и её провожатыми.

Наконец молодые решили пожениться. Родные отца радовались, но родители мамы и слышать об этом не хотели, и всё же они поженились в июне 1936 года.

Раньше это было просто, зашли в сельсовет, расписались и всё, так же просто оформлялся развод. Церкви вблизи были разрушены, но благословение родительское каждый хотел получить. Так бабушка Надя с самого утра ушла из дому, и её никто не мог найти. Почти перед закрытием сельсовета её откуда-то привёл дед, и бедную маму кое-как благословили. Но из её же приданого ей ничего не дали, о чём она всю жизнь вспоминала с горькой обидой. Свадьбу играли у жениха, но родители мамы, кажется, не были. Были братья и сёстры. Молодые сразу стали строить свой дом на берегу озера «Чернушка», что находится посреди деревни. Со временем, тем более, с рождением внучек, страсти поутихли, отец ходил на протезе, работал в сельской лавке. Жизнь потихоньку налаживалась, по крайней мере, не голодали. Отец единолично, но с помощью мамы, по старой памяти наладил производство заклёпок (пуклей), о которых мама даже говорить не могла без ругани, так они ей надоели. «Все пальцы были стёрты от шлифовки», – вспоминала она.

Когда мне было чуть больше года, уже справили новоселье. Я много помню с очень раннего возраста, во что долго не могла поверить мама. Я частично помню это новоселье. Я стою в кроватке, держусь за боковинку, смотрю на чёрное незанавешенное окно, оно меня очень пугает, и оттого я оглушительно реву. За стеной играет баян, песни, смех, в открытую дверь льётся свет. На столе в моей комнате стоит лампа. На мои вопли несколько раз приходит отец, что-то мне говорит и кладёт мне в кроватку музыкальные часы, были такие раньше, играющие какуюнибудь мелодию, пока не кончится завод. Этим эпизодом я доказала маме, что помню: ко мне, действительно, заходил только отец, так как сидел у двери.

Первая моя сестра («Красавица была, не то, что вы», – говорила нам всю жизнь мама) умерла в 6 месяцев от воспаления мозга и была похоронена на нашем семейном кладбище в Замостье, недалеко от Костуи. Там же похоронены и мои родители, которые о другом месте и слышать не хотели. Мама хотела лежать «только рядом с доченькой», а отец потому, «что рядом река и поют соловьи».

Могилы прадедов, деда Николая и других родственников во время войны разбомбили, а само кладбище уже в мирное время было разграблено. Я помню, какие там стояли старинные памятники и кресты – всё украли! Сейчас стоит, сдвинутый с места, очень красивый, полуразрушенный чугунный крест как горькое напоминание о потере всяких нравственных ценностей.

До войны Костуя была красивой, в 192 дома, деревней, с магазином в центре и часовней. Дома были разные – большие, крытые дранкой, с хорошими воротами, разными хозяйственными постройками, со скотиной, садами. Но были и более скромные, крытые толью, особенно, где в доме не было хозяина, мужика. До революции народ жил обеспеченно, нищих не было, и никогда на улице не валялись пьяные, хотя какой русский не любит… Деревня работала, лодыри там просто не выживали. Костуя славилась очень красивым народом. Уже взрослой, я была знакома с некоторыми из нашей деревни, они жили в Тосно, Ленинграде, но и в Костуе. Это были статные, энергичные, с весёлым нравом, красивыми голосами люди. Особенно была хороша моя крёстная Лиза – белолица, с копной рыжих кудрявых волос.

При советской власти около Белого озера стояли два одноэтажных длинных дома, где летом открывались пионерские лагеря от «Ижорского завода». Приезжали автобусы, пионеры с барабанами шли по деревне, жгли костёр, устраивали разные праздники на зависть местной ребятне.

У озера был хорошо оборудован чистый пляж. Зимой в одном из домов была начальная школа. Об этой школе мама любила рассказывать, об учителях, ребятах, о том, как один мальчик читал стихотворение и вместо слова «нагаечка» говорил «нагачейка» да так и получил это прозвище.

Деревенские ребятишки ходили к лагерю искать обёртки от конфет: в них они играли, а конфет-то таких и в глаза не видели.

Я как-то попросила родителей рассказать о свадьбах, которые играли весело, шумно. Они рассказывали, вспоминая конкретные свадьбы. Я кое-что припомнила сейчас, вставив имена родителей в песни.

Конечно, в советское время весь ритуал не выдерживался. Мама вышла замуж без всяких обрядов. Но все остальные, кто женился по воле родителей, старались хоть что-то сохранить из старины. Всего я не запомнила, вернее, забыла. Накануне свадьбы подруги вели невесту в баню. Все об этом знали, выходили, провожали с песнями (ни одной не записала). Несли веники, разукрашенные лентами, таз. Парни стреляли из ружей. После бани – девичник. Здесь девчата тоже пели специальные песни, невеста могла и поплакать. Потом в дом жениха везли на лошади приданое невесты. Лошадь была разукрашена в «пух и прах». Дуга вся увита лентами, цветами. За возом шли бабы, нарядные, весёлые, играли гармони. Шумно вносили вещи в дом, расхваливали рукоделие – вышитые полотенца, вязаные салфетки, в общем, всё, что можно смотреть.

Жених устраивал мальчишник. Собирались друзья, немного выпивали, пели песни, играли на гармошке. Женщины только подавали на стол угощение и уходили в другую комнату. Перед венчанием или ЗАГСом собирались подруги невесты, пели грустные прощальные песни и начинали одевать невесту к венцу. В дом набивались бабы, ребятишки, все смотрели на невесту, пели ей хвалебные песни и невесте расплетали косу, вынимали из неё алую ленту, клали на блюдце с песней «Уж ты, краса моя, краса девичья…» Здесь любая невеста не выдерживала и начинала плакать. Заплетали две косы, укладывали их по моде того времени, надевали фату. Больше невеста не должна плакать. К приезду жениха она обязана быть красивой. Ребятишки у ворот караулили приход жениха с друзьями, которые должны были «выкупить» невесту. Жениха в дом не пускали. Шаферы с лентами или расшитыми полотенцами через плечо входили на крыльцо, где уже стояли подружки – «вымогательницы». Всё остальное зависело от остроумия играющих свои роли. Задача друзей-шаферов – откупаясь, чем можно: деньгами, конфетами, пряниками, пробраться к невесте, чтобы её забрать. Конечно, иногда заранее договаривались, сколько можно вытянуть из жениха денег и прочего, чтобы не поставить его в неловкое положение. Но бывалые игроки так обставляли этот «выкуп», что со стороны никогда не заметишь сговора. Наконец, шафера рядом с невестой, и вот здесь начинается самый «ожесточённый» торг. Причём, разрешалось жениха нахваливать сверх меры, а невесту разглядывать и говорить примерно так: «Ой, да у неё глаз косит, ой, да она кособокая, да у неё нога одна короче и т.д.», всячески «сбивая» цену. Здесь только надо не промахнуться и не ляпнуть о действительно имевшемся недостатке, если он, к несчастью, был. На большое блюдо летели деньги, начиная от самых мелких. Иногда шаферы выворачивали карманы и, махнув рукой, делали вид, что уходят. И вот, невеста выкуплена, жених входит в дом. Здесь все поют песню для жениха и невесты, вплетая в неё их имена.

Ой, лёли, лёли, оё, лёшеньки.

На дубочках два голубчика сидят.

Промеж собой они речь говорят, Разговоры разговаривают, Тебя, молодец, выхваливают.

Вы проипойте молодую жену, Свет Прасковью Александровну.

Она ростом небольшой человек, Отца, матери почётного.

От русских кудрей на барина похож… Дальше слов не знаю. Выходят родители с иконой.

Молодые становятся на колени под благословение, и все едут в церковь или ЗАГС.

Потом едут туда, где будет свадебный стол. Ребятишки караулят, когда молодые подъедут, но им приехать не так-то просто – везде их поджидают деревенские бабы, которые перегораживают дорогу верёвками, жердинами, – всем, что есть под рукой. Теперь уже жених от них откупается. Обычно в ход идут бутылки с вином, водкой, конфетами, в общем, с угощением. Наконец, крик: «Едут, едут!»

Родители наготове стоят с хлебом-солью на расшитом полотенце. Остальные гости, кто во что горазд, посыпают их зерном, мелкими деньгами, цветами. Все идут за столы. На свадьбу выкладывались вовсю! Поздравления сначала от родителей, потом всех остальных. Но молодым пить крепкое не полагалось, да и на еду тоже нельзя особенно налегать. Вдоль стен сидели славильщицы из молодых женщин. За особую, по возможности, плату они пели величальные песни.

По плечам лежат, словно жар горят.

Хорошо оно воспорожено, Воспорожено оно родной матушкой, Молода жена Парасковьюшка.

Молодых одаривали подарками, кричали «горько», пели, плясали.

Потом торжественно провожали в опочивальню, где для них были приготовлены постель и угощение.

Утром перед молодой женой гости били горшки с деньгами, молодая мела черепки украшенным веником, а гости ногами разбрасывали их снова и снова. Наконец, всё выметалось, убиралось, и веселье продолжалось, у кого ещё день, у кого и больше.

Мы с сестрой очень любили слушать всякие истории из жизни нашей деревни. Но сначала мы любили слушать сказки, которые нам рассказывал отец. Обычно это была сказка про сестрицу Алёнушку и братца Иванушку. Сидим мы втроём у круглой печки, дверца открыта, отец кочергой пошевеливает ядрёные огненные угли, они переливаются яркими и тёмными пятнами, посылая нам тепло и ласковый уют. Начинается сказка. Отец, по своей натуре очень артистичный, изображает её героев в лицах. Сестра сидит вся в напряжении, вот-вот готова разреветься, да и я не лучше, хотя знаю сказку наизусть и ведь уже большая. В итоге – слёзы, но зато концовку отец каждый раз так разукрашивал по-новому, что мы радостно смеялись, задавали ему вопросы по сказке, и уж тут-то он фантазировал на славу.

Но про Костую, её жителей я слушала истории всю жизнь и не могу себе простить, что не записала на магнитофон или хотя бы в тетрадь. Всё надеялась на свою память. Истории эти рассказывались и за столом, в компании ещё живых родственников.

- А помнишь, – начинал кто-нибудь, – деда Пупа?

- А почему его так звали?

- Да у него была привычка, когда он сердился, то крутил пальцами около пупа и выкрикивал: «Трензелибрензили», так вот, проезжала как-то через деревню одна дамочка, а у неё лошадь, как на грех, и распряглась. Увидела она Митьку и просит лошадь запрячь. «Не-е, – отвечает тот, – вон видишь, у забора в красной рубахе дед Пуп сидит? Вот он мастер». А у Пупа и лошади-то не было.

- А как же мне его попросить?

- Да подойди и попроси: «Дедушка Пуп, запряги лошадь». Та пошла, а Митька спрятался за дерево и смотрит, что будет. Что будет, что будет? Дед как заорал, ногами затопал, руками закрутил, так что бедная бабёнка чуть не ополоумела. Ну, Митька, конечно, насмеялся, да и запряг лошадь.

- А как Костя Холодилов лошадь кусал?

Про Костю я слышала от мамы поговорку: «Во, злой, как Костя Холодилов!» – говорила она о ком-нибудь.

- Так почему лошадь кусал?

- Да он на колхозной лошади работал, возил кое-что, а лошадь от голода не могла идти, тогда он стал её кнутом стегать, она, бедная, и упала. Он как завизжал, наклонился к ней и давай её за уши кусать, пока его не оттащили.

- А тебя как я ехала рожать? – обращается ко мне мама. Отец шёл впереди и перед носом лошади клок сена нёс, она потянется и сделает шаг, я чуть в телеге не родила.

- А как тебя крестили в Пельгоре? В Замостье-то комсомольцы такую старинную красивую церковь разорили, иконы сожгли. Только вот надписи да лик Богородицы долго со стены сбить не могли. Даже сейчас можно прочитать «Пресвятая Богородица, спаси нас». К бывшей иконе приносят цветы, вешают полотенца. Так ведь рука-то отсохла у Захарки, который сбивал её лик, даже работать на мельнице не мог. Вся деревня об этом знала. Это же надо, тебя поп уронил в купель! Ты так на дно и ушла, тут твоя крёстная как закричит: «Девчонку утопил!», бросилась к купели, схватила тебя и давай вниз головой трясти. Не знаю, как уж потом и докрестили.

-Теперь понятно, почему я так воду люблю, из реки часами не вылезала, а уж про море и говорить нечего! – смеялась я.

Потом вспоминали, как я, кроха, в подоле платья выносила из лавки отца деньги и ссыпала в канаву, хорошо, что кто-то ему об этом сказал, тогда за малейшую растрату сажали сразу как врага народа.

- А помнишь, Тима, как у твоего деда сено украли? Да ещё оставили записку:

Будут недохватки, увезу остатки!»

Любили вспоминать, как большой компанией босыми шли молиться в Макарьевский монастырь, звон колоколов которого долетал до Костуи, а это не меньше 10 км. Монастырь располагался среди огромного болота. Просто удивительно, какая необъятная работа была сделана по осушению большого куска земли. К монастырю вела дорога, вдоль которой с обеих сторон стояли маленькие часовенки, от игрушечного размера до детского домика, куда уже можно было войти. В них расставляли тарелки для жертвы на монастырь. И вот с одной такой тарелки отец, будучи мальчишкой, стащил 1 копейку. Он в этом каялся всю жизнь. Молиться ходили с ночёвкой, людей размещали в чистых небольших комнатах, вкусно кормили, особенно родители вспоминали постные щи с грибами. Отстояв на службе, шли к склепу, опускались вниз по ступеням в холодный мрак, где находился каменный гроб, горели свечи, были иконы. Я думаю, что это был склеп самого Макария.

Мама не помнила. Но каменный гроб стоял и в самом монастыре на полу, на нём висели тяжеленные цепи, которые богомольцы, стоя на коленях, накладывали на себя. При монастыре был большой огород и разная скотина, но зимой монахи на санях объезжали деревни, собирая подаяние, которое с радостью люди оказывали. После революции монастырь был жестоко разрушен, ограблен, монахов расстреляли. Мама говорила, что народ даже боялся взять иконы и старинные книги в золотых обложках, которые, шелестя страницами, медленно засасывались болотом. Потом в уцелевшее здание поместили душевно больных, которых немцы расстреляли. Сейчас монастырь потихоньку возрождается, только нет таких чистых душой монахов.

Тётя Тоня вспоминала, как в праздники новый поп, обходя дома, напивался. «Да это уже были не настоящие священники, которые и в Бога-то не верили, их власть ставила, чтобы за нами следить», – пытался кто-нибудь её просветить. Но она, как будто не слыша, сидела, тихонько смеясь.

– А помнишь, Тоня, как я твоего старого ухажёра отшила?

– Ещё бы, он тебя на месяц за это на лесозаготовки зимой отправил, хорошо, что Шурик (брат) вместо тебя работал, а то, наверное, и не выжила бы (ухажёр был в колхозе каким-то начальником).

– Мама, а как ты отшила?

Мама, озорно сверкнув глазами:

– Да частушку ему спела:

Все хохочут, только отец смущённо хмыкает. Он очень не любил частушки «с картинками» до самой старости, хотя назвать его старым было невозможно.

Эти воспоминания очень мне дороги, пишу и словно слышу родные голоса. О том, как однажды на гумне цепи грохотали, заглянули туда, кто это ночью зерно молотит?

А там – никого. Как все бежали от страха, бросив Тимку на костылях, и как ехали из Шапок на лошадях, вдруг те храпеть стали, оглянулись – за телегой идут козлиные ноги!

Только когда стали молитву вслух читать, да крестить эти ноги, так они исчезли. Ну, прямо по Гоголю!

Особенно я любила слушать, как проводила свободное время молодёжь. Клуба в деревне не было, и каждый вечер со всех концов деревни шли гармонисты, а играть умели почти все парни. Собирались в центре деревни у большого дуба. Он и сейчас стоит. Не передать чувство, которое охватывало меня, когда я гладила его столетнюю кору и представляла, что здесь стояли мои молодые родители.

Ещё росла сирень тех лет на месте бывшего дедушкиного дома. Деревня условно делилась на «польскую» и «шведскую» части. Объяснить причину этого «разделения» никто не мог. Надо рыться в истории, вероятно, что-то связано с войнами, да и фамилия моего деда Густавов наводит на размышления. Но когда парни шли силушку померять «стенка на стенку», то боевые вопли «Бей шведов!» не уступали таким же «Бей поляков!». Всё кончалось хохотом, но бывали и синяки. Танцевали, плясали, пели частушки, часто сочинённые на ходу. Любили вальсы, кадрили, польки, особенно «Ланце» (Лансье). Мне интересно было наблюдать после войны, когда ещё все были живы, как во время домашних праздников гости выстраивались по парам и спорили, какая фигура шла первой, второй и далее. Лица разгорались, молодость возвращалась прямо на глазах.

На зиму по очереди ходили на посиделки в разные дома, приносили с собой дрова и работу – прялки, кудель, вышивку. Девчата чинно рассаживались, пряли, вязали, вышивали, а парни терпеливо толпились по углам. Играла гармонь, пели песни, но потом парням надоедало ждать, они начинали приставать к девчонкам, путать нитки, отпускать всякие реплики, и после чего, к всеобщему удовольствию, следовало веселье – танцы и пляски.

Вспоминали нарядных, в шляпах, дачников. Это ещё были настоящие дачники, которые несли дух дореволюционных лет. Они покупали ягоды у местных крестьян, хотя ягоды росли буквально под ногами.

– А помнишь бабку Анисью? Сидит, бывало, за самоваром с баранками, внуков целая изба, все лезут к столу, а она как цыкнет на них: «А ну пошли прочь, в вашу шкуру не завернёшься!»

– А помнишь Романа с Дуськой? Откуда они к нам перед войной приехали? Все говорили, что это полюбовники.

Он-то хромой, с палкой, всё корзинки плёл, домик небольшой построили, тихо жили, не высовываясь.

Про этого Романа с Дуськой я расскажу ниже. Все воспоминания, смешные и весёлые, кончались на начале войны, народ только-только стал приспосабливаться к новой жизни, как-то вставать на ноги – и снова такое испытание!

В 1941 году немцы заняли Костую. Население: старики, дети, инвалиды, женщины, – были выселены из своих домов. Кто поселился в хлевах, кто рыл землянки, кто перебрался в дома соседей, которые немцы по каким-то причинам не отняли. Мои родители вырыли землянку напротив нашего дома. Сделали нары, на которых мы спали, какие-то ящики служили столом, под «полом» хлюпала чёрная вода, не помню, чем отапливались. Немцы тоже вырыли много землянок, так как домов на всех не хватило. Но у них землянки очень отличались от наших, да и сравнивать даже нельзя, кто и как строил – женщины со стариками или молодые опытные военные.

Первым делом немцы стали забирать скотину для своего питания: коров, поросят, овец резали по очереди. Причём, не было никакой возможности что-либо утаить, так как вышеупомянутый Роман при фашистах вдруг распрямился, бросил палку, надел костюм с галстуком, прекрасно заговорил по-немецки и стал кем-то вроде бригадира. Распределял всем работу: кого – заготавливать лес, более слабых – стирать солдатское бельё, работать на разных местах, где требовали немцы. Мама ждала ребёнка, мою сестру Женю. Она рассказывала, как уже с большим животом стирала и кипятила завшивленное солдатское бельё.

Роман знал всё про каждого жителя, кто что имел до войны, и потому даже ни одна курица не могла выжить. «Матка, яйко, курка» – это немецкое требование, наверное, слышала вся земля, побывавшая под немцем.

Русские самолёты нещадно бомбили Костую. Горели дома, в один из таких налётов разбомбили дом родного брата моего отца, Ильина Фёдора Николаевича, который был на фронте, и убило его жену-красавицу Татьяну. «Лежит она, придавленная балкой, длинные волосы разметались, а мы четверо, мал-мала меньше – двое девчонок, двое мальчишек – кричим не своим голосом», – рассказывала моя двоюродная сестра Екатерина Фёдоровна, ныне живущая в Тосно. «Запрятались в баню, сколько там отсидели, не знаю. Только однажды дверь открылась, на пороге наша деревенская женщина с немцем стоит, о чём-то разговаривает. Вывели нас и по двое оставили в семье родственников, выдав на руки справки, по которым мы получали на немецкой кухне еду, хотя её приходилось делить на всех».

Начинался жуткий голод. Мы, ребятишки, шли с военными котелками к немецкой полевой кухне. Я была самая младшая и ковыляла последней. Нам вливали в наши манерки (так называли котелки) понемногу горохового супа, иногда туда же кидали кусочек хлеба и, если повезёт, то в другой котелок клали шмоток ярко-жёлтого, невыносимо вкусно пахнущего пудинга. Цвет и запах этого пудинга меня преследовали долгие годы. Я всё пыталась определить запах. Оказалось, так пахнет миндаль. Иногда нам ничего не доставалось, но мы продолжали стоять, выводя из себя солдата на раздаче. Он начинал на нас кричать, а более старшим давал пинка.

Ещё помню: я собираю на помойке выброшенные немцами увядшие ландыши и спускаюсь по крутой лесенке к ним в землянку. Двое немцев сидят за маленьким столом, я протягиваю им цветы, они смеются, один сажает меня на руки и достаёт зелёный леденец из круглой упаковки. У нас такие конфеты назывались «Спортивные». Были и среди фашистов нормальные люди, ставшие «под ружьё» не по своему желанию, оставив дома таких же детей.

Голод наступал. Умер мой двоюродный брат из четвёрки сирот. Он всё время просил есть, Катя дала ему очистку от картошки, он её сжал губами, вытянулся и умер. Умерла лучшая подруга мамы. Катя ходила к Роману и носила оставшиеся от матери вещи за кусок хлеба или несколько картошин. Бомбёжки продолжались, у немцев эйфория проходила, они становились озлобленнее. В лесу поймали двух мальчиков, с одним из них, Рыжовым, училась Катя. Их расстреляли за связь с партизанами, а им было по 12 лет всего. Их могила до сих пор посещается в Костуе.

Однажды привезли семью евреев – мать с очень красивой девушкой-дочерью и троих мужчин, вероятно, отца, деда, мужа. Их заставили раздеться до белья на глазах всех жителей и расстреляли под горкой, где была заранее вырыта могила. Женщины очень кричали, их зарыли недобитыми, и из-под земли долго доносились стоны к великому ужасу населения. Были расстрелы и жителей Костуи.

Люди, работавшие на лесозаготовках и строительстве дорог, от голода стали падать и наконец решили обратиться к немецким властям с жалобой и просьбой о выдаче хотя бы каких-нибудь пайков. Реакция немцев была для всех неожиданной. Без лишних слов патруль направился к дому Романа и обнаружил там пайки хлеба, сгущёнку, крупы и другие продукты. Оказывается, всё это выдавалось через Романа для работающих, а он ничего ни разу никому не дал. Немцы его вывели на улицу, где собралась вся оголодавшая деревня. Мама рассказывала обо всём этом, когда я стала уже взрослой. Романа втолкнули в эту толпу для самосуда. Он что-то кричал немцам, но те стояли в стороне, наблюдая за всем происходившим. Роман бухнулся на колени перед народом, и это послужило сигналом к его казни. Его забили, затоптали, а потом волоком оттащили в лес и бросили в ложбину, даже не зарыв в землю. Мама показывала мне это место. Конечно, теперь я его забыла. Дуська, сожительница Романа, осталась одна и, чтобы как-то выжить, стала погуливать с немцами. Однажды она убегала от пьяного солдата, а ему показалось, что свернула в нашу землянку. Я хорошо помню этот эпизод. Я лежу на нарах, мама стоит, прижавшись к стене напротив. Отец упирается руками в косяк двери, всем телом наваливаясь на неё, но дощатая дверь вся содрогается от ударов ногой немца, который требует открыть. Никто не знал причины, из-за которой солдат рвался к нам, и потому дверь не открывали. Немец закричал, что будет стрелять. Родители уже кое-что понимали по-немецки, и я сейчас очень хорошо представляю их состояние. А тогда я спокойно лежала, наблюдая за дверью, которая ходила ходуном. Немец стал считать: «Айн, цвай», и при слове «драй» отец вдруг оторвался от двери и почему-то (есть Бог!) рванул меня за ноги на себя. Пуля пробила подушку именно там, где лежала моя голова, и застряла внизу под нарами. На выстрел выскочили солдаты из нашего дома и увели своего товарища.

Так я родилась на свет второй раз.

На Новый 1942 год появилась у меня сестра Евгения Тимофеевна. Это был малюсенький, слабенький, постоянно плачущий человечек. Как только мама сберегла её в лютые морозы с таким питанием! А тут ещё немцы решили всё население гнать кого в Германию, кого в Прибалтику.

Нас, несмотря на мороз пешком, под частыми бомбёжками несколько раз гнали то до Любани, то до Тосно, а потом возвращали назад. Мама везла меня и Женю на санках, как шёл отец на протезе по столько километров – не укладывается в уме! По рассказам родителей, при таких походах вдоль дорог оставалось замёрзшими множество людей: кто лежал, кто сидел. При очередном переходе до Тосно нашей семье удалось остаться у маминой сестры, откуда нас и увезли в Прибалтику, её с мужем – последним эшелоном – в Германию. В доме тёти жили поляки, которые воевали вместе с немцами, но тётю из дома не выгнали, они ютились в летней комнате на чердаке, вот туда-то мы и вселились, правда, очень ненадолго, буквально на несколько дней.

В Тосно творились страшные дела – расстреливали, вешали. Напротив дома тёти жила еврейская семья. Их всех расстреляли, но каким-то образом уцелел ребёнок лет пяти. Соседка объявила всем, что возьмёт этого ребёнка себе с условием, что будет жить в его доме. Поляки сделали вид, что ничего не знают. Эта женщина забрала себе все вещи, с этим ребёнком прожила неделю и отвела его в немецкую комендатуру. После войны она вернулась в Тосно, я знала её фамилию и имя от тёти. Сейчас уже забыла. Поляки, жившие у тёти, особенно не бесчинствовали, даже подкармливали хозяев, но очень охотились за молодыми женщинами, так что бывали случаи насилия. Дом тёти на улице Станиславского в войну уцелел. Он стоял, обнесённый частоколом, заготовленным младшим её и маминым родным братом Серёжей, сгинувшим в боях под Ленинградом. Мы часто стояли с мамой у этой изгороди, гладили ровные палочки, потемневшие от времени, и грустили, что какая-то изгородь живёт уже не один десяток лет, а молодой, красивый парень исчез, пропал без вести.

Со своей стороны, я считаю великим государственным кощунством объявлять без вести пропавшими солдат, которые на глазах всех шли в огонь и там сгорали тысячами.

Дом этот снесли, и последняя вещественная память о Серёже, кроме маленькой любительской фотографии, исчезла.

Ещё у нас появились коза Розка, которая давала до пяти литров молока, жирного, как сливки, очень симпатичный, с чубом между рогов, козёл Букан, куры и чёрная, с белым галстуком, кошка Васька. Позднее мы держали поросёнка.

В Тосно официально было два больших стада коров и коз. Рано утром раздавалось щёлканье кнута и крик пастуха, которого хозяева выбирали голосованием. Все торопливо выгоняли своих бурёнок в стадо. Иногда делала это я.

Ноги утопали в сверкающей росе, мягко наступали на спорыш и низкую ромашку, впитывая всю эту здоровую благодать, корова шевелила толстыми губами, не спеша шла к своим товаркам. Потом выгоняли коз, тут озорничал наш Букан. На всё стадо он был единственный, и хозяйки его очень уважали за доброкачественный приплод, пытаясь расплатиться с мамой очередным козлёнком, от чего мама с трудом отбивалась. На молоко был налог. Не помню, сколько литров, в зависимости от жирности, нужно было бесплатно сдать государству. Мама часто посылала меня отнести молоко, наказав проследить, как запишут. Я с интересом смотрела, как поднимается диск молокомера в лёгкой воздушной пене, как приёмщица сливает молоко в большой бидон, записывает в журнал количество и жирность 4,5% молока. Потом Хрущёв запретил держать коров. Сколько было слёз и проклятий в его адрес, когда высокоудойных коров сдавали на мясо! Но пока Ночка с нами, значит, и мы сыты, хотя большая часть молока продавалась: нужны были деньги на погашение ссуды за дом и на всё остальное.

Дом нам нравился. С окнами на трёх стенах, он с утра до ночи просвечивался солнцем. На конёк отец установил выпиленное им самим из дерева солнышко, посадил несколько яблонь, тополя, смородину невиданного сорта:

ягоды, как виноград, свисали до самой земли, почти закрывая листья. Мама в палисаднике насажала флоксов, по завалинке – ноготков, вдоль забора – рябину и сирень. Дом делился на четыре квадрата. Справа – кухня с выходом во двор, слева – прихожая с выходом на веранду и на улицу.

Ещё квадрат – большая комната, где посредине стоял тяжеленный дубовый стол, комод, между окон висело зеркало, стояла этажерка с книгами, в углу висела большая, в тяжёлом золотом окладе, икона. Со временем появилась оттоманка с вышитыми на подушках чехлами. Над ней висели красивые старинные часы, футляр которых съел жучок, и отец заменил его самодельным. Сейчас эти часы и баян «ленинградского строя», на котором никто, кроме отца, не умел играть, находятся в нашем музее. Над столом висела красивая люстра из тонированного стекла, которую сделал тоже отец. Это какой же труд – нарезать на полоски стекло, на круге запилить, затонировать, просверлить отверстия, закрепить на трёх обручах в виде перевёрнутого цветка, всё на заклёпках, цепочках – красота! У стены стояла никелированная кровать, где мы спали с сестрой Женей. В комнате росли фикус, столетник, бальзамин. Над нашей кроватью висел плакат: на фоне летящих истребителей стояли лётчики и была надпись «Всё выше, и выше, и выше!» Потом его сменила картина, написанная бродячим художником. Тогда много таких ходило по домам, но рисовали все один сюжет: остров с ёлками, плавающих лебедей, или ещё сидящую в кресле красавицу, никого не смущало, что красавица была выше ёлок. Мне очень нравились ёлки, они действительно были хорошо написаны и будили воображение. Четвёртый квадрат – спальня родителей, с дверью в большую комнату и на кухню. В спальне на стене висели два ружья. Одно – обычная двустволка, но другое – маленькое, всё в серебряных узорах с инкрустацией. Я такое позже видела в музее в Ленинграде. Один «прилипала» всё просил отца продать ему это ружьё и так надоел своим нытьём, что отец отдал ружьё даром. Как жаль, что я тогда была ещё мала и не могла спасти эту драгоценность.

От нашей улицы до проспекта Ленина было сплошное поле, где все желающие сажали картошку, которую нещадно воровали. Отец, страдавший бессонницей, не выдерживал и стрелял из окна поверх голов воришек, те на некоторое время разбегались, а потом возвращались вновь.

Мы с сестрой любили кухню, потому что там стояла очень аккуратно сложенная русская печь, о которой современные дети имеют туманное представление только по сказке про «Емелю-дурачка». Зимой, окоченевшие, мы с сестрой забирались на тёплую лежанку, где распластался огромный лохматый тулуп, и для нас наступал рай. Как хорошо там было шептаться, дремать, слушать мамин голос и побрякивание посуды, вдыхать вкусные запахи щей или пирогов, вынутых из глубины разгорячённой печи, зарываясь в космы тулупа, попавшего к нам необычным способом, будто специально уготованный для лежанки.

У отца был офицерский полушубок, который сидел на нём, как влитой, на голове кубанка с красной полосой. Всё это было куплено на «барахолке». Вот таким модником он поехал в Ленинград по каким-то делам. К вечеру зашёл перекусить в столовую, полушубок повесил на вешалку, с кем-то познакомился, выпили, а когда собрался уходить, то вместо полушубка обнаружил это страшилище. Отец сидел до закрытия столовой в надежде, что человек ошибочно приоделся в его полушубок и вернётся. Но никто, естественно, не пришёл. Отцу пришлось закатать огромные рукавищи и, поддерживая полы, так как они на полметра, если не больше, волочились по земле, добраться до Московского вокзала и только утром отправиться домой.

Помню, как мама ходила по дому, утирая слёзы, бегала к последним поездам встречать отца, а рано утром мы уже торчали у окошек, высматривая его. И вот мы с Женей увидели какое-то существо, еле бредущее к дому. Присмотревшись, мы закричали: «Папка приехал!» Мама мельком взглянула в окно: «Ну, какой же это папка? Глупые!» «Папка, папка!» – вопили мы. Мама ещё раз посмотрела и охнула: «Да в чём же он одет, окаянный?!» Слёз у неё как не бывало! Сцену встречи описывать не буду, но тулуп трогать не стали, а закинули на печь на радость всем, желающим погреть кости.

На кухне стояли два стола – один для всяких дел и общих обедов, другой – с ящиком для посуды, только наш с сестрой. Взрослые за этот стол никогда не садились. Также были для нас отдельные полотенца. В углу висела икона Николая Чудотворца, под которой было место отца. На стене находился посудник, сделанный отцом. Очень удобное приспособление – полка с горизонтальными и вертикальными перегородками для тарелок, чашек и прочей посуды, хотя тогда её было мало. Мне очень нравился ухват, которым мама сажала в русскую печь чугунки, кастрюли.

Никогда не забыть вкус пшённой каши из чугунка, сверху чуть подрумяненной и слегка заправленной маслом. А чёрные щи из крошева (из зелёных листьев капусты)! На плите такое не сварить. Я особенно любила пирожки «калитки». На ржаную лепёшку мама клала картофельное пюре с яйцом, смазывала сметаной и выпекала. Получались золотисто-коричневые, необычайно вкусные ватрушки, которые мы ели с топлёным молоком, поддевая жирную пенку. Конечно, пироги были только по праздникам, если удавалось достать муку. Мама иногда пекла в печке и хлеб.

Замешивала тесто в деревянной кадушке, на деревянную лопату, на капустный лист сажала круглый каравай, протыкала сверху вилкой несколько рядов дырочек и – в печь.

Аромат от домашнего хлеба не описать. Не было тогда в муке из чистого зерна никакой химии, потому и вкус был отменный. Поесть бы сейчас этого хлебушка, вдохнуть бы запах родного дома. Посидеть бы с родителями, как в детстве, в полутёмной комнате, пока в доме не было электричества. На столе стояла лампа, отбрасывая на стены фантастические тени. Мы все сидим за столом в комнате. Если мама свободна, то просим её и отца что-нибудь нам нарисовать. Мама прибавляла огня в лампе, давала лист бумаги отцу и, подзадоривая и поддразнивая друг друга, кто из них лучше рисует, они рисовали нам смешных человечков, кур, петухов, приговаривая: «Вот это Инна Женю ведёт за руку, а это курочка червяка нашла» и так далее. Но такие вечера были редко. Игрушек у нас почти не было. Мама шила нам кукол, смешно рисуя им лица карандашом. Уже намного позже она где-то купила мне большого зайца, которого ночью я укрывала, а сама мёрзла, так как одеяло было узкое. Потом появились две красавицы куклы с керамическими головами, которых мы быстро разбили, и, наконец, для Жени был куплен большой пупс – кукла из целлулоида с пустыми голубыми глазами, которая стала между нами настоящим яблоком раздора и незабытой детской обидой, смешно сказать, на всю мою жизнь. Сидит сейчас на шкафу эта полуразбитая кукла, подкрашенная и наряженная мною как напоминание о моих страданиях.

Женя забирать к себе её не хочет, она ею наигралась в детстве, а я не могу от неё избавиться. Вообще, детские обиды – это страшное дело! Как нужно быть родителям по отношению к детям справедливыми, как нужно объяснять ребёнку ситуацию, чтобы он мог понять, почему родители поступают именно так. Со мной было всё иначе. Я считалась старшей, разница в два года, здоровой, боевой и потому была всегда на втором плане во всём: лучший кусок, новое платье, какая-нибудь безделушка – для Жени, а мне не обязательно, она – «ребёнок». С этим прозвищем она у нас живёт до сих пор. Сейчас-то мы взрослым умом всё понимаем, но тогда… Мама нас никогда не ласкала, не целовала. «Нечего лизаться, надо сердцем любить», – говорила она. И мы никогда не целуемся. И даже сейчас у меня стойкое неприятие к поцелуям с женщинами. Все эти «несправедливости» ко мне выливались в ссоры с сестрой, перерастая в драки, о которых родители не догадывались, и так было лет до двенадцати. Но она меня всегда побеждала, потому что от природы смешливая, я, видя её злое лицо и полную решимость сразиться со мной насмерть, начинала смеяться, теряла силы и бдительность, и уж тогда она лупила меня, как хотела, а дрались мы, как мальчишки, никогда не таская друг друга за волосы. Сейчас, когда Женя приезжает ко мне из Белгорода, куда они буквально бежали из Алма-Аты после развала СССР, мы очень радуемся тому, что нас двое, вспоминаем наше детство, родителей, смеёмся, плачем.

Мы удивляемся, как мама учила нас правилам поведения, как она следила, чтобы мы правильно сидели, не горбились, не раздвигали ноги, как парни (колени вместе), не влезали в разговор взрослых, не вертелись у стола, когда были гости. Наше место было на кухне, где нас всегда кормили отдельно от гостей, мы не садились за стол после первого предложения отобедать у посторонних людей, как бы ни были голодны. Ну, и конечно, не жевать с открытым ртом, не чавкать, не совать палец в рот и тому подобное.

Эти правила вошли в нас органично и навсегда. Мы никогда не должны были появляться перед отцом в полураздетом виде, например, в юбке, но без кофты. И я, уже будучи замужем, была шокирована тем, что моя золовка ходит в нижнем белье перед отцом и братом.

Нас никогда не били, не ставили в угол, но ругать ругали. И всё же однажды я испробовала «берёзовой каши».

Мы играли с Галей Денисовой в дочки-матери. Она была такая хорошенькая, маленького роста девочка (она и сейчас симпатичная, маленькая женщина). Я ей говорю: «Поеду в Ленинград, куплю тебе что-нибудь вкусное, а ты не балуйся, жди меня». И я «уехала» на кухню, отодвигаю заслонку печи, забираюсь туда до половины, оставляя заднюю часть тела без присмотра, ложкой забираюсь в кастрюлю с компотом и начинаю вылавливать ягоды в чашку. Мама пришла с дойки коровы и, увидев такую «мишень», успела несколько раз стегнуть меня прутом, так как я быстро не могла вылезти ногами вперёд. «Ах ты пакость», – приговаривала она. Помню, что я даже не заплакала.

А как мама готовила дом к праздникам, особенно к Пасхе! Стиралась буквально каждая тряпка, перемывалась вся посуда, хорошо, что её было мало; некрашеный пол голиком с песком драили до белизны, застилали чистыми домотканными мамой половиками, чистили клюквой до золотого блеска медный тульский самовар, которым мы постоянно пользовались, все цветы протирались, стёкла сверкали хрусталём, занавески полыхали белизной, иконы чистились. Даже отец в своей каморке наводил порядок с инструментом. В общем, всю неделю до Чистого Четверга работали не покладая рук. Потом красили яйца в луковой шелухе, пекли куличи, необычной высоты, вкусные, сдобные, украшенные разными завитками, с буквами Х.В. Печь куличи приходили и соседи, оживление было в доме целый день. Мама варила на редкость вкусную «Пасху». Конечно, продукты были все свои, без химических добавок. Я помню, как мама готовилась печь куличи. Обязательно помолится, тесто благословит, а уж потом начинает с ним заниматься. Она вообще была великой мастерицей печь пироги. К сожалению, я не переняла это умение, похожие пироги получались у моей двоюродной сестры Веры Васильевны Кушаковой. Готовые куличи и яйца в субботу перед Пасхой освящались. Сначала это делала мама, а потом я, когда подросла.

Вечером на Пасху ждали гостей, которые приезжали на ночную службу. Это были бабушка с дедушкой из Рябова, мамины двоюродные сёстры из Костуи. Уходили к часам вечера, чтобы вернуться утром, и если повезёт, то посмотреть, как «играет» солнце. Однажды дедушка приехал один, посидел, да и пошёл в темноте. Через какое-то время слышим стук в дверь: «А, дочь, вернулся я. Так одному не хотелось в такую даль идти. Бог простит». Конечно, его Бог простил, если он умер через несколько лет в Пасху. А тогда все как-то обрадовались, дождались полуночи, спели «Христос воскрес!» да и сели за праздничный стол, Мы, ребятишки, очень любили этот праздник, хотя в школе все делали вид, что нас это не касается. Обменивались яйцами, играли в «стукалку»: чьё яйцо крепче. Ждали яиц от всей родни. Мама всегда дарила яйца моим приятелям, обязательно тем, у кого не было кур. С курами бывали всякие заморочки. Одна наша курица любила нестись у соседки, и мама не всегда брала найденные яйца. Иногда куры устраивали себе гнёзда, где им нравилось – на хлеве, на городине. Как же было интересно везде лазить и искать эти гнёзда! Бывало в одном гнезде штук до 12 яиц.

На нашей улице осталось несколько воронок от бомб.

В одной из них мы даже купались. Две воронки были на нашем огороде. Одну засыпали, а другую, рядом с домом, использовали для полива грядок. Вот я решила сделать плот и поплавать в удовольствие. На тонкие жердины набила доски, взяла в руки палку, спустила плавсредство на воду и храбро на него шагнула. Была ранняя весна, на мне – пальто и боты. Хорошо, что, не выдержав тяжести, плот перевернулся сразу, и я ухнула только по пояс, успев как-то упасть на край воронки, отпустив палку. Не знаю, как мне удалось скрыть от мамы это происшествие, но помню, что я очень испугалась: плавать тогда ещё не умела. Зато летом я быстро научилась плавать, сначала держась за надутую воздухом наволочку, а потом и без неё.

Купались в нашей реке напротив ДК у большого камня.

Купались до синевы, отогревались на горячем песке и снова лезли в воду. Родители как-то не очень беспокоились, где мы пропадаем целые дни. Они знали, что мы все вместе уличной компанией. Сколько летом мы съедали разной травы! Мы ели верхушки у полевого хвоща, называя их «пупышами», кстати, очень сытные, ели щавель, который рос везде, клевер, выдёргивали все колосящиеся травы и обкусывали сладкие кончики. Наверное, мы попробовали на зуб всё, как первобытные люди.

С раннего детства мы все помогали родителям по хозяйству. Всё начиналось с копки огородов. Копали все, кто мог держать лопату, я копала хорошо и быстро, но плохо отделывала межи. Интересно было смотреть, как почти все соседи одновременно выходят на грядки, заборов ещё никаких не было, и было видно, кто как работает. Мелькали лопаты, отдохнувшая за годы войны земля чёрными тяжёлыми комьями блестела на солнце, выбрасывая мелкие трофеи в виде черепков от посуды, гвоздей, кирпичей, но иногда что-нибудь неожиданное. Так, Женя выкопала интересный металлический подсвечник в виде жнеца с серпом в руке. Я, вероятно – пепельницу в виде сидящей на лестнице девушки, снимающей яблоки. После копки начинались всем известные работы: посадка, прополка, окучивание, поливка.

Все ребятишки помогали на огороде своим родителям.

Иду я, бывало, подросток с двумя полными вёдрами воды на коромысле. Вёдра, тяжеленные, меня водят из стороны в сторону, хорошо, что мама не видит, а то бы заругала. Но мне хочется быстрее закончить поливку и убежать на улицу. Мы с сестрой продавали на рынке зелёный лук, ягоды, которые приносила мама из леса. Пока мы подрастали, пока держали скотину, мама не работала на производстве, а заготавливала для зимней продажи клюкву, за которой даже ездила с подругой Верой на Макарьевское болото, в такую даль! На этом болоте они находили скелеты солдат, неизвестно чьи. И Вера частенько пугала маму, подняв очередную находку за позвоночник.

Особая пора была – сенокосная. Нас с сестрой иногда родители брали с собой. Мы ворошили душистое, разноцветное сено, над которым носились бабочки и слепни.

Последние больно кусали. Вокруг всё благоухало разогретыми запахами скошенных трав, жужжало, чирикало, жило своей жизнью, а мы, разомлевшие от яркого, горячего солнца, падали на валики подграбленного сена и не хотели вставать. «Эй, помощницы! – слышался голос мамы, – Идите обедать». Нет ничего лучше вкусного обеда в лесу!

Тот же хлеб, то же молоко, картошка с солёным огурцом, одним словом, всё, что приносилось из дома, – всё съедалось до последней крошки с большим удовольствием. В те времена трава скашивалась под каждым кустом, где только доставала коса. Скашивали вдоль железной дороги почти до Колпина. Не было палов сухой травы, не было самовозгораний от бутылок, так как лес был чистый. Для нас, ребятни, было много радости, когда сено привозили к дому, и пока его не убрали, мы прыгали с крыши сарая в его одуряющую запахом густоту, зарываясь по самые уши, набирая за шиворот разных колючек, чешуек, травинок.

Мы часто ходили в лес за хворостом, что категорически запрещалось. Может быть, на это требовалось разрешение, я не знаю. Но мы с верёвками шли в ближайшие кусты, набирали охапки засохших веток и несли домой, зорко поглядывая по сторонам, чтобы не нарваться на лесника, один из которых был нашим соседом. Однажды, растянув верёвки (это была ценность), мы уложили на них сушняк, не успев завязать, как увидели лесника, едущего со своей невесткой на телеге. Всё побросав, мы залегли в кустах. Лошадь остановилась, Мария-невестка спрыгнула с телеги, забрала наши верёвки, и лошадь тронулась. Это так меня ошарашило, что само собой родилось что-то вроде частушки, которую в ярости я прокричала вслед удаляющейся телеге:

Мар-Мар-Мар-Маруська, Маруське тридцать лет, Стибрила верёвки, У нас верёвок нет!

Вечером мама пошла к леснику каяться и выпрашивать верёвки. Он вернул всё, он был неплохой человек, и его сын бывал в нашей компании. Но одного лесника Ч., который очень лютовал, поймали в лесу, привязали на верёвке к грузовику и провезли по лесным дорогам несколько километров. Помню, что жалости к нему ни у кого не было, хотя поступок очень жестокий. Его сын приходил на нашу улицу играть, так как ему нравилась одна особа.

Я удивляюсь тому, как мы с таких малых лет пытались помочь родителям заработать какие-то копейки. Мы собирали лекарственные травы, благо экология тогда позволяла это делать, сдавали в нашу аптеку; мы ездили на грузовике сажать берёзы вдоль шоссе, даже не знаю, от какой это было организации. Вечером за нами приезжал грузовик, нам сразу платили деньги, очень небольшие, но мы были рады. Мы учились шить, вязать, вышивать, я-то в этом не очень преуспела, но сестра Женя – золотые руки. Я почему-то больше люблю мужской инструмент.

После войны через Тосно шло много всякого народа, часто за окном вечером слышалось какое-то царапанье.

Иногда мы отдёргивали занавеску и видели сплющенное, прижатое к стеклу лицо, зрелище не из приятных, лицо сразу падало вниз, но иногда потом раздавался робкий стук, и кто-нибудь просился на ночлег. Родители всегда впускали переночевать, ничего не боясь, и даже вшей.

Один священник жил у нас дня четыре и всё уговаривал маму и отца обвенчаться. Однажды я привела с вокзала старуху с узелком, она прожила у нас два дня, пока неприятный запах не заставил маму заглянуть в её узелок. Там оказались обрезки мяса, которые протухли. Жадная бабка не поделилась с нами, хотя мы её кормили. Двери домов днём никогда не запирались.

Помню, как во дворе появился человек в военной форме. Он с любопытством смотрел на меня. «Ты Инна? – спросил он. «Да, – ответила я. «А я твой крёстный Митя, – продолжал он. – Вот возвращаюсь домой». Тут во двор вошла мама, вскрикнула и повисла на нём.

Как же после войны народ хотел веселиться! На каждый праздник собирались всегда у нас, вскладчину накрывали стол. Но бывали и дни рождения. Тогда мама с отцом писали имена родных и друзей и вслух рассуждали, кого пригласить, чтобы другой не обиделся. Родня была очень большая, да и друзей хватало. Наконец, в списке оставляли человек двадцать пять. Надо было думать, чем напоить, чем накормить. Почему-то все тогда варили брагу: то ли водки не было, то ли на неё не хватало денег. Но в розлив в «шалманах» она была. Ставилась огромная бутыль браги, мама её делала то с изюмом, то с вишней, в зависимости от сезона, и брагу мамину ценили. В магазине «Сельпо», нынешнее «Райпо», в деревянных корытцах лежала чёрная и красная икра, висели гирлянды твердокопчёной колбасы.

Но мы не обращали внимания на эту роскошь, я даже не знаю, сколько это стоило. Мама караулила очень дешёвую ливерную колбасу, селёдку, солёную треску, которую она вымачивала и подавала с горячей картошкой, луком, заправленной подсолнечным, без примесей, маслом. Вот что примерно стояло на столе у нас в праздники после войны:

винегрет, макароны с молотой ливерной колбасой и жареным луком, селёдка с луком, иногда студень, жареная рыба (треска), бычки в томате, квашеная капуста или огурцы, горячая картошка, чай с пирогами, если удавалось достать муку. Гости приходили шумно, весело, радостно приветствуя друг друга. Было большим счастьем, если ктонибудь из них давал нам карамельку или пряник. Мы с Женей стояли в сторонке, к накрытому столу не смея даже приблизиться, и так было лет до семнадцати. На день рожденья приносили чулки (простые), альбом для фото, кусок ситца, штапеля, заварной чайник, шесть дешёвых тарелок и прочие «ценности». Но любой подарок был в цене.

Открывал застолье отец. Он важно вставал, все умолкали, и первый тост произносился за Сталина, за Родину.

Все кричали трижды «Ура!», и уже больше о Сталине никто не вспоминал. После смерти «отца народов» уже никогда о нём в компаниях не вспоминали. Поднимали гранёные стаканы, дружно чокались, поздравляя хозяйку или хозяина, или просто с праздником, пробовали закуски, нахваливая маму. Как же тогда много ели! Изголодавшийся за годы войны организм, казалось, не знал меры в еде.

Только благодаря маминой щедрости на столе всё же коечто оставалось. Закусив, начинали разговаривать, вспоминать войну, поднимали стоя стаканы на помин души погибших родных, знакомых, кто-то плакал, кто-то пытался что-то сказать, но его всегда одёргивали: «Ладно, дорогой, помолчи, не надо». Боялись сказать слова правды. А правда была очень страшной. У наших бывших хозяев на улице Трудовой из немецкого плена вернулся сын Ваня, молодой парень. Не успели высохнуть слёзы радости, как его арестовали, и сгинул он навеки в сталинских лагерях.

Отец брал в руки баян, и вырывалась, как крик души, русская песня. Петь умели все, голоса были чистые, звонкие, в песни вкладывали всю боль, все страдания, о чём в жизни молчали. Иногда соседи останавливались около забора и слушали этот хор. Пели песни военные, их знали много, и авторских и переделанных на мотив о синем платочке; пели много старинных, даже, как я узнала позже, студенческую восемнадцатого века. Её запевал отец своим красивым, от природы поставленным голосом: «Из страны, страны далёкой, с Волги-матушки широкой, ради вольного труда, ради радости весёлой собралися мы сюда…» Её подхватывали мощно, задорно: «Пьём с надеждою чудесной из бокалов полновесных…» Потом пели «страдания»:

«Сколько брату ни работай, брату дом не наживёшь, свою силушку положишь, в чужи люди жить пойдёшь». Потом опять тосты, шутки, хохот и, наконец, пляски: «барыня», «русская», «цыганочка». Плясали, крепко отчеканивая «дроби», приостанавливаясь на минуту, чтобы спеть частушку:

Мне не надо лейтенантов, Мне не надо «кубарей».

Мне бы шофера в кабине, Да побольше сухарей.

«Кубари» – так звали офицеров, когда вместе погонов со звёздами были кубики на воротнике гимнастёрки или кителя.

Надоели мне бараки, Надоели коечки, А ещё мне надоели Лесозаготовочки.

Мужчины ударялись вприсядку. У однорукого маминого брата пустой рукав вылезал из-под ремня и бился, как перебитое птичье крыло, взлетая в стороны и обвиваясь вокруг крепкого тела. Лукаво поглядывая на отца, какаянибудь женщина вдруг вставляла частушку с «картинками»: «На телегу я не лягу…» Отец странно хмыкал, переставал играть и ставил баян в сторону. Он очень не любил такие частушки и мат. Виновница под всеобщее хихиканье подходила к нему, обнимала, чмокала в щёку: «Ну, Тимушка, миленький, больше не буду…» Отец милостиво прощал, начинал играть, терял бдительность, и опять звучало от другой: «Всё картошка, да картошка…» Опять история под всеобщий хохот повторялась. Наконец, отец начинал играть вальсы, «Ланце», правильно «Лансье», это танец из пяти фигур, и танцующие начинали вспоминать, какая фигура за какой идёт.

В один из таких праздников мама учудила. Мы, ребятишки, как всегда, толпились в прихожей, смотрели, слушали. Мама обычно всех кормила на кухне. А тут она совсем расщедрилась, вынесла нам блюдо вишни, вынутой из браги. Ягоды были очень вкусные, и она отдала их нам как угощение. Конечно, мы набросились на них, а было нас пятеро: трое мальчишек и я с подружкой Лилей. Мы ели их на веранде. Больше я ничего не помню. Заметив, что мы куда-то делись, мама заглянула на веранду и увидела нас мертвецки спящих в самых необычных позах, лежащих буквально вдоль и поперёк друг на друге. Она перепугалась, все гости выскочили из-за стола, и только мужчины сразу поняли, что мы все пьяны! Нас, не трогая, укрыли чем попало, и мы несколько часов крепко спали.