«Редакционная коллегия серии HISTORICA В. П. Сальников (председатель), П. В. Анохин, С. Б. Глушаченко, И. И. Мушкет, Р. А. Ромашов, П. П. Сальников, C. В. Степашин ФЕДЕРАЛЬНАЯ ЦЕЛЕВАЯ ПРОГРАММА КУЛЬТУРА РОССИИ ...»

УДК 930

ББК 63

Д 75

Редакционная коллегия серии «HISTORICA»

В. П. Сальников (председатель), П. В. Анохин,

С. Б. Глушаченко, И. И. Мушкет,

Р. А. Ромашов, П. П. Сальников, C. В. Степашин

ФЕДЕРАЛЬНАЯ ЦЕЛЕВАЯ ПРОГРАММА «КУЛЬТУРА РОССИИ»

(ПОДПРОГРАММА «ПОДДЕРЖКА ПОЛИГРАФИИ

И КНИГОИЗДАНИЯ РОССИИ»)

Данное издание выпущено в рамках проекта «Translation Project» при поддержке Института «Открытое общество» (Фонд Сороса) — Россия и Института «Открытое общество» — Будапешт © Издательство «Владимир Даль», 2004 © Санкт Петербургский университет МВД России, 2004 © Фонд поддержки наук

и и образова ния в области правоохранительной деятельности «Университет», © Г. И. Федорова, перевод, © И. М. Савельева, статья, © А. Мельников, оформление, ISBN 5 93615 025 9 © П. Палей, дизайн, И. М. Савельева

ОБРЕТЕНИЕ МЕТОДА

«Энциклопедии и методологии истории» Иоганна Густава Дройзена не повезло дважды. Первый раз пото му, что она не была издана тогда, когда она была созда на (при жизни Дройзена работа вышла в 1858 г. только в виде сжатых тезисов, озаглавленных «Очерк истори ки»).1 Тем самым в дискуссии об исторической науке концепция Дройзена не сыграла роли основополагаю щего сочинения. А именно таковым следует признать это исследование. Хотя имя Дройзена, как правило, упоминается в ряду основоположников теории истори ческой науки второй половины XIX в. и тезисы его были известны, но обычно читались и соответственно цитировались созданные и опубликованные позднее монографические исследования Ш. В. Ланглуа и Ш.

Сеньобоса, Э. Бернгейма, а также, когда речь шла об оп ределении характера исторического знания — В. Вин дельбандта, Г. Риккерта, В. Дильтея.

Второй раз «историке»,2 или, как Дройзен называл ее по немецки, «наукоучению истории», не повезло по тому, что впервые его лекции были изданы в Германии в 1936 г. Время и место — роковые для произведения, 1 Об истории публикации лекций Дройзена см. в «Предисловии издателя».

2 «Историкой» здесь и далее мы будем называть концепцию Дройзена, сформулированную как в «Энциклопедии и методологии истории», так и в «Очерке историки».

содержащего историческую концепцию исторического значения. Публикация сочинения примерно совпала по времени с появлением теоретических работ Ч. Бирда, К. Беккера, М. Уайта, Ф. Майнеке, М. Блока, Л. Февра, Дж. Коллингвуда, но ведь написано оно было на 80 лет раньше! Тем не менее, по нашему мнению, публикация могла бы стать заметным явлением в исторической нау ке и в 1930 е годы, если бы не изоляция нацистской Германии в интеллектуальном пространстве. Впрочем в середине XX в. речь в любом случае могла идти скорее об оценке места Дройзена в дискуссиях об историче ском знании post factum. В результате, несмотря на то что его сочинения относятся к классике исторической мысли и упоминаются без исключения всеми, кто пи шет о проблеме методологии истории, его текст оказы вается, как правило, вне поля зрения. И совершенно не заслуженно. Как бы далеко вперед ни ушли социаль ные науки, многие идеи Дройзена и по содержанию и по форме оставались актуальными на протяжении всего XX в. в контексте дискуссий о характере исторического знания.

В России выход из длительного периода изоляции гу манитарной науки, произошедший в начале 1990 х го дов, в определенном смысле вернул профессиональное сообщество к периоду становления исторического зна ния как науки, то есть непосредственно ко временам Дройзена. Заново осваивались идеи его великих совре менников, своевременно (до 1917 г.) переведенных на русский язык. Отечественные специалисты по теории и методологии, источниковедению и прикладным истори ческим дисциплинам «проходили» теоретическую мысль XX в. И снова — без Дройзена. Но если мировое историческое сообщество познакомилось с теоретиче ской работой Дройзена с почти вековым отставанием, то в распоряжение отечественных историков труд великого немецкого историка поступил всего через десять лет по сле возвращения мировой исторической науки в Россию.

Представленный перевод сделан по изданию 1936 г., в которое входят собственно лекционный курс «Энцик лопедии и методологии истории», его тезисный кон спект «Очерк историки» и несколько работ, помещен ных в разделе «Приложения». Иоганн Густав Дройзен родился в Трептове в 1808 г., умер в Берлине в 1884 г. Его первым детским воспоми нанием был звук пушек, возвестивших взятие Парижа союзными армиями. Поступив в 1826 г. в Берлинский университет, Дройзен совершенно в духе интересов сво его времени изучал литературу и историю Древней Гре ции, а его первым и очень значимым достижением были переводы Эсхила и Аристофана, которые стоят в одном ряду с переводами Гомера, сделанными И. Г. Воссом в конце XVIII в.

С 1833 г. Дройзен выступает уже с крупными истори ческими работами, публикуя «Историю Александра Ве ликого», а затем два тома «Истории эллинизма» (1836– 1843),4 которые составили ему репутацию известного специалиста по античности. Дройзен первым ввел в на учный оборот термин «эллинизм», охарактеризовав так историческую эпоху в истории стран Восточного Среди земноморья от походов Александра Македонского (334– 323 гг. до н. э.) до завоевания этих стран Римом, завер шившегося в 30 г. до н. э. подчинением Египта. В этом смысле его заслуженно можно поставить в один ряд с «изобретателем» средних веков Келлером и создателем концепции Возрождения Я. Буркхардтом. Дройзен на 3 Не каждый читатель читает Приложения, и не всегда в этом есть необходимость. Между тем в данном случае в материалах, по мещенных в Приложениях, содержатся многие ключевые идеи Дройзена.

4 Обе работы изданы на русском языке в переводе с авторизован ного Дройзеном французского издания 1883–1885 гг., содержащего дополнения по сравнению с немецким вариантом: Дройзен И. Г. Ис тория эллинизма / Пер. с фр. В 3 х т. М., 1890–1893. В 2003 г. изда тельство «Эксмо» переиздало эту работу.

звал эллинизм новым временем античности. Понятием «эллинизм» ученый обозначил эллинистическую, т. е.

не чисто эллинскую, а смешанную с восточными эле ментами культуру, формирование которой было обу словлено распространением политического господства эллинов (греков и македонян) на восточные страны. С тех пор ведущие специалисты по античному миру много спорили о содержании и географических границах эл линистического мира, но сам термин прочно утвердился в исторической науке.

Когда в 1836 г. Дройзен стал экстраординарным про фессором по кафедре древней истории и классической филологии в Берлинском университете, казалось, что путь его вполне определился, но приглашение в Киль ский университет в 1840 г. радикально изменило его профессиональную ориентацию, да и жизнь в целом.

Однако прежде чем последовать за Дройзеном в Киль ский, Йенский, и вновь в Берлинский университеты, зададимся более общим вопросом: что значило быть признанным историком в середине XIX в. и в какой мере Дройзен соответствовал «идеальному типу» исто рика своего времени?

На середину XIX в. приходится пик популярности исторической литературы и исторической профессии.

Именно в этот период, как никогда прежде или впо следствии, историков любила, читала и слушала пуб лика. И не только слушала, но и прислушивалась к их мнению. Характеризуя исключительное положение представителей своей профессии в этот период, фран цузский историк А. И. Марру писал:

«Историк стал королем, вся культура подчинялась его декретам: история решала как следует читать Илиаду; ис тория решала, что нация определила в качестве своих ис торических границ, своих наследственных врагов и тради ционной миссии… Под объединенным влиянием идеализ ма и позитивизма идея прогресса была навязана в качестве фундаментальной категории… Владеющий секретами прошлого историк, как генеалог обеспечивал человечест во доказательствами знатности его происхождения и про слеживал триумфальный ход его эволюции. Только исто рия могла дать основания для доказательства осуществи мости утопии показывая, что она… укоренена в про шлом». Преуспевающий историк того времени нередко со четал увлечение классической древностью с активным участием в создании национального прошлого, инте рес к политической истории — с политической анга жированностью, публичность — с «ученостью». Зна чимы и сами имена европейских историков — совре менников Дройзена: кажется, количество известных представителей истории в XIX в. сильно превышает число сопоставимых по известности историков века XX. Одно из определений XIX в. — «век истории» — в большой степени следует отнести к числу заслуг самих историков.

В XIX в. история была поставлена на службу государ ству, и многие известные историки занимали высшие государственные должности. В Англии ведущие исто рики (А. Алисон, Г. Галлам, Т. Б. Маколей) активно влияли на политическую жизнь, конструируя про шлую реальность, основанную на концепциях «вигов»

и «тори». Еще более показателен пример Франции сере дины XIX в., где два популярнейших историка, А. Тьер и Ф. Гизо, возглавляли соперничающие политические партии, а затем их «сбросили» другие историки — Л. Блан, А. де Токвиль и Наполеон III.6 В Германии в это время концепцию национальной истории создавала малогерманская школа, крупнейшие представители которой были видными политиками (Г. фон Зибель, Г. фон Трейчке, да и Дройзен).

С переходом на службу в Кильский университет за вершается первый этап научной карьеры Дройзена и по существу заканчивается первый его научный проект, связанный с изучением эллинизма. Отныне сфера его 5 Marrou H. I. De la connaissance historique. 6t ed. Paris: Editions du Seuil, 1954. P. 11.

6 Зелдин Т. Социальная история как история всеобъемлющая [1976] / Пер. с англ. // THESIS, 1993. Вып. 1. С. 154–162, 157.

интересов — политическая история Германии. Лекции по эпохе освободительных войн, прочитанные в 1842– 1843 гг. и опубликованные в 1846 г., последовательно развивают идеи свободы и национальной независимо сти. Основными «темами» эпопеи освобождения в ин терпретации Дройзена становятся американская и французская революции, а также борьба Пруссии про тив Наполеона. Одним из важнейших сюжетов жизни и научного творчества Дройзена надолго становится про блема объединения Германии, в решении которой он, как представитель малогерманской школы историо графии, занимал позицию сторонника «прусского» ва рианта.7 Впрочем, не только история интересует в это время профессора. Начинается период необыкновенно высокой политической активности в жизни Дройзена, что вполне соответствует духу времени. Дройзен участ вовал в антидатском национально освободительном движении в Шлезвиге и Гольштейне. В 1848–1849 гг.

он был членом франкфуртского парламента.

Однако политически весьма деятельный Дройзен на всегда покидает поле практической политики после не удачи революции 1848 г. Впоследствии он продолжал внимательно следить за воплощением проекта объеди нения Германии вокруг Пруссии, но со стороны. Одна ко, если французский историк О. Тьерри, пережив опыт революции 1848 г., ушел и из исторической про фессии и больше уже не писал, а другой французский историк, Ф. Гизо, тогда же радикально пересмотрел свои взгляды, то Дройзен спокойно продолжал рабо тать над сочинением «История политики Пруссии», ко торому отдал более 30 лет жизни (первый том этого 14 томного труда вышел в 1855 г, последний — в 1886 г., уже после смерти Дройзена).

7 Впрочем, по мнению Б. Кроче, и в своих работах по античной истории «Дройзен облекает свою тягу к сильному централизованно му государству в форму истории Македонии — своего роде древне греческой Пруссии» (Кроче Б. Теория и история историографии./ Пер. с ит. М.: Языки русской культуры, 1998 [1917]. С. 23).

Считая объединение Германии долгом Пруссии, он рассматривал свое исследование как важное подспорье в решении политических задач времени. Однако «Исто рия политики Пруссии», будучи одним из высочайших достижений немецкой исторической науки того перио да (немногие работы даже немецких историков основы вались на таком количестве нового документального материала, правда, почерпнутого почти исключитель но в прусских архивах) по разным причинам не была принята ни публикой, ни коллегами по историческому цеху. Публике, и не без оснований, это сочинение Дрой зена, в отличие от других, показалось скучным, исто рикам — пристрастным даже по критериям того поли тически ангажированного века.8 Таким образом, если как создатель концепции эпохи «эллинизма» Дройзен входит во все исторические энциклопедии и исследова ния по соответствующей тематике, то изучение полити ки Пруссии не создало ему славы даже при жизни. Та кова судьба второго научного проекта Дройзена.

Мы в данном издании имеем дело с третьим проек том. Наряду с изучением политической истории, что сближало Дройзена с большинством известных истори ков его времени, много лет было отдано им разработке теоретического курса «о природе и задаче, методе и компетенции исторической науки» (наст. изд, с. 452).

Остается только сожалеть, что «История политики Пруссии» заняла (и отняла) последние 30 лет жизни ве ликого историка. Примерно столько же лет (с 1857 г.) он читал лекции об «Энциклопедии и методологии ис тории», названные по образцу курса лекций А. Бёка «Энциклопедия и методология филологических наук», который Дройзен прослушал в молодости. Писать одно временно две книги ему было просто некогда, и лекции остались неизданными.

Результаты научной деятельности Дройзена в облас ти теории истории по содержанию и последствиям необ 8 Gooch G. P. History and Historians in the Nineteenth Century. L.;

N. Y.; Toronto: Longmans, Green and Co., 1928 [1913. P. 140.

ходимо интерпретировать уже в контексте следующего этапа в развитии исторической науки, который в целом может быть охарактеризован господством позитивист ской историографии. Облик исторической науки вто рой половины XIX в., а во многом и первой половины XX в. очень заметно изменился под влиянием позити вистского подхода, представители которого, с одной стороны, много сил приложили к тому, чтобы отделить историю от философии, а с другой — передоверили за дачи исторического анализа социальным наукам, сде лав уделом историка сбор эмпирического материала.

Однако понятно, что подобные усилия не реализова лись полностью: в историографии сохранились и фило софствующие, и теоретизирующие субъекты. Прямо скажем, их насчитывается немного. Фигура Дройзе на — одна из первых и по времени, и по значению в этом отнюдь не длинном ряду. Примечательно, что будучи безусловно философствующим историком Дройзен ока зался одновременно и одним из первых теоретиков только возникающей исторической науки.

Чтобы оценить по достоинству вклад Дройзена, чита тель должен сделать интеллектуальное усилие и пере нестись в середину XIX в. В своем курсе Дройзен пред полагал дать ответы на «исторический вопрос» своей эпохи. Насколько данные им ответы опередили время может понять только специалист (историк скорее, чем философ, ибо прорыв был совершен именно в области интерпретации природы исторического знания). Для того чтобы показать диспозицию (основные подходы к трактовке исторического знания и их соотношение) на тот момент, когда Дройзен приступил к чтению своего курса, лучше всего привести его собственные слова.

Нам неизвестно, чтобы кому то еще, даже и в последую щих поколениях, удалось столь кратко и одновременно исчерпывающе подвести итоги дискуссий об историче ском знании, начатых еще в XVIII в. и продолжавших ся при Дройзене.

В речи, произнесенной при вступлении в Берлин скую академию наук в 1868 г., Дройзен отметил, что с древних времен над историей «тяготеет предвзятое мнение, что она представляет собой занятие, лишенное метода (!mqodos lh — др. греч), равно как и господ ствующее в классической античности представление, что она относится к области риторики». (Это представ ление, по его словам, вновь возродилось в тезисе, что история является одновременно и наукой, и искус ством.) «Достославная гёттингенская историческая школа9 прошлого столетия, хотя и не первая, попыта лась сделать систематический обзор области истории и развить ее научный метод, и с ее стороны не было недос татка в наименованиях и изобретательных различени ях. Например, в наш обиход вошли от нее такие рубри ки и дистинкции, как всемирная история, всеобщая ис тория, история человечества, исторические элементар ные и вспомогательные науки. Однако метод, которому она учила, был лишь техникой исторической работы;

и воспринятое ею выражение Вольтера „философия ис тории“ было как бы приглашением, адресованным фи лософии» (наст. изд., с. 577).

Дройзен полагал (это существенно с точки зрения со временных дискуссий о характере исторического зна ния), что если бы философы взяли на себя только обосно вание исторического процесса познания (курсив наш.— И. С.), то это «в высшей степени заслуживало бы благо дарности», но они, кроме того, занялись и созданием суб станциальной философии истории, разработкой концеп ций исторического процесса. В «одной системе… был сконструирован общий исторический труд всего рода че ловеческого как самодвижущаяся идея. В другой же сис теме учили об этом самом общем труде человечества, что 9 Основатель гёттингенской исторической школы — А. Л. Шлё цер (1735–1809). В 1761–1767 гг. работал в России, с 1865 г.— орди нарный профессор истории Петербургской академии наук. Внес большой вклад в развитие критических исследований русских лето писей и их публикацию в России и Германии, за что в 1804 г. был по жалован российским дворянством. С 1769 г.— профессор Гёттин генского университета. Его историографическая концепция изло жена в работе «Понятие всеобщей истории» (1772–1773).

„всемирная история, собственно говоря, есть только слу чайная конфигурация и не имеет метафизического зна чения“. С третьей стороны, требовали в качестве научной легитимизации нашей науки… нахождение законов, по которым движется и изменяется историческая жизнь.

Ей рекомендовали заимствовать норму из географиче ских факторов и „первозданной естественности“. В связи с так называемой „позитивной философией“ была сдела на весьма привлекательная попытка „возвести“ исто рию, как заявляли, „в ранг науки“». Имена Г. В. Ф. Ге геля, О. Конта, Г. Т. Бокля и других известных архитек торов философии истории легко прочитываются в обзоре Дройзена, равно как и его отношение к подобным взгля дам на историческую реальность (см. наст. изд., с. 577).

Неудовлетворенный в разной мере и по разным осно ваниям всеми этими подходами Дройзен находил науч ную задачу историков своего времени (а точнее, задачу своей «историки») в том, чтобы «обобщить эти методы, развить их систему, их теорию и таким образом установить не законы истории, а только зако ны исторического познания и знания (выделено нами. — И. С., наст. изд., с. 578).

«Историка», как сформулировал Дройзен в тезисах, «не является ни энциклопедией исторических наук, ни философией (или теологией) истории, ни физикой исто рического мира и уж тем более — поэтикой историогра фии». Дройзен видел смысл своего исследования в по знании исторического мышления и способов исследова ния (§ 16, наст. изд., с. 466).

Как мы уже отметили, основные темы «историки»

во многом определили содержание историко теорети ческих дискуссий всего XX в., но его аргументы не были воспроизведены, хотя были хорошо расслышаны.

Мы хотим привлечь внимание читателя к тексту самого Дройзена, к его собственным формулировкам и пока зать, что в некотором смысле наш автор по прежнему находится на передовых рубежах исторической науки, притом что даже сегодня далеко не все историки дости гают этих рубежей.

Конечно, оставляя за кадром «антиквариат» в идей ном наследии Дройзена и фокусируя взгляд на совре менных положениях его концепции, мы получаем (и предлагаем читателю) не «настоящего» Дройзена, а набор «избранных» высказываний, извлеченных из целостного текста. Принадлежность их к XIX в. порой выдает только форма изложения. Между тем в содер жании лекций обнаруживается и достаточно много представлений и рассуждений, которые сегодня вы глядит архаичными. Родившись в начале XIX в. и до жив почти до его конца, Дройзен в своих исследовани ях вполне отражал «дух эпохи», ее основные философ ские и религиозные искания, равно как и историогра фические «повороты». Полагаем, что, знакомясь с ра ботой, читатель сам составит мнение о мировоззренче ских основах исторической концепции автора и его профессиональных пристрастиях. Мы же преследова ли цель вычленить из достаточно пространного и неод нородного текста лекций мысли, удивительно созвуч ные современному взгляду на природу исторического знания.

Курс, читанный профессором Дройзеном с 1857 по 1883 г., включал следующие разделы: методика, систе матика и топика (изложение) истории (в разное время они компоновались по разному). Методика делилась на эвристику, критику и интерпретацию (исторического материала), отвечая на вопросы: почему, каким обра зом, с какой целью. Систематика определяла область применения исторического метода, отвечая на вопрос:

что может исследовать история. К топике относился анализ форм исторического изложения (план выраже ния, как сказал бы современный исследователь).

В каждом из указанных разделов мы обнаруживаем те зисы, к которым неприменим эпитет устар. К тому же они ясно изложены, смысл их внятен.

Напомним попутно, что мы имеем дело не с методо логическим трактатом, а с лекционным курсом. Этот текст адресовался студентам, и обратим внимание на то, что профессор Дройзен считал необходимым и воз можным читать молодым людям столь методологиче ски сложный и новаторский курс, что делает честь и ему, и его слушателям.

Область научных прозрений Дройзена, с которой хо чется начать, ибо она непосредственно касается и объ екта, и задач исторической дисциплины,— представле ние об исторической реальности. Концепция Дройзена исходит из удивительно современной интерпретации природы прошлой социальной реальности как предме та исторического исследования. В то время как глава немецкой исторической школы Л. фон Ранке призывал историков, описывая прошлое, следовать девизу: «как это было на самом деле»,— Дройзен утверждал, что ре зультатом критики источников является не «подлин ный исторический факт», а исчерпывающее изучение материала «для получения относительно точного и кон кретного мнения» (курсив наш — И. С. § 36 «Очерка», наст. изд., с. 474).

Такая трактовка результата исторического исследо вания непосредственно связана с абсолютно актуаль ным10 и четко артикулированным представлением о предмете исторической науки. Дройзен полагал что та ковым является не прошлое, а человеческие действия, совершенные в прошлом (по терминологии Дройзена, волевые акты). Именно эти акты историк должен по пытаться вычленить из течения событий (положения дел — Дройзен). Он подчеркивал, что «любой так назы ваемый исторический факт, помимо средств, связей, условий, целей, которые действовали все одновремен но, является комплексом волевых актов… которые ми нули вместе с тем настоящим, которому они принадле жали, и сохраняются лишь в виде остатков того, что то гда было сформировано или сделано, или проявляют 10 С позиций современной социологии знания, историческая нау ка изучает действия людей, совершенные в прошлом.

себя во взглядах и воспоминаниях» (§ 26 «Очерка», наст. изд., с. 470). И в другом месте: «Когда мы гово рим: „Государство, народ, церковь, искусство и т. д. де лают то то и то то“, то мы имеем в виду „благодаря воле вым актам“ » (§ 72 (77) «Очерка», наст. изд., с. 488).

При такой постановке вопроса Дройзен вступал в прямую полемику с позитивистами, полагавшими, что социальная жизнь определяется историческими зако нами, а поступками людей можно либо пренебречь, либо искать в них лишь проявления этих самых зако нов. Столь же очевидно, что акцент на человеческих действиях противоречил утвержденной романтиками и до сих пор популярной идее о возможности вчувствова ния, проникновения в мысли людей прошлого. Дрой зен считал, что сознание человека, рождение мысли скрыто от самого проницательного исследователя, ко торый всегда имеет дело с действиями, будь то поступок или запечатленное слово. «Хотя человек и понимает че ловека,— разъяснял Дройзен,— но лишь периферий но; он воспринимает поступок, речь, мимику другого (т. е. действие — И. С.), но не может доказать, что он правильно понял его, совершенно понял» (§ 41 «Очер ка», с. 477).

В наибольшей степени исторической наукой освоены идеи Дройзена, относящиеся в области классификации исторических источников и техники исторической критики (эвристике). Дройзен первым подвел итоги «классического» этапа развития источниковедения.

В частности, им была предложена развернутая класси фикация «источников», т. е. эмпирического материа ла, используемого в исторических исследованиях. Да лее это направление было продолжено в работах Э. Фри мена, Ш. В. Ланглуа и Ш. Сеньобоса, Э. Бернгейма. 11 См.: Фриман Э. Методы изучения истории. Пер. с англ. М.:

1893; Ланглуа Ш. В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории / Пер. с фр. СПб.: 1899; Бернгейм Э. Введение в историческую науку / Пер. с нем. СПб., 1908; Idem. Философия истории, ее история и за дачи / Пер. с нем. М., 1910.

Ключевым элементом всех этих классификаций было введенное Дройзеном разделение на «источники», «ос татки» и «памятники».

Дройзен, большой знаток разных исторических эпох, имел дело с многообразными типами материалов, на которых основывается практикующий историк. Он подразделял исторический материал на остатки — «то, что имеется еще непосредственно в наличии из того настоящего, понимание которого мы ищем; источни ки — то, что от них перешло в представления людей и дошло до нас как воспоминание; памятники — вещи, в которых объединены обе формы» (§ 21 «Очерка»).

В рамках разделения исторических материалов на «источники», «остатки» и «памятники» Дройзеном (и вслед за ним Бернгеймом) были намечены первые подходы к проблеме прошлого как Другого и дистинк ции разных типов «прошлого» (в современном научном дискурсе различение прошлого и настоящего тесно свя зано с понятием Другого). Уже в середине позапрошлого (sic!) века Дройзен писал: «Данное исторического ис следования есть не прошлые времена, ибо они прошли, а еще непреходящее, оставшееся от них в нашем теперь и здесь; пусть это будут воспоминания о том, что было и прошло, или остатки бывшего и происшедшего… Не былые времена проясняются, а то, что от них осталось в настоящем. Эти пробужденные ото сна отблески суть идеально прошлое, мыслимая картина былых времен»

(§ 4 «Очерка»). (Заметим, что и в наши дни отдельные историки все еще пребывают в уверенности, что исто рия изучает прошлое).

Концепция прошлого как Другого и его репрезента ции в разных типах «остатков» была развита спустя сто лет социологом Э. Шилзом, который выделил два типа «прошлого».12 Затем известный английский специа лист в области истории политической мысли М. Оук 12 Первое — «реальное прошлое» — это прошлое таких институ тов, как семья, школа, церковь, партия, армия, администрация.

Второе — «ощущаемое прошлое», более пластичное (Shils E. Tradi tion. Chicago: Univ. of Chicago Press, 1981. P. 195).

шот13 выдвинул идею о наличии трех «прошлых». Пер вое — это прошлое, присутствующее в настоящем, ко торое он именует «практическим», «прагматическим», «дидактическим» и т. д. Это прошлое не отделено от на стоящего, оно является его составной частью, и в этом смысле это — практическое или утилитарное прошлое.

Второе прошлое, по Оукшоту — зафиксированное про шлое. Речь идет о продуктах прошлой человеческой деятельности, отчетливо воспринимаемых как создан ные в прошлом. Наконец, третье прошлое — это про шлое, сконструированное в человеческом сознании, прежде всего на основе прошлого второго типа, а имен но зафиксированных или сохранившихся остатков про шлого. Но прошлое третьего типа, в отличие от второго, физически не присутствует в настоящем, оно существу ет лишь в человеческом воображении.14 То, что линия рассуждений Шилза и Оукшота идет от «источниковед ческих» штудий Дройзена, как впрочем и то, что ос мысление проблемы многоярусного присутствия про шлого в настоящем происходит уже на другом уровне, кажется очевидным.

Даже любителям модного конструкта «историческая память» будет что почерпнуть из размышлений полуто равековой давности о соотношении социальной памя ти, укорененной в традиции, и социальных представле ний, образующих историческое знание. Очевидно, что Дройзен безошибочно чувствовал разницу между зна нием, запечатленным в текстах, и памятью, передавае мой в образцах поведения, ритуалах и т. д. «Любое вос поминание,— говорил Дройзен,— пока оно внешне не зафиксировано (в поэтической речи, в сакральных фор мулах, в письменной редакции и т. д.), живет и преоб разуется вместе с комплексом представлений тех, кто ими руководствуется (например, „традиция“ в римской церкви)» (§ 24).

13 Oakshott M. J. On History and Other Essays. Totowa (NJ): Barnes & Noble, 1999 [1983].

14 Савельева И. М., Полетаев А. В. // «Логос». 2000. № 2 (23).

С. 39–74.

Определяя теоретические основания исторической науки и их специфику, Дройзен первым ввел различие между пониманием и объяснением. Поскольку в XIX в.

«описание» имело устойчивый второстепенный статус, «принижающий» значимость исторического знания, он отказался от традиционного разделения описатель ного и объясняющего знания. В качестве отличитель ной характеристики методологии общественных наук Дройзен (и лишь впоследствии — Дильтей, Виндель банд и Риккерт) начал использовать термин «понима ние».15 Но в целом надо признать, что в отличие от исто рико методологической проблематики философия «ис торики» (передовая для своего времени) сегодня выгля дит довольно старомодно. Современная философия ис торического познания достаточно далека от проблем, волновавших Дройзена. В конечном счете и акцент на различении естественных и общественных наук по ме тоду «объяснения» и «понимания» оказался не слиш ком плодотворным. Эти понятия не приобрели функ ционального характера и по сути превратились в при вычные ярлыки. Неудивительно, что в XX в. апелля ция к «пониманию» стала своего рода философским ре ликтом,16 что вовсе не означает, к сожалению, что эти идеи не воспроизводятся в работах теоретизирующих историков.

«Ищите методы» — призыв Дройзена, известный ис торикам почти столь же хорошо, как упомянутое выше наставление фон Ранке. Метод исторического исследо вания, согласно Дройзену, определен морфологиче ским характером своего материала, и его сущность — 15 Указанные авторы совершенно по разному концептуализиро вали понятия «объяснения» и «понимания» и, строго говоря, вкла дывали в них абсолютно разный смысл. В частности, Дильтей и Риккерт принципиально по разному определяли объект общество знания («науки о духе» и «науки о культуре»). Более того, они ис пользовали разные немецкие слова для обозначения «понимания»

(соответственно, Erklrung и Auffassung).

16 Подробнее см.: Савельева И. М., Полетаев А. В. Знание о про шлом: теория и история. В 2 х т. СПб.: Наука, 2003.

понимание путем исследования (§ 8), которое предпо лагает критику источников и их интерпретацию.

Конспект лекций, записанных Ф. Майнеке в зимний семестр 1882/83 гг., содержал следующие заключи тельные слова, произнесенные Дройзеном: «Два мо мента нашего обзора обозначаются особенно ясно.

Во первых, мы, в отличие от естествоиспытателей, не имеем в арсенале наших средств эксперимента, мы мо жем только исследовать и ничего иного. Во вторых, в результате даже самого основательного исследования можно получить только фрагмент, отблеск прошлого;

история и наше знание о ней отличны, как небо и зем ля… Это могло бы привести нас в уныние, если бы не одно обстоятельство: развитие идеи в истории мы все таки можем проследить, даже имея фрагментар ный материал. Таким образом, мы получаем не образ происшедшего самого по себе, а образ нашего воспри ятия и мысленной его переработки» (наст. изд., с. 446).

В концепции Дройзена искусство эвристики, как части методики, заключается в способности с помощью разных аналитических процедур выходить за рамки наличного исторического материала. К таким способам Дройзен относил интуитивные поиски; комбинирова ние, которое благодаря правильному упорядочению того, что как бы не является историческим материа лом, делает его таковым; аналогию, которая для разъ яснения использует похожий ход событий в похожих условиях; и гипотезу, доказательством которой являет ся очевидность результата (например, луг в немецких деревнях как выражение древнего общинного порядка) (§ 26 «Очерка», с. 470).

Не менее современны и некоторые принципиальные высказывания Дройзена, содержащиеся в разделе «То пика» (в предшествующих вариантах курса лекций этот раздел назывался «Изложение»). Они касаются проблематики истории в значении текста и в частности риторики исторического исследования. «Формы изло жения определяются не по аналогии эпоса, лирики, драмы (Гервинус),— говорил Дройзен,— не по отличию „определенных во времени и пространстве действий свободного человека в государстве“ (Ваксмут), не по случайным всевозможным хроникам, достопримеча тельностям, картинкам из старины, историям (quibus rebus agendis inter fuerit is qui narret, Авл Геллий), а двойственной природой исследуемого». Двойствен ность же исторического исследования состоит в том, что представление о происшествиях и порядках былых времен, которое можно получить исходя из настоящего и из некоторых наличествующих в нем элементов про шлого, одновременно ведет к обогащению и углубле нию понимания настоящего путем прояснения былых времен, и объяснению прошлых времен путем откры тия и развертывания того, что из них имеется в настоя щем. При этом, как уточнял Дройзен, «каким бы пло дотворным ни было исследование, полученные им представления далеко не совпадают с многообразием содержания, движения, реальной энергии, которыми обладали вещи, когда они были настоящим» (§ «Очерка», с. 494–495).

В соответствии с правилами эпохи и собственной ярко выраженной гражданской позицией Дройзен не мало сказал и о функциях истории. О важном значе нии, которое Дройзен придавал историческому знанию в деле формирования национальной идентичности, свидетельствует пассаж из речи, произнесенной им при вступлении в Берлинскую академию наук в 1868 г.:

«В наших официальных кругах вплоть до сороковых годов не было по настоящему оценено, какое значение, в том числе и политическое, имеет задача дать народу образ самого себя в его истории» (см.: Приложения, с. 576). Не менее важной, чем функция идентифика ции, казалась Дройзену роль истории в формировании образцов. Даже такое сугубо методологическое произ ведение, как «Очерк историки», кончается словами:

«Практическое значение исторических исследований заключается в том, что они — и только они — дают госу дарству, народу, армии и т. д. образ самого себя. Изуче ние истории есть основа политического воспитания и образования. Государственный деятель — это практи кующий историк» (§ 93 (48) «Очерка», с. 499). Таким образом, за историей (а тем самым и историками) при знавалось право (обязанность?) давать уроки, а за поли тиками — обязанность (право?) их брать.

Все это звучит достаточно возвышенно. Но куда бо лее исполнено пафоса определение познавательной функции истории, данное Дройзеном: «От земного взо ра скрыты начало и конец. Но он может путем исследо вания познать направление текущего движения. Огра ниченный тесными рамками настоящего, Здесь и Те перь, он видит, Откуда и Куда мы идем» (§ 85 (90) «Очерка», с. 492).

В 1843 г., задолго до появления «Очерка историки», Дройзен заключил свое напечатанное всего в несколь ких экземплярах предисловие к «Истории эллинизма»

словами, которые хочется процитировать в заверше ние:

«Вот и все. Счастливчикам, для которых история яв ляется книгой с картинками или ларем для грамот и ученых заметок, я, возможно, уже наговорил слишком много бесполезного вздору. Но мне неудержимо хоте лось поговорить о том, что мне дорого и важно».

ПРЕДИСЛОВИЕ ИЗДАТЕЛЯ

В своей статье о Дройзене1 Фридрих Майнеке подроб нейшим образом описал, как Иоганн Густав Дройзен, еще в студенчестве живо интересовавшийся философ скими вопросами и усердно посещавший лекции Геге ля, постепенно подходил к формулировке практически уже примененных им в своих исторических трудах принципов и основных понятий «историки», или, как он ее называл по немецки (см. ниже, с. 516), «науко учения истории»; как он впервые, пока лишь предвари тельно и отрывочно, обсуждал их в полном глубоких и оригинальных мыслей предисловии ко второму тому «Истории эллинизма» (см. ниже, с. 505), опубликован ном в 1843 г. всего в нескольких экземплярах и обра щенном к небольшому кругу ученых коллег; как он за тем, в 1852 г., решил прочесть курс лекций, касающий ся этих вопросов, что было естественно для универси тетского профессора, но тогда это намерение не осуще ствилось, а сбылось оно лишь в летний семестр 1857 г.;

1 Meinecke F. Johann Gustav Droysen. Sein Briefwechsel und seine Geschichtsschreibung — Historische Zeitschrift 141. 1929. S. 249– 287. Это сочинение дает глубокую и проницательную характеристи ку Дройзена как ученого и его места в немецкой исторической нау ке. Кроме того, см. прекрасный биографический очерк Отто Хин це (Johann Gustav Droysen. Allgemeine Deutsche Biographie.

Band 48. Leipzig 1903. S. 82–114; перепечатан в кн.: Hintzes Historische und Politische Aufstze. Band 4. Berlin o. J. S. 87–143) и замечательное введение Хельмута Берве к переизданному им в г. первому изданию дройзеновой «Истории Александра Великого»

(Krnersche Taschenausgabe. Band 87. Leipzig o. J. S. VII XXXIV).

какую точку зрения за эти годы он выработал и против каких «фронтов» выступал.

С самого начала Дройзен придавал этим лекциям особое значение, поскольку они вновь и вновь побужда ли его окидывать взором всю область исторической нау ки и заново обдумывать ее основные вопросы; но также и потому, что именно благодаря им он имел наиверней шую возможность оказывать влияние на подрастающее поколение историков. Этот курс лекций — по образцу знаменитых лекций Бёка об «Энциклопедии и методо логии филологических наук», которые он сам некогда прослушал, он назвал «Энциклопедией и методологией истории» — этот курс он читал чаще всего, не менее раз в продолжение 25 лет. Всякий раз они доставляли ему радость и удовлетворение.

Уже в летний семестр 1858 г., при повторном прочте нии лекций, он подготовил для своих слушателей «Очерк», который напечатал тогда только

на правах рукописи

.2 Затем «большой спрос, в том числе из за границы», побудил его в 1862 г. «опубликовать эту брошюру» (ниже, с. 451). «Очерк» вышел в свет во вто ром издании в 1875 г., а в третьем — в 1882 г. Так как эти издания давно были распроданы, в 1925 г. Эрих Ротхакер3 перепечатал его в первом томе своей серии «Философия и гуманитарные науки»; по несомненному праву, он назвал этот очерк «самым гениальным введе нием в историческую науку из всех, какие у нас есть».

Но надо сказать, что этот «Очерк», соответственно своей цели, написан в виде абстрактных, сжатых, впро чем, зачастую великолепно сформулированных тези сов, которые, по признанию Майнеке, сделанному им на основе собственного опыта (с. 280), были для начинаю щего студента сначала совершенно непонятными. И, ве 2 Grundriss der Historik von Joh. Gust. Droysen. Als Manuskript gedruckt. Jena: Druck von Friedrich Frommann, 1858, 27 Seiten.

В 1862 г. был еще раз напечатан таким же способом.

3 J. G. Droysen. Grundriss der Historik (Philosophie und Geistes wissenschaften herausgegeben von Erich Rothacker. Neudrucke, Band I.). Halle/ Saale, 1925. XII, 104 S.

роятно, постичь их было трудно не только студентам, но и читателям. Таким образом возникли потребность и желание опубликовать сами лекции. Ведь в них Дрой зен с большей широтой сумел раскрыть своим слушате лям смысл тезисов «Очерка», так что, продолжает Май неке, его лекции «превращались в фейерверк живых, увлекательных откровений и открытий, в набор удиви тельно наглядных и поучительных примеров из всех об ластей всемирной истории и мира исследований».

Сочинение Хр. Д. Пфлаума4 не смогло полностью удовлетворить это желание и потребность, хотя первая попытка определения значения «Историки» Дройзена для современной науки заслуживает всяческой благо дарности. В конце своего исследования, в приложении, Пфлаум поместил «существенно важные материалы по предыстории „Очерка историки“ Иоганна Густава Дройзена» (с. 68–114) и не только отметил значитель ные разночтения в редакциях «Очерка», но и включил выдержки из тетради «записей, сделанных рукой одно го слушателя студента». Однако эти сообщения были не только фрагментарны, но и неудовлетворительны в передаче содержания.

Если уж дополнять «Очерк», то это можно сделать, только обратившись к тетради собственных записей Дройзена. И после того как стало известно, что таковая нашлась, все настоятельнее высказывались пожелания напечатать ее. Я приведу только два мнения. Иоахим Вах высказал такое пожелание в третьем томе своего со лидного труда о «Понимании»,5 где он в большой главе «Учение о понимании в истории у Дройзена» (с. 134– 188) смог использовать при анализе бумаги Дройзена, 4 J. G. Droysens Historik in ihrer Bedeutung fr die moderne Geschichtswissenschaft (Geschichtliche Untersuchungen herausgege ben von Karl Lamprecht, Band 2. Heft). Gotha, 1907. VI. 115 S.

5 Wach Joachim. Das Verstehen. Grundzge einer Geschichte der hermeneutischen Theorie im 19. Jahrhundert. III. Das Verstehen in der Historik von Ranke bis zum Positivismus. Tbingen, 1933. IX. S. 6. Astholz Hildegard. Das Problem «Geschichte» untersucht bei Johann Gustav Droysen (Historische Studien… herausgegeben von Dr. Emil Ebering. Heft 231). Berlin, 1933. 217 S.

которые я предоставил в его распоряжение. Хильде гард Астхольц (ныне г жа др. Урнер Астхольц из Штейна на Рейне), автор весьма достойного исследова ния «Проблема истории у Дройзена» горячо поддержа ла напечатание собственноручных записей Дройзена, так как во время работы над своей книгой живо ощуща ла недостаточность материала, опубликованного Пфлаумом и Вахом.

Когда я убедился, что сохранившиеся в наследии Дройзена записи находятся в исключительно благо приятном для публикации состоянии, я незамедли тельно приступил к подготовке их для этой цели. Эти многочисленные рукописи содержат три разные по вре мени основные редакции лекций. Поскольку Дройзен всегда отмечал на полях листов день, когда была начата лекция, помеченная римской цифрой, большинство листов можно датировать. Листы самой первой редак ции, которые были разработаны для летнего семестра 1857 г., а затем, как показывают даты, положены в ос нову курсов 1858, 1859, 1859/60, 1860/61 гг., не сохра нились как цельная рукопись, а некоторые листы были вложены в листы второй редакции, другие же были включены и в третью редакцию. Но то, что сохранилось от первой тетради, носит лишь фрагментарный харак тер. То же самое относится и ко второй тетради, листы которой составляют самую большую часть и разложены в шесть конвертов, которые со второго по шестой над писаны рукой Дройзена: «Эвристика», «Критика», «Интерпретация», «Изложение», «Систематика»; на первом конверте, содержащем вводные листы, указан лишь год: 1862/63. Из этого и из других согласующих ся с этим дат можно сделать вывод, что лекции были пе реработаны для зимнего семестра 1862/63 гг.; но «Очерк», как отмечено выше, на правах рукописи был напечатан еще раз в 1862 г. Большой объем второй ре дакции объясняется тем, что она использовалась чаще всего, а именно в течение 11 семестров (62/63, 63, 63/64, 65, 68, 70, 72, 75, 76, 78, 79 гг.). Поэтому ее лис ты имеют больше всего дополнений, исправлений, вы черкиваний; поля сплошь исписаны вторичными за метками, чаще всего мельчайшим почерком. Чтобы прочесть их, необходимы значительные усилия, и пол ная расшифровка тетради второй редакции — если она вообще возможна — была бы, во всяком случае, весьма затруднительна. Но, к счастью, на 73 м году жизни Дройзен полностью еще раз переписал эту тетрадь для чтения лекций в летний семестр 1881 г. По этой руко писи он еще раз прочел курс в зимний семестр 1882/83 гг., но и в этот последний раз он добавил еще несколько листов. отличающихся особо размашистым почерком. Эта последняя тетрадь дает намного более широкий обзор, чем листы прежних редакций; вероят но, причиной новой обработки был неподобающий вид, который приняла старая тетрадь, а также потребность внести изменения и дополнения по содержанию. О том, что и в эту тетрадь были в некоторых местах вложены листы ранних редакций, уже было сказано. Итак, эта тетрадь содержит полный, завершенный текст. Поэтому идея публикации окончательно офор милась. Ее можно было осуществить; тем более, что Дройзен, следуя своему методу работы, которого он не изменно придерживался всю жизнь, тщательнейшим образом, слово за словом разрабатывал лекции во всех редакциях, и, следовательно, также и в этой послед ней; тетрадь эта, можно сказать, была готова для печа ти, за исключением всего нескольких мест, о чем необ ходимо еще сказать. Но материала было так много, что Дройзен его не всегда успевал прочесть во всем объеме в академические часы. По этой причине он не стал за ново переписывать в последнюю тетрадь раздел «Сис тематики», рассказывающий об общности нравов («Исторический труд сообразно его формам»), а ото слал слушателей к «Очерку». Вводные пояснения к главе «Нравственные начала» (ниже, с. 304–307) он еще разработал, но в конце их сделал замечание:

«„Очерк“ (§ 62–76) развивает вкратце формы этой общ 6 Этим более старым листам, обозначенным датами семестров 67/68, 78, 79, соответствуют ниже места на страницах.

ности, которые в их предметном содержании все без ис ключения комментируются в этике, а некоторые объ ясняются в других научных дисциплинах». Но находя щиеся на полях против этих мест карандашные помет ки (до § «Прекрасное», четверг 15.02.83. LIV, до § «Го сударство», пятница 16.02.83. LV) показывают, что на этих двух лекциях он, импровизируя, давал обзор ши роких сфер, которым в вышеназванных, часто состоя щих только из ключевых слов параграфах «Очерка»от ведено примерно пять печатных страниц. Следователь но, последняя тетрадь имеет в этом месте ощутимый пробел. Но его можно было заполнить. Конечно, при шлось прибегнуть ко второй редакции, где эти разделы были разработаны подробно, и вставить эти листы сюда. Думаю, единство этим не было нарушено. Чита телю лишь не надо забывать о более раннем по времени возникновении этих разделов. Ибо некоторые замеча ния в них, как, например, суждение о современном уровне истории искусства (с. 338), или ссылку на наби рающую «в наши дни» силу доктрину Шталя и практи ку Наполеона III (с. 379) можно объяснить, лишь обра тившись к началу шестидесятых годов.

Вообще нельзя было и думать о том, чтобы печатать все написанное. Также было бы трудно и хлопотно при водить все выбранные разночтения и более подробные варианты из более ранних рукописей: это потребовало бы большего объема и даже затруднило бы чтение. Тот же, кто захочет в будущем провести более подробные исследования, может сам просмотреть рукописи, кото рые после выхода этого тома я передам Тайному госу дарственному архиву в Берлин Далеме, чтобы они вос соединились с остальным, уже хранящимся там лите ратурным наследием Дройзена.

Как бы тщательно ни были проработаны тетради, то, что подлежит публикации, все же, естественно, должно быть в некотором смысле подготовлено к печати. Ибо и последняя тетрадь по настоящему все же не была еще готова к ней. Автор, если бы он сам публиковал ее, несо мненно подверг бы ее доработке и, вероятно, очень зна чительной. Но сторонний издатель имел право сделать только самое необходимое. Ему показалось правиль ным обращаться с рукописью хотя и с величайшим пие тетом, но не с гипертрофированной педантичностью.

Начиная с самого второстепенного, внешнего, следу ет сказать, что некоторые добавления издателя заклю чены в квадратные скобки. Кроме того, повсюду вводи лись ныне действующие правила правописания, а пунктуация ориентировалась на сегодняшнее употреб ление. Имена даны в правильном написании; только от носительно греческих имен я не счел необходимым под гонять их к единой форме. Поэтому встречаются напи сания Aeschylos и Aeschylus, Pheidias и Phidias, Ptole maios и Ptolemus и др. Небольшие стилистические не точности или некрасивости, например, вызванные бо лее поздними вставками, просто исправлялись или вы равнивались. Но значительных вмешательств, даже там, где редакция была явно еще не для печати, не дела лось. Лишь там, где иногда, особенно в начале послед ней тетради, имелось несколько параллельных форму лировок, делалась попытка установить единый связ ный текст. Ради лучшей обзорности были согласованы заголовки разделов лекций и заголовки «Очерка», или по последним дополнены и вставлены номера парагра фов «Очерка» там, где они в тетради отсутствовали.

Нередко в тетради в противоположность краткости «Очерка» предмет излагается весьма широко, чему ви ной, как легко можно заметить, педагогические причи ны. Так, например, в разделе «Критика источни ков» (с. 207). Как раз этот предмет был особенно дорог Дройзену, и он хотел изложить его как можно более до ходчиво для слушателя. Делать в нем сокращения было бы непозволительным вмешательством. Но в других местах могли быть допустимы и даже, как мне каза лось, необходимы некоторые опущения и сокращения.

Ибо хотя лектор и любит повторять ранее сказанное, но уже напечатанное можно и не повторять.

Иногда и в тетради были записаны только ключевые слова, а связное изложение должно было возникнуть при чтении лекций. Такие перечисления встречаются, в частности, в разделах о грамотах и надписях (с. 102 и с. 105). Их можно было бы без труда отбросить. Но мне не могло прийти в голову стилизовать их задним чис лом. Такие перечисления всегда понимались как при меры, и напечатанные лекции не обязательно должны быть справочником или очерком источниковедения.

То же самое можно сказать и о ссылках на литерату ру. В тетради лишь изредка встречаются более или ме нее точные выходные данные. Но, как мне кажется, было бы чересчур педантичным дополнять названия или делать вставки, например, на странице 100 приво дить полное название упомянутой там публикации бу маг кардинала Гранвеллы, или когда на странице 95 в скобках упоминается выдающийся исследователь ска заний «Маннхардт из Данцига», приводить его сочине ния. Так же и во многих других случаях. Ведь дело за ключается не в библиографической полноте и точности.

Кто захочет получить более подробную справку, может воспользоваться справочниками. Вопрос о том, не слишком ли мало было здесь мною сделано, я оставляю суду специалистов.

Как говорил Майнеке и как покажет публикация, главная прелесть лекций заключалась в рассыпанных в них многочисленных примерах, которые Дройзен, «универсальный историк», свободно и в обилии извле кал из всех сфер истории и из областей самых различ ных наук. Правда, при напечатании здесь возникают сомнения. В приводимых Дройзеном примерах все со ответствует тогдашнему уровню исследования, но час то уже не соответствует сегодняшнему. На многое сего дня смотрят иначе, что то было дополнено, исправлено, что то оказалось вовсе неверным. Как поступать в та ких случаях? Я не мог решиться на вмешательство в текст, за исключением всего нескольких примеров, где можно было без особого ущерба вычеркнуть уже невер ные и необязательные примеры и устранить в них оши бочное, сделав небольшие изменения. И, вообще, до бавлять примечания, исправляющие ошибки, казалось мне насилием над текстом. Этот текст был написан не сегодня, а от 80 до 50 лет назад, и если примеры свиде тельствуют о тогдашнем уровне науки, то, мне кажет ся, в этом заключается особая ценность и прелесть.

Посмертные публикации, тем более публикации лек ций, всегда несколько проблематичны. И это произве дение, выходящее в свет после смерти автора, несмотря на все усилия, не может по настоящему заменить изда ние, о котором позаботился бы сам автор. Что Дройзен иногда подумывал об издании своих лекций, можно по нять из предисловия ко второму изданию «Очерка»

(ниже, с. 453). Там он упоминает, что ему высказывали пожелания продолжить «Очерк» и переработать его в настоящий справочник; но «на сегодня» он должен был отказаться от этого, поскольку «Очерк» был написан совсем для другой цели. В дальнейшем, из за перегру женности другими своими обязанностями, он отбросил эту мысль. В предисловии к третьему изданию он уже не упоминает о ней, и знаменательно то, что, помещая в нем предисловие к первому изданию, он опускает пре дисловие ко второму. Многие будут сожалеть, что он не издал такой справочник. Возможно, последний сослу жил бы значительную службу для науки и для самого Дройзена, и тогда, по меткому выражению Майнеке (с. 278), то направление его творчества, о котором те перь возвещает только «Очерк», не затерялось бы неза служенно «на продолжительный срок в тени более про странных и более удобных для посредственного вкуса публикаций, воплощающих его замысел».

Нынешняя публикация не может ни заменить собой труд самого Дройзена, ни полностью воспроизвести те лекции, которые были некогда прочитаны в действи тельности. Живое слово и исходящую от него силу воз действия никогда нельзя заменить печатным текстом, и чем энергичнее и ярче это слово, тем менее это воз можно. Кроме того, как на примере уже было показано выше (с. 29), там, где Дройзен говорил об особо важных для себя вещах, он переходил на импровизацию. Следу ет привести еще один пример. В разделе, рассказываю щем о монографической форме изложения, в том месте, где в качестве примеров его применения названо разви тие государства, церкви, конституционного устройства и т. д. (ниже, с. 418), на полях тетради карандашом сде ланы беглые заметки: «например, история музыки: все новые требования, предъявляемые к ней, и новые сред ства; скрипка, Палестрина и т. д». Из этих заметок, на бросанных, очевидно, при подготовке к лекции, мы мо жем понять, что здесь, как и в других местах, многое было расчитано на свободную импровизацию, и такие моменты, несомненно, были наиболее хороши. По крайней мере в одном случае можно было включить в текст один такой импровизированный фрагмент, а именно заключительные слова (ниже, с. 446), записан ные Майнеке и уже опубликованные в его сочинении о Дройзене (с. 287); он переписал их мне еще раз, советуя включить их и в это издание, и я охотно последовал это му совету.

Как бы то ни было, все же при публикации именно этих лекций можно, пожалуй, довольствоваться заме ной того, что само по себе незаменимо. Ибо, как зна чится в подписном листе, о котором еще предстоит ска зать ниже, их публикация «в соединении с политиче скими сочинениями Дройзена и его перепиской, уже изданными после его смерти, дает живое представле ние о все еще недооцененной личности ученого во всем ее научном и человеческом значении, во всей силе ее нравственного содержания, дает широкому кругу чи тателей хотя бы некоторое представление о том порази тельном впечатлении, которое эти лекции производи ли на слушателя». И одновременно из этих лекций яс нее, чем из краткого «Очерка» и других высказываний Дройзена, высветится третья из его великих концеп ций, «историческая», как ее называет Майнеке. Из них станет очевидным, что «дерзновенный почин Дройзена, стремящегося утвердить и прояснить зыб кую сущность историографии, вокруг которой снова и снова разгораются споры, и создать философски обос нованную теорию ее методов, задач и достижений, явился эпохальным деянием»; деянием, которое, как ясно высказал уже Эрнст Мейстер,7 как, резюмируя, отметил Майнеке и затем в определенном направлении подробнее обосновал Вах, представляет собой само стоятельный, подготовительный и ведущий вперед, по истине необозримый «этап» в развитии новой «исто риологии» (Майнеке) на пути от Вильгельма фон Гум больдта и Шлейермахера к Дильтею, Виндельбанду, Риккерту и Зиммелю, а затем к Шпрангеру и Ротхаке ру. Своеобразие достижений Дройзена как ученого в немалой степени заключается в том, что в отличие от этих мыслителей — и это станет очевидным благодаря публикации лекций — философские основы историо писания подробно и систематически обсуждаются здесь крупным историком, который, наверное, как ни какой другой немецкий историк, обладал арсеналом, позволяющим заниматься философией.

Для меня с самого начала было несомненно, что изда ние лекций нужно дополнить переизданием «Очерка историки». Хотя «Очерк», как уже отмечалось, и без лекций имеет свою собственную историю. Но для лек ций «Очерк» просто обязателен. Как когда то у слуша теля он был перед глазами, так и теперь читателю нуж но иметь его под рукой как справочник. Во многих мес тах тетрадь ссылается на «Очерк», и я позволил себе до бавить некоторые другие ссылки, не обозначив их осо бо. Кроме того, и это важнее, в «Очерке» есть многое, что либо совсем нельзя найти в тетради в том же контек сте, либо дано не так подробно.

Следовательно, не могло быть никаких сомнений, что здесь надо еще раз напечатать «Очерк» как необходимое подспорье для читателя, да и вопрос, как это сделать, был намного проще, чем в случае с тетрадью. Публика ция, само собой разумеется, должна была следовать по следнему отредактированному самим автором, т. е.

третьему изданию. В этом издании несколько изменено 7 Meister Ernst. Die geschichtsphilosophischen Voraussetzungen von Johann Gustav Droysens Historik. Historische Vierteljahrschrift.

23. 1928. S. 25–63, 199–221.

прежнее распределение материала, а именно раздел «Изложение», или, как он теперь называется, «Топи ка», который ранее наряду с «Эвристикой», «Крити кой», «Интерпретацией» составлял четвертый подраз дел «Методики», был изъят из этого раздела и помещен в конце лекций как равноправный с «Методикой» и «Систематикой», третий главный раздел. В предисло вии к третьему изданию автор замечает, что при по вторном чтении лекций это «оказалось целесообраз нее». Но тем самым Дройзен пожертвовал удивитель ной, возвышенной концовкой со ссылкой на свидетель ство Иоанна Крестителя.

Учитывая, что уже Пфлаум (см. выше, с. 26), хотя и далеко не исчерпывающим образом, отметил расхожде ния, которые имеют место в трех изданиях, но прежде всего расхождения между ними и текстом, опублико ванным на правах рукописи, я счел своим долгом учесть эти варианты как можно более точно, не разли чая их по большей или меньшей важности, что мне по казалось ненаучным. Эти расхождения указаны в при мечаниях к тексту «Очерка».

Само собой разумеется, были перепечатаны имею щиеся во всех трех изданиях приложения и еще было добавлено предисловие ко второму тому «Истории эл линизма» (выше, с. 24), которое было впервые включе но в число приложений Ротхакером и которому он дал меткое, заимствованное из текста статьи заглавие «Тео логия истории». В предисловии к первому изданию «Очерка» (ниже, с. 451), печатавшемся также в после дующих изданиях, Дройзен говорит, что он «предпочел еще на какое то время отложить это сочинение, по скольку читателя, по видимому, не может заинтересо вать так, как интересует меня самого, то, какими путя ми, из какой исходной точки я пришел к результатам, которые теперь предлагаю ему». Эти в высшей степени знаменательные для Дройзена слова уже давно утрати ли значение и, как с полным правом говорит Ротхакер, они прямо таки обязывают нас перепечатать в нашем издании это сочинение. Я только поставил это преди словие, предназначенное друзьям коллегам, на первое место среди приложений, поскольку мне хотелось со блюсти временной порядок. Я перепечатал его по ори гиналу, но сохранил также примечание (с. 379), кото рое сделал мой отец, когда он впервые опубликовал это сочинение в первом томе «Малых работ по древней ис тории»8 (с. 298 и след.) и тем самым изъял его из неза служенного забвения.

Я колебался, не надо ли перепечатать также опубли кованный Дройзеном в первом томе «Ежегодных отче тов исторической науки за 1880 г».9 обзор некоторых новых выходивших в те годы изданий. Он содержит не сколько общих соображений полностью в духе лекций и «Очерка», но этот обзор отвлек бы читателя безраз личными ему именами и производил бы впечатление инородного тела. Таким образом я отказался от публи кации этого обзора, но хотел бы напомнить о нем, по скольку он, по видимому, совершенно забыт.

Зато в качестве последнего приложения я включил «Вступительную речь», произнесенную Дройзеном 4 июля 1867 г. при его вступлении в Берлинскую акаде мию. В этой речи Дройзен сам сформулировал то значе ние, которое имела «Историка» в его творчестве, и тем самым она наилучшим образом завершает данное изда ние. То, что она уже была напечатана в «Переписке» (2, с. 888 и след.), не может быть препятствием.

Таковы подходы и принципы, которыми я руково дствовался. Я могу лишь надеяться, что сделал до неко торой степени правильный выбор и достиг того, чего можно было достичь. Но то обстоятельство, что я вообще смог опубликовать этот том, наполняет мою душу вели чайшей радостью и глубоким чувством благодарности.

Уже давно передо мной брезжила цель напечатать лек ции. Но когда я подготовил все к печати, надежды на из дание начали становиться все более зыбкими. Тогда я об 8 Droysen J. G. Kleine Schriften zur Alten Geschichte [herausge geben von Emil Hbner]. Zwei Bnde. Leipzig, 1894.

9 Jahresberichte der Geschichtswissenschaft I. Jahrgang 1878.

Berlin, 1880. S. 626–635.

ратился к Фридриху Майнеке с вопросом, не возьмет Прусская академия на себя издание и не поручит ли это дело мне. Майнеке сразу же откликнулся, и по его запро су, поддержанному Эрнстом Хейманном, академия 1 мар та 1934 г. приняла соответствующее решение. Но по скольку она из своих собственных средств могла выде лить лишь небольшую сумму, постольку она испросила дополнительные средства на публикацию от Немецкого общества вспомоществования. Но и оно не смогло ока зать соответствующей поддержки. Таким образом дело снова застопорилось; а когда потерпели неудачу и мно гие другие попытки, я приготовился к тому, что издание будет сорвано. Тогда в начале этого года г н генерал Бух финк, горячий почитатель Дройзена, мой хороший и давний знакомый еще со времени его доцентства в Йене, которому я подробно сообщал о моем предприятии и его неясных перспективах, объявил, что если ничто иное не поможет, то нужно собрать средства частным путем. Он связался с г ном рейхминистром в отставке его превосхо дительством Шифером. Был составлен подписной лист, подписанный историками Отто Хинце, Фридрихом Майнеке, Генрихом фон Србиком, Ульрихом Вильке ном, генералом Бухфинком и мной, разосланнный ши рокому кругу почитателей Дройзена, историков и рев нителей исторических наук, и он очень скоро возымел желанный успех, правда не столько за счет числа дари телей, сколько благодаря размеру некоторых сумм.

И академия 7 мая 1936 г. подтвердила свое прежнее ре шение. В начале августа мы смогли начать печатание и за четыре месяца его завершили.

Всех великодушных покровителей этого издания я хотел бы от всего сердца поблагодарить, прежде всего генерала Бухфинка и его превосходительство Шифера, без энтузиазма и энергии которых оно сорвалось бы, за тем всех подписавшихся и — я могу, наверное, при этом говорить и от их имени — всех, кто великодушно внес лепту в дело издания книги, Прусскую академию, пре жде всего академика Фридриха Майнеке, который с са мого начала энергично выступал в поддержку издания, и, наконец, всех тех, кто дружески помогал мне при корректурах, моего здешнего коллегу, филолога клас сика Фридриха Цукера и еще раз генерала Бухфинка.

Я считаю великой милостью судьбы, что мне выпало счастье вслед за ранними публикациями Дройзена из дать и эту книгу. Оставляя будущему то, что еще нужно сделать — все еще отсутствующее полное собрание ма лых произведений Дройзена по Новой истории, публи кацию его заметок, касающихся преподавания истории в университетах, архивного дела и т. п.,— я завершаю ныне благодатную деятельность, которую я в течение четверти века посвящал памяти моего деда.

Йена, 18 октября 1936 г. Рудольф Хюбнер

ЭНЦИКЛОПЕДИЯ

И МЕТОДОЛОГИЯ ИСТОРИИ

ВВЕДЕНИЕ

Предварительное замечание Название, под которым я объявил этот курс лекций, лишь приблизительно очерчивает то, о чем я намере ваюсь говорить. Я не хочу предлагать Вам ни обзор от дельных дисциплин, каковые обычно причисляют к необходимым для изучения истории, ни руководство (одогетику) к тому, как следует организовывать это изучение, как восходить от одной ступени к другой.

Моя цель иная, практическая в ином смысле. Среди наших академических и государственных экзаменов предмет истории признан особым; и число тех, кто, как принято говорить, изучает историю, непрерывно растет.

Что же это значит: изучать историю? Что подразуме вают под историей на экзаменах по этому предмету?

Приходя в университет со школьной скамьи, студен ты полагают, что история есть не что иное, как важней шие, главным образом политические события древнего и нового времени. Приблизительно такое же толкова ние, только более глубокое и специализированное, дают затем и в университетских лекциях, наряду с из вестным методом, как нам самим при исследовании по лучать из источников, критикуя их, новые результаты.

Имея огромный объем уже накопленных исследова ний, мы все больше свыкаемся с мыслью, что нельзя объять всю область истории, а нужна специализация, например, следует изучать только древнюю историю или, наоборот, только новую, или историю только не мецкого средневековья, как будто это особые науки.

Итак, в чем же заключается научный характер таких занятий? Какова связь этого характера с их методом?

Мне кажется, для всякого, кто хочет обратиться к исто рическим занятиям, будет интересно разобраться в этом и задаться вопросом, в чем их оправдание и как они соотносятся с иными формами и направлениями человеческого познания, в чем заключается своеобра зие их задачи, насколько обоснован их метод.

Вопросы, над которыми до сих пор едва ли кто серьез но задумывался, и менее всего в кругах самих истори ков. Отсюда и то печальное явление, когда другие науки по настоящему не знают, в чем они схожи с нами, а что относится только к нашей компетенции. Отсюда не ме нее безрадостное явление, когда другие науки время от времени претендуют на то или иное из нашей области, под конец заявляя: то, что остается истории от других наук, принадлежит фантазии, история представляет со бой всего лишь нагромождение случайных и внешних заметок — и прочие расхожие уничижительные отзывы.

Целью этого курса лекций является обсуждение на меченных вопросов, а также обзор задач исторической науки и того, каким способом она должна их решать.

Прежде всего разберемся, как мы вообще приходим к тому, что начинаем говорить об истории и науке исто рии?

Конечно, мы не будем заимствовать из других наук дефиницию нашей науки и правила ее метода. Ибо мы тем самым подпали бы под их нормы и стали бы зависи мы от их методов.

Если бы мы, как того часто требуют в наше время, за хотели трактовать историю по методу естественных наук и заявили, что она постольку научна, поскольку объясняет механикой атомов исторический мир, то ис тория была бы лишь одной из естественных наук. В то же время естественные науки признают, что далеко не все, что относится к области эмпирических исследова ний, они могут объяснить с помощью своей механики атомов.

Если это так, то для того, что остается, сколь бы вели ко или мало оно ни было, необходимо найти иные фор мы познания, соответствующие своеобразию явлений, содержащихся в этом остатке, и вытекающие из этого своеобразия, для которого они должны быть пригодны.

Поскольку наша наука эмпирическая, мы не можем поступить иначе, как эмпирическим путем найти и за нять исходный пункт для наших исследований.

Отыщем в нашем представлении слово «история».

Мы употребляем его, ощущая приблизительность его значения. Насколько мы сознаем самих себя, мы заме чаем, что несем в себе огромную массу представлений, созерцаний и воспоминаний, опыта и достоверных по нятий, которые соотнесены с уже не существующими, былыми вещами и событиями, в отличие от других на ших представлений, которые соотносятся с еще суще ствующим и чувственно воспринимаемым,— представ ления и воспоминания, наличная совокупность кото рых обнимает и определяет наше Я, представляет собой орган нашего воления и умения.

То, чем мы таким способом обладаем, во внешней действительности уже не существует, поскольку в своем внешнем бытии оно минуло, а существует только как воспоминание и представление в нашем уме, лишь там оно еще живо и оттуда продолжает действовать и участвовать в нашей жизни.

Мы понимаем под словом «история» сумму того, что произошло в течение времени, насколько наше знание может проникнуть в глубь веков — точно так же, как мы по аналогии употребляем слово «природа», желая охватить всё, что имеется где либо в пространстве, дос тупное нашему знанию и исследованию.

[1. Пространство и время]. Здесь мне придется сде лать одно замечание, имеющее для нашего вопроса наи первейшее значение. Оно касается способа наших чув ственных, т. е. эмпирических, ощущений и тем самым является нормативным для нашего эмпирического по знания. Это так называемая специфическая энергия наших органов чувств, как ее объяснила новейшая фи зиология (Вундт. Физиологическая психология. 1874).

Она учит, что ощущения, относящиеся к различным чувственным нервам, например, ощущение синего, сладкого, теплого, ощущение высоты звука, образуют совершенно обособленные циклы. Одни и те же колеба ния воздуха, которые ухо воспринимает как звук, кожа, по крайней мере, при более низких звуках, вос принимает как вибрацию, а глаз как колебание струны.

Каждый из этих органов чувств ощущает одно и то же явление иначе, каждый на свой лад. А с другой сторо ны, каждый из наших органов чувств, как бы он ни был возбужден, ощущает лишь в своем цикле ощущений;

так, например, возбуждение глазного нерва, будь оно вызвано освещенными предметами или давлением на глазное яблоко, или электрическим током, пропущен ным через глаз, порождает лишь световые ощущения;

глаз сам по себе не различает, каким образом возникло возбуждение, вследствие которого у него появилось это световое ощущение. Точно так же слух, вкус и т. д.

Следовательно, вещи не сами по себе синие, сладкие, теплые, высокого тона, а это ощущения, которые вызы ваются их воздействием на тот или другой наш орган чувств; не воздействующее является синим, теплым, сладким и т. д. То, как ощущается воздействие, при надлежит органу чувств, который его воспринимает.

Следовательно, ощущение является не отображением в нашей душе того, что воздействовало на нее, а лишь знаком, который орган чувств телеграфирует в голов ной мозг, сигналом происшедшего воздействия. Ибо отображение требовало бы некого сходства с отобра женным предметом. Знак же может не иметь никакого сходства с тем, что им обозначено; отношение между тем и другим состоит только в том, что один и тот же предмет, воздействуя при одинаковых условиях, при водит к возникновению одних и тех же знаков, следова тельно, что неодинаковые знаки всегда соответствуют неодинаковым впечатлениям.

Какими бы субъективными, т. е. принадлежащими всецело нашим чувственным ощущениям, ни были эти знаки, они ни в коей мере не являются только видимо стью, а каждый из них есть именно знак чего то проис ходящего. Поскольку одинаковые комбинации воздей ствий на каждый из наших чувственных органов приво дят к возникновению одинаковых знаков, относящихся к его сфере действия, постольку под воздействием оди наковых впечатлений на органы чувств и вследствие их перевода в головной мозг там всегда повторяется одна и та же комбинация соответствующих знаков. Если спе лый персик был однажды воспринят глазом как пур пурный, вкусовыми нервами — как сладкий, осязатель ным органом — как мягкий, то затем при виде спелого персика в нашей душе повторяется та же комбинация знаков, и эта комбинация повторяется благодаря на званным признакам спелости плода. Когда мы ориенти руемся в темноте среди предметов, которые нас окружа ют, ощупывая их кончиками пальцев, выясняя, плоски они или объемны, сколь они высоки и широки, стоят ли вплотную друг к другу или раздельно, и наши десять пальцев работают как подвижные ножки циркуля, то гда все наши органы чувств одновременно как бы ощу пывают предметы вокруг нас, чтобы получить от них воздействия, каковые каждое из пяти чувств восприни мает по своему и телеграфирует в душу, а затем, обоб щив, найти, какая комбинация внешних знаков из это го получается. Мы имеем в этих знаках и их комбинаци ях не отображение действительности, а, скорее, соответ ствующую реальностям систему восприятий, которая подвижна, разнообразна и достаточно точна для того, чтобы в соответствующей изменяющейся комбинации знаков следить и наблюдать за тем, что существует и происходит вокруг нас, постоянно меняясь.

Сколь бы мало мы ни сознавали это натуралистиче ски, в нашем мире знаков и, прежде всего только в нем, содержится для нас весь мир сущего и происходящего вне нас, точно так же, как в наборном ящике типограф ского наборщика содержатся слова, фразы и целые книги. Во все новых прикосновениях и восприятиях наших чувств, вновь и вновь под контролем наших зна ковых систем, мы получаем если и не отображение су щего и происходящего, то хотя бы представление о них, непрерывно расширяющееся, пополняющееся и кор ректируемое.

Такова основа всякой эмпирии. Не мир явлений дает нам эти знаки, а особая природа различных чувствен ных нервов и нашей спонтанной и своеобразной дея тельности формирует из воздействий на наши чувства и при помощи этих инструментов то, чт мы получаем для себя из этого воздействия. Она, возбужденная из вне, образует бесконечные системы знаков, при помо щи которых в нашем внутреннем мире проецируется и воспроизводится для нас мир явлений. И в этой своей деятельности наша душа развивается в особую спонтан ную силу, она становится мыслящим духом.

Все внешние волнения, воспринимаемые нашим мыслящим духом посредством органов чувств, он нака пливает и, имея их в наличии, анализирует, связывая на основе их разнообразных модальностей, среди кото рых времення последовательность и пространственное сосуществование являются наипервейшими и самыми общими. Обе эти формы возникают не из тех или иных ощущений отдельных органов чувств, а, так сказать, из нашего общего чувственного ощущения, ощущения того, что мы сами находимся в бесконечном простран стве посреди рассеянных и неустанно движущихся ре альностей, движемся вместе с ними, и все же являемся в них чем то собранным и замкнутым в себе, твердой точкой, неким Я.

Как все другие модальности или регистры нашего восприятия и системы его знаков, пространство и время как таковые не существуют во внешнем мире; здесь имеет место лишь неустанное рассеяние и движение, так или иначе различимые колебания, которые наши органы чувств воспринимают как цвет, тепло, звук; тя жесть они воспринимают как свободное падение, коему что то препятствует, и т. д.; лишь наш ум регистрирует полученные чувственные впечатления как цвет, тепло, звук, тяжесть, как пространство и время; и лишь благо даря этим чувственным впечатлениям мы начинаем различать в самих по себе пустых категориях: цвет, те плота, звук — всевозможные цвета и звуки.

Мы сперва воспринимаем эти воздействия реально стей на нас в пространстве и времени, а затем разлагаем нашу систему знаков на две большие области потому, что обе эти формы, оба регистра оказываются самыми общи ми, в которые можно включить и которым можно подчи нить все прочие: тепло, звуки, цвет, тяжесть и т. д.

Ибо оба эти созерцания, пространство и время, объ емлют в себе самые широкие альтернативы, и более того, они дополняют друг друга в такой степени, что под их «или или» для нас всё подпадает, о чем мы узнаем из восприятия. Пространство и время соотносятся друг с другом как постоянство и непрерывное движение, как покой и спешка, как связанность и безудержность, как материя и сила. Всякое движение состоит в том, что время снова и снова преодолевает инертное пространст во и включает его в поток становления, пространство же снова и снова стремится затормозить мимолетное вре мя, распространить его вширь и привести к покою бы тия. Но эти наиболее общие созерцания, пространство и время, пусты, пока не получают какое либо дискретное содержание в силу того, что мы определяем и наполня ем их отдельными, одновременными или последова тельными частностями. Определять последователь ность и одновременность — значит различать частности в пространстве и времени, значит не только сказать, что они существуют, но и чт они собой представляют.

[2. Двойственность человеческой сущности]. Из на ших рассуждений вытекает еще и другой результат.

Наша человеческая сущность, условие нашего позна ния и знания, имеет сильно выраженный двойствен ный характер, она в одно и то же время и чувственна и духовна, находится в самой гуще неустанно движуще гося мира явлений, увлекаемая ими из стороны в сторо ну, и одновременно сосредоточенная и по отношению к этому миру замкнутая в себе, в своей духовности, в сво ем Я бытии.

Это Я бытие — не только жизнь, которой живет и растение, не только чувственная душа, которая есть и у животных. Какими бы высокоодаренными ни были иные из животных, до высот Я бытия, до речи, мышле ния, духовного творчества, насколько мы наблюдаем, не поднимается ни одно.

Аристотель (О душе. II, 4, 2) говорит, что у животного, растения есть способность «производить себе подобное (животное — животного, растение — растение), дабы по возможности быть причастным вечному и божественно му» (na to !e] ka] to qeou metcwsi). Следовательно, в непрерывности вида они соучаствуют в божественном и вечном; вид есть постоянное, идея, которая проявляет ся в отдельном животном, в отдельном растении, а именно так, что в любом из этих явлений вид повторя ется и воспроизводится периодически. Аристотель до бавляет, что животное и растение, т. е. отдельное инди видуальное явление, «продолжает существовать, но не оно само, а ему подобное»: o|k a|t !ll™ oon a|t, «ос таваясь единым не по числу, а по виду».

В противоположность этому характеризуется род людской. В нем есть ©pdosiV eV at, т. е. он постоянно добавляет к самому себе приращение, создавая нечто новое и большее с явлением каждого нового индивиду ума. Человек причастен божественному и вечному ина че, чем животное, оставляющее после себя только себе подобное (oon a|t). Ибо человеческое в каждом новом индивидууме получает некую прибавку к самому себе (©pdosiV eV at), и именно поэтому индивидуум имеет собственное значение, представляет интерес как инди видуум и значителен в ряду поступательного развития.

Именно поэтому ему дано оставлять после себя в том, что он, созидая, совершает, свой a|ttaton, выражение и отпечаток, отражение своего собственного бытия.

И именно эта его сущность, созидающая и преобразую щая в различных формах, относится к историческому исследованию. И у человека есть своя тварная сторона, но все же genus homo не только животное; это естествен нонаучное определение его рода охватывает не все его существо, как у животного или растения, можно бы даже сказать, что взамен родового понятия ему дана ис тория. И ее содержанием являются все новые и новые открытия и преобразования рода человеческого.

Такая четко выраженная двойственность человече ской сущности обусловливает обширные циклы науч ных выводов, выработанных человеческим умом. По скольку наше Я обладает духовной и чувственной сущ ностью, эти выводы могут исходить либо от чувствен ной, либо от духовной стороны, могут быть либо эмпи рическими, либо спекулятивными, т. е. либо ум, на блюдая и исследуя, обращается к внешнему миру, либо мыслящее Я, обладая богатым накопленным содержа нием, углубляется в него и познает само себя. Конечно, это противопоставление необъективно, ибо в той и дру гой форме действует одно и то же познающее Я, опери рующее одним и тем же материалом, а именно теми же системами знаков, которые присутствуют в нас, будучи вызваны эмпирически, но мысленно упорядочены и скомбинированы в представления, слова, мысли.

Находясь в самом центре мира явлений, мыслящее Я может понять и познать себя лишь благодаря тому, что оно не желает отказаться от своей противоположности внешнему миру, не Я.

И, опять таки, мыслящее Я может эмпирически от носиться к чувственному миру лишь потому, что оно знает себя как духовно единое, как целостность, и оно сосредоточивает как в фокусе внешнее, бесконечно рас сеянное многообразие. Из этого центра оно может соз нательно и целеустремленно воздействовать на внеш ний мир, как бы реагируя посредством своих органов чувств сообразно той же системе знаков, которую оно заимствовало из внешнего мира; может, насколько оно в силах, упорядочивать свою периферию.

Главный вопрос можно сформулировать так: что дает нам мерило и, так сказать, право, для того чтобы из хао са эмпирических ощущений одни обобщать как исто рию, а другие — как природу?

Мы знаем: все, что есть в пространстве, одновремен но есть и во времени и, наоборот; следовательно, вещи не в нас разделяются на природу и историю не объек тивно, а пространство и время суть только самые общие категории, согласно которым мы можем для себя разла гать всю совокупность явлений и упорядочивать их.

Наше восприятие поставит явления в тот или иной ряд, в зависимости от того, какой момент ему покажется главенствующим: время или пространство.

Мы очень хорошо знаем, что солнце, луна и звезды, а также камень, растение, животное пребывают во вре мени; но для камня, каковым бы он ни был, значение времени заключается разве что в том, что он подверга ется выветриванию. У растения, животного, пожалуй, есть временне протекание, но зерно пшеницы, бро шенное в землю, через былинку, цветение, колос станет повторением таких же зерен. И то же самое можно ска зать о животном, обо всей жизни на земле, всем звезд ном мире, главным признаком которого для нас являет ся периодический восход и закат. Момент времени ка жется нам здесь вторичным, бесконечный ряд времени разлагается в этих преобразованиях на равные повто ряющиеся циклы или периоды, как это называется в алгебре. Что касается индивидуальной жизни живот ного, растения, то мы не можем понять их иначе, неже ли как повторяющиеся в них периоды, их материаль ность, действующие в них физические и химические за коны; наше исследование в конечном счете ищет меха нику атомов, которая позволяет им быть и становиться такими, какие они есть. Итак, в явлениях этого ряда мы понимаем лишь постоянное, материальное, в чем совершается движение, правило, закон, по которому оно происходит,— ищем равное в перемене, неизмен ное в изменчивости; момент времени кажется нам здесь всегда вторичным. Но всеобщее понятие «пространст во» получает здесь свое дискретное содержание беско нечно расширяющегося бытия, и совокупность таких представляющихся нам явлений бытия и вращающего ся по кругу становления мы понимаем как природу.

В других явлениях мы встречаемся как с более важ ным с переменным в постоянном и с меняющимся в рав ном. Ибо здесь мы видим, что в движении возвращаются не всегда к одним и тем же формам, а складываются все новые и более развитые формы, такие новые, что матери альное, в котором они проявляются, становятся как бы вторичным моментом. Мы здесь видим постоянное ста новление новых материальных образований. Любое но вое является не только иным, чем более раннее, но и про исходящим из более ранних и обусловленным ими, так что оно предполагает более ранние и идеально имеет их в себе, продолжая их, и в этом продолжении указывая на ещё другие образования, которые последуют за ним.

Именно в этой непрерывности все более раннее рас ширяется и дополняется более поздним (©pdosiV eV at), именно в этой непрерывности целый ряд изве данных форм складывается во все более высокие ре зультаты, и любая из изведанных форм является мо ментом становящейся суммы. В этом неустанном следо вании один за другим, в этой восходящей непрерывно сти всеобщее понятие «время» получает свое дискрет ное содержание, содержание бесконечной последова тельности поступательного становления. Совокупность таких явлений становления и поступательного движе ния мы воспринимаем как историю.

И в сфере, понимаемой нами как природа, имеются отдельные существа, индивидуальности; возможно, что и для них есть какое либо движение прогресса, ка кая либо историческая жизнь, конечно, только с точки зрения, которая находилась бы вне сферы нашего чело веческого познания. Насколько мы можем видеть и на блюдать по свойству человеческой природы, лишь в мире человека есть этот знак поступательного развития восходящей в себе непрерывности.

Ибо как в нас самих, так и во всех человеческих сфе рах мы как движущую причину познаём энергию воли.

И эта воля направлена на то, что еще только должно возникнуть, родиться или измениться, на то, что внача ле существует лишь в мыслях т. е. еще не существует, пока не претворится в дело, и, следовательно, любой та кой волевой акт как бы обращен к будущему и имеет своей предпосылкой настоящее и прошлое; он направ лен на то, чтобы этой идее соответствовало бытие, в ко тором она имеет свою действительность и истину, что бы преобразовать это бытие согласно идее и по новому, так, чтобы оно стало в ней истинным. Ибо истиной яв ляется та идея, которой соответствует бытие, и бытие истинно, если оно соответствует идее.

Здесь движущим и действующим моментом являет ся не механика атомов, а воля, которая рождается и оп ределяется из Я бытия, и действующая одновременно воля многих людей, которые в этом сообществе, в этом духе семьи, духе общины, духе природы и т. д. обрета ют как бы общее Я бытие, которое ведет себя аналогич ным образом.

Именно это превращает мир людей в нравственный мир. Сущность нравственного мира есть воля и воле ние, которое как таковое должно быть индивидуально, следовательно, свободно, должно быть постоянным стремлением к совершенству, постоянным поступа тельным движением и которое подлежит тому же зако ну, даже если воля и воление пренебрегают этим зако ном и нарушают его.

Движение этого нравственного мира мы и обобщаем как историю. И к тем явлениям, которые мы получаем посредством эмпирического восприятия из этих сфер, у нас, воспринимающих, иное отношение, чем к природе.

Впрочем, и в сфере человеческой жизни имеются та кие элементы, которые можно измерить, взвесить, вы числить, и именно они являются субстратом или, вер нее сказать, материалом, на основе которого проходит вся человеческая деятельность вплоть до ее высочай ших и самых духовных форм.

Ибо мы, люди, не создаем, а лишь формируем и моде лируем что бы то ни было из материала, возникшего ес тественным образом или исторически ставшего, мате риала, который мы находим, являясь в этот мир. Но ма териальные условия далеко не исчерпывают сущность нравственного мира, и их никак не достаточно для объ яснения этого мира, и кто полагает, что может объяс нить его материальными условиями, тот теряет или от рицает здесь самое что ни на есть главное. Ведь, не дере вом и медью инструментов, не акустическими закона ми звуков и аккордов, которые они издают, можно объ яснить и понять Бетховенскую симфонию. У компози тора были все эти средства и материалы, и акустические эффекты, чтобы породить нечто, не имеющее аналогии во всей сфере природы, нечто, возникшее в его душе и в душах людей, самозабвенно внимающих его музыке, вызывающее, как по волшебству, те ощущения и пред ставления, которые переполняли и волновали его душу. В этих звуках композитор обращается к нам, и мы понимаем его, слушая эти звуки, мы понимаем их, ибо чувствуем то, что он высказал ими, ибо они вызыва ют во всех регистрах нашей души одинаковое чувство.

Конечно, можно, как было замечено, принять во вни мание изменчивость и последовательность изменений тех вещей, которые мы обозначили как принадлежа щие природе, рассмотреть их с учетом момента време ни; и поэтому говорят об истории земли, об истории раз вития, например, гусеницы, об истории землетрясе ний, истории природы. Но, пожалуй, можно сказать, это только vel quasi1 история; история в высоком смыс ле есть лишь история нравственного космоса, история человечества.

С другой стороны, отдельный человек живет только отведенное ему время, а затем умирает, бытие дано ему лишь на короткий срок.

И отдельный народ живет не вечно, он меняется, и если у него есть юность, то наступит и старость, и смерть.

Жизнь в истории не только поступательна; непре рывность оказывается кое где прерванной, перескаки вающей отдельные этапы, иногда даже идущей вспять.

Впрочем, перескакивающей лишь для того, чтобы продолжить начатое здесь в другом месте; идущей вспять лишь для того, чтобы затем продвинуться впе ред с удвоенной силой. И довольно часто бывает, что на род, перенапрягший свои интеллектуальные силы, ста новится как бы шлаком, пашней, истощенной хищни ческим возделыванием, как, например, в Италии конца императорского периода. Если затем на невозде ланной пашне возникают новые образования, которые перекрывают руины и остатки старого, принимая их таким образом в себя, то непрерывность восстанавлива ется; и, разглядев ее нити, исследование обнаруживает значительность и притягательность и того периода, ко гда эта пашня была заброшена.

Это сказано для того, чтобы напомнить, что идея о не прерывности имеет и может иметь для нас значение даже там, где она кажется прерванной.

В ряду этих элементарных предварительных вопро сов заслуживает внимания еще один пункт.

Формы и движения нравственного мира, к которым обращается исторический эмпиризм, как было изложе но выше, доступны нам в большей степени, чем формы естественного мира, и постижимы потому, что мы, вос принимая их, получаем не только знаки, но и выраже ния и отпечатки той же системы знаков, с которой мы сами работаем.

Эта конгениальность, это тождество знаков и регист ров, в которых мы воспринимаем чувственные ощуще ния рефлексов и отзвуков, при помощи которых Я выра жается вовне, присуща всем людям и типична для всего рода человеческого. И поэтому то, что люди повсюду и во все времена делали, ощущали, думали и говорили, желали, действовали и творили, есть непрерывность, общее достояние, непрерывное самопревосхождение (©pdosiV eV at). И причина, почему мы ощущаем по требность в понимании и все большем осознании подоб ной непрерывности, кроется в том, что мы, любой из нас, причастны к этой непрерывности. Каждый на сво ем месте есть не только сумма до него пережитого и вы работанного, но и новое начало дальнейшей деятельно сти; и именно поэтому на своем месте он необходим, а его самобытность имеет ценность и значение. Его значе ние и ценность определяются по тому, как он, будучи на своем месте, продолжает трудиться согласно своему кругозору, каким бы широким или узким он ни был. Та ков он, и другой, и все. Они не только могут, они долж ны быть таковыми, ибо это их сущность, всякий лишь постольку есть Я, поскольку он таков и так поступает.

Он был бы ниже своей сущности и призвания, потерял бы сам себя, слыл бы лишь материалом и массой, а не полным, замкнутым в себе Я, личностью, если бы он не жил, руководствуясь этим своим долгом.

Мы смело можем сказать: каждый индивидуум есть исторический результат. Не по своей тварной ипостаси;

в этом отношении он находится в многообразных свя зях, которые мы обобщаем понятием природа; в таком качестве его может и должен понимать по крайней мере врач. Но с момента его рождения на него воздействуют бесчисленные факторы той великой непрерывности, которые относятся к компетенции исторического эмпи ризма. Еще неосознанно он воспринимает огромное число воздействий со стороны своих родителей, их ду ховных и телесных задатков, влияния климатическо го, ландшафтного, этнографического окружения. Он с момента рождения оказывается среди чего то готового, ставшего, т. е. среди исторических данностей своего на рода, языка, религии, государства, уже готовых реги стров и систем знаков, в которых воспринимают, дума ют и говорят, всех этих уже сложившихся представле ний и воззрений, которые суть основа воления, деяния, формирования. И лишь благодаря тому, что входящий в мир новичок принимает в себя уже полученное по на следству и в свою очередь, познавая бесконечное, сум мирует его и строит из него свое собственное Я так, что его самая истинная и сокровенная сущность сливается со всем исторически ставшим вокруг него, что он непо средственно располагает всем этим во плоти как своими органами и членами, лишь благодаря всему этому ему дана не только тварная и животная жизнь, но и высшая человеческая жизнь.

Он находится целиком здесь и теперь, в живом на стоящем человеческого бытия, не по праву своего рож дения. Он еще только потенциально в нем; чтобы быть человеком, ему придется сначала стать человеком; и он будет человеком лишь постольку, поскольку он сумеет стать им, все больше и больше становиться таковым.

Поэтому, например, дети — это не маленькие взрослые, они отличаются от взрослых не только количественно;

ребенок есть качественно иное, чем юноша, мужчина.

Это фундаментальное положение всякого воспитания, и нет ничего более пагубного, если его забывают, как это часто бывает в сверх меры образованных семьях. Ре бенок лишь движется в направлении этого богато на полненного содержания настоящего, поднимаясь по ступеням вверх, и это настоящее есть сумма времени бесконечных жизней человеческих. Ребенок должен их снова пропустить через свой внутренний мир, т. е. он должен научиться жить; с первого слова, которое он ус лышит и поймет, и научится произносить его, начина ется внутреннее душевное воспитание и учеба жизни.