«РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ (1783–1841): язык и литература в России на рубеже XVIII–XIX веков Санкт-Петербург 2009 УДК 882(09) ББК 83 В 76 Серия Петербург в европейском пространстве науки и культуры. Российская Академия ...»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ НАУЧНЫЙ ЦЕНТР РАН

ИНСТИТУТ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ (ПУШКИНСКИЙ ДОМ) РАН

ИНСТИТУТ ЛИНГВИСТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЙ РАН

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ (1783–1841):

язык и литература в России

на рубеже XVIII–XIX веков

Санкт-Петербург

2009

УДК 882(09)

ББК 83 В 76 Серия «Петербург в европейском пространстве науки и культуры».

Российская Академия (1748–1841): язык и литература в России на рубеже XVIII–XIX веков. – СПб. 2009. – … с.

Редакционный совет серии:

член-корр. РАН В. В. Окрепилов (председатель), член-корр. РАН Е. В. Багно, академик М. Н. Боголюбов, к.и.н. Е. А. Иванова (ученый секретарь), академик Н. Н. Казанский, академик А. В. Лавров, д.п.н. В. П. Леонов, член-корр. РАН И. П. Медведев, д.и.н. В. Н. Плешков, академик И. М. Стеблин-Каменский Редакторы сборника:

А. А. Костин, Н. Д. Кочеткова, И. А. Малышева Финансовая поддержка – Научная программа Санкт-Петербургского научного центра РАН 2008 года © Санкт-Петербургский научный центр РАН, ISBN 978-5-86763-246- © Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН, © Институт лингвистических исследований РАН,

СОДЕРЖАНИЕ

стр.

Пр едисло вие.......................................................... А. Вачева Фенелон и Ломоносов как предшественники Российской академии.............................................................

Е. А. Захарова Отражение лексикографической практики «Словаря Академии Французской» в «Словаре Академии Российской»

(1789–1794)..........................................................

С. С. Волков Несколько заметок о слове «славенский» у М. В. Ломоносова М. П. Лепехин Четыре столпа Российской академии (И. И. Лепехин, Т. С. Мальгин, П. И. Соколов, А. С. Шишков)................. Е. Г. Милюгина Н. А. Львов и Российская академия: о театральномузыкальной картине «Пролог».................................. А. А. Костин, А. А. Малышев Московский член Российской академии И. И. Мелиссино (по материалам переписки)....................................... С. И. Николаев Словари и словарное дело в русской поэзии ХVIII века....... Н. Ю. Алексеева Риторика и поэтика Российской академии: история неудачи А. А. Костин О проекте А. А. Нартова по переводу классических авторов в Российской академии ………….…………………….....…. Н. Д. Кочеткова Перевод книги Ж.-Ф. Лагарпа «Ликей, или Круг словесности древней и новой», осуществленный Российской академией................................................................... Д. А. Иванов Об академической деятельности А. А. Шаховского: к реконструкции «Слова о Петре Великом»........................ М. Н. Приёмышева Лексикографическая деятельность Российской академии в 20–30-е гг. XIX в.: на пути к новому академическому словарю.................................................................. И. А. Малышева Словарь Академии Российской (1789–1794 гг.) как источник Словаря русского языка XVIII века........................ А. В. Волынская Локализмы в «Словаре Академии Российской» и «Словаре русского языка XVIII века»....................................... Е. В. Кочнева Портретная галерея Российской академии в собрании Литературного музея ИРЛИ РАН (по материалам выставки «Слава Академии Российской», посвященной 225-летию

ПРЕДИСЛОВИЕ

Деятельность Российской академии с самого начала определена была ее создателями достаточно широко. Академия занималась и составлением словарей, и написанием правил стихосложения, изданием сочинений, объявлением литературных конкурсов. Эта многогранная деятельность оставила значительный след во многих областях духовной жизни России конца XVIII – начала XIX в. Российская академия стала одним из первых научных учреждений гуманитарного профиля в России, в рамках которого был создан первый образцовый словарь русского языка, 6-томный «Словарь Академии Российской». В стенах Академии становлением и развитием отечественного славяноведения занимались многие важнейшие русские писатели и поэты рубежа XVIII–XIX вв.; ее членами были Г. Р. Державин, А. С. Пушкин, И. А. Крылов и др. Деятельность Российской академии привлекала и привлекает внимание многих исследователей. В первую очередь следует упомянуть 8-томную «Историю Российской академии М. И. Сухомлинова (СПб., 1874–1887), а также работы В. В. Коломинова, С. М. Некрасова, М. Ш. Файнштейна и др. Между тем до сих пор исследования о Российской академии сводятся зачастую к трактовкам богатейшего фактического материала, представленного в обстоятельном труде М. И. Сухомлинова, а новый материал вводится в оборот довольно скупо. Сравнительно хорошо исследован разве что узко лингвистический аспект деятельности Академии, в первую очередь – ее лексикографические опыты, а также персоналии отдельных ее членов. Однако до сих пор мало описаны такие направления, как переводческая или издательская деятельность Академии, роль в ее деятельности иерархов русской Церкви, требует новых исследований вопрос о роли Академии в спорах о языке конца XVIII – начала XIX в., о деятельности Французской академии как образце для Академии Российской и т. д. Разумеется, множество научных находок все еще возможно и в связи с исследованием крупнейшего памятника русской лексикографии – «Словаря Академии Российской».

Пытаясь ответить на эти вопросы, Объединенный научный совет по общественным и гуманитарным наукам при Президиуме СПбНЦ РАН, Институт русской литературы (Пушкинский Дом) РАН и Институт лингвистических исследований РАН провели в конце октября 2008 г. конференцию, посвященную 225-летию Российской академии. Конференция собрала историков и филологов из Петербурга, Москвы, Твери, Софии (Болгария) и Тарту (Эстония). Материалы этой конференции мы публикуем в данном сборнике.

Как показывают собранные здесь работы, при изучении деятельности Российской академии возможны еще самые неожиданные интересные находки. Прежде всего, до сих пор требует обстоятельного изучения деятельность Академии в XIX веке, особенно – в 1800-е годы, в период президентства А. А. Нартова. Сохранившиеся в Санкт-Петербургском филиале Архива РАН материалы Академии (протоколы заседаний, переписка, рабочие материалы, финансовые документы), несмотря на значительную репрезентативность в трудах М. И. Сухомлинова и его последователей, все еще ждут исследователей. Помочь в этих исследованиях могло бы, возможно, создание «Летописи Российской академии», осуществить которое желательно было бы к предстоящему в 2033 г. 250-летию Академии.

ФЕНЕЛОН И ЛОМОНОСОВ КАК ПРЕДШЕСТВЕННИКИ

РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ

Общеизвестно уважение основательницы Российской академии Е. Р. Дашковой к филологическому наследию М. В. Ломоносова 1 и к сочинениям классика раннего Просвещения Ф. Фенелона. Однако малокомментированным остается вопрос об истоках программы деятельности созданной в 1783 г. Российской академии. Один из возможных образцов – филологические взгляды Ф. Фенелона, изложенные в его «Письме в Академию»

(1714), написанном накануне выхода в свет второго издания Словаря Французской академии, создание которого затянулось на добрую четверть века.

«Письмо» было написано в ходе обсуждения задач дальнейшей деятельности учреждения. В конце 1713 г. секретарь Французской академии А. Дасье обратился к ее членам с просьбой высказать свое мнение как по поводу работы над Словарем, так и о дальнейших путях развития Академии. Текст «Письма» и последовавшая за ним переписка с А. Ударом де Ла Моттом о «древних и новых» стали лебединой песнью знаменитого писателя и педагога; через три месяца его не стало 2. Этот факт придал «Письму»

характер завещания потомкам, которое, благодаря авторитету автора, получило широкую известность и повлияло на развитие не только французВомперский В. П. Е. Р. Дашкова – выдающийся филолог и организатор академической науки в XVIII веке // Известия РАН. Серия литературы и языка. 1993. Т. 52. № 4. С. 5.

Mazure A. Prface // Lettre l' Acadmie Franaise sur la grammaire, la rhtorique, la potique et l' histoire par Fnelon. Paris, Berlin, 1879. Р. III–IV. Далее ссылки на «Письмо» Фенелона приводятся в тексте статьи с указанием в скобках страницы по этому изданию.

© Вачева А., ской филологической мысли того времени, но и на общеевропейские культурные процессы.

В «Письме в Академию» Фенелон очерчивает основные задачи как самого учреждения в социальной жизни страны того времени, так и конкретные проблемы, стоящие перед французской филологической мыслью эпохи в связи с кодификацией французского литературного языка, а также с осознанием возросшей культурной роли Франции в европейском пространстве.

В тексте «Письма» несколько разделов, посвященных собственно Словарю (“Du dictionnaire”), а также необходимости составления грамматики, находящейся в тесной связи с нормативными установками Словаря (“Projet du Grammaire”). Другой важной проблеме посвящен третий раздел письма, «Проект обогащения языка» (“Projet d'enrichir la langue”), предлагавший при отказе от обветшалых слов сохранять из старой лексики то, что доступно и понятно современникам. Эта задача, по мнению Фенелона, должна быть поставлена перед людьми «хорошего вкуса»; легче всего выбор таких слов можно произвести на материале латинского языка, не только по причине благозвучия латинских звуков, но также из-за того, что «они связаны со многими словами, которые укоренились во французском языке и ухо к ним уже привыкло» (“ils tiennent d'autres mots qui ont dj pris racine dans notre fonds; l'oreille y est dj accoutume”, p. 9). Следует напомнить, что в конце XVII – начале XVIII века латынь все еще оставалась широко распространенным литературным языком, и даже знаменитый словарь П. Бейля по меньшей мере на треть состоит из латинских вставок.

Фенелон настаивает на развитии лексической синонимии, так как «нет таких слов, которые бы были абсолютно синонимичны между собой» (p. 7).

Писатель не отвергает также возможность заимствований «у соседей» всех слов, которые им кажутся «удобными» (“commodes”), как это делают англичане (p. 8), но в то же время к иностранным словам надо подходить с должной осторожностью, чтобы не сделать французский язык «огромной и безобразной кучей», в которую «свалены» элементы языков других народов, носителей совершенно иного духа (“gnie”). Таким образом, Фенелон проявляет себя как умеренный пурист, который осознает неизбежность процесса заимствований и стремится ввести его в рациональные рамки.

Неологизмы, по мнению Фенелона, – это инструмент, способствующий избежанию двусмысленности.

Четвертый и пятый разделы «Письма в Академию» посвящены риторике и поэтике (“Projet de Rhtorique”; “Projet de Potique”). В них автор развивает особенно дорогую его сердцу идею культурной памяти. В этих разделах в синтезированном виде представлена позиция Фенелона в споре «древних и новых», которая была достаточно своеобразной и лишена крайностей, в которые склонялись обе стороны. Фенелон широко иллюстрирует свои суждения цитатами из древних – греческих и римских – авторов: Аристотеля, Платона, Демосфена, Цицерона, Квинтилиана, Лонгина, Тита Ливия, Овидия, Вергилия, Горация (творчество последнего станет особым предметом эпистолярного диалога с Ударом де Ла Моттом, что позволит впоследствии многим критикам сравнивать фенелоновское «Письмо» с «Посланием к Пизонам» 3 ) и ряда других. Фенелон часто ссылается на Библию и отцов церкви, прославившихся своим красноречием: Василия Великого, Иоанна Златоуста, Блаженного Августина. Привлекают его внимание и «новые» авторы – М. Монтень, П. Ронсар и Ф. Малерб, Н. Буало и Ж. Расин. В этом отношении из русских авторов – первопроходцев классицизма – к нему ближе В. К. Тредиаковский и А. П. Сумароков со своими эпистолами и теоретическими работами об отдельных жанрах. Фенелон ратует за умеренность в украшениях, за «простоту» и понятность возвышенного; ему близка идея поэзии как говорящей живописи, поэтому он вводит для большей иллюстративности своих рассуждений параллели с Рафаэлем и Тицианом. Остальные разделы посвящены одному из главных жанров французского классицизма – трагедии (хотя здесь Фенелон рассуждает и о драматургии вообще, и о комедии), а также проблемам создания исторических сочинений, которые вплоть до XIX века многие воспринимали как часть художественного творчества. Заключают «Письмо» разделы, в которых Фенелон отвечает на возможные упреки со стороны своих критиков и специально останавливается на проблеме «древних и новых», столь актуальной для его эпохи.

Отзвуки филологических идей Фенелона слышны в основных работах М. В. Ломоносова по реформе русского литературного языка и жанровой системы русской литературы XVIII века – в «Предисловии о пользе книг церковных в российском языке», «Риторике», в предисловии к «Российской грамматике». Предлагая реформу литературного языка и введение «трех штилей», Ломоносов так же стоял перед дилеммой старого и нового языка, как и Фенелон. Как и французский теоретик, устанавливая грамматические правила, он исходил из непосредственной языковой практики, считаясь с живым языком. Грамматика для него, как и прежде для Фенелона, а впоследствии – для Российской академии и Е. Р. Дашковой, должна была представлять необходимую норму. Любопытно, что у Фенелона так же можно найти идею «молодости» французской культуры, как у русских авMazure A. Prface... P. IV.

торов середины XVIII века, в том числе и Ломоносова, – о новизне российской. «Я заметил, – пишет Фенелон, – что у греков есть длительная традиция, которой у нас нет У нас не сохранилось никаких впечатляющих памятников красноречия ни от наших древних парламентов, ни от наших древних собраний, ни от встреч знатных…» (p. 13–14). С другой стороны, он отдавал себе отчет в том, что французский язык уже становится образцовым для многих других народов. Фенелон, как и более поздние теоретики французской словесности, ориентировался на ведущее место французского языка и культуры в тогдашней Европе: «Этот “Словарь” найдет разнообразные применения. Он послужит иностранцам, которые проявят любопытство к нашему языку и которые будут читать с пользой великолепные книги разных жанров, сочиненные во Франции» (p. 4). Ломоносов же сообщает с гордостью, что все качества универсального языка присущи русскому, который в его представлении становится общим в огромной многонациональной империи: «Повелитель многих языков, язык российский, не токмо обширностию мест, где он господствует, но купно и собственным своим пространством и довольствием велик перед всеми в Европе», – пишет Ломоносов в начальных строках предисловия к «Российской грамматике» 4. По его мнению, русский язык соперничает по своим качествам с другими языками больших европейских наций. Широко известны его слова о том, что в русском можно найти «великолепие ишпанского, живость французского, крепость немецкого, нежность италиянского, сверх того богатство и сильную в изображениях краткость греческого и латинского языка». Реминисценцию на них можно найти в начале речи княгини Дашковой при открытии Российской академии:

«Государи мои!

Новый знак попечительного о нашем просвещении промысла всеавгустейшей нашей монархини – вина настоящего собрания. Содеятельница толиких наших благ дает новое отличное покровительство и российскому слову, толь многих языков повелителю. Вам известны обширность и богатства языка нашего. На нем сильное красноречие Цицероново, убедительная сладость Демосфенова, великолепная Виргилиева важность, Овидиево приятное витийство и гремящая Пиндара лира не теряют своего достоинства; тончайшие философические воображения, многоразличные естественные свойства и премены, бывающие в сем видимом строении мира, имеют у нас пристойные и вещь выражающие речи…» 5.

Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 7. С. 391.

Дашкова Е. Р. Литературные сочинения. М., 1990. С. 265.

Одно из главных сходств между филологическим мышлением Фенелона и Ломоносова – это прагматизм авторов. Здоровый смысл, рационализм – общая черта их взглядов. Как Фенелон за много лет до него, Ломоносов утверждает, что правила «должны быть, первое, кратки, чтобы, не отяготить памяти многим изусть учением ; второе, порядочны, для того, чтобы они были вразумительны и тем к научению способственны;

третие, удовольствованы примерами, которые бы показывали самую оных силу для яснейшего их понятия и для способнейшего своих примеров против оных сочинений» 6. Для русского ученого важен не только чисто филологический аспект упорядочения языка грамматикой, но ее применимость на практике людьми, далекими от литературы: «Тупа оратория, косноязычна поэзия, неосновательна философия, неприятна история, сомнительна юриспруденция без грамматики» 7. «Желательно, как мне кажется, присоединить к Словарю французскую грамматику: она во многом поможет иностранцам, которые затрудняются нашими неправильными фразами. Привычка говорить на нашем языке мешает нам почувствовать, что именно препятствует им. Однако большая часть французов имела бы необходимость время от времени считаться с этими правилами: ведь они выучились своему языку лишь в употреблении, а употребление везде имеет свои недостатки» (p. 5), – писал Фенелон во второй части «Письма», посвященной необходимости создания грамматики.

Трудно сказать, насколько Ломоносов был знаком с филологическими идеями Фенелона. Установлено, что ему был известен ряд французских авторов, среди которых Ш. Роллен и Ф. Лами, а также он читал грамматику Пор-Рояля. Вполне вероятно, что хотя бы частью тезисы Фенелона дошли до Ломоносова через немецкое посредство; один из возможных посредников – И. К. Готтшед, который оказал значительное влияние на формирование поэтики и филологических интересов Ломоносова 8. Однако схожие задачи в области кодификации национального языка и литературы, к решению которых каждый из них в свое время был причастен, позволяют проводить сравнение между их взглядами. Многие идеи Фенелона в области риторики и поэтики, которые имеют аналогию в творчестве других представителей русского классицизма, более близких к французской культуре, какими были Тредиаковский и Сумароков, а также деятельность Академии Российской по составлению Словаря и изданию русских текстов, как древЛомоносов М. В. Полн. собр. соч. Т. 7. С. 93–94.

Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996. С. 307, 312.

них, так и современных, позволяют поставить вопрос о судьбе взглядов этого влиятельного автора в России XVIII века, которая далеко не исчерпывается популярностью «Приключений Телемака» и трактата «О воспитании девиц».

Сходство с «организационными» идеями французского мыслителя можно увидеть также в письмах Ломоносова, посвященных деятельности Академии наук. Многие из высказанных положений, в свою очередь, получили воплощение в документах Российской академии.

Организация работы над Словарем Академии Российской: разделение сотрудников на нескольких «отрядов» (Объяснительный, Грамматикальный, Издательный; Словопроизводный и Технический) 9, выбор в сотрудники знающих людей «со вкусом», которые были лицом тогдашней русской литературы, культуры и науки; ориентация не только на книжный язык, но и на живую речь, в т. ч. и областную (хотя и в ограниченном количестве), на язык различных профессиональных кругов; интерес к семантическим оттенкам лексем, – все это может свидетельствовать о внимании к филологическому наследию Фенелона, положенному в основу деятельности Французской академии в начале XVIII века. Умеренные пуристические установки Российской академии, сформулированные Н. Я. Озерецковским, потребовавшим исключения лишь слов «без нужды введенных» и оставления «уже получивших права гражданства», может быть, и были результатом здравого разума 10, но подобная позиция, как мы уже видели, содержится в «Письме» Фенелона.

Собирание и изучение истории и памятников старины как важнейшие задачи, которые ставила перед собой Российская академия, также имеют аналогию с теми задачами, которые поставил перед Французской академией за семьдесят лет перед тем Фенелон.

Таким образом, сочетание национальной филологической традиции, символом которой для членов Академии Российской и, в первую очередь, для ее основательницы, княгини Е. Р. Дашковой, стало наследие М. В. Ломоносова, и французской, получившей значение универсального образца, одним из символов которой был Франсуа де Ла Мот Салиньяк де Фенелон, обеспечило конечный успех, несмотря на все трудности, которые встретились российским академикам на пути к составлению первого академического Словаря.

Файнштейн М. Ш. Е. Р. Дашкова и «Словарь Академии Российской» (1783–1794) // Е. Р. Дашкова: личность и эпоха. М., 2003. С. 59.

ОТРАЖЕНИЕ ЛЕКСИКОГРАФИЧЕСКОЙ ПРАКТИКИ

«СЛОВАРЯ АКАДЕМИИ ФРАНЦУЗСКОЙ»

В «СЛОВАРЕ АКАДЕМИИ РОССИЙСКОЙ» (1789–1794) Европейские научные сообщества XVI–XVIII веков организовывались прежде всего с гуманитарной, филологической целью – установить общеупотребительные нормы в национальных языках, которые пришли на смену латинскому языку практически во всех сферах жизни и деятельности людей (государственно-административной, политической, экономической), во всех жанрах литературы. Национальные языки в период формирования отличались пестротой и хаотичностью, особенно в отношении лексического состава. Подобное состояние языка становилось социальной проблемой.

По причине литературной неоформленности национальных языков европейские ученые стойко придерживались традиции и писали свои сочинения на латинском языке, что препятствовало распространению знания и тормозило развитие самой науки, ограниченной кругом людей, знающих латынь.

Дальнейшее развитие науки требовало перехода ее на живые, развивающиеся языки.

Таким образом, перед академиями стояла задача очистить язык от всего, что нарушает его красоту и ясность, выработать языковую норму для общего употребления и тем самым способствовать переходу науки на национальные языки 1.

Идея очищения присутствует в самом названии одной из первых академий, образованной во Флоренции в 1582 году – Accademia della crusca (Академия отрубей).

© Захарова Е. А., Обращение к лексикографическому жанру с целью упорядочения языка следует признать выдающимся и дальновидным решением первых европейских академических сообществ, по образцу которых создавалась Академия Российская.

Именно для сочинения словаря, грамматики, риторики и поэтики «славено-российского» языка была учреждена в октябре 1783 года Академия Российская.

В одной из бесед с императрицей, рассуждая о красоте и богатстве русского языка, для очищения которого «так не хватает правил и хорошего словаря», Дашкова заметила, что ничего не может быть легче, как исполнить это намерение, потому что существует много различных образцов 2.

В основу концепции Словаря Академии Российской 1789–1794 гг.

(далее – САР1) положена идея очищения и упорядочения языка. Но в данном случае концептуальное сходство не является результатом влияния европейских академических словарей, оно, скорее, вызвано сходством языковых ситуаций, сложившихся в национальных языках на определенном этапе их развития. Необходимость регламентации языкового употребления ощущалась и обсуждалась образованной частью российского общества с начала петровских реформ. Однако в том, что решение этой проблемы изначально (с петровского периода) предполагалось осуществить посредством словаря, безусловно, сказывается влияние опыта европейских академий. Р. А. Будагов пишет: «Упорядочение языка тогда мыслилось как бы через словарь, с помощью словаря. Такое понимание было обусловлено господствующей тогда концепцией, согласно которой язык – это совокупность слов и только слов» 3.

Создание словарей, особенно таких, какими являлись первые академические словари национальных языков, имело большое общекультурное и научное значение. Решая задачу нормирования языкового употребления, составители приводили в порядок лексическую систему, касаясь практически всех уровней языка: фонетики, орфографии, морфологии, стилистики, синтаксиса.

Самым авторитетным европейским словарем был Словарь Французской академии (Dictionnaire de l’Acadmie Franaise). Ко времени учреждения Академии Российской вышло 4-е его издание. О его популярности в России говорит тот факт, что на протяжении XVIII века словарь трижды издавался с русским переводом. Первую попытку осуществляло «ОбщестДашкова Е. Р. Записки // Дашкова Е. Р. Письма сестер М. и К. Вильмот из России / Под ред. С. С. Дмитриева. М., 1987. С. 160.

Будагов Р. А. Толковые словари в национальной культуре народов. М., 1989. С. 11.

во, старающееся о переводе иностранных книг». В 1773 году была напечатана часть на букву «А» в переводе С. И. Волкова под названием «Словарь Французскою Академиею сочиненный и четвертым тиснением изданный в Париже 1762 года». Спустя 13 лет, в 1786 году, вышел «Полный французской и российской лексикон, с последняго издания лексикона Французской академии на российской язык переведенный собранием ученых людей». Он состоял из четырех частей, объединенных в два тома. В 1798 году появляется второе его издание, «рачительнейше сличенное с французским оригиналом, исправленное и дополненное статским советником И. Татищевым».

К XVIII веку французский язык был самым разработанным и совершенным из европейских языков. Этому, прежде всего, способствовали творчество писателей, среди которых бесспорный приоритет в литературной обработке языка отдается Корнелю, Расину и Мольеру, и теоретические работы литераторов и филологов XVI–XVIII вв., авторов грамматик и риторик. Существенную роль в деле исследования и кодификации языка сыграла Французская академия (Acadmie Franaise), образованная в году под патронатом кардинала Ришелье и зарегистрированная актом Парижского парламента в 1637 году.

Языкознание во Франции успешно развивалось с начала XVI века.

«Синтаксические особенности разговорного и письменного языка и слога разработаны подробно очень издавна, – писал И. И. Срезневский, – труды Этьеня (P. Etienne) вышли еще в половине XVI века; труды Фабра де Вожла (Cl. Fabre de Vaugelas) в половине XVII века. Едва ли грамматика какого языка выработала и вырабатывает свои вопросы с таким успехом, как Французская» 4.

Французская академия проводила языковую политику, следуя двум требованиям к литературному языку, выдвинутым Малербом (1555– 1628), – ясности и правильности. В стенах академии это направление развивал Вожла (1585–1650), опубликовавший в 1647 году свои «Remarques sur la langue franoise». Он разделяет языковое употребление на дурное (большинства) и хорошее (избранных), к последним он относит лучшую часть придворных и лучших современных писателей. По теории Вожла, из литературного языка исключается все, не соответствующее изящному вкусу. Существенное сокращение лексического состава литературного языка требовало от писателей большого искусства в передаче сложных и тончайших оттенков мысли, вынуждало к кропотливой работе над стилем.

Усилия пуристов и словообразовательные особенности французского языка Срезневский И. И. О французских словарях по поводу словаря А. П. Поатвеня. СПб., 1860. С. 4.

способствовали тому, что его лексика утратила конкретность, окрашенность, красочность, сочность и обрела отточенность, силу, рациональность и абстрактность 5. А. Доза в «Истории французского языка» пишет: «XVII век, поклонник порядка и дисциплины, стремится к стабилизации, упорядочению и очищению языка. Он решительно освобождает язык от всего ненужного, запрещает архаизмы, специальные, провинциальные, просторечные и грубые слова, стремится придать языку интеллектуальный и рациональный характер и устанавливает нормы для обретающихся еще в хаотическом состоянии морфологии и синтаксиса» 6.

Достигнув высокой степени совершенства, французский язык получил широкое распространение за пределами Франции, он становится международным языком политики, науки и культуры. Так, немец Лейбниц писал научные трактаты на латыни и французском; русские переводчики XVIII века предпочитали делать переводы немецких и английских авторов не с языка оригинала, а с французских переводов. Проблема совершенства языка была одной из актуальнейших на протяжении всего XVIII века. Яков Козельский в этой связи замечает: «А что некоторые рассуждают о лучшей приятности французского языка пред другими, думая, будто бы она ему натуральна, то это делается от незнания свойства, происхождения и возращения языков. Нет на свете такого языка, коего бы не можно было столько ж сделать приятным, как французский, ежели только ввесть в него столько наук, художеств, мод и страстей, как во французском» 7.

Ученые и писатели объединялись в научные сообщества для совместной работы по совершенствованию языка, таким образом, лексикографическое сочинение становилось плодом коллективного труда. Словарь Французской академии – труд коллективный. В Предисловии к четвертому изданию его составители пишут: “S’il y a quelque ouvrage qui doiv tre excut par une Compagnie, c’est le Dictionnaire d’une Langue vivante” 8 (Ежели есть какое сочинение, которое обществом сложено быть долженствует, то конечно оное есть словарь живаго языка 9 ).

В Полном собрании законов Российской империи под 1783 годом в связи с учреждением Российской Академии читаем: «Как такового рода Сергиевский М. В. История французского языка. М., 1947. С. 167, 168.

Доза А. История французского языка. М., 2006. С. 19.

Козельский Я. П. Философические предложения, сочиненные... Яковом Козельским.

СПб., 1768. С. 210.

Dictionnaire de l’Acadmie Franaise. Paris 1762. V. I. Prefase.

Словарь Французскою Академиею сочиненный и четвертым тиснением изданный в Париже 1762 года. СПб., 1773. Предисловие.

книги (российская грамматика, российский словарь, риторика и правила стихотворения. – Е. З.) не могут сочинены быть одним человеком, то и нужно общество» 10. Академия Российская предпринимает коллективный труд, прежде всего, как и французская, по созданию словаря. Готовится и утверждается проект будущего словаря, в соответствии с которым ведется дальнейшая составительская и издательская работа. Все подготовленные материалы обязательно обсуждаются на ученых заседаниях или собраниях.

Члены академии подают свои «примечания» на составленные листы словаря.

В первую очередь утверждаются «пособия» для выборки слов. Среди них основное место отводится словарям XVII и XVIII веков, печатным и рукописным.

Русская лексикография XVIII века развивалась стремительно. Так как особенно ощущалась потребность в переводных словарях, то они создавались в большом количестве. За основу, как правило, брался авторитетный иностранный словарь. В этом отношении составители САР1 продолжают традицию века, избрав для своей работы в качестве образца французский академический словарь. Но здесь есть весьма существенное отличие от предыдущей лексикографической практики. Составители предшествующих словарей (в большинстве своем дву- и многоязычных) использовали преимущественно материал словаря, который брался за образец или служил источником перевода. Использовалась реестровая или объяснительная его часть, или та и другая, в зависимости от задачи, поставленной автором.

Составителей САР1 во французском образце прежде всего интересовала лингвистическая и лексикографическая сторона – объем научнолингвистической информации и способы ее представления в словаре. Авторы САР1 располагали, к сожалению, лишь двумя теоретическими пособиями по русскому языку – «Российской грамматикой» М. В. Ломоносова и рукописью раздела о частях речи из «Российской грамматики» А. А. Барсова. Вследствие этого составители САР1 были вынуждены искать решение проблем лингвистического характера на страницах Словаря Французской Академии и использовать опыт французских коллег. В Предисловии к первому тому САР1 его авторы пишут, что именно Словарь «откроет непосредственно правила к утверждению его (языка. – Е. З.) нужныя, и послужит к приведению в совершенство всех частей наук словесных; ибо не правила язык раждают, но из употребления онаго извлекаются правила» 11.

Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года. Т. XXI. СПб., 1830. C. 1024.

Словарь Академии Российской. Т. I. СПб., 1789. Предисловие. С. VI.

Первое издание Словаря Французской академии, вышедшее в 1694 году, вызвало серьезные нарекания в адрес Академии из-за неудобства пользования словарем: «долгожданное первое издание словаря Академии принесло разочарование: расположение слов по этимологическим гнездам делало пользование им неудобным; кроме того, многие слова были из него произвольно выброшены, а определения были часто неясны, туманны и даже неверны» 12.

Оживленное обсуждение вызвал вопрос о порядке расположения слов в словаре и в Академии Российской. В «Начертании для составления толкового словаря Славяно-Российского языка» – проекте САР1, подготовленном «отрядом» из пяти человек (Д. И. Фонвизин, Н. В. Леонтьев, С. Я. Румовский, И. И. Лепехин, возглавлял работу митрополит Гавриил), предлагался гнездовой порядок.

Самый строгий из критиков в академической среде – так характеризует его М. И. Сухомлинов – Иван Никитич Болтин, отсутствовавший на заседании, когда принимался проект, представил в Академию ряд замечаний, которые были приняты на заседании 30 января 1784 года. По одному из них, касающемуся порядка расположения словника, решение не было принято. Фонвизин отстаивает этимологический порядок в Словаре: «Главнейшее примечание осталось, как слышу, без решения, то есть: расположить словарь аналогическим ли порядком, или этимологическим? Резоны против начертания кажутся мне нимало не основательны. … Г. сочинитель примечаний говорит, что “в этимологическом лексиконе, нашед иногда указанную страницу, не прежде сыщешь в ней слово, как по прочтении ея с начала до конца”. Сие иногда случается не реже и с лексиконом аналогическим; но и в том, и в другом нет конечно нужды читать страницу с начала до конца, а надобно ее обозреть, потому что не в естестве вещей в один миг попадать глазами на искомое слово. Что же надлежит до первого издания лексикона французской академии, который был этимологический, то конечно неудобности его были весьма велики, ибо не было при нем той таблицы, которая все неудобства отвращает и которая будет при нашем словаре. Впрочем, я т знаю, что из словаря этимологического шестьдесят подьячих в один год сделают словарь аналогический, а из словаря аналогического шестьдесят членов российской академии ни в пять лет не сделают словаря этимологического» 13.

Сухомлинов М. И. История Российской Академии. СПб., 1887. Т. VII. С. 17–18.

На заседании Академии 12 марта 1784 года победили сторонники этимологического, словопроизводного способа расположения слов, приведя следующую аргументацию: «Сей порядок весьма полезен для определения языка; ибо чрез оный открывается первообразность, происхождение и сложение» 14.

Таким образом, избрав словопроизводный порядок расположения словника, наши академики получили возможность представить лексику русского языка в системе и исследовать ее так же, как это делали их французские предшественники при описании лексики французского языка.

Л. Л. Кутина пишет: «Сами члены Академии прекрасно осознавали, как много дает для решения вопросов, связанных с семантикой, этимологический тип словаря», – приводя в качестве основного довода возможность обнаружить и объяснить свойства языка, все смысловые отклонения производных слов от «знаменования» коренного слова 15.

Французская академия отказалась от этимологического словорасположения во втором издании своего словаря, появившемся в 1718 году, и во всех последующих. В Предисловии к первому тому САР1 сделана следующая оговорка: «Порядок сей на первый случай (курсив мой. – Е. З.) признала Академия к утверждению языка необходимо нужным; ибо чрез оный корень, сила, различное в разных случаях употребление, сложность, уклонение или прехождение в другой смысл, преносительность, и иносказательность слов и зависящих от них речей, в одном толкуются и объясняются месте» 16.

Приняв словопроизводный порядок расположения словника по примеру первого издания французского словаря и учитывая неудобство такого расположения слов для читателя (в первом издании Словаря Французской академии гнездовые слова выносятся в словник с отсылкой на корневое слово, под которым они разработаны), наши академики «по примеру Целляриева лексикона» приложили к каждому тому «роспись всем словам и речениям по чину азбучному, с означением столбцов, на котором какое слово находится» 17.

Другой важной проблемой для обеих академий был состав словника.

Именно состав словника Словаря Французской академии подвергся наиНачертание для составления толкового Словаря Словяно-Российского языка // Вяземский П. А. Полное собрание сочинений. СПб., 1880. Т. V.

Кутина Л. Л. Вопросы лексической семантики в Словаре Академии Российской (1789– 1794 гг.) // Словари и словарное дело в России XVIII в. Л., 1980. С. 79.

Словарь Академии Российской. Т. 1. С. X.

большей критике как современниками, так и исследователями истории французского языка. И. И. Срезневский писал: «Трудность соглашения мнений, почти неизбежная при всякой общей академической работе, должна была вести к тому, чтобы Словарь Французской Академии был только выбором того, что невозможно отвергнуть». К архаизмам, равно как и к неологизмам, а также словам провинциальным и иностранным академия «была очень строга, как будто воображая, что чего она не примет в состав своего словаря, того не останется и в самом языке» 18.

В отборе слов, их написании, грамматической и стилистической характеристике, показе синтаксической сочетаемости, в семантической разработке слов и в иллюстрациях Словарь Французской академии ориентируется на “bel usage” – языковое употребление, принятое в аристократических кругах и у лучших писателей.

Проект САР1 в части, касающейся словника, утверждает те же принципы строгого отбора 19.

О выборе слов и речений, долженствующих войти в Толковый Словарь Славяно-Российского языка.

не должны иметь в Словаре места 1-е Собственные имена людей, городов, морей и проч.

В Предисловии к первому тому САР1 это положение объясняется и уточняется: «Исключить все те слова, кои к составлению языка не способствуют, куда относятся собственныя имена людей, земель, городов, морей, рек, озер и проч.».

2-е Все те названия технических наук, художеств и ремесел, кои, не находясь в собственном употреблении, мало известны, и одним только ученым, художникам и ремесленникам сведомы (т. е. слова специальные. – Е. З.).

В САР1 специальная лексика представлена значительно шире, чем это было предусмотрено проектом.

3-е Все неблагопристойные слова и речения (т. е. грубые слова. – Е. З.).

4-е Все те иностранные слова, кои не вошли еще в такое употребление, чтоб объяснение их в Российском Словаре необходимо было нужно.

Срезневский И. И. О французских словарях... С. 7, 8.

Следует отметить, что самые жесткие ограничения коснулись именно заимствованной лексики, в Предисловии четко оговариваются конкретные группы заимствований, включаемых в Словарь: исключаются «все иностранные слова введенныя без нужды, и которым равносильныя Славенския или Российския находятся; удерживая токмо (I) названия Еврейския и Греческия в священных книгах принятыя, которыя во всех языках Христианских известны, и употребительны как между просвещенным, так и между простым народом, и не терпят никакаго преложения. (II) Названия властей, степеней, достоинств, чинов, званий в новейшия времена введенных, которыя яко изреченныя законом без всякой перемены внесены в Словарь наш.

(III) Названия произведений как естественных так и художественных отъинуда привозимых, которым по общему праву всех языков дано место и в нашем Словаре».

5-е Провинциальные неизвестные в столицах слова и речения не должны иметь в Словаре места. Из сего правила исключаются те провинциальные слова и речения, кои силою и красотою могут служить к обогащению Российского языка.

Возражая на предложение И. Н. Болтина включать в Словарь имена собственные и географические названия, Д. И. Фонвизин в упоминавшемся выше письме к О. П. Козодавлеву о плане российского словаря пишет:

«Г. сочинитель примечаний говорит, что знание положения земель весьма полезно. Без сомнения; но я уверен, что он также признает полезным и знание грамматики: следует ли же из того, чтоб в географию заехала грамматика, а в грамматику география? Мне кажется, всякая вещь должна быть в своем месте. Всего бы лучше держаться и в сем случае лексикона французской академии» 20.

Следует сказать, что издания Словаря Французской академии 1740 и особенно 1762 гг. существенно расширили свой словник, частично включив лексику отвергаемых ранее пластов. О французском языке этого периода А. Доза говорит: «XVIII век продолжает дело своего предшественника; но неологизмы теперь снова в чести, снова проникают в язык специальные термины, и появляются заимствования в виде англицизмов» 21. Эта ситуация нашла отражение в четвертом издании Словаря, в которое во множестве вошли термины наук, искусств, ремесел, промышленности, охвачена лексика практически всех отраслей знания и деятельности. САР1 в части состава словника также отступает от первоначального замысла и достаточСухомлинов М. И. История... Вып. VII. С. 17.

Доза А. История... С. 19.

но широко вводит просторечные, областные, специальные слова и выражения.

В статье «Способ, коим работа толковаго словаря словяно-российскаго языка скорее и удобнее производиться может», приписываемой Болтину, находим следующую рекомендацию: «Остается сделать положение, относительно до технических названий. Довольно, если в Российском Словаре будет оных столько, сколько, например, в Лексиконе Французской Академии. Но как наша Академия никаких материалов к составлению технических названий, сколько известно, не имеет, и оным аналогической таблицы сделать не из чего, то наилучший способ к собранию их состоит, кажется, в том, чтоб поручить двум или трем из господ членов выписывание таковых названий из Лексикона Французской Академии на особенных листах» 22.

По вопросу о включении специальной лексики в САР1 на собраниях Академии высказывались разные мнения. Первоначально было принято предложение Болтина о включении в Словарь всех без изъятия «названий в науках, художествах и ремеслах употребительных». По мнению Болтина, Словарь должен был служить и справочником, позволяющим читателю узнать значения слов, которые «единственно ученым и художникам известны». Но, приступив к практическому осуществлению замысла, академики очень скоро осознали невозможность его воплощения в Словаре, и чтобы «не увеличивать словарь помещением названий большей частью иностранных» приняли решение «внести в словарь только такие названия, учеными, художниками и ремесленниками употребляемые, которыя суть прямо русския или вновь по российскому корню составленныя и ясно вещи выражающия».

В соответствии с «Начертанием» (пункт 2-й, статья 1-ая), «названия техническия наук, художеств и ремесел», которые не находятся в «собственном употреблении», не должны иметь места в Словаре. В предисловии к первому тому САР1 отражена практика введения в Словарь специальной лексики: исключены «слова и речения Наук и Художеств, которыя не входят в общее употребление, но единственно ученым и художникам известны, изъемля из сего однако же естественныя в России произведения, имеющия особливыя названия, которыя большею частию суть народныя» 23.

Способ, коим работа толковаго словаря словяно-российскаго языка скорее и удобнее производиться может // П. А. Вяземский. Полное собрание сочинений. Т. V. СПб., 1880. С. 314.

Словарь Академии Российской. С. IX.

По подсчетам В. В. Замковой, «специальная лексика в САР составляет около семи с половиной процентов всей его лексики. Большая часть – это научная терминология и номенклатура – около 60%, лексика ремесел – около 6%, лексика промыслов – около 9%, остальные 25% специальной лексики в САР1 падают на долю промышленно-хозяйственной (торговой, финансовой, военной, морской и пр.), бытовой (кулинарной, спортивной, картежной и пр.), культовой специальной лексики» 24.

Широко включая в свой состав специальную лексику, Словарь французской академии снабжает ее специальными ремарками, указывающими на ее принадлежность к той или иной подсистеме языка. Указания на функциональную сферу получают не только отдельные слова, но словосочетания и специальные значения многозначного слова.

По примеру французского словаря, САР1 достаточно последовательно снабжает специальную лексику, словосочетания и специальные значения многозначных слов аналогичными пометами.

В САР1 оказалась наиболее широко представленной естественнонаучная лексика и терминология, что же касается лексики искусств и художеств, то она дана фрагментарно, значительно беднее, чем во французском словаре, несмотря на частотность ее употребления в русских текстах XVIII века. Музыкальная терминология в Словаре Французской академии представлена значительно полнее, чем в САР1, где, например, отсутствуют слова, обозначающие знаки альтерации, музыкальные темпы, оттенки исполнения и т. п. Осталась за пределами САР1 также значительная часть лексики архитектуры, скульптуры и живописи иноязычного происхождения, уже достаточно хорошо освоенная русским употреблением. Это положение, прежде всего, объясняется преобладанием естественнонаучных интересов у составителей Словаря, среди которых были математики, химики, физики, врачи, священники, литераторы и отсутствовали деятели искусства.

Главным в толковом словаре является семантическая разработка слова, определение его значений. Влияние Словаря Французской академии, по замечанию М. И. Сухомлинова, ярко обнаруживается в САР1 «и во взгляде на главную цель и значение словаря, и в определении слов, и выборе примеров, и в литературных понятиях вообще» 25. Сухомлинов приводит целый ряд примеров совпадения определений в двух словарях, количество которых можно при желании значительно увеличить. Но для нас важно не совЗамкова В. В. Специальная лексика в Словаре Академии Российской (Лексика ремесел) // Словари и словарное дело в России XVIII в. Л., 1980. С. 90.

Сухомлинов М. И. История... Вып. VIII. С. 165.

падение отдельных определений и не количество этих совпадений. Существенным является принятие составителями САР1 основных принципов семантической характеристики слова, разработанных и примененных авторами Словаря Французской академии. Это, прежде всего, соотношение так называемых «уклонений», или производных значений многозначного слова с основным значением. Вслед за Словарем Французской академии САР регулярно отмечает метафорические, переносные значения слов (то, что во французском словаре имеет помету «фигурально»); определяются значения слов, реализуемые в определенных контекстах; специальными пометами или пояснениями отмечается сфера функционирования слова в определенном значении.

Основные типы определений, используемых в САР1, были давно известны отечественной лексикографии. Самым распространенным было толкование через синонимы или эквиваленты, реже использовались описательные толкования, в особых случаях требовались толкования энциклопедические.

Совершенно новыми для нашей лексикографии явились типовые словообразовательные толкования. Этот вид толкований регулярно встречается в Словаре Французской академии (особенно в первом издании). В САР типовых словообразовательных определений значительно больше в силу свойств словопроизводности, характерных для русского языка.

Кроме типовых определений вслед за Словарем Французской академии в САР1 часто встречаются определения смешанного типа: словообразовательные определения в сочетании с синонимами или эквивалентами, а также синонимические определения с последующим описательным толкованием.

В качестве иллюстраций в Словаре Французской академии регулярно используются примеры употребления слова, придуманные самими авторами словаря. Отдельные слова или значения даются в словаре без примеров.

Значительно реже значения подтверждаются цитатами из сочинений самых известных авторов. Составители САР1 приняли тот же способ иллюстрирования. Основная масса значений слов подтверждается примерами, составленными авторами словаря.

Высказывалось предложение: «для большего совершенства словаря и точнейшего утверждения знаменования слов и речений прибавлять столько примеров, сколько есть случаев, в каких определяемое слово употребляться может, – в чем главнейшее совершенство состоит Словаря Французской академии». Предложение это было отклонено на том основании, что «свойство языка российского от французского далеко отстоит» 26.

Первое издание Словаря Французской академии подготавливалось 60 лет. Французская академия в процессе работы над словарем создала законы жанра нормативного толкового словаря. С точностью и ясностью, свойственными французам, была разработана структура словарной статьи, четкие требования к описанию словарного слова. Составители САР1, всегда помня о том, что «свойство языка российского от французского далеко отстоит», талантливо и разумно использовали опыт Французской академии в новом для русской лексикографии деле – составлении нормативного толкового словаря русского языка.

Сухомлинов М. И. История... Вып. VIII. С. 163.

НЕСКОЛЬКО ЗАМЕТОК О СЛОВЕ «СЛАВЕНСКИЙ»

При изучении дискурса любой творческой личности (а речь в статье пойдет о идиолекте выдающегося человека) особый интерес всегда вызывают частотные, отличающиеся обычно большим семантическим объемом, развитой образностью и богатой гаммой разнообразных, иногда с трудом уловимых современным исследователем коннотаций (идеологических, социальных, культурных и пр.) лексические единицы, являющиеся своеобразными символами, маркерами времени, а иногда и своеобразными сигналами, посылаемыми от эпохи к эпохе, от поколения к поколению. В этой функции (уже как элементы лексической системы языка) они, перемещаясь из одного группового диалекта в другой и обогащая свою семантику результатами новых конкретных реализаций, в пределах широко понимаемой синхронии, связывают воедино системы словоупотребления разных людей, разные личностные и групповые взаимодействия (в т. ч. соревнование и полемику разных школ, групп и литературных направлений), а с диахронической точки зрения – исторически разные культурные контексты применения слова и даже разные языковые состояния.

Традиционно считается, что указанными выше особенностями характеризуются только имена существительные. Однако семантическая история прилагательных, особенно в динамическом аспекте или в идиолекте творческой личности, не менее интересна (ср., например, заметки В. В. ВиноВолков С. С., градова о прилагательных высокий, низкий, важный, сильный в стилистической теории М. В. Ломоносова 1 ). Поэтому в качестве объекта исследования возьмем прилагательное славенский: такой выбор нельзя оценивать как случайный, так как это слово отягощено многочисленными коннотациями и, кроме того, входит в состав частотных субстантивных словосочетаний, отличающихся высокой степенью устойчивости. В связи с этим задачей настоящей статьи станет рассмотрение системы употреблений этого слова в текстах и документах М. В. Ломоносова. Это представляется актуальным по нескольким причинам. Во-первых, история этого слова на протяжении всего XVIII века тесно связана с деятельностью первых русских филологов.

Во-вторых, анализ «следов былых применений» (В. В. Виноградов) слова славенский в наиболее употребительных сочетаниях славенский язык, славенский диалект, славенский народ, славенское племя и пр. позволит еще раз эксплицировать линию «доломоносовский период» – «период Ломоносова» – «период деятельности редакции “Словаря Академии Российской”». В-третьих, стоит вспомнить один важный, но незаслуженно пропущенный «круглый» юбилей: в 2008 году исполнилось 190 лет со дня принятия т.н. «нового» или «второго» академического устава (подготовлен при энергичном участии А.С. Шишкова), призывавшего членов Академии к активному изучению славянского мира и славянских языков 2. В-четвертых, и это, возможно, самое главное, «лингвобиографическое» научное описание слова, т. е. рассмотрение слова в пределах идиолекта личности на фоне ее биографии, будет весьма полезно для составления «Словаря языка М. В. Ломоносова», работа над которым ведется в Институте лингвистических исследований РАН (Санкт-Петербург), и, надеемся, для других авторских словарей. Материалом для статьи послужил массив употреблений слова в электронной текстотеке, созданной на основе академического полного собрания сочинений М. В. Ломоносова в 11-ти томах 3 (далее – АПСС).

1. Начнем с краткого формально-статистического очерка имеющегося материала. Для этого мы обработали с помощью специальной программы поиска слов весь электронный корпус текстов Ломоносова, подготовленный при участии автора в ИЛИ РАН. Результаты запросов показывают, что Виноградов В. В. Проблемы стилистики русского языка в трудах М. В. Ломоносова // Виноградов В. В. История русских лингвистических учений. М., 1978. С. 220–221.

См.: Коломинов В. В., Файнштейн М. Ш. Храм муз словесных. Л., 1986. С. 49–58;

Файнштейн М. Ш. «Усовершить и возвеличить слово наше...» (Словарное дело Российской Академии 1783–1841). СПб., 1994. С. 40–41.

Ломоносов М. В. Полн. собр. соч.: в 11 т. М.; Л., 1950–1983.

прилагательное славенский является, безусловно, статистически доминирующим полнозначным словом, так как получены сведения о 249 его словоформах. Оно фактически уступает по употребительности среди знаменательных слов только некоторым естественнонаучным терминам. Для примера укажем, что такое любимое М. В. Ломоносовым слово, как атмосфера, имеет меньшую употребительность – 242 словоупотребления; тягость – 228 употреблений, а барометр – только 68 употреблений. Укажем здесь же на 2 употребления в текстах М. В. Ломоносова производного наречия по-славенски (только в одном тексте – «Примечаниях на предложение о множественном окончении прилагательных имен», написанных Ломоносовым в 1746 году). Предвидя вопросы, отметим, что вариант славянский отсутствует, при этом у М. В. Ломоносова славянин, славяне, но славенский: «Варягов не почитает господин Миллер за народ славенский, однако, что они происходили от роксолян, народа славенского, и прошли с готфами, славянами ж, от Черного моря к берегам Балтийским, что говорили языком славенским, несколько от соединения со старыми германцами испорченным» 4. Также и у других современников Ломоносова, например, у Г. Ф. Миллера (перевод на русский язык В. И. Лебедева): «Прадеды ваши, почтеннейшие слушатели, от славных своих дел в древния времена славянами назывались», и в этом же абзаце: «нет ни одного тех времен историка, который бы прежде Юстиниана императора упоминал о народе славенском» 5. Полностью отсутствует в текстах Ломоносова характерный для памятников письменности предшествующего периода (см. данные «Словаря русского языка XI–XVII веков» 6 ) вариант словенский, отдельные употребления которого еще встречаются в первой трети XVIII века, например, в «Лексиконе треязычном» Ф. П. Поликарпова 7 и у В. Н. Татищева: «У нас во многия слова гласныя буквы против словенскаго в средине прибавили, яко пишут: голод, мороз, город» 8.

Лексема славенский представлена в текстах Ломоносова как в формах единственного числа (169 форм, что составляет 68% от общего количества), так и в формах множественного числа (80 форм, т. е. 32%). Оно входит Ломоносов М. В. Репорт в канцелярию Академии наук 16 сентября 1749 г. // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л. 1952. Т. 6. С. 22.

Миллер Г. Ф. Произхождение народа и имени российскаго... в публичном собрании Академии Наук сентября 6 дня 1749 года изъясненное Г. Ф. Миллером // Фомин В. В. Ломоносов:

Гений русской истории. М., 2006. С. 373.

Словарь русского языка XI–XVII веков. М., 2000. Вып. 25. С. 95.

Поликарпов Ф. П. Лексикон треязычный. М., 1704. С. 99.

Татищев В. Н. Разговор о пользе наук и училищ. М., 1887. С. 94.

в атрибутивные словосочетания с существительными мужского (57%), среднего (34%) и женского рода (9%). Среди падежных форм превалируют флексии родительного падежа – 104 (41,8%), далее, по убыванию, следуют формы именительного падежа – 57 (23%), творительного падежа – 29 (11,6%), предложного падежа – 29 (11,6%), винительного падежа – 17 (6,8%; в т.ч. в функции прямого объекта – 12), дательного падежа – 14 (5,6%). Форм звательного падежа в текстах М. В. Ломоносова обнаружить не удалось.

В отношении распределения слова славенский по разным текстам М. В. Ломоносова можно сделать следующие наблюдения. Оно не представлено: 1) в естественнонаучных произведениях М. В. Ломоносова, его трудах по астрономии и навигации, научных записках и лабораторных журналах (I–IV тома АПСС); 2) в сочинениях Ломоносова по геологии и минералогии (V том АПСС); 3) в трудах по географии 1763–1765 годов;

4) в обширной личной и научной переписке М. В. Ломоносова (IX–X тома АПСС) 9. В официальных и деловых (рапорты, проекты, представления, перечни, промемории, прошения, аттестаты и пр.) документах и бумагах М. В. Ломоносова удалось отметить только три употребления, из них 2 – в «Отзыве о “Русской грамматике“ А.-Л. Шлёцера» (август 1764 года).

Таким образом, большинство словоупотреблений прилагательного славенский сконцентрированы в трудах М. В. Ломоносова по истории и филологии (соответственно, VI и VII тома АПСС). Важно и то, что это слово в составе ряда сочетаний – неотъемлемая часть этих текстов и существенная их черта. Что касается поэзии и ораторской прозы (VIII том АПСС), то в этой группе текстов отмечено только одно употребление слова славенский – в тексте торжественной оды в честь победы русских войск над шведскими при Вильманстранде 23 августа 1741 года: «За нами пушки, весь припас, // Прислал что сам Стокгольм про нас: // Дает подарок нам в неволю. Подумать было кратко время; // В момент Славенско храбро племя // Успело твой отпор попрать» 10 : потенциал поэтического образа слово славенский только начинает приобретать.

Следует отдельно сказать об употреблении прилагательного славенский в отдельных текстах и документах М. В. Ломоносова. Среди текстов Язык писем М. В. Ломоносова: материалы для словаря. Казань, 2007. С. 131–132.

Ломоносов М. В. Первые трофеи Его Величества Иоанна III, Императора и Самодержца Всероссийскаго, чрез преславную над Шведами победу Августа 23 дня 1741 года в Финландии поставленные и в высокий день тезоименитства Его Императорскаго Величества Августа 29 дня 1741 года в торжественной оде изображенные от... Михайла Ломоносова // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1959. Т. 8. С. 49.

по русской истории первое место по количеству употреблений занимает, безусловно, «Древняя российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого или до 1054 года» (1753–1758), первое печатное издание, посвященное русской истории, написанное на русском языке и опубликованное в России. Указанный источник содержит 98 употреблений. На втором месте по количеству словоформ стоит группа из 4 текстов, условно называемая «Замечания на диссертацию Г. Ф. Миллера» (1749–1750 гг.) – 61 словоупотребление. В этих текстах отметим употребление слова неславенский в сочетании неславенское имя: «Имена князей, которые пришли от варягов, признает за неславенские, не зная того, что Осколд речение есть славенское и значит обоюдный топор» 11.

Среди филологических трудов М. В. Ломоносова по употребительности первое место занимает, конечно, «Российская грамматика» (1754– 1755) – 27 употреблений, в том числе 2 употребления в составе словосочетания славенская грамматика, т. е. грамматика славенского языка Мелетия Смотрицкого. Всего же книга М. Смотрицкого упоминается в доступных для электронной выборки текстах М. В. Ломоносова 5 раз, притом 2 раза упоминания носят полемический характер, и оба раза касаются непосредственно славенского языка.

Почетное второе место среди филологических текстов М. В. Ломоносова занимает один из самых известных и цитируемых текстов – «Предисловие о пользе книг церковных в российском языке» (1758) – 23 употребления. Заметим в заключение, поскольку этот текст был нами упомянут выше, что в корпусе черновых рукописей М.В. Ломоносова, объединяемых обычно под названием «Материалы к Российской грамматике», содержится 16 употреблений рассматриваемого слова. Итак, перечисленные тексты содержат 224 словоформы славенский, что составляет 90%.

2. Покажем хронологию употребления прилагательного славенский в трудах Ломоносова относительно фактов его биографии (лингвобиографический аспект истории слова), обращаясь за данными к двум авторитетным изданиям: «Летописи жизни и творчества М. В. Ломоносова» 12 и «ЛетопиЛомоносов М. В. [Репорт в канцелярию Академии наук 16 сентября 1749 г.] // Там же.

Т. 6. С. 19. (здесь и далее в прямых скобках приводятся наименования текстов М. В. Ломоносова, присвоенные им редакцией АПСС).

Летопись жизни и творчества М. В. Ломоносова: [К 250-летию со дня рождения Михаила Васильевича Ломоносова, 1711–1961] / под ред. А. В. Топчиева, Н. А. Фигуровского, В. Л. Ченакала. М., 1961.

си Российской академии наук» 13, а также пользуясь сведениями АПСС.

Первый раз это слово встречается в тексте, как будет показано далее, в 1739 году («Письмо о правилах российского стихотворства»): Ломоносов в это время еще находится в Германии. Количество словоупотреблений резко нарастает к концу 40-х годов восемнадцатого столетия (полемика со сторонниками «норманнской концепции»), а наибольшее их количество приходится на вторую половину 50-х годов, т. е. время создания «Российской грамматики», «Предисловия о пользе книг церковных» и «Древней российской истории». Одно из последних употреблений относится к году («Замечания на первый том “Истории Российской империи при Петре Великом” Вольтера»): «Имя славенское esclavons хотя у французов уже твердо вкоренилось и сочинитель не переменит, однако может припечатать следующее примечание. В греческом и латинском языке нет ни единого слова, ниж (в АПСС поставлено ударение. – С. В.) из имен собственных, которые бы двумя согласными sl начинались. И посему рассуждать должно, что слуху тех народов и языку сей выговор славяне был странен и труден» 14. Последнее употребление – в октябре 1764 года, в «Записке о плане научных работ А.-Л. Шлёцера». Возможно, что в преддверии 300-летия со дня рождения М. В. Ломоносова будут обнаружены новые, не известные ранее, или опубликованы недоступные нам сейчас материалы и документы, которые позволят конкретизировать предложенную хронологию. Дополнительные факты и сведения для ее уточнения также могут быть получены по завершению проекта по созданию интернет-версий в pdf-формате изданий собраний сочинений М. В. Ломоносова 1751, 1757–1759, 1778 и 1784– 1787 годов, осуществляемого Научной библиотекой им. М. Горького СПбГУ. Таким образом, проблемы, связанные со славянским миром и славенским языком, стали в начале 60-х годов меньше привлекать внимание М. В. Ломоносова. Возможно, главной причиной этого было завершение формирования культурного синтеза в середине XVIII столетия, который привел «к возникновению единой словесности, объединяющей в себе духовные и светские сочинения, а в языке – к развитию единого литературного языка, сочетающего церковнославянское и русское начала» 15, т. е. языковой ситуации, вполне отвечавшей языковым воззрениям М. В. Ломоносова, но, может быть, отчасти обусловленной, как говорится, «сменой внутЛетопись Российской академии наук. СПб., 2000. Т. 1.

Ломоносов М. В. [Замечания на первый том «Истории Российской империи при Петре Великом» Вольтера] // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 6. С. 362.

Живов В. М. Язык и культура в России XVIII века. М., 1996. С. 418.

ренних приоритетов»: в начале 60-х годов Ломоносов руководит Географическим департаментом Академии, занимается делами Академической гимназии и университета, вновь обращается к проблемам мореплавания и навигации («Краткое описание разных путешествий по Северным морям»), интенсивно работает в домашней лаборатории. Много обременительных хлопот в этот период приносит Ломоносову Усть-Рудицкая фабрика, не ладится со здоровьем. Не следует забывать и о глубоком душевном кризисе Ломоносова в этот период. Полученные хронологические данные можно представить, условно положив началом 1739 год – год написания «Письма о правилах российского стихотворства». Более ранними фиксациями мы просто не располагаем, хотя следовало бы начать, наверное, со времени учебы в Славено-греко-латинской академии, сформировавшей языковые вкусы Ломоносова, а, может быть, и с периода жизни в Холмогорах: не случайно в конце жизни Ломоносов пишет, что в филологических исследованиях ему «помогло совершенное знание российского и славенского языка, также и разумение других, им сродных диалектов, и от молодых лет обращение в церковных обрядах и служебных книгах» 16. Узловыми моментами истории слова на фоне биографии Ломоносова будем считать 1) годы дискуссии с «норманистами» (1749–1750); 2) создание «Российской грамматики» (1754–1755); 3) работу над «Древней российской историей»

(1754–1758) и «Предисловием о пользе книг церковных».

3. Представим краткую характеристику сочетаемости слова славенский. В сочинениях и документах М. В. Ломоносова данное прилагательное в качестве зависимого компонента входит в состав многочисленных субстантивных словосочетаний, при этом варьирующийся номинативный компонент не бесконечен и насчитывает около 50 единиц. Среди них наиболее употребительными являются словосочетания славенский язык (70, т. е. 28% от общего количества), славенский народ (44, т. е. 17,7%), притом прилагательное употребляется достаточно часто в постпозиции к существительному, например, «Легко заключить можно, что народ славенский был весьма храбрый, который преодолел мужественных скифов и с пространных селений выгнал, чего ему без великих сражений и знатных побед учинить нельзя было» 17. В отдельную группу можно выделить сложные наименования терминологического характера, тематически связанные с филологическими исследованиями Ломоносова: славенское речение (10), Ломоносов М. В. Записка о плане научных работ А.-Л. Шлёцера // Ломоносов М. В.

Полн. собр. соч. М.; Л., 1955. Т. 9. С. 429.

Ломоносов М. В. [Репорт в канцелярию Академии наук 16 сентября 1749 г.] // Там же.

Т. 6. С. 21.

славенский глагол (9), славенская книга (8), славенское слово (2), славенское прилагательное (2), славенская азбука (2), славенское причастие, славенское спряжение, славенское склонение (1) и др., например: «Но притом проповеднику стараться должно, чтобы при важности и великолепии своем слово было каждому понятно и вразумительно. И для того надлежит убегать старых и неупотребительных славенских речений, которых народ не разумеет, но притом не оставлять оных, которые хотя в простых разговорах неупотребительны, однако знаменование их народу известно» 18 или «Недивно, что в венгерском языке весьма много слов славенских; и потому древний их чудской язык весьма много изменился между славянами» 19.

Отметим в заключение появление в текстах М. В. Ломоносова ставшего достаточно частотным в русском языке последней трети XVIII века (первое употребление в поэзии М. В. Ломоносова, как мы писали выше, в 1741 году) сочетания славенское племя (13) и три употребления в тексте «Возражений на диссертацию Миллера» (1749) устойчивого словосочетания с глаголом в качестве опорного компонента быть колена славенского / славенского колена ‘являться славянином по происхождению, происходить из племени славян’, привлекающего внимание расширительным применением славянизма колено, служившего в языке XVIII века в т. ч. и для обозначения семейного родства 20, в том числе и дальнего (см. заметку М. В. Ломоносова, содержащую перечисление семантически близких слов: «колена, племена, роды, языки» 21 ), для этнической и лингвоэтнической характеристики: «Варяги, называемые русь, славенского колена, жившие на восточно-южных берегах Варяжского моря, имели сообщение с варягами скандинавскими через море» 22.

4. С точки зрения значения прилагательное славенский представляет собой сложное диффузное целое, содержание которого (семема как комплексная совокупность всей информации, свойственной слову) 23 может быть представлено в виде множества взаимосвязанных и взаимодействуюЛомоносов М. В. Краткое руководство к риторике на пользу любителей сладкоречия // Там же. Т. 7. С. 71.

Ломоносов М. В. Древняя Российская история от начала российского народа до кончины великого князя Ярослава Первого // Там же. Т. 6. С. 202.

См. Словарь русского языка XVIII века. Вып. 10. СПб., 1998. С. 89.

Ломоносов М. В. Материалы к «Российской грамматике» // Ломоносов М. В. Полн. собр.

соч. М.; Л., 1952. Т. 7. С. 662.

Ломоносов М. В. [Возражения на диссертацию Миллера] // Там же. Т. 6. С. 33.

Толстой Н. И. Из опытов типологического исследования славянского словарного состава // Вопросы языкознания. 1963. № 1. С. 30.

щих семантических элементов с общим значением отношения и связи: ‘относящийся к славянам’, ‘восходящий к славянам’, ‘исповедуемый древними славянами’, ‘осуществленный древними славянами’, ‘состоящий, сформированный из представителей славянских племен’, ‘принадлежащий славянам’, ‘населенный славянским народом’, ‘построенный славянами’, ‘связанный происхождением со славянами’, ‘полученный от славян’, ‘связанный с церковнославянским языком’, ‘употребительный в церковнославянском языке’, ‘написанный на церковнославянском языке’ и др. (всего более 20). Некоторые из указанных элементов являются семантическими новациями для языка XVIII века. Трудно в формате научной статьи «объять необъятное» и дать подробное описание каждого (хотя все, безусловно, интересны), поэтому остановимся только на тех, которые позволят показать этот материал как систему фрагментов, из которых слагается получившая дальнейшее развитие (в том числе и в «Словаре Академии Российской») концепция славянского языка М. В. Ломоносова. Это, прежде всего, касается семантически доминирующего в текстах и документах Ломоносова элемента, реализующегося в лингвониме славенский язык (почти треть всех имеющихся употреблений). Здесь выделим две основные группы применений:

• славенский язык ‘язык, на котором в прошлом говорили славяне, общий для всех славян’, а точнее – ‘общеславянский язык, носители которого – славянские племена – населяли обширную территорию Центральной, Восточной, Северо-Западной и Южной Европы’, т. е.

единый, коренной, изначальный общий язык всех славян: ср., например:

«Язык славенский во времена Руриковы, а по свидетельству российских летописей и много прежде оного, простирался в длину с востока от реки Дона и Оки на запад до Иллирика и до реки Албы, а шириною с полудни от Черного моря и от реки Дуная до южных берегов Варяжского моря, до реки Двины и до Бела-озера; ибо им говорили чехи, лехи, морава, поморцы или померанцы, славяне по Дунаю, сербы и славенские болгары, поляне, бужане, кривичи, древляне, новогородские славяне, белоозерцы, суждальцы и проч.» 24, и далее: «Прежде Рурика и в его время, когда народ и язык славенский весьма уже широко распространялся, тогда от Голстинии до устья реки Двины, по южному берегу Варяжскому живущие народы говорили языком славенским, чего еще и ныне имеются довольные и явственные знаки, то есть имена не токмо деревень, городов, рек, но и целых земель» 25. Таким образом, славенский язык в представлениях Ломоносова четко структурирован географически, занимает определенные территории и имеет достаточно широкий ареал распространения. Этот ареал устанавливается не только на основе данных, полученных М. В. Ломоносовым из сочинений античных и средневековых историков и географов (позволим себе сделать предположение, что отчасти и благодаря личному опыту – во время скитаний по Европе в несчастливые для него дни 1740 года он вполне мог встречаться и беседовать с представителями западнославянских народов), но и анализом топонимики, т. е. с помощью методов лингвогеографии: лингвистическая карта, таким образом, у Ломоносова накладывается на географическую карту. Далее, славенский язык у М. В. Ломоносова – это устный язык летописных мезаэтнических групп или, в терминах современной этнолингвистики, наречие: на нем говорили, подчеркнем, именно говорили (ср. в «Предисловии о пользе книг церковных»: «славенский народ не знал употребления письменно изображать свои мысли» 26 ) разные народы, приобщаемые М. В. Ломоносовым к славянскому миру: ср. контексты употребления словосочетания славенский язык в «Замечаниях на диссертацию Г. Ф. Миллера» и в «Древней Российской истории»: «Рурик с родом своим... говорили языком славенским», «роксолане были славяне ж и говорили языком славенским»; «весьма вероятно кажется, что варяги-русь и пруссы говорили языком славенским» (оценку справедливости этих утверждений оставим специалистам по истории и исторической этнографии). Кроме того, способность «говорить по-славенски», т. е. владение славянским языком как средством общения является для Ломоносова главным интегрирующим признаком установления принадлежности к славенскому народу, признаком этнической принадлежности. Далее, особой чертой славенского языка, в понимании Ломоносова, была древность его происхождения: это не просто язык, на котором говорили славяне «прежде Рурика», но весьма древний язык с многовековой историей, сравнимой с историей не только европейских, но даже латинского и греческого языков:

«чтобы славенский язык толь широко распространился, надобно было весьма долгое время и многие веки, а особливо что славенский язык ни от греческого, ни от латинского, ни от другого какого известного не происходит; следовательно, сам собою состоит уже от самых древних времен, и многочисленные оные славенские народы говорили славенским Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 7. С. 587.

языком еще прежде рождества Христова» 27, также см. в третьей главе «Древней Российской истории»: «Имя славенское поздно достигло слуха внешних писателей однако же сам народ и язык простираются в глубокую древность» 28. Не будем останавливаться на том, что М. В. Ломоносов – создатель историко-генетической классификации современных славянских языков, произошедших от славенского («Материалы к Российской грамматике»), а сделаем еще одно, на этот раз последнее, замечание: если в 1739 году в «Письме о правилах российского стихотворства» студент Ломоносов пишет о том, что Овидий, будучи в ссылке в Томах, писал стихи на старинном славенском 29, а уже на исходе жизни, в «Отзыве о плане работ А.-Л. Шлёцера» (текст, правда, был написан Ломоносовым не на русском, а на латинском языке, поэтому приведем и латинский оригинал, и русский перевод, выполненный академическим переводчиком – современником Ломоносова) повторяет, что А.-Л. Шлёцер должен думать «о древнем славенском языке и о себе инако, нежели о природных российских ученых..» (“Aliter equidem de antiqua lingua Slavica et de se ac de indigenis Rossis eruditis cogitare debet Schloezerus”) 30, то можно сделать вывод, что древний славенский язык и славенский язык – это два разных исторических состояния славенского языка, и следовательно, с точки зрения Ломоносова, славенский язык – это язык, имеющий эволюционный характер, исторически изменяющийся, прошедший несколько этапов развития;

• славенский язык ‘язык церковных книг, церковнославянский книжно-письменный литературный язык’ (воспользуемся здесь термином церковнославянский в понимании В. Ягича, А. А. Шахматова, Н. С. Трубецкого, Н.А. Мещерского; подробный обзор интерпретаций этого термина находим в монографии А. С. Герда 31 ). Нас интересуют особенности словоупотребления М. В. Ломоносова, поэтому прежде всего следует отметить особое эмоциональное восприятие Ломоносовым славенского языка, яркую личную коннотацию глубокого уважения в семантическом композите этого словосочетания в пределах идиолекта М. В. Ломоносова:

Ломоносов М. В. [Возражения на диссертацию Миллера]... С. 29.

Ломоносов М. В. Древняя Российская история… С. 182.

Ломоносов М. В. Письмо о правилах российского стихотворства... С. 10.

Ломоносов М. В. Отзыв о плане работ А.-Л. Шлёцера. 26 июня 1764 г. // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1955. Т. 9. С. 414, 412.

Герд А. С. Лингвистическая типология древнеславянских текстов. СПб., 2008. С. 114– 116.

«чувствуем в себе к славенскому языку некоторое особливое почитание» 32.

Для Ломоносова славенский язык (или славенский церковный язык, как он уточнил в наброске программы своих филологических исследований 33, осуществив, таким образом, синтез этнического и функционального аспектов применения этого языка) – это прежде всего язык церковной службы («Пермяки слышат всегда божию службу на славенском языке уже весьма из давных лет» 34 ) и язык богослужебных книг, о чем он напоминает сторонникам норманнской теории в 1750 году: “O praeclarum linguae Russicae herom! qui neс id novit, quod omnes libri ecclesiastici et historici Slavonica lingua sint conscripti” 35. Благодаря переводу священных книг с греческого, славенский язык принимает от греческого «отменную красоту, изобилие, важность и силу» 36 (а российский язык, соответственно, как наследующий славенскому, получает особое место среди литературных языков классицизма: «преимуществует российский язык перед многими нынешними европейскими» 37 ). И поэтому славенороссийскому народу, т. е.

современникам Ломоносова и, особенно, юношеству, следует «прилежно читать славенские книги церковного круга и их держаться как великого сокровища, из которого знатную часть великолепия, красоты и изобилия великороссийский язык заимствует» 38. А. Н. Радищев писал по этому поводу: «частым чтением церковных книг он (Ломоносов. – С. В.) основание положил к изящности своего слога; какое чтение он предлагает всем желающим приобрести искусство Российского слова» 39.

В свете задач настоящего сборника наибольший интерес, как мы уже писали выше, представляет проблема преемственности, сохранения и передачи культурно-лингвистических знаний, «истории идей» на протяжении XVIII столетия, т. е. постижение того, что «Словарь Академии Российской»

Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке... С. 591.

Ломоносов М. В. Филологические исследования и показания, к дополнению грамматики надлежащие // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.; Л., 1952. Т. 7. С. 763.

Ломоносов М. В. [Возражения на диссертацию Миллера]... С. 35.

Ломоносов М. В. [Замечания на ответы Миллера] // Ломоносов М. В. Полн. собр. соч. М.;

Л., 1952. С. 50. Пер.: «О преславный знаток русского языка, не знающий даже того, что все церковные книги написаны на славянском языке» (автор перевода в АПСС не указан).

Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке... С. 587.

Ломоносов М. В. Проект регламента московских гимназий // Ломоносов М. В. Полн.

собр. соч. М.; Л., 1955. Т. 9. С. 458.

Радищев А. Н. Слово о Ломоносове // Радищев А.Н. Полн. собр. соч. М.; Л., 1938. Т. 1.

С. 382.

реально почерпнул у Ломоносова, насколько глубоко составители Словаря восприняли и усвоили патриотическую концепцию «славенского мира» и «славенороссийского» (т. е. слияния славенского и российского) литературного языка М. В. Ломоносова.

Известно, что в «Предисловии» к Словарю Академии Российской нет ни одного упоминания имени Ломоносова, хотя многие члены Российской академии знали его лично и хорошо были знакомы с его исследованиями и сочинениями, в том числе и с трудами по филологии и истории (объективности ради сделаем уточнение: в 1784 году по инициативе Е. Р. Дашковой Российская академия начала подготовку научного собрания сочинений М. В. Ломоносова). В тексте «Предисловия», тем не менее, содержатся имплицитные указания на Ломоносова, своеобразный реферат его филологических трудов: ср., например, у Ломоносова в «Предисловии о пользе книг церковных»: «На нем (греческом языке. – С. В.), кроме древних Гомеров, Пиндаров, Демосфенов и других в эллинском языке героев, витийствовали великие христианския церкви учители и творцы, возвышая древнее красноречие высокими богословскими догматами и парением усердного пения к Богу» 40, и в «Предисловии» к «Словарю Академии Российской», написанном непременным секретарем Академии И. И. Лепехиным: «Греки явили неподражаемых творцов во всех родах красноречия, они витийствовали и в творениях церковных. Великие из них Христианския церькви учители возвышали древнее свое красноречие богословскими учениями и парением усерднаго к Богу пения» 41. Нет сомнения, что это почти цитата.

Показательно, что в соответствии с пуристическими установками словаря слово догмат (даже у Ломоносова!) заменено словом учение в стиле лексических дублетов «Словаря Академии Российской»: антагонист – противудвижник, антипатия – противустрастие, арифметика – числословие, аристократия – вельможедержавие и мн. др. Приведем еще два примера из «Предисловия», касающихся предмета нашей статьи – понятия «славенский язык» – и отчасти корреспондирующих с приведенными выше высказываниями Ломоносова: «Славенский Язык к древнейшим и коренным языкам относить должно» и «мы, преимущественно пред многими Европейскими народами, целость Славенского языка неизменну сохранили книги писанные за многия столетия удобно разумеем» 42. Таким образом, между Ломоносовым и «Словарем Академии Российской» существует Ломоносов М. В. Предисловие о пользе книг церковных в российском языке... С. 587.

Словарь Академии Российской. СПб., 1789. Ч. 1. С. VII.

внутренняя, не гипотетическая, но живая реальная связь не только на уровне текста, но и на уровне заданного Ломоносовым культурного кода, на уровне концепции, на уровне микротекста, на уровне конкретного слова (некоторые слова с пометой «славенское» украшены в «Словаре Академии Российской» иллюстрациями из текстов М. В. Ломоносова: ср., например, АЛЧБА... «нагота и алчба» (САР I 25), восходящее к «Слову похвальному Ея Величеству Государыне Императрице Елисавете Петровне, Самодержице Всероссийской, говоренному ноября 26 дня 1749 года»), а такие лингвонимы, как славенский, славенороссийский, российский, связывают живой нитью разные фазы историко-культурного контекста XVIII века.

ЧЕТЫРЕ СТОЛПА РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ

Продолжительность жизни Императорской Российской академии – уникального в отечественной истории ученого и литературного содружества бескорыстно трудившихся для блага русского языка и литературы лиц – составила немногим более полувека, а именно 58 лет: с 30 сентября 1783 г.

(указ Екатерины II об ее учреждении) до 19 октября 1841 г. (указ императора Николая I о присоединении Российской академии к Императорской Академии наук в виде Отделения русского языка и словесности) 1. Много это или мало? И чем был обусловлен именно этот срок? Постараемся ответить на эти вопросы, рассмотрев судьбу основных ее деятелей – тех четырех столпов, на которых, по нашему мнению, и покоилось величественное здание Российской академии.

Первым историографическим опытом Российской Академии явилось исследование А. И. Красовского: Красовский А. И. Опыт истории Императорской Российской академии от основания оной в 1783 году по 1840 год // ЖМНП. 1848. Ч. LX. Отд. III. № 11. С. 13–116.

С наибольшей обстоятельностью деятельность Академии была рассмотрена М. И. Сухомлиновым в его монументальном труде: Сухомлинов М. И. История Российской Академии. СПб., 1874–1888. Вып. I–VIII. Общее представление о ее деятельности дают работы: Модзалевский Б. Л. Список членов Императорской Академии Наук, 1825–1907. СПб., 1908; Некрасов С. М. Российская академия. М.: Современник, 1984; Коломинов В. В., Файнштейн М. Ш.

Храм муз словесных (Из истории Российской академии). Л.: Наука, 1986; Файнштейн М. Ш.

«И славу Франции в России превзойти…»: Российская академия и развитие культуры и гуманитарных наук. СПб., 2002.

© Лепехин М. П., Творцом Академии была Екатерина Романовна Дашкова (1743–1810) – о ее заслугах написано немало, и едва ли стоит повторять уже сказанное 2.

Укажем лишь на то, что она непосредственно руководила Российской академией первые одиннадцать лет – до своего отъезда за границу осенью 1794 г. Последующие семь с половиной лет, т. е. в отсутствие Дашковой, сохранявшей этот пост до 12 ноября 1796 г., и при в достаточной степени номинальном президентстве Павла Петровича Бакунина (12.11.1796– 08.04.1798) и в начале президентства Андрея Андреевича Нартова (29.05.1801–02.04.1813) 3 фактическое руководство Российской академией было осуществляемо ее непременным секретарем Иваном Ивановичем Лепехиным (1740–1802) 4 ; он же являлся высшим должностным лицом Академии в трехлетнее отсутствии президента (08.04.1798–29.05.1801). Скажем о нем несколько слов.

Внук симбирского однодворца, сын солдата-семеновца, в сознании современников именно Лепехин был вторым после его наставника и покровителя М. В. Ломоносова русским ученым, своими трудами снискавшим себе известность и всеобщее уважение. Этому немало способствовали личные качества Лепехина – неизменные трудолюбие, доброжелательность, скромность и бескорыстие, а также основательные познания в науках и административный дар. В первом собрании Российской академии 21 октября 1783 г. по предложению Дашковой Лепехин был избран ее непременным секретарем. Именно Лепехину принадлежит четкое определение поставленных перед Академией задач – «ей предстало возвеличить российское слово, собрать оное в единый состав, показать его пространство, обилие и красоту, постановить ему непреложные правила, явить краткость и занимательность его изречений, и изыскать глубочайшую его древность» 5. Не будет преувеличением сказать, что именно Лепехин с присущей ему деликатЛозинская Л. Я. Во главе двух академий. М.: Наука, 1978; Смагина Г. И. Сподвижница Великой Екатерины. СПб.: Росток, 2006.

Кубасов И. А. Нартов А. А. // Русский биографический словарь. СПб., 1914. Т. НаакеНакенский – Николай Николаевич Старший. С. 68–70; Лепехин М. П. Нартов А. А. // Словарь русских писателей ХVIII века. СПб., 1999. Вып. 2. С. 321–326; Серков А. И. Русское масонство. 1731–2000: Энциклопедический словарь. М., 2001. С. 575.

Сухомлинов М. И. История Российской Академии. СПб., 1875. Вып. 2. С. 157–299, 451– 525; Чечулин Н. Д. Лепехин И. И. // Русский биографический словарь. СПб., 1914. Т. Лабзина – Ляшенко. С. 258–262; Фрадкин Н. Г. Академик И. И. Лепехин и его путешествия по России в 1768–1773 гг. М., 1953; Лукина Т. А. Иван Иванович Лепехин. М.; Л., 1965; Биржакова Е. Э.

Лепехин И. И. // Словарь русских писателей ХVIII века. СПб., 1999. Вып. 2. С. 207–209.; Лепехин М. П. Об Иване Иванове // XVIII век. Сб. 26 (в печати).

Сухомлинов М. И. История... СПб., 1874. Вып. 1. С. 15.

ностью ознакомил Дашкову с повседневной жизнью обеих вверенных ей академий и рекомендовал ей ряд нововведений. Упомянем лишь три: отмену внутриакадемической цензуры, ревизию академической книжной лавки с последующей продажей сильно залежавшихся изданий по сниженным ценам и упразднение Комиссии по переводам книг иностранных с передачей ее функций Академии наук, а денежных сумм, отпускавшихся на ее содержание, – Российской академии. В Академии наук к компетенции Лепехина было отнесено руководство академической гимназией, превращенной им в образцовое учебное заведение, содержавшееся в значительной степени из личных сумм Дашковой, а также выбор академических элевов.

Знание Лепехиным действительного состояния дел в Академии наук и умение Дашковой распоряжаться средствами позволили сберечь до полумиллиона рублей академических сумм и уплатить все обременявшие Академию наук долги и недоимки без какой-либо помощи правительства. В отношении Российской академии Дашкова и Лепехин придерживалась тех же экономических принципов – представляемые императрице сметы поражали ее своей умеренностью.

В списке первых 34-х членов Российской академии, построенном по принципу социально-чиновной иерархии, Лепехин находился на 25-ом месте. Ученые замыкали данный список; Академию наук представляли (помимо Дашковой) С. Я. Румовский, И. И. Лепехин, С. К. Котельников, А. П. Протасов и Н. Я. Озерецковский. При этом выше Лепехина из ученых находились только ректор Московского университета профессор А. А. Барсов, а из коллег по Академии наук – только Румовский. Тем не менее, реальной иерархии внутри Российской академии это не соответствовало: именно Лепехин был в деятельности этого учреждения вторым главным действующим лицом после Дашковой. Став непременным секретарем, он добровольно возложил на себя бремя не только организационных хлопот, но и текущего делопроизводства, а также в необходимых случаях выполнял и обязанности переводчика, т. е. в буквальном смысле слова работал за троих, отказавшись в пользу Академии от полагавшегося по штату второго и третьего жалованья. При этом, за все время своего секретарства Лепехин не пропустил ни одного заседания Академии – в последний раз он был в ней за 8 дней перед кончиной.

Помимо административной деятельности, Лепехин принимал активное участие и в научных трудах Российской академии. Он входил в состав обеих комиссий по изданию академических словарей, принимал участие в рассмотрении всех поступавших в Академию работ и наблюдал за публикацией всех ее трудов. Лепехин был первым, кто был удостоен награждеМ. П. Лепехин ния золотой медалью Российской академии, которую 25 ноября 1784 г. митрополит Новгородский и Санкт-Петербургский Гавриил (Петров) предложил вручить Дашковой и которой та сочла должным наградить Лепехина.

Шестнадцать лет спустя Лепехин был удостоен еще одной высшей академической почести. Вскоре после его 60-летия, на заседании 27 октября 1800 г., Российской академией, по предложению А. Ф. Севастьянова, было решено поместить портрет своего непременного секретаря в зале заседаний. Это было первое заседание Академии в подаренном ей Павлом I доме;

произнесенная Лепехиным речь по поводу обретения «нового пристанища»

и 17-летия Академии заканчивалась призывом: «да усугубим рачение наше, да приложим труды к трудам!» 6. В своей речи Севастьянов обосновал сделанное им предложение «украсить сие зало собрания его изображением»

весьма рациональными доводами: «Хотя, по принятому обычаю, которого причины я не могу постигнуть, должную достоинствам награду воздают только по смерти, но может ли оная быть приятна хладному, бесчувственному праху?» 7. Для того, чтобы по достоинству оценить оказанную Лепехину почесть, следует напомнить, что, помимо портрета императора, зал Академии был украшен лишь портретом Ломоносова. О скромности Лепехина свидетельствует то, что после единогласного принятия сочленами предложения Севастьянова портрет первого непременного секретаря Академии так и не был помещен в зале заседаний при его жизни – он был заказан А. А. Нартовым живописцу П. Алькину-Спартанскому 8 лишь в 1808 г.

вместе со своим собственным.

В отношении социального статуса судьба Лепехина сложилась более благополучно, чем у большинства его коллег (после Ломоносова во второй половине XVIII века больших наград и отличий со стороны власти удостоился только П.-С. Паллас – не только в знак признания своих выдающихся научных заслуг, но и в качестве особы, приближенной ко двору). В 1799 г.

Павел I пожаловал Лепехина чином статского советника, а в 1801 г. Александр I наградил его орденом Св. Анны 2-й ст. – по представлениям того времени, именно эти награды являлись наиболее убедительным доказательством того, что «вся жизнь почтенного мужа протекла в трудах полезТам же. Вып. 2. С. 291.

В настоящее время находится в Малом конференц-зале Санкт-Петербургского научного центра РАН. Об авторе портрета см.: Художники народов СССР: Биобиблиографический словарь. М., 1970. Т. 1. С. 120.

ных для наук и Отечества» (В. А. Поленов) 9. Последние годы жизни Лепехина были омрачены болезнями единственного сына и собственной (водянка), а также служебными и бытовыми неурядицами. Существуя с семьей лишь на скромное академическое жалованье, скончался Лепехин в 1802 г.

на 62-ом году жизни в пристойной бедности – собственного жилья он никогда не имел, а имущество его состояло более в книгах, нежели в деньгах.

Похоронен Лепехин на Волковом кладбище; могила не сохранилась.