«Н. М. Адров ДЕРЮГИНСКИЕ РУБЕЖИ МОРСКОЙ БИОЛОГИИ к 135-летию со дня рождения К. М. Дерюгина Мурманск 2013 1 УДК 92+551.463 А 32 Адров Н.М. Дерюгинские рубежи морской биологии (к 135-летию со дня рождения К. М. Дерюгина) ...»

Российская академия наук

Кольский научный центр

Мурманский морской биологический институт

Н. М. Адров

ДЕРЮГИНСКИЕ РУБЕЖИ

МОРСКОЙ БИОЛОГИИ

к 135-летию со дня рождения

К. М. Дерюгина

Мурманск

2013

1

УДК 92+551.463

А 32

Адров Н.М.

Дерюгинские рубежи морской биологии (к 135-летию со дня рождения К. М. Дерюгина) / Н.М. Адров; Муман. мор. биол. ин-т КНЦ РАН. – Мурманск: ММБИ КНЦ РАН, 2013. – 164 с. (в пер.) Монография посвящена научной, организаторской и педагогической деятельности классика морской биологии Константина Михайловича Дерюгина (1878–1938). Приводятся результаты его исследований Северного Ледовитого и Тихого океанов, Кольского залива и озера Могильного.

Обсуждаются взаимосвязи адвективно-конвективных процессов и сезонной динамики жизненных циклов планктона, бентоса и нектона. Рассматриваются проблемы науки и образования в так называемый «дерюгинский период»

(1920–1937 гг.) и последующие годы в научных учреждениях Севера и Дальнего Востока, в создании которых принимал участие учёный.

Книга предназначена широкому кругу читателей, интересующимся историей освоения океана и специалистам, занимающимся проблемами выявления закономерностей взаимодействия океана, атмосферы и биосферы.

Ил. – 30.

На обложке: фотографии К. М. Дерюгина из архива С. И. Фокина © ММБИ КНЦ РАН, © Н.М.Адров,

СЕВЕРО-ЗАПАДНАЯ УВЕРТЮРА

Детство, отрочество, юность… Все мы родом из детства. Наш герой – будущий морской биолог провёл его отнюдь не на брегах мятежных волн, а в тихом сухопутном, но богатом озёрами крае Псковской области – там, где десятки тысяч лет назад более чем полукилометровой толщины ледник вырабатывал в земной коре ложе для озёрных водоёмов, которых теперь насчитывается около 4 тысяч.

Рыбы и птицы в изобилии заселили псковские земли и стали предметом интересов юного естествоиспытателя, выпускника Псковской губернской гимназии, окончив которую в 1896 г. Константин Дерюгин поступил в Петербургский университет, где учился у знаменитого зоолога Владимира Михайловича Шимкевича (1858–1923), воспитавшего за 33 года профессорской деятельности несколько поколений выдающихся биологов.

К. М. Дерюгин родился в семье коллежского советника дворянина Михаила Дмитриевича Дерюгина и его жены Людмилы Степановны – небогатых помещиков, владевших имением Колосовка, близ Изборска, одного из древнейших городов Руси, ближайшего оборонного форпоста Псковской вечевой республики, и, следует добавить, в какой-то сотне вёрст от сельца Михайловского – родового имения дворян Ганнибалов-Пушкиных – поэтической родины А. С. Пушкина.

В состав семьи, помимо родителей и Константина, входили две его сестры и брат Георгий Михайлович (1871–1933) – будущий действительный статский советник, депутат 4-й Государственной Думы, участник контрреволюционного Белого движения, в эмиграции член Военно-политического монархического совета.

Несмотря на наличие собственного имения, семья Дерюгиных не считалась богатой; на последнем курсе университета студент Дерюгин даже был освобожден от платы за обучение, а сразу по окончании вуза, чтобы получать жалованье, поступил преподавателем естествознания на реальное отделение знаменитой гимназии Карла Ивановича Мая (1820–1895), педагога-практика, который главным девизом избрал выражение Яна Амоса Коменского: «Сперва любить, потом учить». Взаимное уважение и доверие стало основой взаимоотношений внутри этого «государства в государстве», которое трансформировалось в последующее мирное время в Советскую единую трудовую, а в военное – в 6-ю специализированную артиллерийскую школу, а с 1978 г. – в Институт информатики и автоматизации РАН.

Ещё в третьем классе гимназии Константин привлёк внимание местного орнитолога Н. А. Зарудного, став его главным помощником в наблюдениях за птицами. Другим любителем орнитологических экскурсий был однокашник Дерюгина Константин Николаевич Давыдов (1877–1960) – будущий известный зоолог, анатом и эмбриолог, член-корреспондент Парижской академии наук, автор фундаментальных трудов по фауне и эмбриологии морских и наземных беспозвоночных, с которым они одновременно закончили естественное отделение физико-математического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета (ИСПбУ).

Уже в первой публикации студента II курса «Орнитологические исследования в Псковской губернии» (Дерюгин, 1897), в которой по результатам четырехлетних наблюдений и сборов Константином Михайловичем было исследовано 260 видов птиц, главное внимание уделено географическим и экологическим особенностям орнитофауны по их принадлежности к местам обитания в условиях озёр, лугов и рощ. В будущем автор добавит к географической ещё и климатическую составляющую воздействия окружающей среды на биологические циклы живых организмов, предложив фациальный принцип классификации.

Во время летних каникул 1897 г. он исследует животный мир среднего и нижнего течения реки Оби, путешествует по Северному Уралу (Дерюгин, 1898), на следующий год – по юго-западному Закавказью и турецким окрестностям Трапезунда (Дерюгин, 1899). В своих публикациях 1898– 1899 гг. начинающий естествоиспытатель с мельчайшими подробностями описывает многочисленных беспозвоночных, пресмыкающихся, рыб, амфибий и птиц на фоне общих, далеко не простых географических и геологических взаимоотношений исследуемых регионов.

Несмотря на то, что наука для Дерюгина была на первом месте, ничто молодёжное ему не было чуждо, и общественные конфликты, которые были в ходу у студенчества любого времени, проходили не без его участия. Он оказался в рядах демонстрантов перед Казанским собором 4 марта 1897 г. и «за нарушения порядка на улицах столицы и неповиновение» просидел в полицейском участке три дня. За участие в студенческих волнениях 8 февраля 1899 года Дерюгин, как и другие участники, распоряжением ректора В. И. Сергеевича, хотя и всего на две недели, но был исключен из университета.

Начальствующий Василий Иванович Сергеевич на самом деле был большим специалистом по русскому праву, блестящим лектором, но поведение своих подопечных требовало решительных пресечений, в качестве которых он избрал выписки из статей уголовного кодекса с указанием наказаний за «нарушение общественного порядка», если студенты позволят какие-либо выступления во время предстоящего юбилейного торжественного акта 8 февраля. Разумеется: «возмущенные студенты уничтожили объявление ректора и на сходке решили протестовать путем демонстративного ухода из Актового зала в момент появления на трибуне профессора Сергеевича.

8 февраля, во время торжественного акта, студенты сорвали выступление ректора и с пением «Марсельезы» направились к Дворцовому мосту, чтобы пройти на Невский проспект. Однако путь студентам преградили крупные наряды конной полиции, причем оказались испорченными и переходы через Неву по льду, ведущие к Дворцовой площади. После призывов от полиции разойтись студенты повернули обратно, намереваясь прорваться в центр города через Николаевский мост (в сов. вр. Мост лейтенанта Шмидта).

У Румянцевского сквера студентов пытался остановить другой отряд полиции. Около десятка (всего-то!) студентов было арестовано. В ответ на “произвол” полиции, пытавшейся остановить студенческие безобразия, студенты Университета на сходке 10 февраля 1899 года единодушно приняли резолюцию, в которой говорилось: «Мы возмущены насилием, жертвами которого были 8 февраля, насилием, унижающим человеческое достоинство.

Мы вообще считаем такое насилие оскорблением и протестуем против него.

Поэтому мы объявляем С.-Петербургский Университет закрытым и всеми силами будем добиваться официального его закрытия. Мы не откроем университета до тех пор, пока не будут даны гарантии личной неприкосновенности» (История Ленинградского Университета. 1819–1969. Очерки.

Л. : Изд-во ЛГУ, 1969. С. 154.).

По определению одного из студенческих коллег Дерюгина – Бориса Евгеьевича Райкова (1880–1966), не чуждого активной политической деятельности в годы молодые, в зрелые годы неистового и несгибаемого борца за бесклассовую идеологию в преподавании школьного естествознания и будущего известного историка науки, Дерюгин был «веселый малый», не ограничивающий свои интересы книжным миром и лекционными конспектами. Но его университетский диплом был дипломом отличника, а преподавали на естественном отделении физико-математического факультета университета тогда не простые педагоги, а «с именем»: метеорологию читал А. И. Воейков, геологию – А. А. Иностранцев, зоологию – В. М. Шимкевич и В. Т. Шевяков, физиологию – Н. Е. Введенский, химию – Д. П. Коновалов и Н. А. Меншуткин, гистологию – А. С. Догель (отец А. А. Догеля, одного из ближайших друзей К. М. Дерюгина).

На съезде естествоиспытателей и врачей 1901 г. в С.-Петербурге.

В нижнем ряду (слева направо): В. А. Вагнер, В. М. Шимкевич, В. Т. Шевяков, А. Н. Северцов; в среднем ряду крайний справа К. М. Дерюгин В официальном письменном представлении своего ученика профессор Шимкевич свидетельствовал, что Дерюгин напечатал 5 работ по орнитологии, а во время прохождения курса он помогал при ведении практических занятий и составил каталог зоологических коллекций кабинета. На черновике представления сохранилась приписка профессора Владимира Тимофеевича Шевякова (1859–1930), руководителя зоотомического кабинета о том, что он считает К. М. Дерюгина серьезным работником и весьма полезным для зоологического кабинета.

В основу педагогического творчества положено понимание состояния ученика, которое не прививается извне, его можно добиться только посредством своего личного опыта, так называемого диагностического акта, который эффективен только в том случае, когда обладает творческой коммуникативной составляющей: ученик – не сосуд, который надо наполнить, а факел, который надо зажечь, считали древние. Творчество, как положительное эмоциональное состояние, служит универсальным стимулом развития производства, науки, культуры и образования. Овладение знаниями, способами деятельности может происходить в двух основных вариантах построения учебного процесса: репродуктивном (воспроизводящем) и продуктивном (творческом). В наше время предложено 5 методов преподавания, последовательно ведущих к научно-исследовательскому творчеству: 1) объяснительно-иллюстративный, 2) репродуктивный, 3) метод проблемного изложения, когда педагог формулирует проблему, ставит задачу и излагает способ её решения, 4) эвристический, который заключается в организации поиска решения задач под руководством педагога, либо на основе эвристических программ; эвристическая беседа – проверенный способ активизации мышления, возбуждения интереса к познанию, 5) научно-исследовательский: после анализа материала, постановки проблем и задач и краткого устного или письменного инструктажа обучаемые самостоятельно изучают литературу, источники данных, ведут наблюдения и измерения и выполняют другие действия поискового характера, в результате студент становится полноправным автором серьёзного научного исследования, готового к защите. В конце нашей книги мы вернёмся к проблемам педагогики, решаемым во времена Дерюгина и последующий период отечественного развития науки и образования, потому что все российские учёные всегда были не чужды педагогике, так же как и все читатели, потому что исключительно все грамотные, и даже не очень, воспитывают и обучают если не других, то самих себя. Достаточно взрослые переходят на стихийную половину андрагогики – обучение и воспитание в зрелом возрасте.

Двадцатый век К. М. Дерюгин встретил в 22-летнем возрасте. В теперешнее время – это пока ещё продолжение романтического периода юности;

в те же далёкие от нас годы – это состояние зрелости, когда человек уже не испытывает колебаний в выборе своего жизненного пути, и если сворачивает с него, то только под влиянием сильных обстоятельств, которых предстоящий ХХ век предоставил своим детям в изобилии, чтобы им было из чего выбирать. Конец XIX – начало XX называют «Серебряным веком»

русской культуры, необычайным подъёмом интеллектуальной активности образованной части общества, к которой принадлежало молодое поколение петербургских зоологов того периода.

У Константина Дерюгина наступила пора работы над магистерской диссертацией. В качестве темы диссертации он выбирает развитие костистых рыб. Тема эта была начата им ещё на последнем курсе университета, когда он впервые поехал за границу с научной целью.

Работая над магистерской диссертацией «Строение и развитие плечевого пояса и грудных плавников у костистых рыб» (1909), К. М. Дерюгин несколько раз посетил заграницу: в 1900 г. он работал в лаборатории Вильгельма Ру (Галле), проводя опыты под руководством профессора Менетта, затем у профессора Соботта в знаменитой лаборатории Келликера (Вютцбург).

В мае 1902 г. Дерюгин изучает физиологию рыб на Неаполитанской зоологической станции Антона Дорна, в этом же году он утверждается хранителем зоологического кабинета и получает гражданский чин коллежского секретаря.

Возвратившись на родину, Константин Михайлович с увлечением работает в летних экспедициях 1903 и 1904 гг. на Мурмане, пополняя багаж фактических данных для будущей научной работы (Дерюгин, 1904, 1905, 1906); в 1905–1907 гг. продолжает исследования по развитию костистых рыб в лаборатории г. Лейпцига и участвует в работе Зоологического конгресса в Бостоне, где делает доклад по теме будущей диссертации, посвящённой гидробиологии Кольского залива.

С 1910 г. К. М. Дерюгин начал преподавать университетский предмет «Жизнь моря», а позже – вести университетские курсы по систематике и филогении позвоночных и зоогеографию, читал лекции в Психоневрологическом институте, на Высших женских курсах, в Горном институте и Лесотехнической академии. Для квалифицированной обработки коллекций, собранных в Кольском заливе, и изготовления наглядных пособий для студентов Дерюгин предпринимает поездку в зоологические музеи Берлина и Вены. Активная преподавательская деятельность способствовала избранию его профессором сначала Психоневрологического института (1912), а затем и Высших женских (Бестужевских) курсов (1913).

В расцвете сил, на сороковом году жизни, Дерюгин уверенно смотрел в будущее, имея большой запас оптимизма: в 1917 году Временное правительство награждает его большой Макарьевской премией Российской академии наук.

Не зная, чем кончится эпопея со сменой власти, в начале 1917 Петроградский университет, в лице своего Совета, поддержал Временное правительство и выразил уверенность в том, что новая власть приложит все усилия к победоносному окончанию войны. Однако уже 26 ноября другое, экстренное заседание Совета решило поддержать Учредительное собрание, которое, как известно, потерпело фиаско.

Резкие перемены власти, схватки идеологий, хаос социального устройства породил великую смуту в умах граждан. Подверженные паническому настроению, многие из них воспользовались возможностью эмигрировать за границу, под защиту западной цивилизации от «красных варваров».

Покинули родину и большинство ближайших родственников Дерюгина, но Константин Михайлович остался, уверовав в благоприятные перспективы временно взбудораженной революционными переменами в России.

Весной 1918 Дерюгин с женой, матерью и 6-летним сыном выезжает в бывшее родное имение под Псковом, которое ещё не было охвачено революционным пожаром.

После кровавых разборок с врагами революции большевики вернулись к проблемам мирного или, по крайней мере, полувоенного образа жизни, когда стараются возвратить убежавших в никуда высококвалифицированных специалистов, ориентируясь на авторитет их оставшихся коллег.

Таким путём удалось вызволить Дерюгина из не столь удалённых мест, используя комиссариаты Народного просвещения и Иностранных дел Союза коммун Северной области – учреждений петроградской советской власти, установленной на Северо-западе России. Чтобы компенсировать нервозное состояние учёного и создать у него рабочее творческое настроение и, конечно, в пику старому режиму, в недалёком прошлом тормозившему продвижение талантливого естествоиспытателя на ниве науки и образования, 2 ноября декретом Совета Народных Комиссаров Дерюгину было присвоено звание профессора.

И они не пожалели об этом. Возвратившись в Петроград, Дерюгин все свои силы бросил на создание новых естественно-научных институтов, основы которых были заложены ещё в 1915 году, когда при Российской академии наук была создана КЕПС – Комиссия по изучению естественных производительных сил России, в которую входил цвет столичной профессуры города на Неве. «Буревестник революции» А. М. Горький тоже принимал участие в инновационных мероприятиях Советов: им была основана «Свободная ассоциация для развития и распространения положительных наук».

Направляемый постреволюционными действиями новых властей по стабилизации социального климата России, в формировании которого наука и образование занимали вершину пирамиды, Константин Михайлович принимает активное участие в организации новых научных учреждений и полевых гидробиологических исследований на Севере и Дальнем Востоке. При его непосредственном участии были созданы Гидрологический (1919) и Биологический (1920) институты, а также Институт по изучению Севера (1925), впоследствии Институт Арктики и Антарктики. К. М. Дерюгин был основным «движителем» создания двух биологических стационаров в известных теперь мурманских пунктах под названиями г. Полярный и пос. Дальние Зеленцы, гидробиологическую станцию на Белом море и тихоокеанских научно-исследовательских учреждений, объединённых ныне в ТИНРО-центр.

На плодотворной почве морских научно-исследовательских экспедиций К. М. Дерюгин создаёт Ораниенбаумско-Петергофскую экскурсионную станцию, располагавшуюся близ Ораниенбаумского спуска между Новым и Старым Петергофом, в постройках дворца принца Ольденбургского.

Там были развернуты коллекции Константина Михайловича, собранные на Белом и Баренцевом морях, и крупные панорамы-макеты, а в подвалах предполагалось устроить морской и пресноводный аквариумы, которые бы служили дополнением к географическому парку. К сожалению, в 1922 г. ситуация изменилась, и музей был выселен в город, где, однако, ещё просуществовал до конца 1930-х гг.

Ораниенбаумское начинание, ко всему прочему, позволило Константину Михайловичу воссоединиться с семьёй: после отступления немецких войск из Пскова его родственники оказались в Риге, для выезда из которого Дерюгину удалось оформить им пропуска. Несмотря на короткое время существования гидробиологической станции в течение лишь одного сезона, она послужила образцом будущей естественно-научной станции в Старом Петергофе (Сергиевка) в следующем году.

«Давно мечтая о создании гидробиологической станции в окрестностях Петрограда, – писал в 1921 г. Дерюгин, – я думал, что экскурсионная станция могла бы сослужить рекогносцировочную службу. Мои надежды до некоторой степени оправдались; я говорю „до некоторой степени“ потому, что неожиданный арест мой 5 сентября 1919 года прервал начатые исследования. После освобождения из тюрьмы 21 сентября начались холода, и экскурсии уже не давали того богатого материала, который мы имели летом».

С 1919 г., согласно новой учебной программе, Дерюгин начинает читать на факультете курс гидробиологии и одновременно занимается созданием Географического музея. Направление этой работы, активно развернувшейся весной 1920 г., полностью совпадало с его идеей изучения природы в естественных условиях.

Основанная весной 1920 г. Естественно-научная Петергофская станция, вскоре превратилась в Естественно-научный институт (ПЕНИ) и существовала как Биологический институт СПбГУ в Старом Петергофе (БиНИИ) до 2010 г. В начале июня 1920 г. 12 лабораторий станции начали свою деятельность, и в течение первого лета там поработало более 200 человек.

Дерюгин был сначала заместителем директора, а вскоре стал директором института и оставался на этом посту до 1930 г., когда ПЕНИ организационно полностью вошел в систему университета. С институтом связано изучение гидрологии и гидробиологии Невской губы и Финского залива. Эти работы проводились совместно с Гидрологическим институтом, где Константин Михайлович был в 1920 г. учёным специалистом, старшим гидрологом и позже заместителем директора, руководителем гидробиологического и морского отделов. И всё это в условиях гражданской войны, голода и разрухи.

По окончании Гражданской войны, Дерюгина вновь потянуло на Север. В июне 1921 г. он отправляется на Мурманскую биологическую станцию, возглавляемую Г. А. Клюге. Отработав на Кольском разрезе Баренцева моря время, достаточное для сбора необходимой порции гидробиологических и гидрологических материалов, он отправляется на Белое море, где за несколько сезонов собирает необходимые для завершения запланированного труда «Фауна Белого моря и условия ее существования» данные.

Изданная в 1928 г. монография в 1930 она удостоена премии Наркомпроса.

В промежутках между экспедициями, приуроченными к стационарам, он успевает совершить экспедиции на Новую Землю для сбора материала в прибрежных водах Баренцева моря и загадочных реликтовых озёрах архипелага (1923, 1924 гг.), и уже в 1925 г. по приглашению Дальревкома отправляется на Дальний Восток, где организует Тихоокеанскую научно-промысловую станцию Дальрыбы, впоследствии превратившуюся в ТИНРО.

С этого года его захватывает изучение Дальневосточных морей, но в 1927 г. он успевает поработать еще и на Чёрном море.

Заливы Японского моря: Посьет, Ольга, Владимир, Советская гавань, Де-Кастри, Амурский лиман становятся на несколько лет полем деятельности исследователя. Затем следуют Охотское, Берингово и Чукотское моря (Дерюгин, 1933). Невиданными в истории морских исследований были сезоны 1932–1933 гг., когда под руководством Дерюгина в Дальневосточном регионе одновременно работало 6 крупных исследовательских судов.

Очередной труд «Фауна Дальневосточных морей и условия ее существования» автор не смог завершить по причине громадной загруженности организационными мероприятиями, связанными с задачами практического освоения биоресурсов морей.

Партия и правительство не зря поощряли государственными наградами, бытовыми привилегиями и дефицитными пайками старорежимных, а заодно и молодых учёных морских специальностей, активно участвующих в поисковых экспедициях арктических и тихоокеанских морей, сказочно богатых рыбными запасами – наилучший потребительский вариант народного хозяйства. Не сильно разбираясь в морских науках, да и в науке вообще, они умудрялись как-то поддерживать тонус работников науки, далеко не всегда справляясь со склоками внутри научной братии, как, впрочем, и внутри своей высокопоставленной епархии. Объективно не хватало не только умственных возможностей, но и времени. Громадные масштабы России, «дороги и дураки», «воруют!» – классические критерии знатоков нашей жизни – перпеттум мобиле родной страны. Большие умственные нагрузки в таких условиях сильно сокращают жизнь, хотя случаются и обратные примеры:

некоторые государевы узники Петропавловской крепости и соловецкого ГУЛАГа достигали 90-летнего возраста.

Константин Михайлович Дерюгин, увы, не разменял даже седьмого десятка, и трудно представить, что за свою сравнительно короткую жизнь он провёл около пяти десятков экспедиций на более чем десяти морях, организовал или принимал активное участие в организации трёх институтов, четырёх биологических станций и одного музея.

В 1929 г. в Ленинградском университете Дерюгин организовал кафедру гидробиологии, которой он руководил до своей внезапной смерти, прервавшей начавшееся восхождение на олимп академической элиты. С титулом профессора, не успевший стать академиком, но побывавший короткое время Президентом общества естествоиспытателей К. М. Дерюгин, автор более 150 научных работ, среди которых основное место занимает гидробиологический анализ материалов исследований северных морей России, остался в памяти отечественных и зарубежных учёных как высочайшего уровня морской биолог, энергичный организатор науки и образования, обладающий широким кругозором, строгий и бескомпромиссный педагог и надёжный человек.

Константин Михайлович очень не любил компромиссов и смело шёл на конфликт (хотя среди его ближайших и постоянных друзей был образец неконфликтности – «милейший и добрейший» В. А. Догель), и его отношения с коллегами складывались не одинаково ровно. Достаточно упомянуть, что и с первым заведующим (1904–1908) Мурманской биологической станции С. В. Аверинцевым, и со сменившим его (1908–1933) Г. А. Клюге у К. М. Дерюгина, как у наиболее активного члена Учёного совета станции, а с 1923 г. и его председателя), были конфликты, связанные с его прямолинейностью в решении спорных вопросов.

Разобраться в истинных причинах столкновений не могли даже биографы Дерюгина, которые не исключают, что в случае с Аверинцевым конфликт отчасти мог быть инспирирован личной антипатией или скрытым их соперничеством: они были однокурсниками, но Аверинцев (находясь в определенном подчинении у Дерюгина) уже в 1906 г. был магистром зоологии, а Дерюгин защитил магистерскую диссертацию лишь в 1909 г.

Противостояние с Г. А. Клюге, деловое, а не склочное, приняло наиболее острую форму во время III Всероссийского съезда зоологов, гистологов и анатомов (Ленинград, 1927). Речь шла о статусе Мурманской биологической станции, которая с начала 1925 г. получила ранг независимого учреждения и подчинялась тогда напрямую Главнауке. Вот как вспоминал об этом эпизоде участник событий А. А. Любищев, цитируемый С. Фокиным (2010, с. 52):

«Должен отметить, что он [съезд. — С.Фокин.] закончился большим скандалом и, в сущности, закрытие его было сорвано при моем участии. Дело шло о конфликте между заведующим Мурманской биологической станцией, моим другом Г. А. Клюге, и профессором К. М. Дерюгиным. МБС в то время была подчинена Главнауке, а Дерюгин и поддержавшие его большинство членов Общества естествоиспытателей (ленинградского, но поддержали и москвичи) хотели, чтобы она снова перешла к Обществу. Но переход к обществу означал полное подчинение весьма энергичному, но и весьма деспотичному Дерюгину, что будет во вред Мурманской станции, с действительно самостоятельным директором, которым был Клюге. Была принята резолюция (предложенная, кажется, Б. М. Завадовским) о том, что следует избрать комиссию для разбора дела. Принятие резолюции вызвало такое негодование президиума, что он покинул зал, и формального закрытия съезда не было. Но вся эта история дошла до Главнауки, и вопрос о переходе станции в ведение Общества естествоиспытателей был снят».

Обращаясь к деятельности Дерюгина в области науки и образования, трудно поверить в объективность агрессивных выпадов в его сторону, даже если он был в чём-то неправ. Излишняя пафосность, которая была свойственна деятельным людям того времени, создавала трудно объяснимые с точки зрения здравого смысла разборки, подобные гоголевским Ивану Ивановичу и Ивану Никифоровичу, после которых остаётся только воскликнуть: «Скучно на этом свете, господа!».

В конечном итоге, по прошествии времени острые ситуации сходили на нет, и наступало позднее перемирие, уже мало кому приносящее какую-либо пользу.

Показательно в этом отношении письмо, написанное Константином Михайловичем в январе 1911 году В. Т. Шевякову, одному из своих наставников университетского времени, с которым некогда произошла размолвка, и теперь он получил высокое назначение быть товарищем министра в Министерстве народного просвещения. Дерюгин, только что вышедший из больницы, писал: «Имею возможность поздравить Вас и от души пожелать Вам успеха. В тяжёлое, смутное время принимаете Вы бразды правления.

Хотелось бы верить, что Вы сумеете помочь найти путь для мирного разрешения создавшегося острого положения; поможете всем своим разумением и добрым сердцем выйти из того тупика, куда загнала Высшую Школу политика ваших предшественников… Пути наши разошлись, и вряд ли мы будем где- либо встречаться. Теперь, на прощание, хотелось бы сказать Вам, что отношение это меня и удивляло, и глубоко огорчало. Никогда не забуду я и оставление при Университете, и Неаполь, и поездку в Америку и многое, многое другое» (цит. по Фокин, 2010, с. 53).

Как уже упоминалось, Константин Михайлович был человеком жизнерадостным, с активной жизненной позицией, может быть, отчасти, воспринятой им от его прямого учителя В. М. Шимкевича. «Достаточно высокая плотная фигура, – вспоминает учителя один из его учеников, – почти бежит по университетскому коридору. Лысый, несколько асимметричный череп посверкивает на солнце. Движения торопливы – Шимкевич, как всегда, опаздывает на лекцию. Тем не менее, по несколько раз он вынужден останавливаться, выслушивать просьбы, обмениваться, почти на бегу, мнениями – лицо его оживлено, большие глаза навыкате веселы, и остроты постоянно слетают с уст. Всегда весёлый, оживленный, он говорил: «Нытьем да жалобами не поможешь. Прежде всего, надо работать и бороться – тогда забудешь все невзгоды...». Взойдя на кафедру, часто под аплодисменты студентов, Шимкевич совершенно преображался. Окинув студентов пытливым взглядом, он начинал говорить. Звучный баритон с чисто московскими оборотами держал аудиторию в постоянном напряжении. Девиз Шимкевича – не опускаться до аудитории, а поднимать её до уровня профессора.

Этот уровень был очень высок, особенно для студентов первого семестра, которым излагались самые последние зоологические достижения и теории.

Временами напряжение разряжалось смехом: тонкая ирония профессора по поводу антидарвинистов – «учёных в поповской рясе», а иногда и правительства, имела успех у студентов. Некоторые шутки Шимкевича становились анекдотами и долго бытовали в научной среде» (Фокин, 2002, с. 31).

Дерюгин всю жизнь следовал весёлым девизам учителя. А о сходстве двух замечательных людей свидетельствует характеристика биографа, автора многочисленных публикаций о наших учёных, цитируемого выше С. И. Фокина: «Небольшого роста, плотного телосложения, чуть картавый, Дерюгин был чрезвычайно подвижен, энергичен и, как теперь говорят, пассионарен. Он был музыкален – прекрасно играл на фортепиано; хорошо владел немецким и французским языками и весьма слабо знал английский;

увлекался спортом и, конечно, охотой, которую полюбил с детства».

«Лучшим, почти единственным своим отдыхом он считал охоту, – вспоминали коллеги Константина Михайловича вместе с Всеволодом Всеволодовичем Тимоновым (1901–1969), – или даже просто прогулку по лесу, обычно ранним утром. И те, кому случалось сопровождать его, помнят, с каким наслаждением вслушивался он в пение просыпающихся птиц… Другим видом отдыха для него была музыка, которую он понимал и очень любил» (Тимoнов и др., 1947). Как вспоминает Ю. И. Полянский: «Дерюгин и Соколов садились за рояль, и начинался импровизированный концерт в четыре руки. Репертуар был преимущественно классический. Например, были исполнены все сонаты Бетховена и множество других произведений».

В некоторых публикациях сообщается, что Дерюгин обладал мягким характером, что не может соответствовать действительности, судя по воспоминаниям близко знавших его людей. По оценке А. А. Любищева, он имел «исключительно властный характер». «Дерюгин, – вспоминал Любищев (1966), – был очень талантливым и энергичным исследователем наших морей. Это был живой, увлекающийся своим делом человек. По своим научным интересам он был вполне „конкретным“ зоологом, чуждым всякого научного „философствования“. Он готов был прийти на помощь товарищу, но не терпел противоречий» (Любищев А.А. Из истории биологических наук, вып. 1 М.-Л.: Наука, 1966, с. 110).

Для поклонников астрологического мышления можем сообщить, что Дерюгин родился под знаком Водолея, наделяющего своих подопечных независимостью поведения, оригинальностью взглядов, революционностью решений, экстравагантностью манер, дружелюбием, изобретательностью, великодушием, бескорыстием. Самое неприемлемое для водолеев – стеснение их личной свободы.

С точки зрения психологических характеристик, он был близок к аутистам, которые весьма равнодушно относятся к окружающим неприятностям и поэтому выживают в экстремальных ситуациях. Чуждые общественным устройствам и переустройствам, они могут легко сотрудничать с властями, не проявляя интереса к политической стороне их деятельности, а сосредоточившись только на сотрудничестве с ними в узких рамках специфических научных и организационных мероприятий. Высокая бюрократия относится к таким людям, как к индивидуальностям не от мира сего, довольно уважительно и несколько снисходительно, зато безбоязненно, понимая, что опасности их епархии они не представляют.

Но пролетарское государство, относящееся к интеллигенции крайне подозрительно, приготовило и аутистам дополнительные подводные рифы, невидимые с верхнего мостика их кораблей, и лишь счастливый случай – «бог-изобретатель» и звериное чутьё опасности могли избежать смертельной угрозы. Причём, как мы увидим далее, это касалось не только честных и добропорядочных людей, но самих душегубов – наиболее одиозных деятелей Совнаркома и Комакадемии, которые в конечном итоге расплатились за свои подлые деяния полной мерой. Более того, следует добавить, что иезуитская система слежки, провокаций и предательства ставила не подозревающих о своей роковой роли палачей, неискушённых в общественной жизни учёных, в ситуации, в которых они выглядели одинаково не лучшим образом, испытывая впоследствии глубокое и искреннее раскаяние.

Преодолев рубеж XXI века, можно заметить, что переход к прошедшему для нас давно последнему столетию второго тысячелетия может заинтересовать лишь нумерологов, астрологов и кликуш, но всё-таки это знаменательное событие нельзя обойти вниманием, так как мы сами некогда испытали священный трепет при переходе в свой двадцать первый век, который для нас, только что вступивших в него, точно будет последним.

Но для событий начала ХХ века в нашем отечестве были характерны непредсказуемые повороты истории: Кровавое воскресение, Манифест об отречении Николая во Пскове, позор в русско-японской войне, Первая мировая война, Февральская и Октябрьская революции, Гражданская война… Противостояние белых и красных, лагерей кап. и соц. систем, теории Иисуса Христа и религии Карла Маркса. Впереди маячила Вторая мировая и Великая Отечественная, тоталитаризм Партии и авторитаризм Хозяина, хрущёвская кукурузная «оттепель», брежневский застой, эйфория «перестройки» и постперестроечное «чесание пяток».

Но наш герой не дожил даже до начала Второй мировой войны. Он неожиданно скончался в Москве, возвращаясь с научного совещания. Смерть настигла его в пору зрелого расцвета сил, на гребне творческого подъёма.

За несколько дней до этого испытанные советским режимом и собственной значимостью учёные Ленинграда и Москвы с некоторым запозданием назвали его достойным кандидатом в действительные члены АН СССР… Слегка помешкав, достойно похоронили знаменитого биолога на престижных Литераторских мостках Волковского кладбища. Надгробие – гранитная стела-скала – каменная надежда на вечность.

«До последних дней жизни К. М. Дерюгин, – свидетельствует биограф, – не снижал исключительно высокого накала своей научной и общественной деятельности. На здоровье он не жаловался: летом в Петергофе с удовольствием играл с молодежью в волейбол, зимой катался на лыжах и коньках, не забывал свою любимую охоту… Он поехал в Москву по делам в начале последней недели декабря 1938 года... По дороге на Ленинградский вокзал 27-го декабря ему, видимо, стало плохо. Он вышел из трамвая, сел на скамейку и умер… Это были, вероятно, одни из последних “настоящих” похорон: от Московского вокзала процессия с гробом на катафалке, запряженным шестеркой белых лошадей с траурным плюмажем прошла по Невскому проспекту до Университета, где состоялось прощание с покойным. На следующий день та же процессия растянулась по Большому проспекту Васильевского острова. Сделали остановку у Гидрологического института и у родной Дерюгину кафедры гидробиологии… Путь на Смоленское кладбище оказался для него не последним. Так как кладбище предполагали закрыть, родственники перед Отечественной войной перезахоронили прах Дерюгина на Волковом кладбище. Там он лежит и поныне в компании Менделеева, Бехтерева, Бекетова, Насонова, Догеля и многих других замечательных деятелей отечественной науки и культуры…» (Фокин, 2010, с. 63–64).

В 1950-е годы советские картографы назвали именем Дерюгина залив на северо-западе о. Земля Георга архипелага Земли Франца-Иосифа. При жизни, в 1920-е годы его имя дано бухте на северо-востоке о. Большевик архипелага Северная Земля. В 1925 году экспедиция Института по изучению Севера под руководством Р. Л. Самойловича назвала именем Дерюгина солёное озеро лагунного типа на берегу залива Русанова на Карском побережье Северного острова Новой Земли. Именем К. М. Дерюгина назван ещё ряд географических объектов, в том числе впадина на дне Охотского моря, а также многие виды и роды морских животных различных систематических групп.

Крупнотоннажное научно-исследовательское судно ТИНРО «Профессор Дерюгин» в переходное для нашей страны время в последние десятилетия прошедшего ХХ века совершало разноплановые экспедиции в дальневосточных морях, осуществляя, как говаривал сам Константин Михайлович: «грандиозный план изучения всех морей от финской границы и до Кореи».

В год смерти Дерюгин был избран председателем Общества естествоиспытателей, которому посвятил многие годы, не успев приступить к более длительному его руководству.

Российская научная школа, исторические рубежи которой на боевом поприще революционной петровской государственности и екатерининского времени «философского века» впервые обозначил М. В. Ломоносов, отличается от всех других научных сообществ необъятностью охвата проблем, дерзостью приёмов их решения и неистовой энергией в достижении цели.

Необъятные просторы Российской империи и Советского Союза в переходный период XIX–XX веков давали невиданные возможности эффективных решений, изощрённых манёвров в противостоянии враждебным силам и выборе друзей. Высочайший прогресс технологий освоения природных богатств бурного ХХ века особенно масштабно проявился в морских исследованиях, поскольку океан стал выходить на ведущее место как источник питания, полезных ископаемых, промышленного сырья и самых протяжённых и надёжных коммуникаций, объединяющих все страны мира.

Очевидно, что любая отрасль естествознания начинается с изучения живых организмов, в первую очередь с наблюдений поведения самих обитателей – наилучших индикаторов изменчивости среды обитания. Биология второй половины XIX века испытала на себе влияние революционных открытий в области физики и химии и внедрения комплексности научных исследований как самый надёжный приём для разгадки сложных взаимоотношений косной и биокосной, по В. И. Вернадскому, материй. Предпосылки синтетического направления исследований разработал его учитель В. В. Докучаев на примере почвенных комплексов, очень похожих на водные экосистемы.

Выбор правильных решений стал намного проще и интересней, потому что предлагал массу необычных приёмов, которые реализовывались с помощью упрощённых физических и математических методов, воплощавших сложные биологические идеи в формулы и модели. Благодаря помощи философии утвердилась биологическая концепция негэнтропии – выхода человечества из вселенской «тепловой смерти», возникла кибернетика, перевернувшая традиционные представления о принципах управления природой и обществом, подчиняющихся математическим правилам. Но главными для тогдашних биологов были не запредельные теоретические соображения, а биогеографические проблемы закономерностей расселения и взаимодействия живых организмов.

Ещё в конце декабря 1867 г. в Петербурге, на базе столичного Университета, открылся Первый всероссийский съезд естествоиспытателей и врачей. На него собралось около 600 участников со всех концов огромной Российской империи. Для развития отечественного естествознания начало регулярных съездов имело большое значение, а одной из главных заслуг организаторов первого из них была именно постановка вопроса об учреждении в России сети обществ естествоиспытателей при университетах.

Организационный комитет, куда входили известные университетские профессора-естественники А. Н. Бекетов, Ф. В. Овсянников, Д. И. Менделеев, П. А. Пузыревский, Ф. Ф. Петрушевский, А. Н. Савич, и его председатель – К. Ф. Кесслер много сделали для появления необходимого решения.

Главными задачами Императорского Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей, которые постулировались первым уставом Общества 1868 г., были: содействие исследованию природы России, развитие естественных наук, распространение естественно-научных знаний и научное общение отечественных учёных.

Уже в 1874–1876 гг., Общество проводит широко известную Арало-Каспийскую экспедицию. В 1908–1909 гг. будущий президент СПбОЕ К. М. Дерюгин (1938 г.) осуществил первое по своему объёму и глубине гидробиологическое исследование Кольского залива на шхуне Общества «Александр Ковалевский». По материалам этой экспедиции в 1915 г. была опубликована монография «Фауна Кольского залива и условия ее существования». Большой вклад внесло общество в изучение Белого моря. Общество направляло свои экспедиции и для изучения полезных ископаемых. Кроме экспедиционных исследований было создано несколько стационаров, в том числе Соловецкая (1882–1899), Мурманская (1899–1929), Бородинская (1896–1917) и Степная (1914–1919) станции. Работа всех этих учреждений была теснейшим образом связана с учебной работой студентов.

Среди выпускников Санкт-Петербургского университета, проходивших практику на Мурманской станции, были впоследствии столь известные учёные как В. Н. Беклемишев, П. Г. Светлов, А. А. Любищев, Б. Н. Шванвич, Д. М. Федотов и др.

Императорское Санкт-Петербургское общество естествоиспытателей последовательно, в соответствии с внутренне- и внешнеполитическими переменами именовалось Петроградским обществом естествоиспытателей (1914– 1924 гг.) и Ленинградским обществом естествоиспытателей (1924–1992 гг.).

В 1992 г. Ленинградское общество естествоиспытателей было перерегистрировано под наименованием Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей при Санкт-Петербургском государственном университете.

Как следует из Устава: «Общество является неправительственной общественной самоуправляемой организацией, не преследующей цели извлечения прибыли, действует на основе принципов добровольности, законности и гласности. Общество имеет целью содействовать развитию естествознания, практическому применению его достижений, а также способствовать развитию и реализации творческих интересов своих членов.

Предметом особой заботы Общества является содействие интеграции естественнонаучных знаний и разработка актуальных проблем естествознания, пограничных между разными его направлениями, привлечение молодежи к решению этих проблем».

Изначально первым президентом Общества стал К. Ф. Кесслер, а после его кончины в 1881 году – выдающийся русский ботаник, основатель большой научной школы академик А. Н. Бекетов, который, как и Кесслер был деканом физико-математического факультета, а в 1976–1883 гг. – ректором Санкт-Петербургского университета.

Кесслер организовал первую русскую биологическую станцию на Чёрном море (Севастополь, 1871) и активно способствовал нашим учёным в работе на Неаполитанской зоологической станции (с 1874 г.). Сам Карл Федорович начинал с профессии учителя математики и физики в Первой Санкт-Петербургской гимназии, а университет окончил со степенью кандидата философии. Продолжение вне служебных обязанностей занятий зоологией позволило Карлу Федоровичу уже в 1840 г. защитить магистерскую диссертацию «О ногах птиц в отношении к систематическому делению этого класса», а через два года и докторскую – «О скелете дятлов и их систематике».

Следующий президент профессор ботаники А. Н. Бекетов после окончания Казанского университета учительствовал в одной из кавказских гимназий, где и начал заниматься ботаникой, получив в 1853 г. в ИСПбУ степень магистра за работу «Очерк Тифлисской флоры». Стал инициатором в становлении Высших женских (Бестужевских) курсов: «Наши курсы, – сказал в своей речи Андрей Николаевич, – должно рассматривать как первую ступень развития высшего университетского образовательного заведения для женщин. Мы не имели претензий в несколько лет воздвигнуть женский университет, но мы прямо претендуем на то, чтобы заложить этому университету прочное основание».

После 1897 г., когда Бекетов по состоянию здоровья не мог руководить деятельностью ИСПбОЕ, его замещал профессор-геолог А. А. Иностранцев, официально избранный Президентом Общества в 1900 г., ученик известного естествоиспытателя и педагога К. К. Сент-Илера, проходивший практику лаборантом у Д. И. Менделеева в демидовской частной лаборатории. Кандидатская работа Александра Александровича называлась «Горные породы острова Валаам». Он возглавлял Общество в течение 19 лет, воспитав за свою жизнь трёх академиков, двух членов-корреспондентов ИСПбАН, более десятка профессоров, в том числе основателя отечественного почвоведения В. В. Докучаева и первую женщину профессора геологии Э. В. Соломко. Его учебник «Общий курс геологии» (1885) выдержал 5 изданий. 76-летний профессор умер (по некоторым сведениям, покончил жизнь самоубийством) в канун нового 1920 г.

Следующее десятилетие – с 1920 по 1930 гг. – связано с именем замечательного исследователя и педагога, одного из основателей Русского ботанического общества академика И. П. Бородина. Позднее президентами Общества естествоиспытателей до Великой Отечественной войны были академики В. И. Вернадский и А. А. Ухтомский, профессор К. М. Дерюгин и чл.-корр. АН СССР В. А. Догель. В послевоенные годы президентами Общества избирались: С. Д. Львов, Л. А. Орбели, Л. Л. Васильев, Б. П. Токин, Ю. И. Полянский.

Основной целью СПбОЕ было изучение Северо-Запада России:

Петербургской и смежных губерний, а также Балтийского, Белого и Баренцева морей. Уже в первый год существования СПбОЕ в его рядах было около 100 человек (к 25-летию в списках Общества числилось 79 почётных членов, 396 действительных членов и 63 члена-сотрудника). Социальные и политические испытания, начавшиеся в ходе Первой мировой войны и последующих революционных событий, Гражданской войны, разрухи и голода, начала строительства социализма, значительно и надолго расстроили привычный ход работы Общества – оно потеряло все свои капиталы и много активных членов. Однако благодаря людям, поддержавшим его в самые трудные для науки десятилетия нашей истории, Общество естествоиспытателей выжило.

Президенты Санкт-Петербургского общества естествоиспытателей Карл Федорович Андрей Николаевич Александр Александрович Иван Парфеньевич Владимир Иванович Алексей Алексеевич Константин Михайлович Валентин Александрович Сергей Дмитриевич

БЕЛОЕ МОРЕ

Белое море послужило начальным этапом для общего представления не только морей Арктики и самого Северного Ледовитого, но и всего Мирового океана, и не только для К. М. Дерюгина оно стало объединяющей школой морской биологии, благодаря которой он, наконец, попал на следующий величайший в мире Тихий океан, чтобы завершить свой жизненный цикл познания океанской фауны и условий её существования.

В истории исследований океанов и морей Белое море изначально стало научным полигоном исследований морской Арктики даже тогда, когда ещё не представляли Северный Ледовитый океан таким, какой он есть на самом деле, т. е. в полтораста раз больше самого Белого моря и в сотни раз глубже него. Это совсем не те водные масштабы, с которыми имел дело юный биолог на Псковском озере и на реке, которая хоть и называется Великой, не идёт ни в какое сравнение с речными магистралями Белого моря, не говоря о великих сибирских реках, питающих Арктический океан.

Географические и океанографические карты позволяют нам бросить уверенный взгляд на все самые необходимые для образного представления объекты, ведь аналогичность моря и океана очевидна в том, что с одной стороны действует адвекция вод повышенной солёности, связанная с превышением испарения над осадками в низких широтах, а с другой – наоборот – с повышением роли атмосферных осадков в высоких широтах и глобальной взаимной компенсацией тех и других в периоды времени, намного превосходящие нашу жизнь. Всё это связано с особенностями энерговлагообмена между океаном и атмосферой, изучение которого в период становления физической океанологии находилось в начальной стадии и не подвергло здравым сомнениям результаты классиков-предшественников, не владеющих термодинамическими представлениями взаимодействия океана и атмосферы, которые появились гораздо позже.

Исследователи моря стали получать вожделённую информацию с борта экспедиционных судов, выделенных весьма заинтересованными в решении задач промысла и охраны рубежей государственными органами.

Для нашей страны – крупнейшей морской державы – неистовое наступление учёных на морскую среду принесло колоссальное количество противоречивой информации о природных физических процессах, ещё более запутанных сложнейшими взаимоотношениями живых обитателей (от микроорганизмов до китов), подчиняющихся физическим законам поведения водной среды, выработанным в продолжение всей эволюции. Физические механизмы можно перечислить по пальцам. Статистические материалы физико-химических параметров запросто умещаются в нашем сознании благодаря математическим способам обработки информации. Что же касается фауны, то у нас нет возможности отразить даже ничтожный кусочек биологическкого материала, который может служить предметом обсуждения. Про внешние условия обитания можно говорить гораздо короче, потому что они «переведены» на более простой географический язык, и систематика природных явлений (таких как течения, волны, направление и сила ветра, морские и речные льды и многие другие) нам понятна с детства и ежедневно сопровождает нашу жизнь через научно-популярные телефильмы и средства массовой информации. Тем не менее, нам никак нельзя обойтись без дерюгинских цитаций, чтобы мы имели представление об авторских особенностях подачи материала, его полемических приёмах в обсуждении результатов коллег и предшественников, их пристрастий и многого другого.

Известно, что первая карта Белого моря была помещена в атласе Ван-Кейлена, который был издан в Амстердаме на пороге XVI и XVII веков.

Большая часть карты была составлена с помощью глазомерной съёмки, а западная часть Белого моря, Мезенский залив и Канинский берег – по описаниям промышленников-поморов. В 1701 г. в Москве голландец Андриян Шенбек гравировал с этой карты первые карты Белого моря на русском языке. В 1727 г. Адмиралтейств-коллегия поручила капитану Деоперу и штурману Казакову произвести опись Белого моря. На основании проведенных ими работ была составлена новая карта Белого моря.

В 1741 г. «мастер от флота», т. е. штурман Бестужев и мичман Михайлов сделали описи берега Горла и Воронки Белого моря от Мезенской губы до мыса Канин Нос. В 1756–1757 гг. штурманы Беляев и Толмачев описали восточный берег Белого моря от Архангельска до мыса Конушина и острова Моржовец. Они астрономически определили положение нескольких пунктов на побережье во время промера глубин на маршруте от острова Моржовец до устья Мезени и далее вдоль Зимнего берега до устья Северной Двины.

В 1769 г. капитан-лейтенант Михаил Степанович Немтинов описал южный берег Белого моря от устья Северной Двины до устья Онеги и сделал некоторые промеры. Затем на основании описей Бестужева, Беляева и Немтинова была составлена первая, довольно точная рукописная карта Белого моря.

В летний период 1778 и 1779 гг. Петр Иванович Григорков, и Дмитрий Андреевич Доможиров выполнили подробное описание северной части Белого моря. При этом съёмку берегов производили при помощи астролябии, компаса и тесьмы. Одновременно с судов проводили промер глубин.

В 1797 г. известный гидрограф и картограф, генерал-лейтенант Логин Иванович Голенищев-Кутузов предложил выполнить новую опись Белого моря, «ибо все прежние описи были не полны, не надежно между собой связаны астрономическими определениями». С 1798 по 1801 г. береговую съёмку вели с помощью астролябий и пель-компасов; два специально назначенных из Морского корпуса астронома определяли 16 береговых астрономических пунктов, в которых измеряли магнитное склонение, прикладной час (средний промежуток времени между моментом прохождения Луны через меридиан пункта и следующей за ним полной водой) и величину прилива. В результате проведения этих работ 1806 г. была составлена генеральная карта Белого моря, что явилось значительным достижением российской гидрографии.

В 1827 г. была организована новая гидрографическая экспедиция для описи Белого моря. Специально для проведения описных работ в Архангельске были построены две шхуны и бот «Лапоминк». Руководство поручено лейтенанту Михаилу Францевичу Рейнеке, до того уже принимавшему участие в съёмках лейтенанта Дмитрия Алексеевича Демидова в Горле Белого моря на бриге «Кетти» в 1824 г. Описные работы экспедиции под руководством Рейнеке продолжались до 1832 г. Затем был издан новый атлас карт Белого моря и подробное описание северного берега европейской части России. Этими картами пользовались до конца XIX в.

В 1912 г. постоянную гидрографическую экспедицию на Белом море возглавил известный отечественный гидрограф и полярный исследователь Николай Николаевич Матусевич (впоследствии инженер-вице-адмирал, профессор, заслуженный деятель науки и техники РСФСР). Несмотря на сложную обстановку Первой мировой, военные гидрографы под его руководством до 1917 г. сумели провести довольно значительные промерные работы по Зимнему (восточному) и Летнему (южному) берегам Белого моря.

С 1921 г., в связи с декретом Совнаркома работа Северной гидрографической экспедиции значительно активизировалась.

История изучения биологии Белого моря началась во второй половине XVIII в., когда петербургские академики И. И. Лепёхин, П. С. Паллас и Н. Я. Озерецковский опубликовали попутные наблюдения о беломорских обитателях. Более серьезный научный интерес к изучению растительного и животного населения Белого моря был проявлен в 1837 г., когда академик К. М. Бэр проездом на Новую Землю посетил Беломорье и отметил необычайное богатство его фауны.

В 1869 г. состоялась первая экспедиция на Белое и Баренцево моря, в состав которой вошли два зоолога – В. Э. Иверсен и Ф. Ф. Яржинский, а также ботаник А. Ф. Соколов и геолог А. А. Иностранцев. Эта экспедиция послужила началом систематических естественнонаучных исследований на российском Севере. На следующий год на Мурмане снова работал Яржинский, а в Беломорье – Иностранцев. Геологическое изучение побережий Белого моря в 1871 г. продолжил И. А. Протопопов, а в 1876 г. на Беломорье отправился Н. П. Вагнер со своими студентами К. С. Мережковским и Г. Ф. Гёбелем, которые в 1877 и 1879 гг. провели там самостоятельные работы. В 1880 г. состоялась 2-я Северная экспедиция, частично субсидированная Обществом, а частично министерством финансов. На Соловецких островах работали Н. П. Вагнер, Л. С. Ценковский и И. Н. Пущин, на Мурманском побережье – М. Н. Богданов, С. М. Герценштейн, А. М. Никольский, Ф. Д. Плеске, В. В. Лавров, В. А. Хлебников и Н. В. Кудрявцев.

Одним из результатов этой поездки на Соловки было создание там, благодаря усилиям Вагнера и Ценковского, Беломорской биологической станции СПбОЕ (1881–1899).

Мероприятие поддержал древнейший Соловецкий монастырь – наш православный арктический Ватикан, который в советские времена превратился в СЛОН – Соловецкий лагерь особого назначения ГУЛАГа – Главного управления исправительно-трудовых лагерей.

С разрешения святейшего Синода архимандрит Мелетий предоставил столичным учёным «сельдяную избу», расположенную на берегу живописной морской бухты. С подачи основателя научной экспедиции Н. П. Вагнера в 1881 г. был достроен второй этаж, а помещения снабжены за счёт монастыря необходимой мебелью. Среди посетителей Станции помимо петербуржцев были московские, харьковские, варшавские, юрьевские и казанские молодые учёные и студенты.

По материалам наблюдений были изданы монографии Вагнера («Беспозвоночные Белого моря», 1885), Герценштейна («Материалы к фауне Мурманского берега и Белого моря», 1885), Шимкевича («Наблюдения над фауной Белого моря», 1889) и другие фаунистические, морфолого-анатомические, эмбриологические, физиологические и гидробиологические работы. Но вскоре, как и должно было случиться, возник хорошо знакомый нам «квартирный вопрос» и новый настоятель Соловецкого монастыря Иоанникий в 1898 г. подал в Московскую синодальную контору докладную записку о совершенной недопустимости существования биологической станции на территории монастыря.

Из записок М. Н. Римского-Корсакова, работавшего лаборантом на Соловках: «Станция помещалась в рыбачьем домике на берегу Соловецкой бухты. Внизу жили рыбаки; лабораторные помещения во 2-м этаже, оборудование станции было вполне достаточное. Оно постепенно заводилось С.-Петербургским Обществом Естествоиспытателей. Монастырь шел навстречу Обществу (надпись на домике гласила: «Биологическая станция Соловецкой Обители»). В наше распоряжение было предоставлено 2 лодки. В услужении у нас находились 3 послушника. (Это были молодые люди, которые давали обет послужить монастырю несколько лет; из них, как нам говорили, только немногие оставались в монастыре и делались затем монахами). Для зоологических работ Соловки были чрезвычайно удобным, можно сказать, идеальным местом. Добывание морских животных было крайне легко и просто. Во-первых, конечно, легче всего было исследовать литоральную фауну во время отливов.

Тут можно было находить много моллюсков, червей, мшанок, ракообразных и других животных. Стоило отъехать на маленькой лодочке на 10–20 метров от берега, как можно было уж запускать драгу на глубину нескольких метров и обнаружить богатейшую фауну в илистом дне; достаточно было проехать с драгой 20–25 метров, как в драге после промывки оказывались офиуры, брюхоногие и пластинчато-жаберные моллюски, голотурии, динофили и разные другие беспозвоночные. Выехав немного дальше из бухты, можно было найти на дне иную фауну: в песчаном грунте жили крабы, крупные моллюски Neptunea, поглубже обитали плеченогие Rhynchonella psittacea, морские ежи и многое другое. На листах водоросли (Laminaria, так называемая морская капуста) можно было находить крупных стебельчатых медуз (Lucernaria), различных губок, гидроидных полипов, а поглубже, среди красных водорослей, драга приносила изящных креветок, различных полихет и ракообразных (амфипод).

Конечно, мы выезжали и подальше к различным небольшим островам (лудам по местному выражению), но сколько-нибудь значительных глубин вообще в окрестностях Соловецкого острова, насколько помнится, не было.

Максимальные глубины не превышали 30 м. Крайне интересную фауну северного характера можно было находить в бухте Глубокой на острове Анзерском; именно там был обнаружен еще до нас знаменитый моллюск Joldia arctica. Что касается планктона, то, имея планктонную сетку, можно было повсюду наловить великое множество личинок ракообразных, иглокожих, аннелид, моллюсков; нередко также во множестве попадались крылоногие моллюски (Clione и Limacina), медузы и гребневики. Добавлю, что рядом со станцией находится озеро (Святое) с богатой пресноводной фауной. Для нас, студентов, было, конечно, крайне поучительно знакомиться с морской фауной. Я лично, имея поручение от Лесгафта, собирал усердно морских животных и изучал методы консервировки в особенности нежных форм, как медузы и ктенофоры. Какой-нибудь специальной работой я не занимался. Что касается других товарищей, то прекрасный материал по эмбриологии нового паразита-рачка Lernaea branchialis был собран Д. Д. Педашенко. Кроме того он доказал путем опыта, что личинки этого вида поселяются сначала на жабрах камбалы, а затем уже переходят на навагу.

Собранный Дмитрием Дмитриевичем материал послужил ему затем для написания магистерской диссертации. Другая небольшая работа по выделительным органам голотурий Chiridota была сделана Е. А. Шульцем. Остальные студента – К. Д. Тропина и Попов, ограничились наблюдениями над морскими животными. Живых животных мы помещали в больших аквариумах. Постоянно приходили к нам на станцию посетители, чтобы посмотреть «морских чудищ». Это были как сами монахи и послушники, так и богомольцы. Обычные вопросы большинства посетителей были: «Сколько лет живет морская звезда или другое животное?» Удовлетворительного ответа мы на этот вопрос дать не могли; на другой обычный вопрос: «Что ест такой-то зверь?» – можно было легче ответить» (Римский-Корсаков М. Н. Зоологические воспоминания // Историко-биологические исследования. Т. 1, № 1, с. 133–134).

В начале лета 1899 г. всё немногочисленное имущество станции было под руководством её бывшего лаборанта, действительного члена СПбОЕ Д. Д. Педашенко, и при участии лаборанта станции А. К. Линко, действительного члена СПбОЕ Д. К. Глазунова (младшего брата знаменитого композитора) и двух студентов, К. М. Дерюгина и А. А. Починкова, упаковано и перевезено в Екатерининскую гавань Кольского залива. Там, в 2 км от нового административного центра – города Александровска, на мысу, облюбованном петербургскими биологами, начался следующий этап развития станционных работ на Севере.

Соловецкая биологическая станция ИСПбОЕ, 1897 г. (с фотографии Б. В. Сукачёва:

Таким образом, за один летний сезон Дерюгин познакомился и с Белым, и с Баренцевым морями, где в дальнейшем ему пришлось столь плодотворно поработать… И познакомиться со своим будущим оппонентом в вопросе ведомственной принадлежности МБС С. В. Аверинцевым, зоологом, ихтиологом, сыном безвестного крестьянина Симбирской губернии и отцом знаменитого филолога-литературоведа и религиозного философа С. С. Аверинцева (1937–2004) – президента Ассоциации культурологов.

Как следует из энциклопедических источников, ученик профессора В. Т. Шевякова Сергей Васильевич Аверинцев известен как специалист в области зоологии и сравнительной анатомии, автор свыше 250 научных работ по протистологии, ихтиологии и рыбному хозяйству, в том числе нескольких руководств и учебников по зоологии.. В 1899 году за первую научную работу о ресничных инфузориях был награждён университетской золотой медалью. В годы учёбы как доброволец участвовал в англо-бурской войне 1899–1902 гг. на стороне буров. До 1913 гг. неоднократно работал в Европе по протозоологии, в том числе на Неаполитанской зоологической станции и в Зоологическом институте Гейдельбергского университета. В 1910 г. получил стипендию Академии наук для работы в Бейтензоргском ботаническом саду (о. Ява), а также посетил Восточную Африку. В 1914 г. защитил докторскую диссертацию «Материалы по морфологии и истории развития паразитических простейших».

С 1917 г. Сергей Васильевич основное внимание стал уделять промысловой ихтиологии и вопросам рыбного хозяйства. В 1922 г. перешёл на работу в Москву, где возглавил Центральную биологическую станцию Главнауки. С 1924 г. начал работу в Научно-исследовательском институте рыбного хозяйства, где заведовал лабораторией ихтиологии. С 1904 по 1909 гг. заведовал Мурманской биологической станцией в Александровске, с 1918 по 1919 г. руководил первой научно-промысловой экспедицией в Белое и Баренцево моря на траулере «Дельфин».

Наблюдательские и промысловые работы на «Дельфине» в 1918– 1919 гг. дали С. В. Аверинцеву материал для и построения карты промысловых районов. Вопреки появившимся тогда представлениям о спонтанной циркуляции морских вод, поддержанному К. М. Дерюгиным, Аверинцев был сторонником привязки струй тёплых течений к углублениям морского дна. Он знал, что по наблюдениям тралмейстеров (мастеров работы с донным тралом) и капитанов тральщиков треска держится наиболее плотными косяками именно вблизи крутых склонов дна, так называемых «завалов», то есть неких крупномасштабных завихрений потоков воды, способствующих устойчивым рыбным скоплениям. Это дало основание С. В. Аверинцеву сделать вывод о том, что именно здесь, около крутых склонов дна проходит стрежень потока течения. Составленные им карты позволяли судить о динамике районов тралового лова и даже прогнозировать новые промысловые районы. Будучи начальником Северной сельдяной экспедиции (30-е гг.) на траулере «Кумжа», во время работы этой экспедиции нашел места скопления сельди и доказал рентабельность ее промысла. В качестве эксперта правительственной делегации принимал участие в переговорах с Англией и Германией по рыбопромысловым вопросам (1924, 1925).

Взаимоотношения Дерюгина и Аверинцева по вопросам производства наблюдений и различие их биологических достижений будут рассмотрены в главе «Кольский залив», где и обоснуется МБС, а теперь, пропустив некоторое время, затраченное Дерюгиным на экспедиции вне Белого моря, вернёмся на Терский его берег, куда возвратился беспокойный морской биолог для новой миссии организатора берегового стационара северной науки с 1920 по 1926 годы.

Место для станции было выбрано в Малой Пирью-губе (южный берег Кольского п-ова), которая представляет собой небольшой живописный фьорд с высокими гранитными берегами, покрытыми лесом. Невдалеке находился крупный лесопильный завод (Большая Пирью-губа) с необходимой для жизни инфраструктурой, а в 3 км – старинное село Умба.

Организовывалась Беломорская методическая станция Государственного гидрологического института с размахом – уже через 4 года она представляла собой сравнительно крупное научно-исследовательское учреждение. В двух двухэтажных домах и нескольких дополнительных постройках располагались лаборатории гидрологии, гидрохимии и гидробиологии, а также жилые и технические помещения. Экспедиционные морские работы и ежедекадные наблюдения над колебаниями температуры и солёности в акватории Кандалакшского залива обеспечивали два моторно-парусных бота («Кайра» и «Метеор») и несколько более мелких судов. В сезон на станции работало до 40 человек научного и технического персонала.

В 1920 и 1921 гг. на Белом море работала также экспедиция, возглавляемая профессором Петром Юльевичем Шмидтом (1872–1949) – известным зоологом, ихтиологом и педагогом (всегда обижавшегося, когда его принимали за брата Отто Юльевича Шмидта). Эта экспедиция изучала Белое море главным образом как район рыболовства и промысла морского зверя, т. е. преследовала научно-промысловые цели. А с 1922 г. приступила к работе комплексная океанологическая экспедиция, организованная только что созданными научными учреждениями: Российским гидрологическим институтом и Северной научно-промысловой экспедицией, которой руководил знаменитый геолог и полярный исследователь, профессор Рудольф Лазаревич Самойлович (1881–1939), ярчайший представитель революционно настроенной высокообразованной интеллигенции, участник шпицбергенской экспедиции В. А. Русанова и многочисленных мероприятий по освоению Арктики. Он не дожил даже до дерюгинского возраста, будучи арестованным в 1938, расстрелянным в следующем году и реабилитированным лишь в 1957 году во время хрущёвской оттепели.

Беломорская экспедиция под руководством Дерюгина на разных судах работала до 1926 г. включительно, причём основные результаты были получены уже в 1922 году. В этом году экспедиция на предоставленном ей Гидрографическим управлением Морского ведомства судне «Мурман»

(бывший «Андрей Первозванный» Мурманской научно-промысловой экспедиции, 1900–1906 гг.) выполнила ряд важных океанологических разрезов, которые в дальнейшем выполнялись и другими экспедициями, но полученные ими результаты в сущности лишь дополняли и уточняли то, что было получено экспедицией 1922 года.

Главные результаты этой экспедиции: 1) температура воды начиная со 100-метрового горизонта характеризуется величинами ниже минус 1,4°С, а соленость приближается к 30 ‰, что определяет Белое море как одно из самых холодных морских водоёмов Мирового океана; 2) воды верхнего слоя в летнее время отделяются от нижележащих большими вертикальными градиентами температуры, достигающими 2°/м; 3) у восточного берега Горла Белого моря обнаружен подъём к поверхности моря холодных глубинных вод, а у западного берега – опускание тёплых поверхностных вод на глубину. Пятно холодных вод Дерюгин назвал «полюсом холода», а пятно тёплых вод – «полюсом тепла»; наличие этих пятен он объяснил особенностями схемы циркуляции беломорских поверхностных вод); 4) подтвердилось существование в Горле Белого моря и в онежских проливах полной однородности вод по вертикали как по температуре, так и по солёности, что является следствием сильных приливо-отливных течений, перемешивающих воды от поверхности до дна; 5) вследствие вертикальной конвекции, создаваемой в зимнее время охлаждением поверхностных слоёв моря, воды Белого моря (вплоть до максимальных глубин) хорошо насыщены кислородом; 6) многие представители фауны, обычные в соседних районах Баренцева моря, отсутствуют в бассейне Белого моря.

Последний вывод К. М. Дерюгин объяснил интенсивным перемешиванием водных масс приливо-отливными течениями, о чём свидетельствуют песчаные и галечные грунты. Высокая придонная динамика вод не способствует развитию некоторых донных организмов и препятствуют обмену организмами Баренцева и Белого морей. Эти и некоторые другие особенности ставят Белое, море на особое место в Мировом океане. Но ещё более выделяется по своим характеристикам северо-восточная часть Белого моря (Горло и Воронка), соединяющая с Баренцевым морем его центральную часть, называемый Бассейном. Океанологический режим Воронки и Горла исключительно своеобразен, природные явления, наблюдаемые здесь (сильные приливо-отливные колебания уровня моря, постоянные туманы и частые шторма в летнее время, дрейфующие зимние льды), а также множество мелей в Воронке, создали этим районам славу «кладбища кораблей».

В связи с этим после Октябрьской революции повышенное внимание было обращено на гидрографические исследвания Воронки и Горла. Северная гидрографическая экспедиция в 1925 и 1926 гг. произвела специальную инструментальную съемку приливо-отливных течений, и в результате был составлен «Атлас приливо-отливных течений восточной части Белого моря».

В экспедициях К. М. Дерюгина измерения температуры, отбор проб воды для определения солёности и концентрации растворённого кислорода производились на горизонтах 0, 5, 10, 25, 35, 50, 100, 150, 200, 250, 300 м, добывались пробы грунта тралом или драгой, бралась вертикальная серия проб планктонных организмов. Попутно велись метеонаблюдения, особо важные в осеннее-зимний период года.

Зимнее охлаждение и льдообразование создают особенности вертикального перемещения таким образом, что глубинные холодноводные организмы оказываются в верхнем слое. В центральной части Белого моря обнаружено обратное явление, когда воды «полюса тепла» опускаются вниз.

Поверхностные воды, опреснённые до 23.8 ‰ с глубиной достигают максимальных величин от 30 до 34 ‰.

В Горле Белого моря, как выяснил Дерюгин, происходит интенсивное перемешивание (как в быстрой реке). Здесь проведены, как он считал, «превосходные исследования» Всеволода Всеволодовича Тимонова, который построил убедительную схему циркуляции на этапе взаимодействия водных масс Белого и Баренцева морей: «Живое сечение Горла полностью, но в неравной степени, охватывается и приливными и отливными течениями, закономерно изменяющими как солёность, так и температуру вод, проходящих данный профиль. Характер этих изменений позволяет разделить сечение на две обособленные области: область приливного влияния, прижатую к Терскому берегу, с центром влияния на наибольших глубинах, и область отливного влияния, охватывающего всю остальную часть сечения с аналогичным центром в поверхностных слоях средины русла» (Тимонов, 1925: из автореферата в «Тр. 1 Всероссийского Гидрологического съезда»).

Международного геофизического года впервые в нашей стране на кафедре океанологии Ленинградского гидрометеорологического института по инициативе Тимонова были начаты и атмосферы в Северной Атлантике и многолетние изменения ее гидрометеорологических осуществлялось по нескольким направлениям, важнейшим из которых была разработка теоретических методов расчёта взаимосвязанных изменений циркуляции атмосферы и океВ. В. Тимонов ана и термогалинного поля в деятельном слое океана. Возникло научное сотрудничество, которое привело к созданию на общественных началах Научно-исследовательского института взаимодействия океана и атмосферы под руководством его создателя профессора В. В. Тимонова.

Деятельность его как преподавателя началась в 1937–1938 учебном году в Гидрографическом Институте Главсевморпути, где он читал лекции по гидрологии арктических морей до 1940–1941 учебного года. После ряда общих установочных лекций он раздавал студентам темы докладов, охватывающих все основные вопросы курса. Студенты самостоятельно их готовили и затем на занятиях выступали с ними, после чего следовали заключительные обобщающие выступления самого Всеволода Всеволодовича.

Его обаяние «последнего их могикан» старорежимной российской интеллигенции (он был сыном В. Е. Тимонова (1862–1936), выдающегося инженера-конструктора, гидротехника, главным образом известного достижениями в портостроении, строительстве мостов и маяков), демократичность и простота в обращении с окружающими людьми, доступность и удивительная скромность и, конечно, эрудиция, глубина знаний и широта кругозора создавали вокруг него своеобразную ауру моложавого старца, к которому тянулись и студенты и преподаватели.

К числу морей, изучением которых занимался Всеволод Всеволодович, относятся Белое, Баренцево, Гренландское, Карское, Охотское моря и северо-западная часть Тихого океана. Но самым любимым, если так можно выразиться, для Всеволода Всеволодовича всегда было Белое море. Он превратил его в своеобразную природную океанологическую лабораторию, что дало возможность впервые решить целый ряд вопросов как теоретического, так и прикладного характера. Для этого в 19301931 годах Тимонов организовал здесь научно-методическую станцию Морского отдела Государственного Гидрологического института и был её научным руководителем до 1938 года, проводя круглогодичные стационарные глубоководные наблюдения, а также испытания различных приборов и методов исследований.

Во время Великой Отечественной войны Всеволод Всеволодович продолжал свою научно-организационную деятельность. Им были созданы архангельская группа Государственного гидрологического института, морской отдел Морской обсерватории Беломорской военной флотилии, отдел прикладной океанологии ГОИНа.

В общей картине циркуляции вод Белого моря, которая, как и все схемы циркуляции, есть следствие взаимодействия океана и атмосферы, выяснилось, что система водообмена имеет два этажа: поверхностные воды, опреснённые и относительно лёгкие, уходят из Белого моря в Баренцево в виде стокового течения, а взамен в придонных слоях доставляются более солёные, тяжёлые воды из Баренцева моря. Ускорение Кориолиса формирует здесь антициклоническую циркуляцию. На неё накладывается система приливо-отливных и стационарных течений, усложняемых дрейфовыми течениями, возникающими под влиянием ветра. При сгонных ветрах, дующих с берега, уровень моря понижается, поверхностные, более нагретые воды уходят от берегов, а на смену им приходят холодные воды из глубин.

При нагонных ветрах эти процессы меняются местами.

Сгонные зимние ветры перемещают массы дрейфующих льдов, часть которых выносится через Горло в Баренцево море. Но случается, что при сильных нагонных ветрах масса льдов дрейфует из Баренцева моря в Белое.

При охлаждении моря и льдообразовании возникает вертикальный обмен между поверхностью моря и дном. Поверхностные воды охлаждаются до минимальной температуры и осолоняются. Тяжёлые, холодные и солёные воды опускаются ко дну, а на смену им поднимаются более тёплые и лёгкие придонные воды. Вертикальные перемещения продолжается в течение полугода и охватывает огромную часть Белого моря, покрытую льдом.

При этом море теряет громадное количество тепла, но зато поверхностные воды его обогащаются питательными солями, соединениями фосфора, азота и другими биогенными веществами, без которых не могут развиваться растения, а следовательно, и животные.

Биогены поступают в верхние слои воды двумя путями: с суши, со стоком пресных вод, и из глубинных слоев моря, где они образуются при разложении отмирающих организмов, опускающихся на дно. Зимняя вертикальная циркуляция «удобряет» поверхностные воды, обеспечивая весенний урожай фитопланктона. В местах встречи вод различного происхождения (например воды рек и моря), различной солёности, плотности, температуры, образуются круговороты, особенно сильные в местах впадения рек и при входе и выходе вод из заливов и крупных губ. Такие «динамические барьеры», разделяют море на части и препятствуют обмену водами и живым населением.

В каждом заливе и районе моря создается своя циркуляция вод, которая не позволяет планктонным личинкам некоторых рыб и беспозвоночных свободно дрейфовать за пределы их района, поэтому в отдельных заливах и районах моря встречаются обособленные скопления рыб. Сток пресных вод – основной фактор интенсивного водообмена и мощное «транспортное средство», поставляющее взвешенные и растворённые вещества, в составе которых обильно представлены питательные соли.

По результатам промеров глубин выяснилось, что повышение дна в северной части Горла создаёт барьер для проникновения вод из Баренцева моря и является причиной высокоарктического режима водных масс Белого моря. Особое внимание обращает К. М. Дерюгин на «пышное» развитие растительного мира в нижнем горизонте литоральной (прибрежной осушной) зоны, представленном зелёными и бурыми водорослями, особенно фукусами, за которыми немного глубже следуют богатые заросли ламинарий.

Повышенный интерес вызвало зелёное цветковое растение зостера, которое образует у берегов заросли.

Если говорить об экспедиционной работе в Белом море, то в летние сезоны, особенно после закрытия в 1933 г. Мурманской станции, в Пирью-губу приезжали многие биологи, лишённые баренцевоморской базы, и за семь лет активной работы в губе были собраны значительные гидробиологические материалы, а Кандалакшский залив стал постоянным полигоном биологических исследований на Белом море. Однако в конце 1937 г.

станция была передана в систему Главного управления Гидрометерологической службы СССР и биологическая составляющая науки о Белом море прекратила своё существование. Скорее всего, в закрытии биологических исследований виновата смерть в 1938 г. К. М. Дерюгина, незаменимого в организаторской деятельности и имевшего высокий авторитет в центральных научных и административных кругах.

Фундаментальная сводка К. М. Дерюгина «Фауна Белого моря и условия её существования», на многие десятилетия стала образцом эколого-биогеографического изучения морей. Со времени биогеографических работ Н. М. Книповича и К. М. Дерюгина в морской биологии господствовало мнение, что фауна Белого моря имеет двоякое происхождение и состоит из двух основных комплексов: арктического, обитающего на больших глубинах, и бореального, встречающегося на мелководьях. Эта концепция была основана на анализе видовых списков. В процессе изучения распространения двустворчатых моллюсков и вертикального распределения их биомасс удалось показать, что они принадлежат трём биогеографическим комплексам, в дополнение к уже названным достаточно чётко выделяется бореально-арктический. В дальнейшем оказалось возможным распространить эти представления на всю донную фауну Белого моря.

Чтобы приблизиться к профессиональному уровню оценки результатов работы К. М. Дерюгина «Фауна Белого моря и условия её существования», обратимся к мнению современных специалистов, детально разобравшихся не только в дерюгинских исследованиях беломорских водных масс, но и исправив некоторые преждевременные выводы знаменитого гидробиолога.

Андрей Донатович Наумов (Беломорская Биостанция Зоологического Института РАН) вместе с коллегами по изучению Белого моря выполнил анализ многочисленных наблюдений, которых, по его утверждению, тем не менее, совершено недостаточно, чтобы окончательно разобраться с взаимосвязями живой и физической природы Белого моря (Наумов, 2006, 2007).

К. М. Дерюгин совершенно справедливо считал, что вся беломорская фауна сложилась в позднеледниковую эпоху и насчитывает не более 13 500 лет, что подтвердилось современными исследованиями. При этом флора и фауна Белого моря чрезвычайно сходны с флорой и фауной Баренцева моря, но их отличие выражено в относительно небольшом разнообразии обитателей Белого моря, причём для фауны уменьшение видового разнообразия ощущается сильнее, чем для флоры. Понижение солёности Белого моря по сравнению с Баренцевым – основная причина отмеченной разницы. В Белом море отсутствуют многие самые обычные и массовые формы, обитающие в Баренцевом море, и среди них представители и более теплолюбивой, и более холодолюбивой фаун. Неоднородность беломорской фауны в зоогеографическом отношении объясняется тем, что в прогреваемой в летнее время литоральной зоне, сохраняющей в грунте тепло на глубине 20–30 см, преобладают бореальные виды. По мере увеличения глубины количество арктических форм увеличивается, и максимальные глубины оказываются заселенными высокоарктическими обитателями.

Жёсткий режим водообмена с Баренцевым морем через Горло отсекает более половины видов организмов, которые могли бы пополнять экосистему Белого моря из Полярного бассейна. По этому поводу Дерюгин предложил концепцию «отрицательных черт Белого моря». Инвазия северной фауны происходило по-разному от начала голоцена до нашего времени.

Тогда препятствия на пути расселения были представлены абиотическими факторами, тогда как биотическое сопротивление отсутствовало, а новые акватории осваивали виды, биотические отношения между которыми были сформированы. Ныне инвазия новых видов отличается тем, что современным вселенцам приходится преодолевать биотическое сопротивление локальной фауны. Например, двустворчатые моллюски, будучи одной из ведущих групп бентоса, своими циклическими колебаниями обилия на мидиевой банке определили условия аномального штормового выброса морских звезд на Летнем берегу Двинского залива в 1990 г.

К. М. Дерюгин считал, что потоки приливных течений механически уничтожают пелагических личинок, с помощью которых размножаются бентосные организмы. Но как оказалось на самом деле, гидродинамический режим не может препятствовать распространению планктонных личинок.

Зато детритофаги и зарывающиеся сестонофаги из числа беломорских двустворчатых моллюсков оказались действительно изолированными от баренцевоморских популяций, так же как целый ряд других баренцевоморских видов животных, что позволяет провести фаунистическую границу между водными массами Белого и Баренцева морей.

Одним из них чрезвычайно важных аспектов функционирования экосистем следует признать сезонную и многолетнюю динамику показателей обилия и демографической структуры видов в конкретных биотопах, которую принято связывать с воздействием абиотических факторов, что в настоящее время подвергается сомнению. Тем не менее очевидно, что температурные условия объективно ограничивают возможности существования организмов, что позволило разделить их на три группы: 1) не способные выдержать прогрев воды выше 11°C; 2) способные выдерживать прогрев воды приблизительно до 15°C и 3) способные выдерживать прогрев воды 20°C и выше. При этом отмечается, что даже самые холодолюбивые арктические формы способны выдерживать значительное, но кратковременном увеличение температуры. Что касается солёности, то если рассматривать бореальную и арктическую составляющие фауны беломорских двустворок по отдельности, то в пределах каждой из них число видов с возрастанием солёности увеличивается. Таким образом, в фаунистическом отношении водные массы Белого моря занимают промежуточное положение между североатлантическими и арктическими водами.

На примере пространственного распространения двустворчатых моллюсков можно сказать, что в Белом море существует пять «локальных ареалов»: 1) Горло, мелководья вдоль Терского, Кандалакшского и Карельского берегов, а также в северной части Онежского залива, 2) мелководья вдоль Терского, Кандалакшского и Карельского берегов, а также в северной части Онежского и в Двинском заливе, 3) все мелководные области, кроме Горла, 4) большая часть акватории Белого моря, за исключением Горла, Мезенского и южной части Онежского залива, 5) вся акватория Белого моря.

Из наиболее действенных внешних факторов можно отметить ледовый покров, который ограничивает возможности существования живых организмов и создаёт отличные от других морей биогеографические пропорции. Например, у двустворчатых моллюсков доля детритофагов среди арктических эндемиков приблизительно вдвое выше, чем у других видов, что объясняется, тем, что фитопланктон, которым в основном питаются фильтрующие двустворки, из-за мощного ледового покрова относительно слабо развит в арктических морях. Доля двустворчатых моллюсков, питающихся детритом, может служить показателем арктичности районов. Таким образом, можно сказать, что Белое море представляет собой промежуточный вариант между бореальными и арктическими водоемами.

«Многие виды двустворчатых моллюсков Белого моря, заключает Наумов, изолированы от основного ареала как в самом море, так и ковшовых губах. Это создает благоприятные условия для дрейфа генов и расообразования. Эту тему поднимал еще К. М. Дерюгин (1928), однако до сих пор молекулярных исследований на материале беломорских двустворок практически не проводится. Напомню, что сроки изоляции известны, и это позволяет лишний раз провести сверку молекулярных часов.

Весьма недостаточно изучены до сих пор гидрологические особенности как всего моря, так и отдельных его губ. Между тем, это важнейшее условие для уточнения истории фауны и изучения механизмов биологической инвазии, вопроса, весьма актуального в наше время.

Как известно, К. М. Дерюгин, заканчивая свою классическую монографию1928 г., писал: «В заключение можно сказать, что на долю будущих исследователей Белого моря еще остается немалое наследие неразгаданных проблем». С тех пор наши знания о Белом море и его фауне выросли многократно, но пропорционально этому возросло и отмеченное К. М. Дерюгиным наследие. Мы не можем останавливаться на достигнутом:

перед нами широкое поле дальнейших исследований. Как ни парадоксально это звучит, можно сказать, что исследования двустворчатых моллюсков Белого моря только еще начинаются».

Представляют интерес соображения Андрея Донатовича о дальнейшей судьбе Белого моря, цитируемые ниже.

«У западного побережья моря встречаются своеобразные полузамкнутые губы, соединенные с морем одним-двумя узкими, мелководными проливами-«порожками». К ним относятся Бабье море, губа Соностровская, Перговщина и другие. Если перекрыть порожки, то подобные губы легко изолировать от моря и превратить в самостоятельные морские водоемы «естественные аквариумы», в которых удобно в природной обстановке проводить разнообразные опыты по культивированию водорослей, разведению рыб и морских зверей, по искусственному удобрению бухт. Исключительно удобный «естественный аквариум» Бабье море. Это сравнительно обширный (9 13 километров), глубоководный (свыше 30 метров) и богато населенный водоем… Белое море, как показывает его геологическая история, насчитывает всего тринадцать тысяч лет. Это совсем еще молодой водоем. Пройдут многие тысячелетия, прежде чем оно состарится, обмелеет, а воды его опреснятся. Тогда Белое море будет напоминать Азовское, но все же оно останется морем до тех пор, пока будет существовать пролив, соединяющий его с Баренцевым морем.

Если же силами природы или рукой человека этот пролив будет закрыт, море превратится в озеро, вначале полусоленое, а затем в настоящее пресноводное озеро. Такая участь постигнет наше море, когда этот небольшой полузамкнутый водоем состарится естественным путем… А каких преобразований можно пожелать Белому морю? Хорошо бы сделать его заливом Баренцева моря углубить и расширить современный пролив Горло. А может быть, удастся восстановить тот древний пролив, который пролегал по старой тектонической трещине и соединял Кандалакшский и Кольский заливы?

Моря населены во много раз богаче, чем озера. А наш «Беломорский залив», получив значительный приток баренцевоморской воды, станет теплее и солонее современного Белого моря. Его быстро заселят баренцевоморские виды беспозвоночных и промысловых рыб. Некоторые из рыб (морская камбала, пикша, треска, морской окунь, зубатка) и теперь проникают в Белое море, но встречаются здесь редко.

Вот этого мы и пожелаем Белому морю стать в будущем еще более богатым рыбой, морским зверем, промысловыми водорослями и беспозвоночными всем, что может быть полезно человеку».

Уникальный и единственный в своём роде водоём, содержащий черты высокоарктического, арктического и бореального, с неразгаданными тайнами высокой насыщенности вод кислородом и постоянства «избранных»

биоценозов, требует поиска аналогий и обобщений, т. е. рассмотрения иных водоёмов адекватных маленькому Белому морю и огромному Северному Ледовитому океану. Действительно, все океанологические объекты обладают единственной в мире индивидуальностью и совершенно одинаковой природой физических, химических, биологических и, что особенно важно, биохимических процессов. В связи с этим, наиболее интересным кажется дальнейшее обсуждение проблем, которых коснулся К. М. Дерюгин, проводя комплексные экспедиции в Кольском заливе и его бухтах, на разрезе по Кольскому меридиану в Баренцевом море, в прибрежных водах Новой Земли, в реликтовых её озёрах и даже в морях Тихого океана. Все эти объекты обладают двумя физическими составляющими формирования структуры водной толщи, какой бы мощностью она не характеризовалась – адвекцией и конвекцией. Адвекция может иметь гидродинамическую (приливные и все иные течения, вызываемые волнами) и термодинамическую (ветровая циркуляция) природу, конвекция – только термодинамическую.

Тонкость отличия макромасштабных океанских, мезомасштабных морских и микромасштабных озёрных заключается в том, что время формирования первых соответствует климатическим периодам, второго – внутригодовым, а третьего – синоптическим. Начиная с последних, синоптических, можно сказать, что они характеризуют изменчивость океанологических характеристик поверхности раздела океан-атмосфера, определяя естественные синоптические периоды (ЕСП). Внутригодовые, сезонные выражаются динамикой так называемого сезонного термоклина, а точнее набора всех «клинов»:

гало-, окси-, фосфато- и др. Климатические представляет Главный термогалоклин – слой океаносферы, названный Центральным, в котором наблюдается высокоустойчивая связь температуры и солёности, определяющая затраты энергии (кинетической и потенциальной), определяемых падением температуры воды, и увеличением затрат энергоносителя (водяного пара), определяемых уменьшением солёности.

Поскольку дальнейшее рассуждение о природе термогалинной трансформации водных масс в контексте исследований Дерюгина и его последователей, может привести к патовой ситуации, обратимся к более очевидной зависимости, характеризующей кислородонасыщение тех же слоёв океанов, морей и озёр (в предложенном, несколько «притянутом» виде трёх масштабов: климатическом, сезонном и синоптическом). Это всем хорошо известная зависимость между температурой и концентрацией растворённого кислорода.

Известно, что из всех газов, растворённых в океанических водах, наибольший интерес представляет кислород, так как с ним связана интенсивность химических и особенно биохимических процессов, а следовательно, и развития жизни. Проникая через всю толщу океаносферы, он создаёт высокий окислительный потенциал раствора океанической воды, определяя активность окислительно-восстановительных процессов в водах и донных отложениях. Кислород и его соединения, содержащиеся в Мировом океане, оказывают огромное влияние на планетарный обмен веществ. Следует добавить, что в высоких широтах поглощается больше газов, чем в тропических областях, воды здесь оказываются перенасыщены газами. Зимой и ночью преобладает поглощение газов водами Мирового океана, а летом и днем выделение их в атмосферу.

Океаносфера способна восполнять недостаток газов в воздухе или поглощать их избыток, создающийся в процессе планетарного обмена. Мировой океан выступает в роли главного фактора, с которым связано установление динамического равновесия газообмена, а также постоянство газового состава атмосферы и океаносферы. Такое равновесие все время нарушается в условиях сложного и длительного планетарного перераспределения масс, изменения характера и интенсивности биохимических процессов, по-разному протекающих у поверхности Земли и в толще геосфер. Если кислород воздушной оболочки нашей планеты образовался в результате фотосинтетической деятельности растительности, океанические водоросли (и в первую очередь фитопланктон) должны были сыграть в этом немалую роль. Добавим в конце, что в атмосфере кислород занимает приблизительно 1/5 объёма газов, в океаносфере – более 1/3.

Поскольку главными объектами Дерюгина в описанный выше период являлись наши европейские моря, главным образом их прибрежные воды и заливы, а затем и Тихий океан, было бы полезным построить своеобразный океанологический мост, объединяющий исследования посредством моделирования физических и биологических процессов на основе закономерностей изменения трёх главных характеристик, измеряемых в экспедиционных условиях: температуры, солёности и концентрации растворённого кислорода. Из трёх основных характеристик, которыми оперировали все без исключения аналитики водных масс, кислород был самым надёжным и показательным по части объяснения механизма его изменения под действием физических процессов сорбции и десорбции и биологических – фотосинтетического насыщения и расхода на бактериальное окисление органических остатков и дыхание более крупных, чем микроорганизмы гидробионтов.