«ДЕСТРУКТИВНОЕ ОБЩЕНИЕ В КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНОМ АСПЕКТЕ ...»

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«Волгоградский государственный социально-педагогический университет»

На правах рукописи

ВОЛКОВА Яна Александровна

ДЕСТРУКТИВНОЕ ОБЩЕНИЕ

В КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНОМ АСПЕКТЕ

10.02.19 – теория языка Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук

Научный консультант:

доктор филологических наук, профессор В.И. Шаховский Волгоград

ОГЛАВЛЕНИЕ

Введение

ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

ДЕСТРУКТИВНОГО ОБЩЕНИЯ

1.1. Деструктивность в системе знания 1.1.1. Деструктивность как предмет исследования я в философии 1.1.2. Биологические и нейрофизиологические основания деструктивности 1.1.3. Агрессия vs деструктивность.

Основные психологические концепции агрессии 1.2. Деструктивное общение как часть межличностной коммуникации 1.2.1. Определение деструктивного общения.

Место деструктивного общения в ряду смежных понятий 1.2.2. Классификация ситуаций деструктивного общения Выводы по первой главе

ГЛАВА II. КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО

ДЕСТРУКТИВНОСТИ 2.1. Деструктивность: концепт или концептуальное пространство? 2.2. Методологические основы моделирования концептов эмоций (на примере моделирования эмоционального концепта «гнев») 2.3. Концептуализация эмоций-стимулов деструктивного поведения 2.3.1. Концептуализация ненависти 2.3.2. Концептуализация зависти 2.3.3. Концептуализация ревности 2.4. Невербальная концептуализация деструктивных эмоций 2.4.1. Мимика 2.4.2. Жесты 2.4.3. Пантомимика 2.4.4. Проксемика 2.4.5. Паралингвистика 2.4.6. Деструктивность смеха 2.5. Факторы, способствующие эскалации деструктивности в общении Выводы по второй главе

ГЛАВА III. КОММУНИКАТИВНАЯ ЛИЧНОСТЬ

В ДЕСТРУКТИВНОМ ОБЩЕНИИ

3.1. Понятие деструктивной коммуникативной личности 3.2. Стратегии и тактики деструктивной коммуникативной личности в ситуациях деструктивного общения 3.2.1. Коммуникативный садизм 3.2.2. Хамство 3.3. Коммуникативные типажи как примеры типизируемой деструктивной коммуникативной личности 3.3.1. Коммуникативные типажи, практикующие преимущественно открытое деструктивное поведение: «хам» 3.3.2 Коммуникативные типажи, практикующие преимущественно скрытое деструктивное поведение: «завистник» 3.3.3 Коммуникативные типажи, практикующие различные виды деструктивного поведения: «ревнивец» 3.4. Деструктивное общение в аспекте эмотивной лингвоэкологии Выводы по третьей главе Заключение Библиография Лексикографические источники и принятые сокращения Источники примеров

ВВЕДЕНИЕ

Антропологическая ориентация гуманитарной и естественнонаучной мысли открыла новые перспективы для лингвистики, расширив сферу ее интересов вопросами лингвокогнитивного и коммуникативного характера.

Рассмотрение языка как феномена, способного не только фиксировать познавательный опыт человечества, но и в значительной мере определять ценностные ориентиры социума, дало начало изучению концептуализации различных психических процессов, к которым относятся и эмоции.

Не подлежит сомнению, что общение есть доминантная форма человеческого существования: «человек необщающийся» представляет собой явное отклонение от нормы, медицинскую патологию. Однако в последнее время расширяется сфера функционирования особого типа человеческого общения, где эмоционально-смысловой доминантой выступают эмоции, кластеры эмоций или эмоционально-когнитивные комплексы, стимулирующие агрессию коммуниканта(ов) (как вербальную, так и невербальную). В интервью «Российской газете» заместитель директора института психологии РАН А.В. Юревич, сославшись на масштабное исследование оценки изменения типового психологического облика наших сограждан с 1981 по 2011 гг., сказал, что «россияне стали конфликтнее, злее, наглее и во многом потеряли способность к самоконтролю» [Владыкина, www]. Это страшный вывод, означающий, что агрессия в обществе вышла за естественные биологические рамки и перешла в разряд деструктивности сферы, ответственность за которую несет не некий врожденный инстинкт, а сам человек. Неслучайно, что в последние десятилетия вопросы межличностной и социальной агрессии попали в круг интересов не только психологов, но и лингвистов (специалистов по теории коммуникации), которые занялись изучением в первую очередь вербальных средств ее выражения (см. Агрессия в языке и речи, 2004;

Воронцова, 2006; Горбаневский, 2003; Жельвис, 1988, 1991, 1995, 2000, 2001, 2004; Карякин, 2010; Колосов, 2004; Кусов, 2004; Речевая агрессия …, 1997;

Рудкова, 2004; Сидорова, 2009; Смирнова, 1993; Хохлова, 2004, Щербинина, 2008 и др.). В многочисленных исследованиях вербальной агрессии показывается, как язык, призванный служить инструментом коммуникации, становится инструментом агрессии. Относясь к невербальным по своей сути явлениям, агрессия и деструктивность человека находят выражение прежде всего в невербальных компонентах коммуникации. Значимость невербальной составляющей нельзя недооценивать, ибо язык представляет собой, возможно, и единственное, но не всегда достаточное средство выражения мысли. Хотя исследований собственно по невербальной коммуникации великое множество [Беликов, 1991; Вайман, 1980; Галичев, 1987; Глаголев, 1977; Горелов, 1977;

1980; 1985; Давыдов, 1965; Железанова, 1982; Кедрова, 1980; Колшанский, 1974; Крейдлин, 2004; Мудрая, 1995; Накашидзе, 1981; Николаева, 1966; Пиз, 1992; Романов, 2004; Смирнова, 1973; 1977; Argyle, 1977; Birdwhistell, 1965;

1973; Critchley, 1975; Fast, 1975; 1977; Hall, 1969; Key, 1975; 1995; Leathers, 1976; 1986; Mehrabian, 1972; Sanders, 1985 и др.], ни одно из них не раскрывает полностью взаимоотношения языковой агрессии и языка агрессии с учетом экстралингвистических и невербальных компонентов общения.

Эмоции выступают в качестве главного регулятора процессов восприятия и порождения речи, коммуникативного поведения в целом, т.к. именно эмоции задают интерпретацию индивидом окружающей действительности, а базовые эмоции образуют основные структуры сознания [Ортони, 1995; Izard, 1979].

Отражение эмоций в коммуникации составляет важнейший аспект в решении таких проблем современного общего языкознания, как язык и мышление, язык и сознание, язык и познание, язык и общество и многих других. Бурное развитие лингвистики эмоций (эмотиологии) [см. работы Бабенко, 1989;

Быдина, 1994; Вежбицкая, 1996; Витт, 1965; Воркачев, 1992, 1996; Жельвис, 1988, 1991, 1995; Маслова, 1992; Панченко, 2010; Пиотровская, 1995; Ренц, 2011; Шаховский, 1987, 1995, 1996, и др.; Чесноков, 2009; Aitchison, 1992;

Fisher, 1992; Jacobsen, 1979; Korte, 1992, 1993; Kvecses, 1986, 1990; 2005 и др.] лишний раз подтверждает значимость этого направления в современной науке.

Актуальность темы диссертационного исследования определяется следующими факторами: 1) усилением агрессивности в современном российском обществе и, соответственно, необходимостью расширения и углубления знаний о деструктивном коммуникативном поведении личности с целью выработки стратегий и тактик противодействия росту деструктивности в общении; 2) отсутствием комплексных исследований деструктивного общения в теории межличностной коммуникации; 3) необходимостью углубленного изучения средств и способов репрезентации эмоций в коммуникации и связанными с ней вопросами соотношения вербального и невербального в эмоциональной коммуникации; 4) растущим интересом исследователей к различным аспектам экологии языка, в частности к проблеме влияния эмоций на степень экологичности / неэкологичности различных текстов.

Настоящее исследование выполнено в русле когнитивно-дискурсивной парадигмы лингвистики. Объектом исследования является деструктивное общение как тип межличностного общения. Предметом работы являются общие и специфические характеристики различных типов деструктивного общения, а также языковая репрезентация деструктивности в межличностном общении в когнитивном и коммуникативном аспектах.

Мы определяем цель исследования как выявление когнитивных и коммуникативных параметров деструктивного общения, а также языковых средств, репрезентирующих деструктивность в реальной и художественной коммуникации на материале русского языка.

В основу выполненного исследования положена следующая гипотеза: в структуре межличностного взаимодействия выделяется особый тип эмоционально-окрашенного общения деструктивное общение, базовой целеустановкой которого является возвышение за счет унижения / морального уничтожения партнера. Деструктивное общение характеризуется набором конститутивных признаков, которые предопределяют основные пути его реализации.

Достижение цели и доказательство гипотезы предполагает решение следующих исследовательских задач:

1) рассмотреть деструктивность как многомерный междисциплинарный феномен в философском, биологическом, психологическом контексте;

2) определить содержание понятия «деструктивное общение»;

3) выявить и описать конститутивные признаки деструктивного общения;

деструктивности, проанализировать структуру ядерных эмоциональных концептов, входящих в него;

5) определить и рассмотреть основные компоненты невербальной концептуализации эмоций, входящих в концептуальное пространство деструктивности;

6) выявить и описать тактики, специфичные для коммуникативного поведения деструктивной коммуникативной личности;

7) определить и описать коммуникативные типажи деструктивного общения и установить специфику их коммуникативного поведения;

8) рассмотреть деструктивное общение с позиций адресата и адресанта в аспекте эмотивной лингвоэкологии.

1) общенаучный гипотетико-дедуктивный метод; 2) интроспекция;

3) описательный метод, включающий анализ, сопоставление и классификацию языковых фактов; 4) метод контекстуального анализа; 5) метод наблюдения, включающий «полевые» наблюдения, т.е. наблюдения за коммуникативным поведением людей в естественных условиях с последующей вербальной регистрацией, а также прием стимулирования межличностной конфронтации, подразумевающий намеренную провокацию агрессии в ситуации общения;

6) концептуальный анализ, включающий в себя понятийное моделирование и этимологический анализ имени концепта, опрос информантов, позволяющий уточнить дифференциальные признаки понятия, анализ средств лексикофразеологической объективации концепта и анализ корпуса контекстов, в которых данный концепт актуализируется; в рамках данного метода для моделирования эмоциональных концептов использовался частный метод концептуальной метафоры; 7) анкетирование и интервьюирование, а также прием количественного подсчета.

использованы примеры из художественной и публицистической литературы, устные высказывания, публикации в Интернете, тексты Интернет-форумов, стенограммы и видеозаписи передач СМИ на русском языке, видеофрагменты записей реальной коммуникации, выложенные на порталe YouTube, материалы Национального корпуса русского языка, данные толковых, энциклопедических, этимологических словарей и словарей синонимов, сборников афоризмов, материалы анкет и опросов. Обработке подвергся массив более 100 тысяч 8000 контекстов, включая паремии и афоризмы.

Научная новизна исследования заключается в первую очередь в выборе объекта исследования и введении в научный обиход понятий «деструктивное общение» и «деструктивная коммуникативная личность». Впервые в исследованию деструктивности в общении. Кроме того, научная новизна настоящей работы состоит в том, что впервые: 1) деструктивность в общении проанализирована как сложное когнитивно-дискурсивное образование;

2) описаны основные конститутивные параметры деструктивного общения;

3) определено место деструктивного общения в системе смежных понятий;

4) с учетом средств не только вербальной, но и невербальной репрезентации проведено моделирование концептов эмоций, являющихся мотивационной основой деструктивного общения; 5) проанализирована и описана специфика коммуникативного поведения коммуникативных типажей, практикующих коммуникативные тактики деструктивного общения; 7) проведен анализ ситуаций деструктивного общения с позиций новейший языковедческой дисциплины эмотивной лингвоэкологии.

Теоретическая значимость результатов исследования состоит в существенном переосмыслении содержания понятия «деструктивное общение»

в понятийном аппарате современной коммуникативной лингвистики.

Выдвинуто и обосновано его новое определение, установлено его место в ряду смежных понятий, выделены основные конститутивные признаки с позиций теории коммуникации. Уточнение методики исследования эмоциональных концептов вносит определенный вклад в развитие методологии когнитивных исследований. Уточнение и развитие методики исследования коммуникативных типажей, а также выделенные и проанализированные примеры типизируемой коммуникативной личности представляют интерес для лингвоперсонологии.

Практическая ценность работы обусловлена возможностью применения выводов и материалов исследования в целях совершенствования понимания текста и его адекватной интерпретации. Результаты работы могут найти применение в учебных курсах по языкознанию, стилистике, лекционных курсах и спецкурсах по теории и практике эффективной коммуникации, лингвоперсонологии, прагмалингвистике, а также при разработке лекционных курсов и спецкурсов по общему и сопоставительному языкознанию, стилистике, лингвоконцептологии. Материалы диссертации используются в научно-исследовательской работе студентов, магистрантов и соискателей и могут представлять интерес для практикующих психологов.

Методологическую основу исследования составляют научные концепции, разработанные в рамках следующих научных направлений:

1) лингвоконцептологии и когнитивной лингвистики (А.Н. Баранов, Н.Н. Болдырев, А. Вежбицкая, Е.Н. Винарская, С.Г. Воркачев, В.З. Демьянков, Дж. Динсмор, А.А. Залевская, В.И. Карасик, Н.А. Красавский, В.В. Красных, Е.С. Кубрякова, Д.С. Лихачев, С.Х. Ляпин, М. Минский, Н.Н. Панченко, Г.Г. Слышкин, Ю.С. Степанов, И.А. Стернин, Е.Е. Стефанский, В.Н. Телия, А. Ченки, А.П. Чудинов, J. Aitchison, G. Fauconnier, P. Grdernfors, G. Lakoff, Z. Kvecses и др.);

Н.В. Витт, Е.М. Вольф, В.Г. Гак, В.Д. Девкин, М.Д. Городникова, В.В. Гуревич, В.И. Жельвис, К.Э. Изард, С.В. Ионова, Н.А. Красавский, Н.А. Лукьянова, В.А. Маслова, Л.А. Пиотровская, В.А. Пищальникова, Н.К. Рябцева, В.Н. Телия, О.Е. Филимонова, В.И. Шаховский, С.С. Янелюкайте и др.) Н.Д. Арутюнова, Н.А. Белоус, Ю.К. Волошин, В.В. Дементьев, Н.Д. Голев, В.И. Карасик, В.Б. Кашкин, В.В. Красных, В.Н. Куницына, О.А. Леонтович, М.Л. Макаров, Г.Г. Матвеева, О.И. Матьяш, А.В. Олянич, В.А. Пищальникова, В.М. Погольша, И.А. Стернин, Е.И. Шейгал и др.);

4) семиотике (Р. Барт, М.М. Бахтин, И.Н. Горелов, Г.Е. Крейдлин, Г.В. Колшанский, Ю.М. Лотман, А. Пиз, А.А. Романов, Н.И. Смирнова, Ю.А. Сорокин, Ю.С. Степанов, M. Argyle, R. Birdwhistell, M. Critchley, J. Fast, E.T. Hall, M.R. Key, D. Leathers, A. Mehrabian и др.);

О.А. Дмитриева, Е.В. Иванцова, В.И. Карасик, Ю.Н. Караулов, И.Э. Клюканов, В.П. Нерознак, Н.Н. Панченко, К.Ф. Седов, Л.Б. Сиротинина, В.И. Шаховский и др.);

6) лингвистической экологии (Н.Д. Голев, М.В. Горбаневский, Е.С. КараМурза, Е.Ю. Ильинова, А.П. Сковородников, С.В. Ионова, Д.С. Лихачев, В.И. Шаховский, E. Haugen и др.) диссертации обсуждались на заседаниях научно-исследовательской лаборатории «Язык и личность» Волгоградского государственного социальнопедагогического университета (2011, 2012, 2013, 2014), заседаниях кафедры языкознания Волгоградского государственного педагогического университета (20122014), а также были представлены в виде докладов на конференциях:

международных «Коммуникативные аспекты современной лингвистики и лингводидактики» (Волгоград, 2008, 2010, 2011), «Актуальные проблемы лингводидактики и лингвистики: сущность, концепции, перспективы»

(Волгоград, 2008, 2012, 2013), «Язык. Культура. Коммуникация» (Ульяновск, 2008), «Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире 2» (Волгоград, 2008), «Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире 5» (Волгоград, 2010), «Меняющаяся коммуникация в меняющемся мире 6» (Волгоград, 2012), «Экология языка и речи» (Тамбов, 2011), «Язык как система и деятельность 4» (Ростов-на-Дону, 2013), всероссийских и региональных «Актуальные проблемы лингводидактики и лингвистики» (Волгоград, 2009), «Проблемы концептуальной систематики языка, речи и речевой деятельности»

(Иркутск, 2011), общероссийском научно-теоретическом семинаре «Эмотивная лингвоэкология в современном коммуникативном пространстве» (Волгоград, 2012), Интернет-конференции Сибирской ассоциации лингвистов-экспертов (Сибалтэкс) «Юрислингвистика: судебная лингвистическая экспертиза, лингвоконфликтология, юридико-лингвистическая герменевтика»

(КемеровоНовосибирскБарнаул, 2012).

Основное содержание исследования представлено в монографии «Деструктивное общение в когнитивно-дискурсивном аспекте» и 43 публикациях, из которых 15 в журналах, рекомендованных ВАК.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Деструктивное общение представляет собой тип эмоционального общения, направленного на сознательное и преднамеренное причинение собеседнику морального и/или физического вреда и характеризуемого чувством удовлетворения от страданий жертвы и/или сознанием собственной правоты.

Стремление личности возвыситься за счет унижения / морального уничтожения собеседника составляет интенциональную базу деструктивного общения, что предопределяет основные пути его реализации.

2. Ситуация деструктивного общения характеризуется обязательным наличием в ней пяти конститутивных признаков: а) деструктивная интенция, б) отрицательный эмоциональный стимул, в) индикаторы вербальной агрессии и/или невербальные маркеры враждебности/агрессии, г) отрицательная реакция адресата, д) положительная реакция адресанта.

3. Исходя из различных форм проявления агрессии в коммуникации, возможности объективного наблюдения за проявлениями агрессивности и учета причинно-следственных связей между задачами общения и стратегиями, тактиками поведения коммуникантов, мы выделяем три типа ситуаций деструктивного общения: а) ситуации открытого деструктивного общения, б) ситуации скрытого деструктивного общения, в) ситуации пассивнодеструктивного общения. Данные типы ситуаций деструктивного общения характеризуются преобладанием в них определенной речевой стратегии, а также набором невербальных компонентов, выступающих основным критерием / признаком при отнесении той или иной ситуации общения к конкретному деструктивному типу.

4. Деструктивность это концептуальное пространство, состоящее из совокупности разнородных концептов, в число которых входят концепты эмоций, вызывающие и поддерживающие деструктивное поведение индивида, представления о факторах и ситуациях, способствующих актуализации и эскалации агрессивного поведения человека, концепты эмоций, возникающие в результате совершения деструктивного акта, прототипические и парапрототипические сценарии деструктивного поведения человека.

5. Концептуальное пространство деструктивности имеет достаточно четко организованную полевую структуру. К ядерным концептам концептуального пространства деструктивности относятся эмоциональные концепты «гнев», «злоба», «ярость», «ненависть», «презрение»; эмоциональноповеденческие концепты «месть», «ревность», «черная зависть», прототипические когнитивные сценарии деструктивного поведения; к ближней периферии эмоциональные концепты «раздражение», «неприязнь», «обида», «страх», т.е. находящиеся в причинно-следственной связи с эмоциямистимулами деструктивного поведения, все парапрототипические сценарии развития «агрессивных» эмоций; дальнюю периферию формируют концепты, содержание которых имеет опосредованное отношение к феномену деструктивности.

6. Концепты эмоций, входящие в ядро концептуального пространства деструктивности, обладают значительными когнитивными сходствами, что свидетельствует о наличии у данных эмоций общей концептуальной основы.

Эти эмоции характеризуются кластерностью, и их концептуализация материализует представления человека об агрессии как о некой спонтанной силе, с трудом поддающейся сознательному контролю человеком. Вербальная концептуализация деструктивных эмоций представляет собой в первую очередь их знаковую соматическую фиксацию. В языковой картине мира данных эмоций представлено в основном отражение невербальных процессов:

физиологических процессов, сопровождающих переживание эмоции и сопряженных с ними физических проявлений эмоций.

7. Коммуникативное поведение личности в ситуациях деструктивного общения связано с выбором базовой целеустановки, стратегии и тактики. В зависимости от того, какими доминирующими эмоциями мотивируется коммуникативное поведение и в какой форме оно реализуется, возможно выделение коммуникативных типажей, ориентированных на открытое деструктивное поведение (коммуникативный типаж «хам»), коммуникативных типажей, ориентированных на скрытое деструктивное поведение («завистник»), и коммуникативных типажей, практикующих различные виды деструктивного поведения («ревнивец»).

8. В аспекте эмотивной лингвоэкологии деструктивное общение может рассматриваться как амбивалентно-экологичное с позиции адресанта, т.к., с одной стороны, оказывает негативное воздействие на личность субъекта деструктивной коммуникации, а с другой вызывает у него катарсис деструктивных эмоций и/или положительную эмоциональную реакцию. Однако с позиции адресата деструктивное общение квалифицируется как однозначно психоэмоциональное состояние и личность в целом.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованной литературы, списка лексикографических источников и принятых сокращений, а также списка источников примеров.

Во введении содержится обоснование актуальности темы, определяются объект, предмет, цели и задачи исследования, указываются его методы и методологическая база, раскрываются научная новизна, теоретическая значимость и практическая ценность работы, формулируются положения, выносимые на защиту.

В первой главе «Теоретические основы исследования деструктивного общения» обсуждаются и уточняются теоретические положения, служащие методологической базой диссертационного исследования, рассматривается деструктивность в системе научного знания, формулируется определение деструктивного общения, выделяются и описываются его параметры, определяется место деструктивного общения в ряду смежных понятий, предлагается классификация ситуаций деструктивного общения.

Во второй главе «Концептуальное пространство деструктивности»

обсуждается понятие концептуального пространства, выделяются и анализируются концепты эмоций, входящих в ядро концептуального пространства деструктивности. Отдельно рассматривается невербальная концептуализация этих эмоций, а также факторы, способствующие эскалации деструктивности в общении.

В третьей главе «Коммуникативная личность в деструктивном общении»

деструктивного общения, анализируются тактики, специфичные для данного типа общения, рассматриваются коммуникативные типажи, практикующие различные виды деструктивного общения, а также проводится анализ деструктивного общения с позиций адресата и адресанта в аспекте эмотивной лингвоэкологии.

Каждая глава завершается выводами, суммирующими доказываемые в главах положения работы.

В заключении подводятся итоги исследования и намечаются перспективы дальнейшей разработки его положений.

ГЛАВА I. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ОСНОВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

ДЕСТРУКТИВНОГО ОБЩЕНИЯ

Проблема человеческой деструктивности возникает в связи с глубоким кризисом человечности и упадком культуры, который переживает сейчас общество. Утрата нравственных ценностей, испокон веков составлявших основу нашей цивилизации, приводит к тому, что человек, созданный для созидания, становится разрушителем. Прежде чем обратиться к анализу деструктивности в коммуникации, необходимо увидеть истоки осмысления данного феномена в науке.

1.1.1. Деструктивность как предмет исследования в философии В философии предпринималось немало попыток создать единую концепцию человеческой деструктивности, выяснить ее природу и классифицировать проявления. Полный и детальный анализ генезиса философского осмысления деструктивности проведен в работе Е.В. Сатыбаловой [Сатыбалова, 2002]. Мы же кратко остановимся на основных философских воззрениях на деструктивность с целью уточнения общенаучного значения данного термина. В философских исследованиях чаще всего используются термины разрушительность, деструкция. Хотя представления о деструктивности восходят к категории негативности Г.В.Ф. Гегеля, сам термин «деструктивность» был введен в науку немецким социологом, философом, социальным психологом и психоаналитиком Эрихом Фроммом, анализ концепции которого будет проведен в дальнейшем. В современной философии человеческая деструктивность является предметом рассмотрения двух основных течений метафизики и постмодернизма. К метафизическим относится широкий спектр философских направлений ХХ в., основными из которых являются философская антропология, русская религиозная философия, экзистенциализм. Именно в рамках данного течения были осознаны многие важные аспекты феномена человеческой деструктивности.

Философская антропология представлена работами классиков М. Шелера, Г. Плеснера, А. Гелена. М. Шелер рассматривает человеческую разрушительность как явление, проистекающее из концепции принципиального бессилия духа, основанной на признании человека в качестве «встречи», «порыва», как витального ядра и «духа», как единства разума и переживаний [Шелер, 1994]. Г. Плеснер в своей теории позициональности человека утверждает, что положение человека в мире, в отличие от растения и животного как ступеней органического, эксцентрично (т.е. находится вне центра).

Г. Плеснер различает растительную, животную и человеческую организацию.

Например, животное, в отличие от растения, опосредованно включено в окружающую среду. У него есть органы для контакта с ней и сугубо внутренние органы, для взаимоопосредования которых нужен центр. Таким образом, позициональность животного центрическая. Центр как бы дистанцирован от живого тела, которое воспринимается центром как плоть. Но этот центр не осознает себя как центр. Чтобы это было возможно, нужно «зашедшее за себя Я» человека, «необъективируемый полюс субъекта». Эта эксцентрическая, т.е. внецентрическая позициональность главная характеристика человека. Таким образом, человеческое укоренено вне мира, при этом у него нет божественной первоосновы. Человек, по Г. Плеcнеру, неизбежно находится в борьбе со своей рефлексией и имманентностью всех своих определений, борьбе, возобновляемой с той же необходимостью, с какой каждая следующая попытка терпит провал, и в этом есть основа человеческой разрушительности [Плеcнер, www]. Философия А. Гелена так же опирается на представление об «ущербности», т.е. биологической неспециализированности и неприспособленности человека. Человек, в противоположность всем высшим млекопитающим, определяется, главным образом, недостатками, что лишает его возможности выжить во внешней среде. Человек способен творить свой собственный мир, но это лишь обратная сторона его «недостаточности».

Существование человека всегда «рискованно», «небезопасно», ибо животное от природы гармонично, а человек должен сам создавать гармонию и преодолевать угрозу хаоса. Обеспечивают выживание человека, по Гелену, не только язык и понятийное мышление, но и социальные институты. Если по какой-то причине они вдруг ослабевают, то человеческое поведение становится примитивным, человек начинает следовать непосредственным стимулам и впечатлениям. Различные группы потребностей автономизируются и вступают в противоречие с другими, завладевая сознанием человека как некое слепое влечение. Человек не знает предела в проявлении своих стремлений, в том числе и агрессивности. В обществе, где рушатся институты, сразу же заявляет о себе «атомарная агрессивность», приобретающая характер «борьбы всех против всех» [Гелен, 1988].

В русской религиозной философии, особенно в персонализме, «наиболее ценной для осмысления феномена человеческой деструктивности является идея соразмерности микро- и макрокосмоса, являющаяся основой возникновения человеческого мироотношения, и формирование на этой основе цельного характера индивидуального бытия в его подлинности. Нарушение же соразмерности влечет за собой деструкцию отношения «человек мир», приводит к искажению подлинно человеческого бытия, утрате человеком своего места в мире. Человеческое бытие приобретает черты разорванности и неполноты, подчиняется внешним по отношению к личности факторам:

религии, науке, морали, отчужденной социальности, дегуманизированному производству и потреблению» [Немчинова, 2005, с. 23].

Русские религиозные философы (Ф.М. Достоевский, В.С. Соловьев, Н.А. Бердяев, С. Л. Франк, Л.И. Шестов и др.), рассматривая вопрос о природе и сущности человека, признавали изначальную противоречивость человека, проявляющуюся в дуализме души и тела, свободы и необходимости, добра и зла, божественного и земного. Так, Ф.М. Достоевский верил, что человек в своей глубинной сущности содержит два полярных начала Бога и дьявола, добро и зло, которые проявляются особенно сильно, когда человек, говоря словами Н.А. Бердяева, «отпущен на свободу» [Бердяев, 1991, с. 5657].

В.С. Соловьев полагал, что человек совмещает в себе всевозможные противоположности, которые сводятся в конечном счете к одной великой противоположности между безусловным и условным, абсолютной вечной сущностью и преходящим явлением и видимостью, а человек есть вместе и двойственности человека и рассматривал его как точку пересечения двух миров высшего, связанного с духовным миром и Богом, и низшего, природного и ограниченного [Бердяев, 1991, с. 2021].

Философия экзистенциализма также осмысливает разрушительное начало, скрытое в человеке. Наиболее яркие представители данного течения К. Ясперс, Ж.-П. Сартр, А. Камю поднимают вопросы, непосредственно связанные с основой человеческой разрушительности (свобода, возникающая из «ничто», страх перед неизвестным будущим, когда человек узнает, что он не вечен т.п.).

В основу теории М. Хайдеггера положено особое, отличное от противопоставил деструкцию методу феноменологической редукции Э. Гуссерля и выделил три соответствующих операции деструкции: редукцию, или возвращение от сущего к бытию; деструкцию традиции; конструкцию бытия. Метод деструкции М. Хайдеггера, по мнению Е.В. Сатыбаловой, предполагает «заключение в скобки» самого характера понимания бытия, что позволяет «пробиться» к самой его сути благодаря всматриванию в существование, не принося его в жертву сущности» [Сатыбалова, 2002, с. 5].

важнейшего источника анализа человеческой деструктивности является сосредоточение на анализе разорванности, тоталитарности, безумия, «машинерии бессознательного» (М. Фуко, Р. Барт, Ж. Делез, Ж. Бодрийяр), «негативной субъективности» (М. Бланшо, А. Кожев, П. Клоссовски и др.) как философской литературе эта проблематика находится в центре внимания А.А. Горелова, М.Л. Лившица, В.В. Минеева, В.П. Кедрова, В.М. Овчаренко, Г. Почепцова, Ю. Рыклина. Деструкция как этап методологической стратегии деконструкции, а также позитивные аспекты деструктивности разрабатываются Ж. Дерридой [Приводится по: Сатыбалова, 2002, с. 56].

Несмотря на противоположность базовых установок и выводов метафизики и постмодрнизма, Е.В. Сатыбалова считает необходимым и возможным мировоззренчески и методологически объединить данные подходы, находит точки их соприкосновения с целью построения концепции оснований и форм проявления человеческой деструктивности. Согласно мнению ученого, специфика человеческой деструктивности состоит в ее «пограничности нахождении одновременно вовне человеческого (как деструктивность она внеположена человеческому, определяет, пред-определяет его) и внутри человеческого (как человеческое она всегда имманентна, идентична ему, самоидентична). Понимание человеческой деструктивности как пограничного состояния человеческого объясняет специфику человеческого вообще и место (положение), и сущность человека всегда между: небом и землей, высоким и низким, честным и подлым, прекрасным и безобразным»

[Сатыбалова, 2002, с.110111]. Автор данной «синергетической» концепции человеческой деструктивности предлагает следующее философское определение рассматриваемому понятию: «Человеческая деструктивность это пограничное со-стояние («процесс деятельного стояния на границе») человеческого между очеловеченным и внечеловеческим, позволяющее ему выходить за собственные пределы и самоутверждаться в бытии в качестве самостоятельно действующей силы» [Там же, с. 11].

Данное определение акцентирует амбивалентную природу и сущность деструктивности, выделяя особым образом ее созидательный компонент.

Деструктивность является характеристикой особого типа человеческой деятельности, получившей название деструктивной деятельности, которая проявлялась на всех этапах развития человечества. Деструктивная деятельность определяется как «специфически человеческая форма активного отношения к миру, основное содержание которой составляет разрушение существующих объектов и систем. Деструктивная деятельность может быть направлена человеком как во вне на других людей или на общество в целом, на природную среду, архитектурные памятники, различные предметы так и обращена на самого себя (разрушение личности, суицид). Деструкция является проявлением хаоса, неизбежно присутствующего в самой природе человека, и может являться как конечной целью деятельности, так и сопутствовать деятельности, имеющей созидательную цель» [Лысак, 1999, с. 5]. Мы видим, что в философии деструкция, деструктивность и деструктивная деятельность рассматриваются как явления, амбивалентные по своей сути: там, где есть разрушение, всегда есть и созидание. Однако, к сожалению, в реальности у человечества не всегда есть время и возможность искать созидательное в глубинах разрушительного и ждать, когда одно превратится в другое.

Последние события даже в самых социально развитых странах, обеспечивающих своим гражданам самые комфортные условия существования, показали, что деструктивная деятельность расширяется и представляет угрозу не только для отдельных стран или социальных групп, но и для всего человечества. Попытки понять сущность деструктивности подводят нас к необходимости определить ее место среди смежных понятий путем анализа ее биологических, нейрофизиологических и психических оснований.

1.1.2. Биологические и нейрофизиологические основания деструктивности Для того чтобы дать определение деструктивному общению, нужно определить само понятие деструктивности, что возможно только путем нахождения его места в ряду смежных понятий. Последнее, в свою очередь, невозможно без выделения биопсихических и нейрофизиологических оснований изучаемого явления.

Многие ученые, изучающие человеческую агрессию и деструктивность, пытаются ответить на следующие основные вопросы: является ли деструктивность качеством, свойственным только человеку или же она предрасположенность к деструктивному поведению, какие гормональные и/или проливающий свет на эти проблемы.

Анализ работ, представляющих результаты исследований этологов по представителей животного мира [Дьюсбери, 1981; Лоренц, 1998; Меннинг, 1982; Шовен, 2009]. Для животного мира применимо понятие популяционного инстинкта, который не позволяет уничтожать себе подобных. Межвидовая агрессия животных не может рассматриваться как деструктивность, так как она служит сохранению вида. Агрессия внутри одного вида также служит его сохранению, ибо способствует улучшению генетического фонда за счет естественного отбора (оставить потомство могут только сильные особи, они распространению животных на широком географическом пространстве.

В 1963 году в Германии была опубликована книга австрийского этолога Конрада Лоренца «Агрессия: Так называемое зло» (Das sogenannte Bse: zur Naturgeschichte der Agression)*, получившая огромную популярность благодаря ясному стилю и доступному изложению. Эту книгу можно назвать «гимном агрессии», т.к. в ней раскрывается положительная роль агрессии в эволюции, и агрессивное поведение объясняется посредством инстинктивных сил. Агрессия, по К. Лоренцу, является первичным, направленным на сохранение вида, спонтанным инстинктом, который помогает животному отстоять свое право на существование в окружающей среде [Лоренц, 1994, с. 56]. Но агрессия внутри одного вида наблюдается сравнительно редко, т.к. существуют биологические механизмы, блокирующие ее уже на ранних этапах взаимодействия особей.

Переведена на русский язык в 1994 г.

Выявлены различные блокаторы агрессии, к которым относятся запах, вид партнера, его поведение [Там же].

В целом у этологов крайне редко зафиксированы наблюдения, которые можно считать аналогом деструктивной деятельности. Так, например, некоторые насекомые пчелы, муравьи, термиты определяют членов своей колонии по запаху и убивают любого чужака, вторгшегося на их территорию [Дьюсбери, 1991, с. 109]. У млекопитающих нечто подобное ученые наблюдали только у крыс и некоторых видов приматов. У данных видов млекопитающих наблюдается организованная коллективная борьба одного сообщества против другого. К. Лоренц приводит примеры из наблюдений И. Эйбл-Эйбесфельда и Ф. Штейнигера за крысами, отмечая, что, несмотря на то, что крысы миролюбивы по отношению к членам своего сообщества, они ведут себя как настоящие убийцы по отношению к любому чужаку. К. Лоренц приходит к выводу о том, что борьба между кланами крыс не выполняет видосохраняющих функций внутривидовой агрессии, не служит ни пространственному распределению, ни отбору сильнейших защитников семьи [Лоренц, 1994].

Подобное поведение было зафиксировано у шимпанзе [Бутовская, 1998, с. 152].

К сожалению, современная наука не позволяет сделать точные выводы о целесообразности такого поведения крыс и шимпанзе, поэтому мы так же с определенной осторожностью будем говорить об агрессивности крыс и шимпанзе как о неком аналоге деструктивности.

Таким образом, этологи пришли к выводу о том, что у большинства животных, кроме общественных насекомых, крыс и шимпанзе, популяционный инстинкт не допускает уничтожение себе подобных. У большинства животных существуют особые механизмы, не допускающие проявлений агрессии по отношению к представителям своего вида. Однако был отмечен очень важный факт: драки, приводящие к гибели более слабого соперника, ведутся только в том случае, если размеры популяции превышают ресурсы среды, т.е. при определенных обтоятельствах происходит ослабление вышеупомянутого инстинкта [Лоренц, 1994].

Резюмируя сказанное, отметим, что у большинства животных агрессия по отношению к особям своего вида, а также стремление к их уничтожению сильно подавлены благодаря популяционному инстинкту. Поведение, которое можно описать как деструктивное, наблюдается только у некоторых видов общественных насекомых и млекопитающих (крыс, шимпанзе), что, однако, не позволяет сделать вывод о том, что деструктивность человека обусловлена биологически.

Обратимся к краткому анализу нейрофизиологических оснований деструктивности человека. В последние десятилетия нейрофизиология совершила серьезный скачок в своем развитии, были сделаны крупные открытия, дающие возможность понять или, по крайней мере, приблизиться к пониманию механизма многих психических процессов и их роли в организации поведения человека. Психология постепенно начинает превращаться в науку, опирающуюся в первую очередь на точные экспериментальные данные.

Уместно вспомнить знаменитое высказывание Ж. Пиаже: «Все теории аффективности, существующие на данный момент, кажутся мне временными, эндокринологические объяснения» [Беседы с Жаном Пиаже, www]. Как показывает анализ теоретической литературы, различного рода физиологические нарушения (нейроанатомические, нейрофизиологические, эндокринные) могут оказывать влияние на агрессивность. Однако нет достаточно данных для того, чтобы считать, что именно эти факторы являются непосредственной причиной агрессии, т.к. сочетание биологических различий между людьми и социального окружения (т.е. биосоциальные взаимодействия), в конечном итоге, ответственны за формирование индивидуальных различий в социальном поведении.

По мнению И.В. Лысак, существенное влияние на осуществление деструктивной деятельности оказывают два основных образования головного мозга: лимбическая система, состоящая из разнообразных структур, функция которых заключается в контролировании основных влечений и эмоций, и кора головного мозга, ответственная за целый комплекс когнитивных функций, которые имеют существенное значение в процессах научения, прогнозирования последствий и выбора реакции [Лысак, 1999, с. 9]. Автор приводит многочисленные данные, свидетельствующие о взаимосвязи поражений головного мозга со склонностью к деструктивным действиям. Повреждения лобной доли коры головного мозга, вероятно, приводят к усилению реакции человека на мгновенные воздействия окружающей среды. В этом случае обыкновенные раздражители вызывают неадекватные реакции. Лица, имеющие повреждения лобной доли неокортеса, скорее всего, будут реагировать на провокацию импульсивно и агрессивно, а также проявлять раздражительность и дурное настроение. Американские ученые Брайэн, Скотт, Голден и Тори сообщают, что заключенные, у которых диагностировались повреждения мозга, были более склонны к совершению преступлений с применением насилия, нежели те, у кого таких повреждений не было. В.П. Эфроимсон приводит данные, позволяющие сделать вывод о том, что часто причиной деструктивных действий являются наследственные, травматические и алкоголические выключения задерживающих центров головного мозга. Обследование группы немотивированных убийц, проведенное в Англии Д. Уайльдом и Д. Пондом, показало, что большинство из них имело аномальную электроэнцефалограмму (ЭЭГ). Аномальные ЭЭГ обнаружились почти у двух третей убийц в возрасте до 30 лет. Давно известно, что немотивированные вспышки бешенства характерны для височной эпилепсии. Так, Г. Гасто указывает на то, что вспышки бешенства, часто по самым ничтожным поводам, обнаруживаются почти у 50 % больных височной эпилепсией [Приводится по: Лысак, 1999, с. 910].

Анализ теоретической литературы показывает, что можно выделить три основных группы нейрофизиологических факторов агрессии. Во-первых, на степень агрессивности влияет множество нейроанатомических различий. В отношении связи эмоциональной сферы с межполушарной асимметрией мозга можно считать, что существуют функциональные корреляции повышенной тревожности и агрессивности с правополушарным тонусом, а положительно эмоционального состояния — с левополушарным. Физиологи установили, что наряду с корой префронтальной области особенно важными участками, анатомические особенности которых влияют на агрессивное поведение, представляются гипоталамус и архипалеокортекс. Далее было установлено, что изменения эмоциональной реактивности возникают вследствие выпадения функций амигдал и гиппокампа (работы Smith, 1950; Tompson, Walker, 1951;

King, 1958) [Приводится по: Алейникова, www].

Во-вторых, высокую эмоциональность (независимо от того, об эмоции какого знака идет речь) на нейрохимическом уровне обеспечивают катехоламины: гормон дофамин стимулирует положительные эмоции, а серотонин, норадреналин и адреналин — отрицательные (серотонин отвечает за так называемую «депрессию тревоги», норадреналин и адреналин — за агрессию, дефицит гормона норадреналина провоцирует «депрессию тоски»).

Поведенческим результатом этих гормональных сдвигов является деструктивность, направленная либо на себя в форме тревоги и тоски, либо на других в форме агрессии. Были проведены исследования, доказывающие, что люди, в нервной системе которых понижено содержание «гормона счастья»

серотонина, «ответственного» за торможение спонтанных реакций на фрустрацию, — имеют бльшую склонность к агрессии [Knoblich, 1992].

В-третьих, исследования последних десятилетий продемонстрировали определенную зависимость между повышенным уровнем тестостерона в период внутриматочного развития и в раннем детстве и развитием агрессивности. Райниш (Reinisch) обнаружил, что девочки, чьи матери во время беременности принимали гормоны, подобные тестостерону, вырастали более агрессивными по сравнению с контрольными испытуемыми. Аналогично юноши с большим уровнем тестостерона в ответ на провокацию ведут себя агрессивнее (Olweus et al., 1988) [Приводится по: Аткинсон, www]. Существуют доказательства того, что тестостерон необходим для внутривидовой агрессии.

Известно, что введение тестостерона восстанавливает агрессию кастрированных животных. У дзюдоистов было обнаружено, что чем выше уровень тестостерона, тем больше атак по отношению к своему партнеру проявляет спортсмен [Гордон, www]. С другой стороны, исследование с участием 120 человек, проведенное неврологом Кристофом Эйзенеггером и экономистом Эрнстом Фером из Университета Цюриха в сотрудничестве с экономистом Майклом Нэфом из Королевского колледжа Холлоуэй Лондонского университета, показало, что гормон тестостерон, напротив, поощряет справедливое поведение, заставляя человека ощущать, что он обладает более высоким статусом. Вопреки расхожим представлениям, высокий уровень тестостерона не является причиной агрессии, а также эгоцентричного и рискованного поведения. Люди с повышенным уровнем тестостерона в крови, наоборот, ведут себя более корректно и справедливо.

Исследование также показывало, что предрассудок о «гормоне агрессии»

укоренился очень глубоко: те испытуемые, которые считали, что они получили тестостерон (на самом деле это было плацебо), выделялись своими явно несправедливыми предложениями, пытаясь таким образом доказать свое превосходство. Иными словами, агрессию вызывал миф об этом гормоне [Высокий уровень …, www].

Рассматривая нейрофизиологические основания деструктивности, нельзя не упомянуть о генетическом подходе, пик популярности которого пришелся на последние десятилетия прошлого века. Рядом исследователей были высказаны предположения о том, что люди с хромосомным типом ХYY имеют более выраженную склонность к деструктивности. Британский генетик Патриция Джейкобс и ее коллеги [Jacobs, 1965] обнаружили, что необычный набор хромосом наиболее характерен для лиц, находящихся в тюремном заключении.

Они также описали синдром XYY, который выражается в неадекватной агрессии, внезапных вспышках насилия, а также задержками в умственном развитии. Несмотря на то, что результаты последующих исследований большинстве из них подтвердились выводы, полученные в результате первого исследования, а именно то, что набор хромосом XYY встречается значительно чаще среди преступников, чем среди представителей других групп населения.

В 1973 г., Рональд Рейган, находившийся тогда на посту губернатора штата Калифорния, одобрил идею создания специального центра по изучению и предотвращению насилия, одной из главных задач которого должно было стать выявление связи между агрессивностью и нарушениями комбинаций половых хромосом. К числу важнейших факторов, определяющих высокое распространение насилия, был отнесен, прежде всего, мужской пол индивида.

Однако уже тогда эта теория подверглась критике, т.к. в результате тестирования с использованием проективных методик и методик самоанализа выяснилось, что фактически нет никаких различий в агрессивном поведении мужчин с XYY- и XY-хромосомами [Румянцева, www].

Подведем итоги. Нейрофизиологические факторы, включающие в себя характер процессов, протекающий в различных структурах нервной системы, существенным образом влияют на поведение человека. Доказано, что в основе деструктивных действий часто лежат повреждения головного мозга. На деструктивные склонности индивида влияют такие факторы, как концентрация серотонина в ткани мозга, повышенное содержание тестостерона и др. Однако их влияние изучено недостаточно для того, чтобы можно было с определенностью утверждать наличие прямой связи между ними и агрессией.

Что касается генетических исследований, то, несмотря на существование некоторых весьма убедительных доводов в пользу наличия связи между склонностью к агрессии и набором половых хромосом, решающая роль половых хромосом в склонности к агрессивным действиям также до сих пор не доказана. Таким образом, необходимо признать, что данные о влиянии нейрофизиологических факторов на деструктивную деятельность человека пока еще спорны и нуждаются в дальнейшем изучении. На наш взгляд, мы не можем говорить о том, что деструктивность в человеке обусловлена чисто биологически и физиологически. К сожалению, вопрос, поставленный классиком мировой физиологии Ч. Шеррингтоном в 1947 г., как осуществляется связь физиологического и психического, остается нерешенным:

«Он остался там же, где Аристотель оставил его более 2000 лет тому назад...

Какое право мы имеем увязывать опыт разума с физиологическим? Никакого научного права...» [Цит. по: Алейникова, www]. Таким образом, мы согласны с выводом И.В. Лысак о том, что деструкция скорее биологически потенциальна, а не биологически детерминирована [Лысак, 1999, с. 10], и основную роль в формировании деструктивности в человеке играют социо-психологические и социокультурные факторы, анализу которых посвящен следующий параграф нашей работы.

Основные психологические концепции агрессии Термин «агрессия» неоднозначен, несмотря на прозрачную этимологию.

В русскоязычных толковых и энциклопедических словарях агрессия рассматривается в основном как политический термин. Например:

Агрессия (от лат. aggressio нападение), понятие современного международного права, которое охватывает любое незаконное с точки зрения Устава ООН применение вооруженной силы одним государством против суверенитета, территориальной неприкосновенности или политической независимости др. государства или народа (нации). Считается тягчайшим международным преступлением против мира и безопасности человечества.

Понятие агрессии включает в качестве обязательного признак первенства или инициативы (применение каким-либо государством вооруженной силы первым). 29-я сессия Генеральной Ассамблеи ООН (1974) приняла определение агрессии [БЭС].

Агрессия вооруженное нападение одного или нескольких государств н другие страны с целью захвата их территорий и насильственного подчинения своей власти [СО].

«Большой психологический словарь» предлагает определение, отражающее не только психологическое, но и обыденное понимание данного феномена: «мотивированное деструктивное поведение, противоречащее нормам и правилам сосуществования людей в обществе, наносящее вред объектам нападения (одушевленным и неодушевленным), приносящее физический ущерб людям или вызывающее у них психологический дискомфорт» [БПС].

Таким образом, в словарных определениях отражены два общих подхода к толкованию агрессии: агрессии как политического / социально-политического феномена (вторжение, уничтожение, нападение, захват и т.д.) и агрессии как психологического и медицинского феномена (враждебность, жестокость, девиантное поведение, садизм и т.д.). Но все существующие определения так или иначе фиксируют общее представление об агрессии как о поведении, причиняющем жертве боль в самом широком смысле слова. Данное понимание характерно и для взглядов представителя бихевиоризма Арнольда Басса, который предложил следующее общее определение агрессии: «это реакция, посылающая болевые раздражители против другого организма (reaction that sends hurtful stimuli against another organism)» [Цит. по: Eibl-Eibesfeldt, 1979, р. 29]. Однако в таком случае под понятие агрессии попадают и действия, совершенные с целью защиты (убийство напавшего на человека преступника), и действия, сознательно направленные на разрушение и уничтожение (убийство с целью наживы), и действия, в конечном итоге созидательные (активное поведение молодой развивающейся фирмы на рынке). На самом деле, речь идет о «совершенно разнородных явлениях» [Фромм, 1994, с. 17], и, следовательно, представляется крайне сложным найти одну, общую причину / мотив агрессии.

Важнейшие психологические теории агрессии можно разделить на две группы: инстинктивистские и бихевиористские. Двумя крупнейшими представителями инстинктивизма являются основатель психоанализа Зигмунд Фрейд и этолог Конрад Лоренц.

Теоретическое и экспериментальное изучение агрессии началось относительно недавно, в середине ХХ в., хотя уже в 20-е годы З. Фрейд выдвинул теорию о том, что инстинктивные, врожденные «влечение к смерти»

и «влечение к жизни» являются главными силами в человеке. Собственно, именно З. Фрейду принадлежит заслуга обращения к проблеме агрессии человека как к объекту научного анализа. Первоначально считая преобладающими силами в человеке сексуальность (либидо) и инстинкт самосохранения, З.Фрейд постепенно приходит к противопоставлению двух фундаментальных понятий: влечения к жизни / инстинкта жизни – созидательного, связанного с любовью, заботой, и влечения к смерти / инстинкта смерти, или танатоса, разрушительного, «приводящего все органически живущее к состоянию безжизненности» [Фрейд, 1991, с. 375].

Агрессия берет свое начало в инстинкте смерти; в сущности, агрессия — это тот же самый инстинкт смерти, только спроецированный вовне и нацеленный на внешние объекты. Основной тезис З. Фрейда звучит достаточно пессимистично: человек одержим одной лишь страстью жаждой разрушить либо себя либо других людей, и этой трагической альтернативы ему вряд ли удастся избежать [Цит. по: Фромм, 1994, c. 32]. В целом приверженцы взглядов З. Фрейда полагают, что ни материальное благополучие, ни какие бы то ни было социальные улучшения не могут изменить уровень агрессивности в обществе, хотя е интенсивность и формы выражения могут варьироваться.

Контроль над уровнем агрессии в обществе может быть осуществлен посредством нахождения разрядки агрессивных влечений. Такой разрядкой могут быть наблюдения за жестокими действиями (в том числе и в кино), разрушения неодушевленных предметов, спорт, успехи в конкурентной борьбе и т.п. Таким образом, З. Фрейд свел все виды агрессии к одной единственной причине к инстинкту смерти, наличие которого, по справедливому замечанию таких критиков фрейдизма, как Э. Фромм и А. Бандура, невозможно проверить эмпирически.

Однако бум теорий агрессии пришелся на 60-70-е гг., когда на свет появились труды выдающихся специалистов по этологии (К. Лоренца, И. ЭйблЭйбесфельдта, Н. Тинбергена и др.) и бихевиоризму (А. Басс, Л. Берковиц, А. Бандура и др.) и продолжается до сих пор. Особую (негативную, на наш взгляд) роль в отношении общества к агрессии сыграла уже упомянутая нами книга Конрада Лоренца «Агрессия: Так называемое зло», вышедшая в свет в 1963 г., переведенная почти сразу же на многие языки и многократно переиздаваемая до настоящего времени. Эта отрицательная роль заключается, на наш взгляд, в том, что агрессия у К. Лоренца трактуется как первичный и спонтанный инстинкт (Курсив наш. Я.В.) [Лоренц, 1994, c. 59], т.е. инстинкт, который невозможно сдержать или подавить, за который невозможно нести ответственность. «При определенных обстоятельствах соответствующее инстинктивное действие может прорваться без какого-либо внешнего стимула» [Лоренц, 1994, c. 59]. Таким образом, теории З. Фрейда и К. Лоренца демонстрируют схожие взгляды на сущность человеческой агрессии: индивиду нет необходимости искать причину своего раздраженного состояния; зло можно выместить на любом подходящем внешнем объекте / субъекте, и это освободит индивида от накопившейся энергетической напряженности.

Работа К. Лоренца оказала большое влияние на популяризацию данного подхода к агрессии и «узаконила» позиции агрессии в обществе.

Модель агрессии, выдвинутая К.Лоренцем, схожа с той, что была выдвинута до него психологом У. Мак-Дугаллом (частично разделявшим взгляды З. Фрейда) и З. Фрейдом. Она получила название «гидравлической»

(термин Э. Фромма): «Специфическая энергия, необходимая для инстинктивных действий, постоянно накапливается в нервных центрах, и, когда накапливается достаточное количество этой энергии, может произойти взрыв, даже при полном отсутствии раздражителя» [Фромм, 1994, c. 33]. Агрессию можно «переориентировать», т.е. перенаправить на другие, более безопасные действия (битье посуды, размахивание руками, порча мебели). И. ЭйблЭйбесфельд также утверждал, что агрессия свойственна всем сообществам и социальным группам. Естественно, что в ее проявлениях будут наблюдаться существенные культурные различия, но нет такого социума, где агрессия отсутствовала бы полностью. Представители и примитивных сообществ, и высокоразвитых цивилизаций не имеют фундаментальных различий в «склонности к агрессии», т.е. человеческая агрессия имеет филогенетические корни [Eibl-Eibesfeldt, 1972, р. 79].

Противоположную инстинктивистам позицию занимают представители бихевиоризма теории, утверждающей, что человеческое поведение определяется не врожденными, а исключительно социальными и культурными факторами. В основе бихевиористских концепций агрессии лежит модель поведения Б.Ф. Скиннера «стимул реакция».

А. Басс и Л. Берковиц независимо друг от друга пришли к мысли об особой роли внешней стимуляции в порождении агрессивных действий [Buss, 1971; Berkowitz, 1962; 1964]. А. Басс впервые выделил три дихотомии агрессивного поведения индивида: физическая вербальная, активная пассивная, прямая косвенная агрессия [Buss, 1971, р. 8]. Полная типология агрессивных действий, по А. Бассу, включает следующие виды агрессии:

физическая активная прямая (нанесение побоев человеку); физическая активная-косвенная (сговор с наемным убийцей); физическая пассивная прямая (сидячая забастовка); физическая пассивная косвенная (отказ в выполнении приказа); вербальная активная прямая (оскорбление словом);

вербальная активная косвенная (распространение клеветы, злобных сплетен); вербальная пассивная прямая (отказ разговаривать); вербальная пассивная косвенная (отказ защитить незаслуженно критикуемого человека) [Ibid.]. Агрессия может быть направлена против индивида или группы, ее причины могут быть различны. Но все виды агрессии объединяет то, что с их помощью человек или группа людей подвергается давлению, которое в конечном счете приводит либо к его / их уходу со сцены, либо к подчинению другому человеку, группе людей или же групповой норме.

Многие агрессивные действия стимулируются эмоцией гнева, и это дает повод обыденному сознанию рассматривать агрессию и гнев как взаимозависимые понятия: гнев как обязательную причину агрессии, а агрессию как обязательное следствие гнева. На самом деле все обстоит гораздо сложнее. Гнев может перейти в ряд абсолютно неагрессивных эмоций / действий, например, в беспокойство, депрессию, в переключение на другой вид деятельности и т.д. С другой стороны, агрессия вовсе не обязательно является производной от эмоции гнева. Наемный убийца может не испытывать никаких отрицательных эмоций по отношению к жертве фраза «ничего личного»

давно стала классикой жанра. Видя столь явную разницу в типах агрессивных действий, А. Басс ввел понятие «намерение» (intent) и выделил два основных «намерения» агрессии: намерение получить какое-либо «поощрение»

(reinforcer) и намерение заставить жертву страдать [Buss, 1971, p. 10]. А. Басс выдвинул тезис о наличии двух типов человеческой агрессии: «гневной» и «инструментальной». «Гневную» агрессию запускают оскорбление, физическое нападение или присутствие раздражителя. Эти стимулы вызывают гнев, который стимулирует агрессию, намерение которой причинить жертве боль и заставить ее страдать. «Инструментальная» агрессия является результатом некого безэмоционального соревнования или стремления заполучить нечто, чем обладает другой индивид, что дает повод говорить о «хладнокровной» агрессии [Buss, 1971, p. 10]. Цель «хладнокровной» агрессии получить приз / награду / поощрение, добиться более высокого социального статуса, заработать деньги и т.п.

Анализируя феномен агрессии и деструктивности и его место в психической жизни человека, нельзя не остановиться на теории фрустрации Дж. Долларда и Н.Э. Миллера, так как она до сих пор играет важнейшую роль в объяснении агрессивного поведения.

В самом общем виде гипотеза фрустрационной агрессии гласит, что фрустрация всегда влечет за собой агрессивность, и наоборот агрессивное поведение всегда вызвано наличием фрустрации [Bandura, 1973, p. 5]. Однако многие индивиды на протяжении жизни постоянно сталкиваются с фрустрациями, не проявляя при этом агрессивности. Этот факт относится к труднообъяснимым с точки зрения теории фрустрационной агрессии. Уже А. Басс обратил внимание на то, что фрустрация – «это лишь одна из многих антецеденций агрессивности, и притом не самая сильная» [Цит. по Фромм, 1994, c. 79]. Э. Фромм, опираясь на анализ эмпирических фактов, доказывает, что агрессия вызывается не фрустрацией как таковой, а ситуацией, в которой присутствует элемент несправедливости, а также делает вывод о том, что от характера человека зависит, во-первых, чтo вызывает в нем фрустрацию, и вовторых, насколько интенсивно он будет на нее реагировать [Фромм, 1994, c. 74].

деструктивности, известный австрийский психоаналитик Р. Велдер отмечал, что проявления агрессивности не могут быть втиснуты в схему «стимул реакция» по причине своего разнообразия, а, следовательно, их нельзя рассматривать как реакцию на раздражающий фактор. Проявления агрессивности так же нельзя рассматривать как часть сексуальных влечений, потому что они напрямую не связаны с сексуальным удовольствием [Waelder, 1960, р. 142].

Особую роль как в инстинктивистских, так и бихевиористских концепциях агрессии играет понятие катарсиса или очистительной разрядки.

Катарсис очищение через обращение к низшему, вульгарному началу [Бахтин, 1965]. С точки зрения современной психологии, катарсис это «ослабление мотивации совершения новых агрессивных действий вследствие того, что данный человек уже совершил агрессивные поступки» [Налчаджян, 2007, с. 313]. Известно, что сам термин «катарсис» был введен в науку Аристотелем, который, определяя трагедию как жанр, писал, что она совершает «благодаря состраданию и страху очищение (катарсис) подобных аффектов»

[Аристотель, www], т.е. страх и сострадание, воспроизводимые на сцене, должны были освобождать сопереживающих действию зрителей от этих аффектов. Исследователи Аристотеля полагают, что катарсис следует понимать именно в медицинском смысле, т.е. в результате катарсиса душа очищается от накопленных болезненных аффектов. Спустя века этот термин взяли на вооружение З. Фрейд и Д. Брейер, занимавшиеся исследованиями истерии. По нереализованные травмирующие переживания. Если пациенту удается вспомнить и снова пережить их, находясь в состоянии гипноза, то травмирующее переживание будет преодолено. Таким образом, разработанная Фрейдом и Брейером «энергетическая» модель накопления и разрядки напряжения со временем превратилась в психоаналитическую концепцию катарсиса. Согласно данной концепции, тревога и страх пациента ослабляются, если он рассказывает о них внимательному и сочувствующему слушателю.

Задолго до отцов-основателей психоанализа данная концепция нашла отражение в семантике глагола «выговориться» и идиомы «излить душу».

Таким образом, основная идея катарсиса заключается в том, что выплеск эмоции наружу ослабляет эту эмоцию «изнутри» и улучшает самочувствие индивида, испытывающего данную эмоцию. Впоследствии, данные представления о катарсисе были перенесены на понимание агрессии и эмоций, ее вызывающих, они прекрасно согласуются с рассмотренными нами теориями агрессии и агрессивного поведения человека психоаналитической и инстинктивистской. Обе эти концепции утверждают, что человеку необходимо освободиться от энергетической напряженности, накопленной вследствие раздражения, гнева и других подобных эмоций. При этом интересен вывод психологов Х. Томэ и Х. Кэхеле: «Удовлетворение от агрессии несравнимо с удовлетворением голода или удовольствием от оргазма. После словесных споров возникает чувство: Наконец-то я сказал ему, что я о нем думаю!

Таким образом, удовлетворение агрессивно-деструктивных импульсов служит восстановлению ущемленного чувства собственного достоинства. Тот факт, что человек лучше себя чувствует после эмоциональной разрядки, чем до нее, очевидно, связан с освобождением от напряжения. Но это напряжение тоже возникает реактивно и основано на фантазиях в самом широком смысле слова»

[Томэ, 1996, с. 191].

Однако все изложенные теории, так или иначе сталкиваясь с многообразием форм и причин агрессии, не смогли внести полную ясность в толкование данного понятия. Впервые это сделал немецкий психолог и психоаналитик Э. Фромм, которому и принадлежит заслуга введения в научный обиход термина «деструктивность». Прежде чем подробно остановиться на основных моментах его теории, хотелось бы сказать несколько слов о концепции Э. Дюркгейма, который обратил особое внимание на социальные и культурные детерминанты деструктивности. Он отмечает, что человеку как общественному существу присущи такие социальные потребности, как потребности в идеалах, ценностях, в объектах поклонения. Именно потому тенденция к деструкции особенно усиливается в условиях ценностнонормативного кризиса в обществе, названного Э. Дюркгеймом аномией (букв.

«разрегулированность»). Э. Дюркгейм указывает на то, что социальные и культурные нормы играют важную роль в регуляции жизни людей. Когда вся сеть социальных отношений хорошо интегрирована, тогда существует высокая степень социального сцепления; люди ощущают себя жизненными частями психосоциальной изоляции, одиночества или забытости. Такой тип социальной организации сдерживает деструктивные тенденции, присущие природе человека. Культура такого общества действует в том же направлении.

Поскольку общество интегрировано и поскольку это единство ощущается его членами, его культура также является единой. Его ценности принимаются и разделяются всеми его членами, рассматриваются как надындивидуальные, деструктивных действий вообще и самоубийств в частности. Напротив, общество с низкой степенью сцепления, члены которого слабо связаны между собой и с референтной группой, общество с запутанной сетью социальных норм, с «атомизированными», «релятивизированными» культурными ценностями, не пользующимися всеобщим признанием и являющимися делом простого личного предпочтения, является мощным генератором деструкции.

Человеку как общественному существу важно ощущать принадлежность к определенной группе, чувствовать себя частью целого, ему необходимы четкие ценностно-нормативные ориентиры. Если общество не может дать индивиду регулирующих норм или наоборот система норм является слишком жесткой и ограничивает свободу индивида, то у человека усиливаются деструктивные проявления [Цит. по: Лысак, с. 2526]. Мы позволили себе столь подробный экскурс в теорию Э. Дюркгейма, потому что его идеи перекликаются с основными положениями Э. Фромма о влиянии социокультурных аспектов на проявления деструктивности.

Главная идея Э. Фромма состоит в том, что объяснение жестокости и деструктивности человека следует искать не в унаследованном от животного разрушительном инстинкте, а в тех факторах, которые отличают человека от его животных предков. Основная проблема заключается в том, чтобы выяснить, насколько специфические условия существования человека ответственны за возникновение у него жажды мучить и убивать, а также от чего зависит характер и интенсивность удовольствия от этого.

Основное положение Э.Фромма заключается в том, что необходимо строго различать доброкачественную агрессию, т.е. агрессию «биологически адаптивную, способствующую поддержанию жизни», от «злокачественной агрессии, не связанной с сохранением жизни» [Фромм, 1994, c. 163]. Если доброкачественная агрессия есть реакция на угрозу витальным интересам индивида, которая заложена в филогенезе, свойственна как животным, так и людям и возникает спонтанно как реакция на угрозу, то деструктивность характеризуется полностью противоположными качествами, т.е. не является защитой от нападения или угрозы, не заложена в филогенезе, не свойственна животным, носит осознанный характер. «В основе злокачественной агрессивности не инстинкт, а некий человеческий потенциал, уходящий корнями в условия самого существования человека» [Фромм, 1994, с. 21].

Очевидно, что различия между агрессией и деструктивностью значительны. Агрессия, реализуемая на пути удовлетворения человеком своих потребностей, исчезает, как только цель достигнута. Деструктивность же ненасытна. Мы целиком и полностью разделяем точку зрения Э. Фромма, что деструктивность не является врожденным человеческим инстинктом и теория врожденной агрессивности и деструктивности избавляет человечество от задачи поиска причин роста деструктивности в современной мире, «успокаивает нас и заявляет, что даже если все мы должны погибнуть, то мы, по меньшей мере, можем утешать себя тем, что судьба наша обусловлена самой «природой» человека и что все идет именно так, как и должно было идти» [Там же, c. 21]. Действительно, говоря, например, о межличностной коммуникации, проще и легче объяснить / рационализировать деструктивное коммуникативное поведение природной вспыльчивостью, филогенетически заложенным агрессивным инстинктом, нежели неумением контролировать свои эмоции и/или нежеланием руководствоваться в общении принципом эмпатии.

«Доброкачественная» (оборонительная) агрессия, нейрофизиологический механизм которой сходен у животных и человека, является фактором биологической адаптации. Однако Э. Фромм отмечает важнейший факт: у человека агрессия проявляется гораздо сильнее, чем у животного. Ученый видит несколько тому причин:

«1. Животное воспринимает как угрозу только явную опасность, существующую в данный момент... Человек, обладающий даром предвидения и фантазией, реагирует не только на сиюминутную угрозу, но и на возможную опасность в будущем, на свое представление о вероятности угрозы.

Механизм оборонительной агрессии у человека мобилизуется не только тогда, когда он чувствует непосредственную угрозу, но и тогда, когда явной угрозы нет. То есть чаще всего человек выдает агрессивную реакцию на свой собственный прогноз.

2. Человек обладает не только способностью предвидеть реальную опасность в будущем, но еще позволяет себя уговорить, допускает, чтобы им манипулировали, руководили, убеждали. Он готов увидеть опасность там, где ее в действительности нет. Только у человека можно вызвать оборонительную агрессию методом промывания мозгов. Чтобы внушить человеку, что ему грозит опасность, нужно прежде всего такое средство как язык; без языка подобное внушение чаще всего невозможно.

3. Человек, как и зверь, защищается, когда что-либо угрожает его витальным интересам. Однако сфера витальных интересов у человека значительно шире, чем у зверя. Человеку для выживания необходимы не только физические, но и психические условия. Он должен поддерживать некоторое психическое равновесие, чтобы сохранить способность выполнять свои функции. Для человека все, что способствует психическому комфорту, столь же важно в жизненном смысле, как и то, что служит телесному комфорту.

Любое покушение на объект почитания вызывает такой же точно гнев со стороны индивида или группы, как если бы речь шла о покушении на жизнь [Фромм, 1994, с. 170173].

Отсюда вытекают такие стимулы агрессивного поведения, как унижение или оскорбление, противоречия во взглядах, покушение на объект почитания.

Следует принять во внимание и экономические стимулы, рост потребительства в современном обществе. Ни для кого не секрет, что производители при помощи рекламы успешно манипулируют сознанием миллионов людей, внушая, что им обязательно нужно купить то, что, в принципе, не очень-то и нужно. Желание иметь больше, больше и больше рождает жадность и зависть, а жадность и зависть порождают агрессивность. «В нашей культуре жадность значительно усиливается теми мероприятиями, которые призваны содействовать росту потребления. Но алчущий, у которого нет достаточных средств для удовлетворения своих желаний, становится нападающим» [Фромм, 1994, с. 182].

Мы позволили себе столь подробно остановиться на описании проявлений вроде бы доброкачественной агрессии у человека, потому что в деструктивности в общении. Мы разделяем мнение В.И. Добренькова о том, что современная гуманитарная наука не дает бесспорного перечня витальных интересов человека. Это чрезвычайно важный вопрос, так как «защита витальных интересов» есть критерий различения доброкачественной и злокачественной агрессии. Например, потребности в свободе и самоактуализации, в психическом комфорте и социальном успехе, в уважении, признании, любви и в сохранении своей системы ценностей относятся к витальным интересам личности, а значит, их защита является примером доброкачественной агрессии [Добреньков, 2006, с. 94]. С другой стороны, человеку нет жизненной необходимости иметь три квартиры или машины, видеть врага в каждом, кто исповедует отличные от него взгляды, оскорблять того, кто чем-то ему не понравился, но он это делает с завидной регулярностью, рассматривая свои действия как защиту своих витальных интересов. Мы полагаем, что часть изначально доброкачественных агрессивных проявлений в человеческом обществе трансформируется в деструктивные, и именно на этих, изначально доброкачественных проявлениях агрессии, лежит ответственность за большинство деструктивных действий в современном обществе. «Без решения проблемы объективизации сферы витальных интересов человека практическое разведение доброкачественной и злокачественной агрессии невозможно» [Добреньков, 2006, с. 9495].

Как уже говорилось выше, Э. Фромм считает, что злокачественная агрессия свойственна исключительно человеку, является важной частью его психики и не порождается животными инстинктами. Суть идей Фромма заключается в том, что деструктивность есть результат взаимодействия различных социальных условий и экзистенциальных потребностей человека [Фромм, 1994, с. 287]. К формам деструктивности Э. Фромм относит садизм и некрофилию. В отличие от традиционного понимания данных явлений как сексуально-психических аномалий, Э. Фромм предлагает рассматривать их намного шире и показывает, что они берут начало в социальном характере человека и в экзистенциональной ситуации основных понятиях теории деструктивности. Э. Фромм считает, что деструктивность результат взаимодействия различных социальных условий и экзистенциальных потребностей человека.

удовлетворяет экзистенциальные потребности, зависит от двух уровней.

Первый уровень относится к собственному личностному эмоциональному опыту, второй уровень — особенности социума и культуры, в которых живет человек. Эти два уровня диктуют стратегию индивидуального выбора — конструктивную или деструктивную. Злокачественная агрессия возможна только тогда, когда стратегия с очевидностью деструктивна. Для Э. Фромма злокачественная агрессия «всегда возможность, но не внутренняя, несмотря на укорененность в человеческом существовании. Когда люди не способны удовлетворить свои экзистенциальные потребности позитивно — в любви, стремлении к справедливости, добру и правде, они уходят в деструктивность, рождая ненависть, садизм, нарциссизм и некрофилию. Поэтому центральное место во фроммовской концепции агрессивности и деструктивности занимают экзистенциальные потребности» [Добреньков, 2006, с. 85].

Э. Фромм предлагает широкое толкование основным проявлениям деструктивности понятиям «садизм» и «некрофилия», выделяя несексуальную сферу этих явлений. Во многих работах Э. Фромм обосновывает мнение о том, что подлинные корни садизма заключаются отнюдь не в деформации полового чувства. Человек оказывается садистом вовсе не потому, что его любовное чувство подверглось деформации. Он таков по природе и за пределами любви. Человек хочет контролировать, мучить, унижать другого:

«Сущность садизма составляет наслаждение своим полным господством над другим человеком (или иным живым существом)» [Фромм, 2008, с. 136].

Знаменитый вывод Э. Фромма гласит: «Садизм (и мазохизм) как сексуальные извращения представляют собой только малую долю той огромной сферы, где эти явления никак не связаны с сексом. Несексуальное садистское поведение проявляется в следующем: найти беспомощное и беззащитное существо (человека или животное) и доставить ему физические страдания вплоть до лишения его жизни» [Фромм, 1994, с. 247]. Как правильно замечает В.И. Добреньков, «садизм есть превращение немощи в иллюзию всемогущества» [Добреньков, 2006, с. 87].

Некрофилия как любовь к мертвому носит онтологический, социальнофилософский характер. Некрофилия в чистом виде как психическая патология встречается редко. Но «некрофильские тенденции отчетливо просматриваются в обезличивающих межличностных отношениях, характерных для современного общества. Явное свидетельство некрофильской патологичности — привязанность современного человека к вещам в ущерб привязанности к людям. Некрофильские тенденции демонстрируются не только отдельными людьми, но и деперсонализирующим укладом повседневной жизни. Эти тенденции глубочайшим образом внедрились во внутренний строй индустриальной культуры, для которой характерно патологическое «низкопоклонство» перед вещами» [Там же, с. 89].

Проведя анализ различных общественных систем, Э. Фромм пришел к принципиально важному выводу о том, что характер человека — это субъективное отражение культуры социума. В жизнеутверждающем социуме нет деструктивности, нет садистов и некрофилов, их продуцирует культура деструктивного социума. Отчуждение человека от природы и мира в целом выливается в то, что человек противопоставляет себя другим людям, социальным группам и миру в целом, теряет чувство принадлежности, утрачивает способность к идентификации [Лысак, 1999, с. 24]. Именно тотальное отчуждение порождает деструктивность во всех видах деятельности.

Таким образом, проанализировав основные психологические концепции агрессии и деструктивности, мы приходим к выводу о том, что агрессия, несомненно, выступает как гипероним по отношению к деструктивности, ибо термин «агрессия» по определению покрывает все виды вредоносных действий, тогда как деструктивность только ту их часть, которая связана с преднамеренным, осознанным причинением морального или физического вреда и получением удовлетворения от страданий жертвы и сознания собственной правоты. Рассматривая деструктивность в общении, мы будем опираться именно на это, несколько расширенное, по сравнению с позицией Э. Фромма, определение понятия.

Анализируя психологические подходы к трактовке деструктивности, необходимо также кратко остановиться на понятии деструктивного мышления, ибо, определяя мышление как деятельность, мы приходим к пониманию, что деструктивное мышление представляет собой разновидность деструктивной деятельности человека.

В науке существует дихотомия конструктивного и деструктивного мышления, нашедшая отражение в многочисленных работах отечественных и зарубежных психологов (см. исследования таких ученых, как Дж. Джампольски, М. Раттер, З. Фрейд, К. Хорни, Э.М. Александровская, А.Л. Гройсман, А.Б. Добрович, А.И. Захаров, Ю.М. Орлов и др.). По мнению Я.О. Макаровой, основная цель конструктивного мышления это эффективная трудовая деятельность, создание условий для достижения целей самоусовершенствования, куда входят согласие с самим собой и окружением, устранение плохих привычек, управление своими эмоциями, контроль своих потребностей. Под деструктивным мышлением автор понимает «ограниченное мышление, находящееся во власти привычного и автоматизмов, программируемых требованиями культуры, мышление, лишенное здравого смысла, тормозящее трудовую деятельность, порождающее болезнь»

[Макарова, 2009, с. 8]. Несмотря на некоторую расплывчатость данного определения, оно согласуется с пониманием деструктивности, изложенным нами выше. Деструктивное мышление приводит к патологиям, разрушает человеческую жизнь. Достаточно вспомнить многочисленные литературные примеры, когда деструктивные эмоции овладевали персонажем настолько, что начинали контролировать его жизнь (А. Болконский в «Войне и мире»

Л.Н. Толстого, Отелло в одноименной трагедии У. Шекспира, Н. Кавалеров в романе Ю.К. Олеши «Зависть», М. Ромашов в романе В.А. Каверина «Два капитана» и многие другие).

Подведем итоги. Анализ психологических и психоаналитических теорий агрессии выявил тот факт, что, несмотря на схожесть внешних проявлений, агрессия и деструктивность представляют собой явления разной природы. В отличие от естественной, «доброкачественной» агрессии, которая свойственна всем представителям животного мира, деструктивность есть сложный феномен, свойственный только человеку. Одним из возможных каналов проявления деструктивности является общение самый распространенный вид человеческой деятельности. Рассмотрению феномена деструктивного общения, а также определению его места среди смежных понятий посвящен следующий раздел работы.

КАК ЧАСТЬ МЕЖЛИЧНОСТНОЙ КОММУНИКАЦИИ

1.2.1. Определение деструктивного общения.

Место деструктивного общения в ряду смежных понятий соотношении с деятельностью: с одной стороны, оно определяется как один из видов деятельности, как «деятельность общения», «коммуникативная деятельность» и т.п., с другой его рассматривают не как деятельность, а как «условие деятельности» или как ее «сторону». Здесь целесообразно упомянуть точку зрения А.А. Леонтьева [1974; 1979], который считал, что общение — это особый вид деятельности и выступает как компонент, составная часть (и одновременно условие) другой, некоммуникативной деятельности. В то же время он оговаривал, что это не означает, что общение выступает как самостоятельная деятельность. В настоящее время трактовка общения как особого вида деятельности также популярна. Например, В.М. Целуйко определяет общение как сложный, многоплановый процесс, который включает в себя не только обмен значимой для собеседников информацией, мыслями и чувствами, но и восприятие, понимание другого человека, выработку единой стратегии взаимодействия в процессе совместной деятельности [Целуйко, 2007, с. 5]. Несмотря на то, что против понимания общения как деятельности выступили некоторые авторы (Л.М. Архангельский [1974], Л.П. Буева [1978], Д.И. Дубровский [2002]), мы можем говорить о том, что в современной науке деятельностный подход к общению является преобладающим. В современной теории коммуникации «преобладает акцент на понимании, прежде всего, созидающе-конституирующей роли коммуникации, или на понимании коммуникации как процесса социального конструирования» [Матьяш, 2011, с. 4344]. Основная идея данного научно-теоретического направления заключается в том, что люди коллективно создают свое понимание мира в процессе координирования множественных усилий. Один из постулатов подхода социального конструирования гласит, что коммуникация «имеет этическую природу, имеет этические и нравственные последствия. Любое коммуникативное действие оказывает влияние на ход событий, ведет к тем или иным результатам и, как таковое, способно изменить социальные отношения и социальную реальность — к лучшему или наоборот» [Там же, с. 44]. Таким образом, становится очевидным тот факт, что мы живем в мире, который сконструировали сами и имеем дело с последствиями собственного творчества на всех уровнях деятельности, в том числе и в общении. Однако последнее время расширяется сфера человеческого общения, противоречащего самой идее социального конструирования и долгое время сдерживаемого этикетными и общечеловеческими нормами. Речь идет об общении деструктивном. Основной постулат деструктивного общения «я хозяин положения, а мой собеседник жертва, и причинить ей боль любыми способами доблесть». Несмотря на циничность такого заявления, именно такой тип общения поощряется новыми социальными нормами в современной «жизненной философии», и есть все основания полагать, что деструктивное общение отвоевывает все более значительные позиции во всех без исключения сферах человеческой коммуникации. В теории коммуникации термин «деструктивное общение»

трактуется весьма широко: это «формы и особенности контактов, которые пагубно сказываются на личности партнера и осложняют взаимоотношения»

[Куницына, 2001, c. 271]. В качестве примеров приводятся манипулятивное общение, авторитарный стиль, распад и осложнение отношений по вине партнера вследствие патологической ревности, зависти, нарциссизма.

Деструктивным характером может обладать даже молчание, если оно принимает форму наказания партнера, а также умолчание. В основе деструктивного общения, по мнению авторов, может лежать немало личностных черт: лицемерие, хитрость, склонность к клевете, мстительность, язвительность, цинизм, ханжество и т.д. Такое общение не обязательно преследует личную материальную выгоду. Личность в таком общении может руководствоваться неосознаваемыми мотивами самоутверждения, злорадства, мести, соперничества и т. д. К деструктивному общению относят не только агрессивно-конфликтное и криминогенное общение, но и ложь, обман, манипулирование и «другие формы воздействия, направляемые корыстными мотивами» [Куницына и др., 2001, c. 280]. На наш взгляд, само понимание корыстности мотивов допускает неоднозначное толкование, манипулирование же охватывает широкий круг понятий (в том числе и ложь / обман) и является скорее общей стратегией поведения, нежели конкретным проявлением разрушительности. Изучение языка лжи представляет собой отдельное исследование [Панченко, 2010], в котором вранье, обман не всегда деструктивны. Известные выражения «ложь во благо», «ложь во спасение»

служат небольшой иллюстрацией к данному тезису.

Если брать за основу вышеописанное понимание деструктивного общения, то оно охватывает чрезвычайно широкий круг ситуаций общения, объединенных лишь одним общим признаком «корыстной мотивацией».

Исходя из данного понимания, практически любую ситуацию общения можно отнести к деструктивному, ведь кто-то из речевых партнеров может извлечь выгоду из ситуации общения.

Итак, что же мы вкладываем в понятие деструктивного общения? Прежде всего, необходимо вернуться к пониманию деструктивности Э. Фромма.

Деструктивный это не просто синоним слова «разрушительный». В драке за свою жизнь можно разрушить много окружающих объектов, но это не будет проявлением деструктивности. «Деструктивный», по нашему мнению, означает «сознательно совершающий агрессивные действия с целью причинить страдания другому индивиду, при этом не чувствуя угрызений совести и получая удовлетворения от совершенных деяний». Отсюда вытекает следующее рабочее определение деструктивного общения, которое в дальнейшем мы надеемся расширить и дополнить. Деструктивное общение представляет собой тип общения, направленного на сознательное преднамеренное причинение собеседнику морального и физического вреда и характеризуемого чувством удовлетворения от страданий жертвы и сознанием собственной правоты. В качестве основной единицы анализа принята ситуация деструктивного общения. В основе данного выбора лежит базовый постулат коммуникативной лингвистики о ситуативности коммуникативного поведения [Карасик, Слышкин, 2007, с. 102]. «Важнейшей характеристикой языка как коммуникативного феномена является его органическая встроенность в ситуацию общения. Коммуникативное поведение аксиоматично ситуативно. Речевое поведение является разновидностью поведения как такового, т.е. проявления мотивированной и отчасти немотивированной символически опосредованной активности, направленной на поддержание контакта, эмоционального взаимовлияния, обмена информацией и деструктивного общения предполагает рассмотрение следующих ее компонентов: субъект / объект коммуникативного поведения, деструктивная мотивация, цель и коммуникативная стратегия ее реализации, вербальное и невербальное оформление, результат деструктивного воздействия.

В нашей работе деструктивное общение рассматривается как один из типов межличностной коммуникации, методологией и терминологическим аппаратом которой мы будем пользоваться. Ключевым в данном контексте является понятие «межличностная» по отношению к коммуникации, ибо мы ни в коей мере не против утверждения о том, что деструктивность может быть присуща, например, массовой коммуникации, что должно явиться предметом отдельного исследования.

Кратко выделим основные существенные характеристики межличностной коммуникации, отличающие ее от других видов человеческой коммуникации.

Основными характеристиками межличностной коммуникации признаны взаимодействия; кроме устойчивых связей МЛК включает и межличностные контакты — одноразовые встречи, не обязательно ведущие к продолжению отношений); диадность / парность (взаимодействие между как минимум двумя индвидуальными субъектами, в малой группе их может быть несколько);

обратная связь (активная, носящая зачастую непосредственный характер);

психологичность и субъективность (каждый из партнеров привносит в многоконтекстность. Последняя характеристика особенно важна, т.к. означает, что МЛК осуществляется «в самых разных средах и контекстах: в семейных отношениях, в профессиональной среде (включая отношения с сослуживцами, начальством, подчиненными), в общественных местах (на улице, в транспорте, в кафе, в церкви, в поликлинике), в ситуациях обслуживания (покупатель — продавец, пациент — врач), в педагогичсеской среде (учитель — ученик, преподаватель — студент, воспитатель — воспитанник). Межличностный аспект несут в себе и умело спланированные маркетинговые, рекламные, многоконтекстность МЛК подразумевает включение в нее многочисленных ситуаций институциональной коммуникации, позволяя максимально расширить поле исследований. Матьяш и ее коллеги предлагают следующее развернутое определение МЛК, на которое мы опираемся в нашей работе: МЛК — это «трансактное социальное взаимодействие посредством вербальных и невербальных символов как минимум двух индивидов, личностно ориентированных друг на друга, выступающих как субъектом, так и объектом по отношению друг к другу и к самим себе и создающих в ходе взаимодействия единое (до некоторой степени) смысловое пространство. Межличностная коммуникация осуществляется в разных социальных средах и контекстах» [Там же, с. 103].

Необходимо оговориться, что в настоящей работе мы рассматриваем термины «общение» и «коммуникация» как эквивалентные, несмотря на то, что они до сих пор не получили в науке однозначного толкования (см.: М.С. Каган [1988]; В.Б. Кашкин [2000] и др.). М.С. Каган акцентирует внимание на симметричности межсубъектного взаимодействия в общении, где собеседники являются партнерами общего дела. Коммуникация рассматривается ученым как некий однонаправленный процесс, регулируемый законами, установленными теорией коммуникации [Каган, 1988, с. 144163]. Но в более поздних работах по теории коммуникации (см. Кашкин, 2000; Куницына, 2001; Матьяш, и др.) указывается, что коммуникация — это значительно более сложный процесс, чем просто прием и передача информации или обмен мыслями и чувствами. В рамках деятельностного подхода коммуникация рассматривается как совместная деятельность участников общения, в ходе которой вырабатывается общий (до определенного предела) взгляд на вещи и действия с ними [Кашкин, 2000]. Таким образом, очевидно, что деятельностный подход, в рамках которого и ведется наше исследование, позволяет рассматривать понятия «общение» и «коммуникация» как синонимичные.

Выделение деструктивного общения как типа общения предполагает определение ряда параметров [Ренц, 2011, с. 16], на которых необходимо остановиться подробно. Важнейшим параметром любого типа общения является коммуникативная цель. В нашем случае коммуникативная цель заключается в стремлении травмировать собеседника, причинить ему психилогический или даже физический вред, всячески умалить его личностную значимость. Подобная коммуникативная цель выводит деструктивное общение за рамки подлинно межличностного взаимодействия, которое подразумевает индивидуализарованное отношение одного коммуниканта к другому, подтверждение и возвышение его «Я». Деструктивные интенции далеко не всегда «лежат на поверхности»: не каждый человек способен признаться даже самому себе, что он сознательно и целенаправленно задевает чувства, унижает либо оскорбляет собеседника.

Анализ практического материала показал, что деструктивное общение может быть названо инициативным, т.к. оно предполагает наличие возможности выбора партнера по общению. В отличие от оборонительной агрессивной реакции, когда собеседник вынужден действовать реактивно, отвечая на обиды и оскорбления, инициатива в деструктивном общении принадлежит обидчику, который в большинстве случаев действует с нарушением этических норм. Обидчик априори не учитывает мнение партнера, любая попытка сопротивления обычно вызывает усиление негативной реакции.

С точки зрения продолжительности деструктивное общение не имеет четких границ. Это может быть и кратковременная ситуация (ссора в транспорте), после чего коммуникативные партнеры никогда больше не увидят друг друга. Но это также может быть и длительное конфликтное взаимодействие в семье, которое можно представить в виде континуума бесконечных ситуаций деструктивного общения, перетекающих одна в другую.