«ДЕСТРУКТИВНОЕ ОБЩЕНИЕ В КОГНИТИВНО-ДИСКУРСИВНОМ АСПЕКТЕ ...»

По соотношению формы и содержания деструктивное общение может быть прямым и косвенным. С одной стороны, говоря словами И.А. Стернина, «содержание высказываний вытекает непосредственно из содержания употребленных в них слов; содержание фраз полностью соответсвует их формам, а смысл интерпретируется однозначно» [Стернин, 2001, с. 20]. Но, с другой стороны, в деструктивном общении велика доля так называемых косвенных и скрытых проявлений агрессии, о которых речь пойдет ниже.

Восприятие и интерпретация высказываний, содержащих такого рода информацию, требует от собеседника навыков декодирования вербальных и невербальных проявлений агрессии и деструктивности.

Деструктивное общение может протекать как непосредственно (лицом к лицу) со всеми вытекающими отсюда последствиями, так и опосредованно (путем использования косвенных приемов агрессии, таких как распространение заведомо ложной информации об объекте — слухов, клеветы).

Установка на восприятие партнера по общению как недочеловека обусловливает особенности коммуникативного поведения личности в деструктивном общении, о которых речь пойдет в третьей главе настоящей работы.

Важнейшей особенностью исследуемого типа общения является его эмоциональный аспект. О роли эмоций в человеческом общении написано и сказано немало. Долгое время изучением эмоций занимались философия, физиология и психология. Недостаточная разработка основных проблем, связанных с эмоциями (их параметризация, классификация, определение и т.п.), явилась основанием для появления многочисленных теорий эмоций, среди которых можно назвать биологическую теорию, разработанную П.К. Анохиным (эмоции рассматриваются как фактор приспособления организма к окружающей среде), потребностно-информационную теорию П.В. Симонова (эмоция является отражением мозгом человека какой-либо актуальной потребности и вероятности ее удовлетворения, которую мозг оценивает на основе генетического и ранее приобретенного индивидуального опыта), дифференциальную теорию К. Изарда и многие другие [Анохин, 1984;

Симонов, 1966; 1970; 1981; Изард, 1980]. Лишь в последние десятилетия в лингвистике появилось новое направление эмотиология, и эмотивная функция стала по праву считаться одной из основных функций языка.

В нашем исследовании деструктивной коммуникации мы опираемся на положение о том, что эмоции есть не только особая форма отражения действительности [Изард, 1980; Рейковский, 1979; Рубинштрейн, 1984;

Шингаров, 1971 и др.], но и особая форма интерпретации действительности, т.к. эмоции отражают отношение человека к ней, восприятие человеком окружающего мира, а само восприятие является интерпретирующим. Несмотря на существование двух входов в сознание (посредством восприятия и извлечения из памяти), в процессе речи человек обращается к вещам и событиям, извлеченным из памяти [Чейф, 1988, c. 3738]. Существование эмоциональной памяти и эмоционального интеллекта доказывается не только практическим опытом (К.С. Станиславский), но и рядом исследований (К. Изард, А.А. Леонтьев, С.Л. Рубинштейн, А. Ортони, Д. Гоулман и др.).

Основным положением когнитивной теории эмоций является тезис о том, что базовые эмоции образуют основные структуры сознания. В.И. Шаховским было убедительно доказано, что эмоции не просто зафиксированы в языковых средствах и находят отражение в человеческой коммуникации, но и определяют процесс коммуникации и являются одной из довербальных информационных структур и в конечном итоге мотивационной основой человеческого сознания [Шаховский, 2003; 2008].

Положение о том, что деструктивное общение мотивировано эмоциями, вступает в противоречие с известной классификацией агрессивных действий А. Басса. Напомним, что А. Бассом был выдвинут тезис о наличии двух типов человеческой агрессии «гневной» (вызываемой оскорблением, физической атакой или присутствием раздражителей, что соотносится с понятием «доброкачественной агрессии у Э. Фромма) и «инструментальной» (цель которой выиграть соревнование или получить «приз») [Buss, 1971, p.10].

Многие случаи деструктивности попадают под вторую категорию. Таким образом, можно предположить, что инструментальная агрессия не мотивирована «деструктивными» эмоциями или что она вообще мотивирована не эмоциями, а лишь жаждой получить вознаграждение.

На самом деле, грань между рассматриваемыми видами агрессии настолько тонка, что ее едва ли можно провести вообще. В человеке все мотивировано эмоциями, «рассматривать человеческую природу, не учитывая силу эмоций, значит проявлять прискорбную близорукость» [Гоулман, 2008, c. 18]. Роль эмоционального стимула в деструктивном общении велика: эмоции определяют степень деструктивности в коммуникации и координируют процесс деструктивного общения. Эмоции наблюдаются и непосредственно, через язык тела, и опосредовано, через язык слов. Обе эти семиотические системы эксплицируют не только непосредственное эмоциональное состояние эмоциональный дейксис [Шаховский, Жура, 2002]. Традиционно основными эмоциями, стимулирующими агрессивное поведение вообще и деструктивное поведение в частности, считаются три эмоции, составляющие так называемую «триаду враждебности» К. Изарда гнев, отвращение, и презрение [Изард, взаимодействующих эмоций, влечений и аффективно-когнитивных структур;

она также включает в себя те мысли и образы, «которые обычно связаны с желанием причинить вред объекту враждебности, что вовсе не означает реального причинения вреда» [Изард, 1980, c. 302]. Таким образом, враждебность не есть агрессия, это как бы предагреccия, т.к. агреccия определяется как физическое действие, отдельное от эмоции.

Гнев и его разновидности представляют собой главный эмоциональный стимул агрессии, т.к. именно в контексте гнева совершаются многие агрессивные / деструктивные действия. В работе Д. Гоулмана цитируются выводы американского психолога Д. Цилльманна, экспериментально изучавшего гнев и ярость. Д. Цилльманн нашел универсальный пусковой механизм гнева чувство опасности, сигналом которой может быть не только прямая угроза нападения, но и символическая угроза самоуважению или чувству собственного достоинства [Гоулман, 2008, c. 102]. Д. Цилльманн также последовательного ряда провокаций, где каждая запускает возбудительную реакцию, которая затухает очень медленно [Цит. по: Гоулман, 2008, c. 104]. На практике это означает, что люди, которые уже были рассержены чем-то, гораздо более подвержены вспышкам ярости, которую становится трудно или невозможно контролировать. В такие моменты «люди неумолимы и не доступны доводам разума; все их мысли вращаются вокруг мести и ответных действий, и они полностью забывают о возможных последствиях» [Там же, c. 105]. То, что происходит далее, есть деструктивность в действии, вербальном и/или невербальном, и мы все знакомы с ее последствиями.

Здесь уместно будет вспомнить слова Аристотеля о том, что не так-то просто уметь разгневаться на именно того человека, кто этого заслуживает, разгневаться до известных пределов, в надлежащее время, с надлежащей целью и надлежащим образом [Аристотель, www]. Данное высказывание содержит ключ к пониманию деструктивного характера этой эмоции: умение рассердиться вовремя и на нужного человека, умение контролировать силу гнева подразумевает осознанный, а не чисто биологический характер гнева и его производных. «Обдуманный» гнев опасен вдвойне, ибо он имеет под собой «уважительную» причину, оправдывающую последующие деструктивные действия.

Эмоциональным стимулом деструктивного общения могут выступать не только эмоции триады враждебности (гнев (раздражение, злоба, ярость), отвращение, презрение), но и сложные эмоционально-когнитивные комплексы, такие как ненависть, зависть, ревность, а также сложные кластерные эмоционально-когнитивные комплексы (любовь-ревность, любовь-ненависть, зависть-ревность) и т.п. (Подробно о концептуальном пространстве деструктивности см. глава 2 настоящей работы.) Эмоциональная мотивация не всегда просматривается непосредственно в ситуации деструктивного общения.

Приведем пример из романа на ветхозаветный сюжет А. Диамант «Красный шатер» (The Red Tent). Одна из четырех дочерей Лавана, Зелфа, не любит «хорошенькую Рахиль» (the lovely Rachel), завидуя ее красоте и ревнуя к Иакову. Используя страх Рахили перед первой брачной ночью с Иаковом, Зелфа уговаривает девушку послать вместо себя на брачное ложе старшую сестру Лию. В речи Зелфы нет никаких вербальных ключей, указывающих на ее глубоко скрытое негативное отношение к Рахили и ее деструктивные намерения единственным ключом к пониманию ситуации выступает описание просодемы Ah, here comes the lovely Rachel, she would say, vinegar in her voice. (A. Diamant. The Red Tent) (дословно «с уксусом в голосе»).

Таким образом, важнейшей характеристикой деструктивного общения является наличие эмоционального стимула: деструктивное общение всегда мотивировано эмоциональной составляющей, ибо эмоциональное сознание является способом деятельности индивида. Каковы бы ни были деструктивные коммуникативные интенции, их движущими мотивами, несомненно, являются эмоции.

Семиотическое пространство деструктивного общения формируется вербальными и невербальными знаками. Вербальная семиотическая система представлена, прежде всего, инвективной, грубой и вульгарной лексикой.

Однако далеко не всегда использование подобного рода лексики является показателем агрессии / деструктивности в общении [Жельвис, 1991; 1995; 2001;

Щербинина, 2008]. Как справедливо отмечает Ю.В. Щербинина, «классифицировать то или иное высказывание с точки зрения наличия в нем проявлений вербальной агрессии представляется возможным только в контексте целостной речевой ситуации, т.е. в каждом конкретном случае необходимо устанавливать связь высказывания с реальными условиями общения — временем, местом, целями и характером общения, предметом речи, составом коммуникантов» [Щербинина, 2008, с. 42]. Действительно, можем ли мы говорить о деструктивном общении, если все усилия обидчика пропадают впустую — оппонент не задет, не обижен, не уязвлен? С другой стороны, возможны ситуации, когда адресат оценивает слова партнера как обидные, в то время как тот «не хотел никого обидеть» и отрицает любые агрессивные / деструктивные намерения. Говоря словами К. Бурке, «слова, будучи связкой между вербальным и невербальным, одновременно являются экраном, отделяющим нас от невербального» (Перевод наш. – Я.В.) [Цит. по: Korte, 1992, p. 205]. Широко известен тот факт, что грубая лексика может не иметь в речи оскорбительного значения, если сопровождается соответствующими невербальными компонентами коммуникации – она может использоваться рефлекторно, для выброса эмоций [Стернин, www], и наоборот, стилистически нейтральные слова могут стать инвективами в определенном невербальном контексте. Таким образом, мы подходим к определению роли невербальных знаков в деструктивном общении. Американский исследователь невербальной коммуникации Д. Лэтерс привел следующие доводы в пользу огромной функциональной значимости невербальной коммуникации в целом:

1. Невербальные средства раскрывают истинное значение и намерение высказывания. Вербальные ключи являются продуктом тщательного обдумывания; невербальное же поведение представляет собой уровень, на котором обычно отсутствует сознательный контроль, столь характерный для речи.

2. Невербальные средства выполняют метакоммуникативную функцию, без которой невозможно эффективное общение. Существует ряд слов и выражений, метакоммуникативных по своей природе: «честно говоря», «а если серьезно, то» и т.п. Теплая улыбка, похлопывание рукой по плечу могут выполнять ту же самую функцию. Д. Лэтерс экспериментально доказал, что при одновременном употреблении вербальных и невербальных средств в метакоммуникативной функции, адресат в первую очередь обращает внимание на невербальные средства [Leathers, 1976, p. 47].

3. Именно с помощью невербальных факторов определяется значение паралингвистики Рэй Бердвистелл утверждал, что словами передается не более 3035% социального значения разговора [Birdwhistell, 1965]. Известный исследователь невербальной коммуникации А. Мехрабиан полагал, что 93 % прагматического воздействия высказывания приходится на невербальные средства [Mehrabian, 1972]. Но если с последним утверждением многие могут не согласиться, то тот факт, что эмоции более точно и быстро передаются невербальными, нежели вербальными средствами, не подлежит сомнению. Во невербального аспекта коммуникации является формирование новой отрасли лингвистической науки невербальной семиотики, занимающейся изучением невербального взаимодействия людей путем выявления особенностей совместного функционирования вербальных и невербальных знаковых единиц в коммуникативном акте [Крейдлин, 2004]. В процессе деструктивного общения удельный вес невербальных компонентов возрастает: на них ложится максимальная смысловая нагрузка, они являются важнейшей составляющей любой ситуации деструктивного общения. Невербальным компонентам принадлежит также особая роль в построении концептуальной картины деструктивности.

Чтобы предложить развернутую характеристику деструктивного общения с точки зрения теории коммуникации, необходимо также последовательно отграничить понятие деструктивного общения от таких смежных явлений, как конфликтное речевое взаимодействие, инвективное словоупотребление, вербальная агрессия, языковое насилие, языковое преступление.

Конфликтное речевое взаимодействие. Взаимодействие людей часто порождают столкновения (лат. conflictus столкновение), вызванные противоречиями целей, взглядов, интересов, точек зрения двух сторон и носящие конфликтный характер. Понятие «конфликт» используется во многих областях знания: в психологии, педагогике, социологии, философии, юриспруденции, лингвистике, юрислингвистике, поскольку противоречия и столкновения возникают практически во всех сферах человеческой жизни.

Наука о закономерностях зарождения, возникновения, развития, разрешения и завершения конфликтов любого уровня получила название конфликтологии, а лингвистическим исследованием конфликтов занимается лингвистическая конфликтология. Сама личность внутренне противоречива и подвержена постоянным внутренним конфликтам и стрессам. В психологии под конфликтом чаще всего понимается «актуализированное противоречие, столкновение противоположно направленных интересов, целей, позиций, мнений, взглядов субъектов взаимодействия или оппонентов и даже столкновения самих оппонентов» [ПС].

На основании проведенных исследований В.С. Третьякова выделяет следующие конститутивные характеристики конфликта: 1) столкновение 2) двух сторон (участников конфликта) 3) по поводу разногласия интересов, целей, взглядов, 4) в результате которого одна из сторон (S) сознательно и активно действует в ущерб другой (физически или вербально), а 5) вторая сторона (А), осознавая, что указанные действия направлены против ее интересов, предпринимает ответные действия против первого участника [Третьякова, 2000, с. 127]. Мы разделяем мнение автора о том, что конфликт может возникнуть только на базе коммуникативного контакта.

«Противоположность позиций или мысленное действие, никак не выраженное вовне, не являются элементом начавшегося конфликта, и нет конфликта, если действует только один участник» [Там же, с. 128].

Существуют типологии конфликтов, в основу которых положены различные основания: количество участников, мотивы, длительность, степень выраженности, и т.п. Самая общая дихотомия вычленяет 2 группы конфликтов:

интрасубъектные, или интрапсихические (конфликты с самим собой), и интерсубъектные (конфликты всегда происходят между субъектами — как представителями групп или как отдельными индивидами). Практически все области психологии так или иначе соприкасаются с проблемами конфликта:

интрапсихическими конфликтами в большей степени занимаются общая, возрастная, клиническая психология, психоанализ; интерсубъектными — социальная, возрастная, организационная, экстремальная, спортивная, психология труда и т.д. В соответствии с другой типологией — по дифференцирующему критерию субъекта взаимодействия — выделяют конфликты внутриличностные, межличностные и межгрупповые, а также конфликты типа «личность — группа». По временному критерию конфликты подразделяются на кратковременные и затяжные; по характеру протекания на острые и вялотекущие; по форме проявления — на явные и латентные.

Выделяют также целый ряд конфликтов по признакам «субъекта и сферы»:

семейные, производственные, школьные, этнические, религиозные, генерационные, а также в вооруженных силах [ПС].

С обыденной точки зрения, конфликт всегда отрицательно маркирован, ассоциируется с агрессией, негативными эмоциями, враждебностью, ссорами и т.п. Существует мнение, что конфликт — явление всегда нежелательное и его необходимо по возможности избегать и, уж если он возник, немедленно разрешать. Однако современная наука рассматривает конфликт не только в негативном, но и в позитивном аспекте (как способ развития организации, группы и отдельной личности), выделяя в противоречивости конфликтных ситуаций позитивные моменты, связанные с развитием и субъективным осмыслением жизненных ситуаций [ПС].

В лингвистике существует понятие «конфликтный дискурс», под которым, например, Н.А. Белоус, автор солидного исследования по конфликтам в коммуникативном пространстве, понимает «парный поведенческий акт, которому присуще такое специфическое взаимодействие, как конфронтация: ее составляющими являются одностороннее или обоюдное неподтверждение ролевых ожиданий коммуникантов, расхождение языковых личностей в понимании или оценке ситуации» [Белоус, 2008, c. 17]. Конфликтному дискурсу «свойственна реализация антиэтикетных целей, противоречащих позитивной направленности общения и ведущих к дестабилизации отношений участников коммуникации» [Каразия, www]. Таким образом, очевидно, что понятие конфликта и конфликтного речевого взаимодействия гораздо шире, чем понятие деструктивного общения. Данные понятия не тождественны друг другу: конфликтное взаимодействие может быть как конструктивным, так и деструктивным, в то время как деструктивное общение представляет собой один из способов коммуникативного поведения в ситуации конфликта.

Вербальная агрессия. Одним из первых определение вербальной агрессии предложил А. Басс, полагающий, что вербальная агрессия есть «выражение негативных чувств как через форму (ссора, крик, визг), так и через содержание словесных ответов (угроза, проклятие, ругань)» [Buss, 1971] А. Басс выделил, таким образом, два аспекта вербальной агрессии — внешний (языковые и параязыковые средства выражения агрессии) и внутренний (интенции, конкретное содержание и контекст агрессивных высказываний).

Однако в настоящее время термин «вербальная агрессия» употребляется очень широко: «применительно к самым разнообразным действиям, весьма неоднородным по мотивации, ситуациям проявления, формам словесного воплощения, интенциональной направленности» [Щербинина, 2008, с. 14], что дало возможность Ю.В. Щербининой сформулировать определение вербальной агрессии и провести ее типологизацию. Ученый определяет вербальную (словесную, речевую) агрессию как «словесное выражение негативных чувств, эмоций, намерений в неприемлемой в данной речевой ситуации форме» [Там же, с. 15]. В соответствии с классическими четырьмя разновидностями вербальных агрессивных действий А. Басса [Buss, 1971] (см. стр. 27), Ю.В. Щербинина предлагает классифицировать вербальную агрессию по следующим признакам:

1) по степени выраженности (от слабых проявлений к самым сильным);

2) по степени осознанности (рефлексированности) говорящим и целенаправленности речевого воздействия (осознанная, целенаправленная, инициативная и неосознанная, нецеленанаправленная, реактивная речевая агрессия);

3) по характеру, способу выраженности (открытая (явная, прямая) и скрытая (неявная, непрямая) вербальная агрессия);

4) по отношению к объекту (переходная и непереходная (смещенная) речевая агрессия);

5) по числу участников ситуации общения (массовая и социально замкнутая (групповая, межличностная) речевая агрессия) [Щербинина, 2008, с. 133—150].

Данная классификация позволяет четко увидеть соотношение вербальной агрессии и деструктивного общения. С одной стороны, деструктивное общение включает только часть агрессивных вербальных действий, а именно ту, которая касается намеренного, целенаправленного, инициативного деструктивного воздействия. С другой стороны, одних проявлений вербальной агрессии может быть и недостаточно, чтобы квалифицировать общение как деструктивное.

Всегда необходимо учитывать интенциональную, эмоциональную и невербальную составляющие конкретной ситуации общения.

Разновидностью вербальной агрессии можно считать так называемый «язык вражды», или «язык ненависти» (hate speech), — понятие, пришедшее из западной социологии в 1950-х гг. Американские и европейские социологи стали приходить к выводу о том, что для поддержания стабильного баланса в обществе необходимо постоянно отслеживать язык политиков, СМИ и общественно открытых каналов на предмет выявления маркеров агрессивности.

В настоящее время этот термин постепенно переходит в сферу межличностной коммуникации и включает в себя вербальные формы крайнего унижения и враждебного отношения к другому [Матьяш, 2011, с. 250; Дубровский, 2003]. К вербальным тактикам языка ненависти относятся деструктивные тактики оскорбления и унижения другого, а также тактика приклеивания ярлыков или стигматизации. Цель последней «указать на предполагаемую ущербность, неполноценность, запятнанность репутации человека (или социальной группы) и тем самым дискредитировать его» [Матьяш, 2011, с. 249]. Таким образом, «язык вражды» может быть рассмотрен как элемент деструктивного общения, т.к. установки на оскорбление и унижение оппонента являются базовыми для деструктивного общения.

Языковое насилие. Представления о насилии как о действиях, опирающихся на силу, власть лежат в основе понятия языкового насилия, которое в последнее время используется для обозначения определенного круга агрессивных коммуникативных действий и зачастую употребляется как синоним вербальной агрессии. Насилие, по А. Гусейнову, «разрывает общественную коммуникацию, разрушает ее общепризнанные основания, получившие выражение в традициях, обычаях, праве, иных формах культуры.

Совершающий насилие в отношениях с теми, на кого направлены его насильственные действия, преступает некую черту, которую они ранее обязались не преступать ; насилие есть преступление. Осуществляемое в форме насилия разрушение человеческой коммуникации не является тотальным. В процессе насилия одни индивиды (группы людей, сообщества) навязывают себя, свои цели и нормы другим, стремятся подчинить их себе. При этом предполагается, что первые лучше вторых, что они имеют право так поступать. Насилие не просто разрыв интерсубъективной коммуникации, а такой разрыв, который осуществляется как бы по ее собственным законам; оно оправдывает себя тем, что якобы задает более высокую коммуникативную основу» [Гусейнов, www]. Данное определение насилия актуально тем, что оно не отождествляется с понятием власти и отличает насильственное принуждение от добровольного; оно также отождествляется с агрессией как психологической (тип поведения) или политико-правовой (акт военной агрессии) характеристикой.

Немецкий лингвист К. Франк уточнил понятие насилия применительно к речевому общению. Расширение понятия насилия он объяснял тем, что взаимодействие в языке есть форма социального взаимодействия (интеракции).

Соответственно, акт межличностного насилия может быть совершен и в языке.

К примеру, некое лицо может игнорировать право собеседника на слово, резко прерывать его речь или немотивированно менять тему разговора. Согласно К. Франку, такие действия редуцируют не только шансы участника разговора на его позитивное самоутверждение. Гораздо важнее (с политологической точки зрения) то, что тем самым уменьшается влияние другого участника на социальное конструирование реальности, как оно совершается в разговоре. И, по мнению К. Франка, «эти ограничения серьезны, поскольку особенно в современных индустриальных обществах человеческие действия во многих сферах являются речевыми актами. Ярким тому примером может служить область институциональных политических действий, которая если война как политическое средство исключается буквально растворяется в речевых действиях» [Цит. по: Поцелуев, 2008, с. 6667].

Идея К. Франка о редукции прав и возможностей «языковой личности»

получила развитие в практике конверсационного анализа (conversational analysis CA), т.е. в лингвистическом анализе разговора, происходящего в естественных условиях.. Швейцарский языковед Гаральд Бергер определяет конверсационное насилие (conversational violence) как ситуацию, в которой «один из участников общения препятствует другому воспринимать и понимать его конверсационные права и возможности» [Цит. по: Поцелуев, 2008, с. 67].

К «конверсационному насилию» немецкий лингвист М. Лугинбюль относит такие элементы, как прерывания, угрозы имиджу, выдвижение себя на передний план за счет противника, некооперативное изменение темы разговора, парадоксальная логика, попытки заставить замолчать других участников, уничижительные оценки, псевдоаргументы, резкий переход от уровня содержания на уровень личных отношений, а также комбинации всех этих приемов [Luginbhl, 2007].

А.П. Сковородников в статье «Языковое насилие в современной российской прессе» определяет его как «не аргументированное вовсе или недостаточно агрументированное открытое или скрытое (латентное) вербальное воздействие на адресата, имеющее целью изменение его личностных установок (ментальных, идеологических, оценочных и т.д.) или его поражение в полемике — в пользу адресанта [Сковородников, 1997, с. 10].

Важнейшим проявлением языкового насилия является скрытая словесная манипуляция общественным сознанием [Кара-Мурза С.Г., 2009]. Таким образом, при подобной трактовке языкового насилия очевидно, что оно не обязательно сопряжено с деструктивным воздействием на адресата, в том числе, с деструктивными интенциями. По мнению С.П. Поцелуева, в отличие от языкового насилия, вербальная агрессия представляет собой вид противозаконного поведения в коммуникативном пространстве [Поцелуев, 2008].

Несмотря на то, что изначально понятие языкового насилия было сформулировано применительно к СМИ, в последние годы его начали употреблять по отношению ко всем видам коммуникации, например, в сфере юрислингвистики, где данный термин приобрел несколько иное значение. Так, например, Б.Я. Шарифуллин рассматривает языковое насилие как «форму психического деструктивного воздействия на личность адресата с помощью вербальных действий (например, угрозы)» [Шарифуллин, 2004, с. 127].

Подобная интерпретация сводит до минимума различия между языковой агрессией и языковым насилием. Сам же автор предполагает соотношение этих понятий следующим образом. С одной стороны, любое насилие, в том числе и языковое, агрессивно, поскольку подразумевает именно деструктивное воздействие на личность, выраженное в яркой агрессивной форме. С другой стороны, не во всех случаях языковая агрессия, по мнению исследователя, может осуществляться в насильственной форме, хотя психическое деструктивное воздействие на личность адресата сохраняется. «Представляется, что языковое насилие всегда направлено против отдельной личности, а языковая агрессия может иметь своим объектом кого и что угодно. Высказаться агрессивно, например, в инвективной форме можно, в принципе, и по поводу неодушевленного объекта (Ненавижу эти проклятые американские гамбургеры!), хотя при этом часто внутренне агрессия направлена все же на какую-то личность» [Там же, с. 129—130]. Таким образом, Б.Я. Шарифуллин практически полностью отождествляет вербальную агрессию и языковое насилие, ставя в один ряд с ними языковое манипулирование и языковую демагогию. На наш взгляд, целесообразнее было бы оставить наименование «языковое насилие» для сферы СМИ и юрислингвистики, т.к. выражения «применил языковое насилие» или «изнасиловал кого-то языком» не совсем удобоваримы для сферы межличностной коммуникации.

Из сказанного очевидно, что, несмотря на то, что между понятиями языкового насилия, вербальной агрессии и деструктивного общения существует предметно-понятийная связь, они все же не тождественны друг другу.

Деструктивное общение по определению включает в себя все виды вредоносных вербальных действий, сознательно направленных против личности, таким образом, включая в себя языковое насилие (даже законное), проявленное против личности.

Языковое преступление. Данное понятие относительно недавно вошло в лингвистический обиход, но уже получило достаточно полное определение и разрушительный характер; б) распространяемая политической системой социума (власти или оппозиции) и в) тиражируемая в средствах массовой информации данного социума» [Золотарева, www]. Очевидно, что подобно манипулированием общественным сознанием. Языковые преступления появились вместе с появлением СМИ, что относит данный феномен к сфере массовой коммуникации. На наш взгляд, языковое преступление в его современном понимании, хотя и характеризуется деструктивностью воздействия, не может рассматриваться как собственно деструктивное общение. Во-первых, его коммуникативной целью не является унижение / уничижение адресата, во-вторых, оно может не содержать признаков агрессивного воздействия (вербальных или невербальных), в-третьих, «преступник» вовсе не обязательно испытывает положительные эмоции от совершенного деяния. Наконец, тот факт, что языковые преступления возможны в сфере СМИ, позволяет не рассматривать данный языковой феномен в рамках настоящего исследования.

инвективного употребления и инвективности в языке началось примерно в конце 70-х начале 80-х гг. прошлого века. Особое место в работах по данному направлению занимает труд немецкого лингвиста Ф. Кинера [Kiener,1983], рассматривающий сущность инвективной коммуникации. Одним из самых известных исследований инвективы на материале русского языка является диссертационное исследование и монография В.И. Жельвиса, в которых с позиций психолингвистики описаны различные аспекты и функции инвективной лексики, а также инвективные стартегии и тактики. Инвективная коммуникация рассматривается в работах Т.А. Воронцовой [2006], Г.В. Кусова [2004], А.В. Позолотина [2005], О.П. Королевой [2002], О.В. Саржиной [2005], И.В. Заложной [2011] и др. Отдельным аспектам инвективного словоупотребления посвящены многочисленные статьи в отечественной и зарубежной лингвистике (см., напр. Бельчиков, 2002; Даньковский, 1995;

Доронина, 2002; Жельвис, 2000; 2004; Шарифуллин, 1997; 2000; 2004, Burgen, 1998; Graber, 1991; Schumann, 1990 и др.).

Как отмечает А.Ю. Позолотин, можно выделить по меньшей мере три разных подхода к дефиниции лингвистического феномена инвективы [Позолотин, 2005, с. 1415].

- отождествление инвективы с ругательством, которое рассматривается как закрепленный в языковом узусе знак, имеющий табуированный характер (т.е. лежит за пределами нормативного языка и носит преимущественно устный характер) и устойчивые стилистические маркеры, такие как «вульг.», «груб.», «бран.», «презрит.» [Саржина, 2002, с. 37];

- инвективой является любое слово, употребленное с целью нанесения оскорбления адресату. В языковой системе это слово зафиксировано как потенциальная инвектива, т.е. оно содержит в своем значении критические характеристики человека [Королева, 2002, с. 7]. С этой точки зрения в разряд инвектив попадают все слова, которые в силу своей пейоративной семантики могут потенциально оскорбить адресата. Фактически инвектива признается единицей речи, а не языка. В таком случае инвективой можно назвать любое, даже самое безобидное слово, которое может оскорбить (потенциально) того или иного человека;

- инвективой признается оскорбительное слово в наиболее резкой форме, ругательства в функции оскорбления [Стернин, 2000, с. 11].

Последнего подхода придерживается и В.И. Жельвис, согласно которому оскорбление лишь одна из функций ругательств. Ученый признает наличие двух принципиальных трактовок термина «инвектива». «В узком смысле инвектива представляется как способ существования словесной агрессии, воспринимаемый в данной социальной группе как резкий и табуированный Инвектива — это вербальное нарушение этического табу, осуществленное некодифицированными средствами. В широком смысле инвектива — любое словесно выраженное проявление агрессивного отношения к оппоненту»

[Жельвис, 2001, с. 13]. В своих исследованиях по инвективному словоупотреблению В.И. Жельвис убедительно доказывает, что во многих случаях грубого, вульгарного словоупотребления отсутствует интенциональная направленность на оскорбление и унижение адресата. (Многих людей, конечно, раздражает, оскорбляет и унижает, когда в их присутствии общаются матом, но речь идет именно о сознательном унижении. Те, кто «разговаривает» матом, как правило, этого не осознают.) Коммуникативные функции инвективы, не реализующей агрессивную установку, по В.И. Жельвису, заключаются в следующем:

– контактоустанавливающая и криптолалическая функции инвективы, т.е. инвектива как средство установления контакта и узнавания друг друга членами данной микрогруппы, установление корпоративного духа общающихся [Жельвис, 2001, с. 100];

– инвектива как средство дружеского подтрунивания или подбадривания.

– инвектива как искусство («виртуозная брань») - катартическая функция инвективы. Катарсис, по В.И. Жельвису, наступает в результате взламывания табу, т.к. «авторов подобных текстов интересует в значительной мере не цель добиться унижения реципиента... важнее сам процесс творчества, блеск демонстрируемых стилистических приемов per se» [Там же, с. 4041].

инвективности, которая рассматривается как языковая категория, связанная с исполнением соответствующей функции естественного языка. «Инвективность как языковая категория отражает и воплощает естественную инвективную функцию языка как речевую реализацию его общей экспрессивной функции, тесно связанной с коммуникативной и когнитивной функциями. То, что подобная функция действительно присуща естественному языку, кажется, не вызывает уже сомнений» [Шарифуллин, 2004, с.138139]. Сходное мнение высказывает и Н.Д. Голев: «Инвективная функция языка является одной из его естественных функций, которая неразрывно связана с возможностью (и жизненной необходимостью) творческого использования слова» [Голев, 1999, с. 44].

Мы, несомненно, согласны с мнением Ю.В. Щербининой о том, что «неконтролируемое использование инвективы в повседневном бытовом общении демонстрирует низкий уровень речемыслительной культуры, бедность словарного запаса, невоспитанность, бестактность, отсутствие умения выражать мысли и чувства литературным языком» [Щербинина, 2008, с. 31], но очевиден и тот факт, что грубая тональность общения, инвективное словоупотребление сами по себе не олицетворяют деструктивное общение, хотя в определенных ситуациях могут стимулировать и провоцировать его (например, ответная грубость дает повод необоснованным оскорблениям и унижениям и т.п.). Таким образом, инвективное словоупотребление может рассматриваться в рамках деструктивного общения, если оно реализует агрессивную установку, т.е. сознательно направлено на оскорбление и унижение адресата. Однако неприемлемая с точки зрения этических и литературных норм тональность общения не относит ситуацию общения к деструктивному типу, если отсутствует интенция унизить или оскорбить адресата и сам адресат принимает такой стиль общения.

Таким образом, проведенный анализ содержания понятий, смежных с понятием деструктивного общения, позволяет сделать вывод о том, что классифицировать ту или иную ситуацию общения как деструктивную можно только в связи с реальными условиями общения — целями, временем, местом, характером общения, составом коммуникантов. Квалифицируя ту или иную ситуацию как ситуацию деструктивного общения, необходимо, на наш взгляд, учитывать следующие условия коммуникации:

1) коммуникативное намерение говорящего (намерение причинить вред адресату);

2) характер общения (формальное / неформальное);

3) общая коммуникативная установка (наличие отрицательного эмоционального стимула);

4) определенный набор вербальных и/или невербальных средств (средств вербальной агрессии / невербальных маркеров враждебности, агрессии);

5) реакция адресата (отрицательная);

6) реакция адресанта (положительная).

Таким образом, основываясь на понимании деструктивности как «злокачественной формы агрессии» Э. Фромма, мы относим ситуацию общения к деструктивному типу, если в ней наличествуют следующие конститутивные признаки:

1. Деструктивная интенция: в основе деструктивного общения всегда лежит намерение причинить объекту физический или моральный вред любым способом. Деструктивные интенции далеко не всегда «лежат на поверхности» не каждый человек способен признаться даже самому себе в том, что он сознательно и целенаправленно задевает чувства, унижает либо оскорбляет собеседника.

2. Эмоциональный стимул: деструктивное общение per se стимулируется эмоциями «триады враждебности» [Изард, 1980, c. 290312] и их производными.

3. Реализация: деструктивность реализуется в ситуациях деструктивного общения, в которых присутствуют вербальные / невербальные ключи — показатели проявлений прямой или косвенной агрессии.

4. «Фактор адресата»: адресат негативно реагирует на коммуникативное поведение адресанта, в ситуации общения наличествуют отрицательные эмоциональные (вербальные и/или невербальные) реакции адресата на коммуникативное поведение адресанта.

5. После завершения деструктивного события субъект испытывает чувство удовлетворения / превосходства, положительно оценивая себя и свои вербальные / невербальные действия.

положительная реакция обидчика на свои действия, отсутствие эмпатии или угрызений совести, крайне трудно поддается фиксации в ситуациях реального общения. К сожалению, работая с реальными ситуациями общения, мы вынуждены довольствоваться достаточно субъективной оценкой: в случаях наблюдаемых ситуациях мы вынуждены полагаться на свой эмоциональный опыт по декодированию различных невербальных сигналов для определения реакции обидчика на развитие событий. Эти проблемы снимаются при анализе художественного описания ситуаций деструктивного общения, где автор выступает в качестве наблюдающей стороны, и мы можем полностью положиться на его суждения.

Что касается фактора адресата в деструктивном общении, то здесь также необходимо отметить, что бывают ситуации, когда адресат оценивает высказывание как оскорбительное, унижающее его достоинство, в то время как «обидчик» отрицает какую-либо деструктивную интенцию. В таких случаях можно говорить о различных типах коммуникативных помех оценки Ю.В. Щербининой, к таким помехам следует отнести:

- субъективность восприятия адресатом речи говорящего;

- различия в языковых картинах мира коммуникантов, типах языковых личностей, типах мышления, особенностях образования и воспитания адресанта и адресата;

- прогностические особенности говорящего, т.е. ложное предвосхищение ответной реакции адресата [Щербинина, 2008, с. 46].

Практический материал исследования показывает, что к данному списку следует добавить предыдущий отрицательный коммуникативный опыт в общении: в одном из интервью молодая женщина сказала, что после 5 лет крайне негативного опыта жизни в одной квартире со свекровью она воспринимает любое высказывание свекрови как агрессивное и всегда готова «дать отпор».

Подведем итог. Систематизация существующих точек зрения на проблемы межличностной коммуникации, анализ основных философских, нейрофизиологических и социопсихологических концепций агрессии и деструктивности позволила выделить деструктивное общение как особый тип межличностной коммуникации и предложить следующее его определение.

Деструктивное общение представляет собой тип эмоционального общения, направленного на сознательное и преднамеренное причинение собеседнику морального и/или физического вреда, характеризуемого негативной реакцией со стороны адресата и чувством удовлетворения от страданий жертвы и/или сознанием собственной правоты со стороны адресанта.

Стремление личности возвыситься за счет унижения / морального уничтожения собеседника составляет интенциональную базу деструктивного общения, что предопределяет основные пути его реализации, о которых речь пойдет в следующем параграфе работы.

1.2.2. Классификация ситуаций деструктивного общения Исследование деструктивной коммуникации предполагает возможность построения нескольких классификаций ситуаций деструктивного общения, например, по признаку эмоции, доминирующей в процессе деструктивного общения (например, эмоция ярости / презрения и т.п.), по набору категориальных эмоциональных ситуаций, представленных в ситуации агрессивного общения (КЭС «оскорбление» / «обида» и пр.). Такие классификации применимы для изучения художественной репрезентации деструктивного общения, однако в ситуациях реального общения они могут оказаться чрезмерно субъективными, т.к. не всегда можно категоризировать эмоцию по вербальным и невербальным ключам со стопроцентной точностью в реальной коммуникации. Наиболее удобной и универсальной для исследуемого типа общения, на наш взгляд, является классификация по признаку доступности / недоступности агрессивных и деструктивных проявлений для объективного восприятия. Во-первых, она согласуется с уже упомянутыми нами дихотомиями агрессивного поведения человека (физическая вербальная, активная пассивная, прямая косвенная агрессия) [Buss, 1971, p. 8]; во-вторых, мы можем объективно фиксировать определенные признаки (вербальные и невербальные), позволяющие отнести ситуацию к деструктивному общению согласно вышеуказанным критериям. Таким образом, выделяются три основных типа ситуаций деструктивного общения:

ситуации открытого, скрытого деструктивного общения, а также пассивнодеструктивного общения.

К ситуациям открытого деструктивного общения мы относим такие ситуации, которые непосредственно доступны для внешнего наблюдения через невербальные / вербальные ключи, мотивированы интенцией причинить вред объекту агрессии, который при этом совпадает с истинным фрустратором. Мы относим сюда также ситуации прямой вербальной агрессии, имеющей намерение оскорбить, унизить, дискредитировать человека. Ситуации открытого деструктивного общения это всегда коммуникативные конфликты с пиковым эмоциональным напряжением, психологический механизм которых связан со статусно-ролевой структурой поведения людей [Седов, 2004, с. 91].

проанализированы в работах М.Е. Литвака [Литвак, 1997], катарсический эффект вербальной агрессии детально рассматривается в трудах В.И. Жельвиса [1991; 1997 и др.], речевые стратегии в коммуникативном конфликте охарактеризованы К.Ф. Седовым [2004]. К последним относятся инвективная, куртуазная и рационально-эвристическая стратегии [Седов, 2004, с. 93].

Согласно К.Ф. Седову, в инвективной стратегии семиотичность речевого поведения снижена; при реализации куртуазной стратегии, характеризующейся повышенной степенью семиотичности речевого поведения, говорящий склонен использовать этикетные формы взаимодействия; рационально-эвристическая стратегия стремится выразить негативные эмоции косвенным способом [Седов, 2004, с. 93]. Однако, говоря о речевых стратегиях, необходимо принимать во внимание невербальные компоненты общения, которые, как уже говорилось выше, не только сопровождают коммуникацию, но и зачастую определяют ее характер. Приведем следующий пример ситуации агрессивного общения, записанный в отделении Сбербанка (ручная запись). Комментарии, касающиеся невербальных компонентов общения, наши.

В отделении Сбербанка в кассу по приему платежей стоит длинная очередь. Очередная женщина протягивает кассиру квитанцию на оплату услуг связи. Кассир бросает на квитанцию взгляд и молча возвращает ее женщине.

Женщина: В чем дело?

Кассир: Услуги связи оплачиваются через терминал. Я это не приму.

Женщина: То есть вы хотите сказать, что я почти час простояла в очереди, чтобы заплатить за телефон, а теперь должна стоять в очереди к терминалу, которым не умею пользоваться и который не даст мне сдачи?!

(Брови слегка сдвигаются, в голосе появляется напряженная дрожь, на лице проступают красноватые пятна) Кассир (грубо): Я же вам сказала, я это не приму.

Женщина: А как же я в прошлый раз платила? (Краснота лица усиливается, голос вибрирует, звучит отрывисто, крылья носа приподнимаются) Кассир (разражаясь, повышая голос): Прошлый раз приняли, а сейчас такие услуги оплачиваются через терминал. Идите и оплачивайте и не задерживайте очередь!

Женщина: Хорошо, но раз я простояла в очереди к вам, примите у меня оплату.

Кассир: Не приму. Не задерживайте очередь.

Женщина (вытаскивает из сумочки ручку и готовясь записывать на квитанции): Скажите мне Вашу фамилию, чтобы я могла сообщить Вашему начальству, что Вы отказали мне в услуге, будьте любезны.

Кассир (повышая голос): Я сама схожу к начальству и спрошу! (Уходит.

Возвращается через несколько минут, красная, губы поджаты, руки дрожат. Ни на кого не глядя, садится за компьютер, хватает квитанцию, пробивает оплату и швыряет женщине чек вместе со сдачей): Следующий раз, Ольга Владимировна, платите через терминал.

Женщина (напряженно-спокойным голосом): Я буду оплачивать так, как мне удобно.

В вышеописанной ситуации отсутствуют вербальные проявления агрессивного состояния участников общения ни клиентка банка, ни кассир не используют сниженной или бранной лексики в течение всего конфликта, но невербальное поведение (просодические, кинетические компоненты коммуникации) безошибочно позволяет отнести всю ситуацию к ситуациям открытого деструктивного общения. После того, как кассир вторично отказывается принять оплату у женщины, та оказывается в ситуации выбора речевой стратегии. Сила ее невербальной реакции (покраснение лица, напряжение и дрожание голоса, дрожание рук) такова, что инвективная стратегия ее речевого поведения становится весьма вероятной. Однако, по всей видимости, сама клиентка не рассматривает ее как эффективную в данной коммуникативной ситуации, поэтому отдает предпочтение куртуазной стратегии, не выходя за рамки этикетного общения, и, действуя полностью «в своем праве», доводит кассира буквально до состояния бешенства. Кассир также находится в чрезвычайно раздраженном состоянии, что подтверждается невербальными проявлениями испытываемых ею эмоций. Тем не менее она тоже почти не переступает границ этикетного общения, хотя подчеркнуто вежливое обращение к клиентке по имени и отчеству, сопровождаемое всеми вышеупомянутыми невербальными ключами и жестом швыряния квитанции, может быть приравнено к инвективе.

В рассмотренной нами ситуации невербальный компонент является превалирующим при отнесении ее к ситуациям открытого деструктивного общения. Однако нередки случаи, когда в ситуациях открытого деструктивного общения вербальный компонент может отсутствовать вообще. Примером может послужить банальная уличная драка, стимулируемая каким-либо враждебными эмоциями или так называемым «свободно плавающим гневом»

[Налчаджян, 2007, с. 107109], которую можно отнести к коммуникации в широком смысле, но которую мы бы, скорее, обозначили как агрессивное взаимодействие. Больший интерес, на наш взгляд, представляют те ситуации открытого агрессивного общения, когда вербальный ряд по каким-либо причинам отсутствует и заменяется невербальными компонентами коммуникации. Хорошим примером такого агрессивного общения является возникновение конфликтных ситуаций на автодорогах. Спровоцировать их очень легко: достаточно чуть задержать старт на светофоре или повороте или двигаться со средней скоростью по левому ряду. Если при этом водителем является женщина, то реакция (по большей части невербальная) проявляется очень быстро: в самом простом случае вам начинают интенсивно сигналить, затем пытаются объехать, «подрезать» и жестами выразить свое отрицательное к вам отношение. Стратегия коммуникантов в подобных ситуациях тяготеет к инвективной, но является по своей форме невербальной.

Рассмотрим еще один пример ситуации открытого агрессивного общения.

Это ручная запись телефонного разговора (по громкой связи) между двумя родственницами, испытывающими друг к другу многолетнюю глубокую неприязнь и в повседневном общении соблюдающих «до зубов вооруженный нейтралитет».

А: День добрый, а К. можно попросить к телефону?

Б: Здравствуйте, ее нет, они с мамой уехали.

А: Опять потащила куда-то!!! Бедный ребенок!!!

Б: Не понимаю, о чем Вы говорите. Ребенок вполне счастлив.

А (громко, с надрывом): Да ладно Вам! Вы меня прошлый раз обманули вы вообще лгунья, и ваша дочь такая же.

Б (переходит на крик): Да как вы смеете со мной так разговаривать?! Я вам ничем не обязана! И не смейте оскорблять мою дочь!

А (переходит на визг): Можно подумать! Интеллигентка нашлась! Вы дура! Даром, что столько лет прожили!

Б: А вы просто кошелка и сынок ваш боров! (Швыряет трубку.) Данный пример иллюстрирует открытую инвективную стратегию деструктивного общения. В начале разговора оба участника общения придерживаются этикетных норм телефонного разговора, Б. даже пытается придержать нарастающую агрессию со стороны А («не понимаю, о чем вы говорите»), но сила их взаимной неприязни такова, что стилистически и просодически нейтральная фраза «они уехали» мгновенно разрушает хрупкую иллюзию вежливости и вызывает бурную отрицательную реакцию и последующий поток оскорблений с обеих сторон. При этом в функции инвективы выступает и лексема «интеллигентка», в которой эмотивный компонент не входит в структуру значения.

Обратимся к художественной репрезентации ситуаций открытого агрессивного общения. В художественном произведении автор создает «иллюзию» реальной жизни, и речь персонажей играет здесь особую роль, т.к.

именно она максимально имитирует реальность. Прямая речь персонажей получает свою значимость во многом благодаря ситуации, т.е. при помощи экстралингвистических компонентов, которые в художественном тексте сознательно и эксплицитно показываются автором. В тексте художественного произведения прямая речь часто сопровождается «сценическими указаниями»

[Page, 1973, c. 3], т.е. описаниями тех невербальных компонентов, которые сопровождают живую речь и помогают нам в декодировании значений тех или иных эмоциональных состояний. Таким образом, языковое описание невербальных компонентов коммуникации играет ключевую роль в текстовом отображении ситуаций деструктивного общения. Рассмотрим следующий пример:

Они столкнулись на первом балконе. Принс держался за оба поручня лестницы, задыхаясь от злобы.

Принс, что, черт побери, случилось?

Принс ударил Лока. Перила зазвенели от удара серебряной перчатки, где только что стоял Лок. Медный брус прогнулся и треснул.

Вор! Мародер! шипел в бешенстве Принс. Убийца! Подонок!..

О чем ты говоришь?..

Грязное отродье! Если ты только тронешь мою… его рука снова мелькнула в воздухе.

Ты?.. начал Лок. Прерывистое дыхание мешало ему говорить.– Ты и Руби, вы что, ненормальные?

Принс опустился на колени. Злоба и ненависть перекосили его лицо, губы прыгали, обнажая мелкие зубы, бирюзовые глаза сузились.

Ты клоун! Ты свинья!

Вор!– спазмы сжимали узкую грудь Принса. Ты мразь, Лок фон Рей! Ты хуже, чем… Теперь уже ударил Лок.

Ярость была в его груди, в его глазах, в его руках. (С. Дэлани. Нова.) Данный эпизод являет собой яркий пример художественного описания ситуации открытого деструктивного общения, в которой реализуется открытая инвективная стратегия взаимодействия. Описание насыщено разнообразными языковыми средствами отражения эмоций: употребление инвектив вор, мародер, убийца, подонок, грязное отродье, клоун, свинья, мразь, эмотивного синтаксиса, описаний невербальных компонентов агрессивного общения (просодем шипел от злобы; кинем злоба и ненависть перекосили его лицо, губы прыгали, глаза сузились; физиологических проявлений агрессивных эмоций задыхаясь от злобы, спазмы сжимали грудь, ярость била в груди, глазах, руках). Все перечисленное плюс описание самих агрессивных действий (Принс ударил, ударил Лок) указывает на чрезвычайно высокую степень интенсивности испытываемых персонажами эмоций злобы, гнева, ненависти, презрения.

Рассмотренные выше примеры ситуаций открытого деструктивного общения показывают, что коммуникативное поведение участников общения реализует две основные речевые стратегии инвективную и куртуазную, следуя терминологии К.Ф. Седова. Вербальная составляющая представлена разнотипной инвективной лексикой, включая обсценную лексику (мат), ругательную нелитературную лексику (хабалка, падла, обалдуй и др.), ненормативную разговорную лексику (подонок, грязное отродье, стерва, сволочь, сукин сын и др.), литературную лексику с ингерентным инвективным компонентом (вор, убийца, клоун, свинья, козел, кобыла, мародер, гадина и др.), литературную лексику с адгерентным инвективным компонентом (интеллигент / интеллигентка, профессор, академик и др.), уничижительное значение которой реализуется только в определенных контекстах. Однако, рассматривая коммуникативное поведение языковой личности в ситуациях деструктивного общения, невозможно оторвать невербальный компонент от вербального, поэтому мы включаем сюда наблюдаемые невербальные проявления агрессивных состояний языковой личности (для ситуаций устного общения) и языковые описания невербальных проявлений таких состояний (для художественного текста). При этом невербальная составляющая коммуникативного поведения является определяющей для отнесения той или иной ситуации деструктивного общения к открытому типу.

Определение скрытой агрессии одно из наиболее широких в современной психологической науке. М.Е. Литвак понимает скрытую агрессию как поведение, «которое не осознается как агрессивное ни самим агрессором, ни его жертвой, вызывает эмоциональное напряжение, вначале неосознаваемое, приводящее впоследствии к болезням, асоциальному, а иногда и преступному поведению» [Литвак, 1996, с. 101]. В современной психологии и конфликтологии выделен ряд признаков скрытой агрессии, к которым относятся, например, преподнесение фактов в искаженном виде, дискредитация объекта и его достижений, выражение ложного сочувствия, различного рода провокационные действия и высказывания и т.п. «Предложение своих услуг партнеру, когда он этого не просил, чрезмерная опека детей, блокирующая их развитие, оберегание любимого ученика от сложной работы под предлогом заботы о нем и т. п. (избавительство). Подбадривания типа Не трусь!, Возьми себя в руки! (их истинный смысл — возвеличивание самого говорящего). Казалось бы, безобидные реплики типа Вы меня неправильно поняли, Я с вами категорически не согласен, Вам давно уже пора знать, что.... Перечисление своих, пусть даже истинных, заслуг и достижений в подшучиваниями и дружеской критикой» [Там же, с. 101–102].

Перед тем, как проанализировать ситуации скрытого деструктивного общения, необходимо во избежание путаницы развести в рамках данной работы понятия скрытой и пассивной агрессии. Особое место в ряду ситуаций деструктивного общения занимают ситуации пассивно-деструктивного общения. В основе отнесения ситуации общения к пассивно-деструктивному словосочетание «пассивная агрессия» звучит как оксюморон, противореча самой семантике слова «агрессия», оно широко распространено в современной психологии благодаря работам С. Вецлера [1993] и М. Кантора [2002]1. В психологии пассивными называют такие виды агрессии, которые не направлены непосредственно на объект, не нацелены на его прямое разрушение и выражаются в других видах деятельности [Налчаджян 2007, с. 122123].

манипулирования кем-либо ради достижения своих эмоциональных или инструментальных целей. Она характерна, прежде всего, для межличностной коммуникации, т.к. диагностируется в первую очередь в семейных отношениях, а также между коллегами [Wetzler, 1993]. Скотт Вецлер подробно описывает симптомы пассивной агрессии в межличностных отношениях, особо выделяя следующие:

1. Откладывание дел на потом, пока не станет слишком поздно. Данный признак часто встречается как на бытовом, так и на профессиональном уровне.

Впервые сам термин был введен американским военным психологом полковником Уильямом Меннингером во время Второй мировой войны. У. Меннингер заметил, что некоторые солдаты бунтуют открыто, но есть и такие, которые уходят в себя, игнорируют приказы и дезертируют, т.е. проявляют «пассивную агрессию».

Например, подчиненный берется за важное для начальника дело, но выполняет поручение медленно и/или из рук вон плохо. Уличить в преднамеренном причинении вреда бывает чрезвычайно трудно: пассивный агрессор никогда не признает вины, а наоборот, зачастую предстает в виде невинного свидетеля или жертвы. Иногда ему удается дать жертве почувствовать себя виноватым за то, что он / она плохо о них подумали. Если же жертва все-таки каким-то образом выражает свое недовольство, то именно на нее падают обвинения в агрессивности, жестокосердности и прочее.

2. Невыполнение обещаний, «забывание» о договоренностях, избегание эмоциональной близости.

обстоятельства и т.п.

дезинформирование: пассивный агрессор непоследователен в своих суждениях, неясно выражает свои мысли, чувства, ожидая, что его партнер прочтет его мысли и поймет, что ему нужно. Если партнер не догадывается, то агрессор заставляет его испытывать чувство вины.

5. Отсутствие внимания к партнеру: пассивный агрессор будет постоянно делать небольшие неприятные вещи, такие как, например, опоздание к ужину или «забывание» дня рождения партнера. При этом, он никогда не признает за собой злого умысла, а зачастую использует приемы газлайтинга (gaslighting) особого вида тонкого психологического насилия, цель которого посеять у другого человека сомнения в реальности происходящего и собственном восприятии реальности. Агрессор пытается убедить жертву в том, что она заблуждается в мыслях и чувствах о нем и о себе самой, слишком бурно на все реагирует, что негативные эмоции вызваны усталостью, магнитными бурями, непониманием его добрых намерений, скрытым психическим расстройством и т.п.

6. «Наказание» партнера молчанием [Ibid.].

Необходимо отметить, что в рассмотренных нами работах по пассивной агрессии не всегда прослеживается четкая грань между скрытой и пассивной агрессией. Про сути дела, под понятия скрытой и пассивной агрессии попадают все ее непрямые формы, а различные авторы разводят рассматриваемые понятия по разным критериям (см. Бэрон, Ричардсон, 1997; Колосов, 1996;

Литвак, 1996; Налчаджян, 2007; Wetzler, 1993 и др.). Такая путаница объясняется в первую очередь трудностью поставленной задачи и многообразием проявления непрямых форм агрессии и деструктивности.

Поэтому для целей нашей работы считаем необходимым понимать под скрытым деструктивным общением такой способ коммуникативного поведения, когда субъект не может выразить свою враждебность в форме открытой агрессии и прибегает к использованию косвенных форм агрессии, а также к переориентации агрессии на другие объекты. Под коммуникативного поведения, при котором враждебное отношение субъекта реализуется в разнообразных видах деятельности, не направленных непосредственно на объект агрессии.

Приведем пример ситуации скрытого агрессивного общения в быту (ручная запись).

Свекровь (рассматривая женский свитер, купленный невесткой): Очень, очень милый. И цвет тебе очень идет… (Смотрит на ценник.) Дорогой, конечно, но сейчас все дорого… (Вздыхает.) А я вот, как на пенсию вышла, никаких новых нарядов себе не позволяю хожу в том, что успела до пенсии пошить.

Невестка (оправдывающимся тоном): Да это я на распродаже взяла, 50 % скидка… Свекровь (не слыша ее слов): А вот я, когда Петенька был маленький, чулки штопала, хотя муж и хорошо получал, сама себя обшивала, в одной беретке ходила, ничего лишнего себе не позволяла. И сейчас вот… все вам, каждую копейку вам.

Невестка: И я себе ничего лишнего не позволяю – в одном платье по три года хожу!

Свекровь: Да ладно, ладно уж…(Уходит.) В данной ситуации нет каких-либо вербальных или невербальных ключей, демонстрирующих агрессивных характер общения свекрови и невестки: ни свекровь, ни невестка не наносят друг другу вербальных оскорблений, просодический рисунок их высказываний не маркирован «агрессивной» эмотивностью, отсутствуют кинетические компоненты невербальной репрезентации агрессивных эмоций, но реализуемая стратегия общения позволяет отнести рассматриваемую ситуацию к ситуациям скрытого деструктивного общения. В данном случае мы имеем дело со стратегией скрытой агрессии, в процессе реализации которой агрессор принуждает объекта оправдываться, вторгаясь в личное жизненное пространство последнего, казалось бы, самым невинным образом (в нашем случае, как бы восхищаясь покупкой). Интересен тот факт, что, каким бы ни был ответ объекта агрессии (в данной ситуации, невестки), агрессор всегда может использовать его против жертвы: если невестка избрала бы наступательную стратегию (она имеет право покупать себе вещи и хорошо одеваться, и ей дела нет до проблем свекрови), то ситуация общения могла бы перерасти в эмоциональный конфликт, виновником которого оказалась бы все та же невестка, а истинный агрессор предстал бы в роли жертвы, которая «не хотела никого обидеть».

Продолжение описанной ситуации представляет собой особую разновидность скрытого агрессивного общения, а именно ситуацию переориентированной или замещающей агрессии. Как только свекровь уходит, невестка швыряет свитер в шкаф, резко захлопывает дверцу и негромко, но очень выразительно сообщает: «Достала, стерва старая!» Ее агрессивный «заряд», таким образом, достается свитеру и шкафу, а инвективное словоупотребление не доходит до ушей свекрови. В подобных ситуациях объект агрессивного действия заменяется другим (более безопасным или доступным) объектом. Механизмы данного явления изучались и изучаются в этологии (на примерах поведения животных), в социальной психологии, исследуются также факторы, определяющие выбор «козла отпущения» в тех случаях, когда речь идет об одушевленном объекте переноса агрессии.

Основным фактором при этом становится оценка способности потенциального «козла отпущения» к возмездию: на эту роль выбираются или слабые и беззащитные люди, или же те, с которыми повторные встречи маловероятны [Налчаджян, 2007, с. 134141]. Согласно К. Лоренцу, переориентация агрессии является результатом взаимодействия между агрессивностью субъекта агрессии и тормозящим механизмом объекта агрессии: «Человек, рассердившийся на другого, скорее ударит кулаком по столу, чем того по лицу, как раз потому, что такое действие тормозится определенными запретами, а ярость требует выхода, как лава в вулкане» [Лоренц, 1994, с. 173]. Переориентированная агрессия такого рода (удар по столу вместо удара по лицу) тесно связана с понятием агрессивного катарсиса, основная идея которого состоит в том, что выплеск эмоции наружу ослабляет эту эмоцию «изнутри» и улучшает самочувствие субъекта эмоции. Переориентация агрессии как форма агрессивного поведения закреплена в ряде языковых единиц:

выместить зло удовлетворить свою обиду, неудовольствие, причинив зло кому-н. [СО];

сорвать злость / гнев на ком-либо / чем-либо выместить, излить на ком-н. злое чувство [СО];

отвести душу высказать все, что накопилось [СО].

Приведем примеры употребления данных языковых единиц.

С самого верха шла манера орать на подчиненных, и нередко Громыко возвращался из Кремля разгневанный и, получив там втык, в свою очередь срывал злость на том, кто попадал под руку (О. Гриневский. Тысяча и один день Никиты Сергеевича. НКРЯ.) К сожалению, бандиты, которые вас преследовали, не застав вас, выместили свою злость на женщине… (В. Громов. Компромат для олигарха.

НКРЯ.) И отлично понимал, что ее и на свете-то нету, к сожалению, этой воображаемой морды, которую так часто хочется набить, чтобы отвести душу; можно только срывать обиды и злость на тех, кто послабее или беззащитнее тебя (Ф. Кнорре. Орехов. НКРЯ.) Синонимичными вышеуказанным языковым единицам являются просторечные выражения «оттянуться на ком-либо», «оторваться на ком-либо».

Несмотря на то, что толковые словари не дают соответствующих толкований, контекст безошибочно указывает на то, что данными выражениями может обозначаться способ переориентации агрессии.

Позднее, в восьмидесятые, когда диаспора еще не была диаспорой, а только околачивала пороги ОВИРов, многие из тех, кому типа отказали в визе по фальшивому вызову, искали оттянуться на Шафаревиче (В. Баранов.

Малый народ как малый параметр. НКРЯ.) Тетка наверняка не удовлетворена мужем, своими детьми (или не имеет своих, как истинный педагог советской формации), почему бы не оторваться на ребенке? (Сегодня в топе блогов история учительницы. НКРЯ.) Формально ситуации переориентированной агрессии обладают всеми признаками ситуаций открытого агрессивного общения, т.е. для «срывания злости» используются вербальные и невербальные средства выражения агрессивных состояний человека. Так, в первом из приведенных нами примеров жесты швыряния свитера и захлопывания дверцы, а также инвектива «стерва старая» свидетельствуют об испытываемых женщиной некоторых «агрессивных» эмоциях по отношению к свекрови. Невестка не номинирует свои эмоциональные переживания, поэтому мы не можем точно судить, ненависть это или накопленное за годы раздражение.

переориентированной агрессии.

Только сейчас Никитин вернулся от командира полка после солидной головомойки и не знал, на ком сорвать злость. А начштаба сидит себе и крестики рисует.

Никитин набросился на меня: «Тоже инженер называется... В газетах про вас, саперов, всякие чудеса пишут то взорвали и то подорвали, а на деле что? Землянки начальству копаете».

Он встал, выругался и зашагал по блиндажу (В. Некрасов. Рядовой Лютиков. НКРЯ.) В прежние времена тут бы и лезть на рожон… Он даже зажмурился, скрипнув зубами. Нельзя!.. Он пошел к воротам и бешено ударил кулаком в калитку. (А.Н. Толстой. Хождение по мукам.) В данных примерах присутствуют описания невербальных проявлений агрессивных эмоций бешенства и злобы. Эти проявления направлены как на одушевленный (рассказчик в первом случае), так и на неодушевленный (калитка во втором случае) объекты. Но во всех приведенных примерах факт агрессивной реакции (вербальной и невербальной) оказывается скрытым от реального фрустратора желаемого объекта совершенных агрессивных действий, что позволяет нам отнести их к ситуациям скрытого агрессивного общения по содержательному компоненту.

Возникает вопрос, возможны ли контексты, в которых ситуации переориентированной агрессии могут быть классифицированы как ситуации открытого агрессивного общения? Вопрос этот решается положительно. В нашей картотеке есть примеры коммуникативных ситуаций, в которых агрессия по разным причинам переориентируется на другой объект в присутствии самого фрустратора, становясь, таким образом, доступной для его объективного восприятия.

Так как же ты, отец, фантастические события хочешь объяснить без фантастических гипотез?

А я про это ничего не знаю, сказал Малянов. Это у вас события фантастические. А вы, может, вторую неделю запоем пьете... У меня никаких фантастических событий не было. Я непьющий...

Тут Вайнгартен налился кровью, ударил кулаком по столу и заорал, что Малянов, черт возьми, должен им верить, что если мы, черт возьми, друг другу не будем верить, тогда вообще все к черту пойдет! У этих гадов, может быть, весь расчет на то, что мы друг другу не будем верить, что мы с ними окажемся каждый сам по себе, и они будут из нас веревки вить как захотят!

Он так бешено орал и брызгался, что Малянов даже перепугался.

(А и Б. Стругацкие. За миллион лет до конца света.) В приведенном примере персонаж переориентирует свою агрессию на неодушевленный объект в присутствии партнера по общению, реплика которого, собственно, и вызвала столь бурную негативную реакцию. Это не влияет на формальные характеристики агрессивного действия, но полностью изменяет содержание коммуникативного акта: наряду с катарсическим эффектом в нем реализуется интенция угрозы. Психолог Д. Моррис выделял переориентированные жесты в отдельную группу эмоциональных жестов угрозы [Morris, 1977, p. 195196]. Однако, несмотря на это, большинство ситуаций переориентированной агрессии представляет собой подтип ситуаций скрытого агрессивного общения, т.к., эксплицируя (вербально или невербально) агрессивные эмоциональные состояния личности, они скрывают эти состояния от истинного фрустратора, что соответствует психологии исследуемого явления.

К ситуациям скрытого деструктивного общения следует также отнести коммуникативные ситуации вручения партнеру по общению неприятного подарка, который может иметь и некий дополнительный символический характер. А. Налчаджян приводит пример из Геродота о вручении скифскими царями даров персидскому царю Дарию. Скифские цари отправили в дар Дарию птицу, мышь, лягушку и пять стрел, что было истолковано следующим образом: «Если вы, персы, как птицы, не улетите в небо, или, как мыши, не зароетесь в землю, или, как лягушки, не поскачете в болото, то не вернетесь назад, пораженные этими стрелами» [Цит. по: Налчаджян, 2007, с. 120].

Невербальная угроза была истолкована правильно, и Дарий приказал своим войскам отступить. В современном обществе символические «агрессивные»

подарки тоже встречаются. Например, в канун 2010 г. один французский фермер выпустил за 8,5 евро специальный экологически чистый подарок для врагов. В изящной деревянной коробочке, на которой изображена улыбающаяся корова, был упакован обычный коровий навоз. Подарок сопровождала надпись «fumier!», что в переводе с французского означает и «навоз», и «подонок», и «негодяй» [Самый оскорбительный …, www].

Мы провели опрос информантов (50 человек возраст от 19 до 47 лет, 37 информантов женщины) о том, какие подарки унижают и/или оскорбляют их больше всего. Почти 40 % опрошенных ответили, что их больше всего задевают и унижают либо дешевые ненужные, либо слишком дорогие подарки.

Интересно, что только 10 % опрошенных упомянули подарки, сознательно направленные на унижение и/или оскорбление «подарки с намеком».

Например, в течение 6 лет супружеской жизни женщина регулярно получала от свекрови в подарок предметы для уборки дома. По мнению информанта, это делалось специально с целью унизить и оскорбить ее, т.к. свекровь считала ее неряхой. Еще 10 % опрошенных заявили, что все зависит от ситуации и от человека, дарящего или принимающего подарок, что лишний раз подтверждает тот факт, что классифицировать ту или иную ситуацию общения с точки зрения наличия в ней проявлений человеческой агрессии и деструктивности можно только с учетом реальных условий общения.

Что касается ситуаций пассивно-деструктивного общения, то как в реальной, так и в художественной коммуникации такую форму деструктивного общения крайне сложно отследить только по вербальным ключам.

Единственная возможность истолковать ту или иную ситуацию общения как пассивно-деструктивную заключается в проведении детального контекстуального и смыслового анализа широкого контекста. В качестве примера можно привести роман А. Нин «Соблазнение Минотавра», главная героиня которого, недовольная своей молчаливой супружеской жизнью, уезжает в Мексику под предлогом заработать денег как бы ради семьи. Изменяя мужу, разрушая взаимоотношения, испытывая при этом чувство вины перед супругом и детьми, героиня романа А. Нин несомненно питает к ним некоторую, пусть и не совсем осознанную, враждебность, относя ситуацию общения в романе в целом к пассивно-деструктивному типу. В реальной коммуникации фиксация ситуаций пассивно-деструктивного общения также возможна в процессе наблюдения за близкими или хорошо знакомыми людьми, т.е. в ситуациях достаточно длительного взаимодействия. Приведем пример.

Придя в гости к своей знакомой, автор стала свидетелем ситуации общения, которую можно квалифицировать как пассивно-деструктивную. Муж женщины не вышел поздороваться, а, проходя по коридору, буркнул что-то типа приветствия и ушел в другую комнату. В течение полутора часов, пока мы общались, он несколько раз заходил в комнату, но на комментарии и обращения своей жены не реагировал. Когда, наконец, хлопнула входная дверь, я осмелилась спросить, что произошло, на что подруга ответила, что они вчера поссорились, и теперь муж ее так наказывает, и что он всегда так делает после размолвок. Она также призналась, что ее это «страшно раздражает», но она никак не может изменить ситуацию, а все ее попытки поговорить лишь «удлиняют период игнора». Меньше чем через год после этого случая супруги развелись по причине несходства характеров. Еще одна женщина рассказывала, что самые страшные скандалы в ее семье происходили, когда она пыталась отмалчиваться на замечания мужа или игнорировать его. В целом тактика игнорирования общения в семейной коммуникации рассматривается нами как в высшей степени деструктивная, несмотря на то, что в подобных ситуациях полностью отсутствуют элементы открытого агрессивного поведения.

Подведем итоги. Психологические особенности различных форм проявления агрессии в коммуникации, фактор доступности агрессивных проявлений для объективного наблюдения, а также учет причинноследственных связей между целями / задачами общения и стратегиями и тактиками поведения коммуникантов позволил выделить три типа ситуаций деструктивного общения: ситуации открытого, скрытого деструктивного общения, а также ситуации пассивно-деструктивного общения. К ситуациям открытого деструктивного общения относятся такие ситуации, которые непосредственно доступны для внешнего наблюдения через невербальные / вербальные ключи, мотивированы интенцией причинить вред объекту агрессии, который при этом совпадает с истинным фрустратором. Под скрытым деструктивным общением понимается такой способ коммуникативного поведения, когда субъект не может выразить свою враждебность в форме открытой агрессии и прибегает к использованию косвенных форм агрессии, а также к переориентации агрессии на другие объекты. Под пассивнодеструктивным общением понимается способ коммуникативного поведения, при котором враждебное отношение субъекта реализуется в разнообразных видах деятельности, не направленных непосредственно на объект агрессии.

Каждый тип характеризуется преобладанием определенной речевой стратегии, а также набором невербальных компонентов коммуникации, на которые ложится основная смысловая нагрузка при отнесении той или иной ситуации общения к деструктивному типу (сюда относятся наблюдаемые невербальные проявления агрессивных состояний языковой личности (для реальной коммуникации) и языковые описания невербальных проявлений таких состояний (для художественной коммуникации)).

межличностной коммуникации, анализ основных философских, нейрофизиологических и социопсихологических концепций агрессии и деструктивности позволили выделить деструктивное общение как особый тип межличностной коммуникации и предложить следующее его определение.

Деструктивное общение представляет собой тип эмоционального общения, направленного на сознательное и преднамеренное причинение собеседнику морального и/или физического вреда, характеризуемого негативной реакцией со стороны адресата и чувством удовлетворения от страданий жертвы и/или сознанием собственной правоты со стороны адресанта.

Стремление личности возвыситься за счет унижения / морального уничтожения собеседника составляет интенциональную базу деструктивного общения, что предопределяет основные пути его реализации. В качестве основной единицы анализа принята ситуация деструктивного общения. Анализ ситуации деструктивного общения предполагает рассмотрение следующих ее компонентов: субъект / объект коммуникативного поведения, деструктивная мотивация, цель и коммуникативная стратегия / тактика ее реализации, вербальное и невербальное оформление, результат деструктивного воздействия.

Важнейшим параметром деструктивного общения является коммуникативная цель, заключающаяся в стремлении травмировать собеседника, причинить ему психологический или даже физический вред, всячески умалить его личностную значимость. Деструктивное общение может быть квалифицировано как инициативное, а также не имеющее четких границ с точки зрения продолжительности. По соотношению формы и содержания деструктивное общение может быть прямым и косвенным, т.е. протекать как непосредственно (лицом к лицу), так и опосредованно (путем использования косвенных приемов агрессии, таких как распространение заведомо ложной информации об объекте — слухов, клеветы).

Важнейшей особенностью исследуемого типа общения признан его эмоциональный аспект. Эмоциональным стимулом деструктивного общения могут выступать не только эмоции триады враждебности (гнев (раздражение, злоба, ярость), отвращение, презрение), но и сложные эмоциональнокогнитивные комплексы, такие как ненависть, зависть, ревность, а также сложные кластерные эмоционально-когнитивные комплексы (любовь-ревность, любовь-ненависть, зависть-ревность) и т.п. Таким образом, важнейшей характеристикой деструктивного общения является наличие эмоционального стимула. Каковы бы ни были деструктивные коммуникативные интенции, именно эмоции рассматриваются в качестве их движущих мотивов.

Проведенный анализ содержания понятий, смежных с понятием деструктивного общения, позволил сделать вывод о том, что, несмотря на то, что между понятиями конфликтного речевого взаимодействия, вербальной агрессии, инвективного словоупотребления, языкового насилия и деструктивного общения существует предметно-понятийная связь, они все же не тождественны друг другу. Классифицировать ту или иную ситуацию общения как деструктивную можно только с учетом следующих условий коммуникации: 1) коммуникативное намерение говорящего (намерение причинить вред адресату); 2) характер общения (формальное / неформальное);

3) общая коммуникативная установка (наличие отрицательного эмоционального стимула); 4) определенный набор вербальных и/или невербальных средств (средств вербальной агрессии / невербальных маркеров враждебности, агрессии); 5) реакция адресата (отрицательная); 6) реакция адресанта (положительная).

Таким образом, основываясь на понимании деструктивности как «злокачественной формы агрессии» Э. Фромма, мы относим ситуацию общения к деструктивному типу по наличию в ней следующих конститутивных признаков: а) деструктивная интенция; б) эмоциональный стимул;

в) реализация: деструктивность реализуется в ситуациях деструктивного общения, в которых присутствуют вербальные / невербальные ключи — показатели проявлений прямой или косвенной агрессии; г) негативная эмоциональная реакция адресата; д) положительная оценка адресантом своих коммуникативных действий.

Психологические особенности различных форм проявления агрессии в коммуникации, фактор доступности агрессивных проявлений для объективного наблюдения, а также учет причинно-следственных связей между целями / задачами общения и стратегиями и тактиками поведения коммуникантов позволили выделить три типа ситуаций деструктивного общения: ситуации открытого, скрытого деструктивного общения, а также ситуации пассивнодеструктивного общения. Под скрытым деструктивным общением понимается такой способ коммуникативного поведения, когда субъект не может выразить свою враждебность в форме открытой агрессии и прибегает к использованию косвенных форм агрессии, а также к переориентации агрессии на другие объекты. Под пассивно-деструктивным общением понимается способ коммуникативного поведения, при котором враждебное отношение субъекта реализуется в разнообразных видах деятельности, не направленных невербальных компонентов коммуникации, на которые ложится основная смысловая нагрузка при отнесении той или иной ситуации общения к деструктивному типу (сюда относятся наблюдаемые невербальные проявления агрессивных состояний языковой личности (для реальной коммуникации) и художественной коммуникации)).

ГЛАВА II. КОНЦЕПТУАЛЬНОЕ ПРОСТРАНСТВО

ДЕСТРУКТИВНОСТИ

В первой главе мы рассмотрели особенности деструктивного типа общения, предложили его определение, а также один из вариантов классификации ситуаций деструктивного общения, которым мы будем пользоваться в работе.

Очевидно, что когнитивное исследование деструктивности в общении представляет не только теоретическую, но и исключительную практическую ценность. Центральной проблемой выступает вопрос концептуализации деструктивности, т.е. процесс образования и формирования концептов в сознании, осмысления информации, ведущей к образованию концептов [Болдырев, 2004]. Задача данной главы – охарактеризовать деструктивность как сложное когнитивное образование и рассмотреть основные концепты, входящие в концептуальное пространство деструктивности, что послужит для достижения общей цели комплексного, системного изучения деструктивного общения.

концепт или концептуальное пространство?

Центральным понятием деструктивного общения выступает понятие деструктивности. С точки зрения лингвистического исследования важно определить, является ли деструктивность концептом — ментальным образованием, «имеющим множественные и несводимые друг к другу измерения, отражающим интерпретируемый мир и находящимся в системных динамических связях с однопорядковыми и разнопорядковыми знаковыми образованиями» [Карасик, 2012, с. 133]. Или же деструктивность необходимо рассматривать как нечто большее, выходящее за рамки общепринятой концептуальной систематики?

Известно, что концепт как ментальное образование имеет по меньшей мере три основных составляющих — три измерения: понятийное, ценностное и образное [Карасик, 2002]. Данная трехмерная модель положена в основу лингвистического описания концепта, традиционно начинающегося с исследования его языковой оболочки, его признаков и выведением ценностных ориентиров, определяющих существование данного концепта. Допуская возможность трактовки деструктивности как концепта, проведем его пошаговое исследование согласно указанной методике. Однако уже на первом этапе нам не удалось найти определение деструктивности ни в одном из толковых словарей русского языка, включая онлайн-словари. Авторитетный «Большой психологический словарь» Б.Г. Мещерякова и В.П. Зинченко (2002) также не предоставляет какого-либо определения деструктивности. «Словарьсправочник по психоанализу» предлагает трактовку деструктивности как разрушения, исходящего от человека и направленного вовне, на внешние объекты или вовнутрь, на самого себя [ССП]. Анализ теоретической литературы также показал, что данная лексическая единица используется в основном в специальной литературе по психологии, философии, экологии и в некоторых других отраслях знания, обозначая специфическую разрушительность. Таким образом, лексема «деструктивность» является термином в его классическом понимании и выполняет номинативную и дефинитивную функции [Реформатский, 1967, c. 122]. Составленная по словообразовательной модели и с использованием терминоэлементов латинского языка, данная лексическая единица не вызывает трудностей в толковании у неспециалистов в вышеупомянутых областях. Опрос ( информантам, имеющим законченное среднее и высшее образование, было предложено дать определение деструктивности) показал, что деструктивность понимается как «разрушительность / желание / стремление разрушить / уничтожить что-либо / кого-либо» (по аналогии с лексемой «конструктивный») и прочно ассоциируется с понятием «зло», которое в свою очередь относится к так называемым телеономным концептам, т.е. концептам, содержанием которых являются высшие ценности и ориентиры поведения [Воркачев, 2001].

Сфера употребления указанной лексемы также расширяется — термин «проникает» в общеупотребительную лексику: в публицистических текстах часто фигурируют словосочетания «деструктивное воздействие», «деструктивное влияние», «деструктивная критика», «деструктивная секта», «деструктивное поведение», «деструктивный культ», «деструктивная позиция», «деструктивный элемент» и т.д. Допуская, что деструктивность может быть концептом индивидуального сознания (см. амбивалентность деструктивности, например, в представлении некоторых мыслителей), мы полагаем, что говорить о деструктивности как о единице национального менталитета на данном этапе нельзя именно из-за явной терминологичности рассматриваемой лексической единицы.

Однако за термином «деструктивность» стоит нечто большее, чем простой его перевод на русский язык как «разрушительность». Данное понятие эмоционально нагружено, т.к. относится к сфере эмоционального человеческого взаимодействия. За ним стоит целая система представлений о рахрушительных дейтсвиях, о порождающих их эмоциях, о разновидностях таких действий, сценариях их протекания, возможных / невозможных последствиях и смежных явлениях. Все это абсолютно несводимо к однойединственной концептуализации и позволят говорить о структуре более сложного порядка, чем концепт. Представляется, что для описания подобной структуры возможно использование термина «концептуальное пространство».

В современной лингвистике это словосочетание употребляется довольно часто, однако в нескольких различных значениях: во-первых, как синоним термина «концептосфера», под которым вслед за Д.С. Лихачевым понимают совокупность концептов в сознании народа: концептосфера образована всеми потенциями концептов носителей языка [Лихачев, 1993, c. 5]; во-вторых, для обозначения специфического методологического ракурса изучения языка разнообразными когнитивными средствами (см. название межвузовского сборника «Концептуальное пространство языка» (2005 г.)); в-третьих, как весь методологический и терминологический аппарат когнитивной лингвистики [Болдырев, 2004]. Наиболее полный анализ понятия коммуникативного пространства в современной лингвистике проведен в работе О.В. Николаевой [Николаева, 2011]. Принимая во внимание различные существующие трактовки концептуального пространства в когнитивной лингвистке, автор предлагает провести методологическое разграничение между толкованием концептуального пространства как чисто когнитивного явления, то есть результата деятельности сознания (когнитивного сознания, по И.А. Стернину [2002]), потенциально способного к объективации в естественном языке, с одной стороны, и признанием его в качестве непосредственного порождения языкового сознания [Тарасов, 2004], то есть ментальным продуктом, создаваемым языковыми средствами, с другой. В первом случае категория концептуального пространства применительно к языковому материалу выполняет объяснительную функцию, а во втором – конструирующую. По справедливому замечанию автора, каждый из выделенных широких подходов стал теоретической платформой для ряда конкретных исследований [Николаева, 2011, с. 189190].

концептуального пространства как чисто когнитивной категории:

мыслительная среда (создаваемая сознанием познающего субъекта при его взаимодействии с действительностью), в которой происходит синтез нового знания на основе мотивированной или ассоциативной интеграции уже известных концептов или концептуальных смыслов [Там же, с. 190] У истоков такого понимания лежит понятие ментального пространства (mental space) Жиля Фоконье. Как замечает Ж. Фоконье, человек наивно полагает, что значение передается при помощи слов: мы «говорим то, что думаем по тому или иному поводу», «вкладываем смысл в слова» и т.д. На самом деле помимо слов, образующих доступную наблюдению «верхушку айсберга», в высказывании имплицитно присутствуют огромные массивы информации, необходимые для понимания его содержания. Сам человек не осознает, каким именно образом идет процесс истолкования смысла высказывания, - подобно тому, как он не отдает себе отчета в химических реакциях, протекающих у него в мозгу [Fauconnier, 1994, xviij]. На самом деле понимание высказывания оказывается возможным благодаря тому, что языковые выражения выполняют осуществляется ментальное конструирование на когнитивном уровне [Fauconnier, 1988, р. 62]. В качестве теоретического конструкта, призванного отразить то, что происходит «за кадром» (так называемый когнитивный фон повседневного общения), автор предлагает использовать термин «ментальное пространство». В своей программной работе Mental Spaces: Aspects of Meaning Construction in Natural Language ученый определяет ментальные пространства как упорядоченные множества с элементами (а, b, с...) и отношениями между ними (R1ab, R2ad, R3cbf…), открытые для пополнения их новыми элементами и отношениями соответственно [Fauconnier, 1994, p. 16].

Таким образом, ментальные пространства представляют собой модели концептуализируются человеком. В основу теории ментальных пространств Ж. Фоконье легли положения теории концептуальной метафоры Дж. Лакоффа, который уже в 1987 г. предложил правила построения и примеры ментальных пространств. Так, примерами ментальных пространств, по Дж. Лакоффу, будут 1) непосредственно данная нам реальность (так, как мы ее понимаем);

2) различные гипотетические ситуации; 3) ситуации, относящиеся к прошлому и будущему (так, мы их понимаем); 4) вымышленные ситуации, например, живописные кинематографические сюжеты; 5) предметные области (такие как эконoмика, политика, математика и др.) [Lakoff, 1987, р. 281]. Процесс же построения ментальных пространств предполагает соблюдение следующих правил [Ibid., p. 282]:

- стремление избегать противоречий внутри пространства;

- стремление расширять общую платформу фоновых знаний на возможно большее количество сопредельных пространств;

- передвижение элементов, находящихся в том или ином пространстве на переднем плане, на задний план в последующих пространствах.

Данные принципы построения ментальных пространств, с точки зрения Ж. Фоконье. являются едиными для всех языков и культур [Fauconnier, 1994, xvii-xviii].

Ж. Фоконье также подчеркивает, что ментальные пространства не являются отражением действительности или какого-либо из возможных миров.

На самом деле они воплощают в себе образ того, как мы думаем и говорим о тех или иных вещах, при этом не заключая в себе никакой информации об этих вещах. Так, пространство, вводимое конструкцией типа «Макс полагает...»

представляет не собственно мысли Макса по тому или иному поводу, а всего лишь способ говорить о позициях, занимаемых теми или иными людьми по тем или иным вопросам [Скребцова, 2000, с. 144].

Особое внимание следует уделить теории концептуальных пространств (conceptual sрaces) Питера Гарденфорса, которая является на настоящий момент наиболее общей логической теорией описания законов построения концептуальных пространств. Основная идея концепции П. Гарденфорса заключается в применении принципов топологии к структурированию концептов, при этом топология задана некоторым множеством «естественных измерений» (температура, яркость, вес, высота, масса, длина, ширина и т.д.).

Топологии, представленные в работе П. Гарденфорса, характеризуются областями (regions), содержащими некие точки (points). Ученый описывает два качества, которыми в идеале должна обладать область: связанность / связность (connectedness) и выпуклость (convexity). Область является связанной, если ее нельзя разложить на две или более непересекающиеся части. Она является выпуклой, если каждая линия, соединяющая любые две точки, проходит только через эту область. Такое концептуальное пространство является чисто когнитивным явлением, имеющим «досимволическую», «долингвистическую»

природу, однако с его помощью становится возможным объяснение и языковых явлений [Grdenfors, 2000].

Второй из разграничиваемых О.В. Николаевой подходов предлагает толкование концептуального пространства как категории не только мыслительной, но и языковой. В таком ракурсе концептуальное пространство является продуктом языкового сознания. С концептуальными пространствами соотносимо понятие возможных миров, под которыми в самом общем смысле понимают «преломленное» сознанием людей отражение реального мира и формирование нового выводного знания [Николаева, 2011, с. 191]. В рамках данного подхода упоминаются работы Ю.С. Степанова [1985; 1997; 2001], А.П.

Бабушкина [2001]. Мы же можем добавить к этому работы С.В. Плотниковой в области теории «множественности миров» [Плотникова, 2008], а также концептуальных пространств: концептуальному пространству английской народной сказки [Еремеева, 1997], концептуальному пространству художественного текста [Немец, 2002], поэтическому когнитивному пространству [Вычужанина, 2009], концептуальному пространству кубанских заговоров [Меркулова, 2006], концептуальному пространству брачных объявлений [Шибанова, 2004].