«СТАТУС ЛИЧНОСТИ В ПРАВЕ ШОТЛАНДИИ Диссертация на соискание ученой степени кандидата юридических наук ...»

НАЦИОНАЛЬНЫЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ

«ВЫСШАЯ ШКОЛА ЭКОНОМИКИ»

На правах рукописи

Моррис Мария-Валерия Викторовна

СТАТУС ЛИЧНОСТИ В ПРАВЕ ШОТЛАНДИИ

Диссертация

на соискание ученой степени

кандидата юридических наук

12.00.01 – теория и история права и государства;

история учений о праве и государстве

Научный руководитель – кандидат юридических наук, доцент, профессор НИУ ВШЭ Четвернин Владимир Александрович Москва – 2013

СОДЕРЖАНИЕ

Введение

Глава 1. Cтатус личности в средневековом шотландском праве......... § 1. Статус личности в брегонском праве и его трансформация в независимой Шотландии

§ 2. Коллизионный подход к регулированию статуса личности.

Статус личности в эпоху норманизации.

§ 3. Рецепция английского права

§ 4. Реформация в Шотландии и «дух капитализма».

§ 5. «Горный вопрос» после рецепции общего права.

Глава 2. Статус личности в шотландском праве Нового времени....... § 1. Раннее Новое время: свобода совести и якобитские войны....... § 2. Статус личности в Шотландии во второй половине XVIII – XIX в. Шотландское Просвещение, классический либерализм и социализм

§ 3. Шотландская национальная идея в XX в.

Заключение

Список использованной литературы

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность диссертационного исследования. Настоящее диссертационное исследование ставит своей целью анализ правового статуса личности в смешанной правовой системе. Данная тема актуальна не только для компаративистики в целом, поскольку изучение смешанных правовых систем позволяет в условиях живых исторических реалий оценить сильные и слабые стороны различных правовых традиций, но и в особенности для российской правовой науки.

Постулируя, что правовая свобода является феноменом западноевропейской, а точнее – англоамериканской традиции, в историческом развитии шотландского права мы вынуждены противопоставить ей автохтонную традицию Шотландии – гэльское (кельтское) право. Однако, если в процессе диссертационного исследования мы будем вынуждены констатировать, что правовая свобода была в той же мере возможна и в национальном шотландском праве той же эпохи, то, следовательно, гипотеза о прямой связи общего права со степенью правовой свободы ошибочна.

Однако не только право Шотландии представляет собой пример диалектической борьбы либертарного, где свобода является высшей ценностью, и потестарного, отдающего ценностный приоритет иным категориям, начал. В той или иной степени эта дихотомия свойственна любому правопорядку, но для некоторых стран актуальна в особенной мере. Так, не являясь примером страны со смешанной правовой системы, Россия с начала XIX столетия и по сей день находится в состоянии длящегося выбора между прогрессивными западноевропейскими ценностями и сохранением своего социокультурного своеобразия (по крайней мере, в том его виде, в котором оно рисуется «почвенническими» и этатистскими концепциями).

Таким образом, проблема регулирования правового статуса личности в смешанной правовой системе имеет для российского правоведения, не только академический, но и вполне практический интерес. Изучение различных моделей правового статуса личности в их живом взаимодействии на протяжении исторического развития определенного региона позволяет судить о корреляции тех или иных правовых традиций и свойственных им методов правового регулирования с уровнем правовой свободы в обществе.

Степень разработанности проблемы. Степень доктринальной разработанности проблемы правового статуса личности в праве Шотландии в русскоязычной и зарубежной науке весьма неоднородна.

Британские и ирландские авторы весьма подробно рассматривают историю шотландского права и его современное состояние per se, однако не интерпретируют его применительно к диалектическому взаимодействию правовых традиций с точки зрения правовой свободы. С другой стороны, российские ученые, такие, как В.С. Нерсесянц и В. А.

Четвернин, предлагают нам проработанную теорию о правовом и неправовом типах правопонимания и конкурирующих либертарном и потестарном началах в праве. Однако применение данного подхода как метода при интерпретации исторического развития шотландского права является одним из аспектов новизны настоящей диссертационной работы, поскольку с точки зрения юридического либертаризма история шотландского права рассматривается впервые.

Говоря более предметно о доктринальных источниках, использовавшихся в диссертационной работе, мы должны назвать в первую очередь общие труды по кельтологии. Во-первых, это небольшая, но весьма важная монография «Община и общество западных кельтов» В.

Шкунаева, а также и его статьи, посвященные, в первую очередь, проблематике древнеирландского законодательства, а также и критическому разбору некоторых древнеирландских саг. Кроме того, следует назвать и работу Г. Бондаренко «Повседневная жизнь древних кельтов», в которой он подробно разбирает особенности социального устройства гэльского общества IV–VII веков н. э., делая при этом отступления в периоды вплоть до Позднего Средневековья и Нового Времени. Особенной тщательностью проработки в этой монографии отличается проблема правового статуса представителей т. н. «священных профессий», что в высшей степени важно в контексте темы настоящей диссертации: как мы увидим впоследствии, именно приобретение «священной профессии» являлось основным социальным лифтом в кельтском обществе.

В зарубежной историографии следует упомянуть в первую очередь совместную монографию М. Диллона и Н. Чедвик «История кельтских королевств», в которой авторы подробно рассматривают как особенности социального устройства гэльской и валлийской общины, так и специфику политической и правовой жизни Шотландии в период государственного единства с Ирландией. Также бесценен для нас фундаментальный труд Фрэнсиса Бирна «Короли и верховные правители Ирландии», в котором дан не только доскональный анализ всей системы королевской власти у кельтов, но и разобраны уже упоминавшиеся выше в ряду исторических источников древнеирландские кодификации, а также особенности их применения и восприятия у шотландцев. Также можно упомянуть и посвященную «священным профессиям» монографию Пиготта «Друиды: поэты, ученые, прорицатели», а также – в ряду уже скорее теоретико-правовых, а не историографических источников – комментарии великого ирландского историка права Дэниела Бинчи к уже неоднократно упомянутым выше трактатам о статусах и труд Фрэнсиса Келли «Введение в древнеирландское право». Также важным практическим подспорьем при написании данной статьи послужило источниковедческое эссе Дж. Синдер «История ирландского права: обзор источников», касающееся не только вопросов историографии, но и истории открытия источников материального права ирландских кельтов. К значимым монографиям более специального свойства, посвященным непосредственно кельтской Шотландии, мы можем, без сомнения, отнести и труд «Независимость Шотландии и идея Британии: от пиктов до Александра III»

валлийского историка Д. Броуна.

Что же касается политико-правовой истории Шотландии в более поздний период, то здесь, увы, отечественная историография куда более скудна. Из русскоязычных монографий о Шотландии периода Высокого и позднего Средневековья, а также Ренессанса, мы можем отметить работу Д. Федосова «Рожденная в битвах: Шотландия до конца XIV века», а также монографию В.Ю. Апрыщенко «Клановая система Горной Шотландии: традиции и модернизация». Однако шотландские и английские авторы весьма богаты на труды по истории права данного периода. Среди важнейших из них нужно, в первую очередь, назвать монографию Дж. Форда «Право и правовая доктрина в Шотландии в семнадцатом веке», посвященную не только жизни и творчеству уже упоминавшегося выше виконта Стайра, но и шотландскому судоустройству и судопроизводству описываемого периода.

Также большое научное значение для нас имеют работа Дж. Доусон «Ре-формированная Шотландия: 1488–1587», подробно рассматривающая различные аспекты политико-правового устройства Шотландии в период европейского Ренессанса и шотландской Реформации (в особенности в контексте связи с континентальной правовой традицией), и труд А.М. Годфри «Гражданское судопроизводство в Шотландии эпохи Ренессанса», позволяющий подробно ознакомиться как с историей зарождения и обусловленной ею спецификой профессионального суда в Шотландии. Не стоит забывать и об энциклопедическом обзорном труде Козмо Иннеса «Шотландия в Средние Века», дающем детальный экскурс в практически все сферы внутри– и внешнеполитической жизни Шотландии, и его же монографию «Наброски о ранней шотландской истории, а также общественном прогрессе».

Говоря же о XIX и XX столетии, для историка шотландского права наибольшее значение имеют такие труды, как «Словарь и общий курс шотландского права» Джорджа Росса и Уильяма Белла в том, что касается правоприменительной практики в Шотландии викторианской эпохи, а также «Шотландский национализм и идея Европы»

Ацуко Ичие и «Права человека и право Шотландии» Бойля, МакКуина, Химсворта и Лу в той мере, в которой нас будут интересовать социал-демократические тенденции в современной шотландской доктрине права.

Само собой, это лишь крупнейшие из тех зарубежных источников, с которыми автор настоящей диссертационной работы сверялся при подготовке исследования. Но, не вдаваясь в их дальнейшее перечисление, теперь нам хотелось бы перейти к не менее важной группе доктринальной литературы – к тем трудам по теории права и государства, которые послужили ключевыми для ценностной интерпретации почерпнутых автором исторических фактов.

Те понятия о праве, свободе и личности, правовых и неправовых типах понимания, которыми мы будем пользоваться в рамках нижеследующего исследования, безусловно, достаточно старинны: в той или иной мере юридический тип правопонимания (в рамках которого мы и будем оперировать) присутствовал практически в любом обществе, начиная с античности. Однако в настоящей работе мы опирались на современную классику либертарно-юридической теории: работы В.

С. Нерсесянца и, в значительно большей степени, В. А. Четвернина.

Конечно же, полное родословие классического либерализма, чьим логическим продолжением и завершением является либертаризм, следует вести от таких авторов, как Шарль Монтескье, Джон Локк, Адам Смит (на чьей роли в доктрине шотландского права мы еще остановимся ниже), и вообще не-социалистической, консервативной протестантской традиции европейского Просвещения. В русскоязычном и, в частности, постсоветском пространстве на основе идей вышеперечисленных теоретиков получила известность концепция цивилизма В. С.

Нерсесянца, провозгласившая нетождественность права и закона и описывавшая право как нормативное выражение состояния формального равенства. Однако определению формального равенства per se, как и вообще цивилизму, был, тем не менее, свойственен догматизм, преодоленный в работах В.А. Четвернина. Именно из трудов последнего («Введение в курс общей теории права и государства» и др.) в настоящем исследовании заимствован тот понятийный аппарат, на основе которого будет проводится сравнительный анализ как исторических, так и современных источников права и памятников правовой доктрины.

Цель и задачи исследования. Цель исследования состоит в том, чтобы определить, возможно ли говорить о существовании (фактическом или историческом) национальной шотландской школы права, свободной от английского влияния, и вместе с тем выражающей либертарный тип правопонимания.

Задачи исследования:

представить в хронологической последовательности основные этапы развития шотландского права от зарождения шотландской государственности до сегодняшнего дня;

опираясь на доктрину и исторические источники, проанализировать правовые нормы, раскрывающие трактовку статуса личности в отдельно взятую эпоху;

дать оценку данным нормам с точки зрения либертарноюридической теории как представляющих скорее либертарное или скорее потестарное начало.

Объект и предмет исследования. Объектом исследования выступает правовое регулирование статуса личности в праве Шотландии.

Предметом исследования, в свою очередь, служат законодательные акты (от исторических ирландских кодификаций до современных актов Парламента Шотландии), выраженная в трудах шотландских ученых-юристов правовая доктрина, а также известные нам шотландские прецеденты.

Хронологические и территориальные рамки исследования.

Хронологические и территориальные рамки исследования охватывают период с V в. н.э. по настоящее время на территории Шотландии в её современных административных границах.

Методологическая основа исследования. При исследовании использовались следующие методы:

метод единства логического и исторического;

системно-структурный метод;

формально-юридический метод;

конкретно-исторический метод.

Эмпирическая база исследования. Эмпирическую базу исследования составляют, во-первых, ирландские кодификации. Именно систематизированные в них нормы т. н. «брегонского права» доминировали на территории Шотландии вплоть до второй половины XII столетия. К тому же, представленная в них доктрина правовых статусов человека повлияла на шотландскую правовую культуру столь серьезно, что следы ее мы можем различить не только в отдельных аспектах шотландского правосознания, но и в позитивном праве вплоть до Раннего Нового времени. Это, в первую очередь, свод «Senchus Mr», бывший наиболее распространенным в Ирландии и ее шотландской колонии1, но также и более ранние памятники, в основном южноирландского происхождения: «Bretha Nemed», «Bretha Etgid», «Cic Conara Fugill», «Audacht Moraind», ценный в первую очередь для изучения специфики королевской власти, и, наконец, трактат о статусах «Uraicceht Bec», наряду с которым следует отметить и северный его аналог «Crth Gablach»2. Эти своды затрагивают практически все стороны жизни древнеирландского и древнешотландского общества, подробно разбирая положение членов общины, роль королей и интеллектуальной элиты, а также отношения не только внутри общин, но и между таковыми.

Из античных источников, касающихся чисто кельтского этапа развития шотландского права, важнейшими, безусловно, являются Посидоний и Цезарь. Оба этих автора могут сообщить нам многое о положении друидического сословия, единого для островных и континентальных кельтов, а также весьма далеки от принятой в греческой историографической традиции идеализации варварских народов.

Впрочем, Посидоний дошел до нас фрагментарно и в изложении других авторов, в первую очередь Афинея, и поэтому мы имеем неполное представление о его труде. На «Записки о Галльской войне» Цезаря, в свою очередь, серьезно влияла политическая конъюнктура и необходимость подтверждения образа кельта как образа необузданного варвара (Caes., B.G., VII, 77, 9; III, 19, 6; IV, 5, 3; VII, 42, 2). Однако мы вынуждены признать, что, даже после всех скидок и допущений, «Записки...» Цезаря являются тем источником, которым невозможно преШирокова Н. С. Древние кельты на рубеже старой и новой эры. Изд-во ЛГУ, 1989. С 17.

Бирн Фрэнсис Джон. Короли и верховные правители Ирландии. Пер. с анг. Иванова С.В. СПб.:

Евразия, 2006. С. 201-202.

небречь в работе, хотя бы немного касающейся древнекельтского социального устройства.

Затем, говоря о праве равнинной Шотландии в эпоху Средневековья, мы не можем не обратиться к валлийским источникам, в особенности к трудам Ненния, описывающим положение дел в Британии накануне и во время англосаксонского нашествия3. Еще более непосредственный интерес для нас представляют «Книга из Иорверта», «Книга из Блегьюрида» и «Книга из Кивиерта» — кодексы рубежа XII-XIII веков. Если же говорить о национальных шотландских актах, то важнейшими для раннего Средневековья являются «Законы между бриттами и скоттами» и «Законы четырех городов» – кодификации XII в., составленные в ходе государственно-правовой реформы под эгидой короля Давида I Святого. В дальнейший период основной интерес для нас будет представлять кодекс Regiam Majestatem (приблизительно 1318-1320 гг.), а также «Трактат» Ранульфа Гленвиля, древнейший памятник общего права, по модели которого и был составлен Regiam Majestatem.

Наконец, начиная с XVII столетия, мы все чаще и чаще обращаемся не только к статутному праву и исторических свидетельствах о действовавших в том или ином регионе Шотландии нормах обычного права, но и к доктрине права, которая начинает приобретать колоссальное значение именно в этот период. Наиважнейшим из авторов для нас будет видный апологет шотландского общего права Дж. Далримпль, первый виконт Стайр. С начала XVIII в., впрочем, в силу политических причин, публичное право Шотландии всецело переходит под регулирование английским статутным правом. Таким образом, в круг источников права, которые будут рассматриваться в настоящей Галушко К.Ю. Кельская Британия: племена, государства, династии с древности до конца XV века:

Учебное пособие / Под ред. Терещенко Ю.И. К.: Атика, 2005. С. 123.

работе в связи с Ранним Новым временем, попадут не только доктринальные труды, статутное право de jure суверенной Шотландии XVII в., но статуты британского парламента середины 1740-х гг. и младше.

Также для понимания господствующих Шотландии Нового времени взглядов на государство и право необходимо обратиться к источникам, далеким, казалось бы, от юридической науки: экономическим и политическим полемическим трудам, от Адама Смита до социалистических прокламаций «Восстания ткачей» 1823 года. Однако на протяжении всего XIX и большей части XX века основными интересующими нас актами будут, конечно же, акты британского статутного права (поскольку шотландский прецедент в данную эпоху уже вполне идентичен английскому). Однако начиная с 2007 года их, по крайней мере частично, сменяют статуты автономного шотландского парламента, которые в настоящей диссертационной работе подлежат рассмотрению в сравнении с правовыми актами Европейского союза.

Гипотеза исследования. Гипотеза исследования заключается в том, что национальная шотландская (гэло-норманнская) политикоправовая традиция тяготеет к потестарному, неправовому типу правопонимания, в то время как либертарные, правовые элементы закрепились в шотландском праве благодаря английскому влиянию.

Научная новизна исследования. Научная новизна предпринятого автором исследования заключается, во-первых, в том, что настоящая диссертационная работа – первая русскоязычная монография не о политической либо социальной истории Шотландии, а о шотландском праве. Целый ряд приведенных в диссертации исторических фактов (в основном касательно Раннего Нового времени) неизвестен широкому академическому сообществу в силу отсутствия подробного освещения данной темы в русскоязычной историографии. Кроме того, комплексный метод анализа, предпринятого в данном исследовании, являет собой первый пример последовательной имплементации либертарноюридической теории на развернутую историческую ретроспективу развития смешанно-правовой системы с периода поздней античности до современности. В ходе исследования также выявлена актуальная взаимосвязь типа правовой системы со степенью обеспечения правовой свободы в обществе, имеющая большое практическое значение.

Положения, выносимые на защиту. На защиту выносятся следующие положения:

– в общих чертах политико-правовую историю Шотландии можно представить как противоборство двух начал: либертарного, постулирующего самоценность личности, и логоцентрического, для которого человек имеет ценность лишь ввиду своей включенности в некую цельность, преданности какой-либо идее и т.п.;

– поскольку первое начало исторически связано с влиянием на шотландское право (смешанную правовую систему) английской традиции, именно из нее (в противоположность национальной шотландской правовой традиции, позитивистской и относящейся к романогерманской правовой семье) проистекает прогрессивное с либертарноюридической точки зрения понимание правового статуса личности;

либертарные элементы раннего шотландского права (тождественного ирландскому) впоследствии утрачивают реальную применимость ввиду сложных политических условий развития шотландского государства в период раннего Средневековья. Необходимость как централизации политической власти, так и объединения этнически неоднородного населения против внешних врагов закрепляет родоплеменную идентичность как основную категорию определения правового статуса личности, отказывая последней в самоценности;

норманизация Шотландии, рецепция римского права обособляют этнический родоплеменной анклав на севере страны; впоследствии рецепция общего права приводит к окончательному установлению культурной «границы» между проанглийским югом, где понятие правового статуса личности утверждается и развивается по английскому образцу, и традиционалистским севером. Впоследствии Реформация превращает эту границу в религиозную: католицизм, оказавшись вне закона, начинает прочно ассоциироваться с клановым Севером и антианглийским движением, в то время как протестантская южная Шотландия стремится к политическому слиянию с Англией;

в результате утраты Шотландией государственного суверенитета шотландская политико-правовая традиция прерывается. Таким образом, антианглийская направленность шотландского сепаратизма становится также и антилиберальной, антилибертарной, антикапиталистической. Таким образом, в ходе возрождения шотландского сепаратизма в Новейшее время предполагаемая доктрина права независимой Шотландии начинает активно тяготеть к социал-демократической модели правового регулирования и соответствующей трактовке статуса личности.

Теоретическая и практическая значимость исследования. Материалы диссертации могут быть полезны для дальнейшего исследования шотландского права с точки зрения сравнительного правоведения, а также служить в качестве примера имплементации либертарноюридической теории права к сравнительно-историческому анализу.

Также материалы и обобщения, представленные в диссертации, могут использоваться при преподавании таких курсов, как «История государства и права зарубежных стран», «История правовых и политических учений».

Апробация исследования. По теме диссертационного исследования автором проводились доклады на различных конференциях.

Также автором были опубликованы статьи по вопросам либертарноюридической трактовки различных исторических феноменов шотландского права, а также сравнительного правоведения, в том числе в изданиях из списка ВАК.

Структура диссертации. Диссертация состоит из введения, пяти глав («Раннее Средневековье», «Высокое Средневековье», «Позднее Средневековье и Ренессанс», «Раннее Новое время», «Новое и Новейшее время»), заключения и библиографии. Общий объем диссертации составляет 142 страницы.

ГЛАВА 1. CТАТУС ЛИЧНОСТИ В СРЕДНЕВЕКОВОМ

ШОТЛАНДСКОМ ПРАВЕ

§ 1. Статус личности в брегонском праве и его трансформация в независимой Шотландии. Говоря об истории шотландского права вообще и об историческом развитии регулирования статуса личности в оном в частности, мы вынуждены сперва обратиться к истории ирландского права. Причина этого лежит в том, что шотландская культура в ее подлинном, своеобразном виде представляет собой продолжение ирландской не только в этнографическом, но и в политикоправовом смысле. Ранняя Шотландия унаследовала от Ирландии не только темперамент, язык, религию, но и основные правовые и политические понятия.

У истоков шотландской государственности находится основанное в конце V в. н.э. на побережье нынешних Аргайла и Бьюта королевство Дал Риада — колония одноименного ирландского королевства в Ирландии. Безусловно, ирландская колонизация быда не первым государствообразующим процессом, имевшим место на территории нынешней Шотландии. Однако скудость сведений о докельтском и в особенности допиктском населении Шотландии не позволяет нам включать их в этот обзор. Такие ученые, как профессор Гордон Чайлд, полагали, что неолитические «шотландцы» были частью выходцами из Южной Англии, частью – иберами, а археологические источники подтверждают тот факт, что до прихода пиктов и гэлов эти люди успели достичь весьма высокого уровня развития материальной культуры, схожей с сардинской и балтийской4. Однако, нам практически ниМак-Кензи Агнес. Кельтская Шотландия / Перевод, научная ред., вступит. статья С.В. Иванов. М.:

чего не известно о каких-либо характерных особенностях политикоправового уклада их жизни. То же мы можем сказать и о пиктах, населявших Шотландию вплоть до окончательной ассимиляции их ирландцами в IX веке н.э. Из скудных сведений и нерасшифрованных письмен, дошедших до наших дней, следует лишь то, что этот народ сильно проигрывал ирландцам как с точки зрения развития материальной культуры и военного искусства, так и с точки зрения социальных и юридических институтов.

Согласно произведениям Беды Достопочтенного, наследование престола у пиктов следовало по женской линии; вероятно, имеет некоторый смысл предположить то же и о части иных частноправовых внутриплеменных отношений, по крайней мере, у пиктов СевероЗапада Шотландии5. Пиктский язык не являлся в полной мере кельтским, хотя включал в себя некоторый заимствованный элемент, а также пикты с легкостью, как показывают нам археологические источники, переняли у кельтов Дал Риады огамическое письмо6. Это подсказывает нам, что некоторые юридические клаузулы также могли перекочевать на пиктскую почву в рамках естественной культурной конвергенции [Диллон М., Чедвик Н.К. История кельтских королевств.

Пер. с англ. С.В. Иванов / Майлз Диллон, Нора Кершоу Чедвик. – М.

Вече; СПб.: Евразия. – 2006. – С. 100.]. Тем не менее, ни об этнической принадлежности пиктов, ни об их быте и культуре мы не можем сказать ничего, что выходило бы за рамки допущений и предположений.

Вече, 2006. – С. 21.

Цит. по: Хендерсон Изабель. Пикты. Таинственные воины древней Шотландии / Пер. с англ. Н.Ю.

Чехонадской. М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. С. 33-34.

Диллон М., Чедвик Н.К. История кельтских королевств. Пер. с англ. С.В. Иванов / Майлз Диллон, Нора Кершоу Чедвик. М. Вече; СПб.: Евразия, 2006. С. 40.

Начавшись, таким образом, как ольстерская военная колония на рубеже V-VI вв. н.э., Дал Риада изначально представляла собой поселение на территории современного Аргайла, управлявшееся из одноименного королевсва в Ольстере. В Аргайле скотты (ирландские гэлы, давшие в итоге имя своей новой родине) содержали по федеративному принципу три королевства племенного типа: Кенел-Лорн, Кенел нОнгуса и Кенел н-Габрейн, к которым ближе к концу VII века прибавилось ещё и королевство Кенел-Комгейл7.

Уже во время своего существования Дал Риада была предметом активных социальных исследований, важнейшим из памятников о которых является трактат Senchus Fer nAlban («История шотландского народа»). Этот труд дошел до нас в рамках списка X века и дает подробное понятия о различных аспектах военной и экономической жизни королевства.

Исходя из письменных и археологических источников, мы можем судить, что население Дал Риады изначально происходило из ольстерских эринов, не являясь гэлами в собственном, этническом смысле.

Однако они являлись носителями гэльской культуры и активно применяли брегонское право, составляя не только единое политическое, но и единое правовое пространство со своей «метрополией». Король Аэдан мак Габран из доминировавшего до конца VII века рода Кенел н-Габрейн в 575 году заключил дальновидный союз с вождем ольстерского рода Уи Нейллов мак Эйнмуирехом в борьбе против короля уладов Бетана мак Кейрила, что послужило укреплению отношений Дал Риады с Ирландией тогда, когда корона перешла к Уи Нейллам.

Таким образом, надежность союзнических отношений позволила Уи Нейллам одобрительно смотреть на возрастающую самобытность Дал Риады, а будущим шотландцам — спокойно находиться в лоне ирландской политико-правовой традиции вплоть до начала VII в.

Раннеирландское общество (а следовательно, и шотландское общество описываемого периода) было, по мнению величайшего историка и теоретика ирландского права Д. А. Бинчи, «племенным, сельским, иерархическим и семейным». Из этих деноминаций de facto произрастает все последующее своеобразие институциональных начал ирландского общества. Однако основной среди них следует считать прежде всего свойство иерархичности. В самом деле, права, привилегии и обязанности индивида напрямую зависели от его формально определенного правового статуса, в свою очередь, напрямую описанного традицией8.

Однако в отличие от германской и – позднее – англосаксонской моделей в древнем и раннесредневековом ирландском обществе интерес к отношениям дружинника/господина, к проблеме статуса человека без господина и вообще к отношениям воинской верности существенно уступал интересу к родовым отношениям. Группа родичей по мужской линии (ирл. «fine») являлась важнейшим предикатом правового статуса самого индивида.

Само понятие fine в источниках понимается достаточно широко.

Количество поколений и степеней родства, в рамках которых образуется юридически значимая семья, могло насчитывать от трех до семнадцати, описываясь различными однокоренными терминами: iarfine, deirgfine, duibfine, fine-tacuir, glasfine, ingen ar meraib, innfine и т. д.

Эти патриархальные общности формировались как по принципу агнатского, так и по принципу когнатского родства.

Бирн Фрэнсис Джон. Короли и верховные правители Ирландии. Пер. с анг. Иванова С.В. СПб.:

Евразия, 2006. С. 40.

Апелляции к подобному сверхпротяженному кровному родству имели место только в древнейший, до-кодификационный период развития гэльского права. Однако впоследствии, в эпоху письменной фиксации устоявшегося обычного права профессиональными гэльскими юристами — брегонами, в законодательство перекочевали все упомянутые термины, включая уже не имевшие практического правового значения. Кельтское право, со свойственными ему традиционализмом и ригидностью9, стремилось схематизировать и закрепить как действительные те формы кровнородственного объединения, которые давно уже исчерпали себя в реальном правоприменении10.

De facto в период поздней античности — раннего Средневековья юридически употребимыми оставались два термина: geilfine и deirbfine, потомки общего деда (вплоть до детей братьев его сыновей) и общего прадеда соответственно. При этом под семьей как deirbfine понималась фактическая большая семья, характерная для всех индоевропейских народов от римлян и до древних германцев: за исключением специальных случаев, о которых будет сказано чуть ниже, данный термин служил сугубо описательным для кровнородственных связей субъекта. Более узкая и специфическая для островных кельтов семья geilfine, в свою очередь, являлась не только бытовой категорией, но и важнейшим юридическим фактом.

Принадлежность к той или иной geilfine прямо определяла правовой статус индивида. Для перехода важнейшей социальной границы между «cвященными» (nemed, они же «правящие» — grd flatha) и прочими категориями населения («неправящие» — grad fene), требовалось иметь не менее трех поколений правящих предков. Иными Стоит отметить так же и то, что подобная тенденция свойственна не только кельтскому праву, но и, например, древнегреческому, являясь, таким образом, скорее выражением общего античного тяготения к ригидности и традиционализму.

См., напр.: Шкунаев С. В. Община и общество западных кельтов. М.: Наука, 1989. – 191 с.

словами, статус geilfine буквально соответствовал статусу её членов.

Внутри же страты «священных» приобретала значение и deirbfine — четыре поколения предков, достигших определенного статуса, превращали этот статус в наследственный.

Принадлежность к той или иной deirbfine относила «священного» к свободной или несвободной категории населения. К первым причислялись представители определенных профессий (о которых будет сказано ниже), короли, а также воинская аристократия; «люди всякого искусства и ремесла» составляли «священных несвободных», поскольку в силу рода своих занятий должны были состоять на службе у кого-либо из «священных свободных»11.

Воинская аристократия (ирл. aire) насчитывала в себе семь дополнительных статусов, различавшихся между собой по «цене чести»

— вергельду, выплачивавшемуся за деликт в отношении их носителя, зажиточности, социальным функциям и, как следствие, занимаемому общественному положению. Первый из этих терминов — aire deso — по мнению ряда ученых, изначально употреблялся как общее обозначение всех «священных» статусов, но в дальнейшем стал применяться к низшему из таковых. В данном, узком смысле aire deso, согласно Crth Gablach, должен был обладать благородным статусом в третьем поколении, а также иметь не менее пяти «свободных» и пяти «несвободных» клиентов. «Цена чести» представителя данного статуса составляла 10 сетов (то есть, 1/6 кумала, основной условной единицы стоимости в Древней Ирландии и раннесредневековой Шотландии), а свита, которая должна была сопровождать aire deso при перемещении, должна была насчитывать шесть человек12.

Шкунаев С. В. Община и общество западных кельтов. М.: Наука, 1989. С. 48.

Цит. по: Charles-Edwards T.M. Crth Gablach and the law of status // Peritia. 1986. Vol. 5. P. 53-73.

Следующий по рангу статус, известный нам из источников, так называемый aire chta («благородный кровавой мести»). До сих пор среди ученых нет единого мнения по вопросу о том, какую социальную функцию исполнял представитель данного статуса. Наиболее вероятной представляется идея МакНейлла, который полагал, что aire chta должен был возглавлять группу мстителей из пяти человек, которой вменялось обязанность в течение месяца совершить кровную месть за убитого из их рода. При этом aire chta нес имущественную ответственность в случае, если при этом кто-либо из мстителей наносил вред невиновному13. Следует отметить то, что Д. Бинчи, напротив, полагал, что «благородный кровавой мести» являлся представителем семьи убийцы, которому вменялось в обязанность обеспечивать содержание и защиту мстителей14. Однако согласиться с мнением Бинчи представляется едва ли разумным в силу того, что в клаузуле о «благородном кровавой мести» говорится об убийстве кого-либо из другого королевства [Crth Gablach, §25]15.

Так или иначе, «благородный кровавой мести» обладал тем же количеством спутников и той же «ценой чести», что и aire deso, однако — что весьма важно — не имел, в отличие от последнего, никаких экономических, хозяйственных или иных условий для получения и сохранения статуса. Это, скорее всего, знаменует временный характер данного статуса, который мог быть получен для исполнения конкретной мести представителем «несвященных».

Представителю следующей по рангу категории — aire ard («высокий благородный») — следовало иметь по десять «свободных» и «несвободных» клиентов и свиту в пределах своего королевства в Цит. по: McNeill E. Ancient Irish Law : The Law of Status or Franchise // Royal Irish Academy. 1923.

Volume XXXVI, C. P. 265-316.

Crth Gablach / ed. D.A. Binchy. Dublin, 1970. P. 71.

Цит. по: Crth Gablach / ed. D.A. Binchy. Dublin, 1970.

семь человек, а за его пределами — в пять. Его «цена чести» составляла 15 сетов. Превосходивший «высокого благородного» aire tuise («благородный главенства») обладал «ценой чести» в двадцать сетов, двадцатью «свободными» и пятнадцатью «несвободными» клиентами. «Благородный главенства» также имел четко определенную социальную функцию: он возглавлял свою deirbfine как pater familias и представлял ее интересы как в королевстве, так и за его пределами.

Последний благородный статус до королевских — так называемый aire forgill («благородный высшего свидетельства»). Представитель данного статуса имел по двадцать «свободных» и «несвободных»

клиентов, «цену чести», равную «цене чести» «благородного главенства» и свиту из девяти человек. Говоря о «благородном высшего свидетельства», в первую очередь, следует отметить, что его голос и его клятва на суде имели определяющее значение. Дело решалось, таким образом, в пользу того, чью сторону занимал «благородный высшего свидетельства».

Говоря же о королевском статусе, следует оговориться, что, являясь формально более высоким, нежели статусы воинской аристократии, он тем не менее далек от архетипа европейского монарха и представляет собой скорее «священное недеяние» царя в понимании индоариев. Король также был выборным; преемника монарха избирали из круга королевской deirbfine, и, после смерти предшественника, наследник принимал престол с согласия благородных членов общины королевства.

Королевство (ирл. tuath) у древних кельтов являлось весьма специфической общностью per se. Было бы совершенно неверно перевести «tuath» как «племя». Данная трактовка, встречающаяся, в частности, у таких учёных, как Юбер и Пауэлл, представляется несостоятельной прежде всего потому, что под термином «tuath» понималась не только сама общность, но и населённая ей территория. К тому же, весь гэльский мир был монокультурен. С этой точки зрения справедливей было бы уподобить ирландские королевства и Дал Риаду греческим полисам, каждый из которых был совершенно обособлен политически, и вместе с тем разделял культурное, языковое, религиозное пространство с собратьями.

Количество королевств, указанное в «Книге Прав», источнике XI века, составляет девяносто семь, хотя Ф. Дж. Бирн называет в начале своего труда «Короли и верховные правители Ирландии» среднее их число между V и XII веком как не менее ста пятидесяти. Однако здесь следует отметить, что политическая ситуация в Ирландии в период с рубежа эр до начала XII века неоднократно изменялась и приводила к формированию новых королевств, так что более вероятным нам представляется общее их число около сотни. Таким образом, согласно Келли, исходя из общей численности населения Древней Ирландии в период поздней античности и Темных веков, которая составляла менее полумиллиона человек, среднее королевство могло насчитывать около трех тысяч мужчин, женщин и детей. Подавляющее большинство из них обладало собственностью, свободой и безопасностью лишь на определенной территории, так как правовой статус индивида признавался лишь в границах его tuath'а.

Правовой статус монарха был наиболее формализованным из тех, что нам известны. Фактически, с момента коронации вся его жизнь подчинялась предписаниям fir flathemon — «правды короля». Эта особая юридическая концепция наиболее подробно описана в трактате «Завещание Моранна» (Audacht Moraind), составленном еще в языческую эпоху: об этом явно свидетельствуют многочисленные параллели с санскритскими «Законами Ману» и рядом древнеперсидских надписей.

Согласно «Завещанию Моранна», функцией короля было выступления в качестве хранителя феномена экзистенциальной «правды», наличие которой является гарантией благополучия страны во всех отношениях – начиная от того, что «правдой правителя управляются великие королевства» и «отражаются великие армии обратно в вражескую страну» и заканчивая тем, что «правдой правителя великий мор отражается от людей», поскольку «правдой правителя должная погода приходит в подобающее ей время, зима – прекрасная и морозная, весна – сухая и ветреная. Лето – теплое с потоками дождя, осень – с обильной росой и плодородная. Ибо ложь правителя приносит неподобающую погоду дурным людям и иссушает плоды земли».

Насколько можно судить по дошедшим до нас источникам, «правда короля» состояла из трех основополагающих принципов, а именно: справедливости суждений, удачливости (в первую очередь в бою) и соблюдении множества сакральных запретов, которые могли относиться как непосредственно к конкретному монарху, так и ко всем правителям данной области. В случае нарушения «правды короля» страну, по поверьям, постигали многочисленные бедствия: неурожай, эпидемии etc.. Сам король, нарушивший сакральные запреты, подвергался ритуальной казни с последующим жертвоприношением тела болоту; также и вступление на престол ознаменовывалось многочисленными инициационными ритуалами (совокупление с белой кобылой и т. д.), призванных подчернуть сущностное отличие правового статуса монарха от прочих категорий «священного» населения.

Существование подобных представлений, без сомнения, подтверждает теорию о раннем происхождении монархии у кельтов и о ее ярко выраженном сакральном характере. Ее же подтверждает и приведенный все в том же Audacht Moraind анализ различных стилей королевского правления: tarbfhlaith («бычий владыка – он бьет, и его бьют, он нападает, и на него нападают»), «владыка, который берет власть при помощи иноземных войск», ciallfhlaith («осторожный владыка – он берет власть над землями, не одерживая побед») и, наконец, frfhlaith, или «истинный владыка», который и отличается тем, что полностью соблюдает «правду короля» во всех отношениях, в которые, кроме публично-правовых, входили также особые правила по ведению жизни и хозяйства и сохранение совершенных физических данных, иными словами отсутствие всяких телесных недостатков или изъянов.

Что подразумевала «правда короля» в контексте публичных функций? Во-первых, справедливость суждений: «правильный и справедливый суд», который производился королем в строго отведенные для этого дни, причем сам этот суд должен был полностью следовать существующей традиции, никак ее не изменяя и не дополняя. Произнесение «правильного суждения», согласно нашим источникам, не только вменялось монарху в обязанность, но и могло заставить считать монархом человека, вынесшего подобное решение в силу обстоятельств.

Весьма показательна здесь сага о детстве будущего верховного короля Ирландии Кормака Мак Арта. В пору, когда он находился на воспитании у Лугада Мак Кона, который как раз являлся верховным королем Ирландии, «случилось так, что к Мак Кону обратилась с жалобой королева: она сетовала на то, что овца, принадлежащая некой женщине, съела весь урожай посеянной ею вайды. Выслушав обе стороны, король вынес следующее суждение: в качестве компенсации за понесенный ущерб королева возьмет себе овцу, съевшую ее вайду.

Стоявший рядом Кормак воскликнул: «Нет, это неправое суждение.

Королеве достаточно получить шерсть, которую в течение года состригут с этой овцы, ведь за год и шерсть, и вайда вырастут снова»

— «Вот поистине мудрое суждение, — сказали все, кто слышал эти слова, — лишь сын великого короля способен на это». И как бы в подтверждение правоты Кормака та часть дома, где незадолго до этого было вынесено ложное суждение, тут же обрушилась. После этого Мак Кон был лишен королевской власти и на трон вступил Кормак»16.

Как мы видим из приведенного выше отрывка, правильность суждений вполне вписывается в общее понятие «правды короля», поскольку несоблюдение ее немедленно приводит к лишению королевской власти нарушившего ее, которое подтверждается самой природой.

Также король председательствовал на enach – общем собрании королества, на котором он имел право провозглашать некоторые специфические чрезвычайные меры и распоряжения, однако это было допустимо и возможно лишь в случае действительно серьёзных бедствий, и, как следствие, нужно помнить, что данные распоряжения мог отдавать уже новый король, поскольку в случае мора или тяжелого военного поражения его предшественник вполне мог успеть лишиться и титула, и жизни за нарушение «правды». В остальном же королевство жило по обычному праву, а король лишь символически подтверждал его юридическую силу и «ручался» за соблюдение закона подданными17.

Описанная нами выше система поручительства оставляла короля достаточно мало возможностей влиять на практическое правоприменение, если только дело не затрагивало напрямую его клиентов. В связи с этим в более поздний период выработалась норма, согласно котоНаследие кельтов: древняя традиция в Ирландии и Уэльсе / А. Рис, Б. Рис; Пер. с англ.

Михайловой Т. – Режим доступа: http://svr-lit.niv.ru/svr-lit/ris-nasledie-keltov/index.htm Бирн Фрэнсис Джон. Короли и верховные правители Ирландии. Пер. с анг. Иванова С.В. СПб.:

Евразия, 2006. С. 43.

рой невозможно было отказаться от предложения клиентелы со стороны монарха.

Из многочисленных «несвященных» статусов нас в первую очередь будут интересовать mruigfer и baire, являвшиеся наиболее распространенными. Сам термин «baire» в источниках используется весьма широко, обозначая как конкретный статус, так и вообще любого представителя «несвященных» в целом 18. Baire по трактату южного происхождения Urraicecht Becc обладал четырнадцатью кумалами земли и двенадцатью коровами. В то же время mruigfer, согласно тому же трактату, имел трижды семь кумалов земли и двадцать коров.

При этом, что немаловажно, mruigfer являлся полноправным владельцем плуга, в то время как baire имел по закону лишь половинчатую собственность, то есть, был вынужден объединяться с кем-либо из представителей его же статуса для обработки земли.

При этом и mruigfer, и baire были независимыми владельцами своих земельных участков, чем отличались от возникшего в более поздний период caire. caire как статус фигурирует в Crth Gablach, где занимает весьма низкое положение, превосходя лишь статус de fer midbotha — не достигших гражданского совершеннолетия. Однако при этом caire, согласно данному трактату, имел право на двадцать один кумал земли, то есть превосходил величиной своего земельного надела baire и сравнивается с mruigfer. Это объясняется тем, что caire представляли собой новый вид клиентов, получавших от патрона земельный надел в аренду, который они обрабатывали совместно с другими представителями своего статуса, регулярно выплачивая ренту своему патрону 19.

Шкунаев С. В. Община и общество западных кельтов. М.: Наука, 1989. С. 67.

Таким образом, можно отметить, что первым и основным «несвященным» статусом являлся, безусловно, baire, в то время как mruigfer и caire возникли значительно позже. Однако важно понимать, что возникновение новых статусов никак не повлияло на сущностные основы общинной жизни кельтского общества20.

Интересно отметить здесь также тесную связь специфики личных статусов в брегонском праве с давней научной проблемой того, существовало ли в Древней Ирландии безусловное право частной собственности на землю. Очевидно, что ответ здесь будет положительным: об этом нам прямо говорит статус caire, который, как мы писали выше, получал земельный надел в пользование от своего патронасобственника. Также это подтверждает и другой статус, «неполноправных», который получали юноши, вернувшиеся от своих воспитателей из-за пределов королевства, но пока не вступившие в права наследования и не получившие своего земельного надела21.

Как можно видеть из вышеизложенного, правовой статус человека, его публичные функции, а также многие аспекты его частной жизни прямо определялись его происхождением, а за пределами протогосударственной общности, к которой причислялась его семья, зачастую вовсе не признавались. Однако можем ли мы считать, что раннесредневековое гэльское право не было знакомо с концепцией человека самопринадлежного и рассматривало индивида исключительно как частный случай проекции родовой идентичности? Отнюдь.

Выше нами уже упоминались т. н. «священные профессии». К таковым традиционно относились брегон — правовед, законоговоритель и адвокат; друида — жрец и врачеватель; филид — поэт и историк; а также кузнец, серебряных дел мастер, ювелир, мастер по изгоТам же.

Бондаренко Г.В. Повседневная жизнь древних кельтов. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 123.

товлению колесниц, скорняк, мастер по изготовлению колец и мастер по изготовлению гребней. Наследственными они являлись лишь в случае друидов, филидов и брегонов; в остальных случаях наследственность имела принципиально отличную от буквальной природу, приближаясь к современному обиходному понимаю профессиональных «династий».

Объясняется это тем, что понижение статуса, в отличие от его повышения, не было наследственным и не учитывалось при отсчете статусов geilfine. Иными словами, aire, «благородный», утративший необходимое количество клиентов и ставший всего лишь boaire, «землевладетелем», оставался «благородным» в контексте определения статуса его новорожденного сына. Если boaire, совершивший ратные подвиги и приобретший таким образом клиентов, переходил в категорию aire, то его сыновья и внуки, напротив, считались сыновьями внуками aire. Таким образом, сын филида, избрав для себя иную стезю, не налагал тем самым отрицательных правовых последствий на собственное потомство и был совершенно свободен в решениях.

Успешно завершив курс обучения, который мог продолжаться более двадцати лет, в зависимости от специфики изучаемой специальности, индивид не только обретал новый социальный статус, но и — что чрезвычайно важно в контексте данного исследования — пользовался защитой и уважением не только в своем королевстве, но и за его пределами. Иными словами, самоприобретенный статус, неразрывно связанный с личными качествами и профессиональными навыками индивида, был универсален, а не локален, и обладал большей юридической силой, нежели статус, проистекавший из родовой либо территориальной идентичности.

Остановимся подробнее на друидах, филидах и брегонах, составлявших, в сущности, единое сословие, ранжировавшееся в зависимости от «специализации» и срока обучения.

Друиды, как уже говорилось выше, представляли собой жреческое сословие. Однако одним из немаловажных отличий друидического жречества от, например, античной модели являлся тот факт, что, в то время как жречество у римлян или греков являлось одним из магистратов, встроенным, как следствие, в полисную систему и находящимся в подчиненном положении, у кельтов ситуация была практически строго обратной: друиды составляли отдельную корпорацию, которая не только не находилась под контролем общины, но наоборот, своим авторитетом и целым рядом властных полномочий практически полностью ее контролировала (Caes., B.G., VI, 13, 14). Таким образом, друидическое сословие никоим образом не являлось институтом, обслуживающим публичную власть, и не только пользовалось плодами своего высокого статуса, но и само по себе воплощало концепцию интеллектуальной свободы в том виде, в котором она вообще могла быть возможна в период поздней античности — раннего Средневековья.

Легкость перехода Ирландии и Шотландии от язычества к христианству, помимо факторов сугубо метафизического толка, объяснялась не в последнюю очередь и тем, что воинская аристократия и представители королевских семейств стремились снизить социальную роль этой «страты свободных», по статусу и правомочиям превосходившей и aire, и монархов.

Классическое деление на жречество, воинов и простонародье восходит, как известно, к индоевропейской социальной триаде брахманов, кшатриев и вайшьев22. Более того, целый ряд упоминающихся в источниках обрядов друидов находит близкие аналоги в брахманизме: к примеру, мы можем назвать обычай ритуального поста, направленного против человека, нанесшего оскорбление23 и др. Впрочем, из этого отнюдь не следует вывод о возможности постановки знака равенства между друидизмом и брахманизмом или друидизмом и некой праиндоевропейской религией, поскольку, несмотря на сходство между древнеиндийской и кельтской цивилизациями, развивались они в различных условиях и потому не могли не иметь также и многочисленных различий.

Источники явно свидетельствуют о том, что друиды Британских островов и Галлии активно взаимодействовали: об этом говорит и Цезарь, писавший, что «их наука, как думают, возникла в Британии и оттуда перенесена в Галлию; и до сих пор, чтобы основательнее с нею познакомиться, отправляются туда для ее изучения» (Caes., B.G., VI, 13), и ирландские источники 24. К тому же, археологические свидетельства подтверждают факт активного взаимодействия кельтов в странах, располагавшихся по берегам Атлантического океана25, и было бы странно предполагать, что эти контакты никак не затрагивали религиозной составляющей жизни кельтских народов. В самом деле, среди прочих подношений богам в святилище Ллин Керриг Бах, на острове Англси, мы встречаем, среди прочих, множество ирландских артефактов, что подтверждает высказанное нами выше предположение26. Что же касается кельтов Центральной Европы и Галатии, то активные контакты здесь очевидно были затруднены, по причине того, Роллестон Томас. Мифы, легенды и предания кельтов. / Пер. с англ. Е. В. Глушко. М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. С. 37.

Роллестон Томас. Мифы, легенды и предания кельтов. / Пер. с англ. Е. В. Глушко. М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. С. 188.

Диллон М., Чедвик Н.К. История кельтских королевств. Пер. с англ. С.В. Иванов / Майлз Диллон, Нора Кершоу Чедвик. М. Вече; Спб.: Евразия, 2006. С. 89.

Бондаренко Г.В. Повседневная жизнь древних кельтов. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 232.

что эти народы были отрезаны друг от друга враждебно настроенными некельтскими племенами и едва ли могли иметь постоянную прочную связь друг с другом, не говоря уже о связях с Галлией или Британскими островами. Тем не менее, сам факт налаженных контактов между друидами разных кельтских народов подчеркивает то, что друиды у кельтов составляли единую и отделенную от общины социальную структуру.

Структура эта отличалась строгой иерархичностью. Так, Цезарь пишет: «Во главе друидов стоит один, который пользуется среди них величайшим авторитетом. После его смерти ему наследует самый достойный, а если таковых несколько, то друиды решают дело голосованием, а иногда спор о первенстве решается даже оружием» (Caes., B.G., VI, 13). Сами выборы главы друидов Галлии происходили в «освященном месте в стране карнутов» (ibid.), то есть, в общем для всех местных друидов центре. О подобных же общих святилищах нам сообщают источники и по кельтской Британии, где таковым был остров Англси27, и ирландские источники, называющие сакральным центром Ирландии Темру.

Поскольку здесь речь шла о друидах в общем смысле этого слова, с пониманием под данным термином и брегонов, и филидов, необходимо более подробно остановиться на внутренних градациях друидического сословия.

В случае с континентальными кельтами мы можем ссылаться на Страбона, писавшего, что «у всех галльских племен, вообще говоря, существует три группы людей, которых особенно почитают: барды, предсказатели и друиды. Барды – певцы и поэты; предсказатели ведают священными обрядами и изучают природу, друиды же вдобавок к Галушко К.Ю. Кельская Британия: племена, государства, династии с древности до конца XV века:

Учебное пособие / Под ред. Терещенко Ю.И. К.: Атика, 2005. С. 41.

изучению природы занимаются также и этикой»28. Совершенно очевидным представляется вывод, что все эти три группы, о которых пишет Страбон, являлись представителями друидического сословия, поскольку со слов Цезаря мы знаем, что в Галлии существовало два класса влиятельных людей – друиды и всадники (Caes., B.G., VI, 13), а следовательно, описанные Страбоном группы являются более подробным делением класса друидов 29. Ирландские и шотландские источники, в свою очередь, также подробно описывают внутреннюю иерархию филидов — представителей «священных профессий», которые занимались поэзией, историей и предсказаниями. Принято полагать, что данное ученое сословие, как и сословие брегонов, наследовало друидам после принятия христианства кельтской Ойкуменой, в то время как сам термин «друид» отошел в область переживания закона, наподобие уже упоминавшихся нами типов кровнородственной семьи.

Как и aire, филиды делились на семь разрядов, которые ранжировались по уровню полученного филидами образования и объему знаний; при этом, представитель высшего статуса, ollamh, обладал ценой чести и количеством клиентов (а иными словами, положением в обществе вообще), равными положению действующего монарха. Также, как уже упоминалось, филиды могли беспрепятственно перемещаться по всем областям Ирландии и кельтской Шотландии, а также по колонизированным ирландцами областям Уэльса, поскольку — подчеркнем это еще раз — их статус был универсален и главенствовал над родовой и территориальной идентичностью. Очевидно, что такими же правами обладали и иные категории «священных профессий», иначе едва ли были бы возможны ежегодные собрания друидов ГалКнига друидов: [антология]. СПб.: Амфора. ТИД Амфора; РХГА, 2011. С. 26.

Наследие кельтов: древняя традиция в Ирландии и Уэльсе / А. Рис, Б. Рис; Пер. с англ.

Михайловой Т. – Режим доступа: http://svr-lit.niv.ru/svr-lit/ris-nasledie-keltov/index.htm; Широкова Н.С. Кельтские друиды: Учеб. пособие. Л.: ЛГУ, 1984. С. 43.

лии в землях карнутов или подобные им советы в Британии или Ирландии.

Все наши источники, вне зависимости от того, кто являлся их автором – римский историк, греческий философ или ирландский монах, единогласно говорят о том, что «свободнейшие из свободных», друиды и филиды, занимали в кельтском обществе самое высокое положение, контролируя, в той или иной степени, не только религиозную жизнь, но также и управление общиной, внутреннюю и внешнюю политику, образование, суд и искусство. Причина подобного положения дел представляется достаточно ясной – филид, с точки зрения средневекового кельта, являлся сосредоточием всего сакрального;

причем, в отличие от короля, он являлся не пассивным символическим воплощением сакрального, но напротив, активным актором.

Именно он контактировал напрямую с Иным миром, причем первой его задачей было не служение богам, а исполнение их воли на земле.

Именно с этим связана одна из основных функций филидов:

пророчество или предсказание, совершавшееся в Ирландии с помощью специальных ритуалов, таких как imbas forosna или teinm leda, знание которых было, согласно кодексу Bretha Nemed30, прямо обязательным для получения статуса филида. Мы не будем останавливаться на описании этих ритуалов, которое известно нам по «Словарю Кормака», поскольку эта тема выходит за рамки нашей работы; упомянем лишь то, что ритуал imbas forosna демонстрирует нам причину того, почему светская власть столь сильно зависела от филида. Именно прорицатель после священного пира засыпал и видел во сне того, кто наиболее достоин стать следующим королем, а значит, именно от друида зависела сакрализация публичной власти31 и, более того, сама персона правителя не могла являться сакральной без непосредственного сопутствия ей фигуры друида. Мы встречаем множество примеров тому в ирландских источниках, которые прямо указывают на то, что король никогда не говорит и не выносит суждения прежде, чем это сделает его друид32, и вообще фактически с ним не расстается33.

При этом друид не отдает прямых приказаний, но дает советы, которые следует принимать постольку, поскольку всякий раз, когда совет друида оказывается отклоненным королем, происходит большая беда как для самого короля, так и для всего его tuath34.

Такую же власть друидов над монархом демонстрирует нам и валлийский «Мабиногион». Так, друиды прямо заявляют королю о необходимости развода с его женой, поскольку она была бесплодной, и брака с новой, причем само по себе данное предложение выдвинуто в ультимативной форме: «Может быть, ты желаешь того, что есть, но мы этого не потерпим»35. Опираясь на эти свидетельства кельтских источников, мы можем считать достаточно достоверным сообщение Диона Хризостома, который прямо говорил о том, что «королям не позволялось делать или замышлять что-либо без помощи этих мудрых людей (друидов), так что правили на самом деле они, а короли сделались их слугами и исполняли их волю, хотя и восседали на золотых тронах, жили в богатых дворцах и давали пышные пиры»36.

Разумеется, не следует понимать эти свидетельства чересчур буквально и утверждать, что друиды именно прямо исполняли функШкунаев С.В. Кельтский миф в саге о короле Конайре // ВДИ. 1985. № 3. С. 1201–1229.

Саги об уладах: пер. с ирланд. / [сост. Т. Михайловой]. М.: Аграф, 2004. С. 86.

Там же. С. 23, 38, 78.

Там же. С. 22-31.

Мабиногион. Легенды средневекового Уэльса / Пер. с валлийского В. В. Эрлихмана. М.: Научноиздательский центр «Ладомир», 1995. С. 30.

Широкова Н. С. Мифы кельтских народов. М.: Астрель: АСТ: Транзиткнига, 2005. С. 54.

ции светской власти, но их авторитет оказывал на кельтских правителей серьезнейшее воздействие: особенно при учете того, что друиды имели также и способы давления на правителей, и способы наказать их за ослушание. Речь в данном случае в первую очередь идет о гейсах — налагавшихся друидами и филидами сакральных запретах.

Подобное положение дел, разумеется, не могло устраивать светских правителей кельтов, посему рано или поздно они вступали в конфронтацию с друидами. Мы можем назвать два наиболее ярких примера таких событий: первый из них — внутриполитический кризис у эдуев, галльского племени, разделившегося во время войн Цезаря на два лагеря, один из которых предлагал продолжать традиционную проримскую политику, а другой, напротив, соединиться с остальными галлами и вести борьбу против Цезаря. При этом в высшей степени характерным представляется тот факт, что во главе первой партии стоял личный друг Цезаря и знакомый Цицерона друид Дивитиак, в то время как противоположный лагерь возглавлял брат Дивитиака Думнориг, который обладал огромной властью среди эдуев и претендовал на захват власти в своей общине и получение царского титула (Caes., B.G., I, 18). Таким образом, мы видим здесь пример прямого столкновения между военно-землевладельческой аристократией и меритократической интеллектуальной и сакральной элитой; причем столкновение это связано, в первую очередь, не с вмешательством римлян, а с попыткой аристократов избавиться от контроля со стороны «священных профессий» и добиться политической самостоятельности.

Другой пример, уже упоминавшийся выше, — ирландская «революция кшатриев», то есть поддержка ирландскими аристократами христианской проповеди и принятие крещения. Неоспоримо, что эта поддержка происходила из того, что христианское вероисповедание предоставляло значительно больше свободы для политического действия власти, нежели язычество с многочисленными ритуальными ограничениями, которые накладывали друиды, а также прерогатива знания ими всей полноты законов 37. Очевидно, что именно друиды решали не только, кто достоин быть королем, но также и то, кто им быть не должен, кто нарушил «правду короля».

Хранение и исполнение законов священной интеллектуальной элитой первоначально объясняется их ролью связующего звена между людьми и богами. Традиционное право было, согласно мнению кельтов, получено от предков, а те, в свою очередь, получили его от богов38. Потому именно мастера «священных профессий» и должны были вершить справедливость, что происходило, к примеру, на общегалльском собрании друидов, упоминавшемся выше, которое, согласно Цезарю, также становилось и общегалльским верховным судом, поскольку «сюда сходятся все тяжущиеся и подчиняются их (друидов) определениям и приговорам» (Caes., B.G., VI, 13). К тому же, в отличие от королевского суда, судьи-друиды были неподкупны, благодаря чему там разбирались самые сложные и запутанные дела, кроме того, там же происходил и третейский суд, на котором разбирались споры между различными общинами39.

Вот что пишет об этом Цезарь: «…и вообще они пользуются у галлов большим почетом. А именно: они выносят приговоры почти по всем спорным делам, общественным и частным; совершено ли преступление или убийство, идет ли тяжба о наследстве или о границах, – решают те же друиды; они же назначают награды и наказания; и если кто – будет ли это частный человек или же целый народ – не подБирн Фрэнсис Джон. Короли и верховные правители Ирландии. Пер. с анг. Иванова С.В. СПб.:

Евразия, 2006. С. 42.

MacNeill E. Early Irish Law and Institutions. Dublin: Burns, Oates and Washbourne, 1934. P. 23.

Тевено Э. История галлов. М.: Весь мир, 2007. C. 51.

чинится их определению, то они отлучают виновного от жертвоприношения. Это у них самое тяжелое наказание. Кто таким образом отлучен, тот считается безбожником и преступником, и его все сторонятся, избегают встреч и разговоров с ним, чтобы не нажить беды, точно от заразного; как бы он того ни домогался, для него не производится суд; нет у него и права на какую бы то ни было должность»

(ibid.).

Кроме того, упоминающиеся античными авторами человеческие жертвоприношения, которые приносили кельты, также подтверждают тот факт, что судебная власть полностью находилась в руках у друидов, поскольку как сообщает нам все тот же Цезарь «еще угоднее бессмертным богам принесение в жертву попавшихся в воровстве, грабеже или другом тяжелом преступлении» (ibid., 16). Таким образом, в данном случае друиды совмещали сразу и религиозную, и юридическую функции, выступая одновременно и как вершители правосудия, и как служители богов.

После принятия христианства брегоны наследовали друидам в профессиональном хранении и толковании законов, консультировали монархов при осуществлении ими суда, а также могли сами разрешать те дела, которые не выносились сторонами на суд монарха. Таким образом, сущностно их социальная функция не изменялась до периода упадка классического ирландского права и выработки новых, собственно шотландских концепций; но об этом будет сказано ниже.

Еще одной важной функцией, также доверенной друидам, было воспитание и образование. Рассматривая данный аспект, рассмотрим также и то, как приобретался статус представителя «священной профессии».

Традиционно дети у кельтов воспитывались вне дома. Зачастую они отправлялись к клиентам родителей, но также могли быть направлены на обучение к друидам (в дохристианскую эпоху) или филидам, после принятия христианства. Как писал по этому поводу Цезарь: «многие отчасти сами поступают к ним в науку, отчасти их посылают родители и родственники. Там, говорят, они учат наизусть множество стихов, и поэтому некоторые остаются в школе друидов по двадцати лет. Они считают даже грехом записывать эти стихи Мне кажется, что такой порядок у них заведен по двум причинам:

друиды не желают, чтоб их учение делалось общедоступным и чтобы их воспитанники, слишком полагаясь на запись, обращали меньше внимания на укрепление памяти Больше всего стараются друиды укрепить убеждение в бессмертии души Кроме того, они много говорят своим молодым ученикам о светилах и их движении, о величине мира и земли, о природе и о могуществе и власти бессмертных богов» (Caes., VI, 14).

Обучение филидическому мастерству, как свидетельствует Помпоний Мела, происходило в тайных и удаленных местах, зачастую в пещерах или удаленных рощах (Pomp. Mela, De Chorographia, III, 19). Это подчеркнуто удаленное и скрытое местоположение друидических школ не следует связывать с преследованиями друидов римлянами, которые имели место в Галлии и Британии, поскольку и ирландские источники постоянно отмечают то, что обучение друидическому и филидическому знанию происходило именно в укрытых от людей местах. Здесь можно предположить, что, во-первых, как и писал Цезарь, друиды не желали того, чтобы их учение делалось общедоступным, а во-вторых, что в этом, возможно, был определенный символизм – тайное знание, которым, безусловно, являлось учение друидов, не могло передаваться открыто40.

Бондаренко Г.В. Повседневная жизнь древних кельтов. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 221.

В связи с этим интересной представляется идея Н.С. Широковой о том, что обучение друидов являлось в своем роде инициацией учеников, которые переходили из одного состояния в другое, выходя из одного социума в другой (что подчеркивает особое положение друидов в кельтском обществе). Отсюда обучение, проходящее в пещерах и гротах, может рассматриваться как смерть и путешествие в Иной мир, которые, в свою очередь, являются сутью любой инициации41.

С интересующей нас точки зрения следует отметить отсутствие необходимости проходить весь курс обучения, после которого неофиты получали статус друидов. Остальные молодые люди учились более короткий срок, получали великолепное образование и воспитание, после чего возвращались в свои общины, будучи филидами или брегонами в узком смысле, как бы друидическими «подмастерьями», и пользовались благами соответствующего статуса. Отсюда можно сделать вывод, что программа обучения была также разделена особым образом, так, чтобы все вопросы, касающиеся непосредственно вероучения, предсказаний, магии и тому подобного, изучались в последние годы обучения так, чтобы они не вышли за пределы круга друидов.

Сведения, которые мы имеем об обучении филидов в Ирландии и Шотландии, подтверждают и дополняют наши сведения о том, как происходило обучение друидов в Галлии. Филиды также учились в специальных школах, располагавшихся в отдалении от населенных пунктов, в основном в лесах и на берегах рек42, а само обучение было исключительно устным 43. Также до наших дней дошла подробная программа обучения, для квалификации филида рассчитанная на двеШирокова Н. С. Мифы кельтских народов. М.: Астрель: АСТ: Транзиткнига, 2005. С. 56-57.

Роллестон Томас. Мифы, легенды и предания кельтов. / Пер. с англ. Е. В. Глушко. М.: ЗАО Центрполиграф, 2004. С. 212.

Бондаренко Г.В. Повседневная жизнь древних кельтов. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 262.

надцать лет. Здесь также следует заметить, что образование в филидических школах было сугубо профессиональным: общее образование в ту эпоху получали уже в монастырях.

В этой связи неясным вопросом, остается следующий: все ли ученики филидов, проходившие полный двенадцатилетний курс, получали ранг оллава — наивысший филидский статус? С одной стороны, исходя из программы, мы можем сделать вывод, что за эти двенадцать лет ученики овладевали всеми необходимыми знаниями для получения данного статуса, однако, учитывая высочайшее положение оллава, его значительные права и привилегии, представляется маловероятным, чтобы их число было настолько велико, особенно при учете того, что общее число филидов было весьма малым. Так, поздний источник X века, повествуя о произошедшей в 590 году встрече королей Ирландии в Друммь Кете, в землях уладов, на которой чуть не произошло изгнание филидов из ирландских земель, называет общее число ирландских филидов равное тысяче двумстам44.

Очевидно, дальнейшее продвижение филида по социальной лестнице зависело уже от других факторов, таких как «цена чести». Она, в свою очередь, определялась успехом выступлений филида на общем собрании королевства и предполагаемой силой его glm dcenn – «песни поношения», сатиры, являвшейся одновременно и магическим проклятьем, и вполне реальным способом так унизить оппонента, кем бы он ни был, что его «цена чести» приходила к нулю — то есть уничтожить его правовой статус и, фактически, его самого как личность45. «Песнь поношения» также служила и главным способом самозащиты филидов от агрессивного насилия.

Книга друидов: [антология]. СПб.: Амфора. ТИД Амфора; РХГА, 2011. С. 48.

Здесь необходимо отметить, что филиды, в отличие от собственно друидов, не имели права владеть земельной собственностью. Об этом свидетельствует трактат Senbrathra Fthail, в котором прямо говорится по поводу прав филидов: «искусство лучше, нежели владение землей»46. Поэтому гонорары за выступления, а также плата, получаемая за обучение учеников, составляли единственный доход филидов.

Он, впрочем, дополнялся обязательным условием оказания им гостеприимства с ночлегом и пищей (чем филиды со своей свитой, как свидетельствуют источники, регулярно злоупотребляли)47.

Свиту филидов составляли барды, представители более низкого класса поэтов. Барды имели значительно более низкий статус, относясь к так называемым «несвободным nemed», о которых уже упоминалось выше при общем перечислении «священных статусов», поскольку служили не только светским властителям, но и более успешным и образованным «коллегам»48. Тем не менее, бардам, как и филидам, полагалось право свободного прохода без потери статуса по всем территориям, заселенным носителями гэльской культуры. Более того, с точки зрения Уоткинса, которой также придерживается и Бондаренко, такое различие между филидами и бардами является достаточно поздним по происхождению 49, равно как и проведение четкого разграничения между брегонами и филидами50.

Обучение «техническим» специальностям происходило по тому же принципу, что и обучение искусствам, разве что занимало меньший срок; надтерриториальность статуса и возможность дальнейшего его повышения за счёт профессиональных успехов также следовали Бондаренко Г.В. Повседневная жизнь древних кельтов. М.: Молодая гвардия, 2007. С. 265.

Там же. С. 275.

Широкова Н.С. Кельтские друиды: Учеб. пособие. Л.: ЛГУ, 1984. С. 46.

Watkins C. How to Kill a Dragon : Aspects of Indo-European Poetics. Oxford, 1995. P. 75; Бондаренко Г.В. Повседневная жизнь древних кельтов. М.: Молодая гвардия, 2007. C. 262.

Binchy D. The date and providence of Urraicecht Becc // riu. 1958. №18. P. 45.

«филидической» модели. Однако, помимо приобретения одной из «священных профессий», индивид мог перейти из категории «несвященных» в категорию «священных» путем накопления имущества и приобретения клиентов.

Клиентела в кельтском обществе являлась весьма специфическим институтом. Как и античная клиентела, она представляла собой заключение договора между двумя сторонами – патроном и клиентом.

По этому договору патрон жаловал клиенту определенное количество неких материальных благ, зачастую некоторое количество скота; однако также это мог быть и земельный надел либо иное движимое или недвижимое имущество. Клиент же, в свою очередь, нес военную службу под командованием патрона, оказывал ему различные услуги, сопровождал его в качестве свиты и регулярно выплачивал определенную ренту натурой, которая взималась в течение семи лет и составляла одну треть стоимости изначального пожалования от патрона клиенту51.

Мы уже упоминали «свободных» и «несвободных» клиентов.

Однако данные термины не должны вводить читателя в заблуждение:

«несвободный» клиент оставался юридически свободным человеком.

Разница между «свободной» и «несвободной» клиентелой заключалась в том, что при заключении договора о «несвободной клиентеле»

клиент кроме пожалования получал также и плату, равную «цене чести» его патрона. Патрон, в свою очередь, приобретал дополнительные права по отношению к своему клиенту, выступал его поручителем, свидетельствовал за него в суде и так далее. Однако подобного рода «опека» не лишала клиента правосубъектности, а сам договор клиенШирокова Н. С. Древние кельты на рубеже старой и новой эры. Изд-во ЛГУ, 1989. C. 176.

телы мог быть расторгнуть в любой момент по желанию одной из сторон.

Подобное положение было весьма выгодным для клиента, к тому же, сумма ренты для «несвободного» была значительно ниже, чем для «свободного клиента». Поэтому «несвободными» клиентами становились, в основном, представители низших ступеней общественной лестницы, улучшавшие таким образом свое финансовое положение без значительных потерь в правовой свободе, в то время как «свободным» клиентом становились в основном aire (особенно часто являвшиеся клиентами короля).

В отличие от римской клиентелы, кельтская клиентела не являлась наследственной, то есть прерывалась в случае смерти одной из сторон. Также клиентела могла быть расторгнута не только самим клиентом, но и его родичами в том случае, если они считали данный частноправовой договор наносящим ущерб интересам семьи клиента, а также могли убедительно доказать это брегонскому или королевскому суду.

Из всего вышеизложенного мы видим, что, невзирая на доминанту родового начала и общую детерминированность правового статуса личности таковым его семейства, шотландское общество периода раннего Средневековья, базировавшееся на нормах классического ирландского права, имело многочисленные социальные лифты, позволявшие человеку изменить свой правовой статус, каким бы низким не было его происхождение.

Если только субъект не являлся захваченным в битве рабом (рабство у кельтов было патриархальным и весьма комфортным в сравнении с римским либо греческим; однако вольноотпущенничество, с другой стороны. не признавалось), он мог поступить в учение к друидам (филидам); мог обучиться более приземленному мастерству, также дававшему ему возможность перейти в категорию «священных»; мог приобретать военные трофеи либо повышать свое благосостояние и таким образом привлекать клиентов, необходимое количество которых позволяло его потомкам быть aire. Также он мог содержать странноприимный дом: дать публичное обязательство за свой счет обеспечивать кровом и столом всякого, кто бы к нему не явился, и — не имея при этом ни каких-либо иных навыков, ни знатной geilfine — приобрести за счет этого почетный статус, сравнимый со статусом филида.

Статусное ранжирование не препятствовало свободе при заключении брака. «Цена чести» выплачивалась вне зависимости от пола жертвы; женщины наравне с мужчинами владели, пользовались и распоряжались как движимой, так и недвижимой собственностью. Таким образом, применяя исторический подход, мы можем заключить, что раннешотландское общество периода правового и государственного единства с Северной Ирландией являлось весьма либертарным по стандартам соответствующей эпохи.

Однако в VII в. н.э. политическая ситуация в Дал Риаде резко переменилась. Чрезмерно сепаратистская политика короля Донал Брека мак Эохайда привела к разрыву с ирландской династией Уи Нейлллов и, в отсутствие союзной «метрополии», обострению отношений с пиктами. В силу этого Дал Риада принуждена была пойти на союз с нортумбрийскими англами, в то время как с севера на нее начинали покушаться норвежцы.

Все эти перипетии не могли не привести к тому, что сравнительно либертарный правопорядок перестал оправдывать себя в ситуации постоянной внешней военной угрозы и необходимости консолидации всего способного к сопротивлению населения — вне зависимости от личных желаний и предпочтений последнего. Тем не менее, Дал Риаде необходимо был по-прежнему сохранять гэльскую идентичность для обеспечения политической связи с такими сакральными центрами христианского кельтского мира, как остров Айона. Поэтому шотландское право, сохраняя всю видимость «брегонского», от терминологии до обрядов, с формально-юридической стороны, претерпело глубинный эволюционный переворот.

Как уже было отмечено, такие факторы, как сложные условия существования государства, постоянная подспудная борьба Кенел нГалбрейн и Кенел-Лорн за лидерство, необходимость тесного сотрудничества с айонскими святыми и cele Di52 дополнились тем, чего никогда не знала «материковая» Ирландия – войной с внешними противниками. Всё это создало предпосылки к возрастанию роли монарха и централизации королевской власти. Огромное значение приобрел специфически шотландский для кельтского мира архетип т. н. «духовного короля».

«Духовный король», в отличие от «священного короля» Ирландии, не был лишь пассивным символическим хранителем государства.

Непременно коронуясь на священном острове Айона, он тем самым претендовал на богопомазанность того же толка, что и московские князья, а впоследствии — и российские цари в рамках теории «Третьего Рима». Подчистки и ангажированные версии генеалогий королей Дал Риады, имевшие место в конце X в. и возводившие династию Галбрейнов якобы к основателю колонии Фергусу Мору (что, само собой, не имело под собой никаких оснований) имели ту же идеологическую природу, что и возведение родословной московских князей к римским цезарям. Аббат св. Адамнан, в свою очередь, прямо Celedi (досл. староирл. «слуга Господень») – странствующий монах либо отшельник.

указывал в своих писаниях на основную функцию короля как на защиту церкви — и господствующей веры в целом.

Король не только активно вмешивался во все дела королевства, но и совершенно законно являлся их руководителем, отныне не храня, а творя писаное право. Шотландское общество стремительно обращалось к господству военной аристократии, весьма слабо сдерживаемой интеллектуальной элитой. В самом деле, гегемония брегонского суждения не могла существовать в ситуации предельно милитаризированного даже по раннесредневековым стандартам общества, к тому же, уповающего на жесткую и решительную королевскую власть и легитимирующую ее путем сакрализации53.

Весьма интересен здесь такой источник, как Книга Прав – текст IX в. н.э. о взаимных обязательствах верховного короля Мунстера и его вассальных королей. Он явно дает понять, к примеру, эфемерность власти Кашеля (столицы Мунстера) и соответственную мощь власти монарха Дал Риады в ее пределах. Так, короли Уи Фидгенти, ЛохЛейнские Эоганахты и Томонда не были даже обязаны ходить с королем Кашеля в военные походы (за исключением нескольких конкретно определенных случаев). Супруга короля Мускрайге посылала королеве Кашеля трех женщин в прислужницы; монархи Корко Оха, Кердрайге, Бойндриге отделывались одним арфистом, бронзовых дел мастерами и управителей молочным хозяйством соответственно, и т.д., и т.п.54. Король Дал Риады, между тем, имел в своем распоряжении едва ли одну из самых мощных военных сил на тот момент – свыше трех тысяч пеших воинов. Это явно демонстирует перемены в Cм., напр.: Галушко К.Ю. Кельская Британия: племена, государства, династии с древности до конца XV века: Учебное пособие / Под ред. Терещенко Ю.И. К.: Атика, 2005.

Цит. по: Бирн Фрэнсис Джон. Короли и верховные правители Ирландии. Пер. с анг. Иванова С.В.

СПб.: Евразия, 2006. С. 226-227.

направлении развития шотландского общества в сравнении с процветающей ирландской «метрополией».

В ходе стремительного усиления норвежской экспансии на Гебриды и западное побережье Шотландии административная связь Дал Риады с Кашелем окончательно ослабла, равно как и военный потенциал Круитентуат — конфедерации пиктских племен. Возникли серьезные предпосылки к объединению скоттов с пиктскими державами, что и произошло под эгидой короля Дал Риады Кеннета мак Альпина, престолонаследника пиктов по материнской линии, в 845 г. н.э. В новом государстве, в 900 году получившем название Alba (ирл.) или же Scottia (лат.) установилась культурная гегемония гэлов, отныне противостоявшая норвежскому влиянию.

Однако это была отнюдь не та культурная гегемония, которая продолжала существовать в Ирландии. Дал Риада достаточно быстро отказалась от рабства (во всяком случае, в кодексе Давида Святого, о котором пойдет речь в следующей главе, в обзоре обычного права гэлов не упоминается феномен рабовладения и вообще рабов, и в национальных гэльских источниках рабство также перестает упоминаться), однако существенно сократилась и роль «священных профессий»

как социальных лифтов, и вообще возможность какого-либо преодоления родовой идентичности. Вместо geilfine и deirbfine на первое место вышло понятие clann — также «семья», но семья в классическом смысле западноевропейского протяженного рода. Отныне всякий правовой статус имел значение лишь в рамках клана; за рамками клана он определялся королем — верховным и универсальным арбитром. Сохранявшаяся выборность короля постепенно свелась к вождеству по образцу варварских военных демократий, к тому же находившемуся под жестким контролем церкви.

Таким образом, либертарное начало раннего периода истории Дал Риады было практически утеряно. При формальном сохранении юридической силы за ирландскими кодексами в силу общей ригидности кельтской статутной традиции, Шотландия вошла в период Высокого Средневековья как конгломерат многочисленных замкнутых гэльских и пиктских родов, сохранявших внутри себя жесткую иерархичность и исключавших всякое понимание самопринадлежности.

§ 2. Коллизионный подход к регулированию статуса личности. Статус личности в эпоху норманизации. Однако уже в самом скором времени дальнейшая экспансия шотландских гэлов познакомила их с романо-бриттской и германской правовыми традициями. В ходе экспансии Альбы ее территория постепенно вобрала в себя королевства юго-восточных равнин (т.н. Лоуленда), населенных в основном бриттскими племенами. В отличие от гэлов и пиктов, бритты пережили римское завоевание, однако последнее не оказало существенного влияния на уклад их жизни. Помимо непосредственно источников, свидетельствует в пользу данного факта и то, что после того, как римляне покинули Британию, образ жизни и самоуправления лоулендских племён не претерпел значительных изменений; заимствование римских юридических терминов не затронуло тех сущностных аспектов, на которых строилось бриттское общество.

Первоначально община бриттов, именовавшаяся cenedl, имела устройство, весьма сходное с римской familia: как у римлян, так и у бриттов и галлов мы видим главу семьи, свободного распоряжаться жизнью, смертью и имуществом своих домочадцев. Впрочем, существовали и некоторые изъятия в пользу неполноправных индивидов, таких как женщины: к примеру, брачные контракты, согласно которым жена приносила в семью приданое деньгами, которое должно было быть удвоено мужем. Таким образом, супруги становились совладельцами семейного имущества, которое подсчитывалось и, в случае смерти одного из супругов, доставалось, вкупе с частью полученных за время брака доходов, оставшемуся в живых безотносительно его пола. Однако на практике вступление вдовы в права наследства осложнялось семейными и родовыми судами, которые разбирали обстоятельства кончины главы семейства и могли приговорить супругу покойного к казни, если она давала повод уличить себя в преступлении (Caes., B.G., VI, 19).

К моменту гэльского завоевания бриттское право успело существенно модернизироваться. Шотландские бритты находились в тесном политическом и правовом общении с валлийскими, поэтому (помимо понятного фактора естественной общности правопонимания) нормы валлийских раннесредневековых кодексов применялись не только в самом Уэльсе, но и в королевствах шотландских равнин.

Так, у шотландских бриттов, как и у валлийцев, выработалось четыре основных категории населения: лица королевской крови; свободные землевладельцы; свободные валлийцы, не имевшие собственной земли; а также иностранцы. Статусные различия между категориями сводились к сумме вергельда; в остальном правосубъектность представителей различных, за исключением сугубо профессиональных функций, считалась одинаковой. Монарх, в отличие от гэльской модели, также рассматривался как профессиональный военачальник и правоохранитель. Интересно отметить и тот факт, что за нанесение увечий вергельд был установлен в твердой сумме применительно к отдельно взятым частям тела: таким образом, человек, выбивший глаз королю, уплачивал такой же штраф, как если бы он выбил глаз бродяге, и наоборот.

Женщины бриттов в период гэльского завоевания уже имели права, практически равные с правами мужчин. Хотя замужество, как и прежде, считалось компетенцией рода, женщина могла вступить в брак и по собственному желанию; в таком случае, впрочем, брак признавался юридическим состоянием не немедля по его заключении, а через семь прожитых в нем лет. Развод также был возможен по желанию любого из супругов по истечении семилетнего срока совместной жизни; после развода, по чьей бы инициативе он ни состоялся, наличное имущество делилось пополам. Женщина также обладала полной гражданской дееспособностью, за исключением права быть гарантом.

Иностранцы, в свою очередь, легитимировались в бриттском обществе посредством клиентелы (однако бритто-валлийская клиентела, в отличие от гэльской, была пожизненной).

Судопроизводство осуществлялось по принципу территориальной подсудности коллегиями профессиональных юристов (с королем, если он присутствовал в это время в данном регионе, в качестве председательствующего судьи). Также источники свидетельствуют о существовании у бриттов прецедента хотя бы в зачаточной форме: суд не только обращался к предыдущим решениям по сходным делам, но также существовала особая процессуальная норма, согласно которой показания судьи о том, как именно он трактовал закон в конкретном случае, принимались без иных подтверждений.

Совершенно очевидно, что бриттское право было весьма либертарным по стандартам своей эпохи. Не только существенно сократилась доля привилегий, а родовая идентичность успела постепенно утратить свое значение, но и круг лиц, воспринимавшихся как полноценные субъекты права, заметно расширился.

Однако после завоевания бриттских королевств гэлами была предпринята попытка насильственно имплементировать в Лоуленде уже ставшие привычными родовые категории вместе с концепцией “духовного короля”. Вскоре, тем не менее, стало очевидно, что подобный подход будет в лучшем случае неэффективен, в худшем – повлечет междоусобную войну. Назрела необходимость если не масштабной правовой реформы, то хотя бы внушительной систематизации тех норм, которые непосредственно затрагивали судопроизводство и правовой статус личности55.

Эту роль взяла на себя кодификация Давида I Святого Leges inter Brettos et Scottos (лат. «Законы между бриттами и скоттами»), записанная в первой половине – середине XII в., однако инкорпорирующая значительно более ранние нормы. До наших дней дошел в списках лишь весьма небольшой отрывок, однако именно он непосредственно говорит нам об особенностях статуса личности и различных правовых категорий населения.

Как можно судить уже по самому названию документа, «Законы…» включали в себя две различных правовых традиции – валлийскую и ирландскую, и соответственно дифференцировали нормы права для применимых к бриттским и к гэльским (не только к этническим гэлам в собственном смысле слова, но и вообще к не-норвежскому населению территорий севернее рек Клайд и Форт) субъектам. Таким образом, личный закон в широком понимании данного термина был детерминирован этничностью и социокультурной идентичностью (поскольку для городского права, в т.ч. и к северу от Форта, имелись изъятия в пользу специальных актов, о которых мы скажем позднее), а те нормы права, которые в “Законах...” можно классифицировать как нормы материального права, относились к случаям конфликта между представителями различных этносов.

Влияние гэльского права, конечно же, преобладало (сам Давид Святой был гэлом). Так, за правонарушения вина ложилась не на праМорозова В.В. Шотландское право: Раннее Средневековье // Научные исследования Лаборатории теории права НИУ ВШЭ. Выпуск 11. 2012. №3. С. 3–24.

вонарушителя, а на его род; точно также и компенсация за убийство выплачивалась не короне, а родственникам убитого. Брак, с другой стороны, отныне был единообразен, в отличие от традиционного ирландского понимания (где восемь допустимых видов брака примерно соответствовали схожим нормам Законов Ману), и рассматривался прежде всего как союз семей брачующихся, а не союз собственно супругов. В случае, если убитый был женат (замужем), в зависимости от обстоятельств убийства компенсация могла выплачиваться либо роду покойного, либо роду вдовы (вдовца).

Вергельд отныне выплачивался либо самому потерпевшему (если тот оставался жив), либо его роду, и исключала (по крайней мере, de jure) кровную месть как законную меру возмездия. Однако важным нововведением было выделение т.н. «убийства в нарушение королевского мира» – убийства индивида, чья “цена чести” была ниже цены убийцы (тем самым последний мог бы позволить себе преступление без значительного ущерба для собственных интересов). В подобных случаях цена чести отныне устанавливалась особо, превышая номинальную, и, если жертва выживала, выплачивалась непосредственно ей, а не ее семье. Корона, таким образом, выступала гарантом от произвола, который иначе был бы неизбежен в мультикультурном и к тому же родово-общинном социуме.

Также особо выделялись наказания за нанесение ран, травм (kelchin) и оскорблений (gelchach), штраф за каковые также рассчитывался из цены чести потерпевшего. При этом, как вообще было обычно для европейского института вергельда в той или иной форме, нанесение раны до крови каралось строже, нежели нанесение бескровной травмы, а последнее – строже, нежели словесное поношение. Однако стоит отметить, что вергельд за убийство рассчитывался на выбор в золоте или в коровах, а вергельд за рану или оскорбление мог быть уплачен только в золоте.

Сумма вергельда различалась согласно положению индивида в социальной иерархии, различавшейся в зависимости от того, был ли индивид носителем бриттского (заимствованного из уже описанных выше валлийских кодексов) или гэльского личного закона. В обоих случаях иерархию отныне возглавлял “духовный король”; однако в бриттско-англосаксонских графствах юга за ним следовали эрлы – крупная родовая знать, примерный аналог польских магнатов; таны – менее значительное, но более многочисленное дворянство, в основном занятое на военной службе; и затем неблагородные категории населения56.

В горах же королю преемствовали т.н. мормаэры, напрямую назначавшиеся им из местных клановых вождей для судопроизводства, сбора налогов и военного управления именем короля в случае необходимости; за мормаэром следовали вожди местных кланов; а затем цена чести рассчитывалась внутри рода по унаследованным от ирландского права принципам (о шотландской клановой системе в ее своеобразии на данный момент говорить еще не приходится). Точно также и гэльская община продолжала оставаться родовой, в то время как бриттско-саксонская – соседской; и, само собой, отмерло всякое подобие классической ирландской клиентелы57.

“Цена чести” женщины равнялась двум третям цены чести ее мужа, а если жертва была незамужней, то цена ее чести считалась равной цене чести ее брата. Важно отметить, что во всех прочих отношениях на статус женщины и ее права вне зависимости от наличия Цит. по: Miller F.P., Vandome A.F., McBrewster J. Leges Inter Brettos Et Scottos. Saarbrcken: VDM Publishing, 2010. – 80 p.

Галушко К.Ю. Кельская Британия: племена, государства, династии с древности до конца XV века:

Учебное пособие / Под ред. Терещенко Ю.И. К.: Атика, 2005. С. 236-241.