«Филатова Ксения Леонидовна КОГНИТИВНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ЗРИТЕЛЬНОЙ МЕТАФОРЫ ВО ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ В СОПОСТАВЛЕНИИ С РУССКИМ ЯЗЫКОМ 10.02.20 – сравнительно-историческое, типологическое и сопоставительное языкознание ...»

На правах рукописи

Филатова Ксения Леонидовна

КОГНИТИВНОЕ ИССЛЕДОВАНИЕ ЗРИТЕЛЬНОЙ МЕТАФОРЫ

ВО ФРАНЦУЗСКОМ ЯЗЫКЕ В СОПОСТАВЛЕНИИ

С РУССКИМ ЯЗЫКОМ

10.02.20 – сравнительно-историческое,

типологическое и сопоставительное языкознание

Диссертация на соискание ученой степени кандидата филологических наук

Научный руководитель:

Заслуженный деятель науки РФ, доктор филологических наук, профессор А.П. Чудинов Екатеринбург Содержание Введение

Глава 1. Когнитивная теория метафоры как инструмент исследования смысловой субсферы «Зрение»

1.1. Метафора как базовый когнитивный механизм

1.1.1. Противоречия общей теории метафоры

1.1.2. Аристотель как основоположник теории метафоры.......... 1.1.3. Наследие античной традиции и «риторический поворот»

Фридриха Ницше

1.1.4. Классификация современных теорий метафоры................. 1.1.5. Когнитивная теория метафоры

1.2. Зрительная сцена как теоретический конструкт в антропологических, лексико-семантических и когнитивных исследованиях. 1.2.1. Зрение как предмет изучения: место лингвистики.............. 1.2.2. А.А. Кретов: двенадцать пресуппозиций зрительного эпизода

1.2.3. Семантическая структура и диахрония: Ив Свитсер.......... 1.2.4.Развитие идей Ив Свитсер: Сёрен Съёрстрём

1.2.5. Семантика Г. Гийома и снятие проблемы метафоры:

Жаклин Пикош

1.2.6. Зрительная метафора в корпусной лингвистике:

Элис Дейнан

1.2.7. Лексикологический анализ между феноменологией и лингвистикой

1.2.8. Первичная метафора и зрительная сцена:

Джозеф Грэди

1.2.9. Описание первичной зрительной метафоры:

необходимые дополнения

1.2.10. Зрительная лексика как предмет исследования:

ограничение поля

1.3. Выводы по первой главе

Глава 2. Зрительная эпистемическая метафора

2.1.Освещение как процесс, его динамика

2.1.1 Освещение как процесс, его динамика во французском языке

2.1.2. Освещение как процесс, его динамика в русском языке........ 2.2. Свет, его виды и характеристики

2.2.1. Свет, его виды и характеристики во французском языке.... 2.2.2. Свет, его виды и характеристики в русском языке.............. 2.3. Препятствия на пути света

2.3.1. Препятствия на пути света во французском языке.............. 2.3.2. Препятствия на пути света в русском языке

2.4. Объект зрительного восприятия, его свойства

2.4.1. Свойства объекта зрительного восприятия во французском языке

2.4.2. Свойства объекта зрительного восприятия в русском языке

2.5. Субъект зрительного восприятия, способность видеть............... 2.5.1. Субъект зрительного восприятия и его характеристики во французском языке

2.5.2. Субъект зрительного восприятия и его характеристики в русском языке

2.6. Выводы по второй главе

Глава 3. Зрительная этическая метафора

3.1.Освещение как процесс, его динамика

3.1.1 Освещение как процесс, его динамика во французском языке

3.1.2. Освещение как процесс, его динамика в русском языке....... 3.2. Свет, его виды и характеристики

3.2.1. Свет, его виды и характеристики во французском языке.... 3.2.2. Свет, его виды и характеристики в русском языке.............. 3.3. Препятствия на пути света

3.3.1. Препятствия на пути света во французском языке.............. 3.3.2. Препятствия на пути света в русском языке

3.4. Объект зрительного восприятия, его свойства

3.4.1. Свойства объекта зрительного восприятия во французском языке

3.4.2. Свойства объекта зрительного восприятия в русском языке

3.5. Субъект зрительного восприятия, способность видеть............... 3.6. Выводы по третьей главе

Заключение

Библиографический список использованной литературы

Библиографический список словарей

Приложение 1. Лексика смысловой субсферы «Зрение»

во французском языке

Приложение 2. Лексика смысловой субсферы «Зрение» в русском языке.........

ВВЕДЕНИЕ

Данная диссертация посвящена когнитивному исследованию комплекса метафорических связей, сложившихся в языке на основе концептуализации зрительного эпизода. Зрительный эпизод понимается в данном случае как сложная динамически развивающаяся внеязыковая ситуация, в которой принимают участие субъект зрительного восприятия, объект зрительного восприятия и обстоятельства разворачивающегося эпизода – среда зрительного восприятия. В рамках нашего исследования проводится анализ двух основных направлений метафоризации зрительного эпизода: уподобления света внешним или внутренним условиям зрительного восприятия/познания/понимания (метафорические соответствия СВЕТ – ЭТО ИНТЕЛЛЕКТ, СВЕТ – ЭТО дополнительная ИНФОРМАЦИЯ) в рамках зрительной эпистемической метафоры и уподобления света источнику положительной аксиологической оценки, позитивной эмоции (метафорические соответствия СВЕТ – ЭТО ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ ЭМОЦИЯ) в рамках зрительной этической метафоры.

Работа осуществляется на материале толковых словарей французского и русского языков.

Актуальность исследования зрительной метафоры обусловлена перспективностью углублённого синтеза принципов антропологического и лингвистического анализа в когнитивном описании концептуализации универсального человеческого опыта. Несмотря на наличие обширной лингвистической литературы, посвящённой вопросам языкового отражения отдельных элементов зрительного эпизода – глаголов зрительного восприятия (Т. Л. Верхотурова, 2004, 2008; И. Ю. Колесов, 2007, 2008; А. А. Кретов, 2006;

Л. В. Молчанова, 2007; Е. В. Падучева, 2001, 2003; J.-J. Franckel & D. Lebaud, 1990; D. Leeman & M. Sakhokia Giraud, 2007; E. Gomez-Imbert, 2003; I. IbarretxeAntuano, 2008; B. Nerlich, 2002; J. Picoche, 1986; E. Rivano, 1997; E. Sweetser, 1990; A. Wierzbicka, 1996 и др.), света (О. М. Воевудская, 2001; Д. Младенова, 2002; О. Г. Скворцов, 2001; Ж. Ю. Полежаева, 2008; Т. А. Фесенко и Н. В. Шестёркина, 2005; A. Deignan, 2005; L. Marchetti, 2001 и др.), цвета (Р. В. Алимпиева, 1986; Н. Б. Бахилина, 1975; А. А. Брагина, 1972;

А. П. Василевич, 1987; В. Г. Кульпина, 2001; Л. Сивик, 1993; Р. М. Фрумкина, 1984; A. Mollard-Desfour, 2005, 2008; M. Pastoureau, 2005, 2006; J. Sanchez & P. Cadiot, 2007 и др.) –, что свидетельствует о повышенном внимании необходимость целостного, антропологически ориентированного подхода к данному вопросу. Перцептивные способности человека неизбежно реализуются в контексте ситуации, которая подвергается холистскому метафорическому осмыслению. Отношения между элементами зрительного эпизода находят отражение в структуре любой зрительной метафоры.

Объект исследования – зрительный эпизод в его трёхчастной структуре субъект – объект – среда зрительного восприятия.

Предмет исследования – метафорические вербализации зрительного эпизода во французском и в русском языках.

Источником материала для исследования послужили толковые словари французского и русского языка. Сплошная выборка, проверяемая при помощи словарей синонимов, позволила рассмотреть 110 французских и 74 русских единиц зрительной лексики. Распределение материала по двум основным направлениям метафорического переноса было следующим: 77 французских и 44 русских лексических единиц в зрительной эпистемической метафоре; французских и 40 русских лексических единиц в зрительной этической метафоре.

В данной работе рассматриваются исключительно ахроматические характеристики зрительного эпизода, так как цвет, в отличие от света, не получает переносных эпистемических значений, не подвергается метафоризации в области понимания; аксиологические функции цвета представлены исключительно «ахроматической» цветовой градацией белый – серый – чёрный, метонимическим представлением светового цикла, где свет и цвет объединены, демонстрируя свойство фрактальности зрительной лексики.

Целью данной диссертационной работы является сопоставительный когнитивный анализ двух ведущих метафорических моделей (эпистемической и этической), выделяющий как общие для французского и русского языков закономерности концептуализации целостного зрительного эпизода, так и феномены, характерные лишь для одного из названных языков.

Цель предопределила следующие задачи исследования:

системный анализ фундаментальных положений когнитивной теории метафоры как эффективного инструмента исследования концептуализации перцептивных способностей человека;

обобщение теоретико-методологических подходов к анализу лексики смысловой субсферы «Зрение»;

разработка и обоснование принципов описания зрительного эпизода с позиций когнитивной теории метафоры;

описание структуры эпистемической и этической зрительной метафоры во французском и в русском языке;

сопоставление концептуализации лексики из смысловой субсферы «Зрение» в русском и французском языке.

Теоретико-методологической базой настоящего исследования является, прежде всего, теория концептуальной метафоры в её классическом варианте (G. Lakoff & М. Johnson, 1980); важное значение имеет дальнейшее развитие этой теории в работах Дж. Грэди (1999). Данная диссертация также опирается на исследования, посвященные структурно-семантическому и когнитивному анализу первичных и вторичных значений (Ю. Д. Апресян, 1971, 1993, 1995;

Л. Г. Бабенко, 1989; Анна А. Зализняк, 2004; Э. В. Кузнецова, 1982;

А. М. Плотникова, 2005, 2006; Д. Н. Шмелев, 1973; А. П. Чудинов, 1984, 1988, 2002 и др.), синтезирует основные подходы к анализу лексики, относящейся к смысловой субсфере «Зрение» (Т. Л. Верхотурова, 2004, 2008; И. Ю. Колесов, 2007, 2008; А. А. Кретов, 2006; Г. И. Кустова, 2000, 2004а, 2004б;

Т. В. Леонтьева, 2003а, 2003б; Л. В. Молчанова, 2007; Е. В. Падучева, 2000, 2001, 2003; А. Dundes, 1981; A. Deignan, 2005; Z. Kvecses, 2002; W. Ong, 1988;

J. Picoche, 1986; E. Sweetser, 1990; S. Sjrstrm, 1999; А.Wierzbicka, 1996 и др.) и базовые антропологические идеи в области изучения визуальности (J. Fontanille, 1995; P. Jabob, 2004; G. Simon, 2003; Т. Тhuan, 2007).

В процессе работы использовались следующие методы: описательносопоставительный метод, концептуальный анализ, когнитивная интерпретация, антропологическая характеристика исследуемых явлений, метод словарных дефиниций.

Теоретическая значимость диссертации заключается в разработке методики анализа метафорического комплекса, построенного на концептуализации целостного зрительного эпизода, с учётом объективно существующих в нём структурных и системных отношений. Предложенная методика может быть использована в дальнейших исследованиях отражения в языке перцептивных способностей человека в рамках создания полного описания метафоризации базовых перцептивных ситуаций для различных языков мира. Принципы антропологического анализа при описании зрительной метафоры интегрированы в методологический аппарат когнитивной лингвистики, а также обоснована необходимость использования терминов эпистемическая и этическая зрительная метафора для обозначения соответствующих метафорических комплексов.

Научная новизна диссертации заключается в структурном сопоставлении этической и эпистемической зрительной метафоры во французском и в русском языках, нового объекта в сопоставительном описании французской и русской концептосфер. Описаны две основные стратегии концептуализации света – зависящая от локализации света внешний / внутренний по отношению к субъекту эпистемическая (СВЕТ как ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ / ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ) и этическая (СВЕТ ВНУТРЕННИЙ как ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ ЭМОЦИЯ и СВЕТ ВНЕШНИЙ как БЛАГО); показана зависимость концептуализации среды восприятия от исходного выбора концептуализации света; продемонстрированы различия между французским и русским языком в области описания ПРЕПЯТСТВИЙ на пути зрительного восприятия (во французском языке более детально представлена ситуация ПОТЕМНЕНИЯ – внешнего препятствия для зрительного восприятия, а также СЛЕПОТЫ – внутреннего препятствия); дано объяснение отсутствию структурного компонента «действия и признаки субъекта зрительного восприятия» в этической метафоре.

Практическая значимость исследования связана с возможностями использования полученных результатов в двуязычной лексикографической практике, в преподавании французского и русского языков, а также при подготовке теоретических курсов когнитивной лингвистики, культурной антропологии и лингвокультурологии; оптимизации практики построения метафоры в процессе конструирования текстов.

Структура работы предопределена поставленными задачами. В соответствии с логикой проведённого исследования, диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, библиографического списка и приложений.

В первой главе заложены основы для исследования. Представлен обзор литературы по теории метафоры, дана характеристика теории концептуальной метафоры как наиболее подходящему эвристическому инструменту для анализа метафоризации базового перцептивного опыта. Рассмотрен ряд работ, посвящённых лингвистическому анализу отражения в языке различных элементов зрительного эпизода, предложена авторская модель работы с данным материалом.

Во второй главе применена на практике предложенная схема анализа метафоризации зрительного эпизода; на материале французского языка в сопоставлении с русским изучена эпистемическая зрительная метафора.

Третья глава является логическим продолжением второй, рассмотрены особенности структуры и реализации этической зрительной метафоры в двух языках в сопоставлении с эпистемической зрительной метафорой.

В заключении сформулированы выводы по данной работе, высказано предположение о возможностях дальнейшего применения использованной методики в контексте когнитивных описательных и сопоставительных исследований. В приложениях представлены сводные таблицы лексических единиц французского и русского языков, относящихся к смысловой субсфере «Зрение», которые были проанализированы в данной работе.

диссертационного исследования обсуждались на заседаниях кафедры теоретической и прикладной лингвистики Уральского государственного педагогического университета (2008, 2009), а также на международных и региональных конференциях в Екатеринбурге (2007, 2008), Москве (2007), Челябинске (2007), Варне (2005), Париже (2006, 2008), Брайтоне (2008), Оденсе (2008). По материалам диссертационного исследования опубликовано 17 работ.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. Зрительный эпизод как антропологический конструкт подвергается целостной метафоризации; лексика, относящаяся к смысловой субсфере зрения, обладает свойством фрактальности, поэтому «зрительная» или «световая»

метафоры не существуют по отдельности.

2. Тремя онтологически неотъемлемыми компонентами зрительного эпизода являются субъект зрительного восприятия, объект зрительного восприятия и среда между ними. В понятие среды включается свет как условие зрительного акта и характеристики поля зрения. Каждый из данных компонентов может быть описан с учётом двух параметров – действий, агенсом или пациенсом которых он является, и признаков, которыми он обладает. Эта трёхчастная структура позволяет сохранить логическую триаду субъект – предикат – признак в отношении всех компонентов зрительного эпизода.

3. Две базовые концептуализации света – СВЕТ КАК ИНФОРМАЦИЯ /

ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ и СВЕТ КАК БЛАГО /

концептуальных метафор, для обозначения которых в данной работе вводятся понятия эпистемическая зрительная метафора и этическая зрительная метафора. Концептуализация света зависит от его локализации по отношению к субъекту зрительного восприятия. Свет может быть внутренним (в таком случае, он концептуализируется как ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЕ СПОСОБНОСТИ концептуализацию ДОПОЛНИТЕЛЬНАЯ ИНФОРМАЦИЯ или БЛАГО). В зависимости от выбираемой концептуализации света, изменяется структура метафоризации всего зрительного эпизода.

4. Ни в одном из рассматриваемых языков ЗРЕНИЕ как имманентно присущее свойство субъекта не играет роли в этической концептуализации зрительного эпизода.

5. Эпистемическая и этическая метафорические стратегии характерны как для русского, так и французского языка, однако между ними наблюдаются различия на уровне структуры метафорического зрительного эпизода. Так, в рамках эпистемической метафоры во французском языке более подробно, чем в русском, представлена ситуация возникновения препятствий на пути света (ПОТЕМНЕНИЕ концептуализируется либо как ПОЛНОЕ, постоянное – и в этом случае понимание становится невозможным, либо создаётся метафора при помощи МЕТЕОРОЛОГИЧЕСКИХ СОСТОЯНИЙ, что передаёт временную дисфункцию интеллектуальных способностей человека) и ситуация ОСЛЕПЛЕНИЯ и ухудшения зрения.

ГЛАВА 1. КОГНИТИВНАЯ ТЕОРИЯ МЕТАФОРЫ

КАК ИНСТРУМЕНТ ЛИНГВИСТИЧЕСКОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

СМЫСЛОВОЙ СУБСФЕРЫ «ЗРЕНИЕ»

1.1. Метафора как базовый когнитивный механизм Проблема роли языка в процессах познания и структурирования действительности, во взаимодействии человека с миром является одной из ключевых для гуманитарной науки. Когнитивная лингвистика, дисциплина, которая ставит перед собой цель «посредством постижения языка проникнуть в формы разных структур знания и описать существующие между ними и языком зависимости» [Болдырев 2004 : 23], выводит исследователя за пределы языка как такового, чем обусловлено убеждение некоторых авторов, что с появлением когнитивной парадигмы «цели теоретической лингвистики приобрели более масштабный характер» [Кубрякова 2006 : 26].

генерировала ряд эффективных инструментов концептуального анализа;

предложенные ею исследовательские стратегии обладают определёнными методологическими преимуществами. В рамках данного диссертационного концептуальной метафоры и возможности его практического применения для работы со смысловой субсферой «Зрение».

Попытаться понять структуру метафоры значит попытаться понять структуру чего-то, что вносит вклад в понятность мира. – здесь и далее перевод наш, К.Ф.

Изучение истории метафоры признаётся неотъемлемой частью истории философии и истории концептов (Blumenberg, 1960). В настоящее время наиболее перспективные философские течения, такие как феноменология и деконструктивизм, провозглашают метафору одним из своих главных экспликативных инструментов [Charbonnel & Kleiber 1999 : 2]. Кроме того, метафора неизменно является фундаментальным операционным конструктом для антропологии [Molino 1979 : 105]. Современные подходы к метафоре могут быть разделены на группы в соответствии со следующими признаками:

эпистемологической установкой по отношению к предмету исследования;

механизмом, который является предметом анализа;

сущностной оценкой метафоры (вопросом о природе фигурального значения, вопросом о происхождении сходства).

Последовательное рассмотрение этих классификаций позволяет рельефно выделить основные вопросы, ответы на которые неизбежно приходится давать в любой работе, посвящённой проблеме метафоры.

Эпистемологической установкой исследователя (дефиниционный, типологический и негативистский подходы) подробно занимается теоретик метафорологии Седрик Детьенн [Detienne 2004]. Резюмировать данный вопрос можно следующим образом: главной целью исследователя становится, как правило, либо попытка дать определение метафоре, неизбежно неполное, что накладывает ограничение на дальнейшие исследования; либо попытка предложить классификацию видов метафоры, что позволяет расширить круг рассматриваемых явлений; наконец, негативисткий подход предполагает обращение к природе метафоры как феномена и последующий отказ от её исследования в силу эпистемической невозможности работать с таким объектом – ср. Ж. Деррида, К. Касториадис; ср. также работы швейцарской исследовательницы Патрисии Шульц, которая приходит к опровержению [Schulz 2004 : 25].

С точки зрения теории коммуникации, метафору можно рассматривать как сообщение, у которого есть адресат и автор, условия порождения и восприятия, коммуникативной природы метафоры становится основанием для уровневой классификации подходов к её анализу1. С. Детьенн (2004), резюмировавший это закономерное подразделение, исходит из того, что метафора может практически автономно рассматриваться как:

1. продукт – в данном случае центральное положение занимает процесс восприятия метафорического значения, в сопоставлении с восприятием нефигурального, буквального языка.

2. процесс – исследователю предстоит сделать акцент на внутреннем метафорическое значение – или, по меньшей мере, задать сущностное отличие метафорического выражения от неметафорического.

3. инструмент – основное внимание уделяется отношению между метафорой и её создателем, порождению метафоры [Detienne 2004].

Иначе говоря, нам представляется возможным выделить два субъектных уровня анализа метафоры – процессы, связанные с субъектом порождающим и с субъектом воспринимающим – и один объектный, онтологически связанный с самой метафорой как внутренне развивающимся феноменом.

Вероятно, ведущей должна стать классификация сущностная, построенная метафорологических исследований, Франсуа Растье проводит деление между рито-стилистикой и фило-когнитивизмом [Rastier 2001 : 112]. В рамках этой дихотомии, к первому направлению относятся продолжение риторической и См. альтернативный вариант классификации процессов / продуктов понимания образного языка у [Gibbs 1998:255].

герменевтической традиции, построенной на контексте, тексте, ситуации, ко второму – проблемы логико-грамматического характера. Полярность этих подходов обусловлена разным пониманием природы метафоры.

исследователю, прежде чем приступить к изучению метафоры, можно сформулировать следующим образом: является ли она риторической фигурой или отражённым в языке инструментом познания? Показательно, что, к какому бы варианту исследователь не склонился, он будет вынужден принять логические следствия своего решения и ответить на ряд выводимых из первого, но не менее важных теоретических вопросов.

1.1. Риторические теории метафоры апеллируют к необычности выражения1. Кроме того, данная теория предполагает признание априорного существования идей – «смысла», – которые предшествуют порождению дискурса. Эту теорию иногда называют «классической»

[Schulz 2002 : 23]. В тексте Аристотеля четко прослеживается оппозиция: «Благородное же и не затасканное выражение есть то, которое пользуется необычными словами. А необычным я называю редкое слово (глоссу), метафору, удлинение и все, уклоняющееся от общеупотребительного.» [Аристотель 2000 : 56].

1.2. Когнитивная теория метафоры, напротив, утверждает, что неметафорического общеупотребительного языка не существует в принципе, и «наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична» [Лакофф 2004 :

2. Второй вопрос, неизбежно вытекающий из первого, звучит так:

Логическим продолжением данной позиции является так называемая «последовательная» (sequential) модель восприятия метафоры: воспринимающий должен сначала понять буквальное значение предлагаемого ему изречения, затем перейти к «небуквальному», переносному значению этого выражения [Rumelhart 1998 : 76].

существует ли буквальное значение языковой единицы? Иначе говоря, имеет ли метафора собственное, ей одной свойственное и ей самой порождаемое, значение? И, следовательно, возможно ли описать метафору при помощи средств буквального языка?

2.1. Метафорическое значение1 существует. Сегодня это наиболее распространённый взгляд на природу метафоры. Принято считать, что метафора творит свой смысл [Stern 2001 : 205], и при перевыражении её Положительный ответ на данный вопрос предполагает возникновение следующего: какова природа этого значения? Ж. Клебер приводит список наиболее распространённых ответов: это «неуместная предикация»

«инконгруэнтность» (G. Ldi, 1973), «отрыв от логики» (M. Le Guern, 1973), «непривычная атрибуция» (P. Ricur, 1975), «несовместимость»

(J. Tamine, 1979; R. Martin, 1983; G. Kleiber, 1983; F. Rastier, 1987), (J.R. Searle, 1982) и т.д. [Kleiber 1994 : 177].

2.2. Переносного собственно метафорического значения нет. Коварный вопрос о природе буквального значения решается категорически. Так, несовместимы с существованием метафорического значения взгляды Дональда Дэвидсона (truth-theoretical semantics). Однако, отсутствие «странных» высказываний, и уловка с «непропозициональностью»

[Дэвидсон 2003 : 360] мало помогает ответить на вопрос о субъективном метафорического значения не существует, то теория языка должна объяснить, как определяется то «особое», что понимает субъект, сталкиваясь с образным выражением, а теория сознания должна сказать, Во французской лингвистике также используются термины «sens tropique», «sens mtaphorique», «sens figur», «sens non littral», «effet de sens (mtaphorique)» [Charbonnel & Kleiber 1999 : 7].

какие когнитивные способности отвечают за метафорическое мышление 2.3. Между буквальным и переносным значением существует континуум.

Этот третий вариант появился в философско-лингвистических работах принадлежит Эрлу МакКормаку (1985), который отрицает существование буквального значения как психологической реальности, утверждая, что разграничение фигуральность/нефигуральность – не комплементарная пара, а вопрос степени. Два полюса – образность и конвенциональность – нужны только классической семантике. К данной точке зрения склоняются представители современной французской семантической школы2 (P. Cadiot, Y.-M. Visetti, Fr. Nemo); здесь стоит также вспомнить идею семантической непрерывности лексики Ю. Д. Апресяна и идею (G. Steen, L. Cameron): этимологическая метафора – нормативная – культурная – ко(н)текстуальная [Drrenmatt 2002 : 14-15].

3. Наконец, третьим сущностным вопросом, относящимся непосредственно к так называемому объективному, онтологическому уровню анализа метафоры, является вопрос о природе сходства [Schulz 2004 : 50]. Эксплуатирует ли метафора объективно существующее сходство между источником и целью или создаёт это сходство?

3.1.Да, сопоставляемым полям присуще внутреннее структурное сходство. Утвердительный ответ предполагает переход к компаративным теориям метафоры, которые усматривают в ней свёрнутое сравнение. Эта Cf. «The hard problem of the theory of metaphor is to explain what exactly are the principles according to which the utterance of an expression can metaphorically call to mind a different set of truth conditions from the one determined by its literal meaning, and to state those principles precisely and without using metaphorical expressions like 'call to mind'» [Searle 1998 : 89] – «Главная проблема для теории метафоры – объяснить, в соответствии с какими именно принципами при порождение выражения может метафорически прийти на ум набор условий истинности, отличный от предписанного буквальным значением, и установить эти принципы точно, не прибегая к метафорическим выражениям вроде 'прийти на ум'».

Cf. «... la notion du sens figur... est abandonner dans son caractre discret» [Cadiot & Visetti 2001 : 216] – «...

от понятия дискретно понимаемого переносного смысла... следует отказаться».

точка зрения, несмотря на кажущуюся правдоподобность, вступает в противоречие с подавляющим большинством конкретных эмпирических реляционное/структурное сходство между контекстами. Основные теоретические кластеры (эмотивные/контроверзные теории П. Рикёра, М. Дюфрена, интеракционистская теория М. Блэка, А. Ричардса, Е.

Киттэй) строятся именно на таком понимании генеза метафоры1.

История развития теории метафоры, как мы попытаемся показать далее, есть попытка ответить на вопрос о сущности этого феномена и принять логические последствия такого решения2.

1.1.2. Аристотель как основоположник теории метафоры В своей работе Семиотика и философия языка Умберто Эко иронично существенных добавлениях к фундаментальным положениям Аристотеля3.

Действительно, знаменитое определение, данное в Поэтике – «Переносное слово, или метафора, есть перенесение необычного имени или с рода на вид, или с вида на род, или с вида на вид, или по аналогии» [Аристотель 2000 : 54] – принималось за основу изучения этого феномена на протяжении последующих двух тысячелетий. Однако, обращаясь к введенному выше разделению теорий метафоры на орнаментальные и сущностные, представляется немаловажным отметить, что, к какому бы варианту исследователь не склонился, он может сослаться в качестве аргумента ad hominem на положения Аристотеля.

Далее, Аристотель поясняет каждый из четырех выделяемых им видов На проблематичность такой категории как сходство неоднократно указывали различные исследователи, см.

у Дж. Сёрля: «Similarity... has to do with the production and understanding of metaphor, not with its meaning» [Searle 1998 : 92] – «Сходство... связано с порождением и пониманием метафоры, а не с её значением».

В данном диссертационном исследовании не ставилась задача представить полный обзор истории изучения метафоры; подобных работ можно найти достаточное количество, см. например Глазунова, 2000.

См. эссе Поля Рикёра «Entre rhtorique et potique: Aristote» в работе «Живая метафора» [Ricur 2007 :13-61].

метафоры, два из которых сегодня к метафорам относить не принято: «С рода на вид я разумею, например, в выражении «вон и корабль мой стоит», так как «стоять на якоре» есть часть понятия «стоять» [c. 55], и далее «С вида на род, например, «истинно тьму славных дел Одиссей совершает», то [поэт] воспользовался тут [этим словом] вместо «много» [ibid].

Третий же случай («С вида же на вид, например, “вычерпав душу медью» и «отсекши несокрушимой медью», так как здесь «вычерпать» в смысле «отсечь», а «отсечь» в смысле «вычерпать», а оба [эти слова] значат «отнять» что-нибудь [ibid]) и четвертый («А под аналогией я разумею [тот случай], когда второе относится к первому так же, как четвертое к третьему; поэтому [поэт] может сказать вместо второго четвертое ли вместо четвертого второе» [ibid]) бесспорно относятся к таинственному явлению метафоры.

Аристотель также вводит когнитивное измерение в риторический по настрою текст Поэтики, задавая эвристическую потенцию метафоры. Так, например, он описывает загадку: « … идея загадки та, что, говоря о действительно существующем, соединяют вместе с тем совершенно невозможное. Посредством связи общеупотребительных слов достичь этого нельзя, а посредством метафоры возможно…» [Аристотель 2000 : 57]. Еще конкретнее он выражает эту мысль в Риторике: «естественно, что всякому приятно легко научиться чему-нибудь, а всякое слово имеет некоторый определенный смысл, поэтому всего приятнее для нас те слова, которые дают нам какое-нибудь знание. Слова необычные нам непонятны, а слова общеупотребительные мы понимаем. Наиболее достигает этой цели метафора, например, если поэт называет старость стеблем, остающимся после жатвы, то он научает и сообщает сведения с помощью рядового понятия, ибо и то и другое – нечто отцветшее» [Аристотель 2000 : 291].

Определенно, эти слова могли бы стать одним из опорных пунктов в манифесте когнитивистов, если бы их автор при этом не являлся традиционно признанным основателем собственно риторического подхода к метафоре как декоративному элементу.

Именно у Аристотеля впервые – после софистов и Платона – задаётся экстралингвистическое измерение риторики, связь слова с практикой и действием [Dtrie 2001 : 35]. Однако, именно в его адрес и звучат обвинения современных метафорологов: как говорит П. Рикёр, Аристотель на многие столетия привязал метафору к слову как сегменту речи [Ricoeur 2007 : 20], классическая риторика и лингвистика занимались её исследованиями в рамках сугубо внутриязыкового контекста (smantique intralinguistique), и только с появлением работ Э. Бенвениста, строго разграничивших сферы семиотики и семантики, произошёл сдвиг в изучении дискурсивной метафоры, перенос внимания с результата – готовой метафоры – на процесс – метафоризацию [Dtrie 2001 : 10]. Сегодня против внутриязыковой семантики постоянно выступают ряд исследователей (Ж. Клебер, П. Лера), утверждающих, что «les figures de sens sont des figures d'noncs, non de mots» [Lerat 2005 : 58], «семантические фигуры принадлежат не словам, а фразам».

1.1.3 Наследие античной традиции и «риторический поворот»

Последователи Аристотеля в позднейшей риторической традиции (прежде всего, Цицерон в своём трактате De oratore, Квинтилиан в Institutio oratoria) упустили из виду важнейший компонент его рассуждений, а именно, признание познавательного значения метафоры, её статуса, выходящего за рамки чисто декоративного элемента. В трактатах Цицерона и Квинтилиана роль метафоры низводится до приёма простой лексической замены, основанной на отношениях подобия. Цицерон ополчается против метафорических излишеств именно в силу прагматического стремления к абсолютной ясности: для него было достаточно выражений буквальных, уже наличествующих в языке.

Классическая средневековая риторика, наследующая античной традиции, настаивала на моральном аспекте метафоры, напрямую связанном с библейским употреблением.

Полемизировать с традиционным взглядом на метафору как на речевое украшение начинают поэты (С. Т. Колдридж, П. Б. Шелли) и философы романтического направления, объявив её принципом языка, «фатальной неизбежностью, единственным способом не только выражения мысли, но и самого мышления» [Арутюнова 1990: 11]. Уже И. Кант рассматривает метафору как проявление работы воображения, творческих способностей человека, при этом её значение для познания напрямую не устанавливается.

В XIX в. о важности метафоры для познания заговорил Джанбаттисто Вико, впервые провозгласивший её обширное присутствие во всей языковой системе [Parente]. Идея об изначальной метафоричности – так называемая conception de figure originaire [Bordas 2003: 72] – восходит к этим романтическим представлениям Вико, а также Э. Б. де Кондильяка и Ж.-Ж. Руссо: язык ребёнка и язык “примитивного человека” равно метафоричны. Однако, эта первозданная метафоричность для современных метафорологов не является образной: по выражению Н. Шарбоннель, это «иллюзия метафоры» принадлежит Фридриху Ницше, которому мы обязаны так называемым эстетической / символической природы познания, помещением фигуры в центр языка, наконец, удивительным определением «Знание – это ничто иное, как работа с любимыми метафорами». В работе 1873 года Об истине и лжи во вненравственном смысле, Ницше определяет истину следующим образом: «Что есть истина? Движущаяся армия метафор, метонимий и антропоморфизмов, короче говоря, сумма человеческих отношений, которые были поэтически и Nanine Charbonnel: «Elle (= une illusion de la mtaphore) est au discours collectif ce que le 'mot d'enfant' est au discours individeul: la lourde fatalit des mcanismes psychiques non encore domins» цит. по: [Bordas 2003 : 73] – «Она (=иллюзия метафоры) относится к коллективному дискурсу так же, как 'детская речь' к дискурсу индивидуальному: тяжкая неизбежность психических механизмов, с которыми ещё не справляются».

риторически сублимированы, переставлены и приукрашены постоянным использованием. Люди же их считают твердой, каноничной и неизбежной реальностью. Истина – это иллюзия, об иллюзорной природе которой все позабыли, это метафоры, которые много использовались, истерлись, потеряли свой оттиск и теперь больше выходят за простой металл, нежели за монету»

(курсив наш – К.Ф.).

Современные исследования в области метафоры во многом созвучны ницшеанским построениям. Так, в Весёлой науке (III, § 111) Ницше описывает «процесс мыслей и логических заключений в нашем современном мозгу» как отвечающий «процессу и борьбе импульсов, которые сами по себе весьма нелогичны и предвзяты». Мыслитель считает, что в сознании тем самым запускается древний механизм, сложившийся на заре антропогенеза, но запускается настолько быстро и неосознаваемо, что мы способны осознать только «результат этой борьбы».

Таким образом, Фр. Ницше представляет генезис современной когнитивной деятельности. Более того, он говорит о том, что инстинкт, толкающий нас на создание метафор, является базовым – утверждение, с которым напрямую перекликаются современные идеи Стивена Пинкера (2004). Для Фр. Ницше риторическая деятельность есть древнейшая деятельность мозга; она и сегодня автоматически запускается при использовании любого, даже максимально логического, когнитивного механизма; её работа фиксируется в языке. С точки зрения мысли, абстракция есть продукт символических процессов метафорического происхождения, застывшая в памяти. По определению А. Кремер-Мариетти, Фр. Ницше попытался создать «феноменологию знания, восходящую к первоистокам», берущую начало за рамками самой метафоры, в первичном зарождении биологической жизни, в изначальном ощущении удовольствия или неудовольствия [Kremer-Marietti 2001].

философского осмысления метафоры. С 40-х годов XX века метафора уже больше не рассматривается как фигура речи, новым подходом становится, по выражению Поля Рикёра, теория отклонения и нулевой риторической степени («de l'cart et du degr rhtorique zro»).

Новые горизонты открываются перед метафорой, когда Эрнест Кассирер (1946) в своей монументальной работе о взаимной зависимости мифа и языка утверждает, что радикальная метафора присутствует в самом произнесении фонемы, так как даже примитивное вербальное выражение предполагает перенос когнитивного или эмоционального переживания в звуковую форму [Molino 1979: 110].

1.1.4. Классификация современных теорий метафоры К 70-м годам ХХ в. в гуманитарной науке складываются полемично настроенные по отношению друг к другу течения, посвящённые метафоре. На это время приходится очередной пик интереса к метафоре, в связи с чем один из историографов науки в шутку написал, что если количество студентов, занимающихся метафорой, будет увеличиваться, сохраняя такие темпы роста, то в двадцать первом веке исследователей метафоры будет больше, чем людей [Лакофф 2004: 7]. При этом, если количество литературы, посвященной исследованию метафоры, впечатляет, не менее удивительно и качество этого исследования, количество подходов и точек зрения, применимых сегодня к этому феномену [Bustos 2002: 1]. Полярность позиций сохраняется, однако, поновому заостряется «основной вопрос» философии языка: формулировка подобной антитезы предполагает наличие внеположных систем образного и буквального языка, а значит, наличие значения буквального и метафорического.

Сформировавшиеся к 70 гг ХХ века направления в изучении метафоры неоднократно классифицировались. Последовательное рассмотрение этих классификаций позволяет выявить их принципиальное сходство.

1. Одной из наиболее авторитетных в современной лингвистике и подразделяет теории метафоры соответственно на:

теории сравнения – метафора есть свёрнутое сравнение, указывающее на объективное сходство между сопоставляемыми понятиями;

теории субституции – метафора используется для замещения буквального обозначения, при необходимости может быть перевыражена средствами нефигурального языка;

теории интеракции – в результате соположения в рамках одной метафоры (интеракции) этих полей и образуется собственно метафорическое значение, не выводимое самостоятельно ни из одного из двух сопоставляемых полей.

2. Монро Бирдсли в своей классификации выделяет четыре основных теоретических кластера, объединяющих сходные точки зрения:

эмотивные теории (Поль Рикёр, Мишель Дюфрен), согласно которым имагинативным и эмоциональным компонентами полного метафорического акта» [Рикёр 1990 : 433], являясь благодаря этому процессом эвристики мысли.

буквально. Нам представляется возможным ввести в эту же группу так называемые контроверзные теории, например, теорию аномалии Уилкса (1978).

Согласно этой теории, реальности соответствует буквальное значение, а значит, буквальное прочтение фигурального выражения приведёт интерпретатора к концептуальной аномалии, к нестандартной структуре значения. После этого в метафорических выражений (интуитивная догадка – такой механизм должен существовать). Получается, что восприятие метафоры – процесс двухфазный, распадающийся на первичное обнаружение аномалии и её последующее «исправление», приводящее к альтернативной трактовке.

компаративные теории, делающие акцент на принципе аналогии, переносу имени по сходству, и как следствие, трактующие метафору как эллиптичное сравнение. Значение метафоры фактически приравнивается к значению соответствующего ей сравнения.

теории иконического значения (Нельсон Гудмэн, Пауль Хенле), апеллирующие к логическим способам референции, соотносящие знак и внеязыковую действительность. Логик и номиналист, Н. Гудмэн работает только с единичными сущностями, отказываясь в своей онтологии от свойств и классов, что отнюдь не упрощает его теорию метафоры, которая в результате рассматривается как один (непрямой) из двух возможных способов референции [Goltzberg].

интеракционистские теории (Айвор Ричардс, Макс Блэк, Ева Ф.Киттэй), которые делают акцент на возникновении собственно метафорического значения в результате взаимодействия привлекаемых концептов.

А. Ричардс (1936) понимает метафору как органический феномен языка, проявляющийся глубинно во взаимодействиях концептуальных структур, стоящих за словами. В отличие от простого концептуального сложения, комбинирования, это взаимодействие (интеракция) подразумевает деформацию обеих вовлекаемых концептуальных структур с результирующим возникновением третьей. В этой третьей концептуально сближаются взаимодействующие компоненты, обмениваются своими предикатами или ассоциациями, и происходит «фундаментальное перекрестное заимствование мыслей».

М. Блэк (1954) в своей аналитической философии языка развивает мысли Ричардса. Он полагает, что метафора работает посредством наложения на главную тему системы характеристик, ассоциированных с темой вторичной, причем говорит он прежде всего о метафорах новых. По сути дела, именно Блэку принадлежит основная заслуга в переносе изучения метафоры с уровня слов на уровень концептов. Именно в его работах впервые метафора рассматривается как когнитивный механизм, оперирующий не отдельными лексическими единицами, а концептами. Работы Блэка подвергались критике за их «эзотерический» характер (Indurkhya, 1992), утверждалось даже, что его теоретические построения лучше считать мета-теорией, «руководством к тому, как на самом деле создать теорию метафоры».

3. Классификация Карла Османа интересна своей альтернативной терминологией: автор сводит теоретические построения в области метафоры к дихотомии «оригинативизм» – «редукционизм», основываясь на диаметрально противоположном понимании эвристической функции феномена.

В первом случае (К. Тёрбэйн, Н. Гудмэн, Г. Поллио) метафора порождает языковые значения (в крайних вариантах теории – вплоть до сегментов мира), во втором случае (Э. МакКормак) служит приблизительным эквивалентом буквальному языку, принципиально заменяема некой аналогией или эксплицитным сравнением. Сходно с данной классификацией деление М. Пранди, который говорит о наличии двух «альтернативных тропологий»:

классической субститутивной, восходящей к риторике Фонтанье, и интерактивной метафорологии [Prandi 1992 : 103].

4. В зависимости от отношений, которые выстраивает исследователь между метафорой, коммуникативной ситуацией и экстралигвистической реальностью, возможно разделить теории метафоры на прагматические и семантические. В таком случае, к семантическим теориям можно отнести все рассмотренные выше варианты.

Впервые дискуссия была переведена в прагматический план в работе Джона Сёрля (1979), который заговорил о буквальных и метафорических высказываниях исходя из теории речевых актов. Фактически, это видоизменённая теория субституции: высказывание обладает значением высказывания говорящего, подразумеваемым значением высказывания (Speaker Utterance Meaning) и буквальным значением высказывания (Literal Sentence Meaning), значением фразы и значением высказывания, следовательно, одна и та же идея может быть выражена буквально и образно.

В первом случае значение объективно, определено совокупностью условий истинности, во втором случае решающую роль играет значение говорящего, то есть его идеологические, интенциональные, прагматические установки. Если намерение говорящего и значение высказывания совпадают, мы называем высказывание буквальным, если наблюдается разрыв между интенцией и тем, что можно понять в высказывании без учёта этой интенции, мы имеем дело с фигуральным значением. Прагматический подход к метафоре в рамках современной риторической традиции предлагает Мишель Ле Герн, а вслед за ним – теоретик аргументации Мариана Туцеску.

Согласно этим исследователям, метафора является либо стратегией аргументации, задействующей коннотативный ресурс языка, либо способом изменения эстетического отношения к действительности. Как следствие, мы имеем дело либо с метафорами аргументативными, нацеленными на убеждение, либо с метафорами поэтическими, нацеленными на эстетическое воздействие. Туцеску утверждает, что агрументативные метафоры информируют нас о языковой семантике, в то время как поэтические метафоры, прежде всего, характеризуют идиолект поэта; отсюда можно сделать вывод, что аргументативными исследователь называет метафоры традиционные, языковые, а поэтическими – риторический, во многом индивидуальный приём.

Поэтическая – «авторская» – метафора работает не с ядерной семой, а с семой второго ранга, «виртуемой» (virtume) [Tutescu 2003].

Напротив, аргументативная метафора, нацеленная на иной прагматический результат (убеждение), должна рассчитывать на то, что избираемая для интерпретирована всеми потенциальными адресатами. Устойчивой характеристикой аргументативных метафор является мобилизация оценочных сем, или «cубъективем» (subjectivmes, термин К. Кербра-Ореккьони, 1980) В рамках прагматического подхода можно рассматривать и теоретические построения Дональда Дэвидсона (1984), который занимает достаточно тенденциозную позицию на общем фоне. Дэвидсон отрицает какую бы то ни было когнитивную функцию метафоры, подразумевая под ней всего лишь способ использования буквального языка, даже если этот способ содержит в себе определённую «изюминку». «Метафоры означают только то (или не более того), что означают входящие в них слова, взятые в своём буквальном значении» [Дэвидсон 2003: 336]. При этом философ отказывается и от возможности дать семантическое объяснение специфики метафорического значения. Аргумент, традиционно используемый для доказательства уникальности метафорического значения – так называемый аргумент о несводимости метафоры – Дэвидсон также выворачивает наизнанку: если метафору нельзя переформулировать, значит, в ней просто ничего нет, никакого скрытого содержания.

Некоторые критики Д. Дэвидсона трактуют его теорию следующим образом: автор слишком акцентирует значение, свободное от контекста, и именно поэтому не может объяснить специфику метафорического значения.

Так, Е. Киттэй в ответ ему приводит три аргумента:

некоторые контексты требуют буквальной интерпретации, даже если их образность в нормальных условиях не вызывает сомнения;

интерпретация никогда не свободна от ожиданий, обусловленных контекстом, и от фоновых установок;

полисемия вездесуща, и любой новый контекст потенциально способен создать новое значение слова, поэтому бесполезно пытаться рекурсивно характеризовать значение слова вне контекста.

Вывод, который Киттэй делает: разделение на прагматику и семантику не совпадает с оппозицией контекстуально связанные/ контекстуально свободные значения, так как последних вообще не существует.

5. Наконец, заслуживает внимания недавно сложившаяся теория метафоры, ориентирующая исследователя на природу понимания фигурального выражения. Термины «аналитическая» и «синтетическая метафора» были введены в работе Nueckles & Janetzko, 1997. Авторы показали, что те элементы значения, которые принадлежат пересечению черт источника и топика, как правило, надсубъектны, в то время как метафорические новообразования, не относящиеся ни к топику, ни к источнику, трактуются субъективно.

Интерпретация аналитической метафоры определяется посредством анализа значения компонентов метафоры. Несколько моделей анализа:

пересекающиеся черты (overlapping-feature model) – у топика и источника присутствует набор накладывающихся друг на друга черт, их совокупность есть значение метафоры;

перенесение (mapping model) – структурное соответствие между полями;

перенос сходства (feature-transfer model) – некоторые черты источника переносятся на топик, тем самым, придавая значение метафоре.

Каждая из этих моделей подвергалась в свое время более детальному изучению и описанию. Главной характеристикой аналитической метафоры признается культурно устойчивое значение компонентов, которое обусловливает наложение интерпретаций разных людей, как следствие, недвусмысленное восприятие всей метафоры представителями этой культуры.

Значение синтетической метафоры, напротив, не складывается из анализа значений ее компонентов. Эти значения называются некомпозиционными. В сходных ситуациях Бипин Индурка ранее использовал такие термины, как проективная метафора или метафора, создающая сходство. В отличие от аналитической, синтетическая метафора создает новые значения за счет синтеза семантических компонентов. Синтез этот во многом субъективен, что обуславливает множественные интерпретации этого типа метафор. Каждый компонент синтетической метафоры апеллирует к своему прямому значению, как семантическому и концептуальному, так и перцептивному, активируя при этом эпизодическую память субъекта. В результате в сознании возникает некая симуляция, по выражению Л. Барсалоу (Barsalow, 1999), заданной в метафоре ситуации. Перцептивная образность и эпизодическая память субъекта обеспечивают индивидуальный, личностный характер трактовки синтетической метафоры. Активированные смысловые элементы частично резонируют, частично взаимоуничтожаются, и, возможно, запускают новые гештальты или концептуальные схемы, которые центрированы на те или иные элементы.

В качестве заключения, представляется интересным посмотреть на упрёки, которые всем вышеуказанным теориям делает современная когнитивная лингвистика. Так, чилийский исследователь Эмилио Ривано в своей апологии когнитивной лингвистики (1997) выделяет два существенных, по его мнению, недостатка, характеризующих практически все теории метафоры. Во-первых, отсутствует систематическая работа с разнообразным языковым материалом;

во-вторых, не устанавливается терминологическая граница для понятий «концепт» – «языковая единица». Как следствие, проводимый анализ поверхностен и сводится по преимуществу к разбору частных примеров, извлечённых из художественных текстов, или же к абстрактному теоретизированию на предмет искусственно построенных выражений [Rivano 1997].

Если первый упрёк отражает строгую установку когнитивной лингвистики на анализ фактического материала по принципу «чем больше, тем лучше»

[Janda 2006], что представляется не всегда оправданным усложнением исследования, второе замечание достаточно серьёзно, особенно когда с точки зрения исторической перспективы становится очевидной плодотворность концептуального анализа метафорики.

Итак, на фоне такого разнообразия противоречивых мнений о природе метафоры и научных тенденций в её изучении в США зарождается когнитивная семантика.

Когнитивная теория метафоры, по формальному статусу расположенная в списке теорий когнитивной лингвистики1, в действительности претендует на самостоятельное объяснение языка, мышления, когнитивной деятельности как таковой. Эту теорию также называют «ядром когнитивной лингвистики второго поколения» [Кравченко 2004] Отсчёт её истории2 следует начинать с публикации статьи Майкла Редди (1979), озаглавленной The Conduit Metaphor (переиздано: Reddy 1998).

Благодаря детальному анализу метафоры, используемой при концептуализации процесса коммуникации в английском языке, автор впервые продемонстрировал на примере ограниченной, отдельно взятой области, что повседневный, обыденный, разговорный язык насквозь пронизан метафорами, причём эти последние принадлежат не языку, а мысли, конвенциональному способу понимания мира: «The logic of the framework runs like threads in many directions through the syntactic and semantic fabric of our speech habits» [Reddy 1998: 176] – «Логика этой основы разбегается как нити во многих направлениях сквозь синаксическую и семантическую ткань наших речевых привычек».

В 1980 году в свет выходит книга Дж. Лакоффа и М. Джонсона Метафоры, которыми мы живём (Metaphors We Live By), ставшая впоследствии одним из качестве эпиграфа к данной работе – довольно пафосной и претенциозной апологии метафоре – следовало бы поставить слова Х. Ортега-и-Гассета (1923):

«От наших представлений о сознании зависит наша концепция мира, а она в свою очередь предопределяет нашу мораль, нашу политику, наше искусство.

Получается, что всё огромное здание Вселенной, преисполненное жизни, Основные положения когнитивной лингвистики как дисциплины см., например, в обзорных работах Бабич, 2006; Баранов, Добровольский, 1997; Демьянков, 1994; Кубрякова, 1994; Рахилина, 2002; Селиверстова, 2002;

Dirven & Verspoor, 1998; Evans & Green, 2006; Grdenfors, 1999.

История когнитивной теории метафоры – отдельный вопрос, которому посвящены самостоятельные исследования; см., например, работу Jckel (1999), посвящённую анализу влияния трудов И. Канта, Х. Блюменберга и Х. Вайнриха на складывание данной теории.

покоится на крохотном и воздушном тельце метафоры». Суть авторской концепции действительно выражается крайне похожим тезисом: «Наша обыденная понятийная система, в рамках которой мы думаем и действуем, по сути своей метафорична» [Лакофф 2004: 25].

В рамках данной теории метафора рассматривается как базовый понятийной области – источника – на другую – область цели. При этом область источника изначально является понятной, освоенной, познанной, в то время как область цели подлежит осмыслению, пониманию. Иначе говоря, область воспринимаемому нами при помощи наших доконцептуальных структур, с опорой на опыт нашей телесности, моторной активности, пространственной ориентации. Область цели является ментальным пространством абстрактной, нематериальной сферы, манипулирование которым должно быть опосредовано доконцептуального опыта обуславливает запуск механизма концептуальной метафоры, воплощающей сферу абстрактных сущностей одного ментального пространства в онтологически соответствующий ей ряд конкретных сущностей другого пространства.

является концептуальной метафорой. Так как по определению этот конструкт подразумевает ряд структурных и онтологических соответствий между сближаемыми областями, каждая концептуальная метафора реализуется во множественных конкретных языковых выражениях, каждое из которых отражает заданную метафорическую стратегию. В качестве иллюстрации «One of the most fundamental properties of the human conceptualising capacity is its tendency to structure concepts or domains relating to introspective experience in terms of concepts that derive from sensory experience» [Evans & Green 2006: 65] – «Одно из фундаментальных свойств человеческой способности концептуализации – это тенденция структурировать концепты или области, относящиеся к интроспективному опыту, в терминах концептов, производных от опыта чувственного».

М. Джонсона [Лакофф 2004: 75-76]:

IDEAS ARE FOOD What he said left a bad taste in my mouth. All this paper has in it are raw, half-baked ideas, and warmed-over theories. There are too many facts here for me to digest them all. I just can't swallow that claim. That argument smells fishy. Let me stew over that for a while. Now there's a theory you can really sink your teeth into. We need to let this idea percolate for a while. That's food for thought. He's a voracious reader. We don't need to spoon-feed our students.

He devoured the book. Let's let that idea simmer on the back burner for a while. This is the meaty part of the paper. Let that idea jell for a while. That idea has been fermenting for years.

единственным способом описания области источника; различные способы концептуальные системы не являются монолитными, логически выстроенными концептуализироваться в сознании американцев следующими способами:

ЛЮБОВЬ – ЭТО ФИЗИЧЕСКАЯ СИЛА; ЛЮБОВЬ – ЭТО ПАЦИЕНТ;

ЛЮБОВЬ – ЭТО БЕЗУМИЕ; ЛЮБОВЬ – ЭТО МАГИЯ; ЛЮБОВЬ – ЭТО

ВОЙНА; ЛЮБОВЬ – ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ, и т.д.

В зависимости от природы объекта, подлежащего концептуализации, в сознании используются различные виды концептуальной метафоры • Ориентационные метафоры, организующие одну систему концептов относительно другой; многие из них связаны с пространственной ориентацией, то есть, основой для создания метафоры служат доконцептуальные структуры, позволяющие осознавать позиционирование нашего тела в пространстве:

образы-схемы ВЕРХ-НИЗ, ЦЕНТР-ПЕРИФЕРИЯ, ВНУТРИ-СНАРУЖИ, и т.д.

Примером может служить метафорическая градуальная система СЧАСТЬЕ ВВЕРХУ, ПЕЧАЛЬ ВНИЗУ; ХОРОШЕЕ ВВЕРХУ, ПЛОХОЕ ВНИЗУ. Такие метафоры наиболее существенны для сознания человека, они образуют базис концептуальной системы, однако, сами по себе эти модели не очень богаты, они способны задавать бинарные оппозиции и градуальную шкалу изменения качества.

нематериальных сущностей (идей, эмоций), а также действий, состояний, событий, в терминах материальных объектов и веществ. Частным случаем онтологической метафоры является феномен персонификации и метонимии.

Примерами могут служить такие метафоры, как МОЗГ – ЭТО МАШИНА,

АРГУМЕНТЫ – ЭТО ЗДАНИЯ, ИНФЛЯЦИЯ – ЭТО СУЩНОСТЬ.

• Структурные метафоры представляют собой принципиально иной уровень когнитивной деятельности: «они дают нам возможность использовать структурирования другого» [Лакофф 2004 : 97]. Так, опираясь на концепты, образованные ориентационными и онтологическими метафорами, мы получаем такие сложные образования, как РАЦИОНАЛЬНЫЙ СПОР – ЭТО ВОЙНА,

РИСК – ЭТО АЗАРТНАЯ ИГРА, МЕЖДУНАРОДНАЯ ПОЛИТИКА – ЭТО

экономических процессов, конструируют философские системы, определяют эвристики научно-технического прогресса; перефразируя приводимую выше цитату, действительно «получается, что всё огромное здание Вселенной, структурной метафоры».

метафоры выступает предложенная Марком Тёрнером и Жилем Фоконье стандартную бинарную модель, вовлекающую в когнитивный процесс только области источника и цели, на мультипространственную модель [Turner 1995] и вводят понятие смешения (blending) для обозначения выделяемого ими когнитивного механизма. Бинарная модель рассматривается как составная часть более общей схемы концептуальной проекции. Предлагаемая авторами модель задействует как минимум четыре ментальные области: два вводящих поля, которые практически соответствуют областям цели и источника – с ними непосредственно проводится ментальная работа; два промежуточных поля, под которыми понимаются общее пространство со скелетной структурой, свойственной обоим вводящим полям, и смешанное пространство, насыщенное семантическое поле, интегрирующее части специфических структур каждого из вводящих полей. Смешанное поле часто характеризуется структурой, несвойственной ни одному из вводящих полей [Turner 1995].

Если когнитивные лингвисты традиционно отходят от проблемы сходства и предлагают другие объяснения для создания метафорических когнитивных моделей (например, процесс отбора качеств [Ibarretxe-Antuano 1999 : 34]), Дж. Грэди обращает внимание на необходимость описания в терминах когнитивных механизмов перцепции и категоризации тех феноменов, которые построены именно на восприятии сходства [Grady 1999 : 96]. Он выделяет два класса метафор: построенные на сходстве (resemblance class), включая подкласс ОБЩЕЕ – ЭТО ЧАСТНОЕ и построенные на соотнесённости (correlation class), куда относятся и первичные метафоры [Grady 1999 : 96].

Начатые Дж. Лакоффом и М. Джонсоном исследования были активно продолжены не только многими представителями когнитивной лингвистики;

интерес к высказанным ими идеям проявили также специалисты в области биологии, медицины, нейроанатомии, психологии, психолингвистики.

Материалистическая предпосылка, на которой базируется теория концептуальной метафоры, в частности, теория воплощения значений (embodiment) – процессы высшего ментального порядка построены на основе процессов низшего порядка – позволила задать смелое направление для возможной верификации. Теория концептуальной метафоры предполагает, что должны обнаружиться физически существующие связи между отделами головного мозга, которые отвечают за семантику, и отделами, связанными с сенсорным восприятием [Rohrer 2001]. Если действительно правы в своих утверждениях лингвисты, значит, нейробиологам удастся предоставить свои L. Boroditsky). Работа в этом направлении ведётся с большим энтузиазмом; так как детальное освещение данной проблемы выходит, к сожалению, за рамки данного исследования, ограничимся следующим соображением: на данный момент результаты нейрофизиологов скорее подтверждают теоретические выкладки когнитивной лингвистики, чем опровергают их.

Немецкий исследователь Олаф Йекель обобщил основные положения современной когнитивной теории метафоры в виде «девяти постулатов»

[Jkel 2002], последовательное рассмотрение которых позволяет получить достаточно полное представление о направлениях исследований, проводимых в данной области1.

1. Гипотеза вездесущности (ubiquity hypothesis). Любая сфера использования языка оказывается буквально пронизанной метафорами, так как, по словам Дж.

Лакоффа, метафорическое мышление неизбежно.

2. Гипотеза областей (domain hypothesis). Большинство метафорических выражений следует рассматривать как языковые реализации концептуальных метафор, глубоких, неосознаваемых структур, заложенных в сознании.

гештальт-структур организованного знания, которые функционируют как прагматические упрощения ещё более сложной реальности. Их реконструкция Когнитивные модели непосредственно связаны с культурными конструктами, в которых они напрямую задействованы.

4. Гипотеза диахронии (diachrony hypothesis). В плане исторического развития Вариантов таких обобщений когнитивной теории метафоры существует несколько, см. например, Баранов, 1991; Будаев, 2007.

языков большинство метафорических расширений значения демонстрируют связи между концептуальными областями.

5. Гипотеза однонаправленности (unidirectionality hypothesis). Как правило, метафора «X есть Y» связывает абстрактную, сложную понятийную область Х (объясняемое) с более конкретной областью источника Y (объясняющее), где Y проще структурирована и открыта для чувственного восприятия. Отношение между этими областями однонаправленно и необратимо. Осмысление области источника в терминах области цели практически невозможно и в естественных условиях функционирования сознания и речи – то есть, пока концептуальная система латентна, не осознаваема субъектом – не произойдет никогда.

6. Гипотеза инвариантности (invariance hypothesis). Определённые смысловые элементы переносятся из области источника в область цели без изменения базовой структуры – набора онтологических сущностей и системных отношений между ними, что обеспечивает эмпирические основания для объяснения абстрактного концепта.

7. Гипотеза необходимости (necessity hypothesis). Метафоры выполняют объяснительную функцию, предоставляя человеку возможность оперировать абстрактными категориями, работать со сложными нематериальными понятиями. Посредством соотнесения последних с чувственным восприятием, они обеспечивают биофизическую, телесную основу познания, обуславливая тем самым единство и связность человеческого опыта.

8. Гипотеза креативности (creativity hypothesis). Значение метафорического выражения, в виду его огромного семантического потенциала, несводимо к буквальному без потери элементов смысла. Этим обусловлена креативная функция метафоры как стратегии реконструкции разрозненных элементов мышления. В научном дискурсе метафора может выполнять эвристическую функцию, организует терминологические системы, обеспечивает существование отвлеченных сфер абстрактных научных категорий.

9. Фокусирующая гипотеза (focussing hypothesis). Метафора предлагает лишь частичное описание и объяснение осмысляемой области цели, выделяя одни её аспекты и маскируя другие. Эта разница в фокусе и определяет возможность наличия нескольких альтернативных метафор, предоставляющих многогранное понимание одного и того же концепта.

разработанной когнитивными лингвистами, позволяют говорить о том, что этот современный подход, во-первых, вписывается в более широкий теоретический контекст, и во-вторых, не только не исключает, но и напротив, во многом предполагает проведение анализа на уровне метафоры риторической.

Тремя базовыми источниками когнитивной теории метафоры являются:

с точки зрения гипотезы вездесущности и гипотезы креативности – философия Фр. Ницше и осуществлённый им риторический переворот;

с точки зрения гипотезы необходимости – философия И. Канта, идея о воплощении значения есть ни что иное, как трансформация теории априорных форм чувственности;

гипотеза областей и гипотеза моделей фактически являются развитием – точнее, абсолютизацией – идей М. Блэка и А. Ричардса.

Когнитивная теория метафоры возникает как протест против логического позитивизма и теории истинности в семантике (А. Тарский, Г. Фреге)1, и установление оппозиции с традиционной риторикой в развитии новой исследовательской программы вторично. Конкретные метафорические выражения рассматриваются как реализации глубинных структур, что при этом не отменяет возможности риторического анализа.

С точки зрения современной антропологии, адекватное исследование связи языка и мышления должно приводить доказательства соответствий между языковой системой и неязыковой системой верований и поведенческих установок, на индивидуальном или общественном уровне [Lucy 1996 : 44].

См. подробнее об этом в Лакофф, 2004.

смешанные чувства. Если лингвисты стремятся к поиску семантических универсалий, антропологам свойственна большая осторожность в данном вопросе1. Основополагающей гипотезе Дж. Лакоффа и М. Джонсона также предъявляется ряд претензий, в частности некоторые исследователи считают, что теория концептуальной метафоры нивелирует значение культуры для человеческого сознания, и что метафора неизбежно вписывается в более широкую культурную модель («there is more to culture than just metaphor»

[Quinn 1991 : 57]).

исследованиям, направленным на всестороннюю проверку когнитивной теории метафоры [Gibbs 1996 : 317].

1.2. Зрительная сцена как теоретический конструкт в антропологических, лексико-семантических и Ср. высказывание Стивена Левинсона: «If our knowledge of grammatical universals is still relatively primitive, our knowledge of universals in lexical semantics is still more so» [Levinson 1996 : 136] – «Если наши знания о грамматических универсалиях до сих пор относительно примитивны, наши знания об универсалиях в лексической семантике – тем более» или Джеймса Фернандеса: «The search by cognitive linguists for universals of mental operations – such things as principles of metaphoric entailment or underlying image schemas that determine metaphorical choice – also enters in where most anthropologists are cautious to tread» [Fernandez 1991 : 9] – «В своих поисках универсалий ментальных операций – как, например, принципов метафорического следствия или образов-схем, определяющих метафорический выбор – когнитивные лингвисты заходят на территорию, куда большинство антропологов опасается ступать».

В настоящее время зрение, взгляд, визуальность как таковая выходят на первый план во многих антропологических дисциплинах, что позволяет некоторым авторам говорить об «изобразительном повороте» («pictorial turn»), который приходит на смену «повороту» лингвистическому («linguistic turn») в гуманитарном знании1 [Jay 1996:3]. Лингвистические дисциплины также активно разрабатывают это направление исследований2, чаще всего обращаясь к изучению организации концептуального поля зрения и его всевозможных семантических расширений.

Первазивное уподобление знания зрению как когнитивная стратегия для европейских языков3 неоднократно описывалось в научной литературе (A. Dundes, 1972; W.Ong, 1977; A. Viberg, 1983; J. Hill, 1988; T. Matlock, 1989;

M.Danesi, 1990; E. Rivano, 1997; E. Sweetser, 1990; G. Lakoff and M. Johnson, 1980; A. Wierzbicka, 1996; B. Nerlich, 2002; Т. В. Леонтьева, 2003 et al.).

исследователи берутся утверждать «визуальную ориентированность» [Рябцева 2005:230] как всего человеческого интеллекта, так и языка, им порождаемого4;

указывают на использование разных параметров зрительного восприятия – его «Perception... has come back in postobjectivist, postpositivist, even postphenomenological forms». [Jay 1996 : 3] – «Восприятие.. вернулось в постобъективистских, постпозитивистских, даже постфеноменологических формах».

«A good metaphor sometimes enables us to learn not only more about the nature of the thing illustrated but, through it, more about the nature of its literal meaning. Accordingly, through a detailed study of vision we may learn more about language» [Turbayne 1962 : 102] – «Хорошая метафора иногда позволяет нам узнать больше не только о природе того, что она иллюстрирует, но и, сквозь неё, о природе буквального значения.

Соответственно, через подробное изучение зрения мы можем больше узнать о языке».

См. анализ зрительной метафорики на материале нескольких европейских языков: английского – E. Sweetser, 1990; A. Deignan, 2005; Z. Kvecses, 1992; испанского – E. Rivano, 1997; немецкого – C. Baldauf, 1997; шведского – S. Sjrstrm, 1999; французского – J. Picoche, 1986. За пределами индо-европейской семьи языков, интересен анализ китайской метафоры N. Yu, 2004. В качестве контраргумента можно привести полемическую работу Sh. Kanaana, 2005 против универсализации зрения на основе арабских сенсорных метафор. На критическом рассмотрении зрительной метафоры останавливается также B. J. Hibbitts, 1994: по его мнению, в дописьменных обществах эта “одержимость зрительным измерением опыта” отсутствует, например, в языке хауса глагол “видеть” (gani) практически никогда не используется для концептуализации понимания.

См. также работу I. Ibarretxe-Antuano, 2008 и её анализ Evans & Wilkins, 2000, которые настаивают на примате слуховых метафор в ряде австралийских языков. Чтобы не вмешиваться в столь глобальную дискуссию, мы сознательно ограничимся в данной работе европейскими языками.

См. например T. Givn, The visual information-processing system as an evolutionary precursor of human language. In: Givn, Talmy & Bertram F. Malle (Eds.) 2002. The Evolution of Language out of Pre-Language.

Amsterdam: John Benjamins. 2002. Pp. 3 – 50.

ракурса, места и модуса – в формировании значения [Верхотурова 2004:14].

абстрактных категорий1 [Amm 2000:226]. На различном языковом материале лексики: например, «все глаголы зрительного восприятия в русском языке [Чудинов 1984 : 21].

В области антропологии понятие «визуального знания» было введено Дж.

Гиллисоном (1997) для обозначения витального для определённой культуры знания, которое передается, в отличие от привычных для нас письменного или устного способа передачи, при помощи специфических способов визуализации [Demmer 2004 : 107]. Соответственно, вводится и термин «визуальное понимание» (М. Banks and H. Morphy, 1997) – это система интерпретации увиденного [Demmer 2004 : 114].

Зрение в некоторых случаях рассматривается как вторичный концепт по отношению к базовому восприятию света. В силу исключительной значимости и повсеместного присутствия данного концепта в европейском культурном пространстве, метафоризацию света начинают рассматривать как «биопсихический механизм мышления» [Marchetti 2001]. Звучат призывы к одновременно с опорой на понятие света как физического феномена и на понятие света как феномена психологического, не смешиваясь, однако, ни с первым, ни с последним [Fontanille 1995 : 22].

отражение в работах целого ряда исследователей, в том числе, когнитивистов (Rudolf Arnheim, 1967; Pierre Buser et Michel Imbert, 1992; Grard Simon, 2003;

Pierre Jacob, 2004; Trinh Xuan Thuan, 2007). В отечественной лингвистике анализом перцептивной лексики занимались представители Московской См. примеры, которые приводит М. Амм: the mind’s eye, the public eye, Jean Starobinsky’s living eye, the private eye, the third eye...[Amm 2000 : 226] семантической школы (Ю. Д. Апресян, Г. И. Кустова, Е. В. Падучева) [Иванова 2004 : 107].

Когнитивная лингвистика, вероятно, много более склонна анализировать языковое отражение зрительного восприятия, чем другие направления лингвистического исследования. Одним из основополагающих – и, возможно, самых интересных [Zlatev 1999 : 173] – постулатов когнитивной лингвистики является тезис о воплощённом значении (embodied meaning), который сводится к утверждению о том, что некоторые части нашей концептуальной системы и языка несут на себе отпечаток структурного строения наших тел и особенностей их функционирования [Goschler 2005 : 35]. В контексте данной теории, зрение как практически универсальный физиологический феномен неминуемо играет важную роль в организации воплощённой семантики.

Ключевой элемент базового сенсорного опыта, зрение активно используется в качестве «конкретного», данного в ощущениях материала, области источника, для создания когнитивных образований, опосредующих понимание более сложных сущностей и феноменов – концептуальных метафор.

Зрительная метафора1 рассматривается в рамках более широкой «перцептивной метафоры», которая, в свою очередь, строится на основе [Balaban 1999 : 131]. Зрение, по данным множественных исследований, в области, например, грамматикализации эвиденциалов (см. T. Matlock, 1989; E.

Gomez-Imbert, 2003) воспринимается как самый непосредственный источник информации, дающий наиболее достоверное знание о мире, в то время как показания других органов чувств соотносимы со знанием непрямым, выводным2. Вслед за И. Ибарретксе-Антуньяно, исследовавшей глаголы Необходимо строгое разграничение терминов «зрительная» и «визуальная» метафора; если под первой понимается языковая метафора, в которой задействована антропологическая зрительная сцена, последняя рассматривает метафору неязыковую, реализующуюся в зрительно воспринимаемых изображениях или объектах, см. исследования визуальной метафоры в рекламе (Forceville, 1994, 1995, 1996), в кино (Carroll, 1996;

Morari, 2008), карикатурах (Kennedy, 1993; Morris, 1993) и т.д. [El Refaie 2003 : 78]. В области визуальной метафоры также успешно применяется когнитивная теория метафоры Дж. Лакоффа и М. Джонсона, примером чему может служить работа Э. Эль Рефайе (2003).

См. рассуждения о категории надёжности (reliability) при построении гипотезы на основании данных обоняния, логично предположить, что причина того, что термины зрительного восприятия могут использоваться для выражения других, не перцептивных значений, кроется в нашей концептуализации и в нашем опыте зрения как такового [Ibarretxe-Antuano 1999 : 34-35]. В целом же, модель ЗНАНИЕ ЕСТЬ ЗРЕНИЕ как составная часть перцептивной метафоры, восходит к ещё более общей когнитивной стратегии СОЗНАНИЕ КАК ТЕЛО (MIND AS BODY), описанной в Lakoff and Johnson, 1980 и Sweetser, 1990.

Принимая во внимание относительную разработанность проблемы, представляется необходимым рассмотреть ряд наиболее значимых работ, посвящённых анализу зрительной метафоры. При обращении к данному материалу, исследователь вынужден определиться с базовым концептом, вокруг которого он собирается выстраивать анализ: считает ли он «семантическим примитивом» само видение как процесс [Wierzbicka 1996 : 81] или, называя базовым переживанием свет (и темноту) [Kvecses 2002 : 19], раскладывает видение на составляющие восприятие света [Sjrstrm 1999 : 69].

В области видения мы останавливаемся на концепциях А. А. Кретова и И. Свитсер; отдельное исследование света представлено работой Э. Дейнан;

холистская интерпретация зрительной сцены рассмотрена на примере работ С. Съёрстрёма и Ж. Пикош; наконец, предложенный в рамках когнитивной лингвистики вариант анализа первичной зрительной сцены описывается с точки зрения возможных модификаций и адаптации его к семантическому анализу.

Отметим, что не все работы, рассматриваемые здесь, ставят перед собой лексико-семантической прогностикой, Э. Дейнан демонстрирует методологию корпусной лингвистики, Дж. Грэди, прежде всего, иллюстрирует предложенный им теоретический конструкт первичной метафоры. В данном диссертационном исследовании мы остановимся на антропологической стороне выполненного анализа.

органов чувств и её отражения в грамматическом классе эвиденциалов [Ibarretxe-Antuano 2008 : 23].

Зрительная сцена, как нам представляется, должна быть описана с учётом трёх неотъемлемых составных частей, имманентно присущих любому зрительному эпизоду: это субъект восприятия, объект восприятия, и то, что можно условно обозначить как свет / среда между ними1. В сводной таблице преимущественно работают рассматриваемые нами авторы.

Представление различных элементов зрительной сцены

ЭЛЕМЕНТ ЗРИТЕЛЬНОЙ СЦЕНЫ

СУБЪЕКТ ОБЪЕКТ УСЛОВИЯ

ИССЛЕДОВАНИЕ

Работы Алексея Александровича Кретова характеризуются большим вниманием к экстралингвистическому анализу зрительной ситуации; в то же Психолингвистические эксперименты показывают, что при понимании текста в сознании выстраивается зрительная симуляция описываемого, причём довольно точная: в частности, воссоздаётся качество среды и соответственная лёгкость / затруднённость зрительного восприятия (ср. пример в работе Yaxley & Zwaan, «с трудом видел сквозь запотевшие очки» // «ясно видел сквозь чистые очки») [Yaxley & Zwaan 2007 : 234].

время, в соответствии с генеральными задачами своего исследования в области лексико-семантической прогностики, он ограничивается рассмотрением зрительного восприятия как процесса2. Однако исследователь намечает действительности и выводимых на их основе умозаключений: «указание на цвет, размер, форму и положение объектов в пространстве можно трактовать как косвенное указание на зрительное восприятие этих объектов говорящим»

[Кретов 2006 : 119]. Кроме того, при выделении объекта – глаголов зрительного восприятия – А. А. Кретов рассматривает только те способы представления зрительного эпизода, «в которых активным мыслится субъект зрительного восприятия, а не объект – отсекаются случаи типа являться чьему-л. взору», и которые выражены лингвистически при помощи глаголов и глагольно-именных фразосочетаний [Кретов 2006 : 118].

Внеязыковой зрительный эпизод рассматривается как совокупность двенадцати пресуппозиций – обязательных аспектов ситуации, которые не находят эксплицитного выражения в лексическом её описании, и выявляются исключительно посредством анализа ситуации «нереализовавшегося видения»:

при конструировании предложений, в которых глагол видения употребляется в отрицательной форме. Соответственно, ответ на вопрос почему Х не видит Y?

выявляет одну из пресуппозиций зрительного восприятия [Кретов 2006 : 119].

Этими пресуппозициональными семами, имплицитно присутствующими в нашем концептуализации успешного зрительного эпизода, являются: 1) Принципиальное наличие воспринимающего субъекта; 2) Принципиальное наличие воспринимаемого объекта; 3) Принципиальная зрячесть субъекта; 4) Принципиальная зримость объекта; 5) Актуальное наличие воспринимающего субъекта; 6) Актуальное наличие воспринимаемого объекта; 7) Актуальная Употребив данное слово, мы невольно входим в противоречие с ключевым терминологическим разграничением акт vs процесс, ср. у Л.В. Молчановой: «Для описания субъектостремительного ЗВ важна ещё характеристика видения как акта, а не как процесса, что является принципиальным положением в нашем исследовании» [Молчанова 2007 : 28]. Мы сознательно снимаем это противопоставление в целях работы с «предикатом субъекта зрительного восприятия».

зрячесть субъекта; 8) Актуальная зримость объекта; 9) Направленность взгляда воспринимающего на воспринимаемое; 10) Направленность внимания воспринимающего на зрительное восприятие; 11) Формирование визуального образа (выделение объекта из фона, классификация впервые встреченного или узнавание знакомого объекта); 12) Запоминание визуального образа объекта [Кретов 2006 : 119-120].

После данного детального анализа зрительного эпизода, А. А. Кретов предлагает классифицировать глаголы зрительного восприятия в соответствии с направлением восприятия: к субъекту извне – глаголы видения; от субъекта вовне – глаголы смотрения [Кретов 2006 : 121]. Вне оппозиции по данному признаку находятся глаголы созерцания, специфику которых составляет природа объекта: «большой (не охватываемый одним взглядом), сложный по форме и окраске, подвижный и изменчивый объект, сливающийся с окружающим фоном» [Кретов 2006 : 122].

Взгляд как неотъемлемый элемент зрительной ситуации рассматривается в совместной работе О. О. Борискиной и А. А. Кретова в рамках двух базовых метафор ВЗГЛЯД – ЭТО СВЕТ и ВЗГЛЯД – ЭТО РУКА. Их интерпретация данных метафор основана на филогенетическом подходе к формированию языка и сознания: если первая стратегия «восходит к первоначальному синкретизму субъекта и объекта» [Борискина 2003 : 134], то уподобление связки «свет – зрение» руке признаётся «в полном и чистом смысле метафоричным»

[Ibid.]. При этом авторы апеллируют к эволюционной первичности осязания.

Результирующая метафора «свет – зрение – рука» называется «ключевой, фундаментальной, основополагающей» [Ibid.], так как метафорический спектр зрения складывается на её основе. Такие свойства зрения / взгляда, как подвижность, острота, температура, жидкообразность ассоциируются у авторов с рукой, так как рука есть подвижный орган осязания.

Выстраивается следующая логика развития данной метафоры:

«взгляд – свет» (потому что зрение без глаз равно невозможно, как и без света [Борискина 2003 : 135]);

свет долгое время напрямую ассоциировался с огнём – метонимическая связка «взгляд, зрение – огонь, пламя»;

образуются производные метафоры «взгляд – свет» и «взгляд – жар»;

из уподобления зрения свету и пламени выводится метафора «взгляд, зрение – вода»;

метафора «взгляд – рука», «зрение – свет – осязание».

Данная трактовка дополняется анализом реликтовой метафоры Аргуса в русском языке: способность ощущать на себе взгляд объясняется через древнее представление о стоглазом создании, вся поверхность тела которого покрыта глазами. А. А. Кретов выделяет здесь значение «осязания зримого» [Борискина 2003 : 161]. Утверждается, что в метафоре щупать глазами глаза уподобляются руке, а в метафоре ощущать взгляд затылком, которая является второй «лингвистической стороной» той же самой осязательной метафоры, кожа всего тела уподобляется глазам, что позволяет сохранить образ «зрения без глаз и до глаз» [Борискина 2003 : 162].

Таким образом, теория О. О. Борискиной и А. А. Кретова представляется альтернативной антропологической точке зрения, построенной на древнем представлении об экстрамиссии — о световом луче, который выходит из глаза смотрящего и касается созерцаемого объекта1. Возможно поставить вопрос, [Jkel 2002 : 21] и рассматривать осязание взгляда (всей кожей) через зрение (у объекта наблюдения), если зрение уже концептуализируется как осязание (со стороны субъекта наблюдения), чтобы сделать возможным это дистантное прикосновение. Тем не менее, неоспоримым достоинством данной теории мифологическому комплексу Аргуса-наблюдателя.

Ср. наблюдение Д. Младеновой: в традиционной балканской культуре и балканских языках «глаза воспринимаются как светящие, а потому видящие, а небесные светила (и другие источники света) как смотрящие и, следовательно, светящиеся» [Младенова 2002 : 83]. Античная теория экстрамиссии подробно описана в работах G. Simon, 2003 и T. Thuan, 2008.

Анализ же зрительного предиката, выполненный с опорой на понятие пресуппозициональной семы, действительно можно считать исчерпывающим. В рамках нашего исследования, направленного на описание метафоризации целостного зрительного эпизода, выделяемые А. А. Кретовым пресуппозиции должны быть рассмотрены каждая по отдельности, как в контексте позитивном – пресуппозиция выполняется –, так и в негативном – пресуппозиция не выполняется, зрение как законченный акт невозможно.

1.2.3. Семантическая структура и диахрония: Ив Свитсер Одной из основополагающих работ в области когнитивной лингвистики исследование Ив Свитсер (1990), в котором она выступает за необходимость направлением в изучении языка. И. Свитсер рассматривает семантическую сеть глаголов чувственного восприятия в индоевропейских языках, их этимологию и «... мы должны продолжать исследовать самые банальные этимологии, которые можно найти, вроде видеть > знать, скучные семантические истории в действительности самые интересные для современного состояния научных исследований, потому что они открывают нам самый прозрачный вид на общие принципы, лежащие в их основании».

«I will begin by applying a cognitive-semantic approach to a well-recognized set of Indo-European etymologies in the hope of explaining a hitherto mysterious fact: certain changes occur over and over again throughout the course of Indo-European and independently in different branches across an area of thousands of miles and a time depth of thousands of years. I will show that a cognitive semantics that allow for metaphorical mapping within the conceptual system can explain such facts straightforwardly, while a truth-conditional approach to semantics cannot» [Sweetser, 1990:9] – «Сначала я применю подход когнитивной семантики к хорошо известному ряду индо-европейских этимологий в надежде объяснить до сих пор загадочный факт: определённые изменения происходят снова и снова на протяжении всего индо-европейского развития и независимо в разных ветвях на расстоянии в тысячи миль и на промежутке в тысячи лет. Я покажу, что когнитивная семантика, допускающая метафорические наложения в рамках концептуальной системы, может объяснить такие факты напрямую, в то время как подход к семантике с критериями истинности не может».

последующие метафорические переносы перцептивной лексики на новые области. Нарочитая схематичность работы (так, используется довольно обращения с этимологическими данными1 [Nyckees 1997 : 52] не мешает автору выстроить разветвлённую сеть семантического развития на экспериенциальной основе зрительного восприятия.

Зрительные глаголы, согласно её трактовке, восходят к:

1. физической природе зрения (свет, глаза, мимические движения...) 3. базовым индо-европейским корням.

Областями для последующего переноса при развитии значения у зрительных глаголов становятся:

знание, познание (intellection);

внутреннее (mental) зрение.

Интересны объективные факторы, которые приводит автор в объяснение данной двойственной стратегии метафоризации.

Во-первых, зрение способно фокусироваться на произвольно выбранном объекте – и эта возможность концентрировать внимание, с одной стороны, Полемично по отношению к работе И. Свитсер настроен Венсан Никеес, который обвиняет её в ошибочных этимологических трактовках, ср.: «On peut alors s'tonner de voir Sweetser reconduire (pp. 33-34) une interprtation errone de l'tymon indo-europen (*weid-) de lat. videre, invoquant le passage d'un voir purement physique et passif un voir “intellectuel” (“savoir, comprendre”), alors qu'Ernout et Meillet eux-mmes, volontiers cits par Sweetser, soulignent l'inverse que le sens initial de videre tait relatif la connaissance, non l'acte de “voir” ou d' “observer” et que *weid- indique la vision en tant qu'elle sert la connaissance (Ernout et Meillet 1985, p. 734)»

[Nyckees 1997 : 52] – «Итак, удивительно видеть, как Свитсер проводит (С. 33-34) ошибочную интерпретацию индо-европейского этимона (*weid-) в латинском videre, говоря о переходе видения чисто физического и пассивного к видению 'интеллектуальному' (знание, понимание), в то время как сами Эрну и Мейе, которых Свитсер охотно цитирует, наоборот, подчёркивают, что изначальное значение videre было связано со знанием, а не с самим актом зрения или наблюдения, и что *weid- обозначает зрение в той мере, в которой оно служит знанию».

позволяет возвести зрительные глаголы к прикосновению и физической манипуляции объектом (область этимологического источника), и с другой стороны, структурно роднит зрение с мыслительной деятельностью (область метафорического расширения значения). Из других чувств такая осознанная избирательность доступна только слуху, хоть и в гораздо меньшей степени.

Во-вторых, зрение связано с интеллектуальным полем как главный источник объективных данных о мире1.

В-третьих, зрение, как и мысль, способны «работать» на расстоянии – видеть то, что недоступно другим органам чувств, думать о том, чего нет рядом.

Расстояние же, по мнению И. Свитсер, соотносимо с объективностью субъективной).

принимаем как данность, что люди, которые находятся на одном месте, видят примерно одно и то же. Опять же, это усиливает мотив объективности как при концептуализации зрения, так и при осмыслении интеллектуальных процессов.

Таким образом, работа И. Свитсер строится на анализе зрения как концептуализаций света в понимании зрительной сцены. На наш взгляд, важным нюансом в рассуждении И. Свитсер является анализ источников самой зрительной метафоры. На необходимости этого ключевого этапа – описание культурно опосредованной модели зрения2, предваряющей переход к описанию «...crosslinguistic studies of evidentials show that direct visual evidence is considered the strongest and most reliable source of data» [Sweetser 1990 : 39] – «исследования эвиденциалов на материале разных языков показывают, что непосредственное зрительное свидетельство считается наиболее надёжным источником информации».

Зрение – это всегда «ds son exercice spontan, un fait de culture. En tant qu'elle permet de dcoder et de coder le rel, elle s'appuie elle-mme sur un code primaire, o sont en jeu le statut confr aux choses visibles, et l'ide qu'on se fait du regard. Un entrelacs est toujours d'emble tiss entre voir, savoir qu'on voit et savoir ce que c'est que voir»

[Simon 2003 : 59] – «с момента своего осуществления, факт культуры. Поскольку оно позволяет декодировать и кодировать реальность, оно само опирается на первичный код, в котором задействованы статус, придаваемый видимым объектам, представление о взгляде. Всегда сразу сплетается узор из видения, осознания видения и зрительных метафор – в последнее время настаивают антропологи1 (cf. Teresa Brennan, 1996; Martin Jay, 1993, 1996; Antonio Marazzi, 2002; Georges Simon, 2003).

1.2.4. Развитие идей Ив Свитсер: Сёрен Съёрстрём На материале словарей синонимов шведского языка Сёрен Съёрстрём рассматривает семантическую сеть, построенную на метафорических значениях зрительной лексики. В отличие от Ив Свитсер, которая занималась исключительно глаголами, он не накладывает ограничений на части речи слов, описываемых в работе.

Крайне интересной представляется нам антропологическая сторона анализа С. Съёрстрёма. Он верно замечает, что в работе И. Свитсер само зрение выступает в роли концептуального примитива, однако при детальном семантическом анализе, оно должно рассматриваться как способность воспринимать свет2; поэтому С. Съёрстрём выбирает базовым концептом для [Sjrstrm 1999 : 69].

Антропологической по сути является и постановка вопроса, с которого автор начинает исследование: «понять, как язык структурирует область знания о том, что есть видение».

С другой стороны подходят к данной проблеме исследователи научного дискурса: зрение как исходно “понятная” область в повседневном опыте становится чрезвычайно сложной абстрактной темой для научного описания, которая может быть понята в рамках, например, следующего сценария: зрительные стимулы прокладывают себе дорогу в зрительный отдел коры головного мозга, где они обрабатываются, как информация на компьютере [Goschler 2005 : 46].