«ПРИГОРОДНЫЕ СООБЩЕСТВА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН: ФОРМИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ПРИГОРОДА ...»

ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ БЮДЖЕТНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ УЧРЕЖДЕНИЕ

ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ

«ИРКУТСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ»

На правах рукописи

ГРИГОРИЧЕВ Константин Вадимович

ПРИГОРОДНЫЕ СООБЩЕСТВА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН:

ФОРМИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ПРИГОРОДА

22.00.04 – социальная структура, социальные институты и процессы Диссертация на соискание ученой степени доктора социологических наук

Научный консультант: д.истор.н., проф. В.И. Дятлов Иркутск – 2014 2 Оглавление Введение………………………………………………………………………… Глава 1. Иркутские пригороды как пространство освоения ………………... 1.1. Миграционные процессы в регионе как контекст формования пригородов……………………………………………………………………… 1.2. Пригороды как фронтирное пространство …………………

1.3. Пространство пригорода как транслокальность ………………………... Глава 2. Динамика социального пространства пригорода: новые агенты и диспозиции……………………………………………………………………… 2.1. Горожане в пригороде: новые статусы и позиции ……………………… 2.2. Трансграничные мигранты в пригородном сообществе ……………….. Глава 3. Динамика экономического и властного поля социального пространства пригорода ………………………………………………………. 3.1. Изменения конфигурации позиций в экономическом поле пригорода.. 3.2. Эволюция властного поля социального пространства пригорода …….. Глава 4. Дискурсивное пространство пригорода ……………………………. 4.1. Пригородное пространство в дискурсе региональных СМИ …………... 4.2. Конструирование пригородного сообщества в интернет-форумах …… 4.3. Символическое освоение пригородного пространства ………………… Заключение …………………………………………………………………….. Список литературы ……………………………………………………………. Приложения ……………………………………………………………………. Введение Актуальность исследования. С конца 1990-х – начала 2000-х годов в региональном развитии России все более укрепляется тенденция жесткого структурирования пространства (территории, сообществ, локальных экономик) через выстраивание иерархичной системы управления, укрупнение регионов и, шире, через то, что во властном и медийном дискурсах принято обозначать как «укрепление вертикали власти». Маркером этого процесса, протекающего как на федеральном, так и на региональном уровне, становится фиксация структуры пространства через систему границ, с помощью которых оформляются объекты управления: края, области, районы. Выделенным таким образом «регионам»

(субъектам федерации) и территориальным единицам меньшего масштаба (муниципальные районы и городские округа) приписываются, а иногда и предписываются те или иные идентичности, предполагающие их большую или меньшую гомогенность, и как объектов управления, и как групп.

Возникающая при этом пространственная модель, охватывающая не только собственно территорию, но и систему социальных, экономических, культурных взаимодействий, с одной стороны, упрощает организацию системы управления, но с другой – все более отходит от реальности. Сложные миграционные процессы, новые векторы социальной мобильности, формирование обширной сферы невидимой экономики создают качественно иную структуру российского и регионального пространства. Формирующиеся при этом связи и сообщества складываются не только вне закрепленной структуры («предписанной») пространства, но и вопреки ей, развиваясь в собственной логике неформальных отношений, реализуемых через комплексы специфических, большей частью – неформальных практик. В результате в едином географическом пространстве складываются несколько живущих в собственных властных, «Россий», социальных, культурных полях, плохо вписывающихся в официальный образ страны.

На региональном и локальном уровне описанное противоречие реализуется в выделении городских округов и сельских муниципальных районов. Здесь граница между муниципальными образованиями не только разделяет административные единицы, но и выступает водоразделом между городским и сельским пространством. На этом уровне проблема формальной и реальной локализации сообществ, соотнесения административно-территориальных границ и реального социального и физического пространства дополняется проблемой соотношения законодательно определенной дихотомии города и села и континуальности реальной системы расселения. Комплекс этих противоречий не остается исключительно в плоскости научно-теоретических изысканий, но воплощается в острой проблеме взаимоотношений муниципальных районов и расположенных на их территории городских поселений, а также в организации системы управления агломерационными образованиями.

Местом пересечения или, точнее, линей разлома властного конструкта («система административно-территориального деления») и реальной структуры пространства становятся границы между выделяемыми административнотерриториальными единицами. Границы эти определяются не только «линиями на карте», но и пространственной организацией управленческих, контрольных, силовых структур, системы здравоохранения и образования и т.д. Невидимые на местности, они (границы) объективно начинают все более приобретать барьерные функции, реализуемые не столько через юридические ограничения на их пересечение, сколько через систему граничных различий: разность в уровне доходов, качестве жизни, возможностей для пространственной и социальной мобильности и т.д. Росту барьерности внутренних границ способствует и сужение спектра возможных каналов их пересечения, прежде всего – образовательных:

свертывание в 1990-е системы среднего профессионального образования и взятый с конца 2000-х годов курс на сокращение сети учреждений высшего образования.

Повышение степени барьерности границ, с одной стороны, может служить фактором консолидации локальных сообществ, задавая объективные различия между ними, формируя оппозицию «мы» versus «другие». С другой стороны, растущие сельско-городские различия (на региональном уровне являющиеся различиями между центром и периферией) становятся ресурсом и благоприятной средой для возникновения новых локальных социумов, формирующихся по модели трансграничных сообществ. Пригород как периферия крупных городов, административно-муниципальную), создает, пожалуй, наиболее благоприятную ситуацию для складывания подобных локальных сообществ – новых и типологически, и онтологически для Сибири и большинства регионов страны в целом. В те же регионах, где формирование пригородов происходит не за счет урбанизационных миграционных потоков, но на основе встречной миграции из города, новизна складывающихся локальностей становится особенно заметной.

В значительной степени российские пригороды и их сообщества отличаются и от субурбий городов иных частей света. Диахронно следуя мировому тренду развития периферии крупных городов и мегаполисов, российских пригород и его сообщества развиваются в качественно иных условиях и имеют принципиально иной исторический фон. Российские власти (прежде всего, федеральное правительство) не создают специальных условий для переселения в пригород, как это было в послевоенных США; в сибирских регионах нет исторически сложившейся системы расселения в небольших городах, примыкающих к региональным центрам, как это было в центральной и западной Европе и Великобритании; климатические, экономические и социокультурные условия России препятствуют образованию фавел по типу южноамериканских и африканских городов, а традиционно-советский образ жизни исключает формирование юрточных и фавельных пригородов азиатских городов. Иными словами, социальное пространство пригородов сибирских городов представляет собой новое, и в российском, и мировом масштабе явление.

Вместе с тем, исследование пригородных сообществ сибирских городов, даже на примере одного города, выводит далеко за пределы феноменологии, маргинальность пригородных сообществ их временность с последующей абсорбцией их городским либо сельским пространством? Возможно ли существование пригородных сообществ как транслокальных образований, живущих за счет эксплуатации ресурса границы и граничных различий? Как соотносятся и с помощью каких механизмов взаимодействуют официально неинституализированного пространства?

диссертационного исследования находится в тесной связи с актуальными проблемами смежных наук, в той или иной степени рассматривающих пригородную проблематику. Поставленный в недавнее время в социальногеографических исследованиях и работах по урбанистике исследовательский вопрос «Что находится за пределами городов?»1, связанный с социологическим изучением сельского пространства, дополняется вопросом о том, «Что находится между городом и селом?». Смещение фокуса исследования с традиционной проблематики города и сельско-городской оппозиции на пригород и его социальное пространство приводит к вопросом о границе между городской и сельской местностью и новой системе взаимодействия городских и сельских сообществ.

предписанной (законодательной рамкой и системой управления) и реальной структурой физического и социального пространства, соотношением властного конструкта («система административно-территориального деления») и реальной топологии социального пространства страны. Укрупнение масштаба (до уровня локальности) исследования, сужая территориальный рамки и оставляя за скобками региональную дифференциацию (проблему саму по себе чрезвычайно важную), позволяет увидеть изучаемый объект объемно, в сочетании комплекса Вдали от городов. Жизнь постсоветской деревни. – СПб.: Алетейя, 2013.

свойств и функций. Иными словами, научная актуальность изучения социального пространства пригорода связана с возможностью определения предпосылок, неинституализированных локальных сообществ, наполняющих поселенческих континуум и формирующих социальное пространство страны.

Вместе с тем, рассматриваемые в диссертации темы имеют высокую актуальность и с точки зрения практической организации пространства страны и системы регионального управления. Несоответствие административнотерриториальной структуры и связанной с ней организации системы управления реальным тенденциям регионального и местного развития порождают серьезные сложности в планировании комплексного развития территории, коммуникациях с локальным бизнесом и сообществом, снижают эффективность сложившихся управленческих практик.

Один из наиболее ярких примеров развития пригорода дает Иркутская городская агломерация, на примере которой будет рассматриваться процесс формирования пригородных сообществ в данной работе.

Степень разработанности проблемы.

маргинальной зоны между городом и селом, в социологических исследованиях пока не получило широкого распространения в качестве объекта специального анализа. Отчасти это диктуется тем, что вопрос места, пространства для социологии долгое время не относился к числу важнейших. Констатируя данный факт А.Ф. Филиппов, цитирует Бергера и Лукмана, прямо отрицающих значение пространства в социологическом анализе.2 Признание роли пространства, его влияние на формирование социальных структур и отношений происходит лишь в работах Г.Зиммеля и представителей Чикагской школы. Вместе с тем, разработки социологической науки. В работах И.Гофмана, Г. Зиммеля, Э.Дюркгейма, Филиппов А.Ф. Социология пространства. – СПБ.: «Владимир Даль», 2008. С. Р.Коллинза, Э.Сэйра, Х.Хоффмана, Э.Гидденса, П. Бурдье3 разрабатывается целый ряд концепции социального пространства, основанный как на классических направлениях структуралисткой и конструктивисткой парадигм, так и на разработках структурно-генетического подхода. «Пространственный поворот» в современной российской социологии связан с работами А.Ф. Филлипова, А.Т. Бибкова, С.М. Гавриленко и ряда других исследователей. Другой и, пожалуй, более значимой причиной отсутствия пространства пригорода в фокусе социологических исследований стал приоритет городской проблематики в социологических исследованиях. Полярное противопоставление города и села, заложенным еще М.Вебером в «Городе»5, сформулировало оппозиционное представление о городе и прочем пространстве, в рамках которого существованию чего-либо между этими полюсами не оставалось места.

Подобную дихотомию можно обнаружить и у Г. Зиммеля, противопоставившего «нервность» большого города, его ориентацию «во вне» не только сельскому пространству, но и малому городу6. В таком противопоставлении пригороду, как маргинальной форме, не остается места, он становится лишь периферией городского пространства, которая будет поглощена городским организмом в процессе его развития.

Подобное видение пригорода находит развитие в разработках социологов Чикагской школы Р.Парка, Р.Маккензи, Л.Уирта, Э.Бреджесса, Х.Зорбахта. В рамках «городской экологии», как принято обозначать сложившей здесь подход к изучению социального пространства города7, пригород низводится Р.Парком до Гофман И. Представление себя в другим в повседневной жизни. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, Кучково поле, 2000;

Гидденс Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2003; Дюркгейм Э.

Социология и социальные науки / Дюркгейм Э. Социология. Ее предмет, метод и назначение. – М.: Канон, 1995;

Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос. 2002. №3-4; Бурдье П. Физическое и социальное пространство / Социология социального пространства. – М.: Инст.-т экспериментальной социологии; СПб.:

Алетейя, 2010. С. 49- Филиппов А.Ф. Социология пространства – СПб.: Владимир Даль, 2008; Филиппов А.Ф. Теоретические основания социологии пространства. – М.: КАНОН-Пресс-Ц, 2003; Бикбов А.Т., Гавриленко С.М.

Пространственная схема социальной теории как форма объективации властного интереса теоретика: Парсон/Фуко /Пространство и время в современной социологической теории. М.: Институт социологии, Вебер М. История хозяйства. Город. – М.: «КАНОН-пресс-Ц», «Кучково поле», 2001.С.333- Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос, 2002, №3-4, С.1- Трубина Е.Г. Город в теории. – М.: Новое литературное обозрение, 2010. С. «простого «социального организма города»9. В знаменитой схеме концентрических зон роста города и его социальной организации10, пригород растворяется в зонах пространство расселения среднего класса. Именно поэтому пригород не выделяется Парком и его последователями в качестве самостоятельного «естественного района», выступая в их разработках в качестве еще одной транзитной зоны, уравновешивающей развитие примыкающей к городскому центру зоны «трущоб» и «порока». Не смотря на активную критику чикагской школы за игнорирование или, по крайней мере, недостаточный учет культурных факторов в жизни городских сообществ (У. Файри, М. Кастелс), экологическое направление в исследовании городских сообществ и заданное ею видение пригородного пространства сохраняло свои позиции до 1940-1950-х годов и получила развитие в ряде позитивистских по духу исследований.

В 1960-е годы критика чикагской школы и ее видения развития городского пространства и сообщества вылилась в формирование концепции «нового Д.Джейкобс11, сформулировавшего идеи возвращения к малому «пешеходному»

городу, одной из моделей которого выступали пригородные поселения и сообщества.

Качественно новое видение городского пространства и сообщества, и связанного с ними пригорода складывается в рамках лос-анджелесской школы городской социологии. В разработках авторов этой школы (М.Дэвис, М.Диэ, С.Фласти, Э. Соджа и другие12) появляется ряд принципиальных отличий в Парк Р. Город как социальная лаборатория // Социологическое обозрение, 2002, Т. 2. №3. С. Парк Р.Э. Городское сообщество как пространственная конфигурация и моральный порядок // Социологическое обозрение, 2006. Т.5. №1. С.14- Park Robert E., Burgess Ernest W., McKanzie Roderick D. The City. The University of Chicago Press, 1925, 1984. Pp.

50- Лефевр А. Идеи для концепции нового урбанизма // Социологическое обозрение, 2002. Т.2. №3. С.19-26;

Джексбос Д. Смерть и жизнь больших американских городов – М.: Новое издательство, 2011.

Davis M. City of Quartz: Excavating the Future in Los Angeles. London: Verso, 1990; Soja E.W. Postmetropolis.

Critical Studies of Cities and Regions. Oxford: Blackwell, полицентричное видение города, акцент на периферии, а не деловом центре, внимание к влиянию социального и политического воображаемого на развитие города.13 В этой концепции пригородное пространство занимает иное, нежели в схеме Р. Парка и его соавторов место. Используя в качестве основы схему концентрических зон, М.Дэвис помещает пригород между «токсичным кольцом»

загородной территории с повышенным уровнем опасности и «внутренним городом» как зоны «свободной от наркотиков»14, где порядок поддерживается с большими усилиями. Пригород в этой схеме выступает как неотъемлемая («внешняя») часть города, более противопоставленная «токсичному кольцу», чем городу. В данной концепции город не поглощает пригородное пространство, но напротив, растворяется «в безграничности пригородов».

Формирование подобного постмодернистского взгляда на социальное пространство города и пригорода во многом определился характером развития системы расселения в США, где субурбнизационный тренд в послевоенный период становится определяющим в территориальном развитии.15 Значимость пригородов в урбанистическом и социальном развитии сформировала широкий (К.Т. Джексон, Р.Фишман, Д.Арчер, Д.Хайден, А. Селигман)16, экономических и технологических основаниям развития пригородного расселения (Г.Бинфорд, Г.Райт, Дж.Кай17), классовых, расовых и этнических различиях в ранней (Б.Николайдес, Э.Вейс18) и современной субурбии (Дж. Лившиц, Б. Хайнс19).

Трубина Е.Г. Урбанистическая теория. – Екатеринбург: Изд-во Уральского ун-та, 2008. С. Davis M. Ecology of Fear: Los Angeles and the Imagination of Disaster. – N.Y., Metropolitan Books, 1998, Pp.393, 397Приводится по: Трубина Е.Г. Урбанистическая теория. С. 88- The Suburb Reader / Ed. by Becky M. Nicolaides and Andrew Wiese. – N.Y. Routledge, 2006. P.2- Jackson Kenneth T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States (1985); Fishman R. Bourgeois Utopias: The Rise and Fall of Suburbia. Basic Books, 1987; Archer J. “Colonial Suburbs in South Asia, 1700–1850, and the Spaces of Modernity(1997); Hayden D. Building Suburbia: Green Fields and Urban Growth, 1820–2000. Vintage Books, 2003; Seligman, A.I. “The New Suburban History”. Journal of Planning History 3, no. 4 (November 2004): 312– Henry C. Binford, The First Suburbs: Residential Communities on the Boston Periphery, 1815–1860. Chicago:

University of Chicago Press, 1985; Gwendolyn Wright, Moralism and the Model Home: Domestic Architecture and Насыщение поля первичного научного описания субурбанизационного процесса привело к появлению комплекса работ, посвященных специфике пригородного социума (С. Мюррей, Л. Макгирр, М. Ласситер, Р. Сэлф, Э.Блэкли, взаимодействия пригородных сообществ с внешними («пришлым») группами, в том числе – трансграничными мигрантами (Т. Фонг, С.Малер, Э. Маккензи, С.

субурбанизация признавалась генеральным направлением развития не только системы расселения, но и американского социума, а рекламный образ «американской мечты» прочно вошел в терминологический аппарат подобных исследований. Позднее, однако, появляется комплекс работ, ставящих под сомнение гомогенность сообществ пригорода, перспективы развития субурбии как единственной альтернативы большим городам (М.Мортон, Э.Флинт, Б.Ханлон). Не смотря на то, что обширный опыт урбанистического и социологического изучения американских пригородов, сформированный в том числе и российскими авторами (Е.С. Шомина, А.В. Никифоров23), не может быть прямо спроецирован Cultural Conflict in Chicago, 1873–1913 (1980); Kay, J.H. Asphalt Nation: How the Automobile took over America, and How We Can Take it Back. Crown Publishers, 1997.

Becky Nicolaides, My Blue Heaven: Life and Politics in the Working-Class Suburbs of Los Angeles, 1920–1965 (2002);

Andrew Wiese, Places of Their Own: African American Suburbanization in the Twentieth Century (2004) George Lipsitz, “The Possessive Investment in Whiteness: Racialized Social Democracy and the ‘White’ Problem in American Studies” (1995); Bruce Haynes, Red Lines, Black Spaces: The Politics of Race and Space in a Black MiddleClass Suburb (2001) Sylvie Murray, The Progressive Housewife: Community Activism in Suburban Queens, 1945–1965 (2003); Lisa McGirr, Suburban Warriors: The Origins of the New American Right (2001); Matthew D. Lassiter, “Suburban Strategies: The Volatile Center in Postwar American Politics” (2003); Robert O. Self, American Babylon: Race and the Struggle for Postwar Oakland (2003); Blakely, Ed. J., Snyder M. Fortress America: Gated Communities in the United States.

Washington, D.C.: Brookings Institution, 1997.

Fong T.P., The First Suburban Chinatown: The Remaking of Monterey Park, California (1994); Sarah J. Mahler, American Dreaming: Immigrant Life on the Margins (1995); McKenzie E. Privatopia: Homeowner Associations and the Rise of Residential Private Government (1994); Low S. Behind the Gates: Life, Security, and the Pursuit of Happiness in Fortress America (2003) Morton M. "The Suburban Ideal and Suburban Realities: Cleveland Heights, Ohio, 1860–2001." Journal of Urban History 28, no. 5 (September 2002) 671–698; Flint A. This Land: The Battle Over Sprawl and the Future of America. Johns Hopkins University Press, 2006; Hanlon B. Once the American Dream: Inner ring Suburbs of the Metropolitan United States. Philadelphia: Temple University Press, 2010.

Шомина Е. С. Контрасты американского города: (Социально-географические аспекты урбанизации). М.: Наука, 1986.С.12-14; Никифоров А. В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное на российские реалии, выработанные в нем подходы представляю серьезную ценность для анализа российской субурбанизации. В частности, представляет предложенная Р.Лангом, Дж.ЛеФерги и А.Нельсоном и включающая шесть этапов развития пригородов: от прото-пригородов до современных «пригородных мегаполисов». Российский опыт изучения пригородного пространства практически полностью ограничивается работами в области урбанистики и экономикогеографических исследований. В работах, связанных с исследованиями российского города, пригород рассматривается чаще как продолжение сельского пространства, составляющую неотъемлемую часть городской повседневности (Г.М. Лаппо, Т.Г. Нефедова, А.И, Трейвиш, А.Г. Вишневский, Н. Зубаревич). Проблема пригородного пространства включается в исследования по развитию Артоболевский, Н. Мкртчан26). Отчасти пригородная проблематика затрагивается в работах, посвященных развитию городского пространства (Е.Г. Трубина, Н.В.

восприятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в. ). – М.: Эдиториал УРСС, 2002.

(Электронный ресурс) URL: http://mx.esc.ru/~assur/ocr/suburbia/ch1.htm#3 Режим доступа: свободный Lang R., LeFurgy J., Nelson A.C. The Six Suburban Eras of the United States // Opolis. Vol. 2, No. 1, 2006. pp. 65- Лаппо Г.М. География городов. – М.: Гуманитарное изд-во ВЛАДОС, 1997; Лаппо Г.М. Российский город – симбиоз городского и сельского // Демоскоп-Weekly. Демографический еженедельник. (Электронный ресурс).

URL: http://demoscope.ru/weekly/2005/0221/analit06.php Режим доступа: свободный; Вишневский А.Г. Серп и рубль. М., 1998; Алексеев А.И., Зубаревич Н.В. Кризис урбанизации и сельская местность России // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-годы. М., 1999; Нефедова Т.Г., Трейвиш А.И. Теория "дифференциальной урбанизации" и иерархия городов в России на рубеже XXI века // Проблемы урбанизации на рубеже веков / Отв.

ред. А.Г. Махрова. – Смоленск: Ойкумена, 2002. с. 71- Перцик Е.Н. Горда мира: Географичя мировой урбанизации. – М.: Международные отношения, 1999; Перцик Е.Н. Проблемы развития городских агломераций // Academia. Архитектура и строительство, 2009. №2. С.63-69;

Полян П.М. Методика выделения и анализа опорного каркаса расселения. ч. 1. М.: ИГ АН СССР, 1988; Лаппо Г.М.

Городские агломерации СССР-России: особенности динамики в XX веке // Удобное пространство для города.

Российское экспертное обозрение №4-5 2007 Спб.; Артоболевский С., Градировский С., Мкртчан Н. Концепция Иркутской агломерации: полюса роста национального уровня (народонаселенческий аспект). // Русский архипелаг.

Сетевой проект «Русского Мира» (Электронный ресурс). URL:

http://www.archipelag.ru/agenda/povestka/evolution/irkutsk/concept/?version=forprint Режим доступа: свободный Зубаревич).27 Отдельно необходимо отметить работы В. Глазычева, посвященные формированию и функционированию городских сообществ. исследованиях научного коллектива под руководством Т.И. Заславской, исследования села и сельского образа жизни.29 В разработках коллектива, взаимодействий городского и сельского социумов, пригородное пространства затрагивалось как переходное в рамках урбанизационного процесса.

Проблемам развития собственно пригородного пространства российских преимущественно прикладной характер,30 среди которых необходимо выделить пригородов крупных российских городов, прежде всего, на примере Московского мегаполиса и прилегающих к нему регионов. В основу выделения четырех типов пригородов Т.Г. Нефедовой положен критерий способа взаимодействия города и села, понимаемый как способ проникновения и жизнедеятельности жителей социологического наполнения (стратегии, механизмы и практики взаимодействия городского и сельского социумов, формирование локальных пригородных Трубина Е.Г. Город в теории: опыты осмысления пространства – М.: Новое литературное обозрение, 2010;

Зубаревич Н.В. Социальное развитие регионов России: проблемы и тенденции переходного периода. – М.:

Эдиториал УРСС, 2003.

Глазычев В. Глубинная Россия: 2000-2002. – М.: Новое издательство, 2002; Глазычев В. Город без границ. – М.:

Территория будущего, 2011; Глазычев В. Социальная жизнь города на молекулярном уровне (заметки по горячим следам) // Свободная мысль, 1995, № Заславская Т.И. Рывкина Р.В. Методологические проблемы системного научения деревни. -Новосибирск: Наука, 1977; Методология и методика системного изучения советской деревни / Отв. ред. Т. И. Заславская и Р. В.

Рывкина. Новосибирск: Наука, Сиб. отд., Пчелинцев О.С. Переход от урбанизации к субурбанизации. Региональная экономика в системе устойчивого развития. М., Наука, 2004; Поносов А.Н. Социально-экономические аспекты формирования территорий поселений в зоне влияния крупного города (на примере пригородной зоны г. Перми).

Автореферат … дисс. канд эконом. наук – М., 2007; Городецкий П.В. Развитие сельскохозяйственного производства в пригородных зонах : на примере Красноярского края : автореферат дис.... кандидата экономических наук. – Новосибирск, Нефёдова Т. Г., Полян П. М., Трейвиш А. И. Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. – М.: ОГИ, 2001; Нефёдова Т. Г. Сельская Россия на перепутье. Географические очерки. – М.: Новое издательство, 2003;

Нефедова Т.Г. Российские дачи как социальный феномен // SPERO, 2011. №15 Осень-зима. С. 161- сообществ и т.д.) данный критерий в работах указанного автора не получил. В последние годы появляется ряд региональных исследований, затрагивающих отдельные проблемы развития пригородных территорий Восточной Сибири. Объект исследования – пространство пригорода, занимающее в сельскогородском поселенческом континууме промежуточное положение между крайними формами сельского поселения и города.

Предмет исследования – процесс и основные акторы формирования социального пространства пригорода на примере Иркутской агломерации пространства пригорода как среды нового способа взаимодействия городского и сельского сообществ, проявление специфики пригородного пространства в экономическом и властном поле и дискурсивном пространстве.

Целью работы и спецификой предмета исследования определяется система исследовательских задач, решаемых в работе:

субурбанизированного пространства, формирующегося как маргинальная форма сельско-городского континуума;

Обосновать возможность описания пригородного пространства как зоны фронтира, сменяющего барьерную линейную границу между городским и сельскими сообществами и формирующего основу для развития пригородного сообщества как транслокальности;

Выявить роль переселенцев из города и трансграничных мигрантов как социальных агентов в формировании социального пространства пригорода и специфики взаимодействий его агентов и структур;

Город и село в постсоветской Бурятии: Социально-антропологические очерки – Улан-Удэ: зд-во БНЦ СО РАН, 2009; Бреславский А.С. Сельские мигранты в пространстве постсоветского Улан-Удэ // Известия Алтайского госуниверситета. Сер.: История, политология. – 2011. – № 4. – Том 1. – С. 22-25; Григоричев К. «Село городского типа»: Миграционные метаморфозы иркутских пригородов. В поисках теоретических инструментов анализа / Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. С 422-446; Mobilis in mobile: миграция в меняющемся пространстве / Восток России: миграции и диаспоры в переселенческом обществе. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков – Иркутск: Оттиск, 2011. С. 184- Определить специфику развития экономического и властного поля социального пространства пригорода;

Выявить причины отсутствия пригородного пространства в официальных информационно-статистических массивах;

Определить специфику консолидации нового сообщества пригорода и особенности символического освоения и присвоения этой группой пространства пригорода;

Описать образ пригородного сообщества, формируемый в дискурсе региональных медиа, и предложить объяснительную модель его соотношения с объективными процессами развития социального пространства пригорода;

Предложить модель воспроизводства пригородного пространства как неинститулизированной транслокальности.

Методология диссертационного исследования разработанные Г. Зиммелем33 и развитые А.Ф. Филипповым.34 В качестве конструктивизмом, объективистским и субстанциональным взглядом на природу социального пространства.35 Выбор названной концепции обоснован высокой степенью инструментальности данной теории применительно к предмету исследования. В центре внимания П.Бурдье находится производство социального пространства, основанное не только на институализации структур, но и на результатах деятельности агентов, действующих на основе комплекса моделей Зиммель Г. Как возможно общество? // Социологический журнал. 1992. № 2. С. 102-114; Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь // Логос, 2002. №3-4 С. 1-12 (Электронная версия) URL:

http://www.ruthenia.ru/logos/number/34/02.pdf Режим доступа: свободный Филиппов А.Ф. Социология пространства. – СПб.: «Владимир Даль», 2008. 285 с.

Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993, №2. С. пространства пригорода, новое качество которому придают новые (пришлые) группы, а многие основополагающие структуры остаются неизменными, на основе данного теоретического подхода представляется более оправданным, чем структурации Э.Гидденса36 или структурного функционализма Т.Парсона, Р.Мертона37.

Вместе с тем, специфика предмета исследования определяет необходимость урбанистики. Для исследования экономического поля социального пространства пригорода используется концепт неформальной экономики, разработанный исследовании дискурсивного производства социального пространства пригорода использован ряд положений теории социальных коммуникаций Н. Лумана. Анализ пригородного пространства построен на теоретической модели периурбанизации как сельско-городского интерфейса42 и модели транслокальности А.Аппадураи. Эмпирическая база исследования определяется предметом, целями и задачами исследования, а также спецификой использованных исследовательских методов. Поскольку общая численность и структура населения, проживающего в Гидденс, Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2005.

Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура. – М.: АСТ:АСТ МОСКВА:ХРАНИТЕЛЬ, 2006. – 873 с.

Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура // Социологические исследования. – 1992. – № 2-4.

Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. – М.: РОССПЭН, 2004; Portes A., Castells M., Benton L. The Policy Implications of Informality // The Informal Economy: Studies in Advanced and Less Developed Countries. – Baltimore, MD: The Johns Hopkins University Press, 1989. Pp. 298- Гершуни Дж. Экономическая социология: либеральные рынки, социальная демократия и использование времени / Западная экономическая социология. С.404- Радаев В.В. Экономическая социология. – М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008.

Луман Н. Реальность масс-медиа. – М.: Праксис, Adell G. Theories and models of the peri-urban interface: A changing conceptual landscape. Draft for discussion / Strategic Environmental Planning and Management for the Peri-urban Interface Research Project. March 1999: Tacoli C., Rural-urban Interactions: a Guide to the Literature // Environment and Urbanisation, Vol. 10, N1. Pp.147- Appadurai A. Modernity at Lardge: cultural dimensions of globalization. – Mineapolis, University of Minesota Press.1996, 2003. Pp. 178- пригородной зоне и относящегося к изучаемому сообществу, не может быть достоверно установлена, исследование выполнено преимущественно с помощью методов качественного социологического анализа.

В качестве базовых эмпирических данных использованы материалы государственной и муниципальной статистики, информации, отраженной в текущем делопроизводстве администраций Иркутского муниципального района и численности населения, миграционных процессах и демографической ситуации, доступные в открытой Центральной базе статистической информации44 и Базе государственной статистики. Данные о внутрирегиональных миграционных процессах, в том числе о векторах внутриобластной миграции, получены от территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области по специальному запросу. К числу ключевых материалов муниципальных администраций, использованных в работе, относятся данные похозяйственого учета, собираемые на поселенческом уровне и агрегируемые в администрации района. Использование последнего вида информации позволило вывить существенную неполноту государственной статистики населения и в значительной мере определило стратегию и методику исследования.

Подобный подход определил подбор и структуру эмпирических данных. В основу исследования положены 37 фокусированных и полуформализованных интервью продолжительностью 35-90 минут, собранных в течение 2009-2013 года в пригородных поселениях, расположенных на территории Иркутского сельского муниципального района. В числе респондентов 17 представителей «коренного»

населения, проживающего по месту жительства с рождения и 20 переселенцев из других территорий области, в том числе – 16 из областного центра. В числе Центральная база статистической информации Федеральной службы государственной статистики (Электронный ресурс) URL: http://cbsd.gks.ru/ Режим доступа свободный База данных показателей муниципальных образований Федеральной службы государственной статистики (Электронный ресурс) URL: http://www.gks.ru/dbscripts/munst/munst.htm Режим доступа свободный опрошенных 5 сотрудников поселенческих администрацией и 2 сотрудника администрации муниципального района. С двумя сотрудниками властных структур (по одному от поселенческой и районной администрации) интервью построены по методике лонгитюдного исследования, в рамках которого с одним и тем же респондентом интервью проведены дважды по близкой программе с разрывом в три года. В число респондентов также вошли представители локального бизнеса, сотрудники системы основного и дополнительного образования, наемные работники учреждений бюджетной сферы и реального сектора, работающие в областном центре.

Наряду с материалами интервью были использованы результаты опроса по проблемам демографического поведения женщин пригородных поселений, проведенного автором в 2010 г. Квотная пропорциональная выборка была сформирована по половозрастным группам населения пригородного района и составила 520 респондентов.

В качестве основного источника для анализа процессов формирования дискурсивного пространства нового пригородного сообщества, а также дополнительных материалов для изучения мотивации миграции горожан в пригородную зону и ряда экономических практик были использованы материалы региональных и локальных интернет-форумов. В частности, с помощью методов дискурс-анализа были изучены материалы интернет площадки Хомутово.ру, региональный раздел всероссийского автомобильного форума «Drom.ru» и специальный «Хомутовский» подраздел («ветка») интернет-форума на портале «Папа+Мама: иркутский сайт для родителей» (всего проанализировано более 6500 записей («постов», «комментариев»)).

Анализ дискурса региональных СМИ построен на анализе периодических печатных изданий, в том числе четырех массовых ежедневных газет («ВосточноСибирская правда», «Комсомольская правда», «Областная газета» и газета «Иркутск») и двух еженедельников («СМ – номер один» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири»). Два из указанных изданий («Комсомольская правда» и «СМ номер один») по характеру ближе к «желтому формату», еще два («ВосточноСибирская правда» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири») – претендуют на статус «качественной прессы». Два прочих издания (газеты «Областная» и «Иркутск») представляют собой официальные издания правительства Иркутской области и администрации города Иркутска. Для выявления динамики образа пригорода и пригородного сообщества в региональном медийном дискурсе были использованы два массива указанных изданий за 2007 и 2012 годы. Всего изучено 1322 выпуска указанных газет, в том числе 677 номеров за 2007 год и 645 – за 2012 год.

Научная новизна исследования Впервые в специальной российской литературе предложен подход к описанию социального пространства пригорода как транслокальности, в равной степени включенной в родительские локальности города и села, но не тождественной ни одному из них. Основным ресурсом для возникновения и жизнедеятельности пригородного сообщества предложено рассматривать границу между городским и сельским пространством, и задаваемые ею граничные различия.

использование концепта фронтира для описания механизма формирования пригородного пространства и сообщества. Фронтирность пригорода, как неинститулизированного пограничного пространства с преобладанием институализированной линейной границе, реализующей преимущественно барьерную функцию. Использование такого подхода позволило аргументировать возникновение маргинального, но не временного, типа локальных сообществ, заполняющих поселенческий континуум между крайними формами городского и сельского сообществ.

Формирование социального пространства пригорода как «пространства движения» рассмотрено с позиций структурно-генетического подхода, сопутствующей им группы трансграничных мигрантов в процессе обособления пригородного сообщества. Обосновано, что ключевая роль этих групп как доминирующих агентов обусловливает формирование специфической конфигурации социального пространства и системы взаимодействий, создает условия для продуцирования новых статусов и позиций, невозможных в сельском или городском пространстве. В свою очередь, это позволило определить причины трансграничных мигрантов и принимающего сообщества в условиях пригорода по сравнению с городским пространством.

Анализ пригорода как особого социального пространства позволил определить причины и факторы формирования неформального характера развития пригородной экономики и системы властных взаимодействий. На его основе предложена модель воспроизводства социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности, рефлексируемой сообществом и властью, но не отражающейся в официальных информационно-статистических массивах.

пригородную зону как группы на основе рутинизированных практик формирования коллективного текста через инструмент интернет-форумов и символизации осваиваемого пространства. Выявленная специфика позволила подтвердить транслокальный характер пригородного сообщества, позиционирующегося как маргинальное между городскими и сельскими сообществами, что, в свою очередь, определяет отличия одного из вариантов российского субурбанизации от наиболее распространенных типов этого процесса.

пригородного пространства и их отражении в дискурсе региональных печатных медиа. В качестве объясняющей модели отсутствия пригорода как нового явления в дискурсе региональных газет рассмотрена реакция общества на быструю трансформацию социального пространства, что в более широком смысле представляет собой конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ.

Положения, выносимые на защиту:

Интенсивные субурбанизационные процессы, протекающие в зоне Иркутской агломерации, обусловили развитие в регионе нового (и онтологически, и типологически) для региона способа взаимодействия города и села, связанного с освоением горожанами сельского пространства без включения последнего в пространство собственно городское. Типологически новый пригород наиболее близок к североамериканской субрубии, однако имеет ряд существенных отличий в происхождении и жизнедеятельности.

Процесс формирования пригородного сообщества протекает в логике фронтира – подвижной границы, представляющей собой не «линию на карте», но пространство взаимодействия. Переход от линейной границы между городским и сельским миром к пространству их взаимодействия создает возможность для формирования особого типа сообщества, не тождественного ни городскому, ни сельскому.

Такая маргинальность пригородного сообщества позволяет рассматривать его как самостоятельную локальность, тесно связанную с обоими родительскими (сельской и городской), но не тождественную ни одной из них. Поскольку пригородное сообщество возникает в пограничном пространстве взаимодействия города и села, оно функционирует как транслокальность, включенная и в городское, и в сельское пространство, возникающая и существующая на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса.

Ключевым агентом, формирующим новое социальное пространство пригорода, в рассматриваемом случае становятся горожане, переезжающие на постоянное жительство в пригородную зону, но сохраняющие устойчивые связи с городским сообществом. В специфических условиях транслокальности пригорода, складывается особый габитус жителя пригорода (“suburban settler”), близкого по своим ключевым характеристикам типу «человека границы». Данный габитус не является прямым воспроизведением габитуса горожанина, а представляет собой пограничный сельско-городской набор предпочтений, оформляющийся через адаптацию городских практик к новому физическому пространству, и встречной адаптации сельских практик к городскому опыту.

обусловливает формирование специфического социального пространства, в котором конфигурация агентов и взаимоотношений между ними находится в процессе становления. Такая подвижность пригородного пространства обеспечивает возможности для включения в него новых групп, сопутствующих переселенцам из города, но инородных для занимаемого физического пространства ранее. Статус этих групп (прежде всего, трансграничных мигрантов) существенно отличается от традиционного для нее статуса подчиненной и отчасти стигматизируемой группы, бытующего в городских сообществах.

Выстраивание конфигурации социального пространства пригорода, в котором новые группы становятся доминирующими агентами, приводит к формированию новой системы социальных дистанций, определяемых отношением к основному ресурсу сообщества – границе между городом и селом.

В свою очередь формирующаяся система дистанций продуцирует новые социальные позиции и статусы, невозможных в традиционном городском и сельском пространстве.

Специфическая структура нового социального пространства пригорода приводит к быстрой трансформации экономического поля: из пространства производящей экономики, пригород все более эволюционирует в экономику «потребляющую». Ведущими сферами локальной экономики становятся торговля и услуги, вытесняя за пределы пригородной зоны аграрное производство и ограничивая развитие производящей домашней экономики, характерной для сельских сообществ. Специфика экономического поля пригорода прямо проецируется на физическое пространство, маркируя территорию прилегающего к городу района как зону особой «пригородной» экономики.

Неинституализированность пригорода, жесткое регулирование, некомфортная среда для легального развития мелкого предпринимательства, специфика налоговой системы обусловливает развитие значительной части экономики пригорода в скрываемом секторе неформальной экономики.

Специфика налогообложения и формирования локальных бюджетов приводит к поощрению локальными администрациями неформальной экономики и даже включению в нее. Подобный характер развития пригородной экономики не только исключает большую ее часть из государственной статистики и, следовательно, скрывает от прямого регулирования, но и способствует региональной власти.

Переход поля экономики пригорода преимущественно в неформальную сферу ведет к утрате властью как агентом важнейшего инструмента господства – экономического капитала, реализуемого в данном случае через налоговую систему, оставляя в ее распоряжении почти исключительно власть символическую. В этих условиях отношения прямого подчинения (господства) постепенно трансформируются в систему мягкого регулирования, реализуемую через символический капитал и приобретающую внешнюю форму партнерства.

Следствием распространения нового типа отношений властных агентов между собой и с сообществом становится система неформальных коммуникационных и (институализированные) механизмы взаимодействий.

Деформализация значительной части взаимодействий в рамках властного поля социального пространства пригорода, в сочетании с транслокальным характером сообщества, обусловливает включение в него новых агентов, формально исключенных из прямого взаимодействия с локальным сообществом и локальными властными структурами. Специфика участия таких новых агентов в неинституализированности пригородного пространства, его отсутствия de-jure, что в свою очередь замыкает цикл воспроизводства экономического и властного поля пригорода.

Складывание нового социального пространства на основе особого габитуса жителя пригорода происходит в тесной связи с консолидацией переселенцев из города как новой для пригорода группы. В качестве одного из ключевых инструментов консолидации используется пространство интернет-форумов, функционирующих для переселенцев из города как вариант группового текста, через который аккумулируется и воспроизводится групповой опыт.

Формирование нового пригородного сообщества отражается, в том числе, в продуцировании значительного количества новых символов и смыслов, что формирует собственное символическое пространство группы. Пригородные поселения все шире атрибутируются как ее пространство, в котором «чужаками»

выступают не экс-горожане, а «коренное» население. Через символизацию пространства пригорода, последний выделяется как из сельского, так и из городского пространства, анклавами которого выступают также «элитные»

коттеджные поселки.

Формирование особого социального пространства пригорода, объективированного в специфических локальных экономике и рынке труда, как и консолидация пригородного сообщества остается вне дискурса региональных медиа. В последнем новые явления либо вписываются в привычную дихотомию городского и сельского мира через использование устоявшихся лексики и образов, либо игнорируются, а развитие пригорода относится в будущее через дискурсивное конструирование желаемого образа.

В противоречии объективного развития пригородного пространства и его отражения в дискурсе региональных медиа проявляется конфликт двух концептуально различных векторов развития сельско-городского интерфейса:

сохранение барьерно-линейной границы с присущей ей регламентацией трансграничных взаимодействий, и формирование границы как транслокального пространства, обеспечивающего более гибкую, но менее контролируемую систему интеракций городских и сельских сообществ. В более широком смысле, это конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ.

Пригород представляет собой максимизированную модель развития неинституализированного локального пространства, в которой отчетливо проявляется управленческий кризис, связанный с параллельным бытованием двух вариантов представлений социальных агентов об объективной конфигурации социального пространства: неформального рефлексирования и формализованной управленческой оптики. Поскольку принятие управленческих решений законодательно базируется на второй (предписанной) системе получения информации, то их реализация выталкивается в «серую» зону неформальных практик, что обусловливает воспроизведение социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности.

Теоретическая значимость возможности развития пригородного социума как транслокального сообщества, включенного и в городское, и в сельское пространство, возникающего и существующего на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса. В работе обосновано выделение физических границ подобной транслокальности через определение границ его социального пространства, выделяемого по комплексу специфических практик взаимодействия города и села, не свойственных в чистом виде ни городскому, ни сельскому сообществам.

Важным представляется и вывод о зависимости жесткой предписанной структуры социального пространства и воспроизводством неформального сектора его экономического и властного полей.

Практическая значимость работы связана с возможностью внедрения территориального развития на региональном и местном уровне, систему принятия самоуправления. Результаты исследования были положены в основу двух научнопрактических разработок по анализу демографических процессов и территориально-поселенческой структуры пригородного района, выполненных по заказам администрации Иркутского районного муниципального образования в 2009 и 2011 годах. Материалы и выводы, полученные в рамках диссертационного исследования, были представлены в докладах по проблемам взаимодействия мигрантов и принимающих сообществ на заседаниях общественноконсультативного совета при Управлении федеральной миграционной службы по Иркутской области.

квалифицированных управленческих кадров, рефлексирующих и учитывающих на практике различия формальной и реальной организации социального пространства региона. С этой целью результаты исследования использованы при разработке учебных курсов «Политическая регионалистика», «Миграционная и демографическая политика», преподающихся автором в ФГБОУ ВПО «ИГУ» для направления подготовки «Политология» в 2011-2013 гг. Полученные материалы и выводы использовались для чтения гостевых лекций в Карловом университете в Праге, Чешская республика (2010) и Познанском университете им. А.Мицевича, межрегиональных и всероссийских летних школ для молодых ученых, проводившихся на базе Иркутского государственного университета (2011 – 2013).

Апробация.

отражены в 32 научных публикациях, в том числе одной авторской и двух рекомендованных ВАК РФ, 2 статьях в зарубежных изданиях. Результаты диссертации были представлены и обсуждены на 7 международных конференциях (Москва, 2012, 2013; Санкт-Петербург, 2012; Улан-Батор, Монголия, 2010;

всероссийских, региональных и межрегиональных конференций и научноисследовательских семинаров в Иркутске, Томске, Новосибирске, Улан-Удэ, Барнауле (2009-2013). Ряд полученных выводов вошли в отчеты о результатах исследований по грантам, финансируемым в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России»:

«Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири, XIX – начало XXI вв.» (государственный контракт No.

02.740.11.0347), «Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири на рубежах XIX-XX и XX-XXI в.в.» (государственный контракт No. 14.740.11.0770), «Переселенческое общество Азиатской России: этномиграционные процессы в формировании локальных пространств и сообществ. Рубежи XIX-XX и XX-XXI (соглашение No. 14.B37.21.0012), «Этномиграционный 14.B37.21.0271), «Развитие пригородов крупных городов Восточной Сибири как пространства социальной модернизации во второй половине XX – начале XXI века» (Соглашение № 14.B37.21.0495). Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на кафедре политологии и истории ФГБОУ ВПО «ИГУ».

Структура работы определяется поставленной целью, задачами и логикой подачи материала. Диссертация состоит из введения, четырех глав ( параграфов), заключения, библиографии и приложений, содержащих описание использованной автором эмпирической базы.

Глава 1. Иркутские пригороды как пространство освоения Анализ особенностей развития локальных территорий и их сообществ не возможен без учета основных тенденций демографического и урбанистического развитие региона, в котором они расположены. Специфика развития населения, его территориальное размещение и перераспределение задает контекст пространственных и социальных процессов в исследуемых локальностях, определяет те генеральные тенденции, в рамках которых формируются локальные сообщества. В моноцентричных регионах (единственный крупный город – региональная столица в окружении сельского пространства) структура населения обусловливает преобладание урбанизационной миграции и невысокую долю миграционного притока из городских поселений. Напротив, в высоко урбанизированном пространстве, центр которого составляет мегаполис, а на периферии преобладают средние и малые городские поселения, сельскогородская миграция в значительной мере ограничивается и численностью сельского населения, и возможностями для его адаптации в городах.

Следствием масштабных миграционных процессов постсоветского времени стала быстрая трансформация экономического, социально-культурного и политического пространства России. В большей или меньшей степени это касается как регионов, являющихся миграционными донорами, так и регионовреципиентов, принимающих различные потоки миграции и разнообразные группы мигрантов. Миграции качественно меняют пространство, в котором они протекают, наделяя его новыми качествами и характеристиками и серьезно корректируя его вектор и темпы развития. Одним из далеко идущих следствий миграций становится появление новых локальных общностей и социальных пространств, не вписанных в традиционное пространство Города или Села, в которых и система миграционных процессов, и сам локальный социум находятся в процессе становления.

Одной из таких локальностей, где трансформация и экономического, и социального пространства приобрела лавинообразный характер, стали пригородные территории Иркутской агломерации. Пройдя вполне типичный путь развития пригородов крупного восточносибирского города в XX веке, они в последние два десятилетия изменили вектор своего развития, продемонстрировав новый способ изменения пригородных поселений и нетипичный для востока России способ взаимодействия городского и сельского сообществ.

Беспрецедентно быстрый рост численности населения и расширения ареала жилой застройки населенных пунктов, расположенных в зоне транспортной доступности от областного центра, породил богатый спектр новых социальных явлений, затрагивающих самые разные сферы жизни местных сообществ. Во многом их специфика определяется тем, что формирование здесь нового социального и экономического пространства происходит в рамках сложившихся к началу административно-территориальной структуры и системы управления. Такое новое пространство и связанное с ним сообщество пригорода в действующей системе координат невозможно отнести ни к сельскому району, где оно территориально располагается, ни крупному городу, с которым оно органично связано. Однако интуитивно понятное и уже вполне повседневное для жителей Иркутска пространство пригорода с формальной (нормативной) точки зрения отсутствует, что предполагает сохранение status quo в структурировании пространства региона на городскую и сельскую местность.

Сложившееся противоречие формального структурирования пространства и реально протекающих в нем процессов формируют комплекс исследовательских задач, связанных с пониманием пространственных и социальных изменений в пригороде. Прежде всего, это необходимость описания характера миграционных процессов, которые выступают основным инструментом изменения поселенческого и социального пригородного пространства. При этом локальное миграционное движение (в собственно исследуемой зоне) должно быть включено в контекст более общих процессов территориального перераспределения населения региона. Без решения такой задачи невозможна оценка ни масштабов, ни глубины исследуемых изменений пригорода. При этом анализ миграционных процессов целесообразно провести в логике концепта субурбанизации, в широком смысле представляющего взгляд на пригород, как вне-городское пространство, городскими поселениями. В более узком смысле, который будет использован нами в настоящем исследовании, субурбаниация понимается как развитие преимущественно за счет выходцев из города.

Однако описание развития пригородов Иркутска в различных аспектах (от взаимодействия местного сообщества с различными уровнями муниципальных администраций47) приводит к необходимости теоретического осмысления и механизмов процесса формирования, и природы пригородного пространства, без чего исследуемые кейсы не выходят за пределы феноменологии. Понимание такой необходимости обусловливает формулировку задачи по типизации пригородного расселения по критериям взаимодействия городского и сельского мира. В центре такого анализа оказывается не столько определение типов населенных пунктов, существующих в пригородном пространстве, сколько типологизация способов взаимодействия в нем Города и Села. Решение этой задачи, в свою очередь, предопределяет постановку связанных с ней более общих задач: концептуализацию процесса формирования нового пространства (его ключевых механизмов, условий и факторов) и осмысление его природы – тех базовых оснований, которые определяют возможность его возникновения и способ жизнедеятельности. Последний из поставленных вопросов предполагает также и анализ устойчивости исследуемого пространства: является изучаемое Григоричев К.В. «Таджики» в пригородах Иркутска: сдвиги в адаптивных практиках // Диаспоры, 2010, №2.С.

261- Григоричев К.В. Местные сообщества и местная власть в неинституализированном пространстве: случай пригородов Иркутска // Полития, 2013, №1. С.143- пространство и сообщество маргинальным, переходным (и типологически, и устойчивому развитию образование. Решение поставленных исследовательских задач позволит выйти за пределы феноменологического описания развития пригородного пространства и сформулировать теоретическую рамку дальнейшего анализа развития пригородного пространства.

(географического) и социального пространства. Последнее понимается мною в логике концепции П.Бурдье как многомерное пространство социальных позиций и взаимодействий, формируемое структурой социальных позиций агентов в широком спектр полей (подпространств): экономическом, властном, религиозном и т.д. Их внутренняя конфигурация формируется не столько социальными «систематизированных моделей восприятия и оценки, а также когнитивных и оценочных структур, являющихся результатом длительного опыта».48 Важной (объективное) социальными отношениями, опредемеченными в распределении представлениями агентов об этих отношениях, оказывающими обратное воздействие на первичное структурирование.49 В дальнейшем эта идея будет использована нами с применением терминов «первая социальная реальность»

(или «социальная реальность первого порядка») и «вторая реальность»

(«социальная реальность второго порядка») Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. 1993, №2. С. Шматко Н.А. Горизонты социоанализа / Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской Академии наук. — М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. С. 1.1. Миграционные процессы в регионе как контекст формования пригородов На протяжении 1980-х годов демографическая ситуация в Иркутской области был связана со стабильным ростом численности населения и повышением урбанизированности региона. Перепись населения 1979 года зафиксировала численность населения Иркутской области на уровне 2 559, тысяч человек, в том числе в сельских населенных пунктах проживало 575, тысячи человек.50 Число постоянных жителей областного центра составила 549, тысяч человек, входящих в Иркутскую агломерацию г. Ангарска – 238,8 тысячи человек и г. Шелехова – 40,6 тысячи человек.51 По данным Всесоюзной переписи населения 1989 г. численность населения Иркутской области за межпереписной период выросла на 10,6% и составила 2 830,6 тысяч человек, в том числе 2 278, тысяч – жители городских поселений, 551,8 тысяч – проживали в сельской численность жителей Иркутска на начало 1989 г. превышала 626,1 тысячи человек, а городов второго порядка агломерации Ангарска и Шелехова – 265, тысяч и 47,7 тысячи человек соответственно.53 Достаточно устойчиво росли и другие города области, получая миграционный приток как с территории региона, так и из-за его пределов в рамках межрегиональной миграции. Всесоюзная перепись населения 1979 г. Численность наличного населения РСФСР, автономных республик, автономных областей и округов, краев, областей, районов, городских поселений, сел-райцентров и сельских поселений с населением свыше 5000 человек // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL:

http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus79_reg1.php Режим доступа: свободный Всесоюзная перепись населения 1979 г. Численность городского населения РСФСР, ее территориальных единиц, городских поселений и городских районов по полу // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL:

http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus79_reg2.php Режим доступа: свободный Всесоюзная перепись населения 1989 г. Численность населения СССР, РСФСР и ее территориальных единиц по полу // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL: http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus89_reg1.php Режим доступа: свободный Всесоюзная перепись населения 1989 г. Численность городского населения РСФСР, ее территориальных единиц, городских поселений и городских районов по полу // ДемоскопWeekly (Электронный ресурс) URL:

http://demoscope.ru/weekly/ssp/rus89_reg2.php Режим доступа: свободный Артоболевский С., Градировский С., Мкртчян Н. Концепция Иркутской агломерации: полюса роста национального уровня (народонаселенческий аспект). Приложение 2. Миграционная ситуация в Иркутской области и агломерации // Русский архипелаг. Сетевой проект «Русского мира» (Электронный ресурс) URL:

http://www.archipelag.ru/agenda/povestka/evolution/irkutsk/a2_migr_sit/ Режим доступа: свободный В первой половине 1990-х годов тенденции миграционных процессов в области все более заметно меняются: начиная с 1996 г. совокупный миграционный баланс Иркутской области становится отрицательным, что в сочетании с естественной убылью населения обусловливает нарастающую депопуляцию. Основной составляющей этого процесса является сокращение числа прибытий в область, уменьшающееся заметно быстрее, чем число выбывающих из нее. Так, в 2009 г. численность выбывших с территории Иркутской области в другие регионы страны по сравнению с 1993 г. уменьшилось на 50%, тогда как число прибывших – на 67%. За 1990 – 2007 гг. число мигрантов, прибывающих в область сократилось 3,7 раза, а выбывающих – только в три раза.

Изменение внешнего для области миграционного баланса обусловили заметное перераспределение населения по территории области: при общей тенденции сокращения населения по всем муниципальным образованиям Иркутской области, в части городов и районов этот процесс шел быстрее, в части медленнее. При картографическом анализе хорошо прослеживается «ось», вдоль которой расположены районы наиболее быстрого сокращения числа жителей: от Нижнеудинского на юго-западе до Бодайбинского на северо-востоке области.

Важнейшим фактором формирования такого распределения, наряду с экономическим кризисом и быстрым снижением качества жизни, стало, на мой взгляд, наличие здесь железнодорожного сообщения, обеспечивающего большие возможности для отъезда. Вместе с тем, условия жизни (в том числе климатические) определили и различия в темпах миграции вдоль выделенной «оси»: наиболее высоки они на северо-востоке (Бодайбинский, Катангский, Мамско-Чуйский, Усть-Кутский районы, расположенные севернее и северовосточнее озера Байкал, где убыль населения за 1995-2007 годы составила 35,6Медленнее уменьшалось число жителей в юго-западной части области:

Нижнеудинский, Куйтунский и Чунский районы, в которых убыль населения за тот же период не превышала 15,6-17,1%.

Рисунок 1 Динамика численности населения муниципальных образований Иркутской области, (2007 г. к 1995 г.) Небольшая зона устойчивого роста численности населения сложилась в 2000-е годы лишь на юго-востоке области и включает 1) сельские районы в зоне Иркутской агломерации (или тесно примыкающие к ней); 2) Ольхонский район, практически целиком размещающийся в Байкальском национальном парке и представляющий собой быстро развивающуюся рекреационную зону; 3) УстьОрдынский Бурятский автономный округ, имеющий выраженную специфику воспроизводства населения за счет особенностей этнической структуры и сохранения многих элементов традиционного фертильного поведения.

Рисунок 2 Основные направления внутриобластной миграции, 2007 г.

Значение Иркутской агломерации, развивающейся с конца 1950-х годов55, как точки «собирания» населения области, важнейшего центра притяжения региона заметно выросло. Она имеет положительный миграционный баланс более чем с 80% муниципальных образований области, при этом объем этих миграций несопоставимо выше, чем иных внутриобластных потоков. Более половины миграционного прироста Иркутской агломерации во внутрирегиональной миграции формирует приток из наиболее крупных городов области. Основная Лаппо Г., Полян П., Селиванова Т. Городские агломерации России// Демоскоп Weekly Демографический еженедельник (Электронный ресурс), 2010, № 419-420. URL: http://demoscope.ru/weekly/2010/0407/tema01.php.

Режим доступа: свободный; Мкртчан Н.В. Крупный сибирский центр перед лицом депопуляции (на примере Иркутской агломерации) // Демоскоп Weekly Демографический еженедельник (Электронный ресурс), 2010, № 419URL: http://www.demoscope.ru/weekly/2010/0419/analit05.php#_FNR_2 Режим доступа: свободный часть этого прироста приходится на депрессивные города (1 группа, табл. 1).

Выталкивающие факторы (безработица, крайне низкий уровень и невысокое качество жизни) здесь сочетаются с притягательностью Иркутской агломерации (значительно более широкие возможности для поиска работы, получения образования, карьерного роста, в целом – серьезного повышения жизненной траектории).

Таблица 1 Миграционный баланс по внутриобластной миграции городов Иркутской области, 2007 г. (чел.) Иная ситуация в городах, формирующих вторую группу (Табл.1).

Положительный или близкий к нулю миграционный баланс в них складывается на основе оттока горожан в поселения Иркутской агломерации и притока мигрантов с остальной территории области. Большинство этих городов стягивают население с прилегающих территорий, причем, чем крупнее городской центр, тем с большей территории он «собирает» мигрантов. Наиболее ярким примером может служить миграционная ситуация крупного индустриального центра, Братска. Он инфраструктурой, достаточно широким рынком труда. Этот комплекс прилегающих сельских районов, а также депрессивных территорий севера области (чему способствует транспортная инфраструктура – здесь проходят основные железнодорожные и автодорожные магистрали на юг области).

Примечательно изменение ситуации в Усольском районе и городе УсольеСибирское, расположенных в 80 км к западу от г. Иркутска. Если в начале 1990-х годов число прибывших сюда лишь немногим превышало число выбывших, и данные муниципальные образования не отличались по характеру миграционных процессов от однотипных районов и городов области, то в середине – второй половине 2000-х годов здесь формируется один из мощнейших центров притяжения внутриобластной миграции. Преимущественно в район прибывают жители соседних районов и районов, расположенных в центральной и западной части области.

Это определено экономической специализацией района: в последние годы он развивается как крупнейший центр производства сельскохозяйственной продукции (молочной и мясной), ориентированный, прежде всего, на обеспечение потребностей агломерации. Наличие относительно качественной автодороги и обеспечивающих, по крайней мере, 90-минутную доступность в центр области (Иркутск), обеспечили органичное включение этих муниципальных образований в ареал агломерации. Именно здесь отчетливо просматривается граница Иркутской агломерации, поскольку уже в соседних (северных и западных) муниципальных образованиях внутриобластной миграционный баланс нулевой или отрицательный.

Наряду с Иркутской агломерацией в 2000-е сформировалось несколько локальных центров притяжения мигрантов: города Братск, Саянск и в меньшей степени – Усть-Илимск. Братск и Усть-Илимск лежат вне Транссибирской железной дороги, традиционной линии притяжения мигрантов в 1980 – 1990-х годах. Теперь далеко не вся наиболее заселенная полоса на юге области остается притягательной. И состояние рынка труда далеко не всегда является определяющим фактором в формировании трендов миграции. Так, крупные экономические проекты, реализация которых была начата в 2006-2008 годах в городе Тайшет и Тайшетском районе, не привели к заметному изменению миграционной ситуации в них. А Усть-Илимск, даже в условиях экономического спада, сжатия рынка труда и роста безработицы остается привлекательным для выходцев из ряда соседних сельских районов. Можно предположить, что именно новое (для выходцев их села) качество жизни, в сочетании с преодолимым «порогом ценовой доступности» для переселения в эти центры, стали ключевыми притягивающими факторами внутриобластной миграции.

Фактически, выявленные характеристики внутриобластной миграции территориального движения населения. В их основе – нарастающий процесс концентрации населения области в ареале Иркутской агломерации. Такое перераспределение населения происходит как на основе прямой миграции с территории региона в областной центр, так и поэтапной замещающей миграции в городах второго порядка. В таких локальных центрах города выступают точкой притяжения для мигрантов из сельских поселений, однако сами отдают населения в столицу области. Иными словами, не смотря на выраженную роль г. Иркутска как основной доминанты пространственного развития региона, он, однако, не становится единственным городом и точкой притяжения для населения. В отличие, например, от Республики Бурятия, сельское население здесь имеет возможность миграции в средние и малые города, которые, предоставляя относительно высокое качество жизни, предъявляют менее высокие требования в процессе адаптации к городским условиям жизни. Областной центр же притягивает наиболее активных и, одновременно, достаточно адаптивных мигрантов.

Закрепление Иркутской агломерации в качестве важнейшей точкой притяжения населения в Иркутской области56 обусловило формирование здесь серьезных отличий в динамике численности населения. Число жителей городов Иркутск, Ангарск и Шелехов, входящих в агломерацию, сокращается наиболее низкими темпами в области. С 1991 по 2010 г. совокупная численность их населения уменьшилась всего на 3,5% (на 31,7 тыс. чел.) и в 2010 г. составила тыс. чел. (35,8% населения области). Фактически, динамика численности населения Иркутской агломерации была еще более благоприятной, поскольку население пригородных сельских населенных пунктов, расположенных в радиусе 20-25 км и тесно связанных с городами агломерации, за указанный период не только не сократилось, но и заметно выросло.

Мне представляется вполне корректным в этом анализе включать в общую численность населения Иркутской агломерации всех жителей Ангарского, Иркутского и Шелеховского районов, отраженных в данных государственной статистики как «постоянное население», несмотря на то, что часть сельских населенных пунктов данных районов, несомненно, лежат вне зоны агломерации.

Возможность такого допущения определяется тремя основными причинами.

Прежде всего, численность населения, живущего в периферийных (удаленных от городов агломерации) населенных пунктах, составляет лишь небольшую (в Артоболевский С., Градировский С., Мкртчян Н. Концепция Иркутской агломерации… пределах 10-12%) часть жителей районов. Во-вторых, в пригородных населенных похозяйственного учета администрации Иркутского сельского района доля таких жителей в районе составляет 4-10% сельского населения.57 И, наконец, на территории указанных районов, расположено значительное число дачных кооперативов и товариществ, в которых постоянно живет большое число незарегистрированные жители сельских поселений, в материалах текущего статистического учета не отражаются, что занижает фактическую численность населения пригородных территорий. Наконец, такая методика апробирована в географических исследованиях, посвященных проблемам миграции и развитию системы расселения в регионе.58 Перечисленные обстоятельства, на мой взгляд, в целом нивелируют разницу между общей численностью населения указанных муниципальных образований первого уровня, расположенных непосредственно в зоне Иркутской агломерации.

С учетом населения трех сельских районов, примыкающих к городам Иркутской агломерации, численность ее населения за 1995-2010 гг. не только не сократилась, но даже выросла на 9,3 тысячи человек. Доля же жителей агломерации в общей численности населения области выросла с 35,3% до 39,2%.

Зона Иркутской агломерации, таким образом, на протяжении двухтысячных годов стала основной точкой притяжения в процессе перераспределения населения на территории области. Динамика демографических процессов здесь, в отличие от остальной территории области, демонстрирует позитивные тенденции, не только Материалы похозяйственного учета Комитета по экономике Администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области.

Воробьев Н.В. Региональная организация миграции населения в сибирских условиях. –Новосибирск: Наука, 2001. С.39- нивелирующие процесс депопуляции, но и обеспечивающие некоторый рост населения.

Новым феноменом рассматриваемого периода стало появление и растущая роль в экономике иностранной рабочей силы. Важнейшим центром притяжения для нее служат города и районы Иркутской агломерации. Именно здесь сосредоточена основная часть строительного сектора экономики, формирующего основной спрос на привлечение рабочих из-за рубежа. Здесь же наиболее высока потребность в дешевой рабочей силе для предприятий сферы обслуживания (в том числе и в сфере коммунального хозяйства). Наконец, именно здесь наиболее широки возможности для предпринимательской легальной, «серой» и совсем нелегальной деятельности. В прилегающих сельских районах (прежде всего, Иркутском районе области) сформировались крупные тепличные хозяйства, в которых работают преимущественно мигранты из КНР. Успешность этого бизнеса (она формируется и дешевизной труда, и возможностью продажи продукции под брендом «местного товара») обусловливает стабильный спрос на рабочие руки из Китая, а сформировавшиеся за последние годы миграционные сети и механизмы адаптации мигрантов позволяют предположить стабильность этой территории как точки притяжения таких мигрантов.

В основе такой тенденции лежит рост численности населения сельских районов, входящих в зону агломерации: за 1995-2010 гг. численность жителей Ангарского района выросла на 1,2 тыс. чел. (на 10,9%), Шелеховского – на 3, тыс. чел. (на 37,1%).59 Однако наиболее высокими темпами росло население Иркутского района: только по данным текущего статистического учета, число его жителей за 1995-2010 гг. выросло с 49,1 до 72,3 тысяч человек (на 47,3%).

Материалы похозяйственого учета населения района, которые ведутся районной администрацией и включают жителей, «проживающих более года, но не зарегистрированных по месту жительства», показывают, что во второй половине Данные Территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области.

Текущий учет миграции населения.

2000-х годов официальная статистика все больше «не успевает» фиксировать рост числа населения района, занижая фактическую численность жителей на 3,7С учетом данных районной администрации, число жителей района к году достигло 79,9 тысяч человек.60 Наконец, данные Всероссийской переписи населения 2010 г. зафиксировали численность населения района 84,3 тысячи человек61 (Рис. 3) Такая динамика позволяет, на мой взгляд, достаточно уверенно заключить, что в основе роста численности населения Иркутской агломерации лежат демографические процессы, протекающие именно в Иркутском районе.

Рисунок 3 Динамика численности населения Иркутского района, человек Важнейшей компонентой роста численности населения Иркутского района стал миграционный приток. Естественный прирост в районе, хотя и имеет в последние годы положительные значения, тем не менее, не высок: рост Материалы похозяйственного учета Комитета по экономике Администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области.

Итоги всероссийской переписи населения 2010 года. Том 1. Численность и размещение населения. (Электронный ресурс). URL: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol1/pub-01-05.pdf Режим доступа:

свободный численности населения за счет этого фактора в 2008 г. – 386 чел. (5,47‰), а в г. – 398 чел. (4,75‰). Остальной прирост населения был обеспечен миграцией.

образований, так и для жителей Иркутска, переезжающих в близлежащие населенные пункты района. В результате в районе сформирован устойчивый миграционный прирост, в 2010 году составивший более 2,1 тысяч человек (25,5‰), что является очень высоким показателем не только для области, но и Сибири в целом.

В основе миграционного прироста численности населения в районе лежит движение населения внутри области. Во внешней для области миграции район получает значительно меньший приток мигрантов, нежели за счет притока из других муниципальных образований области. Если сальдо межрайонной миграции (между муниципальными образованиями Иркутской области) в 2010 г.

в Иркутском районе составило 1975 человек, то общее сальдо миграции (включая внешнюю для области) – 2136 человек. Иными словами, по данным статистического учета, за счет миграции из-за пределов Иркутской области (в том числе из зарубежья), население Иркутского района выросло только на человека. В возрастной структуре миграционного притока в поселения прибывающих (57,7%) – люди в возрасте 18-45 лет. Достаточно высока также и доля детей до 15 лет – 25,3%, прибывающих, очевидно, вместе с родителями. внутриобластной миграции, основное значение имеет приток населения из городской местности. Так в 2010 году доля прибывших из городских поселений в Иркутский район из других муниципальных образований области составила 82,9%. Анализ территориальной структуры этого миграционного притока (по Данные Территориального органа федеральной службы государственной статистики по Иркутской области.

Текущий учет миграции населения.

данным 2007 года) показывает, что основным донором для района является г.

Иркутск (около 57% всего прироста). При этом приток мигрантов на территорию района из других городов Иркутской агломерации (Ангарск и Шелехов) минимален и существенного влияния на миграционную ситуацию не оказывает.

Этот факт достаточно хорошо прослеживается как по статистическим данным, так и по наблюдениям сотрудников администраций муниципальных образований района:

«Основной город – это, конечно же, Иркутск, но мы можем говорить также и о городах близлежащих – это Шелехов, Ангарск и так далее, но у них вокруг есть свои, наверное, муниципальные образования, свои населенные пункты, такие сельской местности. Поэтому они больше тянутся туда…». Таким образом, характер миграционной ситуации в Иркутском районе свидетельствует о том, что на его территорию идет активный приток населения из областного центра, что, в свою очередь, служит важнейшим признаком субурбанизационного характера процесса территориального распределения населения. Территория Иркутского сельского муниципального района составляет примыкает к двум из трех ее городов. Основная часть населения Иркутского района проживает в пригородной зоне (в радиусе 25-30 минутной транспортной доступности в областного центра) и процесс его концентрации продолжается: за 2007-2010 г. доля жителей района, проживающих в ближних пригородах, выросла с 72,1% до 85,7%. Таблица 2 Динамика численности населения муниципальных образований первого уровня Иркутского района, 2007-2010 гг., %* Муниципальные 2008/2007 2009/2008 2010/2009 2010/ Григоричев К.В. Миграционные процессы в зоне Иркутской агломерации // Известия Алтайского государственного университета. Серия «История. Политология». Выпуск 4/1 (72/1), 2011. С. Материалы текущего делопроизводства Комитета по экономики администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области.

образования первого уровня (сельские поселения) Иркутского районного муниципального образования Большереченское 97,3% 100,4% 103,2% 100,9% Голоустнинское Карлукское Максимовское Мамоновское Молодежное Ревякинское 100,9% 106,0% 100,8% 107,9% Смоленское Сосновоборское 100,5% 99,6% 96,9% 97,0% Уриковское Усть-Балейское 100,2% 101,0% 104,7% 105,9% Усть-Кудинское Ушаковское Хомутовское * Составлено по данным похозяйственного учета населения администраций сельских поселений муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области Как было показано выше, на фоне сокращение численности населения по области в целом и по большинству ее муниципальных образований, число жителей Иркутского района на протяжении последних 10-15 лет стабильно растет. Среднегодовые темпы прироста в 1995-2007 гг. составляли 2,7-2,8%.

Согласно данным администрации Иркутского сельского района, основной прирост населения в 2007-2010 гг. пришелся на муниципальные образования первого уровня, непосредственно примыкающие к городу, либо расположенные в 15-30 минутной транспортной доступности от города. Так, численность населения Хомутовского сельского поселения (с.п.) выросла на 42,8% (на 4,3 тыс. чел.), Молодежного с.п. – на 46,9% (на 2,7 тыс. чел.), Мамоновского с.п. – на 38,7% (на 1,2 тыс. чел.), Уриковского – на 43,8% (на 2,0 тыс. чел.) и т.д. (Табл. 2) Некоторым исключением является только Голоустненское с.п., расположенное в 70- километрах от областного центра. Рост численности его населения связан с решением о строительстве на его основе особой экономической зоны конъюнктурный рост регистраций по месту жительства в населенных пунктах этого муниципального образования.

Особая экономическая зона туристско-рекреационного типа «Ворота Байкала» // Россия. Особые экономические зоны (Электронный ресурс) URL: http://www.russez.ru/oez/tourism/irkutsk_region/vorota_bajkala Режим доступа:

свободный:

У зоны – новый адрес? // Иркутская торговая газета (Электронный ресурс), 01 октября 2007 г. URL:

http://itg.irkutsk.ru/index.php?IdAction=docs&Event=read&id=6901 Режим доступа: свободный Рисунок 4 Пригородные муниципальные образования г. Иркутска с высокими темпами роста населения* * Топографическая основа – Интернет-сервис «Яндекс. Карты» Территориальное распределение наиболее быстро растущих сельских поселений хорошо видно на рисунке 4. Практически все населенные пункты таких муниципальных образований либо непосредственно примыкают к городу (Мамоновское, Молодежное муниципальное образования), либо расположены на расстоянии 6-21 километра от административной черты областного центра. Все поселения тяготеют к автодорогам федерального и регионального значения, что Яндекс.Карты (Электронный ресурс). URL:

http://maps.yandex.ru/?ll=104.289903%2C52.295843&spn=1.510620%2C0.575088&z=10&l=map Режим доступа:

свободный обеспечивает 15-30 минутную транспортную доступность до центра города при благоприятных дорожных условиях, а также крупным гидрообъектам (рекам и водохранилищу).

В результате вокруг областного центра формируется плотный пояс пригородного расселения, физическое пространство которого дискретно в силу специфики природного и антропогенного ландшафта. Основные автодороги (Якутский, Александровский, Московский, Култукский и Байкальский тракты) разделены либо лесистыми сопками, застройка которых затруднена, а местами и невозможна, либо реками. Территория между Байкальским и Голоустенским трактами, пригодная по ландшафтным характеристикам для застройки, занята международным аэропортом Иркутска. С учетом этих особенностей, пригородный пояс полностью охватывает областной центр, внешней своей границей примыкая к городам Ангарску и Шелехову, включенных в логику развития агломерации, либо переходит в пространство сельского района.

В обозначенном поясе пригородного расселения расположены как старые населенные пункты, возникшие в XVII – начале XX веков, так и новые поселения, сложившиеся в последней трети XX – начале XXI веков. Однако в большинстве из них новое население, сложившееся в результате интенсивной постсоветской миграции, все более преобладает над коренным, проживавшим в данной местности до начала массового притока из городов. В результате, быстрое развитие пригородного пространства здесь происходит в логике субурбанизационного развития, предполагающего формирование пригородного расселения на основе переселения городских жителей, выезжающих на постоянное жительство в пригород, а не урбанизационной миграции. Иными словами, современное развитие пригородов Иркутска осуществляется преимущественно представителями не сельских сообществ, перебирающимися в город, как это происходит, например, в Улан-Удэ (Республика Бурятия)67 или в Улан-Баторе (Монголия). Субурбанизационное развитие пригородной территории, не типичное не только для Сибири, но и для России в целом, сочетается здесь с элементами традиционного сельского расселения и значительными массивами садоводческих кооперативов и товариществ. Такое сочетание открывает широкий спектр возможностей и для развития поселенческой среды, и для формирования различных типов локальных сообществ.

Бреславский А.С. Сельско-городская миграция в постсоветской Бурятии: практики расселения в Улан-Удэ / Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX – ХХ и ХХ – XXI веков / науч. ред. В.И. Дятлов. – Иркутск: Изд-во "Оттиск", 2010. С 132-; Гунтыпова Э.С.

Миграция молодежи в Республики Бурятия (историко-социологические аспекты). – Улан-Удэ: Изд-во БГСХА им.

В.Р. Филиппова, 2010. С.83; Карбаинов Н. «Нахаловки» Улан-Удэ: ничейная земля, неправильные шаманы и право на город // Агинская street, танец с огнем и алюминиевые стрелы: присвоение культурных ландшафтов. Хабаровск:

Хабаровский научный центр ДВО РАН, Хабаровский краевой краеведческий музей им Н.И.Гродекова, 2006.

С.129- Narantuya D. Migration into Ulaanbaatar city. Working paper for workshop “Migration into Cities: Patterns, Processes and Regulation” (Электронный ресурс). URL: http://www.irmgard-coninxstiftung.de/fileadmin/user_upload/pdf/urbanplanet/Narantuya.pdf Режим доступа: свободный; Story R., Beltrao G.

Mongolian Migrations // On Site Review, 27 December, 2011 (Электронный ресурс) URL:

http://onsitereview.blogspot.ru/2011/12/mongolian-migrations.html Режим доступа: свободный 1.2. Пригороды как фронтирное пространство Важнейшим следствием изменения характера миграционных процессов в Иркутской области в постсоветский период стала быстрая трансформация ее экономического, социально-культурного и политического пространства.

Локальностью, где изменения социального пространства, вызванные новой структурой миграционных процессов, протекают наиболее рельефно, стали пригородные территории Иркутской агломерации. Пройдя вполне традиционный путь формирования пригородов крупного восточносибирского города в XX веке, они в последние два десятилетия существенно изменили вектор своего развития, продемонстрировав новый способ эволюции пригородных поселений и нетипичный для востока России способ взаимодействия городского и сельского сообществ.

Следует подчеркнуть, что эти новации заключаются не просто в возникновении новых населенных пунктов и даже не в складывании новых для пригородов Иркутска типов поселения, а изменение способа взаимодействия Города и Села в пригородном пространстве. В этой логике важнее не количественный или территориальный аспект размещения населения, а вопрос о том, какая из названных сторон является активным актором в формировании пригородного пространства и сообщества, а какая – реципиентом; в каком из вариантов освоения пригорода формируются новые социальные локальности, а в каких нет.

Иными словами, исследовательский фокус здесь связан не с описанием максимально широкого спектра пригодных поселений, а, скорее, с их типизацией по критерию характера взаимодействия Города и Села, способами освоения пригородного пространства. Критериями при рассмотрении исследуемых способов служат вектор миграционных процессов как основного механизма роста населения пригородов, структурные характеристики пригорода (прежде всего, социокультурная среда – донор миграции) и характер взаимодействия мигрантов с принимающим сообществом. Такой подход позволяет существенно расширить не только число социальных групп, участвующих в развитии пригородов, но и число вариантов их включения в это пространство.

Спектр различных вариантов развития пригородной территории в ареале Иркутской агломерации чрезвычайно широк и охватывает как традиционные для Сибири формы включения пригородного пространства в сферу жизни города, так и новые способы взаимодействия города и пригорода. Хронологически наиболее ранним (применительно ко второй половине прошлого столетия) вариантом освоения пригородного пространства стало включение в него сельских населенных пунктов, возникших в XVII – начале XX вв. Такие поселения (села Вдовина, М.Еланка, Смоленщина, Урик, Грановщина, Столбова, Куда. Усть-Куда, Хомутово и другие), возникали как самостоятельные сельские поселения, не включенные в сферу влияния города и слабо взаимодействующие с ним. Они оказались в сфере влияния Иркутска уже во второй половине XX столетия в результате бурного роста областного центра, а затем и всех городов Иркутской агломерации. Однако расширение административных границ Города, оказавшегося уже не «аж в области», а почти «за околицей», не привело к сколько-нибудь заметным изменениям в таких поселениях. Повышение транспортной доступности не ликвидировало культурной дистанции, и основная часть пригородных поселений сохраняла к концу 80 – началу 90-х годов прошлого века и хозяйственный, и, что важнее, социокультурный уклад советского села.

Заметного миграционного притока ни из города, ни из сельской местности такие поселения не имели, а основу отрицательного миграционного баланса в них составлял отток молодежи в областной центр и за пределы области. Близость к крупному городу не стала достаточной предпосылкой для запуска процесса их слободизации, включения их в социально-экономическую, а затем и социокультурную жизнь города. Урбанизационный поток миграции в буквальном смысле прошел мимо них и был полностью поглощен Иркутском и его городамиспутниками. Агломерационный характер развития с возникновением в 50-е годы молодых городов Ангарска и Шелехова) обусловил высокую миграционную емкость областного центра. Возможность для выходцев из села обосноваться не в пригородном селе, а в городе, обеспечивавшая не только экономические выгоды, но и приобретение заметного символического капитала (статус «горожанина» versus статус «колхозника»), не оставляла практически никаких шансов на переезд сколько-нибудь заметной части мигрантов из сельских районов области в пригородные села.

Более поздние варианты развития пригорода сформировались в тесной связи со встречным миграционным движением – выездом горожан в сельскую местность, имеющим преимущественно сезонный характер. Т.Г. Нефедова выделяет четыре основных вида «усадеб» горожан в сельской местности:

– дачи – сезонное загородное жилье, возникшее еще в имперской России и вплоть до середины XX века остававшееся привилегией элитных классов;

основную, а, скорее, обеспечивающую функцию;

рекреационного загородного жилья, не связанный, как правило, с каким-либо аграрным землепользованием и представляющий собой инвариант классической дачи, лишенной элитарности;

– коттеджи – загородное всесезонное жилье, связанное с возникновением в 90-е новой элиты, имеющей возможность вкладывать средства в подобную недвижимость. Первый из выделенных Т.Г. Нефедовой типов «усадеб» для пригородов Иркутска на протяжении всего их развития сколько-нибудь распространенным не стал. Вероятно, основной причиной этого является немногочисленность региональной элиты, которая могла позволить себе подобное загородное жилье.

Нефедова Т. Российские пригороды. Горожане в сельской местности / Город и деревня в Европейской России:

сто лет перемен. – М.: ОГУ, 2001. – С. 384-387.

И хотя локальные территории, где расположены «престижные», «статусные»