«РУССКАЯ СОЦИАЛЬНО­ ПОЛИТИЧЕСКАЯ МЫСЛЬ 1850 - 1860-е годы ХРЕСТОМАТИЯ Библиотека Рунивере БИБЛИОТЕКА ФАКУЛЬТЕТА ПОЛИТОЛОГИИ МГУ Библиотека Рунивере БИБЛИОТЕКА ФАКУЛЬТЕТА ПОЛИТОЛОГИИ MfY РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ: д-р ист. ...»

Частые срывы сеймов, являвшиеся результатом отсутствия единогласия, привели впоследствии, во второй половине ХVП в., к тому, что реальная власть в пределах отдельных частей государства сосредоточнлась в местных сеймиках, в которых преобладало влиянне богатых и сильных магнатов, носителей феодальной http://www.histoгycivilizations.ru/newtime/01/18.htm).

88 Имеется в виду жалованная грамота, освободившая дворян от обязательной службы «Грамота на права, вольности и преимушества благородного россий­ 89 Имеется в виду «Положенне О губернских и уездных земских учреждениях», Высочайше утвержденное 1 января 1864 г. (Полное собрание законов Российской 1867.

90 Рюриковичи династия русских киязей, в том числе великих князей киев­ ских, владимирских, московских и русских царей (кон.

потомками легендарного варяга Рюрика; Гедиминовичи - потомки великого князя литовского Гедимина (ок. 1275-1341), управлявшие Великим княжеством Литовским и Польским королевством с XIV в. до 1572 г. На Руси - княжеская ветвь, вторая по знатности после Рюриковичей.

великого киязя московского и Всея Руси с 1533 г., первого русского царя с ставшего править самостоятельно с 1560 г.; эпоху Смутного времени с 1598 по 1613 г.; эпоху временщиков с 1725 по 1741 г., Т.е. периоды висторин России, когда власть в стране лишь номинально принадлежала царю или возникало бесцар­ ствие, а фактически правили или различные группировки знати, или самозван­ ЦЫ, или регенты, или фавориты.

долго до этого приглашенная членами Верховного тайного совета на российский престол и подписавшая предложенные ей верховниками «Кондиции», ограничи­ вавшие самодержавие, в Кремлевском дворце приняла представителей оппози­ ции Верховному тайному совету (А.М. Черкасский, В.Н. Татищев,ЛД. Кантемир и др. всего по разным сведениям от 150 до 800 гвардейских ОфIЩеров и дворян), вручивших ей челобитную, а затем адрес от дворянства, в котором просили импе­ ратрицу принять «самодержавство», благорассудио править государством в пра­ восудии и в облегчении податей, уничтожить Верховный совет и возвысить значе­ нне Сената, и т.д. Поддерживаемая гвардией и дворянством Анна Иоанновна разорвала «КОИДIЩИИ» и распустила Совет, став самодержавной правитеЛЬИIЩеЙ.

Внебрачный сын отставного капитана лейб-гвардии Измайловского пол­ ка, богатого русского барина И.А Яковлева и шестнадцатилетней немки на положении воспитанника, получил фамилию, придуманную отцом: Гер­ цен «сын сердца» (от нем.

В начале 1820-х гг. Герцен близко сошелся с Н.П. Огаревым, который стал его другом и соратником на всю жизнь. В 1829 г. Герцен поступил на от­ деление физических и математических наук Московского университета, ко­ торое в г. окончил с отличием и с серебряной медалью за сочинение «Аналитическое изложение солнечной системы Коперника». В 1834 г. Герцен вместе с Огаревым был арестован и в 1835 г. отправлен в ссылку (Пермь, Вят­ ка, Владимир). В 1840 г. вернулся в Москву, затем переехал в Санкт- Петербург, поступил на службу в канцелярию Министерства внутренних дел в чине кол­ лежского асессора, дающего право на потомственное дворянство. В июле г. за резкий отзыв в частном письме о полиции был выслан в Новгород, где служил в губернском правлении. Выйдя в отставку в 1842 г. в чине надвор­ ного советника и поселившись в Москве, сблизился с т.Н. Грановским и дру­ гими западниками, принял участие в полемике со славянофилами.

После смерти отца (1846), став наследником значительного состояния, Герцен в1847 г. уехал с семьей за границу, а в 1849 г. решил там остаться. При­ нял участие в революционных событиях в Риме, Неаполе (1848) и Париже (1848-1849). В результате объяснения с русским консулом в Ницце и отказа ехать в Россию был лишен всех прав состояния и объявлен «вечным изгнанником». В г. на1УРализовался во Фрибургском кантоне Швейца­ рии, записавшись со всей семьей в число местных крестьян. Пережив траги­ где основал «Вольную русскую типографию» (1853).

В сотрудничестве с Огаревым (с г.) Герцен издавал литера1УРНЫЙ и общественно-политический альманах «Полярная звезда» (первые семь книг вышли в Лондоне в 1855-1862 гг., последняя восьмая, датированная 1869 г. в Женеве в 1868 г.) и «llpибавочные листы» к нему - газету «Колокол»

(245 номеров на русском языке вышли в Лондоне в 1857-1865 гг. и Женеве в 1865-1867 гг., там же в 1868 г. вышли 15 номеров на французском языке) с приложениями «Под суд» (1859-1862) и «Общее вече» (1862-1864), сборни­ ки «Голоса из России» (1856-1860), «Исторический сборник Вольной рус­ ской типоrpафии в Лондоне» (1859,1861), «Русская потаенная литера1УРа XIX столетия... » (1861), «Записки декабристов» (1862, 1863) и многое др.

Дебют самого Герцена в печати состоялся в 1829 г., с 1836 г. он стал публи­ коваться под псевдонимом Искандер, в 1842-1847 гг. выступил с целым ря­ дом публицистических, философских и художественных про изведений.

В эмиrpации Герцен занимался в основном политической публицистикой.

Вершиной его литера1УРНОГО творчества стали мемуары «Былое и ДУМЫ», над которыми Герцен работал 16 лет (1852-1868). В ряде работ 1849 - конца либералы России. М., 1990.

Дорогой друг. Вам хотелось ознакомиться с моими русскими Охотно посылаю их вам. Ничего нового вы в них не найдете. Это все те же предметы, о которых мы с вами так часто и с такой гру­ стью беседовали, что трудно было бы к ним что-либо прибавить.

Тело ваше, правда, еще привязано к этому косному и дРяхлому миру, в котором вы живете, но душа ваша уже покинула его, чтоб осмотреться и сосредоточиться. Вы достигли, таким образом, той же точки, что и я, удалившийся от мира несовершенного, еще по­ груженного в детский сон и себя не осознавшего.

Вам было тесно среди почернелых стен, потрескавшихся от времени и грозящих повсюду обвалом; я, со своей стороны, зады­ хался в жаркой и сырой атмосфере среди известковых испарений неоконченного здания: ни в больнице, ни в детском приюте жить невозможно. Выйдя с двух противоположных концов, мы встре­ тились в одной и той же точке. Чужие в своем отечестве, мы наш­ ли общую почву на чужой земле. Моя задача, надобно сознаться, была менее тягостна, чем ваша. Мне, сыну другого мира, легко было избавиться от прошлого, о котором я знал лишь понаслыш­ ке и которого не познал личным опытом.

Положение русских в этом отношении весьма замечательно. В нравственном смысле мы более свободны, чем европейцы, и это не только потому, что мы избавлены от великих испытаний, через которые проходит развитие Запада, но и потому, что у нас нет про­ шлого, которое бы нас себе подчиняло. История наша бедна, и первым условием нашей новой жизни было полное ее отрицание.

От прошлого у нас сохранились лишь народный быт, народный элементом будущего. Изречение Гёте об Америке очень хорошо приложимо к России:

«В твоем существовании, полном соков и жизни, ты не смуща­ ешься ни бесполезными воспоминаниями, ни напрасными спо­ рами»3.

Я явился в Европу как чужестранец; вы же сами сделали себя чужестранцем. Только один раз, и на несколько мгновений, мы почувствовали себя дома: то бьшо весной года 4 • Но как до­ рого заплатили мы за этот сон, когда, пробудившись, увидели себя на краю бездны, на склоне которой находится старая Европа, ныне бессильная, бездеятельная и вконец разбитая параличом.

Мы с ужасом видим, как Россия готовится подтолкнуть еще бли­ же к гибели истощенные государства Запада, подобные слепому нищему, которого ведет к пропасти злой умысел ребенка.

Мы не стремились создавать себе иллюзии. С печалью в душе, готовые, впрочем, ко всему, мы до конца изучили это ужасающее положение. Несколько беглых наблюдений из этого ряда зани­ мавших нас в последнее время мыслей примешивалось к нашим беседам и придавало им некоторое очарование в ваших глазах;

этого очарования в них не найдут другие, в особенности те, кто оказался вместе с нами на краю той же бездны. Человек вообще не любит истины; когда ж она противоречит его желаниям, когда она рассеивает самые дорогие его мечты, когда достигнуть ее он мо­ жет лишь ценой своих надежд и иллюзий, он проникается тогда Наши друзья так неосновательны в своих надеждах; они так легко принимают совершившееся! Охваченные яростью против реакции, они смотрят на нее как на нечто случайное и преходя­ щее; по их мнению, это легко излечимая болезнь, не имеющая ни глубокого смысла, ни разросшихся корней. Немногие из них со­ гласны признать, что реакция сильна потому, что революция ока­ залась слабой. Политические демократы испугались демократов социалистических, и революция, предоставленная самой себе, потерпела крушение.

Всякая надежда на спокойное и мирное развитие в его пос1У­ пательном движении исчезла, все мосты для перехода разруши­ лись. Либо Европа падет под страшными ударами социализма, расшатанная, сорванная им со своих оснований, как некогда Рим пал под напором христианства; либо Европа, такая, как она есть, со своей рутиной вместо идей, со своей дряхлостью вместо энер­ гии, победит социализм и, подобно второй Византии, погрузится в продолжительную апатию, УС1Упив другим народам, другим странам прогресс, будущее, жизнь. Третий исход, если б он только оказался возможен, это хаос всемирной борьбы без победы с чьей-либо стороны, смута восстания и всеобщего брожения, ко­ торая привела бы к деспотизму, к террору, к истреблению.

В этом нет ничего невозможного; мы на пороге эпохи слез и страданий, воя и скрежета зубовного; мы видели, как обрисовался ее характер с той и другой стороны. Стоит только вспомнить Июньское восстание и какими средствами оно бьшо подавлено 5 • С тех пор партии еще более ожесточились, теперь уже не щадят ничего, и третье сословие, которое в течение целых столетий за­ трачивало столько труда и усилий, чтобы добиться некоторых прав и некоторой свободы, готово всем пожертвовать снова.

Оно видит, что не может удержаться даже на законной почве какого-нибудь Полиньяка или Гизоб, И сознательно возвращается ко временам Варфоломеевской ночи, Тридцатилетней войны и Нантского эдикта 7, за которыми виднеются варварство, разоре­ ние, новые скопления народов и слабые зачатки грядущего мира.

Исторический зародыш развивается и растет медленно; ему по­ требовалось пять столетий мрака, чтобы хоть сколько-нибудь устроить христианский мир после того, как целых пять столетий было занято агонией мира римского.

Как тяжела наша эпоха! Все вокруг нас разлагается; все коле­ блется в неопределенности и бесплодности; самые мрачные пред­ чувствия осуществляются с ужасающей быстротой. Не прошло и полугода с тех пор, как я написал свой третий диалог 8 • Тогда мы еще спрашивали себя, есть ли для нас какое-нибудь дело или нет;

теперь этот вопрос уже не ставится, ибо мы начинаем сомневаться даже в самой жизни... Франция сделалась Австрией Запада, она погрязает в позоре и низости. Прусская сабля приостанавливает последние трепетания германского движения; Венгрия истекает кровью под усиленными ударами топора своего императорского палача 9 ; Швейцария ожидает всеобщей войны; христианский Рим гибнет с величием и достоинством древнего языческого Рима, оставляя вечное клеймо на челе этой страны, которую, недавно еще, так горячо любили народы. Свободомыслящий человек, от­ казывающийся склониться перед силой, не находит более во всей Европе другого убежища, кроме палубы корабля, отплывающего в Америку.

германо-романскую Европу. Но почему же следует понимать именно так? Уж не заколоться ли нам, подобно римлянам, кинжа­ лом, подражая KaтoHy10, из-за того, что Рим гибнет, а мы ничего не видим или не хотим видеть вне Рима, из-за того, что мы считаем варварским все, не являющееся Римом? Разве все, что находится вне нашего мира, излишне и совершенно ни к чему не пригодно?

Первый римлянин, чей наблюдательный взор проник тьму времен, поняв, что мир, к которому он принадлежит, должен по­ гибнуть, почувствовал, что душа его подавлена печалью, и с от­ чаянья или, быть может, потому, что он стоял выше других, бросил взгляд за пределы национального горизонта, и усталый взор его остановился на варварах. Он написал свою книгу «О нравах гер­ манцев»ll; и он был прав, ибо будущее принадлежало им.

Я ничего не пророчу, но я и не думаю также, что судьбы челове­ чества и его будущее привязаны, пригвождены к Западной Европе.

Если Европе не удастся подняться путем общественного преоб­ разования, то преобразуются иные страны; есть среди них и такие, которые уже готовы к этому движению, другие к нему готовятся.

Одна из них известна, я говорю о Северо-Американских Штатах.

Другую же, полную сил, но вместе и дикости, знают мало или Вся Европа на все лады, в парламентах и в клубах, на улицах и в газетах, повторяла вопль берлинского крикуна: «Они идут, рус­ ские! вот они! вот они!»12 И, в самом деле, они не только идут, но уже пришли, благодаря Габсбургскому дому; быть может, они скоро продвинутся еще далее, благодаря дому Гогенцоллернов lЗ • Никто однако не знает, что же собой представляют эти русские, эти варвары, эти казаки, что собой представляет этот народ, му­ жественную юность которого Европа имела возможность оценить в бою, из коего он вышел победителем 14. Чего хочет этот народ, что несет он с собой? Кто хоть что-либо знает о нем? Цезарь знал галлов 15 лучше, чем Европа знает русских. Пока Западная Европа имела веру в себя, пока будущее представлялось ей лишь продол­ жением ее развития, она не могла заниматься Восточной Евро­ пой; теперь же положение вещей сильно изменилось.

Это высокомерное невежество Европе более не к лицу; оно те­ перь являлось бы не сознанием превосходства, а смешной претен­ зиeй какого-нибудь кастильского гидальго 16 в сапогах без подме­ ток и дырявом плаще. Опасность нынешнего положения не может быть скрыта. Упрекайте русских сколько вам вздумается за то, что они рабы, в свою очередь они вас спрашивают: «А вы, разве вы свободны?) Они могут даже прибавить, что без раскрепощения России Европе никогда не суждено быть свободной. Вот почему, я думаю, небесполезно было бы немножко ознакомиться с этой страной.

Я готов вам сообщить то, что мне известно о России. Уже давно задумал я этот ТРУД, и, поскольку нам так щедро предоставили время для чтения и письма, я вскоре исполню свое намерение 17 • Эта работа мне тем более по сердцу, что она дает мне возможность засвидетельствовать России и Европе свою благодарность. В труде этом не должно будет искать ни апофеоза, ни анафемы. Я выскажу правду, всю правду, насколько я ее понимаю и знаю, без умолча­ ний, без предвзятой цели. Мне дела нет до того, каким образом исказят мои слова и какое из них сделают применение. Я питаю слишком мало уважения к партиям, чтобы лгать в пользу той или другой.

В книгах о России недостатка нет; большую часть из них однако составляют политические памфлеты; они писались не с намерени­ ем лучше ознакомить с предметом, они служили лишь делу либе­ ральной пропаганды то в России, то в Европе. Картиной pyccKom деспотизма старались напугать и просветить последнюю. Именно так, чтобы внушить отвращение к пьянству, выводили В Спарте напоказ подвыпивших илотов 18 • Этим памфлетам и разоблачениям русское правительство про­ тивопоставило полуофициальную литературу, которой поручено было восхвалять его и лгать в его пользу. С одной стороны, это не­ кий орган буржуазной республики; он невежественно, но с наи­ лучшими в мире намерениями и из патриотизма представляет русских как народ Калибанов 19, коснеющих в грязи и пьянстве, с узкими сплющенными лбами, препятствующими развитию их умственных способностей, и не имеющих других страстей, кроме тех, которые вызываются пьяным буйством.

С дрymй стороны, одна немецкая газета, оплачиваемая австрий­ ским двором, печатает письма о России 2О, в которых превозносятся все мерзости русской политики и где русское правительство изо­ бражается как правительство в высшей степени могущественное и народное. Эти преувеличения переходят в десяток других газет и служат основой для суждений, выносимых впоследствии об этой стране.

По правде говоря, восемнадцатый век уделял России более глу­ бокое и более серьезное внимание, чем девятнадцатый, быть проявляли подлинный интерес к изучению нового государства, явившегося внезапно перед Европой в лице царя-плотника и по­ требовавшего своей доли в науке и европейской политике.

Петр в своем грубом унтер-офицерском мундире, со всей энергией своего дикого нрава, смело взялся за управление в ущерб расслабленной аристократии. Он был так наивно груб, так полон будущего, что мыслители того времени принялись жадно изучать его самого и его народ. Они хотели понять, каким образом это госу­ дарство развилось незаметно, совсем иными путями, чем осталь­ ные европейские государства; они хотели углубиться в начала, из которых сложилась могучая организация этого народа.

Такие люди, как Мюллер, Шлёцер, Эверс, Левек 21, посвятили часть своей жизни изучению истории России в качестве истори­ ков с применением тех же научных приемов, какие в области физической применяли к ней Паллас и Гмелин 22 • Философы и пуб­ лицисты, со своей стороны, с любопытством вглядывались в со­ временную историю этой страны, в редкий пример правительства, которое, будучи деспотическим и революционным одновремен­ но, управляло своим народом, а не тащилось за ним.

Они видели, что престол, утвержденный Петром имел мало сходства с феодальными и традиционными престолами Европы;

упорные попытки Екатерины перенести в русское законода­ тельство принципы Монтескье и Беккариа, изгнанные почти по­ всюду в Европе, ее переписка с Вольтером, ее связи с Дидр023 еще более подкрепляли в их глазах реальность этого редкого явления.

Оба раздела Польши 24 явились первым бесчестием, запятнав­ шим Россию. Европа не поняла всего значения этого события, ибо она была тогда погружена в другие заботы. Она присугствова­ ла, вытянувшею и едва дыша, при великих событиях, которыми уже давала о себе знать Французская революция. Российская им­ ператрица бросилась в этот водоворот и предложила свою помощь зашатавшемуся миру. Поход Суворова в Швейцарию и Италию был совершенно лишен смысла и лишь восстановил обществен­ ное мнение против России.

Сумасбродная эпоха нелепых войн, которую французы еще до сих пор называют периодом своей славы, завершилась их наше­ ствием на Россию; то было заблуждением гения, также как и егиБиблиотека "Рунивере" петский поход26. Бонапарту вздумалось показать себя миру стоя­ щим на груде трупов. Славу пирамид он захотел приумножить славой Москвы и Кремля. На этот раз его постигла неудача; он поднял против себя весь народ, который решительно схватился за оружие, прошел по его пятам через всю Европу и взял Париж27 • Судьба этой части мира несколько месяцев находилась в руках императора Александра, но он не сумел воспользоваться ни своей победой, ни своим положением; он поставил Россию под одно знамя с Австрией 28, как будro ме)!Щу этой прогнившей и умираю­ щей империей и юным государством, только что появившимся во всем своем великолепии, было что-нибудь общее, как будro самый деятельный представитель славянского мира мог иметь те же ин­ тересы, что и самый яростный притеснитель славян.

Этим чудовищным союзом с европейской реакцией Россия, незадолго до того возвеличенная своими победами, унизилась в глазах всех мыслящих людей. Они печально покачали головой, увидев, как страна эта, впервые проявившая свою силу, предлагает сразу же руку и помощь всему ретроградному и консервативному, и притом вопреки своим собственным интересам.

Не хватало лишь яростной борьбы Польши, чтобы решительно поднять все народы против России. Когда благородные и несчаст­ ные обломки польской революции 29, скитаясь по всей Европе, распространили там весть об ужасных жестокостях победителей, со всех сторон, на всех европейских языках раздалось громовое проклятие России. Гнев народов был справедлив...

Краснея за нашу слабость и немощь, мы понимали, что наше правительство только что совершило нашими руками, и сердца наши истекали кровью от страданий, и глаза наливались горькими слезами.

Всякий раз, встречая поляка, мы не имели мужества поднять на него глаза. И все же я не знаю, справедливо ли обвинять целый народ, справедливо ли вычеркивать один народ из семьи осталь­ ных народов и считать его ответственным за то, что совершило его правительство.

Разве Австрия и Пруссия не оказали тут помощи? Разве Фран­ ция' вероломная дружба которой причинила Польше столько же зла, сколько открытая ненависть других народов, разве она в то же время всеми средствами не вымаливала благосклонности петер­ бургского двора; разве Германия не заняла уже тогда добровольно по отношению к России того положения, в котором теперь вы­ нужденно находятся Молдавия и ВалахияЗа; не управлялась ли она тогда, как и теперь, русскими поверенными в делах и тем царским проконсулом Зl, который носит титул короля Пруссии З2 ?

Одна лишь Англия благородно держится в духе дружественной независимости; но Англия также ничего не сделала для поляков;

быть может, она думала о собственной вине по отношению к Ир­ ландии 33 ? Русское правительство не заслуживает вследствие этого меньшей ненависти и упреков; я хотел бы только обрушить нена­ висть эту и на все другие правительства, ибо ихне следует отделять одно от другого; это только вариации одной и той же темы.

Последние события научили нас многому; порядок, восстанов­ ленный в Польше 34, и взятие Варшавы отодвинуты на задний план с тех пор как порядок царит в Париже 35 и взят рим 36 ; С тех пор, как прусский принц ежедневно руководит новыми расстрелами 37 и старая Австрия, стоя в крови по колена, пытается омолодить ею свои парализованные члены 38 • Прошло уже то время, когда надобно было привлекать внима­ ние к России и казакам. Пророчество Наполеона потеряло свой смысл: быть может, возможно, являться одновременно и респуб­ Они, оскорбленные, ограбленные, они, лишенные русским пра­ руку русскому народу; они отделили дело народа от дела его пра­ вительства. Если поляки сумели обуздать свою справедливую не­ нависть к нам, то другие народы также сумеют обуздать свой па­ нический страх.

Вернемся, однако, к сочинениям о России. За последние годы появились только две значительные раБотыI: путешествие Кюстина перебывало во всех руках, оно выдержало пять изданий; книга Гакстгаузена, напротив, очень мало известна, потому что посвяще­ на специальному предмету. Оба эти произведения особенно заме­ чательны не своей противоположностью, но тем, что они изобра­ жают две стороны, из которых действительно слагается русская • Разумеется, мы не касаемся здесь статей о России, опубликованных то здесь, то там в разных газетах. За ИСКЛIOчением указанных нами ВЬШIе работ, мы не знаем ничего представляющего нечто целое, единое. Встречаются, конечно, великолеп­ ные набшодения в «Зоологическом путешествию> Блазиуса, в «Картинах русской литературы» Кёнига. Можно отметить некоторые места в холодных компиляциях Шницлера, не свободных от официального влияния... Но всякие тайны, секреты, мемуары дипломатов и пр. отнюдь не принадлежат к области серьезной литерату­ ры. Книга Гакстгаузена появилась на немецком и французском языках.

жизнь. Кюстин И Гакстгаузен отличаются друг от друга в своих со­ чинениях, потому что говорят о разных вещах. Каждый из них охватывает особую сферу, но противоречия между ними нет. Это все равно, как если б один описывал климат Архангельска, а дру­ гой Одессы: оба они остаются в пределах России.

Кюстин, по легкомыслию, впал в большие ошибки; из страсти в осуждении, но все же он хороший и добросовестный наблюда­ тель. Он с самого же начала отдается первому впечатлению и ни­ когда не исправляет раз вынесенного суждения. Вот почему его сколько не скрывая правды от внимательного читателя, показы­ вают ему ее с разных сторон. Легитимист и иезуиyll, он приехал в Россию, преисполненный глубокого уважения к монархическим установлениям, покинул же он ее, проклиная самодержавие, так же как и зараженную атмосферу, которой оно окружено.

Путешествие это, как мы видим, оказалось полезным для Кю­ стина.

По приезде в Россию он сам стоит не больше тех придворных, ему в заслугу то, что он добровольно взял на себя роль, которую те выполняли по обязанности.

Не думаю, чтобы какой бы то ни было придворный с такой аф­ фектацией подчеркивал каждое слово, каждый жест императри­ цы, говорил бы о кабинете и туалете императрицы, об остроумии и любезности императрицы; никто не повторял так часто импера­ тору, что он более велик, чем его народ (Кюстин знал тогда рус­ ский народ только по петербургским извозчикам); более велик, чем Петр 1; что Европа не отдает ему должного; что он великий Оказавшись в придворном кругу, Кюстин уже его не покидает;

он не выходит из передних и удивляется, что видит там только ла­ кеев; за сведениями он обращается к придворным. Они же знают, что он писатель, боятся его болтовни и обманывают его. Кюстин возмущен; он сердится и относит все на счетрусскorо народа. Он едет в Москву, он едет в Нижний Новгород; но всюду он в Петер­ бурге; всюду петербургская атмосфера окружает его и придает всему виденному им однообразную окраску.

Только на почтовых станциях он бросает беглые взгляды на жизнь народа; он делает великолепные замечания, он предсказы­ вает этому народу великое будущее; он не может налюбоваться красотой и проворством крестьян, он говорит, что чувствует себя гораздо свободнее в Москве, что воздух там не так давит и что люди там более довольны.

Он говорит это и продолжает свой путь, нисколько не затруд­ ми, нисколько не удивляясь тому, что находит у одного и того же народа качества совершенно противоположные, он добавляет:

рованные, без сомнения, звучат весьма странно для слуха читате­ лей Гакстгаузена. Многие, я уверен в этом, спросят, находился ли вестфальский агроном в здравом уме. И однако Гакстгаузен совер­ шенно прав: социальное устройство сельских общин в России истина, столь же великая, как и могущественная славянская орга­ низация политической системы. Это cтpaHHO~.. Но разве еще не более странно, что рядом с европейскими рубежами в течение ты­ сячелетия жил народ, насчитывающий теперь пятьдесят миллио­ нов душ, и что в середине девятнадцатого века его образ жизни является для Европы неслыханной новостью?

Русская сельская община существует с незапамятного време­ ни, и довольно схожие формы ее можно найти у всех славянских племен. Там, где ее нет, она пала под германским влиянием.

чистом виде, чем в России. Сельская община представляет собой, так сказать, общественную единицу, нравственную личность; гоБиблиотека "Рунивере" сударству никогда не следовало посягать на нее; община является собственником и объектом обложения; она ответственна за всех и каждого в отдельности, а потому автономна во всем, что касается ее внутренних дел.

Ее экономический принцип полная противоположность без исключения место за своим столом. Земля принадлежит об­ щине, а не отдельным ее членам; последние же обладают неотьем­ лемым правом иметь столько земли, сколько ее имеет каждый другой член той же общины; эта земля предоставлена ему в по­ жизненное владение; он не может да и не имеет надобности пере­ давать ее по наследству. Его сын, едва ондостигаетсовершенноле­ тия, приобретает право, даже при жизни своего отца, потребовать от общины земельный надел. Если у оща много детей тем лучше, земли; по смерти же каждого из членов семьи земля опять пере­ ходит к общине.

Часто случается, что глубокие старики возвращают свою зем­ лю и тем самым приобретают право не платить податей. Крестья­ нин, покидающий на время свою общину, не теряет вследствие этого прав на землю; ее можно отнять у него лишь в случае изгна­ ния, и подобная мера может быть применена только при едино­ душном решении мирского схода. К этому средству однако община прибегает лишь в исключительных случаях. Наконец, крестьянин еще тогда теряет это право, когда по собственному желанию он выходит из общины. В этом случае ему разрешается только взять с собой свое движимое имущество: лишь в редких случаях позво­ ляют ему располагать своим домом или перенести его. Вследствие этого сельский пролетариат в России невозможен.

Каждый из владеющих землею в общине, то есть каждыIй совер­ шеннолетний и обложенный податью, имеет голос в делах общи­ ны. Староста и его помощники избираются миром. Также посту­ пают при решении тяжбы между разными общинами, при разделе земли и раскладке податей'.

Староста обладает большой властью в отношении каждого члена в отдельности, но не над всей общиной; если община хоть сколь­ ко- нибудь единодушна, она может очень легко уравновесить власть принудить его даже отказаться от своей должноИбо обложению подлежит главным образом земля, а не человек. Правитель­ ство ведет счет только по числу душ; община пополняет недоимки в сборе пода­ тей по душам при помощи особой раскладки и принимает за податную единицу деятельного работника, Т.е. работника, имеющего в своем пользовании землю.

сти, если он не хочет подчиняться ее воле. Круг его деятельности ограничивается, впрочем, исключительно административной об­ ластью; все вопросы, выходящие за пределы чисто полицейского характера, разрешаются либо в соответствии с действующими обычаями, либо советом стариков, либо, наконец, мирским схо­ дом. Гакстгаузен допустил здесь большую ошибку, утверждая, что староста деспотически управляет общиной. Он может управлять деспотически только в том случае, если вся община стоит за него.

Эта ошибка привела Гакстгаузена к тому, Ч1О он увидел в старосте общины подобие императорской власти. Императорская власть, следствие московской централизации и петербургской реформы, не имеет противовеса, власть же старосты, как и в домосковский период, находится в зависимости от общины.

Необходимо еще принять во внимание, что всякий русский, если он не горожанин и не дворянин, обязан быть приписан к об­ щине и что число городских жителей, по отношению к сельскому населению, чрезвычайно ограничено. Большинство городских работников принадлежит к бедным сельским общинам, особенно к тем, у которых мало земли; но, как уже было сказано, они не утрачивают своих прав в общине; поэтому фабриканты бывают вынуждены платить работникам несколько более того, что тем могли бы приносить полевые работы.

Зачаиую эти работники при бывают в города лишь на зиму, другие же остаются там годами; они объединяются в большие ра­ ботнические артели; это нечто вроде русской подвижной общины.

Они переходятиз города в город (все ремесла свободны в России), и число их часто достигает нескольких сотен, иногда даже тысячи;

таковы, например, артели плотников и каменщиков в Петербурге и в Москве и ямщиков на больших дорогах. Заработком их ведают выборные, и он распределяется с общего согласия.

Прибавьте к этому, что треть крестьянства принадлежит дворя­ нам. Помещичьи права позорный бич, тяготеющий над частью узаконены и являются лишь следствием безнравственного соглаше­ ния с правительством, которое не только мирится со злоупотреб­ лениями, но покровительствует им силой своих штыков. Однако это положение, несмотря на наглый произвол дворян -помещиков, не оказывает большого влияния на общину.

Помещик может ограничить своих крестьян минимальным ко­ личеством земли; он может выбрать для себя лучший участок;

он может увеличить свои земельные владения и тем самым труд крестьянина; он может прибавить оброк, но он не вправе отказать крестьянину в достаточном земельном наделе, и если уж земля принадлежит общине, то она полностью остается в ее ведении, на тех же основаниях, что и свободная земля; помещик никогда не вмешивается в ее дела; были, впрочем, помещики, хотевшие ввести европейскую систему парцеллярного раздела земель 45 и частную собственность.

Эти попытки исходили по большей части от дворян прибал тийских губерний; но все они проваливались и обыкновенно за­ канчивались убийством помещиков или поджогом их замков, ибо таково национальное средство, к которому прибегает русский крестьянин, чтобы выразить свой протест'. Иностранные пересе­ ленцы, напротив, часто принимали русские общинные установле­ ния. Уничтожить сельскую общину в России невозможно, если только правительство не решится сослать или казнить несколько миллионов человек.

Ужасная ИСlОрия с введением военных поселений показала, каков бывает русский крестьянин, когда на него нападают в его последнем укреплении 46 • Либерал Александр брал деревни при­ ступом; ожесточение крестьян достигло ЯРОС1И, исполненной трагизма: они умерщвляли своих детей, чтоб избавить их от неле­ пых учреждений, навязываемых им штыками и картечью. Прави­ тельство, разъяренное таким сопротивлением, подвергало пре­ следованиям э1их героических людей; оно засекало их до смерти шпицрутенами, но, несмотря на все эти жестокости и ужасы, оно ничего не смогло добиться. Кровавый бунт в Старой Руссе в году показал, как трудно поддается укрощению этот не­ счастный Hapo.Jf 7• Подавив этот бунт, правительство вынуждено бьшо уступить необходимос1И и удовлетвориться словом, не будучи в силах добиться дела.

была столь равнодушно принята крестьянами и встретила так мало сопротивления: она прошла над их головами. Правительство начало принимать общие меры по отношению к крестьянам лишь с года, когда оно основало министерство государственных имуществ48 • То была неплохая мысль слегка встряхнуть общину, глощала личность • Из документов, пуБJШкуемых министерством внутренних дел, видно, что ежегодно, еще до последней революции 1848 г., от 60 до 70 помещиков оказьmа­ JШсь убитыми своими крестьянами. Не является ли это постоянным протестом против незаконной власти этих помещиков?

Человек, привыкший во всем полагаться на общину, погибает, едва лишь отделится от нее; он слабеет, он не находит в себе ни силы, ни побуждений к деятельности: при малейшей опасности он спешит укрыться под защиту этой матери, которая держит, таким образом, своих детей в состоянии постоянного несовершенноле­ тия и требует от них пассивного послушания. В общине слишком мало движения; она не получает извне никакого толчка, который побуждал бы ее к развитию, в ней нет конкуренции, нет внут­ ляя человеку его долю земли, она избавляет его от всяких забот.

Общинное устройство усыпляло русский народ, и сон этот ста­ новился с каждым днем все более глубоким, пока, наконец, Петр грубо не разбудил часть нации. Он искусственно вызвал нечто вроде борьбы и антагонизма, и именно в этом-то и заключалось провиденциальное49 назначение петербургского периода.

С течением времени этот антагонизм стал чем-то естественным.

Какое счастье, что мы так мало спали; едва пробудившись, мы ока­ зались лицом к лицу с Европой, и с самого начала наш естествен­ Hый' полудикий образ жизни более соответствует идеалу, о кото­ ром мечтала Европа, чем жизненный уклад цивилизованного германо-романского мира; то, что является для Запада только на­ тельный факт, с которого мы начинаем; угнетенные императорским германцы, поклонявшиеся Тору или Одину50, шли навстречу хри­ стианству.

Утверждают, что все дикие народы начинали с подобной же общины; что она достигла у германцев полного развития, но что всюду она вынуждена была исчезнуть с началом цивилизации.

Из этого заключили, что та же участь ожидает русскую общину; но я не вижу причин, почему Россия должна непременно претерпеть все фазы европейского развития, не вижу я также, почему циви­ лизация будущего должна неизменно подчиняться тем же условиям существования, что и цивилизация прошлого.

Германская община пала, встретившись с двумя социальными идеями, совершенно противоположными общинной жизни: фео­ дализмом и римским правом. Мы же, к счастью, являемся со своей общиной в эпоху, когда противообщинная цивилизация гибнет вследствие полной невозможности отделаться, в силу своих основ­ ных начал, от противоречия между правом личным и правом об­ щественным. Почему же Россия должна лишиться теперь своей сельской общины, если она сумела сберечь ее в продолжение всего своего ПОЛИ1Ического развития, если она сохранила ее нетрону­ той под тяmстным ярмом московского царизма, так же как под самодержавием в европейском духе императоров?

насажденной и совершенно не имеющей корней в народе, чем от­ казаться от общины; но утверждают, что вследствие постоянного раздела земель общинная жизнь найдет свой естественный предел в приросте населения. Как ни серьезно на первый взгляд это воз­ ражение, чтоб его опровергнуть, достаточно указать, что России хва1ИТ земли еще на целое столетие и что через сто лет жгучий во­ прос о владении и собственнос1И будет так или иначе разрешен.

Более того. Освобождение помещичьих имений, возможность перехода из перенаселенной местности в малонаселенную, пред­ ставляет также огромные ресурсы.

Многие, и среди них Гакстгаузен, утверждают, что, вследствие этой неустойчивости во владении землею, обработка почвы ни­ сколько не совершенствуется; временный владелец земли, в по­ гоне за одной лишь выгодой, которую он из нее извлекает, мало о ней забо1ИТСЯ и не вкладывает в нее свой капитал; вполне воз­ можно, что это так. Но агрономы-любители забывают, что улуч­ шение земледелия при западной системе владения оставляет боль­ шую часть населения без куска хлеба, и я не думаю, чтобы растущее обогащение нескольких фермеров и развитие земледелия как ис­ кусства могли бы рассматриваться даже самой агрономией как достаточное возмещение за отчаянное положение, в котором на­ ходится изголодавшийся пролетариат.

дух общинного строя уже давно проник во все области народ­ ной жизни в России. Каждый mроД, на свой лад, представлял со­ бой общину; в нем собирались общие сходы, решавшие большин­ ством голосов очередные вопросы; меньшинство либо соглашалось с большинством, либо, не подчиняясь, вступало с ним в борьбу;

зачастую оно покидало mрод; бывали даже случаи, когда оно со­ вершенно истреблялось.

В этом непреклонном меньшинстве можно распознать гордое вето польских магнатов51. Княжеская власть, при наличии суди­ лищ, составленных из выборных судей, творивших правосудие устно и по внутреннему убеждению перед лицом свободных сходов в го­ родах, и к тому же лишенная постоянной армии, не могла укреп­ ляться; это станет особенно понятным, если не упускать из виду, насколько ограничены жизненные потребности у народа, целиком заняшго земледелием. Московская централизация положила конец этому порядку вещей; Москва явилась для России первым ПетерБиблиотека "Рунивере" бургом. Московские великие князья, отбросив этот титул, чтобы принять титул царя всея Руси, стремились к совсем иного рода власти, чем та, которой пользовались их предшественники.

Пример увлекает их: они явились свидетелями могущества гре­ ческих императоров в Византии и могущества монгольских ханов из главной орды Тамерлана52, известной под именем Золотой орды.

И действительно, власть царей в своем развитии приняла двойной характер обеих этих держав. С каждым шаmм московских царей на пути деспотизма власть народа все уменьшалась. Жизнь сжи­ малась и обеднялась все более и более во всех своих проявлениях;

одна лишь сельская община продолжала сохраняться в своей скром­ ной сфере.

Роковой характер эпохи, последовавшей за царствованием Петра, обнаружился лишь тогда, когда московские цари осуще­ ствили свою централизацию; ибо ее значительность заключалась лишь в том, что она составила из разрозненных частей княжеского федерализма, из людей одной расы, связанных узами крови, одно могучее целое; идти однако далее она не могла, ибо, в сущности, она не знала точно, почему и с какой целью она объединяла эти разобщенные части. Именно в этом и проявилась вся ничтож­ ность внутренней идеи московского периода: он сам не знал, куда приведет его политическая централизация.

Пока имелись вне страны такие поводы для деятельности, как борьба с татарами, литовцами и поляками, таившиеся в ней силы находили возможность проявляться и распространяться; когда же народ после ме)lЩyцарствия 1612 года, во время которого он обна­ ружил по разительную энергию53, снова впал в состояние покоя, правительство окостенело в вялости восточного формализма.

Государство, еще полное юности и мощи, покрылось, как стоя­ чая вода, зеленоватой пеной; время первых Романовых было пре­ ждевременной старостью, так глубоко погруженной в сон, что на­ род не в состоянии был тогда оправиться от прежних потрясений.

Царская Россия, как и сельская община, совершенно лишена была какой бы то ни бьшо закваски, каких бы то ни было дрож­ жей; не было ни беспокойного меньшинства, ни движущего на­ чала. Эта закваска, эти дрожжи, эта мятежная личность явилась, и явилась на троне.

Петр 1 сделал бесконечно много добра и зла России; но осо­ бенной благодарности от русских он заслуживает за толчок, кото­ рый дал всей стране, за движение, которое он сообщил нации и которое с тех пор не замедлялось. Петр 1 понял скрытую силу своего народа, также как и препятствие, мешавшее развитию этой силы; с энергией революционера и упрямством самодержца он решил окончательно порвать с прошедшим: с нравами, обычая­ тическим организмом.

Достойно сожаления, что Петр 1 не имел перед глазами иного идеала, кроме европейского режима. Он не видел, что то, чем он восхищался в европейской цивилизации, ни в какой мере не было связано с политическими формами того времени, но, скорее, дер­ жалось вопреки им; он не видел, что сами эти формы были не чем иным, как следствием двух уже прошедших миров, и что они, как и московское византийство, были отмечены печатью смерти.

Политические формы семнадцатого столетия были последним словом монархической централизации, последним следствием Вестфальского мира54. То было время дипломатии, канцелярии и казарменного режима, начало того холодного деспотизма, эгои­ стические повадки которого не могли быть облагорожены даже Эти политические формы сами только и ждали, чтоб исчезнуть, своего Петра Французскую революцию. Освободившись от нейшей свободой. Но душе его недоставало гения и творческой мощи: он бьш порабощен Западом и стал копировать его. Ненавидя все относящееся к старой России, хорошее и дурное, он подражал всему европейскому, дурному и хорошему Половина иностран­ ных форм, пере саженных им в Россию, была в высшей степени противна духу русского народа.

Его задача сделалась вследствие этого еще трудней, и притом без всякой пользы для дела. В силу пророческого инстинкта он любил Россию будущего; он лелеял мечту о могущественной рус­ ской монархии, но совершенно не считался с народом. Возму­ щенный всеобщим застоем и апатией, он захотел обновить кровь в жилах России и, чтобы произвести это переливание, взял кровь уже старую и испорченную. Кроме того, при всем своем темпера­ менте революционера, Петр 1 все же всегда оставался самодерж­ цем. Он страстно любил Голландию и воспроизводил свой милый Амстердам на берегах Невы, однако он заимствовал лишь весьма немногие из свободных нидерландских установлений. Он не 'Юлько не ограничил царскую власть, но еще более усилил ее, предоста­ вив ей все средства европейского абсолютизма и сокрушая все преграды, воздвигнутые ранее нравами и обычаями.

Становясь под знамена цивилизации, Петр 1 в 10 же время заим­ ствовал у отвергаемого им прошлого кнут и Сибирь, Ч1Обы подав­ лять всякую оппозицию, всякое смелое слово, всякое свободное действие.

Представьте себе теперь союз московского царизма с режимом немецких канцелярий, с инквизиционным процессом, заимство­ ванным из прусского военного коде кса 5б, и вы поймете, почему импера1Орская власть в России оставила далеко позади деспотизм Рима и Византии.

Сельская Россия, всему внешне подчиняясь, на самом деле ни­ чего не приняла из этих преобразованиЙ. Петр 1 чувствовал это пассивное сопротивление; он не любил русского крестьянина и ничего не понимал в его образе жизни. С преступным легко­ мыслием усилил он права дворянства и стянул еще туже цепь кре­ постного права; он первый попытался упорядочить эти нелепые установления; упорядочить значило в то же время признать их и подвести под них законное основание. С той поры русский крестьянин еще более, чем когда-либо, замкнулся в своей общине и если удалялся от нее, то бросал вокруг себя недоверчивые взгля­ ды И многократно осенял себя крестным знамением. Он перестал понимать правительство; он увидел в полицейском офицере и в СУдЬе врага; он увидел в помещике грубую силу, с которой ни­ С той поры он стал видеть в каждом приговоренном только не­ счастного единственное слово, которым обозначается всякий осужденный в этой стране, где словно никого не осталось, кроме жертв и палачей; стал лгать под присягою и все отрицать, когда его допрашивал человек в мундире, казавшийся ему представите­ лем немецкого правительства. Протекшие сто пятьдесят лет, ни­ сколько не примирив крестьянина с новым порядком вещей, еще более отдалили его от правительства. Пусть мы воспитаны были в духе петровских реформ; пусть мы впитали с молоком матери европейскую цивилизацию; пусть старость Европы была нам при­ вита таким образом, что ее СУдЬбы сделались нашими судьбами, в добрый часJ Однако с русским крестьянином дело обстоит совсем иначе.

Он многое перенес, многое выстрадал, он сильно страдает и те­ перь, но он остался самим собой. Замкнутый в своей маленькой общине, оторванный от собратьев, рассеянных на огромных про­ странствах страны, он тем не менее нашел в пассивном сопротив­ лении и в силе своего характера средство сохранить себя; он низко склонил голову, и несчастье часто проносилось над ним, не задевая его; вот почему, несмотря на свое положение, русский крестьянин обладает такой силой, такой ловкостью, таким умом и красотой, что возбуJUiЛ в этом отношении изумление Кюстина и Гакстгаузена.

Все путешественники отдают должное русским крестьянам, но они кричат об их бесстыдном плутовстве, религиозном фанатиз­ ме, идолопоклонстве перед императорским троном.

Я думаю, что кое-какие из этих недостатков и в самом деле можно найти в русском народе, в частности я основываюсь на том, что недостатки эти присуши всем европейским народам. Они тесно связаны с нашей цивилизацией, с невежеством масс и с их нищетой. Европейские государства похожи на полированный мрамор, они блестят только на поверхности, а в глубине своей и в целом они грубы.

Я понимаю, что можно обвинять цивилизацию, современные общественные формы, все народы вместе, но считаю бесполезной жестокостью нападать на один из этих народов и осуждать в нем пороки всех остальных; это, впрочем, узость ума, которая позво­ лительна одним лишь евреям, считать свою нацию избранным должны были послужить нам отличным уроком; не обвиняли ли недавно почти все писатели в тех же недостатках римлян и венцев, прибавляя к этому даже упреки в трусости?

Октябрьская революция 57 и римский триумвираr 8 реабилити­ ровали репутацию этих городов. Но это еще не все. Совершенно верно, что русский крестьянин при КЮl\дОЙ возможности обманы­ вает помещика и чиновника, которые, в свою очередь, не обма­ нывают крестьянина только потому, что им проще грабить его.

Обмануть своих врагов в подобных случаях значит проявить ум.

Наоборот, в отношениях между собой русские крестьяне проявля­ ют исключительную честность и порядочность. Доказательством служит то, что они никогда не заключают между собой письмен­ ных условий. Землю делят в общинах, а деньги в работнических два-три судебных процесса.

Русский народ религиозен, потому что народ при современных политических условиях не может оставаться без религии. Просве­ пор существуют лишь для немногих. Народу же религия заменяет все, она отвечает на все его эстетические и философские вопросы, возникающие в человеческой душе на всех С1Упенях развития.

Фантастическая поэзия религии служит отдохновением после про­ заических земледельческих работи сенокоса. Русский крестьянин суеверен, но равнодушен к религии, которая для него, впрочем, является непроницаемой тайной. Он для очистки совести точно соблюдает все внешние обряды культа; он идет в воскресенье к обедне, чтобы шесть дней больше не думать о церкви. Священ­ ников он презирает как 1Унеядцев, как людей алчных, живущих на его счет. Героем всех народных непристойностей, всех уличных песенок, предметом насмешки и презрения всегда являются поп и дьякон или их жены.

Множество пословиц свидетельствует о безразличии русских к религии: «Гром не грянет мужик не перекрестится», «На бога ямщик, шутя защищавший свою склонность к мелким кражам, говорил: «С этим уж человек родится, и если Христос не воро­ вал то только потому, что ему мешали раны на руках». Все это показывает, что у этого народа мы не найдем ни бешеного фана­ тизма, встречающегося у бельгийцев и в Люцерне, ни той суро­ вой, холодной и безнадежной веры, которую видим мы в Женеве и в Англии, как и воо бще у народов, долm находившихся под влия­ HиeM иезуитов и кальвинистов59.

В прямо м смысле слова религиозны одни лишь раскольники 6О • Причина этого заключается не только в национальном характере, но и в самой религии. Греческая церковь никогда не отличалась чрезмерной склонностью к пропаганде и экспансии; она была бо­ лее верна евангельскому учению, нежели католицизм, жизнь ее вследствие этого менее распространялась вширь; созрев на про­ гнившей почве Византии, она сосредоточилась в монастырских кельях и преимущественно занялась богословскими спорами и вопросами теории; порабощенная светской властью, она отстра­ нилась, в России еще более, чем в Византийской империи, отин­ тересов политики. Начиная с десятоm века и до Петра 1 известен лишь один народный проповедник, да и того патриарх принудил замолчать 61 • Я считаю большим счастьем для русского народа народа Католицизм, как некоторые злокачественные недуги, может быть излечен лишь при помощи ядов; ОН роковым образом влечет за собой протестантизм, который затем только и освобождает умы с одной стороны, чтоб еще сильнее сковать их с друmЙ. Наконец, Россия, не принадлежа к великому единству западной церкви, не имеет надобности вмешиваться в историю Европы.

Я не замечал также в русском народе, чтоб он отличался осо­ бенной преданностью престолу и готовностью жертвовать собой для него. Действительно, русский крестьянин видит в императоре защитника от своих непосредственных врагов, он рассматривает его как наивысшее олицетворение справедливости и верит в его божественное право, как верят в него более или менее все монар­ в каких-либо действиях, и его привязанность к императору не превратит его ни в вандейца62, ни в испанского карлиста63 ; это по­ читание не доходит до той трогательной любви, которая недавно еще не позволяла некоему народу без слез на глазах говорить о своих князьях.

Следует также признать, что русский народ охладел в своей любви к трону, с тех пор как, по милости европейской бюрокра­ тии, он отвернулся от правительства. Династическое движение, подобное тому, какое вспыхнуло, например, в пользу Лжедими­ трия 64, в настоящее время совершенно невозможно. Со времени Петра 1 народ не принимал никакого участия ни в одном из петер­ бургских переворотов. Несколько претендентов, кучка интрига­ нов и преторианцев 65 с 1725 по 1762 год передавали из рук в руки императорский трон 66. Народ бесстрастно молчал, не беспокоясь о том, признает ли камарилья 67 императорами и Романовыми принцессу Брауншвейгскую или Курляндскую, герцога Голштин­ ского или его жену из рода Ангальт-Цербстского 68 ; все они были няя попытка, О'IЧаянное усилие казака и крепостного освободиться от жестокого ярма, тягость которого с каждым днем становилась все более ощутимой. Имя Петра это имя никак не могло бы поднять несколько губерний. В по­ следний раз политический интерес воодушевил русский народ в году70. Народ этот убежден, что у себя на родине он непо­ бедим; эта мысль лежит в глубине сознания каждого русского крестьянина, в этом его политическая религия. Когда он увидел, что чужеземец появился как неприятель на его земле, он забросил соху и схватился за ружье. Умирая на поле битвы «за белого царя и пресвятую богородицу», как он говорил, он умирал на самом деле за неприкосновенность русской земли.

Класс, с которым русский народ находится в непосредствен­ чиновников, которые составляют низшую ступень цивилизован­ ной России. Чиновники, глубоко развращенные запретом всякого рода гласности, представляют собой самый раболепный класс в России; его судьба целиком во власти правительства. Провинци­ альное дворянство, со своей стороны, не менее развращенное своим правом эксплуатировать крестьян, все же более независимо и, стало быть, несколько самостоятельней, чем чиновничество.

Немного жизни сохранилось еще в губернских дворянских собра­ ниях; дворянство обыкновенно составляет оппозицию губернато­ рам и их чиновникам; средств для этого у него достаточно.

в крепостное состояние миллионы крестьян и оплачивала кресть­ янскими общинами свои ночи Клеопатры 7 !. Дворянство каждой губернии имеет право созывать свои особые собрания, избирать станций, председателей этих судов и всех чиновников админи­ стративного и полицейского управления уездами.

Правда, и другие классы населения частично пользуются подоб­ ными правами, но большинство этих прав остается за дВорянством, если не считать городских управлений и городского голову, кото­ рые избираются купцами и мещанами города. Правительство по­ сылает в каждую губернию губернатора, административный и суд прокурора. Дворянство имеет право контролировать губер­ натора во всех денежных делах; каждый дворянин может быть, без всяких ограничений, выбран в своей губернии судьею, предсе­ дателем и предводителем. К этому сводятся все свободные уста­ новления.

Если мы перейдем от провинциальных установлений к уста­ новлениям государственным, то с каждым шагом, по мере того как мы будем подыматься по иерархической лестнице, все более и более будут стираться и права человека и участие управляемых в управлении. Петербургская централизация, как снеговая верши­ на горы, все подавляет своим леденящим и единообразным гру­ зом; чем более к ней приближаешься, тем менее обнаруживаешь следов жизни и независимости. Сенат, Государственный совет, министры не более как покорные орудия; высшие сановники свою волю.

Русское дворянское звание в том виде, в каком оно существует со времен Петра 1, является скорей наградой за оказанные услуги, чем самостоятельно существующей кастой; дворянское звание, по закону, даже утрачивается, если в семье два поколения подряд не вступали на государственную службу73. Пути, ведущие к дворян­ скому званию, открыты со всех сторон. Пять лет тому назад были установлены в этом отношении некоторые ограничения, но они относятся к числу тех мер, которые бесследно исчезают на другой же день после императорского указа 74 • Петр 1 при всем своем могуществе не смог бы ничего совер­ шить, если б он не встретил уже целую толпу недовольных; эти недовольные пришли ему на помощь; именно из них и из тех, кто служил новому правительству, и образовалась европеизированная Россия. Петр 1 возвел эту часть нации в дворянство, чтобы проти­ BoпocTaBиTь ее необразованной России. Но помимо того, что этот класс, несмотря на силу и власть, не создал никакой аристократии, он еще поглотил некогда могущественную аристократию старин­ ного дворянства, бояр и князей'. Новое дворянство, беспрестанно вербуемое из всех других классов, приобрело аристократический характер только по отношению к крестьянину, до тех пор пока он оставался крестьянином, т. е. по отношению той части народа, ко­ торая также была поставлена правительством вне закона.

Вероятно, в первое время после реформы все эти грузные и грубые бояре, в своих пудреных париках и шелковых чулках, силь­ но смахивали на тех отаитских щеголей 75, которые гордо расхажи вают в красных английских мундирах с эполетами, но без штанов и рубашки. Однако благодаря нашей восприимчивости высшая знать вскоре усвоила манеры и язык версальских придворных76 • Восприняв изящество манер и нравов европейской аристократии, она не совсем утратила свои собственные, и поэтому ее образ жиз­ ни, при Екатерине представлял собой своеобразную смесь ди­ кой распущенности и придворного лоска, аристократической спеси и полувосточной покорности. Эти нравы были тем не менее скорей оригинальны и угловаты, чем карикатурны; в них совер­ шенно не было того пошлого и безвкусного тона, которым всегда отличалась аристократия немецкая.

Между высшей знатью, живущей почти исключительно в Пе­ тербурге, и благородным nролетарuатом чиновников и безземель­ ных дворян существует густой слой среднеm дворянства, нрав­ ственным центром которого является Москва. Если оставить • Право первородства совершеlШО неизвестно в России.

в С1Ороне общую развращенность э1ого класса, то следуетпризнать, что именно в нем таится зародыш и умственный центр грядушей революции. Положение образованного меньшинства этого сосло­ вия (э1О меньшинство довольно значительно) полно трагизма:

оно 01Орвано от народа, потому что в течение нескольких поколе­ ний его предки были связаны с цивилизующим правительством, и оторвано от правительства, потому что само это меньшинство цивилизовалось. Народ видит в них немцев, правительство французов.

В этом сословии, так нелепо поставленном межцу цивилизацией и правом плантатора, межцу ярмом неограниченной власти и по­ мещичьими правами над крестьянами, в этом сословии, где можно встретить самую высокую европейскую научную куль-туру при от­ сутствии свободы слова, без иного дела, кроме государственной службы, кипит множество страстей и сил, которые, именно вследствие отсутствия выхода, бродят, рас-тут и часто вырываются на свет в виде какой-либо блестящей, эксцентричной личности.

Из этого именно сословия исходит все литера-турное движение, именно из него вышел Пушкин, э1от наиболее совершенный представитель широты и богатства русской на-туры; именно в нем зародилось и выросло 26 декабря 1825 года77, эта indulgentia plenaria7B всей касты, ее расчет за целый век.

Десять лет ка1Оржных работ, двадцать пять лет ссылки не смогли сломить и согнуть этих героических людей, которые с горстью солдат вышли на Исаакиевскую площадь, чтобы бросить перчатку императорской власти и всенародно произнести слова, которые до сих пор и даже теперь еще передаются от одного к другому в рядах нового поколения.

Восстание 1825 года заключило собой первую эпоху петербург­ ского периода. Вопрос был разрешен. Образованный класс, тот класс народа, который остается верным 1Олчку, данному Петром 1, доказал тогда своей деятельной ненавистью к деспотизму, что он догнал своих западных братьев. Они оказались в полном едине­ нии чувств и взглядов с Риего, гонфалоньерами и карбонариями 79 • Ужас правительства был тем более велик, что оно обнаружило, с одной стороны, что все элементы дворянства и военной иерар­ хии замешаны в заговоре, и что, с другой стороны, оно осознало отсутствие всякой реальной связи межцу собой и древним наро­ дом, оставшимся русским.

26 декабря вскрыло все, что было искусственного, хрупкого и преходящего в петербургском империализмеВО. Революция была близка к успешному осуществлению... Что произошло бы в случае успеха? Трудно сказать; но каков бы ни был результат, можно смело утверждать, что народ и дворянство спокойно приняли бы совер­ шuвшuйся факт.

Это-то и было с ужасом понято правительством. Преиспол­ ненное недоверия к дворянству, оно вздумало сделаться нацио­ нальным и добилось лишь того, что стало врагом всякой цивили­ зации. Национальная жилка в нем совершенно отсутствовала.

Правительство с самого начала проявило себя мрачным и недо­ верчивым; целый корпус тайной полиции, вновь учрежденный В1, окружил трон. Затем правительство отказалось от принципов Пе­ тра развивавшихся в течение столетия. Последовал непрерыв­ ный ряд ударов по всякой свободе, всякой умственной деятель­ ности; террор распространялся с каждым днем все более и более.

Не решались что-либо печатать; не решались писать письма; до­ ходили до того, что боялись рот открыть не только на людях, но и в собственной комнате, все онемело.

что под ногами у них не родная земля; они поняли всю свою сла­ бость, и отчаяние охватило их. Пряча в глубине души слезы и скорбь, они рассеялись по своим деревням и по всем большим до­ рогам Европы. Петербург, по примеру правительства, приобрел совсем иной характер; то был город в состоянии непрерывной осады В2. Общество широкими шагами отступало назад. Аристо­ кратические чувства человеческого достоинства, которые в цар­ ствование Александра завоевали себе значительное место, были нас1ОЛЬКО оттеснены, что стало возможным введение закона о за­ граничных паспортах ВЗ, сделались возможными нравы, о которых рассказал вам Кюстин.

Но внутренняя работа продолжалась, тем более деятельная в своих глубинах, что она не находила никакой возможности проя­ вить себя на поверхности. Время от времени раздавались голоса, заставлявшие трепетать все фибры человеческой души: то был крик скорби, С1ОН негодования, песнь отчаяния, и к этому крику, к этому стону, к этой песне примешивалась грустная весть о судь­ бе, которую навлек на себя какой -нибудь смельчак, вынужденный отправиться в изгнание на Кавказ или в Сибирь. Так, через десять лет после декабря, один мыслитель бросил в мир несколько листков, КО1Орые повсюду, где только есть читатели в России, вы­ звали потрясение, подобное электрическому ударуВ4.

Это сочинение было спокойным и беззлобным упреком; оно напоминало бесстрастное исследование положения русских, но то был взгляд разгневанного человека, глубоко оскорбленного в самых благородных своих чувствах. Строгий и холодный, он тре­ бует у России отчета за все страдания, которые она готовит мыс­ лящему человеку, и, разобрав их все, он с ужасом отворачивается, он проклинает Россию в ее прошедщем, он презирает ее настоя­ щее и предсказывает лишь несчастье в будущем. Таких голосов не слышно было во время блестящей эпохи несколько экзотического либерализма Александра, они не раздавались даже в стихах нестерпимый груз десятилетнеm террора: нам надобно было уви­ деть гибель всех наших друзей, славу осады Варшавы и усмирение Польши.

Чаадаев во многом был неправ, но жалоба его была законна, и голос его заставил выслушать ужасную истину. Именно этим объясняется em громадный отзвук. В ту эпоху все сколько- нибудь значительное в литературе принимает новый характер. Поконче­ но с подражанием французам и немцам, мысль сосредоточивается и ожесточается; более горькое отчаяние и более горькая ирония над собственной судьбой прорывается повсюду как в стихах Лер­ монтова, так и в издевательском смехе Гоголя 85, смехе, за кото­ Если начала новой жизни и движения оставались тогда разоб­ щенными; если они не достигли того единства, которое царило до 26 декабря, то это прежде всего означает, что самые основные вопросы сделались гораздо более сложными и глубокими. Все серьезные люди поняли, что нельзя более тащиться на буксире у Европы, что в России есть нечто особое, свойственное ей одной, нечто такое, что необходимо изучить и понять в ее прошедшем и настоящем.

Одни во всем, что свойственно России, не видели ничеm враж­ дебного или неприятного для европейских установлений; наобо­ рот, они предвидели время, когда Россия, пройдя через петер­ бургский период, и Европа, пройдя через конституционализм, встретятся друг с другом. Иные, наоборот; обвиняя во всей тяже­ сти наС1Оящего положения антинациональный характер прави­ тельства, смешали в общей ненависти все, что связано с Западом.

Петербург научил этих людей презирать всякую цивилизацию, всякий прогресс; они хотели вернуться к узким формам допетров­ ского времени, в которых русская жизнь снова оказалась бы почти задушенной. К счастью, путь, ведущий к старой России, уже дав­ но зарос густым лесом, и ни славянофилам 86, ни правительству вырубить его не удастся.

Борьба этих партий в течение десяm лет ПРИдавала новую жизнь литерюуре; у журналов заметно увеличилось число подписчиков, и на лекциях по истории скамьи Московского университета ло­ мились от наплыва слушателеЙ 87 • Не забудьте, что вследствие крайней бедности органами общественного мнения, литературные и научные вопросы превратились в арену для политических парmЙ.

Таково было положение вещей, когда вспыхнула Февральская революция 88 • Правительство, вначале ошеломленное, ничего не предприни­ мало, но когда оно убедилось в смиренном и приниженном пове­ дении скромной республики, оно быстро пришло в себя. Русское правительство открыто объявило, что оно рассматривает себя как поборника монархического принципа, и, предвидя солидарность цивилизации с революцией (по примеру французского Нацио­ нального собрания), оно не скрывало, что готово всем пожертво­ вать во имя порядка. Русское правительство с еще большей энер­ гией, чем это Собрание, с циничной дерзостью двинулось на уничтожение цивилизации и прогресса.

К чему же все это приведет?. В России возможно, к уничто­ Россия от этого не погибнет. Вполне возможно даже, что этот ре­ зультат послужит народу сигналом пробуждения, и тогда нас1УПИТ новая эра для справедливости и народных прав.

Тем временем правительство словно забыло, что оно рождено в Петербурге, что оно правительство цивилизованной России, ции, и что несмотря на ПрИНЯJYЮ теперь правительством личину православия и народности, русский крестьянин продолжает по­ прежнему считать его немецким.

Судьба петербургского трона подивитесь этой великолепной в ужасную бездну; если же он позволит ей расти, то про валится в другую бездну. Возможно, впрочем, что Россия, вследствие не­ выносимого гнета, распадется на множество частей; возможно также, что она просто ринется вперед и, полная нетерпения, стрях­ нетсо своей могучей спины неловких всадников. Все это принад­ лежит будущему, а я не мастер в искусстве прорицания.

После всего, что я сказал, невольна задаешься вопросом ка­ До сих пор МЫ видим только, ЧТО он представляет лишь самого себя, это обыкновенно является свидетельством незрелости.

Библиотека "Рунивере" Какую идею вносит ребенок в семью? Ничего, кроме дарований, склонностей, возможности развития. Что же касается того, суще­ ствует ли эта возможность, крепки ли мышцы ребенка и насколько ей соответствуют его способности, то это вопросы, подлежащие чем когда-либо, на необходимости изучения России.

Перед лицом Европы, силы которой за долгую жизнь истощи­ лись в борьбе, выступает народ, едва только начинающий жить и который, под внешней жесткой корой царизма и империализма, вырос и развился, подобно кристаллам, нарастающим под геодом 89 ;

кора московского царизма отпала, как только она сделалась бес­ полезной; кора же империализма еще слабее пр иле гае т к дереву.

Действительно, до сих пор русский народ совершенно не за­ нимался вопросом о правительстве; вера его была верой ребенка, покорность его совершенно пассивной. Он сохранил лишь одну общину, и в силу этого он находится ближе к социальной револю­ ции, чем к революции политической. Россия приходит кжизни как народ, последний в ряду других, еще полный юности и деятель­ ности, в эпоху, когда другие народы мечтают о покое; он появля­ ется, гордый своей силой, в эпоху, когда другие народы чувствуют себя усталыми и на закате. Его прошлое было скудно, его настоя­ щее чудовищно; конечно, все это не создает еще никаких прав.

Множество народов сошло с исторической сцены, не изведав всей полноты жизни, но у них не было таких колоссальных при­ тязаний на будущее, как у России. Вы знаете это. В истории нельзя лучшие плоды, если только они способны ими питаться. В этом-то и заключается главный вопрос.

Сила русского народа признана всей Европой уж вследствие одного только страха, который он ей внушает; он показал в петер­ но одаренные, провели целые века в совершенном бездействии, хоть и наслаждаясь полной свободой. Справедливость не принад­ лежит к числу важнейших достоинств истории; справедливость слишком мудра и слишком прозаична, тогда как жизнь в своем развитии, напротив, своенравна и полна поэзии. С точки зрения истории справедливость воздается тому, кто ее не заслужил; заслу­ га, впрочем, находит вознаграждение в самой себе...

Вот, дорогой друг, все, что я хотел вам сказать на сей раз.

Я вполне мог бы на этом закончить, но мне пришла только что в голову странная мысль: вероятно, найдется множество добрых людей, несколько тугих на ухо, которые увидят в моем письме ис­ ключительный патриотизм, предпочтение, оказываемое России, об этой стране совсем иное представление.

Да, я люблю Россию.

Вообще, я считаю невозможным или бесполезным писать о предмете, к которому не испытываешь ни любви, ни ненависти.

Но моя любовь не животное чувство привычки; это не тот при­ родный инстинкт, который превратили в добродетель патриотиз­ ма; я люблю Россию потому, что я ее знаю, сознательно, разумно.

Есть также многое в России, что я безмерно ненавижу, всей силой первой ненависти. Я не скрываю ни того, ни другого.

В Европе совсем не знают России; в России очень плохо знают Европу. Было время, когда, близ Уральских гор, я создавал себе о Европе фантастическое представление; я верил в Европу и осо­ бенно во Францию. Я воспользовался первой же минутой свобо­ ды, чтобы приехать в Париж.

То было еще до Февральской революции. Я разглядел вещи несколько ближе и покраснел за свои прежние представления.

Теперь я раздражен несправедливостью бесчувственных публи­ 59-м градусом северной широты 91 • С какой стати эти две мерки?

Поносите сколько вам вздумается и осыпайте упреками петер­ бургское самодержавие и постоянную нашу безропотность; но по­ носите повсюду и умейте распознавать деспотизм, в какой бы он форме ни проявлялся: носит ли он название президента респуб­ лики, Временного правительства или Национального собрания.

все, что приобрели, близ трупов падших и расстрелянных, близ тех, кого заковали в цепи и сослали, при виде этих несчастных, гонимых из страны в страну, которым оказывают гостеприимство, как евреям в средние века, которым бросают, как собакам, кусок нии либерального конституционализма, этой платонической и бесплодной любви к политикеJ Оптический обман, при помощи которого рабству придавали видимость свободы, рассеялся; маски спали, мы в точности теперь знаем цену республиканской свободы во Франции и констшуци­ онной свободы в Германии; мы видим теперь (а если не видим этого, то в этом наша вина), что все существующие правительства, начиная от скромнейшего швейцарского кантона до самодержца всея Руси, это лишь вариации одной и той же темы.

Свободой должно пожертвовать во имя порядка, личностью во имя общества, итак, чем сильнее nравительство, тем лучше».

Скажу еще раз: если ужасно жить в России, то столь же ужасно жить и в Европе. Отчего же покинул я Россию? Чтоб ответить на этот вопрос, я переведу вам несколько слов из моего прощального письма к друзьям 92 :

«Не ошибитесь! Не радость, не рассеяние, не отдых, ни даже личную безопасность нашел я здесь, да и не знаю, кто может на­ ходить теперь в Европе радость и отдых. Грустью дышит каждое слово моих писем. Жизнь здесь очень тяжела.

Я ни во что не верю здесь, кроме как в движение; и не жалею здесь никого, кроме жертв; не люблю здесь никого, кроме тех, ко­ торых преслеДУЮт; никого не уважаю, кроме тех, кого казнят, и однако остаюсь. Я остаюсь страдать вдвойне страдать от нашего всеобщем разгроме. Я остаюсь, потому что борьба здесь открытая, потому что она здесь гласная.

Горе побежденному здесь! Но он не погибает, прежде чем вы­ молвил слово, прежде чем испытал свои силы в бою, и именно за этот голос, за эту открытую борьбу, за эту гласность я остаюсь здесь».

изменились. Привилегия быть выслушанным и открыто сражаться уменьшается с каждым днем; Европа с каждым днем становится все более похожей на Петербург; есть даже страны, более похожие Если же и здесь дойдут до того, что заткнут нам роти не позво­ лят даже проклинать во всеуслышание наших угнетателей, то я уеду в Америку. Я человек и пожертвую всем ради человеческого Вероятно, вы последуете туда за мною?.

Лондон 9 ), 25 августа 1849 r. Милостивый государь, Вы стоите слишком ВЫСОКО в мнении всех мыслящих людей, каждое слово, вытекающее из вашего благородного пера, прини­ мается европейскою демократиею с слишком полным и заслужен­ HыM доверием, чтобы в деле, касающемся самых глубоких моих убеждений, мне было возможно молчать и оставить без ответа ха­ о Костюшке*97.

Этот ответ необходим и по другой причине; пора показать Ев­ ропе, что, говоря о России, mворятне об отсутствующем, не о без­ ответном, не о глухонемом.

Мы, оставившие Россию только для того, чтобы свободное русское слово раздалось, наконец, в Европе,- мы тут налицо и считаем долгом подать свой голос, когда человек, вооруженный огромным и заслуженным авторитетом, утверждает, что «Россия не существует, что русские не люди, что они лишены нравствен­ ного смысла».

византийско-немецкое правительство, то вам и книги в руки. Мы соглашаемся вперед со всем, что вы нам скажете. Не нам тут играть роль заступника. У русского правительства так много агентов в прессе, что в красноречивых апологиях его действий никогда не будет недостатка.

Но не об одном официальном обществе идет речь в нашем тру­ де; вы затрагиваете вопрос более глубокий; вы говорите о самом народе.

Бедный русский народ! Некому возвысить голос в его защиту!

Посудите сами, могу ли Я, по совести, молчать.

Русский народ, милостивый государь, жив, здоров и даже не стар, напротив того, очень молод. Умирают люди и в молодости, это бывает, но это не нормально.

Прошлое русского народа темно; его настоящее ужасно, но у него есть права на будущее. Он не верит в свое настоящее положе­ ние, он имеет дерзость тем более ожидать от времени, чем менее оно дало ему до сих пор. в фельетоне журнала "L'Evenement" от 28 августа до 15 сентября 1851. После этого легенда о Костюшке взошла в особо изданный том сочинений Мишле под заглавием ?

От всего дела остался труп немым свидетелем скверной цар­ ченные в том, что они не хотели цареубиЙства... 47О Убить несколько человек, кого на скорую руку веревкой, кого хронически тюрьмой, не мудрено; убивать умеет и локомотив, и чума, и бешеная собака. Террор хватает дальше: ему мало людей, он хочет убивать мысли, идеи, верования... и действительно после ряда пьяных и безумных неИСТОБСТБ ЯБилась Бысочайшая циду­ ла 471 к князю Гагарину472 с ученическими упражнениями о праБе соБСТБенности, социализме; она пошла на полицейские БЫКРОЙ­ ки женских юбок и имела последствием ББедение кринолин Б госудаРСТБенные учреждения.

Эхо на Быстрел КараКОЗОБа обличило страшную пустоту Б Зим­ нем ДБорце, печальное ОТСУТСТБие серьезной мысли, обдуманно­ сти... да и на Бсех «горных Бершинах» наших тоже. Что за нетопы­ ри 474, что за СОБЫ, за БОРОНЫ Бстрепенулись, поднялись и Былетели на белый СБет] Откуда спустили, из каких богаделен, смиритель­ ных ДОМОБ или кладбищ... этих прокаженных, не то СБетских ар­ цеРКБИ, Б креСТОБЫЙ поход ПРОТИБ разума и обраЗОБания и начаБ­ ших нести БОГОСЛОБско-полицейскую чушь, от которой и Россия уже ОТБыкла?

Все это так, но Бслушайтесь, что ГОБОРЯТ эти нетопыри и архие­ реи, министры и СОБЫ... Нам дела нет, понимают ли они или не понимают и как понимают; БОПрОС у нас Б том, чтоб узнать, про­ ТИБ чего именно они идут, чего боятся, как католики боялись про­ тестантизма, как французские монархисты реБОЛЮЦИИ. Великий И это не огромный шаг Бперед?

И это значитостанаБЛИБать историю, идти БСПЯТЬ?

ОНИ боятся... не конституции, не республики, не демократии...

они боятся социализма да еще смешанного с каким-w ниги­ лизмом 475 • Думали ли они когда-нибудь, что, соБСТБенно, СБерх синих оч­ КОБ И коротких БОЛОС содержится под этим СЛОБОМ?

МЫ об нигилизме еще будем ГОБОРИТЬ, но здесь хотим только обратить Бниманье тех доБРОСОБестных людей, которые ПОБWРЯ­ ют, как попугаи, СЛОБО, не зная его смысла. Они могут ПОБерить, шампанское, и притом женщина, РОДИБшаяся за «обедом флигель­ адъютанта князя Б.» Б СОРОКОБЫХ годах, у которого смеялись над шагистикой Николая, а потому мы ДЛЯ них скажем, что нигилизм Б серьезном значении наука и сомнение, исследование вместо веры, ОБЪЯБЛЯЯ себя ПРОТИБ народного благосостояния и чеЛОБече­ ской мысли, ПРОТИБ социализма и разума, праБитеЛЬСТБО стано­ БИТСЯ за ИЗУБеРСТБО, крепостничеСТБО, глупость Последний террор действительно убил его больше, чем людей.

Он убил нравственно значение правительства; оно, покачиваясь и болтая вздор, сходит с блестящего помоста, на котором драпи­ ровалось со смерти Николая, под руку с Осип Ивановичем Комиссаровым -Костромским 476.

Бой будет вне его, помимо его.

Ничем по усчитываемая власть может много вредить, но в са­ мом деле остановить движение, которого оно испугалось и которое уносит весь материк к другим судьбам, не может. Оно двигается с ним нехотя, бессознательно, как человек, спящий на корабле.

Да двигается ли? И вообще двигаемся ли мы?

Присмотритесь, возьмите точку, две и их прежнее положение к окружающим предметам, возьмите, например, этоm генерала­ дурака, порющего дичь перед мировым судьей, и женщину, служа­ щую письмоводителем судьи 477 ••• довольно и этого. Движение це­ лых созвездий наблюдают сквозь тряпки очень редкой ткани.

Дикая реакция, гадкая реакция да, да и тыIячаa раз да... жертвы вить движение? Разве отнимают у крестьян землю, разве их ис­ ключают из выборов? Разве самое следствие по каракозовскому делу не указывает, что в московской молодежи была мысль про­ паганды между фабричными работниками-крестьянами, первой попытки органического сочетания тех двух социальных оттенков, о которых мы говорили?

Да, но эту-то молодежь и схватили, и сослали. Жаль ее, но места сосланных пусты не останутся.

Вспомним, что было при Николае... и не при нем ли началась та вулканическая и кротовая работа под землей, которая вышла на свет, когда он сошел с него?

В прошлое пятилетье мы немного избаловались, пораспусти­ лись, забывая, что нам были даны не права, а поблажки. Пора ОПЯТЬ сосредоточиться.

Досадно, что история идет такими грязными и глухими про­ селками, но ведь одно сознание идет прямым путем. Не меняя на­ шей программы, и мы пойдем ее дорогой, лавируя с ней, теснясь с ней. Да и какже иначе, когда реакция торжественно признала ее и она действительно сделалась, по выражению брюссельских «От­ голосков»478, «знаменем против знамени Зимнего дворца».

nризнано враждебным станом.

РОССИЯ

Впервые под названием «К Георгу Гервегу» за подписью ВагЬаг (Варвар) и с датой: Монтре, 25 августа 1849 г. статья бьша опуБJШкована на немецком языке в первой книге Герцена, изданной на Западе - «С того берега» (Уот апdегеп Ufer.

Aus dem Russischen Manuscript.

тически вышла в свет в конце 1849 г. Одновременно текст статьи уже под назва­ 1849 г. бьш опуБJШКОВан на французском языхе в трех номерах газеты "La Voix du Реир1е" 19,26 ноября и 10 декабря 1849 г. и в том же году на итальянском языке в газете "ltaHa de1 Роро10" (см. : [Ланской л.Р] Комментарии. LA RUSSIE // Герцен А.И. Собрание сочинений: В 30 т. Т. Vl: С того берега. Статьи.

Дож прежде всего. 1847-1851/ Под ред. Я.Е. Эльсберга. М.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 514-515).

Текст печатается по: Герцен А. и. Собрание сочинений: В 30 т. Т. Vl: С того бе­ рега. Статьи. Дож прежде всего. 1847-1851/ Под ред. Я.Е. Эльсберга. М.: Изд-во АН СССр, 1955. С. 187-223. При составлении комментария использованы при­ мечания Л.Р. Ланского, переведшего на русский язык и подготовившего к печати 1955. С. 514-519).