«Те о р и я многополярного мира Евразийское движение Москва 2013 ББК 66.4 Печатается по решению Д 80 кафедры социологии международных отношений социологического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова Рецензенты: Т. В. ...»

В такой теории онтологии (даже в смысле классического позитивистского марксизма, где она локализуется в сфере производительных сил и производственных отношений) почти не отводится места, и по умолчанию предполагается, что «реальность» является такой, как ее описывает доминирующий гегемонистский дискурс.

В качестве альтернативы Кокс предлагает проект «контргегемонии», основанный на разоблачении существующего порядка в международных отношениях, и призывает к восстанию против него. Это восстание в первую очередь должно быть когнитивным. Капитал есть не что иное, как дискурс. И его антитеза, пролетариат, тоже имеет одно оружие — интеллект и слово. То есть пролетариат — это тоже дискурс, только обратный.

Р. Кокс предлагает создание контр-гегемонистского исторического блока, основанного на тех акторах мировой политики, которые по тем или иным причинам отвергают существующую гегемонию, осознают факт ее наличия и готовы противопоставить ей альтернативные гносеологические, эпиТММ и теории Международных Отношений стемологические, нормативные и, наконец, онтологические проекты.

Другой представитель критической теории в МО Эндрю Линклэйтер1 предлагает подвергнуть все теории МО деконструкции и утвердить вместо разнообразных версий властного дискурса в МО альтернативную модель «общины диалога»

(dialogic community).

Все моменты, на которых строится аксиоматика реалистов и либералов представители критической теории подвергают деконструкции. Процессы этой деконструкции составляют основное содержание их полемических теоретических работ. В классическом марксизме они отбрасывают фатализм, исторический материализм и уверенность в предопределенности развития мировой истории.

Постмодернизм в МО (иначе называемый иногда «постструктурализм в МО»2) представлен Р. Эшли3 ориентирующимся на философию Ф. Ницше и М. Хайдеггера, а также Р.

Уокером4, Дж. Дер Дерьяном5, развивающими идеи философовпостмодернистов М. Фуко, Ж. Деррида и т.д. Постмодернисты Linklater A. Critical Theory and World Politics: Citizenship, sovereignty and humanity. L,NY: Routledge, 2007.

Ashley Richard. The Achievements of Poststructuralism/ Steve Smith, Ken Booth, Marysia Zalewski (eds.). International Theory: Positivism & Beyond, Cambridge: Cambridge UP, 1996. С. 240-253.

Ashley R., Walker R. B. J. (eds.). Speaking the Language of Exile:

Dissidence in International Studies//International Studies Quarterly, Vol. 34, No. 3. September 1990.

Walker Rob. B. J. Inside/Outside: International Relations as Political Theory, Cambridge: Cambridge UP, 1993.

Derian James Der, Shapiro Michael J. (eds.). International/Intertextual Relations: Postmodern Readings of World Politics. Lexington, MA: Lexington Books, 1989.

А. Дугин Теория Многополярного Мира в МО методологически близки к представителям критической теории, и иногда их относят к одному и тому же направлению.

Р. Эшли настаивает на том, чтобы в область МО была перенесена базовая идея постмодернистской гносеологии: субъект и объект не существуют отдельно и автономно, это неразрывно связанная между собой тотальность в историческом мире. Соответственно, в МО появляется радикально новый актор — аналогичный Dasein’у Хайдеггера или ризоме Делеза. Это не пара субъект/объект, но то, что находится между ними и предопределяет и того и другого в историко-социальном контексте. Постигая реальность, человек формирует ее и вместе с ней самого себя. Вне этого процесса нет реальности.

Деконструкция реализма приводит постмодернистов к следующему заключению: говоря о том, что «реально» в Realpolitik, теоретики МО эту реальность учреждают, заставляя считаться с ней всех остальных и реализуя тем самым классический сценарий инсталлирования властных отношений. Господин и Раб оказываются изначально включенными в структуру «реальности», которую реалисты призваны якобы «объективно изучать и описывать». Но властные отношения оказались в предмете изучения МО не сами по себе, а будучи спроецированными туда иерархической системой дискурса, где воля к власти совпадает с волей к знанию (М. Фуко).

Другой пример:

-индивидуум, с которым оперируют реалистские концепции, не просто обнаруживается как фигура некомпетентная в МО, но конституируется как таковая, что ведет напрямую к узурпации его компетенций властными инстанциями и обслуживающими власть интеллектуалами, присваивающими самим себе то, в обладании чем отказывают всем прочим. Таким образом, сам концепт -индивидуума является, согласно постмодернистам, формой дискриминации и инструментом сознательного усугубления невежества, пассивности и покорности масс.

Эшли систематически деконструирует классические теории и концепты МО. Так, «международная анархия» опознается им не просто как констатация фактического положения дел в области международных отношений, но как скрытая валоризация порядка и суверенитета, то есть искусственная и искусная легитимация порядка и власти внутри государства1. Такие парные концепты, как анархия/порядок, единство/ различие, идентичность/дифференциал — носят скрыто моральный характер и отражают ценностные установки, заложенные в якобы нейтральной аналитике2.

Еще одной разновидностью постпозитивизма в МО является феминизм (Джэйн Эльштейн3, Синтия Энлоэ4, Анна Тикнер и т.д.). Методологически феминизм имеет несколько разновидностей6, что предопределяет и характер феминистских подходов к области МО.

Позиционный феминимизм (stand point feminism) считает, что женская ментальность и сама картина мира у женщин качественно отличны от мужской, и «женский космос» следует признать как самостоятельную духовную вселенную, имеющую все основания на то, чтобы настаивать на своих гендерных архетипах, применительно к любым областям (в том числе и к МО). Так, Анна Тикнер, типичная представительница «позиционного феминизма», предлагает «феминистскую переAshley R. The Powers of Anarchy: Theory, Sovereignty, and the Domestication of Global Life// Derian D. (ed.) International Theory: Critical Investigations. London: MacMillan, 1995.

Ashley R. The Eye of Power: The Politics of World Modeling// International Organization, Vol. 37, No. 3 Summer 1983. С. 495-535.

Elshtain J. B. Women and War. NY: Basic Books, 1987.

Enloe Cynthia. Bananas, Beaches and Bases: Making Feminist Sense of International Politics. London:London: Pandora Press 1990.

Tickner J. Ann. Gendering World Politics. Columbia University Press.

2001.

Clough P. T. Feminist Thought. Cambridge: Blackwell Publishers, 1994.

формулировку 5 принципов реализма в МО Ганса Моргентау1, исходя из того, что все ключевые термины здесь даны в жестко мужской перспективе: объективность, закон, сила, интерес, отказ от морали, нация и т.д. — это осевые конструкции мужского языка доминации, неравенства, приватизации, захвата и порабощения. Женскими аналогами были бы: соучастие, забота, миролюбие, гибкость, смягчение, гармонизация субъективности, прощение, равноправие. Следовательно, в «женской позиции» МО превращаются в совершенно иную концептуальную реальность.

Базовая для реализма философская установка Т. Гоббса, что «человек человеку — волк», перенесенная на отношения между государствами, подвергается аналогичной феминистской деконструкции следующим образом. Гоббс использует латинскую формулу «homo hominin lupus», но homo (англ. man) — это «мужчина». «Мужчина мужчине — волк», может быть, рассуждают феминистки, но к женщинам это явно не относится. Следовательно, базовая метафора, на которой строятся основные аксиомы политической науки, теории государства, суверенитета, а затем и теория анархии в международных отношениях, пригодна только для половины человечества. И стоит ли позволять превращать всю теоретическую дисциплину в развертывание гендерной «мужской позиции», игнорируя женский взгляд? Если подставить в формулу «человек человеку волк» вместо «мужчины» (homo) «женщину», вся формула развалится и возникнет новая, на основании которой можно построить при желании совершенно иную теорию МО.

А.Тикнер развернуто критикует и неореалистов, например, М.Уотлца за само название, и, соответственно, тематизацию его программной книги «Человек (мужчина/man), государство и война»2, а Синтия Энлое настаивает, что «меняя теорию, мы Tickner J. Ann. Hans Morgentau's Principles of Pjlitical Realism. A Feminist Reformulation/Derian D. (ed.) International Theory: Critical Investigations. London: MacMillan, 1995.

Waltz. M. Man, State and War. Columbia University Press. New York:

меняем не взгляд на мир, но сам мир», и стоит только построить теорию МО от лица женщины, соответствующим образом будет преобразована и сама реальность. В качестве примера, она приводит успехи общественных организаций «солдатских матерей», способных оказать существенное давление на политические решения1.

К иным выводам приходят феминистки постмодернистского толка. С их точки зрения, неравенство полов заложено в самой природе (базовая дуальность человека как вида) и, следовательно, освобождение женщин возможно только через отказ от пола как такового, через переход к бесполым существам среднего рода (например, к киборгам — «Манифест киборгов»

написан для этой цели феминисткой Донной Харауэй2). Применительно к области МО такой постмодернистский феминизм приводит к выводам, аналогичным неомарксистским и альтерглобалистским в духе А. Негри и М. Хардта (множества должны ускользнуть от всех детерминаций, включая гендер3).

Это приводит к концепциям «сетевого общества» и трансгуманистским проектам постчеловеческой футурологии.

Марксистский феминизм дает классовый анализ неравенства полов и апеллирует в духе классического марксизма к социальному равноправию в ходе построения коммунистического общества.

Либеральный феминизм настаивает лишь на том, чтобы дать женщинам полностью равные права с мужчинами, имплицитно признавая универсальность мужской позиции. В таком случае женщина получает равное место в обществе и, соответственно, возможность активно участвовать в МО, но в 1959.

Enloe Cynthia. Bananas, Beaches and Bases. Op. cit.

Haraway Donna. A Cyborg Manifesto: Science, Technology, and Socialist-Feminism in the Late Twentieth Century// Simians, Cyborgs and Women: The Reinvention of Nature. New York; Routledge, 1991. C.149-181.

Негри А., Хардт М. Империя. Указ. Соч.

качестве «мужчины» — воспроизводя собственно мужские архетипы, установки и модели поведения.

Различные типы феминизма атакуют область МО с разных сторон, разоблачая «мэйнстрим» в этой дисциплине как «мэйлстрим» (игра слов: «main stream» в английском, дословно, «основной, главный поток»; «male stream» — «мужской поток»).

Критическую теорию, постмодернизм и феминизм обычно причисляют к радикальному постпозитивизму. Но существуют и смягченные версии того же направления.

К нерадикальному постпозитивизму в МО, как правило, относят нормативный подход (М. Уолцер1, К. Браун2, М. Фрост3) и историческую социологию (Ф. Холидэй4, С. Хобден5, Дж.

Хобсон6, Б. Бузан7, Р. Литтл8 и т.д. — практически все они выходцы из Английской школы, традиционно подчеркивавшей социологические аспекты теории МО).

Walzer Michel. Thinking Politically. Yale: Yale University Press, 2007.

Brown Chris. Understanding International Relations. Basingstoke: Palgrave Publishing, 2005.

Frost M. Towards a Normative Theory of International Relations & Ethics and International Relations Consensus. Cambridge: CUP, 1986.

Halliday Fred. Rethinking International Relations. London: Macmillan, Hobden Stephen. International Relations and Historical Sociology:

Breaking Down Boundaries& L.NY:Routledge, 1998.

Hobden Stephen, Hobson John M. Historical sociology of international relations. Cambridge: Cambridge University Press, 2001.

Buzan Buzan Barry, Little Richard. The historical expansion of international society / Denemark, Robert Allen, (ed.) The international studies encyclopedia. Wiley-Blackwell in association with the International Studies Association, Chichester, UK., 2010.

Little R. The Balance of Power in International Relations: Metaphors, Myths and Models. Cambridge University Press, 2007.

Нормативистская теория в МО анализирует исключительно ценности, а не факты. В ней акцент ставится на исследовании того, как различные авторы и школы определяют и описывают, чем на их взгляд, должны быть те или иные системы, институты, связи, структуры в поле международных отношений.

Нормативистов интересует не реальность международных отношений, как она есть, а то, какой она должна была бы стать в соответствии с описывающими ее теориями. Нормативисты исследуют теорию как проектирование реальности, отводя эмпирическим фактам и процессам второстепенное значение или вообще не учитывая их.

Нормативисты, в частности, М. Уолцер1, применяют к МО принцип «густого описания» (thick description), введенный антропологом К. Гирцем2. Описание общества или политической системы (в нашем случае, системы МО) может быть либо «разбавленным» («поверхностным» - thin), либо «густым» (thick).

В первом случае в рассмотрение включаются только наиболее выделяющиеся стороны явления, бросающиеся в глаза больше всего и, на первый взгляд, предопределяющие все остальное.

На основании связей между такими выдающимися надо всеми остальными феноменами и строятся классические теории позитивистов в МО (а также большинство теорий в других областях знаний). «Густое» описание предполагает более тщательный и многомерный анализ разных сторон явления, включение в рассмотрение тех сторон, которые, на первый взгляд могут показаться второстепенными и иррелевантными — все то, что касается нюансов культуры, ценностей, быта, психологических установок и привычек, исторических традиций, широкого поля смыслов, присущих каждому конкретному обществу как уникальному явлению. Классические теории сбрасывают Walzer М. Thick and Thin: Moral Argument at Home and Abroad Notre Dame, IN: Notre. Dame University Press, 1994.

Geertz Clifford. Thick Description: Toward an Interpretive Theory of Culture/ Geertz Clifford. The Interpretation of Cultures: Selected Essays.

New York: Basic Books, 1973.

эти факторы со счетов, удовлетворяясь «разбавленным» описанием (с высокой степенью редукции), и полагая, что отдельные наиболее значимые инстанции (государство — у реалистов, государство и демократия — у либералов, классы — у марксистов и т.д.) полностью и исчерпывающе дисконтируют все остальные факторы, выступая как обобщающий результирующий вектор. В грубом приближении такого «разбавленного» описания, как правило, бывает достаточно. Но для строгой научности это не приемлемо, настаивают нормативисты, так как в ходе углубленного исследования и «густого» описания часто вскрывают такие факторы и соотношения, которые радикально меняют всю наблюдаемую картину и, в частности, прогнозируют и систематически описывают заложенные в ней сбои, кризисы и синкопы, не улавливаемые позитивистскими методами. «Смысл имеет значение» — это могло бы стать формулой нормативистов в МО.

Представители «исторической социологии», сложившейся в лоне последнего поколения ученых Английской школы МО, основывают свои концепции на критике двух выделяемых особенностей большинства классических теорий МО: хронофетишизма и темпоцентризма (C. Хобден1) «Хронофетишизмом» они называют присущее теоретикам МО (ложное) убеждение, что порядок международных отношений, который существует в настоящее время, возник сам по себе, является естественным, единственно возможным, спонтанным и неизменным, «самосозданным» и «вечным».

Такая установка затемняет изучение процессов и механизмов властвования, скрывает логику формирования социальной идентичности, игнорирует баланс инклюзий/эксклюзий, что Hobden Stephen, Hobson John M. Historical sociology of international relations. Op. cit.

совокупно не «раз и навсегда», но постоянно производит настоящее, как оно есть, через череду изменений.

«Темпоцентризм» же — это иллюзия изоморфизма (однородности) всех существующих и существовавших когда-либо систем международных отношений, рассматриваемых на основании тех моделей, которые являются преобладающими сегодня, что затрудняет понимание сущности международных отношений в их исторической эволюции.

Помещая МО на шкалу истории сторонники «исторической социологии» приходят к выявлению «интернациональных систем» (Б. Бузан, Р. Литтл1), каждая из которых представляет собой совершенно особую модель взаимодействия различных акторов внутри и вовне базовых политических единиц (units) в том контексте, который условно можно назвать «интернациональными отношениями». Развивая историко-социологический подход к интернациональным системам, Б. Бузан задается очень важным вопросом: а возможно ли построение теорий МО в ином идейно-историческом и социологическом контексте, нежели западный?2 Это является очень существенной особенностью исторической социологии в МО, делающей ее важным инструментом для разработки Теории Многополярного Мира (о чем речь пойдет в следующей главе).

Повышенное внимание к прошлому и к характеру исторических трансформаций «интернациональных систем» позволяет не только точнее понять настоящее, но конструировать будуBuzan Barry, Little Richard. International Systems in World History:

Remaking the Study of International Relations. Oxford: Oxford University Press, 2000.

Acharya Amitav, Buzan, Barry (eds.). Non-Western international relations theory: perspectives on and beyond Asia. London: Routledge, 2010;

Buzan Barry, Acharya, Amitav Why is there no non-Western international relations theory?: an introduction//International Relations of the Asia-Pacific, 7 (3) 2007; Buzan Barry, Acharya Amitav Conclusion: on the possibility of a non-Western IR theory in Asia. International Relations of the Asia-Pacific, 7 (3). 2007.

щее (так как здесь акцент ставится на осознании возможных перемен), которое верстается уже сейчас. От фиксированных «позитивных» реалий классических теорий МО «историческая социология» ведет к постоянно меняющимся семантически переменным единицам и конфигурациям, требующим всякий раз особого и тщательного рассмотрения. По сравнению с такими утонченными концепциями, классические теории МО выглядят грубыми аппроксимациями, основанными на неоправданном и упрощенном редукционизме.

Между позитивистскими и постпозитивистскими парадигмами располагается конструктивизм (А. Вендт1, Н. Онуф2, М.

Финнмор3, Дж. Рудджи4, П. Катценштайн5, С. Гудзини6 и т.д.).

По крайней мере, на этом настаивают сами представители этого направления в МО (в частности, А. Вендт).

Представители этого направления сосредотачивают основное внимание на когнитивной сфере — т.е. области мышления.

Так, Марта Финнмор утверждает7, что мировая политика в первую очередь определяется не объективной структурой отWendt Alexander. Social Theory of International Politics, Cambridge University Press, 1999.

Onuf Nicholas. World of Our Making: Rules and Rule in Social Theory and International Relations. Columbia: University of South California Press, 1989.

Finnemore Martha. National Interests in International Society. Cornell:

Cornell University Press, Ruggie John. What Makes the World Hang Together? Neo-utilitarianism and the Social Constructivist Challenge// International Organization 52, 4, Autumn 1998.

Peter J. Katzenstein (ed.) The Culture of National Security: Norms and Identity in World Politics. New York: Columbia University Press, 1996.

Guddzini Stefano. A reconstruction of Cоnstructivism in IR// European Journal of International Relations Copyright. Vol. 6(2) 2000.

Finnemore Martha. National Interests in International Society. Op. cit.

ношений материальных сил, но когнитивной структурой, состоящей из идей, верований, ценностей, норм и институций, взаимно принимаемых акторами. МО, согласно ей, есть сумма не баланса сил (могуществ — power), но сигнификаций и социальных ценностей1.

Другой конструктивист, Питер Катценштайн, привлекает внимание к значимости культурных факторов в МО, которые в определенных ситуациях становятся определяющими. Он показывает, что идеальная структура, формирующая разделяемые акторами нормативы, не просто аффектирует их поведение, но способствует конституированию самих этих акторов, конструированию их идентичности и их интересов — эти интересы не объекты, ожидающие обнаружения, но конструкции социальных взаимодействий. Культурные среды не просто влияют на мотивации поведения государств, но аффектируют фундаментальный характер этих государств, их идентичность, считает он2.

Эту же тему развивает один из основателей конструктивистского подхода в МО Николас Онуф, настаивающий на том, что структуры и агенты (акторы) международных отношений влияют друг на друга и постоянно переопределяют и реконституируют друг друга. Он пишет в своей книге, чье название могло бы стать кратко изложенной программой конструктивизма «Мир, который мы сами и создаем», что не только социальные отношения делают людей тем, что они есть, но и люди делают эти отношения тем, что они есть через взаимодействие друг с другом и с природой»3.

Другой видный представитель конструктивизма и крупнейший теоретик этого направления, Александр Вендт, выделяет три возможных модели трансляции культурной парадигмы:

Finnemore Martha. National Interests in International Society. Op. cit.

Peter J. Katzenstein (ed.) The Culture of National Security. Op. cit.

Onuf Nicholas. World of Our Making. Op. cit.

• в реалистской парадигме государство разделяет культуру по принуждению;

• в либеральной — по своим интересам;

• конструктивизм предлагает сделать акцент на консенсусной легитимации: государство разделяет культуру, тогда культура становится структурным и структурирующим фактором, конституируя и реконституируя государства через их идентичности и интересы.

Вендт описывает свой подход в рамках предложенной им самим системы категорий: материализм/идеализм — индивидуализм/холизм1, о чем уже говорилось ранее. Сочетание идеализма с холизмом, не нашедшее соответствия в классических позитивистских теориях, развертывается в постпозитивизме (и в частности, в пограничном случае конструктивизма) следующим образом:

Идеализм состоит в том, что международная система МО мыслится как ансамбль, состоящий из идей, разделяемых государствами, а не из баланса сил (powers) или средств производства; социальные структуры предопределены разделяемыми акторами-идеями, а не материальными соотношениями, то есть они суть культуры, как совокупность социально разделяемых знаний.

Холизм же здесь означает, что интересы государства не эндогенны акторам (не важно: государствам, корпорациям, отраслям или индивидуумам), не строго фиксированы, но конституированы и аффектированы всей интернациональной системой. То есть поле международных отношений есть самостоятельная живая и конституирующая среда; интересы и идентичности социальных акторов конструируются идеями, которые они разделяют, то есть культурой, в которой они укоренены, и никогда никому не навязываются раз и навсегда кемто одним, без взаимодействия с остальными.

Wendt Alexander. Social Theory of International Politics, Cambridge University Press, 1999.

Вместо одной идентичности акторов МО — государство, режим, класс, Вендт предлагает выделять четыре уровня идентичности:

а) корпоративная идентичность: государство как организационный актор, связанный с обществом, которым он управляет посредством структуры политической власти (на этом исчерпывается реализм);

б) типовая идентичность: политический режим и экономическая система, а также частично социальные особенности (обратим внимание на относительность этих понятий в системе международных отношений в разных обществах: для одних одни критерии оценок, для других — другие), — на этом сосредотачивают свое внимание либералы и транснационалисты;

в) ролевая идентичность: свойства государств в отношениях с другими государствами (выделение пар гегемон/сателлит, государство, выступающее за статус-кво/государство, неудовлетворенное своим положением в сложившейся международной среде — концепт «неудовлетворенного могущества»); это стоит в центре внимания неореалистов и представителей Английской школы в МО;

г) коллективная идентичность: идентификация двух и более государств как принадлежащих к единому «эго», как часть целого (это направление разрабатывают неолибералы, неореалисты и представители Английской школы МО).

Последовательно примененный к анализу действительности, такой метод показывает, что все национальное (безопасность, интерес, выживание и т.д.) встроено (embedded) в нормы и ценности, конституирующие эти идентичности. Следовательно, национальные интересы состоят из международно-разделяемых идей и верований; они-то и структурируют международную политическую жизнь и придают ей смысл.

Вендт трактует базовое для МО понятие «анархии» в трех вариантах:

• анархия Гоббса (другой как враг), • анархия Локка (другой как конкурент), А. Дугин Теория Многополярного Мира • анархия Канта (другой как друг).

Первый случай дает нам концептуальную канву реалистского анализа, второй — либерального, третий позволяет осмыслить постгосударственную модель организации человечества, как глобального гражданского общества, по ту сторону любой государственности (неолиберализм, транснационализм, отчасти мир-система неомарксистов с поправкой на классовой антагонизм).

Статус постпозитивистских теорий в МО Постпозитивистские парадигмы во всем их разнообразии в последние десятилетия стали важнейшей составляющей всей научной дисциплины МО, и их значение постоянно растет.

В отношении этих подходов следует заметить, что методологически они являются слишком сложными для того, чтобы играть заметную роль в тех случаях, когда ту или иную внешнеполитическую концепцию требуется донести до широких масс. Постпозитивисты опираются на философский и социологический метод, и в качестве предмета своих исследований имеют не сами международные отношения, но теории МО, МО как дисциплину, как продукт «вторичной обработки». Отсюда их критический потенциал: они представляют собой «науку второго уровня», где рациональному (критическому) осмыслению подвергаются сами основы научной рациональности. Это создает дополнительный «этаж», особое измерение научной рефлексии. Апелляции к таким теориям в широком обиходе, очевидно, неуместны, так как требуют очень высокого уровня компетенции.

Но в научной среде МО, напротив, именно постпозитивистскому подходу уделяется все больше внимания. И частично отдельные стороны этих научных парадигм успешно включаются в те или иные проекты и программы, связанные с МО.

Можно кратко сформулировать состояние дел в этой сфере таким образом: сегодня существует возможность заниматься внешней политикой и практикой в сфере международных отношений на основе классических позитивистских теорий МО, и этого может оказаться довольно. Но на уровне академической науки и для участия в серьезных научных конференциях, дебатах и симпозиумах этого уже недостаточно, и без знакомства с постпозитивистскими тенденциями в МО ни один специалистмеждународник не будет обладать необходимым минимумом компетенции.

Существующий спектр теорий и парадигм МО не содержит в себе законченной Теории Краткий обзор всего спектра существующих теорий МО был необходим для того, чтобы наглядно проиллюстрировать следующее обстоятельство: на сегодняшний день ни в одной из наличествующих парадигм нет готовой Теории Многополярного Мира, и более того, в существующем контексте места для такой теории не зарезервировано. Долгое время область МО считалась «американской наукой», так как развивалась преимущественно в США. Но в последние десятилетия ее изучение получило более широкое распространение в научных заведениях и институтах всего мира. Однако до сих пор эта дисциплина носит на себе явный отпечаток западоцентричности. Она была разработана в западных странах в эпоху Модерна и сохраняет историческую и географическую связь с тем контекстом, в котором она возникла изначально, и где проходило ее становление. Это выражается, в частности, и в главной оси дебатов, вокруг которых складывалась МО как дисциплина (реалисты vs либералы), что отражала специфику основных забот и проблем собственно американской внешней политики (повторяя в чем-то классический для США спор изоляционистов и экспансионистов).

На последнем этапе, и особенно в среде постпозитивистских подходов, явно проявилась тенденция к релятивизации америА. Дугин Теория Многополярного Мира каноцентризма (западоцентризма в целом), отчетливо дали о себе знать импульсы к демократизации теорий и методов, к расширению критериев, к более равномерному распределению акторов МО и более внимательному («густому») анализу их семантических структур и идентичностей. Это шаг в сторону релятивизации западной эпистемологической гегемонии. Но до настоящего времени даже критика западной гегемонии строилась по законам самой гегемонии. Так, типично западные концепты демократии и демократизации, свободы и равенства переносятся на незападные общества и иногда даже противопоставляются Западу, как будто эти концепты представляют собой «нечто универсальное»1. Если противостояние Западу идет под знаменами универсализма западных ценностей, такое противостояние обречено на то, чтобы остаться стерильным.

Поэтому для того, чтобы выйти за границы западоцентричной цивилизации, необходимо встать на дистанцию в отношении всех ее теоретических концептов и методологических стратегий — даже тех, которые содержат критику самого Запада. По-настоящему альтернативная модель МО и, соответственно, структура миропорядка может сложиться только в оппозиции ко всему спектру западных теорий в МО — в первую очередь позитивистских, но отчасти и постпозитивистских.

Отсутствие среди рассмотренных нами теорий МО Теории Многополярного Мира (ТММ) оказывается не досадной случайностью или небрежением, но вполне закономерным фактом: ее в этом контексте, так или иначе закодированном установками западной когнитивной (эпистемологической) гегемонии, просто не может быть.

Тем не менее, теоретически она вполне может быть построена. И учет широкой панорамы существующих теорий МО только поможет ее корректно сформулировать.

Sen Amartya. Democracy as a Universal Value//Journal of Democracy 10.3. 1999.

Если мы всерьез приступим к построению такой теории и изначально займем дистанцию по отношению к когнитивной гегемонии Запада в сфере МО, то есть если мы поставим под вопрос существующий спектр теорий МО в качестве аксиоматической базы, то на втором уровне мы вполне можем заимствовать из этой сферы отдельные составляющие, всякий раз подробно оговаривая на каких условиях и в каком контексте мы это осуществляем. Ни одна из существующих теорий МО, строго говоря, не релевантна для построения Теории Многополярного Мира. Но многие из них содержат в себе элементы, которые, напротив, вполне можно при определенных условиях в ТММ интегрировать.

ГлАвА 3. ТеОреТиЧесКие ОснОвы Построение Теории Многополярного Мира начинается с глубокого историко-философского анализа самой дисциплины МО.

В этом случае наиболее полезны оказываются постпозитивистские теории, стремящиеся (хотя и чаще всего безуспешно) выйти за пределы «этноцентризма»1, свойственного западноевропейской культуре, науке и политике и деконструировать волю к власти и доминации Запада (в последний период истории — США) как основное содержание всего теоретического дискурса в этой области. Представители критической теории и постмодернизма в МО, и не в меньшей степени сторонники историко-социологического подхода и нормативизма, наглядно демонстрируют, что все современные теории МО строятся вокруг гегемонистского дискурса. Этот гегемонистский дискурс является характерной чертой западноевропейской цивилизации, уходящей корнями к греко-римскому представлению о структуре Эйкумены, в центре которой находится ядро «цивилизации» и «культуры», а по периферии — зоны «варварства» и «дикости». Такое представление было свойственно и иным империям — Персидской, Египетской, Вавилонской, Китайской, а также индийской цивилизации, неизменно считавшим себя «центром мира», «Срединным Царством».

На более низком уровне с аналогичным «этноцентрическим» подходом мы сталкиваемся практически у всех архаиСамнер У. Народные обычаи. М, 1914.

ческих племен и коллективов, оперирующих с картой культурной географии, в центре которой находится само племя (люди), а вокруг него — по мере отдаления — внешний мир, постепенно расчеловечивающийся вплоть до зоны «потустороннего» — духов, чудовищ и иных мифических существ.

Генеалогию современного западного универсализма можно проследить вплоть до эпохи Средневековых империй, и еще дальше к Античной греко-римской цивилизации, и наконец, вплоть до архаического этноцентризма простейших человеческих коллективов, архаических племен, орд. Сплошь и рядом даже самые неразвитые примитивные племена именно сами себя считают «людьми» и даже «высшими существами», и отказывают в этом статусе ближайшим соседям, даже в том случае, если эти соседи наглядно демонстрируют социальные и технологические навыки, многократно превосходящие культуру данного племени1. Постпозитивисты интерпретируют эту как базовую когнитивную установку, которая a posteriori избирательно подыскивает (или фабрикует, в случае их отсутствия) пристрастные аргументы, подтверждающие это мнимое «превосходство» и мнимый «универсализм».

Выявление западной гегемонии как основы западного дискурса, помещение этого дискурса в конкретный исторический и географический контекст является первым фундаментальным шагом для построения Теории Многополярного Мира. Многополярность станет реальной только в том случае, если сумеет осуществить деконструкцию гегемонии и развенчать претензии Запада на универсализм своих ценностей, систем, методов и философских оснований. Если же опрокинуть гегемонию не удастся, любые «многополярные» модели будут лишь той или Яркие примеры такого подхода даны в работах культурных антропологов, в частности, у Д.Эверетта, изучавшего одно из самых архаичных племен Южной Америки — «пирахан». — Everett D. Don’t Sleep, There are Snakes. New York: Pantheon Books, 2008. См. также Дугин А. Социология воображения. М., 2010; Он же. Этносоциология.

М., 2011.

А. Дугин Теория Многополярного Мира иной разновидностью западоцентричных теорий. Те, кто, принадлежа к западной интеллектуальной культуре, стремятся выйти за пределы гегемонии и создать контр-гегемонистский дискурс (например, Р. Кокс), фатально остаются внутри этой гегемонии, так как строят свою критику на таких постулатах как «демократия», «свобода», «равенство», «справедливость», «права человека» и т.д., что, в свою очередь, является набором западоцентричного миропонимания. Этноцентризм заложен в самом их основании. Они намечают верный путь, но сами пройти по нему до конца не способны. Они понимают искусственность и лживость претензий своей цивилизации на универсальность, но не могут найти доступа к альтернативным цивилизационным структурам. Поэтому контр-гегемонистская теория должна созидаться за пределом западного поля смыслов, в зоне промежуточной — между «ядром» мир-системы (в терминологии И. Валлерстайна) и «периферией» (где по культурным обстоятельствам корректное понимание западной гегемонии настолько маловероятно, что им следует пренебречь). «Второй мир», в свою очередь, именно за счет своей ангажированности в постоянный и интенсивный диалог с Западом, с одной стороны, может осознать природу и структуру гегемонии, а с другой, имеет в своих истоках альтернативные системы культурных ценностей и базовых цивилизационных критериев, на которые можно опереться в отвержении этой гегемонии. Иными словами, контр-гегемония в интеллектуальном пространстве самого Запада всегда вынуждена оставаться абстрактной, тогда как в зоне «Второго мира» она вполне может стать конкретной.

Первым этапом является фиксация внимания на воле к власти Запада как цивилизации.

Сегодня Запад претендует на универсальность и абсолютность своей ценностной системы, выдает себя за нечто глобальное. На основе той системы он стремится реорганизовать весь мир, распространив на него те процедуры, критерии, нормы и коды, которые были выработаны на самом этом Западе в поТММ и теории Международных Отношений следние столетия. Как мы видели, отождествление локальной культуры с универсальной культурой, а ограниченного коллектива с целым человечеством (или, по меньшей мере, с избранной частью человечества, его элитой, способной выступать от его имени) есть черта, присущая любому социуму — как имперскому, так и архаическому. Поэтому сама претензия западной цивилизации на универсализм не содержит в себе ничего уникального и из ряда вон выходящего. Этноцентризм, деление всего мира на мы-группу (как правило, мы - «лучшие, нормативные, образцовые») и они-группу (как правило, они — «худшие, враждебные, представляющие угрозу»1) является социальной константой. И при этом, явная произвольность и относительность такой установки сплошь и рядом не рефлексируются или недостаточно рефлексируются даже самыми развитыми и комплексными обществами, в других вопросах демонстрирующими гибкость суждений и навыки апперцепции. Воля к власти движет обществами, но старательно избегает прямого взгляда, направленного на нее саму. Она стремится скрыть себя за «очевидностью» или сложной системой аргументаций.

Начинать построение ТММ надо с того, что признать Запад ядром гегемонии и зафиксировать это в ясной и недвусмысленной аксиоматике. Как только мы попытаемся сделать это, мы тут же натолкнемся на интенсивное возражение со стороны самих западных интеллектуалов. Этот упрек, скажут они, целиком правомерен в отношении европейского прошлого. Но в настоящем сама западная культура отказалась от колониальных практик и европоцентристских теорий, приняла нормы демократии и мультикультурализма. Чтобы возразить на это, можно ситуативно встать на точку зрения марксизма и продемонстрировать, что Запад в буржуазную эпоху отождествил свою судьбу с капиталом и стал зоной его географической фиксации. А смысл капитала состоит в доминации над пролетариатом, поэтому под маской «демократии» и «раСм. Sumner W. Folkways. Boston: Ginn, 1907.

венства» в условиях капитализма скрывается все та же воля к власти и практики эксплуатации и насилия. Так и поступают представители критической теории, и в этом они совершено правы. Но чтобы не быть привязанными к марксизму с его дополнительными отягощающими догмами, многие из которых далеко не очевидны и неприемлемы, необходимо расширить теоретическую базу разоблачения гегемонии и перевести ее из социально-экономического в более общий, цивилизационнокультурный контекст.

Обстоятельную критику гегемонистских претензий западной цивилизации начали еще русские славянофилы, а в ХХ веке продолжили представители евразийского направления. Князь Н.С.Трубецкой в программной работе «Европа и человечество»1, положившей основу идейного течения евразийцев, методом философского культурологического и социологического анализа блестяще показал искусственность и необоснованность претензий Запада на универсализм. В частности, он указывал на вопиющую неадекватность подобных методов как сведение содержания фундаментального тома «Чистая теория права»2 юриста Ганса Кельзена почти исключительно к истории римского права и европейской юриспруденции, будто иных правовых систем (персидской, китайской, индусской и т.д.) вообще не существовало. Знак равенства между «европейским» и «всеобщим» — несостоятельная претензия.

Единственным ее основанием является факт прямого физического силового и технологического превосходства, право силы.

Но это право силы ограничено той областью, где действуют законы материальных сравнений и сопоставлений. Перенесение этих признаков на интеллектуальную и духовную сферу есть разновидность «расизма» и «этноцентризма». Исходя из этих принципов, евразийцы развили теорию множественности историко-культурных типов (начало чему положил Н. ДаниТрубецкой Н. С. Наследие Чингисхана. М.: Аграф, 2000.

Kelsen H. Reine Rechtslehre. Vienna, левский1), среди которых современный западный тип (романо-германская цивилизация) представляет собой лишь географическую локальность и исторический эпизод. Гегемония и успехи ее навязывания другим является фактом, с которым нельзя не считаться. Но, будучи осознанной как таковая, она перестает быть «очевидностью» или «судьбой», и становится лишь дискурсом, процессом, рукотворным и субъективным явлением, которое можно принять, но можно и отвергнуть, с которым можно согласиться, но который можно и оспорить.

Таким образом, контр-гегемония, необходимость которой обосновывают сторонники критической теории в МО, может быть с успехом дополнена совершенно другим интеллектуальным арсеналом — со стороны консервативных евразийцев, ориентирующихся в своей оппозиции Западу не на «пролетариат» и «равенство», но на культуру, традицию и духовные ценности.

Далее, важно проследить, какие метаморфозы проходит сама западная гегемония в последние столетия.

Когда мы имеем дело с традиционным государством или с империей, воля к власти выражена более отчетливо и прозрачно. Так было в период империи Александра Македонского, Римской империи, Средневековой Священной Римской Империи Германских Наций и т.д. Но в основании более позднего имперского универсализма вначале лежала греческая философия и культура, затем римское право, позднее христианская Церковь. На этих этапах воля к власти Запада проявлялась в форме сословного иерархического общества и в имперской стратегии в отношении соседних народов, которые либо включались в западную Эйкумену, либо, если это не удавалось, становились врагами, от которых надо было защищаться. Властные отношения и структуры доминации были прозрачны и во внутренней политике, и в области международных отношений.

Особенности такой «интернациональной системы» подробно Данилевский Н. Россия и Европа. М., 2007.

прослеживают Б. Бузан и Р. Литтл, определяя ее как «античную» или «классическую»1. Здесь гегемония неприкрыта и откровенна, а, следовательно, и не является в полном смысле «гегемонией» как ее понимал Грамши, поскольку доминация здесь осуществляется эксплицитно, и теми, на кого она направлена так и осознается. Явную власть можно либо терпеть, либо, при возможности и желании, свергнуть. С гегемонией (в грамшистском понимании) все обстоит несколько сложнее.

Гегемония как таковая складывается в Новое время, когда меняется вся «интернациональная система» — от «классической» к «глобальной» (Б. Бузан, Р. Литлл). Запад вступает в Новое время и отныне радикально меняет обоснование своего универсализма и оформление своей воли к власти. Отныне оно проходит под знаком «Просвещения», «прогресса» «науки», «секулярности» и «разума», а также борьбы с «предрассудками» прошлого во имя «лучшего будущего» и «человеческой свободы». В этот период образуются национальные государства и складываются первые буржуазно-демократические режимы. И хотя этот период истории знает чудовищные практики работорговли и колонизации, а также кровопролитные войны между самими европейскими «просвещенными» державами, принято считать, что человечество (=Запад) вступило в новую эру и стремительно движется к «прогрессу», «свободе» и «равенству». Открытая имперская воля к власти и концепт «христианской Эйкумены» трансформируются в новые универсальные идеалы, суммируемые в одном понятии «прогресс». Теперь «прогресс» берется в качестве всеобщей ценности, и во имя его развертываются новые формы доминации.

Это прекрасно показывают постмодернисты в МО, интерпретируя технический взлет западной цивилизации в Новое время как новое издание воли к власти, меняющей, однако, свою структуру. Теперь иерархические отношения выстраиваются Buzan B., Little R. International Systems in World History. Oxford:

Oxford University Press, 2010.

не между «христианами» и «варварами», а между «прогрессивными» и «отсталыми» обществами и народами, между «современным обществом» и «традиционным обществом». Уровень технического развития становится критерием распределения иерархических ролей: развитые страны становятся «господами», неразвитые — «рабами».

На первом этапе Нового времени эта новая структура неравенства выражается грубым образом в практике колонизации.

Позднее она сохраняется в более завуалированных формах. В любом случае «глобальная система» МО, отражающая базовые установки Нового времени, есть чисто гегемонистский порядок, где Запад является гегемоном, претендующим на полный контроль, как в стратегической, так и в когнитивной сферах.

Это одновременно и диктатура западной техники и западной ментальности. Соответственно, социальные признаки западного общества эпохи Модерна и его ценности рассматриваются в качестве общеобязательных для всех остальных народов и культур. А то, что отличается от этой системы, воспринимается с подозрением, как нечто «недоразвитое», «недозападное».

По сути, это перенос теории «недочеловека» с биологического (как у германских расистов, также, кстати, являющихся субпродуктом европейского Модерна, как показывает Х. Арендт1) на культурный уровень.

В сфере теорий МО яркими выразителями концептуальной гегемонии являются представители реализма и либерализма, которые строят свои концепции, исходя из подразумеваемого универсализма Запада и его ценностей (а также интересов), и соответственно, закрепляют и активно поддерживают гегемонистский порядок.

На другом уровне однополярная модель, и многосторонний подход, и даже глобалистская бесполярность также представляют собой разновидности оформления гегемонии — как прямые и откровенные (однополярность, несколько более softАрендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996.

А. Дугин Теория Многополярного Мира версия — многосторонность), так и имплицитные и завуалированные (так как глобализация и транснационализм неолибералов и конструктивистские проекты также представляют собой формы экспансии западных кодов на всю планету).

Соответственно, построение Теории Многополярного Мира должно проходить через отвержение самих основ западной гегемонии и, соответственно, построенных на ней теорий МО.

Сложнее обстоит дело с марксистской теорией МО. С одной стороны, она жестко критикует саму гегемонию, интерпретируя ее как форму доминации, свойственную капитализму. В этом она наиболее релевантна и продуктивна. Но с другой стороны, она исходит из тех же универсалистских и европоцентристских идей Нового времени как «прогресс», «развитие», «демократия», «равенство» и т.д., что вписывает ее в общий контекст именно западного дискурса. Даже если марксисты и солидарны с освободительной борьбой народов Третьего мира и незападных стран в целом против западного господства, они предвидят для этих стран универсальный сценарий развития, повторяющий путь западных обществ и не допускают мысли о самой возможности какой-то иной логики истории. Марксисты поддерживают незападные народы в их антиколониальной борьбе, чтобы они поскорее смогли пройти самостоятельно все этапы западного пути развития и построить общество, в сущности, такое же, какое уже построено в обществах Запада. Все общества должны пройти фазу капитализма, составляющие их классы должны стать полностью интернационализированными, и только тогда будут созданы условия для мировой революции. Эти аспекты марксизма в МО противоречат Теории Многополярного Мира, так как • основываются на том же западном универсализме, • признают однонаправленный вектор истории всех обществ и • косвенно оправдывают капитализм и буржуазный строй, считая его необходимой фазой социального разТММ и теории Международных Отношений вития, без прохождения которой невозможно ни осуществить революцию, ни построить коммунизм.

Марксизм в такой ситуации есть обратная сторона западной гегемонии, которая, критикуя ее наиболее одиозные и лживые аспекты и обнажая ее классовую сущность, при этом не ставит под сомнение историческую оправданность и даже фатальность такого порядка вещей. Марксисты и сторонники мир-системы рассуждают: западная гегемония отвратительна, но она неизбежна, и бороться с ней напрямую бессмысленно, поскольку это только отложит ее неминуемую победу на глобальном уровне и, соответственно, отдалит момент мировой революции. Это значит, марксистское направление в МО следует рассматривать не как антитезу гегемонии, а как ее парадоксальный и не лишенный определенной методологической и концептуальной ценности инвариант.

Ближе всего к Теории Многополярного Мира стоят как раз постпозитивистские теории, критикующие Модерн как таковой и подчас возвышающиеся до антизападных обобщений и прямой фронтальной атаки на гегемонию и волю к власти, составляющую ее осевой вектор.

Среди этих теорий наибольший интерес представляют те, которые в ходе деконструкции западной гегемонии четко помещают Запад в пространственно-географические границы и, соответственно, прослеживают эволюцию западной доминации по временной шкале и на географической карте мира1.

Параллельно этому осуществляется эпистемологический анализ интеллектуальных концептов и схем, которые на каждом историческом этапе оформляли западную волю к власти и обосновывали его гегемонию. Такого рода работы показывают, что Запад есть цивилизация среди всех других цивилизаций, Большое значение здесь играют теории Фернана Броделя, повлиявшие, в частности, и на концепт мир-системы И.Валлерстайна.

См. Бродель Ф. Динамика капитализма. Смоленск: Полиграмма, 1993;

Он же. Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV— XVIII вв. в 3 тт. М.: Весь мир, 2006.

А. Дугин Теория Многополярного Мира и в этом качестве ее претензии на универсализм сводятся до уровня конкретных исторических и географических границ.

В этом смысле «современное общество» и совокупность связанных с ним аксиоматических тезисов (секулярность, антропоцентризм, главенство техники, прагматизм, гедонизм, индивидуализм, материализм, консьюмеризм, транспарентность, толерантность, демократия, либерализм, парламентаризм, свобода слова и т.д.) предстают чем-то локальным и преходящим — не более чем моментом мировой истории, имеющим строгие рамки. Такой анализ подрывает главное условие западной гегемонии — ее сокрытие под покровом универсалистских претензий, выдаваемых за нечто «само собой разумеющееся и очевидное». В этом огромный вклад постпозитивистов в разработку Теории Многополярного Мира.

Но здесь стоит поставить (быть может, риторический) вопрос: а почему в самой постпозитивистской среде не сложилась законченная теория многополярности, ведь релятивизация Запада и деконструкция его гегемонии были налицо и, казалось бы, сами собой подталкивали к тому, чтобы обратиться к иным цивилизациям и иным полюсам, а уже на основе глубинного анализа этих цивилизационных альтернатив и предложить полицентричную картину мира? Но постпозитивисты, как правило, лишь доводят до своих логических пределов именно западоцентричный дискурс, предлагая сделать не шаг в сторону от Запада и Модерна, но шаг вперед, в постисторию, в мир, который должен последовать за исчерпавшим себя Модерном, но сохраняющий с ним преемственность, логическую, историческую и моральную связь. Вместо того чтобы подвергнуть деконструкции принципы «свободы», «демократии», «равенства» и т.д., постмодернисты настаивают лишь на еще «бльшей свободе», «настоящей демократии» и «полном равенстве», и критикуют Модерн за то, что он этого предоставить не может. Отсюда и споры между рядом современных фиТММ и теории Международных Отношений лософов1 и социологов относительно того, можно ли считать Постмодерн по-настоящему новой и альтернативной парадигмой в сравнении Модерном, или мы имеем дело лишь с высоким Модерном, ультрамодерном, «новым Модерном», т.е. с доведением до логического конца предпосылок и нормативов, обозначенных, но не реализованных до конца именно Новым временем.

Как бы то ни было, постпозитивисты, при всех их несравненных достоинствах и полезности их работ для построения Теории Многополярного Мира, остаются глубоко западными людьми (кем бы они не были по происхождению) и продолжают мыслить и действовать в рамках, поставленных западной цивилизацией, частью которой они являются даже в том случае, если отчаянно критикуют ее и ее основания (надо заметить, что приглашение к рациональной критике заложено как ценность в самой модели Нового времени).

Постмодернисты расчищают путь для построения Теории Многополярного Мира, так как благодаря их работам гегемония Запада становится очевидным, прозрачным и всесторонне описанным явлением, и претензии на универсальность западных ценностей объясняются через обращение именно к этой гегемонии и являются ее практическим следствием. А это значит, что она разоблачается и перестает быть столь эффективной, как в том случае, когда ее наличие не осознается и не замечается. Западные ценности и установки являются локальными и исторически ограниченными, а не глобальными и неизменными, и, соответственно, мировой порядок, построенный на их основании, есть выражение гегемонистской доминации и продукт экспансии одного центра в ментальной и идеальной средах, а не судьба, не прогресс, не объективный закон развития и не предзаданная фатальность. Утвердив и обосновав См. Хабермас Ю. Философский дискурс о модерне. М.: Весь Мир, 2003. Или Бауман З. Текучая современность СПб: Питер, 2008. Также Дугин А. Постмодерн или ультрамодерн?/Дугин А. Поп-культура и знаки времени. Спб: Амфора, 2005. С. 436-445.

это, мы оказываемся в отношении гегемонии лицом к лицу.

Она более не проникает в нас исподволь, пропитывая нас и захватывая контроль над нашей волей и нашим сознанием; она объективируется как внешняя и чуждая сила, отдельная от нас и пытающаяся навязать нам через суггестию и принуждение свою абсолютную власть. Хоть раз посмотрев гегемонии глаза в глаза, мы никогда уже не будем прежними.

Несмотря на огромное значение постпозитивистских теорий в МО к ТММ вплотную подошли не они, а представитель консервативного направления в американской политике, убежденный сторонник реализма политический философ Самуил Хантингтон. Он в своей программной статье и позднее в полемической книге «Столкновение цивилизаций»1 развернул концептуальную картину баланса сил в современном мире, которая в целом может быть взята за набросок ТММ в первом приближении.

Хантингтон в своей программной работе, сделавшей его всемирно известным и вызвавшей шквал реакций, рассматривает новые условия миропорядка, сложившиеся после распада двухполярного мира. Он полемизирует со своим учеником другим известным политическим аналитиком Ф. Фукуямой, который, интерпретируя конец двухполюсного мира, пришел к выводу о «конце истории»2, то есть о фактически наступившем триумфе либерально-демократической модели в планетарном масштабе и о совершившейся глобализации. В духе неолиберальной парадигмы МО Фукуяма посчитал, что • демократия стала универсальной нормой во всем мире и, следовательно, Huntington Samuel. The Clash of Civilizations and the Remaking of World Order. London: Simon, 1996.

Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. М.: АСТ, 2004.

• отныне угрозы военных конфликтов сведены к минимуму (если не исключены вовсе — «демократии друг с другом не воюют»), • единственной нормой становится мирная торговая конкуренция, • гражданское общество утвердилось вместо национальных государств и • приходит время провозглашения мирового правительства.

На это С. Хантингтон возражает с пессимистических позиций. Согласно ему, • конец двухполярного мира не ведет автоматически к установлению глобального и однородного либеральнодемократического миропорядка, а, следовательно, • история не закончена, и • говорить о конце конфликтов и войн преждевременно.

Мир перестал быть двухполярным, но не стал ни глобальным, ни однополярным. В нем наметились совершенно новая конфигурация, новые коллизии, новые столкновения, напряжения и конфликты. Здесь Хантингтон подходит к самому главному моменту и выдвигает совершенно фундаментальную и до сих пор по достоинству неоцененную гипотезу относительно того, кто будет актором, главным действующим лицом этого будущего мира. В качестве такого актора он называет цивилизации.

Именно этот концептуальный шаг и следует считать началом возникновения совершенно новой теории — Теории Многополярного Мира. Хантингтон совершает главное: он выделяет нового актора, цивилизацию, и одновременно говорит о множественности этих акторов, употребляя в самом названии своей статьи это слово во множественном числе: столкновение цивилизаций.

Если мы согласимся с Хантингтоном в этом принципиальном моменте, мы окажемся в концептуальном поле, которое выходит за рамки классических теорий МО и даже постпоА. Дугин Теория Многополярного Мира зитивистских парадигм. Стоит только признать множественность цивилизаций и отождествить их с главными акторами (units) в новой системе международных отношений, как мы получаем в первом приближении готовую карту многополярного мира. Теперь у нас есть и идентификация того, что является полюсом такого многополярного устройства: этим полюсом является цивилизация. Следовательно, сразу же можно ответить на принципиальный вопрос о том, сколько полюсов должно иметь многополярное устройство. Ответ: столько же, сколько существует цивилизаций.

Итак, благодаря С.Хантингтону мы получаем в первом приближении frame новой теории. В этой теории постулируется модель, в которой существует несколько центров принятия глобальных решений в поле международных отношений, и этими центрами являются соответствующие цивилизации.

Хантингтон исторически принадлежит к школе реалистов в МО. Поэтому он тут же переходит от выявления цивилизаций как акторов нового миропорядка к анализу вероятности конфликта (столкновения) между ними. Точно так же устроена базовая модель реалистов при оценке национальных интересов: в первую очередь, при анализе международных отношений они рассматривают вероятность конфликтов, зону пресечения интересов и способность к обеспечению обороны и безопасности.

Но фундаментальное различие состоит в том, что классические реалисты прикладывают эти критерии к национальному государству, считающемуся главным и единственным актором в международных отношениях, к как строго и легально конституированной реальности, признанной на международном уровне, а Хантингтон применяет тот же подход к цивилизации — понятию гораздо более расплывчатому, нечеткому и не проработанному концептуально. И, тем не менее, именно интуиция Хантингтона и тот качественный сдвиг в определении актора нового миропорядка от национального государства к цивилизации, представляет собой самый важный момент его теории. Это открывает совершенно новые пути к пониманию структуры международных отношений и закладывает основы ТММ.

Здесь важно ясно понять, что такое цивилизация, и какой смысл заключен в этом принципиальном для ТММ понятии.

Цивилизация не является концептом, фигурирующим ни в одной из теорий МО — ни в позитивистских, ни в постпозитивистских. Это не государство, не политический режим, не класс, не сеть, не сообщество, не группа индивидуумов и не отдельные индивидуумы. Цивилизация — коллективная общность, объединенная причастностью к одинаковой духовной, исторической, культурной, ментальной и символической традиции (чаще всего религиозной в своих корнях, хотя не обязательно осознаваемой в терминах конкретной религии), члены которой осознают близость друг к другу, независимо от национальной, классовой, политической и идеологической принадлежности1.

После классической работы О. Шпенглера2 некоторые авторы разделяют, вслед за ним, «цивилизацию» и «культуру», где под «культурой» понимается духовно-интеллектуальная общность, а под «цивилизацией» фиксация рационально-технологических установок и структур. По Шпенглеру, цивилизация есть «остывшая» культура, культура, утратившая внутренние силы и волю к развитию и расцвету и опустившаяся до отчужденных механических форм. Однако это разделение не стало общепринятым, и в большинстве работ (например, у А.

Тойнби3) понятия «цивилизация» и «культура» оказываются практически синонимами. Для нас важно, что С. Хантингтон понимает под «цивилизацией» практически то же, что и под «культурой», и поэтому не случайно при описании и перечисДругие дефиниции см. в Katzenstein Peter J. Civilizations in World Politics: Plural and Pluralist Perspectives. London, UK: Routledge, 2010.

Шпенглер О. Закат Европы. Образ и действительность. М.: "Наука", 1993.

Тойнби А. Постижение истории. М.: Прогресс, 1991.

лении цивилизаций он преимущественно обращается к религиям или религиозным системам.

В теоретическом поле МО этот концепт встречается впервые, и только сейчас позиционируется как возможный актор глобальной политики. По классификации Бузана/Литтла1, • в классической или античной системе интернациональных отношений (традиционное общество, Премодерн) фигурируют традиционные государства и империи;

• в глобальной системе (международные отношения в эпоху Нового времени) — национальные государства буржуазного типа;

• в последней постмодернистской системе — наряду с государствами, транснациональные сетевые сообщества, асимметричные группы и иные «множества».

Ни в одной из них нет цивилизаций как акторов. Цивилизации как понятие фигурирует и в исторической науке, и в социологии, и в культурологии. Но в МО этот концепт вводится впервые.

Логика Хантингтона, выдвинувшего гипотезу цивилизации в МО, довольно прозрачна. Конец двухполюсного мира и противостояния друг другу двух идеологических лагерей, капиталистического и социалистического, завершается победой капитализма и ликвидацией СССР. Отныне у капиталистического Запада больше нет «формального» противника, способного на рациональном и интеллигибельном уровне обосновать свою позицию, предложить симметричный альтернативный сценарий мировой системы и доказать на практике свою конкурентоспособность. Из этого Ф. Фукуяма делает поспешный вывод о том, что Запад стал отныне глобальным явлением, и все страны мира и все общества превратились в единое однородное поле, в целом воспроизводящее с небольшими отклонениями парламентскую демократию, рыночную экономику и Buzan B., Little R. International Systems in World History. Oxford: Oxford University Press, 2010.

идеологию прав человека. Поэтому, считает Фукуяма, время национальных государств прошло, и мир стоит на пороге полной и окончательной интеграции. Человечество на глазах превращается в глобальное гражданское общество, политика уступает место экономике, война полностью сменяется торговлей, либеральная идеология становится универсально признанной безальтернативной нормой, все народы и культуры смешиваются в едином космополитическом плавильном котле1.

Фукуяма в данном случае следовал правилам «разбавленного» (thin) анализа. Он совершенно справедливо выделяет главные и самые яркие черты происходящих событий. Действительно, конец социализма устраняет с исторической арены самого серьезного и внушительного идеологического противника либеральной демократии, делая ее «универсальной». Никакая другая идеология на этот момент не имеет достаточного распространения, привлекательности и кредита доверия, чтобы всерьез конкурировать с либерализмом. Практически все страны мира принимают de facto и de jure нормативы западной цивилизации. Обществ, игнорирующих нормативы демократии, рыночную экономику и свободу прессы, осталось совсем не много, и те находятся в состоянии перехода к западной модели. Это является достаточным основанием для того, чтобы провозгласить «конец истории», который если не наступил, то наступит вот-вот. К подобному же выводу пришли неореалисты, открыто оправдывающие гегемонию США (Р. Джилпин, Ч. Краутхамер), и неолибералы (восторженно встретившие победу демократии в странах Восточного блока), и некоторые постмодернисты (увидевшие в глобализации новые горизонты индивидуальной свободы).

Позднее Ф. Фукуяма признал, что его оптимистический прогноз либеральной глобализации был слишком скоропалительным, и в реальности все обстояло далеко не так, как он описал в своей программной работе, сделавшей его знаменитым. Фукуяма Ф. Идеи имеют большое значение. Беседа с А.Дугиным//Профиль. 2007.

А. Дугин Теория Многополярного Мира Хантингтон противопоставляет этому «густой» (thick) анализ, который уделяет больше внимания деталям, качественным сторонам анализируемых процессов и стремится лучше понять глубинное измерение изучаемых трансформаций постбиполярного мира. Он приходит к выводу, что модернизация и демократизация, а также нормативы рыночного либерализма по-настоящему затронули только западные общества, а все остальные страны приняли эти правила игры под давлением необходимости, не включили их в глубину своих культур, прагматически заимствовав лишь отдельные избирательные моменты западной цивилизации — прикладные и технологические. Так, Хантингтон говорит о распространенном в незападных странах явлении «модернизации без вестернизации», когда представители незападных обществ заимствуют определенные западные технологии, но стремятся адаптировать их к местным условиям и сплошь и рядом направить их против того же Запада. Демократизация и модернизация незападных обществ, таким образом, в свете «густого» анализа становятся двусмысленными и относительными, и, соответственно, отнюдь не гарантируют тех результатов, которых следовало бы ожидать без учета внутренней подоплеки этих процессов. Чем больше Запад расширяет свои границы, включая в них «всех остальных» (the Rest, незападные общества), тем больше усугубляется эта двусмысленность и возрастает зазор между Западом и незападными регионами, получающими новые технологии и усиливающими свой потенциал, при этом сохраняя связи с традиционными структурами обществ. Вот это обстоятельство и приводит к понятию «цивилизация» как научному концепту МО.

Цивилизации в структуре МО XXI века — это обширные пространственные зоны, которые под влиянием модернизации и с опорой на западные технологии усиливают свой силовой и интеллектуальный потенциал, но вместо того, чтобы полностью принять вместе с этим западную систему ценностей, сохраняют органические и крепкие связи со своими традиционТММ и теории Международных Отношений ными культурами, религиями и социальными комплексами, подчас резко конфликтующими с западными или даже противоположными им. Распад социалистического лагеря лишь катализирует эти процессы и обнажает такое положение вещей.

Вместо симметричной оппозиции Восток - Запад появляется поле напряжений между несколькими цивилизациями. Эти цивилизации, на сегодняшний день чаще всего разделенные национальными границами, в ходе глобализации и интеграции будут все теснее осознавать свою общность и действовать в системе международных отношений, руководствуясь общими ценностями и интересами, вытекающими из этих ценностей. В результате развития этих процессов и в случае успешной «модернизации без вестернизации» мы получаем принципиально новую картину баланса сил в мировом масштабе. Это и есть многополярный мир.

Полюса многополярного мира/номенклатура цивилизаций Хантингтон выделяет следующие цивилизации:

бесспорные • Западная цивилизация • Православная (евразийская) цивилизация • Исламская цивилизация • Индуистская цивилизация • Китайская (конфуцианская) цивилизация • Японская цивилизация потенциальные • Латиноамериканская цивилизация • Буддистская цивилизация • Африканская цивилизация Им-то и суждено в определенном историческом времени стать полюсами многополярного мира.

Самой очевидной и часто претендующей на единственность и универсальность является западная цивилизация1. Она берет Eisenstadt S.N. The Civilizational Dimension of Modernity: Modernity свое начало в греко-римском мире, а в Средневековье складывается окончательно в западной половине христианской Эйкумены. Сегодня она состоит из двух стратегических центров по обе стороны Атлантики: Северной Америки (в первую очередь, США) и Западной Европы. В этой зоне сформировался Модерн и вся его цивилизационная аксиоматика. Здесь находится бесспорный и очевидный полюс нынешнего миропорядка. Это Хантингтон называет термином «the West», «Запад».

Но в картине множественности цивилизаций мы видим следующую особенность: Запад как цивилизация (одна из нескольких!) есть явление локальное, рядоположенное с другими цивилизациями, имеющими длительную историю, глубокие исторические корни, и сегодня обладающими серьезным ресурсным, стратегическим, экономическим, политическим и демографическим потенциалом. Запад — это «большое пространство», среди других «больших пространств»1. Западная цивилизация является лидирующей, но «все остальные» (the Rest), если сложить их совокупный потенциал, в определенный момент могут бросить ему вызов и поставить его гегемонию под вопрос. Сам Хантингтон, естественно, этого не хочет, но он реалистично оценивает ситуацию, предполагая, что это в любом случае когда-то произойдет, и поэтому уже сейчас руководители западной цивилизации должны самым серьезным образом посмотреть в глаза тревожному и рискованному будущему, где вероятность столкновения со «всеми остальными»

будет только возрастать — по мере развития мощи других цивилизаций.

Православная (евразийская) цивилизация также имеет средиземноморское происхождение, но складывается на основании восточно-христианской традиции, продолжая геополитику Византийской империи. Уже более тысячи лет назад as a Distinct Civilization//International Sociology, 16(3) 2001. С. 320-340.

Schmitt Carl. Vlkerrechtliche Grossraumordnung mit Interventionsverbot fr Raumfremde Mchte- Ein Bitrag zum Reichsbegriff im Vlkerrecht. Berlin: Duncker & Humblot, 1991.

ТММ и теории Международных Отношений расхождения между западным и восточным христианством принимают критические формы, и эти две части христианской Эйкумены следуют своими отличными и часто антагонистическими историческими путями. Ядром православной (евразийской) цивилизации является Россия, получившая, начиная с XV века, двойное историческое и геополитическое наследие — одновременно от покоренной османами Византии и от рухнувшей Золотой Орды, став синтезом восточно-христианской и степной (туранской) культур1.