«ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека писательской артели Литрос ЭВЕНСКАЯ ЛИТЕРАТУРА Составитель Вячеслав 0ГРЫЗКО Москва Литературная Россия 2005 Библиотека ...»

Это значит: всё хорошее впереди.

От белого оленя как от солнца свет.

От чёрного оленя падает тень.

Яне плохой и. нехороший.

Я просто человек, который идёт по перевалу.

Миша Колесов любит Сальвадора Дали. Ради бога. Он даже хочет иметь что-то общее с «кровожадными» сюрреалистами. Пусть.

Мне в нём всё-таки нравится светлое и тихое:

Я с тобою, дерево с луной, на моих ветвях твой чистый диск, мы одни сегодня с тишиной, и покой как воздух серебрист...

Кроме того, любопытно вот ещё что. У Михаила Колесова в блокноте есть строчка: «В небе лопнули зеркала». Может, просто предложение. А может, начало будущего стихотворения. Продолжит ли он её? И если да, то как?

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

Юлия ХАЗАНКОВИЧ

ЮКАГИРСКИЕ

КОСТРЫ ЭВЕНА

МИХАИЛА КОЛЕСОВА

Имя Михаила Колесова относительно новое в литературах народов Севера. Его поэтический дебют состоялся в середине 80-х годов. Первые стихотворения увидели свет на страницах региональных изданий — в газете «Социалистическая Якутия», журналах «Полярная звезда», «Розовая чайка». Затем долгое время — безмолвие. Говорят, что миром правит случайность, но всякая случайность предрешена, на наш взгляд, Свыше. Волею судеб более 50 стихотворений Михаила Колесова в скромной картонной папке попали в руки эвенкийской поэтессы Варвары Даниловой. Это была знаменательная встреча двух Поэтов, а может, даже и судьбоносная. Самобытные стихотворения эвенского поэта обрели новые смысловые переливы и были представлены на суд читателей в поэтическом сборнике «Юкагирские костры», литературным редактором которого выступила Варвара Данилова.

Михаил Колесов однажды сказал: «Я эвен, позабывший свой язык». Возможно, это было обусловлено тем, что ещё в студенческие годы родным языком для будущего поэта стал русский язык, он увлёкся русской поэзией, книгами и живописью Николая Рериха, Сальвадора Дали. После учёбы в Иркутске, где он учился в геологоразведочном институте, вернулся на берега древней реки Бытантай и занялся оленеводством. Его стихотворения содержат оттиск его биографии — его жизнь в большом городе, кочевье с оленьим стадом. О чём его лирика?

Михаил Колесов именно поэт, а не стихотворец, ибо умеет находить слово, вдруг открывающее обыденное интересно — неожиданной гранью. Его лирика не повествует (повествовательность вообще не свойственна современной лирике), а^точечно запечатлевает мир в его единственном, только в данный момент и одновременно в вечном состоянии. Это требует большой наблюдательности, сосредоточенности и щедрости образного слова. В поэзии Михаила Колесова высокая простота поэтического образа, когда его и изъяснять не надо — образ пробуждается словом и мыслью.

ЮЛИЯ ХАЗАНКОВИЧ

Одиноко крадётся небесный охотник в ночи, Преследуя дивного зверя вершин — тишину, Преследуя искристый след, убегая к полярной глуши, Слегка оживляет застывшие дали зимы.

И я наблюдаю, оставив у скал оленей, Как бродит по лунным отрогам таинственный зверь И как утихает в душе покаянной моей Тяжёлый огонь поражений и горьких потерь.

А я наблюдаю, как тихо ложится стрела На тонкую нить тетивы и недвижим стрелок, И иней блестит в оперенье, и щурится мгла — Чарующий миг красоты почему-то жесток, И, кажется, только сейчас улыбается жизнь На самом краю пожирающих мир холодов.

И нет последней надежды на этом пути, Лишь радостный, трепетный треск юкагирских костров.

Михаил Колесов как будто пытается постичь ту единственную откровенность о сущем, которую человек ищет на земле всю свою жизнь. Его лирический герой вписан в природный мир своего земного бытия. Трудно выделить его предпочтения, ибо он «упивается ветром/северным ветром», «юкагирским ликом луны», его волнуют «озёрный покой», «вышина сияющих небес». Всё это неразделимо — это мир его быта и бытия:

Однажды утром, ясным утром, Когда прозрачен небосвод, Когда уверенно и тихо Над миром солнышко встаёт, Когда природа, словно песня, понял незакрытым сердцем Простое счастье тишины.

Интересно, что эвена по национальности Михаила Колесова привлекают юкагирские образы — юкагирские костры, юкагирский лик луны и другие. Откуда у него такие неожиданные на первый взгляд образы? Возможным объяснением тому, во-первых, может в известной степени быть преемственность традиций — лирики юкагиров Улуро Адо, Геннадия Дьячкова. Во-вторых, такое «тяготение» к юкагирской образности может иметь «сокроЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ венное» значение. Существует гипотетическое предположение, что этническим, духовно-культурным «древом» коренных малочисленных народов Севера были юкагиры. И от этого «древа» — пранарода — затем «отошли» веточки-народы, в частности тунгусы. А быть может, юкагирские костры Михаила Колесова — это зов духовно-генетической Памяти?

Наиболее частотны в его поэзии природные образы, в частности образ снега. Он — сквозной в поэзии поэтов Севера. У северных народов снег в понятийном плане имеет множество цветовых оттенков. У Михаила Колесова снег наделяется разными психоэмоциональными смыслами в зависимости от времени года.

Пушистый, невесомый, Я осыпался с утренних небес танцуя странный танец тишины В предзимье одиночества, у гор, Скрывая в сердце радостный простор.

Бескрайний, равнодушный...

Яне поднялся к Млечному Пути Срывал с моих ладоней белый дым, Негромкое тепло твоих следов, Под злобный смех безжалостных богов.

Я улыбался солнечным ветрам, Искрился и мечтал у ног любви, И девушкам подснежники дарил.

Михаил Колесов бесконечно влюблён в природный мир — как человек, поэт, кочевник, северянин. Есть в сборнике «Юкагирские костры» стихотворение «Мы — люди Севера», где рефреном

ЮЛИЯ ХАЗАНКОВИЧ

проходят слова — «гимн» малой родине: «Мы люди Севера, живущие здесь». Сама Матушка-Природа, экстремальные условия существования выковали особую «породу» людей, которую традиционно относят к культуре циркумполярных народов. Всё в совокупности сформировало особый «кодекс» чести северян:

В сердцах наших ветер Выбил чистые грани. Будет ветер жестоким — Мы останемся твёрдыми. Будет ветер холодным — Мы останемся добрыми... Пламя сияний Озаряет наши пути! Станет останемся бодрыми. Станет небо прощальным — Мы останемся мудрыми... Будут злы испытанья — Мы останемся чистыми. Будут разными судьбы — Мы останемся верными. Мы — люди Севера Живущие Гармония природного мира противопоставлена урбанистической среде. Город для лирического героя Колесова — среда неестественная. Он ощущает в нём буквально вселенское одиночество. Отметим одну знаменательную деталь. Автор тщательно фиксирует не только время, но и место написания стихотворений. Среди них есть «городские», написанные в Иркутске и Якутске. В «городских» стихотворениях нетрудно проследить на уровне образной системы семантическую связь: город — серость — одиночество. Это характерно как для ранних стихотворений Михаила Колесова, так и для более поздних:

Растворяется город В осеннем ненастье, И туман, словно В мутную бездну летишь.

Силуэты безмолвных

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

Головешками летних потухших костров.

В его поэзии изначально диссонируют рёв рок-музыки и умиротворённая музыка Природы: «живая» тишина, шум утреннего ветра, ибо начало всего в живой природе — Покой. И по признанию Михаила Колесова, преодолевая «жизненные перевалы», он стремится к «живительной» Тишине: одинокий, на верёвке надежды волоча своё сердце, «задыхаясь от боли», «спотыкаясь о грязные тени и злобы людей», выдыхает себя у водопада, прохладные струи которого смывают прошедшую жизнь. Живой мир воскресает его, ощущая гармонию слияния с Вечностью.

Пронизанный светом последний глоток бытия, Я радужный трепетный луч, Я искорка влаг на чёрных шершавых камнях, Невесомый, как сон наяву.

Смеясь и танцуя, навстречу струям поднимаюсь, Ненова вздыхаю в себя...

Ощутимо в стихах особое предпочтение Михаила Колесова:

вдохновляют все времена года, но особенно его вдохновляют осень и зима. Возможно, предпочтение его к этим временам года — в слиянии поэта с Природой — как Кочевника, как кровного Сына этой земли и как Поэта.

расскажет: Заповедные для других Безымянные тропки Михаил Колесов в стихах — это поэт-бунтарь (по своей земной страстности). Ощутима его разочарованность в жизни — он бунтует против навязываемого. Но одновременно он — поэт-романтик, очарованный красотой Природы, пребывающий в элегическом настроении.

Я заставлю искриться твой пасмурный вечер.

ЮЛИЯ ХАЗАНКОВИЧ

И развею тревоги и с сердца сверну облака.

Потускневшую юность Подниму с придорожной тревоги Я наполню надеждой бокалы мечты.

В лирике 90-х годов «романтический пафос» Михаила Колесова не угасает, а приобретает качественно иное содержание. Он пытается донести, «не расплескать» свою чистую веру в людскую доброту. Отсюда — глубокая этичность лирики эвенского поэта.

Он — не упрекает, не жалуется, не занимается нравоучениями.

Его этика — в стремлении не потерять себя в суете. Тревогу и боль за свою малую и большую Родину, за её настоящее и будущее пронизывают поэзию Михаила Колесова. Боль эту поэт взваливает на свои плечи, но ведь без этой боли нет Поэта.

Почему в моём северном сердце, Привычном к холодным ветрам и последним надеждам, Гнездо себе свила безмолвная, горькая боль...

Эта боль осторожней, Тяжелей суетливых страданий...

Поделиться ни с кем на этой земле.

Что это за боль? Это боль о пролетевшей молодости, о дне сегодняшнем и завтрашнем, о себе и сородичах. Она выливается в шаманский причет, шаманское камлание. Форма не совсем характерная для поэзии Михаила Колесова. То, что «идёт» из Михаила Колесова — это пробуждение генетической памяти. Отметим, в литературах народов Севера, эта содержательная форма («шаманский причет») стала одной из характерных прозаических и лирических форм. Пример тому — повести ненки Анны Неркаги «Молчащий», последние стихотворения манси Ювана Шесталова.

Я живу последнее время.

Человечество — ржавое племя — Доживёт свой век на земле...

Пропадает в безумных делах и глухой тишине, И смыкается в чьи-то ряды в одинаковых снах, Нот всех пустяковых болезней рождается страх, И гуляет в народах земных эхо будущих бед, И гордятся правители тряпками жалких побед,

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

И восходит звезда, окаймлённая чёрным огнём!

Превращая улыбки в оскал, а мечты в пустоту, Разобщая способных найти и увидеть зарю...

Что для нас дальний путь, ДЛЯ живущих сегодняшним днём, Что для нас красота — нас жестокие игры зовут, Вместо нашей любви удивительный пенится блуд.

И для наших детей уготованы пуля и нож, Наш Господь на кретина похож!

Что для нас, землян, Земля!?

Я живу в последнее время, Я желаю оставшимся в жизни Это не просто строки Откровения, надрывных откровений Михаила Колесова — это открытая рана сердца, не способного быть равнодушным к апокалипсическому настоящему. Звёзды, облака, небо, Луна — самые частотные солярные образы в поэтическом мире Михаила Колесова. Они — синонимы Вечности. И к этой Вечности стремится прикоснуться, слиться герой эвенского поэта. Это его мечта — устремленность в Вечность продиктована стремлением поэта приобщиться к сокровенному, покинув этот жестокий, лживый мир, где «путник-справедливость бесконечно лишний, его везде ждут и гонят», мир, где нет места любви и надежде. Но в глубине души поэт всё-таки надеется на торжество Правды, Света и Добра, символично воплощённых через образ белокрылого стерха:

Оставляя след... Осень звучит Беспечальный Белокрылый стерх.

ЮЛИЯ ХАЗАНКОВИЧ

Поэзии Михаила Колесова присущи откровенность и глубокий лиризм, взволнованное проникновения в суть явлений, неравнодушие — и этим он понятен и близок. Можно мне поставить в упрёк: Михаил Колесов — эвен, и поэта нет вне своего народа. Но он разве только этим интересен? В любом случае, это тема отдельного разговора.

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

Вячеслав 0ГРЫЗК

СЧАСТЬЕ ЭВЕНА —

ОЛЕНЬ Первые стихи и песни Евдокии Боковой (р. 1933), сочинённые ещё в двенадцатилетнем возрасте, воспевали оленя. И это естественно. Потому что олень окружал её с самых первых дней жизни.

Она выросла в семье потомственных кочевников из рода Слепцовых. Дед Боковой в своё время считался на берегах реки Момы самым богатым оленеводом. Не случайно за ним закрепилось прозвище «богатый Афанасий». Хотя отец его, по семейным преданиям, в Якутии появился с Охотского побережья без единого оленя, бедняком и даже был прозван ходячим эвеном. Но вот уже сыну за короткий срок удалось сколотить стадо в несколько тысяч голов.

Маршруты кочевий Слепцовых простирались от устья Индигирки до Оймякона, и в иные годы оленеводы доходили и до Колымы.

Естественно, одному держать столько голов было не под силу, и «богатый Афанасий» нанимал людей. Через три года каждый пастух получал в дар небольшое стадо, от 30 до 50 оленей, и уходил в самостоятельное кочевье, а его место занимал новый работник.

Какую-то помощь Слепцов оказывал и властям. За благотворительность ему от царского правительства однажды даже медаль вручили.

Однако всё изменилось в двадцатые годы. Новые власти постепенно стали добираться до самых отдалённых северных районов. И тогда «богатый Афанасий» разделил стадо на две части и отдал их своим сыновьям Ивану и Николаю. «Вот ваши доли, — сказал он им, — а дальше ведите хозяйство сами». После чего «богатый Афанасий» ослеп, а в тридцать седьмом году умер.

Отец Боковой — Николай Афанасьевич — оказался человеком дальновидным и почти всех своих оленей раздарил. Он понимал, что быть хозяином всего стада ему уже не дадут. Поэтому, когда в 1939 году власти надумали объединить кочевников в колхоз «Чехе», Николай Слепцов последние оставшиеся у него несколько сот голов привёл в общее стадо, сохранив у себя только с десяток ездовых красавцев, и затем до самой смерти кочевал вместе с колхозными оленями по правой стороне Момы.

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

Вот в тех кочевьях Евдокия Бокова и услышала от отца первые эвенские сказки и легенды. Любовь же к песне ей передалась от матери - Анастасии Ивановны. И не случайно уже в зрелом возрасте одну из первых книг писательница назвала «Песни матери».

Но в 1950 году родители умерли, и кочевья для Евдокии прекратились. Свою судьбу она связала тогда со школой.

Окончив Вилюйское педагогическое училище (1960), два года проработала среди эвенов в Берёзовке, но потом уехала в село Ойотонг Аллаиховского района Якутии. После окончания в году заочного отделения Ленинградского педагогического института имени А.И. Герцена Бокова восемнадцать лет провела в Чокурдахе но в 1988 году она решила, что пора возвращаться в родные места, к берегам Момы. Обустроившись в селе Ортадоиду, она создала школьный ансамбль «Удэин», в переводе с эвенского означающий «украшение». Но главным её делом стало изучение эвенского фольклора. В собрании Боковой есть записи всех жанров — от скороговорок до фрагментов эпоса.

К сожалению/стихи и песни Боковой до сих пор не переведены на русский язык.

ЗАВЕРХОЯНСКИМИГОРАМИ

Алексей БУРЫКИН

В ФОЛЬКЛОРЕ

БУДЕТ ЖИТЬ

РОДНОЙ ЯЗЫК

Долго, почти месяц, шла ко мне в Санкт-Петербург бандероль из далёкого даже по якутским расстояниям посёлка Кулун-Елбют, который расположен в Момском улусе. Но когда я раскрыл эту бандероль, то обрадовался как никогда — в пакете лежала книга Евдокии Николаевны Боковой «Эвенский фольклор», выпущенная в свет в Якутске издательством «Бичик» в минувшем году.

Имя Евдокии Николаевны Боковой известно, наверное, почти всем.

Она —- талантливый педагог с большим стажем, настоящий патриот своего родного эвенского языка и культуры, исполнительница и автор эвенских песен, великолепный прозаик—автор книги рассказов «Я и моя собака Ноки», часть которой мне несколько лет назад довелось переводить на русский язык, собиратель эвенского фольклора.

Настоящим событием в культурной жизни эвенов стал выход в свет её книги «Душа эвена», появившейся в 1998 году, — в ней читателям было предложено уникальное, самое полное на сегодняшний день собрание образцов эвенских загадок, запретов-оберегов, примет и других жанров фольклора эвенов Якутии. О том, что Е.Н. Бокова подготовила большой сборник сказок, преданий и песен эвенов, специалисты знали давно — но эта рукопись долгое время пролежала без движения в санкт-петербургском издательстве «Просвещение», а потом её издание уже с нетерпением ожидалось и от республиканских издательств. И вот наконец — книга Е.Н, Боковой в руках педагогов и на столах учёных-специалистов по языку и фольклору эвенов.

Собрание образцов фольклора эвенов, подготовленное Е.Н. Боковой, уникально. Это самый полный из сборников эвенского фольклора, который когда-либо и где-либо выходил в свет. Причём это справедливо как по отношению к изданиям эвенского фольклора на русском языке, так и тем более по отношению к изданиям фольклора эвенов на их родном языке. Книга Е.Н. Боковой «Эвенский фольклор»

скромно представлена как учебное пособие по национальной культуре для учащихся 5 — 6 классов — согласимся с этим, ведь и учителя, и ученики получили настоящий подарок в виде этой замечательной работы, которая станет учебным пособием по языку, фольклору и культуре эвенов на долгие годы. Но кроме этого, труд Евдокии Николаевны Боковой — это ещё и первоклассная научная работа в области собирания и подготовки к изданию образцов фольклора эвенов Якутии. Более того—это работа, не имеющая ранее аналогов среди публикаций по устному народному творчеству эвенов. Столь большой массив фольклорных текстов, записанных квалифицированным собирателем — знатоком языка и народной традиции, ещё никогда не становился достоянием учёных и ценителей эвенского фольклора.

Книга Е.Н. Боковой «Эвенский фольклор» содержите песен, образцы скороговорок и разные варианты запевов эвенского кругового танца «Хэде», зафиксированные с исчерпывающей полнотой. Украшением книги являются 38 сказок и 23 образца устной несказочной прозы эвенов — преданий и легенд. Богато представлены в книге образцы загадок, пословиц, запретов-оберегов, топонимические предания — рассказы о происхождении тех или иных местных географических названий, а также описания игр эвенов и основных приёмов и средств народной медицины.

Само собирание этих сокровищ духовной культуры эвенского народа, осуществлённое в таком объёме, должно расцениваться как исключительное научное достижение собирателя. За такой труд его автор был бы однозначно достоин учёной степени кандидата наук — иначе оценить работу Е.Н. Боковой невозможно. Вместе с тем Евдокия Николаевна Бокова проявила ещё и большое педагогическое и методическое мастерство, представив богатейшие материалы по фольклору и культуре эвенов Якутии в таком виде, который был бы доступен для педагогов и их учеников-эвенов, приобщающихся к древним традициям своего народа.

Выход в свет книги Е.Н. Боковой «Эвенский фольклор» — это исключительное событие не только в книжной культуре республики Саха и духовной жизни эвенов Якутии. Публикация этого труда станет настоящим ярким праздником для всех районов, где живут эвены, понимающие родной язык Евдокии Николаевны — для эвенов Магаданской области, Хабаровского края, Чукотки, Корякин, Камчатки. И надо отметить специально, что издание антологии эвенского фольклора, подготовленной Е.Н. Боковой, будет отмечено учёными-специалистами по языкам и фольклору тунгусо-маньчжурских народов как экстраординарное, выдающееся достижение в собирании и издании образцов эвенского фольклора на эвенском языке.

Выход в свет книги «Эвенский фольклор» — это значительный, весомый вклад в изучение и собирание фольклора эвенов и в разработку пособий по традиционной культуре народов Севера для Якутии и Крайнего Северо-Востока.

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

ЗА ВЕРХОЯНСКИМИ ГОРАМИ

Юрий ШТЕЙН ОБОСТРЁННОЕ

ВОСПРИЯТИЕ

О творчестве Екатерины Захаровой Как-то одной знакомой, преподавательнице русского языка и литературы (считаю — праведнику общей культуры у подрастающего поколения), я дал для ознакомления книжку Екатерины Захаровой «Мойто». Позднее, спрося о впечатлении, я услышал:

«Было бы хорошо, если б не наив».

В то же время продавщица продуктового шопика при автобусной остановке, прочтя эту книжку, взволнованно отозвалась: «Какая прелесть, я плакала!»

То, что «учитель словесности» назвала наивом и что вызвало слёзы умиления чуткого сердца другой женщины, и являет собой нехарактерную для сегодняшнего массчтива основополагающую черту творчества Екатерины Захаровой: тонкое, трепетное восприятие жизни — растений, животных, людей. Яркие воспоминания детства в общении с суровой и прекрасной природой северных гор и просторов тундры, с птичками и зверушками, ящерицами и жучками, куропаточкой, чаечкой, приручённым зайчонком, верным другом-собакой, лайкой Мойто, вылились в поэтичные, светлые и прозрачные, как акварели, с лёгкой грустью ранимой души новеллы. Так же тепло и проникновенно пишет она о своих сородичах —оленеводах, стараясь жить как они —«просто, несуетно, радуясь каждой травинке, видя красоту в самом обычном, будничном и слыша музыку в щебете сереньких неказистых птичек.., всей душой чувствуя поэзию жизни, поэзию кочевий». Вот одно из ранних её стихотворений, не удостоенное издателем.

Монотонно безлюдно, С каждой новой верстой Обжигала нам тундра Души снежной Вдруг в игре светотени Из-за чёрной гряды Появились олени С вожаком впереди.

Шли, минуя преграды, Каменистой тропой, Утро зимнего сада Приподняв над Было верить нам трудно, леденеющей тундре Место Образ мудрого дедушки («Быль о таёжных огнях»), смешной фантазерки сестрёнки («Фантазёрка»), трепетной любви («Аита и принц»), о нелегких дорогах кочевий («К берегам Неписке») с песнями оленеводов «о долгой зиме, о чудесных кострах, которые зажигаются вечерами на зимнем небе — сполохах северного сияния»; о комичном происшествии с игрой слов о пропавшем топоре «Бабушка не ищи, не найдёшь, я тебе другой куплю, обязательно куплю...» Бабушка же не понимала. В его «куплю» ей слышалось эвенское «куплут» — совсем пропал, не найти. О горечи потери верного Мойто, когда при расставании с ним автор рассказа помнила его глаза. «Быть может, тогда знал и чувствовал недалёкую свою смерть? И потому так убивался и плакал при расставании? Я никогда больше не видела такого горя, такой безысходной тоски в глазах собаки».

Да, ранить можно лишь живое, чуткое сердце. И многим сегодняшним обывателям эти раны не грозят. Так, сегодня в Якутске по распоряжению местных властей безжалостно истребляют бездомных животных, которые якобы опасны для жителей. В то время как кусают прохожих вовсе не они, а благополучные питомцы владельцев «престижных» породистых собак, проявляющих при этом суть натуры своего хозяина.

Обострённое восприятие хорошего и плохого, чёрствость и чуткость, сквозящие в произведениях Екатерины Захаровой, конечно же, доступны, увы, не каждому сегодняшнему читателю, о чём поведал я в начале этих заметок. Ведь, как говорится, «чтобы напиться, надо наклониться». Наклониться, вникать, вчувствоваться, сопереживать: к лучшим человеческим качествам обращены произведения эвенской писательницы Екатерины Захаровой.

Алексей БУРЫКИН

ВЧИТЫВАЯСЬ В

ПОДСТРОЧНИК

Как мы знаем стихи северных поэтов? Разумеется, чаще всего по переводам на русский язык. С 30-х годов стихи поэтов-северян переводят петербургские поэты, в 60-е годы сложилась своя школа поэтов-переводчиков в Магадане, сделавшая известными широкой публике имена Ю.Анко, М.Вальгиргина, В.Тынескина, А.Кымытваль, З. Ненлюмкиной и других чукотских и эскимосских поэтов.

Имена поэтов-эвенов известны меньше. Пожалуй, только Василий Кейметинов-Баргачан получил признание у эвенов Колымы и Чукотки благодаря тому, что в Магадане вышел его сборник «Поздней стаи переклик», где часть стихов переведена М.Эдидовичем. Хотя на слуху не так уж мало авторов — Николай Тарабукин, Афанасий Черканов, Платон Ламутский, Василий Лебедев, Андрей Кривошапкин, Дмитрий Кривошапкин, Варвара Аркук...

Многие имена — ещё около десятка — основательно забыты.

Часть стихотворений печаталась в разное время в журналах, альманахах и сборниках в переводах на русский язык. Что же происходит, почему мало русских переводов, наконец, почему сами эвены проявляют так мало интереса к печатному поэтическому слову на родном языке?

Ответ есть. Первые стихи эвенских поэтов представляли по существу записи песен. У Николая Тарабукина лучше получались песниимпровизации: что вижу, о том и пою, но это быстро всем надоело.

Афанасий Черканов оставил нам неплохое собрание детских песенок и обработанных текстов загадок—так и кажется, что сам он вообще ничего не сочинил, а записал только то, что помнил. Поэты конца 40-х—начала 50-х годов, мало известные по именам, подражали своим учителям первого поколения. А дальше...

Дальше под пером поэтов развалилась традиционная форма песни-импровизации или детской песенки, невесть куда ушло и традиционное содержание. Осталось то, что хочется назвать подстрочником — то, о чём, кажется, только хотел написать поэт. И сама собой появилась тенденция спрятать такой подстрочник подальше от глаз тех, кто читает на твоём языке. У Пушкина есть стихотворение:

АЛЕКСЕЙ БУРЫКИН

Послушай, дедушка, мне каждый раз, Когда взгляну на этот замок Ретлер, Приходит в мысль: что, если это проза, Да Вот и мне приходят в мысль эти пушкинские строки, когда я читаю сборники стихов эвенских поэтов. Если переводить на русский язык образцы фольклора эвенов — большое удовольствие, то переводить с эвенского языка какие-либо стихи никогда не возникало желания — разве что собственные сочинения из «Весёлой азбуки». Недавно просматривая сборник стихотворений признанного мэтра эвенской поэзии Василия Лебедева «Миргилан» (Якутск, 1977), на с. 26 я обратил внимание вот на это стихотворение. Приведу его в подлиннике — чтобы потом не обвиняли в искажении смысла:

Хигнэклэ. «На забое»

Инэн»тэкэн няматалбу Адалгачин ноккатникан Мякли бэил хигэддэ. Орам эйду макатта Тонн»эн гэрбэв эстэн хар. Ойли дэгси хэл дэги Осалутан, енн»эвутэн Аваски-вуч дюгуттэн, Оралчимн»адебгэлрэгэн Ирэв-тарав недунран.

По-русски это выглядит так:

Что-то как сеть вешая, Около 10 человек их свежуют.

Слова «грех» не знают.

Поверху летящая железная птица Туда-сюда разбрасывает.

Не подумайте плохого, по форме это бесспорно стихи — по крайней мере тут есть ритм, главный признак всякого стиха. А как авПЕРЕКРЁСТКИ ПЕРЕВОДА тор владеет родным языком — просто блеск... Можно было написать мар — «убили, забили», или маватта — «забивают», нет, написано макатта — «избивают», то есть убивают в большом количестве и зря, понапрасну, так, что говорящему это не нравится. Слово тонн»э — «запрет, грех, то, что надо избегать делать» — редкое, ну прямо из рассказа стариков о духах, которых надо уважать и почитать. Забой оленей — для оленевода вполне естественно, уж если оленей выращивают и пасут, то, разумеется, для того, чтобы забить на мясо и шкуры — для чего же ещё?

Вместо этого, смотрите, какая замечательная рисуется картина — избивают оленей, обижают оленеводов, объедают их, увозят у них их еду, и делают это как бы зря, потому что всё равно бросят. И «железная птица», когда-то символ новой жизни (между прочим, была она уже в стихах лет за 40 до этого), тоже превратилась во врага —эдакого пособника творящих зло... Нет ни поэтической образности, ни поэтического содержания. Есть желание сказать гадость, а родной язык — для того, чтобы «чужие» не поняли...

Интересно, зачем всё-таки это писалось? Во всяком случае, явно не для того, чтобы переводить на русский язык как подарок поэта от оленеводов к очередному съезду... Невозможно понять:

автор с именем, член Союза писателей, всего добившийся при жизни, — и вдруг такое во вполне благополучном 1975 году. В диссидентах не состоял, к возрождению родовых общин не призывал... Проявлял заботу о своём народе в основном в том, что требовал обязать всех эвенов писать якутской грамотой, ибо сам писал также... Значит, для учебников родного языка, для переводов на русский язык сочинялось одно — правильное и идеологически выдержанное. Для строчек в книгах писалось совсем другое, уже что ни попадя, может быть, даже исходя из принципа, что всё равно никто не прочитает. Так и есть, не прочитает — народ постепенно перестал читать что-либо на родном языке, потерял интерес к печатному слову.

Признаюсь откровенно — для такого разбора можно было бы выбрать любое другое стихотворение из этой же книги, из других книг того же В.Д. Лебедева или любого другого автора.

Среди напечатанного их сотни, и большинство из них столь же бледны и безлики в художественном отношении. И оригинал, и русский подстрочник — неталантливая проза. Исключения — единицы. Отдельные произведения Платона Ламутского. И ещё иногда стихи малоизвестных авторов, сохраняющие прелесть подлинного устного творчества, но не нашедшие признания у литературных «генералов».

В течение многих лет лицо северной литературы определяли какие-то внешние признаки, чуждые северной культуре, — плаАЛЕКСЕЙБУРЫКИН катные слова, новые предметы, горячее приветствие всех перемен в жизни на Севере. Эта литература преподносилась нам «как надо» теми критиками и другими деятелями от пишущей братии, кто судил о ней по переводам — то есть по тому, что было отобрано самими авторами, изящно отработано профессиональными переводчиками, не знающими языка автора, и разрешено главлитом. Кажется, если почитать тексты в подлиннике и вглядеться в подстрочники, то многое станет выглядеть не так, как раньше.

г. САНКТ-ПЕТЕРБУРГ

ПЕРЕКРЁСТКИ ПЕРЕВОДА

Владимир КРУПНЫ

ОЛЕНИ НА АСФАЛЬТЕ

Семидесятые, особенно восьмидесятые годы теперь уже прошлого века в советской литературе были ознаменованы прямотаки шквалом переводов на русский язык национальных писателей и поэтов. Прямо можно сказать, что известность, которую получили на международном уровне среднеазиаты, кавказцы, украинцы, молдаване, во многом прибалты, была полнейшей заслугой русских переводчиков. А кто переводчики? Нуда, были профессионалы. Но я свидетельствую, что национальные литераторы непременно хотели, чтобы их переводили тоже поэты и тоже прозаики.

Национальная политика Советов была всегда в пользу всех национальностей, кроме русской. Я говорю это опять же с полной ответственностью. Я был парторгом крупнейшего в РСФСР издательства «Современник». Когда мы обсуждали перспективные планы изданий, кто попадал в них в первую очередь? Да, национальные авторы. Русских издавали в последнюю очередь. А чем жить?

А жили во многом переводами. Причём это была не халтура, не отхожий промысел, а самая настоящая творческая работа. Часто, уж не обижайтесь, братья, улучшавшая первоисточник. Очень много занимались переводами, например, Владимир Солоухин и Юрий Кузнецов. Солоухину мы обязаны якутским эпосом, поэмой Расула Гамзатова «Мой Дагестан». Переводил он и болгар, многих переводил. Кузнецов вывел в свет целую череду молодых сибирских и северокавказских поэтов.

Переводы — традиция жертвенной русской литературы. Много переводили Жуковский, Пушкин, Тургенев. Из поздних надо с благодарностью вспомнить Леонида Соболева («Абай» Ауэзова) и Юрия Казакова («Кровь и пот» Нурпеисова). А Заболоцкий и Грузия? Что говорить!

Теперь о моих героях. Переводил я немного, но мне повезло на авторов. Белорус Нил Гилевич, алтаец Борис Укачин и эвен Андрей Кривошапкин. Переводил, конечно, для заработка, который, к слову, был копеечным. Но переводить текст, который тебя не задел, не волнует, — это каторга. А донести до русского читателя чужие мысли, искренние переживания, жизни, прожитые не тобой, — это радость. Так было и с Укачиным вначале, так стало и с Кривошапкиным. Не стыдно признаться, что эвены и эвенки — это разные народы. Но один ли я такой? Есть чукчи береговые,

ВЛАДИМИРКРУПИН

есть чукчи тундровые, есть марийцы (бывшие черемисы) лесные, есть луговые. Это разные народы. Ещё и в этом богатство культуры России, в её разнообразии.

Когда даже не зная языка погружаешься в подстрочник, когда начинаешь читать по справочникам и энциклопедиям о жизни народа, который вывел в люди писателя и доверил ему рассказать о себе, это интереснейший процесс. Андрей Кривошапкин — достойный сын эвенов. Он, и достигший высот властных выборных органов, не оторвался от своей первородной основы. Я знаю, что сейчас он, не очень, конечно, молодой и страдающий, как всё наше поколение, болезнями, сохраняет прежнее достоинство, прежнюю скромность и данный ему Богом талант по-прежнему ставит на службу родных северных просторов.

Что такое олень для эвена? Это — всё! Это жизнь в самом прямом смысле этого слова. Жизнь. И на эту жизнь посягнула цивилизация. На вековечные устои, на традиции, на всё, одним словом.

Страдания народа — страдания писателя. Чувствовалось, что автор настолько хорошо знает всё, что описывает, что оставалось только, доверясь ему, уловить ритм писательского слова, музыку прозы. Много уже лет прошло, уже Андрей Кривошапкин был депутатом Верховного Совета России, уже прожил все ужасы демократического расстрела его здания, правдиво и зримо описал те события, а я всё помню его повесть «Белая дорога», по которой бежало перо моего перевода в конце 70-х — начале 80-х.

Сердечно благодарен писателю за то время.

КОЧУЯ ПО КАМЧАТКЕ

Галина УРКАЧАН МОЕЙ

ЖИЗНЕУТВЕРЖДАЮЩЕЙ

МАМЕ Раннее утро тёплого летнего дня... Кожей чувствуешь ласкающую прохладу и яркие потоки солнечного света. Всё вокруг словно радуется наступающему дню. Ещё до конца не проснувшись, смотрю по сторонам, окружающее дышит чистотой и сочными красками. Каждая травинка унизана мелкими капельками росы, сверкающей невообразимыми цветами. Листва обычной картошки на огороде кажется празднично навощённой. Внизу излучина речушки звонко перекатывает воды на мелководье. Весёлая перекличка ранних птиц. Где-то из-за гор и сопок поднимается громада света, несущего тепло. Меня подхватывают руки, и я слышу весёлое:

— Солнышко высоко, а Ляка выше!!!

Дав постоять на толстом бревне забора, меня опускают на щётку муравы, и я иду, собирая босыми ногами росу, а вернее, ту красоту, которая на ней. Травка одновременно ласкает и покалывает. И вдруг понимаешь, что всё вокруг живое, способное дышать, петь и радоваться этой самой жизни. Вот небольшой округлый листик, словно смеясь, сбрасывает с себя переливающуюся каплю росы и счастливо распрямляется во весь свой пока ещё невеликий росток.

Какое-то неуёмное ликование вторгается в каждую твою клеточку, и сна — как не бывало.

Это одно из моих первых воспоминаний. Так мама меня будила по утрам: ещё сонную, несла во двор, где я видела пробуждение природы. Люди вставали много позже...

Вообще просыпались в нашем доме рано, часов в пять-шесть уже пили чай. Так установила моя бабушка — Кокок Аммовна. Тундровая привычка. Зато потом бабушка могла вновь лечь подремать, оттого чужим казалось, что спит она слишком много и долго, среди стариков даже появилось шутливое высказывание «Кокок нормота»

(ударение на второе «о»), так говорили о тех, кто долго спал, вот, мол, выполняешь норму Кокок.

ГАЛИНА УРКАЧАН

Что можно сказать о женщинах моей семьи? Прежде всего то, что мы были действительно «женским сообществом», мужчин почему-то не было. Не судьба, видимо. При этом наша фамилия в переводе с эвенского языка означает «паренёк, богатырёк», женщины, плохо знавшие мужскую помощь, сами заняли их место. Но всё необходимое: мудрость, сила, упорство, любовь было в нас самих. Нас было трое: бабушка, мама и я.

Каждый из нас был тем «столпом», который поддерживал дом, царящую в нём атмосферу.

Бабушка поздно родила мою маму. На шестом десятке лет. И как ни странно, именно этот поздний ребёнок выжил. Были у Кокок и другие дети, но они в силу нелёгкой кочевой жизни бедных коряков не выжили: кто-то умер от болезней, кто-то из-за несчастных случаев. Жизнь не ушла лишь от последнего ребёнка — моей мамы — Татьяны Уркачан. Чтобы сберечь её от многочисленных злых духов, ей дали двойное имя: одно корякское — Кававна (Жизнеутверждающая), другое эвенское — Чокчана (Куличек). Считалось что, дав два разных имени, можно «запутать» недобрых духов. Этим же объясняется имя бабушки — Кокок, это имя-«перевёртыш». Хоть задом наперёд его произнеси, всё равно будет Кокок.

Муж бабушки был эвеном и на 20 лет моложе её. Тогда ведь решали родные — кому быть вместе, с кем создавать семью. Вот и определили, что женой молодому эвену Чере быть работящей Кокок. В женщинах ценились прежде всего домовитость, умение вести и содержать дом, обшивать семью. А чувства... что ж, по принципу «стерпится — слюбится». Но не стерпелось и тем более не слюбилось. Чере встретил молодуху и ушёл к ней. Этого бабушка так и не смогла ему простить: печать клейма легла на весь эвенский род. Всегда уравновешенная и спокойная, бабушка, когда при ней заговаривали о Чере, каменела лицом и ледяным тоном просила переменить тему.

Но, тем не менее, навыкам жизни маму учили две семьи: и эвенская, и корякская. Она и впитала культуру двух народов. Мама, в отличие от бабушки, не отказалась от отца, и спустя много лет между ними даже происходили короткие споры и стычки на «национальной почве». Кокок считала, что буйная эвенская кровь одарила маму резкостью, нетерпимостью и бескомпромиссностью.

Может быть, поэтому, когда появилась я, бабушка наотрез отказалась назвать меня эвенским именем. Изначально мама хотела дать мне имя Асатнын, на что Кокок ответила:

— Достаточно мне в доме одной эвенки. Девочка будет носить корякское имя Каляг'ан и воспитываться только по-корякски.

Так и вышло. Эвенскому языку меня не учили. Это был тайный язык взрослых: когда им необходимо было при мне обсудить внутКОЧУЯ ПО КАМЧАТКЕ рисемейные или другие проблемы, о которых детям слышать не положено, они переходили на эвенский язык, чем, признаться страшно меня раздражали.

С самого рождения, задав этот «корякский порядок» в моём воспитании, бабушка придерживалась его. Мама была словно отодвинута на второй план. И в детстве иногда я затруднялась определить, кто же из этих двух женщин — моя мама. Бабушка говорила, что я — её дочка, хотя официально я знала, что моей мамой является Чокчана. И поэтому практически их не разделяла, обе они были для меня мамами. Как не разделяла я и стариков, называя всех своими бабушками и дедушками.

Кокок в нашем окружении была хранителем древних устоев, она хорошо знала и помнила родословные всех близких. За ранним утренним чаем разговор обычно начинался с пересказа увиденного сна, о людях, пришедших в видении, и всё это постепенно перерастало в рассказ о том, кому эти люди приходятся предками и в какой связи с нашей семьёй они находятся, а потом шло повествование о прошлой кочевой жизни...

Кокок выделялась среди общей массы паланских коряков высоким ростом, широкой костистостью, необычайной выносливостью и силой. Молодость свою бабушка провела в батрачестве.

Она была из бедной семьи и, чтобы выжить, была вынуждена пойти служить к богатым. Как-то мама рассказала, что Кокок поручали самую тяжёлую работу, подчас наравне с мужчинами, нередки были случаи, когда богатые хозяева, жалея ездовых оленей, впрягали в упряжь сильную Кокок, и не одну, а несколько грузовых нарт приходилось ей тащить. И что удивительно, бабушка никогда не отзывалась резко о своих бывших хозяевах.

— Что ж делать, если жизнь такая у всего северного народа была...

Несмотря на то, что Кокок была из бедной семьи и батрачила, некоторое количество личных оленей было и у неё. Паслись они в общем стаде, вместе с оленями богача. Различали их по клеймам на ушах — велопто. У каждого рода он был свой: уши оленей надрезались особым, неповторимым образом, и хоть порой на первый взгляд разрез был схож с соседним, тем не менее хозяева никогда не путали своих оленей.

Как было отмечено в метрике, год рождения моей бабушки — 1883-й. Помню, как с трепетом открывала её паспорт и читала:

Кокок Аммовна, корячка, год рождения 1883. Фамилии, как и велось в древние времена, у коряков не было, просто — такая-то, дочь такого-то.

На примере жизни нашей Кокок можно было проследить путь северного кочевого народа: ей довелось жить при устоях каменного века, когда при помощи кремней разжигали костёр, берегли

ГАЛИНАУРКАЧАН

его в долгих переходах, тяжёлая подневольная батраческая жизнь, потом знакомство с пришлыми народами развитых цивилизаций. Долгое время у бабушки в пользовании был американский нож, видимо, выменянный когда-то у заезжих иноземцев. Кокок очень хвалила его и по-доброму отзывалась о «мереках». Знала она и японцев, называя их «ниппоно», с уважением говорила об их трудолюбии. Со смехом вспоминала, как человек в длинном тёмном одеянии, пришедший вместе с казаками, усаживая людей на колени, учил освещать себя крестом и кланяться в пол, рассказывал о небожителе, создавшем мир, и призывал верить ему. Кочевники, не желая обидеть пришлых, выполняли всё, как они просили, однако и от своих божеств не отказывались. Береговые оседлые коряки скоро приняли православную веру, были крещены и наречены именами с фамилиями. Кочевой народ тяжелее поддавался влиянию, так как не жил долго на одном месте с казаками, а, следуя за оленьими стадами, двигался своим путём. Оттого и имена у многих чавчувенов сохранились неизменными, в отличие от крещённых нымылан (оседлых жителей).

Потом — освоение камчатских земель русским народом, здесь, по рассказам бабушки, это происходило медленно. Появление людей, объявивших, что теперь все равны, нет бедных и богатых, предложивших объединить все оленьи стада в колхозные хозяйства, создание «Красных яранг», ликбез и перевод на оседлый образ жизни. И тут уже работа на «культурном» освоении бывших оленьих пастбищ — выкорчёвка тундры, работа на колхозных полях, строительство землянок...

Мама родилась в военные годы, когда северные сёла ещё вели полуголодное существование. Большие семьи с многочисленными родственниками ютились в непривычных землянках, взрослые работали по девизу: «Всё для фронта, всё для победы», поэтому детей особо не баловали. Воспоминания о детстве у мамы ярки и хорошо описаны в повести.

В школу она пошла поздно, но, несмотря на некоторые «сложности», учёба ей давалась легко. Как гуманитарные, так и точные науки. Литературу и историю она сравнивала с легендами и сказаниями своего народа, арифметика, физика и химия открывали новое и загадочное, а иностранный язык, видимо, в силу того, что мама легко говорила на нескольких северных диалектах, усваивала тоже без особого труда. (Впрочем, у эвенов в крови лёгкое восприятие других языков, ведь недаром именно из них когда-то выходили лучшие толмачи.) Тогда же, в школьный период, по совету одного из учителей мама стала вести дневниковые записи.

Интерес к химическим процессам и законам физики через много лет сказался в выборе профессии геофизика. Детская увлечённость камнями привела к тому, что мама, окончив в ПетропавКОЧУЯПОКАМЧАТКЕ ловске-Камчатском техникум, пошла в геологию. Знакомые с детства кочевья предков она проходила теперь уже в качестве исследователя недр родной земли. Геологическая партия в которой состояла Т.И. Уркачан, занималась поисками урановой руды на севере Камчатского полуострова. Тогда вся геология страны искала уран.

Это был, наверное, самый счастливый период её жизни. Родные просторы, любимое дело.... Но в посёлке оставалась стареющая Кокок, которая не хотела чтобы её дочь находилась вдали от неё, бабушка была убеждена, что увлечение камнями — просто детский каприз. И в один из полевых сезонов Кокок отправилась вместе с дочерью. Нет, конечно, она не полевала вместе с геологами, она осталась в одном из геологических посёлков того времени — Первореченске. Жизнь бабушки в этом посёлке нельзя было назвать хорошей: холодный казённый барак, отсутствие так необходимых для тепла дров, ежедневные походы за водой. А ведь бабушке было уже за 70... Она заболела, и мама была вынуждена проститься с геологией и вновь отказаться от любимого кочевого образа жизни.

Вернувшись в родную Палану, Т.И. Уркачан работала и продавцом, и корреспондентом окружной радиоредакции, и сотрудником окружного краеведческого музея, и комендантом, а затем и сторожем поселкового РСУ. Как писала мама: «В юности я вдоль и поперёк буквально, исключительно пёхом, прошла весь Корякский округ: где с радиометром, где с корреспондентским магнитофоном и дневниковыми записями, где просто учителем Красной Яранги». И никогда, сколько себя помню, мама не сидела без дела, без общественного дела. В свободное от работы время она бежала на факультет родного языка, который сама же организовала в школе-интернате. Здесь, занимаясь с ребятами из северных сёл округа, она поддерживала в них стремление познать историю своего народа, фольклор, не позволяла им, интернатским, забыть родной язык. Занимались они и плетением из бисера, шитьём.

Каждого мама просила изобразить узор кухлянки, торбаза, пояса своего отца, матери, вспомнить и рассказать легенды, услышанные от стариков, исполнить родовую песню. В период когда, мягко говоря, не приветствовалась «туземная» речь, заниматься подобным было небезопасно.

Не раз её приглашали в качестве переводчика и консультанта при съёмках фильмов о быте и культуре северных народов. Помогала она и литераторам, научным сотрудникам. Кстати, большое значение придавала Т.И. Уркачан фиксации орнаментов, узоров северян. Где бы она ни была, в командировке ли, на рыбалке, — всегда с ней был блокнотик или тетрадка, куда она скрупулёзно срисовывала с кухлянок бисерные узоры, соблюдая чередование

ГАЛИНА УРКАЧАН

цветов, количество бисеринок. «У каждого рода, — говорила мама, — свои цвета, свои орнаменты. По ним можно определить человека». Отобразила однажды она и символы нашего рода — герб, священный оберег, символ своих предков по эвенской линии, и вулкан — предмет поклонения. Фантазировала мама и на тему возможной символики Корякского округа.

С детства привыкшая к лыжам, была активной участницей спортивных состязаний, любила биатлон и просто бег, большое количество грамот за спортивные достижения дома с трепетом хранились Кокок.

И мама, и бабушка, — а позже и меня включили — были активными участницами культурных мероприятий, как поселкового, так и окружного масштабов. Обычно выступление нашего семейного коллектива начиналось с родового танца «Тундрового ворона».

Первой, подражая степенной походке Ворона, выходила с бубном Кокок, вслед за ней шла мама, замыкала шествие я. Совершив по сцене священный круг, мы останавливались посреди сцены, в танце же бабушка передавала бубен маме, и начинался уже танец«Моря-матери». Здесь Кокок и исполняла свой знаменитый танец нерпы.... Над головой рокотал, подражая накатам волн, бубен. Я вслед за бабушкой «выныривала» из набегающей пучины, поглядывая на «большую нерпу», повторяла её движения.... Мама, поощряя, приветливо склонялась надо мной в танце. Бабушка, улыбаясь, кивала и словно чего-то смакуя, прикрывала глаза...

Была ещё одна песня, без которой не обходились наши выступления на публике — песня женщин Паланы. Мама говорила: это твоя,Ляка, песня.„ С ранних лет я воспринимала только это имя, позже, пойдя в детский сад и школу, я порой и не откликалась на свое русское имя, так как не ассоциировала его с собой. Говорить меня учили сразу на двух языках — русском и корякском.

—Тыйкыты, — говорила мама, указывая на небесное светило, и тут же переводила — Солнце. Эек — свет. Сразу учила и самоопределению: — Скажи: я — корячка.

На что у меня выходило:

— Я — ка-ляка...

При этом первое «ка» выходило настолько тихо, что слышалось лишь выдыхаемое «ляка».

— Ну раз так, то и оставайся Лякой.

В нашей женской семье Кокок часто выступала в роли третейского судьи. Мама свою почти детскую непосредственность пронесла практически через всю жизнь, из-за этого с ней нередко происходили различные неприятности, разрешить которые она всегда спешила с помощью бабушкиного совета. Выслушав торопливую, порой бессвязную из-за потока эмоций речь дочери,

КОЧУЯ ПО КАМЧАТКЕ

Кокок неторопливо, за чашкой бессменного чая утешала свою неприспособленную, как считала, к жизни дочь. Нередко было когда бабушка утирала и слёзы маме. В течение всей своей долгой жизни, а прожила Кокок 103 года, она не воспринимала маму взрослой женщиной, продолжая баловать, баюкать и оберегать дочь от непонятного большого мира.... Случалось и мне позже вставать на «суд» перед бабушкой, когда после очередной проказы мама жаловалась на меня нашей старейшине. Для меня строгий голос бабушки был страшнее любой трёпки. Но и я вполне могла обратиться к Кокок с жалобой на маму, и тогда уже её отчитывали при очередном чаепитии. Кстати, разбираться с проблемами бабушка помогала и многим другим родственникам.

Мама была большой выдумщицей. В детстве я никогда не засыпала без её сказки, она рассказывала их «в ролях»: у каждого героя был свой голос, своя повадка. Сказки, прерываясь на ночь, продолжались следующим вечером. Порой мама настолько увлекалась своими рассказами, что сама начинала верить в существование выдуманных образов. Смеясь, она порой сравнивала себя с бароном Мюнхгаузеном, способным настолько уверовать в свои фантазии, что и полёт на ядре, и спасение себя из трясины становились возможны.

— Когда-нибудь я напишу о приключениях барона в стране камчатских вулканов. Этот враль обязательно должен побывать и на нашей земле, — смеялась мама.

Не в северных традициях пугаться смерти, говорят просто — иначе и быть не может. Однажды, встретив меня из школы, чего, кстати, никогда не делала, мама сообщила о том, что бабушки не стало...

В этот же день маме, несмотря на неодобрение властей, разрешили её кремировать, согласно северному обряду. (В окружном центре, столице округа, это не приветствовалось, но, видимо, маме, зная её крутой характер, не решились перечить.) На следующий день с рассветом мы поднимали Кокок на носилках из оленьей шкуры на сопку над Паланским РСУ. За пару часов до этого мы с мамой сами одевали бабушку в праздничную кухлянку, меховые штаны, торбаза и прочее. В какой-то момент Кокок словно заартачилась, отказываясь продевать ногу в предлагаемую одежду, и тогда мама обрушила на неё весь скопившийся поток эмоций, захлебываясь слёзными обидными словами, она с силой дёрнула бабушку. В тихой ночной квартире громко раздался сухой треск кости.... Тогда я поняла, что Кокок уже нет... Она долго не хотела уходить от нас, её тело не брало пламя. По-корякски это означает, что человек мог бы ещё жить... Бабушка в последнее время, пожалуй, впервые в жизни, начала жаловаться на зубную боль. Мы вызвали на дом молодого стоматолога, он неуверенной

ГАЛИНА УРКАЧАН

дрожащей рукой удалил бабушке зуб. Как потом оказалось, не тот.

Вмешательство в отлаженный вековой организм оказалось смертельным... Уже и солнце стало клониться к закату, а останки Кокок всё ещё виднелись среди языков огня. Падая от усталости, не спавшие больше суток, мы собирали сухой кедрач и подкидывали в костёр. В прохладном воздухе яркого осеннего дня далеко был слышен его гул. Мамае не останавливающимися слезами просила бабушку отпустить нас. Женское «сообщество», кстати, было и на кремации, почему-то никого из мужчин с нами не было. Спасибо, что нашёлся добрый человек — водитель — согласившийся в пять утра везти нашу маленькую процессию к РСУ. А поднимали на сопку бабушку мы сами, одни женщины. Мне, 13-летней, бабушка показалась неправдоподобно тяжёлой, я мысленно упрекала её в этом.

На следующий день, согласно традициям, мама ходила к «месту Кокок», придя, сообщила, что от могучей бабушки осталось нетронутое пламенем сердце, оно лишь как будто сжалось. А ещё сообщила, что бабушка завела себе большую и просторную «юрту».

(То, какую площадь сожжённой земли займёт ритуальное костровище, считается у коряков новым обиталищем, такого размера жильё будет у усопшего на том свете.) Со смертью Кокок мы словно потеряли основное связующее звено в нашей небольшой цепи. Мама стала всё чаще уходить в себя. В основном под раскаты бубна.

Тогда же мама показала мне уйийит. Символ единства и неразрывности семьи. Небольшой отрезок оленьей замшевой верёвочки, на котором были три крепко завязанных узелка. Один из них мама срезала.

— Когда меня не станет, это же сделаешь ты. Нас было трое, мы были связаны друг с другом. Сейчас нас двое, видишь? — Я смотрела на светло-коричневую, казалось, тёплую полоску с двумя оставшимися узелочками. — Если не отсечь узелок ушедшего человека, он с помощью уйийит вытянет и нас из этого мира. Поэтому и ты повторишь всё это, когда придёт время. — И уйийит был вновь спрятан в сшитый ещё Кокок мешочек. Кстати, этот мешочек хранит в себе и другие символы: в его двойном дне навсегда вшиты уголёк от родного очага, обшитый оленьей замшей, кусочек вулканического кремня-скребка и небольшая монетка.

Как уже говорилось, воспитывали маму согласно двум северным культурам: корякской и эвенской. Эвенская сторона, игнорируя протесты Кокок, передавала Тыкчанэ и элементы шаманизма. Это особая «порода» людей, часто обособленная, непонятная для большинства обывателей. Не могу сказать, что в маме действительно присутствовала шаманская сила, как сейчас говорят, «белая» или «чёрная». Просто некое чутьё, обостряющее основКОЧУЯПОКАМЧАТКЕ ные человеческие чувства, которому её обучали с ранних лет. Позже недобрая человеческая молва приписала Т.Уркачан всевозможные колдовские чары. Многие до сих пор так её и вспоминают.

В молодости маме легко удавалось сочетать в себе и этот дар предков, и восприятие «советского» образа жизни. Со стороны это воспринималось как особый колорит многонационального государства. Показывать своё мастерство принародно можно было на различных праздниках, ярмарках, гуляниях. Тогда и приглашали на сцены наше трио. Но с годами, уже после смерти Кокок, когда ушли из жизни множество других родственников, когда государство — единая многонациональная семья — раздробилось на множество суверенных автономий, мама сильно изменилась. Она словно оказалась в некоем вакууме, наедине с собой и своими знаниями. Она стала чаще обращаться к мелодиям предков, а единственным лекарем души стал бубен.

О чём были её песни? Можно ли к ним отнести распространённое мнение об устном творчестве северян — «что вижу, то пою»?

Да, нередко она отражала в песне настоящее, то, что (или кто) её окружает. Это могла быть песня-комплимент, адресованная комуто конкретно, и тогда лицо мамы наполнялось нежностью и добротой; она клонилась и в танце, словно льнула к человеку, привлекшему её. Встречались и шуточные песни, высмеивавшие не только одушевлённое, но и неодушевлённое. Так, многим нравилась песня Тыкчанэ о вертолёте: на коряков, первый раз его увидевших, он произвёл неизгладимое впечатление, объясняя друг другу, как выглядит эта чудо-машина, они в танце изображали нечто пузатое, у которого крутится и вверху, и сзади... Были и воинственные песни, мама ведь часто напоминала о том, что происходит из рода эвенов-воинов, — здесь и голос, и осанка приобретали особую твердь, взгляд был прям, открыт и жесток, а бубен звучал подобно набату. Редко, всего пару раз, но всё же слышала я и песню-плач. Тогда силы и мужество словно покидали её, она становилась просто маленькой хрупкой женщиной, которую каждый мог обидеть. Щемило в груди от маминого отчаяния, и горечь слёз мы тихо делили на двоих.

Это всё песни-настроения, или иначе —ситуативные. Но были и те, что исполнялись неизменно. Та же песня Ворона, МоряМатери и, безусловно, песня Вулкана — Ипинэй. Здесь мелодия, ритм и исполнение танца практически не менялись. Исполнению песни Вулкана всегда предшествовало напоминание о том, что, по легенде, наши предки произошли от Огня, затем следовал рассказ...

— Вы замечали, что Вулкан своей формой напоминает юрту? А ведь это и есть большой дом хозяина Ипинэй. Когда он хочет убедиться в том, что его народ ещё жив, ещё силён, ещё не утратил

ГАЛИНАУРКАЧАН

умения постоять за себя и от души повеселиться, тогда-то он и созывает людей на большой праздник. Тундровый Ворон оповещает всех о намерении Хозяина. Большая юрта начинает куриться, это значит разжигается праздничный костёр, далеко виден его дым. Весь кочевой народ направляется к Ипинею в гости. Когда все в сборе, Хозяин радушно распахивает полог своей юрты — то огнедышащая лава. И все прошедшие через неё входят в огромную юрту. Звучит песня самого Ипинэя, его громогласный, раскатистый напев раздаётся далеко вокруг, своей песней он и открывает большой праздник состязаний своего народа. А начиналось всё с танцев.

Здесь мамой исполнялись песни и танцы гостей. Надо сказать, что в культуре северян — человек ли, дерево, зверь ли или насекомое — всё живое, имеет душу, все они равноправны. И вот она исполняет танец грузного медведя: у него богатая кухлянка', он знает себе цену, и движения его неторопливы и полны достоинства, затем следует танец остромордой лисы, которая для того, чтобы нарастить, ну хоть немного округлить щёки, засунула за них камешки и, пыхтя, очаровывает всех своими плавными движениями. А вот в сторонке, смущаясь, стоит зайчонок, он стесняется выйти в круг, и когда его зазывают, лишь смущённо хихикает, но когда всё же выходит — всех побеждает: в танце он неутомим, лёгок в движениях и не остановится до тех пор, пока не сотрёт подошву своих торбаз. А среди бубнистов победа достаётся божьей коровке, по-корякски она так и называется — Яяйитькочг'ын, Бубнист. (Проверить истинность этого просто — следует перевернуть божью коровку на спину и положить на её лапки небольшой голубичный листик — Яяйитькочг'ын, перебирая лапками, тут же начнет «бубнить».) Наряду с танцорами и бубнистами своё проворство, силу и ловкость Хозяину Ипинэю показывали и спортсмены: борьба, прыжки на лахтачьей коже, бег, соревнования лучников, копьеметателей, пращников... Шум, радость, веселье переполняли юрту Ипинэя. Не один день длился этот праздник...

Всё вышесказанное Т.Уркачан отображала в песнях и танцах, мы видели и скупой в движениях танец медведя, и пластику лисы, и сначала смущённого, затем забывшегося в азарте танца зайчика, представляла мама и копьеметателей, пращников и лучников (для этого у неё были специально смастерённые копьё и лук со стрелами). Исполнение песни Вулкана выливалось, в конечном счёте,- в выступление театра одного актёра, где каждый новый персонаж был непохож на предыдущий — и повадки, и движения, и говор, и костюм — всё менялось.

И вся эта почти ярмарочная круговерть завершалась песней самого Хозяина, который, прощаясь со своим народом, в благоКОЧУЯ ПО КАМЧАТКЕ дарность за то, что ещё хранят его заветы, каждому гостю преподносил особый дар. Это уже было нешуточное исполнение, это была одна из «тяжёлых» песен. Вот как мама перевела однажды свою песню:

танцоров, певцов, богатырей, сказителей и мастериц, Всё живое призывает он: червей, насекомых, зверей и птиц.

Ипинэй грохочет, скалы ворочает, Тундра — сплошная култэн*, Разверстая лава летит до небес...

То пляшут, поют огнепоклонники: Йёмг 'инын, Г'ыттэк, Яйлилнэв'**. Мои прадеды, деды — чтили закон: Говорили словом родным, настоящим, Телом в танце ломались по-настоящему, А песни настоящие шли из глубины нутра... Доволен Ипинэй — дары раздаёт: Воину-добытчику маным*** свой, Родоначальнице — огонь живой... Тепло души, веков сказанья Мы сберегли до наших дней. Живой огонь стал почитаем, Огнём жилища очищаем, Огнём гостей встречаем, Рожденье дымом очищаем, Уйилнын*** в небо — наш полёт.

И действительно, коряки «освящали» свои дома огнём, с его помощью выбиралось имя для новорождённого, им лечили болезни, он помогал им жить. Поэтому и вместилище природного огня — Вулкан — был для них священен. От него воины брали себе наконечники для стрел, а женщины — скребки для шкур, и, конечно же, дарил им Хозяин животворный огонь. Вся жизнь северянина зависела от огня, отдавались ему, и закончив свой жизненный путь.

Как-то, когда я глядела на звёздное небо, мама указала мне на Млечный Путь, у коряков он называется Караванная дорога.

*Култэн — подошва (корякское). Здесь выжженная Вулканом земля сравнивается с подошвой торбаза.

**Иёмг'ннып, Г'ыттэк, Яйлилнэв' — перечисление корякских родов.

***Уйилнын — ритуальное костровище.

ГАЛИНА УРКАЧАН — Все мы по этой дороге поднимаемся в Верхний мир... Мы не остаёмся в земле, как другие народы. Огонь нам даёт возможность быть везде, представь, как мы проникаем туда, к далёким звёздам... И вся Вселенная — наша!

...Когда мы кремировали Кокок, я смотрела на поднимающийся высоко в небо дым ритуального костра и, казалось, видела, что он сливается с Млечным Путём.... Через несколько дней во сне я увидела бабушку, с просветлённым лицом: она шагала широко, размашисто, легко переставляя посох.

Под влиянием ли песен и наставлений мамы, по другим ли причинам, но каждый раз, видя Вулканы, чувствую смесь животного трепета, восторга и поклонения. Ловлю себя на бессвязном шёпоте — обращении к Ипинэю — и тихо кладу на землю монетку или другой инэлвет...

Родовые песни не были для мамы развлечением. Их она никогда не выносила на публику. Лишь некоторые могла исполнить для узкого круга слушателей. Но были мелодии «закрытые», которые слушать неподготовленному человеку было тяжело, а иногда просто нельзя. Об этом упоминается в незаконченной повести Т.Уркачан. Эти звуки и ритмы сами вживались в маму, и уже не она их исполняла, а они использовали её для своего озвучания, словно рупор. В эти моменты она становилась кем-то другим: менялись лицо, голос, интонация и если даже глаза её были открыты, они — глубоки, как будто их и нет. Исполнение песен нельзя было прерывать, об этом я знала с детства.

Помню, однажды новому заезжему соседу не понравился грохот бубна, и он, вломившись в квартиру, — а двери у нас запирались редко, — будучи уверенным, что здесь проживают «корякиалкоголики», попытался остановить песню. Мама даже не слышала произведенный хамом шум. А когда ей всё же пришлось на полуноте прерваться, взгляд её был пуст и тяжёл. Она нас явно не слышала и не видела. И угрозы чужого человека она не восприняла, медленно, отяжелевшей рукой, подняла колотушку, вновь заставив звучать бубен. После этого прерванного полёта песни мама долго чувствовала недомогание. Ещё ребёнком меня предупреждали не мешать таинству исполнения родовых мелодий, иначе прервётся связь исполнителя с миром, с людьми (или не людьми), на которых она «вышла». Во время звучания некоторых песен даже не рекомендовалось находиться рядом, так как энергия песни (не всегда положительная) может коснуться и присутствующего.

Кстати, с приходом «цивилизации» многие северяне отказались от своих песен. Из-за страха быть наказанными «за производиКОЧУЯПОКАМЧАТКЕ мый шум». Мне самой приходилось сталкиваться с этой проблемой и в Таловке, и в Оссоре, и в ряде других сёл. Когда старики на мою просьбу исполнить свою песню для радиофонда испуганно махали руками, кивая в сторону соседей, которых не решались потревожить.

— Что ты, дочка, подумают, что мы здесь напились, потому и шумим. Придут, обругают и бубен отнимут или сломают. Лучше давайте так поговорим.

В наше время редко услышишь песню жителя Севера. Песня, сравниваемая с душой, теперь спрятана глубоко в сердце...

С возникновением направления на возрождение и развитие культуры народов Севера Т.И. Уркачан стали представлять как носителя этой самой культуры. Последовало множество предложений принять участие в различных семинарах, съездах, литературных чтениях и прочее.

Первый съезд литераторов Корякин, Камчатской области, Дальнего Востока — везде она привлекала к себе внимание, прежде всего пропагандой истинно народного искусства.

К примеру, в апреле 1983 года Т.Уркачан пригласили в г. Магадан на 3-й Всероссийский семинар молодых литераторов народностей Крайнего Севера и Дальнего Востока. Здесь работало пять секций: по две — у поэтов и прозаиков и одна — фольклористов.

Мама, конечно, работала в последней. Здесь она познакомилась с нивхами В.Санги и Л.Тывусом, ительменкой Н. Суздаловой, чукчанками А.Кымытваль, К.Геутваль и В.Вэкет, очень сдружилась с их земляком Иваном Омрувье, с эвеном Андреем Кривошапкиным, юкагирами Николаем Куриловым и Гырголь Пурой, русским прозаиком Валерием Шелеговым, олонхосутом Коннюком Урастыровым, поэтом из Югры Юрием Вэлла, юкагиром Улоро Адо и другими. С эвенкой Евдокией Боковой из якутского села Чокурдах у них было много общего — обе сказительницы и исполнительницы народных песен. Всего же на семинаре было около пятидесяти писателей и поэтов. Со многими из них мама переписывалась многие годы.

Магаданские газеты того периода писали: «Заметным явлением для семинара со своим ярким самобытным талантом была сказительница с Камчатки Татьяна Уркачан с дочерью Галей. Заметным ещё и потому, что культуру коряков они представляли на нескольких диалектах не только в сказаниях и легендах, но и с песнями, народными танцами». «Настоящий маленький концерт дали представители Корякского округа — Татьяна Уркачан с двенадцатилетней дочерью Галиной. Прекрасное исполнение песен и танцев, прекрасный пример преемственности».

Тогда, на семинаре, широко дискутировался вопрос: не уводит ли увлечение фольклором от постановки в литературе острых

ГАЛИНА УРКАЧАН

проблем современности? Известный литературовед и критик, член редакционных коллегий журналов «Новый мир» и «Дружба народов» профессор Александр Овчаренко отметил, что, в конце концов, все участники бескомпромиссно согласились с тем, что использование фольклорного материала не только не мешает, но и помогает глубже раскрывать все актуальные проблемы нашего времени. «Ведь фольклор, являясь изначальной основой культуры народа, — писал Овчаренко, — помогает писателю соизмерять деяния и чаяния современников с тем, что представляет вечные ценности, способствует созданию значительных образов.

Причастность к фольклору повышает ответственность писателя, помогает глубокому осознанию человеческих судеб, укрепляет чувство собственного достоинства — ведь в фольклоре нет мелочей, размена на мелкие идеи».

После участия в семинаре у мамы словно выросли крылья, и она вновь приступила к написанию своей повести, отдельных сюжетов. Тогда в Магадане многие говорили Т.Уркачан о необходимости отображения на бумаге её фольклорного материала, записи песен, мелодий, напевов. Но по разным причинам мама этого так и не сделала, кроме разрозненных заметок в блокнотах, тетрадях, иногда даже на подвернувшихся случайно листках бумаги, ничего практически не осталось. Кроме воспоминаний о её рассказах, её песнях...

Многие из литературных кругов критиковали Т.Уркачан за нерасторопность в создании материалов, их написании и издании, обвиняли в незаинтересованности действительно сохранить все то, что ей было в своё время передано родными. Насколько обоснованна была эта критика, судить сложно: по моему мнению, мама стремилась передать своё фольклорное наследие истинным путём, завещанным предками, то есть устно. Ведь именно так передавались из поколения в поколение легенды, предания, песни и мелодии. Как она считала, они должны найти своё место в душе человека, отображённые на бумаге сказания и песни искажаются и теряют своё истинное звучание, смысл и, может, даже — предназначение.

В последние десятилетия жизни Т.Уркачан активно, на самых различных уровнях и мероприятиях, представляла, пропагандировала фольклор народов Корякин. И была по-настоящему счастлива, если видела в глазах зрителей и слушателей интерес и любопытство, в таких случаях она была готова рассказывать, исполнять песни бесконечно, тогда её сложно было остановить...

В 1991 году в городе Сочи с 16 по 25 апреля проходил Международный форум «За духовное единение человечества», посвященный памяти Елены Блаватской. Среди приглашённых была и Т.И. Уркачан. Генеральный директор оргкомитета форума, канКОЧУЯ ПО КАМЧАТКЕ дидат физико-математических наук А.П. Теренев прислал ей письменное приглашение для участия в пленарных чтениях. Как заметила впоследствии мама, здесь она была единственной представительницей языческой веры. «Меня пригласили в качестве знатока траволечения и древнейшего искусства, как правило, интимного родового лечения —звукотерапии». Кроме этого, этнограф Евдокия Гаер просила выступить Т.Уркачан в качестве «иллюстрации» к своему докладу «Сенсетивные способности человека». Мама этим предложением была, мягко говоря, возмущена. Ведь и сама она могла выступить и рассказать немало интересного на подобную же тему. Теософское учение Блаватской, теория космогенеза и антропогенеза увлекли мою маму, она нашла немало близкого в её трудах. «В наше время можно научиться психическим опытам и методам использования тонких, хотя всё ещё материальных сил физической природы, демонстрацией которых занимаются так называемые экстрасенсы на эстрадах страны. Но дело в том, что способности животной души человека разбудить не так уж и сложно, и энергия, которая приводится в действие его любовью, ненавистью или другой какой-либо страстью астрального мира, развивается достаточно быстро. Но это всё же Чёрная магия, или, как говорят в народе, — самое настоящее колдовство. Поэтому напрасно этими способностями кичатся люди, открыто называющие себя колдунами. Как правило, они далеки от истинного оккультизма, который представляет собой Свод тайных научных знаний. Источником проявления внутренней силы Чёрной магии является внутреннее побуждение. Поэтому человек, внутри которого есть хотя бы ничтожный след себялюбия, эгоистичности, не должен пользоваться Духовными силами, иначе (за исключением, если его намерения вполне чисты — Белая магия) Духовное преобразуется в психическое, психическое проявится в астральном, а в результате получатся самые неожиданные и страшные последствия. Проблема в том, что силы витальной (животной) природы могут быть использованы одинаково как эгоистичной и мстительной душой, так и самоотверженной и всепрощающей. Способности и силы Духа доступны лишь человеку с безусловно чистым сердцем».

По приезде с Международного форума Т.Уркачан пыталась рассказать всем заинтересованным об учении Блаватской, её судьбе и значении её трудов.

Но где бы ни путешествовала мама, больше всего она мечтала о земле своих предков —тооры Тунгутыл (Стране Тунгусов), пройти древнейшими кочевьями эвенских, орочских родов, то есть пройти по Сибири, Якутии, Колыме. «В эпических якутских сказаниях — олонхо часто упоминаются шаманки Удаган, это никто

ГАЛИНА УРКАЧАН

иной, как мои знаменитые предки хамаар из рода Уягир. И вот в апреле 1992 года Т.Уркачан приглашают в Якутию принять участие во Всероссийском съезде эвенов и юкагиров. Мечта её сбывается, она безмерно счастлива, судя по дневниковым записям, душа её просто, ликовала. «Отчего тут, на Оймяконской земле, я словно только что родилась? Почему в Палане — Кочевой, в Корякском округе осталась непонятой, осталась загадочной? Теперь поняла: ведь жила я среди другого народа. А ведь росла среди эвенов, воспитывалась по-орочски...»

Поэтому и чувствовала она себя на 1 -м съезде эвенов как среди своих: даже лица окружающих ей казались схожи с родными дядьями и тётками, с интересом, словно впитывая, вглядывалась в до боли «родные» — эвенские — черты лица.

Побывала она в Ючугее, где, попав на праздник оленеводов, показала, естественно, с бубном и песнями, настоящий праздничный ритуал «истинных» кочевников, чем завоевала сердца ючугейских оленеводов. В селе Томтор подробно ознакомилась с работой агиткультбригады, которую здесь, именуют «воздушной», так как обслуживает она оленеводов и охотников, используя в основном авиатранспорт. Именно здесь заинтересовавшись песенным «багажом» гостьи с Камчатки, Т.Уркачан попросили научить эвенским тотемным песням и танцам. На эту просьбу она откликнулась охотно:

— Нас, орочей-эвенов, мало осталось, кто ж ещё научит? Вы, молодые, к сожалению, не знаете обычаи древних людей. Но чтобы и вы познакомились хотя бы с фрагментами их жизни, их мышления, я покажу вам тотемные ритуальные песни и танцы своих родов Уягир и Дулгаар. Чему научу вас — вашим станет:

ваш танец, ваша песня.

Во всех сёлах Якутии, где довелось побывать Т.Уркачан, она выступала с авторскими концертами и лекциями о жизни, быте и культуре своего народа. Песни и танцы перемежались рассказами, в её блокнотах того периода остались записи таких тем: духовная и материальная культура камчатских эвенов, растительный и животный мир, топонимика Камчатки и, конечно, фольклор народов Севера полуострова. И вслед за этим фраза: «В душе лелею мысль — когда-нибудь возвеличат истинную культуру северян, снова запоём старинные мелодии, возродим тотемные танцы».

Многие спрашивали её: зачем вам, пенсионерке, это путешествие по отдалённым селам Якутии? Были и те, кто с подозрением относился к женщине, распевающей неизвестные напевы, порой тяжёлые для восприятия, слышала она и обвинения в «шаманском зомбировании». Но мама в путевых записях так определила цель своих поездок: изучение духовной и материальной кульКОЧУЯПОКАМЧАТКЕ туры материковых эвенов, знакомство с фольклором народов Республики Саха (Якутия), сопоставительный анализ.

После того как она побывала в посёлке Моом, именуемом «Полюсом холода», в блокноте появилось: «Здесь очень бережно относятся к носителям культуры коренных народов» - и позже, уже сравнивая:

«Народ Корякского округа живёт словно в другом измерении: в полузабытьи и унижении, ростки культуры, социально направленных вопросов в зачаточном состоянии, лишь проклёвываются.

Проблемы соцкультбыта, языка, издательства литературы на родном языке давно решены в Республике Саха (Якутия), а корякам всё это ещё предстоит... Мои родственники постоянно, с детства, живут в экстремальных условиях. Думали облегчить их существование, утвердив законом статус «оленевода», «охотника», «рыбака», но где уж там... Люди, чьимтрудом построено нынешнее, пусть относительное благополучие, сами никак не пользуются этими благами. До сих пор ни одна улица окружного центра не названа в честь простого пастуха. А ведь когда-то оленеводы содержали всю эту землю.... В Якутии бережное отношение к народному таланту. Я была на фестивале Песни- «Оймяконская звезда», победил учащийся 10 класса. Песенная культура Якутии многогранна, по песням я поняла: кто в тепле живёт, зажиточно —- тот птичками весь день поёт».

Кстати, куда бы ни направлялась мама: в командировку, в отпуск или деловую поездку, бубен и кухлянка всегда были в её багаже. Это ноша её не тяготила. Помню, как однажды она рассказала о том, как заплутала в московских лабиринтах улиц, шла долго, в конце концов вышла к большой магистрали, измученная, села на газон и достала из большого дорожного мешка бубен, расчехлила его, и... песни Севера заглушили урбанистический шум. Любопытные взгляды, праздные зеваки, замедляющие шаг, настороженное внимание стражей правопорядка — ничто не могло прервать песню. Когда мама прекратила бубнить — вернулось спокойствие, усталость прошла, и ноги словно сами понесли её в правильном направлении. Тогда же в столице был ещё один случай. Согласно обычаям, куда бы ни прибыл человек, необходимо преподнести дар новой земле — инелвет. Это может быть монетка, конфета или что-то другое всё — что есть под рукой. Но настоящий инелвет должен преподноситься огню. Маму тяготила жизнь большого шумного города, где и воздуха-то свежего не сыщешь.

Остановилась она у знакомого, в прошлом режиссёра киностудии «Ленфильм»Тофика Шахвердиева, где-то в районе Измайлова. И вот, когда на душе стало особенно тяжело, мама отправилась в ближайший «лес», то есть парк культуры и отдыха. Собрала валежник, разожгла костёр и совершила обряд: с «кормлением»

огня, с бубном, песнями и всем необходимым. Позже она с гордоГАЛИНА УРКАЧАН стыо рассказывала, что москвичам пришлись по вкусу её угощения: всех любопытных, подошедших к костру, она угощала чаем из тундровых трав, сушёным оленьим мясом, приправленным растопленным жиром. Некоторые, вспоминала она, сравнивали вкус горячего оленьего жира с заячьим.... А ведь могли и наказать за огонь в неположенном месте.

В Москве же, тяготясь бездействием, мама поступила на курсы менеджмента и маркетинга. Возможно, смотрелась она среди молодых людей несколько странно, но от лекций была в восторге.

Её нередко спрашивали: «Бабушка, а зачем вам всё это?» — «Чтобы знать», — важно отвечала мама. Вообще она легко увлекалась всем новым, её интересовали современные новинки, порой она словно жалела, что всего этого не было в её молодые годы.

Один раз за всю свою жизнь ей удалось побывать у тёплого моря, а затем — на Кавказе. Она наизусть читала поэзию Лермонтова и заранее, ещё не видя эту горную землю, любила её. И действительно, чувствовала она себя на земле горцев как у себя дома. И сразу же обрела здесь друзей, нашла даже немало сходства между эвенскими и грузинскими именами. Например, её тетю звали Мато, как и хозяйку дома, где она поселилась. «У горцев есть имя Ермек, у нас — Ёмек, Г'иг'о есть у них — и у нас тоже! — заливалась смехом мама. — К тому же они живут, как и мы — среди гор, у них есть бубны и зажигательные танцы!»

Когда началась чеченская война, мне, студентке, пришёл вызов йа переговоры:

— Я уезжаю, — услышала я в трубке взволнованный голос мамы.

— Куда?

— Моих друзей убивают.

...Речь шла о той самой Мато и её многочисленной родне. Кававна была готова встать на сторону народа, бывшего в меньшинстве, отстаивающего свою свободу. Она говорила о том, что никогда уже вновь не отведает гроздья «дамских пальчиков» и, скорее всего, не увидит больше «кавказскую родню»...

В течение всей жизни Т.И.Уркачан воспринимали как человека со странностями: не все могли найти с ней общий язык, не все понимали её и воспринимали. Неподдельный интерес она вызывала, как ни странно, лишь у иностранцев. Многие искали с ней знакомства, в основном ради сбора материалов о культуре, быте северных народов. И после, в переписке, они продолжали делиться своими наблюдениями, например, среди бумаг я обнаружила присланные маме эскизы польских танцев. Многим из них она помогла собрать информацию, на основе которой впоследствии были созданы научные труды.

В середине девяностых в округе побывала представительная делегация американских микологов — 15 грибников составляли

КОЧУЯ ПО КАМЧАТКЕ

экспедицию по исследованию и сбору мухомора. Исследователи искали подтверждение этнографическим данным, согласно которым северяне применяли мухомор в качестве шаманского энтеогена, вызывающего состояние экстаза. Американцев интересовало всё, что связано с мухомором; не знаю, кто посоветовал им встретиться с моей мамой, но встреча эта всё же состоялась.

Результаты этой встречи были описаны в журнале «Shamans drum».

«...Татьяна Уркачан — родилась эвенкой, но большую часть свой жизни прожила с коряками. Татьяна шаманка в седьмом поколении и, возможно, является последней шаманкой в своём роду.

Как оказалось, дочь Татьяны получила университетское образование и не проявляла интереса к продолжению пути шамана за своей матерью.

Хотя у нас было рекомендательное письмо от этнографа Елены Батьяновой, работавшей с Татьяной, она отнеслась очень подозрительно к нашим мотивам и отказалась от встречи с нами. И только после того, как наши изобретательные гиды добровольно занялись уборкой её маленькой квартиры, собрали дров и выполнили ещё несколько её поручений, Татьяна наконец согласилась встретиться с нашей группой.

...Когда она удостоверилась, что мы не были шайкой наркоманов, она повела нас по чавкающей тропе на холм, возвышающийся над Паланой. Там, на месте, где она разбросала прах своей матери, Татьяна говорила с небольшими перерывами в течение двух часов... В какой-то момент она объявила, что будет играть роль шаманки. Она начала свой танец, быстро перемещаясь вверх и вниз по сочному зелёному склону. Затем, натянув поверх своей шаманской одежды охотничий комбинезон, она стала изображать охотника. С луком в руках она бегала по холму, останавливаясь, выгибалась назад и натягивала тетиву, как если бы она пускала стрелу в небо. Затем, низко присев, она начала перемещаться зигзагами по склону, резко вскрикивая, эти каркающие звуки напоминали крик ворона.

В самом конце, к нашему удовольствию, Татьяна объявила, что исполнит танец Мухомора, и назначила Ульриха Данкерса — одного из членов нашей экспедиции — исполнять роль принца Эмемкута, мифического корякского персонажа.

После танца мы спросили Татьяну, использует ли она мухомор в своём шаманстве. Татьяна строго ответила, что не ест мухоморов, так как у неё хватает собственной энергии и силы...

Вдруг Татьяна объявила, что должна нас покинуть, так как идёт за грибами.

По дороге в город доктор-физиолог Джо Норрис предположила, что Татьяна шаманила, а не просто исполняла танцы. Джо сказаГАЛИНА УРКАЧАН ла, что она почувствовала, что Татьяна — настоящая шаманка, которая в состоянии транса входила в контакт с духами охотника, ворона и мухомора. Мы все согласились, что, учитывая Татьянин возраст, её выразительные танцы, игра на бубне и представление были по крайней мере впечатляющей демонстрацией её энергии».

Американцам в тот приезд не повезло — они нашли лишь несколько так интересовавших их мухоморов. А мама ушла от них не просто так. На следующий день в зале ресторана состоялась лекция с демонстрацией разного рода мухоморов. Мама собрала необходимый для учёных материал и представила его отражение в культуре и фольклоре северян. «Татьяна не только была одета в красное платье в белый горошек, напоминающее мухомор, она и принесла их с собой. Аккуратно разложив на столе образцы, начала лекцию, посвященную исключительно мухомору. Если не считать платья,.она выглядела скорее как закалённый американский миколог, чем как эвенская шаманка», — писали американцы.

Рассказала она о способах сбора грибов, их употреблении, действии, способах хранения и многое другое. Даже спустя несколько лет мама продолжала переписку с американскими учёными, обретя среди них друзей.

Как верно заметили иностранные гости, повзрослев, я, увы, отдалилась от мамы, При этом, сейчас я понимаю, что бы она ни делала, было нацелено на меня.

Наверное, одним из основных в жизни мамы было стремление дать мне соответствующее образование. Впрочем, в этом была заинтересована ещё бабушка Кокок. Несмотря на свой пожилой возраст — около девяноста лет — она говаривала:

— Вот пойдёт внучка в детский сад, тогда и помирать можно. — Позже, когда я пошла в садик, стала говорить: — Нет, пожалуй, надо посмотреть, как станет внучка в школе учиться. — Увы, до окончания школы бабушка не дожила.

Все тяготы моего обучения легли на мамины плечи. А ведь она была уже пенсионного возраста, но, несмотря на стеснённые, если не сказать суровые финансовые условия, с её помощью мне удалось закончить факультет журналистики ДВГУ, а позже получить ещё и второе образование в Санкт-Петербургской «Полярной академии». Меня очень долго не было дома, не было рядом с мамой.... В эти годы она вела практически затворнический образ жизни. Её походы в тундру стали всё более частыми, она могла неделями, месяцами жить в ветхом травяном шалаше. Однажды на очередных переговорах мама рассказала, что нашла на Анадырке подходящее место для землянки, принялась её углублять и благоустраивать. Её друзьями в этот период были лишь собаки, которых она очень любила, всегда хорошо воспитывала и называла не иначе как своими «детишками». Из развлечений у неё осКОЧУЯ ПО КАМЧАТКЕ тавались все те же блокнот и карандаши (брала она с собой в лес и цветные мелки, фломастеры). Нередко с их помощью она делала наброски окружающего. Но всё, что бы она ни делала, было направлено на моё благополучие. Подозреваю, что сама порой оставалась без хорошего питания, экономила на всём. Черемша, ягода, грибы — всё, что ей давала тундра, она продавала, а деньги шли на моё обучение. Не привыкшая просить, унижаться ради денег, была вынуждена это делать...

Финансовые проблемы подсказали ей заняться народной педагогикой. Хотя нет, не только деньги сыграли здесь решающее значение. Она считала, что, не передав хотя бы часть своих знаний, умений именно детям — её жизнь потеряет смысл. И началась работа с детьми. При Паланской школе-комплексе был организован так называемый экспериментальный класс по предмету «Музыкальный национальный инструмент северян». В течение нескольких лет, начиная со старшей группы детского сада до окончания детьми начальных классов, велаТ.И. Уркачан этот предмет.

У её класса была своя эмблема — Божья коровка — «Яяйитькочгын», иначе говоря, объединены здесь были юные бубнисты, Её занятия нельзя было назвать уроками в традиционном смысле слова. Здесь шло общение на равных, большую часть времени дети проводили на улице. В детском саду всё начиналось с игр.

Думаю, не многим родителям нравилось, что их чада возвращались домой перепачканные оленьей шерстью — это означало, что в тот день ребята изучали национальные игры северян: катались на шкуре, прыгали на ней и пр. Дома мама с увлечением и большой ответственностью готовилась к встрече с учениками. Рисовала карточки с описанием растительного и животного мира Севера, всегда сопровождая их текстом на корякском или эвенском языках, стихами собственного сочинения. Подробно изучали ребята узоры и орнаменты корякского народа. Рассказывая ребятам о национальных праздниках, каждому из них были приготовлены деревянные маски, на манер древнекорякских. До сих пор в доме сохранилось большое количество методического материала, составленного когда-то мамой. Как скептически не относились к предмету мамы и методике её преподавания, она считала, что необходимые основы в детей заложены. «Сколько бы лет не прошло, что бы с ними ни случилось, мои слова останутся глубоко в сердце. Облик мой и речи сотрутся из их памяти, но не смысл сказанного. Они сумеют понять, осмыслить о Севере и его жителях то, что не дано другим».

В последние годы жизни мама часто говорила о том, что время её заканчивается. С одной стороны, она стремилась что-то дописать, дорассказать, а с другой - словно бежала от суеты человеческого общества. Всё реже она появлялась дома, всё дольше

ГАЛИНАУРКАЧАН

становилось её житие в «своей землянке» на Анадырке, Она не испытывала страха перед природой и её населяющими существами, она не искала удобств и удовольствий жизни — она довольствовалась тем, что имела.

Однажды глубокой осенью она так и не вернулась домой. И сама природа, словно не желая открыть её тайну, закрыла всё снегом.

Лишь через полтора года стало ясно — мама погибла от нападения шатуна-медведя.... Ей шёл шестой десяток лет...

Все эти годы — ожидание. Быстрый шаг, заливистый смех, короткие насупленные бровки, лицо, задубевшее от загара, и лишь в морщинках — нежная белизна кожи, а вот мелькнул силуэт с рюкзаком за спиной — не её ли? Хлопнула дверь в подъезде — раздастся ли знакомый звонок в дверь? Каждый день, месяц ожидания вместит целый том мыслей, ощущений, чувств...

Рассказать о маме, её характере, работе, передать словами её знания до конца невозможно. Её записи, наброски стихов, заметки можно найти в самых неожиданных местах, на любых клочках бумаги на русском, корякском, эвенском языках с невообразимыми сокращениями и условными знаками. Думаю, ещё долго буду находить их и не менее долго переводить, вникая в мамины записи. Сюрпризов в память о себе она оставила немало.

Когда-то мы с ней часто спорили о том, можно ли рассказывать людям голую, жёсткую, а порой и жестокую правду, может, следует иногда что-то и приукрасить? В её повести есть моменты, которые, может, и не следовало выносить на публику, — есть и в этих записях малоприятное. Но так было. Со мной остались горечь невысказанного, доброта и ласка, не доставшиеся маме, и словно прерванная на полуноте песня...

Корякский автономный округ Вячеслав 0ГРЫЗК

ЭВЕНСКИЕ ПИСАТЕЛИ И

ЛИТЕРАТОРЫ

Краткий биографический словарь АДУКАНОВ П.В. Один из первых эвенских литераторов. Вырос на Камчатке. В начале 1930-х годов учился в Ленинградском институте народов Севера. В 1932 году был привлечён В.И. Цинциус к работе над первым эвенским школьным учебником «Наше слово».

АМАМИЧ Мария Николаевна родилась 29 декабря 1929 года. Окончила Хабаровский пединститут. Студенткой перевела на эвенский язык «Повесть о настоящем человеке» Бориса Полевого. Почти двадцать лет проработала в школах Ольского и Северо-Эвенского районов Магаданской области.

В 1970 году магаданский композитор В.Лыткин составил книгу «Поёт Мария Амамич». В 1977 году Станислав Рыжов осуществил литературную запись повести Амамич «Не провожайте с тоской улетающих птиц». На эвенский язык эту книгу в 1983 году перевела Анна Зыбина (Хардани). Умерла в 1979 году.

АРКУК (наст, фамилия Белолюбская) Варвара Григорьевна родилась в 1948 году в стойбище Ус-Кюёль (в переводе - «три озера») в Оймяконском районе Якутии. Окончила Якутский университет. Многие годы преподавала в Якутском педучилище русский и эвенский язык. Кандидат филологических наук. В 1991 годку выпустила в Якутске на эвенском языке первую книгу стихов для малышей «Солнечный цветок». Живёт в Якутске.

АРУЕВА Агафья Николаевна родилась 1 мая 1915 года в посёлке Таватум (Северо-Эвенский район Магаданской области). В 1929 году осталась без отца. В 1934 году училась на подготовительном курсе Магаданского педтехникума. В 1935 году похоронила мать. В 1936 году заведовала красным уголком в Таватумском кочевом совете. В 1937 году поступила на 3-й курс советско-колхозного отделения в Магаданский техникум, Учась в Магадане, много работала с К.А. Новиковой и Л.В. Соболевским. В 1938 году вместе с К.А. Новиковой перевела на эвенский язык одну из сказок А,С.

Пушкина. В 1938 году поступила на работу в редакцию эвенской газеты «Оротты правда». В 1946 году К.А. Новикова записала от неё в селении Сиглан несколько песен-импровизаций.

АФАНАСЬЕВ Григорий Васильевич. Из рода Гарбикан. Родился вскоре после октябрьского переворота 1917 года. Вырос на Охотском побережье.

Сказитель В 1945 году участвовал в разгроме Квантунской армии, служил разведчиком в Маньчжурии. В 1960 - 1970-е годы работал в агиткультбазе.

В 1990 году Алина Чадаева часть сказаний Г.Афанасьева, записанных в селении Арка, включила в сборник Хабаровского издательства «Древний свет».

ВЯЧЕСЛАВ ОГРЫЗКО

БАБЦЕВ Иван Яковлевич родился в 1892 году в стойбище Ланиковая в семье батрака. В 1911 году женился на беднячке, не имевшей ни одного оленя. До 1928 года занимался в основном охотой. В 1928 году стал секретарём Маяканского кочевого сельсовета. Позже был переведён в Ольский райисполком. В 1930 году расстался с первой женой. В 1932 году женился по второму разу. Под влиянием К.А. Новиковой и Л.В. Соболевского в году обратился к фольклору. Позже написал несколько исторических рассказов. В 1939 году Бабцев устроился на работу в редакцию эвенской газеты «Оротты правда», но через год был уволен. Одно время работал у геологов. Умер 2 мая 1962 года.

БАБЦЕВ Кирик Яковлевич - один из первых эвенских литераторов. В конце 1920-х годов возглавлял на Охотском побережье Сигланский сельсовет. В 1931 - 1934 годах работал с Вениамином Левиным. В частности, в 1934 году вместе с другими студентами Института народов Севера помог ему составить «Книгу для чтения» в эвенских школах. В том же году Левин записал от Еабцева несколько фольклорных текстов, которые составили основу книги эвенских сказок «Нерпа жила».

БАБЦЕВА Зинаида Ивановна родилась в 1935 году. Окончила заочно в 1965 году химико-биологический факультет Хабаровского пединститута.

Много лет работала учительницей в магаданской школе № 1. В 1991 году судьба свела Бабцеву с американским профессором корякского происхождения Джоном Ку, который стал записывать от неё образцы эвенской речи и позже во многом на её материалах подготовил монографию о множественных числах в эвенском языке. С 1994 года стала вести в Магадане радиопередачи на эвенском языке. В 1997 году приняла участие в подготовке к печати сборника Е.Н. Боковой «Эвенские народные песни», весь тираж которого был размножен на ксероксе на одном из магаданских предприятий. Живёт в Магадане.

БАРГАЧАН (наст, фамилия Кейметинов) Василий Спиридонович родился 12 января 1941 года в семье оленевода-охотника. Четыре года отслужил на Тихоокеанском флоте. Окончил в 1968 году факультет народов Севера Ленинградского пединститута имени А.И. Герцена. Первую книгу стихов на родном языке «След оленя» выпустил в Якутске в 1982 году. Почти 30 лет прожил в селении Тополиное, где судьба свела его со старым сказителем Власием Захаровым. Позже Бартачан записал от Захарова древнее сказание о хранителях оленей и эвенов «Эдек», которое на русский язык перевёл Анатолий Преловский. С 1986 года ежемесячно в районной газете «Красное знамя» выпускал эвенскую страницу. Автор поэтических сборников «Поздней стаи переклик» (Магадан, 1985), «В цепи времён» (Якутск, 1994), других книг. Пишет также школьные учебники. В году переехал в Якутск.

БЕЛЯЕВ Иван - эвенский литератор. После войны учился в Тауйской школе Магаданской области. В 1948 году М.Воскобойников первые стихи Беляева включил в сборник «Солнце над чумом». Позже печатался в коллективных сборниках «Мы - люди Севера» и «Пламенное слово».