«Проект Библиотеки Автограда Тольятти. Избранное: Дендрарий-1 Первый ректор Дендрарий-2 А. Рудой. Поддавки О. Вавилина. Система Кислюка Ю. Панюшкин. В начале повторения пути С. Дьячков. Книга Бытия Дендрарий-3 А. Рудой. ...»

В конце сентября в рамках областных туристских соревнований «Золотая осень» и состоялся этот слёт у источника «Каменная чаша». Тогда это место называлось кордоном «Колоды», поскольку от источника до оврага был проложен водопровод в виде деревянных колод – выдолбленных брёвен. Эти колоды уже доживали свой век перед тем, как уступить место железным трубам. И вот под горой, недалеко от источника организовали различные конкурсы, в том числе и конкурс туристской песни, который проходил в каменном гроте на склоне. Меня, как человека нейтрального, выбрали в судейскую коллегию, но сначала не в песенную, а на конкурс по туристским навыкам (куда в числе прочих входили конкурсы на туристскую бороду, перетягивание каната и прочие т.н. «навыки»). Там я впервые и услышал слово «фестиваль». И тогда же Боря Кейльман заявил, что он будет традиционным.

В то время туристские песни чётко соответствовали своему значению, т.е. это были песни о походах, о восхождениях. Поскольку у меня к тому времени уже был определённый туристский опыт, в том числе и организаторский, да и кое-какое музыкальное образование, я в меру своих возможностей старался популяризировать эти песни, как элемент привлечения к занятиям туризмом. И в какой-то мере мне это удавалось. Поэтому, перед фестивалем Боря на слёте с тиГ И ТА РА В Р Е М Е Н И пичной для него застенчивостью предложил мне поработать в жюри, я согласился.

Что запомнилось с первого фестиваля? Во-первых, погода. Это ещё с тех пор стало традицией: на каждом фестивале обязательно идёт дождь (как пошутил когда-то Кейльман, «дождь входит в программу фестиваля»). А к тому же это был уже конец сентября, уже довольно прохладно. Ассортимент снаряжения тогда был достаточно ограничен, в основном это брезентовые штормовки, ни капрона, ни болоньи, ни даже полиэтилена ещё не было. Я, например, был в ватнике и в кирзовых сапогах. В ватниках (по-другому телогрейках) было большинство участников. Мы брали обычные телогрейки (тогда это была самая популярная спецодежда для работы, а многие в них ходили зимой и в городе), пришивали к ним капюшон с модной оторочкой (лисьей, волчьей, собачьей), и лучшей одежды для зимних походов я и сейчас не знаю. Но и в дождь она тоже спасала. Намокала, набухала, становилась неподъёмной, но никогда не промокала насквозь, так что мы всегда были сухими и не простужались. Правда, высушить её не удавалось и за ночь, можно было только «скипятить» у костра. Палатки тоже в основном были брезентовые, немного перкалевых, тентов не было. А дождю угодно было начаться как раз во время концерта. Так что до середины ночи мы слушали песни и мокли, а вторую половину ночи пели и кипятили телогрейки.

О концерте. Из ансамблей лучшим был назван ансамбль «Поющие бобры». Мне очень нравился этот поющий коллектив, который когда-то собрал Валера Грушин. Я любил его слушать и на майских слётах у Молодецкого кургана, и в «резиденции» авиаторов за Волгой, и в электричке. С Грушиным я не был близко знаком, но наши «резиденции» – политехов и авиаторов - в районе Рождествено были рядом, и мы с ними почти ежедневно общались: прыгали с тарзанок, один раз прокатились на яхте, а вечерами у костра пели и травили туристские байки. Но, как мне казалось, сказывалось то, что я принадлежал к предыдущему поколению туристов, и когда мои ровесники закончили институт и разъехались (Володя Юдин – в Новокуйбышевск, Юра Трушков – в Узбекистан, Володя Попов – в Уфу, Вадим Пузыренко – в Белоруссию, Коля Черняев – в Мелекесс, Лёва Нетипин – в Киев, Гена Маркушин – куда-то на Урал, я – в Ставрополь), Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда либо завязали с походами, то в политехе на какое-то время образовался туристский вакуум. А когда через несколько лет всё возродилось, причём в спортивном плане на более высоком уровне, я уже ходил со своей тольяттинской командой. И когда поступил в аспирантуру в КПтИ, ходить продолжал со своими. Хотя политехи, туристы того времени, были прекрасными ребятами – Толя Фурнэ, Витя Афанасьев, Коля Дилигенский, Валера Афиногентов, Гена Серебрей, Витя Егоров, Владик Макаров, Боря Кейльман, Руслан Ширяев, Юра Макаров, Ваня Тимонин, Серёжа Панов, Володя Веретенников, Саша Баркарь, Саша Данилушкин, Витя Кривошеев, Гена Свиязов (прошу извинения у тех, кого не назвал, кстати, все они потом стали самыми активными организаторами Грушинского фестиваля), со многими я потом подружился в серьёзных походах. Но в тот момент между ними и мной чувствовалась какая-то полоса отчуждения, поэтому я тогда старался «не высовываться». Кстати, и авиаторы догрушинского разлива, с которыми мне довелось побывать и в серьёзных походах, и на соревнованиях (Саша Кучеров, Витя Горлов, Алик Арш, Слава Полянцев, Пётр Молотов) к этому времени тоже отошли от активного туризма, а новых я уже не знал. Поэтому и с Валерой и его коллегами подружиться не успел.

Из авторов туристских песен запомнился Слава Маркевич. Помоему, он был единственным в этом амплуа, Володя Минаев и Саша Краснопольский появились на фестивалях позднее. Слава не был политехником, я его знал только по слётам, но к тому времени без всяких фестивалей он считался лучшим туристским автором, да и исполнителем был прекрасным, мне он и как исполнитель показался на голову выше остальных. Вторым стал Саша Баркарь, обладатель приятного баритона, впоследствии лауреат фестиваля, но на тот момент, как мне показалось, он заметно уступал Маркевичу, и несмотря на то, что Сашу я знал лучше и уже успел полюбить песни в его исполнении, проголосовал всё же за Славу.

Там, где вершины бахвалятся гордой своей красотой, Песня лавиной обвалится, их нарушая покой.

Выступы заиндевелые тронет дыхания дым, Лягут в задумчивый фирновый снег вновь ледоруба следы.

Это из призовой песни Маркевича «Горы ждут». Думаю, и сейчас такая песня не потерялась бы.

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

О туристской песне. Фестиваль задумывался как конкурс именно туристской песни, почему я и стал тогда его ярым сторонником и пропагандистом. В то время туристские песни чётко соответствовали своему значению. Тогдашние туристские песни были о походах, о восхождениях. Весёлые, часто ироничные, порой немного грустные, а иногда (что поделаешь, поводы и тогда уже были) и трагичные. Во многом незамысловатые, чаще всего на чужие мелодии. Не было такого шлягера (какое противное слово!) тех лет, не было такого музыкального кинофильма, на мелодии из которых не сочинялись бы туристские песни. Прекрасные мелодии из «Серенады Солнечной долины», «Весёлых ребят». «Возраста любви», «Золотой симфонии», «Двенадцати девушек», «Вернись в Сорренто», «Карнавальной ночи»

отлично сочетались с примитивными текстами (по нескольку вариантов на каждую), создавая неповторимую атмосферу на слётах, в походах выходного дня, на городских посиделках, да и в серьёзных путешествиях.

От всех забот оторвёмся, и в путь, Но взять гитару с собой не забудь, Нам песня поможет От мук трудовых отдохнуть… Это тольяттинский автор Слава Селиванов, участник походов по Тянь-Шаню, Кольскому полуострову и др. Мелодия из прекрасного музыкального фильма «Двенадцать девушек и один мужчина» с двукратным олимпийским чемпионом по слалому Тони Зайлером в главной роли.

К моменту первого фестиваля уже появились и хорошие, на профессиональном (с моей точки зрения) уровне песни на туристскую и альпинистскую тематику Юрия Визбора («Шхельда», «Домбаский вальс», «Вот это для мужчин»), Ады Якушевой («Синие сугробы», «Вечер бродит», «Да обойдут тебя лавины»), Валентина Вихорева («Мокрый клён»), Розы Ченборисовой («Люди идут по свету»), Бориса Вахнюка («Зеленоватые слегка»), Владимира Высоцкого («Если друг оказался вдруг», «Здесь вам не равнина», «Скалолазка»), Александра Городницкого («Перекаты», «Снег»), Юрия Кукина («Горы далёкие», «За туманом», «Ты твердишь, чтоб остался я»), Александра Дулова («Сырая тяжесть сапога»), Валерия Бокова («Семеро у костра»), Арика Круппа («Десять звёзд», «Ровесников следы»), Сергея Крылова («Дым костра таёжного»).

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Скажешь, поймаю песню на лету Даже её в глазах твоих прочту, Только не в песнях дело здесь моих, Мне просто нравится, как слушаешь ты их.

(Ада Якушева) В перечне нет многих любимых мной авторов - Окуджавы, Никитина, Кима, Егорова, Берковского, Дольского, Клячкина, Матвеевой. Просто, «это, братцы, о другом», поскольку считаю, что никакого отношения к туристской песне их творчество не имеет. Зато я бы добавил сюда тогда ещё начинающих куйбышевских авторов – Славу Маркевича («Горы ждут», «Теберда», «Алтайская»), Володю Минаева («Эдельвейс»), Сашу Краснопольского («Первый перевал», «Томаньол»).

Пусть страшно ты устал, пусть ноги сбиты в кровь И далека вершина, как мечта, Но первый перевал, как первая любовь, Останется с тобою навсегда.

С этой песней Александр Краснопольский позднее стал победителем фестиваля.

Список наших земляков, как видите, небольшой, хотя на тот момент практически исчерпывающий.

Наверно, бум авторской песни в то время и стал решающим обстоятельством того, что Кейльман и Ко решили расширить рамки фестиваля. Напомню, поскольку Валера Грушин был туристом, и даже лидером туристов КуАИ, то и фестиваль замышлялся как туристский.

Но чисто туристская тематика ограничивала его качественный и количественный рост, препятствовала расширению популярности. А Борис Кейльман (участник десятков сложных походов), Борис Скиба (чемпион СССР в классе сложных путешествий), Виталий Шабанов (неоднократный чемпион и призёр первенств Вооружённых Сил), Яков Зуперман (руководитель турсекции «Вымпел» и одновременно руководитель ансамбля туристской песни «Горизонт»), Люда Криволуцкая и Тамара Синдякова (работники облсовета по туризму) и некоторые другие члены оргкомитета жаждали всесоюзной, а затем и мировой известности этого праздника песни. Поэтому был выдвинут постулат: туристская песня – это не та, где есть про костёр и рюкзак, это всё то, что поют туристы в походах и на слётах. Даже, помГ И ТА РА В Р Е М Е Н И ню, в турсекции КПтИ на полном серьёзе проходила дискуссия – какие песни считать туристскими, а какие – нет. Причём, обсуждали не только абстрактные критерии (с этим для инициаторов дискуссии уже всё было ясно), а конкретные песни. Вершиной спора, на мой взгляд, стало предложение Бори Кейльмана считать туристской - песню на слова Есенина (не помню, какую конкретно), поскольку в ней про любовь к России, а туристы должны любить свою страну. Фестиваль какое-то время ещё назывался туристским, но тематика стала размываться (или расширяться – кому как нравится).

Как меня убрали из жюри. В жюри я попал вовсе не как специалист по поэзии, музыке или вокалу. Ни в одной из этих позиций я ни бельмеса не смыслил. Хотя считалось, что я играю на гитаре. Немного о моей «игре». Это сейчас у молодёжи на гитаре, хотя бы на уровне трёх аккордов, кто только не играет. А тогда это было чрезвычайной редкостью. Однажды, ещё на первом курсе, мы собрались пешком идти на Молодецкий курган на первомайский слёт. Группа набралась человек 25, и ни одного гитариста. Участники сбросились на гитару (стоила она 6-50 в рублях) и вручили её мне. И хотя я пытался чтото вякать про то, что ни разу не держал гитары в руках, народ проявил твёрдость: «Раз играешь на фо-но, сыграешь и на гитаре. Не боги горшки обжигают!».

Никаких самоучителей тогда не было, даже посоветоваться было не с кем. Гитара была семиструнной, я даже не знал, как её настраивать, пришлось изобрести свой строй. Так что музыкальных оснований вводить меня в жюри явно не было. Но поскольку фестиваль был туристский, то организаторы решили, что в жюри должны быть и туристы. Выбор пал на Бориса Скибу (чемпион СССР по пешему туризму), Володю Юдина (первый мастер спорта по туризму в Куйбышевской области), Женю Недосекова (друг Валерия Грушина, участник его последнего похода по Уде) и вашего покорного слугу как представителя тольяттинского туризма.

Я честно отбатрачил несколько фестивалей. И вот на одном из них при подведении итогов у меня возникли, как и несколько раз до этого, творческие разногласия с большинством жюри. Утром после конкурсного концерта в заранее оговоренное время мы собрались на подведение итогов. Председателем жюри был Александр Городницкий, он заПроект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда держивался, и мы решили начать без него. И в номинации авторовисполнителей первое место единогласно присудили Гене Васильеву из Челябинска, которого я и сегодня считаю одним из лучших авторов туристской песни, за песню «Ещё раз о горах». И тут появился Александр Моисеевич, и, не знаю, чем ему не угодил Васильев, но он категорически стал возражать против нашего решения: «Я такое решение не подпишу!». Я было что-то со свойственным мне в ту пору тактом вякнул вроде «Обойдёмся и без вашей подписи», но у Городницкого был непререкаемый авторитет, и аксакалы из жюри тут же на 180 градусов поменяли своё мнение (как в анекдоте про обмен мнениями: заходишь к начальнику со своим мнением, а выходишь с его).

А когда я слишком рьяно стал отстаивать свою точку зрения, неожиданно (для меня) выступил Александр Семёнович Петушков, инструктор совета по туризму: «Сань, а ты ведь у нас не член жюри. Вот у меня список, тут нет твоей фамилии». Ну и пришлось мне с позором удалиться. Первое место решили не присуждать, а Гене Васильеву присудили третье. Прошло уже сорок с лишним лет, дано уже нет с нами Геннадия, а я и сегодня убеждён в правоте тогдашней своей оценки его творчества (не зря челябинцы ежегодно проводят фестиваль памяти Васильева). И, конечно, я и сейчас в обиде на авторов и редакторов прекрасных книг о Грушинском фестивале Бориса Кейльмана и Виталия Шабанова за то, что эта прекрасная песня до сих пор не опубликована в изданиях «Гитары времени». Может быть, пришло время исправить этот явный промах?

Если горы добры, всё равно здесь не место для риска, Если строги они, значит, стань по-хорошему злей.

Нами сложенный тур сохраняет не просто записку, А привет и тепло, чтобы легче был путь для друзей.

Здорово, правда?

Нам песня строить и жить помогает. В походе по Камчатке у меня в команде оказалось два лауреата и два члена оргкомитета Грушинского фестиваля. Поэтому и поход, несмотря на физическое напряжение, получился очень даже песенный. Репетировать начали ещё до вылета из Курумоча. В Петропавловске встретили девушку Раю, она опоздала к отправлению своей группы планового маршрута в долину гейзеров и ждала самолёта, чтобы догнать своих на выходе. Мы как

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

раз вернулись с тренировочного восхождения на Авачинскую сопку.

Девушка была очень даже симпатичная, и мы стали перед ней демонстрировать свои таланты. На следующий день посадили её на самолёт, а сами пошли на маршрут. А где-то через неделю догоняем группу плановиков, вернее их там три группы – всего человек сорок. Они расположились в стационарном лагере. А надо сказать, что в том районе подходящих мест для стоянки практически нет – валуны, горячая грязь, болота, часто даже сойти с тропы нельзя, предательски яркозелёная трава предупреждает о том, что под ней находятся горячие источники. Поэтому для плановых маршрутов оборудованы специальные стоянки, до Долины гейзеров их где-то штук семь, там установлены стационарные шатровые палатки, кострища, завезены дрова, продукты. В группе оказалась и наша знакомая Рая.

Они с подругой увидели нас и пригласили встать в их лагере.

Только успели скинуть рюкзаки, подходит старший инструктор Нина и объясняет, что им запрещают пускать на стоянки диких туристов.

Ну перешли мы куда-то на склон, развели костёрчик, сварили, поели, и за репетиции. Девчонки остались с нами, им, конечно, неудобно за такое гостеприимство, тоже стали с нами петь. Потом начали подходить и другие туристы. Когда в лагере осталось человек пять-шесть (а может, и того меньше), Нина прислала кого-то с приглашением, а в качестве возмещения морального ущерба – кастрюлю гречневой каши с тушёнкой. Но мы гордо отказались. Тогда она сама (надо отдать ей должное!) пришла, извинилась и мы смилостивились. Конечно жалеть об этом ей не пришлось. Мы очень подружились с плановиками, каждый день разучивали с ними туристские песни. Благо запас их у нас был огромный. Коронным номером была песня Валеры Бокова «Знаешь ли ты как память в эти часы остра?» При расставании после Долины мы спели её всем «сводным хором». За эти семь дней совместного маршрута нам не только не пришлось распаковывать наши рюкзаки с продуктами, но и непрерывно их пополнять, чтобы не обидеть радушных хозяев. Поход затянулся на месяц, и эти продукты оказались весьма кстати.

Ещё один «песенный» эпизод. Перед лыжным походом на Кольский полуостров в группу попросился Слава Волков, впоследствии прославленный альпинист, руководитель первой российской экспедиции на Эверест, позднее вице-мэр Тольятти, профессор академии бизПроект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда неса - Вячеслав Евгеньевич Волков. Кстати, тоже лауреат Грушинского. Он к тому времени был уже серьёзным туристом, а к тому же почти единственным на всю туристскую окрестность приличным гитаристом. Команда уже была укомплектована, но я согласился взять его, правда, с одним условием, что он будет каждый вечер давать нам концерт. И Слава своё слово сдержал. Правда, я его концертов практически не слышал. Дело в том, что маршрут оказался серьёзнее, чем я предполагал (например два перевала – «Безымянный» и «Щель» по словам специалистов по Кольскому, в зимних условиях до нас никто не проходил, нас даже не хотели на них выпускать), а я был заметно старше остальных участников и прилично уставал. А к тому же за время походов воспитал привычку засыпать в тот момент, когда голова касается подушки. В общем, как только мы забирались в мешки (представляете, на улице мороз, в вершинах елей жуткий ветер шумит, а у нас тепло, свечка горит, дрова в печке потрескивают!), я тут же отключался.

А ещё часто приходилось использовать песню в качестве валюты при расчёте за проезды с проводниками, геологами, геодезистами и представителями других бродячих профессий, да и просто за аренду вездеходов, вертолётов и других видов транспорта на подходах и после маршрутов. И за угощения радушных чабанов, охотников, тех же геологов. Так что правильно написал Лебедев-Кумач: тот, кто с песней по жизни шагает, тот никогда и нигде не пропадёт.

Чего уже не вернуть. Когда меня спрашивают, что больше всего нравилось на первых фестивалях, чего нет на нынешних, я называю несколько моментов. И прежде всего – это туристская атмосфера. Это не только то, что все жили в походных палатках-домиках (других не было) и варили пищу на кострах, не было электричества и торговых палаток. Царил какой-то привычный туристский дух, всеобщее взаимопонимание, единство интересов. А по мере роста масштаба фестиваля, по мере расширения тематики песен расширялась аудитория, и изменения были не только количественные, но и качественные. Туристы стали составлять уже малую часть публики, и они уже не делали погоды. К примеру, туристы знали, что в спортивных походах, особенно в походах высоких категорий сложности никому в голову не придёт брать с собой спиртное, кроме как для медицинских целей. Такой же сухой закон был характерен и для первых фестивалей. Помню, как Виталий Шабанов со своим комендантским взводом дежурили у мостков через протоку и отбирали водку у пытавшихся пронести её

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

на территорию фестиваля. Водку эту тут же выливали в протоку. Самое интересное, что никто по этому поводу не поднимал шума, хотя дело было явно противозаконным. Попавшемуся популярно объясняли: ведь ты не берёшь водку в поход, почему же ты считаешь возможным пить на фестивале? И это убеждало. Не удивлюсь, если читающие эти строки представители нынешнего поколения участников не поверят этому, сочтут тоже следствием склероза (или чего посерьёзней). Попробовали бы нынешние организаторы повторить подобный номер! Да их бы затоптали!

Считалось нормальным подойти к любому костру и попеть вместе с хозяевами, а потом пригласить их к своему костру и там попеть.

Мне, например, больше всего нравились именно песни у костров, их на фестивальной поляне было несколько, и у каждого костра один или несколько лидеров. Батарейных магнитофонов не было, слова записывали в блокноты (у меня до сих пор их несколько сохранилось), а мелодии запоминали. Для этого заставляли исполнителей повторяться за ночь по нескольку раз и пели вместе с ними. Сейчас у костров тоже поют, но, как правило, поёт один исполнитель, потом передаёт гитару другому, тот даёт небольшой миниконцерт, передаёт третьему и т.д. Следует отметить, что поют в большинстве случаев лучше, чем тогда, и гитарой владеют значительно лучше. Но каким бы высоким ни было качество исполнения, никогда не может быть полного единства между исполнителем и слушателем. Для этого нужно, чтобы в песне участвовали все. Песен и тогда, несмотря на относительную узость тематики, было очень много. Но в процессе коллективного пения происходил их естественный отбор, выживали лучшие. Зато они уже становились всеобщими. И это объединяло.

Можно ли всё это вернуть? Очень сомневаюсь. А главное, зачем?

Новое время – новые песни. Не для того человек придумывал электрическое освещение и магнитофон, ноут-бук и радиосвязь, водопровод и мобильный телефон, чтобы мы вновь окунались в средневековье. А впрочем…У участников первых фестивалей какая-то ностальгия иногда всё же возникает. Нет-нет, и вспомнится, как сколачивали плот (тогда ещё не Гитару) по пояс в воде, как тащили по суху ял для задника сцены. И первая ночь после фестиваля, когда участники разъехались, оргзаботы позади, остаются старые туристы, костёр, вокруг ребята и девчата в штормовках и хорошие, задушевные песни до утра.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда САМОДЕЛЬНАЯ песня, как я дошёл до жизни такой … (Отрывок из ненаписанной автобиографической Владимир МИНАЕВ училище, и, если в течение недели не получал замечаний и двоек, его отпускали в увольнение. Я всегда ждал Славу с вопросы, рассказывал интересные истории из жизни училища, но самое главное было такого брата. Он был единственным суворовцем на весь Машстрой, так назывался наш посёлок.

Иногда он приезжал со своими товарищами, затем они уезжали к своим родственникам и частенько брали меня с собой. Я был в курсе всей их жизни. Запомнились их восторженные рассказы о том, что какой-то суворовец написал домашние сочинение полностью в стихах, как кто-то из них написал пьесу, которую на Новый Год поставили всей ротой и победили в училищном смотре самодеятельности.

Однажды, кажется, это был Славин день рождения, его друзья привезли с собой толстую тетрадь, в которой были стихи, песни, рисунки и забыли её у нас дома. Такие тетради тогда были в моде, но тетрадь суворовцев отличалась тем, что в ней были стихи и песни, созданные ими самими, передаваемыми от курса курсу:

С детских лет и навеки твоей ласки лишился, И ушел далеко я от родного угла, Ненаглядная мама, чем я так провинился, Что меня ты так рано в СВУ отдала?

Незнакомые дяди грубо брали за ворот, По ночам заставляли нас полы натирать,

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

А еще месяцами не пускали нас в город И учили науке, как людей убивать… Моя милая Мама, я тебя не ругаю.

Ты всегда мне желала только счастья, добра.

А теперь я с друзьями в жизнь иную вступаю, Жаль прошла незаметно золотая пора».

Ребята пели песню с огромнейшим чувством. Слушая их, невозможно было не сопереживать. Это была не казённая, абстрактная песенная трескотня, в большинстве своём звучавшая из репродуктора каждый день, а живая, прочувствованная, пережитая ими и потому понятная мне песня. Без перерыва, без малейшей паузы они переходили к следующей:

«Кадеточка, кадетская мечта.

Я слёзы лью, я так любил тебя.

Волос твоих локОн И гитары семиструнной звон.

Я буду помнить вечер тот везде, Я отомщу ещё тебе.

Пройдут года. Полюбишь офицера ты – Грудь в орденах. Знакомы ли его черты?

И под гитары звон, того кадета ты узнаешь в нём, Который был в тебя тогда влюблён Теперь отвергнет тебя он.

И ещё, ещё, ещё… Таких самодельных песен в той тетради было много. Были там и стихи А. Н. Некрасова. Но не те, что нам предлагали выучить в школе, а другие, тоже очень понятные мне, живые, написанные, как будто, для меня и я, как губка, впитывал их душой подростка, который, как я считал, уже испытал любовь и разочарование. Детская память самая крепкая. Наверное, поэтому в храмах прихожане стараются попросить именно маленьких детей помянуть их родных. У детей это остаётся в памяти на всю жизнь, по себе знаю.

Вот и эти «нешкольные» стихи навсегда запомнились мне:

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Как ты кротка, как ты послушна, Ты рада быть его рабой, Но он внимает равнодушно, Уныл и холоден душой.

А прежде... помнишь? Молода, Горда, надменна и прекрасна, Ты им играла самовластно, Но он любил, любил тогда!

Так солнце осени без туч Стоит, не грея, на лазури А летом и сквозь сумрак бури Бросает животворный луч...

Ну, разве можно было после подобных стихов и песен, после такого выстраданного, прочувствованного исполнения принимать песни, которые с чинариком во рту я пел прежде за сараями?

и по камушкам, по кирпичикам, Доберёшься домой, как-нибудь.

Мурку хоронили, много было люду.

Впереди легавые всё шли.

Чёрный гроб с цветами в землю опускали Траурную музыку вели».

После песен суворовцев я возненавидел блатные песни, хотя до этого мне нравилась их жалостливость, исповедальность и грустные истории, рассказанные в них. И уж совсем нетрудно догадаться, по какой «творческой» дорожке пошёл бы я тогда, если бы не брат Слава… В те годы трудно было найти семью в нашем посёлке (да, пожалуй, и во всей стране), в которой на стене не висела бы гитара. Все гитары были, разумеется, семиструнные (о других тогда слыхом не слыхивали) и все они были с красивыми бантами, любовно привязанными к

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

головке грифа. Гитары были у многих, но вот играть на них никто не умел. Мой старший брат Олег как-то принёс домой гитару, странным образом саккомпанировал себе и спел:

«Ой, васильки, васильки.

Сколько родилось вас в поле.

Помню у самой реки Вас собирали мы с Олей».

Хоть и был я подростком, но всё же понял, что и эта песенка недалеко ушла от «Кирпичиков» и «Мурки». У меня и до этого-то было презрительное отношение к гитаре, как к инструменту мещанскому (тогдашние фильмы поспособствовали этому), а тут ещё и песни блатные и примитивные стали под неё петь. В общем, гитару я возненавидел, а исполняемые под её аккомпанемент песни стал презирать.

Свой выбор я сделал в пользу песен суворовцев. И подумалось мне тогда: если суворовцы, простые мальчишки, могут создать песню, то почему не могу этого сделать я? Если суворовец написал сочинение в стихах, почему бы и мне не сделать этого? Если они написали пьесу, почему бы и мне не написать свою? Хотелось быть таким, о ком с восхищением отзывались Славины друзья. И я начал «творить». Были и сочинение в стихах, и пьеса, и песни … Я стал раздумывать, какую-бы такую песню написать. Помог случай. Весной 1958 года должен был состояться традиционный районный школьный конкурс художественной самодеятельности. Каждый концерт любой школы в те времена начинался с выступления хора.

Считалось, чем больше хор, тем он лучше, поэтому в него загоняли всех, и кто мог петь, и кто не мог. Был у тебя музыкальный слух, нет ли – не важно, главное - количество. Много детей загнать в хор было не трудно. Труднее было найти песню. Школы выбирали практически одни и те же песни. Чтобы избежать исполнения хорами одной и той же популярной в тот момент песни, на помощь приходил Районный Отдел Народного Образования (РайОНО), который каким-то образом регулировал это и оговаривал репертуар заранее. Я случайно стал свидетелем разговора об этой проблеме нашего учителя пения Тимофея Тихоновича Дударева с завучем школы. Тогда-то и пришла Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда мне в голову мысль, что надо написать песню для нашего хора. Трудился я, трудился и наконец «сляпал»: Начну со второго - последнего куплета, первый-то был совсем уж примитивно-корявым:

Много дел в нашей двухлетке, Как у взрослых в семилетке.

С честью выполним её И хором песенку свою мы запоём:

Припев:

Наша школа боевая, Всё больше темпов набирает И скоро может лучшей стать Наша школа сто двадцать пять!

Однако мало было создать песню, нужно было ещё записать её на ноты. Я этого делать не умел (и до сих пор не умею), поэтому попросил об этом своего школьного товарища Валеру Шинкарёва. Он учился в музыкальный школе по классу баяна, и, как я понимал, должен был с этим справится. Не помню уж сколько у нас ушло на это времени, но мелодия была записана, и я отнёс песню учителю пения.

Как ни странно, Тимофей Тихонович благосклонно отнёсся ко мне, не прогнал, ноты принял и, помнится, начал её репетировать. Репетиции проходили по отдельным возрастным группам. Потом все группы объединяли, и получался большой сводный хор, который и выступал на смотрах. Примерно через неделю он пригласил меня на одну из таких репетиций. Я уселся в сторонке, Тимофей Тихонович разложил на коленях кусок красного бархата (чтоб штаны баяном не протирать), взгромоздил на колени огромный белый баян (он очень гордился им и постоянно рассказывал нам историю, о том, как в Туле выполняли его персональный заказ), взмахнул головой, ударил по кнопкам, и в спортзале зазвучал вразброд наш хор. Тимофей Тихонович доиграл до конца и с гордостью посмотрел на меня: «Ну как?»

- спросил он. Мне было неловко сказать, что звучала совсем не моя мелодия, но я сказал: «Хорошо, только вот в этом месте немножко не так…» Тимофей Тихонович высокомерно, как Муаммар Каддафи поверблюжьи вскинул голову, отвернулся и стал репетировать с хором … другую песню. Я посидел некоторое время, но поняв, что для меГ И ТА РА В Р Е М Е Н И ня здесь всё кончено, удалился. Не знаю уж, чья была вина в том, что звучала совершенно другая мелодия. То ли мой друг Валера записал что-то не то. То ли Тимофей Тихонович не разобрался в нотах – он ведь не имел музыкального образования - играл по слуху. Играть на баяне научился на фронте. Вернулся с войны и устроился в школу. В те годы профессиональных учителей пения не хватало, и брали тех, кто хоть немного владел инструментом.

На том и закончилось хоровое исполнение моей песни.

«Ничего»,- подумал я, «первый блин всегда комом».

Неудача с учителем пения, однако, не остановила нас с Валерой.

Мы знали из фильмов, что людей творческих зажимают ещё с дореволюционных времён, ощущали себя непризнанными гениями и были уверены в том, что, если музыкальное произведение создано, оно должно пойти в народ. Поэтому ничтоже сумняшеся решили опубликовать эту песню в областной газете «Волжская Коммуна» или, на худой конец, в «Волжском Комсомольце». Валерина мама показала нам, где в газетах печатают адрес редакции, мы оделись потеплее, положили «партитуру» в тощую папочку для нот на верёвочке (с такими тогда ездили в музыкальную школу), сели в трамвай № 3 и «пошлёпали» в редакцию. Она тогда находилась в так называемом Доме Радио, что на ул. Фрунзе (наискосок от школы № 6).

Началось долгое хождение по кабинетам. Мы заходили, объясняли цель своего визита, на нас смотрели, как на идиотов, и отправляли в другой кабинет. Так, походив по нескольким кабинетам, мы наткнулись на дяденьку, который проявил к нам хоть какое-то внимание.

Он посоветовал нам подняться на четвёртый этаж этого же здания.

Оказалось, что там располагался Дом областного народного творчества. Другой, первый повстречавшийся нам там дяденька, выслушал нас, посоветовал продолжать работать, совершенствовать мастерство и приходить в следующий раз. Не знаю уж как, но мы сообразили, что от нас просто хотят побыстрее избавиться, и что делать нам здесь нечего.

«Случается, что и второй блин бывает комом», - успокаивал я себя.

У нас дома было всего несколько книг. Но зато каких: дореволюционные издания Полного собрания драматических произведений Вильяма Шекспира (иллюстрированные драмы в лучших переводах) с веленевыми страницами и гравюрами, проложенными папиПроект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда росной бумагой, Библия в гравюрах Гюстава Доре, «Китайские народные сказки»! Откуда они и как моим родителям удалось вывезти их из Тулы в Куйбышев во время эвакуации летом 1941 года навсегда осталось для меня загадкой. Среди книг этой небольшой домашней библиотеки была ещё одна - потрёпанное послевоенное издание стихов английских и шотландских поэтов в переводе С. Я. Маршака.

Думаю, что эту книгу маме подарили папины сёстры, живущие в Москве. У одной из них была огромная библиотека.

Шекспир и Библия в картинках меня не привлекали потому, что тексты там были с буквой «ять» и «твёрдым знаком» в конце слов.

Меня это почему-то отпугивало. А вот переводы Маршака, за неимением других книг, я «перелопатил» основательно. До сих пор не пойму, как, будучи подростком, живущим в заводском посёлке, я выбрал, в сущности, самые популярные стихи. Те, которые потом оказались самыми «ходовыми» у студентов иняза и постоянно звучали на заседаниях Английского Клуба в областной библиотеке, проходивших под патронатом зав. кафедрой английского языка КГПИ (пединститута) Елены Николаевны Турапиной. Светлая ей память!

Это были: «Дженни» Роберта Бёрнса («Пробираясь до калитки, в поле вдоль межи…») и «Люси» («Среди нехоженых дорог…») Уильяма Вордсворта. На эти стихи я и придумал мелодии. С каким упоением и гордостью от сознания того, что этих песен больше никто не знает, пели их мои школьные товарищи: Валера Шинкарёв, Коля Клюев, Валера Гринберг, Олег Мудряков и другие.

В 1961 году Слава закончил своё Суворовское училище и поступил на французское отделение иняза Куйбышевского пединститута (КГПИ).

Жил он в общежитии института, но иногда приезжал домой. Однажды, в последних числах декабря, он приехал, чтобы взять тёплые вещи и сказал, что на новогодние праздники уходит в поход. Я был потрясён! Как? Зимой в поход? Тогда я знал про походы что в них ходят летом. А тут зима! И поход? Я стал уговаривать Славу взять меня с собой. Он обещал поговорить с участниками группы и сообщить мне. И вот радостная весть – меня взяли!

Накануне отъезда из города мы провели ночь в общежитии пединститута. Рано утром, нагрузившись рюкзаками и лыжами, пошли на

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

троллейбусную остановку, чтобы добраться до вокзала. Несмотря на раннее утро, народу на остановке было много, и я с трудом втиснулся в заднюю дверь. Троллейбус тронулся. Сонный народ безмолвствовал. И вдруг на передней площадке тихо зазвучала гитара и запели девушки какую-то совершенно незнакомую мне, но очень красивую песню. Пели на голоса. Я, потрясённый, не знаю, как мне это удалось с рюкзаком и лыжами, протиснулся к поющим и играющему на гитаре симпатичному парню. Всё! Больше я от него не отходил в продолжении этого похода. То был Витя Коинов – студент английского отделения факультета иностранных языков КГПИ:

Я помню, как тень неожиданной ссоры Надолго осталась в любимых глазах.

Тогда, взяв рюкзак, я отправился в горы, Впервые ни слова тебе не сказав.

Я ушёл из долины от улыбки твоей.

Казались мне льдины на горных вершинах, Глаз голубых теплей.

Поднялся я к горным хрустальным озёрам То ясным, то словно погруженным в тень.

И понял я там, что и в ясную пору Случается изредка пасмурный день.

Я вернулся в долину, шёл к улыбке твоей Мне путь освещали холодные льдины Гордой красой своей.

Это песня Вити Коинова. Слова написала тоже студентка иняза КГПИ. Песня эта была очень популярна среди студентов – «иностранцев» пединститута в начале 60-х годов. К сожалению, Виктора Коинова уже нет в живых. Светлая ему память!

С того раннего зимнего утра я навсегда влюбился в гитару. Моё мнение о ней полностью изменилось. Я ещё не знал ни одного аккорда, ни одной песни, но безоговорочно принял гитару, и мы подружились с ней на всю жизнь. Ах, сколько раз она меня выручала:

кормила-поила, финансово поддерживала, однажды даже спасла, но это уже совсем другие истории.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Тот зимний поход оказался обычным пикником. Правда, очень красивым. У одной из студенток иняза дедушка был лесником в Жигулях. На новогодние праздники он предоставил внучке в полное распоряжение дом в районе Каменной Чаши.

Доехав на электричке до Комсомольска, мы на грузовике в открытом кузове при 30° морозе переехали через ГЭС на другую сторону Волги, дальше на попутке приехали в район перехода в Каменную Чашу. добрались до избушки, растопили печь, нарядили ближайшую к домику ёлку и начали праздновать. Встреча 1962 года осталась в моей памяти на всю жизнь. С того года начался отсчёт моим походам и ещё я стал постоянным участником студенческих мероприятий иняза КГПИ.

В 1963 году декан факультета иностранных языков, заядлый турист Герман Станиславович Орешко собрался в поход по Карельскому перешейку. Мне не трудно было уговорить его взять меня с собой.

Но вот мама… Она не соглашалась ни в какую. Ведь до этого я никогда в жизни не покидал свой родной город. Пришлось рассказать об этом Герману Станиславовичу. Он приехал к нам домой и поговорил с мамой. Отказать Герману Станиславовичу – обаятельнейшему, остроумному человеку, декану факультета было невозможно и мама сдалась. К огромному сожалению Германа Станиславовича тоже уже нет в живых. Светлая ему память!

Первым чужим городом, на землю которого ступила моя нога, был Ленинград. Мы ехали в этот замечательный город на самом первом поезде вновь открывшегося маршрута: Куйбышев-Ленинград.

В группе была девушка, которая к тому времени научилась у Вити Коинова трём аккордам. Под эти три аккорда всё время нашего путешествия мы пели туристские песни. Девушка поделилась со мной умением извлекать из гитары эти аккорды, и я стал самостоятельно подыгрывать себе.

Вернувшись с маршрута, мы на несколько дней остались в Ленинграде. Герман Станиславович договорился с общежитием Ленинградского университета. Продолжая свои упражнения на гитаре и напевая в рекреации общежития, я стал замечать, что вокруг стала собираться толпа студентов, живущих в этом общежитии. В основном это были выпускники финского отделения филфака ЛГУ. Уйти из рекреации я уже не мог. Меня просто не отпускали и просили петь ещё и ещё. Я

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

пел всё что знал: туристские песни, лирические, песни Великой Отечественной Войны, народные, романсы, цыганщину, даже кусочки знакомых арий. Пел всё, что хранила моя память. Всё, кроме блатных песен. Их я, разумеется знал, но ненавидел лютой ненавистью. Народ сидел не шелохнувшись, а я всё пел и пел под эти три аккорда и чувствовал, как мне не хватает музыкальной грамотности, чтобы аккомпанемент был таким, как я это чувствую. Петь приходилось в одной и той же тональности и только в миноре, мажорных аккордов я тогда ещё не знал. Но моим слушателям было всё равно, сколько я использую аккордов, какой у меня аккомпанемент, какая тональность. Они слушали, затаив дыхание. Всё, что происходило, было для них новым и необычным.

Петь приходилось всю ночь напролёт, отпускали меня только под утро. Когда мои товарищи по походу утром приходили разбудить меня, чтобы отправиться в пригороды Ленинграда, я был никакой, не мог поднять головы и никуда ехать не мог. К полудню появлялись мои ночные слушатели, вели в студенческую столовую, кормили. Мы возвращались в ту же рекреацию, я брал гитару и «концерт» продолжался. Можете себе представить, какая это была практика. Никто меня не учил. Пел я, как чувствовал. Именно тогда стала складываться моя собственная манера пения.. То был мой первый «концерт» перед студентами ЛГУ. Следующий – состоялся через девять лет, поздней осенью 1971 г. Тогда я был приглашён в ЛГУ официально. Тот концерт в университетском актовом зале мы провели вдвоём с Сашей Городницким.

Из похода по Карелии я вернулся домой, умеющим петь под гитару. Часто выступал на школьных вечерах. Слушатели безумствовали. Меня часто приглашали на туристские вечера в институты города. Был я постоянным участником студенческих вечеров и студенческих весен иняза, музыкальной части заседаний английского клуба.

Часто приглашали просто подыграть какой-нибудь группе. Студенты учили песню на иностранном языке, а аккомпаниатора не было, вот меня и приглашали. Я становился популярным. И не мудрено – в то время в Куйбышеве я был единственным, кто пел со сцены под гитару песни самодеятельных авторов.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Школа 125, в которой я учился, была восьмилетней, поэтому в 9-ый класс я пошел в школу № 69. Это была Средняя политехническая школа. Классы были профориентированы на ВУЗы и будущие профессии: физики, химики и т. п., Так мы их между собой называли.

Будучи неспособным ко всяким точным наукам, я оказался в классе пионервожатых. Там было около 40 учеников, среди которых только два мальчика – я и Валера Аникеев.

Для нашего класса я написал гимн: «Песня про пионервожатых».

Мы лихо распевали её на всех вожатских слётах:

Есть много профессий на свете Трудных, отважных, крылатых.

Геолог идёт через горы и ветры, А ты по призванью – вожатый.

Ребятам почти что ровесник, С ними повсюду ты рядом.

В учёбе, работе, в походе и песне Будь запевалой, вожатый!

Ну и т.д. и т.п.

В нашем классе было много красивых девочек. Среди них была Наташа Глуховцева (или Глушкова), точно не помню. У меня к ней не было никаких чувств (в то время я дружил с другой барышней). У Наташи были замечательные, я бы сказал, необыкновенные родители. И мама, и папа поддерживали нас в самых невероятных авантюрах, помогали всем, чем могли. Мама Наташи работала в школе, а папа был великолепным переплётчиком. В те годы я написал песню для русского народного хора «Яблонька», спел её дома у Наташи. Недолго посовещавшись, родители приняли решение отправить нас с Наташей на переговоры в Волжский Народный Хор и предложить им эту песню для исполнения. Сказано – сделано. Сели мы на трамвай (опять всё тот же № 3) и поехали в город. Помещение хора размещалось тогда на улице Куйбышева. Нас встретил кучерявый, краснолицый баянист, выслушал просьбу, стал играть песню по нотам, постоянно поглядывая масляными глазками на Наташу и, не доиграв, не разобрав до конца песню, спросил Наташу поёт ли она. Та, кстати, очень хороГ И ТА РА В Р Е М Е Н И шо пела. Наташа спела, и баянист стал уламывать её на предмет посещения их репетиций. Девочка была не дурой, понимала, зачем она нужна на этих репетициях и вежливо отказалась. На том и закончилось «внедрение» моей песни в репертуар народного хора. «М-да», – подумал я, «вот и третий блин тоже комом», не много ли?». Весной 1970 г. вокальный ансамбль нашего факультета «Катюша» спел эту песню на областном конкурсе художественной самодеятельности, и Куйбышевский Обком КПСС наградил меня за авторство почётной грамотой. «Лёд тронулся», – прошелестело в моей творческой башке.

У девочки, с которой я тогда дружил, приближалось 16-летие. Какой подарок может сделать безденежный школьник? Причём такой подарок, который не выбросят, который не состарится со временем и не затеряется. Я решил написать романс. И опять! Как? Каким образом? Каким-таким шестым чувством я выбрал стихотворение И.А.

Бунина «Розы Шираза». Не самого, между прочим, последнего писателя и поэта, которого в советские времена в школе не изучали, а в современной России ставшего очень востребованным.

Пой соловей! Они томятся:

В шатрах узорчатых мимоз, На их ресницах серебрятся Алмазы томных крупных слёз… Романс написал. Знакомые студенты с музфака КГПИ помогли мне записать его на ноты, причём в фортепианном варианте. Там присутствовали партии и правой и левой руки. На хорошей ватманской бумаге тушью красиво написал ноты. Папа вышеупомянутой Наташи сделал великолепный коленкоровый переплёт. Изделие получилось на загляденье! Надеюсь, та барышня не потеряла этот романс.

После похода по Карельскому перешейку было ещё много походов разной сложности: Алтай (сплавлялись на плотах по реке Лебедь), Саяны, Приполярный Урал с восхождением на гору Сабля и сплавом по рекам (Щугор и др.), Байкал, Хибины (зимний поход).

Во время этих походов были встречи с туристскими группами других городов и первое, что мы всегда делали при встрече - обмениваПроект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда лись песнями. Мы пели. Нам пели. Незнакомые песни мы записывали на клочках бумаги, запоминали, как могли, мелодию. Вполне естественно, что песни эти, как в детской игре про испорченный телефон, трансформировались и становились мало похожими на созданные авторами. В сущности, они становились народными. Магнитофона у меня не было. Записать песни я не имел возможности, поэтому неудивительно, что пел я их так, как сам чувствовал, слова те, что запомнил, меняя иногда, если они меня не устраивали, и потому во всех тех песнях появлялся мой собственный стиль. Постепенно я накопил такое количество песен, что мог уже, сев к костру часов в десять вечера, практически без перерыва петь до самого утра, не повторившись ни разу. Чтобы не запутаться в них я пел их блоками: про костёр, про снег, про палатки, про горы, пиратские, шуточные, философские, т. н.

сатирические (например, Галич), дорожные, лирические, прощальные и т. д. и т. п. Для такого «концерта» мне требовалось только плоское туристское ведро с чаем (туда для вкуса мы добавляли корешки шиповника), эмалированная кружка, пачка пилёного сахара-рафинада и удобное брёвнышко у костра. Позднее, уже учась в институте, инженеры кабинета технических средств обучения (ТСО) попросили меня напеть эти песни на магнитофон. На скорости девять метров я записал две тысячи метров плёнки, и у меня ещё оставалось много не спетых песен. Ребята из ТСО переписывали эти песни студентам. Интересно, сохранились ли у кого-нибудь эти записи.

Популярность росла. Дошло до того, что меня стали приглашать в различные дома куйбышевской интеллигенции: Борис Петров (редактор газеты «Волжский Комсомолец»), Эдуард Кондратов (писатель), Борис Свойский (поэт), работники обкома ВЛКСМ, киношники, сотрудники телевидения, профессора медицинского, политехнического, авиационного институтов, преподаватели КГПИ. Так крепли мои пальцы, запоминались песни и вырабатывалась собственная манера исполнения.

Летом 1964 года наш класс для овладения туристскими навыками отправился в поход. До Ульяновска мы добрались на колёсном пароходе. Прошлись, как тогда полагалось, по ленинским местам, а затем, перебравшись на правую сторону Волги, от деревни к деревне, по пыльным степным дорогам отправились в Куйбышев. ЧастеньГ И ТА РА В Р Е М Е Н И ко нам удавалось остановить грузовик, мы забирались в кузов, мчались по жаркой душистой степи, хохотали и орали песни. Долго ли, коротко ли, но мы-таки достигли реки Усы, перебрались через неё и оказались в районе Молодецкого кургана. Оттуда по просеке, вырубленной для высоковольтной линии Куйбышевской ГЭС, добрались до Жигулёвска. По правому берегу Волги мы отправились к Куйбышеву, имея возможность в любой момент добраться до города, сев на водный трамвайчик. Но мы шли пешком и в один из дней заночевали на берегу Волги у Гавриловой Поляны. Как всегда после ужина - чай и всю ночь песни у костра. Под утро к нашему костру подошла группа взрослых туристов. Оказалось, что это будущие участники экспедиции на озеро Лабынкыр во главе с их руководителем Петей Молотовым. Он рассказал про лабынкырское чудовище, про то, что газета «Волжский Комсомолец» и Областной Совет по туризму объявили конкурсный набор добровольцев в эту экспедицию. Позднее история с конкурсом оказалась «липой». Объявляли его только для того, чтобы подогреть интерес к этой экспедиции и профинансировать её.

Так или иначе, но для меня главным было знакомство с интересным человеком, аспирантом КуАИ Петей Молотовым. Он пригласил меня к себе в общежитие, где находилась штаб-квартира экспедиции. В его комнате постоянно появлялись разные люди. Частыми посетителями этой комнаты были Валера Грушин, Толя Головин, Валя Лосев и другие, достаточно известные в студенческой среде люди. Играть на гитарах они тогда не умели, но туристские песни любили, и мы много пели. В один из дней в комнату зашли девушки, среди которых, как я тогда догадался, была и любимая девушка Валеры Грушина. Они принесли флаг, сшитый ими по эскизу Грушина и его товарищей. Копия этого флага до сих пор размещена на Московском шоссе Самары в районе общежитий авиационного института: на фоне синего неба распростёршийся в полёте белый аист.

В экспедицию на Лабынкыр, я, конечно, не попал, но песню для этой экспедиции «сляпал»:

Завелось в Лабынкыре чудовище, Наводит ужас на людей.

На башке его рог, как кнутовище, Между глаз двенадцать локтей.

Возьмём с собой мы склянку с ладаном, Лампаду, Крест, иконостас.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Прочтём молитву: «Живый, в помощи …»

И чудище не тронет нас.

С лета 1964 года в походы выходного дня и в праздничные дни я стал ходить с туристами авиационного института: Толей Головиным, Валерой Грушиным, Петром Молотовым, Валей Золотухиным и другими.

В конце января 1965 года мы отправились в поход в Хибины. Мороз зимой 1965 года на Кольском полуострове стоял такой, что даже Кольский залив замёрз. Скованный льдами у пирса стоял атомный ледокол «Ленин». Столбик термометра порой опускался ниже 40°. Мурманский совет по туризму долго не выпускал нас на маршрут, и мы проводили все дни в общежитии мореходного училища. Всё это время мы пели. Разучивали песни, спевались, пытались петь на голоса. Так зарождался будущий ансамбль «Поющие Бобры». Названия ещё не было, оно появилось где-то осенью 1966 года и без меня. Ребятам нужно было выступить на отборочном смотре «Студенческой Весны 67», названия у ансамбля не было и, с чьей-то лёгкой руки, появилось это название. У меня к тому времени была уже своя вокальная группа из девушек-первокурсниц иняза КГПИ. «Бобры» приходили на наши вечера и слушали мой ансамбль.

На маршрут нас, в конце концов, выпустили. Мы отправились в поход. Дня за три до окончания похода я отморозил пальцы правой ноги. Лыжные ботинки не налезали на ногу. Пришлось переобуваться в валенки. Пальцы нужно было срочно лечить. С трудом добравшись до какого-то жилья, с местным жителем я был отправлен Молотовым на железнодорожную станцию, чтобы добраться до Кировска – конечной точки нашего похода. Туда через два-три дня должна была прибыть вся группа. Договорились, что я буду их ждать на железнодорожном вокзале. Мне дали пять рублей, кусок сыра и несколько кусков сахара. На эти деньги и с этим пропитанием мне нужно было добраться до Кировска и там «ночь простоять и день продержаться».

Вокзал города Кировска оказался последним на этом железнодорожном пути. Здесь рельсы заканчивались. Пассажиры редких поездов сразу же разъезжались по домам, и зал ожидания пустел. Ночь я провёл на вокзальной скамье. Проснулся с радостным чувством, что сегодня ребята появятся – мы займёмся моей ногой и я поем. Но не

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

тут-то было. Ребята не появились. Зато появилась группа минских туристов. Они меня накормили, напоили, обработали и перевязали раны. Руководитель группы Лера Мамонтова, пошептавшись со своей подругой, живущей в Кировске, предложила мне поехать с ней. Та обещала устроить меня в мужском общежитии горно-обогатительного комбината. В общежитие меня пустили. Соседи по комнате оказались замечательными мужиками! Общежитие квартирного типа. Ванная комната, душ, горячая вода. Мне выделили кровать, дали чистое бельё, вызвали медсестру. Та уже профессионально обработала мои раны. Ребята накормили меня до отвала и выдали несколько номеров Роман-газеты с романом Анатолия Иванова «Тени исчезают в полдень». Красота! Что ещё нужно человеку? Рано утром соседи по комнате уезжали на комбинат. Я просыпался поздно, забирался в тёплую ванну, принимал душ, завтракал и отправлялся на вокзал в полной уверенности, что уж сегодня-то я обязательно встречу своих товарищей. Но ни на второй, ни на третий день на вокзале никто не появился. На пятый день я встретил там только троих из нашей группы: кажется, Валеру Грушина, Толю Головина и Валю Золотухина. Сидели они на вокзальных скамьях понурые, какие-то пришибленные, усталые и голодные. Увидев меня, вяло улыбнулись и рассказали, что у них в горах произошёл конфликт с Молотовым. Они по какой-то причине отделились от группы и вот уже с утра здесь, а про остальных ничего не знают. Я вручил им свой залежавшийся кусок сыра, сахар и широким жестом пригласил в железнодорожный ресторан. Те пять рублей, что выдали мне на дорогу, я сумел сэкономить, проехав до Кировска зайцем. Зато теперь появилась возможность «гульнуть». Пятёрки, однако, еле-еле хватило на четыре кружки пива и четыре порции картофельного гарнира. Хлеб тогда давался бесплатно. В ожидании картошки мы тянули пиво и наблюдали за тем, как за соседними сдвинутыми столами шумно гуляет группа мужиков. Один из них подсел к нам, и, узнав, что мы студенты, сказал, что они тоже студенты - заочники и отмечают здесь только что успешно сданную зимнюю сессию. Тут официантка принесла нам картошку. Мужик взглянул на неё и всё понял. Он буквально затащил нас за их стол. На том празднике желудка дым стоял коромыслом. Северяне-работяги гульнуть умели. А пятёрка опять осталась нетронутой.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Почему я рассказываю эту историю? Потому, что за тем столом Валера Грушин сказал мне слова, которые я запомнил на всю жизнь:

«Знаешь, Володь. Я в этих горах ощутил приближение смерти, но понял, чтобы погибнуть, нужно поддаться смерти. А если не поддаваться, ей с тобой не справиться». Почему он говорил это? Зачем? Никто за язык его не тянул. Возможно, со временем я и забыл бы эти слова, если бы он не погиб. В конце лета 1967 года Валеры Грушина не стало. Светлая память о нём.

Из похода по Кольскому полуострову мы возвращались домой через Ленинград. Из Мурманска мы приехали рано утром, а из Ленинграда наш поезд отправлялся поздней ночью. Целый день был свободным, и я позвонил ленинградцу Стасу Пятницкому, с которым познакомился в походе на Байкал. Он сразу же подошёл к телефону, узнал меня и радостно закричал, как хорошо, что я объявился. «Сегодня вечером, сказал он, в одной из квартир устраивается домашний концерт Александра Лобановского по случаю 1000-й (!!!), написанной им песни. Для прохода на это мероприятие нужен один рубль. Я рассказал об этом ребятам. Всем конечно, хотелось поехать, но очень всех смущал этот рубль. На всех нас рублей явно не хватало. Моя, долго хранимая пятёрка, по дороге от Кировска до Ленинграда была-таки проедена. Что делать? «Поскребли по сусекам, по амбарам помели» и набрали рубль с небольшим мелочью. Поехать хотелось всем, но денег хватило только на меня одного. С рублём проблема была решена, но была ещё одна – ботинок на свою правую ногу я надеть так и не мог, ходил в валенках. Пока мы были на севере, проблем не возникало.

Там был мороз. А вот в Ленинграде… Кто знает ленинградскую погоду во время зимней оттепели с расплывающимся по асфальту снежногрязевым месивом, тот поймёт меня. По такому месиву ходить только в резиновых сапогах с тёплыми вкладышами, а тут валенки. Однако, выхода у меня не было, и я отправился «в концерт» в валенках.

По Невскому на троллейбусе добрался до Дома Книги, перешёл Невский и у Казанского Собора встретился со Стасом.

Квартира, где проходило действо, находилась в старинном здании дореволюционной постройки за Казанским Собором. Подошли мы к красивой парадной, поднялись по лестнице с шикарными перилами на какой-то этаж, позвонили. Дверь открыла красивая, длинноногая, модерново одетая барышня. Я взглянул в коридор и ахнул: высоченГ И ТА РА В Р Е М Е Н И ные потолки с лепниной, на стенах тоже лепнина, хрустальные светильники, по всему полу пушистые ковры… Что делать? Первым делом потную мелочь ссыпал в руку барышни. Одна проблема решена – «за всё уплочено». Но вот что делать с валенками? Они были насквозь мокрыми и грязными. Внутри валенок – ещё страшнее: рваные мокрые шерстяные носки и месиво из пропитанных всякими лекарствами отмороженных пальцев. Но отступать было некуда - рубль был отдан. Тем самым был отрезан путь назад. За собранный по крохам «рупь», я обязан был отчитаться перед товарищами-акционерами рассказом о посещённом мероприятии. Шутка ли... 1000 песен! И… не снимая валенок, по пушистым коврам я двинулся вслед за Стасом.

Комната была заполнена в основном так же модерново одетыми, как и хозяйка, длинноногими барышнями. Большинство из них, забросив ногу на ногу (это при их-то коротких юбках) курили, явно чтото импортное. Запах нашего табачка я в те годы ещё различал. Ждали явно только Стаса - все остальные были в сборе. На меня, в штормовке и в валенках, взглянули ошалело и с презрением, а те, кто были поближе, быстренько ретировались к окошку. Я стоял в дверях, Стас принёс мне стул, я сел и нервно задвинул под него ноги. Лобановский оказался невысоким, полноватым молодым человеком с широкими усами. На нём были тёмные модные очки. Он широко и деланно улыбнулся по-американски, не разжимая зубов, показав все, сколько их у него было, взял несколько аккордов. В это время включили магнитофон и подвинули к нему микрофон: «Ох, не люблю я эти магнитофоны», – сказал он, «но делать нечего, пусть записывает».

Перебирая струны и закинув вверх голову он продолжал: «Поскольку у меня появился новый друг и этот друг – турист, я спою несколько песен из… туристских». Запел. Ни одна из его песен меня не заинтересовала. Ни по поэзии, ни по мелодии они явно не дотягивали до нравившихся мне песен ленинградских бардов: Вали Вихорева, Саши Городницкого, Жени Клячкина. Так… постные какие-то песни. (Время, кстати, подтвердило моё первое впечатление о них и всё расставило по своим местам). Больше же всего мне не понравилась его манера исполнения: слишком уж много позёрства. Он надрывался, изображал страсть, откровенно работал на публику. Это вообще дурно, а для туристских песен и вовсе неприемлемо. Однако, присутствующие барышни млели, закатывали глаза, тяжело вздыхали, сопели и, не переставая, дымили. Через некоторое время Стас сказал, что, присутствующий здесь гость из Куйбышева Володя, тоже пишет песни и поёт. «Да?» удивился Лобановский. Исполните, пожалуйста, чтоПроект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда нибудь. Я исполнил. «По нашему, по бразильски». Тот вечер был уже мой. Барышни перестали курить, спустили ноги, подвинулись поближе и внимали, внимали, превратившись в нормальных советских девах. На прощанье меня долго благодарили, пожимали руки, а одна увязалась за мной на Московский вокзал, проводить. На вокзале она подошла к сувенирному киоску, купила маленькую пластмассовую лисичку красного цвета и вручила мне со словами: «Спасибо за песни, пусть эта лисичка напоминает обо мне. Не забывайте меня». Как видите, барышня, не забыл.

Ранней весной 1965 года по приглашению Городского Молодёжного Клуба в Куйбышев приехала большая группа ленинградских бардов: Валентин Глазанов, Александр Городницкий, Юрий Кукин, Евгений Клячкин, Валентин Вихорев, Борис Полоскин, Анна Яшунская. В городе прошло несколько концертов. Впоследствии в Куйбышев стали регулярно приезжать барды. ГМК проводил концерты и, поняв, что движение это набирает силу и популярность, решил поискать в Куйбышеве и области авторов-исполнителей. Был объявлен 1-ый конкурс авторской песни. Участвовало в нём человек двадцать.

Я занял первое место. Диплом победителя до сих пор напоминает мне о той первой победе.

В 1966 году я поступил на английское отделение факультета иностранных языков Куйбышевского пединститута. В сентябре все первокурсники отправлялись в совхоз на уборку картошки, а я поехал в Москву на финал Всесоюзного похода по местам боевой, трудовой и революционной славы. Там я участвовал во Всесоюзном конкурсе авторской песни. Председателем жюри был Ян Френкель. Первое место занял Арик Крупп из Минска. Только такая песня и могла победить на таком конкурсе:

«Опять над головой костёр качает дым.

Бредёт сквозь лес в обнимку с песней тишина.

А мы идём искать ровесников следы Тех самых, что на четверть века старше нас …»

Великолепная песня! Заслуженная победа!.

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

Так мы познакомились с Ариком. Потом мы встречались на совместных выступлениях всякий раз, когда я приезжал в Белоруссию.

К сожалению, он погиб под снежной лавиной в одном из походов.

Светлая память Арику. У меня хранится его неоконченная повесть и магнитофонная плёнка с песнями в его исполнении. Друзья Круппа после его гибели по крохам собрали разрозненные материалы этой повести, напечатали их на машинке, размножили на синьке, переплели и подарили тем, кто был знаком с Ариком.

На том Всесоюзном конкурсе я пел свои песни «Дорога» и «Эдельвейс». Не знаю, почему не включил в конкурсную программу свою песню «Жил мальчишка…». В то время она уже была готова и очень подошла бы для такого конкурса. Может быть, программу моего выступления утверждал Обком ВЛКСМ? Сейчас уже не помню. Никакого места я на этом конкурсе не занял. Меня наградили грамотой и рекомендовали мои песни для включения в программу радиостанции «Юность». Так в сентябре 1966 года состоялся мой дебют на Всесоюзном радио. Во время работы над передачей я познакомился с Адой Якушевой и Борей Вахнюком.

Самой большой наградой для меня в дни Всесоюзного слёта был подарок белорусских альпинистов за песню «Эдельвейс». Со своей делегацией они прислали мне камешек с вершины покорённого ими семитысячника. К камушку были приклеены засушенные эдельвейсы.

Этот камушек до сих пор лежит на моём рабочем столе.

Где-то в начале сентября 1967 года, в перерыве между рейсами «кругосветки» я встретил вернувшихся из похода по Саянам ребят.

От них и узнал страшную весть, что Валера Грушин погиб на реке Уде. Ребята бегали по городу и безуспешно пытались купить билеты на самолёт, чтобы отправиться на поиски тела Валеры.

Поскольку в обком ВЛКСМ к третьему секретарю (идеология) Гене Аршинкину я входил как герой актёра Леонова из фильма «Мимино», я тотчас же побежал в Обком за помощью. Впервые за всё время нашего знакомства с Аршинкиным (а он относился ко мне, как к младшему брату) Геннадий воспринял мою просьбу очень нервно, буркнув под нос, что я де пришёл в солидную организацию и нечего докучать ему пустяками. Никогда прежде он со мной так не разговаПроект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда ривал. Как оказалось, то была наша последняя с ним встреча. Через очень короткое время он принял почти такую же смерть, как Валера, с той лишь разницей, что никого не спасал. На Волге, при приближении моторной лодки к берегу, в которой он дремал, во время торможения он упал в воду и не смог выплыть. Светлая память Геннадию Аршинкину. Он поддержал меня и очень помог. Неизвестно кем бы я стал, не встретив этого замечательного человека на своём жизненном пути.

Ранней осенью 1967 года мы шли с Борей Кейльманом по Нижней Полевой, говорили о Валере и обсуждали, как увековечить его память. Я сказал, что хорошо бы устроить фестиваль туристской песни и назвать его именем Валеры Грушина. Боря на это ответил, что это уже решено, а сейчас, мол, обсуждается то, как увековечить память там в Саянах. Позднее туда выехала группа туристов и установила на скале памятную доску и горельеф.

На каждом следующем курсе у нас был новый преподаватель английского языка. В 1968-69 учебном году я попал к Тамаре Николаевне Грунюшкиной. В 2012 году её не стало. Светлая память Тамаре Николаевне. О покойниках или хорошо, или никак. И я бы не стал писать о ней, но без этого рассказа не будет понятно, почему я не поехал на I Грушинский фестиваль.

Сказать, что Тамара Николаевна меня недолюбливала – значит ничего не сказать. Она меня просто терпеть не могла, и это постоянно было написано на её лице. Дело было даже не в том, что я учился «со скрипом». Там было что-то другое. Сдаётся мне, что у неё была ненависть ко всем мужикам.. Век бы ей их не видеть! А тут каждый Божий день перед ней моя рожа. Тамара Николаевна с большим трудом сдерживала себя. Во время кратких и сладостных минут перерыва между уроками она, влетая в преподавательскую комнату, презрительно шипела: «Балалаечник!» Этот выдох, как молниеотвод, успокаивал её на короткое время. Перед тем, как вновь отправиться в аудиторию, она делала глубокий вдох и шла туда, как на Голгофу. Я это чувствовал и делал максимум возможного, чтобы избежать её недовольства. Но это было практически невозможно, ведь редкий студент не допускает ошибок, а я допускал их постоянно.

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

Кроме занятий по программе основного курса, у нас существовало, так называемое, домашнее чтение. На полгода нам выдавалась книга, главы из которой мы читали в течение недели, а по понедельникам за них отчитывались. Нам нужно было пересказывать эти главы, используя максимальное количество слов и выражений, в них встречавшихся. В то время, в первом полугодии, с подачи Тамары Николаевны, мы читали книгу Ч. Сноу «Пора надежд» (C. F. Snow “Time of Hope»). Она её за годы своей работы выучила почти наизусть.

В середине сентября 1968 года Галя Клепцова, единственная туристка, учившаяся в моей группе, сообщила, что в Каменной Чаше должен состояться фестиваль авторской песни имени Валерия Грушина. Фестиваль должен был пройти в субботу и воскресенье. Но после воскресенья следовал понедельник, а, значит, в институте нужно было в этот день отчитываться по домашнему чтению. Поэтому, чтобы не будить зверя в Тамаре Николаевне, я решил на фестиваль не ехать. Туристке же Гале, не знаю уж как, удалось уговорить всех девушек нашей группы отправиться в Каменную Чашу. Бедняжки! Они никогда не ходили в походы. Это были классические домашние девочки, я бы сказал, «рафинированные» барышни, Представляю, какой кошмар они там испытали. Во время фестиваля лил дождь. Нормального туристского снаряжения у них не было. Спрятаться от дождя и согреться у них тоже не было возможности. А ещё нужно было добраться до этой Каменой Чаши. Туда днём-то в хорошую погоду подъм и спуск тяжёлые, а ночью… в дождь и холод, шлёпанье в неизвестность превращалось для неприспособленного человека в тяжелейшее испытание. В общем, мои одногруппницы тогда хлебнули по полной программе. Вернулись в город они только в понедельник утром. Не заезжая домой, отправились в институт. Пришли не выспавшиеся, потрёпанные и испуганные. Намазать свои лица, как обычно, не успели.

В глазах их были страх и недоумение. Даже в знакомых стенах института они никак не могли прийти в себя. Вошла преподавательница и с места в карьер стала вызывать всех подряд. Чью бы фамилию она ни назвала, все отказывались отвечать, объясняя тем, что не готовы. Выглядело это как бунт, как забастовка. После каждого отказа Тамара Николаевна всё больше закипала. А тут ещё я – самый главный раздражитель. Настала моя очередь отвечать. Я оказался единственным, Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда кто не отказался. Весь вечер пятницы, субботу и всё воскресенье готовился к этому уроку, еле успел. Всю пару отвечал только я. Трудно представить, что было бы, если бы и я оказался не готовым.

Второй и третий фестивали также прошли без моего участия. Проходили они летом, а это было время моего основного заработка. Каждый год с 1 июня по 10 сентября я работал инструктором в Жигулёвской кругосветке.

В 1971 году я, наконец, закончил институт. Состоялось распределение. Мне предложили остаться в родном институте ассистентом кафедры английского языка. Я согласился. Сразу же впрягся в работу на, так называемом, рабфаке. Впервые за многие годы я тогда остался в городе на всё лето. Появилась возможность поехать уже на IV Грушинский фестиваль.

Зимой 1970–71 года Куйбышевская студия телевидения снимала телефильм «Рельсы в огне» - какая-то история про детей железнодорожников, участвоваших в гражданской войне. Меня попросили написать песню к этому фильму. Я приехал с гитарой к директору проекта Яковлеву Вениамину Григорьевичу. В его кабинете был сотрудник редакции Володя Самарцев. Обсуждая, какой должна быть песня, я стал изображать на гитаре стук колёс и, чтобы была какая-то рыба-текстовка, стал повторять: «Наш паровоз, наш паровоз тра-та, та-та, та-та». Все вместе мы стали искать слова и складывать строки.

Так слово за слово набрали строчек на два куплета. В тот же день в студии ТВ была записана фонограмма этой песни:

Наш паровоз, наш паровоз Через огонь летит.

И стук колёс, и стук колёс Над всей страной гремит.

Летят мосты и облака, Зачем слеза?

Нам Революция глядит в глаза!

В областной газете «Волжская Коммуна» после фильма появилась большая и очень теплая рецензия. Самым интересным для меня, музыкально безграмотного человека, было в ней то, что меня назвали «молодым талантливым куйбышевским композитором». «Мда…»,

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

– подумал я тогда, «Блины стали получаться сами собой. Сбылась мечта…»

Эта песня в те дни стала моей любимой, и когда встал вопрос, что спеть на фестивале, я не задумываясь выбрал её. А в качестве исполнителя спел песню Бориса Полоскина «Музыка ждёт».

По итогам IV Грушинского фестиваля в газете «Советский Спорт»

и в журнале «Турист» появились рецензии, в которых было по несколько строк обо мне. На старости лет, читая иногда эти строки, я мечтательно улыбаюсь в усы и мурлычу в седую бороду: «были когдато и мы рысаками…»

Жилось нам с мамой непросто. У меня маленькая стипендия, у мамы пенсия 57 р. Поэтому мне приходилось подрабатывать. Зарабатывал в основном гитарой и песнями. Часто выступал на Куйбышевском радио и ТВ (в основном от детской редакции), публиковал свои песни в областных газетах. В Куйбышевском ТЮЗе шёл спектакль, в котором я пел. Летом работал старшим инструктором на Всесоюзном маршруте «Жигулёвская Кругосветка», прошёл его 54 раза. Ездил с концертами по стране. Эти концерты очень выручали нас с мамой, хотя должен признаться, что всякий раз, выходя на сцену платного концерта, мне было очень неловко. Так и казалось, что, сидящие в зале, слушая меня, думают: «Ну на кой ляд он вышел? Что особенного в его выступлении? Ещё и деньги берёт. Я так тоже могу…». Но залы всякий раз были переполнены и потому приглашения продолжались.

Деньги были нужны и я соглашался, успокаивая себя тем, что я студент, а студенту для выживания всё можно. Чувство неуверенности при выступлении было оттого, что, будучи самоучкой, не имея музыкального образования, я аккомпанировал примитивно и постоянно ощущал этот недостаток. Вот почему, закончив в 1971 году институт, я решил прекратить свои выступления. Помогло этому и то, что я уехал из Куйбышева. Вначале уехал в длительную загранкомандировку, а потом переехал на постоянное жительство в Ленинград.

Вот у меня в словаре появилось Незнакомое слово «жена».

Все в жене моей просто и мило, Только петь не умеет она, Значит, песням моим грош цена.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Отбегалась, отпрыгалась, отпелась, отлюбилась Моя хмельная молодость туманом отклубилась… Так пелось в популярной песне тех лет Бориса Вахнюка и Арика Круппа. Семья, дети, быт, работа. В те годы у меня даже гитары не было – настолько я отдалился от всего этого. Однако, по инерции меня приглашали и несколько раз я даже съездил с концертами. Но, видимо, устав от постоянных уговоров приглашавшие приехать выступить, а скорее всего потому, что выяснилось, что я уже «не тот», от меня постепенно отстали.

Эдельвейс Слова Людмилы Пушкарёвой.

Эдельвейс с незапамятных пор Называют жемчужиной гор.

Нет к нему проторённых дорог, Где на скалах сверкают снега, Где не часто ступает нога Поселился отважный цветок.

Ты, любимый, как этот цветок От меня бесконечно долёк.

Лишь горам открываешься весь, Но ищу я дороги-пути,

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

Чтоб к тебе, милый друг, подойти.

Жди меня, я приду, Эдельвейс.

Позднее я подписал ещё один куплет, чтобы слушателям, незнакомым с легендой, было понятно. Этот куплет я пою первым, а перед этим рассказываю об эдельвейсе, заканчивая своё вступление к песне, крылатым выражением: «Эдельвейс находят самые отважные, дарят - самым любимым, хранят - самые верные».

Вот этот куплет:

Есть обычай у жителей гор, Если в девушку парень влюблён Должен ей эдельвейс подарить, Чтоб признанье её заслужить.

Сильным духом удача лишь есть.

Жди меня, я приду, эдельвейс.

Дорога Слова Владимира Леванского.

Дорога летит стрелою В далёкие дали и дальше.

Дорога звенит струною:

Шагай же, шагай же, шагай же … Дорогой метель задует, А, может, жара задушит.

Назад повернутся думы.

Сворачивай, робкие души.

Но вышли весёлые ноги, Не ноя от ветра и зноя.

И ветер насвистывал в уши:

- Дорогу осилит идущий!

Дорогой стройнеет дородный, Дорогой крепнет здоровый.

Дорогой здоров недужный.

ДОРОГУ ОСИЛИТ ИДУЩИЙ.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда Да-а … Красота! И где это я умудрялся выискивать такие тексты?

С годами эти строки, как хороший коньяк, стали ещё вкуснее.

Наш паровоз (песня к телефильму Куйбышевской студии телевидения «Рельсы в огне») Слова коллективные: Вениамин Яковлев, Владимир Самарцев, Владимир Минаев.

Поскольку, Яковлев (зав.редакцией Куйбышевского ТВ) был старшим из нас, я упоминаю его первым и размещаю имена в обратном алфавитном порядке.

Над всей страной гремит.

Проходит ночь, а впереди встаёт рассвет.

Мы к вам придём, мы к вам придём Из тех далёких лет.

Наш паровоз, наш паровоз Через огонь летит.

И стук колёс, и стук колёс Над всей страной гремит!!!

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

МЫ – ЧЕРНИЛЬНЫЕ КЛЯКСЫ

Галина ВОРОБЬЁВА (ХИСИНА) М. ВЕЙЦКИН, Г. ВОРОБЬЕВА, О. ЛОСКУТОВА Наш ансамбль «Чернильные кляксы» образовался в 1971 году на базе пединститута, хотя студентом филфака был только Миша, а мы – четыре девчонки, учились в старших классах в школе. Взял он нас из хора Дворца пионеров, руководил которым его папа, Яков Абрамович.

С Мишей безумно интересно было работать. Мы пели джаз, классическую музыку, советскую и зарубежную эстраду. Были очень известны и популярны в студенческой среде. Так продолжалось до года, пока Миша не встретился с Борисом Вахнюком.

В июне 1973 года в городе Миассе проходил I слет туристской песни (будущая «Ильменка»). Председатель его жюри и был Борис Вахнюк. Каким образом там оказался Миша? Но, как говорится, ничего случайного не бывает. Встретились два интеллектуала. Миша поведал о своем ансамбле, Вахнюк захотел нас послушать. Так состоялась наша ночная музыкальная «посиделка». Чем больше мы пели (от простого к сложному), тем больше у Бориса округлялись глаза и расширялась улыбка. Борис Савельевич пришел в восторг и сказал фразу, которую я запомнила на всю жизнь: «Ребята, вы даже не представляете, что «творите», вас должна знать вся страна, я таких ансамблей еще не слышал!» - и предложил нам поехать на Грушинский фестиПроект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда валь. Мы с радостью согласились, понятия не имея, что это такое, не зная никаких туристских песен, тем более авторов, и ни разу не бывавших в походах. Нам все равно было где петь, лишь бы петь. (Забегая вперед, скажу, что мы взяли с Ольгой с собой даже концертные платья и туфли).

До фестиваля оставался месяц. Миша был очень требовательным и не терпел никакой «лажи», поэтому репетировали каждый день.

Мы с Олей Лоскутовой только закончили 10 класс и у нас была возможность ежедневных репетиций, а у двух других девочек началась сессия. Миша принял решение, что на фестиваль едем в половинчатом составе. Вот так и родилось вокальное трио «Чернильные кляксы» в составе Михаила Вейцкина, Галины Воробьёвой и Ольги Лоскутовой.

Мы выучили всего три песни, как и требовалось. Одна была песня о войне на Мишину музыку, вторая – «Заморозки» Арика Круппа и визборовская «Ты у меня одна» (фамилии авторов нам в то время вообще нам ни о чем не говорили). Конечно, мы сделали эти песни в своей интерпретации (так как в оригинальном исполнении и не слышали никогда), Миша был великолепным аранжировщиком, и нам самим очень нравилось наше исполнение.

Приехав в Мастрюки, мы просто обалдели от радушной обстановки: какие-то неизвестные люди нас приветствуют, знакомятся.

Мы махом прошли прослушивание, и тут со мной случился казус: полностью пропал голос. Со всех сторон шли советы, как можно восстановить связки. Кто-то посоветовал выпить сырые яйца. А где их взять? Генка Васильев пошел в какую-то близлежащую деревню, принес – не помогло, после яиц вообще все напрочь слиплось. Кто-то призывал подышать над вареной картошкой. У меня даже есть фотография, где я под полотенцем сижу над котелком. В общем, ничего не помогло. Все были очень расстроены, ведь в челябинской делегации на нас возлагались большие надежды. А мне было каково? Можно было надеяться только на чудо.

Миша принял решение, что все равно выступать будем. А я буду просто рот открывать. Начался конкурс. У меня был такой восторг от увиденного: ночное звездное небо, многотысячная гора, мигающие фонарики (лиц зрителей не было видно), освещенная сцена-Гитара...

А как принимали каждого исполнителя?

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

Когда мы выходили на «гитару», я испытывала такое волнение, какого у меня не было никогда, коленки дрожали, внутри аж все трепыхалось. Когда посмотрела в «зрительный зал» у меня возникло такое ощущение, что улетаю в космос.

Первый аккорд… Запели… Не знаю, или от волнения, или от ответственности, или еще от чего, но произошло чудо. Вижу улыбающегося Мишу, слышу трёхголосие и осознаю, что я пою, правда, с сипотцой, но пою. У меня была только одна мысль: только бы допеть до конца, и я это сделала. Вернувшись на место, расплакалась, наверное от счастья. Вся наша команда меня обнимала, подбадривала.

Под утро к нашему костру пришел улыбающийся Вахнюк. На наш вопрос, что там решило жюри, он, пожав плечами, ответил: «Завтра все узнаете!».

Наступило время награждения. Конечно, нам очень хотелось занять хоть какое-нибудь место. И вот: третье место – не мы, второе – тоже не мы, а сердечко трепещет в ожидании. Александр Городницкий, который, как председатель жюри, вёл награждение, объявляет:

«Первое место среди ансамблей – «Жаворонки», МАИ». Выскочили четыре бравых парня, оттарабанили свою «Дорогу» Берковского, а у нас все внутри сжалось от досады. Вот и все закончено.

И вдруг к микрофону снова подходит Городницкий (а мы наблюдаем за Вахнюком, у него рот до ушей) и говорит, что впервые на Грушинке жюри решило вручить Гран-при за новизну, лиричность, неповторимость. Этот коллектив – открытие фестиваля – ансамбль «Чернильные кляксы», г.Челябинск (этот момент Городницкий описал в своей книге).

Для меня это самая главная победа! Нам вручили медали и диплом I степени.

Первым нас поздравил Володя Муравьев, сказав, что наши «Заморозки» - это шедевр, ни одному ансамблю не удавалось так спеть эту песню. В дальнейшем мы с ним очень подружились и узнали, что Муравей поёт практически все песни Арика Круппа.

Потом нас поздравил Юрий Визбор, сказав вроде бы в шутку: «что же вы, дети мои, так «уделали» мою песню, просто до неузнаваемости, я узнал ее только по тексту, надо к вам еще присмотреться» (а нам и невдомек было, как она звучит в авторском варианте).

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда И, конечно же, нас поздравил совершенно счастливый Боря Вахнюк. Он написал мне четверостишие:

Гора – как гора, большая гора, Но пел бы на фоне ее до утра.

И только б звучала сквозь это «старьё»

Еще не окрепшее меццо твоё.

Все лауреаты поехали на концерт в Тольятти. Едем в автобусе, «Жаворонки» с нами не разговаривают, игнорируют. Чуть позже Дима Дихтер признался, что они не ожидали такого поворота. Несколько лет подряд занимали первое место, а тут свалились какие-то «пиявки» и «сделали» нас. Но мы с ними тоже вскоре очень подружились.

Полное признание мы получили уже в Куйбышеве, на заключительном концерте.

Все пели по одной – две песни. Нас объявили последними. Мы тоже спели две, а зал скандирует: «Кляксы, давай еще!» Спели третью, и на этом наш репертуар закончился, а зал просит еще. Мы в недоумении переглянулись, что делать? Что петь? И тут в ход пошел наш студенческий репертуар, советские песни. Мы спели семь песен. Ура!

Самым искренним после нашего выступления было признание от Визбора: «Вот теперь я по-настоящему убедился, что вы – открытие, за вами будущее. Ребята, я в вас просто влюбился, и мне теперь не хочется самому петь «Ты у меня одна», зная, что есть такие прекрасные исполнители». Это дорогого стоит. Долгие годы наша любовь была взаимной.

Вот так мы и нашли свою любовь – авторскую песню. Наш репертуар стремительно рос. Фестивали, конкурсы, концерты, где мы добивались высших результатов. Не могли дождаться следующей Грушинки (1974 года).

Так получилось, что Оля не смогла поехать, а мы с Мишей поехали на Грушинский фестиваль просто как зрители, чтоб встретиться с друзьями.

Первым нас встретил Володя Муравьёв: «ну что, какую бомбу подготовили?», а вся бомба и состояла в том, что мы не выступаем. И тут созрело авантюрное решение спеть вместе. Два часа репетиций... Вот

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

так и появилось на свет «Волжско-Уральское» трио в составе Михаила Вейцкина, Галины Воробьёвой и Владимира Муравьёва. Мы спели «Балладу о Викторе Хара», заняли II место. Видимо, мы еще чтото пели, я не могу вспомнить. Во всяком случае, и в Казани, и в нашей челябинской газете вышла заметка, что именно за эту песню мы получили признание, о других не упоминается.

В 1975 году от нас ушла Оля Лоскутова и на ее место пришла Наташа Зубова (моя сокурсница по музыкальному училищу).

В 1976 году мы были на Грушинке и опять заняли II место. Там тоже была история, но об этом я не буду писать.

Хочу сказать, что именно в этом составе мы достигли вершины популярности. Хотя наше трио и считалось самодеятельностью, но о нас говорили, как о высокопрофессиональном музыкальном коллективе.

Я покинула ансамбль в 1977 году (ввиду замужества) на самом пике славы. Наверное, это к лучшему – надо вовремя уходить со сцены.

С Мишей я проработала дольше всех – семь лет. Состав трио неоднократно менялся после моего ухода. Кто бы ни пел с Мишей – все были «Чернильные кляксы». Спустя много лет Миша мне признался, что мы были самым лучшим ансамблем в его творческой жизни.

Я очень рада, что принимала в этом участие.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда

КАК ВОЗРОЖДАЛСЯ ГРушИНСКИЙ

(или ЧТО ПОМНИТСЯ ПО ФЕСТИВАЛЯМ) Владимир ЕГОРОВ Спортивный туризм. После демобилизации со срочной службы в армии, в 1969 году, я устроился работать на завод аэродромного оборудования электриком-испытателем, а поскольку туризмом начал заниматься ещё в 1962 году, то сразу включился в жизнь заводской турсекции «Вымпел», которую создали и активно развивали Лев Иванович Васильев и Яков Абрамович Зуперман. Лучшими из членов секции разных лет были Борис Васильевич Скиба, Галина Михайловна Писанова, Александр Павлович Перепёлкин, сёстры Томара Егоровна и Раиса Егоровна Ахатчиковы, Юрий Михайлович Игнатьев, Геннадий Николаевич Ардаков и многие другие. Члены нашей секции постоянно учавствовали в малых и больших походах, не пропускали местных слётов и туристских соревнований.

В 1970 году, будучи активистом туристской секции и комсоргом завода я впервые попал на Грушинский фестиваль. Мы много пели по вечерам (квартет турсекции «Вымпел» в составе - Яков Зуперман, Леонид Павлоцкий, Александр Перепёлкин и Вячеслав Сомов к тому времени уже был лауреатом 1 и 2-го фестивалей), а днём участвовали в соревнованиях. Наших ребят особенно привлекали такие виды, как волейбол, футбол, туристская техника, ориентирование на местности и регби в связках. На фестивале я познакомился с Юрой Ерендеевым

Г И ТА РА В Р Е М Е Н И

и бессменным многие годы главным секретарём соревнований Марией Андреевной Волковой, будущими руководителями грушинского Спортцентра. По их подсказке мы вместе решили объединить все виды в одно «Положение о спортивном празднике». Договорились, что положение разработаю я. Сказано-сделано, положение было написано и с 1971 года по нему крутится вся спортивная программа Грушинских фестивалей.

Я продолжал активно заниматься туризмом. Не отрываясь от производства заочно закончил Куйбышевский плановый институт. Походы тех лет: Вишера-70, Виви-71, Черемош-72. Тогда же в паре с Сашей Перепёлкиным мы стали чемпионами области по технике водного туризма (ТВТ). Меня избрали председателем водной комиссии областной Федерации самодеятельного туризма. Дальше были соревнования на Зеленчуке-71 и Вуоксе-72.

В 1973 году, по совету Якова Зупермана и друзей, я участвовал в конкурсной программе Грушинского фестиваля, а осенью в составе сборной области мы стали первыми чемпионами СССР по технике водного туризма на реке Ардон.

На фестивалях же продолжал напевать у костра, организовывать и судить вместе с Володей Клюкиным соревнования по волейболу, в которых тогда рубились уже по 35–40 команд со всей страны. Команда нашего родного «Вымпела», под руководством капитана Бориса Захаровича Цапаева, была постоянно в призёрах или становилась победителем. Походы тех лет: Подчерем – Щугор-73, Абакан-74, Кантегир-75, Косью – Кожим-76: соревнования – Архыз-78, Урух-79. С 1980 из-за перемены места работы, а с 1982 года из-за травмы в ДТП мне пришлось с туризмом на время завязать.

Возрождение Грушинского. Мысль возродить фестиваль под предлогом посвящения его 400-летию со дня основания города Куйбышева высказали мы с Алексеем Ивановичем Вавиловым в конце 1985 года, когда оба работали в Куйбышевском горкоме КПСС. Это был тот самый Алексей Вавилов, который в 1979 году, будучи заместителем комсорга ЦСКБ вместе и Яковом Зуперманом сумел заполучить от руководства предприятия мощную звукоусилительную аппаратуру и организовать на 12-м фестивале, последнем перед запретом, первый пресс-центр Грушинского. Этот же тандем в 1980 году, Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда с благословения генерального конструктора Дмитрия Ильича Козлова («Разрешить не могу, но не запрещаю!») после отмены обкомом КПСС фестиваля в Мастрюках вместе с заинтересованным фестивальным сообществом спасал его честь в спортивном лагере «Сатурн» ЦСКБ в Подгорах. Там при его активном участии несколько членов оргкомитета, из числа туристской общественности, провели экспромтом «не 13-й Грушинский фестиваль». Участниками его были в основном гости из других городов, которые ехали на Грушинский, не зная о его отмене.

Наше предложение поддержали заведующий отделом Журавлёв Михаил Иванович и секретарь горкома по идеологии Денисова Лидия Никаноровна, которую вскоре сменила Тамара Тимофеевна Гордеева, которая тоже активно включилась в работу. Задание поставили в план мероприятий горкома и горисполкома, меня назначили директором работ по подготовке и проведению фестиваля. Были подключены многие организации и предприятия для технического обеспечения. Например, институт «Электропроект» и трест «Волгоэлектромонтаж». Отделение Куйбышевской железной дороги спроектировало и сдало в эксплуатацию электроподстанцию и кабель по горе и дну озера к центру поляны. Управление Благоустройства, лесники и дорожники занимались подготовкой дорог, туалетов, дров и подвозом воды. Помимо традиционных УВД и медицинских учреждений города к обеспечению безопасности на воде были привлечены инспекции судоходства, маломерного флота, ОСВОД и водная милиция. По общему согласованному плану работали связисты, дизайнеры, монтажники, речники, транспортники и многие другие подрядчики. Работали, как говорится, безвозмездно. Когда без финансирования обойтись было невозможно – подключался горисполком и его председатель Задыхин Геннадий Васильевич. Нашу работу активно поддерживал и, что очень важно подчеркнуть, защищал мужественно и твёрдо первый секретарь горкома Золотарёв Владимир Иванович.

За возрождением творческой составляющей мы c Алексеем, естественно, обратились к Борису Кейльману, Раскрутка давалась с трудом. За месяц до фестиваля, ещё по половодью на залитую поляну я привёз их на крылатке, чтобы согласовать дальнейшие действия.

Остро стояли вопросы по составу жюри, приглашению иногородних исполнителей, компановке творческой программы. Зная, что техничеГ И ТА РА В Р Е М Е Н И ские и организационные работы по подготовке праздника идут полным ходом, я хорохорился, а Борис Кейльман и его товарищи были, мягко сказать, удручены. Осмотрев поляну Борис Рафаилович, обращаясь ко мне, вежливо сказал: «Вова, а ничего и не будет!».

Но всё, как известно, получилось. Получилось потому что нам поверили и поддержали делом не только горисполком Куйбышева и предприятия города, но и туристская общественность, и все былые организаторы, имена и лица которых, практически мало кто знал.

Так, например, едва подсохла поляна, её буквально чуть-ли не на коленях исползали комендант фестиваля турист-водник Саша Шумилин (тогда, после окончания второго факультета КуАИ, инженер Куйбышевского бюро автоматизированных систем) с товарищами, планируя размещение будущего лагеря. Именно по разметке Шумилина дорожники проложили тогда, существующий до сих пор, спуск из Задельного на поляну. По его плану впервые монтировался понтонный переход через протоку к Волге. Или второй пример: самоотверженная работа вновь образованного оргкомитета фестиваля под председательством второго секретаря горкома комсомола Сергея Есина. Не зная глубины вопросов, Сергей буквально сбивался с ног, но не сдавался и, в основном, добился нужного результата. Свою работу ребята выполнили замечательно, всем и всему хватило места, и главное – поляна досталась следующему фестивалю в полном порядке.

В 1987 году я отвечал за безопасность на воде. Жидкая грязь заливала тогда поляну буквально по колено. Шли дожди и заливные фестивальные луга очень быстро раскисли. По сигналу «SOS» мне тогда удалось привезти председателя жюри Виктора Берковского на катере от турбазы «Автотранспортник» прямо на поляну по озеру.

До конца жизни я буду благодарен Грушинским фестивалям за личное знакомство с Сергеем и Татьяной Никитиными, Виктором Берковским, Борисом Вахнюком, Владимиром Туриянским, Борисом Полоскиным,Анатолием Головиным, Борисом Есиповым, Юрием Панюшкиным, Борисом Вайханским, Олегом Митяевым, Константином Тарасовым, Анатолием Киреевым, Анесом Зарифьяном, Сергеем Анциновым, Виталием Шабановым, Юрием Ерендеевым и многими, многими другими замечательными людьми. Но это уже другие истории.

Проект Фонда им. Валерия Грушина и Библиотеки Автограда

ЧЕТЫРЕ ВСТРЕЧИ С МЭТРОМ

Виталий ШАБАНОВ был год его пятидесятилетия, и Московский КСП посвятил этому событию свой 16-й слёт. Мы поехали на него делегацией Оргкомитета встречу с самым знаменитым бардом того времени. Правда, насколько я помню, до самого начала слёта плохое здоровье и камерность творчества.

Чтобы понять атмосферу того времени, нужно сказать о нём несколько слов. В 1974 году прошёл VII Грушинский, собравший около 18 тысяч участников из 54-х городов СССР. На мой взгляд, V–X фестивали наиболее полно соответствовали нашим представлениям о том, каким в идеале должен быть всесоюзный песенный слёт. Они не были модными и пьяными, на них собирались истинные любители набиравшего популярность жанра и ведущие авторы-исполнители.

Естественно, Оргкомитету очень хотелось, чтобы нашим гостем стал однажды и Окуджава.

На эту тему мы (я и Борис Кейльман) и разговаривали с ним утром 12 октября в небольшой палатке. Показали фотографии, подарили фестивальные значки и вымпела. Булат довольно подробно расспросил нас об организации и количестве участников. Помню, что наша массовость его испугала. Даже полторы тысячи участников московского слёта он считал перебором. «Это камерная песня!» – примерно так Окуджава определял для себя жанр. Запомнилось, что мэтр был немногословен и как бы отстранён от всего происходящего. Даже своим городским внешним видом (светлый пиджак, тонкий свитеГ И ТА РА В Р Е М Е Н И рок и чёрные брюки) он не вписывался в туристский брезентовый антураж слёта.

В общем разговор не был ни слишком оживлённым, ни слишком продолжительным.

– А кто у вас бывает?

Мы назвали самые громкие на то время имена: Юрий Визбор, Борис Вахнюк, Александр Городницкий, Виктор Берковский, Татьяна и Сергей Никитины.

О первых трёх, подумав, Булат Шалвович неуверенно сказал:

– Нет, не знаю!

(Когда я рассказал об этом Визбору, тот страшно расстроился:

«Как же так? Он меня с МГПИ знает, со студентов!») Имена же Берковского и Никитиных оказались для Окуджавы знакомыми:

– Да, слышал!

Расстались мы с тем, что Булат, когда поправит здоровье, на какойнибудь из Грушинских всё же приедет.

– Будем связываться через московский горком комсомола! – сказал он.

Во второй раз мы увидели на слёте Булата Шалвовича на заключительном концерте, где он держал слово как председатель жюри. Его попытка говорить серьёзно, делать анализ творческой части прошедшего мероприятия на нас впечатления не произвела. Может быть, виной этому была убогая по сравнению с Грушинской гитарой сцена.