«Е.И. Нестерова Русская администрация и китайские мигранты на Юге Дальнего Востока России (Вторая половинаXIX - начало XX вв.) 'V m m oh Межрегиональные исследования в общественных науках MHHMCTq>CTBO образования ...»

64. Будищев А.Ф. Описание лесов части Приморской области // Западно-Сибирское отделение ИРГО. Иркутск, 1867. - Кн. 9, 10. - С. 95 - 432; Бурачек Е.С. Воспог минания заамурского моряка // Бурачек Е.С., Бурачек В.В. Воспоминания заамурсмого моряка. До и после Владивостока. Владивосток, 1999.

65. Палладий. Уссурийские маньцзы // Известия ИРГО, 1871.-1872. - Т. 7; Шренк Л.

Об инородцах Амурского края. СПб.. 1883. - Т. 1.

66. Назаров А.Ю. Маньчжуры, дауры и китайцы Амурской области // Известия Восточно-Сибирского отдела ИРГО.-1883. - Т. 14. -№ 1 - 2.

67. Крестовский В.В. О положении и нуждах Южно-Уссурийского края. СПб., 1881.

68. Надаров И.П. Очерк современного состояния Ссверо-Уссурийского края. Влади­ восток, 1884.

69. Арсеньев В.К. Китайцы в Уссурийском крас. Хабаровск, 1914.

70. Богословский Л. Крепость-город Владивосток и китайцы // Вестник Азии. 1913 С. 20-33.

71. Унтербергер П.Ф. Приамурский край (1906-1910 гг). СПб.. 1912.

72. Пржевальский Н.М. Путешествие в Уссурийском к-рае. Владивосток, 1990.

/ г Шрейдер Д.И. Наш Дальний Восток. СПб., 1897.

/4 Слюнин Н.В. Современное положение нашего Дальнего Востока. СПб., 1908.

Ьудищев А.Ф. Описание лесов части Приморской области // Западно-Сибирское отделение ИРГО. Иркутск, 1867. - Кн. 9, 10. - С. 95 - 432; Гельмерсен П.А.

Исследования штабс-капитана П.А. Гельмерсена в южной части Уссурийского края летом 1865 г. // Известия ИРГО, 1868.-1869. - Т. 4; Пржевальский Н.М Путешествие в Уссурийском крае. Владивосток, 1990.

/(> Ьурачек Е.С. Воспоминания заамурского моряка... - С. 125.

77 Ьурачек Е.С. Воспоминания заамурсмэго моряка... - С. 34.

/К Максимов С. На Востоке. Поездка на Амур (в 1860-1861 гг.). Дорожные заметки 1 воспоминания. СПб., 1864. - С. 343.

/‘> Палладий. Уссурийские маньцзы // Известия ИРГО, 1871. Т. 7. - СПб., 1872. С. 369 - 377.

К Шренк Л. Об инородцах Амурского края. СПб., 1883. - Т. 1.

К Надаров И.П. Очерк современного состояния Северо-Уссурийского края. Влади­ восток, 1884; Надаров И.П. Северо-Уссурийский край. СПб., 1884; НадаровИ.П. Материалы к изучению Уссурийского края // Сборник геофафических, то­ мографических и статистических материалов по Азии. СПб., 1887. - Вып. XXLI.

к; Надаров И.П. Материалы к изучению Уссурийского края // Сборник географи­ ческих, топографических и статистических материалов по Азии. СПб., 1887.libin. XXLI. - С. 144.

К» Грум-Гржимашю Г.Е. Описание Амурской области. СПб., 1894; Назаров А.Ю.

Маньчжуры, дауры и китайцы Амурской области // Известия Восточно-СибирсK IX отдела ИРГО.-1883. - Т. 14. -№ 1 - 2.

КI Иванов Л. Цзинь-лань-пу // Всстник Азии.-1914. - № 30. - С. 5-18.

Петелин И.И. Китайское общество Гун-и-хуэй в Уссурийском к-рае //Известия Восточного института. 1909. - Т. XXIX, вып. 3.

К ) Граве В.В. Китайцы, корейцы и японцы в Приамурье. СПб.. 1912.

Н/ Арсеньев В.К. Китайцы в Уссурийском крае...

К Меркулов С.Д. Вопросы колонизации Приамурского края. Вып.З. Желтыйтруд и меры борьбы с наплывом желтой расы в Приа.мурье. Владивосток, 1911; Мерку­ лов С.Д- Русское дело на Дальнем Востока. СПб., 1912; Панов В.А. Дальневосч>чное полож-ение. Владивосток, 1912.

К Мснгден О.Ф. Желтая опасность или эмиграция китайцев и влияние, оказывае­ мое ею на белую и желтую расы. СПб., 1906; О желтой опасности в связи с и);югопромышленностью. Томск, 1913; Левитов И.С. Желтороссия как буферная колония. СПб., 1905; Панов А.А. Грядущее монгольское иго. СПб., 1906; Сарториус фон-Вальтерсхго^зен А. Вопрос о труде китайцев // История труда в связи с ис горней некоторых форм промышленности. СПб., 1897. - С. 250 - 270; ТавоK С.Н. К вопросу о «желтой опасности». СПб. - Киев, 1913.

1»с)1ов Е.А. Россия и Китай в начале XX века: Русско-китайские противоречия в 1911-1919. М.. 1997; Воскресенский А.Д. Дипломатическая история русско-киlalicKoro Санкт-Петер(^ргского договора 1881 года. М., 1995; ВоскресенскийЛ Д. Современные концепции русско-китайских отношений и погранично-террторпальных проблем в России и Китае (80-90-е годы XX в.). М.. 1994; Тка­ ченко Б.И. Восточная граница между Россией и Китаем в договорах и соглаше­ ниях XVII -XX веков. Владивосток. 1998.

'М Мяспикюв B.C. Договорными статьями утвердили; Дипломатическая история 1* чско-китайскх)й границы (XVII - XX вв.). М., 1996; Мясников B.C. Межгосу­ дарственные отношения России с Китаем как (1юрма межцивилизационного коншыа // Цивилизации и культуры. М., 1995. - Вып. 2.

92. Лайнгер С.Р. Из истории китайского эмифационного движения середины XIX начала XX вв. Дис.... к.и.н. М., 1975; Симония Н.А. Население китайской наци­ ональности в странах Юго-Восточной Азии. М., 1959; Бирюков В.И. Китайцы в США и американо-китайские отношения на современном этапе. М., 1983; Скрозникова В.А. Китайцы США // Расы и народы-1990. М., 1990; Филиппов С.В.

США: иммиграция и гражданство. М., 1973; Китайские этнические группы в странах Юго-Восточной Азии. М., 1986.

93. Соловьев Ф.В. Китайское отходничество на Дальнем Востоке России в эпоху капитализма (1861-1917 гг.). М., 1989; Соловьев Ф.В. Китайские отходники и их геофафическне названия в Приморье. Владивосток, 1973.

94. Ка^зан В.М. Как заселялся Дальний Восток. Хабаровск, 1973; Ка^зан В.М.

Дальневосточный край в XVII - н. XX вв. М., 1985.

95. Дацышен. В.Г. Проблема зазейских маньчжур во второй половине XIX в. // Ис­ торический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в X V II- XX вв. Владивосток, 1993. - Т.1. - С. 88-90; Сорокина Т.Н. Китайские подданные в Амурской области в юнце XIX в. // Исторический опыт открытия, заселения и освоения Приамурья и Приморья в XVII - XX вв. Владивосток.

1993. - Т. 1. - С. 85 -88; Ларин А. Желтый вопрос // Родина -1999. - № l. C. 66 - 71; Петров А.И. Об одном из первых нововведений НЛ. Гондатти в отношении китайских иммифантов // Из истории российско-китайских отноше­ ний. Благовещенск.-1999. - С. 54 -57.

96. Хроленок С.Ф. Китайские и корейские отходники на золотых приисках русского Дальнего Востока // Восток. 19^5. - № 6. - С. 70-81; Дацышен В.Г. Уссурийские купцы // Родина.-1995. - № 7. - С. 54-57; Алепно А.В. Китайцы в Амурской тайге. Отходничество в золотопромышленности Приамурья в конце XIX - нача­ ле XX в. // Россия и АТР.-1996. - 1. - С. 79. - 86. Ромас А.А. Импорт рабо­ чей силы на русский Дальний Восток (60-е гг. Х1Хв.-1913 г.) // Из истории российско-китайских отношений. Благовещенск.-1999. - С. 51 - 53:

97. Авилова И.К., Ситникова Н.А. Из истории колонизации Приамурья и Приморья выходцами из сопредельных стран Азии (Китая и Кореи) // VI Арсеньевские чтения. Тезисы докладов региональной нго^чной конференции по проблемам ис­ тории, археологии и краеведения. Уссурийск, 1994. - С. 4 -7; Дацышен В.Г, Осипов Ю.Н. Китайская эмифация в Приморье и отношение к ней российских властей в конце XIX в. // Мифационные процессы в Восточной Азии. Владиво­ сток, 1994. - С. 107-108; Анисимов А.Л. Особенности китайской, корейской, японской и русской колонизации российского Дальнего Востока в середине XIX в. // Российское Приамурье: история и современность. Хабаровск, 1999. - С. 79Волохова А. Китайская и корейская иммифация на российский Дальний Восток в конце XIX - начале XX вв. // Проблемы Дальнего Востока. - 1996. C.I05-114.

98. Ларин В.Л. Синдром «желтой опасности» в дальневосточной политика России в начале и конце XX века // Известия РГИАДВ.-1996. - Т. 1. - С. 34-53.

99. Петелин И.И. Китайское общество Гун-и-\уэй в Уссурийском крае // Известия Восточного института. 1909. - Т. XXIX. вып. 3; Граве В.В. Китайцы, корейцы и японцы...

100. Сухачева ГА Китайские тайные общества во Владивостоке в к. - н. XX в. // Китай, китайская цивилизация и мир. М., 1993. - Ч. 2. - С. 176-180; Она же.

Обитатели «Миллионки» и другие. Деятельность тайных китайских обществ во Владивостоке в конце XIX - XX начале вв. // Россия и АТР.-1993. - № 1. С. 62-69.

( иииченно В.В. Восточная Сибирь в российско-китайских отношениях (сере­ дина 50-х гг. XIX в.-1884 г.). Автореферат дис.... к.и.н. Иркутск, 1998.

И > Дицышен В.Г. Русско-китайская война в Маньчжурии 1900-1901 гг. Дис....

к и н. Иркутск, 1995; Сорокина Т.Н. Хозяйственная деятельность китайских под­ данных на Дальнем Востоке России и политика администрации Приамурсюго края (к. XIX - н. XX вв.). Дис.... к. и. и. Омск, 1998.

ИИ ( орокина Т.Н. Отношение администрации Приамурского края к китайскому общественному управлению на русснэм Дальнем Востоке в конце XIX в. // 11роблемы социально-экономического развития и общественной жизни России (XIX - н. XX вв.) Омск, 1994. С. 48 - 60; Она же. Отношение администрации Приамурского края к китайским обществам взаимного вспомоществования в дальневосточных городах России в начале XX в. // Таре 400 лет. Материалы маучно-пракгической конференции. Омск, 1994. - Ч. 1. - С. 116-119; Она же.

Хозяйственная деятельность китайских подданных на Дальнем Востоке Рос­ сии и политика администрации Приамурского края (конец XIX - начало XX вв.).

ИМ Марин А.Г. Китайцы в России. М. 2000.

И Дятлов В.И. Современные торговые меньшинства: фактор стабильности или конфликта? М., 2000.

Ик» Ллспко А.В. Китайское предпринимательство на российском Дальнем Востоке но второй половине XIX - начале XX вв. // Россия и Китай: история и совре­ менность. - Хабаровск, 2000; Он же. Труд китайских рабочих в освоении При­ амурья в 1906-1914 гг.// Россия и Китай на дальневосточных рубежах. 2001. I 2. - С. 30-35; Он же. Экономическая деятельность китайцев в дальневосточ­ ном регионе России в XIX - начале XX вв. // Проблемы Дальнего Востока. И)/ Ллспко А.В. Зарубежный капитал и предпринимательство на Дальнем Востоке ’оссии (конец XVIII в. - 1917 г.). Хабаровск, 2001.

ИЖ Лиспко А.В. Зарубежный капитал и предпринимательство.... - С. 251.

10') llo iняк ТЗ. Иностранные подданные в городах Дальнего Востока России (вто­ рая половина XIX - начало XX вв.). Дис.... кандидата исторических нг^к.

Иладивосток, 2001.

I И Диаспоры. - 2001. - № 2 - 3.

Ill Данышен В.Г. Формирование китайской общины (вторая половина XIX в.) // Диаспоры. - 2001. - № 2 - 3. - С. 36-53.

I I ' ( орокина Т.Н. Китайские кварталы дальневосточных городов // Диаспоры. Л ) 0 1. - № 2 - 3. - С. 54-74.

II I Иатук А.С., Чернолуцкая Е.Н., Королева В.А.. Дудченко Г.Б., Герасимова Л.А.

)гномиграционныс процессы в Приморье в XX в. Владивосток, 2002.

11 I Устюгова О.А. К вопросу о формах торговли на юге Дальнего Востока России М второй половине XIX в. // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах.

1»)1аговещенск, 2003. - Т. 6. - С. 215-219; Молчанова Е.Г. Из истории китайс­ кой торговли на Дальнем Востоке России во второй половине XIX в. - начале XX в. // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Благовещенск, 2003. I 6. - С. 220-224.

1 • Дубинина И.И. Приамурский генерал-г}'бернатор П.Ф. Унтербергер о российс­ ко-китайских отношениях // Россия и Китай на Дальневосточных рубежах.

1)||аювещенск, 2003. - Т 5. - С. 127-130; Сорокина Т.Н. Отношение русской лдминистрации к китайским обществам в Приморской области в начале XX в.

// Россия и Китай на Дальневосточных рубежах. Благовещенск, 2003. I 5 - С. 156-161; Поповичева Ю.Н. «Желтый вопрос» в деятельности высшей дальневосточной администрации (1883-1900) // Россия и Китай на Дальневос точных рубежах. Благовещенск, 2001. - Т. 2. - С. 14-19.

116. Аниховский С.Э. Этносоциологический портрет и религиозные верования «зг зейских маньчжуров» Амурской области // Россия и Китай на Дальневосто»^ ных рубежах. Благовещенск, 2003. - Т. 5. - С. 384-391.

117. Тимофеев О.А. Российско-китайские отношения в Приамурье (середина XIX начало XX вв. Благовещенск, 2003. - С. 218.

118. Тимофеев О.А. Российско-китайские отношения... - С. 218.

119. Спицын А.В. Административное устройство Маньчжурии // Вестник Азии.

1909. - № 2. - С. 26-54; Яшнов Е.Е. Китайское и русское крестьянское хозяР ство на Дальнем Востоке. Опыт сравнительной характеристики // Вестник Ман чжурии.-1926. - № 9. - С. 1-13; Он же. Основы быта китайской деревни, Вестник Маньчжурии.-1930. - № 8. - С. 53-61; Хо Д.И.Ф. Самость и иденти» ность в конфуцианстве, даосизме, буддизме индуизме: отличие от Запада // Рс 4>еративный журнал. Социальные и гуманитарные науки зарубежная литерат) ра. Востоковедение и африканистика. Серия 9.-1998. - № 1. - С. 140-144; Але»

сеев В.М. В старом Китае. М., 1958; Рудаков А. Материалы по истории китаС ской к>'льтуры в Гиринской провинции. Владивосток, 1903. - Т. 1; Франке С Земельные правоотношения в Китае // Известия Восточного института. Влади восток, 1908. - Т. XX11I, вып 1; Смит В.М. Характеристики китайцев. Влад^ 120. Sigelbaum L. Н. «Yellow Peril»: Chinese Migrants in the Russian Far East and tii Russian Reaction before 1917 // Modem Asian Studies. Vol. 12, part 2, April, 197J Чжан Цзунхай. Ша э гэчжань Хэйлунцзян, Усулицзян дицюй, шиюн хуагу вэньти-дэ таньтао (К вопросу об использовании китайских рабочих в захвг ченных царской Россией Приамурском и Уссурийском краях) // Сиболия ю юаньдун.-1985. - № 1; Го Юньшэнь. 19 шицзимо чжун-э Хэйлунцзян хэ Ус) лицзян яньань-дэ шаоцзю маои (Китайско-русская торговля спиртом на бер< гах pp. Амур и Уссури в кч)нце XIX в.) // Бэйфан луньцун, 1990. - № 2.

121. Malozemoff А. Russian Far Eastern...; Stephan J.J. The Russian Far East...; Davi Schimmeipenninck van der Oye. Toward the Rising Sun...

122. Вагин В.И. Корейцы на Амуре И Сборник историко-статистических сведений Сибири и сопредельных ей странах. - Т.1. - СПб., 1876; Кузин А.Т. Дальневс сточные корейцы: жизнь и трагедия судьбы. Южно-Сахалинск, 1993; Нам С. Российские корейцы: история и культура (1860-1925 гг) М., 1998; Пак Б. I Корейцы в Российской империи. М., 1993; Петров А. И. Корейцы на руссно Дальне.м Востоке в эпоху российского капитализма: 1860 - февраль 1917 г Автореферат дне.... к.и.н. Владивосток, 1988 и др.

I miin 1. КИТАЙЦЫ НА РУССКОМ ДАЛЬНЕМ

ИОСТОКЕ: ПОПЫТКА ВКЛЮЧЕНИЯ В СИСТЕМУ

УПРАВЛЕНИЯ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЕЙ

(конец 50-х - 70-е гг. XIX в.) I I. Население, хозяйственное развитие и административное мтройство Дальнего Востока России в 5 0 - 70~е гг. XIX века И 1639 г. русские первопроходцы впервые вышли на берега Тихого ии пма. С основанием Усть-Ульинского зимовья и первого сбора ясака с.lOnpm снов начался процесс присоединения и колонизации дальневосточш \ чсмель. В результате походов В. Пояркова, Е. Хабарова, О. Степанова II ''О \ IT. XVII в. в Приамурье возникают Албазинский, Усть-Стрелочный, Ачинский, Кумарский остроги. Важнейшей чертой этих поселений было |и. мк) они являлись не только военными и административными укреппунктами, но и земледельческими центрами. В XVII в. крупным игтро м земледельческой культуры стал Албазинский острог, который в ги) SO гг. не только полностью обеспечивал себя хлебом, но и вывозил 1П11И111К в Нерчинск.

I |,снтральным органом управления дальневосточными землями являлн ( ивирский приказ, основанный в 1637 г. Именно он ведал назначением И 1110Я и таможенных голов. В административном отношении эти терриИ |и|)|||| подчинялись первоначально якутскому и енисейскому воеводам, а с Ift >' I. они вошли в состав Даурского (Нерчинского) воеводства. С увелимисм количества населенных пунктов в Приамурье в 80-х гг XVII в. из • и» i.ma управляемой Нерчинском земли выделяется самостоятельная адмммт |ративная единица - Албазинское воеводство (1). Успешно начавмиик и русская колонизация этой территории была прервана на сто с лиш­ ним IICI 11о Нерчинскому договору, заключенному в 1689 г, границаустаM.mimniuiacb только в районе верхнего течения А м у р а- по рекам Аргунь и I ирим ца. Гаким образом, к Китаю были присоединены земли, как доклаМ.1И Государственный совет цинскому императору, «лежащие на СевеИ ро-востоке на пространстве в несколько гысяч ли иикогда ранее Китаю не принадлежавшие» (2).

С уходом русских фактически прекращается развитие и освоение ре­ гиона, т.к. официальный Пекин не стремился к освоению этих террито­ рий. Еще в 1668 г. указом императора Канси Маньчжурия была закрыта для китайских переселенцев. «Ивовый палисад» обеспечивал изоляцию южной части Маньчжурии от ее северной и восточной частей, а также от Внутренней Монголии. Несмотря на императорский указ, китайцы посте­ пенно иммигрировали на запретную территорию: выходцы из провинции Ш аньдун селились на Ляодунском полуострове, а крестьяне из Чжили и Ш аньси стремились попасть в плодородную долину р. Сунгари. С 1750 по 1806 гг издается серия императорских указов, подтверждающих запрет на такое переселение (3). Во второй половине XIX в. политика китайского правительства изменяется: в этот период колонизация Маньчжурии стано­ вится для Китая «жизненно важным политическим делом» (4). Такая транс­ формация во многом связана с появлением в Приамурье русских и подпи­ санием Айгуньского (1858 г) и Пекинского (1860 г) договоров, законода­ тельно оформивших присоединение Амурского и Уссурийского краев к России.

В XIX в. исследование и заселение южной части Дальнего Востока рус­ скими людьми началось ранее официального включения этой территории в состав Российской империи. В 1850 г было положено начало Николаев­ скому посту, в 1853 г были основаны посты: Мариинский, Александровс­ кий, Константиновский, Муравьевский.

В 60-х гг начинается исследование природных богатств края не только с общенаучными, но и с практическими целями. Экспедиции инженеров Н.П. Аносова (1857-1860 гг), И.В. Баснина (1861-1863 гг), И. Лопатина (1863 - 1869 гг), И. Боголюбского (1870 г) обнаружили на юге Дальнего Востока золотоносные месторождения, залежи каменного и бурого углей, железных и полиметаллических руд, нефти (5).

К 1860 г. численность русскх)го населения в Приморской области со­ ставляла 3399 человек, в Амурской - 2950. Всего в Приамурье к моменту подписания русско-китайских договоров проживало 24 тыс. человек (в Приморской - 15594 человека и в Амурской области - 8370). Таким образом, численность подданных Российской империи составляла около 26 % от общего числа жителей.

По мнению В.М. Кабузана, население Приморья и Приамурья в 1858гг можно разделить на две группы:

1) коренных жителей края;

2) русских поселенцев, осевших в начале 50-х гг в низовьях р. Аму­ ра, а также тунгусов и якутов, заночевавших из Сибири (6).

Положив в основу принцип оседлости, представляется целесообраз­ ным выделить третью группу - китайских мигрантов в Уссурийском крае и зазейских маньчжур, проживавших на левом, отошедшем к России бере­ гу Амура.

После 1863 г становится заметным присутствие еще одной этничес­ кой группы - корейцев. По свидетельству В.В. Граве, первые корейцы во Владивостоке и в Южно-Уссурийском уезде (тогда округе) стали появляться еще до 1863 г. - они приходили поодиночке, исключительно на летние за­ работки, возвращаясь осенью обратно (7). В 1863 г началось переселение семьями (8). Первые 13 семей самовольно заняли казенные земли в Посьетском участке (9). В 1869 г после ряда стихийных бедствий, опусто­ шивших поля Кореи, число переселенцев измерялось уже тысячами. К началу 80 гг XIX в. в пофаничных с Кореей и Китаем местах Приморс­ кой области корейское население насчитывало 8768 душ обоего пола (10).

Таким образом, по Айгуньскому (1858 г ) и Пекинскому (1860 г ) до­ говорам Россия приобрела не просто «пустынный край» (11), а значи­ тельно удаленную от центра, приграничную территорию, где в течение первых десяти лет подданные Российской империи не имели значитель­ ного численного перевеса среди прочего населения. Несмотря на то, что за период с 1858 г. по 1869 г число русских в Амурской и Приморской областях возросло на 32935 человек (12) и достигло цифры 43059 (13), это составило около половины всего населения края. В середине 70-х гг любое перемещение военного отряда, как образно отметил служивший в крае сотник Маевский, представляло собой не военный поход, а своеоб­ разное переселение, в силу пустынности края (14). В связи с этим осо­ бую актуальность обрела проблема заселения, при решении которой прин­ ципиальными являлись два аспекта: способ заселения и выбор континген­ та переселенцев.

Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев-Амурский еще в 1858 г представил в Сибирский комитет правила, согласно которым раз­ решался переход на Амур лицам всех свободных состояний и даже крепо­ стным, «только не иначе как на их собственный счет, с выдачей им посо­ бий от правительства в виде ссуд» (15). Сибирский комитет «вполне согла­ сился с основной мыслью всех предположений генерал-губернатора Вос­ точной Сибири», но исключил статью о предоставлении свободы крепос­ тным, вступившим в пределы Приамурского края (16).

Территория, отошедшая к России в результате заключения Айгуньского и Пекинского договоров, реально включилась в процесс имперского строитель­ ства указом императора от 26 марта 1861 г - «Правилами для поселения рус­ ских и иностранцев в Амурской и Приморской областях». Амурская и При­ морская области объявлялись открытыми для заселения «крестьянами, не имеющими земли, и предприимчивыми людьми всех сословий, желающими переселиться за свой счет».

Наряду с этим, указом Сената от 27 апреля 1861 г. переселенцам пре­ доставлялись значительные льготы: они освобождались в течение 10 на­ боров от рекрутской повинности, в течение 20 лет от поземельного нало­ га, навсегда от подушной подати (17). Однако льготами могли воспользо­ ваться только те переселенцы, которые на старом месте уплатили все не­ доимки, отказались от надела, получили согласие схода на выход из обще­ ства. Тем не менее, эти мероприятия создавали в народном сознании об­ раз дальневосточных земель, как «изобилующего млеком и кисельными берегами крае», свободного от государственной опеки, где нет никакого начальства, и будет полное приволье (18). Край становился привлекатель­ ным для разных групп крестьянства, в том числе и как одно из мест локали­ зации мифического Беловодья. Руководитель переселенческой партии амур­ ской экспедиции С.П. Шликевич выделял три основных фактора, обусло­ вивших стремление крестьян на Амур - свобода от воинской повинности, полная свобода вероисповедания, безфаничный земельный фонд (19).

В первое время действия закона 1861 г о переселении крестьян в При­ морье и Приамурье число переселенцев на Дальний Восток колебалось от одной до полутора тысяч в год (20). Первыми переселенцами были казаки, крестьяне, ссыльные. Л.Л. Рыбаковский выделяет несколько форм коло­ низации Дальнего Востока: крестьянскую, казачью, военную, криминаль­ ную, промышленную (21). В 70-е гг наблюдается резкое сокращение пе­ реселенческого потока, но, несмотря на это, только в Приморье в 6 0 е гг было основано порядка ста населенных пунктов, среди них пост Владивосток, села Никольское, Турий Рог, Шкотово, Раздольное, КаменьРыболов (22). В 60-70-е гг возникают первые русские торгово-промышленные предприятия: разработка дуэских каменноугольных копей на о. Са­ халин, Михайловский винокуренный завод, Верхне-Амурская и Ниманская золотопромышленные компании и другие. Тем не менее господствую­ щее положение в экономике региона в 60-80 гг XIX в. занимал торгово­ ростовщический капитал (23).

В течение первого десятилетия обладания этим краем среди предста­ вителей русской власти сформировалось и окончательно укрепилось мне­ ние, что для прочного закрепления за собой новых территорий Российс­ кой империи необходимо создать на Дальнем Востоке постоянный кон­ тингент русскх)го оседлого населения. Контр-адмирал И.В. Фуругельм в записке о Приморской области (1872 г) отмечал, «что край этот, соприка­ саясь с густо населенной Кореей и Маньчжурией, не может быть обороня­ ем одними лишь войсками, сила которых тогда только может иметь надле­ жащее значение, когда она опирается на производительное и преимущеВид Владивостока (ГОПМ им. Арсеньева.

ственно соплеменное население. Для упрочения Приамурского края за нами необходимо водворить в нем свое русское население...» (24).

К 1882 г. этот принцип становится стержневым в русской дальневос­ точной переселенческой политике. Тем значительнее была возможность реализации на начальном этапе либерального варианта колонизации, для которого характерны невмешательство государства в колонизационный процесс, развитие местного самоуправления, обеспечение свобод личнос­ ти, слова и т.д. Именно так видел перспективу региона командующий Ти­ хоокеанской эскадрой контр-адмирал И.Ф. Лихачев, писавший в 1862 г.:

«...свободная колонизация и правильный образ передачи земель в несом­ ненную и полную собственность колонистов могут обеспечить прилив в новую страну полезных колонистов, т. е. таких, которые принесут с собой капиталы, которые заключаются не в одних деньгах, но и в предприимчи­ вости, уме и здоровых мышцах» (25). Роль правительства, по его мнению, должна была заключаться лишь в покровительстве и поощрении пересе­ ления в Приморскую область, и регуляции слишком большого прилива переселенцев, в том числе и иностранного элемента, «который бы мог гро­ зить опасностью в будущем для национальности страны» (26). Обязатель­ ной чертой административного устройства Приморской области Лихачев считал введение свободных муниципальных учреждений и самоуправле­ ния колонистов.

В конце 50-х - начале 60-х гг в правительстве. Сибирском комитете и других высших инстанциях неоднократно обсуждались условия допуска в Приамурье иностранных колонистов. Так, в ноябре 1858 г. Сибирский ко­ митет, обсуждавший «Правила о заселении Амурского края», признал по­ лезным допущение в край иностранцев. В 1860 г. с проектом заселения края выступил Н.П. Игнатьев, предложивший «для заселения бесплодной части Амура ниже Хабаровки до Николаевска составить особые правила для поселяющихся в этой местности колонистов - выходцев из-за грани­ цы» (27). Одно из наиболее ранних свидетельств позиции Н.Н. Муравье­ ва-Амурского по этому вопросу выражено в ответе на ходатайство амери­ канского гражданина Д.К. де Фриза о разрешении поселения на берегах Амура 30 семейств немецких и голландских колонистов из Европы и Аме­ рики. Будучи противником заселения устья Амура иностранцами, гене­ рал-губернатор Восточной Сибири «не желая его удерживать через ожи­ дание позволения от высшего правительства», просил довести до сведе­ ния де Фриза - «внутри государства могут поселяться только лица, кото­ рые являются подданными Российского государства». В случае принятия русского подданства, американцы могли рассчитывать на получение выб­ ранных ими участков земли на 25 лет в беспошлинное владение. На этих землях разрешалась постройка фабрик для переработки сельскохозяйствен­ ных продуктов без уплаты купеческих сборов. Колонисты объявлялись свободными от рекрутских наборов. Правила, касавшиеся внутреннего устройства колоний, предполагалось выработать со временем (28). Для Н.Н. Муравьева-Амурского эта территория представляла собой неотъем­ лемую часть государства, поэтому основным условием поселения иност­ ранцев было принятие ими российского подданства.

Несмотря на различные исторические условия развития США и Рос­ сии, дальневосточной русской администрации представлялось полезным использование американского колонизационного опыта. Оценивая поли­ тический расклад сил в регионе, Н.Н. Муравьев-Амурский предрекал, что на Тихом океане будут доминировать только две нации: США на востоке, Россия на западе. В 1860 г чиновник для особых поручений коллежский асессор А.И. Малиновский обратился к военному губернатору Амурской области Н.В. Буссе с прошением о командировке в США. Отмечая сход­ ство Амурского края с западными частями Северо-Американского мате­ рика, он полагал полезной командировку для ознакомления с системой и ходом колонизации в Северо-Американских Соединенных Штатах и изу­ чения как правительственных мер, способствовавших быстрому заселе­ нию западных штатов, так и опыту переселенцев, устраивавшихся на пус­ тынных землях (29). В качестве конечной цели своей поездки А.И. Мали­ новский избрал западные штаты.

Идея А.И. Малиновского получила одобрение во всех инстанциях - от военного губернатора Амурскт)й области до императора, и судьба коман­ дировки была решена положительно. Параллельно возник вопрос о воз­ можности создания славянской (чешской) колонии в Приморье. Анализ проекта правил заселения славянами Приамурскх)го края (30), одобренно­ го Корсаковым, показывает, что в их основу были положены принципы либерализма. Славянам предоставлялось право самостоятельного выбора земель для поселения, колонисты должны «сами устроить внутреннее уп­ равление» и избрать должностных лиц, провозглашалась свобода вероиспо­ ведания (в России оно было официально введено лишь в 1905 г), отменя­ лись телесные наказания, разрешалось учреждение собственного суда для рассмотрения гражданских дел. Членом обществ мог стать любой русский подданный, а не только славянин-колонист. Летом 1862 г на Дальний Вос­ ток прибыли чешские депутаты - Мрачек и Барто-Литовский. Они осмотре­ ли побережья Амурского и Уссурийского заливов и выбрали место для ос­ нования колонии. Однако реализация проекта столкнулась как с финансо­ выми сложностями, так и с соображениями политической нецелесообраз­ ности, и 4 июня 1865 г. император утвердил решение Сибирского комитета, отложившее вопрос о переселении до более благоприятного времени. Таким образом, проект чешской колонии являлся одним из нереализованных шан­ сов применения либеральных методов колонизации на Дальнем Востоке.

Практический интерес к переселению на русский Дальний Восток воз­ ник во многих странах. Русский посланник в Пекине Е.К. Бюцов просил уточнений у генерал-губернатора Восточной Сибири М.С. Корсакова (1869 г), разрешено ли поселение иностранцев на Амуре, ссылаясь на кон­ кретные запросы англичан, проживавших на Филиппинах, а также сооб­ щая, что во время его пребывания в Японии к нему «не раз обращались иностранцы за разъяснениями относительно покупки в крае поземельной собственности» (31).

Несмотря на то, что, с одной стороны, существовал определенный ин­ терес иностранных ф аж дан к переселению на новые российские земли, а с другой - была объективная необходимость в специалистах, предприни­ мателях, полноценная реализация либеральной модели ограничивалась политическими интересами России.

Е.К. Бюцову было разъяснено, что, хотя и принят закон, разрешавший поселение иностранцев на Амуре, но в новом крае необходимо усилить «рус­ ский элемент населения прежде, нежели допустить туда иностранных пере­ селенцев», поэтому «водворение сих последних если не запрещалось, бе­ зусловно, то, по крайней мере, не поощрялось» (32).

Не были реализованы проекты создания на Дальнем Востоке амери­ канской, немецкой, чешской колоний, ни одна из проектировавшихся ев­ ропейских колоний в Приамурье как нечто целое не состоялась. Тем не менее, переселение, до 1882 г обладало рядом черт, характерных для ли­ беральной модели - оно было добровольным, естественным, стихийным, при минимальном участии государства. Однако, несмотря на дарованные льготы, темпы заселения края подданными Российской империи остава­ лись низкими, что особенно ярко видно на фоне темпов заселения сопре­ дельных стран.

Д. Даллин приводит следующую динамику заселения Дальнего Восто­ ка России и стран-соседей по АТР.

Изменение численности населения русского Дальнего Востока Источник: Dallin D. J. The Rise Russian in Asia. New Haven. 1949. - R 14.

В силу того, что к началу 80-х гг становится очевидным факт отстава­ ния темпов народной колонизации от роста потребностей процесса им­ перского строительства, в регулирование процесса колонизации все весо­ мее вмешивается государство. В результате мы видим явное доминирова­ ние идейно-ментальных установок. Опредмечиваясь в государственных, политических, хозяйственных, социокультурных формах, они выразились как в отказе от либеральных методов заселения, в провозглашении лозун­ га «Дальний Восток для русских», так и в закрытии этой территории для некоторых категорий экономически активного населения, что препятство­ вало появлению в Приамурье значительного массива постоянного эконо­ мически активного населения. Несмотря на то, что курс на освоение края своими силами фактически взят с момента его присоединения, эпифафом к повествованию об освоении Россией Приамурья могут служить слова Александра I, сказанные совсем по другому поводу - «некем взять». Идет ли речь о создании контингента оседлого русского населения, или о фор­ мировании административного аппарата, рефреном проходит мысль о край­ ней скудости населения и, если так можно выразиться, качественном его неблагополучии.

Возможно, такое развитие ситуации обуславливалось взаимодействи­ ем ряда факторов.

Во-первых, значение этой территории осмысливалось не в экономи­ ческих, а в геополитических терминах. В «П роф амме деятельности адми­ нистрации Приамурского края» (1887 г), составленной генерал-губерна­ тором А.Н. Корфом, прямо говорится, что Приморский край имеет «...глав­ ное и существенное значение для Империи исключительно политическое»

(33). В «Записке об организации фажданского управления Приморской области» (1886 г), подготовленной военным губернатором Приморской области И.Г. Барановым, отмечалось, что «за 30 лет своего существования [Приморская область] не успела ни заселиться, ни развить своих сил...», но «Приамурский край (...) был предметом вековых стремлений России, искавшей выхода из замкнутого круга своей территории в Европе. Присо­ единение этого края к России, осуществив веками преследовавшуюся го­ сударственную идею, обеспечило русскому народу широкое развитие сил и выполнение той роли, которую он призван играть на сцене всемирной истории и принять участие в деле грядущей цивилизации» (34). На раннем этапе заселения края такая позиция обусловлена представлениями поли­ тиков о существовании вполне реальной угрозы занятия Англией этой тер­ ритории. Позже появляется образ «просыпающегося Китая», и, параллель­ но, доминирующими становятся представления о стратегическом значе­ нии Тихого океана, как Средиземного моря будущего, а этой территории как форпоста России на Дальнем Востоке. В 1881 г. военный губернатор Приморской области И.Г. Баранов отмечал, что со строительством Панам­ ского канала «очень вероятно политический центр тяжести в скором вре­ мени окончательно переместится из Атлантического в Тихий океан» (35).

В связи с этим, по его мнению, конкуренцию США в политическом преоб­ ладании на Тихом океане могли составить только две державы - Китай и Россия.

Во-вторых, у России отсутствовал опыт реализации либеральной мо­ дели колонизации (мы не берем в расчет переселение в Россию немцев или сербов, единственный пример такого рода - КВЖД - появится спустя полстолетия).

В-третьих, определенную роль сыграла угроза сепаратизма, которой опасались в центре, причем ее возможность рассматривалась с разных точек зрения - учитывалась вероятность отторжения этой территории от России в пользу какого-либо государства (прецедент с Мексикой), либо отпадение Дальнего Востока как самостоятельного государственного образования (мировой опыт развития колоний).

В-четвертых, в центре отсутствовал единый подход к определению со­ циально-экономического и политического статуса юга Дальнего Востока в составе Российской империи. Рассматривая этот аспект, мы видим, что при принятии решений на первый план всегда выступали очевидные вещи необходимость создания постоянного контингента населения, увеличение военного присутствия, формирование эффективной системы управления.

Однако все эти вопросы не могли успешно решаться без определения того, что же в конечном итоге приобрела Россия - новую окраину или колонию.

Ясный и однозначный ответ на этот вопрос вытекал из возможности фор­ мирования региональной окраинной политики, т. к. именно с его решени­ ем связывались будущие варианты развития края, объемы финансирова­ ния и государственных вложений в экономику региона, участие государ­ ства в создании инфраструктуры.

Такой ответ долгое время не мог быть сформулирован ни на уровне политических решений, ни на стадии теоретического осмысления фено­ мена. Анализ позиции центра, проведенный А.В. Ремневым, доказывает, что высшая администрация не склонна была рассматривать Сибирь в ка­ честве колонии в европейском понимании этого термина. На протяжении всего XIX в. «правительственная политика зависела в значительной сте­ пени от разрозненных и подчас сиюминутных ведомственных интересов, от непоследовательной во взглядах и решениях местной высшей админи­ страции» (36). Необходимость выработки программы развития Приамур­ ского региона отмечалась на разных уровнях. Полковник М.П. Тихменев в записке «Главные выводы относительно настоящего положения Приамур­ ского края» (1868-1869 гг) высказывал мысль о необходимости создания особого специального комитета по решению Амурского вопроса и созда­ ния правительственной программы «в отношении Приамурских колоний, т.к. существующий законодательный порядок, по исключительной слож­ ности и (...) по особой специальности Амурского дела не вполне приме­ ним к нему» (37). Попытка создания целостной программы развития края и утверждения ее в Комитете министров в 1882 г. предпринята генералгубернатором Восточной Сибири Д.Г Анучиным. Позже, в 1887 г, с по­ д обн о й иници ати вой вы ступил П р и ам у р ски й ген ерал -губ ерн атор А.Н. Корф, но и он не смог добиться финансирования своей программы.

В-пятых, сказывалась отдаленность территории от центра, незнание ме­ стных условий центральными властями, и принятие в связи с этим реше­ ний, не отвечающих нуждам края вкупе с отсутствием у местных властей полномочий самостоятельно решать принципиальные вопросы. Глава ад­ министрации - генерал-губернатор Восточной Сибири - до 1884 г (момен­ та образования Приамурского генерал-губернаторства) имел резиденцию в Иркутске, поэтому, при том уровне развития средств коммуникации, воз­ можность принятия оперативных решений сводилась к минимуму.

Для динамичного развития требовалось использование либеральных методов колонизации. Присоединение Приамурья и Приморья совпало со временем «великих реформ». Наряду с освобождением крестьян были осу­ ществлены либеральные реформы в области городского и сельского само­ управления, судопроизводства, военной и налоговой системах. Атмосфе­ ра либерализма повлияла и на решение дальневосточного вопроса, о чем свидетельствует характер документов, определявших условия и перспек­ тиву развития края. Однако реальное воплощение проектируемых мер в жизнь встречало препятствия, порой сводившие на нет все благие начина­ ния. На практике правительство оказалось неспособным к реализации ли­ беральной модели колонизации, т.к. приоритетными оставались задачи им­ перского строительства, в рамках которого государство ставило перед со­ бой и решало не столько проблему колонизации, сколько проблему заселе­ ния края.

Как отмечали А.В. Ремнев и П.И. Савельев, «Российская империя была поливариантно организованным государством. На различных территори­ ях империи существовала своя организация управления, различные фор­ мы сочетания национальных и российских правовых норм, дореформен­ ных и пореформенных порядков. Российскую империю характеризовала разностатусность различных регионов и народов. Общеимперское зако­ нодательство распространялось только на так называемые внутренние гу­ бернии. Управление в Сибири, Казахстане, Средней Азии и многих других регионах регламентировались особыми законами. Даже для Сибири, где к концу XIX столетия более 80 процентов жителей составляло славянское население, существовала правовая и управленческая обособленность, зак­ репленная в особом “Сибирском учреждении”» (38). Основные принципы интеграции окраин в единое имперское пространство довольно точно оп­ ределил в начале 1880-х годов восточно-сибирский генерал- губернатор Д.Г. Анучин: “При всяком увеличении нашей территории (...), вновь при­ соединенные области не включались тотчас же в общий состав государ­ ства с общими управлениями, действовавшими в остальной России, а свя­ зывались с империей через посредство Наместников или Генерал-губернаторов, как представителей верховной власти, причем на окраинных на­ ших областях вводились только самые необходимые русские учреждения в самой простой форме, сообразно с потребностями населения и страны и нередко с сохранением многих из прежних органов управления. Так было на Кавказе, в Сибири, во всей Средней Азии... Только впоследствии, по прошествии многих лет, когда окраина прочно связывалась с ближайши­ ми частями государства, когда тяготение к русскому центру укреплялось вполне и местные условия сглаживались и приближались к общим рус­ ским, правительство решалось ввести такую область в общую систему управления и непосредственно подчинить ее центральным правительствен­ ным установлениям» (39).

А.В. Ремнев и П.И. Савельев отмечают, что «самодержавие не имело четко определенной имперской политики, она складывалась стихийно, постепенно, многовариантно, применяясь к политическим, экономичес­ ким условиям того или иного региона. Российская империя представляла собой систему взаимосвязанных географических, социально-экономичес­ ких, административных компонентов с асимметричным распределением военно-политической власти». В отличие от А.В. Ремнева, исследователь Д.В. Васильев высказывает предположение, что «царское правительство имело не только концептуально общий подход в отношении места и роли российских окраин в составе империи, но и применяло на вновь присое­ диненной территории (например, в Туркестане) уже опробованные в дру­ гих национальных районах те или иные законодательные нормы» (40). Ос­ новной целью этой политики было максимальное приближение государ­ ственной окраины по уровню развития к внутренним областям империи, включение их в общеимперскую систему управления с учетом некоторых местных особенностей, используя на вновь приобретенных землях с пре­ обладанием нерусского населения административный опыт других терри­ торий.

По мнению автора, обе позиции отражают особенности управления ок­ раинами в Российской империи. Можно согласиться с А.В. Ремневым и П.И. Савельевым в том, что четко определенная имперская политика уп­ равления окраинами и интеграции их в единое политическое простран­ ство отсутствовала. Тем не менее представляется справедливым замеча­ ние Д.В. Васильева о применении на вновь присоединенных территориях уже опробованных в других национальных районах законодательных норм.

Так, на Дальнем Востоке формируется система управления, при разработ­ ке которой учитывается опыт Кавказского наместничества, основными ха­ рактеристиками которого являются создание сильной местной власти, кон­ центрация гражданской и военной власти в одних руках. Весомую роль в принятии решений об устройстве и управлении края играют представите­ ли различных министерств и ведомств, в первую очередь военного, морс­ кого, внутренних дел. Это приводит к тому, что в различных проектах, связанных с перспективами края, на первый план выдвигаются либо об­ щеимперские интересы, либо ведомственные, прикрытые фразеологией об общегосударственной пользе, но отнюдь не региональные. Кроме того, при создании местной системы управления не удалось избежать проблем, характерных для всей системы государственного управления России. «Это отсутствие четко определенного соотношения отраслевого и территори­ ального принципов в управлении, нескоординированность в действиях как центральных, так и местных ведомственных учреждений, нерешенность на центральном и региональном уровнях проблемы «обьединенного пра­ вительства», отсутствие наверху и на местах ясного понимания, в какой степени допустима на окраинах децентрализация власти. В правительстве отсутствовало единство взглядов не только на содержание политики на Дальнем Востоке, но не было даже ясного представления о социальноэкономическом и политическом статусе региона в составе Российской им­ перии» (41).

Несмотря на многолетний и пристальный интерес историков к теме за­ селения Дальнего Востока, проблема формирования системы управления ждет своего комплексного исследования. Еще менее разработан вопрос фор­ мирования управления китайским населением, проживавшим на русском Дальнем Востоке. Анализ поставленной проблемы предполагает рассмот­ рение ряда принципиальных вопросов.

Представляется, что проблема управления как теоретическая пробле­ ма возникает на стыке изучения двух процессов - имперского строитель­ ства и колонизации того или иного региона. Формирование тех или иных управленческих институтов служит своеобразной скрепой народа, осуще­ ствляющего колонизацию, и государства, включающего в себя новую тер­ риторию, средством гомогенизации имперской территории. Эти процес­ сы могут иметь как синхронную, так и асинхронную направленность, ины­ ми словами, народная колонизация может опережать процесс имперского строительства, либо отставать от него.

В последнее время наблюдается устойчивый интерес к этим пробле­ мам среди историков, политологов, этнологов, однако теоретическое ос­ мысление и того, и другого феноменов находится в начальной стадии: нет ни детально разработанной теоретической модели народной колонизации;

ни модели имперского строительства России. Тем более не приходится говорить об изучении в указанном аспекте региональных инвариантов этих процессов.

Наиболее перспективной нам представляется модель русской народ­ ной колонизации, предложенная С.В. Лурье. По ее мнению, русская коло­ низация может быть представлена как конфликт крестьянского мира с го­ сударством, который описывался следующим алгоритмом: «бегство наро­ да от государства - возвращение беглых вновь под государственную юрис­ дикцию - государственная (официальная) колонизация новоприобретенных земель (42).

Основой, предполагавшей территориальную экспансию на уровне на­ родного сознания, являлось представление о «Святой Руси», которое су­ ществовало параллельно и в рамках государственной идеологии, выражен­ ное в идеологеме «Москва - Третий Рим». Следствием явилось то, что любое место, где селились русские, уже в силу самого этого факта воспри­ нималось в народном сознании как Россия, вне зависимости оттого, было ли оно включено в состав ее государственной территории официально.

Еще в XIX в. русский историк Н.Я. Данилевский подметил несколько иной аспект этого же феномена - направляющиеся из центра страны колониза­ ционные потоки русских людей, как правило, «образуют не новые центры русской жизни, а только расширяют единый, неразделимый круг ее». По­ этому процесс русскх)й колонизации предстает как последовательное рас­ ширение целостного континентального массива, политической и духов­ ной «осью» которого остается исторический центр. В связи с этим стано­ вится возможным использование в имперском строительстве результатов народной колонизации. По мнению Ш. Эйзенштадта, складывается прак­ тика предельной монополизации центральной элитой всех сколько-нибудь существенных властных решений, а, следовательно, импульсы к развитию определяются не возвышением периферии в качестве новых организую­ щих центров, а сменой правящих элит в стране.

Особенностью дальневосточного региона, на наш взгляд, является, то, что на этом пространстве алгоритм народной колонизации, характерный для центральной России, трансформируется. Во-первых, принятый обо­ рот «русская колонизация» верен лишь отчасти. Переходя в ту плоскость, где должны учитываться этнические особенности колонистов, следует помнить, что колонизация велась различными группами восточных сла­ вян (43). Модели народной колонизации этих групп, вероятно, отличались друг от друга. Во-вторых, здесь складывается ситуация, противоположная той, что описана историком Л. Сокольским: «Вслед за народом шла госу­ дарственная власть, укрепляя за собой вновь заселенные области». На Дальний Восток сначала приходит государство в лице «служилых людей», а затем уже оно организует заселение этого региона. Таким образом, если речь и идет о бегстве от государства, то осуществляется оно при помощи, а в определенные периоды за счет государства.

В административном отношении Дальний Восток в середине XIX в.

входил в состав Восточно-Сибирского генерал-губернаторства, включав­ шего Енисейскую и Иркутскую губернии. Якутскую область. Охотское и Камчатское приморские управления. Законодательной базой управления дальневосточными землями являлось «Учреждение для управления Си­ бирских губерний», разработанное М.М. Сперанским и утвержденное в 1822 г. Александром I. Согласно «Учреждению...» в управлении Сибирью и Дальним Востоком выделялось четыре властных уровня:

1. Главное Управление Восточной Сибири в лице Генерал-губерна­ тора Восточной Сибири, его канцелярии и Совета главного уп­ 2. губернское (областное) управление во главе с губернатором;

3. органы и должностные лица окружного и городского управления 4. органы волостного и инородческого управлений (44).

Кроме того, для выработки основных направлений сибирской и даль­ невосточной политики создавались особые комитеты - 1 Сибирский коми­ тет, II Сибирский комитет и др.

Вторая половина XIX в. стала временем интенсивных поисков наилуч­ шего административно-территориального устройства. По Положению от 10 января 1851 г Камчатское приморское управление получило статус об­ ласти, при этом в ведении камчатского военного губернатора находились районы, прилегавшие к устью Амура.

14 ноября 1856 г образована Приморская область из бывшей Камчатс­ кой области, территории Нижнего Амура и Сахалина, а в 1858 г. в ее состав вошел Охотский округ Резиденцией губернатора стал Николаевский пост.

с присоединением Приамурья актуализировался вопрос о новом ад­ министративном делении Восточной Сибири. Процесс поиска оптималь­ ного решения не прекращался на протяжении последующих 30 лет.

Генерал-губернатор Восточной Сибири Н.Н. Муравьев-Амурский в рапорте генерал-адмиралу в 1858 г сообщал: «Айгуньский договор, ут­ вердив за нами Приамурский край, положил начало новой деятельности правительства административного устройства сего обширного края и за­ селения его» (45). Далее генерал-губернатор указывал на необходимость безотлагательного разделения Приамурского края на две части: одну - от морского побережья к вершине реки Уссури, по течению до самого устья и от устья до Удского острога, находящегося в Приморской области, при­ соединить к Приморской области, к ней же присоединить и Охотский ок­ руг Якутской области, вторую часть - устье Уссури до соединения с река­ ми Шилкой и Аргунью включить в Амурскую область (46). В этом же до­ кументе была высказана мысль о необходимости учреждения окружного земского и городского управлений в присоединенной к Приморской обла­ сти части Приамурскх)го края, в связи с тем, что между устьем Уссури и Николаевском находилось многочисленное туземное население и селения русских (47).

Н.Н. Муравьев предлагал Приморскую область выделить из Главного управления Восточной Сибири, оставив ее в ведении военного губернато­ ра, но предоставив последнему все права генерал-губернатора. Однако Сибирский комитет это предложение отклонил. В 1858 г по указу импера­ тора от 8 декабря образована новая область, включившая все земли по ле­ вому берегу Амура - Амурская - с центром в г Благовещенске. Амурская область состояла из двух единиц - г Благовещенска и Амурского округа, охватывавшего всю область в целом, хотя официально Амурский округ был учрежден только в 1888 г (48).

Вплоть до 1864 г., когда генерал-губернатор В осточной Сибири М.С. Корсаков внес свои предложения об изменении административного устройства, вопрос о переделе Сибири на высшем уровне не поднимался, так как необходимо было решить вопрос об административном устрой­ стве земель Средней Азии.

В 1868 г генерал-губернатор Восточной Сибири М.С. Корсаков, вновь заявил о необходимости предложенных им в 1864 г. преобразований (49).

Ряд его предложений был связан с созданием органов управления на мес­ тах. Так, он предлагал весь Южно-Уссурийский край в административном отношении разделить на 5 округов: Суйфунский, Сучанский, Ханкайский, Аввакумовский, Уссурийский. Округа должны управляться окружными начальниками, которые находились бы в подчинении военного губернато­ ра Приморской области и командующего войск. Окружные начальники должны были соединить в себе военное и гражданское управление. Поми­ мо окружных начальников в каждом округе должны были создаваться ок­ ружные управления (50). По сообщению М.С. Корсакова, его предложе­ ние о разделении Южно-Уссурийского края на округа одобрил председа­ тель высочайше назначенной комиссии в Приамурский край генерал-адъютант И.Г. Сколков (51).

Мы располагаем данными о численности населения в проектировав­ шихся округах. В Суйфунском округе кроме войск русского населения не было, китайцев 142 человека, корейцев 1801 человек, в Сучанском округе туземного населения - 457 человек, русского 51, в Ханкайском округе на­ считывалось 996 «манз», 459 - русских, в Уссурийском-1424 человека со­ ставляли манзы, орочи, гольды, 5310 - русские (Уссурийский казачий ба­ тальон), в Аввакумовском округе - 809 тазов и манз, 257 - русских (52).

14 января 1870 г ходатайство М.С. Корсакова рассматривалось в ко­ миссии Лутковского, созданной в 1869 г для обсуждения проекта Корса­ кова по переустройству системы управления в Уссурийском крае. Однако решение вопроса было отложено до возвращения И.Г. Сколкова и членов его комиссии из поездки на Дальний Восток (53).

Дело в том, что весной и летом 1869 г в Приамурском крае работала комиссия под руководством генерал-адъютанта И.Г. Сколкова, направ­ ленная на Дальний Восток по высочайшему повелению для изучения си­ туации и выработки рекомендаций по дальнейшему устройству края. Ко­ миссия признала целесообразным создать из всего Приамурского края одну область - Приамурскую, исключив из нее морское побережье, что должно было повлечь упразднение Приморского областного управления и подчинение области Приамурскому военному губернатору. С упразд­ нением Амурской области планировалось образовать Благовещенский округ с окружным земским управлением, которое подчинить особому окружному начальнику, соединяющему в то же время в себе должность пограничного комиссара для сношения с Китаем. Так же предполагалось образовать Южно-Уссурийский округ с окружным земским управлени­ ем, который планировалось подчинить особому окружному начальнику, с возложением на последнего должности пограничного комиссара для сношений с Китаем и Кореей. Состав окружных земских управлений в других местностях Приамурского края оставался без изменений. Поли­ цейское заведование гражданским населением возлагалось на местное военное начальство. При этом полицейские должности оставались в Николаевске, учреждались в Хабаровске, ликвидировались в Благовещен­ ске (54). Кроме того, комиссия И.Г Сколкова предлагала Главному Ко­ мандующему портов Восточного океана присвоить звание и права Воен­ ного губернатора Колонии (55).

в русле этих решений работала созданная в начале июня 1870 г. при Мор­ ском министерстве комиссия под руководством В.Ф. Казакевича, подгото­ вившая проект положения о гражданском управлении Восточного Помо­ рья. Согласно этому проекту предполагалось упразднить Приморскую об­ ласть Восточной Сибири. Входившие в нее Софийский округ, долину р. Ус­ сури и Южно-Уссурийский (Ханкайский) край предлагалось включить в состав Амурской области. Морское побережье - от корейской границы и далее на север: Николаевский, Охотский, Гижигинский, Петропавловский округа, о-ва Русский, Сахалин, Шантарские, Курильские и Командорские образовывало проектируемое фажданское управление Восточного Помо­ рья. В проекте положения отдельный раздел посвящался управлению в се­ лениях оседлых жителей и в кочевьях инородцев. Предполагалось, что «со­ став, предметы, пределы власти и ответственности волостного и сельского управления определяются общими правилами сибирского учреждения. В уп­ равлении кочевыми и бродячими инородцами в Восточном Поморье воен­ ный губернатор руководствуется особыми об инородцах сибирских положе­ ниями», но учитывая местные обычаи инородцев и местные условия (56).

Военные губернаторы Приморской области И.В. Фуругельм, а затем и А.Е. Кроун поддержали идею создания отдельной области, подчиненной Морскому министерству И.В. Фуругельм (1872 г ) предлагал Приморскую область в «настоящих ее фаницах» выделить из Восточно-Сибирского генерал-губернаторства и подчинить ее Морскому министерству (57).

В 1871 г было созвано особое совещание по Амурским делам, в ком­ петенцию которого входило рассмотрение вопроса о необходимости об­ разования самостоятельного управления на Амуре. Однако в ходе работы совещания выяснилось, что в этом деле есть подводный камень, о кото­ рый разбиваются все проекты - вопрос о Забайкальской области. Участ­ ники совещания не могли прийти к единому мнению: в состав какой адми­ нистративной единицы должна входить Забайкальская область. Для выра­ ботки компромиссного решения все материалы работы совещания были переданы в МВД, сотруднику когорого действительному статскому совет­ нику В.Д. Карпову и поручили выработать предварительный проект. Про­ ект был создан, одобрен МВД, но отвергнут происходившим в ноябре 1871 г совещанием под руководством военного министра. В рамках этого проекта предполагалось упразднить генерал-губернаторства Западно- и Восточно-Сибирские, Оренбургскч)е, вместо них образовать два генералгубернаторства: Амурское (в пределах указанных генерал-лейтенантом М.С. Корсаковым) и второе - из областей Тургайской, Акмолинской, Се­ мипалатинской и северной части Семиреченской с центром в Омске. Ав­ тор очерка «Новое административное разделение Сибири» отмечал: «Про­ ект этот, замечательный тем, что в нем в первый раз подвергнута сомне­ нию необходимость генерал-губернаторской власти для Сибири, не был одобрен на совещании». Именно в этом он видел одну из причин неодоб­ рения проекта (58). В ходе обсуждения родилось два контрпроекта - про­ екты Венюкова и Проценко. И тот, и другой проекты предусматривали образование четырех генерал-губернаторств, однако расходились в опре­ делении границ. Кроме того, совещ ание поручило контр-адм иралу А.Е. Кроуну представить свой проект устройства Амурского края.

А.Е. Кроун полагал, что создание военно-земледельческих колоний - ус­ таревшая идея, поэтому перспективы развития края он связывал с разви­ тием морского элемента: созданием промыслового и коммерческого наци­ онального флота, сильного военно-морского флота. Исходя из этого, он считал, что устройством края «должна руководить исключительно морс­ кая специальность». Поэтому он поддержал идею создания Восточного Поморья, определив его географические рамки в границах Приморской области и части Амурской (от Хингана до впадения в Уссури) (59), а верх­ не-амурский край, от Хингана до стрелки признал возможным присоеди­ нить к Забайкальской области (60). Генерал-губернатор Восточной Сиби­ ри Н.П. Синельников согласился с идеей передачи в ведение Морского ми­ нистерства береговой полосы Тихого океана, Енисейской губернии в Западно-Сибирское генерал-губернаторство, а из оставшейся части предла­ гал сделать самостоятельное генерал-губернаторство. Совещание 1871 г под руководством Великого князя Константина Николаевича не решило окончательно вопрос об административном устройстве края. Для обсуж­ дения новых предложений учреждалась особая комиссия, которой пору­ чалось дать окончательное заключение. Комиссия приступила к действию в марте 1873 г. и окончила свою работу в мае 1874 г Она действовала в двух составах: постоянными членами были лишь А.И. Деспот-Зенович, М.И. Венюков, В.Д. Карпов, кроме них в работе комиссии принимали уча­ стие генерал-лейтенант Д итмар, контр-адмиралы И.В. Фуругельм и А.Е. Кроун, генерал-майоры Черкесов и Макшеев, действительный статс­ кий советник Скропышев и капитан первого ранга А.С Сгибнев. Из деся­ ти человек только председатель А.И. Деспот-Зенович близко знал адми­ нистративные условия обеих частей Сибири, двое - среднеазиатские, се­ меро - исключительно восточносибирские. В ходе работы комиссия при­ шла к выводу о возможности создания трех генерал-губернаторств: Степ­ ного, Туркестанского и Амурского (61). Двое участникх)в совещания выс­ казали особое мнение - военны й губернатор П риморской области И.В. Фуругельм высказался против учреждения генерал-губернаторства на Амуре, М. Венюков считал целесообразным оставить генерал-губернаторство в Иркутске, пока не будут введены в Восточной Сибири земские и судебные учреждения.

Однако окончание работы комиссии совпало с назначением генералгубернатором Восточной Сибири барона П.А. Фредерикса, который по­ ставил под сомнение необходимость гражданского переустройства края.

Им было предложено объединить приамурские области в одну и центром сделать город Благовещенск. Кроме того П.А. Фредерикс предлагал учре­ дить окружные полицейские управления в округах Южно-Уссурийского края. Главную трудность в управлении областью он видел «в соединении гражданской, военно-сухопутной и морской частей в лице одного губер­ натора, не имеющего возможность, за отдаленностью своего местопребы­ вания от центрального управления областью, разделить свое внимание и деятельность одинаково равно для каждой из этих частей, тем более в При­ морском крае, который так сильно нуждается в гражданском устройстве и экономическом развитии» (62).

Таким образом, первые четыре генерал-губернатора Восточной Сиби­ ри, многочисленные комиссии самого высокого ранга в вопросе админис­ тративного устройства не пришли к одинаковым решениям. Не нашли од­ нозначного решения такие принципиальные вопросы, как границы адми­ нистративно-территориальных единиц, оптимальная форма администра­ тивного устройства новых территорий, необходимость введения граждан­ ских органов управления, выделение территории юга Дальнего Востока из состава Восточно-Сибирского генерал-губернаторства в отдельную еди­ ницу.

Вновь к рассмотрению вопроса административного устройства верну­ лись в 1876 г. на особом совещании под председательством великого кня­ зя Константина Николаевича. Совещание пришло к выводу о необходимо­ сти создания из Амурской и Приморской областей особого генерал-губернаторства с центром в г. Благовещенске (63).

Можно констатировать, что, несмотря на осознание в начальный пери­ од освоения края необходимости создания сильной власти, сосредоточен­ ной в руках приамурского генерал-губернатора, выработка эффективного административного устройства растянулась на десятилетия. Реализация этой идеи стала возможна лишь в 1884 г., что, разумеется, отрицательно сказывалось на ситуации в крае.

Вплоть до этого времени все три области дальневосточного региона Забайкальская, Амурская, Приморская - были подчинены генерал-губернатору Восточной Сибири.

Генерал-губернатор Восточной Сибири являлся высшей контролирую­ щей и управляющей инстанцией на Дальнем Востоке. Он назначался ца­ рем, обладал широчайшими полномочиями: командовал всеми вооружен­ ными силами, возглавлял гражданскую администрацию, осуществлял дип­ ломатические функции.

Области возглавляли военные губернаторы, сосредотачивавшие в сво­ их руках гражданское, военное, а губернатор Приморской области с 1871 г и морское управление. Все военные губернаторы по вопросам гражданс­ кого управления и военного командования замыкались на генерал-губер­ натора Восточной Сибири. Как глава морской части военный губернатор Приморской области являлся главным командиром портов Восточного океана и начальником Сибирской флотилии, подчиняясь непосредственно Санкт- Петербургу.

Управление генерал-губернатора находилось в Иркутске, областное уп­ равление и штаб войск Приморской области - в Николаевске, а военный губернатор и управление морской частью во Владивостоке. Все эти три цен­ тра управления были разделены пространством в несколько тысяч километ­ ров с плохими, а весной и осенью непроходимыми путями сообщения (64).

Типичным было положение, когда исполнители на местах с большим опоз­ данием узнавали о принятых в столице документах, призванных регламен­ тировать жизнь в крае, а руководители в центре не успевали адекватно реа­ гировать на менявшуюся ситуацию в регионах. В 1861 г начальник Влади­ востокского поста лейтенант Е.С. Бурачек, описывая визит английского вицеадмирала Гопа, сокрушался, что попал в неловкое положение, так как не мог рассказать контр-адмиралу о направлении нашей границы, ибо ничего не знал о содержании Айгуньского, Тяньцзинского, Пекинского договоров (65).

А ведь с момента подписания Айгуньского договора прошло уже три года.

Низовое управленческое звено в рассматриваемый отрезок времени было крайне малочисленным. Так, Н.Н. Муравьев-Амурский докладывал великому князю Константину в 1858 г, что в Николаевске полиция состо­ яла только из полицмейстера и письмоводителя, «а между тем быстрое увеличение в г Николаевске населения, как русского, так и иностранного, надзор за окрестными гиляками и разбирательство их дел, пока не будет здесь особого окружного земского управления, требует усиления полиции»

(66). В этом же рапорте он отмечал, что «учреждение окружного земского и городского управления в присоединенной к Приморской области части Приамурского края необходимо, потому что между устьем Уссури и Нико­ лаевском находится множественное туземное население и селения русских»

(67). В заключение генерал-губернатор высказывал мысль о необходимос­ ти создания местного управления, мотивируя еще и тем, что при возник­ новении спорных ситуаций местные жители обращались к представите­ лям русской администрации, но «при отсутствии местной полиции не все­ гда [их просьбы] могут быть удовлетворены, через что (...) у дикарей те­ ряется доверие к русским» (68).

С разделением в конце 60-х гг Приморской области на округа вводит­ ся должность окружных начальников. Начальники округов, подчинявшие­ ся генерал-губернатору Восточной Сибири, военному губернатору облас­ ти, областному управлению, обладали полномочиями исправников, в их руках сосредотачивалась вся полнота полицейской и гражданской власти на местах.

Как отмечалось выше, население юга Дальнего Востока не было одно­ родным. В связи с этим требовались разные формы и методы управления им. Проще всего было с русскими подданными, чьи права и обязанности определялись российским законодательством.

Однако к моменту вхождения юга Дальнего Востока в состав России здесь проживали нанайцы, ульчи, негидальцы, нивхи, эвенки, маньчжуры, тазы, удэгейцы, орочи, а также отдельные группы солонов (69). Основу хозяйства этих народов составляли охота, морской зверобойный промы­ сел и рыболовство. К середине XIX в. коренные жители края стояли на разных стадиях процесса разложения первобытнообщинных отношений, что осложняло создание системы управления этим населением. К сожале­ нию тема взаимодействия русской администрации с коренным населени­ ем не получила достаточного освещения в отечественной историографии (70). Следует отметить, что с вхождением этой территории в состав Рос­ сийской империи, коренные жители были объявлены ее подданными, и управление ими осуществлялось на основе «Устава об управлении ино­ родцев» (1822 г.), по которому они делились на оседлых, кочевых и бродя­ чих. Большинство проживавших в Приамурье народов относилось к раз­ ряду «бродячих» и освобождалось от ясачной подати. С присоединением Амурского края к России жившие в Удском округе эвенки стали перекоче­ вывать в верховья р. Зеи и р. Бурей. В связи с этим военный губернатор Амурской области сделал запрос, «следует ли льготы, дарованные ино­ родцам, перекочевывающим в пределы области из Китая», распространить и на тех, кто перекочевывает из Якутской и Забайкальской областей (71).

Сибирский комитет принял решение по этому вопросу в 1862 г., разрешив остаться в Амурской области тем, кто уже там находился. На будущее же предписывалось поощрять лишь лиц, собиравшихся перейти к оседлому образу жизни и заняться хлебопашеством. «Переселение бродячих и коче­ вых инородцев велено было приостановить». Такое решение мотивирова­ но тем, что переселявшихся предполагалось в 1860 г наряду с другими переселенцами освобождать от ясака, что сулило недополучением казной мехов. Вторая причина связана с необходимостью создания на Амуре зем­ ледельческого населения.

Однако немногочисленная русская администрация не могла контроли­ ровать маршруты кочевок местного населения, и в июле 1868 г было ре­ шено перекочевки разрешить официально, не освобождая при этом от уп­ латы ясака (72).

Помимо «Устава...» законодательным актом, регулировавшим систе­ му управления местным населением, являлись правила управления Амур­ ской областью (1858 г.), составленные Н.Н. Муравьевым-Амурским и ут­ вержденные императором. В пункте, посвященном управлению в «селе­ ниях оседлых жителей и в кочевьях инородцев», в частности, говорилось:

«Сельские учреждения должны быть вводимы постепенно по мере обра­ зования сельских обществ на основаниях, которые местным начальником будут признаны на первое время удобоприемлемыми к краю и достаточ­ ными для управления, а Советом Главного Управления Восточной Сибири рассмотрены и законным порядком утверждены. Управление кочевыми и бродячими инородцами предоставляется военному губернатору на осно­ ваниях, указанных в положениях о них, но с строгою осмотрительностью в местном применении и соображаясь при этом с обычаями разных пле­ мен, вошедших в состав области, и с местными условиями» (73). Реализа­ цию этой системы на практике затрудняло то, что некоторые группы, коче­ вавшие на территории России, остались китайскими подданными. Так, в 1894 г в Амурской области в Черняевском и Кумарском округах не было представителей коренных народов - русских подданных. Кочевавшие в зейской тайге и выходившие в октябре, ноябре на берега Амура эвенки (м анеф ы ) являлись подданными Китая (74). Кроме того, на протяжении всего XIX в. сохранялась экономическая зависимость коренных народов от китайцев. В виду этого определенная законом схема управления давала сбои - аборигенное население не всегда осознавало себя русскими под­ данными. Помимо экономической эксплуатации китайскими купцами, даже после присоединения края к России китайские чиновники продолжали сбор дани. Для этого они либо сами отправлялись в русские владения (75), либо дань доставляли местные старшины. Так в начале 80-х гг обнаружилось, что один из старшин Софийского округа собирал дань и отвозил ее в Саньсин. За это китайский амбань наградил его шапкой с шариком, сделав офи­ циальным чиновником (76).

Не менее сложной была ситуация и с корейцами, являвшимися иност­ ранными подданными. Тем не менее, корейское движение в Приамурье начинается как иммиграционное, к моменту переселения эта территория уже маркирована в сознании корейцев как «чужая» земля, как не Корея.

Об этом свидетельствуют заявления первых мигрантов, что в Корею они не вернутся, т. к. там их ожидает смерть за переход границы. Однако около двадцати лет, вплоть до 1884 г, неясность политико-административного статуса корейцев, посеЛ1Вшихся на русской земле, создавала значитель­ ные препятствия для включения корейцев в единое политическое простран­ ство Российской империи. Во всеподданнейшем отчете Восточно-Сибирского генерал-губернатора за вторую половину 1876 г и весь 1877 г отме­ чалось, что корейцы еще не переписаны и не несут никаких повинностей, нет сведений о составе корейских и других инородческих поселений, об их образе жизни и отношении к русскому населению (77). П. А. Фредерикс отмечал, что весь объем работ, связанный с переписью, могли выполнить только полицейские управления. До решения этого вопроса им был на­ правлен в Приамурский край чиновник, которому было поручено вместе с пограничным комиссаром составление правил по управлению инородца­ ми, «дабы поставить этот класс населения в совершенно определенное положение, внушив этим инородцам, что с поселением их на нашей тер­ ритории они должны безусловно подчиняться установлениям наших зако­ нов и, считаясь подданными России, обязаны устраивать свой быт прочно и приносить пользу краю и правительству, дозволившему им водвориться на избранных ими местностях...» (78). Придание определенного законно­ го статуса корейцам, поселившимся в России, стало возможным лишь после заключения 25 июня 1884 г. договора с Кореей, а приведение к присяге на русское подданство корейцев I категории началось, спустя еще десять лет, лишь в 1894 г Неопределенность ситуации понимали и сами переселен­ цы. На вопрос миссионеров, почему корейцы Янчихэского стана не при­ нимают русской веры и обычаев, был получен ответ: «... нет еще на то царского указа. Если бы русский царь захотел, чтобы мы сделались рус­ скими, то исправники объявили бы нам об этом, а то кто знает, может быть нас еще прогонят с русский земли» (79).

Несмотря на неизбежную в такой ситуации сложность самоидентифи­ кации, корейцы демонстрировали желание и готовность остаться на этой земле, принимая русские имена, христианство, строя церкви и школы, от­ казываясь от национальной одежды, выполняя повинности и т.д. Однако при анализе нельзя не учитывать, что среди общего массива корейцев на русском Дальнем Востоке существовали значительные по численности ф уппы, которые никогда не связывали проект своей жизни с Россией, для которых Приамурье всегда оставалось лишь местом сезонных заработков.

Они являлись дополнительным фактором, стимулировавшим поддержа­ ние корейской культурной традиции и актуализировавшим связь с роди­ ной среди принявших русское подданство, что затрудняло деятельность русский администрации по ассимиляции корейцев.

Таким образом, управление малоисследованным, полиэтничным, уда­ ленным, слабозаселенным пограничным краем было объективно нелег­ ким делом. Это обуславливалось как отсутствием единой политики, одоб­ ренной центром; влиянием ведомственных интересов на решение многих ключевых вопросов; так и малочисленностью русской администрации.

К тому же время присоединения Приамурья совпало с осознанием рос­ сийской политической элитой того факта, что прежние методы управле­ ния Сибирью и использования ее природных ресурсов устарели, но время серьезных реформ еще не наступило. Тем не менее, в 50 - 70-е гг. XIX в.

русским правительством и местной администрацией прилагались значи­ тельные усилия по выработке оптимального административно-территори­ ального устройства и системы управления Приамурским краем. Местной администрации удалось ограничить и поставить под контроль миф ацию на Дальний Восток иностранцев-европейцев. Однако стихийно сформи­ ровавшийся азиатский миграционный поток долгое время оставался нере­ гулируемым, создавая трудности в управлении краем. Установление конт­ роля над этим потоком осложнялось тем, что восточно-азиатские мигран­ ты являлись подданными соседних государств, имевших с Россией сухо­ путную, плохо охранявшуюся на тот момент границу. Это обусловило не­ обходимость создания в системе управления струкгур, позволявших опе­ ративно решать возникавшие вопросы и надежно контролировать ситуа­ цию с корейским и китайским населением.

1.2. Китайцы е Приморье и Приамурье (50-70 годы XIX века) Айгуньский (ст. I) и Пекинский договоры (ст. 1) зафиксировали при­ сутствие на территории, отошедшей к России, китайских подданных. Со­ гласно ст. 1 Айгуньского договора следовало: «находящихся по левому берегу р. Амура от р. Зеи на юг, до дер. Хормолдзин, маньчжурских жите­ лей оставлять вечно на прежних местах их жительства, под ведением мань­ чжурского правительства, с тем, чтобы русские жители обид и притесне­ ний им не делали» (80). Ст. 1 Пекинского договора гласила: «если бы в вышеизложенных местах (Уссурийский край - Е.Н.) оказались поселения китайских подданных, то русское правительство обязуется оставить их на тех же местах и дозволить по-прежнему заниматься рыбными и зверины­ ми промыслами». В связи с этим не достаточно аргументированным выг­ лядит утверждение американского исследователя Дж. Стефана о том, что поселения китайцев в Приамурье и Приморье были оставлены под юрис­ дикцией Цинов и после I860 г (81). Представляется важным отметить, что в текстах этих статей зафиксирован разный уровень знания китайских властей о местах проживания и деятельности своих подданных. Если в первом случае речь идет о четких геофафических границах территории их проживания, фактически оговорена экстерриториальность зазейских маньчжур, то во втором отражена скорее гипотетическая возможность та­ кого присутствия.

С заключением Пекинского договора количество китайских подданных, проживавших на русской территории, увеличилось. Однако их численность и места проживания оставались тайной для обеих империй, подписавших договор. Анализ 1 статьи Пекинского договора, как справедливо отмечает B.C. Мясников, показывает, что «китайских подданных в крае предостав­ лялось обнаружить русским властям, маньчжурское правительство не могло сказать о них ничего определенного!» (82). Уполномоченный России в Китае Н.П. Игнатьев к моменту подписания договора располагал прислан­ ными Н.Н. Муравьевым картами предлагаемого разграничения террито­ рии в Приморье. Н.Н. Муравьев также информировал Н.П. Игнатьева, что при ознакомлении с местностью (от р. Уссури до моря) обнаружены лишь одинокие беглые китайцы, а постоянное китайское население находится только у р. Хуньчунь при впадении ее в р. Тумынь в 45 верстах от моря, «чем и доказывается, что китайское правительство места эти признавало вне своих владений» (83). В ходе переговоров Н.П. Игнатьев согласился «оставить на своих местах и в ведении китайских властей холостых ки­ тайцев, находившихся в Уссурийском крае» (84), однако документально это обещание зафиксировано не было.

В отличие от Айгуньскх)го договора, в котором четко оговаривалось место проживания китайских подданных и подчиненность их маньчжурс­ кому правительству, в 1 статье Пекинского договора нет конкретных ука­ заний на статус китайского населения в Уссурийском крае. По сути, текст этого пункта договора оказался «открытым». Как и в случае с Нерчинским договором, обе стороны описывали неизвестное и «чужое», что создавало возможность различных интерпретаций (85). Впоследствии это позволит китайской стороне предъявлять ноты российскому правительству, ссыла­ ясь на 1 статью Пекинского договора, о нарушении прав китайцев в При­ амурье, под которыми понимались: запрещение им заниматься хищничес­ ким способом различными таежными промыслами; вытеснение земледель­ цев с занятых ими ранее мест и т.д. В начале 80-х гг. китайская сторона цитировала 1 ст. Пекинского договора даже так: «пустопорожние места, в которых поселились китайские подданные, а также места, которыми вла­ деют китайцы и занимаются там звериными и рыбными промыслами, рус­ ские никоим образом не могут присвоить себе» (из письма гиринского цзянцзюня военному губернатору Приморской области (1881 г.)) (86). В свою очередь, русская сторона в ответных нотах, ссылаясь на ту же статью, бу­ дет смещать акценты на то, что действие этой статьи распространяется не на всех китайцев, а лишь на тех, кто был в Приморье в момент заключения договора, и по договору им разрешено заниматься только рыбными и зве­ риными промыслами. Таким образом, если русская власть делала акцент на зафиксированное в договоре невмешательство в дела и хозяйственную жизнь китайцев, то китайская сторона подчеркивала право на владение территорией, занятой их соотечественниками. Но все эти разночтения и интерпретации одного и того же текста возникнут позже.

Итак, в результате подписания Айгуньского и Пекинского договоров на территории Российской империи появилось китайское население двух категорий - зазейские маньчжуры, управлявшиеся из Китая, и китайцы и маньчжуры в Уссурийском крае, численность и система управления кото­ рых оставалась некоторое время неясной.

Рассмотрим, какими сведениями о китайских подданных на русском Дальнем Востоке обладали представители русской администрации, и ка­ кими терминами обозначалась эта группа населения в текстах. В докумен­ тах русского делопроизводства, мемуарной литературе, публицистике встречаются несколько терминов, обозначавших подданных Цинской им­ перии (исключая коренные народности Приамурья) - китайцы, манзы (манзцы), никане, маньчжуры. Если первым и последним обозначались конк­ ретные этнические группы, то употребление остальных зачастую носило ситуативный характер.

Зафиксированное самоназвание «потуйза» китайцев в Приморье (от кит.

паотурдцза - бегун, бобыль) (87), или «паотуррди», «паофу» (пешеход, бегун) (88) в русском делопроизводстве не встречается. В. Висленев, про­ водивший перепись в 1878-1879 гг, считал, что термин «потуйза» приме­ нялся для именования детей китайцев от смешанных браков. И.П. Нада­ ров, оспаривая эту точку зрения, свидетельствовал, что «потуйза» означа­ ет личность, не имеющую ни фанзы, ни жены, ни своего хозяйства. «Та­ ким образом, бессемейный работник, живущий в фанзе, есть потуйза» (89).

В основном массиве документов этнонимы «китайцы» и «манзы» выс­ тупают в качестве синонимов. По мнению Ф.В. Соловьева, в Маньчжурии местное население называло именем «манцза» всех выходцев из Шаньдунской провинции, а в Приморье это название распространилось на всех китайцев (90).

В русских текстах мы находим разный перевод слова «манзы» - «бег­ лые», «выходцы» (91), «вольные» (92). А.Ф. Будищев, ссылаясь на ком­ ментарии французского миссионера, посетившего Амур в 1862 г, считал, что «мандза» является калькой с французского «vagabond» («бродяга») (93).

Однако такое толкование термина «манцза» вызвало критику у пекинского корреспондента Российского геофафического общества, скрывавшегося под инициалами П.К. (Палладий Кафаров?), заметившего, что «если сле­ дует называть бродягами китайских промышленников в Уссурийском крае, то всего приличнее идет к ним китайское простонародное выражение «гуань Гун», означающее именно бродягу, который при удобном случае не прочь ограбить и обокрасть. Так и называл их китаец-христианин, проез­ жавший из Нингуты на юго-восток к границам Кореи» (94).

Архимандрит Палладий в «Дорожных заметках на пути от Пекина до Благовещенска через Маньчжурию в 1870 г.» отмечал, что маньцзы - это Надаров Иван Павлович ( 1 8 5 1 -? )- генерал от инфантерии, писатель. Окончил курс в Академии Генерального штаба. Участвовал в русско-турецкой кампании 1878 г Правитель канцелярии при военном I убернаторе Владивостока (80 - 90 гг.), военный |убернатор Забайкальской области и наказной атаман Забайкальского казачьего войска (1901 - 1904 гг.).

В русско-японскую войну был начальником Военно­ окружных управлений Маньчжурских армий, а загем до 1906 г начальником тыла Маньчжурских армий.

В 19 0 6- 1908 гг - Степной генерал-губернатор и Наказной атаман Сибирского казачьего войска.

не маньчжуры, а китайцы или выходцы из Китая. По рассказу знакомого ему китайца маньзцами называли китайцев временно или постоянно жив­ ших в Маньчжурии. «Многие китайцы, говоря о своей национальности, гоже называют себя не хань жень, а маньцзы» (95). Эти наблюдения под­ тверждает Л. Шренк, указывая, что этноним «манцзы» («мань-цзы») упот­ реблялся в качестве самоназвания китайцев в сношениях с чужеземцами.

Он отмечал, что это название встречалось еще в донесениях Е.П. Хабаро­ ва. Этот же автор приводит несколько возможных версий происхождения термина. Согласно Дэвису и Васильеву, термин «маньцзы» получил широ­ кое распространение на севере благодаря монголам. По их мнению, во время правления династии Юань монголы заимствовали термин у китай­ цев, обозначавших им («мань», «мань-цзы») народ, живший на юге («юж­ ных дикарей»). Дэвис зафиксировал это название только применительно к Южному Китаю, Васильев же отмечал его употребление в отношении мань­ чжурских китайцев (96).

Е. А. Федоров полагал, что термин «маньцзы» означал выходец из Мань­ чжурии (97), близок к этой версии и Д. Стефан, по предположению кото­ рого, «манза» являлось местным русским сленговым словом, образован­ ным от разговорного названия маньчжур (98).

Интересный перевод мы находим у В.К. Арсеньева, объяснявшего, что китайцы Уссурийского края, в основном беглые из своего государства, желавшие жить в полнейшей свободе на воле, отсюда и название «манц­ зы» - «свободный сын» (99). В другой работе - «Соболь и способы охоты на него в Уссурийском крае» - В.К. Арсеньев дает следующее объяснение:

«Манзами (ман-цзы) называются китайцы, свободно проживающие на рус­ ской территории и не подчиняющиеся ни русским, ни китайским законам»

ООО).

Однако в ряде текстов эти названия (китайцы и манзы) приведены как описывающие разные этнические группы (101). Особняком стоит текст, в котором и.в. Ш кловский (Дионео), переводя английский текст, называет манзами корейских крестьян (102).

Рудиментами традиции XVII - XVIII вв. является употребление тер­ мина «никане» для описания китайцев. Большинство документов, содер­ жащих этот термин, относится к середине XIX в., и фактически не встре­ чается после 1880 г. (103).

Таким образом, можно сделать вывод: несмотря на то, что этимология и перевод термина имели несколько вариантов, слово «манзы» являлось общеупотребимым этнонимом. В большинстве официальных документов термины «манзы» и «китайцы» являлись синонимами, и обозначали одну этническую группу - ханьцев. В незначительном количестве документов, видимо в силу слабого знания их авторами китайских реалий, разводятся эти понятия, что делает неясным, какая этническая группа скрывалась под этим термином в ряду «маньчжуры, китайцы и манзы».

Традиционно считается, что первые китайские поселенцы в Южно-Ус­ сурийском крае относились к маргинальным ф уппам населения: беглые преступники, находившие здесь убежище от преследования властей и те, кто не хотел «подчиняться законам Империи и желал жить в полнейшей свободе, на воле» (104). Говоря о первых китайских поселенцах в Уссу­ рийском крае, Л. Шренк отмечал, что желающие приобрести новую роди­ ну шли на Сунгари, а в Уссурийский край стекался «худший элемент люди, не знавшие семейного очага, бедные работники и поденщики, осо­ бенно же всякого рода негодяи, подозрительные личности, преступники, беглые и тому подобный сброд» (105). Абсолютное большинство исследо­ вателей свидетельствует о том, что в Приморье жили бессемейные китай­ цы. По подсчетам И.П. Надарова, в 1880 г. из 6628 китайцев, пребывав­ ших в Приморье, женатых было всего 228 человек (3,4%). При этом все китайцы были женаты на аборигенках (99 чел.) или кореянках (129 чел.) (106).

Китайские мигранты на территории русского Приамурья в основном были выходцами из провинций Шаньдун, Шаньси и Чжили. Среди сезон­ ных мигрантов, приходивших добывать морскую капусту в 40-50 гг XIX в., по свидетельству А.В. Рудакова, преобладали маньчжуры, а китайцы, глав­ ным образом выходцы из провинции Шаньдун, «являлись тогда единич­ ными личностями» (107). Палладий к этому списку добавляет гарнизон­ ных маньчжур из Хуньчуня, выходцев из Мукденского воеводства (108).

Л. Шренк, посетивший Маньчжурию и Амурский край в 1855-1856 гг, отмечал существование региональных особенностей в характере и пове­ дении выходцев из этих провинций: «при достаточном знакомстве с ки­ тайцем, можно, несмотря на общее наречие, сейчас же узнать шаньдунцев, чжилийцев и прочих. Точно так же как Шаньдун, Чжили доставляет Маньчжурии по большей части трудолюбивых, способных и навсегда в ней остающихся хлебопашцев и ремесленников. Шаньсийцы - предпри­ имчивые, практичные и ловкие люди, завладевшие благодаря своей неуто­ мимой деятельности всею мелочной и оптовой торговлей в городах и де­ ревнях Маньчжурии. В противоположность шаньдунцам, шаньсийцы лишь редко и неохотно поселяются навсегда в Маньчжурии (109).

Вопрос о численности китайцев, проживавших в Приморье, остается одним из наиболее сложных для изучения, тем более, что современные китайские исследователи продолжают рассматривать этот период русскокитайских отношений в терминологии территориальных захватов, а сам факт наличия китайских миф антов на этой территории склонны тракто­ вать как прямое доказательство принадлежности края Китаю (110).

Проблема осложняется еще и тем, что культура статистической обра­ ботки данных была низкой. В статье «Тайны сибирской статистики»

(1885 г), посвященной анализу состояния статистического учета, отмеча­ лось: «Если статистика в губерниях Европейской России далеко еще не поставлена на ноги..., то можно себе представить, чем является статисти­ ка в Сибири, (...) где не было даже попытки ее освежить и воспользовать­ ся при собирании материала и разработке его современными научными методами» (111). В результате несовпадение реальной численности китай­ цев в крае с данными, фигурировавшими в отчетах русской администра­ ции, стало постоянным явлением, и мы можем констатировать отсутствие у русской администрации в течение первых 10 лет владения краем точных данных о численности китайцев. Тем не менее, собранные в результате экспедиций сведения позволяют приблизительно определить эту цифру.

Исследователи по-разному оценивали численность китайцев в Уссурийс­ ком крае в конце 60-х - начале 70-х гг: Палладий говорил о 40-50 тыс.

человек, М.И. Венюков и А.А. Алябьев считали, что их не более 2 тыс., Н.М. Пржевальский допускал цифру 4-5 тыс. человек, П.А. Гельмерсен от 5 до 7 тысяч (112). Столь существенная разница между данными Пал­ ладия и остальными исследователями видимо объясняется тем, что Пал­ ладий включал в общую цифру и численность сезонных миф антов, в от­ личие от М.И. Венюкова, Н.М. Пржевальского и П.А. Гельмерсена, ука­ завших только оседлых жителей. Начальник партии лесничих, описывав­ ший приамурские леса с 1859 по 1867 гг, А.Ф. Будищев свидетельство­ вал, что на всем огромном пространстве описываемого края (271950 квад­ ратных верст) всех местных жителей (гиляков, орочей, китайцев, гольдов) едва ли насчитывается более 10 тысяч человек (113).

В 1868 - 1869 гг по распоряжению генерал-губернатора Восточной Сибири М.С. Корсакова проведена перепись китайского населения в ЮжноУссурийском крае (114). К сожалению, автор не располагает ее оконча­ тельными результатами, однако возможно, что они были частично исполь­ зованы комиссией под руководством И.Г. Сколкова, работавшей в крае вес­ ной - летом 1869 г. Согласно полученным комиссией данным, в 1869 г. в Суйфуиском округе насчитывалось 142 китайца, в Сучанском - туземное население исчислялось 457 душами, в Ханкайском - 996, в Уссурийском проживало 1424 китайца, ороча и гольда, в Аввакумовском были учтены совместно китайцы и тазы - 809 человек (115). Однако эти сведения ко­ миссией И.Г. Сколкова, по свидетельству И.П. Надарова, были собраны путем расспросов местных жителей, которые сами мало знали о крае. Не­ смотря на то, что комиссия смогла приехать в такой далекий край, она «не пошла далее наших населенных пунктов, которых тогда, кстати сказать, было очень немного». Анализируя подобный метод сбора информации, И. Надаров указывал, что от «расспросных сведений вообще бывает мало пользы, а не сортированные и перекрестно не проверенные расспросные сведения и подавно не заслуживают доверия» (116).

Особняком стоят данные, полученные командиром I Восточно-Сибирского линейного батальона подполковником Рябиковым. Согласно его под­ счетам, в 1870 г в Суйфунском округе проживало около 20 тысяч китай­ цев, в Сучанском - 10 тысяч, в Аввакумовском - 10 тысяч, из них около 15 тысяч жили оседло. Число китайцев увеличивалось каждое лето на 15 тысяч человек за счет сезонных м иф антов (117).

Необходимостью точных данных о численности китайцев на террито­ рии Южно-Уссурийского округа обусловлено проведение в 1878 - 1879 гг переписи под руководством старшего чиновника главного управления Восточной Сибири Висленева. Согласно собранным им сведениям, китай­ цев в 1819 - 1823 гг в край прибыло 11 человек, в 1824 - 1828 гг - 6 чело­ век, и т. д. Всего в 1858 - 1860 гг на территории Приморской и Амурской областей находилось около 6300 оседлых и 2 - 3 тыс. бродячих китайцев (118). Однако трудно судить, насколько эти цифры отвечали реальному положению дел, т. к. перепись проводилась одним лицом путем маршрут­ ного обследования китайских фанз, сведения вносились в перепись со слов тех, кто находился в данный момент в фанзе (119).

В целом же примерную численность китайцев в Уссурийском крае в начальный период освоения можно оценить в пределах от 2 до 5 тысяч человек. Принимая во внимание огромные размеры края, цифра, безус­ ловно, невелика.

Количество китайских подданных, относившихся к другой категории зазейским маньчжурам, тоже долгое время оставалось невыясненным. В 1859 г их численность ориентировочно составляла около 3 тыс. человек (120), а в конце 60-х гг, по данным комиссии И.Г Сколкова, она оценива­ лась в 10646 человек (121). Лишь в 1881 г представилась возможность провести их перепись: на пространстве 1500 кв. верст от р. Зеи до ст. Чер­ няевой проживало постоянно китайских подданных около 13700 человек, из них 12204 человека жили семьями на местах своих поселений (122).

По указанию Приамурского генерал-губернатора С.М. Духовского зи­ мой 1894 г в селения зазейских маньчжур для сбора информации коман­ дирован чиновник по особым поручениям при Приамурском генерал-губернаторе П.П. Шимкевич. Согласно его данным, в 63 населенных пунк­ тах, состоявших из 1364 дворов, проживало 16102 человека. Из них соб­ ственно маньчжурскими были 27 деревень, насчитывавшие 510 дворов, в которых проживали 5780 человек. Остальное население было китайским и даурским. П.П. Шимкевич отмечал, что и до подписания договора насе­ ление этого района состояло из маньчжур, китайцев и дауров. В связи с тем, что после присоединения края к России перепись не проводилась, динамику роста численности населения он рассчитывал приблизительно.