«Новый Мир 1 С ПРИЗНАТЕЛЬНОСТЬЮ И БЛАГОДАРНОСТЬЮ: Галине за ее наиполезнейшее колдовство; Дмитрию Чернышевскому и Наркому иностранных дел Кириллу за неоценимую помощь в оформлении общей концепции, а так же за разъяснение ...»

Следовало лишь наиболее доходчиво и дипломатично донести до них эту простую истину.

Так, чтобы Кудрявцев хорошо понял и остановился на краю, к которому подошел опасно близко.

— Товарищи моряки…, - начал он.

— Вопрос не праздный, — Самойлов вставил слово в паузу так ловко, что это выглядело как естественное продолжение разговора. — Сергей Владимирович, давайте я объясню, в чем завязка проблемы. Тут вопрос не столько в самом самолете… Кудрявцев одним взглядом поблагодарил наставника. Самойлов был совершенно не обязан вмешиваться в разногласия палубников и самолетостроителей. Более того, это вмешательство для него было просто опасно, силы и вес зубров авиастроения, вхожих лично к Сталину в любое время и представителей новорожденных авианосных сил были заведомо неравны. И все же Самойлов тратил время, силы и авторитет, по мере сил выводя ученика, подчиненного и друга из-под удара.

— Видите ли, в чем дело, — продолжал тем временем Самойлов, — в обычных условиях проблему порешали бы в обычном порядке. И я первый укоротил бы… энтузиазм товарища Кудрявцева.

Упомянутый товарищ заерзал на стуле, но сдержался.

— Здесь вопрос в другом. Предположим, (только предположим!), что у нас с англичанами вышла… напряженность.

Ильюшин легким кивком дал понять, что оценил стиль собеседника. Предполагаемое и ожидаемое мероприятие перешло из разряда интересной идеи в стадию конкретного планирования и круг посвященных естественным образом расширился. Конечно, как помощник наркома авиастроения, Сергей Владимирович был осведомлен о грядущей операции. Но печальные события второй половины тридцатых привили советским ответственным руководителям очень высокую культуру молчания. Поэтому Ильюшин не мог не отдать должное иносказанию Самойлова.

— Предположим так же, что эта… напряженность потребовала от нас, как завещал нам великий Вождь и Учитель мирового пролетариата товарищ Ленин, перенести войну на территорию империалистического противника. В этом случае у каждого рода вооруженных сил будет свой враг. На суше, на море и в воздухе. А у авианосцев работа будет очень специфичной.

Ильюшин склонился вперед, сложил пальцы в замок и утвердил на них тяжелый подбородок в предельно сосредоточенном внимании.

— Что такое авианосец? — продолжал меж тем Самойлов. — Это не просто плавучий аэродром. Это еще и очень подвижный аэродром. И в этом принципиальное отличие и особенная сила авианосного корабля. Мы с вами знаем, что успех действий авиации зависит во многом от аэродромной мобильности. А с этим всегда проблемы. Авианосец же может просто сняться с якоря и приплыть в нужное место. Таким образом, имея хорошие авианосцы, мы можем не просто добавить к составу ВМФ еще несколько кораблей. Мы можем сильно разнообразить свои возможности по воздушным операциям, притом как собственно на море, так и против берега.

— Сомнительно, — заметил Ильюшин. — Слишком мало самолетов на ваших кораблях.

Счет идет на десятки. Если же случится … хммм… напряженность, то в воздухе будут биться сотни и тысячи машин.

— Так и есть, — не стал спорить Самойлов. — Но эти несметные тысячи будут привязаны к своим площадкам. За ними будут следить шпионы, воздушная разведка и радиолокация.

А наши десятки смогут работать как скальпель — при необходимости они исчезнут в одном месте и появятся в другом. Неожиданно для противника.

— И снова сомнительно, — сказал Ильюшин, так же задумчиво морща лоб, — слишком мал театр возможных действий для таких фокусов с исчезновением и появлением.

— Если руки будут расти не из жо… седалища, то получится, — вставил Кудрявцев.

— Кроме того, не забудем еще один нюанс, — продолжал, как ни в чем не бывало Самойлов. — Это перспектива сражения с английским флотом. Он большой. Просто большой. Чтобы его ушатать нам придется совершать чудеса. А чудеса без хороших самолетов не получатся. Вот поэтому нам нужен на палубы не просто хороший самолет.

Нам нужен лучший из всего возможного. Если бы у нас было время, вопрос решался бы просто — приняли бы «потного», довели его до кондиции за год-другой, а там уже и на слом пора, впереди реактивная тяга. Лет через десять наши поршни станут анахронизмом.

Но в мире напряженно и неспокойно, — Самойлов значительно качнул пальцем, — времени просто нет.

— А какую машину вы бы хотели видеть на палубе своего корабля в перспективе?

Задавая вопрос, Ильюшин ждал чего угодно, вплоть до требования покупки чего-то американского.

— Вы посмотрите, что у вас творится! — горячо заговорил Кудрявцев, — Вы уж извините меня за прямоту — наболело! Пока По-3 готовят к серии, завод загрузят темой По-1К.

Чтобы не стоял. Несколько месяцев помучаются с переходом на новую машину. Потом с качеством ее выпуска. А потом запустят в серию По-3 и о нас забудут. Оставив с аварийностью, плохим снабжением запчастями и всеми причитающимися… — Владимир Александрович, спокойнее, — нейтрально заметил Самойлов. — Это мы уже все описали. По вопросу, что нам хотелось бы иметь. Не только в перспективе. Уже сегодня. У товарища Яковлева есть замечательный самолет Як-5 с двигателем М-82.

Машина зверь. Пилоты от нее в восторге. Саркомбайн готов давать самолеты нам прямо сейчас. Но решение тормозится в наркомате из-за возможной передачи завода. А мы не получаем столь необходимые машины.

Ильюшин думал. Моряки вывели конфликт на новый уровень, переведя его из простого спора отпускающей и принимающей стороны в вопрос эффективности и вооруженности ВМФ в предстоящей операции. Такие вопросы выходили за пределы его компетенции, собственно говоря, Ильюшин сомневался, что теперь и нарком авиастроения возьмет на себя смелость единолично решать судьбу палубного поликарповского самолета. Слишком велик риск того, что однажды ответственного за решение призовут в небольшой кабинет в Кремле и спросят, исходя из каких соображений, он в преддверии великих свершений вооружил авианосников картонным мечом.

— Боюсь, мне требуются дополнительные консультации, — осторожно заметил он, наконец. — Я в точности передам ваши соображения товарищу Шахурину.

— Давайте так, — деловито предложил Самойлов. — Вы уточните этот вопрос у наркома.

Ехать до наркомата вам минут двадцать максимум. Наркома предупрежу и попрошу, чтобы вас приняли вне очереди. Через три часа у нас совещание в Кремле. Там и поставим все точки над «и». По документу дело десятое, но самолеты нам нужны.

Ильюшин встал.

— Тогда я пойду. Время дорого.

— Всего хорошего, Сергей Владимирович.

— До свиданья, — сказал Ильюшин и уже в дверях, разворачиваясь, неожиданно подмигнул Кудрявцеву. Это так не вязалось со всем его предыдущим поведением, казенным и формальным до зевоты, что генерал-майор застыл, разинув от неожиданности рот. — Я постараюсь, чтобы ваши аргументы звучали как можно… убедительнее.

Когда Ильюшин вышел, Самойлов о чем то думая, перелистнул несколько листов успевшего стать скандальным отчета.

— Так, Володя, ты завтракал?

— Нет. Не успел.

— И не успеешь. Ты точно уверен в своей оценке самолетов?

— Уверен. Возможно ситуация была бы не столь острая, если бы не такое давление и, прямо скажу, проталкивание откровенно неудачной машины на палубу.

— Смотри сюда. Сейчас пойдем стенка на стенку. С одной стороны, правда производственников, которые не хотят ломать свои планы. С другой стороны, правда военных, которые хотят иметь только лучшее. Беда в том, что каждый может ошибиться.

Если Яки окажутся не так хороши, и тем более, если наши баталии собьют темп отпуска самолетов промышленностью, тебе конец. Мне тоже. Персональную ответственность возложат на нас двоих. Пока Ильюшин едет в наркомат еще можно все переиграть. Один звонок и производственники сами будут рады все забыть. Ты уверен?

Последнее слово Самойлов отчетливо выделил. Кудрявцев посмотрел прямо ему в глаза, уставшие, покрытые сетью красных прожилок. Пожалуй, только теперь он понял и во всей мере осознал, какую кашу заварил и насколько рискует его наставник, однозначно принимая сторону ученика.

— Так ты уверен? — повторил Самойлов.

— Да. Петр Алексеевич, Як — хорошая машина. А если что, я все возьму на себя.

— Зелен ты еще, Владимир, — устало сказал Самойлов. — Главный спрос будет с меня в любом случае. Ладно, я тебе верю. Хорошо… Собирай все документы по машине и через два часа пятнадцать минут будь у меня. Поедем.

— Петр Алексеевич, едем… туда? — Судя по выражению лица, Кудрявцев ехать явно не стремился.

— Туда, Володя, туда. Расхлебывать будем. Конечно, сразу никакого решения не будет, но если все пойдет хорошо, сможешь подробно расписать проблему тому, кто может ее решить одним словом. А он над ней подумает. Сумеешь там, на верху доказать, что твоя птица лучше, твоя правда. А не сумеешь, на ишаках в бой пойдешь. Если вообще куданибудь пойдешь… — Понял. Разрешите идти?

— Иди, иди. И помни, через два, ага уже двенадцать, как штык у меня и со всеми документами. Иди.

Глава Май 1943 года Чкалов не находил себе места. Вчерашний оптимизм иссяк, на смену ему пришли разочарование и злость. Красоты Парижа не радовали заслуженного летчика, волею судьбы и большого начальства ставшего членом военного совета Воздушного Фронта.

Идея была проста и в простоте своей гениальна. Вывести все военно-воздушные силы задействованные в операции из армейского подчинения и объединить их под единым командованием по образцу немецких Люфтов. На практике, как и положено, в строгом соответствии с английской пословицей из всех ватерклозетов полезли скелеты. Чкалову говорили, что это неточный и ошибочный перевод, но образ лезущего из сортира скелета достаточно точно передавал отношение и растерянность перед лицом некоторых проблем.

Взять хотя бы битву, которую ему пришлось выдержать по вопросу переноса командных пунктов. Некоторым (и даже многим) командирам очень не хотелось покидать насиженные места и перемещаться со всем штабным и прочим хозяйством куда-то на побережье. Разве отменили телефоны и радио? — спрашивали они. И Чкалов с грустью вспоминал знаменитую дубовую палку, которой один покойный маршал вколачивал ум отдельным строптивым и глупым подчиненным.

Но чем дальше, тем больше он убеждался в правильности решения перенести основной штаб или хотя бы создать второй командный пункт в Нормандии, поближе к аэродромам вверенных авиационных дивизий. И если бы не связь… Впрочем этих «если» было довольно много. Первый Воздушный перемещался медленно и тяжко, подобно огромной амебе, выбрасывая вперед отдельные щупальца, подтаскивая основную массу и подбирая тянущиеся отростки. Как и во всяком новом деле, проводившемся с таким размахом, вскрывались новые, ранее неизвестные проблемы. И не всегда знаешь, с какой стороны приступить к решению.

Особенно обидно было, когда вал неприятностей обрушивался после, казалось бы, несомненных успехов.

Только недавно все радовались, когда советские бомбардировщики совершили первый организованный, спланированный и масштабный рейд на английский промышленный район Бирмингама. Для немцев «прогулки» на ту сторону пролива были делом уже обыденным, для советских ВВС — новым и рискованным опытом. Рискованным и новым вдвойне, потому что налет был ночным.

И — получилось.

Довольные штабисты отмечали крестиками на карте уничтоженные заводы, Астахов, командир 14-й бомбардировочной дивизии — главный исполнитель операции, ходил именинником, техники рисовали стилизованные бомбы на бортах. А журналисты, наконец допущенные до летчиков, брали пространные интервью.

И что, теперь все коту под хвост?

Сегодня с утра, после победных реляций и почти реально висевшего в воздухе звука фанфар, в штаб Первого Воздушного явился Рихтгофен, собственной персоной. Суровый мужик, чья придирчивость и стремление контролировать все и вся, по мнению Валерия, были почти маниакальными. С ходу, отбросив поздравления и речи о грядущих успехах, даже не сняв свой легендарный черный реглан, он бросил на стол пачку фотографий, полученных потом и кровью, в самом прямом смысле слова, его разведчиками и поинтересовался, о каких разбомбленных заводах идет речь. Не тот ли это Роллс-Ройс, который по данным разведки в этом месяце опять готов перевыполнить план по производству авиационных двигателей «мерлин»? Если тот, то такая война, его, старого служаку, воевавшего за Германию еще в империалистическую войну, не устраивает. И вышел, не слушая возражений и оправданий.

Сцена получилась запредельно некрасивой и постыдной. Вдвойне некрасивой и стыдной, если это было правдой.

Чкалов снова посмотрел на карту. Астахова он знал давно, еще с тридцатых. Тот, правда, не участвовал в рекордных перелетах, но был своим во всех смыслах, активно учился у их участников радионавигации и другим премудростям штурманского дела. Что позволило к началу сороковых создать авиацию дальнего действия. Благо кадры умеющие летать на дальние расстояния, не блуждая в потемках, имелись в достаточном количестве. Так же Астахов никогда не отличался ни болтливостью, ни вообще многословием. Не верить ему Чкалов просто не мог. Зато причины, толкавшие Рихтгофена на подтасовку, были вполне ясны. Потери, которые несли немецкие летчики, требовали оправданий или, по крайней мере, объяснения. Ну и плюс обычная человеческая зависть, до сих пор немцы в ночных действиях откровенно не преуспели.

И все же червь сомнения грыз Валерию …? сердце. Астахов болтуном и вралем не был.

Но и Красный Барон — так же.

Так в чем же дело?..

В комнату вошел Голованов. Назначенный начальником штаба Фронта, он скорее играл роль первого зама, положившись в штабной работе на своего давнего товарища Николая Семеновича Скрипко. Сам же проводил время в непрерывных перелетах в Москву и обратно, утрясая непрерывно множащиеся проблемы фактически еще не существующего Фронта.

— Ну, что скажешь, Валерий?

— Брешет немец! Как пить дать, брешет. Накрутили им хвосты, вот и ищет на кого бы головой кивнуть.

Голованов подошел, похлопал по плечу, безрадостно улыбнулся и показал на карту.

— Я ребятам приказал анализ снимков сделать. Проверить, так сказать, слова немца.

— И что они там увидели?

— Да вот, судя по снимкам, прав Рихтгофен получается.

У Чкалова отвисла челюсть. Он громко впечатал кулак в столешницу.

— Как он может быть прав, если мы эти заводы с землей сравняли?! Это ведь Лешка Астахов летал! Я его знаешь, сколько лет знаю?! Никогда Леха пустобрехом не был и не будет! Сказал, заводы накрыл, значит накрыл. И разведка после него подтвердила. Этот, как его, Сарковский самолеты посылал. Они подтвердили!

Голованов задумался. В нечестность Астахова и его пилотов он тоже не верил. Но следовало принимать во внимание специфику ночных бомбардировок. По опыту он знал, как порою пилоты, особенно молодые, путают цели и видят то, чего там в принципе быть не могло.

Человеку не знакомому с небом трудно представить себе, до какой степени могут обмануть зрение и память пилота запертого в тесной кабине на высоте в несколько тысяч метров на скорости в несколько сот километров в час. Зачастую еще и под огнем.

Голованов видел, как линкоры путали с эсминцами, танки принимали за телеги и наоборот. Пилоты видели дивизии и корпуса там где их не было в помине, пропуская реальные части и соединения. Поэтому он давно не верил ничему кроме фотопленок.

Бесстрастная механика была надежнее «двояковыпуклого военно-воздушного глаза».

Он не сомневался в искренности бомбардиров, в ночном небе, под огнем зенитчиков, видя зарево огней разрывов и пожаров, они запросто могли представить себе, что срыли Бирмингам до фундаментов. Требовалось подтверждение разведки.

И с разведкой результаты ему не понравились. Фотопленок с собой пилоты не привезли. О причинах Сарковский отвечал невнятно. Самому Голованову с пилотами поговорить не удалось. Дел хватало, приходилось целиком и полностью полагаться на профессионализм подчиненных.

— Давай, Валерий, так сделаем. Все равно пока комфронта на выезде, вся ответственность лежит на нас с тобой. Пошлем-ка мы еще один разведчик. Пусть полетает. Посмотрит.

Сфотографирует все, что внизу. А мы по результатам расшифровки и решим, верить нам Рихтгофену или нет. А то послушаешь его, бомбы в никуда улетели. Но у него фотографии есть, а мы, получается, только словесами пожонглировать можем.

— По мне, так слова наших в сто раз вернее, чем все эти фотографии!

— Доверие дело хорошее, но для верхов вернее будет задокументировать.

— Ну, ты и забюрократился! Слова-то какие пошли. «Задокументировать»… «Предоставить»… Как будто с крысой канцелярской говорю. Не, ты не обижайся. Давай я сам слетаю. Раз доверия нашим пилотам нет, пролечу, по головам ходить буду, а найду эти заводы. И никакая английская хитрость им не поможет. Или немецкая… Голованов снова улыбнулся. По поводу Валерия Павловича у него был отдельный разговор у Сталина. Сам Александр Евгеньевич не верил в то, что заслуженный летчик потянет сложную организационную работу. Тем более в такой неведомой и новой области как огромное военно-воздушное объединение, которое требовалось собрать в немыслимо короткие сроки буквально из подручного материала. Он оказался неправ, Чкалов вполне справлялся, хотя временами был поистине невыносим. Сугубый практик, он постоянно рвался на передовую, все лично обмерить, оценить посмотреть и пощупать собственными руками. Стоило немалых усилий удерживать его в кабинете и ограничивать моральноволевое воздействие на нерадивых подчиненных телефонными взбучками. Аппараты меняли раз в неделю — тонкая техника не выдерживала привычки со всего размаху шваркать трубкой о держатели. А секретаршу ЧВС по слухам одолжил сам нарком государственного контроля Лев Мехлис, славившийся умением подбирать кадры железобетонной выдержки. Ресурс барышень послабее и посубтильнее вырабатывался даже быстрее телефонного.

Но больше всего досаждали попытки Чкалова непременно вырваться и полетать. Где угодно, на чем угодно, но полетать, под любым предлогом.

Верховный не приказывал, но очень убедительно просил ни в коем разе не допускать знаменитого летчика к боевым вылетам. И Голованов очень хорошо помнил это ненавязчивое пожелание.

— Валер, вот ты на меня ругаешься. Бюрократом обозвал. А я возьми и стану бюрократом. Ну, сам посуди, куда тебе лететь? Дел в штабе не в проворот. Кто ими заниматься будет? Я бы и сам слетал, если бы мог кого-то на бумажках оставить. У нас целая дивизия на МиГах прибывает. А встретить некому. Выручишь?

Чкалов резко, с досады, махнул рукой, все поняв.

— Уболтал, чертяка языкастый! Встречу твою дивизию. Кто командир у них?

— Кожемяко. Опытный дядька. На Яках раньше летали.

— Тогда договорились. С разведкой сам справишься?

— Справлюсь, Валера, но ты давай. Как освободишься, присоединяйся. Снимки вместе будем смотреть.

— Лады. До встречи.

— Удачи тебе.

За вышедшим Чкаловым хлопнула дверь. Александр Евгеньевич Голованов подошел к окну. Скучнейший вид эти городские пейзажи. Скорей бы в поле, к самолетам… Он вызвал дежурного, отдал нужные команды по телефону и на ходу подхватив подготовленное задание на вылет быстрым шагом пошел к машине.

До аэродрома добирались около часа. После того, как большинство машин было конфисковано во французскую армию, а остатки были брошены на хозяйственные нужды, по городу можно было передвигаться практически беспрепятственно. Основную массу автомашин составляли грузовики советского, немецкого и американского производства и редкие автобусы. Любой встреченный легковой автомобиль можно было смело отнести к представителям военных властей советской и немецкой оккупационных зон. Голованов сидел в машине, напряженно обдумывая ситуацию. Виды Парижа совсем не волновали генерала. После завершения войны, как говорили сами парижане, город сильно изменился.

Исчезла легкость, непринужденность, неповторимые шарм и аромат, присущие именно этому городу. Как будто они ушли вместе с разбитыми дивизиями к последнему бою на юге, когда немецкие танки обошли город с запада. Уступив место рутине, организации и почти американской деловитости. Рестораны и другие развлекательные заведения в большинстве своем позакрывались еще во время войны, выжили почти исключительно забегаловки быстрого питания. Зато город пестрел объявлениями с предложениями о работе. Хозяйство страны после тяжелых боев нуждалось в восстановлении. Заводы «Рено» выходили на довоенный уровень. Однако нынешним властям требовались не многочисленные легковые автомобили, скорее предмет роскоши, чем первой необходимости. Выданный заказ практически полностью состоял из грузовиков и автобусов. Приходилось перепрофилировать цеха. Изготавливать оснастку. Приехавшие из Союза инженеры внедряли новые, недавно заимствованные ими самими у американцев методы организации труда. Платили за этот труд по довоенным меркам не очень много, зато удалось победить безработицу. Об отмене карточного распределения никто естественно даже не заикался. Но после пережитых дней ужаса после череды поражений и страха перед идущими немцами и русскими нынешнее состояние дел следовало признать вполне приличным. Нашлось применение даже военнопленным. Руководство Нового Мира совершенно справедливо рассудило, что во время войны кормить такое количество не приносящих никакой пользы здоровых мужиков неправильно. После чего в Северной Франции появилось большое количество строительных батальонов в старой французской форме, прокладывающих дороги и строящих новые аэродромы. К серьезным делам их не допускали, но в целом особых эксцессов не было. Недовольным было предложено отказаться от работ с последующим ожиданием конца войны в Сибири. После чего количество отказников оказалось просто смешным.

И на удивление низок был уровень саботажа. Для советской стороны, изводившей «наймитов мирового империализма», мнимых и вполне реальных вплоть до начала сороковых, это было непонятно и неожиданно. Конечно, постоянно случались разные происшествия. Убийство отдельных военнослужащих, прокламации и листовки. Поджоги, попытки крупных диверсий, иногда даже удачные. Но в целом ничего, что значимо осложняло бы жизни и влияло на постепенное включение страны и ее промышленности в экономическую систему Нового Мира. Хотя, с новым витком военных действий и планами частичного переноса тяжести военного производства в Европу ситуация угрожала измениться отнюдь не в лучшую сторону.

Вообще ситуация была по-своему оригинальной. После ужасов Первой Мировой, после ужасающе кровопролитного штурма Парижа зимой четырнадцатого и всех последующих лет войны новая схватка во Франции ожидалась затяжной, жестокой и адски тяжелой. Для немцев, заранее готовых к гекатомбам трупов в стиле сражений тысяча девятьсот двадцатого была потрясением относительная легкость побед. Так словно весь боевой дух французов был истрачен тогда, в начале века. Да, они сражались смело, упорно, зачастую отчаянно. Но не более того.

Оптимисты писали разоблачительные статьи о тлетворном разложении, поразившем буржуазные армию и общество. А в кулуарах ожидали такой же легкости побед и над англичанами. Пессимисты доставали графики промышленного производства, карты боевых действий и доказывали: соотношение сил не оставляло галлам никаких шансов.

Поэтому уместнее всего говорить не о силе нового Мира, а о слабости Франции. При этом не следовало забывать, что даже при сдвоенном ударе и предопределенности общего исхода победа далась не легко и не быстро.

Себя Голованов относил скорее к пессимистам. Хотя, безусловно, чувствовать себя победителем было приятно. Но все эти дела и заботы относились скорее к сфере обязанностей военных комендантов городов и районов. Сейчас думы начштаба Фронта были заняты совершенно иным.

Реальная эффективность ночных ударов.

Он помнил предвоенные учения и маневры. То, с каким трудом удалось внедрить в бомбардировочную авиацию те навыки, без которых пилоты авиации гражданской давно не мыслили полета в принципе. Сколько копий пришлось сломать, прежде чем радионавигация избавилась от образа странной прихоти и стала одной из специальностей, без знания которой к полетам не допускали.

Уже тогда, вопреки многим оптимистам из наркомата, он обоснованно и доказательно указывал, что удар, пусть даже крупными силами, по сравнительно небольшому объекту, которым является завод, со средних высот, не приведет к его окончательному выводу из строя. Тем более удар ночной, по сути своей неприцельный. Однако до получения достаточного количества истребителей сопровождения кидать бомбардировщики в систематические дневные операции было слишком рискованным решением. Истребителей Первому Воздушному катастрофически не хватало — основой для Фронта становились уже действующие воздушные армии, приспособленные и оснащенные для европейского ТВД с относительно небольшими расстояниями, не требующих большого числа специальных истребителей с большим радиусом действия. Такие машины ранее производились очень малыми сериями для особых нужд и регионов, сейчас их выпуск рос семимильными шагами, но для насыщения войск требовалось время.

Но бомбардировки должны были производиться и более того, наращиваться. Возникал выбор: или бросать армады бомберов в дневные налеты с недостаточным прикрытием, или пытать судьбу в ночных налетах. Первый путь уже опробовали немцы и заплатили высокую цену. Фотографии сбитых «чудо-бомбардировщиков», почему-то особенно любимых фотокорреспондентами, обошли газеты всего мира. Но результаты ночной атаки могли быть перечеркнуты фотоснимками Барона. Решение воевать днем было очень тяжелым. Однако, если ночные удары действительно такие, как говорил Рихтгофен, оно могло быть единственным. Невзирая на потери.

Наконец машина добралась до аэродрома, прервав мучительные раздумья. Пугая встречных суровым выражением лица, Александр Евгеньевич быстрым шагом вышел на ВПП, где уже стоял готовый к вылету Та-5, специальной разведывательной модификации.

У хвоста совершал традиционный взлетный ритуал капитан Михаил Асташенков, опытный пилот и разведчик. Обычно пилоты отливали на заднее колесо, но Асташенков исполнял какой-то странный танец. Не то пляску святого Витта, не то вольную вариацию буржуйского твиста. Увидев приближающееся начальство, он растеряно подобрал шлем и начал одергивать летную форму.

— Здравия желаю, товарищ генерал! Капитан Асташенков к взлету готов!

— Здравствуй Михаил, — Голованов пожал капитану руку. — Ты прямо как шаман сибирский вокруг самолета пляшешь. Что за ритуал придумал?

— Товарищ генерал в полете шея, бывает, затекает. А так разомнусь перед вылетом и вроде ничего.

— Хорошо. Как тебе машина? Лучше биса (Та-Збис, модификация истребителя Таирова с запорожским двигателем М-89).

— Лучше. За обзор боялся. Но наши молодцы, обзор хороший сделали. А моторы — моща! Сразу чувствуется.

— Не тяжело одному летать?

— Тяжело товарищ генерал, зато скорость. Газу прибавил и пусть «спитфайр» догнать попытается. А если с земли, пока высоту наберет, меня и след простыл. Вдвоем конечно проще, но тогда машина тяжелее. Лучше как сейчас.

— Это хорошо капитан. Уверенность в самолете большое дело. Ответственное задание у тебя, строго секретное, потому инструктаж прямо здесь. Перед вылетом. Пошлем в самое логово. Нужно сфотографировать район заводов Роллс-Ройс в Бирмингаме. Проверить результаты бомбометания. Сегодня наши и немцы наносят несколько ударов по югу Англии. Насколько хватает дальности у «люссера». Бомбить будут до темноты.

Заправишься вот здесь. На побережье. После возвращения дозаправляешься и летишь сюда. Понимаю, что тяжело, но эти фотографии очень важны для нас. Я бы эскадрилью послал с разных направлений, но времени нет. Так что все надежды на тебя, Миша. Не подведи.

Капитан сосредоточенно водил пальцем по карте с нанесенным маршрутом. В принципе он уже знал, о чем пойдет речь. До сумерек оставалось достаточно времени. Кроме того, ему было важно засветло оказаться над Бирмингамом, или гемом, сам черт не разберется в английских названиях. И если сверится с графиком полетов бомбардировщиков, он вполне мог успеть засветло. Лишь бы облаков над целью не было. Синоптики обещали вполне благоприятный прогноз над Средней Англией, но кто знает, не был ли он придуман полтора часа назад перед самым выездом командующего из штаба. С метеосводками в силу сложившихся обстоятельств в этой части света было не все в порядке. Потому к неожиданностям лучше было готовить себя заранее. Хуже всего было то, что лететь предстояла с двумя посадками на дозаправку. Он бы предпочел полет с подвесными топливными баками. Но они в последнее время были невероятным дефицитом и выделялись по особым случаям и по специальным запросам. Можно было попросить у немцев, но опять же — долго, да и голова дороже — летать с нештатными и неунифицированными приспособами. Вот ведь жизнь пошла. Задание особой важности, а баков выделять не желают. Хотя, скорее всего в такие мелочи Голованов не вникает. А подсказать не решилось местное начальство. Как обычно, бардак.

Взревев моторами, Та-5 давно уже покинул взлетную полосу, превратившись в маленькую точку и исчезнув за горизонтом, а генерал все стоял и смотрел в небо. Если повезет и все сложится удачно, возможно уже завтра он получит ответ на все вопросы. А может быть, славный парень Мишка Асташенков просто исчезнет, как исчезли, не вернувшись, многие до него. И только спустя много лет в английских архивных документах найдут краткую заметку о поднятых на перехват разведчика дежурных «спитах» и быстротечной схватке… На душе у Александра Евгеньевича было скверно. Очень хотелось дать пилоту подвесные баки, но расчет показал, что горючего, скорее всего, не хватит. Можно было конечно послать кого-то с побережья. Но там разведывательные полки только-только закончили расквартировку на местности, и точное состояние их боеготовности было ему неизвестно.

А такое важное дело хотелось проконтролировать лично. Пришлось выбирать, или двойная дозаправка, или риск выработать топливо прямо над английскими позициями.

Видно, прав Валера, подумалось ему. Бюрократом ты становишься и перестраховщиком.

Давит все-таки ответственность. Ох, как давит… Время тянулось медленно, как резиновое. Сам того не желая генерал устроил небольшой осмотр аэродрома, с взбучкой начальнику аэродромного узла, за в общем-то не такие и большие огрехи. Затем долго и тщательно инспектировал состояние парка новейших Та-5.

Разведывательная модификация отличалась не только моделью двигателя М-82, с лучшей высотностью. Будучи максимально облегченной, она по летным данным превосходила истребитель той же модели. К такому бы самолету еще и пушки. Но если туда вернуть должное вооружение разница становилась совсем небольшой. Скоро, совсем скоро целые полки таких же красивых быстрых машин должны были появиться в английском небе.

Голованов поймал себя на мысли, что независимо от результатов полета Асташенкова вопрос о дневных бомбардировках уже почти решен. Дефицит истребителей сопровождения должен был полностью разрешиться в течение ближайших двух месяцев.

По слухам, Шахурин клялся в этом головой лично перед Сталиным. Но эти месяцы предстояло еще пережить и отвоевать, не положив весь Фронт.

А ночью бомбить цели в Средней Англии куда как безопаснее.

Когда уже стемнело, волнение генерала превратилось в самую настоящую тревогу. Он начал себя ругать за то, что поддался эмоциям и не выслал целую эскадрилью днем позже.

Потеряв ценный самолет, а главное отличного разведчика.

Телефонный звонок раздался как гром посреди ясного летнего неба.

Трубку взял командир части полковник Малахов. Выслушав, он сказал несколько слов, после чего передал ее генералу.

— Голованов слушает.

— 83-й истребительный полк 11-й смешанной авиационной дивизии, к нам сегодня самолет упал. По документам смотрели — думали ждете вы его.

После нескольких минут путаных объяснений Голованов не выдержал.

— Кто говорит, представьтесь!

— Замполит восемьдесят третьего истребительного полка Минин! Временно замещаю командира полка на КП.

— А где командир?

— В штабе дивизии. Уехал за заданием.

— Кто к вам прилетел?

— По документам капитан Асташенков. На машине живого места нет. Спитфайры поймали уже над Каналом. Наши насилу едва отбили.

— Пилот как, пилот жив?!

— Пилот жив. Везучий парень. Слегка контужен, но цел. Отправили к вам с оказией на бомбардировщике.

Да что за чушь несет этот Минин. Сам голос в трубке раздражал начштаба.

— А фотоаппаратура как?! Как она?!

— Фотокамера вдребезги. Но пленка уцелела. Наши техники сняли кассету. Сейчас летчик к вам летит.

Настроение резко прыгнуло вверх, сменив полярность.

— Ах, ты мой родной! Вот тебе спасибо! Как тебя там, Минин? Товарищ Минин от имени руководства Воздушного Фронта объявляю вам и все личному составу полка благодарность! В письменном виде получите позже. Все, отбой.

Не выдержав, он вскочил из-за стола и начал ходить по комнате.

— Малахов, этот Минин говорит, вы в курсе каким бортом к нам летит Асташенков с кассетой?

— Да, конечно. Кроме них у нас сегодня никто не сядет.

— Сразу после посадки Асташенкова с кассетой ко мне. Ты, кажется чай предлагал?

Сиди, жди, а я пока пойду, почаевничаю. Замаялся с вами.

Быстрым шагом генерал покинул комнату.

Везунчик Асташенков отделался только ушибами при посадке. Всю дорогу до штаба он клевал носом. Голованов отпустил бы пилота, но ему были важны личные впечатления.

Потому, к приезду пилота уже были готовы термос с крепчайшим кофе, настоящий шоколад и стопка чистой бумаги с запасом карандашей.

Но Голованову хватило одного взгляда на заплетающуюся походку Асташенкова, чтобы отодвинуть бумагу. Влив в разведчика весь термос, начштаба долго говорил с ним, делая быстрые пометки в блокноте. После разговора Асташенков заснул прямо на стуле.

Несмотря на очевидное нарушение, Голованов распорядился не будить, дав задание дежурным аккуратно перенести капитана на диван, подложить подушку и укрыть одеялом, по пробуждении холить и лелеять, кормить от пуза и напомнить о письменном отчете… Сам он сидел в кабинете и ждал расшифровки снимка.

Сказывалось напряжение последних часов, теперь и его накрывала сонливость.

Внезапно дверь распахнулась, и вместе с воздушным потоком туда ворвался Чкалов, излучая, не смотря на поздний час, энергию и оптимизм.

— Александр, приветствую тебя! Встретил Кожемяко. Орлы, рвутся в бой. У ребят один вопрос, когда в дело. А как твои дела?

— Нормально. Расшифровки жду, будет только к утру.

— Это дело долгое. Знаешь, что, день завтра, вернее уже сегодня тяжелый. Ложился бы ты спать. Да и я прилягу. Убедимся вскоре, что Рихтгофен лапшу нам на уши вешает.

— Пожалуй, ты прав.

— А то! Слушай меня, разнесем англичан в пух и прах.

Утреннее пробуждение было не столь приятным. Хотелось полежать еще. Но Голованов пересилил себя. Он выпил бодрящего чаю и без промедления пошел в фотолабораторию.

К его удивлению там уже сидел Чкалов, изучающий с олимпийским спокойствием разложенные перед ним снимки. Майор в белом халате одетом прямо на военную форму аккуратно указывал маленькой указкой на различные объекты и деловито растолковывал.

Валерий что-то отвечал.

Как же тебя зацепило, весело подумал Голованов. Сдержанный Чкалов, всматривающийся в махонькие точки смазанных снимков — это было редкое зрелище.

— Что нового? — Голованов не стал тратить время на формальные приветствия.

— Видишь ли, какое дело Саша. — Чкалов выглядел как-то озадаченно. — Как бы тебе сказать… О, черт, подумалось Голованову, сердце упало Неужели… — Оказывается Рихтгофен не такой уж и пустобрех… Мы тут с майором и так и этак смотрели, и глазом и под лупами… Думал, может промахнулись с координатами, не то снял разведчик, проверили привязку к местности.

— И?.. — спросил Голованов, уже зная ответ. Прочитав его на ошарашенном лице члена военного совета.

— Целы заводы, — потерянно сказал Чкалов. — Следов разрушений даже не нашел.

— Сарковский, — сквозь зубы прошептал Голованов. — Наврал, скотина.

Он взял один из снимков, еще влажный после обработки, отливающий глянцем. На снимке отчетливо выделялась группа вытянутых прямоугольных зданий — хорошо знакомый с недавних пор основной комплекс сборки тех самых пресловутых «мерлинов».

В отдалении. Среди паутины подъездных путей темнели несколько пятнышек, которые при большом желании можно было принять за воронки от взрывов. Но сами цеха были целы и невредимы.

Голованов выругался, грубо, зло.

— Брехун поганый! — полностью согласился Чкалов. — Уверил, что его соколы все видели и каждый квадратный сантиметр своими руками перещупали. И я хорош! Если бы не этот парень с разведки, сидеть бы нам в луже перед Ставкой. Астахову я верю. С причинами разбираться будем. Но мы здесь каждую улочку, каждый снимочек рассмотрели. И ничего не нашли. Хреновые дела. Набомбим мы ночью. В день надо уходить.

— В день… — ответил озадаченный Голованов, осмысляя сказанное и увиденное. — Уходить в день. Пошли. Доклад Ворожейкину готовить будем. Отдуваться за наши с тобой художества.

Глава — Я не могу, — беспомощно сказала Элизабет. — Я не могу. Я не готова… Всю жизнь она считала себя особой причастной к государственным таинствам. Она общалась с людьми, вершащими историю Британии и Большую Политику, отец никогда не отказывал дочери в ответах на насущные вопросы. Со всем основанием Элизабет ожидала, что полноценное участие в управлении воюющей страной станет тяжкой, но посильной ношей. Тем более с помощью ее верных советников.

Реальность оказалась жестокой.

Четверть часа назад закончилось первое заседание «Собрания доверенных советников Ее Величества» под председательством собственно Ее Величества. Помимо нее в кабинете Черчилля собрались сам хозяин кабинета, руководитель секретной службы SIS Стюарт Мензис, начальник военной разведки MI Джек Личфелд, Патрик Хазбенд из военноэкономического министерства и Альфред Моррис от SOE, управления специальных операций, переориентированного на контрразведку. Все они были достаточно хорошо ей знакомы, помимо этого, премьер провел краткий экскурс в теорию и историю государственного управления Империей, описав еще раз механизм и ключевые фигуры движущие его.

Первое заседание планировалось как пробное, скорее для проверки и обкатки, нежели для принятия каких-то серьезных решений. Участники были скованны, сдержанны, крайне выдержанны и осторожны в репликах. Элизабет постоянно ловила на себе косые взгляды — всем было любопытно, что представляет новый председатель, как и в чем проявит себя новый правитель.

Премьер тонко чувствовал напряженность и вел беседу ловко, как лодку по бурному горному потоку, короткими продуманными фразами уводя от опасных тем, разъясняя суть особо сложных вопросов, раскрывая многочисленные сложные нюансы. Но даже, несмотря на его чуткую поддержку и комментарии, тактичные и уместные, Элизабет потеряла нить обсуждения после первых десяти минут, когда был затронут возможный выбор направления большевистской агрессии. Хазбенд и Мензис стояли на том, что главный удар будет нанесен на юге, по торговым путям Империи. Так же можно говорить о попытке новой «континентальной блокады» и рейдерстве на океанских коммуникациях.

Это практичнее и экономнее, нежели лобовой штурм. Моррис и Личфелд полагали, что неизбежно как раз фронтальное наступление с попыткой форсирования Ла-Манша. От вопроса вторжения разговор плавно перешел к проработке строительства концентрических коммуникаций и реорганизации вооруженных сил.

Элизабет чувствовала себя маленькой девочкой. Присутствовавшие спорили, тактично перебивали друг друга, отстаивали свои позиции, мелькали числа, постоянно упоминались совершенно незнакомые ей люди, известные всем остальным. Предполагалось, что она так же свободно ориентируется во всех темах, знает всю упомянутую статистику и всех упомянутых персон. Поэтому она изо всех сил сохраняла на лице маску спокойной, чем-то даже покровительственной рассудительности и доброжелательного внимания. А в душе ей больше всего хотелось расплакаться от чувства собственной малозначимости и беспомощности.

— Полагаю, на этом мы сегодня завершим… Голос премьера вырвал ее из глубин самоуничижения, вернув к реальности. Взоры всех присутствующих обратились к ней. Надо было что-то сказать.

— Да, господа, все прозвучавшее сегодня достойно самого пристального внимания и осмысления, — механически проговорила она. — В следующий раз мы вернемся к этим вопросам на новом уровне и более детально.

«Боже, что я говорю, еще более детально?!»

— Я благодарю вас за уделенное время и ожидаю вас в самом скором будущем.

Чинно поблагодарив за проявленное внимание, они потянулись к выходу. Несколько минут Элизабет под пристальным взглядом Черчилля бездумно и потерянно слушала, как отъезжают от дома автомобили, один за другим, шурша шинами. Потом обхватила гудящие виски и тихо сказала:

— Я не могу. Я не могу…. Боже мой, я уже почти два месяца стараюсь вникнуть во все тонкости, выучить все подробности и всех этих людей… Но оказывается, что знаю столько же, сколько тогда, в марте. Я не готова… Премьер усмехнулся, с непонятной грустью, но без осуждения.

— Я знаю, — просто сказал он.

— Знаете?..

— Конечно. И каждый из наших сегодняшних собеседников знает. Мы все администраторы солидного возраста и с большим опытом. Некоторые застали еще Великую Войну, я в том числе. Мы прекрасно знаем, что вы не готовы.

— Но тогда, к чему было устроено это… представление? — начала закипать Элизабет, — этот… фарс. Этот цирк!

— Тише, ваше Величество, тише, — проговорил умиротворяющее Черчилль, поднимая ладонь в уже хорошо знакомом ей жесте. — Это был, позволю себе напомнить, не фарс, а «Совещание доверенных советников». Ваших советников. И на нем обсуждались очень практичные и насущные вопросы. Которые надо решать, причем быстро. Очень быстро и очень правильно. С вашим участием или без него. С вашим решающим голосом или без. И только от вас зависит, насколько быстро вы вникнете в суть обсуждаемых проблем.

Он подошел к ней вплотную.

— Ваше Величество, — так же естественно и уважительно заговорил он, — пришло время стать настоящей Королевой. Нет времени и нет возможности долго и неспешно вникать в суть государственного механизма нашей страны. Нет доброжелательных учителей и советчиков, которые терпеливо подождут. Есть лишь вопросы и решения. Каждый день новые вопросы и новые решения. Или вы правите, но не управляете. Или вы становитесь одной из своих, тем, кто может принимать решения и принимает их. Трезво, обдуманно, взвешенно. Третьего не дано. Если вы не чувствуете в себе сил для того, чтобы стать одной из нас, принимающих решения, вам лучше сразу отказаться от той роли, которую вы так настойчиво хотели играть. Выбор за вами и никто кроме вас его не сделает.

Элизабет молчала, молчала долго, сжав кулачки в строгих черных перчатках и поджав чуть дрожащие губы. Уинстону Черчиллю хотелось отойти, дать ей время подумать, хотя бы ободрить добрым дружеским словом. Но Премьер-министр Черчилль не мог позволить себе такой роскоши. Королева должна была выбрать свою судьбу здесь и сейчас. Раз и навсегда.

Стар я уже для таких проявлений искренней преданности вассала сюзерену, подумалось ему.

— Кстати, — с юмором заметил премьер, — для всего остального мира вы сразу и круто взяли вожжи в свои руки. И даже несколько раз осадили меня, когда я хотел урезать содержание жиров в карточных пайках. Жители Британии будут получать полноценное питание, даже если вам придется пустить на жиры лично этого разъевшегося хряка, то есть меня. Так вы сказали.

— Да?.. — механически переспросила она, не понимая о чем идет речь. — Но я этого не говорила… — Говорили. Об этом уже знает вся страна и не только. «Haud semper errat fama!» (Не всегда ошибается молва). Главное не то, что вы на самом деле сказали, главное, что узнают люди. А они знают, что бразды правления в крепких руках. И только от вас зависит, станет ли так в действительности.

— Вы поможете мне? — спросила она, наконец, очень серьезно, все так снизу вверх.

— Это зависит от того, что вы подразумеваете под помощью, — серьезно ответил он. — Я готов подсказать, пояснить. Но я не буду стоять за вашей спиной и толковать каждое незнакомое вам слово.

— Пойдет, — коротко, по-мужски и совсем не по-королевски сказала она. — Для начала, разъясните мне, что такое «GD» и кто такой Джордж Монтег Натан.

— С радостью. Подробное описание вам доставят сегодня, нечто вроде экстракта. Если же на словах, то суть такова.

Мы ожидаем большевистской атаки на южном побережье. Это вопрос практически решенный. Но вот где и как его отбивать — это дискуссионно. До сих пор предполагалось, что мы максимально укрепим побережье в ключевых точках крупных портов и сформируем несколько ударных кулаков в глубине обороны, чтобы потом разбить противника в маневренном сражении. Они не смогут упаковать большие силы в первой группе десантных сил, пусть распылят их еще больше, развивая свои действия. А тем временем зона высадки окажется под атакой нашей авиации и флота. Это общий, максимально упрощенный взгляд. Но не так давно в наш новоорганизованный Имперский генеральный штаб поступил один любопытный документ… За авторством некоего Джорджа Монтега Натана, отставного полковника гвардейского корпуса. Старый служака, ветеран Великой и Испании. Солдатская косточка, из тех, кто вечно брюзжит о беспутном юном поколении, проматывающем идеалы и наследие предков, но когда приходят суровые времена, встают под знамена и беззаветно сражаются. У него есть свой особенный взгляд на организацию обороны, достаточно любопытный и аргументированный.

— Отставной полковник пишет план, который совершенно серьезно обсуждается в высших сферах? — усомнилась Элизабет.

— Надо знать, кому и в какое время его подсунуть. Иначе простая папка легко может затеряться в многотонном документообороте, — тонко улыбнулся премьер. — Монтег знал.

— Что он предлагает?

— Он доказывает, что успех или неудача красного вторжения определятся в первые двоетрое суток. Он утверждает, что большевики могут резко и быстро увеличить производство авиации, а объединенный флот немцев и русских достаточно силен, чтобы принять открытый бой с нашим Хоумфлитом. При значимой поддержке с воздуха, разумеется… Таким образом, возможность блокировать первую десантную группу, отрезав ее от континентального снабжения — не так однозначна. Он оперирует достаточно умозрительными и абстрактными числами, преувеличивает их силу и очень некритично воспринимает уроки континентальной войны. Строго говоря, он буквально очарован пресловутой «мощью» красных армий. Но в целом достаточно логичен и убедителен. В сущности, он систематизировал, собрал и изложил все сомнения, которые и так витали в воздухе. И предложил свой вариант — создать сильные бронетанковые кулаки и расположить их вдоль побережья этакой «гирляндой», прикрывая ключевые точки. С тем, чтобы немедленно связать боем десант, пусть даже и относительно небольшими силами, не дав даже тени надежды на быстрое развитие наступления. С этой целью надлежит сформировать семь армий, каждая включает два корпуса.

Первый осуществляет собственно оборону побережья и близлежащей территории. Второй отодвинут несколько в тыл, выполняя задание резерва и группы поддержки.

Прикрывающие соединения носят номера с первого по седьмой. Резервные нумеруются через прибавление «десяти». Корпус прикрытия трехдивизионный, две бронетанковые и одна моторизованная. Его задача — обрушиться на высадившегося противника. В резервных — моторизованные и пехотные дивизии. Конечно, на второй эшелон снаряжения хватит уже условно, но надо постараться довести их до положения хотя бы ограниченно боеспособных. Примерное расположение выглядит так… Черчилль достал из стола лист бумаги, испещренный пометками, чуть щурясь, вгляделся.

— Так, Первая армия в составе первого и одиннадцатого корпусов базируются у Брайтона и Льюиса. Вторая, то есть второй и двенадцатый корпуса — соответственно, Дувр и Кентербери. Третья, третий и тринадцатый корпуса — Гастингс и Робертсбридж, что между Бексхиллом и Торнбриджем. И так далее. Четвертая армия — Портсмут и Биллингшарст; Пятая — Фолкстон и Ашфорд; Шестая — Борнмут и Саутгемптон;

Седьмая — Дорчестер и Брайдпорт. Таким образом, силы вторжения при удаче попадут под концентрический удар сразу с трех сторон, пока авиация и флот разбираются с их снабжением и подкреплением.

— Это разумно? — спросила Элизабет, напряженно стараясь уложить все в памяти, соотнести армии и корпуса со знакомой с детства картой родины.

— Это кажется разумным. Но для начала. У нас просто нет сил для такой мощной оборонительной организации. Семь армий, семь бронетанковых корпусов, для них нет техники, и даже если она волшебным образом появится, нет времени на формирование.

Поэтому будем думать и приспосабливать идею к возможностям. Вероятнее всего примерно так… Вдоль побережья встанут дивизии, растянутые в ту самую «гирлянду», те, на которые не хватит оружия и транспорта. Они примут на себя первый удар и погибнут, но купят нам время и не дадут врагу прорваться сразу. В тылу стоят те пехотные дивизии, которые мы успеем довести до штата и усилить и бронетанковые соединения. С некоторой долей оптимизма можно загадать семь или восемь таких дивизий, может быть даже десять, из них три-четыре танковые, пять, если случится чудо. Еще мы очень рассчитываем на канадский бронетанковый корпус, но это отдельный вопрос.

Премьер перевел дух.

— Что же касается «GD», — продолжил он, — то так назывался проект по постройке трех концентрических дорожных сетей, «GD1», «GD2», «GD3», от «правительственные оборонительные». Он достаточно старый, еще со времен нашей конфронтации с американцами. Не столько строительство, сколько радикальное улучшение и перестройка всей дорожной сети. Первая линия идет вдоль побережья, вторая и третья должны были стать следующими «пропускными полосами» в глубине обороны и предместьях Лондона.

Тогда это оказалось слишком дорого. Сейчас не дешевле, но есть идея возродить и переработать проект под план Монтега. «GD1» рокадой свяжет все семь береговых опорных пунктов и армий в одну цепь, а «2» и «3» можно преобразовать в организацию сети радиальных дорог от Лондона к побережью, в первую очередь к районам размещения корпусов прикрытия. Это экономнее. И, что сейчас немаловажно, помимо собственно военного значения, на строительстве можно занять много людей, обеспечив им работу, миску супа и чувство собственной значимости. При нынешней безработице это очень важно. Но с предполагаемым масштабом как раз наоборот, нам может не хватить рабочих рук. Возможно, придется задействовать непризывные контингенты.

— Понимаю… Теперь я хотела бы услышать о… Ее прервала трель телефона. Элизабет недоуменно оглянулась, она видела лишь один телефонный аппарат, и тот молчал. Премьер сделал извиняющийся жест.

— Прошу прощения, по этой линии сообщают только первоочередные известия.

Он быстро поднялся. Прошел к незаметной панели у этажерки и открыл ее. Небольшой угольно черный аппарат, скрывающийся в нише за панелью, надрывался как живой, едва ли не подпрыгивая на месте. Черчилль поднял трубку и, не здороваясь, слушал минутудве, все больше хмурясь. Положив трубку, он недолго думал, затем резко развернулся к собеседнице.

— Отложим это на более подходящее время, — быстро, отрывисто проговорил он. — Сейчас нас ждут более важные дела. Мы срочно едем на главный командный пункт противовоздушной обороны Лондона. Там уже ждет Даудинг. Но сначала непременно в ваши апартаменты, Элизабет, вам нужно срочно переодеться! Надеюсь, тот э-э-э… костюм шотландской гвардии еще при вас?

— Что происходит? Объяснитесь!

— Да, да, — Черчилль вытер лоб платком. — Я забылся. Простите. Мы ожидаем большой конвой из Канады, главным образом с авиационной техникой. Ему нет цены, там американская техника для ночных истребителей и бомбардировщиков плюс оборудование для лицензионного производства деталей радиолокации. Его проводка — почти что вопрос жизни и смерти. Красные это знают и усиленно его искали. Похоже, нашли.

Теперь они непременно его атакуют, это вопрос нескольких часов. Но Даудинг заверил меня, что у него есть несколько любопытных сюрпризов не в меру расшалившимся «красным соколам». Мы будем наблюдать за происходящем из первого ряда, с самого лучшего командного пункта.

— Но зачем мне снова облачаться в этот… комбинезон?..

— Элизабет, вы должны понять одну вещь… Он подошел к ней вплотную, так что ей пришлось задрать голову, чтобы видеть его лицо.

Его рука на мгновение дернулась, словно намереваясь поднять ей подбородок, но премьер в зародыше подавил этот неуместный жест.

— Этот комбинезон должен стать вашей повседневной одеждой. Вы будете одевать его много и часто. И вот почему. Впереди время тяжелых испытаний. «Остался лишь британский дух, но и он не вечен…», вы должны помнить эти слова по урокам истории.

Каждому британцу будет тяжело, а временами и страшно. «Дом», «Родина», «Британия»

— все это достаточно абстрактные понятия, когда речь заходит о жизни и смерти. Люди слабы, пугливы. Им свойственны сомнения и страх. Им нужен символ, который будет объединять все, который станет надеждой, который не захочется посрамить и предать.

Этим символом станете вы, потому что больше некому. В трудный час беспомощные слабые люди будут вспоминать и видеть вас, свою Королеву, которая делит с ними все тяготы, которая готова умереть вместе с ними и за них. Элегантные и стильные костюмы — это хорошо, но это не тот образ, который сможет вселить в подданных готовность погибнуть, сражаясь. В дни войны стране нужен король-воин. Вы понимаете меня?

— Да, кажется, я вас понимаю… — Тогда вперед! Через час мы будем на командном пункте. Сегодня вам не придется спать, мы увидим, как планируются и организуются настоящие военные операции, а газетчики и фотографы запечатлеют для истории и завтрашних газет ваше бдение на страже родных очагов. Ранним утром все и начнется… Время не ждет! Я чувствую, сегодня будет день больших неожиданностей!

Премьер министр Великобритании оказался пророком. Но полностью восстановить все происшедшее в тот день удалось только спустя много лет, по материалам архивов трех стран и воспоминаниям участников, немногие из которых к тому времени остались в живых.

Глава Немецкий разведывательный самолет, из новых А-24, обнаружил US/GB-29, идущий из Канады в направлении портов западного побережья Острова мимо южных берегов Ирландии в Ливерпуль поутру, в день «Совещания». Ожидалось, что на следующий день конвой появится в Канале Св. Георгия. Состав конвоя был ориентировочно определен как около сорока транспортов и примерно двадцать судов охранения.

Около одиннадцати утра Рихтгофен связался лично с Самойловым, радировав о создавшейся ситуации, и предложил составить общий план совместных действий.

Времени на оповещение и согласование в официальном порядке по уставным каналам не было — Вторая и Третья воздушные армии ГДР реорганизовывались и перевооружались, а первый Воздушный Фронт СССР только разворачивался, не имея пока даже полноценного размещенного штаба. Поэтому операция разрабатывалась в спешке, едва ли не на уровне личных контактов и путем телефонных переговоров. К счастью, на тот момент морская авиация по решению высоких инстанций была в качестве эксперимента переподчинена Ворожейкину, поэтому пришлось договариваться только с немцами и подводниками, авиация способная бить по морским целям находилась в едином кулаке.

Учитывая важность момента, Рихтгофен каким то немыслимым способом нашел и время, и возможность, чтобы приехать во временный штаб Фронта согласовывать операцию. Его можно было понять, до сих пор взаимодействие подводных лодок и самолетов организовать не удавалось, теперь приходилось делать то же самое, только уже совершенно в других масштабах. С собой Барон прихватил команду связистов и попавшегося под руку Рунге, как раз привезшего новый отчет по переподготовке немецких пилотов под палубные бомбардировщики Сухого. В штабе собрались Голованов, Ворожейкин, Чкалов, а так же командующий силами пока еще малочисленной морской авиации Евгений Клементьев.

Когда такая разношерстная компания собирается впопыхах для большого и аврального дела, все идет скомкано и обрывочно. Так было и теперь.

Разведчики вели конвой, то теряя его, то невероятными усилиями и волшебным образом находя снова, на перехват можно было поднять полки с баз на полуострове Контантен, что в Нормандии, а так же с Бретани. На позициях в Канале Св. Георгия к тому моменту находились семь немецких и две советские субмарины, с пятью из них удалось оперативно связаться, еще две удалось подтянуть из западных секторов, нацелив на район предполагаемой встречи. Рихтгофен предложил худо-бедно проработанный план, строго и жестко требуя соблюдать его.

Разведчики выводят на конвой подлодки и самолеты. Немцы атакуют двумя последовательными волнами. Если будет возможность, после дозаправки, перевооружения и хотя бы коротенького отдыха экипажей следует вторая атака. Задача русских — обеспечить хоть сколько-нибудь истребителей для прикрытия и провести отвлекающую атаку торпедоносцами перед второй волной немцев (в боевые качества советских торпедоносцев Рихтгофен не верил, и к тому, увы, были основания, несмотря на уже идущую замену Ил-4 «Бостонами»).

Чкалов как обычно рвал и метал. Рихтгофена он весьма уважал, но ему вообще было свойственно при несогласии каждое слово принимать в штыки, а уж критику советских ВВС человеком не из Союза он воспринимал предельно болезненно. Дескать, опять эта немчура на нас катит! Да сколько это может продолжаться! Пусть летит сам, а мы посмотрим, что немцы без нас сделают! До открытого и бурного скандала не дошло только из-за недавнего скандала с подделкой результатов разведки, слегка окоротившего горячего Валерия.

Более сдержанный Голованов немного укротил страсти, вернув совещание в рабочее русло и вполне резонно заметил, что немцам здесь летать привычнее. Пока привычнее.

Вот освоимся, тогда и дело пойдет. Что же касается пренебрежения торпедоносцами, то никто ведь не мешает превратить отвлекающую операцию в совсем даже не отвлекающую. Чкалов бурчал что-то про «немца-перца-колбасу» и скрепя сердце соглашался.

Ворожейкин скупо улыбался. Он верил в себя и свои самолеты.

Для полноты картины Рихтгофен дал слово Рунге, уже считавшемуся очень знающим и многообещающим специалистом. Это едва не стало ошибкой, потому что не знакомый в полной мере с тонкостями многолетнего взаимного соперничества союзных ВВС и тактичный, как бегемот Рунге начал с оды непобедимым немецким авиаторам, мастерам морских полетов и утопления целого крейсера. В сущности, он хотел всего лишь подчеркнуть, что в данном вопросе немцам действительно виднее, но Чкалов снова едва не полез в драку.

Впрочем, даже главный комиссар Фронта умолк, когда Рунге все же перешел к делу.

«Даунтлессы» не дотянут, кроме того, у них нет опыта для работы по морским целям, авианосные сейчас перевооружаются на Су-4 и пока небоеспособны. У «вундербомбера»

дальности для такого полета по факту не хватит. Истребителей сопровождения мало, по сути, нет вообще. Ударная группа будет собрана с бору по сосенке, с миру по нитке и операция пройдет на грани возможного. Но при удаче приз будет велик, очень велик… А что у нас есть, поинтересовался Чкалов, против воли захваченный кратким, но емким описанием немецких трудностей. Пришло время вступить в беседу представителю морской авиации.

Евгений Клементьев, как и Кудрявцев, был из Самары, ныне Куйбышева. Учитывая определенное профессиональное родство с Кудрявцевым, их даже иногда называли «Два Капитана» или просто «Два Ка», по аналогии с «Четырьмя D», капитанами британского соединения «H», патрулирующего Гибралтар. Он родился в семье железнодорожников, учился вместе с Кудрявцевым. После окончания ВУЗа был призван в армию, служить в морскую авиацию, где сразу проявил себя как грамотный, знающий офицер. Пользовался большим уважением среди товарищей и руководства. Клементьеву светила хорошая карьера, его непосредственный командир перед уходом на повышение написал представление о повышении, Клементьев даже был назначен исполняющим обязанности комполка. Но… в дело вмешались сторонние и крайне неприятные обстоятельства, он был обойден из-за интриг конкурента — дилетанта по образованию, кляузника по призванию и дурака по сути. Более того, эта история изрядно подпортила репутацию Евгения, так как новый командир, полный профан с профессиональной точки зрения, чтобы укрепить свои позиции выдал характеристику типа «хороший специалист, но никакой руководитель».

Как это зачастую бывает, бумага с печатью оставила большое, грязное пятно на репутации, невзирая на профессиональные успехи. Кляузник был отчасти прав, Клементьев был хорошим руководителем во всем, за исключением умения интриговать.

Его попытки добиться справедливости лишь составили ему репутацию человека с очень скверным характером.

Клементьев был оскорблен и унижен, он даже серьезно подумывал о переходе в гражданскую авиацию. Но в тяжелый момент его поддержали Кудрявцев и добрый ангелхранитель Петр Самойлов. Совместными усилиями они подготовили возможный переход Клементьева на авианосцы, где скверный характер считался не пороком, а достоинством настоящего морского волка.

Но на повестке дня уже стояли сороковые с известными событиями. В полк Клементьева приехала проверочная комиссия с большими погонами, и кляузник сгинул в небытие, как и многие другие некомпетентные командиры. А Евгений стал, наконец, комполка, оправдав доверие и сделав свой балтийский минно-торпедный полк лучшим в стране. Его заметило высокое флотское руководство, и после Норвежской операции Клементьев возглавил минно-торпедную авиацию Балтийского флота, кроме того, как перспективный командир был назван в качестве первого кандидата на должность начальника морской авиации Воздушного Фронта.

Клементьев был отчасти похож на Свиденцева, спокойный, уравновешенный, немногословный трудяга, не лишенный карьеризма, но не стремившийся к личной славе.

Вся его энергия уходила на кропотливое и дотошное исполнение рабочих обязанностей, а интриг и боевок в руководящих сферах он опасался и избегал. Поэтому, в отличие от, скажем, Кудрявцева, готового ломиться напролом, выбивая все необходимое, избегал конфликтов и бумаг, предпочитая договариваться на личном уровне. Именно поэтому Кудрявцев был близок таки к своей заветной цели — поставить на авианосцы новенькие Яки и Су с М-82, проев плешь и выпив мозг всем в наркоматах ВВС и ВМС, а матчасть морской авиации оставалась устаревшей. Зато грамотный подбор кадров и их тщательная подготовка вполне компенсировали их недостаток. Помимо этого, Клементьев всегда очень внимательно изучал все технические и тактические новинки, по мере сил и возможностей внедряя их на своих «шаркунах», как называли морелетов за жесткое требование Клементьева уметь летать на сверхмалых высотах, почти «шаркая» по верхушкам волн. Поэтому радиосвязь и в целом организация управления у него были лучшими если не во всем Новом Мире, то в СССР точно. Сейчас Клементьев доводил до ума новую задумку — организацию «передвижного командного пункта» из двух самолетов — один с мощной радиолокационной станцией, другой с не менее мощным радиопередатчиком. Предполагалось, что использование такой «спарки» резко повысит возможности соединения по перехвату целей, а равно управлению своими силами. Пока что дело застопорилось из-за задержки поставок немецкой радиотехники, но командный пункт был уже готов и Евгений никак не мог найти повод испытать его в деле.

Взяв слово, Клементьев рассудительно сообщил, что в целом он конечно готов выполнить приказ партии и правительства, но… Одно дело — отлавливать немногочисленные цели в океане. Совсем другое — штурмовать ограниченными силами большой конвой с солидным охранением и в пределах действия английской береговой авиации. Он бы не стал. Но если это неизбежно, то необходимо не ограничиваться торпедами, обязательно привлечь и бомбардировщики. Хоть те же Ил-4. Применить топ-мачтовое бомбометание, подвесить на часть машин ракетные снаряды, благо, направляющие имеются. И обязательно дать в прикрытие еще полк истребителей Таирова, так же с эресами. Да, новые «Та» пока слабо освоены, но когда англичане поднимут базовую авиацию (а они ее поднимут), каждый истребитель будет на вес золота, тем более способный самостоятельно влупить реактивный в борт супостату.

А нужен ли истребителю над морем реактивный снаряд? — спросил Ворожейкин, топить корабли вроде бы обязанность торпедоносцев. Если надо будет — пустят «в молоко» и вступят в воздушный бой, рассудительно ответил Клементьев. Но если хотя бы половина, да пусть хотя бы четверть «тапков» сумеет отстреляться эресами по судам, мало им не покажется. Тогда то Клементьев и произнес слова, ставшие легендарными и навсегда вошедшие в военно-морской и авиационный лексикон: «Эти враги дешевых побед не продают!».

Против сразу выступил экономный зачастую до скопидомства Чкалов — зачем бомбить с горизонта? Работать так по морским целям — только казенные бомбы тратить. После некоторого колебания члена военного совета поддержали и Ворожейкин с Головановым.

Немцы остались нейтральными, дескать, русским виднее, с чем лететь.

Общее решение было таким — атакуют три последовательные «волны»: немцы, советы и снова немцы. Согласовали время, а так же то, что с утра по южной Англии будет нанесен удар, который замаскирует торпедоносцы. Люссеры прикроют торпедоносцы над Каналом, а далее те обойдут Корнуэльс и полетят к цели уже в одиночку. Немцы летят с двумя торпедами на каждый самолет. Клементьеву не дали бомб и эресов, но у него по одной торпеде на самолет и много машин несут высотные торпеды.

Клементьев пытался говорить, убеждать и доказывать, но его незаметность и отстраненность сыграли злую шутку. Собеседники не привыкли, что у военно-морской авиации может быть свой, тем более разумный голос. Если бы только на совещании был Кудрявцев с его бешеной энергией и стремлением всегда ломиться вперед, до победного конца, или Самойлов с его спокойной рассудительностью… Но ни Самойлова, ни Кудрявцева не оказалось. Нарком засел в Москве, генерал-лейтенант утрясал очередные проблемы с Гейдельбергом. Клементьева просто не стали слушать, его вежливо, но определенно посадили на место.

И Клементьев сдался, чего так и не смог простить себе до конца жизни.

Обговорив все нюансы, до которых додумались в тот вечер, Рихтгофен отбыл восвояси.

Штаб Первого Воздушного работал как черти в аду после Содома и Гоморры.

Настало утро. Ночью англичане выслали эсминцы, новенькие «баржи Черчилля»

перестроенные специально для организации заградительного огня по воздушным целям.

Шесть из них встретились с конвоем и значительно усилили его прикрытие. Уэльская группа истребителей была приведена в полную готовность. Даудинг, Черчилль и Элизабет провели бессонную ночь на пункте управления ПВО номер десять, ставшем штабквартирой всех авиационных сил Метрополии. Впрочем, в ту ночь не спал ни один человек, имеющий хоть какое-то отношение к конвоям и авиации Великобритании.

*** Элизабет, в комбинезоне шотландцев смиренно сидела, сохраняя на лице отсутствующее выражение хладнокровной уверенности. Она ожидала, что командный пункт будет чем-то наподобие обычного комплекса кабинетов и совещательных залов с вереницей курьеров, чиновников и генералов. На деле же КП представлял собой огромный зал в два этажа в виде колодца с большой плитой прозрачного стекла в два человеческих роста посередине.

На плите с помощью специальных зажимов укреплялись шаблоны карт и оперативно наносились последние изменения оперативной обстановки.

Элизабет совершенно растерялась во всеобщем организованном хаосе, непрерывном шуме голосов, стуке телеграфных аппаратов и телетайпов, неумолчном звоне телефонов и выкриках срочных посыльных. Кругом сновали десятки людей, молчаливых, изредка бросающих на бегу обдуманные фразы. Они непрерывно говорили по телефонам, принимали сообщения, дешифровали телеграфные сообщения, передавали друг другу бумаги, поручения и указания. Обрывки слов и фраз сливались в один ровный монотонный шум, физически давящий на череп, вызывающий желание закричать и зажать уши, только бы он прекратился.

Здесь все и каждый занимались своим делом, и лишь она играла роль дорогого, но в данный момент бесполезного украшения. Элизабет постоянно ловила на себе брошенные исподтишка, реже откровенные взгляды, любопытствующие, иногда восхищенные.

Во всем центре было лишь два очага спокойствия, и они притягивали взгляд Ее Величества, ищущей какой-то якорь, чтобы отвлечься от чувства собственной ненужности.

Около десятка оперативных работников колдовали над стеклянным стендом, священнодействуя с картонными шаблонами, световыми указками и разноцветными спиртовыми карандашами. Здесь словно сам воздух сгущался, подавляя общий шум, уплотняясь и электризуясь от напряжения. Оперативники почти не разговаривали, лишь изредка перебрасываясь короткими уточнениями, передавая очередной запрос или удерживая ругательство, споткнувшись на передвижной лесенке, позволявшей забраться туда, куда уже не дотягивались руки.

Чуть поодаль стояли три сдвинутые в виде «П» стола — импровизированное рабочее место Даудинга. Там был он сам, несколько курьеров, сама Элизабет и Премьер.

Маршал авиации сэр Хью Даудинг, командующий Противовоздушной Обороной и тактическими авиационными соединениями Метрополии сидел, закинув ногу за ногу, сложив длинные пальцы на колене и, на первый взгляд, не делал ничего. Он словно нехотя, с какой то ленцой, бросал неспешный взгляд на стеклянный стенд, изредка поднимал трубку единственного телефонного аппарата. Время о времени передавал какоелибо поручение адъютанту. Из бумаг на его столе лежал лишь старый затрепанный атлас Северной Европы, изданный еще в начале века Королевским Географическим Обществом.

Этот толстый том в обложке с застежками и металлическими уголками был знаменит почти так же как и его хозяин. Рассказывали, что в нем рукой маршала вписана вся история авиации Британии начиная с конца Мировой Войны, все авиабазы, аэродромы, батареи ПВО, основные линии связи, склады и базы снабжения и многое-многое другое.

Так это или нет, оставалось тайной, но маршал никогда не расставался со своим сокровищем, никому не позволял в него заглянуть и всегда «советовался» с ним перед любым важным решением.

Черчилль наоборот, непрерывно ходил взад-вперед, дымя как паровоз длинной сигарой, заложив левую руку за спину, хмурясь и морща лоб. Иногда он потирал лоснящийся лоб и что-то спрашивал у Даудинга, тот коротко отвечал, сразу или сначала заглянув в Атлас.

Премьер кивал и возобновлял свой неустанный путь — пять шагов в одну сторону, и обратно.

— Ваше Величество, — тихо сказали над ухом.

Она едва не вздрогнула, лишь большой опыт присутствия на публичных мероприятиях и воспитание позволили сдержаться, задавить первую мгновенную реакцию на неожиданность и степенно обернуться.

— Последние сводки, — с этими словами адъютант протянул ей тонкую стопку листов схваченных скрепкой.

— Благодарю, — ровно произнесла она, принимая бумаги.

Адъютант был очень молод, не старше восемнадцати, светловолосый юноша с чеканными римскими чертами, смягченными возрастом. Он тянулся изо всех сил, расправляя плечи и вообще стремясь выглядеть достодолжно пред Ее Величеством, не отводя от нее восхищенного и обожающего взгляда синих глаз. Повинуясь мимолетному порыву, она слегка улыбнулась в ответ.

— Благодарю вас… — легким движением брови она изобразила вопрос.