«ПРИГОРОДНЫЕ СООБЩЕСТВА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН: ФОРМИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ПРИГОРОДА ...»

Lipsitz G. The Possessive Investment in Whiteness: Racialized Social Democracy and the ‘White’ Problem in American Studies // American Quarterly. – 1995. – Vol. 47. – №.3. – Pp. 369–387; Haynes B. Red Lines, Black Spaces: The Politics of Race and Space in a Black Middle-Class Suburb. – Yale University Press, 2006. – 208 pp.

Murray S. The Progressive Housewife: Community Activism in Suburban Queens, 1945–1965. – University of Pennsylvania Press, 2003. – 264 pp.; McGirr L. Suburban Warriors: The Origins of the New American Right. – Princeton University Press, 2001. – 416 pp.; Lassiter M. D. Suburban Strategies: The Volatile Center in Postwar American Politics // The Democratic Experiment: New Directions in American Political History, ed. Meg Jacobs, William J. Novak, and Julian E.

Zelizer. – Princeton, NJ: Princeton University Press, 2003. – Pp. 327–345; Self R. O. American Babylon: Race and the Struggle for Postwar Oakland. – Princeton University Press, 2003. – 408 pp.; Blakely, Ed. J., Snyder M. Fortress America:

Gated Communities in the United States. – Washington, D.C.: Brookings Institution, 1997. – 209 pp.

Fong T.P., The First Suburban Chinatown: The Remaking of Monterey Park, California. – Temple University Press, 1994. – 240 pp.; Mahler S. J. American Dreaming: Immigrant Life on the Margins. – Princeton University Press, 1995. – 256 pp.; McKenzie E. Privatopia: Homeowner Associations and the Rise of Residential Private Government. – Yale University Press, 1996. – 254 pp.; Low S. Behind the Gates: Life, Security, and the Pursuit of Happiness in Fortress America. – Routledge, 2003. – 288 pp.

Morton M. The Suburban Ideal and Suburban Realities: Cleveland Heights, Ohio, 1860–2001 // Journal of Urban History. – 2002. – № 5 (September) – Pp. 671–698; Flint A. This Land: The Battle Over Sprawl and the Future of America. – Johns Hopkins University Press, 2006. – 312 pp.; Hanlon B. Once the American Dream: Inner ring Suburbs of the Metropolitan United States. – Philadelphia: Temple University Press, 2010. – 224 pp.

Шомина Е.С. Контрасты американского города: (Социально-географические аспекты урбанизации). М.: Наука, 1986. – С. 12–14; Никифоров А.В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное восприятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в.). [Электронный ресурс]. – М.: Эдиториал УРСС, 2002. – Режим доступа: http://mx.esc.ru/~assur/ocr/suburbia/ch1.htm# А.Нельсоном и включающая шесть этапов развития пригородов: от протопригородов до современных «пригородных мегаполисов»24.

Российский опыт изучения пригородного пространства практически полностью ограничивается работами в области урбанистики и экономико-географических исследований. В работах, связанных с исследованиями российского города, пригород рассматривается чаще как продолжение сельского пространства, составляющее неотъемлемую часть городской повседневности (Г.М. Лаппо, Т.Г. Нефедова, А.И. Трейвиш, А.Г. Вишневский, Н. Зубаревич)25. Проблема пригородного пространства включается в исследования по развитию городских агломераций (Е.Н. Перцик, П.М. Полян, Г.М. Лаппо, С.

Артоболевский, Н. Мкртчан26). Отчасти пригородная проблематика затрагивается в работах, посвященных развитию городского пространства (Е.Г. Трубина, Н.В. Зубаревич).27 Отдельно необходимо отметить работы В. Глазычева, посвященные формированию и функционированию городских сообществ28.

Ряд аспектов развития пригородного пространства затрагивался в исследованиях научного коллектива под руководством Т.И. Заславской, реализовавшего широкомасштабные сравнительные социологические исследования села и сельского образа жизни29. В разработках коллектива, посвященных перспективам развития сельской системы расселения и взаимодействий городского и сельского социумов, пригородное пространства затрагивалось как переходное в рамках урбанизационного процесса.

Проблемам развития собственно пригородного пространства российских городов посвящен очень небольшой круг исследований, имеющих преимущественно прикладной характер,30 среди которых необходимо выделить работы Т.Г. Нефедовой.31 Автором разLang R., LeFurgy J., Nelson A.C. The Six Suburban Eras of the United States // Opolis. – Vol. 2. – №. 1. – 2006. – Pp. 65–72.

Лаппо Г.М. География городов. – М.: Гуманитарное изд-во ВЛАДОС, 1997; Лаппо Г.М. Российский город – симбиоз городского и сельского [Электронный ресурс]. // Демоскоп-Weekly. Демографический еженедельник. – Режим доступа: http://demoscope.ru/weekly/2005/0221/analit06.php; Вишневский А.Г. Серп и рубль. – М., 1998. – 432 c.;

Алексеев А.И., Зубаревич Н.В. Кризис урбанизации и сельская местность России // Миграция и урбанизация в СНГ и Балтии в 90-годы. – М., 1999. – С. 83–94; Нефедова Т.Г., Трейвиш А.И. Теория «дифференциальной урбанизации» и иерархия городов в России на рубеже XXI века // Проблемы урбанизации на рубеже веков / Отв. ред. А.Г.

Махрова. – Смоленск: Ойкумена, 2002. – С. 71–86.

Перцик Е.Н. Города мира: География мировой урбанизации. – М.: Международные отношения, 1999. – 384 с.;

Перцик Е.Н. Проблемы развития городских агломераций // Academia. Архитектура и строительство. – 2009. – № 2.

– С. 63–69; Полян П.М. Методика выделения и анализа опорного каркаса расселения. Ч. 1. – М.: ИГ АН СССР, 1988. – 220 с.; Лаппо Г.М. Городские агломерации СССР-России: особенности динамики в XX веке // Удобное пространство для города. Российское экспертное обозрение. – 2007. – № 4–5. – С. 6–9; Артоболевский С., Градировский С., Мкртчан Н. Концепция Иркутской агломерации: полюса роста национального уровня (народонаселенческий аспект) [Электронный ресурс] // Русский архипелаг. Сетевой проект «Русского Мира». – Режим доступа:

http://www.archipelag.ru/agenda/povestka/evolution/irkutsk/concept/?version=forprint.

Трубина Е.Г. Город в теории: опыты осмысления пространства – М.: Новое литературное обозрение, 2010. – с.; Зубаревич Н.В. Социальное развитие регионов России: проблемы и тенденции переходного периода. – М.: Эдиториал УРСС, 2003. – 264 с.

Глазычев В. Глубинная Россия: 2000-2002. – М.: Новое издательство, 2002. – 328 с.; Глазычев В. Город без границ. – М.: Территория будущего, 2011. – 398 с.; Глазычев В. Социальная жизнь города на молекулярном уровне (заметки по горячим следам) [Электронный ресурс] // Свободная мысль. – 1995. – Режим доступа:

http://www.glazychev.ru/habitations&cities/1995_molecularny_uroven.htm.

Методологические проблемы системного изучения деревни. – Новосибирск: Наука, 1977. – 344 с.; Методология и методика системного изучения советской деревни / Отв. ред. Т.И. Заславская и Р.В. Рывкина. – Новосибирск:

Наука, Сиб. отд., 1980. – 344 с.

Пчелинцев О.С. Переход от урбанизации к субурбанизации // Региональная экономика в системе устойчивого развития. – М., Наука, 2004. – С. 44–51; Поносов А.Н. Социально-экономические аспекты формирования территорий поселений в зоне влияния крупного города (на примере пригородной зоны г. Перми). Автореферат … дисс.

рабатывается типология дачных пригородов крупных российских городов, прежде всего, на примере Московского мегаполиса и прилегающих к нему регионов. В основу выделения четырех типов пригородов Т.Г. Нефедовой положен критерий способа взаимодействия города и села, понимаемого как способ проникновения и жизнедеятельности жителей города в пригородных поселениях. Однако дальнейшего развития и социологического наполнения (стратегии, механизмы и практики взаимодействия городского и сельского социумов, формирование локальных пригородных сообществ и т. д.) данный критерий в работах указанного автора не получил. В последние годы появляется ряд региональных исследований, затрагивающих отдельные проблемы развития пригородных территорий Восточной Сибири. Объект исследования – пространство пригорода, занимающее в сельскогородском поселенческом континууме промежуточное положение между крайними формами сельского поселения и города.

Предмет исследования – процесс и основные акторы формирования социального пространства пригорода.

Цель работы – выявить особенности формирования социального пространства пригорода как среды нового способа взаимодействия городского и сельского сообществ, проявление специфики пригородного пространства в экономическом и властном поле и дискурсивном пространстве.

Целью работы и спецификой предмета исследования определяется система исследовательских задач, решаемых в работе:

определить характер социального пространства пригорода как субурбанизированного пространства, формирующегося как маргинальная форма сельско-городского континуума;

обосновать возможность описания пригородного пространства как зоны фронтира, сменяющего барьерную линейную границу между городским и сельскими сообществами и формирующего основу для развития пригородного сообщества как транслокальности;

выявить роль переселенцев из города и трансграничных мигрантов как социальных агентов в формировании социального пространства пригорода и специфики взаимодействий его агентов и структур;

определить специфику развития экономического и властного поля социального пространства пригорода;

канд эконом. Наук. – М., 2007. – 27 с.; Городецкий П.В. Развитие сельскохозяйственного производства в пригородных зонах : на примере Красноярского края : автореферат дис.... кандидата экономических наук. – Новосибирск, 2012. – 24 с.

Нефёдова Т.Г., Полян П.М., Трейвиш А.И. Город и деревня в Европейской России: сто лет перемен. – М.: ОГИ, 2001. – 558 с.; Нефёдова Т.Г. Сельская Россия на перепутье. Географические очерки. – М.: Новое издательство, 2003. – 408 с.; Нефедова Т.Г. Российские дачи как социальный феномен // SPERO. – 2011. – № 15. – С. 161–162.

Город и село в постсоветской Бурятии: Социально-антропологические очерки – Улан-Удэ: Изд-во БНЦ СО РАН, 2009. – 220 с.; Бреславский А.С. Сельские мигранты в пространстве постсоветского Улан-Удэ // Известия Алтайского госуниверситета. Серия История, политология. – 2011. – № 4–1. – С. 22–25; Григоричев К. «Село городского типа»: миграционные метаморфозы иркутских пригородов. В поисках теоретических инструментов анализа // Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. – С. 422–446; Mobilis in mobile: миграция в меняющемся пространстве // Восток России: миграции и диаспоры в переселенческом обществе. Рубежи XIX-XX и XX-XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2011. – С. 184–210.

выявить причины отсутствия пригородного пространства в официальных информационно-статистических массивах;

определить специфику консолидации нового сообщества пригорода и особенности символического освоения и присвоения этой группой пространства пригорода;

описать образ пригородного сообщества, формируемый в дискурсе региональных медиа, и предложить объяснительную модель его соотношения с объективными процессами развития социального пространства пригорода;

предложить модель воспроизводства пригородного пространства как неинституализированной транслокальности.

Методология диссертационного исследования В основе исследования лежат идеи социального взаимодействия, обусловливающие связь географического и социального пространства, разработанные Г. Зиммелем 33 и развитые А.Ф. Филипповым.34 В качестве непосредственной методологической базы диссертационного исследования использован структурно-генетический подход в разработке П. Бурдье, основанный на поиске компромисса между структурализмом и конструктивизмом, объективистским и субстанциональным взглядом на природу социального пространства.35 Выбор названной концепции обоснован высокой степенью инструментальности данной теории применительно к предмету исследования. В центре внимания П.Бурдье находится производство социального пространства, основанное не только на институализации структур, но и на результатах деятельности агентов, действующих на основе комплекса моделей восприятия и мышления, поведения. В связи с этим описание социального пространства пригорода, новое качество которому придают новые (пришлые) группы, а многие основополагающие структуры остаются неизменными, на основе данного теоретического подхода представляется более оправданным, чем попытка анализа пригорода через призму теоретических инструментов структурации Э.Гидденса36 или структурного функционализма Т.Парсона, Р.Мертона37.

Вместе с тем специфика предмета исследования определяет необходимость привлечения теоретических инструментов экономической социологии, урбанистики. Для исследования экономического поля социального пространства пригорода используется концепт неформальной экономики, разработанный А. Портесом38, Дж. Гершуни, В.В. Радаевым40 и другими авторами. В исследовании дискурсивного производства социального пространства пригорода использован ряд положений теории социальных Зиммель Г. Как возможно общество? // Социологический журнал. – 1992. – № 2. – С. 102–114; Зиммель Г. Большие города и духовная жизнь [Электронный ресурс] // Логос. – 2002. – № 3–4. – С. 1–12. – Режим доступа:

http://www.ruthenia.ru/logos/number/34/02.pdf.

Филиппов А.Ф. Социология пространства. – СПб.: «Владимир Даль», 2008. – 285 c.

Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть // Thesis: теория и история экономических и социальных институтов и систем. – 1993. – № 2. – С. 137.

Гидденс, Э. Устроение общества: Очерк теории структурации. – М.: Академический проект, 2005. – 528 c.

Мертон Р. Социальная теория и социальная структура. – М.: Хранитель, 2006. – 873 с.; Мертон Р. К. Социальная теория и социальная структура // Социологические исследования. – 1992. – № 2-4.

Портес А. Неформальная экономика и ее парадоксы // Западная экономическая социология: Хрестоматия современной классики. – М.: РОССПЭН, 2004. – С.303-339; Portes A., Castells M., Benton L. The Policy Implications of Informality // The Informal Economy: Studies in Advanced and Less Developed Countries. – Baltimore, MD: The Johns Hopkins University Press, 1989. – Pp. 298–311.

Гершуни Дж. Экономическая социология: либеральные рынки, социальная демократия и использование времени // Западная экономическая социология… С. 404-406.

Радаев В.В. Экономическая социология. – М.: Изд. дом ГУ ВШЭ, 2008. – 603 с.

коммуникаций Н. Лумана41. Анализ пригородного пространства построен на теоретической модели пери-урбанизации как сельско-городского интерфейса42 и модели транслокальности А.Аппадураи43.

Эмпирическая база исследования определяется предметом, целями и задачами исследования, а также спецификой использованных исследовательских методов. Поскольку общая численность и структура населения, проживающего в пригородной зоне и относящегося к изучаемому сообществу, не может быть достоверно установлена, исследование выполнено преимущественно с помощью методов качественного социологического анализа. Подобный подход определил подбор и структуру эмпирических данных.

В качестве базовых эмпирических данных использованы материалы государственной и муниципальной статистики, информация, отраженная в текущем делопроизводстве администраций Иркутского муниципального района и пригородных поселений.

В исследовании использована информация о численности населения, миграционных процессах и демографической ситуации, доступная в открытой Центральной базе статистической информации44 и Базе данных показателей муниципальных образований 45 Федеральной службы государственной статистики. Данные о внутрирегиональных миграционных процессах, в том числе о векторах внутриобластной миграции, получены от территориального органа Федеральной службы государственной статистики по Иркутской области по специальному запросу. К числу ключевых материалов муниципальных администраций, использованных в работе, относятся данные похозяйственного учета, собираемые на поселенческом уровне и агрегируемые в администрации района. Использование последнего вида информации позволило выявить существенную неполноту государственной статистики населения и в значительной мере определило стратегию и методику исследования.

Важнейшими эмпирическими данными для исследования являются 37 фокусированных и полуформализованных интервью продолжительностью 35–90 минут, собранных в течение 2009–2013 гг. в пригородных поселениях, расположенных на территории Иркутского сельского муниципального района. В числе респондентов 17 представителей «коренного» населения, проживающего по месту жительства с рождения, и 20 переселенцев из других территорий области, в том числе 16 из областного центра. В числе опрошенных 5 сотрудников поселенческих администраций и 2 сотрудника администрации муниципального района. С двумя сотрудниками властных структур (по одному от поселенческой и районной администрации) интервью построены по методике лонгитюдного исследования, в рамках которого с одним и тем же респондентом интервью проведены дважды по близкой программе с разрывом в три года. В число респондентов также вошли представители локального бизнеса, сотрудники системы основного и доЛуман Н. Реальность масс-медиа. – М.: Праксис, 2005. – 256 с.

Adell G. Theories and models of the peri-urban interface: A changing conceptual landscape. Draft for discussion / Strategic Environmental Planning and Management for the Peri-urban Interface Research Project. March 1999: Tacoli C., Rural-urban Interactions: a Guide to the Literature // Environment and Urbanisation. – Vol. 10. – № 1. – Pp. 147–166.

Appadurai A. Modernity at Lardge: cultural dimensions of globalization. – Minneapolis, University of Minnesota Press.

1996, 2003. – Pp. 178–201, URL: http://cbsd.gks.ru/.

URL: http://www.gks.ru/dbscripts/munst/munst.htm.

полнительного образования, наемные работники учреждений бюджетной сферы и реального сектора, работающие в областном центре.

Наряду с материалами интервью были использованы результаты опроса по проблемам демографического поведения женщин пригородных поселений, проведенного автором в 2010 г. Квотная пропорциональная выборка была сформирована по половозрастным группам населения пригородного района и составила 520 респондентов.

В качестве основного источника для анализа процессов формирования дискурсивного пространства нового пригородного сообщества, а также дополнительных материалов для изучения мотивации миграции горожан в пригородную зону и ряда экономических практик были использованы материалы региональных и локальных интернетфорумов. В частности, с помощью методов дискурс-анализа были изучены материалы интернет-площадки «Хомутово.ру», региональный раздел всероссийского автомобильного форума Drom.ru и специальный «хомутовский» подраздел («ветка») интернетфорума на портале «Папа+Мама: иркутский сайт для родителей» (всего проанализировано более 6500 записей («постов», «комментариев»)).

Анализ дискурса региональных СМИ построен на анализе периодических печатных изданий, в том числе четырех массовых ежедневных газет («Восточно-Сибирская правда», «Комсомольская правда», «Областная газета» и газета «Иркутск») и двух еженедельников («СМ Номер один» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири»). Два из указанных изданий («Комсомольская правда» и «СМ Номер один») по характеру ближе к «желтому формату», еще два («Восточно-Сибирская правда» и «Аргументы и факты в Восточной Сибири») претендуют на статус «качественной прессы». Два прочих издания (газеты «Областная» и «Иркутск») представляют собой официальные издания правительства Иркутской области и администрации города Иркутска. Для выявления динамики образа пригорода и пригородного сообщества в региональном медийном дискурсе были использованы два массива указанных изданий – за 2007 и 2012 годы. Всего изучено 1322 выпуска указанных газет, в том числе 677 номеров за 2007 год и 645 за 2012 год.

Научная новизна исследования Впервые в специальной российской литературе предложен подход к описанию социального пространства пригорода как транслокальности, в равной степени включенной в родительские локальности города и села, но не тождественной ни одной из них.

Основным ресурсом для возникновения и жизнедеятельности пригородного сообщества предложено рассматривать границу между городским и сельским пространством и задаваемые ею граничные различия.

Впервые применительно к российскому пространству обосновано использование концепта фронтира для описания механизма формирования пригородного пространства и сообщества. Фронтирность пригорода как неинституализированного пограничного пространства с преобладанием консолидирующей функции рассматривается в противовес институализированной линейной границе, реализующей преимущественно барьерную функцию. Использование такого подхода позволило аргументировать возникновение маргинального, но не временного типа локальных сообществ, заполняющих поселенческий континуум между крайними формами городского и сельского сообществ.

Формирование социального пространства пригорода как «пространства движения» рассмотрено с позиций структурно-генетического подхода, позволившего определить ведущую роль переселенцев из города и сопутствующей им группы трансграничных мигрантов в процессе обособления пригородного сообщества. Обоснован тезис о том, что ключевая роль этих групп как доминирующих агентов обусловливает формирование специфической конфигурации социального пространства и системы взаимодействий, создает условия для продуцирования новых статусов и позиций, невозможных в сельском или городском пространстве. В свою очередь, это позволило определить причины и факторы большей эффективности процесса взаимной адаптации трансграничных мигрантов и принимающего сообщества в условиях пригорода по сравнению с городским пространством.

Анализ пригорода как особого социального пространства позволил определить причины и факторы формирования неформального характера развития пригородной экономики и системы властных взаимодействий. На его основе предложена модель воспроизводства социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности, рефлексируемой сообществом и властью, но не отражающейся в официальных информационно-статистических массивах.

Выявлены особенности консолидации переселенцев из города в пригородную зону как группы на основе рутинизированных практик формирования коллективного текста через инструмент интернет-форумов и символизации осваиваемого пространства.

Выявленная специфика позволила подтвердить транслокальный характер пригородного сообщества, позиционирующегося как маргинальное между городскими и сельскими сообществами, что, в свою очередь, определяет отличия одного из вариантов российской субурбанизации от наиболее распространенных типов этого процесса.

Описан разрыв между объективными процессами формирования пригородного пространства и их отражением в дискурсе региональных печатных медиа. В качестве объясняющей модели отсутствия пригорода как нового явления в дискурсе региональных газет рассмотрена реакция общества на быструю трансформацию социального пространства, что в более широком смысле представляет собой конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ.

Положения, выносимые на защиту:

Интенсивные субурбанизационные процессы, протекающие в зоне Иркутской агломерации, обусловили развитие нового (и онтологически, и типологически) для региона способа взаимодействия города и села, связанного с освоением горожанами сельского пространства без включения последнего в пространство собственно городское. Типологически новый пригород наиболее близок к североамериканской субурбии, однако имеет ряд существенных отличий в происхождении и жизнедеятельности.

Процесс формирования пригородного сообщества протекает в логике фронтира – подвижной границы, представляющей собой не «линию на карте», но пространство взаимодействия. Переход от линейной границы между городским и сельским миром к пространству их взаимодействия создает возможность для формирования особого типа сообщества, не тождественного ни городскому, ни сельскому.

Такая маргинальность пригородного сообщества позволяет рассматривать его как самостоятельную локальность, тесно связанную с обеими родительскими (сельской и городской), но не тождественную ни одной из них. Поскольку пригородное сообщество возникает в пограничном пространстве взаимодействия города и села, оно функционирует как транслокальность, включенная и в городское, и в сельское пространство, возникающая и существующая на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса.

Ключевым агентом, формирующим новое социальное пространство пригорода, в рассматриваемом случае становятся горожане, переезжающие на постоянное жительство в пригородную зону, но сохраняющие устойчивые связи с городским сообществом.

В специфических условиях транслокальности пригорода складывается особый габитус жителя пригорода (“suburban settler”), близкий по своим ключевым характеристикам типу «человека границы». Данный габитус не является прямым воспроизведением габитуса горожанина, а представляет собой пограничный сельско-городской набор предпочтений, оформляющийся через адаптацию городских практик к новому физическому пространству и встречную адаптацию сельских практик к городскому опыту.

Появление в пригороде экс-горожан как доминирующего агента обусловливает формирование специфического социального пространства, в котором конфигурация агентов и взаимоотношений между ними находится в процессе становления. Такая подвижность пригородного пространства обеспечивает возможности для включения в него новых групп, сопутствующих переселенцам из города, но инородных для занимаемого физического пространства ранее. Статус этих групп (прежде всего трансграничных мигрантов) существенно отличается от традиционного для них статуса подчиненной и отчасти стигматизируемой группы, бытующего в городских сообществах.

Выстраивание конфигурации социального пространства пригорода, в котором новые группы становятся доминирующими агентами, приводит к формированию новой системы социальных дистанций, определяемых отношением к основному ресурсу сообщества – границе между городом и селом. В свою очередь, формирующаяся система дистанций продуцирует новые социальные позиции и статусы, невозможные в традиционном городском и сельском пространстве.

Специфическая структура нового социального пространства пригорода приводит к быстрой трансформации экономического поля: из пространства производящей экономики пригород все более эволюционирует в экономику «потребляющую». Ведущими сферами локальной экономики становятся торговля и услуги, вытесняя за пределы пригородной зоны аграрное производство и ограничивая развитие производящей домашней экономики, характерной для сельских сообществ. Специфика экономического поля пригорода прямо проецируется на физическое пространство, маркируя территорию прилегающего к городу района как зону особой «пригородной» экономики.

Неинституализированность пригорода, жесткое регулирование, некомфортная среда для легального развития мелкого предпринимательства, специфика налоговой системы обусловливает развитие значительной части экономики пригорода в скрываемом секторе неформальной экономики. Специфика налогообложения и формирования локальных бюджетов приводит к поощрению локальными администрациями неформальной экономики и даже включению в нее. Подобный характер развития пригородной экономики не только исключает большую ее часть из государственной статистики и, следовательно, скрывает от прямого регулирования, но и способствует сохранению «невидимости» пригорода как особого для региональной власти пространства.

Переход поля экономики пригорода преимущественно в неформальную сферу ведет к утрате властью как агентом важнейшего инструмента господства – экономического капитала, реализуемого в данном случае через налоговую систему, оставляя в ее распоряжении почти исключительно власть символическую. В этих условиях отношения прямого подчинения (господства) постепенно трансформируются в систему мягкого регулирования, реализуемую через символический капитал и приобретающую внешнюю форму партнерства. Следствием распространения нового типа отношений властных агентов между собой и с сообществом становится система неформальных коммуникационных и управленческих практик, подменяющая собой формальные (институализированные) механизмы взаимодействий.

Деформализация значительной части взаимодействий в рамках властного поля социального пространства пригорода в сочетании с транслокальным характером сообщества обусловливает включение в него новых агентов, формально исключенных из прямого взаимодействия с локальным сообществом и локальными властными структурами. Специфика участия таких новых агентов в системе властных интеракций способствует закреплению неинституализированности пригородного пространства, его отсутствия de jure, что, в свою очередь, замыкает цикл воспроизводства экономического и властного поля пригорода.

Складывание нового социального пространства на основе особого габитуса жителя пригорода происходит в тесной связи с консолидацией переселенцев из города как новой для пригорода группы. В качестве одного из ключевых инструментов консолидации используется пространство интернет-форумов, функционирующих для переселенцев из города как вариант группового текста, через который аккумулируется и воспроизводится групповой опыт.

Формирование нового пригородного сообщества отражается, в том числе, в продуцировании значительного количества новых символов и смыслов, что формирует собственное символическое пространство группы. Пригородные поселения все шире атрибутируются как ее пространство, в котором «чужаками» выступают не экс-горожане, а «коренное» население. Через символизацию пространства пригорода последний выделяется как из сельского, так и из городского пространства, анклавами которого выступают также «элитные» коттеджные поселки.

Формирование особого социального пространства пригорода, объективированного в специфических локальных экономике и рынке труда, как и консолидация пригородного сообщества, остается вне дискурса региональных медиа. В последнем новые явления либо вписываются в привычную дихотомию городского и сельского мира через использование устоявшихся лексики и образов, либо игнорируются, а развитие пригорода относится в будущее через дискурсивное конструирование желаемого образа.

В противоречии объективного развития пригородного пространства и его отражения в дискурсе региональных медиа проявляется конфликт двух концептуально различных векторов развития сельско-городского интерфейса: сохранения барьерно-линейной границы с присущей ей регламентацией трансграничных взаимодействий и формирования границы как транслокального пространства, обеспечивающего более гибкую, но менее контролируемую систему интеракций городских и сельских сообществ. В более широком смысле это конфликт концепта жестко структурированного пространства и общества и идеи континуального характера развития региона и его сообществ.

Пригород представляет собой максимизированную модель развития неинституализированного локального пространства, в которой отчетливо проявляется управленческий кризис, связанный с параллельным бытованием двух вариантов представлений социальных агентов об объективной конфигурации социального пространства: неформального рефлексирования и формализованной управленческой оптики. Поскольку принятие управленческих решений законодательно базируется на второй (предписанной) системе получения информации, их реализация выталкивается в «серую» зону неформальных практик, что обусловливает воспроизведение социального пространства пригорода как неинституализированной транслокальности.

Теоретическая значимость исследования связана с обоснованием возможности развития пригородного социума как транслокального сообщества, включенного и в городское, и в сельское пространство, возникающего и существующего на основе эксплуатации границы между ними как основного ресурса. В работе обосновано выделение физических границ подобной транслокальности через определение границ ее социального пространства, выделяемого по комплексу специфических практик взаимодействия города и села, не свойственных в чистом виде ни городскому, ни сельскому сообществам.

Важным представляется и вывод о зависимости между жесткой предписанной структурой социального пространства и воспроизводством неформального сектора его экономического и властного полей.

Практическая значимость работы связана с возможностью внедрения полученных результатов в практику планирования комплексного территориального развития на региональном и местном уровне, систему принятия и реализации управленческих решений органов власти и местного самоуправления. Результаты исследования были положены в основу двух научно-практических разработок по анализу демографических процессов и территориально-поселенческой структуры пригородного района, выполненных по заказам администрации Иркутского районного муниципального образования в 2009 и 2011 годах. Материалы и выводы, полученные в рамках диссертационного исследования, были представлены в докладах по проблемам взаимодействия мигрантов и принимающих сообществ на заседаниях общественно-консультативного совета при Управлении федеральной миграционной службы по Иркутской области.

Значимость работы связана также с возможностью подготовки квалифицированных управленческих кадров, рефлексирующих и учитывающих на практике различия формальной и реальной организации социального пространства региона. С этой целью результаты исследования использованы при разработке учебных курсов «Политическая регионалистика», «Миграционная и демографическая политика», преподающихся автором в ФГБОУ ВПО «ИГУ» для направления подготовки «Политология» в 2011–2013 гг.

Полученные материалы и выводы использовались для чтения гостевых лекций в Карловом университете в Праге, Чешская республика (2010), и Познаньском университете им.

А. Мицкевича, Польша (2013), а также лекций и экспертных семинаров в рамках межрегиональных и всероссийских летних школ для молодых ученых, проводившихся на базе Иркутского государственного университета (2011–2013).

Апробация. Основные результаты диссертационного исследования отражены в 32 научных публикациях, в том числе одной авторской и двух коллективных монографиях, 15 статьях, опубликованных в журналах, рекомендованных ВАК РФ, 2 статьях в зарубежных изданиях. Результаты диссертации были представлены и обсуждены на международных конференциях (Москва, 2012, 2013; Санкт-Петербург, 2012; УланБатор, Монголия, 2010; Бостон, США, 2010; Усть-Каменогорск, Казахстан, 2010, 2011), ряде всероссийских, региональных и межрегиональных конференций и научноисследовательских семинаров в Иркутске, Томске, Новосибирске, Улан-Удэ, Барнауле (2009–2013). Ряд полученных выводов вошел в отчеты о результатах исследований по грантам, финансируемым в рамках федеральной целевой программы «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России»: «Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири, XIX – начало XXI вв.»

(государственный контракт №. 02.740.11.0347), «Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири на рубежах XIX–XX и XX–XXI вв.» (государственный контракт №.

14.740.11.0770), «Переселенческое общество Азиатской России: этномиграционные процессы в формировании локальных пространств и сообществ. Рубежи XIX–XX и XX– XXI веков» (соглашение №. 14.B37.21.0012), «Этномиграционный фактор в формировании социального пространства Сибири» (соглашение № 14.B37.21.0271), «Развитие пригородов крупных городов Восточной Сибири как пространства социальной модернизации во второй половине XX – начале XXI века» (соглашение № 14.B37.21.0495). Диссертация была обсуждена и рекомендована к защите на кафедре политологии и истории ФГБОУ ВПО «ИГУ».

Структура работы определяется поставленной целью, задачами и логикой подачи материала. Диссертация состоит из введения, четырех глав (10 параграфов), заключения, библиографии и приложений, содержащих описание использованной автором эмпирической базы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

В главе 1 «Иркутские пригороды как пространство освоения» исследуется характер миграционных процессов в пригородной зоне Иркутской агломерации как основного механизма формирования пригородов и обосновывается теоретический инструментарий для анализа социального пространства пригорода.

В параграфе 1.1. «Миграционные процессы в регионе как контекст формирования пригородов» рассматривается характер миграционных процессов в исследуемом регионе, определяются основные векторы внутрирегиональной миграции и выделяются важнейшие центры притяжения населения. С середины 1990-х годов основной тенденцией в пространственно-демографическом развитии Иркутской области становится устойчивая депопуляция, складывающаяся как из миграционного оттока, так и естественной убыли населения. Небольшая зона устойчивого роста численности населения сложилась в 2000-е годы лишь в зоне влияния Иркутской агломерации, развивающейся с 1950-х годов. В основе этой тенденции лежит рост численности населения сельских районов, входящих в зону агломерации. Среди них наиболее высокими темпами росло население Иркутского района, прилегающего к областному центру: по данным статистического учета, число его жителей за 1995–2010 гг. выросло на 47,3 %. Данные Всероссийской переписи населения 2010 г. зафиксировали численность населения района 84,3 тысячи человек46. Такая динамика позволяет достаточно уверенно заключить, что в основе роста численности населения Иркутской агломерации лежат демографические процессы, протекающие именно в Иркутском районе.

Характер миграционной ситуации в Иркутском районе свидетельствует о том, что на его территорию идет активный приток населения из областного центра, что, в свою очередь, служит важнейшим признаком субурбанизационного характера процесса территориального распределения населения. Вокруг городов Иркутской агломерации на территории Иркутского сельского муниципального района формируется зона пригородного расселения, в которой проживает более 85 % населения района47. В обозначенном поясе пригородного расселения расположены как старые населенные пункты, возникшие в XVII – начале XX веков, так и новые поселения, появившиеся в последней трети XX – начале XXI веков. В большинстве из них новое население, сложившееся в результате интенсивной постсоветской миграции, все более преобладает над коренным, проживавшим в данной местности до начала массового притока из городов. В результате быстрое развитие пригородного пространства здесь происходит в логике субурбанизационного развития, предполагающего формирование пригородного расселения на основе переселения городских жителей, выезжающих на постоянное жительство в пригород, а не урбанизационной миграции.

В параграфе 1.2. «Пригороды как фронтирное пространство» проводится типизация пригородных населенных пунктов по критерию способа взаимодействия городского и сельского сообществ, определяются качественные отличия субурбанизационного расселения и обосновывается использование применительно к нему концепции фронтира как исследовательского инструмента. Типизация пригородных населенных пунктов, проведенная по критерию способа взаимодействия городского и сельского сообществ, позволила выделить два основных типа пригородных поселений. К первому отнесены как наиболее ранние пригородные поселения, ставшие пригородами в результате роста городского пространства в XIX–XX веках, так и иные виды пригородных поселений, сложившиеся во второй половине XX в. и описанные Т.Г. Нефедовой48. При всех различиях указанных видов пригородного расселения они объединены общим типом взаимодействия городского и сельских сообществ: временность проживания горожан в таких поселениях не предполагает качественного преобразования их социального пространства. Горожане выступают в них в роли классических временных мигрантов, приспосабливающихся к специфике принимающего сообщества и особенностям его ключевых полей.

Итоги всероссийской переписи населения 2010 года. Том 1. Численность и размещение населения. [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.gks.ru/free_doc/new_site/perepis2010/croc/Documents/Vol1/pub-01-05.pdf.

Материалы текущего делопроизводства Комитета по экономике администрации муниципального образования Иркутский сельский район Иркутской области.

Нефедова Т. Российские пригороды. Горожане в сельской местности // Город и деревня в Европейской России:

сто лет перемен. – М.: ОГУ, 2001. – С. 384–387.

Ко второму типу отнесены пригородные поселения, развивающиеся в пригородах Иркутска на основе нового способа взаимодействия города и села в рамках субурбанизационной миграции. Принципиальным отличием от предшествующих моделей взаимодействия с пригородом является постоянный характер миграции в поселения, расположенные в зоне повседневной транспортной доступности от города. Сохраняя прочную связь с городом в сфере трудовой деятельности, переселенцы довольно быстро переключают интересы внерабочей деятельности на локальное пространство, включают его в свою повседневность – торговой и социальной инфраструктурой, системой сервиса и досуга.

Новая модель развития иркутских пригородов стала пространством, где реализуется модель взаимодействия многовекторных миграционных потоков, в результате чего возникает новая социальная локальность, не включенная полностью ни в пространство города, ни в пространство села, но складывающаяся на их границе и использующая последнюю в качестве ресурса. Граница эта является не только и не столько административной, сколько экономической и культурной. Эта локальность преобразует барьерную социокультурную границу между городом и селом, существовавшую ранее, в пространство взаимодействия этих двух миров – пространство не институализированное, а потому открывающее широкое поле возможностей для формирования качественно нового локального сообщества с новой для региона структурой и системой внутренних и внешних связей и отношений.

Следствием появления подобной локальности становится размывание жесткой системы разграничения городских и сельских территорий, их социального пространства.

Поселенческая структура из поляризованной все более заметно преобразуется в континуальную49, в рамках которой линейная граница между мирами города и села превращается в контактное пространство, обозначаемое урбанистами как «peri-urban interface»

(пре-городской интерфейс50). Такой интерфейс, понимаемый как многомерное социальное и протяженное физическое пространство, включает, прежде всего, пригородные территории и их сообщества, быстро формирующиеся в ареалах влияния изучаемого региона.

Трансформация линейной границы между городом и селом в пространство освоения концептуализируется через идею фронтира – подвижной границы, представляющей собой пространство освоения. Концепт фронтира как теоретический инструмент широко используется в работах североамериканских исследователей пригородов51, новейших социологических исследованиях мегаполисов (С. Сассен52), в работах, посвященных Нефедова Т.Г. Десять актуальных вопросов о сельской России. Ответы географа. – М.: Ленанд, 2013. – С. Adell G. Theories and models of the peri-urban interface: A changing conceptual landscape. Draft for discussion / Strategic Environmental Planning and Management for the Peri-urban Interface Research Project. March 1999. – 36 pp.

Chui G. New turf for science: suburbia [Электронный ресурс] // Ecologists studying role of lawns, pesticides. Mercury News, Friday, December 9, 2005. – Режим доступа: http://archivio.eddyburg.it/article/articleview/5628/1/237 Jackson, Kenneth T. Crabgrass Frontier: The Suburbanization of the United States. Oxford University Press, 1985. – 396 pp.

Сассен С. Старые границы и новые пограничные возможности: город как зона фронтира [Электронный ресурс] // Институт «Стрелка». – Режим доступа: http://www.strelka.com/blog_ru/sassen-cities-as-frontier-zones/?lang=ru; Sassen S. Territory, Authority, Rights: From Medieval to Global Assemblages. – Princeton: Princeton University Press, 2008. – 512 pp.

«постгородскому» пространству (Д. Замятин53). В диссертационном исследовании фронтир применительно к пригороду понимается как нелинейная, подвижная граница, зона освоения, переформатирования городом «под себя» экономического и социальнокультурного пространства села, пришедшая на смену довольно жесткому разграничению этих пространств ранее. В подобном фронтирном пространстве происходит довольно быстрое разрушение устоявшихся в исходном (сельском) пространстве норм и практик, в том числе и адаптационных, связанных с включением мигрантов (горожан) в принимающее (местное) общество. Здесь складывается благоприятная почва для выработки широкого репертуара практик взаимодействия с принимающим обществом, не свойственная ни городской, ни сельской среде в чистом виде. Гетерогенность фронтирного сообщества, которое в данном случае выступает как принимающее по отношению к различным группам мигрантов, предполагает расширение комплекса адаптационных механизмов, стратегий, инструментов, поскольку такое взаимодействие здесь не сводится к традиционной дихотомии «мигранты – местное сообщество».

Таким образом, описание пригорода через концепт фронтира объясняет подвижность, пластичность осваиваемого городом пространства пригорода и заметно бльшую готовность его сообщества к выработке и принятию новых практик взаимодействия с новыми социальными группами, более широкий спектр вариантов развития пригородного пространства. Открытость формирующегося местного сообщества, возможность вхождения в него как для новых мигрантов, так и для «коренных» жителей пригородных поселений определяет перспективы складывания нового сообщества, не принадлежащего ни селу, ни городу в чистом виде, а существующего на стыке этих миров, поверх границы между ними в качестве транслокального сообщества.

В параграфе 1.3. «Пространство пригорода как транслокальность» разрабатываются теоретические основания для локализации географического (территориального) и социального пространства пригорода, вырабатываются критерии выделения пригорода из родительских локальностей (города и села) и обосновывается его существование в качестве транслокальности. Сложность локализации пространства пригорода определяется устойчивостью оппозиционной дихотомии города и села, институализированной не только научной традицией, но и широкой системой нормативно-правовых документов и административно-территориальной организацией. Преодолением концептуальной ограниченности дихотомии «город – село» в диссертации стало использование концепции сельско-городского континуума, понимаемого как сущностное свойство системы расселения, в которой город и село представляют два полюса, между которыми находится, фактически, неограниченное количество переходных типов поселений54.

Такой подход позволяет избежать необходимости жесткого определения типа поселения, преодолеть противоречие между формальным статусом и реальной жизнью поселения и наиболее адекватно отражает трансформацию линейной границы между городом и селом в пространство их взаимодействия. С этой позиции хорошо прослеживается связь между географическим и социальным пространством пригорода, физические свойЗамятин Д. Постгеография города: стратегии пространственного воображения [Электронный ресурс] // Русский журнал. – 7 июля 2013 г. – Режим доступа: http://russ.ru/pole/Postgeografiya-goroda-strategii-prostranstvennogovoobrazheniya.

Пациорковский В.В. Сельско-городская Россия. – М.: ИСЭПН РАН, 2010. – С. 28–30.

ства которого неизбежно накладывают отпечаток на повседневность локального социума, набор бытующих здесь экономических, культурных и иных практик. Если в глобальных масштабах пространство (физическое) все более и более «теряет социальную релевантность»55, то в локальном масштабе пригорода оно, напротив, обретает новое значение, прямо или косвенно определяя характер локального сообщества. Здесь специфика физического пространства как формы (по Г. Зиммелю 56) определяет специфику взаимодействий между населяющими его людьми как наполнения этого пространства. И лишь в процессе и результате наполнения формы специфическими взаимодействиями и складывается социальное пространство пригорода, исключаемое из родительских пространств города и села.

Конкретные способы взаимодействия, порождающие особое пространство пригорода, могут быть описаны через концепт практик – рутинизированных нерефлексируемых действий, составляющих фон повседневности, интуитивно понятных лишь индивидам, органически включенным в определенное социальное пространство. Возникновение новых и модернизация существующих способов взаимодействия составляет неотъемлемую часть жизни – и в особенности там, где соприкасаются разные пространства.

Когда такие практики становятся фоновыми – не осмысляемыми, понятными и оправданными интуитивно как способ действия других членов группы, бытующими сами по себе как некая среда, фон для индивидов, они синтезируют новое содержание, которое создает и новую форму – пространство, новый мир, «при котором» протекает бытие (по М. Хайдеггеру57) группы.

Адаптация переселенцами из города пригорода к своим стандартам (притязаниям), реализующаяся на основе городского опыта и в специфических условиях внегородского физического пространства, приводит к замене типично сельских взаимодействий (как с представителями сообщества, так и с физическим пространством) на иные модели взаимодействия, более свойственные городскому сообществу. Вместе с тем, прямой замены сельской системы практик на городскую не происходит. Особенности пригородного пространства формируют специфический комплекс взаимодействий, одинаково близкий и городскому, и сельскому сообществам, но в то же время дистанцированный от того и другого.

Формирование такой системы взаимодействий определяет возможность складывания сообщества, в рамках которого производство «соседства» (в терминах А.Аппадураи58) как дихотомии «горожане versus деревенские» сменяется производством транслокальности – пространства, где через комплекс брачных, деловых и других отношений взаимодействие нескольких локальностей (города и села) создает новую локальность, связанную со всеми «родительскими», но не принадлежащую ни к одной из них по отдельности. При таком подходе определение границ физического пространства приФилиппов А.Ф. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы [Электронный ресурс] // Логос. – 2000. – № 2. – Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000_2/09.html#_ftnref22.

Simmel G. Soziologie des Raumes // Georg Simmel Gesamtausgabe. Bd. 7 / Hrsgg. v. Rdiger Kramme, Angela Rammstedt und Otthein Rammstedt. Frankfurt a. M.: Suhrkamp, 1995. – S. 132–183. Цит. по: Филиппов А.Ф. Социология пространства: общий замысел и классическая разработка проблемы [Электронный ресурс] // Логос. – 2000. – № 2. – Режим доступа: http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000_2/09.html#_ftnref22.

Хайдеггер М. Бытие и время. – М.: Ad Marginem, 1993. – С. 54–56.

Appadurai A. Modernity at Lardge: cultural dimensions of globalization. – Minneapolis: University of Minnesota Press.1996, 2003. – Pp. 178–201.

города становится возможным через поиск границ пространства социального, опираясь на которые, можно очертить и территориальный ареал пригорода. Отталкиваясь от тезиса о возникновении пригорода как особого пространства вследствие наполнения его специфическими взаимодействиями, границы пригорода можно определить через распространение системы таких взаимодействий. В этом смысле пригород заканчивается там, где система взаимодействий индивидов или групп становится преимущественно гомогенной (городской или сельской), основанной на городских либо сельских практиках.

Таким образом, пригород в диссертации концептуализирован как транслокальное пространство, возникающее поверх административной границы между городом и селом.

Возникновение такой транслокальности возможно в том случае, когда административная черта города детерминирует существенные различия экономического, культурного, правового и других полей социального пространства. Для российских регионов такая разность задается экономическими различиями (налоговыми и тарифными), отличиями в системе муниципального (локального) управления, возможностями организации жилого пространства и т. д. Возникающие на базе эксплуатации этих различий практики формируют специфическое социальное пространство, в равной мере включенное в городской и сельский мир, но не тождественное им. Ареал пригорода, его внешние и внутренние границы могут быть определены как городские и внегородские территории, взаимно включенные в повседневность друг друга через систему специфических, основанных на синтезе городских и сельских, практик. Обе обозначенные границы имманентно подвижны и пластичны, что определяется динамичностью пространства пригорода. В свою очередь, это обусловливает динамичность его сообщества и постоянный синтез новых и модификацию существующих практик, связанных с эксплуатацией сельско-городских различий как основного ресурса жизни сообщества.

Во второй главе «Динамика социального пространства пригорода: новые агенты и диспозиции» рассматривается трансформация социального пространства пригорода в результате появления в нем двух новых агентов (переселенцев из города и трансграничных мигрантов), анализируется их статус и влияние на систему взаимодействий агентов и структур пригорода.

Параграф 2.1. «Горожане в пригороде: новые статусы и позиции» посвящен исследованию переселенцев из города как ключевого агента социального пространства пригорода. В отличие от немногочисленного потока горожан в пригород в 1990-е годы, субурбанизационная миграция становится массовой, а элитный характер рассматриваемой группы довольно быстро размывается, что подтверждается как самопрезентацией группы и преобладающей мотивацией переезда в пригород, так и данными риелторов. В противовес устоявшемуся стереотипу, новое население пригорода, формирование которого начинается в 2000-е годы, из узкой группы инвесторов в элитную недвижимость превращается в более широкий слой жителей субурбии. Значительное преобладание в нем специалистов с высшим профессиональным образованием и наемных работников высокой квалификации позволяет сравнить характер развития иркутских пригородов со стадией развития пригородов американских городов конца 1950–1960-х годов59.

Важнейшим ресурсом новых жителей пригорода как агента социального пространства становятся не только экономические преимущества (более высокий уровень денежных доходов), но и весь социальный капитал, реализуемый в специфических условиях фронтира. Здесь, наряду с культурным и символическим капиталом, важнейшим ресурсом становится включенность в пространство города и систему внутригородских отношений. Последнее обеспечивает возможность эксплуатации городской инфраструктуры для обеспечения более высокого уровня жизни в пригороде. «Городской» социальный капитал, реализуемый через гибкую и высоко адаптивную систему практик, играет роль ключевого ресурса переселенцев из города в конкуренции с представителями местного сообщества.

Практики, через которые реализуется социальный капитал переселенцев из города, нередко носят неформальный (экстралегальный) характер, используются ими в конкуренции за локальные ресурсы: образовательную, экономическую, административную инфраструктуру. В результате складывается ситуация, в которой старая (сельская) система правил и отношений все более вытесняется новыми рамками и схемами взаимодействий. В новые схемы и правила социальных интеракций оказываются тесно включены традиционные для советского и постсоветского села институты, а через них измененные «правила игры» навязываются и «коренному» населению.

Вместе с тем этот процесс не превращается в односторонний, в котором «коренное» население вынуждено перенимать практики, принесенные или выработанные новым агентом. Специфика пригородных поселений предполагает необходимость заимствования экс-горожанами типично сельских повседневных практик. Подобные заимствования связаны как с особенностями хозяйственно-бытовой деятельности, так и со спецификой властно-управленческой сферы пригорода, выстроенной по модели правления сельскими территориями: участие в сельских сходах, прямые контакты с администрацией и т. д.

Таким образом, в пригородных поселениях, активно осваиваемых горожанами в последние десять лет, протекает процесс качественных изменений социального пространства. Появление переселенцев из города, претендующих на роль нового влиятельного агента, обусловило резкое изменение конфигурации социальных связей и отношений. В отличие от американских субурбий, в иркутских пригородах этот процесс происходит в режиме борьбы за пространство экс-горожан и «коренного» населения. В этой борьбе происходит не только обособление пространства пригорода из сельского и городского, но и кристаллизуется габитус нового жителя пригорода. Он формируется переселившимися в пригородные поселения горожанами и «не-горожанами», имеющими тот или иной городской опыт, через специфический набор притязаний и предпочтений.

При этом не происходит прямого воспроизведения габитуса горожанина среднего класса, а складывается специфический пограничный сельско-городской набор предпочтений.

Новые жители пригорода формируют и реализуют особый габитус, создавая на его осНикифоров А.В. Рождение пригородной Америки: Социальные последствия и общественное восприятие процесса субурбанизации в США (конец 40-х – 50-е гг. XX в.) [Электронный ресурс]. – М.: Эдиториал УРСС, 2002. – Режим доступа: http://mx.esc.ru/~assur/ocr/suburbia/ch1.htm#3.

нове особое социальное пространство, имеющее общие корни с социальным пространством города и села, но не тождественное ни одному, ни другому.

Габитус новых жителей пригорода определяет и другую специфику его развития.

Важным следствием особенностей конфигурации социального пространства пригорода становится его открытость и гибкость. Последнее задается не только притязаниями и предпочтениями ключевого агента, но и тем, что описываемое пространство, фактически, находится в процессе формирования. Незавершенность этого процесса предполагает возможность появления в нем новых групп и агентов, а городской опыт взаимодействий с широким спектром акторов обеспечивает благоприятные условия для успешной адаптации переселенцев из города и новых групп.

В параграфе 2.2. «Трансграничные мигранты в пригородном сообществе»

анализируются причины и значение появления в пригородных поселениях трансграничных мигрантов как группы, сопутствующей переселенцам из города и нетипичной для пригорода ранее. В центре внимания находится не столько вопрос о численности и структуре притока иностранных трудовых мигрантов в пригороды Иркутской агломерации, сколько определение основных типов адаптационных стратегий и комплексов практик по их реализации. Это позволяет, с одной стороны, судить о статусе трансграничных мигрантов в локальном сообществе, а с другой – определить их позицию в системе взаимодействий агентов социального пространства пригорода.

Анализ численности и структуры трансграничных мигрантов в исследуемой локальности обнаруживает, что в местном сообществе фиксируется появление трансграничных мигрантов в качестве нового актора, статус и диспозиция которого не определены, но конструируются в процессе взаимодействия с ним. В структуре трансграничных мигрантов как большой и неоднородной группы местным сообществом выделяются две большие подгруппы, отличающиеся статусом и способами взаимодействия с сообществом: «китайцы» – мигранты из КНР, проживающие преимущественно в прилегающих к городу населенных пунктах, и «таджики» («узбеки») – собирательное название для группы, в которую включают мигрантов из постсоветских стран Центральной Азии.

Несмотря на длительное соседство с сельским сообществом, предполагающее в иных случаях складывание неформальных отношений, мигранты из КНР остаются достаточно закрытой группой. Тем не менее полной изоляции группы не происходит: специфика деятельности и пространства обусловливает включение «китайцев» в жизнь пригородных поселений двумя путями: 1) использование местных рабочих и специалистов и 2) «спонсорство» – неформальное сотрудничество с местными администрациями.

Использование местных рабочих строится в двух вариантах: привлечение квалифицированных специалистов для разовой работы на контрактной (неформальной) основе и поденный наем чернорабочих для выполнения массовой сезонной работы. Последний вариант использования местных жителей сформировал устойчивое представление не только о месте работы, но и форме занятости, уровне и порядке оплаты и в значительной мере о статусе нанимающихся на такую работу. Второй путь взаимодействия складывается по инициативе местных администраций, в силу малого бюджета вынужденных обращаться за поддержкой ко всем предприятиям и предпринимателям, ведущим деятельность на их территории. Таким образом, включение «китайцев» в социальное пространство пригорода происходит как через прямое взаимодействие с сообществом (через индивидуальные контакты), так и через социальные интеракции с местной властью как с самостоятельным агентом.

Собирательное обозначение «таджиков» как группы мигрантов, основанное на критерии их занятости и места в экономической жизни местного сообщества, предопределяет ее гетерогенность. «Таджики» как мигрантская группа в представлениях местного сообщества крайне неоднородна и включает мигрантов, различных по этнической и гражданской принадлежности, продолжительности пребывания в изучаемом районе и т.

д. Противоречие между используемым этнонимом и структурой обозначаемой им группы местным сообществом практически не рефлексируется. Вместе с тем, понимание различий между таджиком как этнофором и «таджиком» как представителем определенной мигрантской группы фиксируется достаточно четко. Противопоставление же местным населением китайских и среднеазиатских мигрантов производится не по этническим/расовым признакам, а по стереотипам и фобиям, сформировавшимся в отношении этих групп.

В течение десяти–двенадцати лет «таджики» стали важнейшим элементом локальной экономики, в значительной степени определяющим ее устойчивость. Заняв обширную экономическую нишу (строительство и мелкий ремонт, широкий спектр неквалифицированного труда), эта мигрантская группа формирует новые способы взаимодействия с принимающим сообществом, включающие в том числе, наем местного населения в качестве чернорабочих на поденную работу. Рутинизирование подобных практик маркируется появлением устойчивых локальных терминов, определяющих не только род деятельности местного наемного рабочего, но и его социальный статус.

Широкий спектр вариантов взаимодействия и глубокая включенность мигрантов в повседневность локального сообщества обусловливают и изменение системы диспозиций социальных агентов, в частности трансграничных мигрантов и их отдельных групп. Особенности адаптационного процесса в пригороде определяются именно спецификой производства системы дистанций между социальными агентами. Через эту систему дистанций реализуется связь между трансмигрантами и переселенцами из города в пригород, заложенная спецификой появления обеих групп в пригороде. Жизнедеятельность экс-горожан на основе габитуса жителя пригорода объективируется для трансграничных мигрантов и – косвенно – «коренного» населения через формирование специфического локального рынка труда и условий конкуренции на нем. Следствием этого становится включение трансмигрантов в конфигурацию социального пространства пригорода, и прежде всего его экономического поля. С другой стороны, на основе специфических экономических практик взаимодействия с «коренным» населением происходит производство новых социальных позиций и статусов.

Трансмигранты в такой системе диспозиций становятся связующим звеном между переселенцами из города и «коренными» жителями, одним из ключевых элементов нового социального пространства. Мигрантские объекты становятся важными узлами социального пространства пригорода, не только вводящего новые статусы и тем самым значительно трансформирующего систему социальных иерархий пригорода, но и структурирующего пространство физическое. Реалии нового социального пространства с нетипичными для исходного агентами и их статусами здесь прямо проникают в пространство физическое, дистанцируя одну часть локального сообщества и, напротив, приближая другую его группу. При этом выстраивается дистанция не только между мигрантами и частью «коренного» населения, нанимаемого ими на работу. Продуцирование нового статуса последней группы обусловливает возникновение новой дистанции между нею и остальной частью «коренного» населения и одновременно задает иерархию в отношениях части «коренного» населения и переселенцев из города.

Таким образом, новой структурой социальных агентов и новой системой отношений между ними в пригороде формируется новое социальное пространство, имеющее структурные и качественные отличия от социального пространства села и города. Специфика пригородного пространства объективно должна проявляться в новом наборе свойств его основных полей – экономического и властного. Изменения в этих полях могут проецироваться в социальную реальность второго порядка (представления агентов об этой социальной реальности)60, которая, в свою очередь, будет воздействовать на первичное структурирование61, проявляясь в комплексе символических практик.

В третьей главе «Динамика экономического и властного поля социального пространства пригорода» анализируются основные векторы и масштаб трансформаций в экономическом и властном поле социального пространства пригорода, исследуются изменение структурных характеристик экономического поля и их влияние на конфигурацию властного поля пригорода и систему взаимоотношений его агентов. На основе выявленных новых характеристик экономического и властного полей обосновывается выделение социального пространства пригорода из родительских пространств города и сельского района.

В параграфе 3.1. «Изменения конфигурации позиций в экономическом поле пригорода» анализируется воздействие переселенцев из города и трансграничных мигрантов как новых агентов на развитие системы экономических взаимодействий и их объективация в структуре локальной экономики. Интенсивное освоение горожанами пригорода привело не только к дифференциации локальной экономики, но и к повышению степени неоднородности ее территориальной структуры. Сотрудниками администрации района вполне отчетливо выделяются три пространственных «зоны» экономической специализации, две из которых определяются по преобладающей сфере деятельности («сельскохозяйственная» и «рекреационная»), а третья обозначается как «пригородная». Критерием, позволяющим выделять «пригородную» зону в экономике Иркутского района, является высокая доля торговли и сферы услуг, обеспечивающих заметно более высокий денежный оборот. Однако специфика этой зоны определяется не только изменением соотношения новых (торговля и услуги) и традиционных (сельское хозяйство) отраслей, но и прямым вытеснением последних за пределы пригородной зоны в результате расширения жилищной застройки и изменения структуры населения.

Вместе с горожанами в пригородные поселения пришли специфические экономические практики снижения расходов на приобретение товаров, выработанные в городском сообществе. В их основе лежат выработанная до переезда в пригород система связей, отношений и репутаций, которые здесь используются горожанами как часть социБурдье П. Начала – M.: Socio-Logos, 1994. – С. 191.

Шматко Н.А. Горизонты социоанализа // Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. – С. 34.

ального (партнерские связи) и символического (репутация) капитала 62 агента экономического поля социального пространства пригорода. Однако эти типовые для города практики здесь модифицируются – через продление цепочки трансакций, направленных на получение дополнительного дохода. Продление цепи трансакций здесь служит не только инструментом связи («сцепления») смежных организационных полей63, но и одним из конкретных механизмов функционирования транслокального пространства.

Развитие услуг, вместе с торговлей составляющих основу для выделения пригородной экономики сектора, протекает в сфере неформальной (скрываемой) экономики.

Об этом свидетельствует значительное расхождение официальной статистики, описывающей видимую часть экономики, и уровня деловой активности, фиксируемого на основе анализа коммерческих предложений в локальных СМИ и интернет-ресурсах.

Наиболее рельефно это проявляется в сфере услуг дополнительного образования и присмотра за детьми, высокий спрос на которые обусловлен спецификой демографической ситуации. В последние годы в пригородных поселениях в этой сфере, традиционно для сельских муниципалитетов являющейся одним из самых проблемных «бюджетных секторов», постепенно формируется рыночный сегмент. Его масштабы оценить крайне сложно, однако для новых поселений пригорода он рассматривается районными властями едва ли не как единственное средство решения острой социальной проблемы. Появление подобного рыночного сегмента означает постепенную утрату администрациями муниципалитетов монополии на подобные услуги, а значит и части механизма господства в отношениях с местным сообществом.

Специфика габитуса новых жителей пригорода обусловливает массовый и дифференцированный спрос, который, с учетом городской занятости и общим уровнем жизни в районе, является высокоплатежеспособным. Специфический характер повседневности, организации жилого пространства и внерабочего времени стимулирует развитие услуг, ранее нетипичных для пригорода. Таким образом, экс-горожане и трансграничные мигранты, выступая доминирующими агентами, создают специфику спроса и предложения в пригородном пространстве, формируя структуру его экономического поля.

Развитие значительной части новых секторов экономики пригорода в неформальном режиме – как в секторе «неучтенной» экономики (не только экономическая деятельность домохозяйств, традиционная для «коренного» населения пригорода, но и бизнес, зарегистрированный вне пригородных поселений), так и в секторе экономики «скрываемой» (прежде всего уход от налогов) – во многом стимулируется позицией поселенческих администраций, активно использующих систему неформальных практик в отношениях с местным бизнесом. Важнейшей причиной готовности местной власти к неформальному характеру развития локальной экономики является ее незаинтересованность в легализации бизнеса на своей территории. Перевод бизнеса в полностью легальный режим приводит к росту налоговой базы и повышению доли собственных доходов в бюджете поселений, что обусловливает непропорциональное сокращение субсидий из вышестоящих бюджетов. Такая позиция власти способствует тому, что значительная Бурдье П. Поле экономики // Социальное пространство: поля и практики. – М.-СПб.: Алетейя, 2005. – С. 137– 138.

Радаев В.В. Рынок как цепь обменов между организационными полями // Экономическая социология. – 2010. – Т. 11. – № 3. – С. 32–33.

часть бизнес-практик и связанных с экономикой властных практик, в том числе и реализуемых муниципальными администрациями, оказывается за пределами правового регулирования.