«ПРИГОРОДНЫЕ СООБЩЕСТВА КАК СОЦИАЛЬНЫЙ ФЕНОМЕН: ФОРМИРОВАНИЕ СОЦИАЛЬНОГО ПРОСТРАНСТВА ПРИГОРОДА ...»

При описании нового пространства, еще не включенного в жилой массив поселений, нередко смешиваются антропогенный и природный ландшафты. В результате происходит включение еще неосвоенной территории в групповой дискурс, что выполняет здесь роль важнейшего механизма присвоения этого пространства. Проговоренное в группе, обозначенное как свое через символический, а еще не официальный почтовый адрес, нежилое пространство контекстуально выступает здесь как неосвоенное, почти дикое, конструирует представление о застраиваемом поселке именно как о фронтире – пограничной зоне освоения дикого пространства.

Обсуждение «коренного» населения сколько-нибудь заметного места на форумах не занимает. Обращение к этой теме происходит, скорее, посредством выстраивания собственной групповой идентичности через негативную идентификацию «мы – не …».

Определение группы через негативную идентификацию строится не только на исключении себя из числа «коренных» жителей пригорода («колхозников»), но и через дистанцирование от жителей иных пригородных населенных пунктов, имеющих репутацию места жительства высокообеспеченного населения.

Обособление, выделение группы новых жителей пригорода происходит и через обсуждение на форуме типично «городских» тем, составляющих важный элемент повседневности новоселов пригорода. Оказавшись в условиях дефицита привычной социальной, культурной, медицинской инфраструктуры, пользователи активно обсуждают возможности для заполнения образовавшихся в повседневности лакун. Через обсуждение этих и подобных вопросов на форумах артикулируются запросы группы на иные систему и качество организации повседневности, нежели бытуют в исходно сельском пространстве пригородного поселения. При этом не возникает ситуации непонимания сути и назначения той или иной практики: все они воспринимаются участниками форума как общепринятые, понятные и необходимые. Вопрос о (не)соответствии предлагаемых практик осваиваемому сельскому пространству не ставится, что согласуется с базовым принципом взаимодействия города и села в новых пригородах: горожане не приспосабливаются к пространству, а приспосабливают его к себе.

Таким образом, анализ региональных «веток» форумов, возникших как ответ на потребность жителей новых пригородов в инструменте определения себя как группы, показывает разительное отличие характера и динамики консолидационных процессов от представлений о них в региональном медиапространстве. Если в официальном дискурсе пригорода как особого пространства с особым сообществом все еще нет, то в виртуальном пространстве новое сообщество оформлено уже вполне отчетливо. Сформированный информационный массив форумов живет как коллективный текст группы и выступает механизмом накопления и воспроизведения ее опыта. Включенность в среду этого текста и опыта, понимание и принятие бытующих в них символов и смыслов позволяет достаточно явно очертить пространство группового дискурса, а на его основе – границы формирующегося сообщества.

Важно отметить, что складывание сообщества в виртуальных сетях здесь является не результатом, а инструментом, способом институализации новой группы. Форумы становятся тем информационно-коммуникативным пространством (в трактовке Н.Лумана69), которое конструирует новую реальность, с той разницей, что источником здесь являются не медиа, а коммуницирующие участники обсуждений. Сконструированное в пределах форумов сообщество не остается в рассматриваемом случае виртуальным, анонимным, основанным почти исключительно на опосредованных интернеттехнологиями взаимодействиях.

Напротив, консолидация сообщества в виртуальном пространстве здесь реализуется в групповом действии в реальном мире – как во внешних по отношению к группе взаимодействиях (с институтами и группами), так и во внутригрупповых трансакциях.

Луман Н. Реальность массмедиа. – М.: Праксис, 2005. – С. 120–137.

Здесь «реальность медиа» (форумов) противопоставляется «реальной реальности» как активное и конструктивное начало, обеспечивающее возможность «сплавить собственное воззрение на реальность с собственной идентичностью и утвердить ее в качестве проекции»70. Возникающее в результате символическое и смысловое пространство, маркированное в групповом дискурсе как «свое», создает необходимое и достаточное основание для символического присвоения пространства физического, включения его в зону пригородного фронтира.

В параграфе 4.3. «Символическое освоение пригородного пространства» анализируется формирование системы символов и смыслов, выделяющих пригород и его сообщества из городского и сельского пространства. Выявление и описание символического пространства, формируемого новой для пригорода группой переселенцев из города, строится через анализ специфических маркеров, фиксирующих несельские способы взаимодействия сообщества с физическим пространством и иными сообществами, а также внутригрупповых интеракций. Наличие разветвленной системы подобных маркеров, значимых для основных полей социального пространства и охватывающих важнейшие сферы повседневности (жилая среда, деловая и культурная сфера, культовые объекты и действия), позволяет судить не только о масштабах освоения пространства, но и о степени его присвоения экс-горожанами. Критерием для анализа последнего здесь может выступить набор функций, которые выполняются сформированным символическим пространством: от способа освоения до фильтрации «чужаков» и самовоспроизводства через изобретение и укоренение традиций71.

Символьная фиксация своего пространства как территории происходит не только через символизацию физических объектов, но и через картирование своего пространства. В исследуемом сообществе для этого используются два основных инструмента:

геоинформационная система «Дубль ГИС», представляющая схематичное изображение жилого пространства, и спутниковые карты с общедоступного сервиса GoogleMaps. Отсутствие на схеме геоинформационной системы природных объектов приводит к тому, что созданная схема становится почти абстрактным символом, своего рода «чертежом»

социального пространства. Связь этого символа с реальным пространством реализуется либо через мысленную проекцию «на местность», либо с помощью спутниковых снимков, доступных через сервис GoogleMaps. Сочетание двух картографических инструментов обеспечивает двунаправленный, но единый процесс формирования ментального пространства через символизацию пространства природного, а затем, через проекцию образа на реальный ландшафт, определение его как «своего».

Появление практик определения «своего» пространства через картографирование имеет и еще один важный аспект. Создание собственных карт (независимо от степени их достоверности и детализации) разрушает монопольную символическую власть местных администраций над пространством. Официальные картографические материалы (генеральные планы поселений, кадастровые схемы и т. д.), являясь основанием для ограничений, символизируют власть «администрации» над пространством поселения. Использование альтернативных (пусть и не признанных официально) карт «своего» пространЛуман Н. Реальность массмедиа… С. 147.

Говорухин Г.Э., Чернышев В.П. Символика освоенного пространства (социологическое исследование освоения Дальнего Востока) // Вестник ТОГУ. – 2008. – № 3 (10). – С. 70–72.

ства в этом случае выступает как символ оспаривания монопольного права «власти»

(сельской администрации, администрации района, кадастровой службы и т. д.) на монопольное присвоение описываемого картой пространства.

Трансформация сельскохозяйственного ландшафта в жилой сама по себе достаточно символична: разрастание жилищной застройки на месте колхозных/фермерских полей становится зримым и осязаемым символом освоения горожанами сельского пространства. Ежегодное продвижение уличной разметки, задающей контуры будущего пространства (улицы, переулки, границы усадеб), по полям, обрабатывавшимся еще несколько лет назад, становится значимым символом как для новых групп жителей пригорода, так и для коренного населения пригородных поселений. Одни и те же изменения ландшафта выступают для первых символом присвоения пространства, для вторых – его утраты.

Эти изменения дополняются визуальными образами новых для сельского населенного пункта пространственно-архитектурных решений в организации усадебного пространства и проектах жилых зданий. Организация пространства усадьбы становится отражением иного, отличного от сельского, функционала жилых и хозяйственных построек. Являясь следствием специфичного способа жизнедеятельности и «городских»

притязаний транслокального сообщества, они, вместе с тем, приобретают собственное значение и функцию: через иное распределение пространственных доминант и внешнего облика обозначая принадлежность жилой среды внесельскому пространству. В сочетании со спецификой архитектурных решений жилых домов и нетипичных строительных материалов эти отличия символизируют присвоение и обособление этого пространства новой для пригорода группой. Вместе с тем, отсутствие значимой барьерной символики (шлагбаумов, специального маркирования границы со старым селом) указывает на одно из главных отличий описываемой застройки от коттеджных поселков девяностых, атрибутируя его как пространство взаимодействия, а не исключения.

Важным элементом символического освоения пригорода, выделения его из пространства села и города становится формирование новой системы предприятий торговли. Наряду с традиционным типом небольших сельских магазинов в пригородных поселениях появляются новые торговые заведения, в том числе супермаркеты, ориентированные на различные потребительские группы – от коренных жителей до переселенцев из города и транзитных потоков выходного дня. Маркируя качественные изменения пригородов, подобные супермаркеты не только символизируют присвоение пространства новой группой, но и определяют это пространство как транслокальное. Выступая в роли ключевых узлов (в терминах П.Бурдье72) социального пространства, новые типы торговых заведений символизируют уже не столько контактность пограничной зоны села и города, сколько существование нового пространства и сообщества на основе эксплуатации пограничности как ресурса.

Таким образом, пригородные поселения, осваиваемые новой группой (переселенцы из города), активно символизируется, наполняясь новыми физическими объектами, выступающими символами «вне-сельского» развития. В короткий срок широкий спектр Шматко Н.А. Горизонты социоанализа // Социоанализ Пьера Бурдье. Альманах Российско-французского центра социологии и философии Института социологии Российской академии наук. – М.: Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2001. – С. 34.

новых символов сформировался в жилой, деловой и культурной сфере, отразив значительно изменившуюся конфигурацию социального пространства, появление в нем новых узлов и новое соотношение акторов. Отсутствие значимых маркеров символического освоения пространства пригорода в культовой сфере связано, на мой взгляд, лишь с краткостью проживания новой группы. Специфика возрастной структуры и непродолжительность периода освоения обусловливают отсутствие ритуальных мест (прежде всего участков кладбищ), которые выступают мощнейшим символом связи группы и места. Однако уже в недалекой перспективе возникновение подобной символической связи представляется неизбежным в силу демографических процессов.

Символическое пространство новых пригородов Иркутска постепенно уходит от первой фазы своего развития, когда набор символов только формировался вместе с набором новых объектов и их функций. Складывающаяся вокруг них совокупность смыслов и коннотаций, живущих в коллективном тексте и повседневном общении, теперь уже выступает как инструмент фильтрации «не-членов» группы73 и механизм закрепления символической власти переселенцев из города. Появление подобной функции символического пространства позволяет говорить о достаточной укорененности новой группы, что обеспечивает ее притязания на изменение конфигурации социального пространства пригорода. Новые жители пригородных поселений выходят из символического пространства прежнего (сельского) пригорода и формируют собственное, противопоставляя его исходному как «правильное». Механизм фильтрации, действующий на основе новой системы символов и смыслов, позволяет группе позиционировать себя как истинных, «правильных» жителей пригорода, вытесняя «коренное» население в категорию «чужаков». И в этом смысле характер символического пространства пригорода позволяет констатировать обособление пригородного сообщества, его выделение в сельскогородском континууме как тесно связанного и с городским, и с сельским миром, но существующего вполне самостоятельно.

В Заключении подводятся итоги диссертационного исследования, представлены его основные выводы. Масштабные миграционные потоки из областного центра в прилегающие к нему сельские поселения в 2000-е годы знаменовали собой формирование в ареале Иркутской агломерации пространства субурбанизированного пригорода, нового не только для Сибири, но и для России в целом74. В короткие сроки численность населения пригородных поселений стала не просто сопоставима со всеми негородскими муниципальными районами области, но и существенно превзошла большинство из них. Преобладание среди новых жителей переселенцев из Иркутска, сохранение ими тесной связи с городом, основанной не только на сохранении рабочих мест в городе, но и на широком спектре иных экономических и внеэкономических практик, все более отчетливо выделяет пригородные территории, как из сельского, так и из городского пространства.

В основе этих отличий лежит формирование специфического габитуса жителя пригорода, основанного на предшествующем городском опыте (background), который, в свою очередь, адаптируется к специфическому физическому пространству. ПринципиГоворухин Г.Э., Чернышев В.П. Символика освоенного пространства (социологическое исследование освоения Дальнего Востока) // Вестник ТОГУ. – 2008. – № 3 (10). – С. 71.

Нефедова Т. Горожане и дачи [Электронный ресурс] // Отечественные записки. – 2012. – №. 3. – Режим доступа:

http://magazines.russ.ru/oz/2012/3/n38.html.

ально отличная от сельской система диспозиций экс-горожан, реализующаяся в комплексе предпочтений, притязаний и отношений, создает новое социальное пространство пригорода, исключая его из родительского сельского. Однако процесс выделения пригородного пространства из пространства сельского не приводит к включению пригорода в структуру города. Сохраняя многие признаки габитуса «среднего горожанина», новые жители пригорода уже самим выбором нового места и условий жизни дистанцируются от города, декларируя и реализуя не свойственные городскому жителю ценности и практики. Горожане для села, «селяне» для города, они образуют новое для региона пространство пригорода, выступающего качественно новым вариантом интерфейса взаимодействия сельского и городского пространства, не вписывающегося в принятое административное деление, но, тем не менее, прочно вошедшего в повседневность и областного центра, и прилегающего района.

При отсутствии какого-либо принятого («официально номинированного» в терминах П. Бурдье75) определения пригорода и его границ существование этого пространства и его пределы достаточно четко рефлексируются и властью, и сообществом. Границы эти определяются не только местами преимущественного расселения переселенцев из города, но и особыми свойствами экономического и властного полей социального пространства. Значительная и продолжающая расширяться часть обоих названных полей лежит в сфере неформальных взаимодействий, реализующихся в специфических практиках. Последние возникают на основе специфического спроса со стороны новых жителей пригорода и новых условий его реализации: экс-горожане и сопутствующие им группы не только выступают как платежеспособная целевая аудитория для нетипичных в сельских поселениях видов деятельности, но и открывают возможности для их реализации. Иными словами, особый габитус новых жителей пригорода определяет формирование новой структуры социального пространства пригорода, формирование в нем новой конфигурации агентов и перераспределение сил между ними. Общность габитуса и его видимое отличие от моделей поведения «коренных» жителей пригородных поселений создают благоприятную основу для консолидации экс-горожан как группы, а рутинизированность практик формирования коллективного текста в интернет-среде обеспечивает эффективность и высокие темпы самоопределения переселенцев из города как самостоятельной группы даже при сохранении ее заметной атомизации.

Динамичность социального пространства пригорода во многом определяется его формированием в логике фронтира – подвижного пограничного пространства, в котором линейная граница между городом и селом сменяется подвижной (внутренне и по внешним границам) контактной зоной. Фронтирность пригорода обусловливает его гибкость и открытость не только для новых членов основной для него группы (переселенцев из города), выступающей в качестве доминирующего агента, но и сопутствующих им групп, нетипичных для внегородских локальностей и сообществ. Их появление в пригородных поселениях не только усложняет структуру социального пространства пригорода, увеличивая число действующих в нем агентов, но и заметно изменяет конфигурацию их диспозиций.

Бурдье П. Социальное пространство и генезис классов // Бурдье П. Социология социального пространства. – М.:

Институт экспериментальной социологии; СПб.: Алетейя, 2007. – С. 28.

Трансформация структуры социального пространства пригорода порождает и сложный обратный процесс, результатом которого становится изменение статусов социальных агентов, сложившихся ранее либо в ином пространстве. Трансграничные мигранты в изменяющемся пригородном пространстве из подчиненного экономического контрагента, выполняющего исключительно сервильные функции в локальной экономике, становятся самостоятельным агентом влияния, распоряжающимся частью ключевого для сообщества ресурса. Включение трансмигрантов в конфигурацию социального пространства пригорода обусловливает производство новых социальных позиций и статусов, невозможных ни в сельском, ни в городском пространстве, ни в условиях сельскодачного пригорода. Функции мигрантов в сообществе существенно меняются: из сугубо экономических они все более вовлекаются в обслуживание системы социальных трансакций внутри сообщества. Своеобразным побочным эффектом этого процесса становится выработка новых эффективных практик взаимодействия трансграничных мигрантов и принимающего сообщества, снимающих многие сложные проблемы адаптационного процесса.

Проекция нового социального пространства в пространство физическое через символизацию последнего все более заметно обособляет пригородные поселения от прочей территории района. Хорошо заметные визуальные маркеры (такие как новый архитектурно-планировочный ландшафт, сеть предприятий торговли, масштабная визуальная реклама и т. д.) в сочетании с не визуальными, но не менее отчетливыми маркерами (прежде всего, конъюнктурой цен на землю и жилье) и высокими темпами консолидации локального сообщества позволяют говорить о формировании особого социального пространства вполне определенно. Дополнительную специфику ему придает участие трансграничных мигрантов в символическом присвоении и, как следствие, структурировании физического пространства (территории) пригорода. Символизация пространства, в том числе и через негативные образы, оказывает обратное воздействие на конфигурацию социальных агентов, дистанцируя одни и, напротив, приближая другие группы, воздействуя на социальные дистанции между ними.

Таким образом, пригород Иркутска стремительно приобретает специфические черты особого – внегородского и внесельского – пространства, все более отчетливо отличающегося и от городских, и от сельских поселений региона. Практики взаимодействия с ним вполне рутинизированы и для сельских сообществ, и для областного центра.

Иными словами, особое пригородное пространство стало данностью, онтологичным элементом Иркутской агломерации. Однако в дискурсе региональных СМИ, как и во властной риторике, пригород отсутствует и как новый феномен, и как новые возможности для развития, и даже как проблема. Признаки нового социального пространства либо растворяются в традиционном образе сельскохозяйственного района, либо дискурсивно вписываются в городское пространство. Создаваемый в региональном медиадискурсе образ пригорода отрывочен, почти не связан с реальными процессами, протекающими на периферии областного центра, а его реализация максимально ориентирована на неопределенное будущее.

Одна из важнейших причин такого положения связана с транслокальным характером формирующегося пригорода. Возникнув на стыке городского и сельского пространства, новый пригород тесно включен в обе родительские локальности, но не тождественен ни одной из них. Его главным жизненным ресурсом является комплекс различий, задаваемых разностью качества жизни в сельском и городском поселении, а также возможностями реализации «городского» социального капитала во внегородском пространстве. Эксплуатация этого ресурса строится на неоднородном и динамичном комплексе практик, большей частью имеющих неформальный характер. Их спектр чрезвычайно широк – от выстраивания цепочек экономических трансакций из города в пригород и эксплуатации «городского» культурного и социального капитала при решении бытовых проблем на новом месте жительства до включения во внегородское властное поле агентов из городского социума. Высокая эффективность использования граничного ресурса определяется тем, что новое социальное пространство формируется в соответствии с габитусом тех агентов, которые являются если не монопольными, то доминирующими его распорядителями.

Устойчивость основного ресурса для развития пригорода как транслокальности определяется всей спецификой территориальной организации страны и административно-управленческой системы. Граница между городским округом (областной центр) и сельским районом (прилегающий к Иркутску муниципальный район), на основе которой формируется новый пригород, задается не только административно-территориальным делением и федеральным законодательством в сфере организации местного самоуправления, исходящими из логики жесткой дихотомии города и села. Практически весь спектр федеральных властных, силовых, финансовых и контролирующих структур и их подразделений регионального уровня имеет внутреннюю организацию, построенную на той же логике федерального законодательства, исключающую какие-либо переходные формы в организации расселения. В результате отсутствие пригорода как институализированного пространства обусловливается не только сложившимся административным разграничением, но и практически всей системой организации государственного управления. Вследствие такого комплексного структурирования физического и социального пространства федеральным законодательством региональная власть просто не обладает инструментами для институализации пригорода.

Возникновение и развитие пригорода как неинституализированного транслокального пространства становится одной из основных причин его отсутствия во властном дискурсе. В своем качестве неформального пространства пригород оказывается не вписан ни в одну из систем структурирования пространства физического и социального, начиная от административно-территориального деления и заканчивая системой территориальной организации всех властных и контролирующих органов: налоговой службы, органов юстиции, внутренних дел и т. д. Институализация всех этих властных агентов через федеральное законодательство определяет не только их жесткую территориальную организацию и ее иерархичность, но и единообразную форму сбора и представления информации об объектах управления, соответствующую организационной структуре. Поскольку властная оптика функционирует почти исключительно на информационных ресурсах, формируемых обозначенными выше официальными ведомствами, даже будучи «неформально» отрефлексированным властью (муниципальными администрациями), пригородное пространство просто не попадает в официальную «картину мира»

и не отражается во властной риторике ни муниципалитетов, ни регионального правительства.

Значение появления новых пригородов как транслокальности на границе города и села представляется существенно более глубоким, нежели только констатация нового способа развития локальных пространств и сообществ. Подобная локальность – это не только новое и специфичное пространство, в котором привычные и устоявшиеся нормы и правила приобретают новые значения и смыслы, где действуют особые отношения и возникает специфический характер взаимодействий. Ситуация пригорода – это максимизированная модель развития локального социального пространства, складывающаяся в условиях современной России. Здесь отчетливо проявляются проблемы неэффективности властного и экономического управления, основанного на жестком контроле и регулировании, изъятии реальных экономических и управленческих инструментов у местной власти в пользу вышестоящей через бюджетное регулирование. Перераспределение реальных полномочий (в отличие от «полномочий по решению вопросов местного значения», декларируемых в законе «Об основах организации местного самоуправления» 76) в пользу региональной и федеральной власти (прежде всего, через систему формирования местных бюджетов) привело не к росту управляемости территории, а скорее к обратному эффекту. С одной стороны, это проявляется в уходе управленческой деятельности в «серую зону», а с другой – в резком падении интереса местных администраций к развитию территории муниципалитетов и, как следствие, все более явном переходе локальной экономики в «серый» режим функционирования. Преобладание неформальной экономики привело к включению в нее или иной степени в нее местной власти, что, в свою очередь, обусловливает закрепление неформальных практик и во властном поле.

Иными словами, специфика развития социального пространства иркутских пригородов демонстрирует своеобразное расслоение второй социальной реальности: представлений агентов об их статусах и взаимоотношениях, складывающейся на базе объективной структуры социального пространства77. Неформально («неофициально») ситуация рефлексируется властью (по крайней мере на муниципальном уровне) в соответствии с реальными процессами и на основе информации, полученной напрямую от действующих в пригороде акторов и/или через непосредственное участие в их взаимоотношениях. Параллельно локальное пространство и протекающие в нем процессы оцениваются и интерпретируются властными агентами исходя из «официальной» информации, формирующейся в жестких институциональных рамках. Неформальный характер развития социального пространства, ключевые поля которого все менее отражаются в таких официальных источниках информации (данные органов государственной статистики, налоговой службы, паспорта муниципальных образований и т. д.), не просто обедняет картину развития локального пространства и сообщества, но существенно искажает ее.

Усеченная информация, отражающая лишь видимую через оптику официальных инстанций часть экономического и властного поля локального социального пространства, вписывается в жесткую систему административно-территориального деления. В результате реально существующая и рефлексируемая на местном уровне локальность исчезает, размывается по различным административно-территориальным образованиям, создавая иллюзию реальности проведенных на карте границ и искусственно выделенных Федеральный закон Российской Федерации от 6 октября 2003 г. № 131-ФЗ «Об общих принципах организации местного самоуправления в Российской Федерации». Статьи 2, 14-16.

Бурдье П. Начала. – M.: Socio-Logos, 1994. – С. 191.

территорий. На муниципальном уровне властью (поселенческой и районной администрацией) разрыв между двумя «вариантами» второй социальной реальности пригорода еще осознается и учитывается в управленческом процессе, что диктуется их включенностью в системы неформальных отношений. Однако на каждом следующем вышестоящем уровне власти в силу увеличения масштабов управления и огрубления управленческой оптики понимание разрыва между двумя обозначенными «вариантами» второй социальной реальности исчезает. В результате управление все более выстраивается на основе представлений властных агентов о том, «как должно быть», а не о том, «как есть на самом деле», да и сам факт наличия такого разрыва игнорируется. Принятые на этой основе управленческие решения, обязательные для нижестоящих уровней власти, в силу несоответствия первой социальной реальности стимулируют дальнейшее развитие неформальной части экономического и властного полей, замыкая цикл воспроизводства локального социального пространства.

Нарастающее расхождение между представлениями властных агентов об объекте управления и их первичным структурированием порождает необходимость перехода системы взаимодействий во властном поле от отношений прямого подчинения (господства) к практикам мягкого регулирования, реализуемым через символический капитал и приобретающим внешнюю форму партнерства. Однако мягкое регулирование не вписывается в логику «муниципальной контрреформы», рассматривающей «местное самоуправление как «публичную власть», призванную обеспечить решение вопросов местного значения в рамках единой системы исполнительной власти». 78 В результате формируется еще один парадокс, в котором представления вышестоящих органов власти о практиках реализации управленческих решений на ее нижних этажах все более расходятся с реальной управленческой практикой.

Формирующиеся новые иркутские пригороды в полной мере представляют один из возможных вариантов развития локальных сообществ в ареалах крупных городов – центров высокоурбанизированных регионов (субъектов федерации), где обозначенные парадоксы напрямую определяют характер развития локальных сообществ. Дальнейший рост российского «среднего класса» (при всех его отличиях от европейского и американского определения этого слоя) делает вполне вероятным развитие субурбанизационной миграции не как единичного феномена, вызванного к жизни региональной спецификой, но как массового явления, характерного и для большинства западноевропейских стран, и для Северной Америки. Вместе с тем, российская субурбанизация в случае ее реализации, вероятнее всего, не станет диахронным повторением ни европейской, ни американской модели в силу различий законодательных, экономических и иных условий, иной информационной среды и системы коммуникаций.

Список работ, опубликованных автором по теме диссертации 1. Григоричев К.В. Демографические «резервы» экономического развития Иркутской области: исчерпание ресурса? / К.В. Григоричев // Известия Иркутского Гельман В., Рыженко С., Белокурова Е., Борисова Н. Реформа местной власти в городах России, 1991-2006. – СПб.: Норма, 2008. – С. 91.

государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2011. – Григоричев К.В. Миграционные процессы в зоне Иркутской агломерации на рубеже XX–XXI веков / К.В. Григоричев // Известия Алтайского государственного университета. Серия История. Политология. – 2011. – № 4–1. – С. 53–59.

Григоричев К.В. Мигранты и миграционная политика в постсоветской Сибири и на Дальнем Востоке / Л.Е. Бляхер, К.В. Григоричев // Полития. Журнал политической философии и социологии политики. – 2011. – № 4 (63). – С. 35–60.

Григоричев К.В. От исследовательского центра к исследовательской сети: этномиграционные и диаспоральные исследования в НОЦ МИОН при ИГУ / К.В.

Григоричев, В.И. Дятлов // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2012. – № 2 (9). – Ч. 2. – С. 5–12.

Григоричев К.В. От слободы до субурбии: пригороды Иркутска в последней трети XX – начале XXI века / К.В. Григоричев // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2012. – № 2 (9).

Григоричев К.В. “Таджики”, “нерусские”, “гастарбайтеры” и другие: иностранные трудовые мигранты в пригородах Иркутска / К.В. Григоричев // Этнографическое обозрение. – 2012. – № 4. – С. 14–31.

Григоричев К.В. Принимающее общество и трансграничные мигранты / К.В.

Григоричев, В.И. Дятлов // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2012. – № 1 (8). – С. 88–91.

Григоричев К.В. Местные сообщества и местная власть в неинституализированном пространстве: случай пригородов Иркутска / К.В. Григоричев // Полития. Журнал политической философии и социологии политики. – 2013. – № (68). – С. 143–155.

Григоричев К.В. Пригородный фронтир: формирование социального пространства городской периферии (случай Иркутска) / К.В. Григоричев // Вестник Тихоокеанского государственного университета. – 2013. – № 2 (29). – С. 275–280.

Григоричев К.В. Перекресток исследовательских пространств: от исторической 10.

памяти до диаспор и миграций / К.В. Григоричев, В.И. Дятлов, Д.В. Козлов // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2013. – № 2 (11). – Ч. 2. – С. 3–10.

Григоричев К.В. «Неназванное не существует»: пригород в дискурсе региональных СМИ / К.В. Григоричев, Ю.Н. Пинигина // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2013. – № (11). – Ч. 2. – С. 282–300.

Григоричев К.В. «Виртуальный» пригород: конструирование сообщества в интернет-форумах / К.В. Григоричев // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2013. – № 2 (11). – Ч. 2. – Григоричев К.В. Трансформация экономического поля пригорода Иркутска / 13.

К.В. Григоричев // Идеи и идеалы. – 2013. – № 4 (18). – Т. 1. – С. 51–61.

14. Григоричев К.В. Консолидация пригородных сообществ в пространстве коллективного текста интернет-форумов / К.В. Григоричев, Ю.Н. Пинигина // Вестник Иркутского государственного технического университета. – 2013. – № 12 (83). – С. 292–297.

15. Григоричев К.В. «Ни к селу, ни к городу»: символическое пространство пригородов Иркутска / К.В. Григоричев // Вестник Томского государственного университета. Философия. Социология. Политология. – 2014. – № 1 (25). – С. 42–55.

16. Григоричев К.В. Демографические перспективы Иркутска / К.В. Григоричев, Ю.Н.

Пинигина // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2008. – №1. – С. 73–84.

17. Григоричев К.В. Региональная миграционная политика в Иркутской области / К.В.

Григоричев, Ю.Н. Пинигина // Миграционная политика в регионах Российской Федерации: законодательство и правоприменительная практика. – Калининград: Изд-во РГУ им. И.Канта, 2009. – С. 37–72.

18. Григоричев К.В. Региональная миграционная политика / К.В. Григоричев, Н.В. Гуль, Т.Н. Долгих, Л.Л. Емельянова и другие (всего 11 человек) // Трансграничные миграции и принимающее общество: механизмы и практики взаимной адаптации. Монография. – Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2009. – С. 16–120.

19. Григоричев К.В. Территориальное планирование в региональной социальноэкономической политике / К.В. Григоричев, Н.А. Потороченко // Известия Иркутского государственного университета. Серия Политология. Религиоведение. – 2009.

20. Григоричев К.В. Миграции и диаспоры в социокультурном, экономическом и политическом пространстве Сибири, XIX–XXI вв. / К.В. Григоричев, В.И. Дятлов, Д.В.

Козлов // Вестник Омского государственного университета. – 2010. – № 4. – С. 310– 21. Григоричев К.В. «Таджики» в пригородах Иркутска: сдвиги в адаптивных практиках / К.В. Григоричев // Диаспоры. – 2010. – № 2. – С. 261–282.

22. Григоричев К.В. «Таджики» в пригородах Иркутской агломерации / К.В. Григоричев // Миграции и диаспоры в социокультурном, политическом и экономическом пространстве Сибири. Рубежи XIX–XX и XX–XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2010. – С. 156–176.

23. Григоричев К.В. Региональная миграционная политика 2000-х годов: содержание, инструменты, контексты / К.В. Григоричев // Азиатская Россия: миграции, регионы и регионализм в исторической динамике: Сборник научных статей. – Иркутск: Издво «Оттиск», 2010. – С. 159–171.

24. Григоричев К.В. Восток России: миграции и диаспоры в переселенческом обществе.

Рубежи XIX–XX и XX–XXI веков / И.Т. Абдулова, М.Н. Балдано, Л.Е. Бляхер, А.С. Бреславский, К.В. Григоричев и др. – Иркутск: Оттиск, 2011. – 624 с.

25. Григоричев К.В. «Таджики» и «китайцы» в пригородах Иркутска: свои чужие и чужие свои / К.В. Григоричев // Этнодемографические процессы в Казахстане и сопредельных территориях: Сб. науч. трудов ХII Междунар. науч.-практ. конф. 26–27 мая 2011 г., г. Усть-Каменогорск. – Усть-Каменогорск: Либриус, 2011. – С. 181–189.

26. Григоричев К.В. Иностранные трудовые мигранты в пригородном пространстве:

специфика адаптации / К.В. Григоричев // Приграничное сотрудничество и внешнеэкономическая деятельность: История и современность: Материалы междунар. науч.

конф. 11–15 окт. 2011 г. (г. Чита (Россия) – г. Маньчжурия (Китай)) – Чита, 2011. – С. 124–129.

27. Григоричев К.В. Иностранные трудовые мигранты в пригородах Иркутской агломерации / К.В. Григоричев // Даяаршлын yуийн соёл ба миграци. Монголия на перекрестке внешних миграций. (Олон улсын онол практикийн 6-р бага хурлын эмхэтгэл). – Улаанбаатар хот, 2011. – С. 14–22.

28. Григоричев К.В. Миграционные процессы в Иркутской области на рубеже XX–XXI вв. / К.В. Григоричев // Этномиграционные и этнодемографические процессы на Востоке России в конце XIX – начале XXI веков / Под ред. К.В. Григоричева. – Иркутск: Оттиск, 2012. – С. 87–97.

29. Григоричев К.В. «Село городского типа»: миграционные метаморфозы пригорода. В поисках теоретических инструментов анализа / К.В. Григоричев // Местные сообщества, местная власть и мигранты в Сибири. Рубежи XIX–XX и XX–XXI веков. – Иркутск: Оттиск, 2012. – С. 422–446.

30. Григоричев К.В. В тени большого города: социальное пространство пригорода / К.В.

Григоричев. – Иркутск: Оттиск, 2013. – 248 с.

31. Григоричев К.В. Переселенческое общество Азиатской России: миграции, пространства, сообщества / А.Н. Алексеенко, Л.Е. Бляхер, А.С. Бреславский, К.В. Григоричев, В.И. Дятлов и др. – Иркутск: «Оттиск», 2013. – 624 с.

32. Григоричев К.В. Население Иркутской области в конце XX – начале XXI в. / К.В.

Григоричев, В.И. Дятлов // Иркутский край. Четыре века: История Иркутской губернии (области) XVII–XXI вв. / Гл. ред. проф. Л.М. Дамешек. – Иркутск: Востсибкнига, 2012. – С. 721–730.

Константин Вадимович Григоричев Пригородные сообщества как социальный феномен:

формирование социального пространства пригорода Лицензия ЛР № 066064 от 10.08.1998.

Отпечатано в типографии «Оттиск»

Печать трафаретная. Бумага офсетная.

664025, г. Иркутск, ул.5-й Армии, 26.

Тел./ факс: (3952) 34-32-34, 241-242.