«МОЛОДЕЖЬ И НАУКА XXI ВЕКА Материалы XIII Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции студентов, аспирантов и молодых ученых Красноярск, 17 апреля 2012 г. В 4 томах Том 2 КРАСНОЯРСК 2012 2 ...»

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Васильев А.Д., д.ф.н., профессор Лексика современного русского национального языка включает в свой состав общенародную лексику, а также лексику ограниченного употребления, которая распространена в пределах одной местности или в кругу людей, объединенных профессией, общими интересами и т.д.

К лексике ограниченного употребления относится жаргонная лексика, которая обозначает понятия, уже имеющие наименования в общенародном языке.

Итак, «жаргон – это разновидность разговорной речи, используемая определенным кругом носителей языка, объединенных общностью интересов, занятий, положением в обществе» [Голуб 1997: 87]. Жаргонная лексика неоднократно подвергалась изучению. Были сделаны исследования в области молодежного, компьютерного, спортивного жаргона такими учеными, как Грачев М.А., Елистратов А.А., Крысин Л.П., Липатов А.Т., Серебренников Б.А. и др.

На наш взгляд, исследование спортивной жаргонной лексики, в частности биатлонной, является актуальным, так как биатлон в нашей стране – это один из самых популярных зимних видов спорта, именно по этой причине с каждым годом расширяются ряды поклонников биатлона, которые имеют в своем лексиконе биатлонные жаргонизмы и используют их в речи. Но не только болельщики составляют данную группу, в нее входят также сами спортсмены, тренеры, комментаторы биатлона.

Лексика представляет собой всю совокупность единиц языка, его словарный состав. Единицы языка взаимосвязаны и образуют систему. Лексическая система включает в себя множество элементов. Такими «элементами являются «слова-понятия», т. е. слова, взятые в одном из их значений или однозначные слова, отражающие соответствующие сегменты действительности» [Белошапкова 1989: 166].

Единицы языка в лексической системе могут быть связаны сходством или противоположностью значений, общностью выполняемых функций, а также сходством происхождения или принадлежностью к одной части речи и т.д. Такие «отношения слов в разных группах, объединенных общностью признаков, называются парадигматическими (от греч. paradeigma – пример, образец)»

[Валгина 2002: 7].

В данной статье мы рассмотрим явления синонимии и антонимии в биатлонной жаргонной лексике.

Современная лексикология рассматривает синонимию и антонимию как предельные случаи взаимозаменяемости и противопоставленности слов по их содержанию. Если для синонимических отношений характерно семантическое сходство, то для антонимических – семантическое противопоставление.

Синонимия – «совпадение по основному значению (обычно при сохранении различий в оттенках и стилистической характеристике) слов, морфем, конструкций, фразеологических единиц и т.д.» [Ахманова 1969: 407]. Лексическими синонимами являются близкие или тождественные по значению слова одной части речи, которые по-разному называют одно и то же понятие. Синонимичные слова образуют как синонимические пары, так и синонимические ряды.

Примеры синонимических пар:

биатлономан – болельщик;

мазать – промахиваться.

Примеры синонимических рядов:

железо – кормилица – ствол – винтовка;

завязаться – капнуть – устать.

В составе синонимического ряда мы можем выделить доминанту. Доминанта – «один из членов синонимического ряда, избираемый в качестве представителя главного значения, подчиняющего все дополнительные (созначения) и господствующего над ними» [Ахманова 1969: 401]. В приведенных примерах это слова: тренер, винтовка, устать.

Антонимия – «семантическая противопоставленность, противоположность» [Ахманова 1969: 50]. Лексическими антонимами являются слова одной части речи, противоположные по значению.

Примеры антонимов:

закатываться (кататься после гонки, заминаться) – раскатываться (кататься перед гонкой, разминаться);

лежка (стрельба из положения «лежа») – стойка (стрельба из положения «стоя»);

стартер (биатлонист, выступающий на первом этапе эстафеты) – финишер (биатлонист, выступающий на последнем этапе эстафеты).

Исходя из всего вышесказанного, можно сделать следующий вывод: парадигматические отношения играют важную роль в биатлонной жаргонной лексике. Использование синонимов способствует обогащению речи, придает ей выразительность и помогает избежать частого употребления одних и тех же лексических единиц. Жаргонная антонимия характеризуется выражением максимальной полярности в оценке тех или иных явлений.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Ахманова О.С. Словарь лингвистических терминов. – 2-е изд., стереотип. – М.: Сов. Энциклопедия, 1969. – 608 с.

2. Голуб И.Б. Стилистика русского языка: Учеб. пособие. – М.: Рольф; Айрис-пресс, 1997. – 448 с.

3. Современный русский язык: Учеб. для филол. Спец. ун-тов / В.А. Белошапкова, Е.А. Брызгунова, Е.А. Земская и др.; Под ред. В.А. Белошапковой. – 2-е изд., испр. и доп. – М.: Высш. шк., 1989. – 800 с.

4. Современный русский язык: Учебник / Под редакцией Н.С. Валгиной. – 6-е изд., перераб. и доп. – М.: Логос, 2002. – 528 с.

СТРУКТУРНО-ФУНКЦИОНАЛЬНЫЙ И СЕМИОТИЧЕСКИЙ

ПОДХОДЫ В ИССЛЕДОВАНИИ РИТМА

Красноярский государственный педагогический университет Под ритмом понимается равномерное, закономерное чередование соизмеримых и чувственно ощутимых элементов (звуковых, речевых, изобразительных и т.п.) [Черемисина 1982: 27]. Ритм прозаической звучащей речи может быть определн как квазирегулярная повторяемость наиболее частотных для данного хронологического состояния языка и варьирующих под влиянием грамматического строя языка ритмических структур, характеризующихся специфической просодической оформленностью, и образующих интонационносмысловые блоки в рамках синтагмы [Потапов 2004: 13]. Строгая ритмическая организация характерна для стихов. Однако не следует отождествлять ритм и метр (стихотворный размер), который задает лишь закономерности чередования ударных и безударных слогов, но не определяет их длительности. Что касается ритма, то он может следовать размерности стиха (как, например, в детских считалках, некоторых частушках, прибаутках), но гораздо чаще формируется как бы параллельно, подчиняясь эмоционально-волевым движениям исполнения стихотворения. Замечено, что психофизиологические функции, связанные с положительными эмоциями, предполагают высокую степень ритмичности. В то же время боль, страдание, страх – вообще отрицательные эмоции – вызывают нарушение ритмики организма.

Как выяснилось в результате экспериментально-фонетических исследований, ритм связан не только с физиологией речеобразования. Ритм связан прежде всего с временной организованностью речи. Принципиально важно, что для возникновения речевого ритма необходимо наличие соизмеримых во времени, однопорядковых по структуре элементов и их регулярная повторяемость (чередование), которая воспринимается как проявление динамичности, движения.

«Как элемент звучания речевой ритм опирается на физиологическое основы, на ритм дыхания. Как элемент формы речи, выполняющей коммуникативную функцию, ритм соотносится со смыслом, т.е. корректируется, управляется, организуется интеллектуально» [Черемисина-Ениколопова 1999: 39-40].

Одним из основных свойств речевого ритма является периодичность – закономерное, периодическое повторение во времени соизмеримых единиц речи. Следовательно, необходимо определить, какой элементарной единицей следует оперировать. В этом вопросе также нет единства мнений. Н.В. Черемисина-Ениколопова говорит о существовании иерархии речевых ритмов – прежде всего о слоговом, словесном и синтагменном. В роли основного ритма, обусловленного и физиологически, и интеллектуально, выступает синтагменный ритм, так как ритм речи определяется в значительной степени ритмом дыхания. Дыхательные движения носят ритмический, равномерный характер, с правильным чередованием фаз дыхательного цикла по продолжительности и глубине. В конечном итоге ритм дыхания, а следовательно, и ритм речи изменяется под влиянием импульсов, приходящих от коры больших полушарий головного мозга.

Другим важнейшим свойством ритма является его структурность. Под структурой ритма понимаются ритмические единицы с их внутренней организацией и отношения между ними, что в целом создает определенные закономерности воспринимаемой периодичности.

Исследователи, занимающиеся проблемой ритма, считают, что каждому языку свойственны свои ритмические законы, несоблюдение которых не только приводит к нарушению произносительных норм языка, но и затрудняет понимание или даже ведет к искажению информации.

Выполнению конституирующей функции ритма содействует в первую очередь просодическая детерминанта, которая объединяет в единое осмысленное целое элементы языка, образуя ритм синтагмы. Различают восходящий и нисходящий ритм, объясняя это явление способом примыкания безударных слогов к ударному и выделяя в качестве основной единицы ритма слог, воспринимаемый как ударный.

Конституирующей функции ритма содействуют свойство речи сжатиерастяжение и стремление ритмических единиц к равновеликости, физической изохронности. Последняя рассматривается многими исследователями как характерная особенность английского речевого ритма.

Интонация является и частью, и одновременно проявлением психосоматического состояния человека; следовательно, по характеру связи формы и содержания знака интонация соответствует определению знаков-индексов (симптомов). Художественные производные интонации дают мелодию (мотив), ритм и метр – то, что создает звучащую образную основу музыки и поэзии. С точки зрения семиотики ритм рассматривается как интонационный знак-образ.

«Ритм проявляется в движениях человека и в его речи. Двигательные ритмы на основе связи с жестами (т.е. базовой семиотикой элементарных знаков) получили свое дальнейшее семиотическое развитие в танце и движениях актера»

[Мечковская 2007: 181].

Что касается речевых ритмов, то ритм речи, включаясь в ее звуковысотную организацию и образуя интонацию, создает самый широкий и надежный канал данных об эмоционально-чувственном состоянии говорящего. Интонации речи, выходя за пределы семиотики языка, создали образно-звуковую основу двух других семиотик – музыки и поэтической (стихотворной) речи. Экспрессия интонационной организации стихотворной речи создается ритмом (общей ее упорядоченностью) и метром, или размером (т.е. воспроизводимой схемой ритмического строения текста) и разделением текста на строфы.

Семантическая интерпретация форм стиха крайне затруднительна (как невозможно пересказать словами мелодию). Некоторые ученые считают разговор о семантическом характере того или иного ритма или размера принципиально невозможным. Все же некоторые, например М.Л. Гаспаров, считают выбор размера неслучайным, однако объясняют его не «органической связью» или, говоря терминами семиотики, «природной мотивированностью») размера и смысла, но поэтической традицией. «Когда поэт приступает к стихам философским или к стихам песенно-лирическим, он знает, что стихи такого содержания писались и до него и что слушатели будут воспринимать его новые стихи на фоне старых. Чтобы облегчить или затруднить такое восприятие, он и выбирает свой размер. Например, он помнит, что в сонетах издавна выражаются мысли и чувства общечеловеческого значения и почти никогда – публицистически злободневные. Поэтому стихи публицистические он не будет писать в форме сонета (а если и будет, то понимая, что это покажется дерзким и вызывающим), а стихи философские – напишет, и с большой охотой» [Гаспаров 1993: 220].

Ритмическая организация речи отражает существенные, глубинные механизмы ее порождения и функционирования и остается предметом серьезного изучения, объективируя психическую деятельность человека.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Гаспаров М.Л. Русский стих – 1890-1925 гг. с комментариями. – М., 1993. – 272 c.

2. Мечковская Н.Б. Семиотика Язык. Природа. Культура: Курс лекций. – 2-е изд., испр. – М.: Издательский центр «Академия», 2007. – 432 с.

3. Потапов В.В. Динамика и статика речевого ритма. Сравнительное исследование на материале славянских и германских языков. – М.: Едиториал УРСС, 2004. – 344 с.

4. Черемисина Н.В. Русская интонация: поэзия, проза, разговорная речь. – М., 1982. – 240 с.

5. Черемисина-Ениколопова Н.В. Законы и правила русской интонации. – М., 1999. – 516 с.

ОЦЕНОЧНАЯ СТРУКТУРА КОНЦЕПТА «ЖЕНЩИНА»

В СОВРЕМЕННОЙ ПОЭЗИИ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Пихутина В.И., к.ф.н., доцент Оценочная структура концепта «женщина» определяется целым рядом параметров, среди которых выделяются доминантные для поля «человек» признаки «внешний человек» и «внутренний человек» [Аминова, Махмутова 2003].

Первую группу составляют такие универсальные признаки, как «внешность», «функции», «многогранность и многоплановость женского образа» и др., а вторую – «свойства личности», например «ум», «душа» и т.д.

Доминантными областями при оценочной квалификации женской внешности выступают черты лица (нос, глаза, губы), волосы, походка, а также ноги, грудь и т.д.:

Нос башмачком, зелные глаза, // а главное – летящая походка., такой ни у кого ни до, ни после. (С. Гандлевский. У Гоши? Нет. На Автозаводской?) Вот римлянка в свои осьмнадцать лет // паркует мотороллер, шлем снимает // и отрясает кудри. Полнолунье. (С. Гандлевский. Вот римлянка в свои осьмнадцать лет).

В большинстве случаев внешние черты женского образа только лишь называются, но у поэтов 2000-х годов также встречаются примеры оценочного характера, которые можно разделить на две противоположные группы:

Поэтичная оценка облика женщины.

Грубая, непоэтичная оценка облака женщины.

«Только запах твоих волос вызывающе под рукой разметанных… // как закладку про черный день в драгоценную книгу-оберег» (О. Чухонцев. Еще элегия). В приведенном фрагменте мы видим уже не просто номинальное обозначение наличия волос у женщины, а отношение к ним лирического героя. Волосы имеют запах, их хочется сберечь «как закладку на черный день», как светлое воспоминание, которое будет служить поддержкой в сложные минуты жизни героя.

Контрастные примеры описания женщины сосуществуют внутри поэтического творчества даже одного автора, а не всей поэзии в целом, что говорит об особой полярности в восприятии концепта «женщина» нашей современности:

«Их и оставим, пускай другие // млеют теперь у грудастой тлки» (О. Чухонцев. К небывшему).

Это уже не восхищение женской грудью, традиционным объектом внимания мужчин, а подчеркнуто сниженное восприятие. Само слово «грудастая», образованное при помощь суффикса -аст-, имеет грубое значение, которое усугубляется жаргонным синонимом к слову «женщина» – «тлка».

Сочетание поэтичного и непоэтичного встречается даже на уровне одного стихотворения: «Пусть мои очи высохнут, яко вобла, // Да и пускай отсохнут органы речи»« (И. Лиснянская. На четыре стороны света). Так, слово «очи», ед.ч. «око», в словаре Д.Н. Ушаковой имеет следующие пометы: книж. поэт., устар. и нар.-поэт. Словарь Ожегова характеризует «око» как слово высокого стиля. Но в приведенном стихотворении, вопреки указанным значениям, очам уготовано «высохнуть, яко вобла». Тем самым поэтесса отказывает им в поэтическом восприятии, нивелирует значение слова высокого стиля дальнейшим контекстом.

Нередко восприятие женщины идет и через звуковые образы: ее голос, шелест одежд. Например:

И голос ее заливал собою Ревело… // И, наконец, у кладбища, где покоились блаженные братья, // можно было слышать голос доброй синьоры.

(О.Николаева. Равелло).

Раз, в забвенье приличий, я не пошл // Ни на сходку повес с битьм зеркал, // Ни к Лаисе на шелест е шелков. (С. Гандлевский. Когда я был молод, заносчив, смешлив).

Здесь, как и прежде, мы встречаем безоценочное восприятие женщины в качестве «внешнего человека». Однако в творчестве Александра Кушнера мы находит такие строки: «Женский смех, приглушенный мужской бас... // И таинственней был женский смех, чем днем» (А. Кушнер. Посчастливилось плыть по Оке, Оке). Внешние, звуковые, характеристики женщины отражают ее внутреннее качество, а именно – таинственность, в женщине есть некая загадка, которую мужчине постичь не дано.

Если восприятие молодой женщины у поэтов связано с ее глазами, фигурой, голосом и т.д., то в описании женщин пожилого возраста участвуют атрибуты совершенно иного рода. Например, в поздних стихотворениях Инны Лиснянской мы встречаем кости как символ старости, а также слепоту глаз, глухость ушей, «обеззубленный рот» как результат многих прожитых лет: «Оглохнув от тишины, ослепнув от света, // Старуха, чьи дни сочтены, прощается с летом… // – Проснись, говорю, очнись, встряхни свои кости» (И. Лиснянская.

Оглохнув от тишины, ослепнув от света).

И, раскрыв обеззубленный рот, // Я берзе кричу облетающей: // Ничего, ничего не пройдет. (И. Лиснянская. Вс пройдет, – это столькими сказано).

Однако описание внешних черт женщины у поэтов «нулевых» годов в подавляющем большинстве все же имеет констатирующих характер, нежели оценочный. Внешние атрибуты облика женщины часто только лишь называются и при этом лишены какой-либо поэтического описания.

Вопреки поэтической традиции красота женщины не всегда трактуется положительно. Например:

Красота его крали // конечно же относительна. // А на трезвую-то голову // Вообще сомнительна (Т. Кибиров. К вопросу о релятивизме). Автор дает резко отрицательную характеристику облика женщины и в довершении этого использует оценочный синоним к слову «женщина» – краля, имеющий в словаре Ефремовой помету разг.-сниж. и толкуемый следующим образом:

1) Статная, красивая женщина; красотка.

2) Возлюбленная, любовница.

В финале стихотворения поэт иронически подмечает: «И // Коль не хочешь получить по роже, // признай, мудрец, что всех она пригоже!» (Т. Кибиров. К вопросу о релятивизме).

Не единственный раз в поэзии 2000-х годов мы встречаем слово «краля».

Вслед за Тимуров Кибировым в качестве характеристики женского пола его использует Сергей Гандлевский: «И под занавес краля целует героя. // И кленчатый фартук снимает эстет» (С. Гандлевский. Голливуд).

К вопросу женской красоты также обращается и Александр Кушнер. В стихотворении «Подсела в вагон. «Вы Кушнер?» – «Он самый»« поэт говорит о кратковременности века женской молодости и в частности красоты. К таким размышлениям приводит неожиданная встреча героев-ровесников: «Что общее я с пожилой этой дамой // Имею? (Как страшно меняются люди…», – говорит герой стихотворения Кушнер. В его восприятие собеседница имеет возраст более солидный, чем у него самого, и именно по этому Кушнер называет ее «пожилой дамой». Героиня стихотворения ничуть не удивлена такой реакции и высказывает аналогичное мнение: «Я сразу узнала вас. Вы-то, мужчины, // Меняетесь меньше, чем женщины» (А. Кушнер. Подсела в вагоне. «Вы Кушнер?»

– «Он самый»).

Внимание авторов привлекает и вещный мир женщины. В стихотворениях мы встречаем пестрый женский «гардероб»: платья, юбки, туфельки, каблуки, шляпки и т.д. Примеры:

Много чудесных и бритых лиц, // и платьев, подбитых каблуками. (В. Соснора. Ходить как джинн и прятаться в кувшин) Цыганка ввалится, мотая юбкой // В вокзал с младенцем на весу. (С.

Гандлевский. Цыганка ввалится, мотая юбкой).

В кепи букмекер и девушка в фетровой шляпе (А. Кушнер. В кепи букмекер и девушка в фетровой шляпе).

И съехал твой синий плащик, обнажая детскую шею (О. Чухонцев. Еще элегия).

Плащ является одним из самых регулярных атрибутов в описании облика женщины. Помимо поэзии Олега Чухонцева плащ неоднократно встречается в стихотворениях поэтессы Олеси Николаевой: «На небе затемнения и трещины, // А я – в брезгливом, бледном, злом плаще… // И выхода не нахожу от слез»

(О. Николаева. Дурные сны). Плащ и слезы не случайно стоят рядом в этом стихотворении. Слезы ассоциируются с дождем, символизируют его, а плащ воспринимается самой лирической героиней, женщиной, как защитник, укрытие от печалей, вызывающих слезы. Таким образом, вещный мир приобретает более широкое значение, психологизм, происходит переход с описания внешнего на внутреннее состояние женщины, ее беззащитность.

Этот же мотив мы встречаем в другом стихотворении цикла «Дурные сны»: Одета наспех в плащ заношенный, // Природа пьет и тянет жалом // Ночное небо, пруд заброшенный // И слезы на лице усталом. (О. Николаева.

Дурные сны).

Здесь плащ несет определение «заношенный», значит, использованный долгое время и уже не спасающий от бед, не оправдывающий свое назначение и надежды героини. Вполне возможно, именно поэтому в вышеупомянутых строках плащ также зовется еще и «брезгливым», «бедным», «злым», вызывает целую гамму отрицательных оценок самой женщины, т.к. она по-прежнему остается беззащитной в этом мире, остается без укрытия.

Обобщая анализ стихотворений поэтов 2000-х годов можно сказать, что перцептивное восприятие женщины в современной поэзии развито слабо. Облику женщины поэтами уделяется малое внимание, описание внешних черт в подавляющем большинстве нест констатирующий характер, нежели оценочный. Внешние атрибуты облика женщины (глаза, нос, губы, волосы, ноги и т.д.) часто только лишь называются, но при этом лишены какой-либо поэтического описания. Более того, не всегда именно красота женщины становится объектом внимания поэтов 2000-х годов, авторы дают и резко отрицательные характеристики внешности женщины.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Аминова А.А. Махмутова А.М. Аксиологические особенности концепта «Женщина» в русском, английском и татарском языках // Сборник научных трудов / под общ. ред. А. А. Аминовой, Н. А. Андрамоновой. – Казань, 2003. – С. 19-26.

ТРАНСФОРМАЦИЯ ЖАНРА ПОКАЯНИЯ В СОВЕТСКОЙ ОРАТОРИКЕ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Васильев А.Д., д.ф.н., профессор Советская власть вела целенаправленную борьбу с религией. По существу же это была борьба победившей религии, установившейся в стране, с побежденной, т.е. христианской.

По сути, установив новую власть, и уничтожая религию, вертикаль власти остается практически идентичной церковной иерархии: во главе – личность вождя, наделенного почти беспредельными полномочиями.

Новая социалистическая культура несла, конечно, разрушительный характер в отношении христианской, но все же не уничтожала ее абсолютно. Отношение к прежней культуре носило скорее утилитарный характер: отбросить лишнее и взять то, что полезно для новой политики, но в значительно примитизированном виде. Изменилась система риторических жанров: она значительно упростилась, сократилось число видов речи (так например пропаганда вытеснила проповедь), но не была уничтожена полностью. Советская риторика разработала новые риторические жанры, но и продолжала основываться на опыте предыдущих поколений.

Покаяние (его документальный вариант) как признание ошибок уходит корнями в нормы православной морали, которые в измененном и часто неосознанном виде присутствовали и в партийной коммунистической морали [Романенко 2003: 282].

Дисциплина тайной исповеди (покаяния) сложилась еще во времена апостолов, о чем свидетельствует книга Деяний апостольских: «Многие же из уверовавших приходили, исповедуя и открывая дела свои» (19:18). Определение «покаяния» невозможно свести к какому-либо одному термину, так как оно приобретало полноту своего смысла по мере того, как углублялось понятие греха. Еврейское слово «тшува» (ивр.,)переводимое на русский язык как «покаяние», происходит от глагола «шув» (возвращаться) и потому означает «возвращение», перемену пути, поворот назад. В Новом Завете термин сохраняет значение нравственного возвращения. Обращаясь к покаянию, верующий человек стремился очистить свою душу перед Богом, моля о прощении своих грехов. Он как будто возвращался к той точке духовного пути, в которой началось его нравственное падение, т.е. возвращался в догреховное состояние, что влекло за собой перемены в поведении с принятием нового направления во всем образе жизни [Словарь 1990: 813]. При описании покаяния в Ветхом завете авторы используют еще один термин – «нихам», т.е. «сожаление».

Необходимо заметить, что покаяние следует отличать от того покаянного чувства, которое должно сопровождать христианина всю его жизнь. Покаяние есть особый ритуал, который «включает испытание совести и сознательное осуждение христианином своих греховных деяний».

Также для совершения таинства недостаточно только лишь внутреннего сожаления, необходимо устное исповедание грехов перед служителем церкви.

Грехи должны быть названы, так как обозначение греха, названного вслух, уже есть отвержение его.

В христианстве грех есть беззаконие, т.е. нарушение закона божьего. Согрешив, человек нарушает божью волю, не подчиняется ей, за что в загробной жизни его ждет наказание, спасением от которого является признание своей вины, исповедь и покаяние. Через это таинство грешник приобретает прощение, возможность новой жизни и обретение покоя после смерти. Греческое слово «metanoia» дословно переводится как «покаяние» и означает «перемену ума, изменение сознания», переход от лжи к истине, от греха к Богу, то есть это своего рода переход к новой жизни.

В языковом пространстве покаянных текстов (Великий покаянный канон Андрея Критского, Покаянный канон к Богородице, к Иисусу Христу) мы выделили несколько основных риторических фигур и тропов:

Антитеза (противопоставление себя Богу): «Христос вочеловечися, плоти приобщився ми и вся елика суть естества хотением исполни, греха кроме, подобие тебе, о душе, и образ предпоказуя Своего снисхождения» [Канон Великий 2011:25].

Риторические вопросы: «Душе моя, душе моя, востани, что спиши? что сотвориши, егда приидет Судия испытати твоя?» [Канон Великий 2011:23], «душе моя грешная, того ли восхотела еси?» [Молитвослов 2011:62] Сравнения (с библейскими персонажами): «Рувима подражая окаянный аз, содеях беззаконный и законопреступный совет на Бога Вышняго, осквернив ложе мое, яко отчее он» [Канон Великий 2011:15], «Уклонилася еси, душе, от Господа твоего, якоже Дафан и Авирон» [там же].

1. Развернутая метафора: «Житейское море, воздвизаемое зря напастей бурею, к тихому пристанищу Твоему притек» [Молитвослов 2011:61] и др.

В структуре текстов обнаруживается относительно устойчивая композиция. Кроме основного деления на песни и гласы, выделяются следующие структурные элементы. Например, «Великий канон Андрея Критского» и «Канон покаянный к Богородице» имеют похожие зачины «Откуду начну глаголати лукавая и лютая моя падения…» [Молитвослов 2011: 56] и «Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний?» [Канон Великий 2011: 3], последний куплет каждой песни – обращение к Богородице с просьбой о спасении («И ныне, Богородичен: Богородице, Надежде и Предстательство Тебе поющих, возми бремя от мене тяжкое греховное, и яко Владычица Чистая, кающася приими мя» [Канон Великий 2011: 7], «И ныне: Госпоже Богородице, помилуй мя грешного, и в добродетели укрепи, и соблюди мя, да наглая смерть не похитит мя неготоваго, и доведи мя, Дево, Царствия Божия» [Молитвослов 2011: 60]).

Впервые «покаянные заявления» появились в сообществе советских коммунистов в начале 20х годов. В январе 1928 года партия потребовала от всех оппозиционеров заявления о «полном идейном и организационном разоружении», в которых последние извинялись за свою «фракционную деятельность» и выражали свою преданность ЦК и т. Сталину [Эррен 2002: 51]. Покаяние должно было быть не ораторским, а документальным.

В покаянных речах советские лидеры партии т.н. правого уклона противопоставляют себя и свою деятельность в оппозиции сталинской партии, как идеальному образцу (антитеза). Речь выступающих начинается с признания совершенных ими ошибок и восхваления работы партии под руководством т. Сталина, подобно тому, как в православном каноне прославляется Христос и уничижается собственная значимость. Ритор фокусирует внимание слушателей на тех ошибках, которые совершили правые уклонисты («эта установка необычайно вредна и с точки зрения дальнейшей политики и работы нашей партии [Отчет 1934: 210]), сравнивает деятельность оппозиционеров с деятельностью ЦК, как абсолютно правильной и не подлежащей сомнению («целиком шла и идет вразрез с тем, что сказал товарищ Сталин и что является абсолютно правильным, абсолютно обязательным для каждого революционера, для каждого члена партии» [Отчет 1934:209-210]). Большое место в речи ритора занимает восхваление успехов партии в борьбе с капитализмом и построении социализма в стране.

Далее следует перечень всех проступков совершенных кающимся, признание того, что путь уклона от основной линии партии – ошибочен. И как бы в подтверждении искренности своих слов – просьба о прощении и понимании, о желании вернуться на путь «праведный» («я искренне желаю работать и стать понастоящему на партийный путь» [Отчет 1934: 131] и «путеводи меня в повелениях Твоих и научи меня, Спаситель, исполнять Твою волю» [Канон 2011: 15]).

При описании образа советского ритора необходимо учитывать такой немаловажный фактор, как партийность: «партийность – свойство, цементирующее советский ОР, его конституирующее качество» [Романенко 2003: 73]. Качество это присутствует, как обязательная составляющая, в образе ритора и отсутствует у тех, кто по каким-либо причинам был причислен в ранг врага.

Таким образом, мы можем говорить о том, что партийность выступала «своего рода семиотическим разграничителем культурных категорий «свой» и «чужой» [Романенко 2003: 74], где «свой» означает принадлежность к данной социальной группе, «чужой» – к иной, которая так или иначе соотнесена с первой группой.

С течением развития общества и культуры оппозиционные категории «свой – чужой» могли создавать возможность полной мены этих понятий, которые носят дуальный характер, т.е. одновременно они противопоставлены, но могут перетекать друг в друга, меняя свое значение в зависимости от отношения социума*.

Те же процессы мы можем наблюдать и при рассмотрении категорий «мирской» (профанный) – «сакральный». По утверждению М. Элиаде, в данном Например, в период становления Киевского государства Русь, с одной стороны, осознает себя как часть христианского мира и находится под влиянием Византийской культуры (религиозной митрополии). С другой стороны, раскол между западной и восточной церковью приводит к тому, что уже сложившаяся «старая» (по Илариону) христианская цивилизация становится «молодой» христианской цивилизацией восточных славян.

Это приводит к тому, что складывающаяся структура Киевского государства испытывает влияние развитой европейской культуры и местных элементов. Таким образом, «чужое» получает значение культурной нормы, а «свое» выводится за ее пределы [Лотман 2002:223-224].

случае нельзя говорить о первичном дуализме, поскольку профанное и сакральное, находясь в диалектике, часто преобразуются одно в другое: профанное может стать сакральным, так же как «многочисленные процессы десакрализации совершают обратное преобразование» [Элиаде 1987: 206].

Подобные процессы мы наблюдаем в период становления Советского государства, когда основы христианской религии придаются уничтожению. То, что тысячелетие признавалось сакральным, в советской эпохе ниспровергается.

Его место занимают догматы новой «веры», ранее определяемые как профанные, идеология возводится в ранг религии.

Применяя эти категории к нашему исследованию, можно говорить о том, что грешник в христианском понимании – «чужой», не следующий законам церкви. Покаяние – это возможность вернуться в ранг «своих». Это же явление находит отражение и в речи советских «грешников» – для них покаяние есть возможность вновь вернуться в ряды партии, обрести социальный статус, а порой и шанс отстоять свое право на физическое существование.

Несмотря на формальную схожесть покаянного ритуала в христианской культуре и советской, явления эти имеют разную природу. Прежде всего, меняется смысл самого действа. В церковного понимании покаяние – это таинство, происходящее между Богом и человеком, точнее его духовной составляющей.

Цели и задачи советского «грешника» – сохранение своего социального и политического статуса, желание оставаться в среде партийной. В отличие от верующего человека, советский ритор пытается в своем выступлении оправдать свои действия, умалить свои поступки. И если христианин заботиться о спасении своей души для будущей жизни в ином мире, то советский человек – о спасении своей жизни в этом.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. XVII съезд Всесоюзной Коммунистической партии (б). стенографический отчет. – М.: Партиздат, 1934. – 716 с.

2. Алексеева Н.В. Покаяние в православной традиции русских крестьян XVIII-XIX вв. (по материалам Европейского Севера России): автореф. дис. … к.ист.н. – Вологда, 1998. – 20 с.

3. Иванов В.В., Топоров В.Н.. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. – М.: Наука, 1965. – 246 с.

4. Канон Великий. Творение святого Андрея Критского. – СвятоТроицкая Сергиева Лавра, 2011. – 88с.

5. Лотман Ю.М. История и типология русской культуры. – СПб.: Искусство-СПб, 2002. – 768 с.

6. Молитвослов православный. Молитвы утренние и на сон грядущий.

Три канона. Правило по Святому Причащению. – М.: Фавор, 2011. – 11 с.

7. Романенко А.П. Образ ритора в советской словесной культуре: учебное пособие. – М.: Флинта, 2003. – 428 с.

8. Словарь библейского богословия. Под ред. К. Леон-Дюфура и др. Пер.

с франц. Брюссель, 1990. – 1288 с.

9. Элиаде М. Космос и история. – М.: Прогресс, 1987. – 312 с.

10. Эррен Л. «Самокритика своих собственных ошибок». Правила игры в «драках» партийных ученых и литераторов 1928-1933 // Культура и власть в условиях коммуникационной революции ХХ века. – М., 2001. – С. 50-65.

СЕМИОТИЧЕСКАЯ ОППОЗИЦИЯ «СВОЙ-ЧУЖОЙ» НА МАТЕРИАЛЕ

ГОВОРОВ ЦЕНТРАЛЬНЫХ РАЙОНОВ КРАСНОЯРСКОГО КРАЯ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Васильев А.Д., д.ф.н., профессор Семиотические оппозиции, отражающие ментальность, являются универсальными для всех языков и культур. Отношения между знаками сводимы к бинарным структурам – к модели, в основе которой находится наличие или отсутствие определенного признака. Так, французский этнолог Леви-Стросс использовал бинарные отношения типа «природа – культура», «растительное – животное», «сырое – вареное» и подобные для характеризации социального устройства, культурной жизни первобытных племен. Отношения противопоставленности формируют структуру как вербальной, так и невербальной систем.

Например, такие слова, как «день – ночь», «близкий – далекий» противопоставляются на основе контраста. В невербальных системах в основном используются указательные жесты: «здесь – там», «вверху – внизу», «широкий – узкий», «большой – малый» и т.д.

Как указывают исследования этнических структур на семиотическом уровне, отношения противопоставленности настолько регулярны для этих структур, что можно выделить общие модели оппозиций, которые актуализируются в процессе социальной коммуникации. Такие моделирующие семиотические оппозиции были выделены и описаны известными филологами Вяч.В.

Ивановым и В.Н. Топоровым в результате исследования древнего периода общности славянских народов. Было установлено, что главным противопоставлением, обусловленным социальными установками коллектива или сообщества, является различение положительного и отрицательного по отношению к коллективу и к индивиду. Выделена целая серия противопоставлений, в основе которых лежат различные признаки, в том числе и социальные: «свой – чужой», «близкий – далекий», «старший – младший», «главный – неглавный», «предок – потомок», «хороший – плохой» и др. [Иванов, Топоров 1965: 64].

Языковые картины мира, особенности ментального мышления находят свое отражение в языке и всесторонне изучаются лингвистами в основном на материале литературного языка. Говоры отдельных регионов, оставаясь на периферии подобных исследований, являются богатым материалом в отношении воплощения семиотических оппозиций. Выбранные нами для анализа говоры Красноярского края мало изучены в данном аспекте, как и многие другие диалектные формы. Настоящая статья посвящена анализу языкового материала в лингвокультурологическом аспекте.

Граница между языковой и культурной семантикой не является четкой, она не установлена «раз и навсегда» [Толстая, 2010], завися от включения в объем слова коннотативных компонентов. Сопряжение собственно языковых и культурных смыслов может дать новое постижение ментальности этноса, сути понимания мира. Благодаря этнической культуре человек получает такой образ окружающего, в котором все элементы мироздания структурированы и соотнесены с самим человеком, так что каждое его действие является компонентом общей структуры.

В древней славянской системе противопоставление «свой-чужой» реализовывалось в трех планах [Иванов, Топоров, 1965: 156]. Противопоставление может интерпретироваться с социальной точки зрения (члены общественной системы относятся к разным социальным группам, связанным, однако, между собой). В основе такого деления – отражение оппозиционного множества коллективов (полиорганизованная система). Рассмотрим на примерах. К таковым относятся:

именования жителей в зависимости от проживания на определенной территории (и именование самой территории): гробовоз (прозвище жителей пос. Овсянка Красноярского края), чунарь/чунарка (житель/жительница берегов р.Чуны), лапотня (переселенцы в Сибирь из европейской части России;

лапотон, лапотонка, лапотонский); гуран (прозвище жителя Забайкалья), околодок (часть, край населенного пункта, лежащие в стороне от главной его части);

противопоставленность на основании лексем со значением «родственно-семейные связи» и «отсутствие дома»: братан (1. родной брат (брательник, братка, братуха), 2. двоюродный брат (брательник, братенник), 3. сводный брат, 4. друг, товарищ (братка)), братка (3. старший брат, 4. муж сестры)15, дядина (жена дяди), дядинка (ття), шагерка (сестра жены), шварга (брат жены), шуряк (брат жены, шурин), ятровка (жена брата мужа), зятевья (зятья), мнучек (внук), ллька (м. и ж. Крестный отец или мать), нянька (старшая сестра), большак (1. старший сын), мужик (муж, супруг), жнка (1. замужняя женщина, жена), маманька, мамайка, мамка, мамынька, мати, матка маманька (мать), приданки, приданники (родственники невесты, привезшие приданое), привалень, примак (зять, принятый в семью жены, живущий в доме жены), отрывок (родственник) – помирошник (нищий), жиган (1. бездомный), блудня (тот, кто часто и надолго уходит из дома), бродяжня (бродяги).

Следует отметить: наличие полисемантики данных слов говорит о том, что для определения «своих»

жителям определенной территории достаточно было в языке небольшого количества лексем, отличающихся коннотациями. Как и у древних племен – именование «себя» могло вообще отсутствовать в живой речи, важнее было дать определение врагу, «чужаку» (Элиаде М.).

межличностные отношения: залеточка (м. и ж. Возлюбленный), голуба (ж. Подруга, любимая), дружка, дружок (доверенное лицо на свадьбе со стороны жениха, устроитель свадебного ритуала), подженишник (товарищ жениха, дружка), подневестница, провожатка (подруга невесты), полудружье (участник свадебного обряда, помощник дружки), пародник (не родной, но близкий человек) – быть как замета (быть нелюбимым, лишним где-л. – При мачехе я была как замета в доме. Сх.: Шила), чужник (посторонний, чужой человек), мамаша (используется в качестве обращения к незнакомой женщине среднего или пожилого возраста), незнамый (незнакомый. – За незнамых замуж-то выходили, из других деревень. Сх.: Сух.);

различия в вероисповедании: кержак, кержачка (старообрядец. – У меня бабушка кержачка, а мама нашей, православной веры. Ем.: Емел.);

по отношению к объекту собственности: хозяин (муж, глава семьи) – фатирант (квартирант), подворник (жилец, квартирант);

коренные жители – приезжие: чалдон, чалдонец, чалдонка, чалдоночка, чалдонь (русский житель Сибири, старожил), обчество (сообщество жителей деревни, поселка, села), полоротый (бран. Прозвище коренных сибиряков, бытующее в среде переселенцев), закалнный, закоренелый (коренной, исконный. – Этот чалдон закалнный… Тс.: Тас., Она закоренела уж сибирячка… Тс.: Тас.), здешный, здешной, издешный, (здешний, местный. – Они не издешние жители. Откуда-то с Мурманску ли ч ли приехали. Бз.: Бер.), местный-здешный (неприезжий. – Я-то из ссыльного роду, дедушка и отец ссыльные, а мама – местна-здешна. Тс.: Тас.), урожднка (ж.

Рожднная в данной местности), природный (коренной житель) – выслатый (высланный. – В тем краю адне выслатыя жили. Бз: Бер), подбегало (переселенец), понаезжий, понаеханный (приезжий, не коренной), поселенский (относящийся к ссыльному переселенцу), посельга (1. добровольный переселенец, поселюга (в 1 знач.), приселенец, 2. ссыльный). Следует отметить здесь, что возникает пограничное понятие – меженец (м. и ж. Человек, рожденный в браке коренного жителя Сибири (чалдона) и переселенца из европейской части России).

Противопоставление «свой-чужой» также может интерпретироваться в этническом плане (включение в состав данного коллектива новых этнических групп). В «Словаре русских говоров центральных районов Красноярского края»

встретили следующие лексемы: ерманец (германцы, немцы) и хохол (переселенец. – А вот приедут к нам с Расеи, али ещ откуда, мы всех хохлами зовем. А что так зовм, я и сама не знаю. Бр.: Бир). Бытование именно этих этнических лексем в словаре свидетельствует о том, что именно эти этносы распространялись обширно на территории Сибири при переселении.

В рамках семиотической оппозиции «свой-чужой» допускается и такая трактовка: «свой» относится к человеческому, а «чужой» – к неживому, нечеловеческому, колдовскому. В данном контексте «чужой» наделяется антропоморфными чертами, становится получеловеком. К примеру: анчихрист (1. антихрист, бес), асмодей (1. злой дух, нечистая сила), бабай (1. чудище, которым пугают детей), колдовка (колдунья, ворожея).

Проведенный анализ лексических единиц, входящих в состав оппозиции «свой-чужой», позволяет сделать ряд заключений. Наибольшее количество лексем интерпретируется с социальной точки зрения. Возможно, это связано с тем, что обрядовые, мифические действа сакрального характера, верования предков («чужие» как элементы потустороннего мира) уходят в прошлое, их вытесняют явления социальной действительности (и говоры, как элемент живого языка, не исключение). Встретилось много лексем с частным значением «коренной житель – приезжий (переселенец)»: территория Красноярского края заселялась и продолжает заселяться в течение трех столетий (XVII – нач.XXI в.в.), не могли не сказаться на этом явления ссылок и репрессий. Очевидно, что большой пласт занимают лексемы со значением «родственно-семейные связи»: для славян вообще (для сибиряков в частности) было характерно почитание рода, семьи, крепкие родственные отношения – основа мироздания для русского человека (отсюда именование каждого в семье – как признак почитания). Доминирующим является ценностный аспект оппозиции «свой-чужой», моделирующей отношения жителя Красноярского края с представителями окружающего мира.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Иванов Вяч.В., Топоров В.Н. Славянские языковые моделирующие семиотические системы. – М., 1965.

2. Леви-Стросс К. Структурная антропология. – М.: Астрель, 2011.

3. Словарь русских говоров центральных районов Красноярского края. В т. – Красноярск: РИО КГПУ, 2003-2011.

4.Толстая С. М. Семантические категории языка культуры: Очерки по славянской этнолингвистике. М., 2010.

5. Элиаде М. Аспекты мифа. – М.: Академический проспект, 2010.

ЯЗЫКОВАЯ ЛИЧНОСТЬ ХОМЯКОВОЙ АНТОНИНЫ ПЕТРОВНЫ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Васильева С.П., д.ф.н., профессор Речевая культура – один из важнейших компонентов духовной культуры человека и общества. Из всех проявлений культуры она наиболее заметна для окружающих. Поэтому каждый человек должен уметь говорить правильно и красиво.

Термин «языковая личность» только начинает находить отражение в лингвистических справочниках, и в научных исследованиях отсутствует его единая трактовка.

Речь человека с неизбежностью отражает его внутренний мир, служит источником знания о его личности. Более того, «очевидно, что человека нельзя изучить вне языка...», поскольку, даже с обывательской точки зрения, трудно понять, что представляет собой человек, пока мы не услышим, как и что он говорит. Но также невозможно «язык рассматривать в отрыве от человека», так как без личности, говорящей на языке, он остается не более чем системой знаков. Эта мысль подтверждается В. Воробьевым, который считает, что «о личности можно говорить только как о языковой личности, как о воплощенной в языке» [Воробьев 1998: 26 ].

Языковеды к данному термину подходят с разных точек зрения.

Если обратиться к истокам употребления этого словосочетания, то почти одновременно оно появляется в 30-е гг. ХХ в. в работах Й.Л. Вайсгербера и В.В. Виноградова.

В книге «Родной язык и формирование духа» (1927) Й.Л. Вайсгербер пишет, что язык представляет собой наиболее всеобщее культурное достояние.

Никто не владеет языком лишь благодаря своей собственной языковой личности; наоборот, это языковое владение вырастает в нем на основе принадлежности к языковому сообществу [Вайсгербер 2004: 107].

Обращение к исследованию языковой личности в отечественной лингвистике связано с именем В.В. Виноградова, выработавшего на материале художественной литературы пути описания языковой личности автора и персонажа.

Сам термин языковой личности был впервые употреблен в публикации В. В.

Виноградова «О языке художественной прозе». Несколько раз, включая в текст работы словосочетание «языковая личность» (кстати, там же и таким же образом употребляются «поэтическая личность» и «литературная личность») [Виноградов 1980: 91], В.В. Виноградов, однако, не раскрывает его. Осмысление феномена, обозначенного словами «языковая личность», происходит только спустя полвека. Лишь в наши дни это наименование приобретает статус термина.

Начиная с 80-х гг. ХХ в. появляется целый ряд его определений.

Как пишет Ю.Н. Караулов, лингводидактическое представление языковой личности отличается двумя особенностями. В-первых, языковая личность предстает в этом случае как homo loquens вообще, а сама способность пользоваться языком как родовое свойство человека (homo sapiens). Естественно, что структура и содержание языковой личности в таком представлении оказываются безразличными к национальным особенностям языка, которым эта личность пользуется. Во- вторых, лингводидактика, ориентируясь на генезис языковой личности, отдает предпочтение синтезу перед анализом, тогда как изучение художественной литературы представляет широкие возможности для анализа языковой личности. Обе эти линии, первую из которых можно назвать линией «образа автора», о которой В.В. Виноградов писал следующее: « …вопрос о типах и формах непосредственно – языкового выражения образа автора – одна из существенных задач науки о речи словесно – художественных произведений» а вторую – линией художественного образа как языковой личности, получили дальнейшее теоретическое обоснование и практическую разработку в исследованиях В.В. Виноградова по поэтике русской литературы и теории художественной речи. В работе 1927 года в связи с исследованием «систем речи» литературных произведений В.В. Виноградов главный упор делает на языковой личности.

В русле лингводидактического направления Ю.Н. Караулов в монографии «Русский язык и языковая личность» разработал методику реконструкции и дал определение языковой личности. «Языковая личность – совокупность способностей и характеристик человека, обусловливающих создание и воспроизведение им речевых произведений (текстов)», которые различаются:

а) степенью структурно-языковой сложности;

б) глубиной и точностью отражения действительности;

в) определенной целевой направленностью.

В теоретике-гносеологической модели языковой личности Караулова выделяются три уровня:

1) вербально-семантический;

2) лингвокогнитивный;

3) мотивационный [Караулов 2002: 60].

Мы рассмотрели языковую личность жительницы с. Копьво, Орджоникидзевского района, р. Хакасия – Хомяковой Антонины Петровны (77 лет) на следующих уровнях: фонетическом, словообразовательном, морфологическом, синтаксическом, тезаурусном и лексическом.

1.Фонетический уровень - принадлежность к южным говорам (согласный «г» – взрывной произносится как гласный «х» и с участием голоса): помогали [пъмъхал` ы],господи [хоспъд `ы], гурты [хурты];

- удлинение гласных в сильной позиции ( под ударением):см(о)трит, потих(о)нечку, г(о)споди. При переезде отразилось воздействие северных диалектов в форме оканья.

2. Словообразовательный уровень - у личности мы встречаемся с замещением постфикса – сь в – ся, что характерно для просторечий. Например: начала-СЯ, сошли-СЯ, дождала-СЯ, учиСЯ;

- частое употребление суффикса – К в именах собственных: Юр-к-а, Валерк-а, Люб-к-а;

- использование уменьшительно – ласкательных суффиксов во всех языковых единицах: избушечка (сущ.), по порядочку (нареч.), бедненькая (прилаг.).

3. Морфологический уровень - упрощение основы: укладали (укладывать), складали (складывать) 4. Синтаксический уровень - преобладание простых, нераспространенных предложений:

Я из Узбекистана. Я там родилась. Станция Карасук.

- Использование бессоюзных сложных предложений:

Мы жили с дедушкой, я скажу, от Баканаса это был поселок казахский.

- преобладание тавтологических повторов:

для усиления экспрессивно – эмоциональной окраски:

«…злющие были, какие злющие были..»

для точности изложения:

«…я не знала, я ничего не знала…»

результативные:

«вот так вот…»

«Вот так жили»

У данной языковой личности синтаксис языка представлен, в основном, простыми предложениями, без осложненных форм употребления предложений.

5. Тезаурусный уровень.

В речи личности выделены следующие тематические группы:

«Дом и семья» (родители, избушечка, детишки), «Война» (слзы, похоронная, письма, рана), «Природа» (озеро, рыбка, травка), «Советское время» (совхоз, распределение, комсомолец).

В связи с этим, мы видим проявление у личности отображение картины мира, соответствующее историческому периоду в стране.

6. Лексический уровень.

На лексическом уровне у личности отклонений в речи не наблюдается.

Таким образом, на основе рассмотрения всех уровней языка личности Хомяковой Антонины Петровны, мы наблюдаем смешение южных и северных особенностей

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Вайсгербер Й.Л. Родной язык и формирование духа. – М.:УРСС Эдиториал, 2004. – 232 с.

2. Виноградов В.В. Избранные труды. О языке художественной прозы. – М.: Наука, 1980. – 311 с.

3. Воробьв В.В. Языковая личность и национальная идея // Народное образование. – 1998. – №5. – с. 25-30.

4. Караулов Ю.Н. Русский язык и языковая личность. Изд. 2-е, стереотипное. – М.: УРСС Эдиториал, 2002. – 264 с.

5. Русская диалектология / Под ред. Н. А. Мещерского. – М.: Высшая школа, 1972. – 303с.

АЛЛЮЗИВНО-ПРЕЦЕДЕНТНЫЕ ИМЕНА В ТЕКСТАХ ГРУППЫ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Пихутина В.И., к.ф.н., доцент М.У. Худайбердина, несмотря на различение в ономастике прецедентных (ПИ) и аллюзивных имен (АИ), считает целесообразным их объединение, т.к.

АИ являются более широким понятием и включают в себя главное свойство ПИ [Худайбердина: 27], заключающееся в апелляции к «набору дифференциальных признаков» (внешность, характер, прецедентая ситуация) [Красных:79-80].

Использование аллюзивно-прецедентных имен собственных (АПИС) является одним из доминирующих приемов создания смысла в текстах рок-группы «Ундервуд». Их классификация и разбор характера прецедентности позволит определить временные поля, тематические сферы, и цель употребления АПИС, к которым апеллирует одна из влиятельнейших рок-групп десятилетия.

Анализ АПИС позволяет выделить следующие временные пласты:

Мировая и отечественная литература и культура в разные исторические периоды Библейская, античная, славянская мифология Явления современной жизни Тематическая сфера включают в себя такие разновидности ИС, как антропонимы. Фамилии литературных персонажей и писателей употребляются в текстах наиболее часто:

Я знаю давно, где живет его профиль.

Папа, он мой Мефистофель В примере используемым дифференциальным признаком является прецедентная ситуация: возлюбленный соблазняет лирическую героиню подобно черту из произведения Гете.

Самый нежный звал ее когда навеселе, Типа – Клеопатра, Маргарита на весле.

Маргарита как олицетворение идеальной женщины, восходящее к архетипу Вечной Женственности, иронично сравнивается по дифференциальному признаку характеризации с советским «идолом» соцреализма, женщиной с веслом.

Описание силы любви может происходить через отождествление героев песни с классической любовной парой, а дифференциальным признаком является прецедентная ситуация:

Нет большего кайфа на свете, Чем тебе говорить об одном Как Ромео мечтал о Джульетте, Как ловил ее локоны ртом Использование фамилий писателей способствует метафорическому переносу по дифференциальному признаку деятельности:

Эта чрная речка во мне убивает поэта… Это чрное море способно на вс.

Плачут Рильке и Лорка, Рэмбо и Бас.

В тмном царстве души я сжигаю последний луч света Здесь, на наш взгляд, имена известных поэтов обобщенно олицетворяют Творчество, приобщение к которому невозможно для беспринципного дельца.

В следующем случае фамилия писателя символизирует национальные особенности и, соответственно, метафоризация происходит по дифференциональному признаку характеризации.

Следующей группой АПИС являются имена исторических персонажей и известных личностей. Например, имя Че Гевары восходит к дифференциальному признаку прецедентного события (революция на Кубе), ассоциирующегося с именем борца за свободу. Данный пример должен убедить воображаемого «фюрера», с которым беседует персонаж песни, в неизбежности свержения его власти.

В кабинете ждет кого-то добрый доктор Че В другом примере при помощи фамилии изобретателя, переносно отождествляющейся со своим изобретением, авторы повествуют о разрушающей силе любви:

Калашников – покойник В сравнении с одной такой Следующую группу ИС составляют мифонимы. Наиболее часто употребляются библейские и античные АПИС:

Я Нарцисс, звезда моя далека, Над фрамугами пасмурных окон Метафорический перенос свойств характера позволяет авторам акцентировать внимание на главную свою черту – самовлюбленность.

Я ехал к Солохе, а встретил Святую Марию Имена Солохи и Святой Марии контрастны и по дифференциальному признаку характера восходят к концептам «добро» – «зло» призваны, на наш взгляд, показать духовные метания героя.

Бьт чрный фонтанчик из черепа нашей планеты.

Подземные реки с густою водой – До них доберусь я, пока молодой, А там и рукою подать до Стикса и Леты.

Названия рек царства Аид по дифференциальному признаку прецедентной ситуации метафорически обозначают окончание жизненного пути лирического героя.

Третий крупный пласт АПИС составляют топонимы (гидронимы, оронимы, урбонимы). Используются обычно для обозначения прецедентного события, ассоциирующегося с каким-либо местом:

Праздник наш hello-goodbye, Ключ от Клондайка не потеряй Клондайк – река в США, где впервые нашли золото, что послужило началом «золотой лихорадки». Здесь авторы сравнивают алкогольный напиток с источником, приносящим «праздник» вдохновения.

В последнюю группу мы объединили АПИС, связанные с современными реалиями жизни (названия рок-групп, кинофильмов, модных брендов и т.п.).

И мы с тобою, как в «Ассе»

Стоим на ялтинской трассе.

В магнитофоне порвался пассик.

Этих ли я ждал перемен?

Дифференциальный признак – прецедентная ситуация. Герой ассоциирует себя и возлюбленную с действующими лицами известного кинофильма, будто попавшими в настоящее.

Нам не выйти из леса Дружба героев на грани распада. Только она поможет им преодолеть жизненные трудности, как героям одноименного фильма. Ассоциация происходит по дифференциальному признаку прецедентной ситуации.

Возможно и более сложное использование АПИС:

Очень хочется в Советский Союз Шепнуть Чебурашке на ухо два слова, Персонаж мультфильма (на наш взгляд, здесь идет речь именно о мультфильме) выступает в роли многозначного символа, концентрирующего внутри себя все лучшие черты советского строя и одновременно ностальгически олицетворяющего мир детства. Дифференциальными признаками АПИС являются характеризация и прецедентная ситуация.

Таким образом, проведенное исследование позволяет сделать вывод об интертекстуальности поэзии В. Ткаченко и М. Кучеренко, насыщенной аллюзиями на античные и христианские мифы, произведения и героев классической литературы, деятельность исторических персонажей, а также современные реалии. Что подтверждает тезис о культурологичности текстов современного русского рока.

АПИС выполняют в ней функцию характеризации персонажа/места, а также мифологическую и людическую функции.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Красных, В. В. Этнопсихолингвистика и лингвокультурология: курс лекций. – М., 2002.

2. Худайбердина М.У. Аллюзивно-прецедентные имена собственные как интертекстуальные элементы художественного текста (на материале произведений поэтического сборника И.А. Бродского «Урания») // Вестник Пятигорского государственного лингвистического университета. – 2010. – № 2. – С. 25ЭТИМОЛОГИЧЕСКИЕ МАНИПУЛЯЦИИ В РЕЛИГИОЗНОЙ СФЕРЕ

КОММУНИКАЦИИ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Васильев А.Д., д.ф.н., профессор По меткому выражению М.М. Бахтина, «истина не рождается и не находится в голове отдельного человека, она рождается между людьми, совместно ищущими истину, в процессе их диалогического общения» [Бахтин 1972].

Впрочем, сами субъекты познания зачастую склонны этот факт забывать или сознательно игнорировать, особенно в не предрасположенном к мирному поиску истины конфликтогенном общении (строго говоря, вышесказанное есть нарушение причинно-следственной связи: не конфликтогенное общение исключает сократический диалог, но отсутствие сократического диалога порождает конфликтогенность). Когда приоритет – победа в споре, доказательство своей правоты, любые способы достижения поставленной задачи становятся допустимыми: ведь порочность средств исправляется чистотою цели. На языковом уровне подобная позиция, как правило, реализуется в следовании определенным вербальным манипулятивным стратегиям, призванным воздействовать на адресата помимо его воли. Чтобы такой обман удался, коммуникант не должен заподозрить, что его пытаются использовать, и для этой цели как нельзя лучше подходит использование argumentum «ipse dixit», т. е. аргументов, апеллирующих к авторитету. Стоит уточнить, что этот риторический прием мы толкуем несколько шире, чем это принято – не только как обращение к персонифицированному авторитету (личности), но и как апеллирование к значимой для ряда людей идее или к авторитету традиции. Последнее и станет предметом нашего исследования в данной статье.

Еще А. Г. Горнфельд отмечал, что языковой материал облагораживается временем [Горнфельд 1922]. Наше уважение к опыту предков порождает пиетет к их речетворчеству (впрочем, неразрывно связанный с нигилистическим бунтом и желанием говорить по-другому) – так, например, в современной России многие считают хорошим тоном проверку орфографии и семантизации по словарю В. И. Даля (материал для которого, как известно, собирался в середине XIX века). Безграничное доверие к этому лексикографическому труду обусловлено, конечно, не только осознанием его научной и нормативной ценности, но и во многом тем, что люди, консервативно критикуя нововведения в языке (являющиеся проявлением его, языка, природной динамичности), стремятся жить по тем нормам, когда, по их мнению, «говорили правильнее» (кроме того, сказывается и явно низкий уровень познаний в области лексикографии). Подобная ретроспекция особенно актуальна для религиозной сферы коммуникации, поскольку большинство так называемых «традиционных конфессий», рожденных относительно давно, ориентируют свои духовные поиски на прошлое и в нем же пытаются найти некий идеал (характерна в этой связи идеализация периода правления праведных халифов в исламе и времени жизни первых апостолов в христианстве).

В рассматриваемом нами конфликтогенном религиозном дискурсе обращение к историческому значению слова и попытки вывести из него семантику современной языковой единицы часто преследует немудреную цель: оправдать использование инвективной лексики, бывшей когда-то ранее нейтральной, сделать ее употребление «законным».

Проиллюстрировать это можно на примере слова жид, нейтральное значение которого уже «окончательно утрачено, а бранное употребление приобрело агрессивную окраску под влиянием социальных факторов, способствующих распространению антисемитизма» [Из истории слов 1993]. Здесь необходимо уточнить, что распространенное и часто подтверждаемое словарями мнение, что эта языковая единица является лишь этнонимом и не указывает на конфессиональную принадлежность6, на наш взгляд, опровергается самим языковым материалом языковым материалом: «В месяц несен (апрель) жиды распинают и мучают христианского младенца, если могут достать его, и об этом говорится в книгах Талмуда Зихфелеф, Хохмес и Наискобес»; «В нем сообщалось, что слово «жид» не является официально признанным указанием на принадлежность к определенной религии...»; «Если один жид поможет другому обобрать гоя, то они обязаны разделить прибыль» [примеры взяты из Национального корпуса русского языка]. То же и в классической русской литературе: «Вот жиды этого кушанья не едят, – говорит он. Жиды – пакостники, – отзывается отец благочинный, – их за это свиным ухом дразнят» [Салтыков-Щедрин] – здесь, очевидно, также имеются в виду иудеи, поскольку именно религиозные законы, а не национальные традиции запрещают к употреблению свинину.

В практике русского околорелигиозного «языка ненависти» (англ. hate speech) нередки случаи оправдания употребления слова жид, мотивированные тем, что исторически данная лексема не была инвективной и даже использовалась в качестве автономинации (как конфессиональной, так и национальной).

[Словарь современного русского литературного языка 1955], [Большой толковый словарь русского языка 2000]: «презрительное название еврея». [Новый словарь русского языка 2000]: «Название еврея (обычно с оттенком пренебрежительности)».

Действительно, например, [Словарь русского языка XI – XVII вв. 1978] толкует жид как «еврей, иудей» и дает вполне нейтральные контексты употребления:

«Переимали ихъ твои таможники брянские, жидова Илья, да Яцко, да Морда, да Перка»; «И ведяху вся жиды въ Иерсалмъ по 1000 въ единомь ужи, с ними же црсакыя дти босы по тернью бьюще». Не имеет негативных коннотаций рассматриваемое слово и в Лаврентьевском списке «Повести временных лет», в которой повторяется относительно часто: жидове (8 случаев употребления), жидята (1 случай), жидовьскыи (11 случаев) [Творогов 1984]. Однако ситуация изменилась уже в XVIII веке. «Если в Библии на славянском языке, напечатанной в г. Остроге (Украина) в 1581 г., апостол Павел говорит, что он жидовин из Тарса, то в Елизаветинской Библии, изданной в 1753 г., это слово заменено на «иудеянин»... Как писал в 1913 г. известный переводчик Талмуда на русский язык Переферкович, это является первым документальным свидетельством приобретения словом «жид» оскорбительного значения...» [Вихнович 2004]. Уже в Толковом словаре живого великорусского языка В. И. Даля изначальное неинвективное значение дается лишь наряду с прочими, причем в тексте дефиниции присутствует указание на ограничение сферы бытования такого толкования: «Жидъ, жидовинъ, жидюкъ [- юка] м., жидюга об., собир. жидова или жидовщина ж., жидовь ср. [стар. народное [здесь и далее разрядка наша – М. Ш.] названiе еврея. || Презрит. названiе еврея. Ак.]. || Скупой, скряга, корыстный скупецъ. || [Клякса на бумаг]»7 [Даль 1903]. Соответственно подобраны и случаи словоупотребления: «Еврей, не видалъ ли ты жида? дразнятъ жидовъ. [Жидъ жидъ – свиное ухо, пошлый, вульгарный способ дразнить евреевъ]» [Даль 1903]. Словарь под редакцией Д. Н. Ушакова уже лишает лексему коннотативной вариативности: «1. В устах антисемитов – еврей (презр.). 2. перен. В кругах антисемитов – скряга (прост. бран.). (первонач. не имело презр.

или бран. оттенка, но впоследствии стало ходовым шовинистическим обозначением еврея и приобрело черносотенно-погромный характер)» [Толковый словарь русского языка 1935]. В современном русском языке маргинальность исследуемой лексемы также очевидна и подтверждается, в частности, присутствием слова жид в словарях ненормативной лексики (напр. в [Толковый словарь ненормативной лексики русского языка 2005]: «1. груб.-прост. Презрительное, бранное название еврея»... 2. жарг. Умный заключнный. 3. жарг. Скряга, жадина») и теми ассоциациями, которые оно вызывает в сознании носителей русского языка: «гад», «вонючий», «антисемитизм», «гонения», «неприязнь», «пархатый», «плохой еврей», «удавился», «черт» [Русский ассоциативный словарь 2002]. Подытоживая, можно сказать, что экстремистская риторика, призывающая к нормативизации лексемы и возвращению ее из области площадной брани в литературный язык, базируется на ненависти к объекту номинации, а попытка объяснить исторические корни слова прикрывает собой желание легаКстати, такая многозначность появилась только в третьем издании под редакцией И. А. Бодуэна де Куртенэ. В первоначальном варианте у Владимира Ивановича находим лишь значение «скупой, скряга, корыстный скупецъ» [Даль 1863].

лизовать право оскорблять этот объект. Оправдание инвективных способов номинации – это не просто неэтично и незаконно, это верный способ самому в итоге оказаться москалем и русней.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Бахтин М. М. Проблемы поэтики Достоевского. – М.: Художественная литература, 1972. «. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://philosophy.ru/library/bahtin/01/p_5.html.

2. Большой толковый словарь русского языка / Сост. и гл. ред. С. А. Кузнецов. – СПб.: Норинт, 2000. – 1536 с.

3. Вахин А. А. «Хохлы», «пиндосы», «чухонцы» и прочие «басурмане» в Рунете и российской прессе. «. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://duhotechestva.narod.ru/actual/2002/06/1.html.

4. Вихнович В. Л. Евреи и жиды. «. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.migdal.ru/times/47/4195/.

5. Горнфельд А. Г. Новые словечки и старые слова: Речь на съезде преподавателей русского языка и словесности в Петербурге 5 сентября 1921 г. СПб.:

Колос, 1922. «. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://az.lib.ru/g/gornfelxd_a_g/text_0020.shtml.

6. Даль В. И. Толковый словарь живаго великорускаго языка: В 4 т. Т. 1. – М.: Типография А. Семена, 1863. – 627 с.

7. Даль В. И. Толковый словарь живого великорусскаго языка: В 4 т. Т. 1. – СПб.: Товарищество М. О. Вольфъ, 1903. – 1724 с.

8. Из истории русских слов: Словарь-пособие. – М.: Школа-Пресс, 1993. – 224 с.

9. Кашкин В. Б., Смоленцева Е. М. Табуирование в межэтнической коммуникации. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://slovari21.ru/analytics/ tabuirovanie_v_mezhetnicheskoy_kommunikacii.

10. Квеселевич Д. И. Толковый словарь ненормативной лексики русского языка. – М.: Астрель: АСТ, 2005. – 1021 с.

11. Национальный корпус русского языка. «. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://ruscorpora.ru.

12. Новый словарь русского языка. Толково-словообразовательный. В 2 т.

Т. 1 / Под ред. Т. Ф. Ефремовой. – М.: Русский язык, 2000. – 1222 с.

13. Русский ассоциативный словарь. В 2 т. Т. 1 / Ю. Н. Караулов, Г. А.

Черкасова, Н. В. Уфимцева, Ю. А. Сорокин, Е. Ф. Тарасов. – М.: ООО «Издателство Астрель»: ООО «Издательство АСТ», 2002. – 784 с.

14. Салтыков-Щедрин М. Е. Господа Головлевы. – [Электронный ресурс].

– Режим доступа: http://az.lib.ru/s/saltykow_m_e/text_0015.shtml.

15. Словарь русского языка XI – XVII вв. Выпуск 5. – М.: Наука, 1978.

16. Словарь современного русского литературного языка. В 17 т. Т. 4. – М., Л.: Издательство Академии Наук СССр, 1955. – 1364 с.

17. Творогов О. В. Лексический состав «Повести временных лет» (словоуказатели и частотный словник). – Киев, 1984. – С. 49-62. «. – [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://litopys.org.ua/lavrlet/lavrdod11.htm#Zh.

18. Толковый словарь русского языка: В 4 т. Т. 1 / Под ред. Д. Н. Ушакова.

– М.: Гос. ин-т «Сов. энцикл.»; ОГИЗ; Гос. изд-во иностр. и нац. слов., 1935.

КИТАЙСКИЙ НАРОДНЫЙ КОСТЮМ: ТРАДИЦИИ И СОВРЕМЕННОСТЬ

Научный руководитель: Ревенко И.В., к.ф.н., доцент Китай славится в мире не только своей уникальной культурой, но и своеобразным миром моды. В разные времена люди одеваются по-разному. Костюмы разных династий имеет свой собственный стиль.

Ханьфу – это длинный, почти до пола, костюм. Его носили мужчины и женщины, он появился во время правления династии Шан, но в эпоху Хан, развивался. Общие черты Ханьфу – это перекрстный воротник (слева направо),рукава длинные и свободные [Шэнь Цун Вэнь 1981]. В самом начале мужской и женский костюм были похожи: мужчины и женщины носили длинные рубахи и широкие штаны. Штаны прятали под длинной одеждой, так как показывать их считалось неприличным. Верхняя одежда закреплялась поясом на талии. В древние времена пояс считался очень важным признаком китайского национального костюма. К нему подвешивали украшения. Люди предпочитали декоративные нефритовые подвески «белый нефрит» (пайюй). Форма, цвет, орнамент древнего народного костюма были символичны. Верхняя часть красночрная, считалась мужской, символ отца-небо, нижняя жлтая, символ материземли. Позднее мужчины ещ носили однотонный халат, император носил халат жлтого цвета, который символизировал его власть над землей. Ткани использовались различные: пеньковые, хлопковые или шелковые, причм шелковую одежду имели право носили только знатные и богатые люди.

Династия Тан занимает блестящую страницу в истории китайского костюма. Открытая политика и существование различных идеологических школ повлияли на одежду предшествующих эпох. В этот период мужская одежда сильно не меняется: изменился только воротник, он стал круглым. Женская одежда меняется сильнее, с ней стали связывать понятие «мода». Быстро менялись формы и ярко проявлялась красота одежды. В это время женская одежда отличалась от мужской главным образом исключительной красотой вышитых цветных узоров. Обычно эти узоры заключались в декоративные круги (туань). Все изображения в «туанях» были глубоко символичны. Цветы сливы и нарцисса олицетворяли зиму, пиона – весну, лотоса – лета и солнца, хризантемы – осень.

Распространенным было изображение бабочки – это символ семейного счастья [Лю Цзянь Пин, Яо Чжун Синь 1984.]. До Тан женщины были ограничены.

Они считались низкими, поэтому их одежда должна была скрывать тело. Однако во время династии Тан женская одежда постепенно стала широкой и свободной. Но триста лет назад повелитель маньчжурского правительства запретил ханьцам, одной из китайских народностей, надевать Ханьфу, после этого в Китае он почти исчез.

Ципао происходит от маньчжурской женской одежды. Его называют классическим образцом китайской традиционной одежды. Традиционный Ципао (выглядит как длинный халат) был свободным, не облегающими, и покрывал вс тело, кроме головы, пальцев рук и пальцев ног. Женщины высшего класса носили Ципао из шелка, атласа, а женщины низкого класса носили Ципао из хлопка или шерсти. В зимнее время подкладки из меха или хлопка помогали защитить тело от мороза. Для этого также использовали длинную накидку, которую надевали поверх длинного халата. Для украшения на Ципао вышивали изображения животных, цветов и облаков,а также различные узоры и китайские иероглифы.

С течением времени длинный свободный Ципао был переработан в сегодняшний облегающий и короткий. Современный Ципао обрисовывает контуры женской фигуры в соответствии с присущим китайской культуре принципом гармоний. Ципао делает фигуру более стройной и статной. Он подчркивает грациозность осанки, изысканность и скрытую красоту восточной женщины.

Для того, чтобы показать эту красоту современный Ципао, в отличие от традиционного, становится вс короче и короче.

В современном Китае из традиционной одежды сохранялось только Ципао.

Сегодняшняя одежда в Китае не отличается от того, что носят в других странах:

джинсы, спортивная одежда, куртка, шорты, футболка, рубашка, платье, пальто, юбка, туника и т.д. С процессом реформ Китай становится более открытой страной, китайская одежда становится более разнообразной. Ее цвет больше не является однотонным. В последние годы в Китае стал популярной одежда корейского, японского, европейского и американского стилей. Современные люди стремятся к моде, но в то же время не забывают иметь свои традиции и сохраняют национальную одежду. В обычные дни принято носить современную модную одежду, а в праздники люди надевают традиционные наряды.

В Китае есть 56 народностей, Ханьцы – самая многочисленная из них. У каждой народности есть свои национальные одежды, которые они носят по важным праздникам. Ханьфу уже исчез, и теперь ханьцы по праздникам носят «танскую одежду».

В 2001 году на заседании АТЭС в Шанхае руководители государств, принявших участие в этом заседании, появились одетыми в китайские национальные костюмы. С этого момента возродилась мода на китайский мужской костюм. Эту одежду ещ называют «танской», поскольку во многих странах мира из китайской истории больше известна династия Тан, поэтому и китайский народ, и его традиции называются «танскими», китайские кварталы в Америке зовутся «танская улица». Отсюда это название перешло и на одежду.

У нее есть четыре характерные детали: первая – стоячий воротничок; вторая – цельнокроенный рукав (кроится из одного куска материи с передом и задом одежды, а не пристрачивается); третья – застежка косая (сбоку), четвертая – пуговицы вязаные из шнурочков. «Танская»одежда обычно шьется из атласа и других тяжелых шелковых тканей. Танская одежда может быть разных цветов, но в праздники китайцы любят носить красную одежду, т.к. считается, что красный цвет в Китае – символ радости, счастья. На ткани обычно рисуют цветы или китайские иерогрифы – фу, лу, шу, которые тоже считаются символами счастья, долголетия.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Шэнь Цун Вэнь Исследование древнекитайского костюма. – Сянган, 1981.

2. Лю Цзянь Пин, Яо Чжун Синь Древнекитайский костюм. – Пекин, 1984.

ОСОБЕННОСТИ ИНТЕРПРЕТАЦИИ ПРОИЗВЕДЕНИЯ ДЖОРДЖА

Елабужский институт Казанского (Приволжского) Научный руководитель: Поспелова Н.В., к.ф.н., доцент Целью данной статьи является анализ произведения Джорджа Мередита «Эгоист», направленный на раскрытие художественных особенностей романа, подтверждения того, что произведение является сатирическим романом.

Р.Н. Гензелева в своей работе упоминает о том, что Дж. Мередит является продолжателем лучших традиций английского сатирического романа XVIII века. Позднее она оговаривает, что, по мнению Мередита, «объектом «Сатиры»

может стать только самое отвратительное, откровенно мерзкое [Захаров 1960:

60].

Первой попыткой специального изучения поэтики писателя стала работа Дж. Бича «Дух комического у Мередита». Анализ комических приемов и характеров у Дж. Мередита позволяет Д.Бичу утверждать, что писатель достиг вершины сатирического изображения прежде всего потому, что его произведения обращены к важнейшим сторонам современности, а характеры раскрыты в их социальных отношениях [Захаров 1960: 36].

Таким образом, в произведении Дж. Мередита «Эгоист» виден и процесс психологизации и драматизации романа, усиление в нем трагического начала и горькой иронии.

В следующей цитате автор ведет речь о самой большой книге на земле:

Книге Эгоизма, которая могла бы считаться Книгой Земли, «но мудрости в ней так много и размеры книги так велики, что пользоваться ею практически невозможно: ее необходимо прежде сильно уплотнить»: «whose title is the Book of Egoism, and it is a book full of the world's wisdom. So full of it, and of such dimensions is this book, in which the generations have written ever since they took to writing, that to be profitable to us the Book needs a powerful compression» [Meredith 1962: 120].

В представлении Дж. Мередита жизнь – «корабль, который буря кидает с волны на волну. Экипаж в замешательстве, инстинкт самосохранения заставляет одних спасать тонущее судно, других – свою жизнь»: «..on board the labouring vessel of humanity in a storm, when cries and countercries ring out, disorderliness mixes the crew, and the fury of self-preservation divides: this one is for the ship, that one for his life» [Meredith 1962: 80].

Проведенный анализ произведения способствует глубокому пониманию психологической стороны произведения через представленные цитаты; раскрывает ироническое содержание произведения; доказывает, что особенностью данного произведения является резко очерченная индивидуальность языка и слога Джорджа Мередита.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

Захаров В.В. Роман Джорджа Мередита «Эгоист»// Литература и Эстетика. Л.: Ленинградский ордена Ленина государственный университет им.

А. А. Жданова, 1960. – С. 34–37., 59–61.

Meredith G.– М.:Foreign Languges Publishing House, 1962. – 669с. – С. 79–81., 118–120.

ЦВЕТОВЫЕ ОБОЗНАЧЕНИЯ АВТОМОБИЛЯ В НЕМЕЦКОМ ЯЗЫКЕ

КАК ОТРАЖЕНИЕ НАЦИОНАЛЬНОЙ И ИНДИВИДУАЛЬНОЙ

ЦВЕТОВОЙ «КАРТИНЫ МИРА»

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Селезнева И.П., к.п.н., доцент «Живые бойкие нации, например, французы, любят усиленные цвета, особенно активной стороны; умеренные англичане и немцы любят соломеннои красно-желтые цвета, с которыми они носят темно-синий».И.В.Гете Лингвоцветовая и цветовая «картины мира» все чаще становятся объектами (экстра)лингвистических исследований (А. Эйнштейн, В.И. Вернадский, М.

Планк, М. Хайдеггер, Г.В. Колшанский, А.А. Леонтьев, B.C. Степин, Е.С.

Яковлева, В.А. Пищальникова и др.).

Актуальность нашего исследования заключается в разработке в рамках когнитологии прагматически ориентированного направления в изучении цветовой «картины мира» на материале современного немецкого языка. Объектом исследовательской работы является цветовая картина мира, представляемая искусственно созданной человеком пространственно-окружающей средой, а именно автомобилями. В качестве предмета выступает автоколористика в современном немецком языке. Цель работы – факторно – функциональный анализ выбора цветового кода автомобиля в Германии.

Теоретической базой исследования послужили работы по когнитивной лингвистике (Е.С. Кубряковой, Ю.С. Степанова, Е.Г. Беляевской, Дж. Лакоффа, Ч. Филлмора, Э. Рош), лингвокультурологические труды (Н.Д. Арутюновой, А.Г. Баранова, Д.О. Добровольского, В.В. Красных, В.Н. Телии). Представленная работа опирается на теорию языковой личности и языкового сознания, разрабатываемой Ю.Н. Карауловым, И.И. Халеевой, Ю.С. Сорокиным, Е.Ф. Тарасовым, Н.В. Уфимцевой, Г.А. Черкасовой, Т.Н. Ушаковой.

В качестве методов исследования были применены: метод концептуального и контекстуального анализа; метод когнитивного моделирования при выявлении концептуальных ядер в семантике цветообозначений. Кроме того, мы обращались к тематическому описанию лексики в синхронно-диахроническом освещении, к приемам и методам сопоставительного анализа и к количественным оценкам при инвентаризации изучаемых единиц (словарная выборка, текстовая выборка, статистическая обработка корпуса данных).

Колористика предметно-пространственной среды, искусственно созданной человеком, обуславливается такими факторами как природно-климатические условия, традиционная полихромия и цветовая культура общества.

«Лингвоцветовая картина мира имеет все признаки национально обусловленной системы, так как она относительно устойчива, формируется и функционирует на базе национального языка и, соответственно, имеет специфику, отражая особенности когнитивных структур национального сознания» [Прокофьева 2009:19].

Цвет автомобиля скорее несет личностный фактор выбора, на него оказывают влияние трендовые факторы (мода), социальный фактор (символика цвета в тех или иных слоях общества), гендерный фактор.

«Большинство автолюбителей знают, что корректный черный цвет, придающий машине благородство и стильность, мешает в темное время суток «идентифицировать» ее на дороге, а его антипод – белый – представляет собой «холст», на котором видны любые царапины или брызги грязи. Тем не менее, по цвету вашего авто обладающие психологическими познаниями люди могут сделать о вашей персоне далеко идущие выводы. К примеру, выбор для автомобиля синей расцветки свидетельствует о том, что вы воспринимаете мир не через чувства и эмоции, а рационально. Фиолетовый же оттенок предпочитают творческие, утонченные личности. Они открыты миру, воспринимают его в большей степени посредством интуиции» [Новости от AUTO-Consulting].

Немецкие психолингвисты установили следующую последовательность восприятия цветов автомобиля среднестатистическим клиентом [Autofarben – Wirkung, Wahrnehmbarkeit, Charakter der Fahrer]:

Reines Wei Hellgelb Hellorange Dunkelgelb Hellgrau Hellblau Hellrot Топ 5 автомобильных цветов распределяется таким образом [электронный ресурс: Das Kraftfahrt-Bundesamt (KBA) ]:

На основе анализа системы соотношений цветового выбора в сфере автоколористики (рекламные проспекты фирм «BMW» «OPEL» «MercedesBenz» «Volkswagen» «Porsche» «AUDI») мы пришли к следующим выводам:

1) такие цвета как «соломенно-желтый», «золотой», «серый»

(«серебристый») и «синий» являются основными в немецкой цветовой «картине мира»;

2) автовладельцы в Германии должны склоняться к этим цветам при выборе цвета автомобиля, т.к. эти цвета были заложены в их цветовую картину мира на подсознательном уровне с детства;

3) тем не менее, индивидуальные «цвето-предпочтения» современного немецкого автолюбителя отданы таким цветам как «белый», «светло-желтый» и «светло-оранжевый»;

4) этот факт доказывает, что, наряду с национальным «цветовым»

подсознанием, большую роль играют такие факторы как мода, функциональность, безопасность.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Гете И.В. Учение о цвете (хроматика). – М.: КД Либроком, 2011. – 195 с.

2. Прокофьева Л.П. Автореферат. Диссертация на соискание ученой степени доктора филологических наук. Звуко-цветовая ассоциативность в языковом сознании и художественном тексте: универсальный, национальный, индивидуальный аспекты. – Саратов.: ООО «Эстамп», 2009. – 48 с.

3. Новости от AUTO-Consulting. [Электронный ресурс]. – Режим доступа:

http://www.autoconsulting.com.ua/article.php?sid=19632.

4. Autofarben – Wirkung, Wahrnehmbarkeit, Charakter der Fahrer.

[Электронный ресурс]. – Режим доступа: ttp://www.farbenundleben.de/ autofarben/autofarben.htm.

5. Das Kraftfahrt-Bundesamt (KBA). [Электронный ресурс]. – Режим доступа: http://www.kba.de/cln_031/DE/Home/homepagenode.html?nnn=true.

СРАВНЕНИЕ ПЕРЕВОДА СТИХОТВОРЕНИЯ В.МАЯКОВСКОГО «НЕОБЫЧАЙНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ…» С ОРИГИНАЛОМ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Колесова Н.В., к.ф.н., доцент Существование переводной литературы определяется читательским спросом. Среднестатический читатель, интересующийся зарубежной литературой, не владеет каким-либо иностранным языком. Для него требуется адаптация произведений, то есть полный их перевод на тот язык, которым владеет читатель.

Для переводчика особой трудностью являются поэтические произведения.

При работе над их адаптацией следует учесть: идею и над-идею, тонкости семантики, стиль речи, ритм, графическое оформление. Нужно быть осведомлнным в реалиях той страны, в тот исторический период, в которых жил и творил автор.

Цель данной статьи – оценка адекватности одного из переводов. Для примера было выбрано хрестоматийное стихотворение русского, советского поэта В.В. Маяковского. К его творчеству проявляют интерес за рубежом. В первую очередь, потому, что Маяковский был величайшим поэтом эпохи двадцатых годов двадцатого века. Англоязычная версия стиха, приведнного здесь, впервые напечатана ещ в тысяча девятьсот шестидесятом году. Авторы перевода английский преподаватель литературы Max Hayward и ирландский литератор George Reavey.

Анализ технических особенностей обоих текстов включает в себя следующие основные моменты:

Количество слов (английская\русская версии): 550 \ 380 (включая предлоги и артикли). Количество печатных знаков: 2 322 \ 1767 (исключая пробелы).

Длина среднего слова в печатных знаках: 4,2 \ 4,6. Количество строк: 132 для обоих. Перевод построчный. Вероятно, вследствие этого, он выполнен в виде «белого стиха». Рифмы не прослеживаются, кроме случайных «blazed\haze», «tea\me» etc. Упор сделан на перенос смысловой составляющей первоисточника.

Из представленных цифр следуют выводы: английское слово, в среднем, короче русского. Между тем, для адекватной передачи русского поэтического текста требуются более длинные конструкции из коротких английских слов.

Если измерять данное стихотворение в привычных четверостишиях, то строк ровно 88. Дело в том, что строки разбиты «лесенкой», для того чтобы помочь читателю уловить правильный ритм. Ритм поэтического произведения – это организация словесного материала (его звуковой ипостаси) во времени звучания произведения. Визуально (графически) ритм проявляется как ровные ряды строк. Эти строки не всегда одинаковой длины, но всегда чередуются в определнном порядке. Именно наличие строгого ритма отличает стих от прозы.

Начиная с античных времен, было выработано более десятка стихотворных размеров, и какую поэму ни возьми – она содержит в себе те или иные стихотворные метры.

Рассмотрим ритмические схемы обоих поэтических текстов. Для удобства восприятия первые пять строк представлены в виде четверостиший (каковыми они, по сути, являются).

(Примечание: черта – безударный слог, скоба – ударный).

В первой строке четырехстопный ямб с мужским окончанием, а во второй трехстопный с женским и т. д. до конца произведения. Маяковский не раз заявлял о свом пренебрежении к классическим размерам. Однако пользовался ими.

A hundred and forty suns in one sunset blazed, and summer rolled into July;

it was so hot, the heat swam in a haze – and this was in the country.

Ритмическая схема совсем не похожа на первоисточник. Частая смена стихотворных размеров даже внутри одной строки это отличительная черта англоязычной поэзии.

Далее рассматриваются самые примечательные моменты, в основном с точки зрения семантики.

Причастие прошедшего времени бывшее (3е л.; ед. число; ср. род) в англоязычной версии превратилось в глагол befall в форме befell (прост. прошед.

вр; 3е л; ед. число). Значение: что-то произошло с кем-либо. Глагол befall свойственен литературной речи, имеет заведомо негативный оттенок (нехорошее случилось с поэтом). Следом в русскоязычном заголовке характеризуется время и место действия: летом на даче. Переводчик счл нужным упомянуть лишь место: in a Summer Cottage. Надо думать, среднестатическому американцу не придт в голову находиться зимой в летнем домике. Так что время действия проистекает из его места. Поэтому не использован русизм dacha. Пришлось бы указать at a dacha и дополнить in the summer. И без того длинное название стало бы ещ длиннее.

Глагол пылать из первой строки употреблн в значении ярко гореть, светиться. То же в переводе: to blaze здесь в значении гореть ярко или сильно (to shine brightly or powerfully).

Очень точное поэтическое определение жара плыла передано конструкцией the heat swam in a haze, дословно «жар плыл в дымке».

Медленно и верно превращено в faithfully and slowly. Да, в обратном порядке. Зато соблюдн размер.

Глагол шляться означает бродить, слоняться без дела. Он относится к разговорной речи и выражает неодобрение. Хотя автор, разумеется, использовал это слово в ироничном ключе. Герундий crawling употреблн, скорее всего, в значении двигаться в непривычно медленном темпе (to move at an unusually slow pace). По отношению к реальности это правильнее: солнце скорее ползт по небосводу, нежели бродит из стороны в сторону. Однако это не столь аутентично по отношению к оригинальному тексту.

В окошки, в двери, в щель войдя… В данном контексте использование формы единственного числа существительного щель выглядит странно. Переводчик не постеснялся поправить автора, и в результате мы видим множественное число: crannies.

Но я ему – на самовар… а вот русизму samovar вс-таки нашлось место в переводе: but pointing to the samovar.

Чрт дрнул дерзости мои… фразеологизм чрт дрнул переведн по смыслу the devil had prompted my insolence.

Ясь – авторский нелогизм. Для его толкования лучше всего подходит объяснение существительного radiance: удивительная радость и приязнь, заметные в чьм-то выражении лица, поведении (great joy or love, apparent in someone's expression or bearing).

Заела РОСТА – эту фразу можно понимать двояко. Первый вариант: заела означает застопорилась (работа в РОСТА). Второй вариант: заела в смысле поглотила поэта целиком, не оставив времени на основное творчество. В переводе отражн именно второй вариант: I was swallowed up by ROSTA.

Красивое русское (правда, с тюркскими корнями) слово кутерьма поанглийски звучит как commotion.

Сияй во что попало! \ Shine all your worth! – worth здесь в роли неопределнного местоимения.

И никаких гвоздей! – фразеологизм из одесского сленга. Значение: «не взирая ни на что». И перевод адекватен: to hell with – «да чрт (с ним, с этим)».

Выражает чь-либо пренебрежение к чему-либо.

Проведенный анализ показывает, что со сложностями оригинала, такими как неологизмы и фразеологизмы, переводчик справился успешно. В переводе исправлен один спорный момент, который мог бы вызвать непонимание у читателя. Досконально передан смысл некоторых поэтических метафор. В общем и целом, данный перевод следует признать адекватным и успешным.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1. Vladimir Mayakovsky The Bedbug and Selected Poetry. – Bloomington: Indiana University Press, 1975. – p. 137-145.

2. В.В. Корона Тонический стих В. Маяковского: скрытая гармония интонационного строя. [Электронный ресурс]. доступа:

http://poetica1.narod.ru/statii/Mayakovsky.htm Англо-русский словарь общей лексики. ABBY, Oxford Dictionary of English, 3rd Edition. Oxford University Press, Collins Cobuild Advanced Learner’s English Dictionary. New Digital Edition. HarperCollins Publishers, Большой толковый словарь русского языка. С.А. Кузнецов, СПб.:

Норинт, 2000.

КОМПРЕССИЯ ПРИЗНАКОВЫХ ЗНАЧЕНИЙ В ПРЕДИКАТИВНОЙ

КОНСТРУКЦИИ С ГЛАГОЛОМ-СВЯЗКОЙ

Красноярский государственный педагогический университет Научный руководитель: Битнер М.А., к. ф.н., доцент Окружающий мир представлен различными объектами, которые обладают признаками. В реальности они – единое целое, однако познающий действительность человек может мысленно разделять объекты и их свойства, чтобы, соединив их, образовывать качественно новые понятия и закреплять их за соответствующими словами-знаками [Серебренников 1988: 46; Юрченко 2008: – 139].