«В 1992 г. в рамках российской образовательной реформы была развернута программа Обновление гуманитарного образования в России. Эта программа реализуется совместными усилиями Министерства образования России, ...»

В 1992 г. в рамках российской образовательной реформы была развернута программа

«Обновление гуманитарного образования в России». Эта программа реализуется совместными

усилиями Министерства образования России, Государственного комитета РФ по высшему

образованию, Международного фонда «Культурная инициатива» и Международной ассоциации

развития и интеграции образовательных систем.

Основная цель программы — гуманизация образования, создание нового поколения

вариативных учебников и учебных пособий, ориентированных на ценности отечественной и мировой культуры современного демократического общества. Для реализации этой цели было организовано три тура конкурса, в котором приняло участие более полутора тысяч авторских коллективов из различных регионов России. В конкурсной комиссии работали как отечественные, так и зарубежные эксперты.

Другое направление программы — организация творческих мастерских для авторов учебников и учебных пособий, переподготовка преподавателей гуманитарных дисциплин, создание региональных экспериментальных площадок, центров гуманитарного образования, Международного центра экономического образования, Международной лаборатории гуманитарного образования и т. д.

Спонсором программы выступил известный американский предприниматель и общественный деятель Джордж Сорос.

Данное издание представляет оригинальную авторскую работу, вошедшую в число победителей конкурса. Международный фонд «Культурная инициатива» с благодарностью примет отзывы, а также замечания и предложения в адрес издания.

Стратегический комитет программы:

Евгений Ткаченко, Эдуард Днепров, Елена Ленская, Дэн Дэвидсон, Елена Карпухина, Теодор Шанин.

Конкурсная комиссия:

Михаил Кузьмин, Виктор Болотов, Нина Брагинская, Елена Подосенова.

А. В. ВОЛОШИНОВ

ПИФАГОР

СОЮЗ ИСТИНЫ,

ДОБРА И КРАСОТЫ

МОСКВА «ПРОСВЕЩЕНИЕ» ББК. 22.1 г В Рецензенты:

доктор физико-математических наук, зав. сектором истории математики ИИЕиТ РАН С. С. Демидов; научный сотрудник Института общего образования МО РФ А. Я. Крысин Волошинов А. В.

В68 Пифагор: союз истины, добра и красоты. — М.: Просвещение, 1993. — 224 с: ил.

— ISBN 5-09-003914-3.

Пифагор (VI в. до н. э.) — не только самый популярный ученый, но и самая загадочная личность, человек-символ и человек-фантом, философ и пророк. Основоположник дедуктивного научного знания — математики и родоначальник многих мистических учений, учредитель религиозно-этического братства и создатель научно-философской школы, ставшей воистину союзом Истины, Добра и Красоты.

В книге по горсткам уцелевших античных свидетельств воссоздается образ великого мыслителя, построена авторская реконструкция биографии ученого в контексте античной культуры времен Пифагора. Излагаются основные идеи пифагорейского учения в арифметике, геометрии, космологии, музыке и обсуждается влияние этих идей на зарождение и развитие европейской науки от античности вплоть до XX в.

Книга обращена к юношеству, но будет интересна всем, кого не оставляет равнодушным великая античная культура, у колыбели которой стоял великий Пифагор.

В 39-93, III — IV кв. 1993 ББК 22.1г 103(03) ISBN 5-09-003914-3 © Издательство «Просвещение» Посвящаю дочери Даше, родившейся на свет в одно время с этой книгой 27 апреля 1989 г.

ВСТУПЛЕНИЕ

Пифагор — едва ли не самый популярный ученый за всю историю человечества. Если сотни миллионов учащихся умножить на сотни исписываемых ими тетрадей в клеточку, с каждой из которых смотрит на нас таблица Пифагора, то получится астрономическая цифра. Ни одно имя ученого не повторяется так часто. Но суть, конечно, не в этих арифметических упражнениях в духе «статистика мироздания».

Пифагор был не только ученым, основателем первой научной школы. Он был и властителем дум, проповедником собственной «пифагорейской» этики, философом, которого по силе духа и силе воздействия можно сравнить разве что с его великими современниками: Конфуцием, Буддой и, возможно, Заратуштрой. Но в отличие от последних Пифагор создал самую яркую и самую современную «религию»: Пифагор воспитал в человечестве веру в могущество разума, убежденность в познаваемости природы, уверенность в том, что ключом к тайнам мироздания является математика.

Историю человечества всегда связывали с именами царей и полководцев. Между тем выдающиеся ученые могут направить цивилизацию по совершенно новому руслу.

Сегодня, к несчастью, страшной ценой — ценой угрозы ядерной смерти человечества эта мысль стала очевидной для всех. Но кто и сегодня позволит себе назвать Ньютона самой значительной фигурой XVII в.? А ведь именно Ньютон определил развитие всей культуры последних трех столетий. И как Ньютон 300 лет назад раскрыл перед человечеством окно во Вселенную, так и Пифагор 2500 лет назад направил людей по пути торжества Разума.

О Ньютоне написано много. Что же можно прочитать о Пифагоре? Ничего. На русском языке нет ни одной современной книги о Пифагоре — ни научной, ни популярной1. Исключение, пожалуй, составляет монография А. Н. Чанышева «Италийская философия», изданная Московским университетом. Но в этой книге опущено важнейшее поле деятельности Пифагора — математика, да и тираж книги делает ее похожей на инкунабулу.

Такое положение дел неудивительно. Начинать писать о Пифагоре просто страшно.

Перед глазами предстает пустыня, по которой разбросаны горстки развалин. Кому принадлежали эти развалины? Преодолеть охватывающее чувство растерянности нелегко.

Но если пристально всматриваться в зыбкое марево этой пустыни, то сказочными миражами начнут проступать очертания отживших цивилизаций, их обломки волшебным образом станут соединяться в стройные совершенные здания, здания соберутся в узкие улочки и широкие площади, которые заполнят люди со своими заботами, радостями, мыслями.

Между тем история литературы о Пифагоре знала и лучшие времена. Античные авторы наперебой рассказывали о Пифагоре, и чем дальше отстояли они от времени Пифагора (VI в. до н.э.), тем подробнее и красочнее становились эти рассказы. За 1000 лет античной истории имя Пифагора обросло таким количеством легенд, что Пифагор стал почитаться полубогом. Так продолжалось вплоть до XIX в. Еще в 1799 г. французский философ и литератор Пьер Сильвен Марешаль опубликовал шеститомный роман «Путешествие Пифагора», в котором собрал все античные легенды о Пифагоре, нисколько не задумываясь об их критическом осмыслении. В 1804 г. этот роман единственный раз Пока готовилось настоящее издание, вышла книга Л. Я. Жмудь «Пифагор и его школа» (Л.: Наука, 1990).

вышел на русском языке и сегодня является библиографической редкостью.

В конце XIX — начале XX в. в литературе о Пифагоре возникает обратная волна, настает время гиперкритического отношения к Пифагору. Пифагора объявили легендой, а все научные достижения стали приписывать группе его учеников — пифагорейцев.

Впрочем, и это неново: так уже говорили о Гомере, Шекспире, Дюма. Досталось Пифагору и в советской литературе: в известный период его называли не иначе как идеологом реакции и мракобесом. Еще дальше «продвинулся» один итальянский историк, объявивший Пифагора «античным фашистом». Где же лежит истина о Пифагоре? Истина лежит за легендой. Нужно только отделить кусочки легенды от целого истины так же, как советовал Микеланджело отделять лишний мрамор от статуи, спрятанной в куске мрамора. Легко ли это сделать?

Итак, вопросов, связанных с личностью Пифагора, великое множество. Лучше сказать, что вся биография Пифагора является сплошным знаком вопроса. Был ли Пифагор учеником Ферекида и встречался ли он с Фалесом? Путешествовал ли Пифагор в Египет? Был ли Пифагор в Вавилоне, и если да, то в качестве пленника Камбиза или по доброй воле? Встречался ли Пифагор с Заратуштрой? Пожалуй, только на последний вопрос можно дать достоверный ответ — отрицательный. Остальные вопросы, как и масса других, видимо, так и останутся предметом научных спорой, хотя итог этим спорам еще в конце XIX в. пытался подвести немецкий исследователь античности Э. Целлер: «Я считаю недоказанным пребывание Пифагора в Египте, но и доказать, что он там не был, также невозможно». Только чудо, равное открытию Трои Генрихом Шлиманом (1822 — 1890), может принести новые достоверные материалы о Пифагоре.

Составление хронологии жизни Пифагора приводит к дополнительным трудностям, которые подчас и сегодня рождают новые легенды. Так, некоторые авторы сообщают, что в Египте Пифагор попал в плен к персидскому завоевателю Камбизу, был отправлен в Вавилон, где в течение семи лет изучал теорию чисел, астрологию и другие науки, а затем в 530 г. до н. э. поселился в Кротоне. Но Камбиз завоевал Египет в 525 г. до н. э., и, таким образом, легко подсчитать, что эти сообщения не стыкуются на 12 лет. Подобных недоразумений немало, и в разных биографиях они разные.

Пытаясь увязать важнейшие моменты биографии Пифагора с известными историческими событиями, автор предлагает свою версию биографии ученого.

Собственно, версия эта сводится к единственному предположению, ибо главную задачу мы видели прежде всего в том, чтобы по возможности оставаться в рамках сложившейся традиции о Пифагоре. Традиция же почти единодушно утверждает, что, вернувшись из дальних странствий на родину, Пифагор был вынужден покинуть родной Самос в возрасте акме (µ — край, кончик, высшая степень зрелости), т. е. в возрасте около 40 лет, протестуя против расцветшей там тирании Поликрата. Зная хронологию деятельности Поликрата, получают две даты из жизни Пифагора: около 530 г. до н. э. — возраст акме и около 570 г. до н. э. — год рождения. Обе эти даты на сегодня наиболее употребительны.

Но как мы видели, 530 г. до н. э. — год отплытия Пифагора из Самоса в Кротон — противоречит 525 г. до н. э. — году завоевания Египта Камбизом и году пленения Пифагора. Разрешить это противоречие можно двояко: либо считать, что Пифагор вернулся на родину где-то после 520 г. до н. э., но в это время Поликрат уже был убит, либо отказаться от факта пленения Пифагора Камбизом.

Нам не хотелось лишать биографию Пифагора такого драматического периода, как вавилонский плен. При этом нами руководило не столько стремление к остроте сюжета, сколько сама логика отношений между Востоком и Элладой. Пифагору просто необходимо было зачерпнуть «вавилонской мудрости»: более развитая вавилонская наука того времени явилась фундаментом или по крайней мере первотолчком для греческой науки. Ведь и теорема Пифагора была начертана на глиняных вавилонских табличках более чем за 1000 лет до рождения Пифагора. Не явилось ли созерцание этих табличек тем импульсом, который подтолкнул Пифагора к строгому доказательству теоремы?

Итак, следуя античной традиции, мы полагаем, что Пифагор был взят в плен Камбизом, но не во время его египетского похода, в 525 г. до н. э., когда Камбиз был царем Персии, а ранее. Это могло произойти около 536 г. до н. э. по пути Пифагора из Египта на родину где-нибудь в Малой Азии, которая к тому времени уже была покорена персами. Отряд, руководимый Камбизом — сыном персидского царя Кира, пленил странствующих греков и препроводил их в Вавилон. (После 539 г. до н. э. Вавилон стал одной из резиденций Кира.) В 530 г. до н. э. Кир отправился в поход в Среднюю Азию, где потерпел поражение и погиб. Пифагор мог воспользоваться смутным временем и бежать на родину.

Итак, согласно нашей версии, Пифагор около 11 лет пробыл в Египте и около 6 лет — в Вавилоне. Это ровно в два раза меньше тех цифр, которые приводит древнегреческий философ Ямвлих (ок. 250 — ок. 330) — автор сочинения «Жизнь Пифагора». Памятуя о склонности древних к преувеличениям, наши сроки представляются вполне реальными, для того чтобы преодолеть языковой барьер и овладеть неизвестными науками, тем более речь идет о личности незаурядной.

Надо сказать, что сочинение Ямвлиха, написанное через 800 лет после смерти Пифагора, — одна из наиболее поздних и наиболее приукрашенных античных биографий великого мудреца. И здесь помимо общечеловеческой страсти к преувеличениям скрыты и более глубокие причины. Дело в том, что и Ямвлих, и другой поздний биограф Пифагора — Порфирий (ок. 233 — ок. 304) были неоплатониками — идейными вождями нового философского течения, ставшего теоретическим фундаментом борьбы язычников против христиан. В своих биографиях Пифагора Ямвлих и Порфирий (первый был также автором большого «Свода пифагорейских учений», а второй — объемистого сочинения «Против христиан») ставили целью показать, что явление Иисуса Христа не было уникальным и чудесным событием в жизни человечества, что мессии, подобные Христу, неоднократно посещали землю и таковым, в частности, за полтысячелетия до Христа был и Пифагор.

Под знаменем неоплатонизма в середине IV в. римский император Флавий Юлиан возглавил гонения на христиан, за что впоследствии был прозван христианским духовенством Юлианом Отступником. Таким образом, сочинения Ямвлиха и Порфирия, завершающие цикл античных преданий о Пифагоре, преследовали отнюдь не однозначные цели, хотя, разумеется, нет никаких оснований подвергать их огульному отрицанию.

Таковы были принципиальные трудности, стоявшие перед автором в начале пути. Но мощное силовое поле, излучаемое личностью Пифагора, поддерживало автора. И если из вихрей ноосферы удалось извлечь интеллектуальную и духовную энергию Пифагора и через 2500 лет передать ее юному читателю, значит, путь, начатый автором, пройден недаром.

ЖИЗНЬ ПИФАГОРА

ЗА ЛЕГЕНДОЙ — ИСТИНА

1. ПРОЛОГ. КОЛЫБЕЛЬ ЕВРОПЕЙСКОЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ

Если XIV — XVI вв. принято называть эпохой Возрождения — временем второго рождения забытого античного наследия, то какой период в истории человечества следует назвать эпохой Рождения — временем появления самой античной культуры? Кто были они — те, кого русский поэт Валерий Брюсов назвал красивым именем «учители учителей»?

Общепринятого ответа на эти вопросы нет, ибо истоки человеческой культуры теряются во глубине веков. И тем не менее в качестве такового века Рождения античной культуры мы рискнем назвать VI в. до н. э.

Именно в это время потаенное знание, дремавшее в тайниках дневнеегипетских храмов и древневавилонских зиккуратов, будто достигает своей критической массы и выплескивается наружу. Словно по мановению волшебства в разных концах планеты великие озарения коснулись лучших умов человечества. Пифагор в Древней Греции, Будда в Древней Индии, Конфуций в Древнем Китае — все они в VI в. до н. э. стали Учителями, повели за собой других, провозгласили учения, которые просуществовали тысячелетия и во многом определили будущую историю цивилизации.

Впрочем, при ближайшем рассмотрении в истории Древней Греции и Древнего Китая обнаруживается поразительно много общего: письменные памятники на обоих языках появляются во 2-м тысячелетии до н. э.; оба языка, хотя и изменившиеся, продолжают существовать и поныне, и как современные греки считают своим языком язык Гомера, так и современные китайцы родным языком называют язык Конфуция; оба народа исключительно рано и ослепительно ярко озарили мир своей философией и поэзией, и оба они оказали беспрецедентное воздействие на соседние народы как на Дальнем Западе, так и на Дальнем Востоке. Все это вновь и вновь приводит к мысли: а не было ли у этих народов одного общего Учителя? Не унесла ли в пучины моря легендарная Атлантида, о которой мы читаем в диалогах Платона, имя истинного Учителя Учителей?

Не стоит рассматривать эту мысль только как поэтическую гиперболу, свойственную научно-художественной книге. Крупнейший современный авторитет в истории науки голландский математик Бартел ван дер Варден в одной из своих последних работ высказывает и аргументирует гипотезу о том, что в древности существовала высокоразвитая традиция математических изысканий, ставшая впоследствии фундаментом для египетской, вавилонской, китайской, греческой и индийской математики. Эту традицию ван дер Варден возводит к индоевропейским племенам, создателям мегалитических памятников 3 — начала 2-го тысячелетия на территории Британии, которые в период расселения и распространили математические знания в самые отдаленные районы Евразии.

Однако эти вопросы уводят нас слишком далеко от времени предстоящего повествования, которое и само отстоит от дня сегодняшнего ни много ни мало на лет. И если говорить о «старушке Европе», то здесь несомненно, что именно Древней Греции уготовано было стать колыбелью европейской цивилизации.

Само географическое положение Греции, омытой морем и рассыпанной в море, определило ей эту великую миссию (рис. 1). Море издревле играет огромную роль в истории человечества: оно не только дает пропитание, но и дарует общение людям. Море не только благотворно действует на ум одного человека, но и поддерживает сознание общности у группы людей — народа и нации — и тем самым содействует развитию национальной культуры. Море объединяет людей и зовет их в дорогу. Не случайно одно из древнегреческих названий моря означало дорогу. И не от древнегреческого ли «понта»

( — море) проистекает русское слово «путь»?

Все географические названия, упоминаемые в книге, отражены на карте.

Но особое море — Средиземное. Оно омывает сразу три континента. Его лазурные воды ласкают и согревают все живое. И уж вовсе уникальна его восточная часть — Эгейское море, лежащее между Балканским полуостровом и Малой Азией. Во всем Эгейском море нет точки, удаленной от суши — будь то материк или ближайший остров — более чем на 60 км, как и во всей Греции нет места, отстоящего от моря более чем на 90 км.

Россыпи островов, больших и малых, покрывают Эгейское море. Не успеешь отплыть от одного из них, как на горизонте появляется второй, затем — третий. Круг Киклады2 — вершины некогда ушедшего под воду горного хребта — и небрежно разбросанные Спорады3 создавали идеальные условия для древнего мореплавателя, для которого упускать берег из виду было безумием. Эти острова стали опорами незримого моста, связавшего Азию с Европой (рис. 2).

Киклады — от — круг. Острова Киклады образуют вытянутый круг, обрамляющий остров Делос.

Спорады — от — рассеянный, отдельный.

Рис. 2. Самоина — самосский военный корабль времен Пифагора.

Эгейское море для древних греков — это не просто место ловли кефали или сардин, но это и путь к иным народам и иной культуре, это дорога к невиданным произведениям искусства и сказочным восточным богатствам, это окно в неведомый мир знаний, хранимый скупыми на слова восточными мудрецами. Море — это путешествие в волшебную страну чудес, дорогу в которую указывают звезды.

Начиная с VIII в. до н. э. у каждого большого города-государства Эллады появляются за морем свои колонии. Эти отростки сильного эллинского древа появляются всюду: в Южной Италии и по берегам Южной Галлии, в Иберии и Северной Африке, в дельте Нила и на далеком Понте Эвксинском (Черном море), где только один Милет основал около сотни поселений.

Но — и в этом источник греческого гения — открывая в плаваниях новые земли, вступая в прямые контакты с великими восточными цивилизациями, греки умели найти в себе способности усваивать их уроки, а не отмахиваться от них. Греки не только впитывали мудрость великих учителей, но и творчески преломляли ее, а главное — сказочно обогащали.

«Что бы эллины ни перенимали от варваров4, они всегда доводили это до более высокого совершенства». Эти слова Платона из его посмертного диалога «Эпиминос», хотя и принадлежат эллину, очень точно передают суть интеллектуальных отношений между Востоком и Элладой. Вот почему именно восточные греки, и прежде всего ионийцы и эолийцы, заложили основы философии (Фалес из Милета), математики (Пифагор с острова Самос), лирической поэзии (поэтесса Сапфо с острова Лесбос). Так зарождалась новая оригинальная культура, так по незримому островному мосту перетекала в Европу древняя восточная мудрость.

Но и материковая Греция, изрезанная горными хребтами и глубокими долинами, В слово «варвар» греки не вкладывали сегодняшнего уничижительного смысла. Это был просто иностранец, говорящий на непонятном языке и потому оставляющий впечатление какого-то бормотания — «бар-бар».

походила скорее на группу островов, на каждом из которых протекала своя жизнь. Горные кряжи, будто стены крепостей, защищали жителей долин от смертоносных вихрей завоеваний, беспрепятственно проносящихся над беззащитными равнинами. Сама природа способствовала возникновению в Греции сотен обособленных городовгосударств (по-гречески полисов: — город), цепко державшихся за свою политическую и хозяйственную независимость.

По сравнению с огромными рабовладельческими деспотиями Древнего Востока и уж тем более по сегодняшним меркам размеры этих государств были смехотворно малы.

Например, по подсчетам профессора С. Я. Лурье, население беотийского государства Хорсий в III в. до н. э. составляло 64 человека. Впрочем, и сами Афины в лучшие времена имели не более двух-трех сотен тысяч жителей.

По крутой тропинке (греки не любили обходных путей и прокладывали тропы напрямик, высекая ступени в скалах) можно было подняться на ближайшую вершину и окинуть взором все свое государство, лежащее внизу в долине. По другую сторону хребта, в другой долине, было уже другое государство. Столь близкое соседство разных государств неизбежно приводило к бесконечным конфликтам. Увы, это была неизлечимая язва греческого народа, которая оказалась для него смертельной.

Небольшие размеры греческих полисов стимулировали к участию в общественной жизни практически все население. Свободные члены общества были гражданами, а не бесправными подданными, как на Востоке. В пору расцвета в Афинах некоторые общественные должности замещались ежегодно в порядке жеребьевки, город практически не знал слоя чиновников, а высшим законодательным органом было собрание граждан полиса. Так, в Греции задолго до нашей эры возникла невиданная форма политического управления — народовластие, или по-гречески демократия (µ- — от µ, народ и — управлять), форма, которая и сегодня через два тысячелетия является манящим идеалом для многих народов мира.

Возможность общения сразу всех жителей государства породила дух состязательности, который пропитал все слои общественной жизни Эллады. Каждый праздник, посвященный любому из богов, а богов в Древней Греции было великое множество, непременно заканчивался соревнованиями атлетов, состязаниями певцов, танцоров, музыкантов, поэтов, конкурсами трагиков, комедиантов, ремесленников, конкурсами красоты — и женскими, и мужскими. На время всенародных Олимпийских или Пифийских игр воюющие стороны складывали оружие, толпы людей устремлялись по дорогам Греции к месту состязаний, жизнь в городах замирала. Награда победителю была, как правило, невелика — лавровый венок или корзина винных ягод, но всегда эта награда была очень почетна. В исключительных случаях победителю ставили памятник или избирали на ответственные государственные должности. Так, величайший драматург Эллады Софокл (ок. 496 — 406 до н. э.) после своей «Антигоны» был избран военачальником и, надо сказать, с честью провел ряд военных операций.

Раскрепощенный ум, чувство свободы и собственного достоинства породили взрывоподобный всплеск интеллектуальных сил Греции. Неугомонная мысль забурлила в узких, а порой и грязных улочках греческих полисов. Не в помпезных державах Древнего Востока с их чудовищно громадными пирамидами, храмами, статуями, фантастическим богатством, а в бедности, но в свободе взрастала беспримерная по силе интеллекта и духа культура. Торжество человеческого разума стало главным богатством и невиданным завоеванием греческого народа.

Именно греки первыми из древних народов стали искать тайны мироздания не в религиозных канонах, а в самом мироздании, окружающем человека. И именно греки первыми ощутили щемящую радость постижения истины.

В этих двух строках древнеримского поэта Овидия (43 до н. э. — ок. 18 н. э.) заключен еще один кладезь, которым владели древние греки (и которым они щедро одарили древних римлян), — это тонкое чувство прекрасного. С молоком матери впитывали греки краски щедрой Эллады: синеву неба, лазурь моря, золото морского песка, зелень вздыбленных хребтов, блеск неприступных скал и вновь синеву неба.

«Гармоническая природа этой страны, чуждая всякой чудовищной громадности, всяких чудовищных крайностей, — писал В. Г. Белинский, — не могла не иметь влияния на чувство соразмерности и соответственности, словом, гармонии, которое было как бы врожденно грекам».

Никакой другой народ не был так богато и счастливо одарен природой. Склонные к веселью и наслаждениям, с радостью предаваясь пению, танцам и гимнастическим упражнениям, греки в то же время имели пытливый ум и живое стремление к знаниям, проницательный и трезвый взгляд на природу, лишенный схоластических умствований египетских и вавилонских мудрецов. Чувством прекрасного и чувством гармонии пронизана вся греческая культура. Художники боготворили красоту человеческого тела, поэты воспевали радость жизни, но и ученые, все изучая и все испытуя согласно законам разума, мыслили не только логическими категориями, но и живыми образами.

Величайший философ Платон (428 или 427 — 348 или 347 до н. э.) писал нежные лирические стихи:

Вообще наука и искусство шли в Древней Греции рука об руку, а математика и музыка назывались родными сестрами.

Таковы были древние греки, подобно смеющемуся солнечному лучу явившиеся на небосклоне истории. Такова была великая греческая культура, которую Гегель сравнил с быстро облетающей розой.

И все же не следует забывать о двух тысячелетиях, отделяющих нас от Древней Эллады. Мы восхищаемся мудростью древних эллинов, предугадавших многие пути развития и многие принципиальные проблемы современного научного знания, но мы и снисходительно улыбаемся, видя их конкретные результаты — слишком далеко вперед ушло современное естествознание. Идея симметрии, положенная древними греками в основу строения атома,— эта в чистом виде идея XX в. — поражает нас своей прозорливостью, однако ее воплощение — сами атомы, мыслимые Платоном в виде правильных многогранников, — кажется сегодня безнадежно наивным. Нас пленяют беломраморные шедевры Эллады, ее восхитительные статуи и безупречные храмы, и мы не думаем о том, что во время жертвоприношений по их отполированным ступеням текли потоки крови, а безмятежная лазурь безоблачного неба была пропитана запахом крови и горящего жира.

Вообще ослепительный свет греческого интеллектуального и художественного гения никак не проникал в сумрачные подвалы их нравов и суеверий, бывших не только забавными, но порой и чудовищно жестокими. Чтобы весна вновь вернулась на землю, в Афинах ежегодно устраивалось пышное бракосочетание самой знатной афинянки, жены первого сановника города, с деревянной статуей бога плодородия Диониса, хранившейся весь год взаперти специально для этого случая; для избавления города от несчастий существовал ритуал изгнания «козлов отпущения», каковыми часто оказывались несчастные жители города: их жестоко избивали прутьями из морского лука, затем сжигали и пепел развеивали над морем; прославленный полководец Фемистокл накануне Саламинской битвы принес в жертву богу Дионису-Пожирателю трех знатных персидских юношей, трех красавцев — племянников персидского царя, одетых по этому случаю в роскошные, шитые золотом одежды; мудрый Демокрит, основоположник материализма и создатель учения об атомах, призывал девушек во время регул трижды обегать засеянное поле, дабы оно одарило крестьянина обильными всходами. И т. д., и т. д., и т. д.

С тех пор мир неузнаваемо переменился. Но сила и слава античной культуры продолжает сиять в веках. По двум столбовым дорогам философии — дорогам Платона и Демокрита — идут современные философы: мудрость Пифагора, энциклопедичность Евклида, искрометность идей Архимеда продолжают восхищать и питать современных математиков, совершенство линий Парфенона и божественная красота Афродиты Милосской два с половиной тысячелетия вдохновляют художников (рис. 3).

Рис. 3. Ника Самофракийская — олицетворение победы, ставшая и символом иного взлета И все-таки как и почему именно в Греции, будто Афродита из пены морской, родилась поразительно современная культура? Два тысячелетия лучшие умы человечества пытаются постичь этот непостижимый феномен «греческого чуда». Вот почему нам остается лишь вернуться к началу пролога и с гордостью констатировать: Греция — это слава человеческой культуры, Греция — колыбель европейской цивилизации.

2. ВРЕМЯ СЕМИ МУДРЕЦОВ

Прежде чем приступать к жизнеописанию героя, естественно остановиться на времени, в котором он жил. Необходимо познакомиться с властителями дум, определявшими духовный климат эпохи, а значит, и изначальное мировоззрение героя.

Наконец, следует рассказать о тех предтечах и учителях, на чьем фундаменте вырастало здание, построенное героем.

В случае с Пифагором эта задача (как, впрочем, и любая задача, связанная с Пифагором) становится не из легких: слишком мало мы имеем достоверных сведений и слишком много легенд. Вообще «мифологическое начало» в те далекие времена играло огромную роль как в художественном, так и в научном творчестве греков. Греческое мировоззрение выросло в недрах мифологии и, разумеется, не могло в одночасье расстаться с пестрым букетом красивых мифов. Поэтому не раз еще в нашем повествовании предания будут перемежаться с былью.

Но как прекрасны древнегреческие предания! Вся русская поэзия XIX в., начиная с великого Пушкина, пронизана любовью к греческой мифологии. Не следует и нам, детям рационалистического XX в., века науки, которому так часто не хватает поэзии и душевной щедрости, пренебрежительно отмахиваться от этих «сказок». Тем более что и мифы хранят в себе зерна истины и поучительной мудрости, как поучительно мудры были сказки, услышанные нами в детстве...

Рис. 4. Ж. Л. Давид. Елена и Парис. 1788. Париж. Лувр. В правом дальнем углу стоит треножник, который вскорости беглянка Елена выбросит в море со словами «Быть за него борьбе!»

Однажды бог огня Гефест, бог-кузнец, дивный мастер кузнечного ремесла, выковал в подарок к свадьбе героя Пелопа золотой треножник5. После смерти Пелопа при его Треножник — это прообраз современного спортивного кубка. Первоначально треножник представлял собой поставленный на три ноги бронзовый сосуд для приготовления пищи. Поскольку металл в древности был редкостью, а сама вещь — жизненно необходима в хозяйстве, треножник стал предметом вожделений каждого грека. Со временем золотым треножником стали награждать победителей Олимпийских игр, Пифийских игр в Дельфах и других состязаний, столь любимых и почитаемых греками.

погребении были устроены игры, давшие начало Олимпийским играм, а треножник перешел к спартанскому царю Менелаю. Затем вместе с красавицей Еленой, женой Менелая, треножник был похищен троянским царевичем Парисом, из-за чего, как известно, и вспыхнула вскоре Троянская война (рис. 4). Однако по пути в Трою Елена выбросила треножник в море, сказав: «Быть за него борьбе!»

Прошло время, отгремела Троянская война, и несколько жителей острова Кос, лежащего у берегов Малой Азии, купили как-то у рыбаков весь их улов, в котором и был обнаружен треножник. Рыбаки и купцы стали спорить из-за него, но, так ничего и не добившись, поплыли в город Милет, свою метрополию (µ- — от µ — мать и — город), за разрешением спора. Однако милитяне, завидев сказочную вещь, пошли на Кос войной за треножник, и много народу пало с обеих сторон. Долго продолжалось кровопролитие, и обессилевшие противники обратились к оракулу, который повелел отдать треножник мудрейшему. Обе стороны признали таковым милетянина Фалеса — философа, путешественника, купца, самого уважаемого гражданина Милета. Спор был исчерпан.

Рис. 5. Семь мудрецов. Третью фигуру слева, указывающую на небесную сферу, часто отождествляют с Фалесом. Прорисовка с римской мозаики из виллы Торре Ануциата близ Помпеи.

Но Фалес не принял подарка. Он посчитал более достойным афинского законодателя Солона и отослал треножник ему. Затем история повторилась, и так треножник обошел коринфского тирана6 Периандра, Питтака из города Милетины, Клеобула с острова Родос, Тиран ( — властелин) — в древнегреческих полисах лицо, насильственно захватившее власть. На первых этапах политика тиранов (тирания) была направлена на ограничение влияния родовой аристократии, улучшение положения ремесленников, крестьянства, беднейшего городского населения, оживление торговли и колонизации. Однако, как правило, конец правления тирана знаменовался жестоким насилием, откуда и пошло нарицательное значение слова.

спартанца Хилона и Бианта из города Приены. Разумеется, круг замкнулся, треножник вернулся к Фалесу, и тот посвятил его Аполлону Дидимейскому7.

Такова легенда о семи мудрецах ( ). Характерно, что, начинаясь с личности, бесспорно, мифической — бога Гефеста, легенда заканчивается лицами историческими: все семь мудрецов жили в конце VII — начале VI в. Правда, в разных вариантах предания встречаются разные семерки мудрецов, так что общее число мудрецов переваливает за десять. В иных семерках мы видим и имя Пифагора. Но важно другое:

греческое предание в магическое число семь собирает не тиранов и полководцев, не богатейших и знатнейших людей, а именно мудрецов (рис. 5). Именно мудрецы являлись властителями дум в конце VII — начале VI в., именно вера в могущество человеческого разума и одновременно восхищение им определяли духовный климат этой эпохи, которую стали называть временем семи мудрецов. Таким образом, легенда о семи мудрецах — это дань уважения пробуждающимся интеллектуальным силам Греции, это знак признательности тем, кто закладывал первые камни в фундамент государства и нового миропонимания. Подобно олимпийским богам — Зевсу, Посейдону, Аиду, Афродите, Аполлону, Артемиде, Афине, семь мудрецов — это олимпийцы и патриархи греческой мудрости.

«Жизни конец наблюдай», — повторялось Солоном Афинским;

«Худших везде большинство», — говорилось Биантом Приенским;

Как видим, каждому мудрецу приписывалось некое крылатое выражение, которое высоко ценилось греками, высекалось на гермах8 и ставилось на перепутьях дорог.

Конечно, по прошествии двух с половиной тысячелетий можно критически отнестись и к составу мудрецов, и к самой их «мудрости», состоящей по большей части из остроумных ответов, не требующих никакой философии. Из семи мудрецов, почитаемых античностью, неумолимое время отобрало только Фалеса, который сегодня считается родоначальником европейской философии. Кстати, и сам Пифагор полагал, что мудрецом может быть только Бог, человек же в лучшем случае может быть лишь любителем мудрости — любомудром, или по-гречески философом: «Ибо преждевременно было бы философию называть «мудростью», а упражняющегося в ней — «мудрецом», как если бы он изострил уже свой дух до предела; а философ («любомудр») — это просто тот, кто испытывает влечение к мудрости».

Что касается большинства остальных мудрецов, то помимо изреченных ими банальностей они выделялись порой упрямством, хитростью и даже злодейством. В последней «премудрости» превзошел всех тиран Периандр (ок. 660 — ок. 585 до н. э.), который состоял в брачных отношениях со своей родной матерью, убил свою беременную жену и сжег своих наложниц. Не погнушался Периандр и отобрать наряды у женщин, прибывших на празднества, чтобы украсить этими драгоценностями свою золотую Древний храм Аполлона, воздвигнутый близ Милета в местечке Дидимы, славился по всей Элладе.

Толпы паломников со всех концов Греции стекались на поклонение знаменитому оракулу Аполлона Дидимейского. Из Милета в Дидимы вела широкая «Священная дорога», по обе стороны которой стояли мраморные статуи с изображением богатых жертводателей Дидимейского храма.

Герма (µ) —четырехгранный столб, завершенный скульптурным изображением головы бога путников и дорог Гермеса (откуда и пошло название). Гермы служили межевыми знаками, а в Аттике ставились на дорогах через каждую тысячу пар шагов. Позднее гермы венчались изображениями других богов, а потом и государственных деятелей и мудрецов. В последнем случае на гермах высекались крылатые выражения мудрецов и надписи нравоучительного характера.

статую, отлитую по случаю олимпийской победы. Перед смертью он убил несколько человек, чтобы скрыть место своего захоронения (вот он, финал тирана, начинавшего с прогрессивных преобразований!). В то же время Периандр демонстрирует коварное лицедейство, изрекая: «Кто хочет править спокойно, пусть охраняет себя не копьями, а всеобщей любовью» или «Наслаждение бренно — честь бессмертна». В устах кровавого тирана эта красивая «мудрость» звучит как откровенная ложь.

Но кто по праву включался во все списки мудрецов и, безусловно, был духовным отцом Пифагора, так это Солон (640 — 559 до н. э.) и Фалес (ок. 625 — 547 до н. э.).

Афинянин Солон происходил из знатного, но обедневшего рода. В то время Афины вели борьбу за остров Саламин, имевший для Афин важное стратегическое положение.

Война за Саламин была столь долгой и кровопролитной, что в конце концов афиняне отказались от борьбы, постановив казнить смертью всякого, кто заговорит о Саламине.

Солон тяжело переживал унизительное перемирие, тем более что Саламин был его родиной. Однажды, притворившись сумасшедшим, Солон ворвался на городскую площадь, влез на камень, с которого обычно вещали ораторы, и стал неистово декламировать:

Народ пришел в волнение, война с мегарянами — жителями Саламина — была возобновлена, а во главе афинского войска встал Солон. Тем временем на мысе напротив Саламина афинские женщины по древнему обычаю справляли фесмофории — пятидневный праздник в честь богини земледелия Деметры. Солон послал на Саламин верного человека, который выдал себя за перебежчика и посоветовал мегарянам захватить знатных афинянок. Мегаряне поверили ему и послали к аттическому берегу корабль с отрядом. Солон же велел женщинам уйти прочь, а юношам, не имеющим бороды, переодеться в их платья, спрятав под платьями кинжалы, и продолжать игры и пляски на берегу. Доверчивые мегаряне высадились на берег и все были перебиты. Афиняне тем же кораблем отплыли Саламин и овладели им. Победа афинян была полной, и Солон стал самым популярным человеком во всей Аттике.

Но внутренние раздоры в Афинах не прекратились: беднейшее крестьянство оставалось в кабальной зависимости от владельцев земель и городских ростовщиков.

Необходимы были реформы, и взоры всех с надеждой обратились на Солона. В 594 г.

до н. э. Солона избрали архонтом9 с правом отменять старые и вводить новые законы.

Борющиеся стороны единодушно призывали Солона стать тираном Афин, однако он мудро отказался, заметив, что тирания — это такое место, на которое легко взобраться, но трудно оставить. Солон отменил все долговые обязательства и впредь запретил обращать афинян за долги в рабство. Однако Солон не стал распределять землю поровну, как того требовали обездоленные крестьяне, прозорливо заметив: «Если в государстве перевернуть все вверх дном, то у него не хватит сил поставить все на место». Воистину мудрость древних поразительно современна!

Закон «снятия бремени» наряду с другими законами прославил имя Солона. Законы Солона были вырезаны на деревянных вращающихся четырехгранных столбах и выставлены для всеобщего обозрения на центральной площади Афин — агоре10. Впрочем, сам Солон реалистично оценивал действенность своих законов и говорил, что законы подобны паутине: они удерживают слабого, но не в состоянии противостоять сильному, который их обязательно разорвет. Поощряя ремесла, Солон издал закон, по которому сын мог не кормить отца, если тот не выучил его какому-либо ремеслу. Издал Солон и закон, запрещающий дурно говорить об умершем, который впоследствии стал крылатым Архонт ( — вождь, предводитель) — выборное должностное лицо в Афинах. Ежегодно в Афинах избиралось девять архонтов, которые ведали всеми важнейшими государственными делами.

Агора () — торговая площадь и место народных собраний в древнегреческих полисах.

латинским выражением: De mortuis nil nisi bene (О мертвых или хорошее, или ничего).

Когда Солона спросили, самые ли лучшие законы он дал афинянам, он ответил: «Да, самые лучшие из тех, какие они могли принять». Солон понимал, что своими законами он никому не угодил: богатых он озлобил уничтожением долговых обязательств, а бедных — тем, что не произвел требуемого ими передела земли. Поэтому, взяв с афинян клятву, что его законы не будут меняться в течение ста лет, Солон на десять лет покинул Афины.

Прощаясь с Солоном, афинские архонты клялись, что если кто-либо из них нарушит хоть что-то в солоновых законах, то он посвятит богу Аполлону в Дельфах золотую статую, равную своему росту.

Солон отправился путешествовать. Он посетил Египет, остров Кипр, а затем по приглашению лидийского царя Креза прибыл в его столицу Сарды, находящуюся в Малой Азии. Крез, царствовавший с 560 по 546 г. до н. э., был не только самым богатым царем того времени, но и по сей день его имя олицетворяет несметные богатства. Вот как описывает появление Солона во дворце Креза Плутарх11. «С ним случилось нечто подобное тому, что бывает с жителем континентальной страны, который в первый раз идет к морю. Как тот каждую реку принимает за море, так и Солон, проходя по дворцу и видя множество придворных в богатых нарядах, важно расхаживающих в толпе слуг и телохранителей, каждого принимал за Креза, пока наконец его не привели к самому Крезу.

На нем было надето все, что из своих драгоценных камней, цветных одежд, золотых вещей художественной работы он считал выдающимся по красоте, изысканным, завидным, — конечно, для того, чтобы глазам представилось зрелище как можно более пышное и пестрое. Но Солон, встав перед ним, при этом виде ни действием, ни словом не выразил ничего такого, чего ожидал Крез; всем здравомыслящим людям было ясно, что он с презрением смотрит на отсутствие у него духовных интересов и мелочное тщеславие.

Крез велел открыть ему свои сокровищницы, потом подвести его и показать свою роскошную обстановку. Но Солону не было никакой надобности в этом: сам Крез собственной особой дал ему достаточно ясное понятие о своем внутреннем содержании».

Говорят, в конце концов Крез не выдержал молчание Солона и, восседая на троне в пышном убранстве, спросил Солона, видел ли он что-нибудь прекраснее. Солон ответствовал: «Видел — и петухов, и фазанов, и павлинов: их убранство дано им природой и прекраснее в тысячу раз».

Явно не удовольствовавшись таким ответом, Крез спросил Солона, знает ли он человека счастливее лидийского царя. Солон ответил, что знает: это его соотечественник Телл — человек высокой нравственности, воспитавший достойных детей и погибший со славой в сражении за отечество. Ответ Солона, который не мерил счастье обилием золота и серебра, показался Крезу простым чудачеством, и он спросил, а кто же после Телла более счастлив, чем он. Тогда Солон назвал двух братьев — Клеобиса и Битона, двух могучих богатырей, которые так любили свою мать, что однажды, когда волы долго не приходили с пастбища, сами запряглись в повозку и под общее ликование афинян отвезли счастливую мать в храм Геры. «А меня ты совсем не ставишь в число счастливых людей!»

— воскликнул рассерженный Крез. «Царь лидийский! — отвечал Солон.— Нас, эллинов, боги наделили таким умом, который не позволяет предвидеть будущее, миг всяких неожиданностей. Счастливым же можно назвать лишь того, кто прожил жизнь до конца без горя и невзгод. А называть счастливым человека, еще живущего, — это все равно что Плутарх (ок. 46 — ок. 127) — древнегреческий писатель, историк и философ-моралист, почетный гражданин города Афин. Фундаментальный труд Плутарха «Сравнительные жизнеописания», где биография каждого знаменитого грека сопоставляется с жизнеописанием «соответствующего» ему римлянина (например, Солон — Попликола, Александр Македонский — Юлий Цезарь), является неиссякаемым источником, на протяжении двух тысячелетий питающим каждого исследователя античности.

Монументальная картина греко-римского прошлого открывается в сочинении Плутарха, без которого наши знания о Древней Греции и Древнем Риме были бы несравненно беднее. Высокая гражданственность создала трактату Плутарха огромную популярность от гуманистов Возрождения до лидеров Великой французской революции и декабристов.

провозглашать победителем и венчать венком атлета, еще не закончившего поединка». С этими словами Солон удалился, обидев, но не образумив Креза.

Гостивший в это время в Сардах знаменитый баснописец Эзоп заметил Солону: «С царями, Солон, надо говорить или как можно меньше, или как можно слаще». «Нет, — возразил Солон, — или как можно меньше, или как можно лучше».

Солон и здесь оказался провидцем: в 546 г. до н. э. персидский царь Кир захватил Лидию и всю Малую Азию и осадил Сарды. Через 14 дней осады 14-летнее царство Креза пало. Некий Гидеарт, воин Кира, заметил, как какой-то лидиец спустился за упавшим шлемом по едва заметной тропке, сбегавшей с отвесной скалы сардского акрополя, и поднялся наверх. Это место акрополя считалось неприступным и не охранялось — по нему-то и ворвались персы на стены Сард.

Жестокая трагедия разыгралась в стенах царского дворца. У Креза был сын, юноша всех мер и качеств, но немой. Несчастный отец сделал все возможное для исцеления юноши. Но тщетно. Оракул дельфийской Пифии12 также был неутешительным:

Какой-то перс, ворвавшийся во дворец, занес над Крезом свой меч, и в этот миг сын Креза обрел дар речи. «Человек, не убивай Креза!» — воскликнул он.

Пленный Крез был возведен на костер, и, когда пламя костра коснулось его ног, он вспомнил вещие речи афинского мудреца и в отчаянии воскликнул: «О, Солон, Солон!»

Удивленный Кир, присутствовавший на процедуре сожжения, послал узнать, что за человек или Бог этот Солон, к которому в столь безысходном положении взывал Крез.

Разбушевавшееся пламя костра никак не могли потушить. Но когда Крез воззвал к Аполлону, то тотчас среди ясного неба разразилась буря и сильный ливень залил костер.

Несчастный пленник отвечал Киру: «Это эллинский мудрец, которого я пригласил к себе, но не с тем, чтобы послушать, а для того, чтобы похвастаться своими богатствами. Так вот, он, глядя на свое тогдашнее положение, предугадал то, что теперь и случилось. Он советовал думать о будущем, а не гордиться сиюминутным непрочным достоянием».

Судьба Креза произвела сильное впечатление на Кира, и у него хватило мудрости перенести ее и на собственную персону. Кир не только освободил Креза, но и относился к нему с уважением в течение всей его жизни. Так своим словом Солон спас одного царя и вразумил другого13.

Пифия — жрица-прорицательница Дельфийского оракула при храме Аполлона в Дельфах. Город Дельфы, расположенный у подножия горы Парнас, был крупнейшим религиозным центром Древней Греции. К Дельфийскому оракулу обращались с вопросами как простые греки, так и цари. Прорицательница Пифия, восседая на золотом треножнике над расселиной скалы, отпивала глоток воды из священного ручья Кассотиды, жевала листы священного лавра и в состоянии экстаза изрекала ответы вопрошавшим. Эти ответы облекались жрецами храма в стихотворную форму и трактовались как пророчества, данные богом Аполлоном. Полагают, что в экстатическое состояние Пифия приходила, вдыхая поднимавшиеся из расселины скалы ядовитые испарения. Прорицания Пифии давали в нарочито неясной и двусмысленной форме и могли иметь самые противоположные толкования. Так, Крез, спросивший у Пифии, начинать ли ему войну с Киром, получил такой оракул: «Крез, Галис перейдя, великое царство разрушит».

Самовлюбленный Крез не усомнился, что Пифия имеет в виду царство персов и ошибся. Будучи пленником Кира, он отослал свои оковы в Дельфы, укоряя Пифию в неверном оракуле. Невозмутимая Пифия ответила, что Крезу следовало получить второй уточняющий оракул и, значит, винить он должен лишь себя.

Раз в четыре года в Дельфах проводились Пифийские игры в честь победы бога Аполлона над чудовищным змеем Пифоном, охранявшим некогда окрестности Дельф. Первоначально это были соревнования поэтов и музыкантов, а с 586 г. до н. э. — и состязания атлетов. Пифийские игры проводились более 1000 лет до 394 г. н. э.

Предание о Солоне и Крезе, рассказанное отцом истории Геродотом (между 490 и 480 — ок. 425 до н. э.), к сожалению, является лишь красивой легендой. Современное уточнение хронологии древней истории делает эту встречу практически невозможной, в чем легко убедиться, сопоставляя даты на с. 21 и 22.

Солон же благополучно вернулся в Афины, отойдя к старости от дел, и посвятил себя поэзии. В каждом возрасте, говорил Солон, нужно уметь находить свою особенную прелесть. По мнению Солона, жизнь человека меняется каждые семь лет. В первое семилетие у ребенка происходит смена зубов, к концу второго появляются признаки зрелости, к концу третьего у мальчика пробивается борода, и лишь четвертое завершается расцветом физических сил. Жениться Солон советовал в пятом семилетии, а лучшей порой жизни мужчины считал шестую, седьмую и восьмую семилетки (возраст с 36 до лет). Сам Солон прожил неполных двенадцать семилеток. По воле усопшего останки Солона были перевезены на родной Саламин и пепел его развеяли по ветру. Яркая жизнь Солона, ставшая классическим образцом для греков, конечно же, оказала влияние на Пифагора. Хотя жили Солон и Пифагор на разных берегах Эгейского моря, рассказы о Солоне, умершем в отроческие годы Пифагора, не могли не волновать воображение юного Пифагора. Сам Пифагор также не замыкался в тиши научных уединений, вел активную общественную жизнь и создал школу, прославившую его имя в веках. Но если Солон был духовным отцом Пифагора — общественного деятеля, то еще больший интерес представляет человек, ставший духовным наставником Пифагора в науке. Таким человеком был Фалес.

Античная традиция единодушно называет Фалеса отцом греческой науки, первым из семи мудрецов. Ученик Аристотеля Евдем называл Фалеса первым астрономом, римский писатель и ученый Плиний Старший — первым физиком, а карфагенянин Апулей — первым геометром: «Фалес Милетский — один из тех знаменитых семи мудрецов и, несомненно, самый великий среди них — ведь это он был у греков первым изобретателем геометрии, самым опытным испытателем природы, самым сведущим наблюдателем светил, — проводя маленькие черточки, делал великие открытия: он изучал смены времени года, ветров дуновения, планет движения, грома дивное грохотание, звезд по кругам своим блуждания, солнца ежегодные обращения, а также луну — как она прибывает, родившись, как убывает, старея, и почему исчезает, затмившись».

Некоторые древние авторы приписывают Фалесу ряд сочинений: «Морская астрология», «О солнцестоянии», «О началах», однако ни одной строчки из них до нас не дошло. Потомок знатного финикийского рода, Фалес большую часть жизни прожил в Милете, хотя и много путешествовал, был в Египте, Лидии и, возможно, Вавилоне.

Милет, расположенный на малоазийском побережье Эгейского моря, в устье реки Меандр14, был в то время крупнейший торговым центром Древней Греции. Жемчужиной Эллады звали этот цветущий город, утопавший в кустах лучших в мире роз. Тончайшая шерсть милетских овец, драгоценное розовое масло, пурпурные милетские плащи, знаменитый храм Аполлона Дидимейского собирали в Милет тысячи купцов и паломников. В четырех гаванях Милета толпились корабли со всей Греции, Финикии, Египта, Крита. Шел бойкий обмен товарами, но шел и непрерывный обмен идей.

Столкновение идей, привозимых в Милет со всех концом света, увлекло Фалеса. На вершине жизни, отойдя от государственных и торговых дел, Фалес обратился к умозрению природы. Как и подобает мудрецу, традиция приписывает Фалесу ряд ярких высказываний:

а также знаменитое изречение (Познай самого себя), славу которого Интересна причина ошибки Геродота, о чем см. с. 28.

Меандр (ныне Большой Мендререс) — не только самая большая, но и самая извилистая река Малой Азии, откуда и пошло его нарицательное значение. В искусстве меандром называют излюбленный в Древней Греции геометрический орнамент в виде ломаной или кривой линии с завитками. Меандрами называют также излучины русла равнинных рек.

Фалес часто делит с Сократом15. Фалес утверждал, что за три вещи он благодарен судьбе:

во-первых, что он человек, а не животное; во-вторых, что он мужчина, а не женщина; и втретьих, что он эллин, а не варвар. (Со временем этот афоризм также приписали Сократу, ставшему для греков воплощением мудрости.) На вопрос: что раньше возникло — день или ночь? — Фалес ответил: «Ночь — раньше на один день». А на вопрос: можно ли скрыть от богов дурное дело? — «Ни даже дурное помышление!» Кто-то спросил у мудреца: что на свете трудно? — «Познать себя».

А что легко? — «Советовать другому». Какая жизнь самая лучшая? — «Когда мы не делаем сами того, за что осуждаем других». Кто счастлив? — «Тот, кто здоров телом, восприимчив душой и податлив на воспитание».

Образ самого Фалеса рисуется противоречиво. С одной стороны, он вроде бы рассеянный чудак, «не от мира сего», ведет образ жизни отшельника и на вопрос матери, почему он не женится, один раз отвечает: «Слишком рано», а другой — «Слишком поздно». Когда Солон, прославлявший в стихах радость брака, навестил в своих путешествиях Фалеса и спросил, почему у него нет детей, тот ответил: «Из-за любви к ним». Наконец, широко известен рассказ Платона о том, что однажды, наблюдая звезды, Фалес свалился в колодец, на что фракийская красавица рабыня заметила: «Хочет знать, что делается на небе, а что у него под ногами — не видит». Столь афористичное замечание красавицы рабыни скорее напоминает ход мыслей самого Платона, склонного, как и все философы, к легкой самоиронии и одновременно гордого своими неземными интересами. Не случайно, пересказывая через 2000 лет этот эпизод в своих «Лекциях по истории философии», другой великий философ — Георг Вильгельм Фридрих Гегель (1770 — 1831) заметил, что и философы в свою очередь смеются над людьми, «которые, разумеется, не могут упасть в яму, потому что они раз и навсегда лежат в ней и не обращают своих взоров ввысь». С другой стороны, мы видим Фалеса как предприимчивого купца и мудрого политика, стоящего в самой гуще бурной жизни Ионии. В ответ на упрек в бедности и запустении дел Фалес и работал однажды кучу денег на торговле оливковым маслом. Правда, занятия астрономией здесь помогли Фалесу, и в этой истории можно увидеть едва ли не первый пример практического применения науки. Дело было так: на основании астрологических расчетов Фалес предсказал будущий урожай маслин. За бесценок он скупил все маслобойни в Милете и на острове Хиос, а когда созрел невиданный урожай маслин, стал сдавать маслобойни по высоким ценам.

Фалес обладал достойной выдающегося государственного деятеля проницательностью. Он советовал (хотя и безрезультатно) всем двенадцати ионийским городам объединиться, чтобы сообща противостоять внешним врагам. Другой раз, когда персидский царь Кир пошел войной на Малую Азию, Фалес предостерег сограждан от союза против Персии с лидийским царем Крезом. На сей раз Фалеса послушались. Крез был разбит, а нейтралитет Милета спас город. Но Фалес помогал и Крезу. Начав боевые действия с Киром, Крез подошел к реке Галис, но никак не мог через нее переправиться.

Тогда Фалес предложил выкопать еще одно русло так, чтобы лагерь Креза стал как бы искусственным островом. Поток бурного Галиса разделился надвое, уровень воды упал, и войско благополучно переправилось.

Самым ярким событием в жизни Фалеса стало предсказание им солнечного затмения.

В то время Лидия и соседняя Мидия вели затянувшуюся войну, о жуткой причине которой рассказывает Геродот. Однажды у мидийского царя Киаксара попросила убежища орда мятежных скифов-кочевников. Киаксар дружественно принял скифов и даже отдал им своих сыновей для обучения искусству стрельбы из лука, в коем скифы были непревзойденные мастера. Как-то раз, когда удачливые в охоте скифы вернулись домой с Это изречение было начертано в храме Аполлона в Дельфах и, возможно, было известно и до Фалеса.

пустыми руками, Киаксар, человек вспыльчивый, оскорбил их. Тогда скифы убили одного из царских сыновей и подали его на стол приготовленным как охотничья добыча. Ничего не подозревавший Киаксар и его гости съели это ужасное угощенье, а скифы тем временем сбежали под защиту лидийского царя. Обезумевший от случившегося, Киаксар пошел войной на Лидию, отказавшуюся выдать вероломных скифов. Так у лидийцев с мидянами началась война.

«Пять лет, — рассказывает Геродот, — длилась эта война причем верх одерживали то мидяне, то побеждали лидийцы… Так с переменным успехом продолжалась эта затяжная война, и на шестой год во время одной битвы внезапно день превратился в ночь. Это солнечное затмение предсказал ионянам Фалес Милетский и даже точно определил заранее год, в котором оно и наступило. Когда лидийцы и мидяне увидели, что день обратился в ночь, то прекратили битву и поспешно заключили мир».

Сегодня установлено, что Геродот описал в этом отрывке затмение, произошедшее 30 сентября 610 г. до н. э., тогда как Фалес предсказал затмение 28 мая 585 г. до н. э.

Сдвиг событий на 25 лет привел Геродота к другой ошибке — включению в число исторических фактов свидание Креза с Солоном (см. сноску на с. 25).

Но гораздо важнее другой вопрос, который просто не укладывается в воображении:

каким образом Фалес мог предсказать затмение? Ведь не на основании же расчетов по законам динамики и тяготения Ньютона? Значит, с помощью эмпирических наблюдений.

Но для этого необходим опыт многих поколений, а предшественников у Фалеса в Греции не было. Выходит, Фалес был знаком с астрономией Востока. И все-таки как было предсказано затмение?

Известно, что уже в VIII — VII вв. до н. э. вавилонские жрецы умели предсказывать лунные и солнечные затмения. Вот текст одной из клинописных табличек начала VII в. до н. э.: «Четырнадцатого произойдет затмение; это неблагоприятно для Элама и Амурру (области на Ближнем Востоке — А. В.), но благоприятно для царя, мой господин; пусть царь, мой господин, успокоится. Оно будет видно без Венеры. Царю, мой господин, я говорю: будет затмение. Из Ирасшиилу, царский слуга».

Анализируя данные многовековых астрономических наблюдений, вавилонские жрецы заметили, что через определенный промежуток времени (позднее его назвали саросом — от египетского «повторение») затмения повторяются в той же последовательности. Сарос составляет 6585 дней, или 18 лет и 10—11 суток (в зависимости от числа високосных лет, приходящихся на сарос). В течение одного сароса бывает 43 затмения Солнца и затмений Луны. В Британском музее хранится клинописная табличка, содержащая таблицу саросов с 372 по 276 г. до н. э., есть основания полагать, что часть таблички, уходящая в древность еще на два века — до 571 г. до н. э., обломана.

Открытие сароса является величайшим вкладом в науку вавилонских астрономов, которые, по-видимому, первыми в истории человечества научились предсказывать солнечные и лунные затмения16. Но дело осложняется тем, что в отличие от лунных затмений затмения Солнца видны только на небольшом участке земной поверхности, и притом не в одном и том же месте. Так что «одновременные» по саросу солнечные затмения происходят в разных точках планеты и, таким образом, предсказывать солнечные затмения только по саросу рискованно. Видимо, Фалесу повезло, и предсказанное им по саросу солнечное затмение в Ионии наблюдалось.

Фалесу приписывается и ряд других астрономических открытий: определение того, что величина Солнца и величина Луны составляют 1/720 часть их кругового пути (факт равенства «видимых» угловых размеров Солнца и Луны и сегодня кажется загадочным:

случайно ли такое совпадение?), открытие годового движения Солнца на фоне звезд, Известная древнекитайская легенда о том, что придворные астрономы Хи и Хо, жившие в XXII в. до н. э., не смогли вовремя предсказать солнечное затмение 22 октября 2137 г. до н. э. по причине обыкновенного пьянства, за что и поплатились отрубленными головами, скорее всего является не более чем легендой.

определение времени солнцестояний (наивысшего и наинизшего в году положений Солнца над горизонтом). Фалес научил греческих мореплавателей ориентироваться ночью по Малой Медведице, как это делали финикияне, а не по Большой Медведице, как это ранее делали греки.

Ученику Фалеса Анаксимандру традиция приписывает изобретение солнечных часов — гномона — вертикального стержня, установленного на горизонтальной плоскости.

Фалес и Анаксимандр впервые обнаружили, что тень от вертикального столбика равномерно движется по кругу и, следовательно, может служить для отсчета времени. По самой короткой в течение дня тени столбика определяли полдень и направление на юг, а по самой короткой и самой длинной полуденной тени за год — дни летнего и зимнего солнцестояний.

Апулей рассказывает, как некий Мандраит из Приены, которому Фалес поведал о своем открытии равенства угловых размеров Солнца и Луны, пришел в восторг от неожиданной истины и предложил за нее философу любое вознаграждение. «Для меня будет достаточным вознаграждением, если, пожелав сообщить кому бы то ни было, чему ты у меня научился, ты не станешь приписывать это открытие себе, но заявишь во всеуслышание, что оно сделано мною, и никем иным» — таков был ответ философа.

«Прекрасное вознаграждение, — комментирует слова Фалеса Апулей, — достойное такого мужа и непреходящее! Да, потому что и по сей день и впредь во все времена Фалес получал и будет получать от нас — всех тех, кто действительно знакомится с его трудами, — это вознаграждение за свои исследования небесных явлений». Поистине замечательно читать сегодня, по прошествии 1800 лет, эти пророческие слова Апулея, написанные в свою очередь через 700 лет после смерти Фалеса.

Да, именно научные исследования, а не деятельность Фалеса как политика, государственного мужа и советника Креза стяжали философу подлинную славу. По этому поводу Плутарх писал: «Вообще, по-видимому, Фалес был тогда единственным ученым, который в своих исследованиях пошел дальше того, что нужно было для практических потребностей, все остальные получили название ученых за свое искусство в государственных делах». Вот почему из семи мудрецов, сегодня полузабытых, неумолимое время сохранило прежде всего имя Фалеса — первого естествоиспытателя и философа.

В области математики с именем Фалеса связывают следующие достижения:

доказательство того, что диаметр делит круг пополам;

установление равенства углов при основании равнобедренного треугольника;

открытие равенства вертикальных углов при пересечении двух прямых;

обнаружение пропорциональности отрезков, образующихся на прямых, пересеченных несколькими параллельными прямыми (теорема Фалеса в школьных учебниках);

доказательство теоремы о равенстве двух треугольников по одной стороне и двум прилежащим углам.

Последней теореме Фалес нашел важное практическое приложение: в гавани Милета был построен дальномер, определяющий расстояние до корабля в море. Не следует воображать дальномер Фалеса в виде сложного оптического прибора. На самом деле он представлял собой три вбитых колышка A, B, C ( AB = BC ) и размеченную прямую CK CA (рис. 6). При появлении корабля на прямой CK находили точку D, такую, чтобы точки D, B, E оказывались на одной прямой. Как ясно из рисунка 6, расстояние на земле CD и является искомым расстоянием до корабля AE по воде.

Вообще, для Фалеса характерно стремление к практическому применению теоретических знаний. Так, Фалес определял высоту египетских пирамид по их тени не только простейшим способом, «дождавшись часа, когда наша тень одной длины с нами»

(тогда и длина тени пирамиды равна ее высоте), но и через установление пропорциональных отношений между тремя поддающимися измерению величинами и искомой величиной. В последнем случае высоту пирамиды можно измерить в любое время дня ( рис. 7).

Рис. 7. Определение высоты египетских пирамид по Фалесу.

Конечно, все эти сообщения о математических открытиях Фалеса требуют критического отношения. Дело в том, что известны они в основном из сочинений античного философа Прокла (ок. 410 — 485), жившего через 1000 лет после Фалеса.

Прокл так же далек от Фалеса, как мы от князя Владимира Мономаха, и за 1000 лет любые устные предания могут обрасти легендами. Вряд ли Фалес строго доказывал свои утверждения, а без доказательства они либо были известны вавилонянам, либо слишком очевидны. Но именно с Фалесом античная традиция связывает интерес к теоретическому знанию, и именно с Фалеса начинается постепенное преобразование эмпирической египетской и вавилонской математики в греческую дедуктивную математику. Честь же систематического введения доказательства в математику, превращения математики в строгую дедуктивную науку, замены жреческих вопросов «как?» на научные вопросы «почему?» принадлежит преемнику Фалеса в математике — Пифагору.

А Фалес в историю науки вошел как философ, основатель милетской школы философии. Но в философии Фалеса прежде всего интересовало природное начало — возможность за многообразием явлений усмотреть некую материальную сущность вещей, некое первоначало. Учение Фалеса можно свести к двум пунктам: 1. Все произошло из воды; 2. Земля плавает в воде, подобно куску дерева. Вот, собственно, и все. По прошествии 2500 лет такая «философия» выглядит наивной и куцей. Но не стоит спешить с высокомерными оценками.

Философия Фалеса — это первая попытка увидеть начало в самой природе, взять за первоначало материальную стихию (воду), а не сверхприродные божественные начала, как это было до Фалеса. Для этого Фалесу потребовалось отойти от мифологических образов, отказаться от сонма олимпийских богов, от бесконечной вереницы нимф — океанид, нереид, наяд, ореад, лимониад, дриад и т. д., населяющих различные стихии. И вместо этого сказочного великолепия, божественной поэзии обратиться к обыденной земной «прозе» — воде. Ведь это же подлинная революция в мировоззрении! Как образно заметил Герцен, «судьба Олимпа была решена в ту минуту, как Фалес обратился к природе».

Вот как оценивает основной философский тезис Фалеса: «Все есть вода» — современный немецкий физик лауреат Нобелевской премии Вернер Гейзенберг: «Вопервых, это высказывание содержит вопрос о материальной основе всех вещей. Вовторых, оно содержит требование рационального ответа на этот вопрос без ссылки на мифы и мистические представления. В-третьих, оно содержит предположение о возможности понять мир на основе одного исходного принципа».

Таким образом, предположение Фалеса о том, что все произошло из воды, следует рассматривать в качестве научной гипотезы, а отнюдь не как брошенное походя абсурдное замечание. Заметим, что еще в первой половине нашего XX столетия физики считали основой мироздания водород, который составляет две трети воды и в более точном переводе с латыни означает рождающий воду.

Таково учение первого античного философа. Но заслуга Фалеса не только в том, что он был первым. Как каждый человек должен посадить дерево, так и каждый настоящий ученый должен оставить после себя учеников — школу. Фалес стал основателем милетской школы философии. На смену Фалесу пришел его ученик Анаксимандр (ок. 610 — 546 до н. э), который в свою очередь подготовил ученика Анаксимена (ок. 585 — ок. 525 до н. э.). На этом, увы, цепь милетской школы обрывается. В 546 г. до н. э. персидский царь Кир завоевал Лидию и греческие города Малой Азии. Правда, Милет сумел сохранить относительную свободу, памятуя мудрые советы умершего незадолго до этого Фалеса. Но тем ужаснее была участь города, когда после неудавшегося восстания Милет в 496 г. до н. э. был полностью разгромлен персами. Все оставшиеся в живых были уведены в плен или проданы в рабство.

Возможно, не будь столь трагичной история Милета, судьба милетской школы сложилась бы иначе. Возможно, и нет, ибо все-таки все три милетских философа были слишком разными. А мы переходим к жизнеописанию создателя другой философской школы, могучей школы, которая нашла в себе силы противостоять ударам судьбы, противостоять разрушающей силе времени и которая оказала огромное влияние на все последующее развитие научной мысли вплоть до наших дней. Мы переходим к жизнеописанию Пифагора.

3. ОСТРОВ САМОС — РОДИНА ПИФАГОРА

«Самос — небольшой остров в Икарийском море, расположенный напротив Милета, к западу от него, на расстоянии немногих часов плавания: в тихую погоду судно, идущее в ту или другую сторону, приходит в порт на следующий день. Земля плохо родит хлеб, непригодна для плуга, более благоприятна для маслин, и ни виноградарь, ни огородник не тревожат ее. Все полевые работы там состоят в окапывании и прививках, и, судя по сбору фруктов, остров скорее плодоносен, чем плодороден... Есть там город, далеко не отвечающий своей громкой славе, но свидетельствующий о былом величии своем многочисленными развалинами стен. Исстари знаменит храм Юноны на острове...»

Рис. 8. Храм Артемиды в Эфесе — одно из семи чудес света. Ок. 550 г. до н. э., сожжен в Так описывал остров Самос во II в. древнеримский писатель Апулей. Икарийским древние римляне называли Эгейское море, а Юноной — греческую богиню Геру, покровительницу супружеской любви. Самос у греков считался родиной богини Геры, поэтому неудивительно, что именно здесь был поставлен прославленный храм богини.

Лишь храм Артемиды в Эфесе (рис. 8), вошедший в историю как одно из семи чудес света, мог поспорить красотой с храмом Геры на Самосе. Двойной ряд колонн — диптер, изящные локоны волют, венчавших колонны, богатство и легкость декора роднили оба эти шедевра ионической архитектуры. Как показали археологические раскопки, храм Геры Самосской был построен на основе строгих математических пропорций, а именно системы правильных треугольников или шестиугольников.

Сегодня от храма Геры Самосской сохранилась одна-единственная колонна (рис. 9).

Двенадцать мраморных дисков метровой толщины, образующих колонну, позволяют судить о былом величии храма. Но от былого изящества, увы, не осталось и следа:

капитель колонны утеряна, диски смещены друг относительно друга и нависают в разных направлениях. Все это никак не напоминает стройную юную деву с локонами, стянутыми в две тугие волюты, каковую изначально призвана символизировать ионическая колонна, а похоже скорее на обезглавленного, но оставшегося стоять воина с искореженным годами и войнами телом.

Остров Самос был заселен с незапамятных времен крито-микенской культуры. Самос неоднократно упоминается в «Илиаде» Гомера — Библии греческого народа:

К VIII в. до н. э. остров Самос, а точнее одноименный полис в юго-восточной части острова, стал цветущим торгово-ремесленным центром. Жителям Самоса греческая традиция приписывает изобретение бронзового литься. Самосцы были прекрасными мореплавателями и расторопными купцами, имевшими торговые дома по всему Средиземноморью, в том числе в Кротоне на юге Италии и Навкратисе в Египте, в западной части дельты Нила. Оба эти города тесно связаны с биографией Пифагора.

Страбон (64/63 до н. э. — 23/24 н. э.) — древнегреческий географ и историк, автор энциклопедической «Географии в 17 книгах» оставил нам описание города Самоса и его окрестностей. «Самос и его гавани с якорной стоянкой обращены к югу. Большая часть города омывается морем и расположена на равном месте, но одна часть его поднимается в гору, лежащую над ним. Если подъехать к городу с правой стороны, то увидим мыс Посидий, образующий с горой Микале пролив в 7 стадий шириной (менее 1,5 км. — А. В.).

На мысе находится храм Посидона; перед ним лежит островок Нарфекида; на левой стороне расположено предместье святилища Геры, течет река Имбрас и стоят древнее святилище Геры и большой храм, превращенный теперь в склад картин. Кроме множества хранящихся там картин, есть еще и другие склады картин, а также несколько маленьких храмов, полных древними произведениями искусства». Древний город Самос жив и поныне — это сбегающий с окрестных холмов к морю небольшой городок, называемый сегодня в честь прославленного земляка Пифагорионом.

Рис. 10. Гера Самосская. Мрамор. Ок. 560 г. до н. э. Париж. Лувр.

Наивысшего расцвета Самос достиг во второй половине VI в. до н. э. при тиране Поликрате, став самым сильным греческим государством во всей Ионии. Именно тогда вокруг города были воздвигнуты крепостные стены, которые ко времени Апулея, через восемь столетий, превратились в величественные развалины.

Но не богиня Гера и ее храм и не тиран Поликрат стяжали подлинную славу маленькому острову в Эгейском море: около 570 г. до н. э. на Самосе родился основоположник современной математики Пифагор. Сегодня в Лувре хранится мраморная статуя Геры Самосской, которую специалисты относят к 560 г. до н. э. (рис. 10).

Мраморные складки одежды Геры Самосской хранят, быть может, взгляд юного Пифагора.

Отцом Пифагора был Мнесарх — резчик по драгоценным камням. Мнесарх, по словам Апулея, «славился среди мастеров своим искусством вырезать геммы, но стяжал скорее славу, чем богатство».

Сохранилось предание, согласно которому Мнесарх вместе со своим учеником — прославленным скульптором Феодором вырезал перстень дивной красоты. Этот перстень перешел к Поликрату и ценился им превыше всего на свете.

Однажды египетский фараон Амасис17, состоявший с самосским тираном в дружеских отношениях, встревожился его великим преуспеванием и написал Поликрату следующее письмо: «Амасис Поликрату говорил так: «Приятно узнать, что друг наш и гостеприимец счастлив. Но все же твои великие успехи не радуют меня, так как я знаю, сколь ревниво божество к человеческому счастью. Поэтому я желал бы, чтобы и у меня самого, и моих друзей одно удавалось, а другое — нет, чтобы лучше на своем веку мне попеременно сопутствовали успехи и неудачи, чем быть счастливому всегда. Ведь мне не приходилось слышать еще ни об одном человеке, кому бы все удавалось, а в конце концов он не кончил плохо. Поэтому послушайся моего совета теперь и ради своего счастья поступи так:

обдумай, что тебе дороже всего на свете и потеря чего может больше всего огорчить тебя.

Эту-то вещь ты закинь так, чтобы она больше не попалась никому в руки. И если и тогда успехи у тебя не будут сменяться неудачами, то и впредь применяй то же средство по моему совету».

Поликрат нашел совет Амасиса мудрым. «Посадив людей на 50-весельный корабль, — рассказывает Геродот, — он сам поднялся на борт и приказал затем выйти в море.

Когда корабль отошел далеко от острова, Поликрат снял перстень и на глазах у всех своих спутников бросил в море. После этого он отплыл назад и, опечаленный потерей, возвратился во дворец.

А спустя пять или шесть дней после этого случилось вот что. Какой-то рыбак поймал большую красивую рыбу и решил, что это достойный подарок Поликрату. Рыбак принес рыбу к воротам дворца и сказал, что желает предстать перед Поликратовы очи. Когда желание рыбака было исполнено, он подал Поликрату рыбу со словами: «Царь! Поймав эту рыбу, я не захотел нести ее на рынок, хотя и живу от трудов рук своих. Я решил, что она достойна тебя и твоего царства. Поэтому я приношу ее тебе в дар». А Поликрат обрадовался таким словам и отвечал: «Ты поступил прекрасно. Я благодарю тебя вдвойне:

за речь и за подарок. Приглашаю тебя на обед». Рыбак, польщенный, отправился домой, а слуги выпотрошили рыбу и нашли в ее брюхе тот Поликратов перстень. Увидев перстень, они тотчас же с радостью понесли его Поликрату. Отдавая перстень, слуги рассказали, как он нашелся. А Поликрат понял тогда, что это божественное знамение, и написал послание Амасису обо всем, что он сделал, и что из этого вышло. А написав послание, он велел отправить его в Египет.

Амасис, или Яхмос II, — египетский фараон из XXVI династии. Правил в 569 — 525 гг. до н. э.

Стремясь оградить Египет от агрессии Персии, заключал союзы с Афинами, Спартой, Самосом, а также Лидией. При жизни Амасис избежал вторжения персов, но сразу после его смерти, в 525 г. до н. э., персидский царь Камбиз завоевал Египет. В слепой ярости Камбиз приказал бичевать тело Амасиса и всячески осквернил его.

Амасис же, прочтя послание Поликрата, убедился, что ни один человек не может уберечь другого от предреченной ему участи и что Поликрат не кончит добром, так как он преуспевает во всем и даже находит то, что сам забросил».

Пророчество Амасиса сбылось. Опасаясь владычества Поликрата на море, персы хитростью выманили Поликрата из Самоса и зверски убили его. Случилось это около 523 г. до н. э., примерно через семь лет после того, как Пифагор, протестуя против жестокостей самого Поликрата, навсегда покинул родной Самос и переселился в Кротон.

Легенда о Поликратовом перстне, в котором нашла отражение вечная тема непостоянства земного счастья, стала популярным литературным сюжетом. Вспомним «Поликратов перстень» Шиллера:

С именем скульптора Феодора связано и другое предание, рассказанное древнегреческим историком Диодором Сицилийским (ок. 90 — 21 до н. э.) в его «Исторической библиотеке».

Скульпторы Феодор и Телекл изваяли для самосцев статую Аполлона Пифийского.

При этом они разделили работу пополам: одна половина Аполлона была изготовлена на Самосе, а другая — на побережье, в Эфесе. «Будучи сложенными,— говорит Диодор,— эти части настолько соответствовали одна другой, что казалось, будто, все произведение исполнено одним мастером».

Надо сказать, что такой способ ваяния, который современному читателю напомнит скорее о сегодняшних штамповках, был заимствован древними греками у египтян.

Египтяне в изображении человека строго следовали канону ( — правило, норма) — системе жестко регламентированных правил. Совершенно ясно, что при таком способе изготовления статуи без математических расчетов (хотя бы и элементарных) обойтись невозможно. Плоды этих расчетов, когда сделанные в разных местах части сливались в единое целое, конечно же, приводили в изумление. Быть может, именно в этот момент, наблюдая за соединением «вычисленного» в разных местах Аполлона, в голове юного Пифагора впервые промелькнула мысль: «Все есть число».

Имя матери Пифагора не сохранилось. Некоторые называли ее Пифаидой, дочерью рода Анкея — основателя Самоса. Другие утверждали, будто бы это сам Мнесарх назвал жену Пифаидой, а сына — Пифагором в честь дельфийской прорицательницы Пифии.

Сделал же так Мнесарх после того, как получил от Дельфийского оракула весть о том, что жена подарит ему необыкновенного сына. Развивая эту мысль, один самосский поэт уверял, что истинным отцом Пифагора являлся не Мнесарх, а сам бог Аполлон:

Наконец, многие, имея на то все основания, считали, что Пифагор — это не имя, а прозвище. Поскольку мудрый учитель высказывал истину столь же постоянно и авторитетно, как и дельфийская Пифия, он и был прозван Пифагором.

В самом деле, в слове можно выделить два корня: — указывающий на — Пифия и — восходящий, видимо, к ’ — обращаться с речью, объявлять (однокоренным является и слово ’ — народное собрание, где произносят речи). Таким образом, имя можно толковать как «Пифовещатель», т. е. вещающий (прорицающий) от Пифии или как Пифия. Поскольку Бог Аполлон после победы над змеем Пифоном получил прозвище Аполлон Пифий, то Феб ( — лучезарный) — распространенное в эпической поэзии второе имя Аполлона.

«Пифовещатель» превращается в «Аполловещателя» или «Уста Аполлона», как иногда переводят имя Пифагора. Со временем античная традиция развила эту идею и стала называть Пифагора не только «Устами Аполлона», но и сыном лучезарного покровителя искусств Аполлона.

Версия о том, что Пифагор — это не имя собственное, а прозвище, представляется наиболее правдоподобной. Ведь и знаменитый философ Аристокл известен нам не по своему настоящему имени, а по прозвищу, которое он получил за свою мускулатуру гимнаста,— широкий, широкоплечий, по-гречески Платон (, — ширина).

Интересно, что философское осмысление буквы (греческая ипсилон, латинская игрек (т. е. «и» греческое), старославянская ижица), второй буквы в имени Пифагора, античная традиция приписывает самому великому философу. Поэтому ипсилон называли философской или пифагоровой буквой, а ее правую и левую ветви — самосскими ветвями. Считалось, что буква, называемая также виловатым крестом, являет собой графическое изображение выбора двух дорог: пути добродетели и пути порока. В каноническом начертании правая ветвь ипсилона изображалась прямой, идущей вверх, и символизировала добродетель, а левая — кривой, загибающейся книзу, и означала порок.

Вплоть до средних веков было распространено выражение: «По пифагоровой букве выбирать дорогу», т. е. выбирать достойный путь на пересечении жизненных стезей.

Пифагорова буква в чистом виде нашла отражение в гербе старинного русского города Саратова (рис. 11). Три серебряного цвета стерляди, символизировавшие богатство волжского края рыбой, образуют пифагорову букву. Полагают, что число геральдических рыб на гербе Саратова (рыба издавна является христианским символом) равнялось числу монастырей в городе, которые по праву считались форпостами обороны, культуры и духовного богатства города. Расположение рыб в форме философской буквы должно было напоминать горожанам о выборе достойного, правого пути на ежедневных жизненных перепутьях. Увы, сегодня в нашей памяти стерты не только осетровые породы рыб и старинные гербы городов, но и извечное напоминание о выборе праведного пути, заложенное в пифагоровой букве.

Но вернемся к самому Пифагору, сыну счастливой Пифаиды. По многим античным свидетельствам, родившийся мальчик был сказочно красив, а вскоре проявил и свои незаурядные способности. Среди учителей юного Пифагора традиция называет имена старца Гермодаманта и Ферекида Сиросского.

Гермодамант был потомком Креофилидов — рода эпических певцов на Самосе.

Подобно роду Гомеридов с соседнего острова Хиоса Креофилиды странствовали по всей Элладе и под аккомпанемент кифары исполняли народные предания и поэмы Гомера.

Эпические певцы — аэды и рапсоды — рассказывали о «деяниях мужей и богов», о силе и благородстве героев, о красоте, радости и любви. Но, чаруя слушателей прекрасными мелодиями, аэды были и воспитателями: их исполнения понимались как знания, полученные певцом от музы эпической поэзии Калиопы.

Целые дни проводил юный Пифагор у ног старца Гермодаманта, внимая мелодии кифары и гекзаметрам Гомера. Страсть к музыке и поэзии великого Гомера Пифагор сохранил на всю жизнь. И, будучи признанным мудрецом, окруженным толпой учеников, Пифагор начинал день с пения одной из песен Гомера:

Но музыка стала для Пифагора не только видом отдохновения и даже не средством вдохновения. Музыка стала и предметом научных изысканий, и именно в музыке Пифагор нашел прямое доказательство своему знаменитому тезису: «Все есть число».

Ферекида Сиросского, ученика мудреца Питтака, самого часто причисляли к семерке мудрецов. И как о всяком мудреце о нем рассказывали много удивительного. Будто однажды, прогуливаясь по Самосу, Ферекид увидел корабль под парусом и сказал, что он сейчас потонет,— и он потонул на глазах. Будто, отведав воды из колодца, он сказал, что на третий день случится землетрясение,— и оно случилось. Ну, и так далее.

Но если отбросить легенды, то Ферекид был философом и вслед за Питтаком считался основателем италийской школы философии. Третьим в цепи италийских философов стал Пифагор. Таким образом, если Гермодамант ввел юного Пифагора в круг муз, то Ферекид обратил его ум к логосу. Ферекид направил взор Пифагора к природе и в ней одной советовал видеть своего первого и главного учителя.

Рис. 12. Вид на священную гору Микале (Малая Азия) с мыса Трогилия на о. Самос.

У нас нет твердой уверенности в том, что именно Гермодамант и Ферекид были первыми учителями Пифагора. Но как бы то ни было, неугомонному воображению Пифагора очень скоро стало тесно на маленьком Самосе (рис. 12). Бродя по острову, юноша невольно выходил на скалистые оконечности мыса Трогилия, отстоящего в стадиях от города Самоса, и сквозь теплую дымку жадно вглядывался в синеву манящих очертаний. Только 7 стадий Самосского пролива отделяли остров от берегов Малой Азии.

Часами просиживал юный Пифагор на теплых скалах мыса. К полудню этезии достигали своей наибольшей силы. Лазурь моря наливалась чернотой и вздыбливалась крутыми волнами. Ветер срывал с их вершин серебряную пыль и бросал в лицо освежающие пригоршни. Волны неистово бросались на скалы и отступали, превратившись в шипящую, как молодое вино, пену. В эти минуты Пифагору казалось, что со священной горы Микале, вздымавшейся на том берегу, до него долетают праздничные песнопения в честь бога Посейдона, что он чувствует запах жертвенных костров, зажженных на том берегу, что он видит скачущие колесницы, в клубах пыли уносящие счастливых седоков в огромный неведомый мир.

Мудрый Ферекид понимал все без слов. «Ты вырос из Самоса, — сказал он Пифагору однажды. — Отправляйся путешествовать — только так утолишь ты жажду познания.

Помни: путешествия и память суть два средства, возвышающие человека и открывающие ему врата мудрости».

Между тем покровитель путников бог Гермес уже увлекал Пифагора в свои объятия.

Шел 550 год до н. э.

Для жителя Самоса все дороги вели в Милет — ионийскую метрополию. Его корабль проплывал мимо двух громадных мраморных львов, охранявших узкий вход в главную гавань Милета — Львиную, и швартовался у набережной. Пестрая толпа носильщиков, торговцев, менял набрасывалась на чужестранца. Разноликий водоворот, втянувший в себя жителей трех континентов — Европы, Азии и Африки, кружился по милетской агоре.

Были здесь и надменные, изнеженные египтяне, и доверчивые, иссиня-черные эфиопы с блестящей лакированной кожей и лучисто-белыми зубами, и жужжащие, прилипчивые как мухи финикиняне, и желтоликие с извечной печалью в черных глазах иудеи, и стройные красавцы персы с женской сладостью в мужских лицах.

Поток толпы выносил приезжего к шестнадцати колоннам ворот порта, откуда в город шла широкая главная улица. Но для Пифагора все улицы Милета вели к Фалесу.

Разыскать Фалеса в Милете было столь же просто, как найти храм Геры на Самосе. За первой встречей Пифагора с Фалесом и его учеником Анаксимандром последовали долгие, оживленные беседы. Так свидетельствует Ямвлих, и, пожалуй, из всех приключений Пифагора, описанных Ямвлихом, эта встреча является наиболее правдоподобной. В самом деле, во-первых, Пифагору трудно было миновать Милет. Вовторых, оказавшись в Мителе, Пифагор не мог не искать встречи с мудрецом, слава о котором гремела по всей Элладе. И в-третьих, трудно представить, чтобы Фалес отказал в этой встрече: в отличие от тиранов мудрецы не боятся юных умов, а видят в них продолжение жизни своих знаний.

В то время Фалесу шел восьмой десяток, да и Анаксимандр был не намного моложе учителя. Конечно же, общение юноши с двумя прославленными седобородыми мудрецами озарило всю его дальнейшую творческую биографию. Но талант ученика проявляется в том, что он не копирует учителя, а идет дальше. Не воду, как Фалес, и не Этезии ( — от ’ — год) — дующие ежегодно с конца июня до середины октября северные (у берегов Малой Азии — северо-восточные) ветры, обусловленные повышением давления над сильно нагретой Западной Азией.

мифический апейрон — некую бескачественную материю, как Анаксимандр, увидел Пифагор в основе мироздания. Сущность вещей и явлений Пифагор разглядел в числе, в числовых отношениях. Пифагор первым поверил в рациональное устройство мироздания и возможность описания этого устройства с помощью числа. Таким образом, в важнейшем философском вопросе — вопросе о природе первоначал — Пифагор не пошел ни путем Фалеса, ни путем Анаксимандра, а избрал путь, который из античности вел прямо в современность.

Но это произошло потом. А пока, видя проницательным оком внутреннюю неудовлетворенность своего юного собеседника, Фалес советует ему отправиться в Египет, к жрецам Мемфиса и Диосполя, у которых и сам он некогда учился мудрости. По тем временам этот совет был совершенно естественным. Из «Исторической библиотеки»

Диодора, который в свою очередь ссылается на записи в священных египетских книгах, мы видим, что и до Пифагора древнейшие поэты и законодатели — Орфей, Мусей, Гомер, Ликург, Солон, Фалес и после Пифагора — ученые Платон, Евдокс, Демокрит отправлялись за знаниями в Египет. Греки боготворили египетскую культуру, они считали себя детьми по сравнению с древностью египетской цивилизации, хотя в сравнении с тем, что греки дали для мировой культуры, египтяне выглядят просто младенцами. Возможно, чудеса египетской архитектуры, и прежде всего подавляющее величие и древность египетских пирамид, внушали грекам этот благоговейный трепет. В самом деле, пирамиды для греков были столь же древними, как и развалины акрополя для нас, и мудрые греки подчас простодушно отождествляли древность с мудростью.

Итак, возраст эфеба20 — двадцатилетнего юноши — для Пифагора заканчивался.

Следовало выбирать свою дорогу и в жизни, и в науках. Пифагор принимает решение и отправляется в Египет.

В то время путь из Милета в Египет был неблизким. Плыли вдоль берегов, от порта к порту, от острова к острову. Всюду останавливались, запасались пресной водой, провиантом и просто общались.

Проплыли овеянный легендами остров Крит, где в глубокой пещере родился отец и повелитель богов всемогущий Зевс. Предание говорит, что Пифагор, одетый в черную шкуру, спустился в эту пещеру, пробыл там положенные трижды девять дней, совершил всесожжение Зевсу, а на гробнице громовержца высек эпитафию. Проплыли увитый виноградниками солнечный остров Кипр, на берега которого вышла из пены морских волн богиня любви Афродита.

Последними перед Египтом были финикийские города Библ, Сидон, Тир. Рассказы финикинянина Фалеса пробудили у Пифагора уважение и интерес к этому мужественному народу. Его энергией на узкой полоске земли длиной в 300 и шириной в 30 километров родилась могучая морская держава, имевшая колонии по всему Средиземноморью.

Пшеница и свинец с берегов Черного моря, медь и кипарис с Кипра, слоновая кость из Африки, янтарь с Балтики, местный пурпур — богатства всей Ойкумены21 стекались на финикийские рынки. Но самым громким подвигом финикинян было недавнее плавание вокруг Африки. Выйдя из Красного моря по повелению египетского фараона Нехо II, финикийцы за три года обогнули всю Африку и благополучно возвратились к берегам Нила. (Напомним, что произошло это за 2000 лет до Васко да Гама!) С равным усердием постигал Пифагор и секреты морского искусства финикийцев, и таинства религиозных церемониалов жрецов Библа и Тира, и знаки гениально простого финикийского алфавита — бесценного дара финикинян человечеству. Но настал час, и корабль отплыл в последний переход к берегам Египта.

Цель путешествия Пифагора была близка.

’- — юноша, эфеб ( — почти, — возмужалый).

Ойкумена ( — обитаю, населяю) —греческое название населенной части земли. Для древних греков Ойкумена включала Европу, Малую и Переднюю Азию, Индию и Северную Америку.

Три дня и две ночи, которые заняло плавание от Тира до Египта, Пифагор молча просидел на корабельной скамье. Он не менял позы, не принимал ни воды, ни пищи и не заснул ни на мгновение. Нетерпение и ожидание сковали его. Он не проронил ни слова и только напряженно вглядывался в синюю дымку горизонта.

На исходе третьего дня вдали стал угадываться низкий болотистый берег. То была дельта Нила, который разливается здесь на сотни протоков. Требовалось незаурядное искусство, чтобы по едва уловимым признакам найти единственно нужное Канобское устье Нила, ведущее к Навкратису. Навкратис был греческой колонией в Египте и единственным торговым портом, открытым для чужестранцев. Если иноземный корабль заходил в другое устье Нила, то с команды брали клятву, что это случилось неумышленно, после чего даже при неблагоприятном ветре заставляли плыть обратно в Канобское устье.

Традиция утверждает, что Пифагор имел рекомендательные письма от тирана Поликрата к египетскому фараону Амасису, который был другом и гостеприимцем Поликрата. Последнее верно, но к 548 г. до н. э., когда, по нашей версии, Пифагор прибыл в Египет, Поликрат еще не был тираном Самоса. Вряд ли простой смертный мог позволить себе обращаться с письмом к фараону. Но ясно, что Пифагор приехал не на пустое место: Навкратис был самосской колонией и там, конечно же, было у кого найти и кров, и помощь в изучении чужого языка.

Итак, цель была достигнута. Перед Пифагором открывалась неизвестная страна и неведомая культура. Оставалось только раствориться в ее просторах и окунуться в кладезь ее мудрости.

Что такое Египет? Это Пустыня и это Нил. Нил — это жизнь, Пустыня — это смерть.

В узкой полоске нильской долины, между жизнью и смертью, родилась великая цивилизация. Древний египтянин боялся сделать и двух шагов в сторону пустыни, ибо он с молоком матери впитал ее смертельное дыхание. Сам воздух, застывший между Ливийскими и Аравийскими горами, казался пропитанным смертельной тоской. Здесь нет даже желтых песков, радующих глаз,— здесь серая пыль, подобная праху тысячелетий.

Лишь миражи ткут здесь свои причудливые узоры: два красных солнца глядят друг на друга, горбатые верблюды бродят по небу и пьют из зеркальной глади воздушных озер, из которых никогда нельзя напиться. Здесь нет воды и нет жизни.