«Главный редактор журнала – Радаев Вадим Валерьевич, д.э.н., проф., зав. кафедрой экономической социологии ГУ ВШЭ, первый проректор ГУ ВШЭ; профессор Московской Высшей школы социальных и экономических наук. E-mail: ...»

Экономическая социология

электронный журнал

www.ecsoc.msses.ru

Том 6. № 2. Март 2005

Главный редактор журнала – Радаев Вадим Валерьевич, д.э.н., проф., зав. кафедрой

экономической социологии ГУ ВШЭ, первый проректор ГУ ВШЭ; профессор Московской

Высшей школы социальных и экономических наук

.

E-mail: [email protected]

Ответственный редактор – Добрякова Мария Сергеевна, к.социол.н., директор публикационной программы Независимого института социальной политики.

E-mail: [email protected] Корректор – Андреева Елена Евгеньевна, Издательский дом ГУ ВШЭ.

Проект осуществляется при поддержке Московской Высшей школы социальных и экономических наук Журнал выходит пять раз в год:

№ 1 – январь, № 2 – март, № 3 – май, № 4 – сентябрь, № 5 – ноябрь.

Редакционный совет журнала Богомолова Т.Ю. Новосибирский государственный университет Веселов Ю.В. Санкт-Петербургский государственный университет Волков В.В. ГУ ВШЭ, Европейский университет в Санкт-Петербурге Гимпельсон В.Е. ГУ ВШЭ Добрякова М.С. (отв. редактор) Независимый институт социальной политики Заславская Т.И. Московская Высшая школа социальных и экономических наук Лапин Н.И. Институт философии РАН Малева Т.М. Независимый институт социальной политики Овчарова Л.Н. Независимый институт социальной политики Радаев В.В. (главный редактор) ГУ ВШЭ Рывкина Р.В. Институт социально-экономических проблем народонаселения РАН Хахулина Л.А. Аналитический центр Юрия Левады Чепуренко А.Ю. ГУ ВШЭ Шанин Т. Московская Высшая школа социальных и экономических наук Шкаратан О.И. ГУ ВШЭ Содержание Вступительное слово главного редактора ………………………………………………………. Интервью Филипп Штайнер (перевод М.С. Добряковой) ………………………………………………… Новые тексты Синявская О.В. Неформальная занятость в России: измерение, масштабы, динамика ……. Новые переводы Кнорр-Цетина К., Брюггер У. Рынок как объект привязанности: исследование постсоциальных отношений на финансовых рынках (перевод М.С. Добряковой)… Взгляд из регионов Курбатова М.В., Левин С.Н., Апарина Н.Ф. Взаимодействия власти и бизнеса на муниципальном уровне: практики, сложившиеся в Кемеровской области ……….. Дебютные работы Титаев К.Д. Почем экзамен для народа? Этюд о коррупции в высшем образовании……….. Профессиональные обзоры Добрякова М.С., Надеждина Е.В. «Будь лидером», или «Все по карману»:

сравнительное описание московской рекламы в метрополитене и наружной рекламы ……………………………………………………………….. Новые книги Рецензия на книгу: Conventions and Structures in Economic Organization:

Markets, Networks and Hierarchies / Ed. by O. Favereau, E. Lazega.

(Асперс П.; перевод М.С. Добряковой) ……………………………………………. Исследовательские проекты Родители и дети, мужчины и женщины в семье и обществе (международная программа «Поколения и гендер» в России).………………………………... Учебные программы Стребков Д.О. Социология Интернета………………………………………………………... Конференции 3-я научная конференция Независимого института социальной политики «Социальная политика: вызовы XXI века»…………………………………………………….. 6-я Международная научная конференция ГУ ВШЭ «Модернизация экономики и выращивание институтов».

Секция 2. «Формирование и совместимость институтов»……………………………………. VR Вступительное слово главного редактора Журнал «Экономическая социология» завершил ранее объявленный конкурс лучших работ (организатор конкурса – З.В. Котельникова). Напомню, что он проходил в номинациях «Взгляд из регионов» и «Дебютные работы». Мы обещали подвести итоги до конца марта и опубликовать работы двух победителей по каждой номинации в ближайших номерах.

Конкурс состоялся и прошел весьма успешно. Всего получена 31 работа. И должен сказать, что в целом уровень присланных материалов достаточно высок. Пришла пора объявить победителей.

Победители в номинации «Взгляд из регионов»:

1-е место: Курбатова М.В., Левин С.Н., Апарина Н.Ф. (Кемеровский государственный университет). Взаимодействия власти и бизнеса на муниципальном уровне: практики, сложившиеся в Кемеровской области.

2-е место: Грудзинский А.О., Балабанова Е.С., Бедный А.Б. (Нижегородский государственный университет). Концентрация собственности как фактор эффективного менеджмента в сельском хозяйстве.

Победители в номинации «Дебютные работы»:

1-е место: Титаев К.Д. (Иркутский государственный университет). Почем экзамен для народа?

Этюд о коррупции в высшем образовании.

2-е место: Смирнова Н.И. (Санкт-Петербургский государственный университет).

Организационная культура промышленных предприятий: исследование немецкого строительного концерна.

Сердечно поздравляем наших победителей! И благодарим всех участников за присланные интересные работы.

Выполняя условия конкурса, публикуем работы коллег, занявших первые места, в данном номере. Победители в обеих номинациях также получат свои заслуженные премии. Работы коллег, занявших вторые места, будут опубликованы в следующем, майском номере журнала.

Теперь о новом номере в целом.

Он открывается интервью с французским экономсоциологом Филиппом Штайнером.

Интервью взято Р. Сведбергом для Европейского ньюслеттера «Экономическая социология» в связи с выходом новой книги Штайнера, посвященной наследию Э. Дюркгейма и развитию соответствующей традиции. Штайнер пока практически не известен российской профессиональной аудитории, прежде всего из-за языкового барьера. И упомянутая новая книга также, увы, издана на французском языке. Об отсутствии русскоязычных переводов не стоит и говорить.

В рубрике «Новые тексты» мы публикуем статью О.В. Синявской, посвященную вопросам неформальной занятости в России. Автор использует данные двух крупных опросов: проекта Московского центра Карнеги по изучению средних классов и панельного обследования «Российский мониторинг экономического положения и здоровья населения». Помимо прочего, очень полезная работа с точки зрения методов вторичного анализа данных.

В рубрике «Новые переводы» мы публикуем основную часть статьи К. Кнорр-Цетины (в соавторстве с У. Брюггером), в которой демонстрируется применение феноменологического подхода к анализу глобальных финансовых рынков. Здесь интересны и сам объект, и предложенное авторами оригинальное исследовательское решение. Данный перевод впервые опубликован в недавно вышедшей хрестоматии «Западная экономическая социология».

Добавим, что ранее в «Журнале социологии и социальной антропологии» уже публиковался перевод другой статьи данного автора1.

В рубрике «Взгляд из регионов» публикуется статья коллектива авторов из Кемеровского университета: М.В. Курбатовой, С.Н. Левина, Н.Ф. Апариной – наших первых победителей конкурса. Статья посвящена теме, которая привлекает все большее внимание исследователей в России и за рубежом: взаимодействие власти и бизнеса2.

А в рубрике «Дебюты» нас ожидает работа другого победителя конкурса – К.Д. Титаева (Иркутск). Текст посвящен анализу коррупции в сфере высшего образования. Интересная тема, хорошая работа.

В рубрике «Профессиональные обзоры», в отличие от традиционного обзора литературы, нас ожидают сделанные «с натуры» социологические зарисовки. Мы публикуем необычный материал о том, как размещена реклама на московских улицах и в метро, подготовленный М.С. Добряковой и Е.В. Надеждиной. Посмотрим, как потоки рекламы следуют за потоками пассажиров.

В рубрике «Новые книги» размещен подготовленный нами перевод рецензии на важную и интересную книгу, посвященную французской экономической теории конвенций. Это сборник работ, вышедший под редакцией О. Фавро и Э. Лазеги. Автор рецензии – Патрик Асперс, один из нынешних сопредседателей Европейской исследовательской сети «Экономическая социология». Напомним, что недавно (2004. Т. 5. № 4) мы публиковали работу Сёрена Ягда (Дания) об экономической теории конвенций, а еще ранее на страницах журнала появлялся перевод статьи одного из представителей данного направления – Л. Тевено (2001. Т. 2 № 1), а также наше интервью с ним (2003. Т. 4. № 5).

В рубрике «Исследовательские проекты» мы представляем крупнейшую международную программу, одним из лидеров по реализации которой явлется Россия: «Поколения и гендер»

(российское название: «Родители и дети, мужчины и женщины в семье и обществе»). Первая волна обследования состоялась 2004 г.

В рубрике «Учебные программы» мы размещаем программу Д.О. Стребкова «Социология Интернета». Данная тема становится все более популярной, и материалов появляется все больше. Поэтому мы надеемся, что этот авторский курс, читаемый на факультете социологии ГУ ВШЭ, будет интересен многим.

Наконец, в рубрике «Конференции» мы знакомим вас с программами двух конференций. Одна из них уже состоялась, другая пройдет в ближайшее время:

См.: Кнорр-Цетина К. Объектная реальность: общественные отношения в постиндустриальных обществах знания // Журнал социологии и социальной антропологии. 2002. Т. 5. № 1. С. 101–124.

См., например, тематический номер электронного журнала «SPERO – Социальная политика: экспертиза, рекомендации, обзоры», посвященный вопросам социальной ответственности бизнеса [Зима 2005. http://spero.socpol.ru].

• 3-я научная конференция Независимого института социальной политики «Социальная политика: вызовы XXI века» (25 февраля 2005 г., Москва);

• 6-я Международная научная конференция ГУ ВШЭ «Модернизация экономики и выращивание институтов». Секция 2. Формирование и совместимость институтов (6 апреля 2005 г., Москва).

Еще раз поздравляем победителей конкурса!

Интервью VR Данное интервью взято Р. Сведбергом для Европейского ньюслеттера «Экономическая социология» в связи с выходом новой книги Штайнера, посвященной наследию Э. Дюркгейма и развитию соответствующей традиции. Штайнер пока практически не известен российской профессиональной аудитории, прежде всего из-за языкового барьера.

И упомянутая новая книга также, увы, издана на французском языке.

НОВАЯ КРУПНАЯ РАБОТА О ДЮРКГЕЙМЕ И

ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ:

ИНТЕРВЬЮ С ФИЛИППОМ ШТАЙНЕРОМ

Корнельский университет (США) и Стокгольмский университет (Швеция) Поводом для данного интервью с Филиппом Штайнером [Philippe Steiner], одним из наиболее известных французских экономсоциологов, послужил недавний выход в свет его весьма крупной работы «Школа Дюркгейма и хозяйство: общество, религия и знание»

(2004)2. Интервью проводилось летом 2004 г. по электронной почте.

– Пожалуйста, расскажите немного о Вашем образовании и о том, как Вы пришли в экономическую социологию?

– Я получил преимущественно экономическое образование. Однако во время моей учебы в университете Реймса был чрезвычайно влиятелен марксистский подход, а политическая экономия понималась в самом широком смысле – что соответствовало марксистской традиции. В Высшей нормальной школе у меня появилась возможность более серьезно изучить социологию. Тогда она преподавалась в Школе на относительно невысоком уровне, тем не менее, это было полезным дополнением к моему образованию в рамках основного направления экономической теории, которое я получил в Париже (мои первые дипломные работы были посвящены математической экономике и эконометрике). Уровень преподавания улучшился, когда я получал свой следующий диплом (agrgation de sciences socials). В этот период социология встала вровень с экономической теорией.

Источник: Swedberg R. On a New Major Work on Durkheim and Economic Sociology: An Interview with Philippe Steiner // Economic Sociology: European Electronic Newsletter. 2004.

Vol. 6. No. 1. October. P. 20–23 (http://econsoc.mpifg.de/current/6-1art3.html).

Steiner P. L'cole durkheimienne et l'conomie. Sociologie, religion et connaissance [The Durkheimian School and the Economy: Sociology, Religion and Knowledge]. Geneva: Droz, Я решил не продолжать занятия основным направлением экономической теории, выбрав вместо этого в качестве темы диссертации историю экономического мышления, в частности – работы физиократов. Последняя глава диссертации была посвящена анализу их трактовки капитализма и его духа. Наконец, к середине 1980-х гг. я получил место социолога в Университете Париж IX – Дофин и соответственно должен был читать базовые курсы по социологии. И тогда я принялся систематически изучать работы классиков (А. Сен-Симона, О. Конта, А. Токвиля, Э. Дюркгейма, Г. Зиммеля, М. Вебера, В. Парето) и современных французских социологов (Р. Будона, П. Бурдье, А. Турена, М. Крозье). Меня удивило, как много общего между социологическим и экономическим подходами. Я замечал это и ранее, изучая марксизм, но теперь обнаружил, что это касается всей социологической традиции.

И принялся частенько помечать на полях книг «Ec» (имея в виду связь с экономической теорией).

Этот поворот в моем сознании проходил довольно медленно, поскольку я параллельно работал в этом же университете экономистом, а мои исследования были посвящены истории французской политической экономии. Тем не менее, я продолжал изучать связь между хозяйством и обществом и именно в этот период, пролистывая первые номера журнала «Anne sociologique», натолкнулся на размышления Дюркгейма на данную тему. Мне представилась возможность встретиться с Филиппом Беснаром [Philippe Besnard], который в то время являлся ведущим специалистом по наследию Дюркгейма. Я показал ему свою первую работу на эту тему – «Социоэкономическое в трудах Дюркгейма», и Беснар посоветовал мне заняться социологией. Так я и обрел свою вторую институциональную идентичность.

– Расскажите, пожалуйста, о других своих работах по экономической социологии – тех, что написаны до книги о Дюркгейме?

– Я начал с книги по истории экономической социологии. В то время (в самом начале 1990-х годов) в Европе было неясно, существует ли вообще такое исследовательское поле – «экономическая социология». И тогда вместе со моим коллегой Жан-Жаком Жисленом [Jean-Jacques Gislain] мы решили написать книгу о любопытной истории взаимоотношений между политэкономией и социологией на пороге ХХ-го столетия. Предполагалось осветить идеи шести ключевых авторов (Э. Дюркгейма, В. Парето, Й. Шумпетера, Ф. Симиана, Т. Веблена и М. Вебера). Книга была принята в серию, которую редактировал Р. Будон, и это было настоящей удачей для таких новичков, как мы.

Моя диссертация [habiliation thesis] по социологии была посвящена социологии экономического знания (руководителем был Р. Будон). В ней я следовал веберианскому подходу, так как мое исследование различных экономических дискурсов опиралось на противостояние двух типов рациональности: формального и материального (еще ранее, когда я изучал веберовскую социологию права, это различение показалось мне очень любопытным и эвристичным). Меня по-прежнему интересуют вопросы социологии экономического знания – ведь она позволяет по-новому взглянуть на связи между экономической теорией, экономическими дискурсами и социальным поведением в современных обществах.

Затем я написал небольшую книгу о современной экономической социологии для серии, которая весьма популярна среди французских студентов и преподавателей. В книге подчеркивается важность сетевого анализа, который, на мой взгляд, является наиболее инновационным и мощным [методологическим] подходом в данной дисциплине.

– Несомненно, Вашу книгу о Дюркгейме стоит прочесть всем [кто интересуется данной проблематикой]. Однако поскольку она пока издана только на французском языке, не могли ли Вы вкратце обрисовать ее основное содержание? Какова ее ключевая идея?

Книга состоит из двух частей. Первая посвящена почти исключительно Дюркгейму и его последователям – вплоть до 1950-х гг. В этой части раскрывается одна ключевая идея:

дюркгеймианская экономическая социология в своем развитии следовала двум различным направлениям мысли. Первое было нацелено на жесткую методологическую критику политической экономии; с позиций этой критики проводились весьма продуктивные эмпирические исследования: например, исследование Дюркгейма о происхождении контрактного права, Симиана – об установлении заработной платы [wage determination], Хальбвакса – о потребительском поведении рабочего класса. Что касается второго направления, то оно связано со смещением интереса Дюркгейма к социологии религии и социологии знания: дюркгеймианская экономическая социология данного направления все больше сближалась с экономической антропологией; особенно следует выделить работы М. Мосса – ведущего представителя этой школы (а также Р. Монье [Ren Maunier] – одного из его лучших студентов). Любопытно, что к середине 1930-х годов, благодаря совместным усилиям Симиана и Мосса, оба направления слились. Это становится очевидным, если внимательно взглянуть на два основных результата дюркгеймианской экономической социологии: эссе Симиана о деньгах (1934 г., с комментариями Мосса)3 и очерк Мосса о даре4.

Вторая часть книги совершенно иная. В ней я пытаюсь оценить значение дюркгеймианской экономической социологии для экономсоциологии в целом. В сущности, в этой части содержатся две основные идеи. Во-первых, по сравнению с критикой политэкономии О. Контом и К. Марксом, дюркгеймианская экономическая социология большее значение придает социологии экономического знания, в частности знания, произведенного экспертами. Во-вторых, я сопоставляю веберовскую социологию религии со вторым направлением дюркгеймианской экономической социологии – тем, что тесно связано с вопросами религии. Мне кажется, можно подметить интересное сходство между взглядами Вебера на пуританство и конфуцианство, с одной стороны, и исследованием Дюркгеймом педагогических институтов во Франции XVI–XVII вв. (в частности, иезуитов), с другой стороны. И Дюркгейм, и Вебер изучали институты: педагогическую систему иезуитов с ее выраженным акцентом на соревновательности (в их терминологии – подражательном соперничестве [emulation]) и пуританскую идею избранности; а также то, как эти институты породили жизненные стили, соответствующие современному капитализму.

Мне кажется чрезвычайно важным характерный для дюркгеймианской школы выраженный интерес к образовательной системе – интерес, разделяемый впоследствии и П. Бурдье, – ведь Вебер почти ничего не написал об идеальных мотивах, которые побуждают к действию людей «железной эпохи» [iron age], начиная с XIX в. Дюркгеймианские гипотезы относительно связи между образовательными системами и жизненными стилями индивидов, получивших подготовку в рамках этих систем, помогают преодолеть (исторические) ограничения веберовской социологии экономического знания.

– Каковы Ваши дальнейшие планы в области экономической социологии?

В настоящее время у меня два основных исследовательских проекта. Первый посвящен донорству внутренних органов. Этот важный элемент современной системы здравоохранения богатейших стран в чем-то парадоксален. С одной стороны, донорство органов не занимает в нашем символическом мире таких ведущих позиций, как обмен Simiand F. La salaire, l'volution sociale et la monnaie. Paris: F. Alcan, 1932.

Mauss M. Essai sur le don. Forme et raison de l'change dans les socits archaques» (1923– 1924) // Anne sociologique. 1993. Nouvelle srie 1, rdit.; Mauss M. The Gift. Forms and functions of exchange in archaic societies. L.: Cohen and West, 1954; а также перевод на русский язык: Мосс М. Очерк о даре // Общества. Обмен. Личность / Пер. с фр., послесл. и коммент. А.Б. Гофмана. М.: Восточная литература, 1996.

дарами среди племен, изучавшихся Б. Малиновским, и, следовательно, этот дар оказывается едва заметным элементом современности – элементом, который можно заменить рынком внутренних органов. С другой стороны, донорство органов предполагает примордиальные отношения (жизнь и смерть, жизнь через смерть и техническую эффективность), что влечет за собой символические реакции и эмоции, препятствующие самой организации подобного рынка. Это первый парадокс.

Второй парадокс связан с отсутствием рынка внутренних органов, несмотря на то что число людей, нуждающихся в их пересадке, значительно превышает число имеющихся органов.

Почему же тогда современные общества открыто не допускают возникновения такого рынка? И что произошло бы, если бы они изменили свою позицию, и какие-то общества позволили бы сформироваться такому рынку? Как выглядел бы мир, в котором вы обладали бы такими правами собственности на свое тело, что могли бы предлагать какие-то его части на рынке «запасных частей» (если использовать удачную формулировку Р. Фокс и Дж. Суэйзи [Rene Fox, Judith Swazey])?

Мой второй исследовательский проект посвящен возникновению политической экономии во Франции в XVIII в. Следуя веберианскому подходу, мы с моим коллегой Жильбером Факарелло [Gilbert Faccarello] изучаем то, каким образом религиозный интерес, столь сильный в XVII столетии, трансформировался в экономический интерес, развернувшийся во всю мощь в конце XVIII в. Если согласиться с наблюдением Вебера о важности идеальных интересов, вероятно, целесообразно рассматривать политическую экономию как мощный дискурс на тему об идеале, даже о жизненном поведении [life conduct]. Конечно, это подразумевает, что вы смотрите на политэкономию в целом, не ограничиваясь идеями (немногих) великих экономистов. Мы предполагаем проследить это развитие до начала XIX в., тщательно изучив пример Франции, в частности проанализировав работы ведущих политикоэкономов и инженеров, воплощавших политэкономические идеи в жизнь – строивших дороги, возводивших мосты, развивавших железнодорожное сообщение и т.д.

В определенном смысле эта работа связана с идеями Рейнхарда Бендикса, изложенными в его книге «

Работа и власть в промышленности»5, а также недавним исследованием Люка Болтански и Евы Кьяпелло «Новый дух капитализма»6.

– А каким Вам видится будущее экономической социологии в целом? И ее будущее во Франции?

Мой общий вывод таков, что экономическая социология ныне вступает в «нормальную»

стадию функционирования науки – понимаемую в куновском смысле: сейчас существует стабильный набор подходов, нерешенных проблем и т.д., в соответствии с которыми исследователи могут организовывать свою работу в данной – очень живой – области.

Если говорить конкретно о Франции, то, как мне представляется, развитие экономической социологии здесь набирает обороты. Национальный центр научных исследований [CNRS] принял решение о создании координирующей структуры между различными исследовательскими центрами, занимающими разработками в данной области; ее рабочее название – исследовательская группа «Экономика и социология» [GDR (research group) ‘Economie et sociologie’]. Данная структура объединит более ста человек и начнет активно работать с ноября следующего года (первая встреча состоится в университете Нантера). Это весьма полезная инициатива, поскольку некоторые французские экономисты, прежде всего те, кто работают в рамках теории регулирования [regulation school] или экономической Bendix R. Work and Authority in Industry: Managerial Ideologies in the Course of Industrialization / With a new introduction by M.F. Guilln. New Brunswick, N.J.: Transaction, 2001 (1974, 1956).

Boltanski L., Chiapello E. Le nouvel esprit du capitalisme. Paris: Gallimard, 1999.

теории конвенций [economics of conventions], присоединились к этой группе, и это означает, что французская экономическая социология сегодня опирается и на экономистов, и на социологов. Я считаю, что это очень важное событие для устойчивого сотрудничества между данными дисциплинами и для развития экономической социологии как таковой.

Что касается содержания дисциплины, то я подчеркнул бы важность когнитивного подхода или, в случае Франции, роль социологии знания. Это направление может принимать разные формы: например, работы Франка Кошуа [Franck Cochoy], выполненные в русле социологии знания Бруно Латура [Bruno Latour] и Мишеля Каллона [Michel Callon], в которых подчеркивается организационная работа, проведенная в сфере маркетинга и мерчендайзинга.

Иной подход демонстрирует школа П. Бурдье – в частности, работы Фредерика Лебарона [Frederic Lebaron] и некоторых молодых авторов, защитивших диссертации по таким темам, как экономическая журналистика, экономическая экспертиза и т.д. Мне это направление исследований кажется особенно продуктивным в связи с «когнитивным поворотом» в экономической теории; в этом случае существует реальный интерес к совместной работе.

Мы будем пытаться собрать все плоды с этого дерева возможностей и, если получится, – двинуться дальше.

Основные публикации Ф. Штайнера Steiner P. La sociologie conomique. Paris: La Devouverte, 2005 (1999).

Steiner P. L'cole durkheimienne et l'conomie: sociologie, religion et connaissance. Geneva:

Cahiers lillois d'conomie et de sociologie. No. 41–42: Repenser le march / B. Convert, F. Eymard-Duvernay, P. Steiner, P. Ughetto. Paris: L'Harmattan, 2003.

Leons d'conomie politique / J.-B. Say; texte tabli et prsent par G. Jacoud, P. Steiner.

Paris: Economica, 2003.

Steiner P. La sociologie de Durkheim. Paris: La Devouverte, 2000.

Steiner P. La «science nouvelle» de l'conomie politique. Paris: Presses universitaires de France, Steiner P. Sociologie de la connaissance economique essai sur les ratio. Paris: Presses universitaires de France, 1998.

Steiner P. Sociologie de la connaissance conomique: essai sur les rationalisations de la connaissance conomique (1750–1850). Paris: Presses universitaires de France, 1998.

Delmas B., Demals T., Steiner P. (eds.). La diffusion internationale de la physiocratie (XVIIIeXIXe): actes du Colloque international de Saint-Cloud. Grenoble: Presses universitaires de Grenoble, 1995.

Gislain J.-J., Steiner P. (eds.). La sociologie conomique, 1890–1920: Emile Durkheim, Vilfredo Pareto, Joseph Schumpeter, Franois Simiand, Thorstein Veblen et Max Weber.

Paris: Presses universitaires de France, 1995.

Faccarello G., Steiner P. (eds.). La Pense conomique pendant la Rvolution franaise: actes du colloque international de Vizille, 6–8 septembre 1989. Grenoble: Presses universitaires de Grenoble, 1990.

Новые тексты

НЕФОРМАЛЬНАЯ ЗАНЯТОСТЬ В РОССИИ:

ИЗМЕРЕНИЕ, МАСШТАБЫ, ДИНАМИКА

Последние десятилетия характеризовались – повсюду в мире – изменением форм занятости в пользу увеличения доли ее неформальной составляющей. Существует множество подходов к исследованию этого, будоражащего умы исследователей и политиков, явления, включая разные способы его определения, измерения и интерпретации его природы. Россия не является исключением ни в плане существования самого феномена, ни в части богатейшей коллекции исследований, ему посвященных.

В данной статье обосновывается еще один подход к определению и измерению неформальной занятости. Обсуждаются оценки масштабов данного явления и его основные характеристики, полученные на основе вторичного анализа данных опроса населения, выполненного в рамках проекта Московского центра Карнеги по изучению средних классов.

Впервые поднимается вопрос о динамике данного явления и устойчивости индивидуального статуса неформальной занятости, что стало возможным благодаря использованию панельных данных другого обследования – Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения. Статья завершается обсуждением природы российской неформальной занятости и возможной динамики данного явления в ближайшей перспективе.

Определение неформальной занятости Понятия «неформальная экономическая деятельность», «неформальная занятость»

интуитивно понятны. Тем не менее, история их изучения показала, что один и тот же термин применяется зачастую для обозначения хотя и близких по смыслу, но все-таки не совпадающих явлений. И напротив, для описания одного и того же феномена разные авторы используют различную терминологию. Определения «теневая», «скрытая», «подпольная», «незарегистрированная», «недекларируемая», «ненаблюдаемая», «неформальная» и пр.

могут выступать как синонимами, так и характеристиками разных форм занятости.

Начнем с того, что, в нашей интерпретации, не относится к понятию «неформальный».

Очевидно, что прежде всего это понятие исключает любую формальную – т.е. полностью законную деятельность. Во-вторых, сфера неформального не включает криминальную деятельность, связанную с производством нелегальных товаров или услуг. В-третьих, в отличие от ряда авторов мы не будем включать в исследуемый феномен и любую деятельность домашних хозяйств, не связанную с производством продукции на продажу.

Оставшийся сегмент – экономическую деятельность, связанную с производством качественных (легальных) товаров или услуг на продажу (за вознаграждение), но с нарушением – полным или частичным – норм действующего законодательства, определим как «подпольную» (underground).

Другой важный вопрос – отношения между формальным и неформальным, легальным и нелегальным1. Первоначально характеристики неформальности приписывались производственным единицам, обладающим определенными чертами и составляющими вместе неформальный сектор. Формальный и неформальный сектора рассматривались как абсолютно автономные и противопоставлялись друг другу.

Эмпирическое изучение неформального сектора показало, что в реальности его существование тесно связано и с формальным сектором, и с формальным регулированием.

Предприятия неформального сектора могут выступать поставщиками, субподрядчиками предприятий формального сектора, образуя единую производственную цепочку. Само их существование может быть обусловлено неспособностью соответствовать нормам действующего законодательного или иного регулирования. Да и предприятия формального сектора могут действовать вопреки формальному регулированию. Практики сокрытия части зарплаты или устного найма распространены как в неформальном, так и в формальном секторах. Напротив, часть занятости на предприятиях неформального сектора может осуществляться в полном соответствии с действующим административным, трудовым и налоговым законодательством.

Идея о взаимопроникновении формального и неформального в экономической деятельности имеет два важных следствия. Во-первых, она позволяет перейти от изучения формального и неформального секторов к изучению формальной и неформальной экономики, включая формальную и неформальную занятость. В последнем случае характеристики формальностинеформальности, легальности-нелегальности приписываются уже не производственным единицам, а характеристикам индивидуальной занятости. Схематично «карта» занятости в зависимости от типа производственной единицы может быть представлена в виде квадратной матрицы (рис. 1).

НЕФОРМАЛЬНЫЙ

ФОРМАЛЬНЫЙ

Рис. 1. Матрица статусов занятости Во-вторых, это дает возможность выделить несколько состояний занятости по степени соответствия ее условий законодательству. На одном полюсе будет находиться работа, осуществляемая в полном соответствии с условиями письменного трудового договора, абсолютно соответствующего действующему законодательству. На другом – занятость на условиях устных договоренностей. Между ними – широкий спектр работ, выполняемых с некоторыми нарушениями законодательства: будь то в части декларируемого размера В этом и двух последующих абзацах понятие «неформальное» используется как противоположное «формальному», антитеза последнего.

заработка, или режима труда, отпусков и пр. Первая ситуация, очевидно, может быть определена как формальная занятость. Вторая и третья вместе составляют «подпольную»

занятость, в соответствии с приведенным выше определением. При этом полностью незарегистрированную занятость (по найму на основе устных договоренностей или индивидуальное предпринимательство без патента или лицензии) мы определим как неформальную, тогда как переходные между формальной и неформальной занятостью формы образуют теневую занятость2. В результате, рис. 1 может быть модифицирован следующим образом (рис. 2).

Изучение теневой занятости – предмет отдельного исследования. Подчеркнем, что в дальнейшем, говоря о формальной занятости, мы будем иметь в виду занятость «условноформальную», т.е. совокупность формальной и теневой занятости.

ФОРМАЛЬНЫЙ НЕФОРМАЛЬНЫЙ

«Условно» формальная

ФОРМАЛЬНАЯ

ТЕНЕВАЯ

МАЛЬНАЯ

Рис. 2. Модифицированная матрица статусов занятости Иными словами, неформальная занятость охватывает все формы оплачиваемой занятости – по найму и не по найму, которые формально не зарегистрированы и, следовательно, не подлежат регулированию и не защищены существующими правовыми или регулирующими структурами [Carr, Chen 2002]. Определенный таким образом контингент неформально занятых будет включать, с одной стороны, самозанятых без патента или лицензии, незарегистрированных индивидуальных предпринимателей с наемными работниками и без них, лиц, работающих на условиях устного найма на предприятиях неформального сектора, неоплачиваемых работников семейных предприятий и пр., а с другой – наемных работников предприятий формального сектора, работающих без контракта. По нашему мнению, именно в этой группе концентрируются наиболее явные нарушения формальных норм трудового права и социального страхования.

Модифицируя типологию, предложенную Э. Миньоне [Барсукова 2003], отметим, что неформальная занятость, в свою очередь, может быть первичной, если она является основной трудовой деятельностью, приносящей человеку основной (трудовой) доход, или вторичной, если выступает дополнительной занятостью для дополнительного дохода. Измерение первичной неформальной занятости дает минимальную оценку неформальной занятости как Особняком стоит фиктивная занятость, существующая de jure, в виде письменного контракта, но не de facto, так как не влечет реального найма. Примером может служить фиктивный наем инвалидов.

совокупности тех индивидов, чей труд полностью выпадает из пространств трудового и социального законодательства, а также статистического и налогового учета.

Измерение неформальной занятости Данные В этой статье представлены некоторые результаты проекта по изучению неформальной занятости, проводившегося в Независимом институте социальной политики3. Эмпирические оценки неформальной занятости строились на основе вторичного анализа данных социологических обследований. Очевидный недостаток вторичного социологического анализа в том, что базируется на данных, которые не были предназначены специально для изучения интересующего нас феномена, и это предполагает необходимость адаптации эмпирического определения неформальной занятости и использования замещающих переменных для некоторых объясняющих параметров. Вместе с тем, поскольку источником информации о неформальных трудовых отношениях в таких обследованиях выступает население, можно надеяться на более полное отражение реальной картины, так как аналогичные опросы руководителей предприятий будут, очевидно, занижать масштабы нерегистрируемых наймов.

В данном проекте были использованы: (1) обследование социально-экономического положения населения, проведенное Московским центром Карнеги в ноябре 2000 г. и охватывающее 5000 домохозяйств (данные обследования находятся в Едином архиве социологических данных НИСП)4; (2) три волны Российского мониторинга экономического положения и здоровья населения (РМЭЗ), проведенные в IV квартале 1998, 2000 и 2002 гг., по выборке около 4500 домохозяйств (свыше 10 тыс. респондентов) каждая. Оба обследования репрезентируют взрослое население России по базовым демографическим характеристикам. Поскольку обследование Центра Карнеги охватывает взрослое население от 18 лет и старше, в сравнительном одномоментном анализе неформально занятых мы использовали усеченную выборку массива РМЭЗ с таким же возрастным диапазоном.

Массив Карнеги был перевзвешен по переменным пола и типа поселения с целью приведения его в соответствие с данными официальной статистики5. Панельные данные Проект являлся частью международного проекта по исследованию развития рабочей силы, проводившегося в рамках Глобальной сети политики в 2003–2004 гг. в Египте, Индии, России, Сальвадоре и ЮАР при финансовой поддержке Фонда Форда. Участники российского проекта: Т.М. Малева (руководитель), О.В. Синявская и Д.О. Попова.

Методика обследования описана в [Средние классы… 2003].

Авторы благодарят М.В. Михайлюка за помощь в разработке процедуры перевзвешивания массива. Для сравнительного анализа неформальной занятости в массиве данных Карнеги 2000 г. использовались веса для перевзвешивания наблюдений из выборки таким образом, чтобы структура выборки наиболее точно соответствовала структуре генеральной совокупности (по данным Госкомстата России). При расчете этих веcов принимались во внимание пол респондента и тип населенного пункта (городская/сельская местность). Эти веса приближают долю женщин, проживающих в селе/городе, и долю мужчин, проживающих в селе/городе, в итоговой выборке к долям этих групп по данным Госкомстата России.

Пусть М11, М12, М21, М22 – число мужчин в городе, мужчин в селе, женщин в городе, женщин в селе в генеральной совокупности, а m11, m12, m21, m22 – то же в выборке. После взвешивания частоты выборки должны совпадать с частотами генеральной совокупности.

Например:

РМЭЗ включали респондентов, участвовавших в опросах 1998, 2000, 2002 гг., которым в 2002 г. исполнилось 15 лет или больше (всего 4711 человек).

Эмпирические определения Эмпирические оценки неформальной занятости будут определяться, во-первых, тем, за какой период измеряется занятость, и, во-вторых, какие критерии неформальности можно применить на используемых данных.

Оба обследования фиксируют наличие занятости на момент опроса. В обследовании Московского центра Карнеги (МЦК) в состав занятых включены все утвердительно ответившие на вопрос: «Имеете ли Вы сейчас какую-либо регулярную оплачиваемую работу (кроме приработков)?» (Регулярная оплачиваемая работа – вид постоянной трудовой деятельности, приносящей доход). В РМЭЗ занятыми считаются те, кто на вопрос «Скажите, пожалуйста, у Вас есть сейчас работа, Вы находитесь в оплачиваемом или неоплачиваемом отпуске, или у Вас нет работы?» ответил, что у него есть работа, он (она) находится в отпуске декретном или по уходу за ребенком до трех лет, любом другом оплачиваемом отпуске или неоплачиваемом отпуске. Поскольку большинство других вопросов о характеристиках занятости респондентов, определенной таким образом, в обоих обследованиях относятся к ситуации за последний месяц, можно считать, что интервал наблюдения регулярной занятости – месяц, предшествовавший опросу. Исходя из приведенных вопросов, можно предположить, что оценки занятости, полученные по данным обследования МЦК, будут ниже, чем по данным РМЭЗ, поскольку (а) относятся только к регулярной занятости и (б), по-видимому, не включают лиц, находящихся в длительных отпусках. Действительно, для населения в возрасте 18–72 лет уровень занятости по данным опроса МЦК составил 57,3% (N = 3651), тогда как по данным 9-й волны РМЭЗ (IV квартал 2000 г.) – 59,1% (N = 6059).

Сложнее обстоит дело с интервалом измерения распространенности случайной занятости (приработков). Если в РМЭЗ наличие приработков также определяется за последний месяц («Скажите, пожалуйста, в течение последних 30 дней Вы занимались (еще) какой-нибудь работой? Может быть, Вы сшили кому-то платье, подвезли кого-нибудь на машине, занимались репетиторством, помогли кому-то с ремонтом квартиры, машины, купили и доставили продукты, ухаживали за больными, продавали свои или купленные продукты или товары на рынке или на улице, челночили или делали что-то другое?»), то в обследовании МЦК использована двухступенчатая система. Вначале респонденты отвечают на вопрос, имели ли они приработки в течение последних шести месяцев, и лишь затем – есть ли этот приработок у них сейчас. Под приработками при этом понимается нерегулярная оплачиваемая деньгами или натурой деятельность (например, нерегулярные подработки, гонорары, «извоз», «шабашка», разовые услуги и т.д.). Уровни случайной занятости для респондентов 18–72 лет в конце 2000 г. составили 7,6 и 9,8% по данным обследований МЦК и РМЭЗ, соответственно.

Отсюда вычисляются коэффициент k11, который и являются весом для данной группы:

Аналогично вычисляются коэффициенты kij для всех остальных групп.

В результате, общий уровень занятости населения 18–72 лет за последний месяц составил по данным РМЭЗ 68,9%, а по данным МЦК – 64,3%. Уровень занятости 15–72-летних респондентов, по РМЭЗ, охватывал 60,7% их общей численности, тогда как аналогичный показатель по данным обследований населения по проблемам занятости (ОНПЗ) Росстата (период наблюдения – неделя) составлял 58,4%, что косвенно свидетельствует о достаточно хорошей репрезентативности выборочных данных по наблюдаемому показателю.

Логика вопросников двух обследований диктует две разные схемы эмпирического определения неформальной занятости. Обследование МЦК позволяет прямо применить критерий отсутствия регистрации отношений найма или предпринимательской деятельности для ситуации регулярной занятости. В данном обследовании категория неформально занятых на регулярной работе будет включать тех, кто на вопрос «Как оформлены Ваши трудовые отношения?» выбрал ответы: «никак не оформлены, имеется устная договоренность с руководством»; «никак не оформлены, так как Вы предприниматель»; «никак не оформлены, так как Вы самозанятый, работаете без патента, лицензии». Неформально занятыми среди имеющих приработки будут считаться те, кто ответил, что его приработки «никак не оформляются, имеются устные договоренности»; «никак не оформляются, так как он самозанятый».

Определение занятости в неформальном секторе менее очевидно и требует принятия определенных допущений. Первой неизвестной является факт отсутствия регистрации в качестве юридического лица, т.е. критерия, который используется Росстатом для определения неформального сектора. Невозможно также выделить работу по найму у физических лиц, если она является регулярной занятостью. В результате, в состав занятых в неформальном секторе были включены самозанятые и предприниматели, а также наемные работники с регулярной занятостью на предприятиях с численностью менее 5 человек и наемные работники со случайной занятостью у частных лиц.

Напротив, в РМЭЗ первый шаг состоит в отделении регулярной занятости в формальном секторе («… на предприятии, в организации…») от регулярной занятости вне формального сектора («… не на предприятии, в организации…»): «Скажите, пожалуйста, на этой работе Вы работаете на предприятии, в организации? Мы имеем в виду любую организацию, независимо от формы собственности, в которой работает более одного человека. Например, любые учреждения, заводы, фирмы, колхозы, фермерские хозяйства, магазины, армию, государственные службы и прочие учреждения». Второй шаг позволяет вычленить неформальную занятость в рамках формального сектора: «Скажите, пожалуйста, Вы оформлены на этой работе официально, т.е. по трудовой книжке, трудовому соглашению, контракту?» (не оформлены официально). Проделать аналогичную процедуру в отношении занятых в неформальном секторе невозможно. Что касается занятости случайно, то можно выделить неформальную занятость для первого приработка («Скажите [называют первый приработок] была оформлена официально, например, по договору, контракту, лицензии?»), но практически невозможно понять, в каком секторе она осуществляется.

В результате, обследования включают следующие категории неформально занятых.

• Опрос МЦК: (а) самозанятые без патента или лицензии; (б) предприниматели с наемными работниками или без них, не имеющие контракта; (в) наемные работники, работающие на основе устной договоренности;

• РМЭЗ: (а) все работающие не на предприятии/не в организации, в том числе предприниматели с наемными работниками или без таковых, работающие на семейном предприятии с оплатой или без, работающие по найму у физических лиц, фермеры; (б) наемные работники, работающие на основе устной договоренности на предприятиях / в организациях.

Очевидно, что эмпирическое определение неформальной занятости по данным обследования МЦК наиболее полно отражает приведенное выше теоретическое определение этого феномена, тогда как данные РМЭЗ завышают оценки неформальной занятости. Поэтому с целью сравнительного изучения распространенности неформальной занятости по данным двух обследований мы использовали еще одно – расширенное – определение неформальной занятости в обследовании МЦК, включив в ее состав всех самозанятых и индивидуальных предпринимателей, независимо от факта их регистрации в налоговых органах.

Завершая обсуждение вопросов измерения неформальной занятости, обратимся к вопросу учета первичной и вторичной занятости. Первичная занятость в рамках обоих обследований будет включать регулярную занятость или случайные приработки при отсутствии регулярной работы. Соответственно, первичная неформальная занятость – это неформальная занятость на основной регулярной работе или в форме приработков, если последние выступают единственной формой трудовой деятельности респондента. Вторичная занятость может быть регулярной или случайной и предполагает наличие у респондента регулярной основной работы. Вторичная неформальная занятость предполагает, что первая регулярная работа – формальная.

Масштабы явления Итак, сколько же в России неформально занятых? По данным обследования МЦК, в ноябре 2000 г. на основе устных договоренностей или патента, лицензии было занято около 11% населения активных возрастов и 13% – трудоспособных возрастов (см. табл. 1).

Таблица 1. Уровни неформальной занятости активного и трудоспособного населения по данным обследований МЦК и РМЭЗ, IV квартал 2000 г.

Уровень неформальной занятости, % Все имеющие регулярную работу, человек Доля неформально регулярной занятых, % Уровень неформальной занятости, % Все имеющие регулярную работу, человек Доля неформально регулярной занятых, % Следует сделать два замечания относительно реалистичности полученных цифр. Во-первых, исходя из процедуры измерения неформальной занятости, описанной в предыдущем разделе настоящей статьи, очевидно, что приведенные цифры отражают уровень текущей неформальной занятости на момент проведения опроса, т.е. для IV квартала. Это означает, что в летние месяцы уровни текущей неформальной занятости будут, скорее всего, выше.

Во-вторых, оба обследования не позволяют точно измерить неформальную занятость в личном подсобном хозяйстве, связанную с производством продукции для последующей реализации. Поскольку эта форма занятости широко распространена в сельской местности, полученные оценки занижают общий уровень неформальной занятости и прежде всего на селе. Согласно опросу МЦК, уровни неформальной занятости городского населения составляют 10,0 и 12,3% от численности горожан 18–72 или 18–54/59 лет, соответственно.

С учетом дооценки на занятость в домашнем хозяйстве производством товаров или услуг на продажу масштабы неформальной занятости, безусловно, возрастут, однако вряд ли кардинально.

Включение в состав неформально занятых самозанятых, индивидуальных предпринимателей и работодателей, имеющих регистрацию или патент, почти удваивает уровень неформальной занятости (табл. 1). При этом оценки расширенной неформальной занятости по данным МЦК и РМЭЗ оказываются довольно близкими.

Но правомерно ли включать в состав неформальной занятости зарегистрированных предпринимателей и самозанятых? С одной стороны, действительно, эти формы занятости предоставляют больше возможностей для полного или частичного сокрытия результатов экономической деятельности, а также не в полной мере попадают под действие трудовых и социальных гарантий. Вместе с тем само наличие регистрации фактически делает их «видимыми» для регистрирующих и налоговых органов и, следовательно, выводит из определения неформальной занятости. Кроме того, согласно действующему законодательству факт регистрации означает также и то, что эти группы занятых – пусть с ограниченными правами и обязанностями, – но становятся участниками системы социального страхования и, в частности, делают отчисления в пенсионную систему. Поэтому, на наш взгляд, зарегистрированные предприниматели без образования юридического лица, другие категории самозанятых, предпринимателей или профессионалов, имеющих соответствующий патент или лицензию, должны учитываться в составе формальной занятости, в которую, как мы уже отмечали, в рамках данного исследования попадает и «ограниченно формальная» теневая занятость.

Мы уже говорили о том, что долгое время оценки занятости в неформальном секторе подменяли оценки неформальной занятости. Каким образом соотносятся два указанных явления в России (табл. 2)? Прежде всего, видно, что более половины занятости в неформальном секторе не является неформальной по процедуре ее оформления. Имеют регистрацию, патент или лицензию примерно половина самозанятых. Кроме того, более половины работников, занятых на предприятиях с численностью менее 5 человек, трудятся на условиях письменного найма. Одновременно половина неформальной занятости обеспечивается за счет лиц, работающих на предприятиях формального сектора. Таким образом, очевидно, что понятия занятости в неформальном секторе и неформальной занятости, хотя и пересекаются, не являются совпадающими и не могут рассматриваться в качестве синонимов.

Следовательно, этот показатель никак не отражает опыт участия российского населения в неформальной и уж тем более теневой занятости, который, очевидно, значителен, что дает исследователям основание говорить о «теневизации» российского общества [Барсукова Таблица 2. Неформальная занятость и занятость в неформальном секторе на основной регулярной работе по данным опроса МЦК, 2000 г. (N = 2043) Еще один важный вопрос при обсуждении масштабов неформальной занятости связан с выделением ее первичной и вторичной форм. Первичная неформальная занятость является своего рода ядром неформальной занятости. Уровень участия населения в ней показывает, доходы какого числа людей в значительной мере или целиком определяются доходами от незарегистрированной занятости.

По данным МЦК, неформальная занятость (базовое определение) делится на три примерно равных сегмента: (1) первичная неформальная занятость в строгом смысле этого слова (т.е.

единственная регулярная занятость, основной источник дохода), (2) единственная случайная неформальная занятость неактивных категорий населения; (3) вторичная неформальная занятость тех, кто также занят формально. Расширение определения неформальной занятости приводит к увеличению доли первого сегмента. Почти половина второго сегмента – первичной нерегулярной занятости – представлена работающими пенсионерами и студентами. Соответственно, доля этого сегмента в составе неформальной занятости в трудоспособных возрастах будет ниже. Напротив, чаще встречается в трудоспособных возрастах вторичная неформальная занятость. В результате, уровень первичной неформальной занятости варьируется от 3,9 до 6,6% от численности населения 18–72 лет в зависимости от того, включаем ли мы в данное определение неактивные категории населения, имеющие случайную неформальную занятость. Уровень первичной неформальной занятости для населения трудоспособных возрастов (18–54/59) составляет, соответственно, 5,1–6,9%. Эти данные согласуются с оценками, полученными другими исследователями на других базах данных [Заславская 2002; Варшавская, Донова: неопубл.].

Полученные оценки являются, скорее всего, нижней границей рассматриваемого явления.

Как мы уже отмечали, практически не удалось захватить неформальную сельскохозяйственную занятость. Очевидно, что недооцененной осталась и нелегальная занятость ряда маргинальных групп населения (к числу которых относятся, например, нелегальные мигранты). Как правило, за рамками несфокусированных на проблемах неформальной занятости обследований остается и существенная часть надомной занятости.

Тем не менее, можно сказать, что Россия демонстрирует умеренные масштабы текущей неформальной занятости, охват которой не превышает 20% численности населения активных возрастов, причем уровень первичной неформальной занятости еще ниже – менее 10%.

Неформальная занятость пятой части активного населения – много это или мало? Ответ на этот вопрос будет зависеть от того, кто составляет основной контингент неформально занятых, какие условия обеспечивает этот сегмент занятости и является ли состояние неформальной занятости переходным состоянием либо гетто, в котором человек обречен оставаться.

Доля занятых на основной работе в неформальном секторе в общем числе занятых, согласно данным ОНПЗ, составляла в феврале 2001 г. 10,8%.

Российские особенности В литературе по вопросам неформальной занятости в развивающихся странах, к числу которых стало модно причислять и Россию, существует несколько распространенных тезисов о ее ключевых характеристиках, на основе которых выстраивается система рекомендаций по сокращению масштабов данного явления. К их числу можно отнести следующие утверждения.

1. Неформальная занятость – это вынужденное прибежище тех, кто не может найти работу на формальном рынке труда. Из этого следует, что (а) неформально занятые – это люди с очевидно более низким уровнем образования, и (б) неформальный характер занятости – результат следования принуждению, а не добровольного выбора.

Наши данные показывают: несмотря на то что среди лиц без среднего образования, действительно, больше неформально занятых, связь между участием в неформальной занятости и уровнем образования в России не линейна (рис. 3). Первое утверждение является справедливым лишь для категории случайно занятых, среди которых свыше 40% имеют среднее общее образование или ниже. Однако очевидно, что такая картина во многом отражает большую долю пенсионеров в составе случайно неформально занятых.

Вероятность неформальной занятости, конечно, повышается по мере снижения уровня образования, но и высокое образование не служит гарантом доступа к хорошим местам в формальной занятости.

Уровень образования Рис. 3. Доля неформальной занятости в общей численности занятых с разным уровнем образования, опрос МЦК, 2000 г., респонденты 18–72 лет Достоверно оценить вынужденный характер неформальной занятости на используемых данных сложно. Хотя существуют косвенные свидетельства в пользу того, что эта форма занятости имеет определенные преимущества и для работника. В РМЭЗ работающих по найму на основе устных договоренностей в формальном секторе спрашивают: «Почему Вы не оформлены на этой работе официально?», предлагая выбрать между нежеланием работодателя или самого работника оформлять данный наем. Около трети первично неформально занятых и немногим менее двух третей вторично неформально занятых ответили, что они сами не заинтересованы в оформлении этой работы.

Аналогично, на вопрос в обследовании МЦК, кто – работник, работодатель или они оба в равной мере, – заинтересован в устных договоренностях об оплате труда, лишь 18% назвали исключительно работодателя. Примерно пятая часть неформально занятых ответили, что в устных договоренностях об оплате труда заинтересованы они сами, остальные считают такую ситуацию выгодной для обеих сторон.

Что может прельщать работника в ситуации неоформленной занятости? Напрашивается ответ – получение недекларируемых доходов. Причем, по данным обоих обследований, это еще и возможность получать эти доходы более регулярно: доля респондентов, отметивших задолженность по оплате труда, среди неформально занятых в два-три раза меньше, чем среди занятых формально.

2. Неформальная занятость тесно связана с бедностью. Этот тезис вытекает из предыдущего: заработки неформально занятых должны быть ниже, чем у занятых формально, так как резервная заработная плата у менее конкурентоспособных категорий трудоспособного населения, очевидно, ниже. Более низкие заработки объясняют большее распространение бедности.

Наши данные не подтверждают это положение (рис. 4). Оба массива показывают, что распределение неформально занятых смещено в сторону более высоких заработков по сравнению с формально занятыми. Таким образом, еще одна притягательная сторона неформальной занятости – более высокие доходы. Все это делает тезис о тесной связи неформальной занятости и бедности явно преувеличенным.

Рис. 4. Распределение накопленным итогом формально и неформально занятых мужчин и женщин по размеру среднемесячной заработной платы, опрос МЦК, 2000 г., респонденты 18–72 лет Внутри массива неформально занятых различия проходят между случайной и регулярной занятостью, с одной стороны, и между работой по найму и самозанятостью, предпринимательством, с другой (рис. 5). Среднемесячные заработки случайно занятых и наемных работников ниже, что, кстати, отражает имеющиеся различия в уровне образования.

Дифференциация трудовых доходов наиболее высока для первичной регулярной неформальной занятости.

Вместе с тем оснований драматизировать ситуацию с доходами неформально занятых – по крайней мере, на основании данных обследования МЦК – нет. Доходы формальных наемных работников также концентрируются вокруг не очень высоких значений (рис. 5).

% от численности соответствующей группы занятых Рис. 5. Распределение формальных и неформальных наемных работников и неформальных самозанятых по размеру среднемесячной заработной платы на основном месте работы, опрос МЦК, 2000 г., респонденты 18–72 лет 3. Еще одно следствие из первого утверждения состоит в том, что женщины – как менее конкурентоспособные на рынке труда – более активно вовлечены в неформальную занятость и особенно в те ее формы, которые требуют меньшей квалификации и значительно хуже оплачиваются.

Первая часть тезиса – о более высоком участии российских женщин в неформальной занятости – полностью опровергается как нашими данными, так и другими исследователями [Варшавская, Донова: неопубл.]. Уровень неформальной занятости женщин, по данным Карнеги, почти вдвое ниже соответствующего показателя для мужчин – 7,9 против 14,3% соответственно. При этом различия в общих уровнях экономической активности по этому массиву значительно меньше. Доля женщин в составе неформальной занятости – около 40%, несмотря на то что в формальной занятости они составляют 51%. С одной стороны, такая картина есть следствие очень высокого уровня образования российских женщин, в отличие от женщин развивающихся стран. С другой стороны, относительно небольшое присутствие женщин в сфере неформальной занятости можно объяснить их большей склонностью к консервативным стратегиям: женщины скорее останутся на малооплачиваемом, но стабильном месте в сфере образования или здравоохранения, чем перейдут на хотя и более доходные, но не соответствующие их квалификации и к тому же высокорискованные неформальные работы в сфере торговли или обслуживания.

Что касается того, какие рабочие места занимают женщины в неформальной занятости, то, действительно, они чаще оказываются занятыми по найму, чем самозанятыми, предпринимателями или владелицами фирм. Этот выбор обусловливает более низкий уровень их доходов, причем разрыв в заработках мужчин и женщин в неформальной занятости выше, чем в формальной (рис. 4).

Особенно справедливо это для первичной неформальной занятости. Число наблюдений в использованных массивах слишком невелико, чтобы уверенно фиксировать гендерные различия, однако есть основания полагать, что, действительно, первичная неформальная занятость притягивает, с одной стороны, женщин с более низким образованием, а с другой, – мужчин-предпринимателей с высшим образованием.

В сфере вторичной занятости положение женщин значительно лучше. По-видимому, к этой форме дополнительной занятости прибегают женщины с высшим образованием, работающие в образовании, здравоохранении и науке.

Подведем итоги. Несмотря на попытки отнести Россию к числу «нормальных» стран со средним уровнем дохода на основании макроэкономических показателей, ее неформальная занятость имеет ряд отличий по сравнению с неформальной занятостью в этих «нормальных» развивающихся странах. Во-первых, Россия была и остается страной с практически поголовной грамотностью, качество образования в которой хотя и снижается в последние годы, но остается весьма высоким, причем женщины зачастую лучше образованы, чем мужчины. В результате, несмотря на то что риск оказаться неформально занятым выше для менее образованных категорий населения, в составе российской неформальной занятости представлены разные образовательные и профессиональные группы, с разным уровнем квалификации и опытом работы на формальном рынке труда.

Во-вторых, по указанной выше причине в отличие от развивающихся стран, где исследователи отмечают «женское лицо» неформальной занятости, в России неформальную занятость чаще выбирают мужчины, причем это характерно не только для ее регулярной формы, но и для случайных приработков. И хотя гендерное неравенство в уровне оплаты труда в неформальной занятости, действительно, наблюдается, вряд ли его нынешний уровень следует драматизировать. Ситуация с неформальной женской занятостью в России значительно более благоприятна, чем во многих других странах.

В-третьих, выбор в пользу неформальной занятости связан с тем, что в условиях экономической трансформации этот сегмент занятости обеспечивает часто более высокие и более регулярные доходы, в то время как многие номинально «хорошие» рабочие места в формальной занятости стали реально «плохими» из-за нищенской оплаты и феномена невыплат заработной платы. Наши данные еще раз подтвердили факт взаимовыгодности неоформленных отношений для работника и работодателя. Безусловно, выбор между малооплачиваемой работой «по специальности» и более доходной неформальной занятостью с непонятными профессиональными перспективами не имеет однозначно хорошего решения.

Однако само участие в неформальной занятости – это один из вариантов активной адаптационной стратегии.

Насколько стабильна неформальная занятость?

Очевидно, что неформальная занятость как адаптационная стратегия хороша лишь до тех пор, пока она не становится препятствием к возвращению человека в формальные трудовые отношения. Неформальная занятость в развивающихся странах относится к числу таких безвыходных и безысходных состояний. Поэтому закономерен вопрос о том, что происходит в России. Имеется ли в составе неформально занятых стабильное ядро лиц, регулярно прибегающих к этому типу занятости или постоянно находящихся в нем?

Поскольку обследование МЦК было одномоментным, мы вынуждены обратиться здесь к панели РМЭЗ. Представленные ниже результаты относятся к первичной неформальной занятости и включают респондентов 15–72 лет, ответивших о наличии у них работы или регулярных приработков за последние 30 дней и указавших, что эта работа осуществлялась на основе устной договоренности, без оформления или не на предприятии, не в организации.

Формальная Неформальная (регулярная) Неформальная (приработки с регулярным доходом) Рис. 6. Формальная и неформальная первичная занятость, панельные данные РМЭЗ, 15–72 лет (N = 4711) Как видно на рис. 6, в данной панели число неформально занятых имеет явно выраженную тенденцию к росту. Причем этот рост происходил во многом за счет увеличения числа лиц, работавших без контракта в формальном секторе. Их доля в численности населения 15– лет увеличилась за 4 года с 0,6 до 1,4%.

Насколько динамичным является феномен российской неформальной занятости? На рис. представлена вся совокупность первично неформально занятых за три наблюдения, каждое с интервалом в два года8. Ядро (6,7%) составляют люди, которые были заняты неформально в Два года – слишком большой интервал для того, чтобы говорить о реальной динамике статусов. Понятно, что между двумя волнами респондент мог успеть неоднократно 1998, 2000 и 2003 гг. Пересечения пар кругов соответствуют долям тех, кто был неформально занят, по крайней мере, в момент проведения двух из трех обследований. Как видим, для основной массы респондентов это состояние – временное, ограничивающееся одним моментом наблюдения. Лишь 32% неформально занятых в 1998 г. сохранили свой статус в 2000 г., и только 39% занятых таким образом в 2000 г. не изменили статус в 2002 г.

Наибольший отток из неформальной занятости происходит в занятость формальную, тогда как лидером среди «поставщиков» неформальной занятости выступает категория незанятых респондентов. Все это говорит о том, что пребывание в неформальной занятости для российского работника – нестабильно. Можно предположить, что неформальная занятость используется как краткосрочная стратегия для повышения уровня текущих доходов.

Рис. 7. Контингент неформально занятых в РМЭЗ за 1998, 2000 и 2002 гг. (N = 523 = 100%) Вместо заключения: перспективы российской неформальной занятости Завершая разговор о российской неформальной занятости, подведем некоторые итоги. Наше исследование показало, что масштабы текущей неформальной занятости в России хотя и заметны, но не столь высоки как, например, в развивающихся странах, к которым часто пытаются отнести Россию. Первичная неформальная занятость охватывает менее 10% активного населения.

Однако, учитывая интенсивность потоков как в, так и из неформальной занятости, понятно, что тот или иной опыт нерегистрируемого труда есть у гораздо более значительной части поменять работу. Тем не менее, то, что и спустя два или четыре года человек остается верным неформальной занятости, – явное свидетельство стабильности этого состояния.

населения. Неустойчивость индивидуального статуса неформальной занятости – еще одна особенность этого российского феномена, отличающая его от многих развивающих стран.

Видимо, это связано с тем, что – опять-таки в отличие от этих стран – российская неформальная занятость не является последним прибежищем наименее конкурентоспособных групп населения, с явным доминированием женщин. Возможно, в перспективе она и станет такой. Но пока лицо российской неформальной занятости отнюдь не является женским, а в ее составе широко представлены разные образовательные группы, включая тех, кто имеет высшее образование.

Очевидные минусы статуса незарегистрированной занятости – такие, как нестабильность трудовых отношений и отсутствие каких бы то ни было социальных гарантий – и сейчас, и в будущем, равно как и туманные перспективы профессионального роста, компенсируются возможностью получать текущие трудовые доходы с большей регулярностью, чем в формальной занятости, а зачастую и в более высоком размере. Именно поэтому неоформленная занятость выгодна не только самозанятым и индивидуальным предпринимателям, чьи доходы наиболее высоки, но также и наемным работникам, чье положение традиционно описывается в терминах уязвимости. Таким образом, неформальная занятость может рассматриваться как одна из активных адаптационных стратегий населения.

Какие факторы могут повлиять на изменение масштабов неформальной занятости в ближайшей перспективе? Снижение масштабов невыплат заработной платы, сокращение практики административных отпусков и рост зарплат на формальных рабочих местах, повидимому, повлияет на снижение интереса работников к неформальной занятости.

Ожидалось, что катализатором интереса к формальной занятости станет накопительная пенсионная реформа, которая будет стимулировать заинтересованность работников в легализации их заработков. Однако неочевидность ее пользы в глазах населения и откровенно низкий интерес к праву выбирать частную управляющую компанию или фонд свидетельствуют о том, что этот ресурс – по-прежнему дело будущего. Эффект от снижения единого социального налога, особенно применительно к занятости неформальной, т.е.

полностью нерегистрируемой, также пока не очевиден.

Главный вывод, который напрашивается из данного исследования, состоит в том, что неформальная занятость неоднородна и поэтому невозможно применить один универсальный рецепт ее снижения. Неформальная занятость студентов и пенсионеров – примерно шестая часть всей нынешней неформальной занятости – явление практически неизбежное и вряд ли негативное. Первые, пусть неформально, но приобретают опыт трудовой деятельности, вторые – поддерживают уровень доходов.

Неформальная занятость, осуществляемая в форме предпринимательства или самозанятости, на наш взгляд, содержит пока больше плюсов, чем минусов. Да, имеет место уход от налогов. Да, человек оказывается исключен из системы социального страхования. Но он производит и поставляет на рынки товары и услуги, которые, возможно, иначе и не могут быть произведены. Сферы концентрации неформальной занятости – малые частные предприятия торговли, строительства, сферы услуг и сельского хозяйства. Очевидно, что особенности экономической деятельности предприятий этого типа затрудняют или делают невозможным для них следование жестким нормам российского трудового законодательства.

Та часть неформальной занятости, которая действительно заслуживает внимания политиков, – это неоформленная занятость по найму трудоспособного населения. Здесь концентрируются нарушения трудовых и социальных гарантий, здесь ниже доходы и практически отсутствуют возможности для профессиональной самореализации и роста.

Задача по отношению к этой группе – не допустить превращения этой неформальной занятости в застойную и, по-возможности, снижать масштабы ее распространения.

Литература Барсукова С.Ю. Неформальная экономика: причины развития в зеркале мирового опыта // Экономическая социология. 2000. Т. 1. № 1. С. 13–24.

Барсукова С.Ю. Неформальная экономика: понятие, структура // Экономическая социология.

2003. Т. 4. № 4. С. 15–36.

Варшавская Е.Я., Донова И.В. Неформальная занятость как основная и дополнительная работа: масштабы, состав занятых, специфика // Отчет по гранту НИСП.

Заславская Т.И. Социетальная трансформация российского общества: деятельностноструктурная концепция. М.: Дело, 2002.

Ненаблюдаемая экономика: попытка количественных измерений / Под ред. А.Е. Суринова.

М.: Финстатинформ, 2003.

Средние классы в России: экономические и социальные стратегии / Под ред. Т.М. Малевой.

М.: Гендальф, 2003.

Bangasser P. The ILO and the Informal Sector: An Institutional History // ILO Employment paper.

Bernab S. Informal Employment in Countries in Transition: A Conceptual Framework // CASE Paper. 2002. April.

Carr M., Chen M.A. Globalization and the Informal Economy: How Global Trade and Investment Impact on the Working Poor? // ILO WP on the Informal Economy. 2002. No. 2002/1.

Chen M., Jhabvala R., Lund F. Supporting Workers in the Informal Economy: A Policy Framework // ILO WP on the Informal Economy. 2002. No. 2002/2.

Новые переводы

РЫНОК КАК ОБЪЕКТ ПРИВЯЗАННОСТИ:

ИССЛЕДОВАНИЕ ПОСТСОЦИАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ

1. Введение В основу данной статьи положена наша более ранняя работа, в которой в качестве возможной социальной, т.е. конституирующей, формы анализировалась «объектоцентрированная социальность» [object-centered sociality], рассматривающаяся как оборотная сторона современной индивидуализации [Knorr-Cetina 1997]. В ней утверждалось, что представляя себе современную личность как «порывающую со структурами» [disembedding], как это делается сегодня в посттрадиционных обществах, мы упускаем из виду распространение объектоцентрированной среды, которая задает наше место и привносит стабильность, определяет индивидуальную идентичность так же, как это делали прежде местное сообщество или семья, и выносит на первый план формы социальности, подкрепляющие и дополняющие формы, исследовавшиеся обществоведами ранее. Мы полагаем, что десоциализирующие силы и события современных переходных обществ следует попытаться анализировать с позиций постсоциальной модели социальности.

Согласно этой модели, в отношениях, предполагающих элементы риска (а таковыми, по мнению многих авторов, является подавляющее большинство нынешних человеческих отношений), именно объекты получают преимущества. А объектные отношения рассматриваются как категория, составляющая все более мощную конкуренцию человеческим отношениям. Одна из отличительных особенностей современной жизни состоит в том, что, пожалуй, впервые в истории (по крайней мере новейшей) встает вопрос о том, действительно ли другие люди являются наиболее интересным элементом окружающей среды – тем, на который люди тоньше и охотнее всего реагируют и которому они уделяют наибольшее внимание [см. также: Turkle 1995]. Мы попытаемся проанализировать эту Источник: Knorr-Cetina K., Bruegger U. The Market as an Object of Attachment: Exploring Postsocial Relations in Financial Markets // Canadian Journal of Sociology. 2000. Vol. 25. No. 2.

2000. P. 141–168 (http://www.arts.ualberta.ca/cjscopy/articles/knorr.html). Без сокращений перевод опубликован в книге: Западная экономическая социология: хрестоматия современной классики / Сост. и науч. ред. В.В. Радаев; пер. М.С. Добряковой и др. М.:

РОССПЭН, 2004. С. 445–468.

Более ранняя версия этой работы была представлена на конференции «Статус объекта в социальных науках» в Бранелском университете (Аксбридж, Великобритания) 9– сентября 1999 г., где мы получили много полезных замечаний. Ценный комментарий предложил Нико Штер [Nico Stehr]. Мы выражаем огромную благодарность менеджерам, трейдерам, продавцам и аналитикам изучаемого нами глобального инвестиционного банка, которые столь щедро делились необходимой нам информацией.

возможность, используя понятие «постсоциальные отношения», и предполагаем, что это позволит нам несколько смягчить жесткие рамки, заданные прежними подходами.

Понятие «постсоциальный» служит удобным обозначением для неограниченного спектра культурных форм, выходящих за пределы привычных определений социального порядка, но проявляющих себя сегодня в целом ряде образований. Среди таких форм – крайне рискованное поведение по отношению к природной среде, подобное тому, что описал С. Линг [Lyng 1990; его пример – затяжные прыжки с парашютом]; определение идентичности с точки зрения объектных принципов и категорий, возникающих в результате анализа потребительского поведения и деятельности крупных торговых центров [Falk, Campbell 1997; Ritzer 1999]; виды привязанностей [attachments], обсуждаемые в данной работе. Все эти формы объединяет вовлеченность в «объектные отношения» [object-relations] с неживыми вещами, которые начинают конкурировать с человеческими отношениями и в определенной степени заменяют их. Однако понятие постсоциального можно использовать и для анализа человеческих отношений, когда те вымываются из наших основных представлений о социальности. Подобную методику анализа можно использовать также в коллективных обезличенных системах, возникающих в символическом пространстве, – например, для исследования форм человеческого взаимодействия, образованного коммуникационными технологиями и ими опосредуемого. Мы можем назвать такие системы постсоциальными формами, так как они возникают в обстоятельствах, когда взаимодействие, пространство и даже коммуникация начинают означать нечто, отличное от их привычного понимания. Открытым вопросом, на который предстоит ответить эмпирическим исследованиям, остается вопрос о том, как изменяются характеристики социального взаимодействия, когда технологическое становится естественным, а «социальное пространство превращается в компьютерный код, – согласованный и галлюцинаторный [consensual and hallucinatory]» [Stone 1996: 38]. Мы не будем здесь пытаться ответить на этот вопрос, а сосредоточим внимание на постсоциальных отношениях в сфере, в которой объектами выступают одновременно и люди, и предметы. А в качестве примера мы рассмотрим «рынок» и, в частности, финансовые рынки, оказывающие все возрастающее влияние на современную жизнь. Вслед за трейдерами, видящими в рынке совокупность преимущественно анонимных поведенческих актов, мы будем анализировать его как объект, а затем вернемся к его человеческой составляющей.

Наша позиция в некотором смысле исторична: она основывается на посылке о том, что в современной жизни определенные категории вещей и привносимые ими обстоятельства получают все большее распространение и обретают все большую значимость и признание.

Подобный «наплыв» объектных миров в социальный мир, их постоянное движение и предъявляемые ими требования можно обрисовать, опираясь на посвященные им последние работы. Речь идет о литературе об информационных и коммуникационных технологиях [Turkle 1995; Heim 1993], о «возвращении природы» и требованиях природной среды [Sheldrake 1991; Serres 1990], об объектах потребления [consumer objects] [Baudrillard 1996;

Rizer 1999; Miller 1994] и финансовых рынках [Smith 1991; White 1981; Baker 1984; Abolafia 1996]. «Наплыв» объектных миров совпадает с изменением моделей межличностных отношений и отношений в рамках сообществ, о которых писали в том числе К. Лаш, Дж. Коулман, Э. Гидденс, У. Бек и Э. Бек-Гернсхейм, С. Лэш [Lasch 1978; Coleman 1993;

Giddens 1991; Beck, Beck-Gernsheim 1994, 1996; Lash 1994]. Постсоциальные явления возникают в результате пересечения всех этих тенденций. Формы объектоцентрированных отношений, очевидно, не новы, и объекты (в широком смысле слова), несомненно, становились ключевой характеристикой и в другие исторические периоды. Однако есть основания полагать, что нынешние формы объектоцентрированности или, если угодно, современного «объектного сдвига» [«object shift»], с исторической точки зрения отличаются от прежних типов объектной ориентированности [object orientation]. Например, отличительной особенностью современной ситуации являются сами объекты, которые, как нам кажется, все более активно заимствуют свои характеристики у объектов, используемых в сфере науки и экспертного знания. Важная задача данной работы – показать, что рынки суть «эпистемические вещи» [epistemic things] (понятие предложено Х.-Й. Райнбергером и доработано Кнорр-Цетиной [Rheinberger 1997; Knorr-Cetina 1997]).

Рассматриваемая в данной работе идея постсоциальных отношений тесно связана с понятием объекта как разворачивающейся структуры [unfolding structure], не тождественной самой себе. Подобная концептуализация имеет место в естественных науках, но противоречит традиционным представлениям об объектах в социальных науках. Мы должны концептуализировать не только объекты, но и саму социальность; необходимо выявить механизм(ы) связей между «собой» и «другими» [self and others], согласно которым объектные ориентации можно рассматривать как социальные отношения. Это и будет вторым вопросом данной работы. Мы опираемся при этом на работы Ж. Лакана и его идеи по поводу субъекта как предлежащей структуры желаний [subject as implying a structure of wanting]. Интерпретация объектных ориентаций как постсоциальной формы связи [relatedness] в корне отлична от интерпретаций, ориентированных на действие и включающих такого рода ориентации, например, в рамках понятий труда и инструментального или практического действия. Одно из положений данной статьи заключается в том, что подход, ориентированный на объектные отношения [object-relations approach], не означает отказа от интерпретаций в терминах «труда» или «действия», и наоборот. Применительно к финансовым рынкам подходы, ориентированные на действия, можно использовать для иллюстрации ответов на вопросы социологии экономики [sociology of economics], индустриальной социологии и организационной социологии, в то время как теория постсоциальных объектных отношений смещает дискуссию в русло теорий трансформации, исследующих характер изменений в современной жизни. Одновременно, настаивая на отказе от таких понятий, как «труд» или «действие», наш подход также ставит под сомнение более ранние взгляды, в которых эти термины зачастую изначально включают в себя объектную сторону, но не разворачивают ее в целенаправленной деятельности и пренебрегают отношениями, которые связаны с этими процессами3. Используемое нами понятие социальных связей с объектами основывается на интуитивном предположении о том, что в некоторых областях индивиды относятся к (некоторым) объектам не только как «производители» и «творцы» [«doers» and «accomplishers»] вещей в рамках той или иной схемы действия, но как воспринимающие, чувствующие, размышляющие и помнящие существа, – как носители опыта, который мы, как правило, связываем только со сферой интерсубъективных отношений.

В последующих разделах мы сначала рассмотрим международные валютные рынки как объект глобального знания, в который они превратились. Затем представим наше понятие объекта и концепции связанности, чтобы с их помощью описать то, что мы называем постсоциальными отношениями.

Часто утверждают, что Хайдеггер сумел преодолеть различие объект-субъект, обосновав, что мы живем в мире, который по отношению к нам всегда уже организован с точки зрения целей. Однако его идеи были направлены против «когнитивистских» теорий знания, упускающих из виду непосредственно данный и фундаментальный опыт собственной вовлеченности. Из анализа не следует исключать человеческую любовь как процесс построения отношений, предполагающих различные сущности. Рассуждения Хайдеггера относятся скорее к фундаментальному философскому уровню «здесь-бытия» [Dasein], чем к повседневным процессам [Heidegger 1962].

2. Рынок как эпистемическая вещь Мы хотим проверить наши идеи о постсоциальных объектных отношениях на примере валютных рынков и, в частности, торговли валютой между крупными глобальными инвестиционными банками. Данные, представленные в нашем исследовании, получены в ходе включенного наблюдения и интервью в торговом зале Швейцарского банка [Swiss bank], который по своим зарегистрированным доходам от торговли валютой в последние годы прочно занимает место в пятерке или семерке наиболее успешных банков мира [FX Week 1998]4. В 1999 г. в этом банке по всему миру работали 14 500 человек, размещенных по 60 офисам в 30 странах на всех шести континентах. Изучаемые валютные рынки характеризуются особой глобальной формой, которая основана не на воздействии отдельных стран или индивидуального поведения, а на создании узлов институциональной торговли в финансовых центрах, располагающихся в трех основных временнґых зонах: Нью-Йорке, Лондоне и Токио, а также – поскольку мы исследуем швейцарский банк – в Цюрихе.

Институциональные инвесторы в этих регионах связаны с глобальным банком при помощи «открытых» (прямых) телефонных линий. Основные центры и подразделения банка связаны между собой развитыми сетями Интранета – внутренними компьютерными сетями, простирающимися через весь земной шар. Электронная информация и брокерские услуги таких компаний, как «Reuters», «Bloomberg» и «Telerate», предоставляются через Интранет исключительно институциональным клиентам. Валютные сделки, проходящие по этим каналам, начинаются от нескольких сотен тысяч долларов, достигая сотен миллионов долларов и более за трансакцию. Сделки совершаются трейдерами, финансовыми и фондовыми менеджерами, банкирами центрального банка [central bankers] и теми, кто хочет избежать негативных последствий колебания валютных курсов, получить прибыль от их ожидаемых колебаний, или кому необходима валюта для входа в транснациональные инвестиционные потоки или выхода из них.

Действия, происходящие в торговой зоне инвестиционных банков, следует отличать от действий, совершаемых при большинстве фьючерсных обменов, организованных как «рынки по заявкам» [order-markets]. На рынке заявок потенциальные покупатели и продавцы сообщают о своих намерениях брокерам, находящимся на особой торговой площадке [trading pit], где они выкрикивают ставки [bids] – цены, заявленные покупателями, и свои заявки, стараясь устроить сделку для своих клиентов (такие обмены были метко названы обменами выкриками [«open outcry» exchanges]). Институциональные трейдеры на валютных торговых площадках глобальных инвестиционных банков, напротив, выступают в качестве участников рынка на так называемых «дилерских рынках» [dealer market]. На таких рынках (в нашем исследовании это межбанковская торговля с немедленной поставкой [interbank spot], т.е.

прямой обмен валюты, и опционная торговля [option trading]) дилеры торгуют только с другими дилерами, разбросанными по всему миру. На основе заявленных сумм и валютных пар для обмена (долларов на евро, йены, швейцарские франки и т.д.) дилеры одновременно делают предложения о покупке и продаже. Трейдер, с которым они связываются, может соглашаться или не соглашаться на сделку – цена в данном случае не является предметом переговоров. Трейдеры также «назначают цены» [make prices] (делают предложения о сделке) сотрудникам своего собственного банка, работающим в торговой зоне и имеющим К сентябрю 1999 г. было проведено 81 интервью (каждое продолжительностью примерно полтора часа) с трейдерами, продавцами и аналитиками, работающими в торговой зоне.

Включенное наблюдение велось непрерывно в течение последнего года, а также регулярно с 1997 г. более краткими периодами – от нескольких дней до одной недели. Исследование является частью более крупных проектов по изучению работы аналитиков в исследовательских отделах крупных банков [Mars 1998; Knorr-Cetina, Preda 2000], анализу финансовых документов [Knorr-Cetina 1999] и того, что мы называем «глобальными микроструктурами» [Bruegger, Knorr-Cetina 2000].

дело с институциональными клиентами: центральными банками, пенсионными фондами и корпоративными клиентами. Участники рынка зарабатывают деньги для своего банка, играя на изменении валютных курсов (т.е. используя разницу цен в разное время) и занимаясь посредничеством (т.е. используя ценовые различия между разными рынками). Кроме того, они зарабатывают деньги за счет разницы между низкой ценой покупки и высокой ценой продажи (в фондовой торговле и торговле облигациями аналогом является получение комиссионных). Торговля также может иметь целью просто управление рисками [risk management] (например, посредством хеджирования [организационного страхования / защиты]). Выполняя свою роль «созидателей рынка» [market makers], трейдеры действуют как «поставщики ликвидности» для своих рынков и защищают их, поддерживая непрерывный поток сделок. Участники рынка имеют «позитивное обязательство» [affirmative obligation] [Baker 1984] поддерживать рынок (не допустить его падения), предлагая сделки даже тогда, когда рынок работает против них и эти сделки наверняка оказываются для них невыгодными.

В исследованном нами банке в Цюрихе фондовой торговлей, торговлей облигациями и валютой занимаются около двухсот трейдеров. Торговцы валютой сидят за «столами», выстроенными в ряды по 6–12 столов в каждом. В их распоряжении несколько технологий, в том числе «голосовой брокер» [voice broker] (голос брокера озвучивается двусторонней системой связи, постоянно объявляющей цены и заявленные сделки) и телефон с экраном [screen-like phone]. Однако прежде всего бросаются в глаза примерно пять мониторов, стоящих перед каждым трейдером, – они показывают состояние рынка и помогают вести торговлю. Когда каждое утро трейдеры приходят на работу и «пристегивают ремни», они буквально впиваются глазами в свои мониторы, следя за информацией на них, даже когда они разговаривают или перекрикиваются друг с другом. Их тела сливаются с миром их мониторов, они целиком погружаются в него. Мониторы же, в свою очередь, показывают ситуацию на рынке, который существует только на этих мониторах5, и здесь рынок в максимальной степени приближается к локально порождаемому феномену – в этнометодологическом смысле, если под «локальным» понимать ограниченность специфическим пространством. Сами мониторы по своей сути, конечно же, не локальны, а глобальны: они воспроизводят совершенно идентичное изображение на всех торговых площадках банков «одной группы» [«same tier» banks], которые связаны друг с другом телефонными линиями, общими информационными технологиями, а также системами заключения сделок и обмена информацией таким образом, что трейдер, улетевший сегодня в Токио, может завтра продолжить там свою работу. Рынок формируется этими производимыми-и-анализируемыми дисплеями [produced-and-analyzed displays], к которым привязаны трейдеры. В этих мониторах – «суть» рынка, выраженная их знаково-письменной поверхностью, или, как мы будем говорить далее, «жестовой поверхностью-в-действии»

[gestural face-in-action].

Все вышесказанное может служить отправной точкой для более детального анализа нескольких характеристик рынка как «объекта-на-экране», при этом внимание будет уделено эпистемическому [epistemic] характеру этого объекта, его самостоятельному существованию в качестве «жизненной формы» [lifeform], а также его жестовой поверхности [gestural face].

Начнем с первого вопроса: в каком смысле мы можем назвать «рынок-на-экране»

эпистемическим объектом? И что вообще такое эпистемические объекты? Представьте, что рынок на экране состоит из нескольких рядов окон и групп дисплеев, распределенных по нескольким рабочим станциям и компьютерам. Для трейдеров главным свойством этих дисплеев и средоточием всего рынка являются цены дилеров, показываемые «электронным Основное средство существования подобного рынка – это монитор. Однако в случае продолжительных сбоев в работе компьютеров участники рынка могут переключаться на телефонную связь и с ее помощью связываться с клиентами и узнавать цены.

брокером» – специальным экраном (или машиной), в значительной степени заменившим голосового (живого) брокера: он показывает цены для валютных пар (главным образом это отношение доллара к другим валютам, например, швейцарскому франку или евро) и сделки, возможные при таких ценах. Участники рынка часто работают при помощи электронного брокера; его ценовое действие играет решающую роль при установлении цен для игроков [callers], заинтересованных в сделке. Их взгляды также прикованы к одной точке – специальному экрану, представляющему компьютерную сеть системы «Reuters dealing», на основе информации которой участники рынка преимущественно и заключают сделки.

Другие участники пишут свои цены и предложения сделок, которые отображаются на этих экранах. Сделки заключаются посредством «диалогов» на экране. Это напоминает обмен письмами по электронной почте (система «Reuters dealing» используется для обмена сообщениями в рамках таких «диалогов»), но обмен более стандартизованный в отношении институциональной принадлежности сторон [institutional conversations].

На другом экране трейдеры следят за ценами, которые выставляют различные банки по всему миру. Это не столько цены реальных сделок, сколько обозначение банками своих интересов. Помимо этого на экранах трейдеры могут отслеживать собственную позицию на рынке (например, длинную или короткую позицию по той или иной валюте), историю сделок за определенный период времени (а в случае немедленной продажи [spot trading] – за определенный день), а также свой общий расчетный баланс (прибыли и убытки за интересующий период времени). Наконец, на этих экранах трейдеры могут читать материалы различных новостных агентств – главные новости, комментарии и аналитику.

Еще один важный вид информации на экране, который с точки зрения своей специфичности, скорости обновления и актуальности имеет более непосредственное отношение к процессу заключения сделок, – это внутренние доски объявлений, на которые участники рынка помещают свою информацию. Экраны и окошки рабочих станций накладываются друг на друга; их очередность определяется рыночным действием и историей рынка. Внимание трейдеров к информации на разных экранах зависит от важности сообщений. Всю ситуацию можно уподобить концентрическим кругам: центральное место всегда занимают цены реальных сделок и торговые переговоры; в следующем круге – индикативные цены и отдельные новости (какие – зависит от истории данного рынка); еще дальше располагаются прочие новости и комментарии.

Все вышесказанное указывает на то, что экраны представляют [present] (или апрезентируют [appresent]) – см. ниже) информацию и знания. Это очевидно, если говорить об информации на доске объявлений: здесь публикуются все конфиденциальные соображения трейдеров и аналитиков того или иного банка, работающих по всему миру, по поводу действий рыночных игроков, политических или иных событий, потенциально имеющих отношение к сделкам и ценам. Очевидно также и то, что сообщения новостных агентств и провайдеров – таких, как «Reuters» и «Bloomberg», – репрезентируют значимую информацию. Как правило, это контекстуальное знание экономических условий и факторов, которые могут на них повлиять; выпуски включают также важные, регулярно обновляемые данные о разного рода показателях, а также о заявлениях и изменениях в области экономической политики.