«Международное общество Мемориал, 2004 © Новое издательство, 2004 ISBN 5 98379 021 8 © Григорий Шведов, фотографии, 2004 Содержание Ирина Щербакова. Чеченская память 7 Пока я буду жив. Максим Исаев. Мои годы 15 Лариса Аюб ...»

быть чеченцем

мир и война глазами школьников

бытьчеченцем

МИР И ВОЙНА ГЛАЗАМИ ШКОЛЬНИКОВ

МЕМОРИАЛ / НОВОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО 2004

УДК 172.4(=35)

ББК 67.408(2Рос.Чеч)

Б 95

Издательская программа Международного общества «Мемориал»

Редакционная коллегия:

Александр Даниэль, Лариса Еремина, Елена Жемкова,

Татьяна Касаткина, Марлен Кораллов, Никита Охотин,

Ян Рачинский, Арсений Рогинский (председатель)

Издание осуществлено при поддержке Управления верховного комиссара ООН по делам беженцев и программы «Миграция и право» Правозащитного центра «Мемориал», интернет СМИ «Кавказский узел»

Редакторы составители Ирина Щербакова, Григорий Шведов Подготовка рукописи Александр Паповян Комментарии Александр Черкасов Фотографии Григорий Шведов Дизайн Анатолий Гусев Б 95 Быть чеченцем: Мир и война глазами школьников М.: Мемориал; Новое издательство, 2004. — 224 с.: ил.

ISBN 5 98379 Книга объединяет работы чеченских школьников, посвященные прошлому и настоящему Чечни и отражающие личный опыт авторов, историю их семей и судьбы разных людей на фоне чеченской истории. Работы были отобраны из числа сочинений, присланных старшеклассниками на ежегодный Всероссийский исторический конкурс общества «Мемориал» «Человек в истории.

Россия — XX век» в 2003/2004 году. В книгу также вошли сочинения четырех российских школьников, посвященные судьбам чеченских беженцев в России.

УДК 172.4(=35) ББК 67.408(2Рос.Чеч) © Международное общество «Мемориал», © Новое издательство, ISBN 5 98379 021 8 © Григорий Шведов, фотографии, Содержание Ирина Щербакова. Чеченская память «Пока я буду жив…»

Максим Исаев. Мои годы Лариса Аюбова. История для моих детей Айзан Дзухаева. Под бомбежками Милана Зунайраева. День артиллериста Зураб Идалов. Пока я буду жив… Мадина Гуражова. Мы пережили три войны Имран Сугаипов. Самашки… Айна Керимова. Небо над Гудермесом… «Где я соберу своих детей...»

Милана Мальцагова. «Бохча» моей бабушки… Зелимхан Ирбагиев. Я из тейпа «терло» Милана Такаева. Опять война Малика Магомадова. Я чеченка, дочь чеченцев… Карина Юсупова. Где я соберу своих детей… Аминат Саламова. Мой прадед — Салам молла Турпал Юсупов. Чеченская семья: связь времен и поколений Заурбек Каимов. Мой прадедушка Абдул Кадир Каимов Диана Сангариева. Наша судьба «Я люблю рассматривать фотографии...»

Милана Межидова. Рахимат и бабушка Оля Элина Батиева. Чеченский Есенин Лейла Яндиева. Вера, надежда, любовь Лидии Яндиевой Мовсар Бачаев. Судьба Есимат Зелимхан Ирбагиев. Судьбы вайнахских женщин Даниил Музаев. Кровавый пепел Хайбаха «Уроки, которые ничему не учат…»

Евгения Миронова. Русские — чеченцы.

Почему мы не можем жить мирно? Ольга Попова. Чечня. Расскажи мне боль свою, солдат… Алина Ткачева. На земле не должно быть чужих людей Елена Суркова. Уроки, которые ничему не учат Приложения Чечня: хронология исторических событий Алексей Левинсон. Сочинения и социсследования: параллели Григорий Шведов. Дети прошлого = дети настоящего О конкурсе «Человек в истории. Россия — ХХ век» Summary Чеченская память Ирина Щербакова, директор образовательных программ «Оказывается, для большого счастья нужно не очень много: всего лишь созна вать, что ты еще живешь», — этими словами заканчивалась одна из первых че ченских работ, пришедших на наш конкурс.

Всероссийский исторический конкурс «Человек в истории. Россия — XX век»

был объявлен Международным обществом «Мемориал» в 1999 году. Конкурс не ожиданно для нас получил широкий отклик: каждый год приходят тысячи ра бот cо всех концов России.

Но, признаться, мы никак не могли надеяться, что в этом хоре когда нибудь услышим голоса чеченских подростков. Конечно, тема войны в Чечне в той или иной форме присутствовала в работах российских конкурсантов, как присут ствовала она в нашей жизни, но, скорее, в виде того отголоска, который остав ляла эта война в российском обществе. Главным образом — в рассказах о судь бах отцов и старших братьев, физически и нравственно травмированных опытом участия в войне.

Казалось принципиально важным вовлечь в наш исторический «разговор» Се верный Кавказ и особенно чеченских школьников, чтобы хоть в какой то мере понять, что они думают о своей истории. В 2003 году мы предприняли специаль ные усилия, чтобы о конкурсе узнали учителя и школьники в Чечне. Проведе ние конкурса в Чечне стало возможно благодаря специальному проекту, разра ботанному интернет СМИ «Кавказский узел»; координатором конкурса в Чечне стала Асият Муртазалиева.

Тем не менее трудно было себе представить, что в Чечне найдутся подростки, которые вообще захотят послать свои работы в Москву на конкурс под названи ем «Человек в истории. Россия — ХХ век». Как написала нам одна из участниц, стараясь формулировать помягче: «Я — чеченка… Возможно, для всероссийско го конкурса не совсем удачная национальность».

Призывая писать исторические работы, мы понимали, как трудно сделать что либо без музеев, библиотек, архивов. А многим ли чеченским семьям удалось сохранить хоть какие нибудь семейные документы? Да и о каких семейных ар хивах может идти речь, когда порой там нет самых элементарных условий для жизни и учебы. «И я хочу, — пишет один из конкурсантов, — чтобы те люди, ко торые прочитают это сочинение, поняли, что нам надоело жить среди разрушен ных зданий, без света, без транспорта, без воды. Наши участки далеки от основ ной трассы, центрального базара. Вечером, когда мы учимся, практически ничего не видно, утром то же самое — приходим мы в школу, ничего не видно, темно в классах». (Как не вспомнить приходящие на российский конкурс описа ния трудного школьного детства времен Отечественной войны.) Но поразительным образом на конкурс 2003/2004 года из Чечни пришло 155 ра бот — в несколько раз больше, чем из многих других, несравненно более благо получных регионов, включая Москву и Петербург.

Разумеется, сочинения чеченских школьников отличаются от исследователь ских работ их сверстников из России. Но главное отличие заключается не в сте пени научности и возможности использовать архивные документы, а в том, что очень часто это рассказ не о чужом, а о своем прошлом, о том, что их авторы пе режили сами.

Две войны, на фоне которых прошла большая часть жизни 14–17 летних чечен ских участников нашего конкурса, превратили их в важных исторических свиде телей. И свою, пусть короткую, память они рассматривают уже как часть общей национальной памяти.

О чем же пишут авторы работ, пришедших из Грозного и из других мест с пе чально известными названиями — Самашки, Гудермес, Аргун, Шали?..

Самые старшие из них еще смутно помнят кусочки мирного времени до 1994 го да — т.е. до первой чеченской войны. И та далекая прежняя жизнь предстает едва ли не как миф об утраченном рае. (Неважно, что на самом деле реально помнят они сами, а что передается им взрослыми.) На фоне полной разрухи и дезурбанизации как символ чудесной мирной жизни возникает прежде всего Грозный, до войны большой и разбросанный советский промышленный город.

Сегодняшние чеченские школьники «вспоминают» его только так: «А помнит ся, Грозный — самый красивый город на Северном Кавказе — утопал в зелени.

Какие парки, скверы, фонтаны, огромные магазины, театры, школы, вузы бы ли!»; «Мой дедушка вспоминал, каким был город, — высокие красивые здания, кинотеатры, цирк, клубы, сколько было людей, молодежи, как они всегда ходи ли в театр, кино».

Мы то с вами знаем, какой отнюдь не прекрасной была советская и постсовет ская жизнь, но это ведь с чем сравнивать. Вот что застали эти подростки в созна тельном возрасте: «А во что превращен город сегодня? Разрушенные дома, обго релые здания, мусор, огромные ямы на дорогах — одни развалины. Нет ни одного живого дерева, ни одного живого кустика, все как бы мертво. Будто бы провели рукой и стерли все с лица земли. От былого Грозного остались одни руины да вос поминания. Тут и одичавшие собаки, и люди, которым больше некуда идти, и, плюс ко всему, солдаты с оружием в руках, которые с утра до вечера ходят по до мам в поисках новой жертвы, объясняя это тем, что делают проверки».

Картины, которые наиболее ярко запечатлелись в их памяти и которые они ста раются нам передать, все так или иначе связаны с войной: как выходили по так называемым «коридорам», как попадали под обстрелы, как днями, а иногда не делями сидели в подвалах, как снова возвращались в полуразрушенные дома и снова бежали. Бесконечные эти эпизоды сливаются в один рассказ: «На всем пути до с. Побединское Даню родители поочередно несли на руках. А мы с мо им братом со школьными ранцами за спиной, в которых кроме книг было еще немного еды и кое какие игрушки, шли пешком по асфальту. Людей было так много и почти все шли в одном направлении. Редко можно было увидеть людей, идущих нам навстречу в сторону города. Это были люди, которые искали своих родных. В надежде встретить кого нибудь из своих они шли навстречу людско му потоку и очень внимательно вглядывались в лица прохожих». «Раздался взрыв, и клубы пыли и дыма накрыли как их самих, так и нас, их окружавших.

При этом беспорядочная стрельба продолжалась, и разглядеть, кто в кого стре ляет, по прежнему было невозможно. Мы по привычке легли на землю. После этого раздалось еще несколько взрывов гранат. Женщины и дети пытались вы рваться из людской толпы. Воспользовавшись небольшой паузой в перестрел ке, я вскочил и побежал в сторону школы № 41, откуда мы пришли в сквер».

«В первый день войны я, моя сестра Марина и все мои друзья возвращались до мой из школы. Над нами летели самолеты, потом был взрыв недалеко от нас. Мы в ужасе добрались до нашего дома. Дома никого не было, мама была на работе, она учительница младших классов, папа тоже был на работе, он шофер. Через не которое время мы пошли чистить бомбоубежище, но оно нам не понадобилось.

С каждым днем было все хуже и хуже, на мой город падали бомбы, снаряды».

Да, война для них — главная тема, но нет никаких попыток объяснить себе и дру гим, почему началась первая, почему вторая. Бесконечно повторяющийся мотив:

жили мирно, на нас вдруг напали. Но нечего удивляться, что нет объяснения про исходящему у подростков, ведь и взрослые им ничего не могут объяснить. Как верно писала замечательный комментатор чеченских войн журналистка Гали на Ковальская в одной из своих статей, «Чеченская война — абсурд в стиле Каф ки. Провозглашенные цели никак не соотносятся с происходящим, истинные не просматриваются. Попытки найти этой войне хоть какое нибудь рациональное объяснение проваливаются. Рождаются мифы, причудливые и вздорные. Впро чем, не более вздорные, чем сама реальность». Сочинения чеченских школьни ков — иллюстрация к этим словам.

Как бы взрослые ни обманывали сами себя и других, подростки отлично чувству ют ложь и бессилие тех, кто не может ни уберечь их, ни защитить. И проклятия в адрес войны, которыми пестрят сочинения чеченских школьников, адресова ны прежде всего, конечно, взрослым (только кажется, что в воздух). «Никто и никогда не сможет разубедить меня в том, что самое страшное зло на Земле — это война. К сожалению, молодое поколение Чечни узнало ее не по книгам и фильмам — она прошлась страшным смерчем по нашим судьбам, по нашим жизням».

Большинство их рассказов — о войне и на фоне войны, причины которой непо нятны, конец которой никак не наступает. В чеченских историях есть женщи ны, дети, старики, но нет боевиков. Нет и «федералов»: солдаты, летчики — они есть почти в каждом сочинении, но как общая масса, без лиц (берут штурмом, бомбят, иногда кормят, иногда отнимают еду).

Мир подростков в Чечне невероятно сужен — все крутится вокруг рода и семьи и семейных отношений, потому что только это дает хоть какую то защиту: «Мы были беженцами в Гойтаре. У нас во дворе жили три семьи: бабушка, тетя и дво юродный брат, дядя, его жена, два сына и две дочери; и наша семья — папа, ма ма, я, три сестры и брат. В это утро каждый из нас как будто предчувствовал не счастье, каждый был необыкновенно близок друг к другу».

И хотя много было написано о том, что война в Чечне разрушила тейповые и ро довые структуры, но в наших работах авторы постоянно апеллируют к истории рода — и какой бы мифологизированной эта родовая память ни была — это так же несомненный способ сохранения идентичности. Память рода и подчеркну тая, декларируемая любовь к родине с клятвами верности ей — этим полны ра боты. Но пафос, который иногда нам кажется несколько театральным, для этих подростков естественен и чрезвычайно важен.

В многократно рассказываемых нам семейных историях — потому что чечен ские истории — это прежде всего семейные истории (и не только потому, что нет других источников и нет других архивов) — главный стержень конечно же — депортация 44 го года. И коллективизация, и затронувший Чечню 37 й год — все это меркнет перед трагедией выселения, проводившегося в Чеч не очень жестоко. Символом этой памяти становятся зверски сожженные жи тели деревни Хайбах.

Сегодняшний опыт этих подростков приводит их к тому, что разрыв между поколениями — проблема извечная и, безусловно, присутствующая в сочине ниях российских школьников — здесь существует лишь в той мере, в какой лю ди старших поколений все таки еще помнят мирную жизнь и к этой памяти обращаются.

Более того, может быть, теперь, на фоне собственных реальных впечатлений, их собственной, пусть даже короткой памяти им стала ближе память их деду шек и бабушек, тоже в детстве переживших катастрофу — кошмар депортации 44 года. Эти «памяти» в некоторых работах так тесно сливаются, что иногда не понятно становится, от чьего имени идет речь. Воспоминания бабушек, деду шек (чаще, конечно, бабушек — это, кстати, объединяет их с российскими участ никами конкурса: и здесь тоже очень часто носителем семейной памяти выступают именно бабушки) пишутся «как бы» от первого лица. И часто рассказ о кошмаре депортации происходит в кошмаре бомбежек — в подвале. Важность того тяжелого опыта сегодня невероятно возрастает — дедушки и бабушки вы жили тогда, значит, мы выживем и сейчас. Возрастает и вообще значение памя ти (и как важнейшей ее части — сохранение обычаев и языка). Что еще можно успеть взять с собой во время депортации (этот сюжет повторяется в наших работах десятки раз), кроме наспех собранных узелков? В самом счастливом случае — это швейная машинка «Зингер» (этот предмет как символ и способ выживания и в самом деле объединяет сотни семейных историй наших конкур сантов самых разных регионов, национальностей). «В Старых Атагах объяви ли, что чеченцев по приказу Сталина выселяют. Всех собрали, начали увозить из села. К нам пришли трое военных и спросили, есть ли взрослые. Я сказала, что жду маму и брата, они работают в Грозном на военном заводе. Военные сказали, что их не стоит ждать, они не придут, и начали мне помогать собирать кое что, предложили взять с собой продукты, теплые вещи. Из продуктов оказалась куку рузная мука, из теплых вещей — мамино пальто и старая отцовская фуфайка.

Я настояла и взяла швейную машину „Зингер“. Она дала возможность выжить в Казахстане».

Читать эти сочинения тяжело, иногда они монотонны, как бывает монотонен эпос или нарратив с бесконечными повторами и разными описаниями одного и того же: февраля 44 го года, января 95 го и осени 99 го… Какими короткими и обрывочными они бы ни были, они дают возможность задуматься над тем, что происходит там у них с временем историческим и как оно совпадает с нашим.

Что в общероссийской памяти депортация чеченского народа? В лучшем слу чае — лишь трагический эпизод в общем контексте сталинской эпохи. Но на са мом то деле у каждого народа время течет по своему и в разные исторические периоды по разному. То еле еле, то летит. Своя история, свой язык и свое вре мя. Беда только, что право на него нигде не записано. По часам чеченской памя ти и Шамиль был совсем недавно, и 1870 й от 1996 го — рядом. Давно забыла Россия, как завоевывала Кавказ, вроде так давно это было, что как будто и не бы ло. И то же самое и с депортацией — тоже ведь было очень давно, да и вернули их, вроде бы извинились, какое это имеет отношение к сегодняшнему дню? Но даже в наших школьных сочинениях видно, что их время совсем другое: получа ется — вчера выселили, сегодня утром позволили вернуться (не вернули, а поз волили), днем стали бомбить. Но пока мы не поймем этой разницы историчес кого времени — перспективы совместного будущего довольно печальны. И уж во всяком случае с помощью кувалды перевести стрелки чеченских историче ских часов невозможно.

Непонимание этой разницы в историческом времени имеет очень тяжелые и почти необратимые последствия, в конце концов приведшие и к тому, что в Чечне происходит сейчас. Не понимали и не осознавали, какой совсем не ос тывшей лавой является память — стоило с нее лишь содрать тонкую корку. И эти детские сочинения — яркий тому пример.

Что для этих чеченских подростков сегодня Россия? Прежде всего те, кто прис лал нам свои сочинения, — писали по русски, и их культурное пространство — это до сих пор пространство русской культуры. Во многих работах приведены цитаты из конечно же Лермонтова и Толстого, строки из «Хаджи Мурата» и «Ва лерика» служат эпиграфами. И возникает ощущение, что, обращаясь к нам, они невольно «заклинают» нас этой культурой. Вероятно, чеченские школьники чувствуют, что это, быть может, едва ли не единственное пространство, на кото ром возможно хоть какое то понимание друг друга.

Многие из тех, кто писал работы, стараются изо всех сил быть объективными к российской стороне, как бы трудно это ни было, рассказывают о людях, кото рые в их глазах олицетворяют хоть какую то надежду на понимание и прими рение, например о Викторе Попкове, образ которого рисует в своей работе Максим Исаев из Грозного: «Виктор погиб от рук бандитов, какой бы националь ности они ни были и на каком бы языке ни говорили. Он был маленьким лучом надежды для истерзанного войной чеченского народа. Его знали в самых отда ленных уголках нашей республики. Пешком, с котомкой за спиной, он добирал ся в самые труднодоступные горные аулы. Одетый в старые вещи, с лицом очень набожного человека, далекий от мирской суеты, он шел к людям. Не знаю, из че го должны быть сделаны те, кто поднял на него руку».

Совершенно очевидно, что с нами «говорят» те, кто настроен особенно мирно, кто понимает безысходность такой войны и такого противостояния. И адресат, к которому обращаются чеченские школьники, гораздо шире — это отнюдь не только организаторы исторического конкурса. Это и побудило нас опублико вать хотя бы часть этих работ в небольшом сборнике. Но нам показалось важ ным включить в сборник и несколько работ школьников из других регионов Рос сии, в которых они говорят о своем отношении к тому, что происходит в Чечне.

Трудно организовать реальный диалог — так пусть он произойдет хотя бы на страницах этой книги. А для того, чтобы ее читатель лучше представлял себе происходящее в Чечне, мы попросили сотрудника Правозащитного центра «Ме мориал» Александра Черкасова прокомментировать факты, содержащиеся в школьных работах.

В томе энциклопедии Брокгауза и Эфрона, вышедшем ровно 100 лет назад, в статье, посвященной чеченцам, говорится: «Чеченцы никогда не бьют своих детей, но не из особенной сентиментальности, а из страха сделать их труса ми», — но дело, конечно, сегодня для нас не в трусости. Не бьют — значит сто летиями воспитывают чувство собственного достоинства и своего места в на циональной памяти и истории.

Этим чувством проникнуты многие работы этого сборника.

«пока я буду жив...»

Родина, дом, улица, близкие люди. Для многих моих сверстников, по крайней ме ре за пределами нашей республики, это обычные слова. Но для меня, как и для ты сяч моих сограждан, живущих в Чечне, они приобрели совершенно другой смысл.

Я научился понимать глубину этих слов и ценить то родное, без чего нет тебя и нет твоего будущего. Научился с тревогой смотреть на часы, если задерживаются твои близкие. Смотреть с восхищением на своих родителей, соседей и просто на лю дей, живущих здесь, в Чечне, которые после всех ужасов войны и разрухи, страда ний и потерь не разучились шутить, растить детей, верить в добро.

До войны у нас был маленький, но очень уютный дом. Все братья и сестры мое го отца каждый вечер собирались у нас. Они садились за один стол, а во главе всегда сидела их мать (то есть моя бабушка по отцу), и рассказывали, что они видели за прошедший день. Эта традиция до сих пор соблюдается у нас, хотя вой на многое изменила в нашей жизни.

Семья наша большая. Дедушка со стороны отца, Усман, имел двенадцать детей:

семь мальчиков и пять девочек. Мой отец был последним ребенком в этой боль шой семье. Троих детей (двух мальчиков и одну девочку) моя бабушка и дед по хоронили в Кустанайской области Северного Казахстана. Там находилась в де портации наша семья. Они были сосланы туда вместе со всеми чеченцами и ингушами. Бабушка рассказывала нам, что дети ее умерли от голода. Еще ба бушка говорила, что вместе с ними в ссылке находились люди других националь ностей: русские, поляки, прибалтийцы, немцы.

Мне запомнился такой забавный рассказ моей бабушки из их ссыльной жизни.

Их соседом справа был немец. Звали его Адам Боксбергер. Каждое утро, выходя на работу, соседи, мой дед и Адам, каждый по своему, приветствовали друг дру га. Адам Боксбергер, обращась к моему дедушке, с характерным немецким ак центом говорил: «Сдраствуй, пандит». А дед мой отвечал ему с таким же акцен том: «Сдраствуй, сдраствуй, пашист».

Однажды свидетелем этой сцены стал комендант села, который смотрел за все ми депортированными. Он страшно разозлился на них за то, что они себе поз воляют такие шутки. Даже выхватил из кобуры пистолет, угрожая им распра вой за такие разговоры. Но мой дед и Адам переглянулись и заулыбались.

И каждый начал «оправдываться» перед комендантом. Немец говорил: «За што чеченца выслали?» И сам же отвечал: «За то, што он пандит». — «А тебя за что выслали?» — отвечал ему дед. «За то, что ты пашист». Коменданту нечего было возразить против таких аргументов, ведь каждый из них был депортирован именно с такими обвинениями: каждый немец — фашист, а каждый чеченец — бандит.

Комендант ушел, ругая их грязным матом, а дедушка и Адам еще долго смея лись над ним.

Они и после продолжали приветствовать друг друга также.

Я не мог понять смысла их разговора и спросил у бабушки, почему они так дела ли — оскорбляли друг друга на глазах у людей. Она мне объяснила, что таким образом они оба смеялись над тем лживым обвинением, которое на них было навешано официальной властью. Она также говорила нам, что все депортиро ванные жили дружно, помогали друг другу.

В этих суровых и очень тяжелых условиях люди не теряли чувство юмора, в этом выражался их протест против деспотического режима.

После возвращения из Казахстана в 1960 году семья поселилась в селе Закан Юрт Ачхой Мартановского района. Но, как рассказывал мне отец, в селе не бы ло никакой работы. И после смерти деда в 1970 году мои родственники перееха ли жить в Грозный. Все мои дяди и тети, женившись и выйдя замуж, селились рядом с родительским домом. И перед началом первой войны в ноябре 1994 го да они занимали в поселке Катаяма1 почти два квартала по улице Дунайская и улице Нефтяная.

Начало первой войны мне запомнилось тем, как по ночам самолеты сбрасывали на город много светящихся «фонариков». Утром следующего дня мы собирали эти «фонарики» в огороде, на улице, во дворе и на полях. Некоторые висели, за цепившись на деревьях и проводах. Это были металлические цилиндры, подве шенные на маленьких оранжевых парашютах. Как нам объяснили позже, это бы ло психологическое воздействие, чтобы вынудить население покинуть город2.

В начале декабря бомбардировки и ракетные обстрелы участились, оставаться там было очень опасно, и отец отправил нас с мамой и младшим братиком в г. Шали3 к маминой родне. После нам пришлось еще несколько раз переезжать в разные села, уходить от бомбардировок и артобстрелов. Пока в середине апре ля 1995 года не вернулись в Грозный. Дом наш был не сильно разрушен, и к на шему возвращению отец его уже отремонтировал. Он все это время оставался дома с одним из моих дядей и некоторыми соседями.

Жизнь в «послевоенном» Грозном была такой, как и жизнь в других городах и се лах Чечни: по ночам стреляли и где то слышны были разрывы бомб и снарядов.

Несмотря на все это, наши родственники вернулись домой, поскольку считали, что жить дома лучше, чем быть беженцами у чужих людей.

Период между двумя войнами был насыщен разными событиями, которые оста вили много глубоких впечатлений в памяти.

В нашем доме бывало много гостей. Они приезжали из других городов России, а также из других стран. Это были журналисты и политики, ученые и религиоз ные деятели. Просто хорошие люди.

Особенно запомнился Виктор Попков4. Он приехал к нам в первый раз один. Мои родители не знали его раньше. Кто то из знакомых дал ему наш адрес.

Мы очень удивились, когда постучались в дверь и появился очень большой чело век с длинной белой бородой, с длинными белыми волосами. Он очень был по хож на былинного старца из русских народных сказок. Как летописец, только что сошедший с обложки памятника древнерусской письменности «Слово о пол ку Игореве».

Он вошел, поздоровался с нами и при этом слегка поклонился то ли дому, то ли хозяевам. Из его рассказов мы узнали много интересного о его жизни. Узнали, что он священник, делает людям добро. Пытается установить мир в Чечне. При зывает всех воюющих людей к миру.

Однажды рано утром, когда солнце только начало подниматься, я увидел его, он стоял рядом с забором. В руках он держал маленькую книжку. Лицо его было об ращено в сторону восходящего солнца. Он читал что то в этой книжке, крестил ся и совершал поклоны. Мне стало очень интересно, и я его спросил, что он де лает. Он сказал, что в его руках молитвенник и он совершает молитву. Я сам мусульманин и каждый день совершаю пять молитв. У меня тоже есть свой мо литвенник, по которому читаю разные дуа (молитвы), обращенные к Аллаху.

Виктор рассказывал нам о своей семье. По вечерам мы с младшим братом с ин тересом слушали его беседы с нашими родителями. Это был очень интересный и добрый человек. Я никогда не слышал, чтобы он кого нибудь ругал. Он вооб ще говорил очень тихо. И на его лице всегда была мягкая улыбка.

В очередной раз он приехал к нам с большой группой своих друзей на выборы президента Чечни зимой 1997 года5. Они приехали, чтобы посмотреть, насколь ко правильно будут проходить выборы, чтобы не было нарушения законов. Пос ле этого он еще несколько раз приезжал к нам.

Когда началась вторая война, в 1999 году, Виктор приехал к нам в Назрань и ска зал, что он хочет оказывать помощь чеченским детям, живущим в горных аулах.

В горах у нас люди живут бедно. И не все дети могут ходить в школу, потому что им не хватает одежды и обуви. Поэтому Виктор решил оказать им помощь. При возил из Москвы одежду, обувь, учебники и раздавал их детям в селах Ножай Юртовского, Веденского и Шалинского районов. Он рассказывал, как дети раду ются каждому его приезду, потому что он привозит им подарки.

В последний свой приезд он позвонил нашей маме из Хасавюрта и сказал, что он купил медицинский уазик и везет полную машину лекарств для сельских боль ниц. Сказал, что ему нужно два дня, чтобы их раздать по больницам, и он поста рается быть у нас к вечеру третьего дня. На второй день из телевизионных но востей мы узнали, что машина Виктора была обстреляна недалеко от блокпос та у селения Алхан Кала. Виктор и сопровождавшая его врач были тяжело ране ны. Его перевезли в Москву, где он скончался, не приходя в сознание.

Виктор погиб от рук бандитов, какой бы национальности они ни были и на каком бы языке ни говорили. Он был маленьким лучом надежды для истерзан ного войной чеченского народа. Его знали в самых отдаленных уголках нашей республики. Пешком, с котомкой за спиной, он добирался в самые труднодос тупные горные аулы. Одетый в старые вещи, с лицом очень набожного челове ка, далекий от мирской суеты, он шел к людям. Не знаю, из чего должны быть сделаны те, кто поднял на него руку. Все, кто знал этого человека в Чечне, не мо гут до сих пор вспоминать о нем без глубокой скорби.

28 февраля 1996 года у нас родилась сестренка Дания, Даня. Почти в это же са мое время в город вошли боевики6. Моему отцу и всей нашей родне пришлось приложить немало усилий, подвергая себя смертельному риску, чтобы привез ти домой прооперированную маму с новорожденной.

В августе 1996 года Грозный второй раз за год был взят боевиками7. Бои в горо де вспыхнули с новой силой. Оставаться там становилось все опаснее. Снаряды и мины летели отовсюду. Во время очередного затишья мама пошла вместе с ма лышкой в наш дом собирать необходимые ей на дорогу вещи. Положив Данию на диван, она начала собирать вещи. Не успела она открыть дверь шкафа, как раздался глухой стук и пылью заполнилась вся комната. Снаряд залетел со сто роны аэропорта «Северный», пробил диван и застрял в перегородке. Дания не успела даже испугаться, ей ведь было тогда всего лишь пять месяцев. Мама схва тила малышку и выбежала с криком на улицу. Снаряд по какой то неизвестной причине, к нашему всеобщему счастью, не разорвался. Так, видимо, было угод но Всевышнему — не обрывать нашей сестренке жизнь, которая только только успела начаться.

Выходить из Грозного было тяжело. Трое суток мы провели на блокпосту у Таш калы. Транспорт не пропускали. Идти с маленькими детьми на руках и с немощ ной бабушкой родители не решались. Ведь чтобы выйти из города, нам предсто яло преодолеть 15 километров пути. На четвертый день мы все же решились на пеший поход8.

Бабушку мы отправили на машине с дядей, который вызвался прорваться через поле к Терскому хребту и дальше под покровом утреннего тумана, пока не мог ли летать вертолеты, вдоль хребта пробраться в сторону поселка Горагорск, что в 60 километрах от Грозного.

На всем пути до села Побединское Даню родители поочередно несли на руках.

А мы с моим братом и с многочисленными двоюродными братьями и сестрами со школьными ранцами за спиной, в которых, кроме книг, было еще немного еды и кое какие игрушки, шли пешком по асфальту вместе со старшими.

Людей было так много, и почти все шли в одном направлении. Редко можно бы ло увидеть идущих нам навстречу, в сторону города. Это были люди, которые ис кали своих родных. В надежде встретить кого нибудь из своих они шли навстре чу людскому потоку и очень внимательно вглядывались в лица прохожих.

Рядом с нами шел пожилой мужчина. Он нес на себе старушку, которая была подвязана к нему большим платком через его плечо и за шею. Время от времени он останавливался, как и мы, на отдых и осторожно садился — так, что они од новременно оказывались на земле, сидящими друг за другом. Видимо, это была его мать или старшая сестра. А может быть, чужая женщина.

А однажды мы поравнялись с мужчинами, которые несли на носилках седовла сого старика. Один из них был средних лет, а другой совсем юноша. Как потом выяснилось, это были сын и внук старика. Внук был лет 15–16, и звали его Увайс.

Они, улыбаясь, рассказывали рядом идущим, как долго дед их уговаривал оста вить его дома. Сын мигнул нам и с ухмылкой сказал, обращаясь к деду: «Вот ес ли бы ты женился на соседке Байсет, когда мы тебя просили об этом, то тогда бы мы смело тебя ей доверили». А дед им отвечал с сарказмом: «Ну и тащили бы вы сейчас двоих. Радуйтесь, что несете одного». Все вокруг громко рассмеялись.

И, желая поддержать меня с братиком, обращаясь уже к нам, добавил: «Вот ви дите, какие сильные парни идут сами, а деда тащат на чужом горбу».

В толпе было очень много пожилых людей, которые не могли идти сами. Их нес ли на носилках, на каких то каталках, наспех сколоченных из старых велосипед ных колесиков и досок. В пути следования мы наблюдали еще одну очень инте ресную картину. На блокпостах и в расположениях своих частей находились российские военные, а между блокпостами свободно перемещались боевики.

Они были на расстоянии видимости и разглядывали друг друга в бинокли и оп тические прицелы. Но при этом не стреляли. Это нам очень нравилось.

К вечеру, когда солнце уже садилось, мы добрались до села Побединское.

К концу августа 1996 года военные действия в республике прекратились, и на ша семья смогла вернуться домой. Пока наш дом восстанавливался, мы жили у бабушки. До начала зимних холодов мы успели въехать в свой дом, хотя мно гое оставалось не сделанным, но главное — была крыша над головой, и в доме было тепло.

Вскоре наступил 1997 год. Дания наша уже бегала. В республике произошли грандиозные события — состоялись выборы президента и парламента Чечни.

Жизнь наша понемножку начала налаживаться. В нашей семье появился чет вертый ребенок. Это был наш братик Булат.

Однако всем нашим надеждам на мирную жизнь не суждено было сбыться.

Наступила осень 1999 года. Военная осень, которая затянулась на долгие годы скитаний по чужим квартирам и дворам.

Следы артобстрела на фасаде многоэтажного дома.

Район «7 й школы», Грозный, Чечня, У подъезда многоэтажного дома.

Район «7 й школы», Грозный, Чечня, Вид из «полиэтиленового окна».

Район «7 й школы», Грозный, Чечня, Жилой чердак, пододеяльник закрывает выбитый при артобстреле кусок здания.

Район «7 й школы», Грозный, Чечня, Объявление «Лечение Кораном от всех болезней кроме смерти»

на прострелянных частного дома.

Грозный, Чечня, Жилой массив в Старопромыслов ском районе.

Грозный, Чечня, Пережить пришлось многое. От ситуации, когда в сентябре 1999 года я попал под ракетный обстрел, до случая, когда в декабре 2003 года мы вместе с моими одноклассниками очутились в гуще боя между боевиками и федералами в цент ре Грозного.

В первом случае мы не ожидали, что самолеты начнут бомбить Грозный без пре дупреждения — всем жителям покинуть город. И мы с моим двоюродным бра том пошли встретить коров с отгона на окраине нашего поселка Катаяма. Не ожиданно над поляной появились самолеты. Они пролетели так низко и так быстро, что практически мы не слышали шума моторов. Выпущенные ракеты стремительно приближались. Мы их заметили, когда они появились над посел ком Карпинский Курган. Нам показалось, что ракеты нацелены прямо на нас.

Я только успел крикнуть Зелику: «Ложись!» И в этот момент две ракеты со страш ным ревом пронеслись над нашими головами и, ударившись о землю, взорва лись где то в метрах 40–45 от нас.

Я услышал очень непривычный для слуха скрежет разрывающегося металла.

Мне показалось, что этот скрежет заглушил все остальные шумы: от взрыва ра кеты, от рева низко летящего самолета. И этот скрежет очень долго оставался в моей голове. Его нельзя было спутать ни с какими другими шумами.

От разрыва ракеты земля содрогнулась с такой силой, что на какое то время мне показалось, что она уходит из под меня и я проваливаюсь куда то в безд ну. И в этот миг на меня обрушилось такое количество камней, земляных комьев вперемешку с грязью, что от ударов по спине, рукам и ногам, кото рыми я обхватил голову, защищаясь инстинктивно, на мгновенье потерял сознание. Когда я пришел в себя и попытался подняться, то не смог. На мне было такое количество грунта, что пришлось по отдельности освобождать руки и ноги, а затем только стряхнуть с себя этот грунт, упершись руками и ногами о землю. Только когда я освободился, я почувствовал, насколько го рячей была это грязевая смесь. Долго после этого на моем теле оставались следы ссадин и ожогов, которые к тому же очень неприятно пахли пороховой гарью.

На следующий день отец нас быстро собрал и вывез в Ингушетию к нашим знакомым. Туда же приехали некоторые наши родственники и знакомые, по скольку только Ингушетия оставалась доступной в то время для наших бе женцев.

Второй случай, о котором я говорил выше, произошел со мной после нашего возвращения домой.

14 декабря 2003 года я и еще несколько учеников из нашей школы вместе с учи телями поехали на олимпиаду по математике, которая проходила в школе № 41.

Школа это находится в центре Грозного. После окончания олимпиады мы реши ли сфотографироваться на память у фонтана в сквере, неподалеку от централь ного рынка.

Время было послеобеденное, и в сквере было много прогуливающихся с детьми людей, поскольку это единственное в нашем городе место, куда можно прийти отдохнуть после работы или учебы9.

Когда мы встали вместе, чтобы сфотографироваться, откуда то появились бе гущие друг за другом люди, и они вели беспорядочную стрельбу. Поначалу мне показалось, что они стреляют в прохожих. Ну, потом я понял, что это бы ло преследование одной из групп боевиков. Оказавшийся рядом с нами один из боевиков был повален на землю преследователями. В этот момент мы уви дели в руках боевика гранату, которую у него пытались отобрать. Раздался взрыв, и клубы пыли и дыма накрыли как их самих, так и нас, их окружавших.

При этом беспорядочная стрельба продолжалась, и разглядеть, кто в кого стреляет, по прежнему было невозможно. Мы по привычке легли на землю.

После этого раздалось еще несколько взрывов гранат. Женщины и дети пы тались вырваться из людской толпы. Воспользовавшись небольшой паузой в перестрелке, я вскочил и побежал в сторону школы № 41, откуда мы при шли в сквер. Рядом со мной бежали какие то женщины, а чуть позади меня — несколько молодых людей. Стрельба на площади, меж тем, возобновилась с новой силой.

Одна из женщин, бежавшая рядом со мной, споткнулась обо что то и упала.

Я остановился, чтобы помочь ей. Оглянувшись назад, я увидел, как по нам прицельно стреляют несколько человек из сквера, а бежавшие позади меня молодые люди отстреливаются из пистолетов. Мы помогли ей приподняться на ноги, забежали за торговый киоск и, не останавливаясь, помчались даль ше во двор школы № 41. Спустя минут сорок, когда стрельба уже стихла, мы потихоньку выбрались из разных дворов и переулков и вернулись домой. Сла ва Богу, никого из наших ребят и учителей ни пуля, ни осколок не задели.

Правда, все мы были грязные, как будто нас протащили через дымоходную трубу, но очень счастливые и благодарные Всевышнему, что и на этот раз он нас уберег.

Оказывается, для большого счастья нужно не очень много: всего лишь созна вать, что ты еще живешь.

Комментарии Катаяма — жилой массив в Старопромысловском районе г. Грозный, назван так в честь лидера японской компартии Сэна Катаямы (1859–1933).

Осветительные бомбы, снаряды, мины используются не для психологического давления, а чтобы обеспечить прицельное ведение артиллерийского огня и бомбометания.

Шали — районный центр к юго востоку от Грозного.

Виктор Алексеевич Попков (1946–2001), геолог, активист правозащитного движения 1990 х го дов, журналист, послушник старообрядческого монастыря. Вел большую гуманитарную работу в зо нах постсоветских вооруженных конфликтов — в Нагорном Карабахе, в Абхазии, в Чечне. В первую чеченскую войну его силами были освобождены десятки пленных российских военнослужащих. Во вторую войну Виктор доставлял гуманитарную помощь мирному населению, в том числе в горные районы. Смертельно ранен бандитами в с. Алхан Кала 18 апреля 2001 года, умер в Москве 2 июня.

О нем и его деятельности см. сайт http://viktorpopkov. narod.ru.

Выборы президента и парламента Чечни проходили 27 января 1997 года, в первом же туре пре зидентом был избран Аслан Масхадов.

Боевики под общим командованием Руслана Гелаева вошли в южные районы Грозного 6 марта 1996 года и отошли 8 марта.

Боевики вошли в Грозный 6 августа 1996 года и блокировали федеральные силы в гарнизонах, в зданиях, на блок постах; начались бои.

Семья Максима Исаева выходила из города в северо западном направлении, по Старопромыс ловскому шоссе.

Единственная восстановленная на тот момент площадь в центре Грозного, с которой обычно вело репортажи телевидение.

Вот я и начинаю свою историю. Историю, которая вряд ли будет веселенькой.

Хотя есть в ней и несколько уцелевших моментов, которые проблескивают сре ди руин моей основной жизни.

Когда сказали, что хорошо бы написать историю жизни, я поймала себя на мыс ли, что мне не очень то хочется это делать. Ведь придется заново окунаться в это озеро слез и крови или, можно даже сказать, болото, которое начинает засасы вать, как только ты в него войдешь, и стоит больших усилий выйти оттуда сухим и беззаботным. К тому же мы, дети Чечни, стараемся оставлять все самое пло хое позади: иначе жить будет просто невозможно.

У нас в Чечне обычно, если хотят рассказать о каком то событии, ориентируют ся по войнам, говорят: «А вот после первой войны...» или «до второй войны...»

Так вот, до первой войны я, Аюбова Лариса Айндиевна, проживала в городе Грозном. Жила я, правда, тут недолго, всего два года, так что я почти не помню Грозный неразрушенным. До этого я жила в городе Череповце Вологодской об ласти. Мрачное место — по крайней мере таковым оно навсегда осталось в моей памяти.

Мы приехали в Череповец, когда мне было три года. Родители только закончили институт (учились они в городе Коломне, на филологическом факультете). Вер нувшись оттуда, устроиться в Грозном они не смогли, а жить в селе не захотели.

В Череповце училась моя тетя, она предложила родителям приехать, и мы пое хали туда. Казалось, что время тянется долго, я постоянно скучала, единствен ные счастливые моменты — это когда мы приезжали на Родину. Почему мне так не нравилось в Череповце? В школе слишком сильно сказывалось то, что я была приезжей. Моя фамилия слишком сильно выделялась на фоне «Петровых», «Си доровых». Новый учитель обязательно должен был как то ошибиться и смешно назвать мою фамилию, и, конечно, все должны были рассмеяться. И вообще — девочка непонятно какой национальности: то ли «цыганка», то ли «чукча». Та ков был мой статус. Из за этого я была очень скованной. «Тихоня» — именно так меня прозвали одноклассники.

В Череповце мы прожили около одиннадцати лет. Затем мы вернулись на Роди ну! То было одно из ярчайших событий моего детства! Здесь мне очень понрави * Эта работа написана студенткой. Тем не менее мы сочли возможным включить ее в сборник. — Примеч. сост.

лось, первое мое впечатление от Грозного было: наш город, наши люди. Но не долго пришлось радоваться возвращению.

Я не побоюсь сказать, что лучшие годы в моей жизни просто напросто вычерк нуты. И никто никогда не возместит это ни мне, ни моим ровесникам.

Ноябрь 1994 года — страшное время, надолго оставшееся в моей памяти1. В мою республику, в мой родной край пришло самое страшное, что есть на нашей пла нете, самое страшное, что показывали в фильмах и рассказывали в книгах, то, что, казалось, никак не может произойти ни со мной, ни там, где я живу. Но все таки это пришло, и никто не смог помешать.

Нас привезли в Ачхой Мартан2, в родное селение моей матери. Если до сих пор мы были здесь гостями, то теперь стали беженцами. Да, если учитывать то, сколько мне приходилось находиться в этом состоянии, то можно сказать, что я — пожизненная беженка, скоро, наверное, привыкну к кочевому образу жиз ни и буду жить, как цыгане. Но все же, надеюсь, что ничего больше не произой дет, хотя надежды на мирную жизнь так часто рушились, что мы никогда не го ворим о своем будущем с уверенностью.

Из Ачхоя нам пришлось ехать в Махкеты3, в этом селе я родилась. Прежде я ред ко бывала здесь, но теперь познакомилась поближе с этим местом при «прият ных обстоятельствах».

Я в основном сидела за книгами. Мне очень нравилось читать приключенческие романы, а больше всего я любила книги Генри Райдера Хаггарда «Дочь Монте сумы», «Дети тумана». Хотя бы с этими героями я могла попутешествовать! Да, время было военное, но мы старались не замечать всего, что происходит вокруг.

Жить хотелось несмотря ни на что! Так иногда хотелось посмеяться! Часто взрос лые осуждают нас за то, что нам иногда бывает весело. Это так обидно, кажет ся — почему они не могут нас понять, ведь так мало радости пришлось на наше время, а мы устали от вечной скорби и страданий!

В Махкетах спокойная обстановка тоже была недолго. Ночью начали бомбить с самолетов4. Бомбили очень близко, и у нас, конечно, как всегда, первая реак ция — в подвал. Наш подвал был слишком холодным — ведь люди их строят для хранения консервированных продуктов, а не для сохранения людей. Соседский подвал был более надежен, и мы побежали туда. Я хорошо помню этот момент.

Ночь была очень темной, мы бежали наугад и несколько раз падали, соседи вро де бы жили недалеко, а путь показался таким длинным.

Мне кажется, что труднее всего приходилось мужчинам. Они должны были со хранять спокойствие, так как им не подобает панически бежать. Успокаивать других, когда сам находишься в таком же положении, — это очень трудно.

Бомбили не переставая. Около 30 человек сидели в одном подвале, хуже всего было слышать крики женщин и детей. Читались все молитвы, какие только предусматривал ислам. «Читайте молитву!» — только и было слышно в этом помещении.

Прекращать бомбежку, по видимому, не собирались. Как мы потом поняли, бомбили они курорт.

Я не знаю, что им сделала база отдыха, может, она им напоминала базу боевиков, которых здесь и близко не было5. Потом уже начали наносить удары и по селу.

И взрослые решили, что надо незамедлительно выезжать. Только забрезжил рас свет, мы собрали вещи, уложили на дядин КамАЗ. С нами было очень много родственников, и мы всей толпой забрались в кузов автомобиля. Как мне все это было невыносимо — одетые во что попало люди с испуганными лицами, всю до рогу приходилось терпеть плач детей. Нас было так много, что мне показалось на минуту, что я задохнусь.

Чтобы попасть в Надтеречный район6, в который мы направлялись, нам снача ла надо было проехать Республику Дагестан, в результате это продлилось целые сутки. Ехать напрямую было опасно, и мы ехали по каким то ужасным дорогам.

В один момент показалось, что машина как будто переворачивается, но мы так и не поняли, что это было. Впереди ехал автобус, на нем была наша тетя, она на блюдала за нашим КамАЗом из окна. На минуту она увидела, как наша машина накренилась над пропастью и чуть не перевернулась. В эту минуту у нее чуть не разорвалось сердце, а мы даже и не поняли, что с нами происходило.

Мы прожили в станице Калиновской около месяца, в Грозном вроде бы все на лаживалось... и наступило время возвращаться. Мы приехали на электричке7.

Когда мы вышли с вокзала, было такое ощущение, как будто мы в какой то нез накомой местности. Эти высокие обгоревшие дома были как привидения.

Странно было видеть все эти развалины, но и к этому я привыкла (какого бы тру да мне это ни стоило) так же, как и к взрывам. Мне кажется, что какой бы силы ни был взрыв, я его теперь не испугаюсь. Как говорится, человек ко всему при выкает.

К счастью, квартира наша уцелела, хотя и сюда попал снаряд и одна комната обгорела. Но мы привыкли ценить то, что есть, и не сильно огорчились. Школу нашу тоже, к счастью, не сильно разрушили.

Я уже должна была пойти в 9 й класс. До войны мы так ленились делать уроки и иногда не хотели идти в школу, но сейчас было совсем не так, мы с огромным желанием приступили к учебе и стали намного дружней. Эта война нас только сплотила.

Этим же летом мы поехали в Нальчик на отдых, после всего пережитого все здесь для нас казалось просто сказкой. Мы лазили по горам, устраивали пикники воз ле речки, ездили по городу, а ведь те же самые горы и реки есть и у нас. Да, но те перь мы уже вряд ли прогуляемся там: наши леса и горы «плодовиты» всеми ви дами мин и снарядов. Когда смотришь иной раз на такие города, думаешь о том, каким был наш город. Если бы войны не было, я себе даже не представляю, как бы он сейчас расцвел.

Через два года наступило время поступать, а я не знала, какую профессию я вы беру. В голове моей было одно: модели одежды, всякие наброски, которые я де лала в альбом. Я с детства увлекалась этим, я шила одежду для своих кукол, и мои фасоны всегда нравились окружающим.

Однажды моя бабушка назвала меня «маленьким художником модельером», это название надолго засело в моей голове. Но это, как говорила моя мама, бы ло несерьезно, всего лишь детские фантазии. К сожалению, в Грозном не было того факультета, на который я хотела пойти, а о том, чтобы уехать, не могло быть и речи. И уехать мне запрещали именно мои родители — которые сами проучи лись в России.

Моя тетя в то время жила в Москве. Зная мои способности, она специально при ехала для того, чтобы уговорить родителей отпустить меня в Москву, к ней, что бы я могла поступить в институт легкой промышленности. Но они меня так и не отпустили. Мама специально напоминала мне о том, что у меня проблемы с хи мией, а там обязательно нужно ее знать. Да, что поделаешь, это моя «ахиллесо ва пята». Хотя, думаю, что, если бы они отпустили меня, мое желание, мое рве ние помогли бы мне в учебе.

На самом то деле просто мама хотела, чтобы я стала врачом. Папа считал, что идти на медицинский против желания — это преступление, и хотел, чтобы я пошла на юридический. Он так хотел видеть свою дочь юристом — адвокатом или нотариусом… Закончился наш выпускной, прошел он, как назло, плохо. Под окнами был ша риатский суд8, и они не дали нам нормально провести вечер. Я себе придумала такое платье! Оно было из сиреневого атласа, фасон получился на славу.

Через два дня после нашего так называемого «вечера» я встретила знакомую дев чонку, она училась на иностранном факультете, изучала английский. От нее я услышала, что у нас в университете изучают французский. Раньше я как то не задумывалась об этом. Французский мне нравится, нравится, потому что он для меня язык моды, того, что мне так интересно.

Вот так я и стала учиться в университете на факультете иностранных языков.

Здесь мне сразу же понравилось, все студенты были такие дружные и общитель ные. Изучать французский оказалось очень интересно. У нас были хорошие пре подаватели. Но разве могло все идти так хорошо, разве могли мы обойтись без войны? Я не могла поверить в то, что она опять началась.

1999 й год, повторение сценария9, но уже с большей силой. Даже когда начали бомбить город10, я еще на что то надеялась. Мы, наверное, мало навидались за прошлую войну. Если первую еще можно было как то переносить, то эту вой ну выносить было просто невозможно. А может быть, потому, что я стала взрослей и лучше осознавала все, что происходило, или же эта война была бо лее жестокой, чем первая. Трагедия, нескончаемая трагедия. Я уезжала в Ин гушетию11, а сердце, душа, часть меня оставались в Грозном. Оставались, по тому что многие оставались там, зная это, невозможно было пребывать в спокойствии. Бедные пацаны! Да разве они не хотели жить, да разве нужно было им все это?! Они просто любили свой город, для них не было ничего, кро ме него, и они остались защищать его. Со смертью каждого для меня, казалось, рушился мир, что то обрывалось внутри. Смотреть телевизор я не могла, ви деть все, что они показывают в «новостях», было выше моих сил. Выходить на прогулку я тоже не могла, не могла видеть, как люди беззаботно прохаживают ся по городу, радуются жизни.

Может быть, это нехорошо, но куда бы я ни поехала, у меня всегда одна мысль:

«чем мы хуже них?», «за что нам это?».

В малгобекском12 парке собирались наши дети, для них — качели, карусели, все это было таким новшеством. Когда я смотрю на них, то думаю, что у нас хотя бы было детство, у них то и этого нет. Все мы — «дети войны».

Через несколько месяцев мы приехали в Ачхой Мартан в надежде на то, что здесь будет не так опасно. Дедушка переживал из за того, что мы вернулись. В одну ночь, когда начали бомбить13, он так боялся, что с нами что то случится, что не выдержал этого. Утром, после бомбежки, он слег, хотя был совершенно здоро вым человеком, он пролежал целый день, вечером ему стало плохо, а ночью он умер, умер прямо у нас на глазах. Мне казалось, что я и все вокруг сошли с ума.

Человек умирал, а идти было некуда, помощи искать было негде. Смерть, оказы вается, наступает так легко, и ничто не может помешать ей. За эту ночь я, навер ное, повзрослела сразу на несколько лет. Казалось, что все чувства просто выжа ты из меня. Хотелось только умереть. Если раньше не верилось, что кто то из тех, кто остался в Грозном, может умереть, то сейчас это так не казалось. Надежды были очень хрупкими.

Однажды у меня разболелась голова, чем сильнее она болела, тем больше мне хотелось забыться. И тут на минуту я подумала о том, как хорошо наркоманам!

Да, я позавидовала наркоманам. Это был момент отчаяния, до которого нас не редко доводят. Что нам делать? Таить ненависть? Или же быть бессердечными лицемерами? Тогда я поняла всех наших парней, которые сидели на игле, а их становилось все больше и больше с каждым днем. Им оставалось или идти на войну, или же стать ничтожествами и наркоманами.

Но из Назрани приехал мой дядя, он решил увезти меня с собой. Видимо, он по нял мое состояние и решил немного развеять меня.

Здесь мне было не лучше, спокойствие и беззаботность окружающих только напоминали мне о наших прошлых днях. Единственные приятные моменты были, когда я встречала знакомых. Мы вспоминали прошлое, о тех, кто остался в Грозном, старались не говорить, не хотелось нагнетать обстановку, которая и без этого была напряженной.

Однажды мы ехали в автобусе в Малгобек. При выезде из Назрани была одна ал лея, которая напоминала мне ту аллею, что была неподалеку от нашего дома в Грозном (и мне нравилось здесь проезжать). Тут заиграла песня группы «ДДТ»

«Осень». «Осень, ты напомнила душе о самом главном, что же будет с Родиной и с нами» — так пел Шевчук о той самой осени, которая пришла к нам с войной и оставила нас без ответа на вопрос: что же будет с нами? Пел, сам того не по дозревая, как глубоко ранил душу. И вряд ли эта рана заживет — ведь она такая глубокая.

Летом завершились военные действия. Был 2000 й год. Мы вернулись в Гроз ный. Я была счастлива, когда возвращалась сюда, ведь, чем больше наш город разрушают, тем больше мы его любим. Пусть здесь нет условий для жизни, мы это переживем; пусть он весь покроется пылью, мы готовы глотать ее; нам сла док, как говорится, и «дым Отечества».

Я возвращалась, а в голове звучала песня Тимура Муцураева14, которого мы так любим: «Я смотрю на город свой среди глухих руин, а когда то парки и аллеи здесь цвели, по аллеям прогуляться выходили мы», «город Грозный — город грез и несбывшейся мечты». Почему я употребляю здесь слова из песни, а не говорю своими словами? Да просто когда мы касаемся больной темы, мы все говорим на одном языке. Тимур учился со мной в одной школе, мы с ним гуляли по одним ал леям, и кто еще, если не он, знает о том, что бывает в моей душе, когда я вижу свой город! Грозный был мертвым.

Тем же летом я пошла на перекличку в университет, мы принялись за уборку.

Приятно было вернуться в свой университет, нас было мало, и не верилось в то, что люди будут возвращаться.

На обратном пути из университета я встретила одного из своих друзей, у него умер брат, и нужно было выразить свои соболезнования. Я хорошо знала его бра та, о его смерти я узнала еще в Ингушетии (это был немалый удар). Я подошла к нему и только заговорила, как на глазах выступили слезы, и я не смогла ниче го сказать. И тут я заметила, что с ним произошло то же самое, но он не мог пла кать — ведь это не подобает чеченцам, и что ему пришлось вынести, чтобы не подать виду! Но долго сдерживаться он бы не смог, и я поняла, что мне надо по скорее уйти. У него был жизнерадостный брат, он уходил на войну, как в какое то загадочное путешествие, ему не было и восемнадцати.

Сильным было мое удивление, когда я пошла в университет в сентябре. Он был переполнен. Учеба пошла, но из нашей группы никто не вернулся. Моя подруга уехала навсегда за границу, я была одна одинешенька, но Аллах все таки любит меня, и он послал мне хороших людей. Я случайно познакомилась с девчонкой из немецкой группы — Асей. Мы с ней очень сильно сдружились и сразу поняли, что дружба наша надолго и она будет прочной. Ася не только надежный чело век, у нее сильный характер, и эта сила передается от нее. Позже я познакоми лась еще с двумя Миланами. Меня окружили верные подруги. Дружба — она все таки важная вещь. Если у тебя хорошие друзья, то жить тебе немного легче.

Учеба шла, но очень тяжело, занятий часто не было из за взрывов и постоянных зачисток. Чего мы только не перенесли за это время! Почти каждый день кого то убивали, и нередко среди них оказывались знакомые. Милана — одна из моих подруг — встречалась с парнем. У них были серьезные отношения. Он был весе лым, жизнерадостным человеком. Невозможно было себе представить свою компанию без него. Казбек иногда становился посередине студенческого кафе и громко говорил в шутку: «Я здесь все купил». Это было утром. Зашел брат и просто произнес: «Казбека убили». Я стояла в этот момент спиной и не могла двинуться хотя бы для того, чтобы обернуться. Мне казалось, лучше бы я оглох ла в тот момент, чем слышать эти слова. Но нет — и это, и еще много «приятно го» я должна была услышать своими ушами.

Находиться в университете было невыносимо. Все напоминало о Казбеке. Ког да входишь в наше кафе, то сразу же в глаза бросаются огромные черные буквы:

«Казбек, ты здесь все купил».

Огромными черными буквами (о наших братьях) мы оставили не только на сте нах, но и в наших душах вечную память, нестирающуюся печать.

Мы, вайнахи, — сильный народ, что бы с нами ни делали, наш дух не сломить.

И мы верим, что наша Чечня возродится из пепла.

Комментарии 26 ноября 1994 года Грозный атаковали отряды антидудаевской оппозиции. Атака была отбита, техника сожжена или захвачена, десятки российских военных были пленены. Так начиналась «пер вая чеченская война». В первых числах декабря Грозный уже бомбили. Скорее всего, семья Ларисы покинула Грозный уже в эти дни.

Райцентр на западе Чечни, на равнине (или, как принято говорить в Чечне, — «на плоскости»).

Двинувшаяся в Чечню 11 декабря по трассе «Ростов–Баку» со стороны Северной Осетии колонна федеральных войск 12 декабря была остановлена толпами местных жителей у села Новый Шарой, чуть севернее Ачхой Мартана. Скорее всего, семья Ларисы покинула Ачхой Мартан в эти дни.

Село в горном Веденском районе на юго востоке Чечни. Въездом главного героя в «немирной аул Махкет» начинается «Хаджи Мурат» Льва Толстого. В ауле же Махкет разворачивается действие фильма «Кавказский пленник» режиссера Сергея Бодрова.

Бомбардировки этого района продолжались с большими перерывами с конца декабря 1994 года по начало июня 1995 го. Скорее всего, семья Ларисы покинула Махкеты в середине мая, когда бомбежки Веденского района стали массированными.

Действительно, боевики нередко базировались в лагерях и базах отдыха, расположенных в го рах. При бомбардировках, однако, страдали и мирные жители окрестных сел.

Расположенный на северо западе Чечни Надтеречный район считался оплотом антидудаевской оппозиции, здесь не было боевых действий и разрушений.

Железнодорожное сообщение с Грозным было восстановлено летом 1995 года.

«Шариатское законодательство» внедрялось в Чечне с лета–осени 1996 года. Однако на практи ке «шариатский кодекс» представлял собой причудливую смесь из собственно исламского права, горского обычного права (адата) и уголовного кодекса времен СССР. В повседневной жизни ша риатские суды наказывали, например, употреблявших алкоголь сорока палочными ударами (одна ко спирт «для медицинских целей» на рынке всегда продавался). В школьной программе оставался такой предмет, как рисование с изображением людей — «шариат» коснулся лишь курса биологии для старших классов, из которого была исключена теория Дарвина. Исламские радикалы пытались также запрещать в школах светские праздники, например, новогодние елки.

Видимо, автор имеет в виду последовательность: бомбардировки, ввод в республику войск, ис ход беженцев, уличные бои… Первый авианалет на Грозный был 21 сентября 1999 года.

Скорее всего, не позднее 20 октября, поскольку в рассказе автора нет ни слова про сопровож давшиеся массовой гибелью мирных жителей ракетный обстрел города 21 октября и последующие бомбардировки. Кроме того, с 23 октября и до конца месяца выезд беженцев из Чечни в Ингуше тию был перекрыт, дороги интенсивно бомбили.

Малгобек — районный центр на севере Ингушетии.

В первых числах февраля 2000 года, когда боевики выходили из Грозного в горы через села Ал хан Кала, Закан Юрт, Шаами Юрт, Катыр Юрт, Гехи чу, федеральные силы пытались их там блокиро вать и уничтожить. Особенно мощные удары, с применением «вакуумных» боеприпасов — снаря дов и бомб, — наносились по соседнему с Ачхой Мартаном Катыр Юрту, где погибли до полутораста мирных жителей, не сумевших покинуть село.

Муцураев Тимур — один из известнейших чеченских авторов исполнителей, погиб. Многие его песни, по стилю и тональности во многом близкие российскому городскому фольклору, были посвя щены войне и борьбе за независимость, став гимнами этой борьбы.

До войны 1994 года мы жили в Ленинском районе, остановка «Автобаза», корпус 3, квартира 18.

Во время войны у нас все сгорело, и мы переехали жить в Старопромысловский район, на 15 й участок1. Здесь я пошла в первый класс в школу № 27, где сейчас и учусь.

Пережив войну 1994 года, все ее ужасы, я не верила, что моему народу придет ся пережить еще более ужасную войну.

Это произошло в сентябре 1999 года. Мы находились в школе на занятиях. Урок прервал неожиданный гул самолета. У меня от страха пробежали мурашки. В го лове пронеслась мысль — неужели война? Я была права, война! Это было ужас но. Через некоторое время самолеты начали бомбить Грозный. От разрывов бомб сотрясались стены нашей школы. Дети стали плакать, переживая за роди телей, и хотели быстрее попасть домой. Меня сковал страх за жизнь родителей.

В голове была одна мысль — добраться до дома и увидеть своих родителей.

Домой нас проводили учителя. И когда я увидела своих родителей, то от счастья, что они живы, у меня на глаза навернулись слезы.

Но самое ужасное было впереди. На второй день люди с участка начали уезжать, осталось всего пять шесть семей. Наша семья тоже никуда не выехала. С нами осталась еще наша тетя, Хазан. Самолеты продолжали бомбить город, пылали в огне нефтяные скважины.

Нам с братом было очень страшно, мы не знали, куда спрятаться. Но, к счастью, на нашем участке есть бомбоубежище. Женщины, которые остались, привели его в порядок. Муж моей тети, Руслан, сделал печку. Ее топили дровами, кото рые рубили мальчики.

Ночевали мы все в бомбоубежище, так как ночью был сильный обстрел.

Однажды утром мы вышли из бомбоубежища, пришли домой. Папа затопил печку, мама собиралась приготовить завтрак. И вдруг раздался выстрел, и над нами просвистел снаряд, мы услышали сильный взрыв. Я от испуга закричала и от взрывной волны упала на пол, мама быстро стала одевать брата, и мы по бежали в бомбоубежище навстречу свистящим снарядам. От взрыва, раздав шегося рядом, нас засыпало землей. Мы добежали до укрытия, но взрывы не прекращались. Женщины и дети стали плакать, читая молитвы, в которых про сили Аллаха сохранить всем жизнь. От этих воспоминаний у меня на глаза на ворачиваются слезы и сердце сжимается от страха. Ведь мы могли погибнуть.

Два дня мы не могли выйти из укрытия, всюду слышались взрывы.

Но самой ужасной для нас была ночь на 12 декабря 1999 года2. На улице было холодно, уже выпал снег. На ночь мы шли в бомбоубежище, начался обстрел. Он продолжался всю ночь. Стены бомбоубежища дрожали от взрывов. До бомбоу бежища не успела добежать группа парней, двоих ранило, но третий с ними не вернулся. Его нашли на следующий день, уже под вечер. Он лежал под елью, сло манной снарядом. Ахмед еще дышал. Мужчины с трудом нашли машину, но до больницы Ахмеда не довезли. По дороге он умер.

Когда о его смерти сообщили матери, это была душераздирающая картина. Та муся — мать погибшего Ахмеда — начала кричать, плакать и рвать на себе воло сы от горя. Это было горе женщины, потерявшей за месяц мужа и сына. Муж Та муси Ахъяд погиб 9 ноября 1999 года под бомбежкой.

После этой ночи мы пытались выехать, но каждый раз по дороге нас обстрелива ли, и мы возвращались домой.

Наконец, когда дали последний коридор3, это было 7 января 2000 года, нашей семье удалось выехать из Грозного. Моя мама, я, брат Хамзат и сестра Зарема трех лет, привязав на палки белые майки, пошли по дороге в направлении на шего села Кень Юрт Надтеречного района, которое находилось на расстоянии 34 километров от нас. На улице стоял мороз, руки и ноги от холода посинели и не чувствовались. Мы взобрались на гору, на которой находился пост, и по просили у солдат разрешения погреться у них в палатке. Солдаты разрешили, и мы зашли. Согревшись, мы собрались идти дальше. Нам оставалось пройти 25–27 километров, но солдаты поймали машину и нас довезли до нашего села.

Когда мы попали к родным, нас стали обнимать. Все плакали. Это были слезы радости, что мы живы.

На третий день мама и тетя уехали в Грозный, там остался папа.

Своих родителей я увидела только 9 апреля 2000 года, когда меня забрали до мой. Увидев их, я заплакала. Головы моих родителей побелели от седины.

Но я благодарю Аллаха, что все мы выжили в этом страшном аду.

Для того чтобы передать все беды и невзгоды, что мы пережили, весь ужас вой ны, не хватит ни слов, ни страниц в тетради.

Взрослые! Я прошу вас, опомнитесь, остановитесь! Пожалейте нас, ваших детей!!!

Комментарии 15 й участок: жилые массивы в Грозном называются по разному — есть «городки» (городок Маяковского), есть поселки (пос. Калинина), есть села (с. Старая Сунжа), есть «участки».

6 декабря 1999 года было объявлено, что «коридор безопасности» в районе с. Первомайское будет действовать только до 11 декабря — т.е., по сути, жителям города был предъявлен ульти матум.

Так называемые «коридоры безопасности» на самом деле не гарантировали безопасности выхо дящим по ним мирным жителям, поскольку нередко подвергались обстрелам.

Автостанция в центре Грозного.

Район «7 й школы», Грозный, Чечня, Центральный рынок.

Грозный, Чечня, Милана Зунайраева, г. Грозный, школа № 14, 11 й класс То, о чем я хочу написать, — грустный рассказ воспоминание о недавних воен ных действиях.

Это произошло 21 ноября 1999 года, в 22:00. День артиллериста — самый ужас ный день в этом году! В этот день погибло столько близких родственников! Этот день навсегда запечатлелся в памяти у каждого из нас.

Мы были беженцами в селе Гойты1. У нас во дворе жили три семьи: бабушка, тетя и двоюродный брат Орцик; дядя, его жена, два сына и две дочери; и наша семья — папа, мама, я, три сестры и брат. В это утро каждый из нас как буд то предчувствовал несчастье, каждый был необыкновенно близок друг к другу.

В этот день был день рождения у моего двоюродного брата Биболта. Мы позд равили его и пошли спать. Уже в 22:00 меня разбудила сестра. Начали силь но стрелять... Наш попугай стал метаться в клетке и кричать что то, как буд то чувствовал приближение смерти. Мы оделись, вышли в коридор. Мой брат Тима и двоюродный брат Орцик ужасно хотели спать, особенно Орцик. Отец вышел вместе с дядей за калитку, где уже стояли папины двоюродные и тро юродные братья. Мама с тетей тоже вышли за ними. Мы остались с бабушкой в коридоре. Я и моя сестра Бэлла хотели выйти к маме, чтобы позвать их, но не тут то было: началось что то ужасное, небо стало красным. Моя сестра за бежала в дом, я — за ней. Нас бомбили. Потолок начал обваливаться, мама с тетей успели забежать в дом. Наша машина, стоявшая во дворе, загорелась.

Я начала звать отца. Все плакали. Загорелась крыша дома, мы кричали, зады хались от дыма и копоти. Я видела ворота, которые отбросило далеко, а за во ротами стояли родственники, в том числе мой отец, и у меня защемило серд це: неужели его больше нет? Я начала его звать. Я даже не знаю, как это случилось. Он забежал сквозь огонь к нам и вывел нас из дома. Мы выбежали все босиком и поползли за дом. Все начали спрашивать об Орцике. Уже в яме, за домом, дотронувшись до спины своей сестры и увидев кровь, я испугалась.

Она была ранена. Моя мать, отец, сестра, двоюродный брат Биболт были ра нены. Моя бабушка и Орцик были убиты. У Орцика оторвало полголовы, ба бушке пуля попала прямо в сердце. Весь коридор был в крови. В эту же ночь умер троюродный брат отца2.

На следующее утро, глядя на наш дом, где мы были ночью, мы думали: «Неуже ли все это мы пережили?» Мы даже не поверили, что мы живы. Да, нам удалось выжить, а вот единственный сын моей тети погиб.

Спустя два года у нас родился брат, но опять начались несчастья. Мой отец рабо тал таксистом. 4 октября 2001 года к нему в машину подсели двое парней. Они отвезли его в безлюдное место и дважды выстрелили в голову, но он чудом вы жил. Он перенес две сложные операции и остался жив.

Прошло два года. Он встал на ноги. Сейчас он работает адвокатом.

Кто бы мог подумать, что такое ужасное горе постигнет нашу семью?! Все, о чем я написала, это не сочинение из моего воображения, а истинная история семьи Зунайраевых, которая может быть типичной историей чеченской семьи послед него десятилетия ХХ века.

Комментарии Расположено «на плоскости», в Урус Мартановском районе, немного южнее Грозного.

21 ноября 1999 года примерно в 21:00, российская артиллерия нанесла удар по центру села Гой ты (ранее обстреливали только окрестности). По ул. Гагарина около двадцати домов получили пов реждения, под удар попала также ул. Кирова. Свидетели сообщали о гибели от 5 до 8 человек, в том числе ребенка 5 ти лет, юноши 17 ти лет, мужчины около 60 ти лет и трех женщин (из сообщения Human Rights Watch от 25 ноября 1999 года).

Зураб Идалов, Грозненский район, с. Чишки, 8 й класс Никто и никогда не сможет разубедить меня в том, что самое страшное зло на Земле — это война. К сожалению, молодое поколение Чечни узнало ее не по кни гам и фильмам — она прошлась страшным смерчем по нашим судьбам, по на шим жизням.

Как бы хотелось закрыть глаза и подумать, что все это — страшный, кошмарный сон! Но реальность не дает забыться и не дает забыть.

Я живу в маленьком горном селе Чишки1. Это мое родовое село — здесь живут мои родители и родители моих родителей. Маленькое горное село испило свою чашу боли сполна, с лихвой.

Я закрываю глаза — перед моим мысленным взором предстают мои сверстни ки — Алихан Абатаев и Зелимхан Эхаев со своей мамой; красавица Зурка, моло дая мама; многие молодые ребята; соседи справа и слева — Бадрудин и Мансур.

Всех их перемолол страшный Молох. Мы никогда больше их не увидим, не уви дим их улыбок — они ушли навек, но остались в моей душе, моем сердце, и па мять о них будет жива до тех пор, пока буду жив я.

В страшный майский день 1995 года к нам во двор вошли люди — на руках они несли тяжело раненную Айзу Эхаеву и ее единственного сына Зелимхана. Сроч но требовалась операция — отец со своим двоюродным братом делал их и днем, и ночью, несмотря на отсутствие электрического света. Мать и сына спасти не удалось — их похоронили в одной могиле. Когда умирает молодая женщина и ее сын — это очень страшно. Вдвойне страшно и нелепо, когда умирают столь ужас ной насильственной смертью.

А ведь история гибели этой семьи обычна. Отец в то время отправился на пост — стеречь село от незваных гостей. Именно в это время летчик вылетел на «боевое» задание — ему нужно было избавиться от своего смертоносного груза. Спикировав на село, он выпустил шариковые бомбы — наверное, он доложил командованию об уничтожении боевиков, а в семье Эхаева Хамзата навеки поселилось горе. Похоронив жену и сына, он забрал оставшихся тро их дочерей и уехал — надо было заботиться об оставшихся и вылечить ране ную Хеди.

Я много думаю и об этих «бравых асах» — летчиках. Действительно, вместо серд ца надо иметь «пламенный мотор», когда рука твердо тянется к гашетке, выпус кая смерть на головы стариков, детей и женщин.

27 летняя Зурка в темную октябрьскую ночь развешивала белье новорожден ной дочери. Наверное, последнее, что она услышала, — страшный гул самоле тов. На дом, в котором она жила со своей семьей, были выпущены глубинные бомбы2... Сельчане были потрясены страшной картиной, дети чудом остались живы. Взрослые говорят, что старшей девочке — Эсет нужна квалифицирован ная помощь психотерапевтов. Но это слишком большая роскошь для обычной чеченской девочки — таких, как она, много.

Весна 2002 года была для жителей села переломной — после многих месяцев скитаний люди получили возможность вернуться в свои уцелевшие дома. Нако нец то перестали налетать самолеты, село обживалось. Худо бедно начались за нятия в школе. Проучились в 5 м классе, закончили 6 й — наступили долгож данные каникулы.

В летнее июньское утро мой одноклассник Алихан Абатаев пошел за коровами...

в последний раз пошел. Он подорвался на мине растяжке.

1 сентября 2002 года, когда все остальные радовались Дню знаний, в нашем классе стояла гнетущая тишина — настолько остро чувствовалось отсутствие Алихана, настолько больно было смотреть на его мать и брата.

За свою короткую жизнь мы увидели столько горестного, печального, что иной старик за всю жизнь не увидит.

Мы живем на прекрасной земле, у нас прекрасные обычаи, традиции, полные доброты и справедливости. Нашими предками восхищались Лермонтов, Пуш кин, Толстой, Солженицын. Николай II благодарил чеченских матерей за то, что они взрастили таких сыновей. Настоящий чеченец не только ближнему, но и врагу не откажет в гостеприимстве, если он нуждается в этом.

Я верю в моральный дух моего народа, верю, его не сломят разруха, лишения, нужда.

Я верю, что спустя совсем немного времени я напишу историю чеченской семьи не в таких мрачных красках; напишу о счастье, радости, веселье, о семье, зале чившей свои раны и с оптимизмом смотрящей вперед!

Напоследок я призвал бы всех никогда не забывать прошлое, никогда не забы вать тех, кто навсегда от нас ушел, — мы должны жить за себя и за них.

Комментарии Село Чишки, расположенное к югу от Грозного, в горах, на западном берегу реки Аргун, было лояльно по отношению к федеральной власти как в первую, так и во вторую чеченскую войну.

«Глубинные бомбы» — военно морской термин, боеприпасы для борьбы с подводными лодками.

В Чечне «глубинными бомбами» называли авиабомбы большой мощности, предназначенные, в частности, для разрушения бетонных укрытий.

Я живу в городе Грозном уже около пятнадцати лет. Я и моя семья пережили три войны.

Когда началась первая война, в 1994 году, вся наша семья переехала в Ингуше тию к нашим родным. В нашей семье всего пять человек: я, мама, папа, сестры Марина (ей пятнадцать лет) и Хеда (ей два года). Хеда — моя младшая сестра, ее тогда еще не было. Она появилась в нашей семье в 2001 году.

Хотя мы и не видели, что происходит в городе, но мы чувствовали, как там стре ляют, убивают невинных людей. Когда мы уезжали, мы попали под обстрел. Это было ужасно. Мертвые дети, женщины, старики, а над нами летали самолеты.

С помощью Аллаха мы проехали этот путь без потерь.

Папа и мама приехали в город, когда здесь уже было чуть спокойнее. Когда меня и мою сестру Марину привезли домой, то мы не узнали свой родной город. По дороге домой на полях лежали мертвые коровы, собаки, кошки, куры.

Все наши родные жили раньше в городе — мой дедушка, моя бабушка, дяди и тети. Мой дедушка вспоминал, каким был город — высокие красивые здания, кинотеатры, цирк, клубы, как много было людей, молодежи, как они всегда ходили в театр, кино. А сейчас мой дедушка не хочет переезжать обратно в город, потому что здесь опасно находиться, здесь ничего не осталось, все разрушено.

Когда началась вторая война, в 1999 году, она была для меня самой мучитель ной, ужасной. В первый день войны1 я, моя сестра Марина и все мои друзья возв ращались домой из школы. Над нами летели самолеты, потом был взрыв недале ко от нас. Мы в ужасе добрались до нашего дома. Дома никого не было, мама была на работе, она учительница младших классов, папа тоже был на работе, он шофер. Через некоторое время мы пошли чистить бомбоубежище, но оно нам не понадобилось. С каждым днем было все хуже и хуже, на мой город падали бом бы, снаряды.

На третий день меня, мою сестру Марину посадили в автобус, а мои родители остались в городе. В этот день на моих глазах убивали людей, плакали дети, жен щины и старики, уводили наших парней. В одну женщину с ребенком попал ос колок, было много крови, они скончались мгновенно, никто не подошел к ним, все боялись.

Автобус, который ехал перед нами, был подорван2, но мы остались в живых. На конец мы добрались до наших родных. Этот путь был очень трудным. Мы зашли к незнакомым людям, чтобы переночевать.

Все наши родные живут в Ингушетии, только наша семья живет здесь, в городе Грозном. Я не хочу уезжать из города, потому что я здесь родилась, здесь жили наши предки. Я — ингушка по национальности, но я очень люблю чеченский народ.

Дом моего дедушки, который находился в поселке Катаяма, разрушен. В школе № 49 учился мой папа, потом я, но эта школа тоже пострадала от этой войны.

Теперь мы переехали, и я учусь в школе № 27. Недавно мы поехали на олимпи аду. Я и мои друзья попали под обстрел в самом центре города, где бывает мно го народа. Люди сразу разбежались, все были напуганы.

Я думаю, все люди, весь народ Чечни, который пережил войну в Чечне, запом нит это навсегда. И я хочу, чтобы те люди, которые прочитают это сочинение, поняли, что нам надоело жить среди разрушенных зданий, без света, без транс порта, без воды. Вечером, когда наши ученики учатся, они практически ниче го не видят, утром то же самое — приходим мы в школу, ничего не видно, тем но в классах.

Но теперь мой город Грозный постепенно возрождается, построены новые зда ния. Я надеюсь, что этот город будет когда нибудь процветать.

Комментарии Скорее всего, 21 сентября.

«Автобус, который ехал перед нами, был подорван...» — 24 сентября 1999 года самолеты феде ральной авиации нанесли удар по трассе Ростов–Баку в районе села Самашки, погибли восемь пассажиров автобуса (из доклада Amnesty International «Российская Федерация: Чеченская Рес публика», ноябрь 1999 года).

Имран Сугаипов, Самашки, Ачхой Мартановский район, В тот год деревья долго стояли в зеленом убранстве, хотя близился ноябрь, а в это время в лесах, садах Чечни давно пора пылать листопаду. Было странно, непривычно ходить по ковру из зеленых листьев. Они шуршали под ногами, буд то высушенные или замороженные.

Старожилы, знавшие эти приметы еще с давних времен, предсказывали беду — сирот много будет.

Беда не заставила себя ждать: декабрь принес Чечне войну — странную, страш ную, перевернувшую представления о добре и зле.

Разрушенные дома, обгорелые здания, мусор, огромные ямы на дорогах — одни развалины.

Будто бы провели рукой и стерли все с лица земли.

Тут и одичавшие собаки, и люди, которым больше некуда идти, и, плюс ко всему, солдаты с оружием в руках, которые с утра до вечера ходят по домам в поисках новой жертвы, объясняя это тем, что делают проверки. Днем, не смотря на тяжелые условия жизни, сохраняется картина мирной жизни, но ночью...

Ну а что творится ночью?

Бомбежка, перестрелки, вся ночь проходит в ужасе: думаешь, вот вот попадет в тебя, в твой дом или в близких людей. А выйдя утром на улицу, обнаружива ешь во дворе свежие осколки от вчерашних обстрелов и перестрелок. Ни одна ночь не проходит без жертв, бывают иногда целые семьи, убитые ночью неизве стными военными в масках или без масок.

А сколько пропадает людей! Их ищут родственники годами и не могут найти.

И бывают счастливы, даже если найдут труп пропавшего. Надпись «здесь живут люди», сделанная мелом и красками на искореженных воротах уцелевших сре ди руин редких домов, мелькает и сейчас чаще других в разрушенном и сожжен ном городе. Бывали, правда, и другие надписи: «Уносить нечего, все разграбле но». Но точнее слов «Добро пожаловать в ад!» не найдешь. Эта надпись была сделана на стене госучреждения при въезде в город.

Вот в такой страшной обстановке люди старались выжить.

В нашем родном селе Самашки во время первого штурма 1995 года, в апреле, 7–8 числа, мирные люди вывешивали белые простыни на воротах, давая тем са мым знать, что здесь — мирные люди. Но многие из них не пережили штурма.

Только в первую русско чеченскую войну Самашки штурмовали дважды:

7–8 апреля 1995 года и в марте 1996 года1. Многие жители села еще до начала военных действий покинули свои дома, бросили имущество, уходили в Ингуше тию. Но были среди пожилых людей и те, кто верил в то, что мирных людей не тронут. Такие оставались сторожить имущество, дом. Их настигла горькая участь. По одной нашей Выгонной улице была вот такая страшная картина (нуж но сказать, что ее пересекает центральная Грейдерная улица): в западной части улицы сожжены или разрушены бомбовыми ударами дома Товсултанова Ума ра, Мальсагова Вахи, Сугаипова Султана, Арснукаевой Асет, Баршигова Хамза та, Хархароевой Асмы, Хархароева Исраила, Салихова Умы, Паршоева Имрана, Паршоева Сайхана, Абаева Магамеда, Самбаевой Айшат, Амеева Зии, Исаева Султана, Исаевой Зулы, Сугаипова Али, Магомадовой Секимат, Тахаевой Хам сат, Ильясовых, Батырханова Магамеда, Амирова Зиявди, Товсултановой Зай булы, Сугаипова Сулимана, Минаева Супьяна. Это только западная часть лишь одной улицы Выгонной.

Только из перечисленных дворов погибли: 1. Исупов Абдулла, 1921 г.р. — рас стрелян; 2. Кабиров Захар, 1920 г.р. — сожжен; 3. Минаев Супьян, 1921 г.р. — сожжен; 4. Минаев Магамед, 1977 г.р. — расстрелян; 5. Солтаханов Ахмед, 1977 г.р. — расстрелян; 6. Сугаипов Али, 1941 г.р. — сожжен; 7. Тахаев Ризван, 1961 г.р. — расстрелян; 8. Тахаев Ширвани, 1959 г.р. — сожжен; 9. Хархароев Хамзат, 1944 г.р. — сожжен; 10. Хархароев Ахмед, 1975 г.р. — сожжен; 11. Су гаипов Ризван, 1967 г.р. — расстрелян; 12. Товсултанов Али, 1944 г.р. — сож жен; 13. Хажбикаров Хизир, 1959 г. р. — расстрелян.

Это все люди, которые никакого отношения к войне не имели, оставались дома сторожить свое имущество. Из них Кабиров Захар и Минаев Супьян были вете ранами Великой Отечественной войны. В тот роковой для них день они были в орденах и медалях.

Крики заживо горящих Расуева Маду и его жены Кесирт слышала Батыргалди ева Зила, которая жила на следующей улице. «Они звали на помощь, — расска зывает Зила, — но я не могла выбраться из укрытия, меня ожидало то же самое».

А в это время их сын Расуев Хасан был привязан к БТРу шнуром и проволокой.

Вот как об этом рассказывает Хасан: «Я был привязан к БТРу... Они три дома про ходят, поджигают. Покурят и дальше идут, отдыхают. Мы шли по улице Степ ной. На улице лежал убитый. В это время как раз одного русского вывели. Его солдаты спрашивать стали: „Русский? — говорят. — Ты что здесь делаешь?“ — „К другу приехал“. — „К чеченцу?“ — „К чеченцу, мы вместе служили“. — „А, так чечен твой друг?!“ — начали его бить. Побили, побили. Потом устали, отдохну ли. Смеются: „Что ты приехал? Что ты здесь делаешь?“ — „Да вот, у меня доку ментов нет. Мне жить где то надо. Работать, помогать друг другу“. — „А, ты на чечена работаешь!“ Привязали его и еще двоих и погнали нас к станции, на Надпись «Здесь живут люди»

на воротах частного дома.

Грозный, Чечня, У подъезда многоэтажного дома.

Район «7 й школы», Грозный, Чечня, переезд, тут нас отвязали. Меня в канаву положили. Командир их говорит:

„Пристрелите их, ребята“, — сам пошел. Вернулся командир. „Что, — гово рит, — не разделались с ними? Что вы, как женщины, не можете разделаться?!“ Потом приехала машина какая то. „Некогда, — говорят, — грузите их“. Нас в машину загрузили, сзади БТР с пулеметом. Привезли в лагерь. Там на земле лежали пленные. Нас тоже положили. Всех собака обнюхала, нас четверых тоже.

Собака кого то укусила. Я старался посмотреть. Голову поднимешь — они при кладом били по голове, смотреть не давали.

Потом нас на машине повезли к вертолету. На машине мы лежали в четыре яру са. Мы, четверо, были в одежде. Остальные до пояса раздетые, некоторые в тру сах. А мы последние, нам еще повезло, лежим сверху. Привезли к вертолету. Нас с машины выбрасывают. Если не успеешь побежать, собака укусит. Через строй к вертолету. Били и в вертолете при погрузке. В вертолет по трапу надо идти, сза ди руки связаны. Как хочешь поднимайся. Бьют тебя, пока не поднимешься.

Если ты упал, собака укусит. И в вертолет заходишь — там бьют, бьют и гоняют тебя, куда им надо.

То же самое повторилось, когда в Моздоке выгружали. В фильтрационном пунк те самашкинцев всех пропустили „сквозь строй“, избивая дубинками и прикла дами. Камеры были переполнены. Недолго меня держали, уже 10 апреля я был освобожден. Меня заставили подписать бумагу об отсутствии претензий».

Мы узнали потом, что Хасан своих родителей в живых не застал. От них остался лишь пепел. Потом в пепле была найдена сережка матери Хасана. Он не вынес смерти жены, ребенка, родителей. Через три года его не стало. Остались дети без отца, матери, без дедушки, бабушки, без дома.

Российские военнослужащие сознательно кидали гранаты в подвалы, предпо лагая, что там находятся люди. В результате взрыва гранат были убиты стари ки, женщины, дети: Шуипов Джунид, Оспанов Мовсар, Шуипов Рамзан, Ямерза ева Залуба, Базуев Насрудин, Масаева Раиса, последние двое были только ранены. Военные пришли на следующий день, несмотря на просьбы жены и до чери пощадить раненого, убили их обоих — отца Базуева Насрудина и дочь от первого брака Мусаеву Раису.

Оставшиеся в живых жители села в один голос утверждали, что после ухода во енных чуть ли не в каждом доме они находили пузырьки от промедола и шпри цы. Их здесь можно было собрать хоть ведрами. Это говорит о том, что военные не понимали, что они творят.

Итог этой одной операции в Самашках — 130 жизней мирных жителей2 и сож женные целые улицы.

Но испытания самашкинцев еще не закончились. Их ожидало еще худшее.

В марте 1996 года начинаются новые испытания. Если при первом штурме во енные действовали бронетехникой и автоматами, то в марте 1996 года были задействованы все виды оружия: самолеты, вертолеты, установки «Град» и т.д.

И на этот раз Самашки сровняли с землей. Здесь не было ни одного целого дома.

Отсюда вывезли четыре КамАЗа убитой скотины. Везде валялись остатки снаря дов. Люди были заживо погребены в подвалах. За эту операцию в Самашках было убито 187 человек3. Это были мирные жители: дети, старики, женщины.

Что мы сегодня имеем? Прошлое, насыщенное тяжелыми воспоминаниями, не определенное будущее?! Огромную надежду и веру в Аллаха... Этим мы живем.

Комментарии В с. Самашки вечером 7 апреля 1995 года произошло столкновение подразделения федераль ных сил с немногочисленной группой боевиков, не успевших уйти из села, в результате погибли несколько военнослужащих. На следующий день в селе была проведена карательная операция, в ходе которой, по сведениям «Мемориала», были убиты 103 мирных жителя (подробнее см.:

Блинушов А.Ю. и др. «Всеми имеющимися средствами...»: Операция МВД РФ в селе Самашки 7–8 апреля 1995 г. / Результат независимого расследования Наблюдательной миссии правоза щитных общественных организаций в зоне вооруженного конфликта в Чечне. М.: Правозащит ный центр «Мемориал», 1995).

По информации «Мемориала», погибли 103 жителя села, см. выше.

Возможно, речь идет о суммировании потерь за два штурма села, см. выше.

Айна Керимова, Ростовская обл., станица Егорлыкская, Чечня мала по размерам, со всех сторон она окружена горами и лесами. Вся ее территория пронизана реками, большими и малыми. Воспетый поэтами Те рек — река горная, с мутной водой и с очень быстрым течением. А в моем род ном городе Гудермесе бежит река Гумс. Кажется, что она не имеет ни начала, ни конца. Гумс не очень широк и неглубок, встав на середине реки, можно увидеть мелкие камешки, рыбешек, случайно заплывших сюда и не умеющих противос тоять сильному течению. А искупавшись в Гумсе в жаркий летний день, можно почувствовать в себе невероятную силу и желание жить, помогать слабым, ра ботать на благо Родины.

Наша семья жила в городе Гудермесе по улице Кирова. Улицы с этим и другими названиями в станице Егорлыкской и других городах, где я была, мне напоми нают улицы моего родного города. В Гудермесе много частных домов, но есть и многоэтажные. В городе много школ, но самая запомнившаяся и моя люби мая — это школа № 1. Я училась здесь два года. В городе была детская школа ис кусств, куда я ходила на рисование. На две части город делила железная дорога.

Через нее был построен высокий мост, по которому страшно было ходить.

В центральную часть города можно было пройти, преодолев этот мост. Запом нилось мне высокое многоэтажное здание — педагогическое училище.

На окраине нашего города находилось небольшое поселение — аул. Там жили папины родственники. Мы часто ездили к ним в гости, играли с их детьми. Это поселение на три четыре длинные улицы. Люди, живущие там, хорошо знали друг друга. На окраине аула находилась мечеть, за ней — кладбище, где похоро нены многие мои предки. Небо над Гудермесом всегда казалось более голубым и чистым, нежели над другими городами и поселками.

Часто приезжая в Грозный к бабушке и дедушке, я замечала, что небо здесь не такое ясное, как в моем городе, оно здесь серо голубое, очень гармонировало с величест венными зданиями. В Грозном много заводов, нефтеперерабатывающих, хими ческих, однако их наличие не портит красоту утопающего в зелени Грозного.

Но вот наступил 1991 год. Моя мама вспоминает: «Все чаще стали появляться объявления о продаже домов1. Сердце защемило. Чувствуются какие то пере мены, уже нет ощущения радости жизни. Через три года в Чечне началась вой на. А в 1995 году, 14 декабря, в Гудермесе началась стрельба2. На крышах домов появились снайперы. Я с детьми и соседка Марьям с двумя сыновьями просиде ли два дня в подвале нашего дома. Мы изредка выбирались наверх, чтобы при нести воды и продукты.

Затем решили перебраться в бомбоубежище и стали осторожно, пригибаясь, пе реходить центральную улицу, которая постоянно обстреливалась. Мы слыша ли свист пуль, и было очень страшно, особенно за детей. В бомбоубежище про вели ночь, а утром узнали, что город будут бомбить.

Женщины, старики, дети вышли на улицу и направились туда, где стояли авто бусы с белыми флагами. На автобусах были прикреплены трафареты с назва нием населенных пунктов, куда отправляли людей из Гудермеса. Я решила ехать в Майртуп3, где жила приятельница, с которой мы работали на заводе.

Доехав до места, быстро отыскали дом, в котором жила Лайза. Встретились с ней как две сестры: обнялись, всплакнули. Я помогала управляться по хозяй ству и по дому. Но, как говорится, в гостях хорошо, а дома лучше, и мы верну лись в Гудермес».

Я, тогда еще маленькая девочка, вспоминаю, что на улицах города было много транспортеров, танков. В небе — вертолеты, самолеты. По улицам ходили муж чины в маскировочных костюмах. Всю ночь беспорядочная стрельба. Мы ло жимся спать одетые на тот случай, если вдруг придется бежать. Жизнь в городе как будто остановилась, было жутко и страшно. Школы в городе не работали, и наша семья решила, что нужно уезжать. Вместе с нами ехала соседка, тетя Ма рина с детьми. Она тащила вещи на санках, мама несла сумку с вещами. Это был холодный январский день. Мы добрались до Хасавюрта, оттуда — в Кизляр, за тем в Волгоград. Дальше наши дороги расходились. Тетя Марина уезжала в Са марскую область, а мы в Ростовскую. Присели, всплакнули и попрощались. На ша дорога лежала в станицу Егорлыкскую. Мы приехали к дедушке и бабушке, которые сами недавно перебрались сюда. Брату Юнусу дали место в детском са ду «Ромашка», а я пошла учиться в школу № 11, которая стала для меня родной.

Прошла весна, наступил июнь. Мы узнали, что в Гудермесе затишье и возвраща емся с надеждой, что все наладится.

Город нельзя было узнать: библиотека при железнодорожном клубе разгромле на, в городе полно ваххабитов4. Дела вершит их суд. Жизнь идет черной поло сой: в школах преподавать некому, водопровод не действует, вода привозная, свет отключен, так как повреждена станция, взрывы и стрельба постоянные, го рят дома. Пожили мы в этом кошмаре и решили вернуться на постоянное место жительства в станицу Егорлыкскую. Купили флигель и начали «приходить в се бя». Правда, мой маленький братишка, увидев в небе вертолет, бежал в дом с криком, что сейчас будут бомбить. Объясняем ему, что здесь другая, мирная жизнь. Спустя несколько лет он забыл о страхе и с удовольствием смотрит, как парит в небе эта «железная стрекоза».

Воспоминания мамы: «Прошли годы: дети подросли. Пришло время играть свадьбы. Гости едут отовсюду, хотя судьба разбросала нас по всей России. Соби раясь вместе, мы поем те же песни, что пели в Гудермесе, и танцуем лезгинку.

А когда исполняем гимн Грозного, то слезы непроизвольно появляются на гла зах. Дети просят нас не плакать, им не понять, что значит покинуть родной край, Мед на рынке рядом с пунктом компактного размещения беженцев «Яндаре».

Поселок Яндаре, Ингушетия, Доставка воды для многоэтажного дома.

Район «7 й школы», Грозный, Чечня, «Чеченский бензин».

Окраина Грозного, Чечня, Пункт компактного размещения беженцев «Буратино», свастика на стене.

Хасавюрт, Дагестан, Лагерь беженцев «Барт».

Карабулак, Ингушетия, Блокпост при выезде из лагеря беженцев «Сацита».