«Комарова З. И. Методология, метод, методика и технология научных исследований в лингвистике: учебное пособие. – Екатеринбург: Изд-во УрФУ, 2012. – 818 с. (электронная версия) ISBN 978-5-8295-0158-7 Книга знакомит ...»

Этот же тип знаковых систем и знаков, который направлен на изучение е с т е с т в е н н ы х человеческих языков, а также ряда и с к у с с т в е н н ы х языков (информационных, информационно-поисковых, языков программирования, международных плановых языков и др.)1, изучает л и н г в о с е м и о т и к а.

Кроме того, сформировалось направление, которое изучает наиболее общие свойства и отношения, характеризующие знаковые системы, независимо от их материального воплощения (Р. Карнап, В. Б. Бирюков, Д. П. Горский, А. А. Зиновьев, В. В. Мартынов и др.), которое Ю. С. Степанов именует а б с т р а к т н о й, или о б щ е й с е м и о т и к о й.

Наконец, в период неклассической и постнеклассической науки формируется пятое направление в семиотике как науке, связанное с развитием информатики, кибернетики и синергетики, названное к и б е р н е т и ч е с к о й с е м и о т и к о й [Степанов 1971 : 24-26].

Продолжим анализ классификаций языковых систем и знаков.

Систематизации знаковых систем и знаков первой и второй группы классификаций сводится Н. Б. Мечковской в следующую таблицу (см. таблицу 7 на с. 177) [Мечковская 2004 : 98].

Как свидетельствует таблица 7, континуум знаковых систем, организованный по двум описанным основаниям в классификации семиотик, в последовательности: 1) зрение, 2) слух, 3) обоняние, 4) осязание, 5) вкус – соответствует степени важности для сознания человека отдельных сенсорных каналов, от самого важного – зрения – к менее важным.

Обратим внимание на то, что эта последовательность является обратной по отношению к хронологии формирования соответствующих органов в эволюции жизни на Земле2.

Последовательность, в которой расположены столбцы в таблице 7 на с. 177 отражает относительную хронологию появления отдельных классов знаковых систем3.

Заметим, что к концу XX века целостный статус семиотики, как её понимала Московско-Тартуская школа [Почепцов 2001 : 665-677], значительно изменился: семиотика в какой-то мере утратила роль образца «особо чистой науки», а круг «семиотиков» потерял социально-обусловленную привлекательность когорты «посвященных». Но лингвистика по-прежнему остаётся частью семиотики как науки о знаковых системах [Фрумкина 1999 : 18; Почепцов 2001 : 8; Норман 2004 : 10; Степанов 2006 и др.].

На наш век «карта» семиотических направлений содержит 22 области, т. е., кроме пяти направлений, обозначенных ранее, включает области:

См. Лингвистический энциклопедический словарь (2002) статьи на с. 196; 199; 201-202; 289; 291; 615-616.

См.: Мечковская 2004 : 119-129; Горелов 2010 : 128-168 и 192-212.

См.: Мечковская 2004 : 117-128 и 278-378.

Генезис семиотических систем и сенсорные каналы, по которым осуществляется восприятие знаков В таблице знак + (плюс) в клетке указывает, что в семиотическом континууме имеются знаки с соответствующими двумя признаками, а знак – (минус) указывает на отсутствие таких знаков.

семиотика текста (нарратосемиотика);

семиотика искусства и др. [Фещенко 2006 : 60].

Такая дифференциация исследовательских областей свидетельствует, во-первых, что семиотика продолжает оставаться востребованной и динамично развивающейся дисциплиной; во-вторых, семиотика проявляет интерес к самым новым полям знания; в-третьих, семиотика, по-прежнему, служит мостом между различными науками.

6.1.2. Семиотика как метанаука Как указывает академик Ю. С. Степанов, в формировании семиотических идей отчётливо прослеживаются два потока [Степанов 1971; 1983…].

См.: Василий Васильевич Налимов (1910-1997) – математик, профессор МГУ, интересы которого находятся не только в области математики и кибернетики, но и охватывают культуру, философию, методологию науки, науковедение и наукометрию, а также теоретическую биологию и языкознание. Автор вероятностной модели языка и семантической шкалы языков. В этой же работе 2-ая глава посвящена характеристике языковых знаковых систем [2003 : 46-71].

Один идёт от изучения особенностей человечества. Иначе говоря, это вся система знания о мире: природе, обществе и самом человеке. Следовательно, это вся общенаучная, научная и частнонаучная картина мира (см. раздел 1.3).

Это система метазнания и система дисциплинарного знания, т. е. всё то, что описано нами в пяти предыдущих главах этой книги.

Второй поток семиотических идей связан с формированием понятия о знаке и знаковых системах. При этом развитие семиотики до Ч. С. Пирса – это история отдельных семиотических идей, озарений и споров о словах или знаках в безбрежном море философских поисков [Мечковская 2004 : 32]. Хронология семиотики богата событиями и именами: от Аристотеля и стоиков через теорию познания Джона Локка 1, Иоганна Ламберта 2, Готфрида Лейбница, Этьена Кондильяка 3 до Чарльза Пирса, а затем Готлиб Фреге 4, Чарльз Моррис 5, Роман Якобсон 6; отечественные учёные: М. М. Бахтин 7, Ю. М. Лотман 8, Джон Локк (1632-1704) – английский философ. Согласно Б. Расселу, - «наиболее удачливый из всех философов», работы которого по теории познания и семиотике получили признание. Ввел в научный оборот термин «рефлексия», упорядочивающее мышление. Обрел многочисленных поклонников своей теории абстракций, теории общих идей. Политик, разрабатывающий политическую философию, и практикующий врач.

Иоганн Генрих Ламберт (1728-1777) – немецкий учёный, один из создателей фотометрии; в математике доказал иррациональность числа (пи), автор ряда трудов по алгебре и тригонометрии; автор закона Ламберта силы света; в астрономии исследовал кометные орбиты и строение Вселенной. Автор идеи универсального языка знаков. В его честь назван крупнейший на земле ледник в Антарктиде.

Этьен Бонно де Кондильяк (1715-1780) – французский философ, один из основоположников ассоциативной психологии; автор ряда трудов по проблемам соотношения языка и мышления. Обосновал идею о том, что нужно исследовать мышление не «универсального» человека, а человека конкретного, индивидуального, который рождается без каких-либо знаний и приобретает их. В развитии семиотических идей выдвинул идею о трех типах языковых знаков.

Готлиб Фреге (1848-1925) – выдающийся немецкий логик, математик и философ; основатель математической логики, непримиримый критик психологизма и эмпиризма, один из основоположников аналитической философии и логицизма. Согласно Фреге, задача науки – открывать истины. Гуманитарные науки не считал точными, а этику и эстетику не считал науками, поскольку они обе не соотносятся с истиной. Образцовыми науками считал логику и математику. Занимался семиотикой. Ввел понятие о простых и сложных знаках и так называемый т р е у г о л ь н и к Г. Фреге, манифестирующий триединство знаковых систем.

Чарльз Уильям Моррис (1901-1979) – американский философ-идеалист, языковед, один из основателей теории знака. Именно он в основном труде «Основания теории знаков» (1938) ввел три основных семиотических измерения: семантика, синтактика и прагматика. Сочетал принципы прагматизма с идеями логического позитивизма.

Роман Осипович Якобсон (1896-1982) – выдающийся филолог XX в., прежде всего языковед; по характеру своей научной работы был «типом разведчика» (по словам Вяч. Вс. Иванова): был первым в постановке ряда проблем в лингвистике, много сделал для развития семиотики. См.: Якобсон 1983; 1996; 1999 и др.

Михаил Михайлович Бахтин (1895-1973) – фигура почти культовая для философии и филологии XX века [Кузьмина 2009 : 16] – русский философ, филолог и историк культуры. Поставил перед собой цель разработать методологию гуманитарных наук. В этой связи им были разработаны концепты диалога «я» и «другого», карнавальной культуры, хронотопа, двугласного слова. Его философия крайне полифонична и не поддаётся однозначной интерпретации. Представители конструктивизма находят в его работах новые импульсы для своего творчества. Его работы представляют интерес с позиции семиотики искусства.

Юрий Михайлович Лотман (1922-1993) – отечественный философ и литературовед, специалист в области семиотики и философии литературоведения. Разработал концепцию вторичных знаковых систем, которые выступают в качестве интерпретации первичной знаковой системы, т. е. языка. Основатель Тартуской школы семиотики.

Ввел понятие с е м и о с ф е р ы (по аналогии с биосферой В. И. Вернадского) – «синхронного семиотического пространства, заполняющего границы культуры и являющегося условием работы отдельных семиотических структур и, одновременно, их порождением» [Лотман 1996 : 4]. При этом важно отметить, что все элементы семиосферы находятся в подвижном состоянии, «постоянно меняя формулы отношения друг к другу»[Там же : 412].

Б. М. Гаспаров1, Е. Е. Бразговская2, Н. А. Кузьмина3 и др.; французские постструктуралисты4: Р. Барт, А.-Ж. Греймас, Ю. Кристева, Ж. Лакан, М. Фуко.

Парадоксальность ситуации состоит в том, что, с одной стороны, ни один эмпирический объект не принадлежит «только» семиотике: так язык изучается в первую очередь лингвистикой, «язык» животных – зоопсихологией и этологией, языки программирования – информатикой и кибернетикой, ритуалы – антропологией и религиоведением, «язык» географической карты – картографией, «язык» сцены, кино, изобразительного искусства – соответствующими разделами искусствоведения, эстетики, аксиологии и т. д.

Но, с другой стороны, всё это одновременно и объекты семиотики, в которой они изучаются не так, как в какой-либо конкретной науке.

Выделим то, что нового вносит семиотика:

общую концепцию, которая в любой отдельной семиотической системе видит коммуникативную систему с моделирующими и порождающими возможностями, а также принимает во внимание з н а к о в у ю (заместительную) природу тех единиц, из которых строится система;

семиотика предлагает гуманитарному знанию – результативный общий метод исследования разных систем;

сопоставление разных знаковых систем позволяет лучше понять своеобразие каждой отдельной семиотической системы;

Борис Михайлович Гаспаров (р. 1940) – отечественный литературовед, специалист в области семиотики литературоведения, языкознания и культуры. Если для Ю. М. Лотмана язык – один из семиотических объектов, то Б.М. Гаспаров выстраивает свою теорию как «лингвистику языкового существования» [Гаспаров 1996]. Основной его тезис – «наша языковая деятельность осуществляется как непрерывный поток цитации, черпаемой из конгломерата нашей языковой памяти [Там же : 14]. При этом цитацию понимает в духе бахтинского «чужого слова».

Елена Евгеньевна Бразговская – специалист в области семиотики литературоведения, языкознания и культуры. Её работа «Текст культуры: от события к со-бытию (логико-семиотический анализ механизма межтекстовых взаимодействий)» [Пермь, 2004] посвящена описанию механизма межтекстовых категорий при логикосемиотическом подходе, в частности, рассматривается расширенная теория референции, согласно которой текст мыслится не только как референция к миру, но и как референция, опосредованная другими текстами. Е.Е.

Бразговская предлагает семиотическую классификацию i-знаков (от англ. interaction – «взаимодействие»: знаки иконические, индексальные и символические); рассматривает способы их реализации в тексте и своеобразие вычленяемых ими функций.

Наталья Арнольдовна Кузьмина (р. 1934) – специалист в области филологии и культуры. Её работы посвящены описанию динамических процессов в культуре и языке на основе понятия интертекста как когнитивной модели – инструмента познания сложных семиотических феноменов, недоступных непосредственному наблюдению. В её монографии [Омск. 2009] используются различные по своей природе лингвокультурные семиотические феномены: реклама, массовая литература, книга стихов, художественный перевод, бардовская песня.

Ролан Барт (1915-1980) – французский литератор, критик, семиотик; автор работ по проблемам знака, символа, мифа и их социальной и культурной обусловленности.

Альгирдас Ж. Греймас (р.1917) – его интересы лежали в области семиотики тематического, абстрактного дискурса.

Жан Деррида (1930-2004) – французский философ, автор деконструктивизма как философского направления.

Выступал за нескончаемое преобразование текста в поисках шанса поэмы.

Жан Лакан (1901-1981) – французский философ, структуралист, психолог. Считал, что бессознательное структурировано как язык. Занимался исследованием семиотики языковых знаков и семиотическими проблемами сознания и мышления.

Мишель Фуко (1926-1984) – французский философ, историк, методолог и философ науки, видный представитель конструктивизма. Один из создателей концепции «археологии знания» как способа построения предметов познания и социальной практики. Фуко интересовался не столько структурами, сколько дискурсивными практиками.

благодаря присущему семиотике абстрагирующему видению своих объектов, удаётся выявить не просто те или иные особенности отдельных систем, но самые существенные, т. е. закономерные черты их строения и содержания [Степанов 1971 : 80-144; Мечковская 2004 : 16-20 и 224-276;

Канке 2008 : 66-67; 188; 225-226; Норман 2004 : 55-61; Маслов 2006…].

Важно ещё раз подчеркнуть, что центром и вершиной семиотики Ч. Пирса выступает тре тичность (перви чн ость – объект сам по себе; вто р и ч н о с ть – данность этого объекта в другом и тр е ти чн о с ть – целостность, объединяющая первичность и вторичность), выражающая концептуальное содержание первичности и вторичности, что обусловливает концепт такой общности (обобщенности), который даёт возможность познать за ко н ы и за ко н оме р но сти 1, которые так детально описаны в вышеназванных нами источниках.

Наиболее перспективными нам представляются законы и закономерности, объединённые в три группы: 1) объективные, определяющие устройства знаковых систем, изучаемые прежде всего с и н т а к т и к о й ; 2) законы, зависящие от позиции наблюдателя, изучаемые п р а г м а т и к о й и 3) законы смысла, изучаемые разделом семиотики – с е м а н т и к о й (по Ч. Пирсу) [Степанов 1971 : 80-143].

Таким образом, междисциплинарный характер семиотики очевиден: семиотика входит в гуманитарное знание в качестве крупного метанаучного блока т е о р е т и к о - м е т о д о л о г и ч е с к о г о о с н о в а н и я конкретных гуманитарных наук, что обобщено в таблице 8 на с. 182 [Мечковская 2004 : 19].

Метаязыковой характер семиотики ещё ярче проявляется при когнитивном подходе: «Семиотика и когнитология относятся к тем научным парадигмам, которые «обречены» на длительные и серьезные отношения – во многом благодаря сходству характеров и интересов: обе междисциплинарны; обе неутомимы в свом стремлении познать то, что кроется за очевидными, на первый взгляд, актами передачи информации, и увидеть за ними реального пользователя; обе обращены, прежде всего, к семантике языковых единиц» [Ирисханова 2009 : 303].

При этом исследователь подчеркивает, что включение характеристики «семиотический тип» в когнитивно-прагматическое исследование позволил бы значительно обогатить традиционную для когнитологии цепочку: структура знаний – языковое выражение – дискурс. Перед исследователем открывается возможность провести параллель между степенью индексальности, символичности и иконичности языкового выражения и его способностью выстраивать в сознании говорящих различные когнитивные структуры [Там же : 304].

Таким образом, завершая разговор о метаязыковой сущности семиотики, напомним слова одного из её зачинателей Ч. Морриса, который, характеризуя семиотику, писал: «С одной стороны, это наука в ряду других наук, а с другой стороны, это и н с т р у м е н т н а у к » (выделено мной – З. К.) [Моррис 1983 : 38].

Такое положение сохранилось до наших дней.

За кона м и и з а к он ом ер н ос тям и знаковых систем считаются такие их признаки и свойства, которые наблюдаются, регистрируются и проверяются на значительном ряде фактов [Степанов 1971 : 80] Место семиотики в кругу гуманитарных наук. Семиотика как метанаука Примечание: В таблице представлены только 3 типа теоретико-методологических оснований гуманитарных исследований, хотя реально их значительно больше.

Приведём ещё один аргумент современного отечественного философа В. А. Канке: «Возникает актуальный вопрос о той из наук, которая стоит у входа, т. е. первая наука (выделено мной – З. К.) как наука более общего характера. На наш взгляд, это семиотика, наука о знаках. Во всех науках используется концепт знака, поэтому при их изложении непременно приходится обращаться к понятиям семиотики» [Канке 2008 : 188]1.

6.2. Лингвосемиотика как межнаучное направление Аврам Соломоник, начиная свою монографию «Семиотика и лингвистика», пишет: «Пожалуй, можно сказать, что эта книга на 50% относится к лингвистике, на 50% – к семиотике (науке о знаках) и на 100% – к философии.

Несмотря на кажущуюся шутливость такого расклада, он довольно точно отражает мои намерения и взгляды, изложенные в книге… Я постараюсь доказать, что эта проблематика имеет тройственное гражданство: философское, лингвистическое и (в последнем столетии) семиотическое» [Соломоник 1995 : 5].

Такое заявление явно свидетельствует, во-первых, не просто об органической связи лингвистики и семиотики, а об их взаимопроникновении друг в друга и, во-вторых, их прямом отношении к теории познания как ядерной проблеме философии науки.

Анализируя семиотику как науку и как метанауку, мы уже неоднократно подчеркивали мысль о том, что семиотика черпает свой материал из других наук и, в свою очередь, отдаёт этим наукам свои обобщения, развиваясь, таким образом, на стыке наук. Как утверждает Ю. С. Степанов, «с р е д и н н о е п о л о ж е н и е с е м и о т и к и (выделено мной – З. К.) среди ряда наук и то, что семиотика – наиболее оформленная часть современных структурно-системных исследований составляет её аналогию с философией» [Степанов 1971 : 4].

Полагаем, что совсем неслучайно Ю. С. Степанов в своём «введении в семиотику» идёт, прежде всего, от лингвистики, что в этой книге и в последующих [Степанов 1971; 1976; 1985; 1998(2001); 2002; 2007] звучит очень аргументированно: л и н г в о с е м и о т и к а – «сама и есть прообраз общей семиотики»

[Степанов 1971 : 81].

Однако следует отметить, что такое представление о семиотике в процессе познания привело к преувеличению её роли и попыткам заменить ею философию, что неправомерно [Хроленко, Бондалетова 2006 : 178].

См.: Соссюр 1977 : 55; 1999 : 24.

А потому в наше время, действительно, если уже можно считать семиотику первой наукой, то, видимо, лингвистику – второй: «Что касается упорядоченности наук, то это, разумеется, сложнейший вопрос. Мы можем лишь предложить некоторый проект. Мы полагаем, что связь наук реализуется в такой цепочке: семиотика лингвистика логика математика физика химия геология биология социальные науки технические науки»

[Канке 2008 : 188].

Таков взгляд современного философа. Нам представляется аргументированной и научно перспективной позиция современного лингвиста Нины Борисовны Мечковской, обосновывающей л и н г в о ц е н т р и з м с е м и о т и к и [Мечковская 2004 : 20].

Семиотика, будучи одной из общих теорий разных гуманитарных объектов, находится в особо тесных отношениях с лингвистикой1. Это связано с особым статусом языка среди других знаковых систем: по Соссюру, язык – «наиважнейшая из этих систем» [Соссюр 1977].

Луи Ельмслев, основатель и глава копенгагенской школы структурной лингвистики, видел уникальность языка в том, что «практически язык является семиотикой, в которую могут быть переведены все другие семиотики – как все другие языки, так и все другие мыслимые семиотические структуры. Данное свойство языка обусловлено неограниченной возможностью образования знаков и очень свободными правилами образования единиц большей протяженности (предложения и т. д.)» [Ельмслев 1999 : 231].

Некоторые семиотики способны выразить более сложное (более «глубокое» или «богатое») содержание, чем язык «сам по себе» (т. е. в наборе значений своей лексики и грамматики), – таковы литература, искусства, религии2.

При этом назначение религии, литературы, искусств не исчерпывается их семиотической функцией; их незнаковые аспекты (формирование в сознании реципиента той или иной общей концепции человека и мира; воспитание реципиента (т. е. внедрение в сознание человека этических норм); утешение; развлечение и др.) весомее, богаче их семиотик (их формы сообщения и способа существования).

В отличие от названных, более содержательных, семиотик, язык является по преимуществу «чистой» семиотикой, как бы о б щ е с е м и о т и ч е с к о й м о д е л ь ю разных «устройств», предназначенных для сообщения информации.

В семиотическом континууме язык не только хронологически, но и по своим семантическим характеристикам и универсальности занимает с р е д и н н о е п о л о ж е н и е между семиотиками искусств, передающими наглядно-образное содержание, и семиотиками наук – носителями абстрактно-логического знания.

Поскольку семиотики искусств и семиотики наук и их произведения принципиально более трудны для понимания, чем язык, поэтому язык, выполняя п о с р е д н и ч е с к у ю функцию, помогает разобраться в фантазиях поэтов и построениях учёных.

Характерно объединение двух дисциплин в некоторых словарях и руководствах [см.: Соломоник 1995;

Баранов и др. 2001].

См. об этом: Мечковская 2004 : 277-378.

В сравнении с семиотиками искусств, язык – более надежный передатчик информации, т. к. обеспечивает взаимопонимание участников коммуникации, но в сравнении с семиотиками наук, язык менее надежен в силу нестрогости своих значений, зато усваивается естественным путём и поэтому общедоступен [Мечковская 2004 : 376-399].

Неслучайно искусствоведы, затрагивая художественные средства того или иного искусства – а это и есть семиотический аспект искусствознания – начинают говорить о « я з ы к е » соответствующего искусства. Привычность подобных «лингвистических метафор» говорит о семиотическом видении искусства, а может быть, и о том, что принципы анализа поэтики разных искусств во многом «подсказаны» семиотическим эталоном – я з ы к о м.

Онтология языка может быть понята в наибольшей мере на основе именно знаковой теории, потому что в языке нет незнаковых, утилитарных функций. Вот почему семиотика так важна для языкознания.

Знаковая теория языка (лингвосемиотика) позволяет увидеть наиболее существенные черты языка как в содержательно-функциональном плане, так и в строении языка. Опираясь на типологию знаковых систем, лингвосемиотика очерчивает место языка среди природных и социальных семиотик. Знаковая теория языка обладает большими возможностями как в объяснении природы языка, так и в плане эвристики: открытия нового знания о своем объекте. Важно при этом, что знаковая теория языка не является альтернативой по отношению к другим концепциям. В корпусе знаний о языке у лингвосемиотики своя ниша – она изучает те свойства языка, которые выявляются при сопоставлении языка с другими семиотиками. Это существенные свойства, приоритетные для онтологии языка, однако исследования такого рода не создают особых методов описания фонологии, грамматики и лексики, т. е. не развиваются в специальную методологию. Поэтому семиотика не конкурирует с другими лингвистическими концепциями и методологиями, а мирно с ними сосуществует.

С точки зрения логики представления знания, семиотический подход к конкретной знаковой системе соответствует этапу л о г и ч е с к о г о о п р е д е л е н и я объекта, которое в классическом случае (defenitio per genus proximum et differetiam specificam – определение через ближайший род и видовое отличие») предполагает отыскание ближайшего рода для определяемого объекта и отличительных признаков, имеющихся только у данного объекта.

Ближайший род для понятия е с т е с т в е н н ы й я з ы к – это с е м и о т и ч е с к и е с и с т е м ы, видовые отличия – это те признаки, которыми естественный язык отличается от других семиотических систем: языка животных, языка жестов и мимики, языков искусств, языков программирования и т. д. Таким образом, знаковая теория языка выступает как его «макроопределение» или как семиотическое введение в теорию языка [Мечковская 2004 : 22].

Из значимых для динамики лингвосемиотики изменений отметим следующие: 1) речь стала вестись не об одной, а о нескольких знаковых теориях языка, т. е. отмечается и распространенность семиотических представлений, и их вариативность; 2) знаковая теория языка больше не ограничивается рамками структурализма; 3) предмет лингвосемиотики представлен как более широкий и значительный: вместо «исследует свойства единиц языка и правила их сочетания» стало «исследует строение языка»; 4) история лингвосемиотики «удлинилась», т. е. обогатилась более чем на два тысячелетия, в том числе философской мыслью Средних веков; 5) в новой редакции вместо знаменитой, но для многих дискуссионной фигуры зачинателя структурализма Фердинанда де Соссюра семиотику связывают с именем Вильгельма фон Гумбольдта – величайшего и общепризнанного авторитета, родоначальника теоретического языкознания Нового времени, лингвистической типологии и философии языка [Мечковская 2004 : 23; Шаумян 2001 : 151].

Мечковская делает акцент на том, в чем заключается ценность семиотики для языкознания. Нам же для наших целей хотелось бы перенести акцент на то, в чем заключается ценность лингвистики для семиотики и таким путём показать семиотическую сущность языковой системы.

Для этого, прежде всего, обратимся к вопросу о том, какую роль сыграл язык и языковая система в с т а н о в л е н и и самой семиотики и, стало быть, лингвосемиотики.

Итак, возвращаясь к взглядам Дж. Локка, следует заметить, что для нашей книги важным является введенный им термин з н а к в отношении слова как базисной единицы языка. Локк стал во многом предтечей Соссюра: он не только ввёл в научный обиход термин з н а к, но и сформулировал мысль о том, что знаки – «символы наших идей», а идеи – «подлинное и непосредственное наполнение знака». Более того, согласно Дж. Локку, именно это орудие человека (слово как знак) и даёт ему возможность развития в особое высшее существо на земле, ибо животные не обладают способностью к абстракции и созданию общих Идей, так как они не используют Слова или иные обобщающие знаки. Дж. Локк подчеркивает, что, подобно всем другим идеям, общие идеи объясняются словами. Отсюда, язык – это система знаков, необходимая людям для общения друг с другом [Локк 1985 – 1989.I : 461].

Таким образом, понятие знака и языка как системы знаков Дж. Локк сформулировал на языковом материале.

Теория Дж. Локка была воспринята доброжелательно Г. В. Лейбницем, хотя не обошлось и без критики. Лейбниц не был согласен с Локком в том, что слова – чисто конвенциональные знаки: «…слова вовсе не так произвольны и случайны, как это представляется некоторым, поскольку нет ничего случайного в мире, и только наше незнание не позволяет иногда видеть скрытую от нас причину» [Лейбниц 1982 : 318].

Критикуя «Опыт» Локка, Лейбниц писал: «… существует нечто естественное в связи между обозначаемыми вещами и звуковой формой слов, оно сохраняется в словах и в движениях артикуляционных органов» [Лейбниц 1982 : 19]. Лейбниц соглашается с Локком, что слова суть «символы наших идей», но добавляет: «слова не только символы наших идей, но и также вещей»

[Там же : 321].

Этьен Кондильяк считал, что мы сами изобретаем язык для реализации мыслительной способности.

Внутри языка Кондильяк различал разные виды знаков. Первым он назвал случайные – непроизвольные знаки, возникающие стихийно. На втором месте – «крики от радости, боли, страха и т. д.») и третья, высшая категория, – это знаки «для себя», которые имеют конвенциональную связь с нашими идеями. Он пишет: «Мозг и использование знаков будут р а з в и в а т ь с я к в з а и м н о й в ы г о д е и в направлении прогресса обоих слагаемых» [Цитируется по: Соломоник 1995 : 17]. Это последнее замечание «о взаимной выгоде языка и мышления» является одним из центральных постулатов, который затем был активно разработан Ф. Соссюром.

Фердинанд де Соссюр1 и его влияние на последующее развитие общеизвестно. Ф. де Соссюра часто называют «отцом современной лингвистики» или «ключевой фигурой на историческом повороте от XIX к XX столетию» [Соломоник 1995 : 17].

Из обширного наследия Соссюра выделим лишь три кардинальных положения, хорошо известные любому современному лингвисту, потому без особых обоснований.

Родоначальник структурной концепции языка Ф. де Соссюр (1857 – 1913) не знал о семиотических идеях своего американского современника Ч. Пирса и шел к семиотике не от логики и истории схоластики, как Пирс, но от лингвистики, размышляя над природой языка. Соссюр считал семиологию (так он предлагал называть науку о знаках) частью социальной психологии, а лингвистику – частью семиологии2.

Соссюр указал три свойства языкового знака «первостепенной важности»: 1) его произвольность (или арбитрарность), т. е. условность, конвенциональность знака; 2) линейность означающего языкового знака; 3) «неизменчивость и изменчивость» знака.

вместе с тем называет два главных класса языковых явлений, где наблюдается мотивированность (звукоподражания и междометия), однако считает эти исключения «малостью»: принцип произвольности знака «подчиняет себе всю лингвистику языка; следствия из него неисчислимы» [Соссюр 1977 : 101].

Сама произвольность знака защищает язык от всякой попытки сознательно изменить его», поэтому исчезает всякая почва для обсуждения «рациональности» знаков, предпочтения одних знаков другим. «Именно потому, что знак произволен, он не знает другого закона, кроме закона традиции, и, наоборот, он может быть произвольным только потому, что опирается на традицию»

[Там же : 106-107].

О неоднозначной, часто трагической судьбе «Курса общей лингвистики» Соссюра см. «Критические заметки и примечания» Туллио де Мауро [Соссюр 1999 : 235-392]. Нам ближе представление Эмиля Бенвениста: «С того времени, как Пирс и Соссюр, эти два полярно различных гения, ничего не зная друг о друге и почти одновременно пришли к мысли о возможности самостоятельной науки о знаках и способствовали разработке её основ, возникла важнейшая проблема, каково место языка среди знаковых систем» [Бенвенист 1998 : 69].

См. эпиграф к разделу.

2. Л и н е й н ы й х а р а к т е р означающего языкового знака Соссюр раскрывает так: «элементы следуют один за другим, образуя цепь». Таким образом, означающее языкового знака характеризуется признаками, «заимствованными у времени»: он обладает протяженностью. Признак линейности существен, «от него зависит весь механизм языка» [Там же : 103], поскольку линейность означает н е о д н о в р е м е н н о с т ь восприятия одного сообщения (например, двух сегментов одного высказывания).

Вслед за Соссюром при классификации знаковых систем различают семиотики, порождающие линейные сообщения (язык, музыка, танец и др.), и семиотики, чьи произведения нелинейны (изобразительные искусства, дорожные знаки, униформа и др.). Это полезное различение, оно существенно для психологии восприятия текстов разной семиотической природы. Например, можно сразу окинуть взглядом полотно, которое художник писал два года, в то время как произведение словесного искусства, если оно длиннее пословицы, загадки или четверостишия, воспринимается не одномоментно [Мечковская 2004 : 35].

3. «Н е и з м е н ч и в о с т ь и и з м е н ч и в о с т ь з н а к а » – так парадоксально, антиномично называет Соссюр главу в первой части своего «Курса общей лингвистики» (1916) и далее не боится два соседних параграфа назвать так же противоречиво: § 1 – «Неизменчивость знака», § 2 – «Изменчивость знака».

Однако в данной оппозиции существенна очередность, т. е. иерархия терминов: «При всяком изменении преобладающим моментом является устойчивость прежнего материала, неверность прошлому лишь относительна. Вот почему принцип изменения опирается на принцип непрерывности» [Соссюр 1977 : 107].

Более того, по признанию Ф. де Соссюра, его главный вклад в лингвистику в том и состоит, что он рассматривает её в более широком контексте семиотики: «если мне в какой-то мере удалось более точно определить место лингвистики среди других дисциплин, это произошло потому, что я соединил её с семиологией» [Там же 1977 : 239]1.

Этот краткий экскурс в становление семиотики свидетельствует о том, что параллельно с ним, одновременно шло становление и л и н г в о с е м и о т и к и, её основных положений, к которым мы и переходим.

Избирательно остановимся лишь на тех положениях, которые наиболее значимы для наших целей, т. е. для лингвистической методологии.

Безусловно, базовым концептом лингвосемиотики является я з ы к о в о й, или вербальный знак.

Хотя этому вопросу, как мы видели, уделялось большое внимание, все же знаковая теория остается чрезвычайно запутанной и потому дискуссионной.

Наиболее принятой в отечественной лингвистике является следующее определение языкового знака: «Знак языковой – материально-идеальное образование (двустронняя единица языка), репрезентирующее предмет, свойство, Подробно о семиотических идеях Соссюра см. в книгах Якобсона [Якобсон 1983; 1996; 1999].

отношение действительности, в своей совокупности знаки языковые образуют язык» [Уфимцева 2002 : 167].

Из определения явствует, что структурное своеобразие языкового знака заключается в его материально-идеальной билатеральности и репрезентативности – в свойстве представлять разнообразие внеязыковых объектов, внеязыковую реальность [Соломоник 1995 : 236].

А. А. Уфимцева подчеркивает взаимосвязь двух сторон знака: «Две стороны языкового знака, будучи поставлены в отношение постоянной опосредованной сознанием связи, составляют устойчивое единство, которое посредством чувственно воспринимаемой формы знака, то есть его материального носителя, репрезентирует социально приданное ему значение» [Уфимцева 2002 : 167].

Из рассуждения А. А. Уфимцевой можно выделить несколько свойств языкового знака: материальность формы, социальность, опосредованность сознанием, способность выражать значение1.

В монографии А. А. Уфимцева объясняет свою приверженность билатеральной теории знака тем, что понимание знака как односторонней физической сущности приводит к отождествлению языкового знака с искусственными знаками типа дорожных знаков, азбуки Морзе и др., лишая тем самым естественные человеческие языки функции общения, репрезентации и идентификации предметов объективного мира [Уфимцева 1986 : 52].

Возможно, поэтому большинство лингвистов разделяет эту точку зрения.

Однако при этом возникает следующее противоречие: «…если знак языковой, а язык – идеальное образование, то вполне закономерно возникает сомнение: как материальный объект локализуется в нашем сознании» [Алефиренко 2009 : 90].

Видимо, понимая это, А. А. Уфимцева даёт такое объяснение: «форма знака (означающее) существует в двух его ипостасях, как все материальное:

материальной и идеальной, так как звуковой состав слова обретает форму идеального образа материальной стороны знака» [Там же : 53].

Следовательно, согласно этой теории, означающее языкового знака функционирует то как материальный (чувственно воспринимаемый), то как идеальный, недоступный наблюдению феномен.

Выход из этого семиотического противоречия мы вслед за Н. Ф. Алефиренко, видим в к о г н и т и в н о - с е м и о л о г и ч е с к о м обосновании диалектического сосуществования з н а к о в я з ы к а и з н а к о в р е ч и [Алефиренко 2009-а : 91-92].

Диалектика здесь такова: 1) эталонный знак языка конституирует план выражения речевых знаков, а 2) некоторое множество материальных знаков речи служит материалом для формирования инварианта – образцового эталонного знака.

Без знаков языка невозможны знаки речи, и наоборот. Такой подход создает новый стимул для развития лингвосемиотики, в частности, открывает возможности для создания в ее рамках к о г н и т и в н о - с о ц и о л о г и ч е с к о й Более развернутую характеристику знаков, в том числе – языковых знаков даёт И.П. Сусов [Сусов 2007 : 56-59].

т е о р и и з н а к а, включающей его когнитивные, семиотические и прагматические свойства [Алефиренко 2009-а : 91].

Без последовательного различения знаков языка и знаков речи сложно определить, как язык в процессе познания выполняет одну из своих основных функций – объективирует в сознании человека то, что ему уже каким-то образом известно. В связи с этим утверждается, что знак – понятие, прежде всего гносеологическое.

Лингвисты акцентируют внимание на коммуникативном предназначении языковых знаков, поскольку они служат средством передачи сообщений.

Противоречие снимается разграничением знаков языка и знаков речи.

На самом деле, когнитивную функцию выполняют знаки языка, а коммуникативную и прагматическую – знаки речи. Причем функциональное предназначение одного служит условием выполнения «функциональных обязанностей» другого. Действительно, прежде чем передать сообщение определенной комбинаторикой речевых знаков, необходимо при помощи знаков языка обработать, преобразовать и закодировать соответствующую информацию в общественном сознании, превратить ее в знание.

При этом репрезентация языковых знаков речевыми – процесс не механический. Дискурсивные задачи при общении требуют дополнительной обработки информации как со стороны ее отправителя, так и со стороны получателя. Речевые знаки располагают для этого необходимым интерпретационным механизмом. Всякая дискурсивная интерпретация языкового знака опирается на опыт, а «знаковость сущности есть функции, аргументом которой является опыт» [Кравченко 2001 : 85]1.

Когнитивно-семиотический подход позволяет перейти к другому важнейшему концепту лингвосемиотики – я з ы к о в о м у с е м и о з и с у в процессе познания.

В современной семиотике утвердилась мысль, что процесс возникновения знака начинается со взаимодействия познающего субъекта с предметом познания, поскольку значение предмета познания определяется его местом и значимостью в человеческой деятельности. При этом формирование значения связывается с отражением в нашем сознании внешнего события, которое в соответствующей знаковой ситуации становится выразителем реальных взаимоотношений субъекта и объекта. В языковом знаке результат этого взаимодействия и опыт практической деятельности человека закрепляется за соответствующим звукосочетанием, которое в знаке становится его означающим.

С этого момента звукоряд становится не только обычным средством обозначения предмета, но и средством активизации когнитивно-социологической деятельности, направленной на кодирование свойств и признаков познаваемого и называемого предмета.

Старый спор о связи между звучанием и значением, о степени произвольности и характере мотивированности языкового знака не только не решен в современном языкознании, но и приобретает всё большую остроту в связи с новыми данными о системности языка, что нашло своё отражение в монографии Л. Г. Зубковой «Принципы знака в системе языка» (М., 2010. – 750 с.).

осуществляется по несколько иному алгоритму. В этом случае когнитивно-дискурсивная деятельность человека начинается с восприятия знака, затем развивается в направлении, противоположном тому, в котором осуществлялся процесс семиозиса. Алгоритм когнитивно-дискурсивной деятельности при восприятии знака, можно сказать, выстраивается по известной уже схеме знакообразования. Однако таков наиболее общий способ семиозиса, главным образом, довербальных знаков, по этим же семиотическим законам происходит порождение и языковых знаков. И все же процесс лингвосемиозиса имеет свою специфику, обусловленную предназначением языкового знака. В отличие от довербальных, языковой знак – не только средство обозначения, но и средство обеспечения речемыслительного процесса [Алефиренко 2009-а : 87].

Можно, разумеется, говорить о языковом знаке вообще. Однако важно помнить о специфике языковых знаков разных типов. Конечно же, эталонным для всех типов языковых знаков является с л о в е с н ы й з н а к.

Его образование осуществляется по схеме довербального семиозиса: формирование означаемого предшествует возникновению означающего – звуковой или графической материи словесного знака. Как считают логики, начальной точкой объективации означаемого служит выделение конкретного объекта из класса ему однородных. Искомый объект получает свое словесное обозначение после того, как превратится в «найденный», «определенный», «понятный». Это универсальная схема порождения каждого словесного знака.

Понимание и декодирование словесного знака, в общем, повторяет алгоритм его возникновения. Если следовать ему, то такая методика откроет возможность проникать в сущность взаимодействия структуры означающего и структуры означаемого языкового знака. При этом важно не упускать из вида, по крайней мере, два момента: во-первых, что такое взаимодействие определяется диалектикой взаимоотношения объекта познания и субъекта речемыслительной деятельности и, во-вторых, что данное взаимодействие опосредовано.

Роль такого посредника выполняет открытая А. А. Потебней в н у т р е н н я я ф о р м а слова. Значит, структуру словесного знака следует представлять не как монолатеральную (знак – это означающее) и не как билатеральную структуру (знак – единство означающего и означаемого), а как т р и е д и н с т в о означающего (звуковой или графической структуры), внутренней формы и означаемого [Алефиренко 2009-а : 88].

Внутренняя форма показывает, как и каким способом в нашем сознании представлено значение слова. В наиболее простом виде внутреннюю форму слова формирует признак, положенный в основу наименования и отражающий первоначальное понимание (восприятие, видение) обозначаемого предмета.

Внутренняя форма слова связана с наиболее близким этимологическим его значением и является «отношением содержания мысли к сознанию», т. е. представлением, сущность которого в том, что оно объективирует чувственный образ и обусловливает его осознание.

Обычно говорят, что внутренняя форма выступает способом передачи значения (однако не всегда указывают, при помощи каких средств). Таким средством служит м о т и в а ц и о н н ы й п р и з н а к производного слова, который актуализируется или его морфемной структурой, или ассоциативносмысловыми связями производного значения с исходным [Алексеева, Мишланова 2002 : 48-70].

Диалектическое противоречие между чувственным образом и абстрактным значением служит источником знакообразующей энергии речемыслительной деятельности. На определенном этапе в процессе познавательной деятельности смысловое содержание концепта становится связующим средством между акустическим образом слова и чувственным образом обозначаемого предмета. В результате такого синергетического взаимодействия и осуществляется преобразование образа предмета в понятие о предмете.

Согласно теории А. А. Потебни, такие когнитивные переходы осуществляются только при помощи слова, реализующего эвристическую функцию языка. Данное положение было выражено им крылатой для когнитивносоциологической теории фразой: «Язык есть средство не выражать готовую мысль, а создавать ее… (выделено мной – З. К.), он не отражение сложившегося миросозерцания, а слагающая его деятельность» [Потебня 1999].

Для реализации этих функций служат вербальные знаки (языковые и речевые). Каждый речемыслительный шаг, связанный с их возникновением, направлен на обеспечение онтологической предназначенности языка.

Углублению представленного подхода, а именно постановке проблемы о трех различных типах семиозиса и пределах человеческого познания, в том числе и языкового, посвящена статья А. В. Кравченко, завершая которую, он пишет: «… языковой семиозис следует рассматривать как процесс порождения множественных реальностей, а поскольку, как говорит Матурана, “мы как люди существуем в языке”, языковой семиозис и порождаемые им множественные миры и есть та реальность, которую человек способен познать» [Кравченко 2008 : 44].

И, наконец, последний концепт, на котором необходимо остановиться и который непосредственно связан с семиозисом, – это з н а к о в а я и н т е р п р е танта.

Справедливо считается, что одним из основных понятий семиотической теории является интерпретанта, представляющая собой пример одного из наиболее сложных терминов всей семиотики (Ю. С. Степанов, Е. С. Кубрякова, Т. В. Булыгина…). Как известно, этот термин был введен Ч. Пирсом в качестве третьего члена семиотической диады «означаемое – означающее» [Пирс 2000].

Сам Ч. Пирс по-разному понимает интерпретанту. В одних случаях он отождествляет ее с контекстом (знак становится знаком только в определенном контексте). В других случаях интепретанта понимается Пирсом как набор правил употребления знака и его воздействия на сознание интерпретатора. И в том, и в другом случае интерпретанта рассматривается как чисто прагматическая составляющая акта семиозиса.

С другой стороны, Ч. Моррис, цитируя Аристотеля, определяет интерпретанту как общие знания о предмете (концепт), т. е. как к о м м у н и к а т и в н у ю к а т е г о р и ю [Моррис 1983 : 77]. Эта двойная природа интерпретанты и заложила базу для развития когнитивно-ориентированной теории коммуникации.

В лингвистике уже предпринимались попытки классифицировать интерпретанту по различным основаниям. Так, Ю. С. Степанов предложил различать интерпретанту по денотату и сигнификату [Степанов 1983]. Е. С. Кубрякова предлагает ввести словообразовательную интерпретанту, которая бы фиксировала способ представления семантики производного слова и указывала на непосредственный источник его мотивации, а также на операцию по его преобразованию [Кубрякова 2004].

Представляется возможным ввести понятие п р а г м а т и ч е с к о й и н т е р п р е т а н т ы, которая несет информацию об ограничениях на употребление знака в зависимости от основных параметров широкого прагматического контекста [Заботкина 2008 : 90].

Прежде всего, следует отметить, что семиотическая система Ч. Пирса, в отличие от системы Ч. Морриса, ориентирована в основном на процесс восприятия. Знаковая деятельность первого интерпретатора, т. е. человека, использующего знак для воздействия на партнера по коммуникации, не акцентируется Ч. Пирсом.

В изложении И. Йогансона, давшего наиболее полную интерпретацию системы Ч. Пирса, особо подробную характеристику дает Ч. Пирс адресату и четырем последовательным результатам интерпретации. Сущность каждого из данных результатов может быть сформулирована следующим образом: 1) непосредственный результат интерпретации, вытекающий только из означаемого знака или из акта семиозиса, в который знак входит как часть в целое, т. е. из текста – контекста с положенными в нем лингвистическими правилами (фонологическими, семантическими и синтаксическими); 2) актуальный результат интерпретации – непосредственное воздействие знака на интерпретатора;

3) стандартный, или нормативный результат –– воздействие на сознание интерпретатора после достаточно глубокого развития мысли; 4) конечный логический результат, изменение языковой привычки, которое повлечет за собой понимание знака [Цитируется по: Заболоцкий 2008 : 91].

Ч. Пирс в письме Виктории Вельби писал: «Существует интенциональный интерпретант, который определяет разум говорящего, эффективный интерпретант, определяющий разум слушающего, и коммуникативный интерпретант, или можно сказать коминтерпретант, который определяет тот разум, в котором должны слиться разум говорящего и разум слушающего, чтобы любая коммуникация имела место» [Цитируется по: Заболоцкий 2008 : 91].

Очевидно, именно коммуникативный интерпретант и позволяет увидеть в интерпретации связь с контекстом.

Мы, придерживаясь точки зрения Е. С. Кубряковой, определяем процесс семиозиса следующим образом: для того, чтобы обозначить что-то, должен быть кто-то, кто произведет акт семиозиса, т. е. интерпретатор – человек, который интерпретирует действительность. После создания знака интерпретатор снова его осмысливает и, видя за ним другие знаки, сопоставляет его с этими знаками. Как известно, даже самый абстрактный знак требует для своего понимания соотнесенности с другими знаками, т. е. контекст. Таким образом, з н а к д в а ж д ы и н т е р п р е т и р у е т с я (выделено мной – З. К.) в процессе семиозиса – 1) создателем, 2) обществом [Кубрякова 2004 : 91].

При этом мы полагаем, что непосредственная интерпретанта соотносится с первичным контекстом интерпретации, т. е. с контекстом акта создания знака.

Динамичная интерпретанта соотносится с контекстом конвенционализации знака, т. е. с динамичным процессом его вхождения в общество и языковую систему. Нормативная и конечная интерпретанты представляют собой нормативный контекст знака.

Таким образом, интерпретанта является квинтэссенцией прагматических знаний формирующихся в процессе семиозиса, проходящего в определенной временной последовательности и характеризующегося сменой различного типа контекстов.

Проводя идею Ч. Пирса о прагматической составляющей интерпретанты, В. Дресслер прагматику языкового знака связывает с его интерпретантой, под которой понимает в его содержании то, что указывает на способ представления значения в знаке. Р. О. Якобсон, по сути, приравнивает данное понятие к значению и выделяет две разновидности интерпретант: одна связывает знак с системой знаков, другая – с контекстом его использования.

Е. С. Кубрякова, опираясь на якобсоновскую концепцию знака [Якобсон 1983], предлагает разграничивать интерпретанту и языковое значение. Она полагает, что можно выделить целую серию интерпретант, с помощью которых можно было бы показать, каким способом в нашем сознании представлены разные аспекты языкового значения – когнитивный, концептуальный, прагматический, эмотивный и экспрессивный. Если следовать этой логике, то значение языкового знака окажется формой существования сознания, а интерпретанта – сам способ репрезентации значения в языковом знаке. При таком понимании соотношения значения и сознания интерпретанта как свойство знака находится в генетической связи с его внутренней формой, служит способом знаковой репрезентации значения и использования знака в речемыслительной деятельности как уже готовой единицы.

Внутренняя форма, представляя нашему сознанию связь между языковым знаком и объектом знакообозначения, служит смыслогенерирующим источником в процессах формирования значения. Связь между знаком и обозначаемым объектом удерживается в сознании благодаря актуализации в нем образного признака, определившего характер данного знакообозначения.

Поскольку образные признаки отображают осмысленные свойства номинируемых предметов и являются непосредственными участниками семиозиса, они становятся элементами значения. Отсюда внутренняя форма – это категория языковой семантики, а интерпретанта знака – категория когнитивная, связанная с кодированием и декодированием информации, ее преобразованием в знание, пониманием и использованием знака в когнитивно-дискурсивной деятельности.

Поскольку же и интерпретации, и внутренняя форма принадлежат языковому знаку, то сам знак, по А. Ф. Лосеву, «есть акт интерпретации как соответствующих моментов мышления, так и соответствующих моментов действительности» [Лосев 1982 : 96], потому что языковое мышление является а) пониманием самого мыслительного процесса и б) своеобразным его преломлением сквозь призму предыдущего опыта, зафиксированного в языковых знаках.

А это, в свою очередь, предполагает, что любой языковой знак «существует исключительно как единица определенной семиотической системы» [Кубрякова 2004: 503], что вне такой системы нет знака [Степанов 1971 : 81], как нет его и без интерпретатора.

Системный характер и интерпретанта языкового знака обеспечивают ему когнитивно-семиотическую свободу, на что обращал внимание А.Ф. Лосев:

«Всякий языковой знак, отражающий ту или иную систему отношений в обозначаемом им предмете, пользуется этим отражением свободно, произвольно и уже независимо от объективной истинности отраженной в нем предметной системы отношений, равно как и от самого мышления, актом которого является знак языка» [Лосев 1982 : 95]. Этим свойством обладают, в отличие от иных семиотических систем, только языковые знаки.

Заканчивая свой фундаментальный труд и возвращаясь к определению знака с тем, вероятно, чтобы учесть весь существующий семиотический опыт, Е. С. Кубрякова пишет: «Знак – это нечто воспринимаемое, образующее тело знака и представляющее в языковом коллективе как сообществе интерпретаторов некое содержание, которое заменяет означаемое или обозначаемое в языковых или метаязыковых операциях...» [Кубрякова 2004 : 503-504].

Как видим, здесь определяется знак в широком его понимании. Автор, как можно предположить, сознательно в начале дефиниции не использует словосочетание я з ы к о в о й з н а к. Иначе возник бы вопрос: каким образом материальный (физический) объект, которым является «тело знака», становится фактом языка – феномена идеального?

С другой стороны, чтобы служить сообществу интерпретаторов при порождении и восприятии сообщения, знак должен быть воспринимаемым.

Всё это возвращает нас к необходимости разграничения знаков языка и знаков речи. Их специфика обусловливается тем, что, как утверждает В. А. Виноградов, система языка ориентирована на символизацию, а дискурс – на иконичность [Виноградов В.А. 1991 : 243]. Только опираясь на данные факторы, можно выявить своеобразие языковых и речевых знаков в контексте их возникновения. К этому побуждает и сама Е. С. Кубрякова: «Возникая в акте семиозиса, знаки приобретают в этом акте свое строение и свое внутреннее устройство» [Кубрякова 2004 : 502].

Сущность знакообразования состоит в семасиологизации (И. А. Бодуэн де Куртенэ), означивании (Э. Бенвенист) и преобразовании звукосочетаний в социально обусловленные средства речемыслительной деятельности. С точки зрения когнитивной лингвистики, знакообразование представляет собой процесс превращения предметов реальной действительности в знаки, отображающие историко-культурный опыт данного этноязыкового сообщества. Наименование предметов звукосимволами, таким образом, является одновременно и осмыслением этих предметов, овладением ими не только материально, но и «идеологически» (В. И. Абаев). Иными словами, словесный знак является одновременно основной когнитивной единицей, которая фиксирует, имплицитно хранит формы «перевода» фактов внешнего и внутреннего мира в мыслительные категории, т. е. в своего рода «упаковки» знания. Тип и характер таких «упаковок» соответствует этапам и уровням познания [Алефиренко 2009-а : 94].

Из сказанного выше следует, что основными факторами вербального знакообразования являются сознание и мышление. Как констатировал С. Д. Кацнельсон, сознаниие невозможно без мышления, а мышление невозможно без содействия языка [Канцельсон 2001]. Механизмы такого «содействия» находятся в его знаковости. Без языковых знаков не может состояться актуализация знаний в мышлении. Без знаков речи немыслимо общение, если под таковым понимать кодирование и декодирование информации. Да и сама «память сознания», «кладовая знаний», хранение знаний в сознании невозможны без участия языковых знаков, потому что процесс накопления и упорядочения знаний представляет собой сведение их в такие когнитивные структуры, которые, собственно, и обеспечивают их хранение в общественном сознании.

Такими структурами являются разного рода к о н ц е п т ы, объективируемые языковыми знаками и их речевыми коррелятами. Именно когнитивные структуры для своей объективации стимулируют процессы «свертывания»

речи, ее превращения во внутреннюю, а затем в «потенциальную» речь, что в конечном итоге индуцирует образование языковых знаков.

З н а ч и м о с т ь языковых знаков для нашего сознания определяется, по крайней мере, двумя факторами. Во-первых, тем, что в процессе знакообразования происходит накопление и обновление концептов. Во-вторых, тем, что языковые знаки снабжают механизмы сознания семиотическими средствами элементарного мышления.

Как видим, это двусторонний процесс. «Развертывания» элементов сознания и «свертывания» продуктов речи без знаковой системы не осуществимы.

Развитие речемыслительной деятельности не только создает внешние семиотические структуры для репрезентации мыслительного содержания, но в единстве с процессами выработки и упорядочения знаний стимулирует возникновение необходимых промежуточных звеньев и механизмов (так называемые внутреннюю и потенциальную речь), без которых немыслимо не только общение, обмен мыслями, но и само сознание. Следовательно, знаковая подсистема языка служит не просто придатком к сознанию, позволяющим оформлять конечные «фабрикаты» мышления – концепты, «упаковывая» их в языковые формы, но и средством формирования сознания.

Не остаются в стороне от этого процесса и речевые знаки. Они вызывают в сознании такие структурные изменения, которые делают его более совершенным, порождая при этом новые языковые знаки, прежде всего знаки вторичной (метафоры) и косвенно-производной номинации (фразеологизмы) [Алеференко 2009-а : 97].

Итак, анализ основных концептов л и н г в о с е м и о т и к и свидетельствует о том, что она, действительно, по словам Ю. С. Степанова, «и есть прообраз общей семиотики», определяющий её перспективные направления развития.

Вместе с тем анализ основных концептов лингвосемиотики – с п е ц и ф и к и и н т е р п р е т а н т – в наши дни приводит к выводу о том, что между семиотикой и лингвистикой существуют более сложные отношения, чем те, которые обозначены в традиции их изучения. Они состоят в том, что языковая знаковая система является не просто одной из многих знаковых систем, занимающих срединное положение в семиотическом континууме, не просто наиболее оформленной и важной знаковой системой, а в том, что функционально она а б с о л ю т н о с п е ц и ф и ч н а (конечно, это не означает отсутствие у неё общих свойств и закономерностей, присущих знаковым системам как таковым): её знаки служат не только для передачи (хранения, преобразования и др.) информации, как во всех знаковых системах, но и являются «орудием» (по словам т. е. она является, в отличие от других знаковых систем, у н и в е р с а л ь н о й знаковой системой «с неограниченной информационной мощью» [Сусов 2007 :

59], а также «орудием» ф о р м и р о в а н и я м ы с л и, о чем настойчиво в своё время говорил А. А. Потебня.

Этими двумя основными отличиями не ограничивается специфичность языковой знаковой системы. Её специфичность проявляется в первичности языка по отношению к другим знаковым системам; языку присуща множественность функций в отличие от однофункциональности других знаковых систем; ни в одной системе не известны соотношения, подобные соотношению языка и речи [Хроленко, Бондалетов 2006 : 203].

В завершение напомним предупреждение А. Соломоника: «Тут мне хотелось бы предостеречь против неумеренных претензий некоторых учёных, изучающих отдельные виды знаковых систем; во многих случаях они объявляют именно «свои» знаковые системы могущими осуществлять всё или, во всяком случае, огромное большинство функций человеческого общения. Это несправедливо даже для языковых знаковых систем, которые, по-моему, выполняют на сегодняшний день ведущую роль в системе коммуникаций и во влиянии на когнитивное развитие человека. Только совокупное воздействие всех знаковых систем обеспечивает человечеству его место в мире» – (выделено мной – З. К.) [Соломоник 1995 : 26].

Именно это открывает перспективу дальнейших изысканий в области лингвосемиотики, особенно в «сопряжении» с лингвокогнитологией, что актуализировалось в наши дни.

6.3. Лингвистика как наука и метанаука 6.3.1. Лингвистика как наука В преамбуле этого раздела отметим его специфику: этот раздел является только своеобразным введением в лингвистику, поскольку не содержит полной характеристики её концептуальных основ.

Всё дело в том, что две последующие части этого пособия посвящены раскрытию сложной дисциплинарно-методологической структуры лингвистики с целью её изучения.

Потому в этом разделе раскрываются только два вопроса: первый – что изучает лингвистика (её объект и предмет), т. е. то, с чем сталкивается исследователь в самом начале своего пути. Второй вопрос – это общая характеристика современной лингвистики как постнеклассической науки. Это скорее постановка вопросов, на которые следует искать ответы в исследованиях лингвистики XXI века.

Ставя вопрос о «самосознании лингвистики – вчера и завтра», Ребекка Марковна Фрумкина говорит о том, что идеальный проект науки – это в самом общем виде ответы на вопросы о том, что нужно изучать, как нужно изучать, и почему ценностью считается изучение именно «этого», а не чего-либо иного.

Идеальный проект по определению не может быть реализован до конца – потому он и называется «идеальным». Но осознание идеального проекта как воплощения идей и ценностей, доминирующих на данном этапе развития науки, исключительно важно для всех работающих в ней [Фрумкина 1999 : 78]. И даёт ответ на этот вопрос: «Лингвисты, с моей точки зрения, такого проекта не имеют, пребывая пока на ступени осознания его необходимости» [Там же : 81], что перекликается со словами Вяч. Вс. Иванова, вынесенными нами в эпиграф.

На первый взгляд это кажется очень странным, поскольку вся история языкознания «пронизана» поиском ответов на эти вопросы и сравнительно давно осознано, что одна из центральных проблем языкознания 2 – это проблема объекта лингвистики. В словарно-справочной литературе, большинстве учебСм. Вяч. Вс. Иванов 2004 : 13-14.

См. разделы 1 и 2 во «Введении в проблематику».

ников, учебных пособий и в научной литературе ответ об объекте лингвистики, казалось бы, найден1.

Однако дискуссия продолжается до сегодняшнего дня. Всё дело в том, что во всей истории языкознания язык предстаёт как такая сложная система неразрывно связанных, взаимозависимых фактов, которые даже самая точная лингвистика не может распределить по независимым категориям [Матезиус 1967]. «Проблематика языка – вещь сложная», – поддерживает В. Матезиса В. Скаличка [Там же].

В книге «Программа и методы теоретической лингвистики. Психология языка» (1908) Альбер Сеше писал: «Лингвистику определяет её объект: это наука о языке… Лингвистика – это наука фактов и наука законов,… или Теоретическая лингвистика» [Сеше 2010 : 22, 35]. Такую проблему поднимает уже в современной лингвистике Ю. С. Степанов, подчеркивая необходимость различения «Соотношения языка как наблюдаемого явления и как абстрактного объекта теории: «Как ни странно, приходится обсуждать, казалось бы, очень ясный вопрос о том, что же изучает наука о языке – реальный объект или абстрактную систему понятий, так называемых конструктов» [Степанов 1975 : 11].

Проблема языка как объекта лингвистики осложняется ещё и его коренной двойственностью: В. Гумбольдт говорил о языке не как ergon (продукт деятельности), а как energia (деятельность); Ф. де Соссюр – о языке и речи;

Л. Ельмсев – о схеме и узусе; Н. Хомский – о языковой компетенции и языковом употреблении. Некоторые исследователи говорят о тройственности языка: язык – речь – норма (Э. Косериу, А. Гардинер); речевая деятельность – языковая система – языковой материал (по Л. В. Щербе) и И. Р. Гальперину (язык – речь – текст); система – норма – узус (А. Мустайоки) и даже четырех измерениях языка: система языка – система употребления – речь – язык как орудие общения (Д. Г. Богушевич).

Языкознание (языковедение, лингвистика) – наука о естественном человеческом языке вообще и о всех языках мира как индивидуальных его представителях [ЛЭС 2002 : 618].

Языкознание, лингвистика, языковедение – наука о языке. Объектом языкознания является язык во всем объеме его свойств и функций, строение, функционирование и историческое развитие языка. Однако в качестве непосредственного п р е д м е т а языкознания в разные эпохи выдвигались различные стороны объекта [Русский язык: Энциклопедия. 2003 : 672] Языкознание – наука о языке, тесно связанная с логикой и рядом других дисциплин. В языкознании изучается природа языка, внутренние закономерности его развития в связи с историей общества, историей народа, творцом и носителем языка, сущность языка, его метод среди других общественных явлений, его отличие от производства, техники, науки, мышления, функции языка, отношение его к мышлению; грамматический строй языка, история возникновения и развития письменности [Кондаков. Логический словарь-справочник, 1975 : 695].

Языкознание (лингвистика) – наука об общих закономерностях строения и функционирования человеческого языка [Советский энциклопедический словарь 2002 : 1586].

«В качестве главного объекта лингвистики продолжает оставаться естественный язык (языки)» [Хроленко, Бондалетов 2006 : 96].

Лингвистика. Наука о языке, слагающаяся из предлингвистики, микролингвистики и металингвистики [Ахманова. Словарь лингвистических терминов 1974 : 217].

Языкознание, или лингвистика (от лат. lingua – «язык») – это наука, изучающая языки, все существующие, когда-либо существовавшие и могущие возникнуть в будущем, а тем самым человеческий язык вообще [Маслов 2006 : 6; 2008 : 6].

Лингвистика как наука: «собственным объектом лингвистики являются языки, а не язык» [Пильх 1994 : 7].

«Начнём с того, что лингвистика имеет два объекта: она является наукой о языке и наукой о языках» [Бенвенист 1998 : 22].

Много страниц исследований посвящено многокачественной природе языка. Некоторые из них:

язык одновременно оказывается синхронически стабильным и диахронически изменчивым;

язык одновременно выступает как социально обусловленная система и как индивидуально варьируемое отклонение от неё;

язык одновременно характеризуется структурной упорядоченностью своих единиц и вероятностной неопределённостью их выбора;

язык одновременно обладает синтагматической однозначностью своих единиц и парадигматической многозначностью этих единиц и их компонентов [Андреев 1977 : 258].

диалектический характер содержания языкового явления и формы его выражения, т.к. «содержание есть не что иное, как переход формы в содержание, и форма есть не что иное, как переход содержания в форму» [Гегель 1975.1 : 298] в менталингвистическом направлении объект языка следует рассматривать не как традиционное двуединство «язык – мышление», а как взаимодействие четырех компонентов речемыследеятельности: я з ы к – р е ч ь – м ы ш л е н и е – с о з н а н и е [Алефиренко 2009 : 61]. Близкая концепция: мысле-рече-языковой деятельности человека по В. К. Радзиховской Учитывая такую сложную природу языка, Владимир Андреевич Звегинцев всё же считает, что «мы имеем основание утверждать, что объектом изучения лингвистики является язык, но мы не в состоянии ещё сказать, что такое язык»1 [Звегинцев 2007 : 7].

Н. Ф. Алефиренко предлагает два по сути близких решения:

Первое решение: «Объектом изучения в языкознании… является речевая деятельность [РД] (langage) не в узком (психолингвистическом), а в широком смысле: языковые средства в процессе порождения речи и её понимания, в дискурсе и тексте. Это положение можно выразить формулой: РД = язык (система + норма) + речь». Предметом изучения лингвистики является язык. Этим и объясняется то, что основной проблемой общего языкознания считается вопрос о сущности языка» [Алефиренко 2009 : 8; 13].

Второе решение: «В наиболее общем виде можно сказать, что объектом любого лингвистического исследования является совокупность объективно-реальных явлений языка и речи, а предметом – система абстрактных, научно достоверных построений, отражающих уровень нашего познания языка» [Алефиренко 2009 : 13].

Такая позиция, с одной стороны поддерживается учёными и в истории лингвистики («Язык – это лабиринт тропинок. Вы подходите с одной стороны и знаете дорогу; вы подходите к тому же месту с другой стороны и дороги уже не знаете» [Витгенштейн 1958]) и в современности («Язык есть тайна» [Камчатков, Николина 2001:3]). Но, с другой стороны, подчеркивается развитость теории современной лингвистики: «Фундаментальная составляющая языкознания – теория языка – сама по себе может не торопиться с декларированием новых подходов» [Всеволодова 2010 : 8].

Но если принять терминологию Ю. С. Степанова, то соотношение объекта и предмета находится тогда (по Алефиренко) в плоскости того, ч т о п о з н а е т с я (объект?) и того, что ф о р м и р у е т с я в п р о ц е с с е п о з н а н и я (предмет ?).

Нам представляется, что диалектика объекта и предмета гораздо сложнее, о чем свидетельствует философское осмысление этих феноменов (см. разделы 1.3 и 1.4), а также науковедческое (см. разделы 2.3 – 2.5) и даже типа науки (см. разделы 2.5.1 – 2.5.3) Воспользуемся «подсказкой» Р. М. Фрумкиной, что разработки любой проблемы «не может быть начата иначе, нежели ab ovo: именно традиция должна служить источником «легитимности» избранной проблемы» [Фрумкина 1999 : 5], что позволяет подойти к этому диалектическому единству к о н кретно-исторически.

Для этого необходимо (по возможности полно и объективно) реконструировать систему общелингвистических взглядов языковедов прошлого и осветить их вклад в разработку таких проблем, как объект, предмет, метод и структура языкознания [Зубкова 2002 : 6] и использовать эти данные как предзнание наших дней1.

Поскольку понимание объекта – в нашем случае языка – зависит не только от субъективных установок и способностей исследователя, но и от осознания им особенностей самого объекта, то большое значение в постижении этой сущности имеют работы, анализирующие (реконструирующие) эволюцию общей теории языка, которыми так богата история языкознания.

В этом плане считаем необходимым отметить методологическую работу Г. П. Мельникова «Системная типология языка» (2003), к которой мы обращались в пятой главе2 и книгу Л. Г. Зубковой «Общая теория языка в развитии»

(2002), в которой реконструируется основное направление эволюции философско-лингвистических воззрений на соотношение бытия, мышления, человека и его языка3.

Продуктивным для осознания сущности языка является раскрытие в этой работе важнейшего расхождения между аспектирующими и синтезирующими концепциями лингвистики, а также роли синтезирующих концепций (И. П. Гардера, В. Гумбольдта, А. А. Потебни и И. А. Бодуэна де Куртенэ) в формировании ц е л о с т н о й с и с т е м н о й т е о р и и я з ы к а, которая необходима исследователю как «предзнание»4 в системе современного знания о языке.

Это первое, а второе – осознано, что язык является сложнейшим явлением. Э. Бенвенист несколько десятков лет тому назад писал: «Свойства языка настолько своеобразны, что можно, по существу, говорить о наличии у языка не Согласно принципу актуального историзма [Хроленко, Бондалетов 2006 : 5], из истории лингвистики отбираются идеи, положения и истины, созвучные лингвистике сегодняшнего дня.

См. раздел 5.1 Понятие о системологии.

Следует отметить концептуальную близость этих работ, несмотря на разную их проблематику. Так, принцип д е т е р м и н а н т н о с т и, который использует Л. Г. Зубкова, хорошо описан в книге Г.П. Мельникова (см. раздел 1.3.3.3).

О «предзнании» и его отношении к другим типам знания см.: Комарова, Запевалова 2010; Комарова, Дедюхина 2011 и др.

одной, а нескольких структур, каждая из которых могла бы послужить основанием для возникновения целостной лингвистики» [Бенвенист 1998 : 142].

Язык – многомерное явление, возникшее в человеческом обществе: он и система и антисистема, и деятельность и продукт этой деятельности, и дух и материя, и стихийно развивающийся объект и упорядоченное саморегулирующееся явление, он и произволен и производен и т. д. Характеризуя язык во всей его сложности с противоположных сторон, мы раскрываем самую его сущность [Там же].

Чтобы отразить сложнейшую сущность языка, Ю. С. Степанов представил его в виде нескольких образов, ибо ни один из этих образов не способен полностью отразить все стороны языка: 1) язык как язык индивида; 2) язык как член семьи языков; 3) язык как структура; 4) язык как система; 5) язык как тип и характер; 6) язык как компьютер; 7) язык как пространство мысли и как «дом духа» (М. Хайдеггер), т. е. язык как результат сложной когнитивной деятельности человека. Соответственно, с позиций седьмого образа, язык, – во-первых, результат деятельности народа; во-вторых, результат деятельности творческой личности и результат деятельности нормализаторов языка – государственных институтов, вырабатывающих нормы и правила) [Степанов 1995].

К этим образам в самом конце ХХ в. прибавился еще один: язык как п р о д у к т к у л ь т у р ы, как ее важная составная часть и условие существования, как фактор формирования к у л ь т у р н ы х к о д о в [Маслова 2001 : 6].

Итак, из всего сказанного следует, что «единственным конечным о б ъ е к т о м лингвистики был и остаётся язык (выделено мной – З. К.) во всем многообразии его этноисторических вариантов и во всей сложности и многосторонности его структуры, функционирования и развития» [Степанов 1975 : 11;

р е а л ь н о с т ь, т. е. всё то, что познаётся в языке и языках, как и то, что формулируется в процессе познания.

Что касается второго компонента в соотношении объект-предмет исследования, то это проблема ещё более сложная: «В языкознании отсутствует то, что характерно для большинства эмпирических наук – ф и к с и р о в а н н о е существуют исчерпывающие коллекции минералов, в ботанике – подробнейшие гербарии, в химии – описание и классификация всех известных науке химических элементов, то в языкознании до сих пор не имеется каталожного собрания адекватно описанных языков мира» [Успенский 1969 : 13].

В связи с этим освещение вопроса о предмете, а точнее – о предметах изучения в лингвистике переносим в следующие части книги, когда будет раскрыта дисциплинарно-методологическая структура современной лингвистики1.

Т. И. Вендина пишет: «Предметом языкознания являются такие сложные вопросы, как сущность языка, его происхождение и основные функции, соотношение языка и мышления, языка и объективной действительности, типы языков, организация их языковых уровней, функционирование и историческое развитие и др.» [Вендина 2001 : 4]. И далее ещё на двух страницах перечисляет, что изучается общим языкознанием, из чего можно заключить, что она отождествляет объект и предмет языкознания.

Переходим ко второму заявленному вопросу: современная лингвистика как постнеклассическая наука.

Охарактеризовать современную лингвистику можно только исходя из современной языковой ситуации1, обусловливающей запросы лингвистики и состояния современной науки, определяющей возможности реализации этих запросов.

1. Современная языковая ситуация отличается чрезвычайной сложностью и многоаспектностью [Алпатов 2005]. В ней можно выделить ряд, с одной стороны, относительно самостоятельных, с другой стороны, – взаимосвязанных аспектов, факторов. Основные из них:

1) многоязычие и разноязычие, а также обилие национальных языков, входящих в круг мирового общения;

2) соотношение внутриязыкового и межъязыкового общения;

3) соотношение естественных и искусственных языков;

4) соотношение разных форм существования современного национального языка.

Многоязычие, как известно, порождает разные формы взаимодействия языков и возникновение в них общих элементов, тогда как разноязычие выдвигает на первый план вопросы, связанные с языковым барьером и способами его преодоления. В научной литературе дается анализ этих способов преодоления языкового барьера, и он в целом неутешителен [Марчук 2007]. В какой-то мере это связано с действием второго фактора, который в общем виде можно охарактеризовать как быстрый рост межъязыкового общения и его выравнивание к нашим дням с внутриязыковым общением [Кузнецов 1987 : 61].

Третий фактор заключается в том, что бурно развивающиеся искусственные языки образовали к концу ХХ века «свой своеобразный мир, существующий параллельно с миром естественных языков», и постепенно начала складываться «новая языковая ситуация, основным отличием которой можно считать становление е с т е с т в е н н о - и с к у с с т в е н н о г о д в у я з ы ч и я », которое еще очень слабо изучено [Там же].

Четвертый фактор в общих чертах сводится к тому, что во всем многообразии форм существования современных национальных языков (общенародный, литературный, диалектный, жаргонный, арго, специальные языки – подъязыки...) все большее значение приобретают п о д ъ я з ы к и, связанные с научной и профессиональной деятельностью людей, а также с развитием науки в эпоху НТР.

Таким образом, современная языковая ситуация «высветила» основные проблемы лингвистики и позволила определить ее основные запросы, которые можно детализировать, выяснив состояние современной науки и частных наук, и одновременно установить возможности реализации этих и далее сформулированных запросов.

2. В условиях НТР сложилась единая система: «Наука – техника – производство». Иначе говоря, наука стала «существенным фактором прогресса»

Состояние постнеклассической науки см.: раздел 2.5.3.

[Бабосов 2009] и одновременно обусловила «информационный взрыв». Так, Л. Л. Нелюбин, объясняя возникновение в эпоху НТР компьютерной и инженерной лингвистики, приводит яркие доказательства «информационного взрыва». Назовем лишь две цифры: объем знаний удваивается каждые 50 лет, а объем информации за последние 50 лет увеличился в 32 раза [Нелюбин 1997 : 15;

Пиотровский 2008].

Фактически человечество приблизилось к черте, за которой использование поступающей информации окажется невозможным. В этих условиях, заставляющих говорить об «информационном кризисе» [Урсул 1985: 124], исключительную важность приобретает проблема обеспечения науки средствами информационного поиска через «оптимизацию естественных коммуникативных систем... и создание искусственных вспомогательных языков», носящих название информационных, в том числе и международных [Кузнецов 1987 : 27]. К числу таких средств В. Н. Ярцева относит и информационнопоисковые языки, а «для отдельных отраслей знания, так называемые «подъязыки» науки» [Герд 2005].

Реализация всех этих настоятельных запросов прежде всего зависит от развития лингвистики и терминоведения.

3. Осмысление лингвистики на стыке ХХ и ХХI веков привело к осознанию того, что по «статус современной лингвистики следовало бы охарактеризовать как полипарадигмальный» [Кубрякова 1995 : 228]. Еще до этого утверждения, А. Е. Кибрик писал: «При сохранении принципа «чистоты» лингвистика последних десятилетий характеризуется в то же время неуклонным расширением своих интересов... То, что считается «нелингвистикой» на одном этапе, включается в нее на следующем. Этот процесс лингвистической экспансии нельзя считать законченным» [Кибрик 1992: 35].

Полипарадигмальный характер современной лингвистики проявляется, по мнению Е. С. Кубряковой, в четырех принципиальных установках:

1) экспансионизм, 2) антропоцентризм, 3) неофункционализм, 4) экспланаторность [Кубрякова 1995: 207].

При этом э к с п а н с и о н и з м она усматривает, прежде всего, «в почти повсеместном признании того факта, что для адекватного познания языка необходимы выходы не только в разные области гуманитарного знания, но и разные сферы естественных наук» (выделено мной – З. К.) [Кубрякова 1995 : 210]. Э к с п л а н а т о р н о с т ь связана со стремлением ввести в анализ языка «объяснительный момент», или, по терминологии В.З. Демьянкова, интерпретирующий момент [Демьянков 1994].

4. Эти четыре принципиальные установки обусловливают и то, что «примечательной особенностью современной теоретической лингвистики является ее ярко выраженный интерес к металингвистическим построениям...»

(выделено мной – З. К.) [Кубрякова 1995 : 155; Вяч. Вс. Иванов 2004 : 8].

Еще более широкую «теоантропокосмическую парадигму» с позиции идеала цельного научного знания устанавливает для лингвистики ХХI века В.И. Постовалова, которая пишет: «Идеал цельного знания, избранный в качестве интерпретационной призмы для аналитического описания металингвистических процессов в науке о языке из бесчисленного множества других различных ракурсов, аспектов видения этих процессов, имеет экстралингвистический и, еще точнее, экстранаучный общегуманитарный характер. Он относится к числу глубочайших непреходящих духовных ценностей и культурноисторических ориентиров познавательной деятельности человека» [Постовалова 1995 : 347].

Таким образом, современная лингвистика дает методологическую базу для изучения таких сложных научных объектов, каким является язык.

5. Вслед за Мишелем Фуко можем сказать, что «единственное пространство, в котором возможна встреча и столкновение совершенно несоизмеримых познавательных феноменов, – это пространство языка» [Фуко 1994 : 128], что обусловлено многофункциональностью языка. При этом одной из них является информационно-кибернетическая функция [Налимов 2003 : 349].

Но наиболее оптимально эту информативную функцию выполняют формализированные, искусственные языки (ИЯ), которые «возникают как продолжение и специализация естественного языка» [Вяч.Вс. Иванов 1977 : 47].

Значительное число таких формализированных языков функционирует в подъязыках науки, что требует их осмысления. Изучение всего типологического многообразия языков (как естественных, так и искусственных) и их сопоставление, во-первых, необходимо для создания ИЯ: «Проблема построения ИЯ приобрела в настоящее время особое значение в связи с ростом научнотехнической информации», а во-вторых, осмысление ИЯ способствует более глубокому проникновению в сущность самого естественного языка [Налимов 2003; Мечковская 2004].

6. Современный этап развития лингвистики характеризуется возросшим интересом к к о г н и т и в н ы м а с п е к т а м я з ы к а, «во многом определяющее лицо современной лингвистической науки» [Попова, Стернин 2007 : 3], которое получило официальное признание [Кубрякова 2010 : 13], и переходом к лингвистике а н т р о п о ц е н т р и ч е с к о й 1, изучающей язык в соотношении с человеком, его сознанием, мышлением и разными видами деятельности. Общепризнанным стало положение о том, что язык как продукт человеческого сознания не может быть рассмотрен вне человека, вне его взаимодействия с окружающим миром, что обусловило появление новый научной дисциплины – а н т р о п о л и н г в и с т и к и [Гринев-Гриневич и др. 2008 : 5]. А интеграция двух подходов в исследовании языка – системоцентрического и антропоцентрического – позволяет осмыслить многое из того, что не поддавалось объяснению прежде [Алпатов 1993; Голованова 2008].

7. Лингвистика XXI века активно разрабатывает направление, в котором язык рассматривается не просто как орудие коммуникации, а как «культурный код науки» [Маслова 2001 : 3], как «сопряжение языка и культуры, лингвокультурологии и лингвокогнитологии» [Иванова 2004], что вполне соответствует духу «человекоразмерной науки» XXI века, в которой человек активно осущеЕсть концепции, в которых Вильгельм фон Гумбольдт признается не только создателем целостной теории языка как отдельной научной дисциплины, но и «основоположником антропоцентрической парадигмы в языкознании, возрождённой в конце XX и начале XXI века [Карлинский 2009 : 212-230].

ствляет «онаучивание» культуры и «окультурирование» науки [Бабосов 2009 :

219], что будет способствовать раскрытию «тайны языка – главнейшей из тайн человечества» [Маслова 2001 : 4].

8. На международной конференции, подводящей итоги достижений лингвистики XX века, заявила о себе идея о с и н е р г е т и ч е с к о м характере языка1, выразившаяся в постановке ряда новых нетривиальных проблем: язык как адаптивная, самоорганизующаяся система, язык как динамическая система, синергетика речи и ситуации, языковая суггестия и другие [Борботько 2009 : 7].

На этой конференции Р.Г. Пиотровский выделил синергетику в качестве одного из магистральных направлений лингвистики будущего [Пиотровский 1995 :

418] 2.

9. В заключение ещё раз подчеркнём уже широкую распространённость междисциплинарных исследований, актуализировавших ряд кардинальных проблем современности; в том числе проблему: т и п ы з н а н и я и и х в е р б а л и з а ц и я в я з ы к а х [Комарова, Запевалова 2010 : 37 и др.], что обусловливает прогноз Вяч. Вс. Иванова об отношениях между научными дисциплинами ХХI века: «Вместо традиционно наследуемых и охраняемых условных границ между ними наступит время исследований по проблемам...» [Вяч. Вс. Иванов 2004: 156], когда новые научные результаты в лингвистике будут получать «не столько под влиянием внутри дисциплинарных факторов, сколько путём «парадигмальной прививки идей, транслируемых из других наук» [Стёпин 2000 : 627] Таким образом, современная «синтезирующая» лингвистика даёт методологическую базу для изучения таких комплексных научных объектов, каким является изучаемый нами объект исследования, требуя «помещения его в многомерное пространство единой лингвистической теории» [Кибрик 2002: 3].

Следует учесть определённую опасность «растворения и утраты смыслов: «Сегодня почти любая публикация (по крайней мере, в гуманитарной сфере) непременно содержит «магические» слова: синергетика, нелинейность, самоорганизация, хаос, фрактал и т. п., которые становятся своего рода маркерами принадлежности к современной научной парадигме и паролем избранного научного сообщества» [Кузьмина 2009 : 203].

О системе языка как синергетическом феномене см. раздел 5.2.3 пособия.

6.3.2. Лингвистика как метанаука Собственно говоря, этой проблемы мы касались с разных сторон во всех предыдущих пяти главах. Метанаучная роль языка, а следовательно, и лингвистики, осмысляющей эту функцию языка, «высвечивалась», когда раскрывалась сущность философии языка и философии лингвистики (см. раздел 1.4). При характеристике уровней научного познания и знания, особенно метатеоретического уровня научного познания и раскрытия функций о б щ е н а у ч н о й раздел 1.3), были обозначены составные слагаемые этого знания: наряду с философским, общенаучным, частнонаучным, социально-гуманитарным указано и м е т а л и н г в и с т и ч е с к о е з н а н и е (см. схему 1), поскольку роль языка в познании входит составной частью в теорию познания (гносеологию) любой философской системы2.

При характеристике функций науки в обществе (см. раздел 2.3) и структуры научной деятельности (см. раздел 2.4, схемы 2-5) неизбежно «высвечивалась» эта функция лингвистики, как и при описании логической и психической составляющей сознания человека и функциональной взаимосвязи системы языка и системы мышления (см. главу 3).

Полагаем, что достаточно ясно была показана роль «системной лингвистики» в формировании с и с т е м о л о г и и как промежуточного звена между философским (мировоззренческим) и частнонаучным видением мира (глава 5).

При семиотическом подходе к языку, согласно семиотическому принципу, элементарными речемыслительными функциями языка, по Ю. С. Степанову, выступают номинация, предикация и локация. Номинация состоит в именовании и классификации познаваемых предметов, признаков и действий; суть предикации – в установлении взаимосвязей между познаваемыми предметами; локация располагает названное и взаимосвязанное друг с другом в пространстве и времени [Степанов 1971; 1983].

Новым в когнитивно-социологической теории слова является введение понятия «виртуальных» и «актуальных» семиотических структур лингвокреаСм.: Вяч. Вс. Иванов 2004 : 15.

Терминированное понятие м е т а л и н г в и с т и к а было введено в науку М.Бахтиным, чтобы обозначить те стороны жизни языка, которые выходят за пределы чистой лингвистики [Бахтин 2000 : 395].

тивного мышления. Актуализация первых обусловливается лингвокогнитивной спецификой человеческого процесса познания, объективируемого многоуровневыми механизмами взаимодействия системы языка и системы мышления [Алефиренко 2009 : 41].

Общую стратегию взаимодействия первой и второй фазы речемыслительного процесса в свое время наметила А. А. Уфимцева: «Применительно к результатам объективации реальной действительности, которые находят прямое отображение в лексических единицах, первая фаза познания «в е щ ь – д е я т е л ь н о с т ь – с л о в о » соответствует акту снятия предметного, чувственного, этапу образования представлений и понятий, которые формируют знаковое значение слова как виртуального знака.

Что касается второй фазы познавательного цикла «с л о в о – д е я т е л ь н о с т ь – в е щ ь », то она соответствует в языковой деятельности акту конкретизации обобщенного значения виртуального знака, его семантическому развертыванию в синтагматическом ряду.

Словесный знак, таким образом, – основная когнитивная единица языковой системы, которая фиксирует, храня в скрытом виде, формы «перехода» старого опыта (знания) в новый, своеобразно отражает в своем значении ступеньки человеческого познания» [Уфимцева 1986 : 68]1.

Напомним, наконец, что при характеристике языкового семиозиса (см.

раздел 6.2) было показано, что он свершается именно в процессе познания, на базе современной «синтезированной» лингвистики, с учётом эволюции общей теории языка (см. раздел 6.3.1).

Перейдём от «попутных» идей при раскрытии других проблем в главах книги к акцентированному рассмотрению именно этой проблемы, которая в наиболее явном виде проявилась в к о г н и т и в н о - д и с к у р с и в н о й п а р а д и г м е 2, при к о г н и т и в н о - к а т е г о р и а л ь н о м освещении языка в современной лингвистике3.

Эта парадигма (а точнее субпарадигма) представляет собой попытку не только систематизировать разные точки зрения на один и тот же объект исследования, но и дать этому объекту максимально полное и всестороннее описание, учитывая релевантные экстралингвистические факторы: психологические, связанные как с обработкой информации, так и с её эмоциональной оценкой;

социально-исторические и прагматические. Потому когнитивно-дискурсивный подход характеризуется м н о г о ф а к т о р н ы м а н а л и з о м каждого изучаемого явления с точки зрения его роли в осуществлении познавательных и коммуникативных процессов. Иначе говоря, при таком изучении любой объект исслеВ этом плане убедителен взгляд В. фон Гумбольдта: «Язык – это мир, лежащий между миром внешних явлений и внутренним миром человека», при котором понятно, что слово является той «каплей росы, в которой выражается мир» [Гумбольдт 1985 : 304].

Эта парадигма была введена в отечественную лингвистику Еленой Самойловной Кубряковой (1978; 1994;

1995; 1997; 2000; 2004; 2008; 2009; 2010), и, будучи подхваченной многими исследователями, стала рассматриваться как «особая версия отечественной лингвистики, развивающая идеи когнитивизма» [Лузина 2006 : 41].

Точнее принять понятие когнитивно-семиологической субпарадигмы как синергетическое единство когнитивной и дискурсивной деятельности человека [Алефиренко 2009 : 317], интегрирующей знания, в том числе и металингвистические, под которыми можно понимать содержательные формы кодирования и хранения информации [Красных 2001; Ирисханова 2008; 2010 и др].

дования включается в многомерное пространство «синтезированной» лингвистической теории, вбирающей в своё метазнание множество как философского, так и дисциплинарного знания интегрированных ею дисциплин (см. схему Е. С. Кубряковой [1997 : 4])1 через кодирование знания в общеязыковой семантике [Джекендофф 1982; 2002; Лакофф 1981; 1998; 2004; Болдырев 2001; 2004;

2006…], а также семантике слов-терминов в подъязыках [Л. М. Алексеева, Л. Ю. Буянова, М. Н. Володина, Е. И. Голованова, З. И. Комарова, В. Г. Кульпина, В. М. Лейчик, Л. А. Манерко, С. Л. Мишланова, В. Ф. Новодранова, В. А. Татаринов, С. Д. Шелов…; M. Cabre, R. Temmerman, P. Weissen-hofer и др.].

Основной смысл этого подхода заключается в «постоянном соотнесении разных форматов знания с языковыми формами. При этом само направление анализа может меняться. Иначе говоря, у разных исследователей в фокусе внимания могут оказаться либо вопросы о том, какие структуры знания стоят за определёнными языковыми формами (т. е. каковы когнитивные основания этих форм), либо вопросы о том, с помощью каких языковых форм могут быть репрезентированы те или иные форматы знания [Кубрякова 2009 : 5].

А поскольку в реальном функционировании языка функции к о г н и ц и и и к о м м у н и к а ц и и «не могут быть жестко противопоставлены друг другу, то это даёт возможность обосновать существование единой для обеих сфер о р и е н т и р у ю щ е й, или м и р о с о з и д а ющ е й функции языка [Там же : 5], которая заключается в к о н с т р у и р о в а н и и мира (the construal of the world) при его «портретировании», а точнее при его интерпретации и преломлении в языке.

Схема Кубряковой интерпретируется с позиции места современной лингвистики в ряду когнитивных наук, но, с нашей точки зрения, с позиции к о д и р о в а н и я з н а н и я эту схему можно рассматривать как круг наук, синтезированных лингвистикой. При этом полагаем, что это лишь м и н и м а л ь н о д о с т а т о ч н ы й к р у г н а у к, охватывающий разные типы дисциплинарного, лингвистического знания.

Е. С. Кубрякова так поясняет эту функцию языка и языков: «Мне кажется, что само введение этого термина в когнитивную науку явилось следствием отказа от мысли о том, что язык отражает мир и что вообще онтологически существующая вне нас реальность может быть, так сказать, в готовом виде представлена в языке, как в зеркале. Эту метафору об отражении мира в языке – следует, на наш взгляд, трактовать антропоцентрически, то есть в том смысле, что в языке окружающая нас действительность предстаёт в том виде, в каком она воспринята – увидена, осмыслена, понята человеком» [Кубрякова 2010 : 14].