«ПРОБСТ Никита Артурович ВОПРОСИТЕЛЬНО-ПОБУДИТЕЛЬНАЯ МОДАЛЬНОСТЬ КАК МЕЖПОЛЕВАЯ ЗОНА МАКРОПОЛЯ МОДАЛЬНОСТИ В СОВРЕМЕННОМ РУССКОМ ЯЗЫКЕ 10.02.01 – русский язык Диссертация на соискание ученой степени кандидата ...»

В рамках логического подхода выделяется целый комплекс видов модальности, каждый из которых, по сути, указывает на определенный аспект проявления значений возможности и необходимости в суждении: алетическая, деонтическая, булетическая, динамическая, пространственная, телеологическая, эпистемическая и т.д (см. об этом, например: [Lyons 1977; Alexander 1988;

Simpson 1993; Le Querler 1996; Fintel 2006; Fintel, Gillies 2007; Mortelmans, Boye, Auwera 2002; Palmer 1986, 1990; Papafragou 1997, 2006; Vold 2006; Горобец 2009; Мильруд, Антипов 2009]). Можно сказать, что языковая модальность, сближаясь с логической модальностью суждения, по сути, «растворяется» в логических значениях возможности и необходимости, существенно ограничивая свою связь с живым языком. Из поля зрения исследователей, стоящих на позициях логического подхода, выпадает целый ряд коммуникативнопрагматических семантических аспектов языка, лежащих за рамками классической триады «возможность-необходимость-желательность». Как справедливо отмечает в этой связи М.В.Ляпон, «принятые в логике модальные квалификации суждения с точки зрения действительности, необходимости и возможности не могут… служить ориентиром для лингвистической концепции модальности, так как они не только не исчерпывают семантического диапазона реализуемых в естественном языке средств объективизации изложения, но даже не воспроизводят той гаммы смысловых оттенков, которая связана только с уточнением степени достоверности утверждения» [Ляпон 1971: 231].

В языкознании логический подход обычно называют узким. Альтернативой ему, соответственно, считается широкий подход, который призван обеспечить наиболее полное представление о модальности во всей смысловой полноте, с учетом всей сложности взаимодействия различных средств ее выражения – лексических и грамматических, эксплицитных и имплицитных. «Традиция широкого понимания модальности (например, в виноградовском смысле), – отмечает Т.В. Шмелева, – оказывается наиболее плодотворной для изучения смысловой организации предложения» [Шмелева 1984: 100]. Согласно данному подходу, в содержательный объем модальности включаются значения реальности / нереальности, достоверности, вероятности, необходимости, возможности, желательности, а также утверждение / отрицание, эмоциональность, авторизация, оценка, волеизъявление, прагматика контекста, вопрос / ответ и т.д. [см., например, Балли 1955; Виноградов 1950; Русская грамматика 1980; Немец 1990, Прокофьева 1990; Кукса 1997; Попова 2000 и др.]. Однако, если логический подход предельно «сужает» рамки семантического состава данной категории, то в широком подходе, напротив, кроется опасность чрезмерного расширения диапазона его составных элементов – настолько, что данная категория может стать, по сути, довольно абстрактным понятием, по образному выражению В.

Хинрихса и С. Кублера, своего рода «поручиком Киже» [Hinrichs, Kubler 2001:

238 – 245].

В свете подобной широты понимания семантического объема категории модальности закономерным представляется стремление исследователей определенным образом ограничить и структурировать разноплановый комплекс ее значений. Для отечественного языкознания в этом плане традиционной считается классификация Г.А. Золотовой, которая, опираясь на предложенную В.В.

Виноградовым концепцию модальности, выделяет три аспекта модальных отношений: 1) отношение содержания высказывания к действительности в плане его реальности / ирреальности с точки зрения говорящего – «объективная модальность»; 2) отношение говорящего к содержанию высказывания в плане его достоверности / недостоверности – «субъективная модальность»; 3) отношение между субъектом действия (носителем признака) и действием (предикативным признаком) – внутрисинтаксическая модальность» [Золотова 1973: – 147]. Однако данная классификация, как справедливо замечает С.С.Ваулина, при всей своей безусловной логичности, дающей возможность дифференцировать модальные значения с учетом их функционального статуса, страдает «несколько излишней привязанностью к форме» [Ваулина 1993: 17]. Избежать этот и подобные недостатки позволяет функционально-семантический подход, который в современной лингвистике является одним из самых продуктивных инструментов изучения категории модальности (см., например: [Гехтляр 1975;

Ломов 1977; Зайнуллин 1986; Эслон 1987, 1998; Ваулина 1988; Петровская 1989; Зеленщиков 2010; Павловская 2002; Новоженова 2008; Лопатюк 2009) § 2. Категория модальности с точки зрения функциональносемантического подхода. Содержание и структура Функционально-семантический подход к изучению языковых категорий, представляющий синтез "методов формальной и семантической грамматик" [Гак 1974: 41], раскрывается в рамках функциональной грамматики, разработанной коллективом ученых Санкт-Петербургской (Ленинградской) лингвистической школы под руководством А.В. Бондарко (см. подробнее: [Бондарко 1971, 1983, 1984, 1996, 2001б; Теория функциональной грамматики 1990; Проблемы функциональной грамматики 2003, 2005]). Методологическими преимуществами функционально-семантического подхода, как известно, являются следующие факторы: во-первых, установка на изучение диалектического взаимодействия как единиц одной подсистемы, так и самих подсистем, с учетом их пересечения;

во-вторых, соответствие модели естественного речепроизводства, отправной точкой которого является смысл, а конечной – форма; в-третьих, определение реальной картины функционирования языковых средств, представляющей интеграцию в единой системе разнородных языковых средств и выявляющей их семантический потенциал (см. об этом подробнее: [Беляева 1988: 54 – 60;

Левшина 1997: 34 – 37]).

Особенно актуальным данный подход является для современных лингвистических исследований, в большинстве из которых «на место господствующей сциентистской, системно-структурной и статической парадигме приходит парадигма антропоцентрическая, функциональная, когнитивная и динамическая, возвратившая человеку статус «меры всех вещей» и вернувшая его в центр мироздания» [Воркачев 2001: 64].

«Смена ориентиров в современной лингвистике, – отмечает С.С. Ваулина, – в фокусе внимания которой оказался человеческий фактор, потребовала пересмотра и корректировки традиционных взглядов на различные языковые явления, в том числе и на модальность» [Ваулина 2008: 9]. В соответствии с функциональным подходом категория модальности представляет собой сложную структуру, «содержательный объем и функциональная иерархия значений которой определяются смысловой двуаспектностью предложения, а именно его номинативным (пропозициональным) и коммуникативным (прагматическим) аспектами. В рамках номинативного аспекта, фиксирующего определенные факты, события внешней языковой действительности и ее основные свойства, выделяется пропозициональная модальность; в рамках прагматического аспекта «преломляющего» эти факты в сознании говорящего, раскрывающего коммуникативную перспективу высказывания (его цель, степень достоверности и т.п.), – модальность прагматическая» [Ваулина 1988: 16; Ваулина, Кукса 2010: 29].

Таким образом, данный подход, с одной стороны, учитывает различные функциональные стороны языка и, с другой, позволяет выстроить логичную и гибкую систему модальных значений и их иерархии. Благодаря функциональносемантическому подходу становится возможным не только упорядочить уже исследованный комплекс разноуровневых модальных компонентов, но также выделить и исследовать новые конституенты – такие, например, как рассматриваемая в настоящей работе межполевая зона вопросительно-побудительной модальности.

Пропозициональная модальность имеет двухслойный характер:

«1. Объективная модальность, образующая ядро функциональносемантической категории модальности. Данный модальный тип, подробно описанный в вышеприведенной классификации Г.А. Золотовой, с помощью двух форм глагольного наклонения (изъявительного и сослагательного) выражает значения реальности/ ирреальности отношения высказывания к внеязыковой действительности с точки зрения говорящего.

2. Ситуативная модальность (в иной терминологии синтаксическая, предметная), включающая значения действительности, возможности, необходимости, желательности (она выступает в качестве микрополей, формирующих периферию рассматриваемой функционально-семантической категории)»

[Ваулина, Кукса 2010: 29]. Ситуативная модальность конкретизирует объективную модальность, указывая на способ существования события «с точки зрения того, что подается как существующее в рамках наличной действительности (или за ее пределами): непосредственно само событие или же определенные предпосылки этого события, например, его возможность, необходимость или желательность» [Ваулина 1993: 17]. При этом, по мнению исследователей, ситуативная модальность как конструктивный элемент предложения для последнего является не менее важной составляющей, чем модальность объективная (см., например: [Кочеткова 1998: 9]). «Прагматический компонент предложения, – отмечает И.А. Демидова, – раскрывает коммуникативную цель высказывания, внедряя в сознание говорящего определенные факты экстралингвистической действительности, фиксируемой пропозициональной модальностью» [Демидова 2005а: 39]. В числе основных содержательных компонентов коммуникативной (прагматической) модальности находятся субъективная модальность, вопрос и побуждение (см. об этом: [Ваулина, Кукса 2010: 29]).

Таким образом, модель прагматической модальности можно выстроить следующим образом:

1. Вопросительная модальность, план содержания которой состоит в прозрачно выраженной целевой установке – в получении ответа на поставленный вопрос (вопросительные предложения первичной функции) 2. Субъективная модальность, выражающая отношение говорящего к содержанию высказывания с точки зрения его достоверности, а также различные субъективно-оценочные реакции: сомнение, осуждение, восхищение и т.д.

Отметим при этом, что субъективная модальность «присутствует не во всяком высказывании: говорящий может никак не выражать своего отношения к сообщению. Однако очень часто такое отношение присутствует» [Русская грамматика 1980, II: 215].

3. Побудительная модальность (модальность волеизъявления), комплекс частных значений которой реализуется в отношениях между субъектом (адресатом) и объектом (адресантом) [Ваулина 2010: 123].

Следует подчеркнуть, что компоненты пропозициональной и прагматической модальности не являются автономными, изолированными друг от друга:

между ними существуют функциональные «переливы» и взаимонаслоения.

Данный факт особенно наглядно проявляется при обращении к модальности текста: «Как только предметом рассмотрения становится текстовая модальность, – отмечает Л.Г.Бабенко, – стройность и четкость дифференциации модальных значений утрачивается, размываются их границы, наблюдается их пересекаемость и взаимодействие» [Бабенко 2010: 50].

Цель и задачи настоящего диссертационного исследования обусловливают необходимость более подробно рассмотреть формально-содержательную специфику двух компонентов прагматической модальности – вопросительную и побудительную модальность, выступающие в рамках соответствующих полей.

Однако, прежде чем говорить о данных полях, считаем целесообразным обратиться к краткому рассмотрению общих вопросов, относящихся к специфике полевых структур.

§ 3. Принцип поля как метод изучения модальности Полевый подход в настоящее время является неотъемлемой частью современных функционально-семантических исследований. Теоретические основы данного подхода содержатся в работах целого ряда лингвистов [см., например: [Адмони 1964, Щур 1974, Бондарко 1987, 2004, Павлов 1996, 1998;

Новоженова 2001, 2012; Ваулина, Кукса 2011]).

Термин «поле» в современной лингвистике понимается как «1) метод комплексного исследования языковых единиц; 2) множество исследуемых единиц; 3) обозначение языкового пространства» [Новоженова 2008: 127].

Базовым понятием полевого подхода является термин «функциональносемантическое поле». «Функционально-семантическое поле (ФСП) – это базирующаяся на определенной семантической категории группировка разноуровневых средств данного языка, взаимодействующих на основе общности их семантических функций» [Бондарко 2005: 17]. В функциональной грамматике выделяется два типа ФСП: моноцентрические и полицентрические. «Моноцентрический тип структуры ФСП, – отмечает А.В.Бондарко, – наиболее четко представлен полями, в центре которых находится определенная грамматическая категория, концентрирующая в целостной системе наиболее специализированное и наиболее регулярное выражение данного круга функций» [Там же: 18].

Модальность, таким образом, относится ученым к ФСП первого типа.

Также А.В.Бондарко предлагает выделять единства «монокатегориальные (например, локативность, темпоральность, бытийность, определенность /неопределенность) и поликатегориальные» [Бондарко 2008: 22]. При этом модальность относится им к числу единств второго типа. Модальность, таким образом, рассматривается как «комплекс актуализационных категорий, характеризующих с точки зрения говорящего отношение пропозитивной основы содержания высказывания к действительности по доминирующим признакам реальности/ирреальности. Одна из возможных характеристик модальности как поликатегориального единства включает следующие компоненты: 1) актуальность/потенциальность (варианты – возможность, необходимость, гипотетичность и т.д.), 2) оценка достоверности, 3) коммуникативная установка высказывания, 4) утверждение/отрицание, 5) засвидетельствованность (эвиденциальность)» [Там же: 23].

В основе полевого подхода лежит принцип «центр-периферия». Представляет интерес в плане характеристики данного принципа следующее высказывание одного из представителей Пражского лингвистического кружка Ф.

Данеша: «Классы (и подклассы) элементов должны рассматриваться не как ящики с четкими границами, а как структуры с компактным ядром (центром) и постепенным переходом к диффузной периферии, которая в свою очередь постепенно переходит (проникает) в периферийную сферу ближайшей категории» [Danes 1996: 11]. Именно соотношением центра и периферии определяется конфигурация того или иного поля.

Соотношение центра и периферии ФСП характеризуется следующими основными признаками:

«а) наибольшая концентрация основных семантических признаков, определяющих качественную специфику данного ФСП (центр) – разреженность таких признаков (периферия);

б) сосредоточение связей, участие в максимальном числе оппозиций (центр) – рассредоточение этих связей, их ослабление, проявление той или иной степени изолированности (периферия);

в) наибольшая специализированность данного языкового средства или системы таких средств для реализации определенных семантических функций (центр) – меньшая степень специализации (периферия);

г) регулярность функционирования данного языкового средства или комплекса средств (центр) – нерегулярность или меньшая степень регулярности, употребительности (периферия)» [Бондарко 2005: 18].

Кроме того, как подчеркивает А.В. Бондарко, необходимо учитывать и такие важные структурные признаки функционально-семантического поля, как наличие «конституентов с доминантным (идентифицирующим) значением», «постепенность перехода от центра к периферии», «переходы поля на его границах в другие поля, пересечение и частичное наложение входящих в его состав микрополей» и др. [Бондарко 1972: 20–35].

§ 4. Вопросительная и побудительная модальность как полевые составляющие макрополя модальности Вопросительная и побудительная модальность, как уже упоминалось нами выше, являются важными структурно-содержательными компонентами прагматической модальности. Рассмотрим их подробнее.

Вопрос, являясь речевым действием, которое стимулировано «незнанием или сомнением» говорящего [Хидешели 2005: 112], в общих чертах можно квалифицировать как запрос к другому коммуниканту с целью получения определенной информации о том или ином аспекте существующей действительности. Роль вопроса в процессе обработки, накопления и передачи знаний об окружающем мире сложно переоценить. «Вопрос, – отмечает Ф.С.

Лимантов, – первое, исходное звено познавательного процесса. Всякий полноценный акт познания заключает в себе вопрос» [Лимантов 1971: 3].

В течение длительного времени лингвистами, занимающимися проблемами модальности, значение вопроса выносилось за рамки содержательных границ данной категории. При этом следует отметить, что различные ее аспекты так или иначе затрагивались в работах отечественных и зарубежных лингвистов (см., например: [Шахматов 1941; Распопов 1958;

Ломтев 1972; Почепцов 1979, 1981; Федорова 1996; Шабат 2000; Мелиг 2008]), однако комплексное исследование, позволяющее составить достаточно полное представление о специфике и содержательном объеме данного модального конституента, было осуществлено лишь относительно недавно в диссертационной работе Е.В. Рагозиной [Рагозина 2008], поэтому при рассмотрении вопроса о структурном и семантическом наполнении указанного модального поля мы во многом будем опираться на выводы указанного исследования.

Согласно современным академическим грамматикам, «в системе вопросительных предложений могут быть выделены функционально-семантические типы, объединяемые на основе первичных и вторичных функций этих предложений» [Русская грамматика, II: 394]. В предложениях первого типа в качестве целевой установки выступает стремление говорящего получить ту или иную информацию или удостовериться в чем-либо. Вопросительные предложения, таким образом, информируют о том, что хочет узнать говорящий. Целевой установкой вопросительных предложений вторичной функции является не получение ответа, а передача позитивной или негативной информации с выраженной экспрессивной окраской. В рамках соответствующей функциональной направленности вопросительных предложений в «Русской грамматике– 1980» выделяется несколько их разновидностей:

«1. Вопрос, содержащий четко выраженное экспрессивно окрашенное утверждение: Это не самоуправство ли?; Разве это не красота?; Это ли не свидетельство подлинной демократии? (газ.); На кого не действует новизна?

(Чех.); Кто не хочет быть честным?

2. Вопрос, в котором заключено четко выраженное экспрессивно окрашенное отрицание: Кто в силах удержать любовь? (Пушк.); Ну отдам я вам, такому, мою Дуню? (Дост.); Где вас рассердить, тетушка? (Тург.).

3. Вопрос-уяснение, повторяющий словесный состав предшествующей реплики и обычно осложненный эмоциональной окраской удивления, недоумения, беспокойства, неодобрения: Вы вчера были на бульваре, скажите, что произошло там? – Что произошло? Ничего. Пустяки (Чех.); - Чего ты хочешь?

– Чего я хочу?.. Я не знаю (Горьк.); Да что же делать? – Бежать. – Бежать?

Как? (Толст.); И пускай сидит. – Она пускай сидит? Но ведь она же прислуга (Чех.).

4. Вопрос – побуждение к чему-л.: а) вопрос, побуждающий к совершению действия: А впрочем, что же мы стоим? Пойдем вперед (Тург.); Что же вы не веселитесь... ну? (Леон.); б) вопрос, побуждающий к прекращению действия: Да бросите ли вы в конце концов вашу музыку? (Фед.).

5. Вопрос, выражающий эмоциональную реакцию говорящего: эмоциональную констатацию факта, оценку, отношение, аффективное состояние: Да вы что, смеетесь надо мной?; Как вам не совестно?; Ну, как тебе не стыдно?;

Как вы можете так говорить?; Ты что, учить меня вздумал? – Боже мой, что со мной делается? (А. Остр.); И зачем я не умерла тогда? (Л. Толст.); Как он смел вас в такой номер поместить? (Дост.).

6) Вопрос, имеющий целью активизировать внимание, заинтересовать, обратить внимание на форму выражения мысли: И что ж бы вы думали? Этой, можно сказать, блистательной фразе приятель мой обязан был местом! (С.Щ.); Это была трудная операция, тут требовалась величайшая осторожность и терпение. Как бы это объяснить проще? Моток перепутанных, тысячи раз перевязанных узлами ниток надо было медленно распутать (газ.)»

[Русская грамматика, II: 395–396].

Функционально-семантическая специфика вопросительной модальности основывается на особой гносеологической сущности вопросительного предложения, т.е. соотносится прежде всего с его познавательной функцией. Специфическая модальная картина вопросительного предложения формируется за счет взаимодействия в его пределах различных конституентов макрополя модальности. «Очерченная рамками прагматического модального пласта, – отмечает Е.В.

Рагозина, – вопросительная модальность взаимодействует с рядом модальных значений, в качестве ключевых из которых следует, бесспорно, признать значения объективности/субъективности и реальности/ирреальности» [Рагозина 2008: 157]. Соответственно, по мнению исследователя, план содержания вопросительной модальности коррелирует с принципом так называемого «триединства», согласно которому пропозициональная модальность представлена ядром (объективной модальностью) и периферией (ситуативной модальностью), а прагматическая модальность реализует субъективные модальные значения. При этом исследователь, исходя из предложенного «Русской грамматикой – 80» функционального разделения вопросительных предложений, отмечает различие в составе значений, входящих в модальные рамки вопросительных предложений первичной и вторичной функции. Так, например, в основе модальной семантики конструкций первичной функции находятся значения объективной и ситуативной модальности, тогда как для конструкций вторичной функции эту роль выполняет субъективная модальность [см. Рагозина 2008].

К числу регулярных экспликаторов вопросительной модальности относятся:

1) вопросительные конструкции с вопросительным компонентом (вопросительные местоимения кто, что, какой и т.п., вопросительные наречия где, откуда, как, почему и т.п.), с помощью которого эксплицируется намерение адресанта сообщения получить определенную информацию относительно конкретного проявления сущности тех или иных предметов, лиц, их признаков, пространственных и временных границ, места действия и т.п. Например: Кто поедет в Трускавец? Что здесь происходит? Какой костюм вам нравится?

Почему вы ушли так рано?

2) вопросительные конструкции без вопросительного компонента, целевой установкой которых является получение альтернативного ответа, например:

– Ты собираешься идти сегодня на работу? – Да, собираюсь, Нет, не собираюсь.

Своей функционально-семантической спецификой обладает и другой компонент прагматической модальности – побудительная модальность. В лингвистической литературе проблема функционально-семантического поля побудительности поднималась неоднократно (см., например: [Гулыга, Шендельс, 1969; 92-101; Кюрегян 1990: 12; Прибыток 1972: 17-24; Сусов 1988 и др.]). При этом активное и разностороннее изучение в качестве особого компонента макрополя категории модальности побудительная модальность получила относительно недавно (см.: [Муллаянова 1997; Демидова 2005а; Маслова 2009]), импульсом к чему послужил интерес современных ученых к антропоцентрическому фактору в языке.

Основу ситуации побуждения, как известно, составляет волеизъявление, которое, исходя от адресанта сообщения и будучи обращено к субъектуисполнителю (который может совпадать или не совпадать с адресатом сообщения), ориентировано на преобразование потенциальной ситуации «в актуальную http://www.dissercat.com/content/pobuditelnaya-modalnost-imperativ-situatsii-i-ikhСоответственно, побудительная модальность realizatsiya-v-sovrem-fr-yaz].

«предполагает не-фактичность, выражая побуждение, накладывая говорящим на адресата для преобразования ирреального положения дел в реальное» [Демидова 2005б: 8].

Особенного внимания в плане рассмотрения побудительной модальности, на наш взгляд, заслуживает диссертационная работа И.А. Демидовой, в которой было проведено комплексное исследование этого модального поля. В соответствии с предложенной ею классификацией значений побудительной модальности, опирающейся на труды А.В. Бондарко, Дж. Коутс и других ученых, побудительная модальность входит в число полевых структур моноцентрического типа. Центр поля побудительной модальности образует четко выраженная доминанта (повелительное наклонение) и наиболее связанные с ней конституенты (конструкции с модальными глаголами, каузативные конструкции); периферия же формируется наречными и именными конструкциями, а также конструкциями с перформативными глаголами. Все это, по мнению исследователя, находится в неразрывной связи с четырьмя базовыми признаками данного функционально-семантического поля: потенциальностью, контролируемостью, каузативностью, перформативностью. В основе содержательного плана указанного модального компонента находится ситуации собственно побуждения, а также ситуации взаимодействия указанного поля с микрополями возможности, необходимости и возможности (см. подробнее: [Демидова 2005б: 9–10]).

В соответствии с вышеуказанными особенностями поля побудительной модальности наиболее характерными средствами его экспликации являются:

1) синтетические и аналитические формы повелительного наклонения, например: Подай мне руку, Купи хлеб, Не забывай выключать газ, Пусть он сделает это;

2) конструкции с независимым инфинитивом, например: Стоять! Не двигаться! Молчать!;

3) конструкции с перформативными глаголами, например: Попрошу вас очистить помещение, Приказываю вам двигаться дальше, Умоляю вас прекратить это.

Итак, как видим, поля вопросительной и побудительной модальности по своим функциональным и формальным признакам в значительной мере отличаются друг от друга. Вместе с тем у них имеются и свои точки пересечения, причем весьма характерные. В частности, примером такой «точки пересечения»

может служить тот факт, что среди общего числа конструкций, эксплицирующих значения вопросительной и побудительной модальности, имеется значительный по объему корпус предложений, сочетающие в себе черты обоих типов модальности. Примерами подобного рода конструкций могут служить, например, следующие конструкции: Почему бы нам не сходить в кино?; Давай поговорим, как взрослые люди?; А не желаете ли столицу посмотреть, господин хороший? и т.д. В этих случаях содержательные рамки предложения формируются сразу двумя семами: вопроса (осуществляется запрос к другому коммуниканту) и побуждения. В случае вопросительной модальности подобную способность к передаче побудительных значений демонстрируют вопросительные предложения вторичной функции. В рамках же побудительной модальности выделяются так называемые косвенные побудительные речевые акты, выражающиеся «прежде всего вопросительными предложениями с отрицанием, которые приобретают иллокутивную силу директива в особом контексте» (см.

[Демидова 2005а]). Идентичность таких конструкций (и вопросительных, и побудительных) позволяет, на наш взгляд, говорить о том, что мы имеем дело, по сути, с одним и тем же языковым явлением. Соответственно, в формальном и содержательном отношении указанные конструкции, синтезирующие в своей формально-содержательной структуре вопрос и побуждение, обладают единой природой и спецификой. Следовательно, представляется логически обоснованным выдвинуть гипотезу о том, что совокупность такого рода вопросительнопобудительных конструкций образует особое модальное пространство, относящееся и к полю вопросительной, и к полю побудительной модальности. Иными словами, мы можем говорить о существовании особой модальной межполевой зоны, образованной на периферии указанных полей.

§ 5. Специфика соотношения полей вопросительной Как уже отмечалось нами выше, взаимодействие между разными модальными полями не является каким-то исключительным феноменом и обусловлено самой их природой 1. Открытость для подобного взаимодействия демонстрирует и поле побудительной модальности, отличительной особенностью содержательного плана которого является «наложение его на некоторые другие микрополя и образующиеся при этом межполевые (совмещенные) зоны, которые в свою очередь организуются по полевому принципу» – например, пересечения поля побудительной и микрополей ситуативной модальности (возможности, желательности, необходимости)» [Демидова 2005а: 61]. Закономерным в этой связи представляется тот факт, что в число компонентов категории модальности, с которыми поле побудительной модальности способно образовывать зоны структурного пересечения, входит и вопросительная модальность. Более того, можно, на наш взгляд, сделать вывод о том, что указанный компонент прагматической модальности обладает особой предрасположенностью к такому пересечению.

Вопрос, как известно, «может совмещаться также с теми значениями, которые обычно выражаются невопросительными предложениями. Так, вопрос «Ведь ты домой идешь?» содержит элемент утверждения; вопрос «Молока не продашь ли, хозяюшка?» содержит просьбу; вопрос «Почему бы не вспоминать почаще об этом опыте?» содержит совет» [Русская грамматика, 1980, II: 386].

Более того, по своей семантической природе вопрос как таковой уже имманентно содержит в себе сему побуждения 2, на что обращали внимание исследователи, так как в вопросительных предложениях наличествует «во-первых, желание На взаимопроницаемость модальных полей и микрополей, диффузность их границ не раз обращали внимание исследователи. См., например: [Ваулина 1988; Ваулина, Кукса 2009; Лопатюк 2009; Толстая 2013].

См., например: [Портянников 1967; Валимова 1967, 1978; Ярушкина 1986].

говорящего что-то узнать от собеседника и, во-вторых, побудить его ответить на обращенный к нему вопрос» [Мачкова 1971: 6]. Таким образом, «провоцирование» адресата сообщения (в данном случае вопроса) на ответную коммуникативную реакцию уже, по сути, является побудительным актом: «Существенным условием является то, что свое речевое действие говорящий рассматривает как попытку побудить слушающего сообщить искомую информацию» [Searle 1969: 66]. Вопрос в таком случае представляет собой своего рода реквестивный акт – просьбу, «а именно – просьбой сообщить что-то/ дать необходимые сведения» [Есперсен 1958: 351], Способность вопросительных предложений к выражению побудительной интенции дала некоторым ученым основания рассматривать вопросительную модальность в качестве разновидности побудительной (см. подробнее: [Пешковский 1956; Милых 1958; Щербань 1991]).

Наиболее отчетливо побудительный аспект может проявляться в вопросительных предложениях вторичной функции. Как уже указывалось, именно в этой функции, собственно, и выделяются побудительные по сути вопросительные высказывания. При этом в предложениях, относящихся к межполевой зоне вопросительно-побудительной модальности, побудительная интенция выражена со значительно большей иллокутивной силой: адресант такого сообщения не просто ожидает от своего адресата ответной реакции, он стремится определенным образом изменить существующую действительность через воздействие на собеседника. В качестве иллюстрации данного тезиса приведем следующий отрывок из романа И.Ильфа и Е.Петрова «Двенадцать стульев»:

– А то, может быть, разделимся? – спросил Остап. – Я поеду с театром, а вы оставайтесь и проследите за стулом в товарном дворе.

Но Киса так трусливо моргал седыми ресницами, что Остап не стал продолжать.

Очевидно, что вопрос, заданный героем романа, не является запросом к действительности. Цель данного высказывания – побудить другого коммуниканта (партнера по «концессии» Кису Воробьянинова) к определенному действию (в данном случае – к самостоятельному поиску одного из стульев).

Аналогичную установку можно проследить и в других высказываниях подобного типа. В этой связи следует учитывать тот факт, что, как отмечает А. Вежбицкая, «главный компонент вопроса – желание знать нечто, а в побуждении – желание повлиять на кого-либо» [Вежбицкая 1985: 261]. Следовательно, можно говорить о приоритете директивной составляющей над вопросительной в функциональном плане вопросительно-побудительных высказываний. Таким образом, анализ функционально-семантической специфики межполевой зоны вопросительно-побудительной модальности целесообразнее всего рассматривать в соответствии с семантикообразующими принципами, характерными для побудительной модальности.

Вместе с тем при исследовании указанной специфики может возникнуть вопрос относительно того, не является ли в данном случае вопросительная форма конструкций, репрезентирующих рассматриваемый модальный компонент, неким факультативным, необязательным элементом. И, если это так, возникает другой вопрос: целесообразно ли в таком случае вообще говорить о межполевой зоне вопросительно-побудительной модальности как об отдельном конституенте прагматической модальности, а не просто как о составляющей другого ее компонента – побудительной модальности.

Представляется, что форма вопроса в случае с вопросительнопобудительными конструкциями не только не является произвольным, но, напротив, определяющим формальным элементом, обусловливающим особую функциональную семантику соответствующей межполевой зоны. При употреблении вопросительно-побудительной конструкции говорящий не просто предпринимает попытку в соответствии со спецификой побудительного акта определенным образом изменить существующее положение дел в реальности, он предоставляет слушающему возможность (ее выраженность может варьироваться) самостоятельно принять решение о совершении действия, оказывающего влияние на эту реальность. Так, вышеприведенный пример из романа «Двенадцать стульев» не является категоричным директивом: герой не требует от своего компаньона непременного выполнения указанного в речи действия, он лишь предлагает ему принять один из вариантов дальнейших поисков. И его собеседник в данном случае волен либо принять этот вариант, либо отклонить, либо, возможно, внести встречное предложение. Подобная консенсуальная направленность семантики вопросительно-побудительных конструкций обусловлена вопросительной формой данного высказывания.

В качестве вопросительно-побудительных, по сути, могут рассматриваться лишь те конструкции, в сигнификативном содержании которых сема побуждения выражена достаточно четко. А из этого следует, что те вопросительные предложения вторичной функции, в которых данная семантическая составляющая не обладает необходимой степенью выраженности, находятся за пределами рассматриваемой нами модальной зоны. При этом следует принять во внимание, что грань между собственно вопросительными и вопросительнопобудительными предложениями бывает весьма прозрачна. Вследствие этого некоторые вопросительные предложения (например, риторические вопросы) могут, при более детальном рассмотрении, выражать побуждение и, следовательно, являться вопросительно-побудительными. Например: – Могли бы вы с таким человеком изменить мужу? – Что вы, что вы! – возмутилось контральто. – Разве можно задавать такие вопросы?! (А. Аверченко. Фат: 195).

Высказывание Разве можно задавать такие вопросы?!, являясь приемом «ораторской речи, состоящим в утверждении в форме вопроса» [БАС. Т. 12:

1339], представляет собой риторический вопрос. Соответственно, его вполне возможно облечь в форму повествовательного по цели высказывания предложения, содержащего эмоционально окрашенное отрицание: «Такие вопросы нельзя задавать!». Вместе с тем в определенном контексте данное высказывание можно, на наш взгляд, интерпретировать и как побудительное: «Не задавайте мне подобные вопросы, меня это оскорбляет!».

Рассмотрим другой пример: У здания городского УВД собралось множество разгневанных горожан. Людей волновал вопрос: когда полиция, наконец, начнет работать? Когда настоящий преступник будет пойман? (КП, 19 окт., 2011). В данном случае указанный вопрос можно квалифицировать как риторический: очевидно, адресанты имеют представление о том, что органы полицейского надзора в их городе осуществляют (во всяком случае, формально) свою профессиональную деятельность. Следовательно, вопрос о том, когда же они «начнут работать», задается не в своей прямой функции, и с его помощью адресанты выражают свое недовольство работой местного полицейского аппарата. При этом приведенное вопросительное предложение вполне можно, на наш взгляд, интерпретировать в побудительном смысле, который можно выразить, например, следующим высказыванием: «Полиция, выполняй же, наконец, свою работу качественно!».

Нередко побудительная интенция способна реализовываться и в вопросительных предложениях, внешне схожих с вопросительными предложениями первичной функции. Например: Четверо [хулиганов. – Н.П.] неизвестных приближались. Самый высокий сказал тонким, но хрипловатым голосом: – Остановитесь-ка. Дело есть. – Ну? – сказал Сережа, и ему стало понастоящему страшно. (…) – Денежки есть? – поинтересовался длинный Киса (В.Крапивин. Мальчик со шпагой: 324–325).

В контексте общей ситуации, обозначенной в приведенном высказывании, – встреча в вечернее время героя с четверкой хулиганов в темном переулке – последний вопрос, очевидно, является не столько способом выяснить текущее финансовое состояние адресата сообщения, сколько предложением последнему добровольно расстаться с имеющейся у него наличностью.

Таким образом, при определении того, относится ли то или иное вопросительное предложение к пространству межполевой зоны вопросительнопобудительной модальности, необходимо с особенной тщательностью исследовать контекст его употребления.

§ 6. Вопросительно-побудительная модальность Последние десятилетия в языкознании отмечены повышенным интересом ученых к изучению текста как наиболее крупной единицы речи (см., например: [Гальперин 1981, 1982; Бондарко 2001, 2001а; Бабенко, Васильев, Казарин 2000, Попова 2001; Валгина 2003; Фатеева 2007; Бабенко 2007 и др.]).

Начиная с конца ХХ столетия растет частотность обращения со стороны лингвистов к концепциям текста, в рамках которых предлагается на первый план выдвигать его каузирующее начало, при этом текст воспринимается как результат активной речевой деятельности человека (см. подробнее:

[Бахтин 1979: 246; Арутюнова 1981: 359; Бондарко: 2001: 3 – 14]). Во многом возникновение указанного интереса обусловлено прочным закреплением в лингвистических исследованиях функционального подхода к изучению различных языковых фактов, органично сочетающегося с его антропоцентрической направленностью. Текст представляет собой «продукт, рожденный языковой личностью и адресованный языковой личности» [Тураева 1994: 43], который создается «ради того, чтобы объективировать мысль автора, воплотить его творческий замысел, передать знания и представления о человеке и мире» [Бабенко 2004: 10]. Именно поэтому важным представляется изучение таких текстообразующих категорий, как категория модальности, в совокупности составляющих ее структурно-содержательных компонентов, к которым относится и рассматриваемая нами вопросительно-побудительная модальность.

6.1. Вопрос о функционально-стилистических Все тексты, как известно, дифференцируются по стилевому признаку, в соответствии с чем в лингвистике традиционно различается пять функциональных стилей речи: научный, официально-деловой, разговорный, публицистический (газетно-публицистический), художественный (см., например: [Кожина 1993: 160; Ипполитова, Князева, Савова 2005: 98; Русский язык 2001: 45]. Вместе с тем следует отметить, что подобное стилевое разделение принимается далеко не всеми учеными-языковедами. Так, в ряде учебных пособий противопоставляются книжные, или книжнописьменные, стили (к которым относятся научный, публицистический / стиль массовой коммуникации, официально-деловой и литературнохудожественный3) и разговорный стиль (см., например: [Розенталь 2001;

Солганик, Дроняева 2002; Дунаевская 2010]). При этом статус литературнохудожественного стиля не является однозначным: многие исследователи выступают против включения его в систему функциональных стилей, мотивируя это тем, что произведения художественной литературы могут совмещать в себе языковые средства разных стилей, а также языковые средства нелитературных форм национального языка (см., например: [Виноградов 1955; Введенская, Павлова, Кашаева 2001; Голуб 2007; Крылова 2006, 2012]). «Художественная литература, – отмечает О.А. Крылова, – не может быть вписана в число функциональных стилей русского языка. Она отличается от них тем, что 1) строится на базе всего национального языка, всех его богатств, включая языковые средства, находящиеся за пределами литературного языка; язык художественной литературы – принципиально открытая система; 2) выполняет эстетическую функцию, не свойственную языку «практическому»; 3) отбор средств и их комбинация, осуществляеОтметим, что в число книжных функциональных стилей рядом исследователей включается также церковно-религиозный стиль (см., например: [Крылова 2006: 183– 193; Дускаева, Протопопова 2011: 6]) мые художниками слова при создании художественного текста, являются в значительной степени индивидуальными, чего или нет, или почти нет, когда речь идет о функциональных стилях языка и их реализации в стилях нехудожественной («практической») речи; 4) системная организация языковых средств подчиняется иным законам, чем в сфере функциональных стилей языка, – законам создания образности (в широком смысле)» [Крылова 2012: 279–280]. Признавая аргументированность и логичность данной точки зрения, мы, вместе с тем, в рамках настоящей работы считаем возможным исходить из традиционного выделения в языке пяти функциональных стилей, соглашаясь с мнением исследователей о том, что «признание языка художественной литературы стилем литературного языка… не исключает его оценки как особого стиля, обладающего особой доминантной функцией – эстетического отображения жизни – и противостоящего по этому параметру другим функциональным разновидностям литературного языка» [Иванчук 2005: 13].

6.2. Особенности реализации вопросительно-побудительной модальности в текстах различной функциональностилистической принадлежности Все функциональные стили русского языка обладают, как известно, своей собственной спецификой, которая в соответствующих текстах определяет характер и частотность используемых языковых средств, включая модальные. По этой причине представленность тех или иных составляющих категории модальности в текстах различной стилевой принадлежности может варьироваться от ярко выраженной до практически незаметной. Это в полной мере относится и к таким составляющим прагматической модальности, как вопросительная и побудительная модальность. Следовательно, неодинаковой является и степень употребительности в разностилевых текстах конструкций, репрезентирующих рассматриваемый нами в настоящей работе структурно-содержательный фрагмент модального макрополя – вопросительно-побудительную межполевую зону.

Как уже указывалось нами ранее, основная задача вопросительнопобудительных конструкций – в относительно некатегоричной форме добиться от их адресата осуществления какого-либо действия, что обеспечивается облечением императивной интенции в форму вопросительного предложения. Побуждение, в отличие от вопроса (который, как известно, может употребляться не только в своей первичной функции), по своему функциональному назначению нуждается в другом участнике коммуникативного акта: если нет слушающего, на которого можно было бы возложить выполнение того или иного действия (даже если в его роли выступает сам говорящий) – использование императивного предложения просто не будет целесообразным. Вопросительная же форма относящихся к исследуемой межполевой зоне конструкций, обусловленная нежеланием или невозможностью со стороны говорящего оказывать прямое директивное воздействие на слушающего, как бы акцентирует их «прикладную» коммуникативную направленность. При таких условиях отсутствие в той или иной мере конкретного адресата вопросительно-побудительного высказывания делает его применение бессмысленным. Совокупность базовых признаков вопросительно-побудительных конструкций – императивное содержание, вопросительная форма, «привязка» к более или менее определенным для говорящего участникам коммуникации – значительно сужают область их применения в текстах различных функциональных стилей. По причине такой диалогически-ориентированной специфики указанных конструкций тексты, которые могут представлять интерес в плане изучения межполевой зоны вопросительно-побудительной модальности, должны, по идее, содержать в себе достаточно значительный по объему набор коммуникативных ситуаций, в рамках которых было бы возможно и оправдано их употребление.

Руководствуясь вышеизложенными соображениями, определим ту стилевую нишу, в рамках которой наиболее явно и отчетливо реализуются средства выражения межполевой зоны вопросительно-побудительной модальности. При этом отметим, что, поскольку в данном случае мы имеем дело именно с письменной формой современного русского литературного языка, мы не будем рассматривать специфику реализации вопросительнопобудительной модальности в устной разговорной речи.

6.2.1. Тексты научного и официально-делового стиля как нетипичная сфера реализации вопросительно-побудительной модальности.

Научный текст «носит объективный характер, что достигается описанием количественных и качественных характеристик предметов, явлений, использованием экспериментальных данных, достоверных научных фактов» [Шумарин, Шумарина 2008: 16]. Следовательно, в пределах такого текста преобладание компонентов пропозициональной модальности – объективной и ситуативной модальности – над компонентами модальности прагматической является вполне закономерным. Соответственно, использование побудительных и вопросительных конструкций в рамках научного текста является функционально не оправданным и носит эпизодический характер. Соответственно, исследование межполевой зоны вопросительнопобудительной модальности на таком скудном языковом материале, по нашему мнению, не обладает необходимым продуктивным потенциалом и, следовательно, не является целесообразным.

В отличие от научного текста, ориентированного прежде всего на изложение информации, текст официально-делового стиля «направлен на создание прагматического эффекта, определяемого как специфический вид воздействия, заключающийся в побуждении адресата к совершению определенного действия» [Комлева 2003: 5]. При этом официально-деловой стиль характеризуется такими чертами, как «нейтральность, отсутствие эмоциональности, полнота и точность формулировок, повторяемость, высокая частота штамповых конструкций, собственные параметры распределения используемых лексико-фразеологических и синтаксических средств»

[Кушнерук 1999: 96]. Еще одной характерной особенностью официальноделовых текстов является отсутствие вопросительных предложений. Следовательно, указанные тексты по определению не могут быть использованы для рассмотрения исследуемой в настоящей работе межполевой зоны вопросительно-побудительной модальности.

6.2.2. Тексты газетно-публицистического и художественного стилей как характерная сфера реализации вопросительно-побудительной 6.2.2.1. Тексты газетно-публицистического стиля Газетно-публицистический дискурс, как известно, обладает своей социальной, культурной, коммуникативной, когнитивно-психологической спецификой: в социальном плане – это формирование общественного мнения, в культурном – выработка и закрепление исторически определенных культурных норм и стереотипов, в коммуникативном – создание и поддержание доверия к адресанту со стороны реципиента, в когнитивнопсихологическом – формирование индивидуальной картины мира в единстве ее рациональных и эмоциональных компонентов (см. об этом: [Тертычный 1998, 2002; Кормилицына 2008, 2010; Щербакова 2009; Кукса 2010а, 2010б; Ткаченко 2011 и др.]). «Стремительная смена событий, имен, фактов, новостей, модных веяний, культурных клише, идеологических лозунгов, – отмечают В.В. Хорольский и И.В. Смотрова, – усилила внушаемость и психологическую зависимость от СМИ. Газета стала не только отражением реальности, но и творцом мифа об этой реальности, что и породило релятивизм ценностных установок – в том числе и у работников массмедиа» [Хорольский, Смотрова 2005: 3]. Именно поэтому публицистическая речь рассматривается исследователями в первую очередь как целенаправленное социальное действие. Таким образом, сущностной характеристикой публицистического стиля является его социальная оценочность [подробнее см.: Солганик 2000].

Публицистический текст, являясь «принципальной категорией науки о СМИ» [Смотрова 2005: 5], на сегодняшний день имеет достаточно широкое освещение в научной литературе (см., например: [Кривенко 1993;

Добросклонская 2000; Солганик 2000, 2002, 2003; Богуславская 2003 и др.]). Следует отметить, что на современном этапе развития периодической печати наиболее значимыми структурообразующими признаками вербализованного публицистического текста, согласно наблюдениям исследователей, являются:

а) осознанная и часто явно выраженная авторскую цель;

б) информационно-ориентирующий и убеждающий (агитирующий) пафос высказывания;

в) внутренняя диалогичность и полемичность публицистического текста, нацеленного на установление «обратной связи»;

г) повышенная пафосность, непосредственно наблюдаемая бесспорную эмоционально-экспрессивную «планку» высказывания (см. об этом:

[Хорольский, Смотрова 2005: 8–18]).

Таким образом, очевидным является тот факт, что тексты газетнопублицистического стиля ориентированы на создание определенной коммуникативной связи с читателем, причем это не зависит от формы подачи материала, лежащего в основе этих текстов: «журналистские материалы в подавляющем большинстве случаев имеют диалогическое начало, независимо от того, имеют ли они диалогическую форму изложения (как в интервью, беседе) или не имеют» [Тертычный 2002: 9]. Автор текста, относящегося к рассматриваемому стилю, как правило, или обращается к читателю напрямую, или, аргументируя некую точку зрения, ориентируется на него как на партнера по разговору, создавая с ним, таким образом, своеобразный диалогический акт (см., например: [Костомаров 1971, 1999, 2005; Горбунов 1974; Арутюнова 1981; Землянова 1995; Иссерс 1999; Дускаева 2001,2004;

Тертычный 2002]). Отличительным признаком текстов, относящихся к газетно-публицистическому стилю, является наличие у них «двуединой функции: функции информационной (или информационносодержательной) и воздействующей (или функции убеждения)» [Крылова 2006: 160]. Прагматически-коммуникативная направленность газетнопублицистических текстов, представляющих собой «привычные для нас кванты событийности и социальности» [Хорольский 2009: 85], обусловлена второй из вышеуказанных функций, которая заключается в формировании у некоторой целевой аудитории определенной мировоззренческой картины:

«Основная коммуникативная цель авторов текстов современных СМИ, которые не просто информируют читателей, но главным образом интерпретируют сообщаемое, – представить массовому читателю свое видение и оценку проблемы и при этом убедить в справедливости авторского мнения, максимально воздействуя на интеллект и эмоции адресата» [Кормилицына 2008: 151]. «Публицистический текст, взятый в событийном аспекте, погруженный в коммуникативно-прагматическую ситуацию как часть публицистического дискурса все чаще определяется как «воздействующий тип текста», а глобальная авторская интенция публицистического текста – как убеждение» [Кукса 2010б: 257]. Следует отметить, что убеждение в данном случае имеет довольно специфический характер: «Поскольку характерной чертой современного газетно-публицистического дискурса является не просто информирование читателя, а формирование у него определенного отношения к этой информации, то воздействующая функция нередко приобретает явный оттенок манипуляции, что, в свою очередь, выделяет ее на фоне любого другого речевого воздействия» [Ткаченко 2011: 44]. Убеждающее («манипулирующее») воздействие предполагает, помимо всего прочего, использование побудительных по цели высказывания предложений.

При этом наряду с обычными директивными конструкциями в публицистическом тексте присутствуют и конструкции, репрезентирующие вопросительно-побудительную межполевую зону. Однако характер и частота употребления вопросительно-побудительных конструкций в публицистическом тексте может существенно варьироваться в зависимости от того жанра, к которому данный текст относится.

Современная газетная публицистика, как известно, способствует решению следующих задач: во-первых, отобрать и предоставить аудитории информацию, касающуюся реального/ирреального положения дел в действительности; во-вторых, дать анализ и интерпретацию указанной информации; в-третьих, произвести ее оценку и, таким образом, задать тот или иной ценностный ориентир. В соответствии с указанными задачами газетно-публицистический стиль делится на ряд жанров.

Одной из причин дифференциации публицистического стиля на различные жанры является различие способов авторского отображения существующей действительности в публикации. В рамках публицистического дискурса существуют три основных способа такого отображения действительности – фактографический, аналитический и наглядно-образный. Фактографический и аналитический способы отличаются друг от друга степенью детализации отображаемого предмета, глубиной проникновения в его природу. Первый способ ориентирован на фиксацию различных внешних параметров явления, на получение кратких сведений о предмете. Благодаря оперативности получения этих сведений печатные СМИ имеют возможность незамедлительно информировать аудиторию о многочисленных актуальных событиях, что является одной из их приоритетных задач. Функционально-целевая специфика второго способа состоит в проникновении в природу рассматриваемых явлений и предметов, в выявлении существующих в их рамках взаимосвязей. В этом случае для автора публикации на первый план выходит «обращение к различным проблемам выбора эффективных путей развития общества, а также выявление причин, условий, тенденций развития событий и ситуаций, изучение оснований, мотивов, интересов, намерений, действий различных социальных сил, выяснение возникающих между ними противоречий, оценка значимости различных феноменов, определение обоснованности тех или иных точек зрения, концепций, идей» [Тертычный 2002: 4-5]. Способ наглядно-образного отображения действительности ориентирован в первую очередь на эмоциональнохудожественное обобщение познанного. «Нередко это обобщение достигает такого уровня, который называется публицистической (или даже – художественной) типизацией, что сближает журналистику с художественной литературой. Подобного рода журналистика поставляет аудитории «материал», способствующий как рациональному познанию действительности, так и эмоциональному сопереживанию отображаемых событий. Своеобразие того или иного способа отображения действительности заключается прежде всего в том, что он выступает как особый путь реализации иерархически взаимосвязанных целей, решения определенных задач» [Там же].

В рамках современных печатных СМИ существует значительный диапазон жанров. Их можно дифференцировать, «во-первых, по характеру предмета изображения, познания (непосредственные факты и события и их отражение через личностное восприятие очевидцев и интерпретаторов); вовторых, по конкретным рабочим функциям (информационной, объясняющей, оценивающей, побуждающей); в-третьих, по масштабу охвата действительности, обобщений и выводов; в-четвертых, по характеру выразительно-изобразительных средств (стиля, образности)» [Сидоров 2006: 86].

Тем не менее, при всем своем многообразии, их можно объединить в основные группы. Таким образом, исследователями выделяются три метажанра:

1) информационный (тексты, к нему относящиеся, в количественном плане оставляют основную часть общего информационного массива);

2) аналитические (к ним относятся тексты, нацеленные на анализ и интерпретацию тех или иных общественно-значимых фактов и явлений);

3) художественно-публицистический (его составляют, как правило, так называемые «авторские» или «писательское» публицистические тексты) (см.: [Антонова 1996; Тертычный 2002; Ворошилов 2001; Валгина 2003; Щербаков 2007]).

Различная функционально-содержательная специфика указанных метажанров определяет и неодинаковость модального наполнения соответствующих текстов. Это напрямую отражается на характере представленных в семантическом пространстве данных текстов значений, входящих в межполевую зону вопросительно-побудительной модальности.

Так, тексты информационных жанров выполняют фактографическую функцию, предоставляя читателю определенную информацию о том или ином событии, факте, явлении. Реализация данной функции предполагает, с одной стороны, максимально возможную (с учетом достаточно ограниченного текстового объема публикаций данного жанра) информационную насыщенность соответствующих текстов, с другой – краткость и точность в изложении авторами материала, лежащего в их основе. Все это создает определенную языковую «сухость» информационных текстов, а также минимальную степень выраженности в них авторского начала. Соответственно, можно говорить о том, что публикациям информационного жанра свойственен «пропозиционально-модальный характер» [Ткаченко 2011: 51].

Компоненты прагматической модальности (в первую очередь интересующие нас вопросительная и побудительная модальность) в информационных текстах обладают крайне невысокой степенью частотности реализаций.

Соответственно, в рамках указанных текстов случаи использования конструкций, относящихся к межполевой зоне вопросительно-побудительной модальности, весьма редки. По нашим наблюдениям, они встречаются лишь при воспроизведении журналистом различного рода диалогических ситуаций (когда одному из героев публикации задают тот или иной вопрос). Например: «Скажите, вы станцуете в рамках программы «О самом главном»?» (КП, 15 дек. 2012); «Посоветуйте, что делать?» (КП (Кал-д), 21–28 окт. 2010).

Основная цель текстов, принадлежащих к аналитическим жанрам, как известно, заключается в том, чтобы дать интерпретацию и оценку определенному факту в рамках того или иного социального, культурного, исторического или любого другого аспекта окружающей действительности.

В данном случае, помимо необходимости по возможности объективного изложения определенного события или явления, перед автором стоит задача сформировать «в сознании читателя определенную картину и оценку происходящего, определить отношение к нему» [Ткаченко 2011: 47]. Различие подходов к решению данной задачи, детерминированное индивидуально-личностными качествами разных авторов определяют довольно широкий (по сравнению с текстами информационного жанра) диапазон средств воздействия на сознание читателя. Этим обусловливается относительное разнообразие семантической окраски текстов, относящихся к данному публицистическому жанру, – от подчеркнуто нейтральной до ярко выраженно субъективной (см., например: [Потсар 2007: 83]). Как и любые другие публицистические тексты, публикации, относящиеся к аналитическому жанру, не свободны от наличия выраженного в различной степени субъективного аспекта, что обеспечивается как принятым в современной журналистике вниманием к авторскому «я», так и неизбежностью «человеческого фактора» в любой отрасли человеческой деятельности. Как указывает О.Н. Григорьева, «никакая информация в публицистике не может передаваться беспристрастно, объективно (…) Все языковые средства направлены на то, чтобы воздействовать на аудиторию. Регулятивная, воздействующая функция, являясь ведущей в публицистическом стиле, проявляется в речи: эмоциональной, образной, экспрессивной до эпатажа, шока»

[Григорьева 2003: 167–180]. Именно синтез объективного и субъективного начал в текстах аналитического жанра во многом способствует формированию особой специфики данных текстов, благодаря чему в последних с наибольшей яркостью проявляется «открытость», эмоциональность, документальность публицистической речи» [Ширяев, Граудина 2006: 274]. Все это в сочетании с изначальной коммуникативной ориентированностью текстов, относящихся к публицистическому стилю, определяет использование в рамках аналитических текстов широкого комплекса языковых средств, включая вопросительно-побудительные конструкции. При этом следует отметить, что для газетных публикаций рассматриваемого жанра употребление вопросительных предложений вообще не является редкостью.

Например: А тут еще две чеченские войны. Как это все перелистнуть?

(КП, 29 июня 2011 ); Низкий доход? Получи субсидию! (КП, 29 мар. 2011).

Если же учесть, что одной из основных задач публицистики является побудительное, по сути, воздействие на сознание целевой аудитории, логичным представляется тот факт, что одной из форм такого воздействия является использование автором вопросительно-побудительных конструкций как одного из достаточно эффективных средств некатегоричного побуждения:

Господа политики, господа депутаты! Не пора ли вспомнить знаменитые слова из пьесы Горького «На дне» (:…)? (АиФ, № 41, 10-16 окт. 2012); Господа чиновники, а свои обязанности по предупреждению заторов и помощи попавшим в них вы не хотите законодательно закрепить? (АиФ (К-д), №50 (1675), 2012). Также на страницах аналитических публикаций автором могут отображаться ситуации различных диалогических актов, в рамках которых также периодическим является употребление тех или иных вопросительно-побудительных конструкций. Например: Многие уже сейчас спрашивают: А может, ему [А. Андриевскому – Н.П.] все-таки за «Динамо» сыграть?– Вряд ли. У него сейчас другая стезя (КП, 11 окт., 2013).

При этом используемые в аналитических текстах вопросительнопобудительные конструкции достаточно разнообразны по своим семантическим характеристикам, что, с учетом достаточно высокой частотности их употребления, позволяет, по нашему мнению, говорить о перспективности изучения особенностей функционирования межполевой зоны вопросительно-побудительной модальности на основе текстов рассматриваемого публицистического метажанра.

Специфика третьей, художественно-публицистической, разновидности публицистического стиля проявляется в «повышенной требовательности к языку, художественной образности, эмоциональной насыщенности текстов, глубине авторского обобщения действительности» [Тертычный 2002: 248]. Произведениям, относящимся к жанрам художественнопублицистической родовой группы (в их число входят эссе, фельетон, памфлет, различные виды очерков) «присущи такие свойства, как образность, типизация, насыщенность литературно-художественными изобразительными средствами, сплав понятия и образа» [Пельт 1984: 35]. Указанными качествами обусловливается наиболее богатый среди всех разновидностей публицистического стиля набор языковых средств, используемых в рамках текстов, относящихся к рассматриваемому метажанру. Соответственно, данный комплекс включает в себя и весь функционально-семантический спектр конструкций, репрезентирующих значения межполевой зоны вопросительно-побудительной модальности. Например: Может, найдется какой-нибудь русско-украинский меценат, который о том путешествии, что проделал Денис, тоже мечтал всю жизнь, и выкупит «Чайку Ливингстон», и пройдет с ним по Суэцкому каналу? (КП (Кал-д), 14.12.2010); Обычно спокойный, Ахмет дышал гневом: «Скажи-ка, Барт, почему наше правительство такое нехорошее, что хочет у нас последние деньги отнять и по миру пустить?» (Калин. Пр., № 193, 23 окт. 2012); «В Сашке 179 см, а баскетболистка влюбляется только в баскетболистов. Куда тебе со своими 165 см тягаться?» (КП, 4–11 авг., 2011). С их помощью автор – от своего лица или через речь героев произведения – передает те или иные мысли, идеи, мнения, либо освещает различные стороны какого-либо вопроса, поясняет суть или значение поставленной в публикации проблемы и т.д. Таким образом, с учетом представленного в рамках художественнопублицистических произведений многочисленного и разнообразного корпуса вопросительно-побудительных конструкций, при анализе исследуемой модальной зоны соответствующие тексты, по идее, должны быть рассмотрены в первую очередь. Однако близость указанного метажанра к художественному стилю не позволяет, на наш взгляд, рассматривать относящиеся к нему тексты в качестве полноценных репрезентантов именно публицистического стиля.

Следовательно, при изучении специфики реализации в соответствующих текстах вопросительно-побудительной модальности наиболее верной, как нам представляется, является опора на тексты аналитических публикаций. Следует при этом иметь в виду, что в последнее время в пределах публицистического дискурса наблюдается тенденция к своего рода размытию жанровых границ, происходит заметная эволюция системы жанров, их синтез. Вследствие всего этого в текстах современной публицистики резко усиливается, с одной стороны, «тенденция к информативности, с другой стороны, личностная тенденция» [Солганик 2003: 264]. Таким образом, в подобных условиях становится возможным, например, проникновение в информационный текст изначально не свойственных ему языковых элементов других жанров публицистики, или, скажем, использование в рамках аналитической публикации приемов художественного стиля. Однако мы все же считаем правильным исходить из позиций четкого функционального и языкового разделения различных видов публицистического стиля. В таком случае вопрос о наиболее оптимальном – с точки зрения исследуемой в настоящей работе проблемы – выборе публицистического материала решается, как указывалось выше, в пользу аналитических текстов.

Среди аналитических газетных текстов основным фактическим материалом для исследования экспликации межполевой зоны вопросительнопобудительной модальности являются в первую очередь аналитические статьи, квалифицируемые специалистами как жанр, предназначенный прежде всего для актуальных, общественно значимых процессов, ситуаций, явлений и управляющих ими закономерностей (см., например: [Бекасов 1972: 33-62]). А.А.Тертычный предлагает выделять следующие типы аналитических статей:

– общеисследовательская статья, к которой относятся публикации, анализирующие общезначимые, широкие вопросы;

– практико-аналитическая статья, анализирующая какие-то конкретные события, действия, проблемы, ситуации, связанные с практическими задачами, решаемыми в той или иной сфере деятельности, отрасли производства и т.д.;

– полемические статьи, в рамках которой находятся публикации, ориентированные на дискуссию в рамках какой-либо общественнозначимой проблемы (см.: [Тертычный 2002: 150-171]).

Внимания, на наш взгляд, при изучении вопросительнопобудительной модальности в рамках газетно-публицистического стиля, заслуживает и такой жанр, как интервью. Интервью (от англ. interview – «встреча», «беседа»), как известно, является «жанром публицистики, представляющим собой разговор журналиста с социально значимой личностью по актуальным вопросам» [Швец 2007: 117; см. также: Швец 2006]. Значительное число вопросов, содержащихся в текстовом пространстве публикаций данного жанра, логически предполагает и пропорциональное количество вопросительно-побудительных конструкций, что обусловливает несомненную исследовательскую ценность интервью в плане изучения вопросительно-побудительной модальности. Высокая насыщенность соответствующих текстов вопросительными предложениями детерминирована изначально диалогичной природой интервью: общеизвестно, что основным принципом построения интервью является диалог, т.е. «текст, создаваемый двумя партнерами коммуникации, один из которых (адресант) задает конкретную программу развития текста, его интенцию, а другой (адресат) должен активно участвовать в развитии этой программы, не имея возможности выйти за ее пределы» [Грабельников 2001: 218]. При этом роль автора-интервьюера по сути полифункциональна: он, «выступает не только как организатор текста, подачи информации, но и как непосредственное действующее лицо» [Швец 2007: 118]. И авторская позиция в интервью проявляется особенно ярко, «выражаясь в авторском стиле, манере речи, его речевой позиции» [Там же].

При построении диалога автор-интервьюер, преследуя главную цель – в результате беседы создать для читателя наиболее полное представление о конкретной проблеме или человеке, – для достижения этой цели воздействует определенным образом на другого участника данного коммуникативного акта – интервьюируемого. По сути, он должен получить от своего визави максимум интересной для целевой аудитории информации, при этом действуя по возможности незаметно для своего собеседника. Таким образом, представляется правомерным говорить о том, что на семантическом уровне сема побуждения изначально присуща данному жанру, буквально пронизывая практически каждую реплику интервьюера, ведь любое интервью строится в первую очередь на разного типа вопросах – конкретных, уточняющих, простых, сложных, провокационных, каверзных, – с помощью которых журналист старается «расшевелить» интервьюируемого и добиться от него ответов, интересных для читателей» [Гусев 2006: 41]. Таким образом, исходя из установки интервьюера на побуждение, с одной стороны, и роли вопроса как основного инструмента построения данного типа публикаций – с другой, можно сделать вывод о том, что объединение побудительной и вопросительной интенций в единое целое в данном случае является закономерным.

В силу всего вышеуказанного коммуникативная природа интервью обусловливает раскрытие в текстах данного жанра всего диапазона семантических составляющих вопросительно-побудительной модальности. По этой причине мы считаем возможным включить тексты интервью, наряду с текстами аналитических статей, в число тех, которые мы будем использовать в качестве материала при выявлении специфики межполевой зоны вопросительно-побудительной модальности в рамках публицистического стиля.

Пространство художественного текста, как известно, представляет собой сложное, «пронизанное субъективностью и антропоцентрическими установками» [Бабенко, Васильев, Казарин 2000: 194] языковое образование. И категория модальности среди функционально-семантических категорий, формирующих его смысловую и структурную целостность, является одной из наиболее важных. В этой связи закономерным представляется тот факт, что среди всего массива научных работ, посвященных изучению модальности текста, основная масса исследований концентрирует внимание именно на художественном тексте.