«ИНТЕРПРЕТАЦИЯ РЕЛИГИОЗНЫХ ТЕКСТОВ В ТВОРЧЕСТВЕ Н.С. ЛЕСКОВА ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ 1870-х – 1890-х гг.: ВОПРОСЫ ПРОБЛЕМАТИКИ И ПОЭТИКИ ...»

Таким образом, основными критериями оценки Н.С. Лесковым изданий для философских концепций народному сознанию, в соответствии с особенностями восприятия их демократическим читателем. В то же время в большинстве издаваемых в этот период (второй половины 1870-х гг.) брошюр, листовок, (идеологическая) функция, так как одна из целевых установок при их издании была связана с борьбой с распространением «социалистических» идей в демократической среде. Приближаясь по характеру поднимаемых в них проблем к проповедническим сочинениям, подобные издания «проповеднического» типа либо сообщали некоторые общеизвестные сведения об основных догматах и положениях православия, становясь своеобразным аналогом того, что изучалось на уроках «Закона Божьего», либо были нацелены на борьбу с наиболее распространенными грехами как бытового (пьянство, жестокость в семье), так и нравственного характера (небрежение к религии, забота о душе, гордость и др.).

Н.С. Лесков, обращаясь к составлению антологий, учитывал опыт создания подобных сборников не только в России, но использовал и западноевропейский опыт составления «книжек для народа». Так, в предисловии к одному из своих сборников, «Пророчества о Мессии, выбранные из Псалтыри и пророческих книг Святой Библии» он ссылается на подобные издания (хотя и без указания конкретных текстов), одновременно объясняя суть своего замысла: «На западе принято издавать все пророчества о Иисусе Христе в виде отдельных сборников, и опыт показал, что такие сборники очень способны интересовать людей, и Книжки для народа. // Новое время. 1879. №1233. 5 (17) августа. С. 1.

облегчают им изучение Св. Писания»107. Завершая предисловие, Лесков вновь обращается к цитате, использованной им в качестве эпиграфа: «Исследуйте Писания – они свидетельствуют о Мне» (Иоан. 5:39). Однако в предисловии Лесков в данной цитате заменяет глагол «исследовать» на «испытывать» («для русских любителей "испытывать Писания"»108). Нам представляется, что это не оговорка Лескова, а сознательное изменение цитаты из Евангелия от Иоанна.

Понятие «испытывать Писания» в русской традиции традиционно связывается с идеями Нила Сорского109.

Интерес к личности и творениям Нила Сорского прослеживается на протяжении всего творчества Н.С. Лескова. Так, в рецензии 1870 года на книгу подвижничества, основываясь на представлении о нравственных основаниях религии, которые затем привлекут его внимание и к работам западноевропейских теологов, рассмотренным в первой главе: «Идея монашества Нилова – перенести борьбу с пороком во внутренний мир человека, свести все достоинства и поступки человека к нравственному основанию, к чистоте помыслов и пожеланий – достойна глубокого уважения»110. В рецензии на книгу митрополита Макария, Лесков акцентирует внимание на двух положениях учения Нила Сорского. С одной стороны, он соглашается с мнением о Священном Писании как «высшем руководителе на пути добродетели». С другой стороны, первое положение, с его Лесков Н.С. Пророчества о Мессии, выбранные из Псалтыри и пророческих книг ветхого Завета. СПб, 1878. С. 3.

О проблеме Лесков и Нил Сорский см.: Гунн Г.П. Лесков и Нил Сорский // Святые и святыни северорусских земель (По материалам VII науч. региональной конф.). Каргополь, 2002.

С. 62-66.

Новый вклад в церковно-историческую науку. «История русской церкви» Макария, архиепископа Литовского и Виленского. Т. VI. СПб., 1870 // Лесков Н.С. Полное собрание сочинений. Т. 10. М., 2007. С. 240.

совершенствованием и «обузданием свободы мнения». Ключ к разрешению этого противоречия писатель увидел только в личности самого проповедника, его «чувстве глубочайшего благоговения к божественным писаниям и богомудрым отцам», а потому и отметил высочайшее благочестие самого Нила Сорского, которое строилось на этом смиренном благоговении. Очевидно, познакомившись с трудами Эрнеста Навиля (см. главу 3), Н.С. Лесков увидел и другие возможности примирения этого конфликта, поэтому во второй половине 1870-х гг. собирается создать его жизнеописание, о чем и сообщает П.К. Щебальскому в письме от 3 апреля 1878 г.: «Может быть, это будет образцовое жизнеописание русского святого, которому нет подобного нигде, по здравости и реальности его христианских воззрений. Это Нил Сорский (Майков). Надеюсь, что это я могу сделать Вам в угоду…». Иными словами, если в рецензии 1870 г. пример духовного подвига Нила Сорского представлялся Лескову уникальным и неповторимым, отчасти утопичным, то в письме 1878 года он подчеркивает практичность и реалистичность воззрений святого.

В записной книжке 1893-1894 гг. встречается выписка, озаглавленная самим писателем «Из сочинений Нила Сорского», в центре которой также находится проблема отношения к тексту Библии и которая позволяет нам предположить, почему же произошло изменение отношения Лескова к идеям преподобного Нила.

Выписка включает в себя две цитаты:

Писания многа, но не вся божественна суть.

Испытую божеств. писания и тем внимаю и яже согласна моему разуму теми научаются и живот и дыхание мое имею. При этом вторая цитата – из «Послания того же великого старца Нила к брату, попросившему написать ему для пользы души» – содержит в себе тот самый глагол испытывать по отношению к библейскому тексту. В богословии толкования этого глагола неоднозначны, однако сделанное Лесковым подчеркивание слов «яже согласна моему разуму» показывает, что Лесков РГАЛИ. Ф. 275. Оп. 1. Ед. хр. 109. Сохранено подчеркивание Н.С. Лескова.

использовал его в значении «изучать, узнавать». Поэтому мы можем предположить, что цель составленных писателем сборников не ограничена задачами информационно-проповеднического характера издания «Общества любителей духовного просвещения» или «Общества поощрения духовнонравственного чтения». Он не просто знакомит читателя с ортодоксальными положениями, противопоставляя им различного рода суеверия, а стремится донести до читателей мысль о необходимости сознательного исполнения Божественных заповедей. Звучащий таким образом призыв «испытывать Писания» позволяет увидеть то значение, которое придавал Лесков библейскому слову: оно действенно, т.е. способно изменить как конкретного человека, стремящегося познать Христа, так и общество в целом. Именно эта идея позволяет нам рассматривать все составленные писателем антологии как единый цикл, несмотря на проблемно-тематическое и жанровое разнообразие вошедшего в них материала. Анализируя эти тексты, мы постараемся показать, как реализовалась в них идея Нила Сорского – о стремлении «испытывая Писания»

познать Иисуса Христа, т.е. соответствовать тем этическим заветам, которые легли в основу христианства и были Им заповеданы.

Изменив цель издания сборников, которые перестали быть «книжечками для народа», Лесков изменил и читательский адрес изданных им сборников. Если целевая аудитория двух «Обществ» может быть определена как демократические слои населения, мало знакомые с духовной и религиозной литературой, то Лесков, несомненно, обращается к образованному читателю, который не только оценивает дидактическую направленность книги, но и способен оценить ее литературные достоинства и способ подачи содержания. Несомненно, что тот читатель, которому адресовал писатель свои антологии, должен не только быть верующим человеком, но и хорошо знать тексты Священного Писания, быть знакомым с богословской традицией и иметь достаточно четкую жизненную позицию, в основе которой лежит поверка своих нравственных принципов христианскими заветами.

Последний тезис может быть подтвержден и тем фактом, что в 1880-1890-е гг. Лесков продолжал обращаться к приему составления текста на основе проблемно-тематической подборки цитат. Так, среди бумаг Н.С. Лескова сохранился «Памятный листок»112 (см. Приложение 1), который содержит цитаты из Библии, объединенные темой следования закону и наказания за неисполнение заповедей. Сделанные писателем подчеркивания позволяют однозначно определить тему, по которой подбирались цитаты: это идея следования закону, которая считается ключевой в Ветхом Завете и традиционно сопоставляется с идеей дарованной Иисусом благодати в Новом Завете.

Кроме того, в РГАЛИ сохранились и сделанные писателем выписки из Библии на тему вегетарианства113, что подтверждает стремление самого писателя сообразовывать свои жизненные принципы, и не только нравственные, с библейскими заветами.

В начале 1890-х гг. Лесков также прибегает к использованию библейского текста вместо художественного: откликаясь на просьбу Абрама Евгеньевича Кауфмана дать какой-либо материал для сборника в пользу голодающих в Одессе, Лесков пишет письмо, смысл которого изложен в нескольких цитатах. Поскольку цель сборника – привлечь внимание общества к социальной проблеме, обращение Лескова в данном случае к тексту Библии показывает, что, по мнению писателя, только слово Библии способно изменить человека, повлиять на его поступки.

Четыре выбранных писателем цитаты (см. Приложение 2) – из Первого сборного послания св. ап. Иоанна (3:17); Евангелия от Луки (3:11) и (11:23); Второго послания к Тимофею (2:19) – строятся по принципу расширения поставленной темы. Начиная с вопроса о том, что имеющий достаток и не приходящий на помощь брату, закрывает свое сердце от любви Божией, Лесков заканчивает свое письмо общим напоминанием, которое неоднократно встречается в Библии: «Кто не со мною, тот против меня».

РО ИРЛИ РАН, ф. 612, оп.1, ед.хр. РГАЛИ. Ф. 275. Оп. 1. Ед. хр. 390.

Приведенные цитаты сам писатель называет «напоминанием», что возвращает нас к вопросу, который возник у Лескова в связи с идеями Нила Сорского: о том, что следование заветам Священного Писания не должно быть актом подчинения закону, но следствием выбора свободной воли.

1.3. Композиционные и структурные особенности сборников.

Все составленные Н.С. Лесковым сборники опираются на религиозный текст: молитвы Кирилла Туровского, Ветхий и Новый Завет или творения Святых отцов.

Первым способом организации фрагментов сборников в единое целое становится проблемно-тематический принцип. Основная организующая текст идея выносится в название антологии. Однако при этом очевидна тенденция к сохранению логики и хронологии текста-источника. Так, в сборнике «Пророчества о Мессии…» сохраняется порядок частей Ветхого Завета.

Подобный прием сохранен и в оставшемся неопубликованным «Памятном листке», в котором, к тому же, оговорена проблема различия в количестве и порядке частей в католической и православной Библии. В «Изборнике отеческих мнений о важности Священного Писания» Лесков обращается к традиции составления христианских флорилегий: сначала приводятся высказывания Иисуса Христа, затем апостолов, отцов церкви и т.д. Структура пяти разделов «Зеркала жизни истинного ученика Христова» восходит к христианским представлениям о греховности, которая зарождается в душе человека, но действует через тело.

Однако, помимо проблемно-тематического подхода, важным для Лескова оказывается принцип лествицы. Этот принцип восходит к сочинению Иоанна Лествичника, в котором в 30 главах изложена суть 30 ступеней, по которому должен пройти христианин на пути к духовному совершенству. Однако если «Лествица» обращена скорее к монахам, удалившимся от мира, то «лествица»

Лескова создана для христианина, оставшегося в миру.

С этой точки зрения антология «Зеркало жизни…» является ключевым текстом, представляющим общую картину духовного пути человека, который начинается с ограничения себя «в мыслях» и заканчивается проявлениями на уровне материального бытия. В представлении Лескова внешнее самоограничение на уровне физиологии имеет смысл только в тех случаях, когда человек чист внутренне. Остальные антологии разрабатывают отдельные проблемы, поднятые в «Зеркале».

Мотивом, объединяющим «Молитвенные возношения…» и «Зеркало…»

становится мотив страдания души от осознания человеческой греховности, противостоять греху в «Зеркале» Лесков называет постоянное стремление к подражанию Христу: «Все твое воображение погружай во Христа Зрение, слух и все чувства твои направляй к Единому, учреждающему все» 114 и т.п.

Проблема молитвы также занимает важное место в «Зеркале»: «Молись, чтобы Бог даровал тебе духа молитвы, и тогда сердечно проси, чтобы Иисус Христос воцарился в тебе и чтобы исполнилась тобою воля Его…»115.

В «Пророчествах о Мессии…» Лесков создает собственную интерпретацию образа Иисуса Христа. Раскрывая две стороны жизни Бога-Сына, его вечную славу и испытанные Им на земле мучения, Лесков вычитывает из библейского текста мысль, неоднократно встречающуюся в его позднем творчестве: жизнь во Христе, по христианским заповедям невозможна без постоянного вспоминания смерти и приготовления к жизни после смерти. Онтологическая двуплановость образа Иисуса Христа таким образом проецируется на земную жизнь каждого христианина. На композиционном уровне воплощением этой идеи становится чередование глав «Мессия в уничижении» и «Мессия в славе». В «Зеркале» мысль о смерти также называется в числе составляющих жизни «истинного ученика Христова»: «Чаще спрашивай себя: таковы-ли все дела твои, слова и мысли, чтобы ты, если умрешь сию минуту, мог верою устремиться в объятия Спасителя…»116.

В «Изборнике отеческих мнений о важности Священного Писания»

центральной становится мысль о постоянном обращении к Библии как к способу неуклонно следовать по пути Христа, что отражено уже в названии сборника.

Лесков, Н.С. Зеркало жизни истинного ученика Христова. СПб., 1877. С. 10.

Следование слову Писания представляется Лескову одним из возможных способов следовать за Христом.

Именно наличие общих мотивов (стремления идти по пути нравственного очищения, следования Иисусу Христу, искренней молитвы, чтения Библии, мысль о смерти) позволяет рассматривать составленные Лесковым антологии как цикл.

Ключевой идеей является мысль о постепенном, ступенчатом пути к духовному и нравственному совершенству. В то же время анализ содержания антологий позволяет ответить на вопрос, почему в фокусе лесковского творчества оказался образ праведника, а не святого. Лескову важно было показать путь нравственного совершенствования человека, чудо его нравственного преображения, а не святого и путь к святости. Его антологии адресованы не монахам, удалившимся от жизни (как «Молитвенные возношения … Кирилла Туровского» или «Лествица»), а живущим в миру «трем праведным». Поэтому градация, которая у Иоанна Лествичника реализовывалась в восхождении от менее сложного к более трудному, у Лескова представлена наоборот: от более к менее значимому.

На уровне структуры объединяющим для цикла антологий становится обращение к чужому тексту не только как к иллюстративному материалу или для подтверждения высказанных тезисов, но и в качестве способа создания Лесковым авторской интерпретации идей и образов.

В лесковиане говорилось о том, что сборники были составлены писателем из-за материальных проблем, оставшись всего лишь способом заработать. В опровержении этого мнения можно привести, во-первых, факт переиздания сборников, во-вторых, их включения в библиографию произведений, составленную П.В. Быковым, в третьих, тщательную и нередко долговременную работу Лескова над составляемыми сборниками. Например, судя по переписке Н.С. Лескова с М.Г. Пейкер, можно сделать вывод, что работа над «Изборником отеческих мнений…» заняла достаточно много времени и длилась фактически больше года. Перерыв в журнальном издании антологии был связан как с техническими проблемами, так и с занятостью самого писателя. Об отношении к этому сборнику самого Н.С. Лескова, с нашей точки зрения, говорит уже тот факт, что в письмах к М.Г. Пейкер он называл этот текст «Библией». В итоге, «Изборник» появился в №11,12 за 1878 г., № 1,2,3,4,5 и 11 за 1879 г. В №11 за 1878 г. приводится следующее примечание редакции:

Читатели «Русского Рабочего» всегда найдут продолжение этих свидетельств на этом самом столбце нашего издания. Они будут продолжаться у нас, пока мы приведем их столько, сколько их обретет рука, дающая этот свидетельствах церковных писателей. Указания источников будут сделаны в кратких выносках под строкою, так как это может иметь значение только для людей ученых, которые пожелали бы нас проверить. Весь труд этот, по дружбе к нашему изданию, дарит русскому человеку Н.С. Лесков, имя которого в литературе достаточно известно. В №9 за 1880 г. появилось объявление следующего содержания:

Статьи г. Лескова об «отеческих» свидетельствах о великом значении Св. Писания, которые мы печатали в течение 1879 года, нынче вышли в свет, отдельным изданием, под нижеследующим заглавием «Изборник Отеческих мнений о важности Св. Писания собрал и издал Н. Лесков».

Несомненно, сам факт отдельного издания, предпринятого Лесковым, говорит об определенной степени значимости, которое писатель придавал проведенной им работе.

Русский рабочий. 1878. №11. С. 4.

1.4. Мотивная структура антологий и ее отражение в повестях, рассказах и Образы и мотивы, представленные и разработанные в цикле антологий, получат дальнейшую интерпретацию в художественных произведениях и публицистике писателя 1870-1890-х гг. При этом прочтение вроде бы «случайных» деталей с учетом контекста, созданного антологиями, позволит увидеть некоторые из скрытых смыслов.

Так, в финале «Изборника отеческих мнений…» Лесков отступает от традиции флорилегий, которой до этого он неукоснительно следовал, и дает развернутый авторский комментарий к высказываниям Иоанна Златоуста:

«Незнание Св. Писания есть опаснейшее состояние, погружающее нас в глубину погибели»118. Лесков отмечает, что слова Златоуста имеют для нас и другой интерес – исторический и «постыжающий», а затем проводит параллели между тем, что осуждает Иоанн Златоуст, и современным миром.

Н.С. Лесков, развивая мысль богослова, противопоставляющего два образа мира («Игральные кости найду я, конечно, у большей части людей, а Библию разве только у немногих…»), сопоставляет сказанное им с реалиями настоящего:

«Что же касается «игральных костей», то и это не устарело. Замените тогдашние «игральные кости» игральными картами, до которых люди додумались гораздо после, и вы увидите, что слово его живо до такой степени, что точно оно сейчас сказано…»119. Вслед за Иоанном Златоустом Лесков отмечает, что Библия важна не сама по себе как богатая и украшенная книга, а важны чтение и понимание ее. Иными словами, противопоставление Лесковым карт и Библии устремленности к Богу и недвижимого, пустого покоя, заполняемого развлечениями.

Изборник отеческих мнений о важности Священного Писания. СПб., 1881. С. 36.

Лесков Н.С. Изборник отеческих мнений важности Священного Писания. СПб., 1881. С. 38.

Этот мотив становится одним из ключей к пониманию статьи «Русское тайнобрачие» (1878 г.). Уже в начале статьи обыгрывается старообрядческий запрет игры в карты в связи с нравоописательной зарисовкой, в которой создается образ рассказчика – «литературного старовера, не приучившего себя к картам»

(6, 355). Затем упоминание игры в карты становится основой для характеристики одного из второстепенных персонажей – коллеги, которому «самовластная жена»

не позволяет зимой играть в карты, поэтому летом он «собирает кружочек».

Наконец, генерал, решивший судьбу Нюрочки, тоже вводится в повествование через упоминание карточной игры: рассказчик этого генерала «по картам знал».

Категорическое осуждение игры в карты в произведении отсутствует, однако она связывается с мотивом духовного покоя, бездействия, а потому косвенно приводит к тому печальному состоянию вопроса о браках, который и освещается в статье. Писатель противопоставляет «обмен мыслями» и игру в карты, а эпоху, когда второе пришло на смену первому, называет «реставрацией упадка нравов».

С точки зрения Н.С. Лескова, игра плоха не сама по себе, а как знак эпохи, избегающей глубоких мыслей, фундаментальных проблем и актуальных вопросов, предпочитающей умалчивать о них, подменяя их скандальной или авантюрной составляющей.

Ситуация игры в карты оказывается и в основе сюжета рассказа «Маленькая ошибка» (1883 г.). Здесь сопоставление, использованное Иоанном Златоустом, творчески переосмыслено Лесковым: герой использует перифраз «часослов в пятьдесят два листа читать» Сюжет произведения основывается на противопоставлении показного церковного благочестия и истинной веры, а также на сатирическом изображении популярного московского «пророка» Ивана Яковлевича Корейши. Однако противопоставление здесь развернуто в ином ключе: человеку, верящему в Бога, и игра в карты не грех, если за ней стоит стремление помочь людям. Героиня же, верящая не в Бога, а «в Ивана Яковлевича», характеризуется как «сомневающаяся», т.е. нетвердая в вере.

Кульминационный момент рассказа – разговор между отцом и мужем Капитолины – происходит во время игры в карты, а точнее, за чтением «часослова в пятьдесят два листа». Здесь важно, что сюжетная ситуация игры мотивирует определенный элемент доверия, понимания между героями. В то же время в традиции русской литературы время, проведенное за карточным столом, изображалось как разрушающее автоматизм будничного течения жизни, так как позволяло человеку оказаться лицом к лицу с иррациональным, подчиниться воле случая (А.С. Пушкин, Н.В. Гоголь, Ф.М. Достоевский). В рассказе случившееся по вине неправильного «моления пророка» представляется как «испытание веры»

как для «тетушки», привыкшей воспринимать религию как способ практического воздействия на жизнь, так и для остальных героев. Т.е. игра в рассказе предстает как ситуация встречи с сакральным, а потому – «проверки» характера человека.

Однако и муж старшей дочери, и «дядюшка» выдерживают это испытание достойно – доказав истинность своей веры, которая не вступает в противоречие с тем, как герой обращает в свою пользу смекалку.

Таким образом, совмещение двух образов, использованных Иоанном Златоустом как противопоставленных, позволяет Н.С. Лескову образно выразить мысль об истинности не показной, а простой, искренней веры, высказанную проповедником. Сюжетная же ситуация игры в карты подчеркивает незначительность внешней, показательной стороны религии для верующего человека.

Наконец, к мотиву игры в карты писатель обращается и в повести «Полунощники» (1891). В основе произведения так же, как и в рассказе «Маленькая ошибка», конфликт веры и благочестия, который раскрыт через художественное воплощение Н.С. Лесковым образа святого лица, за которым всеми современниками угадывался Иоанн Кронштадский (Сергиев). Игра в карты здесь упоминается в связи с двумя персонажами. Во-первых, она служит характеристике того священника, который пытался «урезонить» Клавдиньку по просьбе ее матери. В произведении упоминается, что «свой, бывало, придет и попоет, и закусит, и в карты поиграет, и на все скажет: "Господь простит"» (7, 105). Сюжетный мотив игры в карты вновь возникает как атрибут обыденности, как привычка. Во-вторых, если обратиться к противопоставлению, использованному Златоустом (игра в карты – чтение Священного Писания), то в повести можно увидеть не только противопоставление Клавдиньки и Марьи Мартыновны (рассказчицы), но и сопоставление Клавдиньки и Николая Ивановича. Отметим, что в системе персонажей главная героиня и ее дядя находятся в достаточно сложных отношениях. С одной стороны, в глазах рассказчицы Марьи Мартыновны, они оба «позорят» «выдающийся» купеческий дом. С другой стороны, для повествователя и для читателя ясно, что «позорят»

они его по-разному: Николай Иванович – бесконечными кутежами, а Клавдинька – непрестанным трудом. В то время как героиня искушена в чтении Евангелия и все свои слова стремится подтверждать выдержками и цитатами из него, Степенев «в церковь ктитором только для ордена пошел». В то время как Клавдинька ведет жизнь простую, стремясь заниматься трудом и делать все собственными руками, герой живет разгульно, тратит чужие деньги и живет под угрозой долговой тюрьмы. Заложенный в характеристике этих двух образов нравственный антагонизм снимание развитие сюжета повести. История Николая Ивановича напоминает судьбу подлинных злодеев в романах Диккенса: дойдя до низшей ступени, они могут исправиться, став собственной противоположностью.

Подобное «перерождение» герой переживает под влиянием своей племянницы в конце повести. Читатель узнает об этом из слов Марьи Мартыновны, сообщающей о том, что герой разрешает своему сыну вступить в брак, принимает всем сердцем внука, которого ранее не признавал, что позволяет сделать предположение об изменении его нравственного облика.

Таким образом, если в литературе XVIII-XIX веков ситуация игры в карты (или, обращаясь к пониманию Ю.М. Лотмана120, тема) получила устойчивую семантику, связанную с взаимоналожением двух моделей, в основе которых лежит противопоставление «бытового мира» («внутреннего пространства»

культуры) и иррационального мира, в котором царствуют игра и воля случая, то в Лотман Ю.М. «Пиковая дама» и тема карт и карточной игры в русской литературе начала XIX века // Лотман Ю.М. Избранные статьи. В 3-х т.т. Т. II. Таллинн, 1992.

творчестве Н.С. Лескова основным семантическим компонентом этой ситуации становится не случай (случайность, рок, фатум и т.п.), а этическая составляющая.

Подобная постановка акцента связана в творчестве Лескова с генезисом данного мотива, который восходит не к литературной традиции и не к реалиям дворянской культурной среды, а к осуждению любых азартных игр в христианской традиции и в быту верующих людей, а само противопоставление игры в карты и чтения Библии – к проповедям Иоанна Златоуста.

К циклу антологий восходит и лейтмотивный в творчестве Н.С. Лескова мотив постоянного чтения Библии и обращения к религиозной литературе. Так, в хронике «Захудалый род», рассказывая о детстве княгини Протозановой, рассказчица, внучка главной героини, отмечает, что «изучением же она знала, кажется, только Священное Писание да французский язык» (5, 7). Знание христианской истории проявляется постоянно в речи княгини: она ссылается на житие Дмитрия Ростовского (5, 109), житие Ульяны Ольшанской, Библию (Вторую Книгу Царств, Книгу Исход) и др. тексты. Особое отношение главной героини к книге подчеркнуто и в описании ее способа решать спорные вопросы:

«"Владыка", при малейшем сомнении, сама бралась за Кормчую и, рассмотрев дело, решала его так, что оставалось только исполнять, потому что решение всегда было правильно» (5, 19). При этом отношение княгини к книге – это не слепое следование напечатанному или написанному слову, это именно стремление к его осмыслению, а ее справедливость основывается на ее внутреннем чувстве праведного, которое она соотносит с написанным в книге.

Мотив мудрого отношения к слову, книге подтверждается и рассказываемой притчей о мудреце и ученом, «который сто книг выучил», но «истинной мудрости так и не познал и, услышав единственное обидное слово, «полез драться».

Благодаря этой притче в повести возникает мотив «запоминания прочитанного».

Важно не столько прочитать, сколько «помнить» книгу: «А Червев что выучил, все постоянно помнит». Представляется, что глагол «помнить» в подобных контекстах имеет не столько значение «не забывать», сколько «следовать», что подтверждается контекстом.

В рассказе «Христос в гостях у мужика» основной конфликт выражен в диалоге главного героя, Тимоши Осипова, и рассказчика, его близкого друга:

«Святое Писание знает и хорошо говорить о вере умеет, а к обиде такую прочную память хранит». И далее: «Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?». Конфликт во внутреннем мире героя сводится к противоречию между превосходным знанием Священного Писания и неспособностью претворить заветы в жизнь. Однако именно изучение, «испытание» Библии становится залогом счастливого финала, который обусловлен тем, что герой, в результате произошедшего чуда, смог простить давнюю обиду, тем самым его поступки стали согласовываться с идеями, проповедуемыми христианством.

Отметим также, что незнание Священного Писания священниками – один из сквозных мотивов лесковской публицистики. В рассказе «На краю света»

первое действие, которое предпринимает вновь назначенный архиерей – проверка знания причтом необходимого минимума религиозных текстов. В статье «недействительности» пастырей, неспособных учить, наставлять порученных им простолюдинов, так как сами не разбираются в «заповедях Божиих», как следствие, неспособных и преподавать Закон Божий в школах. Что возвращает нас к высказанной в хронике «Соборяне» мысли о том, «что мы во Христа крестимся, но еще во Христа не облекаемся».

Лесков Н.С. Великопостный указ Петра Великого // Исторический вестник. 1882. Т. VIII. С.

233-235.

Формы представления сакральных и, шире, религиозных текстов в творчестве Лескова многообразны. Сами произведения Н.С. Лескова занимают исключительную позицию по обилию включенных в них цитат из Священного Писания.

Значимой в творчестве Н.С. Лескова была такая форма обращения писателя к религиозному тексту, как составление антологий. В основе изданных писателем сборников лежит идея о «разумном исполнении Священного Писания», исполнение которой заключается во внимательном изучении Библии и деятельном следовании изложенным в ней христианским заветам. Писатель учитывает русский и западноевропейский опыт составления «книг для народа», однако изменяет целевую аудиторию, обращаясь не ко всякому читателю с «пропагандой прописных ценностей», а к образованному верующему человеку, разделяющему идеи самого Н.С. Лескова.

Составленные антологии представляют собой своеобразный цикл.

Циклообразующими элементами становятся принцип лествицы и проблемнотематический подбор цитат из религиозного текста. «Чужой» текст выполняет функции иллюстрации и доказательства высказываемых идей. При этом архитектоника сборников и переосмысление композиции и образной структуры составления христианских флорилегий и проповедей становится средством выражения авторской позиции.

Анализ творческой истории «Молитвенных возношений к Богу святого отца нашего Кирилла, епископа Туровского» позволяет как уточнить мнение писателя о пашковстве, так и выявить особенности отношения писателя к древнерусским текстам, важными в которых ему представлялись не только вопросы христианской нравственности, но и поэтики жития и молитвы как литературного текста.

Рассмотрение возможных источников образа Библии как «зеркала жизни»

позволяет рассматривать антологию «Зеркало жизни истинного ученика Христова» как программное произведение, в котором на основе структурирования идей, высказанных в проповеднических произведениях, создается авторское понимание пути духовного и нравственного совершенствования.

Мотивы, которые первоначально были осмыслены Лесковым в антологии, позднее нашли отражение в художественных произведениях и публицистике писателя. Особенности понимания образа Христа как Мессии, разработанные в сборнике «Пророчества о Мессии, выбранные из Псалтыри и пророческих книг Ветхого Завета» нашли отражение в очерке «Еврей в России», а мотив игры в карты, используемый Иоанном Златоустом и процитированный в «Изборнике отеческих мнений о важности Священного Писания», позднее был реализован в рассказах и повестях «Полунощники», «Маленькая ошибка» и др. Мотив постоянного чтения Библии и следования библейским заветам в жизни как один из основополагающих принципов поведения лесковских героев также часто основывается на том смысловом наполнении, которое он получил в антологиях.

в художественных произведениях Н.С. Лескова Идею о подражании Христу как основе жизни христианина можно назвать ключевой и сквозной в творчестве Н.С. Лескова. Появляясь в самых ранних его рассказах, она сквозной нитью связывает большинство его произведений. О каком бы типе положительных героев в творчестве Лескова мы ни говорили: об образе праведника, Дон Кихота, «русского богатыря» или авторской интерпретации феномена юродства, мы можем увидеть общие черты, которые, собственно, и превращают этих героев в лесковские положительные типы. В разные периоды, в разных типах героев акцентируются те или иные качества характера, однако общий набор их в целом остается неизменным: способность к любви и самопожертвованию, альтруизм, отсутствие страха перед смертью, обостренное чувство долга, доброта и милосердие, смирение.

Помимо работ западноевропейских богословов, у Лескова, несомненно, был и еще один «образец», который представлял ему множество примеров использования принципа «подражания» – жанр жития. Вопрос о влиянии средневековой литературы, как древнерусской, так и западноевропейской, на творчество Лескова неоднократно ставился в лесковиане122, однако его нельзя считать исчерпанным. В данном случае мы еще раз вернемся к вопросу о традициях древнерусской литературы в творчестве Н.С. Лескова, основываясь на исследованиях топики древнерусской литературы и обратившись к исследованию воплощения принципа imitatio.

Принцип imitatio123 является одним из структурообразующих принципов агиографии, а прообразом его считаются слова апостола Павла: Поминайте наставников ваших, которые проповедовали вам слово Божие, и, взирая на кончину их жизни, подражайте вере их» (Евр. 13:7). Таким образом основой изображения святой жизни подвижника является сопоставление его подвига с подвигом других, уже канонизированных святых и, как высшей точки, с жизнью и потенциальную возможность для каждого человека быть подобным Христу в земной жизни.

См., например: Горелов А.А. Н.С. Лесков и народная культура. Л., 1988; Дунаев М.М.

Православие и русская литература. Ч 4. М., 1998. Ранчин А.М. К поэтике литературной мистификации: Легенды Н.С. Лескова по старинному Прологу // Тыняновский сборник:

Шестые – Седьмые – Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. Вып. 10. С. 96-117; Макарова Е.А. Формирование русской житийной традиции и ее отражение в творческом сознании Н.С.

Лескова // Мотивы и сюжеты русской литературы: от Жуковского до Чехова. Томск, 1997. С.

130-138; Минеева И.Н. Древнерусский Пролог в творчестве Н.С. Лескова: автореф. дисс. … канд. филол. наук. СПб., 2003 и др.

О принципе imitatio в древней и новой литературе см.: Руди Т.Р. Топика русских житий (вопросы типологии) // Русская агиография: Исследования. Публикации. Полемика. СПб., 2005.

С. 59-101; Панченко А.М. О топике культуры (вместо заключения) // Панченко А.М. Русская культура в канун петровских реформ. СПб, 1984; Панченко О.В. Поэтика уподоблений (к вопросу о «типологическом» методе в древнерусской агиографии, эпидейктике и гимнографии) // ТОДРЛ. СПб., 2003. Т. 54. С. 491-534; Picchio R. Models and Patterns in the Literary Tradition of Medieval Orthodox Slavdom // American Contributions to the Seventh International Congress of Slavists (Warsaw, August 21-27, 1973). Vol.2 Literature and Folklore. The Hague; Paris, 1973. P.

439-467.

средневекового мировосприятия, она продолжает оставаться актуальной и позднее, отражаясь в творчестве писателей XIX-XX веков. Общая универсальная схема принципа imitatio видна в процитированных выше словах апостола Павла, и она позволяет нам говорить об imitatio как сюжетном мотиве, где роль предиката играет идея повторения подвига святого (а для мучеников основной подвиг – это их мученическая смерть, сопровождающаяся обязательным прощением мучителей). Двумя же необходимыми предикату актантами становятся, с одной стороны, подражающие, а, с другой стороны, «наставники», аксиологическая характеристика которых выстраивается на основании двух критериев – проповедываемого слова и совершаемых поступков, подтверждающих сказанное124. Своеобразная «отсылка к авторитетам», характерная для imitatio, определяет поступки и поведение героев, одновременно выражая авторскую интенцию и направляя восприятие текста читателем.

Смысловое наполнение принципа imitatio не исчерпывается идеей подражания (хотя именно так обычно переводят на русский язык данную латинскую лексему). Если целью подражания является наиболее точное и полное воспроизведение оригинала, то идея imitatio может быть передана словом сознательностью выбора пути и субъективным осмыслением воспроизводимой модели. Обращаясь к существующим поведенческим стереотипам, избравший для себя путь imitatio может избирать способы, прямо противоположные общепринятым (классическим примером может стать поведение юродивых); и если нормы внешнего церковного благочестия строго регламентированы, то путь внутреннего, духовного «праведничества» для каждого оказывается собственным, неповторимым. Обращение к данному принципу в древнерусской литературе было обусловлено прежде всего стремлением автора жития акцентировать подвиг Расматривая структуру мотива, мы используем модель аналитического описания мотива, предложенную И.В. Силантьевым (Силантьев, И.В. Сюжетологические исследования. М., 2009.) святого, возвеличить своего героя, сопоставляя его христианский подвиг с уже существующим каноном.

Новая литература, обращаясь к использованию этого принципа, детально разрабатывает не канонические элементы, а уникальные, неповторимые, позволившие герою пройти по пути нравственного перерождения. Поэтому принцип следования поступкам святых оказывается созвучен творческой идее Н.С. Лескова, «чудо» для которого – это чудо нравственного возрождения человека, совершающееся в бытовой, повседневной среде, но не потерявшее свой высокий этический пафос.

В древнерусской литературе этот топос нередко воплощался в синтаксических конструкциях сравнения, однако суть imitatio, в отличие от сравнения, выражается в акцентировании сходства между тем, кто подражает, и тем, кому подражают. Иными словами, важнейшим для imitatio оказывается выделение общей доминанты, которая нередко указывает на «исключительность», масштабность поступка или события («подвига» святого).

Первый вопрос, который необходимо поставить, говоря о принципе imitatio в творчестве Лескова, – это вопрос о том, кто выполняет роль «наставника» для лесковских героев. Чаще всего ими становятся православные и христианские святые, а также сам Иисус Христос. Именно подражание подвигу Иисуса Христа будет основным для героев Лескова. На его поступки и слова ссылаются практически все герои, являющиеся носителями христианской нравственности.

Свою жизнь они выстраивают если не сознательно подражая ему, то в соответствии с его учением.

Так, герой одного из поздних рассказов Н.С. Лескова «Дурачок», Панька, предлагает окружающим абсурдное, в их понимании, объяснение своих поступков – через отсылки к Христу («Что с этим делать-то… Христа били», «авось Бог тебя милует»). Соответствует традиционному изображению святого и та работа, которую этот герой должен был исполнять – «помогать всем».

Оказавшись в армии, герой берет на себя всю самую грязную работу, однако очевидно, что это его сознательный выбор, причина которого – ненависть к насилию («а я терпеть не могу, чтобы других мучили»). Своим поступком – воспитанием сирот-инвалидов хочет «послужить Господу Богу» и главная героиня сказки «Маланья-голова Баранья». Отметим, что слова героев всегда звучат не пафосно, а очень по-будничному.

Нередко герои Лескова следуют и примерам святых. Так, для княгини Протозановой и для отца Савелия Туберозова Н.С. Лесков выбирает общий идеал:

им становится Дмитрий Ростовский. Обращение к его произведениям и его житию позволяет писателю выразить мысль о «человечности» истинной религии, о гуманистической ориентированности истинного христианства. К цитированию этого жития обращается княгиня Протозанова в диалоге с графиней Хотетовой, объясняя дочери Анастасии свое понимание истинной веры. Со ссылкой на его житие осуждает она поступок графини, строящей в селе новую церковь за счет собственных крестьян, доводя их до крайней нищеты и обрекая на голодную смерть ради внешнего благочестия. С Каином и Авелем сравнивает себя и отца Савелия дьякон Ахилла, с Саррой Савелий Туберозов сопоставляет свою жену Наталью Николаевну, вдовицей Наинской называет он же мать Варнавы Препотенского. Герой повести «Детские годы Меркула Праотцева» сопоставляет свои отношения с матерью с отношениями Товии и Рафаила. Список этот, несомненно, может быть продолжен.

Чтобы рассмотреть принцип imitatio и его функции в произведениях Н.С.

Лескова, обратимся к классификации топосов используемой исследователями средневековой литературы.

Одним из наиболее «популярных» в творчестве Н.С. Лескова становится принцип imitatio angeli. В основе его реализации лежит один из любимых писателем художественных приемов – восстановление внутренней формы застывших языковых метафор. Примером здесь может стать метафора «нечистой совести», рассказываемая в «Легенде о совестном Данииле». Внутреннее просветление, которое отражается на лице героя в финале, соотносится с традиционным сравнением «светлой» внешности святого с ангельским ликом.

Образ эфиопа в сознании читателя ассоциируется с совестью, но для самого героя оказывается «ангелом тьмы», освобождения от которого он ищет. Окружающие также воспринимают его подобно ангелу, принесшему «добрую весть», сам же Данила ищет лишь «просветления». «Просветление» здесь – это и очищение от темнокожего эфиопа, и внутреннее просветление, путь к истинному пониманию учения Христа. Герой ищет не просто отпущения греха, он ищет образца, которому можно следовать – и обретает его. Не случайно в конце произведения сам Данила становится не только последователем Христа, но и сам – образцом для подражания и наставником.

Другой сюжетно-композиционный мотив, реализующий топику imitatio angeli, – это мотив бесплотной жизни в «Повести о богоугодном древоколе». Он реализуется в мотиве «узнавания» «лучшего богомольца», который появляется жарким днем, а потому в окружении «мреяния» (вспомним, что «мреяньем» в глазах начинается то загадочное, что может произойти с чтецом, если он будет смотреть в лицо покойника, читая над ним – см. роман «Соборяне»). Беззаботная жизнь нищего, лишенная материальных ценностей, становится образцом для всего города во главе с епископом: «И мы все тебе поревнуем, чтобы стать такими же, как и ты». Нищий же, молитва которого спасает город, в отличие от молитвы епископа, воплощает идею «нестяжательства». Епископ, молитва которого неугодна Богу, не грешен, в благодарность он дает дровоколу кров и пищу до конца жизни. Но он не может стать образцом для подражания, потому что его служба Богу лишь формальна. «Дровокол» не стремится послужить Богу, но ведет жизнь в труде, не желая большего, чем необходимо для жизни, поэтому его служба Богу деятельностна.

Наконец, один из элементов мотива imitatio angeli – мотив вписывания имен святых в небесные книги – получает своеобразное переосмысление в сказке «Маланья – голова баранья», где имя героини написано на камне, упавшем с неба, хотя в основе этого образа, несомненно, лежит также один из образов Апокалипсиса – образ падающих с неба камней.

переосмысленный Лесковым, – это топос imitatio Mariae. Этот топос традиционно разделяется на два вида, восходящих к двум библейским Мариям, один из них реализован в «житиях святых жен», другой – в «житиях святых блудниц».

Свое собственное «житие святой блудницы» Лесков создает в цикле пересказов Проложных легенд – это его «Прекрасная Аза», которая оказывается внутренне просветленной (в рассказе также находит отражение топос imitatio angeli) только после того, как героиня прошла через блуд и унижение.

Иной оказывается структура мотива imitatio Mariae в тех произведениях, в которых появляется образ «праведной жены». В позднем творчестве он реализован прежде всего в лесковских сказках «Час воли Божией» и «Маланья – голова баранья».

Героиня сказки «Маланья – голова баранья» живет в отдалении от деревни, на горе, в домике, напоминающем темную келью. Дорога в деревню и все пространственные ориентиры сказки так или иначе соотносятся лишь с «домиком на горе», в котором живет Маланья, поэтому он становится своеобразным географическим центром действия. К хронотопу волшебной сказки восходят мифологемы реки и леса, однако отметим, что традиционного для волшебной сказки пересечения их главной героиней нет. Она остается в реальном мире, по «эту сторону», потому что в лесковском сознании она «праведница в миру».

Отметим использование в тексте дейктических местоимений «эта тропинка», «вон там на пригорке» и др., указывающих пространственные координаты расположения домика – «на пригорке» «между двумя деревнями», что подчеркивает расстояние, разделяющее Маланью и жителей деревни как в физическом, так и нравственном отношении. Она столь же непритязательна в своих желаниях и столь же деятельностна, как нищий из «Повести о богоугодном дровоколе». И Маланью, и «девицу-отгадчицу» Лесков характеризует с помощью слова «беззаботный» («до других до всех ласковая, до себя беззаботная»), что также соотносится с образом Св. Марии, заботившейся о других более, нежели о самой себе.

Оценка героини окружающими соотносится также как с агиографическими канонами, так и с моделью жанра волшебной сказки. С одной стороны, она ведет себя как сказочный «дурачок», оказывающийся в итоге победителем. С другой стороны, описание жизни Маланьи отсылает к описанию жизни святого, которого пытаются заставить следовать общепринятым нормам поведения, тогда как сам он стремится действовать вопреки им, в соответствии с христианскими идеалами.

Героиня хранит свою верность Божьим заповедям, не боясь осуждения людей.

Модель своего поведения Маланья выстраивает, подобно христианским святым, в рамках модуса imitatio: ее идеал – безропотное смирение, ее цель – послужить Богу, она «не разбирает, что ей выгодно, а что не выгодно», заботы о материальном благополучии она возлагает на Бога («Даст Бог день – даст и пищу на день»), она всегда привечает странников и нищих. Маланья следует примеру русских святых: для нее предпочтительнее идеал беспрерывного труда, нежели молитва и уход от мира. Для жития святой жены характерны не только желание принять монашеский обет, хотя она к этому и стремится, сколько благочестивая жизнь в миру, деятельная помощь ближним и постоянный труд, который становится своеобразной альтернативой постоянной молитве византийских пустынников.

Среди мотивов житий праведных жен мотив прядения встречается довольно часто, поэтому Лесков связывает этим мотивом и образ «девицы-отгадчицы» в «Часе воли Божьей», и Маланью. Однако Маланья у Лескова «прядет стоя», что соотносится с идеей послушничества, аскезы, только аскетизм этот – не ради службы Богу, а ради другого человека (в сюжете сказки – ради нищего странника). В авантексте сказки, в письме Каировой125, Маланья носила имя Нужда. Изменив имя героини, Лесков уходит от прямолинейности выражения мотива осознанной беззаботности в характеристике Маланьи и, соединив его с мотивом прядения, выстраивает образ с ориентацией не на законы волшебной или легендарной сказки (а в авантексте был подзаголовок «фламандская легенда»), а на агиографическую типологию.

См. Примечания к сказке в кн. Лесков Н.С. Легендарные характеры. / Сост. Н.Н. Старыгиной М., 1989. С. 562.

Символичен в сказке и образ Смерти, которая не может войти в дом Маланьи: ни в одной из народных сказок Смерть не может войти ни в ад, ни в рай, и даже приказания от Бога она получает у ворот рая. Художественный генезис образа Смерти здесь многослоен. Что касается образа Смерти, одетой богатой казачкой, он восходит, скорее всего, к народным поверьям, где смерть представляется высокой сильной женщиной, одетой чаще всего в белое.

Сопоставление смерти и казачки может быть объяснено и определенными этическими нормами, важными для казачества. Казачка, даже самая бедная, не имела права пойти в услужении в чужой дом, поэтому данное сопоставление позволяет писателю подчеркнуть независимость героини, ее неподвластность смерти.

Мотив «присушивания» смерти в сказке Н.С. Лескова может быть возведен к сюжету волшебных сказок 330А126, который был реализован и в тексте, присланном Лескову Н.И. Каировой. Здесь Смерть залезает на грушу, откуда не может сойти, что соответствует фольклорной традиции. Лесков изменяет этот мотив: Смерть принесла детишкам «яблочек», но о дереве, с которого традиционно не может слезть Смерть, речь не идет, в его сказке Смерть сохнет.

Идея об исчезновении смерти имеет свои параллели и в религиозной литературе, в том числе, в «Откровении Иоанна Богослова» (21:4). Однако последствиям, нежели те, которые описаны в Апокалипсисе. Интертекстовые связи здесь очевидны, однако смысл ситуации формируется на основе контраста.

Так, в Апокалипсисе «ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет» – у Лескова:

«да пошли от селенья ужасные стоны и слезы». У Иоанна Богослова: «ибо прежнее прошло», у Лескова: «и как были люди жестоки, то стали еще жесточе того». Лесков сам объясняет и причины такого «гнева Бога»: его героиня – «праведница», но «захотела поправлять дела Божии». Снятие этого противоречия Сравнительный указатель сказочных сюжетов. Восточнославянская сказка. / Сост. Бараг и др.

между высшей праведностью Маланьи и ее грешным по сути своей поступком осуществляется в финале произведения, представляющем собой совмещение двух цитат: «Ты доживешь до тех пор, когда правда и милосердие встретятся, и волк ляжет с ягненком и не обидит его». Один из прототекстов здесь – Псалтырь:

«Милость и истина встретятся, правда и мир облобызаются» (84:11). Мотив «волк ляжет с ягненком» представляет собой цитату, восходящую к книге пророка Исайи: «Тогда волк будет жить вместе с ягненком» (11:6). Кроме того, в авантексте люди просят героиню отпустить Смерть, у Лескова героиня осознает свою вину сама.

В «Часе воли Божией» появляется другой элемент, осложняющий мотив прядения, который типологически соотносим с образом Февронии («Повесть о Петре и Февронии Муромских»): героиня разгадывает предложенную загадку, как и Феврония, не переставая прясть. Кроме того, она, как и Феврония, обладает даром целительства – лечит Разлюляя с помощью «придорожной травки».

Наиболее подробную разработку получает в творчестве Лескова третий принцип – imitatio Christi. В древнерусской литературе важнейшим для реализации этого топоса является желание уподобиться Христу. Вербализованные отсылки к тем или иным поступкам Иисуса Христа («Будь воля Твоя над нами», «что ж делать – Христа били», «ваш Учитель просил делать добро и не собирать богатства» и т.д.) становятся мотивировками поступков лучших в нравственном отношении лесковских героев. Основной сюжетной ситуацией, раскрывающей мотив imitatio Christi, можно считать мотив мученической смерти, сопровождающейся прощением мучителей. Поздний Лесков воспринимает Иисуса Христа, прежде всего, как человека, и никому из своих героев не дает пройти по этому пути до конца: выживают и Зенон («Гора»), и Панька («Дурачок»), и другие герои, каждый из которых по-своему готов отдать жизнь ради Его учения и ради веры. С одной стороны, это может быть объяснено осознанием величия подвига самого Иисуса, с другой – художественными задачами писателя, стремившегося показать чудо нравственного преображения человека, а не подвиг во имя веры; наконец, причину этого можно увидеть в том, что путь героев, подражающих Христу, еще не пройден, ведь помимо Страстного пути у героев существуют и другие идеалы и образцы для imitatio. Так, в легенде «Гора», говоря о христианском учении, Зенон в качестве примера-иллюстрации приводит не библейскую притчу, а легенду о Юзуфе и Зулейке из Корана, что также отражает одну из характерных черт мировосприятия Лескова (не постулирование веры, а деятельное последование христианским заветам делает человека христианином – ср. «не порода и не вера, а люди страдали»).

В рамках мотива imitatio Christi в творчестве Н.С. Лескова можно выделить две его функциональные разновидности. Одна из них связана с реализацией мотива смирения, другая воплощает мотив следования слову Иисуса Христа.

Особое, предельно внимательное отношение к евангельскому слову – это сквозной мотив лесковского творчества. Один из интересных примеров здесь – рассказ «Христос в гостях у мужика», опубликованный с подзаголовками «рождественский рассказ», «посвящается христианским детям». Основной конфликт в рассказе – внутренний, между знанием и пониманием заветов, воплощенный в Священном Писании, и неспособностью героя следовать им:

«Писание ты знаешь, а сердце твое гневно и Богу не покоряется. Есть ли тебе через это какая польза в Писании?»

Сюжет рассказа восходит, судя по всему, к «Народным христианским легендам» А.Н. Афанасьева, где широко представлен один из излюбленных легендарных сюжетов – о хождении Христа между людьми, специфика которого в т.н. «народном православии» в идее о прижизненном наказании за совершенные поступки. Традиционно считается, что книгу эту Лесков очень ценил, в доказательство чего Шляпкин приводит надпись, сделанную писателем на сборнике: «Добрые люди, не крадите у меня эту книжку, уже три такие книжки украдены. О сем просит Николай Лесков»127. Пометы, сделанные писателем в И.А. Шляпкин. К биографии Н. С. Лескова. // «Русская старина», 1895 № 12. С. 211-212.

этом издании128, позволяют нам поставить вопрос об отношении Лескова к народной легенде и легендарной сказке.

Около легенды под литерой Е), помещенной составителем сборника в «Предисловии», возле слов «оттого-то вол употребляется человеком в пищу, а лошадь нет», Лесков пишет «из благодарности?» Очевидно, что приводимый Афанасьевым фольклорный текст амбивалентен, что противоречит поэтике подражания, пришедшей из литературных текстов.

Если следовать логике легендарных сказок, Тимоша Осипов, не желавший раскаяться, должен был бы быть наказан Богом. Однако не только конец рассказа, но и жизнь героя может быть названа если не счастливой, то благополучной: он обеспечен, у него есть жена и дети и т.д.

Следование идее подражания определяет не только образный и мотивный строй, но и композиционное построение произведений Лескова. Необходимость самосовершенствования, требует от писателя использования возможностей хронологического сюжета, последовательно представляющего постепенное изменение героя. Эту структуру метафорически, но очень точно Ф. Визгелл называет «ожерельем эпизодов»129. Судя по всему, к агиографии восходит и столь часто используемая Лесковым рамочная композиция, которая допускает присутствие авторского голоса в начале повествования. Функция такого обращения к читателю в том, что Лесков получает возможность объяснить важность принципа imitatio для понимания идеи произведения. Так, в рассказе «Дурачок», приводя толкование лексемы «дурак», автор объясняет, что такие люди вовсе не глупы, а намного мудрее и ближе к Богу.

Афанасьев А.Н. Народные русские легенды, собранные А.Н. Афанасьевым. М., 1859.

ОГЛМТ. Инв. 610/125 оф. РК. Ф. 2. Оп. 2. Ед. хр. 46.

Визгелл Ф. Блудные сыновья или блуждающие души: «Повесть о Горе-Злочастии» и «Очарованный странник» Лескова // Труды отдела древнерусской литературы. Т. 50. СПб., 1997. С. 754-762.

Таким образом, в творчестве Н.С. Лескова 1880-1890х гг. прослеживаются черты топоса imitatio, характерные для древнерусской литературы, что подтверждает мысль А.М. Панченко о правомерности взгляда на русскую литературу как на «эволюционирующую топику». Однако круг текстов, в которых этот принцип проявляется наиболее ярко, заставляет нас обратиться к сборнику, составленному писателем под влиянием «Пролога» - древнерусского сборника житий святых.

2.2. Цикл Н.С. Лескова «Византийские легенды»:

к вопросу о функциях лейтмотива imitatio в «переложениях» Пролога.

Обращение к Прологу в творчестве Н.С. Лескова в 1880-е годы было достаточно частым. Однако следует отметить, что, заимствуя из «Пролога»

сюжеты, писатель тем не менее значительно изменяет их художественную составляющую, превращая краткие жития и патериковые новеллы в рассказы с развитым сюжетом. Зачастую от исходного текста остается лишь общая сюжетная канва. Следует отметить, что только три текста из цикла «Византийские легенды»

напрямую отсылают читателя к «Прологу»: это «Повесть о богоугодном дровоколе», имеющая подзаголовок «по старинному Прологу», «Легенда о совестном Даниле», название которой изначально было иным – «Две легенды по старинному Прологу. 1. Легенда о совестном Даниле»; это «Прекрасная Аза», название которой «Женские типы по Прологу. Прекрасная Аза» (которая, предположительно, и является второй легендой).

Пролог – древнерусский житийный сборник, наследующий традиции византийских синаксарей. Пролог построен по календарному принципу: жития святых расположены в нем в соответствии с днями их памятей. На каждый день обычно приходится несколько житий. Название «Пролог» употреблялось только на Руси и стало результатом переводческой ошибки. Сборник переведен еще в период Киевской Руси и с течением времени стал одной из любимых книг для чтения. Существуют три основные редакции Пролога. Проблема выбора источника освещалась в лесковиане. Судя по всему, Лесков использовал первую полную печатную редакцию Пролога 1642-1643 гг. (М., Синодальная Типография), однако непосредственным источником для работы была перепечатка этого издания московским единоверческим монастырем в 1886 году.

Кроме того, отдельные заметки писателя позволяют с достаточной степенью уверенности предположить, что ему были знакомы Прологи, изданные в Супрасле и Гродно в XVIII-XIX веках, скорее всего, для старообрядческой аудитории.

В письме к А.С. Суворину 26 декабря 1887 г. Лесков отмечает: «Пролог – хлам, но в этом хламе есть картины, каких не выдумаешь. Я их покажу все, и другому в Прологе ничего искать не останется. Я вытянул всё, что пригодно для темы». Таким образом писатель определяет принцип, который становится основой для обработки авантекста: «Пролог» – источник сюжетной ситуации, но не мотивного построения текста. Заимствуя из проложных новелл образы святых, Лесков своей авторской волей ставит героя в ситуацию выбора, делая акцент на психологических мотивировках того или иного решения, внутренних борениях и сомнения своих героев. В проложных житиях читатель узнавал о подвиге святого и его прославлении; читая лесковские переложения проложных житий, читатель видел человека, выбирающего свой духовный путь. Может быть, именно в этом причина того, что Лесков так интересовался протестантскими учениями, ведь если православие представляет верующему иконостас уже достигших святости, то западное христианство акцентирует внимание на пути святого к подлинному благочестию. Примером здесь может быть, например, Аза («Прекрасная Аза»), которая вынуждена стать «блудницей» и выносить оскорбления и упреки окружающих. Она разочаровывается в правильности своего поступка (напомним, что она отдает свое имение человеку другой веры и другой национальности, чтобы спасти его и его семью). И лишь проявивший сострадание путник помогает Азе вновь обрести веру, рассказывая ей об учении Христа. Однако писатель изменяет финал проложного текста (контаминируя его с другим проложным сюжетом). Лесковская Аза в силу жизненных обстоятельств вынуждена была стать блудницей, но, в отличие от проложного сказания, автор рассматривает падение Азы не как грех, требующий покаяния, а как подвиг героини, испытание, которое она должна была вынести по воле Бога.

Лесков выстраивает повествование так, что читатель воспринимает Азу не столько как раскаявшуюся праведницу, сколько как святую. Момент внутреннего перелома в душе Азы психологически мотивируется писателем. В «Прологе» он связан с раскаянием «девицы», для Азы он наступает лишь тогда, когда встречный, поделившийся с ней едой, рассказывает ей о «великом учителе»

«взаимной любви» и «раскрывает в коротких словах» учение Христа. Спасший же Азу христианин (человек, а совсем не Ангел Божий – еще одно очень важное отступление Лескова от текста Пролога) указывает ей образец для подражания – Св. Варнаву, называя Азу «дочерью утешения», потому что Иоссию называли «сыном утешения».

Таким образом в произведении появляется мотив «следования образцам», или imitatio. Он реализуется в произведении на двух уровнях. Во-первых, в сюжетном плане оно реализовано в стремлении самой Азы последовать учению Христа, о котором ей рассказывает путник. Во-вторых, на уровне системы персонажей, в котором фиксируется восприятие окружающими Прекрасной Азы как «дочери утешения» в контексте сопоставления ее с «сыном утешения»

Варнавой. Композиционно текст «Прекрасной Азы» состоит из двух неравных частей. Первая часть описывает путь поиска «идеала» самой героиней.

Нравственным ориентиром для нее самой становится учение Христа, которому она стремится следовать. Формой же «подражания» становится принятие христианства. Вторая часть, более краткая, сосредоточена на изменении отношения окружающих к Азе. Изначально осуждающие пришедшую к ним блудницу, они же видят ее чудесное преображение (два «светлые мужа» одели ее в крестильные ризы, хотя она не успела до своей смерти креститься) и узнают о чуде, сопровождавшем ее смерть, от сирийского пресвитера.

Одним из важнейших концептов, объединяющих обе части этого рассказа, становится слово «учитель». В разговоре Азы со спасшим ее путником такое имя получает Христос; описывая внутреннее изменение Азы, Лесков замечает, что «новая жизнь пришла в душу Азы» после того, как «христианин раскрыл ей в коротких словах ученье Христово». Этот же христианин дает оценку прожитой жизни, называя Азу «дочерью утешения», указывая окружающим на величие жизни Азы.

В основе структуры произведения лежат два мотива, имеющих сходное семантическое наполнение. С нашей точки зрения, эти мотивы не только определяют композицию произведения, но и позволяют поставить вопрос о его жанровой специфике. Французский исследователь ХХ века Andr Jolles130 считал, что сложные литературные формы развиваются из простых, поэтому все литературные тексты можно свести к определенному набору «einfache Formen» – письмо, дневник, путевые заметки (или заметки о «воображаемом странствии»), мемуары, «характеристики» XVII века, а также комедия, эпос и приключенческий роман. Не опровергая и не подтверждая эту гипотезу, Жан-Клод Маркадэ отмечает, что рассказ Н.С. Лескова «Левша» в таком случае может быть прочитан как реализация «простой формы» религиозной «легенды», жанрообразующим атрибутом которой является ««уморасположение» (Geistesbeschftigung) подражать образцу», наделенному исключительными достоинствами. Нам представляется, что высказывание это может быть отнесено к большинству текстов «малой прозы» Н.С. Лескова, однако мы попытаемся доказать его на примере анализа текстов, включенных писателем в цикл «Византийских легенд», т.е. тех текстов, в основу которых были положены сюжеты из Древнерусского Пролога.

произведений Н.С. Лескова – статьи 1886 года «Лучший богомолец», рассказа 1890 г. «Повесть о богоугодном дровоколе» и их авантекста – проложного рассказа от 8 сентября «Слово о мурине дровосечце» («И неученые, и не в монастырях живущие спастись могут»). Фабула проложного рассказа основана на сравнении двух основных типов святости – «монастырской» и «мирской». Она сохранилась в «Записной книжке» писателя с выписками из Пролога.

Процитируем запись, сделанную писателем:

Бысть некогда в кипрьской стране бездождие и молил страны той епископ «оже снова дождю на Землю». – «И бысть глас ему с неба: иди по утренни ко вратам града» и кого увидишь перваго входящаго, тот и удержи и пусть помолится и тогда будет вам дождь (приидет вам дождь). Створил тако Jolles Andr. Formes simples. Paris, 1972. P. 34-37.

Маркадэ Ж.-К. Творчество Н.С. Лескова. СПб, 2006. С. 361.

епископ: изыде с клиросом своим и седи у ворот града и вот входит один старик с связкою дров за плечами. Еписк. встал и заградил ему путь. Старик сбросил вязанку и поклонился епископу и попросил у него благословения. Но епископ «противу поклонися ему глаголя: Авво! Господа ради помолись да будет на земле дождь». Старик отказывался своим ничтожеством в сравнении с епископом, но епископ умолял его и тот «принужением епископа преклонил колени и помолился и сниде дождь». – Еп. же его упрашивал чтобы он пользы ради разсказал житие свое, да и мы поревнуем».

Старик отвечал: «прости мя, отче: я грешник и на суетные дни родился и никогда не имею покоя: я, как видите, хожу, собираю дрова, ношу их в город и там продаю, покупаю себе хлеба и опять иду делать тоже. А когда непогода и мне нельзя рубить дрова – я терплю и жду ведро. Только и всего моего жития».

Епископ его похвалил, и сказал ему «воистину ты чем свершил писание» – «поими же его и предостави ему покой». Изначально Лесков обратится именно к мысли о «святости в миру», публикуя свое переложение проложного текста как часть статьи «Лучший богомолец», направленной в защиту Льва Николаевича Толстого. Обратившись к этому сюжету Н.С. Лесков попытался доказать необоснованность упреков во «вредном направлении», адресованных Л.Н. Толстому. Для этого он и воспользовался проложным сюжетом, указывающим, что можно «представить простого человека способным самолично хорошо управить свой путь». Однако позднее, в 1890 году, вновь публикуя переложение сюжета – «Повесть о богоугодном дровоколе», Лесков изменит проставленные ранее акценты.

Писатель детально прорабатывает центральную часть, передающую собственно сюжет повествования, придавая ей более эмоциональный характер: так, «бездождие» превращается в «ужасную и продолжительную засуху», «епископ»

РГАЛИ. Ф. 275. Оп. 1. Ед. хр. 108.

становится «человеком очень добрым, участливым и чистосердечным»;

появляются и элементы психологизма, очень гиперболического, характерного, скорее, для сказки, нежели для агиографии – «народ пришел в ужас, близкий к отчаянию». И.Н. Минеева, сопоставляя эти три текста, отметит, что в последнем варианте «писатель конкретизирует время происходящих событий, драматизирует повествование, индивидуализирует образ старца, вводя его краткую портретную зарисовку и разговорно-просторечные лексемы как средства языковой характеристики»133.

Однако стоит обратить внимание и на то, что писатель изменит проблематику своего текста. Вместо противопоставления двух типов «святости»

центральной станет идея следования тому или иному типу святости, т.е. идея собственно «подражания». Отметим, что Лесков вводит в житие мотивы, популярные в «народном православии». Прежде всего это идея о «угодности»

молитвы: епископ и горожане стремятся «поревновать» старику для того, чтобы и их «молитвы шли прямо в прием к Богу» («Он твою молитву лучше всех слушает и дает просимое по твоему молению»). Идея о том, что к Богу можно обращаться с практической просьбой, по сути, противоречит христианским канонам, однако очень популярна в народе (Лесков к этой теме обращался неоднократно, достаточно вспомнить спор дьякона Ахиллы и отца Захарии в «Соборянах» о том, какому святому с какой целью можно молиться, или один из первых рассказов Н.С. Лескова – «Засуха»). Несмотря на то, что моления о дожде вошли в практику православной церкви, в православном тексте (пусть даже в той допетровской редакции Пролога, которой пользовался Н.С. Лесков) объяснение стремления свелось к желанию «поревновать» угодной Богу жизни. В обеих же авторских версиях проложного текста кроме идеи «подражания» жизни дроворуба появится и чисто практическая цель – сделать так, чтобы молитва, обращенная к Богу, была более действенной.

Минеева И.Н. Древнерусский Пролог в творчестве Н.С. Лескова: автореф. дисс.... канд.

филол. наук. СПб, 2003.

В «Прологе» епископ, обращаясь к мурину с просьбой рассказать о его жизни, использует глагол «поревновать», который в житиях нередко выражал идею монашеского подвига. В статье 1886 года епископ также обращается к старику: «Я не для своего любопытства, а ради пользы многих людей прошу тебя:

открой нам, чем ты так угодил Богу… и мы все станем тебе подражать и поревнуем стать такими же, чтобы и наши молитвы шли прямо в прием Богу». В «Повести о богоугодном дровоколе» епископ обращается к старику с такими словами: «Расскажи нам, как ты живешь, - и мы все тебе поревнуем, чтобы стать такими же, как ты, чтобы и наши молитвы шли прямо в прием к Богу. Не таи ничего – скорей сказывай!». Таким образом, в первой редакции Лесков использует более нейтральный глагол «подражать», однако позднее возвращается к глаголу «поревновать». С одной стороны, это может быть объяснено тем, что глагол «поревновать» содержит в себе семантический компонент «усердие, рвение», а потому подчеркивает идею «действенности» молитвы. С другой стороны, несомненно, одно из значений этого глагола – «проявить заботу о комлибо», и это значение непосредственно перекликается с финалом произведения, где епископ «взял этого собирателя хвороста к себе и «питал его, и дал ему покой, дондеже преставися к Богу»».

Изменение обращения епископа к дровоколу очень существенно: оно свидетельствует о поиске Лесковым способа наиболее адекватного выражения важной для него идеи. В статье «Лучший богомолец» используется двухчастное предложение («и мы все станем тебе подражать и поревнуем стать такими же, чтобы и наши молитвы шли прямо в прием к Богу»), где вторая часть имеет значение цели, выраженной союзом «чтобы». В «Повести о богоугодном дровоколе» синтаксическая структура становится трехчастной («и мы все тебе поревнуем, чтобы стать такими же, как ты, чтобы и наши молитвы шли прямо в прием к Богу»), и целей уже две. Лесков выражает мысль о том, что важнейшей и первой целью для горожан во главе с епископом становится идея imitatio, сознательное «уморасположение» подражать образцу.

Отметим также, что Лесков изменяет зачин текста, указывающий на время, когда происходят описываемые события. Проложное «некогда» в статье было изменено на «однажды». Однако зачин «Повести о богоугодном дровоколе»

содержит иную отсылку – «в очень отдаленные времена». Почти созвучным будет позднее зачин сказки «Час воли Божией» («В очень древние годы, стародавние»).

С семантической точки зрения отнесение времени действия к прошлому позволяет, с одной стороны, конкретизировать время действия, с другой стороны, разрушает возможность аллегорического прочтения рассказа. Отнесение времени действия к отдаленному прошлому позволяет соотнести произведение Лескова с жанром фольклорной религиозной этиологической легенды, основная цель которой – объяснить устройство мира, дать его оценочную характеристику.

Именно аксиология того или иного типа «святости» («праведности») и лежит в основе произведения, позволяя его считать в жанровом отношении именно легендой.

Жизнь главного героя описывается в понятиях, обозначающих предельную нетребовательность к пище и быту, которая в житиях сопоставляется с бесплотной жизнью ангелов. Для Лескова, по-видимому, оказывается важной ветхозаветная мысль о том, что «если кто-то, будучи в состоянии работать, отказывается это делать, то и есть ему тоже не полагается». Мысль эта наиболее четко прозвучала в двух посланиях Павла к фессалоникийцам. Можно актуализирована проповедями Чарльза Сперджена (Спурджона)134. Писателем было сделано лишь несколько карандашных помет в этом издании, однако и они позволяют говорить о внимании писателя к мыслям английского проповедникакальвиниста. В «Повести о богоугодном дровоколе», несомненно, отразилась одна из важнейших мыслей Сперджена – о деятельном служении Христу и о высокой требовательности христиан к себе: «Христианин не вправе мерить свои дела тем Сети ловца. Мысли из сочинений Спурджона. СПб, 1876. ОГЛМТ. Инв. 610/75 оф. РК. Ф. 2.

Оп. 2. Ед. хр. 74.

же мерилом, которым мерит дела прочих людей; он к себе должен быть гораздо строже, чем к прочим» (стр. 13). Можно предположить, что именно эти два источника побудили Лескова включить цитату из апостола Павла в последние слова собирателя хвороста: «Зачем же не трудяся кушать» (ср. если кто не хочет трудиться, тот и не ешь).

Наконец, «Повесть о богоугодном дровоколе» может быть понята и в контексте осмысления идей толстовства Н.С. Лесковым, точнее, частичного неприятия их. В одной из сохранившихся записных книжек писателя сохранилась следующая запись: «О неделании у Толстого: зачем его не спросят: как понимать слова Евангелия о праздных работниках: «что вы здесь целый день праздно стоите?»135. Лесков в своем рассказе отказывается от глагола «рубить»: его дровокол лишь собирает хворост, но никогда не остается праздным. Иисус Христос по милости своей сравнял всех: «Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных» (Мф 20:16), но милость Иисуса не может быть оправданием человеку, не стремящемуся к нравственному совершенствованию. Иными словами, Н.С. Лесков принимает неделание как непротивление злу насилием, но не принимает неделание как отсутствие стремления изменить себя и мир вокруг себя.

Таким образом, в «Повести о богоугодном дровоколе» мы видим мотивную схему, схожую с той, которая есть в «Прекрасной Азе». Главный герой, дровокол, осознавал свое поведение как недостойное, то его незначительное, с его точки зрения, по сравнению с образом жизни епископа (несоответствие его «святости»), однако окружающие, наоборот, воспринимали его как «праведника», которому не только можно, но и нужно подражать.

Наконец, в третьем из текстов, заглавие которых отсылает читателя к Прологу, эта схема реализована наиболее отчетливо. В «Легенде о совестном Даниле» так же, как и в «Повести о богоугодном дровоколе», можно увидеть традиционные мотивы топики imitatio angeli. В основе его реализации лежит один РГАЛИ. Ф. 275. Оп. 1. Ед. хр. 108а.

из любимых писателем художественных приемов – восстановление внутренней формы застывших языковых метафор. Примером здесь может стать метафора «нечистой совести», реализуемая в «Легенде о совестном Данииле». Внутреннее просветление, которое отражается на лице героя в финале, соотносится с традиционным сравнением «светлой» внешности святого с ангельским ликом.

Окружающие также воспринимают его подобно ангелу, принесшему «добрую весть», сам же Данила ищет лишь «просветления». «Просветление» здесь – это и очищение от темнокожего эфиопа, и внутреннее просветление, путь к истинному пониманию учения Христа. Образ эфиопа в сознании читателя ассоциируется с совестью, но для самого героя он оказывается «ангелом тьмы», освобождения от которого ищет Данила. В авантексте, в Прологе, этот образ отсутствует, говорится лишь об укорах совести. Нам представляется допустимым предположить, что метафора «эфиопа», во-первых, генетически связывается с представлениями о людях с темной кожей, изначально так называли всех негров. Во-вторых, можно предположить, что «эфиоп» (заметим, что проложное слово «мурин» из «Повести о богоугодном дровоколе» Лесков убирает) появился в сознании писателя благодаря письму Ивана Грозного к Андрею Курбскому, где царь именует неверного вассала «эфиопской рожей».

Сохраняя в целом сюжетную основу проложного жития, Лесков вносит в рассказ ряд изменений, в которых сказывается лейтмотивная функция imitatio.

Прежде всего, стоит отметить, что посещая «великих мира сего» (в проложном тексте) Данила ищет ответа на вопрос о своем грехе. Однако вслед за александрийским патриархом все священники повторяют не устраивающий Данилу ответ о том, что неверный подобен зверю, и его убийство – не преступление, как не является преступлением убийство зверя. Лесков не только убирает сравнение нехристиан с животными (помыслить такое верующему Лескову было невозможно), но и добавляет еще один вопрос к тому, что волнует Данилу. Ему важно не просто услышать опровержение своего греха, для него важно, чтобы ему указали «во святом Христовом Евангелии то место, где это так изъясняется». Лескову важно показать не только истинность чувства неспокойной совести героя, но и закономерность его стремления выстраивать свою жизнь «по канону», созданному Учителем.

Второе, не менее важное изменение Лесковым проложного текста, касается финала повествования. Вторая часть проложного жития разрабатывает идею служения прокаженному, однако Данила остается в обители. У Лескова Данила покидает обитель, так как совесть не дает ему покоя и прощения; за прокаженным он ухаживает в пустыне. Но не это становится финалом повествования. Данила у Лескова сам становится образцом для подражания, при этом Лесков проводит границу между двумя важными для него понятиями: «Если тебя коснулась любовь Христа, то тебе уже непристойно быть ничьим учеником. – Так ты, по крайней мере, хоть однажды поруководи меня». Актуальным для писателя становится разграничение понятий «учитель» и «руководитель». Учителю можно следовать и подражать, в этом смысле единственным учителем, по Лескову, может быть только Христос. Путь же к нему для каждого человека разный, поэтому бессмысленно искать наставника и руководителя.

Несомненно, что «Пролог» как сборник кратких житий и жизнеописаний неоднократно реализовывал мотивную структуру топосов Imitatio, однако как в своих переложениях легенд, так и в произведениях с оригинальным авторским сюжетом или с сюжетом, восходящим к другим источникам, Лесков постоянно актуализировал этот лейтмотив. Кроме того, если обращение к данному топосу в древнерусской литературе было обусловлено прежде всего стремлением автора жития акцентировать подвиг святого, возвеличить своего героя, сопоставляя его христианский подвиг с уже существующим каноном, то писатель, обращаясь к использованию этого лейтмотива, детально разрабатывает не канонические элементы, а уникальные, неповторимые, позволившие герою пройти по пути нравственного перерождения. Поэтому «уморасположение» подражать образцам оказывается созвучно творческой идее Н.С. Лескова, «чудо» для которого – это чудо нравственного возрождения человека, совершающееся в бытовой, повседневной среде, но не потерявшее свой высокий этический пафос.

Помимо влияния образов, тем, сюжетов, мотивов, хронотопа и жанров древнерусской литературы на произведения Н.С. Лескова, следует указать на отражение топики древнерусских текстов в рассказах писателя 1880-1890х гг.

Структурообразующий принцип агиографии – imitatio – в новой литературе становится сквозным мотивом, который предопределяет закономерности функционирования различных элементов в структуре художественного произведения.

В рассказах и сказках воплощается и переосмысляется традиционный набор мотивов, создающих топику imitatio angeli (художественная реконструкция этимологического значения метафоры «нечистой совести в «Легенде о совестном Даниле», мотив бесплотной жизни в «Повести о богоугодном дровоколе»), imitatio Mariae (просветление и обретение Христа блудницей в «Прекрасной Азе», трудовая жизнь праведниц в миру в «Часе воли Божией» и «Маланье – голове бараньей» и др.), imitatio Christi (вербализованные отсылки к этапам жизни Иисуса Христа, мотив смирения и прощения творящих несправедливость в рассказах «Гора», «Дурачок», «Христос в гостях у мужика» и др.). Однако если в древнерусских текстах художественная задача топосов сводится к задачам типизации, то в произведениях Н.С. Лескова именно обращение к «общим местам» становится способом создания психологизма и обоснованием индивидуального выбора каждого героя (сознательный выбор подражания Христу приводит к чуду нравственного преображения человека).

В «переложениях» проложных сюжетов мотив «следования образцам», или imitatio, реализуется на двух уровнях – сюжета и системы персонажей.

Актуализация «уморасположения подражать образцам» (А. Жолле) изменяет как жанровые характеристики произведения и его композиционную структуру, так и идейное поле произведения («Повесть о богоугодном дровоколе»). Средствами воссоздания топики древнерусских текстов в произведениях Н.С. Лескова, помимо использования повторяющихся мотивов, становятся языковые приемы (прежде всего, связанные с лексикой и фразеологией), синтез признаков различных жанров, изменение хронотопа произведений, а также различные типы цитат и аллюзий к древнерусским и проповедническим сочинениям.

Разработка мотива imitatio в художественных произведениях приводит в разграничению Н.С. Лесковым понятий «учительства» и «руководства»: учителю можно следовать и подражать, в этом смысле единственным учителем, по Лескову, может быть только Христос, но путь к нему для каждого человека разный, поэтому бессмысленно искать наставника и руководителя.

Художественные и публицистические произведения В изучении мировоззрения Н.С. Лескова следует обратиться к одному методу, который позволит избежать крайностей отвлеченного философствования и «приписывания» писателю идей, ему чуждых. Исследование источников знаний Н.С. Лескова по тому или иному вопросу (в идеальном варианте – стремление (проповедника), но и на конкретное издание, которым пользовался писатель, его года и места выпуска – вплоть до указания конкретного экземпляра,) может опираться на три рода доступных нам фактов: во-первых, это свидетельства самого писателя, сообщенные им в личной переписке; во-вторых, это цитаты из произведений, ссылки на те или иные книги в структуре художественных произведений и публицистике писателя; в-третьих, это книги из личной библиотеки писателя, в которых сохранились маргиналии Лескова136, а также прочитанных им сочинений. Только после выявления круга источников мы Уже несколько раз в лесковиане поднимался вопрос о том, что книги из личной библиотеки собирались его сыном уже после смерти писателя, и нередко были обнаружены им в публичных библиотеках. Кроме того, сохранились сведения о том, что Лесков нередко давал книги своим друзьям. В связи с этим, перед исследователями его творчества каждый раз встает вопрос о необходимости атрибуции сделанных помет самому Н.С. Лескову. В большинстве случаев задача эта достаточно сложная. Достаточно вспомнить дискуссию о принадлежности писателю помет в романе Н.Г. Чернышевского «Что делать»: см. Громов В.А. Лондонские издания Герцена в библиотеке Н.С. Лескова // Вопросы литературы. 1962. №5.; Головко В.М. Артефакт из библиотеки Н.С. Лескова: атрибуция читательской рецепции романа А.И. Герцена «Кто виноват» // Ученые записки Орловского государственного университета. Лесковский сборник – 2007. Орел, 2007. С. 113-118 и др.

интерпретации или, наоборот, отрицании тех или иных идей в произведениях Н.С.

Лескова и его мировосприятии. Обращение к источникам позволит отойти в исследовании художественного творчества и публицистики Н.С. Лескова от устоявшихся «шаблонов».

Споры о том, какой же из религий больше симпатизировал писатель, не приведут ни к каким выводам и могут лишь помешать пониманию его творчества.

Очевидно, что Лесков проявлял интерес к учениям различных христианских церквей, а также сектантству и буддизму. Можно предположить, что за этим интересом скрывались нравственно-этические поиски писателя, его стремление увидеть в религии нравственную основу как отдельного человека, так и всего общества.

В лесковиане неоднократно высказывались мнения о «принадлежности»

протестантизма. Так, В. Притчетт достаточно безапелляционно выдвигает тезис о принадлежности к протестантизму родной тети Лескова: «Его тетя была англичанкой. Ее звали тетя Полли, и она была квакершей. Ее религиозные верования оказали на Лескова особенное влияние»137. Очевидно, что английским исследователем допущена фактическая ошибка: вышедшая замуж за англичанина Александра Яковлевна Шкотт до конца жизни оставалось православной. В монографии «Nikolai Leskov and the "Spirit of Protestantism"» («Николай Лесков и "Дух творчество Лескова через призму протестантского учения. Как и Хью Маклейн139, Pritchett V.S. Leskov II Oxford Slavonic Papers. Vol. X. Oxford at the Clarendon Press. 1962.

P. 18-19.

Muckle James Y. Nikolai Leskov and the "Spirit of Protestantism". Birmingham. 1978.

McLean Hugh. Nikolai Leskov. The Man and His Art. Harvard University Press. Cambridge, Massachusetts, 1977.

он видит в самом писателе убежденного сторонника протестантского исповедания христианского учения.

С нашей точки зрения, подобные попытки «приписать» писателю верность той или иной религии совершенно безосновательны, и сам Лесков неоднократно говорил о своей верности православной церкви: «Я не враг Церкви, – пишет он в июне 1871 года П.К. Щебальскому, – а её друг, или более: я покорный и преданный её сын и уверенный православный» (Х, 329). В начале очерка протестантского духа» (VI, 539). Нельзя не вспомнить и неоднократно цитировавшиеся слова А.Н. Лескова: «Англиканство при всех хваленых его достоинствах протестантски черство, католичество со своими догмами всегда было чуждо. Как бы там ни было, а свое – роднее, теплее, уповательнее»140.

В данной главе мы хотели бы обратить внимание на влияние, которое оказали на формирование взглядов Лескова и на его художественные и публицистические произведения работы западноевропейских теологов. С нашей точки зрения, активное знакомство с исследованиями Э. Навиля, Ф. Фаррара, Р.

Олларда, Дж. Дрэпера и др. начинается у Лескова после второго заграничного путешествия 1875 года, во время которого писатель, по его собственному признанию, «начитался вещей, в Россию не допускаемых»141. В известной степени влияние на Н.С. Лескова оказали взгляды славянофилов, прежде всего, И.С.

Аксакова, диалог с которым, пусть и кратковременный, не только помог писателю уяснить для себя причины отпадения православных от официальной церкви и понять истоки и причины штунды, но и повлиял на интерес писателя к западноевропейскому опыту проповеднической деятельности и апологетику.

Лесков A.H. Жизнь Николая Лескова: По его личным, семейным и несемейным записям и памятям: В 2-х т. Т.2. М.: Худож. лит., 1984. С. 36.

Письмо П.К. Щебальскому 29 июля (10 августа) 1875 г., Мариенбад.

3.1. Поиск «истинной веры»: точки соприкосновения народной В лесковиане неоднократно указывалось, что современники видели в Н.С.

Лескове не просто писателя, но исследователя отечественного религиозного «разноверия». К его работам обращались не только как к беллетристическим произведениям, но и как к полноценным трудам, например, по истории русского раскола. В монографии «Русское разноверие в творчестве Н.С. Лескова» Т.Б.

Ильинская142 приводит список авторов, цитировавших работы Лескова и видевших в них авторитетный источник сведений по различным богословским вопросам. Неоднократно отмечалось также, что сам Лесков хорошо разбирался в современных ему исследованиях по теологии, причем как отечественных, так и зарубежных.

Многие из тех вопросов, которые были поставлены в творчестве Н.С. Лескова во второй половине 1870-х годов под влиянием богословских работ, продолжали оставаться для писателя актуальными вплоть до его смерти: это прежде всего вопросы нравственного начала христианской веры, вопросы долга, отношения к смерти, а также критика православной церкви как социального института.

произведениях и публицистике, были актуальны для русского общества и Ильинская Т.Б. Русское разноверие в творчестве Н.С. Лескова. СПб, 2010. С. 6.

неоднократно поднимались в русской периодике, как в духовной, так и в гражданской печати того времени. Прежде всего это касается различных аспектов отношения общества к религии, упадка нравственного состояния общества и религиозного кризиса, которые воспринимались современниками Н.С. Лескова как взаимосвязанные. Так, первый номер созданного философско-богословского журнала «Вера и разум» (начинает издаваться в Харькове при Харьковской епархии в 1884 году; безусловно, сам факт издания журнала с таким названием говорит об актуальности и неоднозначности вынесенной в заглавие проблемы) открывается «Словом на Новый год преосвященного Амвросия епископа Харьковского о средствах к возвращению утраченной веры»143. В этой проповеди пр. Амвросий, один из создателей и редактор журнала, отмечал, что у неверия, распространяющегося в современном обществе, две основных причины – «многообразие удовольствий» и чрезмерное доверие к науке: «Неверие проповедует новейшая наука; в неверии закрепляет людей современная общественная жизнь…». Единственным верным решением этой проблемы епископу Амвросию, как и большинству его современников, представляется изучение Библии и следование изложенным в ней законам и заповедям: «Мы в своей безумной гордости Его святое Евангелие смешали с книгами и науками человеческими, извлекаем из него только мысли, сопоставляем их с нашими научными познаниями и составляем себе собственные системы религиозных воззрений и убеждений»144.

В других изданиях также отмечалось, что кризис веры в русском обществе обусловлен невысоким уровнем развития некоторых теологических дисциплин, прежде всего, апологетики. Так, в анонимной статье «Веротерпимость и славянство», опубликованной в «Церковном вестнике»145 указывается, что в России «богословская наука не достигла еще такого развития, чтобы она могла быть силою, успешно противодействующею католичеству». Доказывая эту точку Вера и разум. Журнал богословско-философский. Харьков, 1884, январь, книжка первая.

зрения, автор ссылается на слова профессора Санкт-Петербургской духовной академии Николая Павловича Барсова, писавшего, что «нашему богословию нужны свои Ульрици, Лютарды и Навили; пока же не остается ничего, как переводить на русский язык сочинения отчасти католических, преимущественно же протестантских богословов». Автор статьи соглашается с тем, что «апологетика христианства находится у нас в младенчестве»146 и с тем, что апологетические идеи протестантских богословов во многом близки современной распространение и популяризация религиозной периодики и богословских исследований, как отечественных, так и переводных, были попыткой преодоления духовно-нравственного кризиса 1860х-1870х гг.

Наиболее ярко интерес Н.С. Лескова к богословским исследованиям, к современному состоянию русской церкви проявляется начиная со второй половины 1870х годов. В этот период он сотрудничает в т.н. околоцерковной периодике, пишет статьи, посвященные различным бытовым и обрядовым аспектам существования русской православной церкви, публикуя их и в т.н.

«гражданской печати»147. Исследование этих материалов, рассеянных по разным изданиям, позволяет предположить, что он сам начинает осознавать религию как неотъемлемую составляющую повседневной жизни человека, хочет сформировать подобное отношение и у читателей, поэтому одним из сквозных мотивов созданных Лесковым в этот период произведений становится противопоставление обрядовой стороны религии и глубины понимания Евангелия.

Было бы ошибочным утверждать, что эта идея высказывалась только Лесковым: она была не чужда и многим из его современников. Так, И. Беллюстин в статье «К вопросу об раскольниках»148 утверждает: «С этого времени христианство и превращено в Веротерпимость и славянство //Церковный вестник. 1879 г. №10. С. «Анафема», «К истории анафемы», «Царская коронация» и др.

Беллюстин И. К вопросу о раскольниках // Церковно-общественный вестник. 1879. 11, апреля.

орудие политических целей и человеческих наихудших стремлений. Этот, так лживо называемый историками «мир церкви», данный Константином, и положил начало всем тем насилиям в христианстве, которые сделали из него религию неисчислимых и самых варварских кровопролитий, до каких даже языческие религии редко доходили»149. Основываясь именно на представлении о том, что обрядовая сторона религии вытесняет истинную нравственность, что начавшееся еще в Византии усиление церкви привело к забвению нравственных принципов, Беллюстин делает вывод о том, что «вся сущность христианства состоит в стремлении к нравственному усовершенствованию по Евангелию». Мысль эта воспринималась современниками, прежде всего, деятелями церкви, крайне негативно. Так, в «Церковном вестнике» было опубликовано «письмо в редакцию», озаглавленное «Theologus maniaticus», автор которого пишет, что, утверждая, «что догматы веры и уставы церкви – ничто, – мы самую нравственность христианскую лишаем ее основ, а у христиан отнимаем руководствующую помощь церкви»150. Журнал же, опубликовавший статью И.

Беллюстина, получает цензурное предупреждение.

Биографами и исследователями творчества Н.С. Лескова (например, В.Ю. Троицким, А.Н. Лесковым, М.М. Дунаевым) неоднократно утверждалось, что сотрудничество писателя с «Православным обозрением», «Странником», «Церковно-общественным вестником» во второй половине 1870-х годов было вызвано материальными трудностями, а также сложившейся репутацией Н.С. Лескова, который после разрыва с «Русским вестником» М.Н. Каткова фактически не имел журнала, в котором мог бы постоянно сотрудничать и свободно выражать свои взгляды. С нашей точки зрения, это мнение должно быть пересмотрено. Нам представляется более аргументированным утверждать, что к работе в религиозной периодике Н.С. Лескова привело желание разобраться в актуальных вопросах богословия, познакомиться с состоянием христианской Беллюстин И. К вопросу об раскольниках // ЦОВ. 1879. №43, 45 (11, 13 апреля). С. 2- Theologus maniaticus (письмо в ред.) // Церковный вестник. 1879. №16-17. С. теологии, а также выразить свои взгляды на проблемы религиозности общества и современной церкви. «Критика» церкви, порой достаточно резкая, по мнению современников, была не столько стремлением Лескова высказать осуждение, сколько желанием изменить и исправить то, что было возможно исправить. Так, в своей заметке «Коварный прием (Два слова «Вестнику Европы»)» (1883 г.), отвечая на слухи о том, что причиной его отставки «без прошения» из «Историческом вестнике» статья «Поповская чехарда и приходская прихоть»151, Лесков замечает: «Мне думалось, что позволительно желать чего-нибудь такого, что было бы совершеннее неудовлетворительных нынешних порядков и отнюдь не вызвало бы опять на свет того, что было неудобного при порядках прежних.