На правах рукописи

РОДИН Степан Алексеевич

ЛИЧНОСТЬ В ДРЕВНЕЙ ЯПОНИИ

Специальность: 07.00.03 – Всеобщая история

(Древний мир и Средние века)

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

кандидата исторических наук

Москва – 2013

Работа выполнена на кафедре истории и филологии Дальнего

Востока Института восточных культур и античности ФГБОУ ВПО «Российский государственный гуманитарный университет»

Научный руководитель: доктор исторических наук, профессор Мещеряков Александр Николаевич

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор Симонова-Гудзенко Екатерина Кирилловна Институт стран Азии и Африки МГУ им. М.В. Ломоносова заведующая кафедрой истории и культуры Японии кандидат исторических наук Полхов Святослав Александрович ФГБУН Институт востоковедения РАН научный сотрудник ФГБУН Институт восточных рукописей

Ведущая организация:

Российской академии наук

Защита диссертации состоится «»20 г. в часов на заседании диссертационного совета Д 002.042.03 по историческим наукам при ФГБУН «Институт востоковедения РАН» по адресу: 107031, Москва, ул. Рождественка, д. 12.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ФГБУН «Институт востоковедения РАН» (Москва, ул. Рождественка, д. 12).

Автореферат разослан «»20 г.

Ученый секретарь Диссертационного совета Кандидат исторических наук Петрова А.А.

© ФГБУН «Институт востоковедения РАН»,

I.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Современная историческая наука проявляет повышенный интерес к человеку и личности, стремится определить их положение в картине мира той или иной культуры в определенные исторические периоды. Исследование темы личности позволяет глубже понять как специфику восприятия и оценки деятельности человека в конкретной культуре, так и составить преставление о ценностных ориентирах того или иного общества, представлениях о норме и отклонении, правильном и неправильном, дозволенном и недозволенном.

Вопрос о возможности применения понятия «личность» по отношению к восточным культурам является предметом многочисленных дискуссий и к настоящему моменту не может считаться окончательно решенным.

Значительным авторитетом пользуется подход к данной проблеме, предложенный Жюлем Мишле (1798-1874) и получивший развитие в трудах Якоба Буркхардта (1818-1897). Согласно утверждению Буркхардта, о «личности» можно говорить, начиная с эпохи Возрождения, поскольку до этого времени «человек познавал себя только как часть расы, народа, партии, корпорации, семьи или какой-либо другой формы общности»1.

Данная концепция личности была разработана европейскими мыслителями применительно к европейскому материалу – культуре Италии, Франции и скандинавских стран. В последние десятилетия стали появляться работы, постепенно расширяющие проблему изучения человеческой личности до времени европейского средневековья. В монографии «Индивид и социум на средневековом Западе» А.Я. Гуревич указывает на значительные методологические недостатки, которые влечет за собой чересчур узкая интерпретация понятия «личность». Согласно мнению ученого, необходимо говорить не об «открытии личности», но о разных типах личности, обладающих этнокультурными и историческими особенностями2.

Применение понятия «личность» к историческому материалу более ранних хронологических периодов расширяет научный инструментарий и делает возможным исследование не только институциональной истории или изучение макроисторических процессов, но также позволяет говорить о человеке конкретной эпохи и культуры, способном осознавать и переживать собственное положение в обществе, а также выявить критерии оценки деятельности человека со стороны социума. В отечественной синологии, которая имеет большое значение и для японистики, проблеме личности было уделено значительное внимание, что подтверждается, в частности, Буркхардт Я. Культура Италии в эпоху Возрождения / пер. с нем. А.Е. Махова. М.: Интрада, 1996.

Гуревич А.Я. Индивид и социум на средневековом Западе. СПб.: Alexandria, 2009.

выходом в свет сборника «Личность в традиционном Китае»3. Его авторы исследовали отношения между личностью и правом, религией, конфуцианским учением, провели сравнение особенностей европейского и китайского типов личности, что позволило выявить существенные отличия представлений о человеке и личности в Китае от западной модели человека.

В отечественном японоведении в настоящее время ощущается нехватка научных работ, фокусирующих внимание на данной теме. Исследование данной темы способно существенно дополнить имеющиеся научные знания о древней Японии и рассмотреть уже исследованную проблематику под новым углом зрения.

Научная разработанность темы. В отечественном японоведении период Нара (710-794) представляется достаточно тщательно изученным.

На русский язык были переведены и исследованы многие письменные памятники древней Японии, подробно изучены отдельные аспекты становления и функционирования раннеяпонского государства (А.Н.

Мещеряков, М.В. Грачев, Е.Б. Сахарова), проанализированы представления о пространстве в Японии VII-IX веков (Е.К. Симонова-Гудзенко), рассмотрены особенности религиозной системы того времени (Ермакова Л.М., Игнатович А.Н.), однако представления о человеке и личности, существовавшие в древней Японии, к настоящему моменту не получили подробного освещения, и наше диссертационное исследование является скромной попыткой устранения имеющегося пробела. Рассмотрение раннеяпонской культуры и анализ письменных памятников VIII в. через призму личности позволит уточнить имеющиеся представления как об особенностях исторических источников, так и о специфике отношений между личностью и социумом в рассматриваемый период.

Объект и предмет исследования. Объектом исследования выступают представления о личности и роли человека в японском обществе VIII в. В рассматриваемый период в Японии появляется первая постоянная столица, оформляется централизованное государство, создается разветвленная сеть чиновничьего аппарата. Происходит активное заимствование, усвоение и интерпретация китайской культуры, что отражается на большинстве аспектов жизни японского общества. В VIII в. создаются первые японские письменные памятники, относящиеся к разным типам источников. Большинство текстов были написаны на древнекитайском языке, однако они описывали реалии японского общества, и их подробный анализ позволяет пролить свет на сущностные характеристики японской культуры и место личности в картине мира того времени.

Личность в традиционном Китае. М.: «Восточная литература», 1992.

Предмет исследования – отношения между личностью, с одной стороны, и родом, государством и буддийским вероучением, с другой.

Имеющиеся в распоряжении исследователей источники позволяют подробно проанализировать особенности всех трех типов отношений, а также сравнить ценностные характеристики личности, выступающие на первый план в тех или иных текстах, реконструировать значимые структурные элементы личности и выявить специфику описания человека в древнеяпонских письменных памятниках.

Хронологические рамки исследования. Период Нара и – шире – VIII в. для Японии представляется крайне значимым периодом, поскольку именно в это время происходит формирование культурной модели, преемственность по отношению к которой будет прослеживаться на всей исторической протяженности функционирования традиционного японского общества. Изучение представлений о личности в эпоху Нара, таким образом, может послужить отправным пунктом исследований личности в более поздние периоды, что позволит выявить динамику японской картины мира в историческом срезе. В рассматриваемый период создаются письменные памятники, которые свидетельствуют, с одной стороны, об опоре на китайскую культуру, с другой – демонстрируют своеобразие японской картины мира и позволяют вскрыть процессы адаптации одних культурных норм и отвержение других.

Цель и задачи исследования. Цель исследования состоит в том, чтобы на основе комплексного анализа японских письменных памятников VIII в., включающих эпиграфические источники, данные государственных хроник и литературных произведений, реконструировать и описать представления о личности в Японии исследуемого периода, выявить критерии оценки деятельности человека обществом и установить зависимость между значимостью тех или иных аспектов личности и конкретным типом социальных отношений.

Для достижения цели исследования были поставлены следующие задачи:

- изучить и описать специфику имеющихся письменных памятников;

- определить цели и задачи, которые преследовали их составители;

- установить зависимость между описанием того или иного персонажа, присутствующего в тексте, и конъюнктурными соображениями, которыми руководствовались заказчики и составители текстов;

- исследовать структурные компоненты жизнеописаний и текстов эпитафий, определить их функциональность внутри текста памятника;

- исследовать влияние системы родовых и государственных отношений, а также традиционных верований и буддийских религиозных представлений на оценку значимости личности.

Дополнительные задачи ставятся в третьей главе исследования, при обращении к данным поэтической антологии «Кайфусо» (751), поскольку данный памятник в мировом японоведении изучен в недостаточной степени, и его анализ с целью реконструкции представлений о личности позволяет также прийти к выводам относительно вероятной фигуры его составителя на основе выявления его личных пристрастий и оценочных характеристик, присваиваемых им отдельным поэтам прошлого.

Методология исследования. Многоплановость темы, достижение цели исследования и решение поставленных задач на основе анализа источников, выбранных в качестве источниковой базы, требует применения не только методов исторического исследования, но также инструментов филологии и религиоведения, а также источниковедения.

При анализе памятников и выявлении особенностей представлений о личности, присутствующих в них, анализируется исторический контекст, предпринимается попытка анализа политической конъюнктуры, рассматриваются особенности религиозных представлений в Японии в исследуемый период. При анализе отдельных сообщений памятников, относящихся к различным типам источников, необходимым представляется применение также метода структурного анализа, а также сравнительно-сопоставительного методика исследования.

Источниковая база исследования. В качестве основных источников привлекаются материалы исторической хроники «Сёку нихонги» (797), поэтической антологии «Кайфусо» и данные эпиграфических источников, в частности, эпитафий боси. Отдельного рассмотрения заслуживает вопрос о степени их вовлеченности в информационный оборот Японии VIII века. Письменные памятники выступают трансляторами вмонтированных в них идей и, одновременно, задают общее для их адресатов информационное поле, своеобразную матрицу восприятия исторического прошлого. Их адресатами служили только те, кто владел грамотой и был способен к их прочтению и восприятию, что для Японии эпохи Нара было равнозначно государственным чиновникам и буддийским монахам. Более конкретно отследить степень распространения конкретного памятника представляется затруднительным, так как подобных сведений относительно государственных хроник, эпитафий и антологии «Кайфусо»

не содержится в других источниках. Следует также иметь в виду, что исторические источники можно воспринимать как фиксацию тех представлений о действительности, которые были актуальны на момент их создания и отражали общую для определенного культурного пространства картину мира, поэтому они могут быть использованы для ее реконструкции вне зависимости от востребованности в информационном обороте. Для периода Нара мы располагаем преимущественно китаеязычными текстами, порожденными японской культурой. Японское государство в эпоху Нара имело образцом Китай, и китайская образованность и владение китайским письменным языком были необходимы для поддержания его дееспособности. Владение китайской грамотой также служило своеобразным критерием включенности в культурное пространство японского придворного мира. Данное утверждение справедливо как в отношении придворного чиновничества и буддийских монахов, так и в отношении выходцев из провинциальной знати. Весь документооборот и письменный обмен информацией осуществлялся на китайском языке, который выступал не только средством передачи информации между инстанциями, но также служил фиксатором представлений о действительности и личных чувств, инструментом познания и социализации. Анализ японских источников, написанных на китайском языке, имеющих как официальный характер, так и созданных без государственной санкции и имевших более узкую потенциальную аудиторию, крайне перспективен в исследовании человеческой личности. Использование иностранного языка для описания местных реалий автоматически предполагает ситуацию выбора, подразумевает высокую степень рефлексии. Ему предшествует осознание категорий «свой» и «чужой». Для авторов и составителей данных текстов характерна установка на восприятие конечного результата текстопорождения аудиторией, которая объединяется не столько по территориальному, сколько по культурному принципу, и обуславливается владением определенным навыком – в данном случае, способностью к дешифровке китаеязычных текстов. Использование китайского письменного языка в различных типах текстов объективирует проблему отношений между личностью и государством. Это видно как в эпитафиях, чья функциональность ограничивалась конкретным родом, к которому принадлежал столичный или провинциальный чиновник или буддийский монах, так и в государственной хронике «Сёку нихонги» и поэтической антологии «Кайфусо». Составитель последней не только артикулирует позицию своего рода по отношению к политической обстановке в Японии конца VII - первой половины VIII вв., но также использует поэтическую антологию в целях выражения личных пристрастий по отношению к отдельным историческим персонажам и буддийскому вероучению, последователем которого он являлся.

Анализ отдельных сообщений исторической хроники, представляющих собой жизнеописания, способен пролить свет на несколько важных проблем, к которым относятся: влияние предпочтений автора на формирование текста, в исторической перспективе воспринимаемого носителями данной культуры в качестве канонического;

критерии оценки деяний отдельного персонажа; оценка его исторической значимости. Через частные судьбы мы способны выйти на более общие проблемы, такие, как ценностная ориентация японского общества, представления о норме и отклонении, восприятие жизни и смерти, отношения между личностью и родом.

Всем письменным памятникам, созданным в эпоху Нара, как официальным, так и неофициальным, исключая, пожалуй, лишь некоторые типы эпиграфических источников, по нашему мнению, присущ ряд сходных черт. Во-первых, как государственные хроники, так и поэтические антологии основаны на хронологическом расположении материала. Во-вторых, их создание во многом было мотивировано политической обстановкой в японском государстве и борьбой за власть между придворными кланами. В-третьих, все они обращают внимание на некоторые общие «болевые центры» ранней японской истории, главным из которых является занятие престола государем Тэмму в 672 г. и последующее утверждение у власти его династической линии. Из отношения к данному событию во многом проистекает и характер оценочных суждений, касающихся деяний конкретных исторических персонажей в различных текстах.

Ни один из исследуемых источников ранее не был полностью доступен в переводах на иностранные языки. В рамках нашего диссертационного исследования был осуществлен перевод жизнеописаний, содержащихся в хронике «Сёку нихонги», переведены на русский язык и опубликованы тексты эпитафий боси, выполнен полный перевод поэтической антологии «Кайфусо».

Историография исследования. Изучению личности посвящено огромное количество научной литературы, однако исследований, затрагивающих проблему личности в Японии, сравнительно немного, и рассматривается в них преимущественно современное японское общество.

Авторитетом пользуются труды антрополога и культуролога Р. Бенедикт, которая работала с японским материалом и сформулировала на основании бесед с японскими военнопленными собственную концепцию как японской культуры, определив ее в качестве «культуры стыда», в противоположность западной «культуре греха», так и обозначив место человека в японской картине мира4. Работа Бенедикт, увидевшая свет в 1946 г., получила большой общественный резонанс и стала предметом многочисленных дискуссий в самой Японии. Интерпретация японской личности у Бенедикт сводится тому, что личность находится в полной зависимости от группы, первостепенная значимость придается взгляду на себя со стороны коллектива, и санкции группы на индивидуальные действия. Постулируется отсутствие личной инициативы, что напоминает идею Буркхардта о поглощенности человека коллективом до эпохи Возрождения. Данная концепция, при всей ее цельности и значительных объяснительных возможностях, является плодом своего времени и с трудом применима для анализа более раннего исторического материала.

Экстраполяция выводов, к которым пришла Р. Бенедикт, на всю историю японской культуры, приводит к стереотипизации ее восприятия и затрудняет историческое исследование.

Американская исследовательница Н. Розенбергер отмечает односторонность данной концепции, заключающуюся в игнорировании индивидуального, и выдвигает идею, согласно которой в некоторых обществах, в том числе японском, понятие личности, самости (Self) «базируется на диалектической взаимосвязи эгоцентризма и социоцентризма». Исследователь выстраивает собственную модель, опираясь на одну из базовых категорий китайской и японской философии, категорию энергии ки (кит. ци), которая пребывает в двух состояниях – спонтанном и организованном – и имеет вектор, обуславливающий отношения между личностью и социумом, между внутренними чувствами, разумом личности (яп. кокоро) и внешним миром. Способность индивида к управлению данной энергией выдвигается в качестве одной из важнейших характеристик японской самости6. В нашем исследовании мы не придерживались данной модели, сформулированной в рамках психологической антропологии для описания современного японского общества, но постарались сохранить ее установку на диалектическое понимание взаимосвязи между личностью и социумом. К достоинствам модели Розенбергер следует также отнести попытку интерпретации личности в Японии на основе синтеза западного научного дискурса и категорий японской культуры.

Benedict R. The Chrysanthemum and the Sword. Rutland (VT), 1954.

Розенбергер Н. Диалектическое равновесие в полярной модели «Self»: пример Японии // Личность, культура этнос: современная психологическая антропология / под общей ред. А.А. Белика. М.: Смысл, 2001. С. Там же. С. 268-289.

Среди научных моделей, объясняющих специфику отношений между личностью и обществом, сформулированных японскими учеными, наибольшей популярностью пользуется социологическая концепция, изложенная в книге Тиэ Наканэ «Японское общество». Наканэ, опираясь на методы социальной антропологии и социологии, предприняла попытку описания современного ей японского общества. В качестве базовых элементов данной модели выступают понятия «рамки», объединяющей индивидов в группы, и «атрибута» – личных качеств, врожденных свойств и приобретенных навыков человека. Отношения между людьми внутри «рамки» в Японии, согласно теории Наканэ, имеют вертикальный, иерархический характер. «Рамка» предопределяет характер межличностных отношений как внутри ее («свой»), так и за ее пределами («чужой»)7. Данная модель, как и теория Р. Бенедикт, подчиняет индивидуальное общественному и может быть применена к историческому материалу лишь в ограниченной степени. Японская культура эпохи Нара также базировалась на иерархических принципах, однако характер межличностных отношений, как мы попытались продемонстрировать, не обязательно определялся принадлежностью к определенной «рамке».

Среди исторических исследований личности, предпринятых японскими учеными, выделяется сборник статей, составленный по итогам симпозиума «Общественное и личное в истории Японии». Авторы рассуждают о методологических трудностях подобных исследований, анализируют особенности употребления слов «личное» и «общественное»

в повседневной жизни (обыденном сознании) и науке. На материале законодательных сводов и государственных хроник демонстрируются различия между индивидуальной ответственностью и групповыми обязанностями в древней Японии. Рассматриваются особенности употребления родовых имен и имен собственных, исследуется семантика понятий «господин» (яп. кими), «подданные» (яп. оми) и «народ» (яп.

тами)8. Представленные в сборнике статьи рассматривают, однако, не само понятие личности и ее особенности, но концентрируются на исследовании взаимоотношений, «баланса сил» между общим и частным в исторической ретроспективе.

Возможность полноправного применения понятия «личность» к восточным культурам, в частности, к Японии и Китаю, обсуждают авторы коллективной монографии «Дао и телос в смысловом измерении культур восточного и западного типа». Причина, по которой затруднительно говорить о личности на Востоке, видится авторам монографии в путанице Nakane Chie. Japanese Society. Penguin Books, 1979. P. 24-25.

Нихонси-ни окэру ко-то си / под ред. Кодзита Ясунао. Токё: Аоки сётэн, 1996.

«между двумя принципами понимания человеческого бытия на Западе:

личностного и индивидуального»9. Индивидуальность и личность соотносятся с присвоением и дарением соответственно, и если западное общество понимается как «общество индивидов», то восточное представляет собой сеть социальных отношений, «в которую встроена личность». По мнению авторов, в основе понятия «личность» как в восточном, так и в европейском понимании «лежит идея преодоления своего “Я”», однако пути ее выражения и реализации на Востоке и Западе разнятся. Опираясь на исследования синолога А.И. Кобзева, авторы демонстрируют наличие в Китае представлений о целостной личности.

Восточный тип личности авторы обозначают как «даологическую личность», сопоставляя его с западной «телеологической личностью». К характерным чертам «даологической личности» относятся «самополагание своего места в структуре и порядке Целого», «этическая позиция ответственности», направленность усилий на удержание самотождественности «путем самоотверженности», и если в западной цивилизации этот акт чаще всего имеет референтом Бога, то в восточной – группу, коллектив.

Именно культурная установка на отказ от собственного «я», вербализованная в китайских и японских источниках, вмонтированная в идейный ряд конфуцианства, буддизма и даосизма, послужила основанием для японоведа Е.С. Штейнера говорить о неприменимости понятия «личность» к японской и китайской культуре. К данной проблематике он обращается в двух своих статьях: «Феномен человека в японской традиции:

личность или квазиличность?» и «О личности, преимущественно в Японии и Китае, хотя, строго говоря, в Японии и Китае личности не было».

Исследователь, анализируя миф о сокрытии богини солнца Аматэрасу в небесной пещере, говорит о такой особенности «японского национального характера», как поиск «другого в себе, а не себя в другом»11. Далее Штейнер рассуждает о сложностях, в том числе терминологических, с которыми сталкиваются исследователи Востока, использующие западноевропейский понятийный аппарат и научную методологию, и делает предварительный вывод: «речь надо вести не о личности вообще, а о специфических типах личности, причем специфика эта заключается преимущественно не в количественных параметрах, а в структуре и динамической целостности черт, которые составляют этносоциопсихологический тип». Анализируя Ячин С.Е., Конончук Д.В., Поповкин А.В., Буланенко М.Е. Дао и телос в смысловом измерении культур восточного и западного типа. Владивосток: Изд-во Дальневост. федерал. ун-та, 2011. C. 275.

Там же. С. 276-281.

Штейнер Е.С. Феномен человека в японской традиции: личность или квазиличность? // Человек и культура: Индивидуальность в истории культуры. М. 1990. 240 с., с. 164-190. С. 164.

этимологию и контексты употребления основных терминов, с помощью которых в японской культуре принято говорить о человеке, о «я» и самости, и сравнивая их с западной богословской традицией, Е.С.Штейнер приходит к заключению: «Западные богословы и философы озабочены определением человеческой природы и в еще большей степени надприродной сущности, восточные мудрецы и социальные регуляторы исходят в первую очередь из гармонизации межиндивидуальных отношений»12. Рассмотрение контекстов употребления одного из ключевых для конфуцианства понятий «гуманности» (яп. нин, кит. жэнь) привлекается для подтверждения идеи о деперсонализации, включенности в группу и «подавлении личного» в японской культуре. Анализ категории пустоты в буддизме приводит исследователя к выводу: «философско-религиозной базой самоощущения человека в средневековом японском обществе были представления об иллюзорности обособленного Я, о включенности на правах равной и полноправной доли в социокосмическую целостность, в человеческий контекст»13. Далее Штейнер обращается к широкому кругу японских текстов и не находит в них оснований для выявления личности, но лишь в отдельных (крайне редких) случаях, демонстрирующих «тип социального поведения, который как будто можно назвать проявлением личности»14, – исследователь считает возможным использовать слово «квазиличность».

Богатый материал, собранный Е.С. Штейнером, позволяет говорить не об отсутствии личности в Японии, но о слабой выраженности индивидуализма и различиях, наблюдающихся между европейской личностью эпохи Возрождения и личностью на Востоке. Личность в трактовке ученого проявляет себя исключительно в поведении, выстраиваемом конкретным индивидом в противовес общественным нормам, в нарочитом пренебрежительном отношении к ним, своеобразном асоциальном поведении. Однако это скорее характеристика индивидуализма. Стремление к взаимодействию с Другим, к реализации личных качеств в рамках социума, социальных институтов, идея соответствия – морального и профессионального – занимаемой в иерархии позиции, ощущение ответственности за совершаемые действия – вот что, по нашему мнению, наполняет понятие личности.

«В жанре жизнеописаний подробно перечисляются предки героя, его последовательные титулы и должности, но в принципе не упоминаются его поступки, отмечающие его как самостоятельного деятеля, творчески Там же. С. 176.

Там же. С. 177.

Там же. С. 189.

исправляющего обязанности», – Жизнеописания, имеющиеся в официальной летописи «Сёку нихонги»

поэтической антологии «Кайфусо», равно как и сведения, полученные из текстов эпитафий боси, не позволяют нам согласиться с приведенным выше утверждением. Жизнеописания служат ценнейшим источником, позволяющим пролить свет на принципы описания человека в японской древности, структуру личности, содержат они и оценочные характеристики, демонстрирующие отношение общества к различным вариантам поведения. Перечисление предков персонажа, его титулов и должностей само по себе служит его характеристикой как в глазах составителей, так и читателей хроники. Позиция, занимаемая человеком в структуре рода и государства, и оценка данной позиции обществом являются одним из структурных элементов понятия «личность». Помимо данной информации, жизнеописания нередко содержат как перечисление личных качеств их героев, так и сообщают читателю об их «отличности», «инаковости», выделяют их среди других.

Специфике изображения человека в раннеяпонской словесности посвящены некоторые работы А.Н. Мещерякова. Объектом анализа выступают сообщения сборника буддийских преданий «Нихон рёики» и аристократическая литература эпохи Хэйан. Ученый говорит о «принципиальной дидактичности» героев «Нихон рёики» – они включаются средневековым автором в повествование с целью продемонстрировать «основные закономерности человеческого существования», а именно – неминуемость кармического воздаяния16. Именно поэтому в памятнике практически не содержится целостных жизнеописаний. «Нихон рёики», по мнению ученого, «изображает не столько человека в совокупности его идейных и социальных отношений, сколько кармически маркированные параметры его бытия»17. В силу специфических задач, стоявших перед автором сборника, персонажи «лишены неповторимо-личностных черт, описание характера укладывается в одно-два определения, и весь набор черт характера жестко задан»18.

Разумеется, жизнеописания, имеющиеся в «Сёку нихонги» и «Кайфусо», также отвечают задачам, стоявшим перед их составителями, однако единичное в данном случае не поглощается общим, но дополняет его. Герои жизнеописаний, как и персонажи буддийских преданий, Штейнер Е.С. О личности, преимущественно в Японии и Китае, хотя, строго говоря, в Японии и Китае личности не было // Одиссей. Человек в истории. М.: Наука, 1990, с. 38-47. С. 42.

Мещеряков А.Н. Изображение человека в раннеяпонской литературе // Человек в японской культуре.

М.: Наука, 1985, с. 26-47. С. 29.

Там же. С. 29.

Там же. С. 30.

наделяются определенным набором качеств, присущих им от рождения, однако они не всегда получают развитие и реализацию в социуме, что влияет, в свою очередь, на этическую оценку героя со стороны хронистов, говорящих от лица государства и выступающих, в случае «Сёку нихонги», выразителями общего мнения. Действующими лицами «Нихон рёики»

являются государи прошлого, чиновники, простолюдины, буддийские монахи, однако описание их характеров отличается «монохромностью».

Жизнеописания «Кайфусо» и «Сёку нихонги» демонстрируют большее разнообразие в выборе изобразительных средств при «портретировании»

персонажей. Нередко они содержат неоднозначную оценку деятельности героев, указывают на особенности их характера, а иногда авторы и вовсе оспаривают мнение, бытовавшее среди современников о конкретном персонаже. Разнообразие характеристик, большая объемность изображения человека в наших источниках проистекают, с одной стороны, из установки на историческую достоверность, и, с другой стороны, свидетельствуют о высокой степени значимости человека как такового.

Научная новизна исследования обусловлена привлечением материала широкого круга письменных источников японской древности, исследованных современной исторической наукой в недостаточной степени. Тексты эпитафий боси, большинства жизнеописаний, представленных в исторической хронике «Сёку нихонги», а также большинства жизнеописаний и стихотворений антологии «Кайфусо» ранее не были доступны на европейских языках. Новым применительно к данным источникам также представляется и метод исследования, примененный в данной диссертации, основанный на анализе структурных особенностей текстов и сравнении различных типов сообщений с целью выявления особенностей ценностной системы отношений между личностью и обществом в Японии рассматриваемого периода.

Научно-практическая значимость результатов исследования обоснована получением ряда выводов, касающихся места человеческой личности в картине мира древней Японии. В диссертации содержится ряд выводов об отношениях между личностью, с одной стороны, и родом, государством и вероучением, с другой. Выбранный исследовательский подход также позволил сделать выводы относительно специфики источников, послуживших источниковой базой исследования – личности их авторов, специфике языка описания и мотивах их создания.

Практическая значимость исследования заключается в том, что его результаты могут быть использованы при составлении общих и специальных курсов по истории древней Японии, а также в контексте сравнительно-исторических и историко-антропологических исследований.

Апробация исследования. Основные результаты исследования были опубликованы в ряде статей в университетских и академических изданиях. Значительная часть выводов была апробирована при чтении докладов на научных конференциях и семинарах, в том числе: на международной конференции «История и культура Японии» (Москва, РГГУ, 2010, 2011, 2012, 2013), научном семинаре «Культура как способ смыслополагания» (Москва, РГГУ, 2012, 2013), научном семинаре «Текстология и источниковедение Востока» (Москва, ИВ РАН, 2012).

Теоретические выводы работы использовались при чтении курсов «Введение в востоковедение» и «Введение в японоведение» в Институте восточных культур и античности Российского государственного гуманитарного университета, а также в ряде публичных лекций.

Диссертация обсуждена и рекомендована к защите на кафедре истории и филологии Дальнего Востока Института восточных культур и античности Российского государственного гуманитарного университета.

II. СТРУКТУРА И СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и приложения, не входящего в основной текст работы.

Во Введении содержится постановка проблемы, обосновывается актуальность темы исследования, демонстрируется степень ее научной разработанности, определяются объект и предмет исследования, обозначаются хронологические рамки работы, формулируются цель и задачи исследования, приводятся методы исследования, дается характеристика источниковой базы, анализируется историография по теме диссертации, сообщается о научной новизне и научно-практической значимости работы, приводятся сведения об апробации полученных выводов и результатов.

В Главе I «Личность в системе родовых отношений (по материалам эпитафий боси)» приводится анализ текстов эпитафий боси, ранее не служивших материалом для научных исследований на европейских языках. Предпринимается попытка на основе жанрового своеобразия и особенностей данного типа источников вычленить структуру личности в ее отношениях с родом. Эпитафии сравнительно невелики по объему, однако информация, которую они содержат, напрямую свидетельствует о значимости определенных структурных компонентов личности для их составителей и заказчиков, ввиду чего мы сочли необходимым в целях иллюстрации отдельных положений нашего диссертационного исследования привести их переводы.

В параграфе 1 «Эпитафии: общее описание и причины создания»

приводится подробная характеристика японских эпитафий, содержатся сведения общего характера, выдвигаются предположения относительно причин их создания. Анализируется исторический, психологический, религиозный и прагматический фактор составления эпитафий.

В параграфе 2 «Элементы структуры личности в системе родовых отношений» выделяются основные структурные элементы текстов эпитафий, подробно анализируется значимость каждого пункта в связи с проблемой личности. Сопоставление и анализ данных эпитафий позволяет выделить основные структурные элементы их текстов. Каждый элемент имеет функциональную значимость в пределах ритуальной практики и несет на себе отпечаток религиозных и ценностных ориентиров японского общества в период Нара. Сообщаемые эпитафиями сведения позволяют судить о том, какие качества и свойства характера человека воспринимались как положительные, какие достижения, деяния и заслуги были показателем «правильно» прожитой жизни. В параграфе выделяется 13 основных структурных элементов текстов. Наибольшее внимание уделяется записи имени покойного, генеалогическим данным и характеристике его личных качеств. Указание имени покойного в эпитафии, помимо сохранения памяти о нем и обозначения его принадлежности к определенному роду, также преследовало и магические цели. Эпитафия являлась ритуальным заместителем тела, и чтобы душа покойного могла «присвоить» его себе, вселиться в него, необходимо было нанести имя на его поверхность.

Указание генеалогических данных имело целью определить место покойного в структуре рода. Указание основателя рода служило обращением к его духу с целью защиты прибывшего в загробный мир. Указание супружеского родства встречается дважды, исключительно в случае совместного захоронения супругов. При этом указываются генеалогические данные и мужа, и жены. Объяснить это можно тем, что мужья и жёны принадлежали к разным родам, у каждого из которых было свое родовое божествопокровитель, и помогать оно могло только своим потомкам. Характеристика личных качеств содержится в шести эпитафиях из шестнадцати. В большинстве случаев отмечаются выдающиеся способности, которые чиновник проявил на службе, за что был особо отмечен государем.

Постулируется идея, согласно которой покойный был именно тем человеком, чьи качества позволяли ему занимать ту должность, где они могли в полной мере проявиться. Так, Ина-но Омура «лучше других подходил для того, чтобы усмирить варваров эмиси и смягчить их нравы».

Он «с утра до ночи прислуживал во дворце», увещевая государя и помогая ему в управлении. Ина выступает идеальным советником, использующим личные качества ради общего блага. Выдающиеся таланты, «необычайные способности и заслуги» Фунэ-но Ого были замечены государем, и чиновник удостоился высокого ранга и права занимать ответственный пост. Мино-но Окамаро «не щадя себя, прислуживал императору» и был «выдающимся подданным», т.е. идеальным чиновником. «Бодхисаттва» Гёки не желал никаких мирских благ для себя и «только все усерднее трудился». Благодаря своей преданности буддийскому учению он «обрел почтение государя и покорность монашеской общины», а простые люди почитали его за милосердие и сострадательность.

Личность, таким образом, обладает, с одной стороны, уникальностью, поскольку занимает то место в системе социальных отношений, которое подходит именно ей в силу обладания определенными качествами, с другой стороны, имеет образцом представления об идеальном чиновнике, благородном муже, и описывается в конфуцианских терминах. Наиболее полная реализация личных качеств возможна только при условии самозабвенного служения государю или учению, отказе от поиска личной выгоды в пользу общего блага, что приводит как к процветанию государства, так и к увеличению престижа рода.

В параграфе 3 «Анализ текстов эпитафий боси» конкретизируются теоретические положения и выводы, полученные в предыдущем параграфе, на примере подробного анализа наиболее репрезентативных текстов эпитафий. Параграф содержит комментированный перевод и анализ восьми текстов боси.

В параграфе 4 «Выводы» делаются предварительные выводы о характере отношений между личностью и родом в древней Японии, исходя из анализа текстов эпитафий. Люди, добившиеся высокого положения в государственной иерархии за счет личных качеств или преуспевшие в буддийском учении, отмечались и чтились всем родом. Эпитафии являлись частью ритуальной практики и выполняли несколько функций. Помимо обеспечения благополучного посмертного существования покойного с сохранением достигнутого им прижизненного положения в загробном мире, они приносили пользу и его потомкам, проявившим почтение к его памяти, поскольку в текстах сформулирована идея воздаяния потомкам за благие деяния предков. Это положение справедливо как по отношению к синтоистскому культу предков и вере в удзи-гами, божеств-покровителей рода, так и буддизму с его идеей «извлечения пользы в этом мире», гэндзэ рияку. Герои эпитафий изображаются занимающими уникальное положение в системе социальных отношений, поскольку именно они лучше других подходят для выполнения определенных задач, в которых их качества способны реализоваться с наибольшей полнотой. Однако их реализация возможна только при условии приложения личных усилий, отказа от личной выгоды в пользу общего блага, а также соблюдения этического принципа сыновней почтительности В Главе II «Личность и государство в жизнеописаниях “Сёку нихонги”» проводится исследование взаимоотношений между личностью и государством в древней Японии.

В параграфе 1 «Особенности жизнеописаний “Сёку нихонги”»

приводится характеристика особенностей жизнеописаний, представленных в хронике. Приводятся общие сведения о ее составителях, анализируется политическая конъюнктура и исторический контекст. Безусловно, назидательная функция сообщений хроники, выступавшей также источником исторических прецедентов, служивших образцом для построения как индивидуального поведения, так и принятия государственных решений, во многом определяла набор фактов, попадавших в жизнеописания. Однако далеко не все жизнеописания выстраивают образ идеального подданного или опасного мятежника. Герои хроники нередко наделяются индивидуализирующими чертами характера, которые проявляются в жизненных ситуациях, связанных с необходимостью выбора: между преданным служением и личной выгодой, между исполнением своих обязанностей и личными привязанностями и увлечениями. Такие сообщения позволяют говорить не только о личности, но также об индивидуальности персонажей «Сёку нихонги». В «Сёку нихонги» содержится 54 подробных жизнеописания, героями которых становятся преимущественно чиновники третьего ранга и выше. Регулярно жизнеописания (яп. рэцудэн) встречаются начиная с 22 свитка хроники. По мере необходимости мы обращаемся и к другим данным «Сёку нихонги», однако основным источником анализа в данной главе выступают именно эти сообщения.

В параграфе 2 «Элементы структуры личности в системе государственных отношений» выделяются 10 основных структурных компонентов жизнеописаний, приводится подробный анализ функциональности каждого из них, делаются предварительные выводы о характере оценки деятельности персонажей со стороны государства. Особое внимание уделяется перечислению служебных достижений и личных качеств героев жизнеописаний. В наиболее общем виде все характеристики и оценочные суждения, эксплицитно выраженные в 34 жизнеописаниях хроники, можно отнести к одному из двух типов: 1) перечисление качеств, которыми персонаж обладал от рождения, личных пристрастий, особенностей внешности, склонностей и проявленных с малых лет способностей к тому или иному роду деятельности; 2) итоговая оценка деятельности персонажа. Характеристики первого типа, в большинстве случаев положительные, формируют образ чиновника, раскрывшего свой природный потенциал на службе, и указывают на него как наиболее подходящего кандидата для той или иной должности, в чем находит отражение идея меритократического принципа при отборе чиновников на должности. Не случайно за перечислением личных качеств и умений в жизнеописании следует информация о придворной карьере героя. Хроника сообщает как об умениях и талантах персонажей, так и о чертах их характера и врожденных качествах, проявившихся в системе государственных отношений и послуживших общему благу. Итоговая оценка деятельности героя имеет решающее значение в формировании его образа. Хроника приводит как положительные, так и отрицательные характеристики героев. Примером положительной оценки деятельности служит сообщение о скорби государя, чиновников или простых людей в связи со смертью персонажа. Ответственность и исполнительность, отсутствие ошибок, проявление служебной инициативы, оцененные по достоинству правителем, чиновниками и простыми людьми, также формируют положительный образ персонажа. Отрицательная итоговая оценка в хронике дается, в первую очередь, мятежникам и бунтовщикам, чьи жизнеописания являются достаточно значительными по объему. В них, однако, часто содержатся не только сведения, касающиеся самого героя, но также приводится подробный рассказ о событиях, которые привели к мятежу, описывается его подавление, награждение отличившихся и наказание провинившихся. Хроника приводит как имена тех, кто проявил себя защитником государства и особенно отличился при подавлении мятежа, так и перечисляет сообщников мятежника.

В параграфе 3 «Личность и индивидуальность в жизнеописаниях»

анализируются тексты жизнеописаний, которые сообщают не только о личных качествах героев, получавших или не получавших реализацию в рамках социума, но также об увлечениях и привязанностях, пристрастиях, чертах характера и их индивидуальных свойствах. Данная информация не обязательно преследует воспитательные цели и служит непосредственной характеристикой самого персонажа, что делает его непохожим на остальных. Присутствие подобных сообщений в государственной хронике можно объяснить, исходя из задач, стоявших перед составителями, и установок, которыми они руководствовались. При установке на соблюдение исторической достоверности сообщаемой информации, главным фактором, определявшим тональность жизнеописания и отношение хронистов, отражавших интересы заказчика хроники к тому или иному персонажу, является не столько отбор и перечисление конкретных исторических фактов, сколько их интерпретация. Это позволяет, с одной стороны, подвести характеристику героя под «общий знаменатель» государственной идеологии, с другой – отобразить его индивидуальные особенности.

В параграфе 4 «Выводы» делаются предварительные выводы о характере отношений между личностью и государством в Японии VIII века.

Анализ жизнеописаний, представленных в «Сёку нихонги», позволяет утверждать, что личность в эпоху Нара не была поглощена государством, и человек мог осознавать себя не только в рамках системы государственных отношений. Равно как и государство отмечает не только личные качества, реализация которых на службе приносит пользу обществу, но также обращает внимание на индивидуальные особенности подданного.

В Главе III «Личность в поэзии, служении и учении (по материалам “Кайфусо”)» на основании анализа стихотворений и жизнеописаний, помещенных в поэтическую антологию, рассматривается проблема взаимоотношения между личностью и буддийским вероучением.

В параграфе 1 «История и перспективы изучения антологии “Кайфусо”» приводятся основные сведения об антологии, дается обзор истории изучения памятника. Рассмотрение «Кайфусо» с точки зрения литературоведения оказалось крайне плодотворным в плане выявления скрытых цитат, присутствующих как в стихотворениях, так и в прозаических фрагментах, помещённых в антологию, однако оно несколько уводит в сторону от выявления собственно японской составляющей. Обращение исследователей к анализу текстов жизнеописаний и сравнению данных «Кайфусо» с другими имеющимися источниками позволяет добиться новых результатов в его изучении.

В параграфе 2 «“Кайфусо” как литературный памятник» дается литературоведческая характеристика источника. Анализируется его структура, описываются формальные и содержательные особенности представленных в антологии произведений. Поднимается вопрос о возможном составителе антологии.

В параграфе 3 «Жизнеописания принцев в “Кайфусо”: личность и государство» исследуются конъюнктурные соображения, которыми руководствовался составитель антологии, дополняется характеристика отношений между личностью и государством. Составитель «Кайфусо»

руководствовался вполне определёнными политическими мотивами при создании данного текста. Особенно отчётливо они проявляются в четырёх жизнеописаниях принцев, имеющихся в антологии, и основная проблема, затрагиваемая в них, касается вопроса престолонаследия и «правильной»

передачи власти. Все жизнеописания так или иначе возвращают нас к событиям, известным как «смута года дзинсин» (671 г.), представляющимся «болевой точкой» раннеяпонской истории и спровоцировавшим долгосрочное противостояние и острую политическую борьбу, которая приобретала различные формы и выражения, в том числе – форму поэтическую.

В параграфе 4 «Буддийские мотивы в “Кайфусо”» исследуется буддийская составляющая памятника. Анализируются буддийские мотивы в поэзии, представленной в антологии. Делается вывод о приверженности составителя антологии буддийскому вероучению.

Параграф 5 «Буддизм, защищающий страну, и фигура монаха Додзи» посвящен анализу жизнеописания монаха Додзи. Данные «Кайфусо» сопоставляются со сведениями о монахе, имеющимися в хронике «Сёку нихонги». Практически все сообщения о Додзи в хронике связаны с высокой оценкой его деятельности по «защите страны» силами буддийского вероучения. Жизнеописание, помещенное в антологию «Кайфусо», несколько смещает акценты в оценке его деятельности.

Основные данные двух текстов совпадают, однако «Кайфусо» более подробно освещает пребывание Додзи в Китае, делая акцент не на достижениях монаха на поприще государственной службы, но на его образованности и глубине понимания им буддийского учения. Интересно также отметить, что «Сёку нихонги» пишет о Додзи как о стороннике учения Санрон (), тогда как «Кайфусо», тексте более раннем, приписывает монаху познание «тайных учений Трипитаки» ().

Вероятнее всего, ко времени создания «Сёку нихонги» школа Санрон уже прочно ассоциировалась с именем Додзи, тогда как про середину VIII века этого сказать ещё нельзя. Образ монаха, представленный в хронике, более цельный, что объясняется жанровой спецификой самого памятника и задачами, стоявшими перед его составителями – продемонстрировать значимость человека для государства. Сведения, приводимые в «Кайфусо», несколько ближе к агиографической литературе, но при этом Додзи наделяется чертами характера, индивидуализирующими его («обладал прямым, как рыбья кость, нравом, и люди того времени перестали внимать ему») и несколько нарушающими цельность образа.

В параграфе 6 «Значимые элементы структуры личности в буддийских жизнеописаниях “Кайфусо”» подробно анализируются жизнеописания буддийских монахов, представленные в антологии.

Отмечая особенности буддийских агиографических текстов в ранней Японии, Дж. Августин пишет, что они не считались сакральными, а их создание не требовало одобрения буддийских иерархов. Они представляли собой, скорее, «частные собрания текстов, циркулировавших в придворной и монашеской среде»19. Подобные условия наиболее благоприятны для выражения составителем собственного отношения к героям жизнеописаний – в случае написания текста, чье создание санкционировано государством, автор был скован даже соблюдением формальных требований по его протяжённости. Однако «Кайфусо» не является ни государственной антологией, ни тем более памятником собственно буддийской литературы. При наличии как политических, так и религиозных мотивов, которыми руководствовался ее составитель, длина приводимых жизнеописаний не зависит, тем не менее, от положения человека в иерархической системе. Если мы зададимся вопросом о том, что было важнее для «Кайфусо»: передать индивидуальные свойства изображаемых персонажей, или же посредством отбора нужных фактов биографии создать определённый образ (чтобы использовать его для иллюстрации некоторых общих представлений, будь то отношение к буддизму или государственной политике), то мы скорее всего попадём в тупик. В текстах присутствуют оба компонента. Наличие сквозной идеи, группирующей жизнеописания, не стирает индивидуальности образов.

Некоторая клишированность и лапидарность характеристик в данном случае даже более отчётливо высвечивает своеобразие персонажей и отношение к ним автора. Подобно тому, как жизнеописания принцев последовательно рассказывают историю прихода к власти династической линии Тэмму и выражают позицию рода Фудзивара и потомков Тэнти (в лице Оми-но Мифунэ) к этому событию, так и буддийские жизнеописания, рассмотренные в совокупности, выстраиваются в историческое повествование о распространении буддизма в Японии - от интродукции учения до «доместикации» и интерпретации.

В параграфе 7 «Выводы» делаются предварительные выводы о характере отношений между личностью и буддийским вероучением. К общим идеям и мотивам, заметным во всех жизнеописаниях, следует отнести передачу знания, укрепление основ государства и учения, соответствие деяний убеждениям, раскрытие потенциала, заложенного с рождения, в благих целях, отказ от личных притязаний ради распространения учения. Жизнеописания монахов содержат сведения относительно личных мотивов, которыми они руководствовались, вступая на путь. В отдельных случаях преданность монаха служению Будде подчеркивается готовностью не только к отказу от мирских благ, но также к отрицанию пользы конфуцианской учености ради постижения истины.

Augustine J. Buddhist Hagiography in Early Japan. Images of Compassion in the Gyoki Tradition. London, NY: RoutledgeCourzon, 2005. P. В Заключении подводятся итоги и анализируются результаты исследования, делаются обобщающие выводы. Анализ японских письменных памятников VIII в. с целью реконструкции и описания представлений о личности позволяет сделать следующие основные выводы.

1. Специфика описания человека конкретным письменным памятником обусловлена не только жанровым своеобразием того или иного типа источника, но и характером социальных отношений, нашедших отражение в данных текстах. В то же время, формальные особенности текстов жизнеописаний и эпитафий могут служить источником представлений о значимых элементах структуры личности и особенностях оценочных характеристик персонажей. Исследование источников через призму личности позволяет говорить о наличии взаимосвязи между этической оценкой и конструированием образа персонажа в конкретных памятниках, воспринимаемых в качестве канонических и «объективных», и личностью их составителей.

2. На основании анализа текстов японских эпитафий боси была предпринята попытка выявление особенностей отношений между личностью и родом. Прижизненные достижения человека отмечались представителями его рода в текстах боси, что позволяло как обеспечить благополучное посмертное существование покойного, так и преумножить славу всего рода. Важность той роли, которую покойный играл при жизни в как в государственной деятельности, так и в системе родовых отношений, обозначаются признанием его заслуг другими. Герои эпитафий изображаются занимающими уникальное положение в системе социальных отношений, поскольку именно они лучше других подходят для выполнения определенных задач, в которых их качества способны реализоваться с наибольшей полнотой. Однако их реализация возможна только при условии личных усилий, отказа от выгоды в пользу общего блага, а также соблюдения этического принципа сыновней почтительности 3. На основании анализа текстов жизнеописаний, помещенных в историческую хронику «Сёку нихонги», становится возможным определить набор основных качеств, которые характеризовали личность как с положительной, так и с отрицательной стороны. Согласно данным жизнеописаний, ни знатность рода, ни выдающиеся способности, ни обладание определенными навыками сами по себе не гарантировали герою ни блестящей придворной карьеры, ни благосклонности составителей хроники и его современников. Личные качества подлежали реализации на благо общества и государства. Следовало проявлять преданность и лояльность государю и гуманность по отношению к подданным, позабыв о личной выгоде. В таком случае герой получает общественное признание, любовь простого народа и расположение государя. Нарушение баланса интересов в пользу личной выгоды приводит к отклонениям, расстройству личности и социальным неурядицам. Ценится старательность, ответственность, трудолюбие, поощряются занятия каллиграфией и чтение книг. Личные пристрастия героев не являются объектом осуждения, если они способствуют или не мешают исполнению ими служебных обязанностей. Ни высокая степень формализованности жизнеописаний, ни конъюнктурный характер государственной хроники не лишают героев как присущих им личных качеств, так и индивидуальных свойств.

4. Анализ данных поэтической антологии «Кайфусо» через призму личности позволяет решить сразу несколько исследовательских задач.

Поскольку создание данного текста не было санкционировано государством и являлось личной инициативой его составителя, в нем нашли отражения его личные предпочтения и пристрастия. Это позволило сделать предположения относительно фигуры составителя антологии.

Анализ жизнеописаний буддийских монахов, представленных в «Кайфусо»

и сравнение данных текстов со сведениями государственной хроники позволило выявить особенности восприятия личности в буддийском вероучении. К общим идеям и мотивам, заметным во всех жизнеописаниях, следует отнести передачу знания, укрепление основ государства и учения, соответствие деяний убеждениям, раскрытие потенциала, заложенного с рождения, в благих целях, отказ от личных притязаний ради распространения учения. Жизнеописания монахов содержат сведения относительно личных мотивов, которыми они руководствовались, вступая на путь. В отдельных случаях преданность монаха служению Будде подчеркивается готовностью не только к отказу от мирских благ, но также к отрицанию пользы конфуцианской учености ради постижения истины, и интересы государства в данном случае отходят на второй план.

Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией:

1. Родин С.А. Небесный мудрец и Небесный воитель. Государи Тэнти и Тэмму в японских письменных памятниках VIII в. // Вестник РГГУ.

2012. № 20(100). С. 272-289 (1 а.л.).

2. Родин С.А. Отношения между личностью и государством (по материалам жизнеописаний исторической хроники «Сёку нихонги») // Вопросы философии. 2014. № 2 (в печати, 1 а.л.).

Другие публикации:

3. Родин С.А. Анализ структуры описания правления государя в тексте «Кодзики» // Синто: работы лауреатов конкурсов молодых исследователей 2004-2009 годов. М.: «Спутник», 2010. С. 119-132 (1 а.л.).

4. Родин С.А. Политическая культура // История японской культуры. М.:

«Наталис», 2011. С. 9-65 (2.5 а.л.).

5. Родин С.А. Японские эпитафии-боси (VIII в.) // История и культура традиционной Японии 2 / Orientalia et Classica: Труды Института восточных культур и античности; вып. XXIX. М.: РГГУ, 2011. С. 70- (2.5 а.л.).

6. Родин С.А. Жанр эпитафий и жизнеописаний в Японии VIII в.:

сопоставительный анализ // Япония – восприятие в России: сб. конф.

Japan Report, 9-10 окт. 2010 г, Москва. М.: «Наталис», 2011. С. 3-17 ( а.л.).

7. Родин С.А. «Кайфусо» как первая политическая антология Японии // Новый взгляд. Япония: переломные моменты истории: сб. конф. Japan Report, 15-16 окт. 2011 г, Москва. М.: «Наталис», 2012. С. 5-14 (0.5 а.л.).

8. Родин С.А. Антология «Кайфусо»: история, политика и поэтика // История и культура традиционной Японии 5 / Orientalia et Classica:

Труды Института восточных культур и античности; вып. XLIX. М.:

РГГУ, 2012. С. 25-41 (1 а.л.).

9. Родин С.А. Буддийские мотивы и жизнеописания монахов в антологии «Кайфусо» // История и культура традиционной Японии 6 / Orientalia et Classica: Труды Института восточных культур и античности; вып. LI.

М.: РГГУ, 2013. С. 48-68 (1 а.л.).